Бракованная царица. Янина Веселова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ВТОРАЯ
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
• ГЛАВА ПЯТАЯ
• ГЛАВА ШЕСТАЯ
• ГЛАВА СЕДЬМАЯ
• ГЛАВА ВОСЬМАЯ
• ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
• ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
• ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Держитесь подальше от учителей истории, девочки, а если не можете, хотя бы не спорьте с этими страшными людьми. Последствия могут быть катастрофическими. Какими? Что скажете о попадании в прошлое? Не верите? Вот и Юля не верила, а потом проснулась в теле Евдокии Романовой. Той самой постриженной в монахини царицы - нелюбимой жены Петра Первого. К счастью, до пострига еще далеко, и есть время спастись самой и спасти маленького царевича Алексея.

   Понимая, что производственного романа с царственным супругом не получится, Юля решается на побег. Куда заведут ее приключения? В скучную Эстляндию, суровую Шотландию или в романтическую Венецию? Где, а главное с кем она найдет свое счастье?

   # Считающая себя адекватной и рассудительной авантюристка

   # Славный малыш

   # Загадочный герой

   # Страсть

   #Псевдо-исторический антураж

   # Приключения

   Возрастные ограничения 18+

ПРОЛОГ

Как становятся попаданками? Дурацкий вопрос, конечно, но все-таки? Я про литературных героинь, если что. Как оно там на самом деле происходит, пока не знаю и не тороплюсь узнавать. И все же...

    Если чуточку подумать и повспоминать, то получается, что чаще всего героини перемещаются в другой мир после смерти. Они попадают в авто и авиакатастрофы, становятся жертвами террористов и маньяков. Кого-то бьет током, кого-то кирпичом. Некоторых разбивает инфаркт-инсульт или еще какая холера. Особо отличившиеся героини умудряются просочиться в иной мир через мусоропровод, спасибо, что не через канализацию. Нескольких дам разразило громом, то есть молниями, иногда даже шаровыми. Про сосульки, падающие с крыши, по ошибке открытые двери, падения в колодец... Особняком стоит кома, но ее я и вспоминать не хочу, слишком уж это распространенный способ попадания, слишком роялистый.

    Очень часто переход в другой мир происходит на грани жизни и смерти. Плавающим в ‘нигде’ героиням (или героям, не суть) сообщают, что умерли они по ошибке или ангельскому недосмотру, а потому имеют право на перерождение. Усопшие, не будь дураки, тут же начинают торговаться на предмет всяческих плюшек и прочих игровых систем. Ой, про компьютерные игры-то я и позабыла. Склероз. Через них перемещаются только так.

    Теперь насчет самого попадания. Как правило героини обзаводятся телами юных барышень, хотя читала я и про беззубых дам постбальзаковского возраста, но редко. В норме героини сплошь магически одаренные красавицы, к ногам которых падают и сами в штабеля укладываются драконы, эльфы, оборотни, вампиры и прочие ректоры магических академий. Прошу заметить, что все они сплошь принцы, иногда даже на белых лошадях.

    Эх, да что там говорить, я и сама грешила чем-то подобным. Графини, герцогини, царевны и королевишны выходили из-под моего пера (на самом деле из-под клавиатуры, конечно, но перо как-то поэтичнее). И мужчины были им под стать. Один единственный раз отправила героиню в пыточный подвал. Прямо в лапы палача, и то по итогу превратила его в целителя и многодетного отца. Но сегодня я буду строга, если не сказать, сурова. Отправлю несчастную Юлию Васильевну Огневу (это у героини фамилие такое, если кто не понял) в лапы злой, нет, злющей, свекрови. Обеспечу ее гулякой мужем, жадной до власти родней, проблемами и врагами (могущественными, прошу заметить). Пусть крутится как хочет, вот! А как же плюшки? Что ж будут и они, и розовые сопли в придачу. Без них никак. И еще будет любовь страстная, всепобеждающая и высокорейтинговая. Так что несовершеннолетним к прочтению не рекомендуется. Роспотребсоюз, ты видишь, я предупредила.

    Итак, судари и сударыни, мадам и месье, леди и, я надеюсь, джентльмены, мы начинаем!

***

- Вот скажи, кого из исторических личностей ты хотела бы спасти? - допытывалась пьяненькая Наташка.

    - Что за странный вопрос в три часа ночи? - Юля удивленно моргнула. - Ложись-ка ты, дорогая, спать.

    - Нет, погоди, - подруга нетвердой рукой набулькала еще по рюмашке коньячка, подвинула поближе початую коробку конфет (вторую, первую дамы уже благополучно приговорили) и лимончик, после чего повторила свой вопрос.

    - Чапаева, - Юля тяпнула коньяку и зажевала лимоном.

    - Хорошо пошел? - Наташка была убийственно серьезна. Складывалось такое впечатление, что подруге до зарезу нужно было услышать честный ответ. Зачем он ей понадобился на праздновании развода, ее, не Юлькиного, непонятно.

    - Тогда Штирлица, - шлея под хвост попадает не только подруженьке. - А после спасения я мучила бы их с Чапаевым анекдотами. Пошлыми.

    - Само-собой, - Наталья печально подперла кулаком щеку и тяжело вздохнула. Похоже про развод она позабыла, полностью переключившись на проблемы спасения исторических личностей. - Сегодня на уроке в одиннадцатом классе я задала этот вопрос. Как думаешь, что мне ответили?

    - Все кинулись спасать Павла Первого и Николая Второго с семьей, - Юля ни секунды не сомневалась.

    - Точно. Никто не захотел спасать Пушкина с Лермонтовым, Ричарда Третьего или Юлия Цезаря, даже на Антония с Клеопатрой забили. Всем Романовых подавай. Знаешь, как обидно стало? Учу их учу, и ничего. Все отскакивает как от стенки горох. Может, я плохой учитель?

    - Хороший, даже очень, а дети... Думаю, тут все дело в том, что опрос был устным. Кто-то постеснялся озвучить свои мысли, кто-то поленился думать, а остальным на самом деле было жалко Романовых.

    - Разумно, - приободрилась подруженька. - А все-таки, Юль, кого бы спасла лично ты?

    - Никого, - как следует подумав, определилась та.

    - Почему? - Наташка подалась вперед, впечатавшись пышным бюстом в стол. - Неужели не жаль никого?

    - Жаль, даже очень многих, только... - Юля замялась, подбирая слова. - Понимаешь, их смерть уже вплетена в ткань реальности... Спасение любого изменит историю.

    - Знам, читам. Бредбери любим, про эффект бабочки помним, - насупилась Наталья. - Только скучно это, Юль.

    - Нормально.

    - А если реальность другая? - наседала косенькая подружка. - Параллельный мир.

    - Как будто параллельный мир не жалко гробить, - не повелась Юлька.

    - Скучная ты, - Наталья залпом допила содержимое рюмки. - И жестокая. Хуже моих одиннадцатиклассников.

    - Ну прости, - развела руками Юля.

    - Ни за что, - отрезала Наташка и, покачиваясь, удалилась вглубь квартиры.

    - Ночевать-то останешься? - крикнула она вслед.

    - Такси вызову, - раздался обиженный голос из уборной. Похоже Наталья Михайловна слишком близко к сердцу приняла проблемы спасения исторических деятелей.

    - Как знаешь, - Юля пожала плечами и стала собирать со стола.

***

- Значит, не спасешь? - уже полностью одетая Наталья замерла в дверях.

    - Не-а, - зевнула Юлька, мечтая только об одном - поскорее лечь спать.

    - Даже Евдокию Лопухину?

    - Здрасьте, - оторопела хозяйка квартиры. - Ее-то зачем спасать? Она и так всех пережила: и мужа, и детей, и даже внуков.

    - Ну и дура!

    - Евдокия? - вполне мирно поинтересовалась Юля.

    - Ты, - подружка была неумолима.

    - Все, Наташ, иди, таксист заждался, - вышло резковато, но всякому терпенью приходит конец.

    - Мы еще вернемся к этому разговору, - пообещала поддатая гуманистка и удалилась, громко хлопнув дверью.

    - Капец, - других слов у Юли не нашлось.

    Она поскорее закрылась, отключила телефон, чтобы обезопасить себя от ночных допросов закусившей удила исторички, рухнула в постель и уснула, чтобы увидеть... естественно Наташку.

    Трезвая. Строгая, если не сказать суровая, Наталья хмурила брови, собирала в куриную гузку накрашенные алой помадой губы, тыкала в Юльку указкой и требовала немедленного ответа.

    - Кого из исторических личностей ты хочешь спасти?

    - Отвали! - попятилась от такого напора та.

    - Ответь, - напирала грудью Наташка.

    - Никого! - еще шаг назад.

    - Не ври! - упорствовала та.

    - Себя! - не выдержав, заорала Юлька.

    - Я так и знала! - незнамо с чего обрадовалась Наталья. - Я тебя насквозь видела! Эгоистка! Приспособленка! - она обличающе ткнула указкой, норовя попасть подруге в глаз.

    - Ай, - отшатнулась не ожидавшая такой подлянки та.

    Каблук не нашел опоры. Юлю повело. Потащило назад. Поволокло. Ей бы закричать, а горло сдавило, да еще и свихнувшаяся Наташка тут как тут. Как ткнет в грудь указкой. Как взвизгнет:

    - Лети! Спасайся!

    Ну Юлия и полетела, а куда деваться.

***

- Благословен Боже наш, ныне и присно и во веки веков! - пропел красивый баритон над бедовой Юлькиной головой.

    - Аминь, - хором поддержали певца. - Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

    Пахнуло ладаном. ‘Концерт?’ - сбитая с толку недавним паденьем задумалась девушка и решилась приоткрыть глаз. Правый. Левый с детства видел хуже.

    Небольшая комната с низкими расписными сводами оказалась полна народу. Женщины в длинных темных одеждах, мужчины в рясах. Все со свечами, крестами и торжественно-печальными мордами. И посреди этого ужаса на лавке возлежала Юлька, сложив руки на груди. И тоже со свечкой.

    ‘Театральная постановка?’ - удивленная девушка вытаращила и второй глаз, но быстро зажмурилась. От страха и вообще.

    - Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, - истово молился народ, не обращая решительно никакого внимания на Юлины подмигивания.

    Это пугало. Не сама молитва, понятно, а происходящее в целом. Хотелось вскочить, убежать, на крайний случай под одеялом спрятаться от окружающей жути. Вот только ничего не получалось. Сил не было. ‘А может это просто кошмар? - понадеялась Юля. Страшный сон, в котором меня отпевают.’ ‘А, нет, - спустя минуту, - поняла она, - пока только соборуют.’

    Ошибки быть не могло. Недавно умершая бабушка Юлии была особой глубоко верующей. ‘День смерти лучше дня рождения,’ - следом за царем Соломоном раз за разом повторяла она и к переходу в вечность готовилась так истово, что древние египтяне обзавидовались бы. Смертный узел баба Лида собрала за двадцать лет до кончины. Собственные похороны распланировала от и до. Деньги на них отложила. Памятник оплатила. Автобус и тот заказала. Соборовалась. Трижды.

    - Хороший обряд, - всякий раз доказывала она паникующей внучке. - Пользительный. Лечебный, если хочешь знать.

    Юля ничего такого не хотела.

    - Точно тебе говорю, - сердилась бабушка. - Он для того и придуман, чтоб душу и тело исцелять, а уж если не получилось, то отпущать ее на небеса безгрешной. Почитай вон книжечки, убедись, но сначала пригласи мне батюшку. Не откажи, милая.

    Внучка и не отказывала. Зачем? Правда, не понимала, почему бабуля все время заставляла ее присутствовать при таинстве, злилась, психовала, зато сейчас мысленно благодарила мудрую старушку. Без ее науки стократ страшнее пришлось бы. Между тем ряженые взмолились о покаянии.

    ‘Дело идет к концу,’ - догадалась Юля и покрепче зажмурилась. Совсем скоро она почувствовала легкие прикосновения ко лбу, крыльям носа, щекам, губам, груди и рукам. ‘Елеем мажут,’ - поняла и рискнула открыть глаза. Как раз вовремя. Убийственно серьезный священник, возложил руку на Юлькину голову и затянул молитву о прощении грехов.

    - Благослови, отче, и прости мя грешную, - кое как прошептала девушка, получила в ответ кроткую улыбку и к, своему удивлению, уснула, как в омут рухнула.

***

- Ну, наконец-то, - встретила ее Наташка. Слава Богу, на это раз она была без указки, хотя и злая по-прежнему. - Где ты шляешься? Я тебя уже заждалась.

    - Соборовали меня, прикинь, - пожаловалась Юля.

    - Как уже? - оживилась подруга. - Отлично. Я даже не ожидала, что так удачно получится.

    - Только не говори, что это твоих рук дело, не поверю.

    - Зря, - пожала плечами Наталья. - С верой оно легче.

    - Ты с ума сошла? - опасливо покосилась на подругу Юлька.

    - Я? - рассмеялась Наташка. - Скорее это у тебя крыша поехала. До соборования вон достукалась.

    - Несмешно.

    - А я и не смеюсь. Я тебе помочь хочу, мы же подруги. Ладно, слушай, - отбросила веселость Наталья. - Только не перебивай, времени мало, - она покосилась на часы. Пять минут до звонка.

    - Ага, - заторможенно кивнула Юля. Спорить с Наташкой, включившей училку, было опасно для здоровья.

    - Дело в том, что отпевали тебя по моей вине, - призналась она настолько серьезно, что реплику про соборование, Юлька просто проглотила. - И не смотри так испуганно, бесишь.

    И снова настороженное молчание в ответ.

    - Сама не знаю почему, но зацепила меня тема спасения исторических личностей, просто до печенок достала, до гипофиза... А твоя упертость и вовсе выбесила. Штирлица она собралась анекдотами мучить. Приколистка. И так мне захотелось тебя в прошлое отправить, чтоб на своей шкуре... чтоб осознала... И вот...

    - Что?

    - Отправила, - виновато развела руками Наталья. Сама не знаю как, но отправила. В общем, ты теперь Евдокия Лопухина.

    - Чего? - Юля оказалась способна только на короткие реплики. Слова подлиннее застревали в горле. При этом сам факт попадания почему-то не подвергался сомнению, равно и возможности Наташки. Во сне и не такое случается. Особенно после коньяка, а уж если он паленый... Тут и до реанимации дело может дойти.

    - Я говорю, что с сегодняшнего дня ты стала Евдокией Федоровной Лопухиной, последней русской царицей, женой Петра Первого. Год на дворе семь тысяч двести третий от Сотворения мира, месяц май, день...

    - Какой год? - слабым голосом спросила Юля.

    - Тысяча шестьсот девяносто третий, дремучая ты женщина, - поморщилась Наталья. - Тебе двадцать четыре, мужу двадцать один, свекрови...

    - А она-то тут причем?

    - Свекрови сорок один, - ‘не заметила вопроса’ Наташка. - Осталось ей месяцев восемь, не больше. До весны точно не доживет. Доконаете вы Наталью Кирилловну. Сынок загулами да пьянками, ты скандалами, так что надо тебе поторапливаться. Не успеешь мужа к себе за это время привязать, получишь охлаждение и в перспективе монастырь. Хочешь в монастырь, Юль? - подруга подняла на подругу совершенно безумные глаза.

    - Издеваешься? - обиделась та.

    - Самую капельку, - хмыкнула Наталья. - В общем, времени у тебя немного, но думаю управишься. Мужа влюбишь, станешь ему опорой.

    - Верной соратницей, - подсказала Юлька.

    - Ага, - расплылась в улыбке Наташка. - Станете на пару окно в Европу прорубать, Питер строить и шведов под Полтавой гонять. Как тебе перспективка, а?

    - Мрачноватая, - честно ответила Юля.

    - Да ладно, - не поверила Наташка. - Только подумай, чего ты сможешь добиться! Аж дух захватывает, такого можно наворотить. Стоит только подсказать Петру...

    - А вот хрен тебе, Наташ, - обломала разогнавшуюся прогрессоршу Юля. - Не собираюсь я Россию с колен поднимать и с алкашом Петрушей производственные романы крутить. У меня вообще большие подозрения на его счет. Небось не зря он с Алексашкой ночевал.

    - Да ты!.. - зашлась в праведном гневе подружка. - Ты можешь столько сделать! Главное начни, а там само пойдет.

    - Поедет, - поддержала Юлька, а потом покачала головой. - Не полезу я в политику, зашибут.

    - А как же? - совершенно растерялась Наталья. Теперь она совсем не походила на всемогущую вершительницу судеб. - Я же так хорошо все придумала.

    - Вот и занимай место царицы, а я не нанималась.

    - Значит, в монастырь поедешь Юль? - грустно спросили подруга.

    - Не-а, - открестилась от такой радости Юлька. - В Италию махну. Давно в Венецию хотелось!

    - Ты этого не сделаешь, - обиженно задрожали губы вершительницы истории. - Не посмеешь. Я так все хорошо придумала. Ты должна вынести урок...

    - Вынесла уже, - Юлька покрутила пальцем у виска. - Как проснусь, первым делом куплю путевку в Италию.

    - Ты в другом теле, дура! В другом времени! В другом, магическом, придуманном мной мире! - Наталья уже завывала.

    - Тем более, - широко улыбнулась Юля, ни на грош не поверив подруженции.

    А зря, та говорила чистую правду.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

    Разбудил Юлю колокольный звон. Радостный и многоголосый он разорвал, развеял ночные кошмары, разметал их по лесным чащам, загнал в глубокие колодцы и погреба, наполнил душу радостью, посулил, что все будет хорошо.

    - Малиновый звон на заре, - припомнив бабулину любимую песню, девушка потянулась и открыла глаза. - Скажи моей милой земле... - вторая строчка встала поперек горла. Прямо как рыбья кость. Враспор. И не вздохнуть, не охнуть, а все потому, что давешний сон про соборование продолжался.

    Слава богу, что не в смысле обряда, а только в плане антуража. В общем, Юля оказалась в знакомой комнатушке с расписными сводами. Только и разницы, что проснулась она не на лавке, а в кровати, да за окошком посветлело. Ну и колокола, да...

    - Проснулась матушка-царица, открыла свои ясные оченьки, - раздалось радостное, стоило Юле пошевелиться.

    - Кха-кха-кха, - от души раскашлялась та, не в силах произнести ни слова.

    Оно, пожалуй, и к лучшему. Вряд ли дородная бабенция, приплясывающая вокруг Юлиной кровати, оценила бы отборный русский мат, рвущийся с языка ‘матушки-царицы’. Тут надобно отметить, что особого пристрастия к обсценной лексике Юля не имела, хотя в силу полученной профессии умела ругаться на пяти языках, включая родной русский. Дело в том, что Юлия Васильевна Огнева была переводчиком. Она в совершенстве владела немецким, английским, французским и итальянским языками, тем и жила. И очень даже неплохо. К примеру, совсем недавно закончила ремонт. Оставшаяся от бабушки двушка давно в нем нуждалась, вот Юлька и привела квартиру в порядок. А что грохнула на это все накопления - дело житейское.

    - Думаешь, переделав тут все, избавишься от боли? - напрямую спросила бестактная Наташка да еще и ручкой махнула, указывая масштаб переделок. - Надеешься, что обновленный интерьер поможет забыть о смерти Лидии Сергеевны?

    - Бабушке понравилось бы, - ушла от ответа Юля. Даже самой близкой подруге она не собиралась рассказывать о том, как страшно по вечерам одной в пустой квартире. Что уж говорить про ночи. Наверное, со временем станет полегче, но когда оно еще будет. Только неистребимый огневский оптимизм помогал Юльке держаться на плаву.

    - А с Димкой у вас как? - не отставала Наталья.

    И снова Юле нечего было ответить. Не рассказывать же о том, что на любовника просто нет сил. Не в плане секса, в плане общения. Выслушивать многословные монологи о правильном питании и наборе мышечной массы? Увольте. Лучше помочь себе самой, а потом спокойно сериальчик посмотреть или книжку почитать.

    - Может мне кота завести? - понимая, что молчание слишком уж затягивается, задумалась Юля.

    - Рано, - отрезала подружка. - До кота тебе еще лет семь-восемь. Вот тридцать пять исполнится, и можешь заводить, а пока лучше нового мужика заведи. Точно, - обрадовалась Наташка. - Развеяться тебе надо, причем срочно. Слетай куда-нибудь.

    - А пандемия? - вяло отбрехивалась Юлька.

    - Ерунда. Зараза к заразе не пристает, - отмела доводы разума Наталья. - На той неделе отпразднуем мой развод, и отправлю тебя, - посулила она.

    И ведь не обманула. Отправила. Неуемная женщина!

***

‘Наверное я все-таки сплю, - наблюдая за радостной незнакомкой, думала Юля. - Главное, сон интересный какой. Реалистичный.’ ‘Звуки, запахи, тактильные ощущения, физиологические...’ - непроизвольно поморщилась она, почувствовав настоятельную потребность посетить уборную. Чтобы отвлечься от требований организма, Юля прислушалась к заунывным причитаниям.

    - Никто окромя меня и не надеялся, что ты матушка на поправку пойдешь. Наталья Кирилловна уже невесту царю-батюшке искать собралась, даже траур по тебе сократить велела.

    - Что мелешь, дура?! - вырвалось словно само собой. - Типун тебе на язык.

    - Не вели казнить, - баба прикрыла рот рукой и сделала страшные глаза. - Только правда это. Не рада тебе свекровушка. Никто не рад, только я...

    - Вижу я радость твою, - отмахнулась Юля, чувствуя дикую усталость. - Ни воды подать, ни лекаря позвать. Или и ты моей смерти хочешь?

    - Да я... я... - вылупила глаза баба. - Сей секунд все будет, матушка-царица, - толстуха опрометью бросилась к дверям.

    - И болтай поменьше, - в спину ей прикрикнула Юля и без сил откинулась на подушки. От недавней радости не осталось и следа, да в целом поплохело. Навалилась слабость, к ней добавилась тянущая боль внизу живота, желание посетить удобства никуда не делось. Но самое плохое, что дурацкий сон все никак не заканчивался.

    - Что ж, - рассудила Юля, - будем посмотреть, как тут и что. А еще будем помалкивать, потому что молчание, как известно, золото.

    Очень скоро комнатка наполнилась людьми. Юлю посетила давешняя баба, какой-то мужик в иноземном наряде и две шустрые девчонки и уродливая карлица.

    - Пошли вон. Ви есть мешайт медицинский осмотр. Donnerwetter (немецкое ругательство. Дословно: гром и молния)

    Народ, услышав заморское чертыхание, восхитился, умилился, дружно перекрестился и свалил. В спаленке остался лишь немец, давешняя тетка да Юлька.

    - Я есть герр Клюге - иностранец отвесил куртуазный поклон, да такой низкий, что подмел ‘ушами’ рыжего парика застеленные коврами полы, - ваш докторус.

    - Что со мной? - оценив растяжку эскулапа, Юля приняла из рук бабенции (не забыть узнать, как ее зовут) кубок с ягодным морсом.

    - Вы есть потеряйт ребенок, - отчитался герр Клюге (автор его выдумала и глазом не моргнула). - Сильный кровь, горячка. Вчерашняя ночь наступать eine Krise - перелом, кризис. Ваше величество почти умереть. Гореть лихорадка...

    - Но сегодня я чувствую себя совсем неплохо, - напугалась Юлька. Шутки-шутками, а так и кони двинуть можно. Помирать даже если все вокруг лишь сон, она не собиралась.

    - Сие есть чудо, - обрадовал ‘царицу’ немец. - Gestern geschah ein Wunder.

    - Угу, - согласилась Юля. Вчера и правда случилось чудо. Только совсем не такое, как думают во дворце. Это же дворец? Где там Петр жил после того, как отправил сестрицу Софью в монастырь? В Кремле вроде. Вместе с женой, маменькой и братцем Иваном. Вернее, не жил, а наезжал. Навещал, так сказать семейство.

    - По-русски говорите, херр докторус, - напомнила о себе примолкшая было тетка. - Нечего при царице-матушке лопотать непонятно.

    - Я есть не понимать всякий крокодилус, - немец снова сморщил породистый свой нос. - Я делать осмотр.

    - Да я тебя! - уперев руки в боки, бабенция поперла на Клюге, и быть бы ему биту, если бы не Юля.

    - Уймись, подай докторусу руки вымыть, - остановила склоку она. - Пусть лечит.

    - Зачем? - хором удивились оба.

    - Затем, - коротко, но информативно ответила Юля. - Я так хочу, мало вам?

    Им хватило. Засуетилась баба, забегали откуда-то взявшиеся девочки, заворчал, жалуясь на диких русских Клюге. Одна радость - ругался он по-немецки и успел порассказать много интересного. Оскорбленное глупыми бабами светило европейской медицины выражений не выбирало. Да и к чему? Кто поймет речь цивилизованного человека в этом пусть и роскошном, но свинарнике? Тупые, ни на что негодные курицы, которые неспособны ни мужа удержать, ни ребенка доносить. Ни чета они крепким прусским фрау и фройляйн. Уж те своего не упустят. Не зря же молодой царь во дворец носа не кажет, ночуя в немецкой слободе. Напрасно его глупая жена льет слезы и доводит себя до крайней степени безумства. Вон, даже ребенка потерять умудрилась свинья раскормленная. Так бездарно потеряла пусть и призрачный шанс вернуть мужа в лоно семьи. Лучше бы уже померла, честное благородное слово!

    ‘А вот хрен тебе, козел голштинский!’ - скрипнула зубами Юлька и аж застонала - не от боли, от обиды. Но и того хватило преданной бабенции, которая пуще собаки напустилась на Клюге.

    - Я есть не делать ничего плёх, - натурально испугался тот. - Я лишь осмотреть ее величество.

    - На дыбу тебя, ирода, - не купилась бдительная тетка, чем заслужила слабую Юлину улыбку.

    - Я извиняться, - эскулап бухнулся на колени. - Я взять урина и кровь ее величество на анализ.

    - Чего? - оторопела Юля.

    - Смотрейть и нюхайть, - сбивчиво залопотал Клюге. - Внешний вид много говорить опытный доктор, - рассуждая таким образом, он подполз к саквояжу и зарылся в него в поисках чего-то одному ему известного.

    Юля с теткой наблюдали за немцем, вытянув шеи и переглядываясь. Наконец, он вынырнул из кожаных глубин, держа в руках скальпель.

    - Нет! - недорезанным поросенком взвизгнула Юлька. - Ни за что!

    - Но я лечить... - растерялся Клюге.

    - Травами желаю лечиться! Постом и молитвой! - из последних сил заголосила ‘матушка-царица’, перед которой во весь рост встала перспектива заполучить заражение крови. - Позовите батюшку!

    - Федор Авраамовича? - изумилась бабенция, имея в виду натурального папашу Евдокии Лопухиной. - Так нету его на Москве.

    - Священника зови, дура! Духовника моего! А этого, - Юля указала на затихарившегося немца, - в три шеи гони.

    - Будет сделано, матушка, - обрадовалась баба. Господи, как же ее зовут? И не спросишь ведь. - Сей момент пошлю за отцом Павлом (обратно выдуманный персонаж).

    - И попить захвати, - напомнила о насущном Юля, постепенно успокаиваясь.

***

Надолго в одиночестве ее не оставили. Снова вперлись всем кагалом, включая карлицу, к которой присоединилась товарка по несчастью. Гнать Юля никого не стала, вовремя вспомнив, что такое понятие как личное пространство в то время отсутствовало. Народ кучковался как мог. Роевая, мать ее, жизнь, но зато не скучно и тепло, да...

    Решив, что на данном этапе толпа в спальне может принести пользу, Юля окончательно утихомирилась и даже осмелилась объявить о своих потребностях. Стоило ей открыть рот, как кровать отгородили ширмочкой, взяли матушку-царицу под белы ручки, усадили в споро принесенное креслице и скромно удалились. Кое-как управившись, (нерожавшей Юльке букет ощущений показался просто чудовищным) она вернулась в постель. Утомленный организм тонко намекнул, что неплохо было бы отдохнуть, но получил отказ. Ибо сон в данный момент представлялся недопустимой роскошью. Самозванной царица следовало смотреть за окружающими, слушать и по возможности анализировать услышанное.

    Информация - вот в чем нуждалась Юля. А откуда ее лучше брать как не из сплетен и шепотков, которыми насквозь был пронизан дворец? Мамки, няньки, приживалки, юродивые, сенные девки доподлинно знали о том, что творится под древними сводами. Решив, никого не смущать и самой не смущаться, Юля прикрыла глаза и превратилась в слух. Ее расчет оказался верным. Увидев, что царица придремала, присутствующие принялись делиться впечатлениями. Заговорщицким шепотом они пересказывали друг-другу новости, от которых у Юльки волосы дыбом вставали. Получалось, что Наташкиной милостью попала она в банку с пауками или того хуже - с голодными крысами, где сильный сжирает слабого.

    Охладевший к жене Петр в открытую путался с любовницей, дружно ненавидимой всеми кроме самодержца и иноземцев, ставленницей которых она и являлась. Монсиха (Анна Монс - реально существовавшая историческая личность. Была фавориткой Петра I более десяти лет) на всеобщую ненависть плевать хотела с колокольни Ивана Великого, чем доводила общественность до крайних степеней возмущения. Единственной кто волновал любовницу была, как водится, законная жена. Царица Евдокия мешала немке.

    Мать Петра - Наталья Кирилловна невестку тоже не жаловала. Ее не устраивало решительно все: слишком наглая, языкастая родня Евдокии, сама Евдокия, не сумевшая удержать внимание мужа и теряющая одного ребенка за другим (достоверно известно, что у Евдокии и Петра было трое детей, старший Алексей, позднее казненный отцом, а также Александр и Павел, умершие во младенчестве).

    - Зря я на Дуньку понадеялась, - часто сетовала Наталья Кирилловна, откушав грушевого взвару со сливками. - Никакого толку от бабы. Только и может лаяться.

    - Хуже собаки, право слово, - подпевали ей приживалки.

    - Брешет и брешет, - тяжело вздыхала Нарышкина, - а толку нету. От меня в свое время муж не бегал, с немками - лютеранками не путался.

    - Потому что ты, матушка, смолоду и до сих дней - лебедь белая, а невестка твоя - дура затхлая, - поддакивали близкие боярыни.

    Соправитель Петра - Иван V с супругою хоть и были тихи и благочестивы, Евдокию тоже не любили. Впрочем, они не любили бы любую, оказавшуюся на ее месте бедняжку. Особенно, если она способна родить сына. Ведь у Ивана, несмотря на все старания, получались только девки.

    Даже царевна Наталья и та жену брата ненавидела. Лютой ненавистью. Лютейшей. Если бы взгляды могли убивать, лежать бы Евдокии мертвой. По мнению играющих на ковре карлиц и примкнувших к ним сенных девок дело тут было нечисто.

    - Не братская там любовь, не сестринская, - боязливо глянув по сторонам шепнула одна из карлиц. И все с ней согласились (непроверенный, но тем не менее исторический факт. Некоторые историки склоняются в пользу версии о том, что между Петром и Натальей существовала связь. Вообще о темпераменте и сексуальных аппетитах царя слухи ходили самые чудовищные. Понятно, что правды нам уже не узнать, да оно и не надо).

    И словно всего этого было мало, народ зашептался и вовсе о запретном. Мол, испортили царя на гульбищах бесовских, что на богопротивном Кукуе проходят. Там не токмо бабы гулящие, там и содомский грех пышным цветом цветет. И самый главный содомит среди всех - Алексашка Меншиков. Мол, не зря к Петру в опочивальню пробрался.

    От таких разговоров мозги у Юльки вставали в разные, в основном неприличные позы. Одно дело читать о подобном, укрывшись теплым пледом и попивая какао с зефирками, и совсем другое окунуться в сие гуано с головой. ‘Ну Наташка, ну гадина. Удружила,’ - злилась бедная попаданка, не зная, как быть, и что делать. И ведь в Кремле не отсидишься, или уморят, или в монахини постригут. И это в лучшем случае. Помнится, поначалу Петр I собирался жену казнить. Насилу отговорили.

    Неужели придется бежать? Может быть, есть другой выход? Что бы там Юля не говорила подружке, сейчас девушка уже не была столь категорична. Да, положение непростое, но зато она царица. Огромного на минуточку государства. Она - мать наследника, а это дорогого стоит. Да, у прежней хозяйки этого тела (куда она, кстати, подевалась? Непонятно) не заладилось с мужем. Воспитанная по Домострою Евдокия просто не поняла устремлений Петра, но она-то Юлька совсем другая. Она может стать верной соратницей мужа, его опорой, да и в постели... Куда там Анне Монс со всей ее раскрепощенностью до женщины двадцать первого века?

    ‘В общем, будем посмотреть. Может все не так страшно? - храбрилась Юлия Васильевна. - Молодой, энергичный муж, слабая здоровьем свекровь, мой интеллект и знание истории... Прорвемся.’

    Ответ на ее молитвы и чаяния последовал незамедлительно. Загрохотали шаги, настежь распахнулась дверь, и в спаленку ворвался он. В смысле Петр. Приживалки так и порскнули в стороны, словно завидевшие голодного кота мыши. Раз, и нет никого. Только пристально рассматривающие друг друга супруги.

    - Ну здравствуй, жена, - дернув длинной шеей, начал Божиею милостию, пресветлейший и державнейший царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя, и Белыя России самодержец.

    - Здравствуй, государь мой, - дипломатично ответила Юлька, не сводя глаз с человека, перевернувшего весь жизненный уклад государства и вошедшего в историю под именем Петра Великого.

    Он и правда был велик. Пока только в смысле длины. Шириной природа Петра обделила. ‘Молоденький какой, несуразный, - думала Юля, разглядывая вошедшего. - Высокий, узкоплечий. Глаза круглые, волосы темные, вьются. Лицо... Так и не скажешь, какое оно. Вроде симпатичное, круглое. Если бы не нервный тик и манера то и дело задирать подбородок, был бы даже привлекательным.’

    - Ты, говорят, помирать собралась? - поинтересовался Петр. Этак походя, не затрудняя себя выражением сочувствия. - Соборовали вчерась?

    - На все божья... и твоя воля, - запнувшись вначале, в духе уважения к институту самодержавия закончила Юлька. И угадала. На ярких губах мужа заиграла довольная улыбка.

    - Верно говоришь, - Петр присел на лавку около окна. Видно, брезговал близко подходить к болящей. - Не прибрал, стало быть, тебя Господь. Жалко. На Троицу помирать хорошо, благостно.

    - В церкву хочется, а нельзя, - Юля мудро прослушала сентенции самодержца на тему смерти. Может он и не хотел обидеть жену, кто его знает? Вон бабушка тоже мечтала в праздник помереть. Все о Пасхе грезила или на крайний случай о Красной Горке. Успокаивать-то Юлька себя успокаивала, но чем дольше смотрела на сидящего у окна мужчину, тем отчетливее понимала - ничего у них не получится, не срастется и не наладится. Не ее это человек.

    - Очистишься, тогда и пойдешь, - пожал узкими плечами тот. Тема церкви Петра не интересовала. Его вообще тяготила беседа с постылой женой. Видно, матушка послала к болящей, а почтительный сын не сумел отказать. - Можешь даже на богомолье съездить, - вдруг оживился он. - В Суздаль. Покровский монастырь хвалят зело. Пригляделась бы как там, а, Дуняш?

    - Может и съезжу, - раньше времени не стала перечить та. - Отдохну душой от грязи мирской да за здоровье Натальи Кирилловны помолюсь. За тебя и Алешеньку Господа попрошу.

    - С собой его возьми, - услышав о матери, Петр быстро утратил интерес к разговору. Ясное дело, что она невестку пусть и нелюбимую в монахини постричь не даст. Дунька по-любому ей милей Аннушки. Потому как русская, православная да еще и жена законная. К тому же боярыня, а не распутная кабацкая девка. ‘Ничего, придет время, только срок дайте,’ - c неудовольствием оглядел так и не ставшую по-настоящему близкой супругу Петр. - Как-то ты подурнела, - скривился он. - Бледная вся, худая.

    - Болезнь никого не красит, - миролюбиво заметила Юля, выныривая из собственных невеселых дум и в который раз убеждаясь, что не срастется у нее с супругом богоданным. Ибо козел он. И урод. И не только физический, но и моральный, ко всеобщему несчастию.

    - Ладно, пойду я, - заторопился Петр. - Скоро к себе не жди, потому надумал я в Архангельск ехать. Собираюсь верфь закладывать, корабли строить буду, ибо флот... - увлекся было он, но не найдя поддержки в жене лишь махнул рукой, а та, подавив зевок, только платочком вышитым помахала. Типа, лети голубь. Перышко тебе в задницу.

    - Все-то ты в заботах, государь, все в делах, - проглотив колкости, пролепетала нежно.

    - Само собой, - лесть пришлась Петру по вкусу, но разжалобить не разжалобила. - Так ты насчет Суздали не позабудь, - бросил напоследок, и был таков.

    - Съезжу, - вспомнив вкусную суздальскую медовуху с пряностями, пообещала Юля. О том, что именно в Покровском монастыре Евдокию Лопухину постригли в монахини она мудро ‘позабыла’.

    Кстати о медовухе, а куда, собственно, запропастилась безымянная толстуха? Забилась в чулан под лестницей, спасаясь от царского гнева? Вероятнее всего. Что ж это, как говорится, показатель... Знак того, что Юльке надеяться не на кого. Придется подобно барону Мюнхаузену самой тащить себя за косу из болота. Тем более, что косищу Евдокия отрастила знатную. Жаль, цвет подкачал. Какой-то он был невнятный, серовато-русый, скучный какой-то...

    Впрочем, это самая меньшая из бед, свалившихся на Юлину голову. И самая легко решаемая. Отвар ромашки, луковая шелуха и хна запросто могли бы решить эту проблему, а вот Петр... На него управу не найдешь. Еще раз так и этак покрутив идею объединения семьи, Юлька отбросила ее. И не только потому, что молодой царь ей не понравился. В конце концов пословица про ‘стерпится - слюбится’ не на пустом месте возникла.

    Просто ей нечем привлечь Петра. Знаниями? Не так уж и много их у переводчицы. К тому же у мужа возникнет справедливый вопрос: откуда они взялись? Не может малограмотная тетка в один день прозреть и проникнуться прогрессивными идеями. То же самое относится и к постели. Начни она выказывать Петру умения, достойные итальянских куртизанок, что он подумает? Каким пыткам подвергнет, чтобы узнать откуда скромная Дуняша понахваталась этакой гадости.

    Постельная акробатика - занятие, подходящее для любовницы. Жена должна быть скромной и добродетельной. Да и противно бороться за внимание Петра, соревнуясь с царевной Натальей, Анной Монс и Алексашкой Меншиковым. И это только в постели. Что говорить про политику, в которой Юля совершенно не разбиралась. Да что там, она и о реалиях семнадцатого века имела довольно смутное представление.

    Даже память настоящей Евдокии была недоступна, что порождало массу проблем. Проколись Юлька, выдай себя хоть чем-то, и о пострижении в монахини будешь только мечтать. Во время допроса с пристрастием, ага (допрос с пристрастием это дознавательное мероприятие, в ходе которого на человека оказывается физическое, психологическое и эмоциональное воздействие, а по-простому: бьют, матерят, пытают и запугивают).

    Так что побег - единственный способ сохранить жизнь и свободу. Главное не горячиться, как следует все продумать и подготовиться. А пока назло всем следует выздороветь, ну и освоиться на новом месте. К тому же остается надежда, что все это лишь затянувшийся кошмар, который может прерваться в любой момент.

ГЛАВА ВТОРАЯ

    Надежды проснуться в родной отремонтированной квартире оказались напрасными. Каждый божий день Юля просыпалась в одном из спальных покоев Теремного дворца, лечилась травками, под колокольный звон слушала сплетни сенных девок и даже понемногу начинала вставать. Ко всему прочему она имела счастье познакомиться с родней - свекровью Натальей Кирилловной, золовкой Натальей и теткой Петра, старушкой Марьей Алексеевной, которой в то время едва исполнилось тридцать пять.

    - Да уж, короток женский век, - вздыхала Юля, думая о том насколько несправедливы люди, считая молодую женщину древней вековухой, тем самым хороня ее заживо. Впрочем, и старушке процентщице, убитой Раскольниковым, было всего сорок два...

    - Не думай о плохом, матушка, - всякий раз успокаивали ее сердобольные карлицы. - Краше тебя на Москве никого нету.

    - Вот именно, - поддакивала им толстуха, оказавшаяся Татьяной Скорняковой-Писаревой, приставленной к Евдокии еще покойной матерью (обратно выдуманный персонаж. Автор честно искал приближенных к царице Евдокии дворян, но кроме имени любимого карлика никого не нашел). - Глянь-кось, красавица наша, в зеркальце, убедись.

    Юля глядела. Что сказать... Особой красоты в облике Евдокии Лопухиной она не усматривала. Мышасто-русые волосы, светло-карие глаза, удлиненный овал лица, прямой носик, губки бантиком, толстенькие щечки, второй подбородок. Откуда Петр взял, что она худая, бог весть. По скромному Юлькиному мнению, этому телу следовало скинуть килограмм восемь. Минимум. Впрочем, если добавить внешности Евдокии красок и убрать лишний вес, она и правда превратится в красавицу, да такую, что при встрече не узнать.

    Это, кстати, очень радовало Юлю, потому что давало надежду на успешный побег, который, хорошо подумав, наша попаданка решила приурочить к богомолью. Жаль, конечно, что Петр говорил о суздальском монастыре. Куда как лучше было бы, отправь он жену в Псков. Оттуда до Риги ближе. Почему именно туда? Потому что из школьного курса географии Юлька помнила, что Рига один из крупнейших портов на Балтике. К тому же она успела узнать, что там имеется русское подворье, а это значит, что купцы караваны в Ригу водят, и к ним можно прибиться.

    Слухи подтвердила свекровушка-змеюшка: как-то раз во время совместной трапезы посетовала на то, что утесняют православных в этом богопротивном городе. Пары возмущенных восклицаний в адрес подлых рижан хватило, чтобы Наталья Кирилловна поделилась информацией. Она в отличие от ‘хворой невестки’ имела возможность общаться с боярами и думными дьяками. Правда пользовалась этим редко, предпочитая мирную жизнь в кремлевском тереме. А ведь в руках Натальи Кирилловны была сосредоточена огромная власть, за которую следовало благодарить любящего сына.

    Пока Петр занимался строительством потешного флота на Плещеевом озере и гульбищами в Немецкой слободе, она правила как могла. Назначила министрами нескольких бояр, поставила над ними младшего брата (Лев Кириллович Нарышкин 1664-1705) и вздыхала себе у окошка, слушая сказки да вспоминая молодость. А то, что Россию разворовывали, так на все воля божья... Да и нету таких людей, которые о собственном кармане забывают.

    Впрочем, вопросы русской государственности беспокоили Юлю еще меньше, чем Наталью Кирилловну. Все ее усилия были направлены на подготовку побега. Постепенно складывался маршрут собирались деньги, уходил лишний вес, крепло здоровье...

    С ним, со здоровьем в смысле, получилось особенно удачно. Все без исключения жители Теремного дворца уверились, что царица Евдокия вот-вот отправится на тот свет. И худеет-то она не по дням, а по часам, и румянец со щечек исчез, и волосья будто порыжели. Вслух, конечно, о таком не говорили, но по углам шептались. Дошло до того, что самодержец Всероссийский письмецо ласковое прислал, в котором беспокоился о здравии жены да напоминал о намеченном богомолье. Прямо так и писал: ‘Поезжай-ка ты, Дуня, поскорее в Покровскую обитель, поелику здоровья не имеешь. А помирать, не исполнив обещанное худо...’

    Дабы простимулировать хворую супругу Петр с нарочными передал ей изрядный бочонок скатного жемчуга и три пуда соленой рыбы да распорядился пожаловать царице две тысячи ефимков (русское обозначение западноевропейского серебряного талера). Благо потратить она их все равно не успеет и с собой на тот свет забрать не сможет, потому как у гроба карманов нету. По-любому деньги в семье останутся. А ежели и пожертвует Евдокия серебро на церковные нужды, не оскудеет казна царская.

    Юлька растрогалась до слез. До чего же ей с мужем повезло. Зря она его козлом ругала. Своими руками денег на дорогу отсыпал, валюты европейской. Благодетель. Дай ему Бог здоровья на множество лет!

***

Лето успело перевалить за половину, когда Наталья Кирилловна отпустила-таки невестку на богомолье. Сделала она это скрепя сердце и нипочем не разрешила бы хворой Евдокие покидать Кремль, если бы не настоятельные просьбы Петруши и Наташеньки. Сын в кои-то веки забрасывал маменьку письмами, дочь ныла денно и нощно, невестка... Наталья Кирилловна была уверена, что Евдокии Покровский монастырь уже в кошмарах снится, и ехать ей туда страсть как не хочется.

    Потому как дура-дурой, но соображение имеет. Понимает, что богомолье это лишь репетиция перед будущим постригом (воспитанная в доме англофила боярина Матвеева Наталья Кирилловна прекрасно знала, что такое репетиция, театр, пьеса и все такое прочее), который ее ждет. Лишь волей свекрови жила Дунька в Кремле.

    - Знаешь, - как-то раз после дневного сна Наталья Кирилловна отвлеклась от подсчета воробьев за окошком и поглядела на доверенную боярыню, - а пусть едет Дунька в монастырь, оглядится там, примерится. Авось поймет, кому обязана царской милостью.

    - Верно говоришь, царица-матушка, - угодливо прошелестела придворная змеища, - Истинную правду глаголешь.

    - И я так думаю, маменька, - перестала делать вид, что вышивает Наталья. - Пусть Дунька себе келейку потеплее присмотрит.

    - Недобрая ты, дочка, - ‘осудила’ Наталья Кирилловна, с любовью глядя на царевну-красавицу.

    - Покаюсь завтрева на исповеди, - пообещала мамина радость и вдруг нахмурилась. - Алешеньку бы не стоило в такую даль тащить. Маленький он еще.

    - Согласна я с тобой, Наташенька, - царица прижала руки к пухлой груди своей. - Только Петруша настаивает, чтоб малец при матери был. Уж и не знаю, чего ему втемяшилось.

    - А Дунька чего?

    - Просит Алешеньку на Москве оставить. Говорит тяжело ему в дороге де будет, - пригорюнилась Наталья Кирилловна.

    - Да? - встрепенулась царевна. - Тогда пусть едет с сыном. Не стоит нам маменька, Петруше из-за пустяков перечить.

    На том и порешили.

***

О русские дороги, сколько сказано о них! Сколько сердца вложено в те слова. Большинство из сказанного в приличном обществе не повторишь. И все же всякому, едущему по просторам матушки России, удается найти свои, с кровью вырванные из сердца эпитеты. Трясясь по ухабам в доисторическом тарантасе, Юлька тоже внесла свою скромную лепту.

    Ну может и не доисторическом, но очень древнем. Да и не тарантас то был, а богато украшенный возок, но кому от этого легче? Не самозванной царице точно. И не на второй день путешествия. Вот кто бы мог подумать, что из Москвы до Суздаля (совершенно недавно я с удивлением узнала, что Суздаль мужского рода. Воистину, век живи, век учись) можно добираться двое суток. Быстрее царицын поезд ехать не мог. Да-да, я не ошиблась, именно поезд - целая пропасть повозок, кибиток, возков и телег, под завязку забитых ворохом нужных и не очень вещей, в которых без устали копошились царевичевы мамки-няньки, приживалки и остальные всякие холопки. Даже передвижная кухня следовала за матушкой-царицей в Покровский монастырь.

    ‘Ужас, натуральный ужас,’ - вздыхала Юлька, обессиленно привалившись к стене возка. Все попаданские планы побега летели псу под хвост. О, какой же наивной она была, надеясь имитировать утопление, и, пользуясь поднявшейся суматохой, сбежать. Да с Евдокии глаз не спускали, стерегли пуще злата-серебра... Царские прихвостни, папу их старорежимную за ногу! И словно этого было мало, к ‘мамусе’ попросился царевич Алексей. Юлька так обрадовалась, что ни в сказке сказать, ни пером описать, потому как детей, откровенно говоря, не любила. В принципе.

    Она вообще была чайлдфри (childfree - свободные от детей. В русском языке даже нет полного аналога этого слова. Бездетные это все люди без детей. Например, те, которые не смогли стать родителями по разным причинам, но хотели бы. Чайлдфри - те, кто не желает и не страдает от этого). И вовсе не из любви к современным модным течениям. Это был сознательный выбор.

    Все наши проблемы из детства, вот и Юлькины были оттуда же. Рано лишившись погибшего в автомобильной аварии отца, она осталась с матерью. Та, погоревав маленько, снова выскочила замуж. Мужем ее стал человек глубоко религиозный. Можно даже сказать православнутый на всю голову. Бабушкины фанаберии на почве подготовки к жизни вечной были детским лепетом по сравнению с тараканами дяди Толи.

    Будучи человеком харизматичным, он оказывал огромное влияние на окружающих. Одной из жертв его обаяния и стала Светлана Огнева. Выйдя замуж второй раз, она круто изменила свою жизнь и жизнь Юли. И ладно бы дело ограничилось воскресной школой. Духовное образование еще никому не мешало. Хуже было то, что Светлана с Анатолием принялись активно размножаться. При этом они почему-то оба были уверены, что нянчиться с их детьми должна старшая сестра. Мнением восьмилетней девочки мать с отчимом, как водится, поинтересоваться забыли.

    За пять лет их семья пополнилась тремя девочками: Верочкой, Наденькой и Любочкой. Анатолий и Светлана мечтали о сыне, но добрый боженька посылал им только девок. Супруги не сдавались, истово исполняя супружеский долг. В результате чего на подходе уже была Софочка. И тут Юля взбунтовалась. Нет, она не капризничала, не качала права даже в органы опеки и попечительства не обращалась. Просто сбежала с домашней каторги к бабушке по отцу. Чему последняя оказалась очень рада.

    Лишившиеся бесплатной няньки родители возмутились и попытались вернуть беглое чадо в семью. Бабушка и внучка воспротивились. Причем активно. Вплоть до обращения куда надо. В результате оскорбленные в лучших чувствах мать и отчим оставили их в покое, напоследок пообещав молиться о вразумлении старой и молодой грешниц. С тех пор для Юли настала спокойная жизнь. Девочка узнала, в чем заключается разница между истинно-верующими и фанатиками от религии, и была совершенно счастлива. Именно тогда она и решила никогда не заводить детей.

    И не передумала, не-а... Юля даже с сестрами практически не общалась, до сих пор считая их нуждающимися в уходе сопливыми малявками. И тут вдруг сын. Получите, распишитесь. И не откажешься, потому как всем и каждому известна нежная любовь царицы Евдокии Федоровны к сыночку Алешеньке. А он, между прочим, слюнявый, капризный и в платьице одет. Фу прям.

    Ну то есть не только несчастного царевича, а вообще всех малолетних пацанчикиков наряжали в рубашки ниже колен, и усе... Гуляй, Вася. Штаны мальцам выдавали лет в пять и то в лучшем случае. Такая вот рашен традишен. Хотя и за рубежами нашей прекрасной Родины творилась такая же фигня. Даже принцев не миновала чаша сия. Вся разница в том, что порфиророжденных рядили в парчовые и бархатные платьюшки. В этом плане слюнявому и сопливому из-за режущихся зубов Алексею еще повезло. Его одевали попроще и поудобнее.

    И все равно капризный, приболевший царевич Юльку страшно бесил, но еще сильнее ее выводили из себя неспособные успокоить мальчишку няньки. Разогнав бездельниц, она посадила парня на колени и стала играть с ним в сороку-воровку, попутно придумывая наказание гадине Наташке, по вине которой замутилась вся эта бодяга.

    В глубине души понимая, что подруга к попаданию в тушку Евдокии Лопухиной не имеет никакого отношения, ибо масштаб не тот, Юля все же не могла перестать ее винить в случившемся. Отдавала себе отчет, что той ночью произошло что-то плохое, страшное, непоправимое... Скорее всего Огневой Юлии и в живых уж нет... Но понять и принять, а тем более смириться с этим она не смогла и, чтобы не сойти с ума, придумала себе развлечение.

    В минуты, когда окружающая действительность казалась особенно мерзкой, когда гнев подступал слишком близко, грозя утопить все живое вокруг, настроение падало ниже плинтуса, или приключалась какая-нибудь особо отвратная хрень, Юля придумывала куда бы, а вернее в кого, отправить заклятую подружку. К примеру, в данный конкретный момент Наталья представлялась Юльке Клеопатрой, но не молодой красавицей, а пожившей, вкусившей разочарований женщиной.

    Вот Наташка просыпается в роскошной опочивальне, потягиваясь на драгоценном ложе. Она полна сил и уверена в собственном могуществе, но открываются двери...

    - Великая царица, наш флот потерпел поражение. Антоний пал смертью храбрых, - доносится до нее словно сквозь вату.

    И все... Тишина... И пусть любительница истории выпутывается, как знает. Ведь хотела же спасти историческую личность. Пусть начнет с Клеопатры, которой суждено погибнуть от укуса змеи через несколько часов! От таких мыслей Юльке легчало, хоть и ненадолго.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    Покровская обитель гостеприимно распахнула свои объятия перед царицей Евдокией. Навстречу ей вышла настоятельница. Самолично. Игуменья поприветсвовала высокую гостью сердечно, но без раболепия и этим произвела на нее наилучшее впечатление.

    - Слишком много о себе думать стала мать Марфа, - возмутилась такой вольности Скорнякова-Писарева из-за Юлькиной спины. - Могла бы и попышнее встречу устроить. Я чай царица приехала.

    - Будь проще, и народ к тебе потянется, - отмахнулась от ближницы ‘государыня’ и как ни в чем не бывало подошла к хозяйке сего святого места.

    За нею потянулась свита.

    - Хорошо тут у вас, матушка-игуменья, - Юля открыто улыбнулась крепкой, не старой еще женщине и склонила голову для благословения.

    - Благослови тебя Бог, дочь моя, - обрадовалась та. - Пойдем-ка, Евдокия свет Федоровна, провожу тебя, - под недовольное шипенье неуемной Татьяны Писаревой, она ухватила Юльку под локоток и повела вглубь обители.

***

Удивительно, но в монастыре Юле понравилось. Тут было хорошо. Намоленные насельницами стены делились благодатью, успокаивая метущуюся душу самозванной царицы. Камерные, без кремлевской напыщенности службы дарили радость. Разбавленная редким колокольным звоном тишина успокаивала. Воистину Покровский монастырь был замечательным местом. Особенно если знаешь, что в любой момент можешь беспрепятственно покинуть его.

    Но стоило Юле рассмотреть возможность постоянного проживания в сем святом месте, как все очарование пропадало. Стены начинали давить, в ангельских голосах монашек слышалось воронье карканье, а колокольный звон из малинового превращался в кандальный.

    - Просто ты, дочь моя, не создана для жизни духовной, - почуяла настроение гостьи игуменья во время очередного совместного чаепития. - Слишком много в тебе светского.

    - Это плохо? - Юля отвлеклась от игры с ‘сыном’, который опять как на грех к ней привязался.

    - От чего же, - мягко улыбнулась монахиня. - Все мы созданы господом разными. Кто-то в миру живет, а кто-то божьей невестой становится.

    - Не все идут в монастырь по собственной воле, - как можно равнодушнее уронила Юлька.

    - Всякое случается, - улыбка сползла с лица игуменьи словно старая змеиная кожа. - Иной раз и силком к постригу склоняют.

    - И вы так спокойно об этом говорите?

    - Я давно живу и многое видела, - монахиня смотрела прямо и сурово. - А эти стены еще больше, - она скупо повела рукой. - Сколько неугодных жен, надрываясь, кричали здесь, а потом смирялись и даже были счастливы.

    - Нет, это ужасно, - Юля зябко передернула плечами. Почувствовав ее настроение, заплакал царевич. Пришлось подкупать мальца вяленой грушей, до которых тот оказался большим охотником. - Я бы, наверное, не смогла жить тут, - спустя некоторое время, ‘Евдокия’ вернулась к разговору.

    - Куда бы ты делась? - игуменья была убийственно серьезна. - Поплакала бы да смирилась как все.

    - Как все... - эхом повторила Юлька. - А ведь тут много цариц доживало свой век...

    - И царицы неугодные под этим кровом жили, и царевны увядали, всякое бывало, - подтвердила монахиня. - Иные даже в тягости пострижены были. Это я про сестру Софию говорю. В миру известна она как Соломония Сабурова - постылая супруга царя Василия (Василий III приходился отцом Ивану Грозному). Шепчутся, что постриг она приняла брюхатой. Тут и разродилась.

    - Как?!

    - Как все вестимо, - опустила глаза Марфа. - Родила, стало быть, царица сына, а мальчишечка возьми и выживи...

    - И что? - помимо воли Юля покрепче прижала царевича к себе.

    - Разбойник из него вырос, - неожиданно подмигнула игуменья. - Про Кудеяра-атамана слышала небось?

    - Д-да, - замешкалась с ответом Юлька, которую обуял настоящий ужас. И то сказать, одно дело читать о злодеяниях дней минувших и другое прикасаться к ним. Страху добавляло понимание, что неспроста матушка-настоятельница затеяла этот разговор. Неужели она о чем-то подозревает? - Давайте поговорим о чем-нибудь другом, - буквально взмолилась бедняжка.

    - Отчего бы и не поговорить, - заново разулыбалась монахиня. - Ежели желаешь, матушка-царица, расскажу я тебе о предсказаниях чудесных, да не простых, а всех нас касаемых...

    Марфу прервал колокольный звон. Резкий, тревожный. На колокольне Покровского собора ударили в набат.

    - Что случилось? - испуганная Юля вскочила на ноги. Царевича, что интересно, она по-прежнему прижимала к себе. Алеша к этому отнесся как к должному. В панику впадать не стал. Обнял мать за шею одной ручкой, а в другую стиснул в кулачок.

    - Защитник растет, - умилилась матушка Марфа, поспешая к дверям келейки.

    - Я с вами, - заторопилась следом Юлька.

    - Ан нет, милая, - остановила ее инокиня. - Куда ты с детём пойдешь? Не приведи господи, уронишь царевича. Останься здесь, а я узнаю, что случилось и подошлю кого-нибудь из сестер, успокоить тебя. А пока ступай вон хоть в опочивальню, отдохни да не бойся ничего.

    - Да, - потерянно согласилась Юля, отступая. Решение, предложенное монахиней, показалось ей разумным. - Так будет лучше. Храни вас бог, матушка.

    - И тебя, детка, - наскоро перекрестив царицу с царевичем, игуменья ушла.

    Юля посмотрела ей вслед, вздохнула и потопала, куда послали - в спаленку. Маленькая келья обставлена была весьма аскетично. Узкая кровать, невнятный какой-то не то низкий шкаф, не то высокий сундук у двери, икона с теплящейся лампадкой в красном углу - вот и все убранство.

    - Ну что, Леха, поваляемся? - Юлька пощекотала притихшего мальчишечку. - Я тебе сказочку расскажу. - Хочешь?

    - Да, - согласился царевич. - Пло кулоську Лябу и про Кообка, - по-деловому высказался он.

    - Договорились, - обрадовалась такой сговорчивости Юля.

***

К тому времени, когда вернулась игуменья, Юлька уже была готова на стену от неизвестности лезть. Потому стоило усталой, пропахшей дымом матушке Марфе показаться на пороге, как невольная пленница Покровского монастыря кинулась к ней.

    - Что случилось? Я видела в окошко дым! Что-то сгорело? Пожар? Сильный? - без остановки тараторила она.

    - Он самый, - монахиня без сил опустилась на табурет у двери. - Царица Евдокия с царевичем Алексеем нынче до смерти сгорели в келейке своей. Мученическую смерть приняли, упокой, Господи, их души.

    - Вы с ума сошли? - попятилась от инокини Юлька.

    - Я? - ненатурально удивилась та. - Да вроде еще в своем уме, хотя...

    - Вы меня пугаете, - честно призналась погорелица.

    - Зря, - ответствовала игуменья. - Я тебе зла не причиню, потому как связана мы в жизни и в смертушке.

    - Ничего не понимаю, - подхватив Алешу на руки, жертва пожара стала прикидывать, как лучше поступить: в окошко от спятившей тетки выпрыгнуть или попробовать прорваться через дверь.

    - Ты погодь метаться, - уловила ее настроение Марфа. - Послушай сперва, что поведать да предложить тебе хочу.

    - Зачем?

    - За надом, - наддала голосом монахиня. - Да не трясись ты, чай государыня-царица, а не пичужка неразумная. Послушай моего слова, не понравится сказанное, воскресим тебя.

    - В смысле объявите, что произошла трагическая ошибка? - не торопилась верить Юля.

    - Бери выше, - хмыкнула игуменья. - Скажем, что свершилось чудо великое, и в сей день спаслись царица с царевичем из огня, аки отроки из пещи огненной (согласно тексту библии, друзья пророка Даниила были брошены в огненную печь по приказу царя Навуходоносора за отказ поклониться идолу, но были сохранены архангелом Михаилом и вышли оттуда невредимыми).

    - Мамочки, - непослушными губами шепнула Юля, окончательно уверившись, что дело плохо.

    Марфа же не спешила ее успокаивать, но и не наседала. Они вообще не двигалась. Даже глаза прикрыла, словно бы собиралась с мыслями.

    - О прошлом годе, - наконец, решившись, негромко заговорила она, - мне, старице Улее, да сестрам Капитолине и Мариамне сны чУдные сниться начали. И всем одинаковые.

    - Странное дело, - согласилась Юлька, избегая спорить с сумасшедшей, а в том, что у матушки крыша поехала, не оставалось никаких сомнений. - Но при чем тут я и Алеша?

    - А при том, матушка-царица, что снилось нам все будущее. Страшное, но главное общее для всех нас, - едва слышно прошептала Марфа. - Из ночи в ночь виделась нам жизнь твоя под этим вот кровом, а звалась ты инокиней Еленой...

    Стоило Юле услышать эти слова, как ноги ее подкосились. ‘Это что же? - думала она, привалившись к беленой стеночке. - Монашки хором будущее прозрели? Увидели жизнь Евдокии? И свою тоже?’ Не слишком интересуясь историей, Юлька имела довольно смутное представление о том, чем закончилось житье опальной царицы в Покровском монастыре. Вроде зверства какие-то были... Царевича Алексея казнили (на самом деле Алексей до казни не дожил. Он умер в заключении при невыясненных обстоятельствах) и еще кого-то... Вспомнить бы...

    - Так вот, - пользуясь тем, что ее не прерывают, игуменья приступила к рассказу, - виделось нам, что была ты отправлена в обитель сию, где и приняла постриг под именем Елены. И хоть давеча говорила, что не привыкнешь, не сможешь, получилось по-иному. Несколько лет жила ты с нами пока... - тут матушка смешалась и покраснела словно маков цвет. - Нет, не могу про такое, язык не поворачивается... Прости мя, Господи, - Марфа истово перекрестилась, - и укрепи, ибо грешна я...

    - Да хватит вам уже, матушка, - скривилась Юлька. - Сказали ‘аз’, говорите ’буки’ (устар. ‘а’ и ‘б’). Или в ваших снах я тут оргии устраивала?

    - Про то мне неведомо, - выпалила Марфа, - а вот полюбовник у тебя был. Майор Глебов. Слыхала про такого?

    - Откуда? - удивилась Юля, которой имя того, с кем водила шуры-муры Евдокия ни о чем не говорило.

    - Ладно, то дело десятое, - отмахнулась монахиня, но было видно, что она ‘царице’ ни на грош не поверила. - Ужас в том, что я весь этот разврат допустила. И ладно бы только его... Тут ведь заговор против государя плелся.

    - То есть вам коллективно снилось, что я распутная государственная преступница? - подвела итог сказанному оскорбленная в лучших чувствах ‘Евдокия’. - Вы молиться о просветлении разума не пробовали?

    - Поначалу все шло гладко у вас... У нас то есть, - игуменья не обратила внимания на колкость. Она была там - в своих страшных пророческих видениях. - Только нашелся предатель, и все покатилось под откос.

    - Кто он? - зачем-то спросила Юля.

    - Скорняков-Писарев.

    - Танькин Муж? - поразилась ‘государыня’. - Вот гад какой! Недаром мне вся их семейка не нравится.

    - Зачем же при себе держишь погань такую?

    - А куда их девать? Да и не спрашивают моего мнения... Так что там дальше-то было, матушка?

    - Страх и ужас, - наново перекрестилась Марфа. - Заарестовали нас всех. И меня, и тебя, голубка, и Глебова, и даже царевну Катерину Алексеевну (тетка Петра I), и еще великое множество людей. И всех пытали, каленым железом. Глебова на кол посадили, да тебя смотреть заставили, потом кнутом били. Царевну Катерину в монастырь отправили. Царевича Алексея смерти предали. И нас всех тоже. На Красной площади... Ноздри рвали, головы резали, колесовали... Кровь рекой лилась... (так все и было на самом деле) - голос матушки прервался.

    Понимая, что монахиням Покровского монастыря действительно открылось страшное будущее, Юля посадила царевича на кровать и подошла к игуменье.

    - Ничего этого не будет, слышите меня?

    - Думаешь? - та подняла на Юльку больные глаза. - Считаешь, что мы дьявольские козни за истину приняли? Оболгали государя да твое честное имя в грязи вымазали? Не веришь, что от смерти лютой сыночка твоего спасаем да тебя от участи, что хуже погибели?

    - Нет, - она до крови прикусила губу. - Я вам верю... Я благодарна. Спасибо, - опустилась перед инокиней на колени. - Даже родная мать не сделала бы больше для меня... - не договорив, Юля разрыдалась, позволяя боли и страху, неотступно следующих за ней, выйти наружу.

    - Плачь. Я и сама бы поплакала, да слез нету, - на ‘царскую’ главу опустилась ладонь игуменьи. - И облегчения мне нету. Стоит глаза закрыть, как перед ними зверства государевы встают... - голос матушки прервался, а потом она снова заговорила тихо и хрипло, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла. - Глебов полсуток на колу мучился, а день холодный был, ясный... И чтоб не замерз он, пожаловал Петр Алексеевич страдальцу полушубок. Царскую милость оказал... Да еще и с просьбой приступил, мол, покайся перед смертью в любострастии своем. А тот ему в ответ: ‘Ты сколько жесток, столько и безрассуден. Думаешь, что если я не признался среди неслыханных мучений, которыми ты меня истязал, стану пятнать невинность и честь беспорочной женщины, в то время, ко¬гда не надеюсь более жить. Удались, дай умереть спокойно тем, которым ты не да¬ешь спокойно, жить.’ А ты все смотрела на муки эти, ибо запрещено было отворачиваться и глаза закрывать...

    Она все говорила и говорила, и никак не могла остановиться, испытывая облегчение из-за того, что можно с кем-то разделить такую страшную боль. Маленький Алеша неловко сполз с кровати. Посмотрел на плачущих женщин, скривил было губки да раздумал. Обнял, как смог, обеих и затих.

    - После казни кнутом тебя били да перевели в Старо-Ладожский Успенский монастырь, где под страхом смертной казни запретили заговаривать с тобою... А ты и рада была, потому как после смерти сына, брата и любимого сама ни с кем говорить не хотела, тем более с мучителем своим. А и страшен он был. Длинный, черный от ненависти своей, в немецкое платье одетый... Демон, натуральный демон...

    - Мама, мамуся, - позвал Алеша и присоединился-таки к всеобщему плачу. - Стласно... Мама!

    Детский голосок вернул женщин к действительности. Марфа вздрогнула и замолчала, а Юлька... Все еще всхлипывая, она подхватила мальца на руки и давай утешать. А что глаза красные и голос насморочный, не беда. Главное, что он есть, голос этот. И поговорить можно.

    - Ладно, пора мне, - вспомнив о чем-то, игуменья решительно поднялась. Воистину несгибаемая женщина. - Дел еще невпроворот. А ты, государыня, побудь с царевичем тут. Сейчас Улея вам поснедать принесет, а ночью в тайное убежище проводит. Там поживете, пока не утихнет все.

    - А вы, матушка?

    - Навещать вас буду.

    - А почему решили, что мы с Алешей погибли? - хоть и с опозданием, но задалась законным вопросом Юля.

    - Тела ваши нашли, - с тяжелым вздохом призналась монахиня.

    - Как это? - похолодела жертва огня.

    - А так, - поняв, что без объяснений уйти не получится, игуменья снова села. - Укрывалась у меня от мужнина гнева бабенка одна. Вернее, не одна - с детём. Муж, вишь, ее озверел совсем: бил смертным боем, ревновал. Она и утекла в обитель. Я в защите отказать не схотела, думаю: ‘Пусть поживет в монастырской благости, авось мучитель ее в ум войдет.’ Да... Хотела как лучше, а получилось вон, что...

    - Ужас какой! - воскликнула Юля.

    - И не говори, - перекрестилась матушка. - Одно в толк взять не могу: чего Олена забыла в покоях твоих. Да вопрос мучит о том, кто зверство сие учинил да поджог устроил. Там ведь хитро все продумано было. Двери подперли, масло горючее разлили...

    - А окна? Почему они в окна не выскочили? - Юлька от любопытства вытянула шею не хуже жирафы.

    - Решетки там, али забыла ты, голубка? - нахмурилась Марфа.

    - Совсем из головы выскочило, - повинилась та. - А кто поджог устроил? - Не удержалась еще от одного вопроса. Ясно, что это не монахини, тогда кто: муж дорогой или полюбовница его? Иноземцы? Алексашка? А может из бояр кто? Ведь говорила Танька Писарева про то, что свекровь новую жену Петруше подыскивала. Может там дело уже до договоренностей дошло, а болящая возьми да оживи, тем самым разрушая чьи-то мечты о власти и величии.

    - Дознаемся, кто супротив тебя и царевича злоумышлял, - пообещала игуменья. - Только вряд ли наказать сможем. Не дадут сему делу ход, помяни мое слово, государыня. Слишком многим выгодна твоя смертушка.

    - Ну и хорошо, - обрадовалась Юля. - Я-то ладно, но Алеша...

    - Ему с тобой всяко лучше, чем с таким отцом будет. К тому ж не забывай, что Алексей Петровичу еще государем российским становиться. Али забыла, что шапка Мономаха незаконных наследников огнем палит?

    - Ох...

    - Вот тебе и ‘ох’, - недобро усмехнулась матушка. - Храни сыночка, Евдокия Федоровна, он вырастет, всем твоим обидчикам намстит. Только о воспитании достойной позаботься. Достойном царя Святой Руси.

    С тем она и удалилась, оставив Юльку в растрепанных чувствах. Пожар, видения, шапка Мономаха... ‘Царица’ не знала, что и думать, хотя... ‘Интересно почему игуменья так быстро поверила мне? В смысле, почему столь умная женщина враз уверилась, что я поверила ей? Блин горелый, какая-то каша в голове!’ - под удивленным взглядом детских глазенок Юля металась из угла в угол тесной келейки.

    Побегав минуты две, ‘государыня’ заставила себя остановиться. Спокойствие и рассудительность - вот два кита, на которых ей придется опереться чтобы выжить. Истерика - непозволительная роскошь для попаданки. И пусть бог не наградил ее способностями Шерлока Холмса, смотреть по сторонам и анализировать происходящее по мере сил, это не мешает. Сейчас у Юли нет достаточного материала для раздумий, значит, не стоит накручивать себя понапрасну.

    - Алеша, хочешь в ладушки поиграть? - она заставила себя остановиться и с улыбкой повернулась к наследнику российского престола.

    - Да, - обрадовался парень и полез на кровать. - Хосю.

    Остаток дня прошел спокойно. Царица с царевичем пообедали (Юля через силу, малец с аппетитом), поспали, поиграли. Ночью старица Улея - дородная, хмурая монахиня отвела их в убежище.

***

Отчего-то Юле представлялось, что матушка Марфа спрячет их в глубоком подземелье. Холодном и темном. К счастью, ее ожидания не оправдались. Погорельцев разместили в крохотной светлой келейке, устроенной прямо в монастырской ограде. Там и выход за территорию монастыря имелся.

    - И бежать в случае чего можно, и царевичу ножки иной раз размять. Трудно постреленку в четырех стенах сиднем сидеть, - объяснила свои резоны игуменья. - Только уж ты, государыня, среди белого дня на улицу не показывайся. Особливо сейчас, когда дознаватели царские пожаловали.

    - Быстро они, - встревожилась Юля.

    - Так ведь дело государственное, - обстоятельно ответила матушка. - Я чай, не каждый день зверства такие происходят. Завтрева, думается мне, и от патриарха прибудут. Станут разбор учинять.

    - Вы можете пострадать? - встревожилась Юлька.

    - До лобного места всяко не дойдет, - перекрестилась игуменья. - А остальное по силам нам (на лобном месте проводили казни).

    - Что-то уже успели выяснить? Как эта Олена попала в мою келью?

    - О милости тебя просить пришла. Челобитную подать восхотела.

    - Мне?

    - А кому ж еще, матушка? - позволила себе удивиться настоятельница. - Упросила Олена мать Александру грамотку написать, с ней к тебе и пошла, все управу на мужа искала, а нашла вона чего.

    - Ага, - Юлька кивнула головой, а потом встрепенулась, - то есть ничего не понятно. Как эта Олена оказалась в келье одна? Кто ее вообще туда пустил? Там же ценности, одежда, серебряных ефимков пропасть, жемчуга опять же...

    - Погорело все. Ефимки твои сплавились в болванку огроменную. Три пуда (пуд старинная мера веса, равная шестнадцати килограмм) серебра, не баран чихнул. А насчет того, как попала Олена к тебе... Провели ее ходами тайными.

    - Кто?

    - Нашлись жалельщицы, - смутилась игуменья. - Теперича волосья на себе рвут, не знают, что делать. С одной стороны, две душеньки невинных погубили, а с другой, тебя с царевичем спасли. Наложу-ка я на них епитимью построже, да пусть обет молчания дадут, оно полезнее будет, чем вериги на себе таскать (тяжелые цепи или любые металлические предметы (кресты, кольца, пластины), которые носили на себе подвижники для усмирения плоти по благословению духовного наставника).

    - А что с пожаром? Кто поджог устроил? Почему Олену за меня приняли?

    - Не знаю пока, - развела руками Марфа. - Но дознаюсь, дай срок, голубка.

    - Да-да, - тут же согласилась Юля. - Вы не подумайте, что я тороплю. Просто страшно от неведения.

    - А ты молись, государыня, - ответствовали ей. - Проси Господа о просветлении и успокоении.

    Не найдясь, что сказать на это, Юлька только кивнула покорно да отправилась на обедню в крохотную Знаменскую церковь, устроенную прямо над юго-восточными воротами (там действительно любила молиться Евдокия). Службы, игры с Алешей да разговоры с монахинями - вот и все ее развлечения. А, нет, были еще уроки грамоты. ‘Евдокия’ училась писать пером и заучивала зубодробительные аз-буки-веди-глаголь-добро и прочие ферты с ятями.

***

Присланный Петром Алексеевичем следователь в монастыре не задержался. Не прошло и пяти дней, как он отбыл в Москву, дабы учинить доклад перед самодержцем всероссийским и его матушкой. И все же, несмотря на тайну, которой окружил себя дознаватель, первой о его выводах узнала ‘Евдокия’.

    - Буйносовы руку приложили к злодейству сему, - сказывала матушка Марфа, кипя от гнева. - На царскую кровь руку подняли, христопродавцы! (автор приносит свои искренние извинения оклеветанным князьям Буйносовым)

    - Сволочи, - меланхолично поддержала Юля, которая и сама пришла к подобным выводам. Конечно, имена заинтересованных лиц угадать она не могла да и не хотела. Пришелице из двадцать первого века были одинаково далеки и Буйносовы, и Трубецкие с Разумовскими. Пожалуй, только о Шереметевых Юлька немного знала и то из-за того, что гадина-Наташка как-то раз вытащила ее на экскурсию в Кусково (бывшая подмосковная резиденция графов Шереметевых. Типа дача). - А как же получилось, что обознались исполнители?

    - Из-за бабской дурости, - поджала губы игуменья. - Преображенец, что следствие вел (Преображенский приказ при Петре Первом исполнял функции тайной канцелярии. Возглавлял его сам грозный князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одно имя которого повергало в страх и трепет), дознался, что Олена, упокой, Господи, ее душу грешную, оставшись в келье по сундукам твоим лазить задумала.

    - Не поняла, - призналась Юлька. - Как это он про Олену дознаться мог?

    - Да не про Олену, - матушка Марфа поглядела на ‘царицу’ с неудовольствием. Мол, до чего ж ты бестолкова. Таких простых вещей не понимаешь. - Послушницы-сороки в окны твои заглядывали, они и рассказали майору про то, что открыла ты сундуки свои и зарылась в них мало не по пояс. Царевич же на лошадке деревянной скакать изволил, смеялся дюже громко.

    - Если послушницы видели, значит и злоумышленник мог, - погорелица задумчиво почесала нос.

    - А я тебе, государыня, про что битый час толкую? - игуменья махнула четками, словно нечистую силу отгоняла. - Увидав тылы твои, не во грех будет сказано, убивец и обознался.

    - Как-то это все за уши притянуто, - Юля по-прежнему была преисполнена скепсиса. - Она же забитая была, Олена эта, спасения от мужа искала. Неужели такая затурканная баба могла по царским ларцам шариться? И исполнитель тоже странный... Он же не мог быть уверен, что в келье именно я.

    - А кто еще в твоей келье мог быть? И дитё опять же.

    - Танька Писарева, к примеру, - не сдавалась Юля.

    - Ну ты хватила, матушка, - рассмеялась Марфа. - Да вас только слепой спутать может. А Олена как и ты худенькая была. К тому же тут закавыка одна вышла... - игуменья смешалась. - Ошиблась я в ней, поверила наветам подлым, укрыла. Опростоволосилась, одним словом.

    - Наветам? Так она на мужа наговорила?

    - Не в себе она была, - это теперь доподлинно известно. - А безумцы они, знаешь какие? Любого заморочить могут. Вот и меня - дуру старую сия беда не обошла.

    - Вон оно в чем дело, - обрадовалась Юля. Сумасшествие Олены все объясняло. К тому же безумцы и правда могли быть очень убедительными. Они ведь искренне верили в то, о чем говорили и легко заражали своей уверенностью окружающих. Это известный факт. - Не вините себя, матушка, вы по-божески поступили, призрели (тут пожалели) убогую.

    - Так-то оно так, - со вздохом согласилась монахиня. - А на сердце все ж беспокойно.

    Юля тоже о спокойствии могла лишь мечтать. Кроме туманного будущего ее тревожило неопределенное настоящее. А еще беспокоили странности, связанные с расследованием смерти ‘государыни Евдокии Федоровны и наследника Алексея Петровича’. И было их великое множество. К примеру пытки, вернее полное их отсутствие. Никто из монахинь не был подвергнут допросу с пристрастием. Ни тебе пыток, ни плетей, даже элементарного мордобития и того не было. Сплошной гуманизм. Хотя, откуда бы ему взяться в дремучем семнадцатом веке?

    Правда, свиту царицы забрали в Москву, но, бог весть, что с ними там сделают. Может и ничего. Неужели князь-кесарь внезапно подобрел? Скорее ему запретили зверствовать дабы имена настоящих заказчиков не всплыли на свет. Тут поневоле усомнишься в виновности Буйносовых. На ум другое имя приходит, только нет сил его произнести, ибо страшно...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    - А и пора тебе, матушка, в путь-дорожку собираться, - как-то раз вечером, аккурат за чаем, молвила игуменья. Этак мимоходом, словно бы о пустяках речь вела.

    - Я готова, - Юля со стуком поставила чашку на стол. - То есть мы готовы, - вспомнив, что без царевича ей теперь никуда, поправилась ‘новопреставленная раба божия Евдокия’. И говорила она чистую правду.

    К побегу и правда все было готово, а что в основном трудились монахини - дело десятое. Христовы невесты, не все понятно, а лишь посвященные в царицыну тайну, пошили беглянке и цесаревичу одежду, пусть не роскошную, но крепкую, добротную. Собрали припас. Про деньги не забыли опять же. С ними вообще очень забавно получилось. Чуть до драки не дошло.

    - А я говорю, бери золото! Полтораста цехинов (цехин или дукат - золотая монета, отчеканенная в Венеции. Вес цехина 3,5 гр, имели хождение во всей Европе, включая Россию) не зря своей участи дожидались, - горячилась Марфа.

    - Да ведь нехорошо это, матушка, - отнекивалась Юлька. Ей и монастырь обдирать не хотелось, и деньги страсть как нужны были. - Не по-божески.

    - Поговори мне тут! - игуменья в сердцах махнула четками, чуть не угодив по еще более порыжевшей голове ‘государыни’. - За монастырские убытки она волнуется, а о сыне кто думать будет?! Бери золото! Не разорится, я чай, обитель. Давеча Петр Лексеич богатое пожертвование сделал, оплавленные ефимки опять же забирать не стал, а еще повелел на месте гибели горячо любимой супруги и единственного сына часовню возвести. И для нее утварь золотую прислать грозится.

    - Тогда возьму, - прикинув, что на ее смерти Покровский монастырь нехило наварится, согласилась Юля.

    - Давно бы так, - утерла вспотевший лоб матушка Марфа. - Но, акромя золота надобно еще серебра с медью прихватить.

    - Как скажете, - сдалась ‘царица’.

    - Скажу, что золото мы в пояс да в швы зашьем, серебро тож упрячем, медь... Медью понапрасну не греми, да в одном кошеле всю не держи, ховай поглубже да гляди, чтоб не обворовали.

    - Вы же меня с богомольцами отправляете, а вразумляете, словно с татями (тут разбойниками) какими в поход посылаете, - поддела Юлька.

    - Деньги любого соблазнить могут, - мудро заметила монахиня. - Так что нечего честных людей в грех вводить. Да и вообще, подальше положишь, поближе возьмешь.

    - Я понимаю, матушка, а что шучу неудачно... Так это из-за нервов все.

    - Еще бы тебе не нервничать, - смягчилась игуменья. - Только третьего дня на Москве похороны царицыны были, а с тех пор во всех церквах заупокойные службы по тебе да Алешеньке идут. А ведь нехорошо это по живым, как по почившим. И сделать ничего нельзя.

    - Почему же, - Юлька снова скользнула на колени перед женщиной, которой обязана всем, даже жизнею своей. - Молитесь с сестрами за нас как за живых. Переименуйте только... Мне не впервой, да и Алешеньке не помешает.

    - Так и сделаем. Царевича Александром наречем. Имя славное, к тому ж подходит как отрокам, так и отроковицам, а ведь в дороге цесаревичу девочкой побыть придется. Ох, и нехорошо это, а иначе никак... А как же тебя, голубка, назвать? Как поминать?

    - Не поминайте лихом, - ни с того, ни с чего развеселилась голубица. - А молитесь за Юлию.

***

Ночь давно уже перевалила заполночь, а Юлька все никак не могла уснуть: ворочалась, взбивала тощую монастырскую подушку, вздыхала тяжко да поглядывала в узкое оконце, за которым плескалась густая августовская темнота. Сна не было ни в одном глазу, а всему виной неизвестность...

    Завтра, вернее уже сегодня, Юлия Огнева с дочерью Александрой присоединятся к паломникам, направляющимся в Смоленск дабы поклониться чудотворной иконе Божией Матери Одигитрии, хранимой в Богородичном Успенском монастыре. Там горькая вдовица оплачет почившего супруга своего и отправится в Новгород Великий и далее в Старо-Ладожский женский монастырь, где и попросится на житье... И ежели будет на то господня воля, то проживет она в трудницах до весны, а может и более, ибо не видит для себя иной жизни кроме духовной, но все ж к пострижению не готова (трудничество - направление деятельности людей, работающих при православном монастыре на добровольной и бескорыстной основе (во славу Божию), а при длительном периоде работы ещё и проживающих там же. Трудника следует отличать от послушника. Если послушник приходит в монастырь с намерением в дальнейшем стать монахом, то трудник лишь на время приезжает жить и трудиться в монастыре).

    Такова была составленная матушкой Марфой легенда. Овдовевшая Юлька не пришлась ко двору мужниной родне, вот и примкнула к богомольцам, поспешающим до осени поклониться святой Анне Кашинской (с этой святой связано много интересного. Погуглите) в Старой Ладоге. Скорбящая, гонимая, горькая вдовица с дочкой-сиротинушкой на руках, вот какую роль придется отыгрывать ‘государыне-царице’.

    И все бы ничего, но страшно одной остаться. В Покровском монастыре тепло светло и мухи не кусают. Инокини все добрые, заботливые, ставшая родной игуменья опять же... И все это предстоит оставить завтра на рассвете, стряхнуть с себя, словно бы старую одежку сбросить. Страшно... Правда, еще страшнее сидеть на взаперти и ждать, что твоя тайна раскроется. Тут уж беды не миновать. Полетят головы, как пить дать.

    Лучше положиться на волю провидения и бежать куда подальше от царских милостей. Ничего, бог не выдаст, свинья не съест. Прорвемся.

***

- Готовы ли? - задолго до рассвета в царицыну келью вошла игуменья.

    - Готовы, матушка, уже и поснедали, - к начальнице, опережая Юльку, кинулась старица Александра - одна из двух монахинь, выделенных в сопровождение ‘Евдокии Федоровне’.

    - Хвалю, - поморщилась та, недовольная подобной резвостью. - Только лебезить завязывай, этакая манера до добра не доведет. Ступай лучше, оставь нас да другой раз гляди, вперед не суйся.

    Старица прониклась, поклонилась низенько и, прихватив товарку, буквально испарилась. Вот вроде только что была, и уже нету.

    - Так я говорю, готовы ли? - повторила вопрос игуменья.

    - Нет, - покачала головой Юля. - К такому не приготовишься, но и отступать нам с Сашенькой некуда.

    - Правильно говоришь, государыня. Настрой твой верный. Сказала бы по-другому, я б не поверила, а так... - матушка Марфа замешкалась, смаргивая невольные слезы. - А так авось все сладится... Вы ступайте с богом, а мы за вас день и ночь молиться будем.

    - Благословите, матушка, - подошла к игуменье Юля. - Спасибо вам за все, не поминайте лихом и знайте, я обязательно найду возможность связаться с вами.

    - Не нужно, милая. Не хочу в случае чего выдать тебя и Алешеньку. Мне довольно того, что не будет зверств, что снились нам с сестрами.

    - Тогда просто весточку пришлю, крестик вот этот вот передам вам... - Юлька вытащила из-за пазухи простенький медный крестик с капелькой бирюзы.

    - Большего мне и не надо, - согласно кивнула Марфа и стала прощаться с сонным Алешей- Сашенькой. Малыш позволил себя поцеловать и попросился к матери на ручки. Та безропотно подхватила мальца.

    Несмотря на отсутствие любви к детям в целом, конкретно этот малыш уже не вызывал отторжения. До любви к нему, ясное дело, было еще примерно, как от Москвы до Пекина, но что-тот теплое уже поселилось в ‘царицыном’ сердце.

    - До свидания, матушка, - попрощалась Юля, стоя у самого порога.

    - Пока, - помахал ручкой цесаревич.

    - Прощайте, - донеслось им вслед. - Храни вас бог.

***

С тяжелым чувством покидала Покровский монастырь Юля. Удивительно, но древняя обитель за столь короткий срок успела корнями врасти в ее душу. Наверное, права была настоятельница, говоря, что прижилась бы тут ‘Евдокия Федоровна’. И пусть в ее жизни не было бы счастья, одно только спокойствие.

    И все же, чем дальше уходила Юля, тем легче становилось у нее на душе.

    - Мы все делаем правильно, да Сашенька? - спросила она на привале у сына. Да-да, у сына, теперь уж без кавычек, хватит себя обманывать.

    - Да, - подумав, ответил ребенок. Маленький, рассудительный мужичок в холщовом платьюшке, платочке и крохотных лапоточках.

    - И я так думаю, - обрадовалась Юлька. - Хочешь на лошадке покататься? Глянь-ка нас матушка Александра зовет.

    - Осень хотю, мамуся, - признался мальчуган.

    - И я хочу, - усаживаясь на телегу, открыто улыбнулась она.

    Даже необходимость возвращаться в Москву больше не пугала. Подумаешь. Они и в город-то заезжать не будут, да и не узнает никто царицу-покойницу в бедно одетой вдове. К тому же за три месяца попаданства ее внешность сильно изменилась. Ушел лишний вес. Дородность, граничащая с полнотой, сменилась стройностью. Порыжели и стали отдавать в красноту волосы. Лицо... Оно тоже изменилось, стало совсем другим. В нынешнем облике ‘царицы' соединились черты Евдокии и Юлии. Стали четче скулы, потемнели, изогнулись татарскими луками брови, глаза поменяли разрез. Да и цвет их стал другим.

    - Кошачий у тебя взор, государыня, - приметив это качала головой игуменья. - Очи хризолитовые прямо (хризолит - полудрагоценный камень, дивного желто-зеленого цвета). Ты их долу держи (не поднимай), не вводи людей в искушение. Помни, что не по чину тебе теперь высоко голову держать. Уж переломи свою гордость, постарайся за-ради себя и сыночка.

***

К предупреждениям матушки Марфы Юля отнеслась со всей серьезностью. Ей, рожденной на излете двадцатого века были чужды привычки жителей семнадцатого столетия. И если за дворянку ‘Евдокия’ еще могла худо-бедно сойти, то выдать себя за представительницу подлого (подлые люди - представители низших слоев населения) сословия Юлии Васильевне было затруднительно. Не было в ней ни покорности, ни забитости, ни безусловного подчинения мужчине.

    А ведь окрест расстилался мир мужчин, в котором даже самому захудалому замухрышке было куда привольнее, чем женщине. И неважно дворянка она, крестьянка, купчиха или холопка. Лишенная всяческих прав, бессловесная, послушная воле сперва отца, а потом мужа женщина того времени вела очень замкнутую жизнь. Хлопотала по дому, рожала детей. Церковь и рынок для горожанок, поле-огород-покосы для крестьянок... Больше женщины, почитай, нигде и не бывали. Ну может богомолье еще...

    Потому-то на паломничество и выпал выбор игуменьи. Только так могла передвигаться по Матушке-Руси одинокая, обремененная детём женщина. Был еще вариант открыться какому-нибудь достойному человеку из недовольных молодым да ранним царем. Пусть поможет по-христиански ‘Евдокии Федоровне с сыночком’. Но тут уж Юлька на дыбы встала. Ей и четырех монахинь, посвященных в тайну, за глаза было, только левого мужика не хватало.

    На фиг на фиг, сама как-нибудь доберется. А если и встретит по дороге кандидата в защитники, нипочем ему не откроется. К тому же они никакая не Евдокия Лопухина, а вовсе даже Юлия Огнева. И точка!

***

Путешествие проходило гладко, хоть и медленно. Передвигались паломники то пешком, то на телегах, ели, что бог пошлет, молились, посещали службы, спали, где придется... И это оказалось самым трудным для попаданки с прицепом. Августовские ночи достаточно прохладны, и ночевок на свежем воздухе старались избежать - останавливались на постой в деревнях.

    Их с радостью принимали, ибо то дело божье. Размещали как могли: кого на лавку положат, а кому и на полу поспать придется. И это было ужасно. Представьте тесную избу, в которой проживает многочисленное семейство, приплюсуйте богомольцев, вычтите свежий воздух и получите отдаленное представление о Юлькиных ночевках.

    Спать она почти не могла, не получалось. Мешали храп и вонь. Да-да! И не говорите, что русские люди были гораздо чистоплотнее европейцев. Может, оно и так, Юля не сравнивала. Пока что. Просто представьте: люди шли целый день, по солнышку, прошу заметить. Естественно, они потели... А баня раз в неделю, да... Те, кто их принимал, тоже от зари до зари впахивали и пахли отнюдь не розами.

    И вот все собирались вместе. Стелились. Разувались. Тут и начинался звездец с фейерверками. И ладно бы только это. Ко всякой вони можно привыкнуть, хотя Юлька с Сашенькой, который Алеша, поначалу украдкой плакали. Но ведь народ же вшивый был. Это нашу попаданку убивало. Ей все время казалось, что стоит уснуть, как коварные кровососущие переползут с чьей-то грязной макушки на ее тоже не очень чистую голову.

    На нервах она начинала чесаться, Лешик тут же повторял за мамусей: вдумчиво почесывался и уточнял какого цвета у вошек глазки.

    - Голубенькие али зеененькие?

    - Знать не знаю, и знать не хочу, - честно отвечала Юлька, содрогаясь от омерзения.

    - Жаль, - расстраивался сопливый естествоиспытатель и мечтательно поглядывал на хозяина избы, в рыжей бороде которого шныряли вши прямо-таки героических пропорций.

    И как уснуть после такого, спрашиваю я вас? Удивительно, но на помощь приходила гадина Наташка. Вернее, не она сама, а мысли о том куда эту спасительницу исторических личностей пристроить. Лежа в забитой народом, топящейся по-черному избе, содрогаясь от омерзения при виде вшей, клопов и тараканов, Юлька подбирала подходящую участь для заклятой подружененьки.

    - Кстати о тараканах, - встрепенулась ‘государыня-матушка. - А не спасти ли Наташке княжну Тараканову? (Тараканова - авантюристка, объявившая себя дочерью Елизаветы Петровны и ее фаворита Алексея Разумовского. Имела притязания на Российский трон, но была заключена под стражу и нашла свой конец в Петропавловской крепости) - Отличная идея, - сама себя похвалила Юлька.

    Злорадно почесываясь, она представляла холодные, мрачные казематы Петропавловки.

    В промозглом влажном воздухе свечи горели неохотно: дымили, потрескивали и все время норовили погаснуть. Их света едва хватало, чтобы осветить все углы узилища. Молодая, привлекательная женщина в некогда роскошном красного бархата платье комочком свернулась на жесткой арестантской койке. Ей холодно, так холодно... И очень-очень страшно. То, что в далеком Париже казалось шуткой, безделицей, в дикой России превратилось в кошмар.

    Париж, о каким прекрасным он был... Девушка, вернее уже гадина Наташка, улыбается, видя во сне роскошный версальский бал, на котором она имела огромный успех. Сам король милостиво улыбался ей...

    - Вставай, девка, - грубый прокуренный голос прервал сладкий сон. Ничего не понимающую спросонок Наташку бесцеремонно встряхнули словно собачонку. - Проспишь все царствие небесное. Батюшка ужо пришел. Исповедовать тебя станет.

    - Кескесе, месье, - пробормотала Наташка сквозь сон, спрашивая служилого, мол, что это?

    - У, дура нерусская, - морщился тот и, повернувшись к двери кричал. - Проснулась она, святой отец, проходите. Только толмача не забудьте, ибо самозванка ни хрена не понимает по-нашему...

    Занавес.

    Можно поспать пару часов и снова в дорогу.

***

Недаром, ох, недаром не нравились Юле ночевки в крестьянских избах, не зря она не спала ночами. Чуяло сердце, что подобная скученность до добра не доведет. Так и вышло. На богомольцев напала какая-то зараза. Людей мучил жар, нестерпимые головные боли, бессонница, сыпь...

    Юлька с Сашенькой, к счастью, пока держались, а монахини, посланные матушкой Марфой, слегли. И были очень плохи. Больше суток бедняжки не приходили в сознание, метались в бреду, плакали, звали кого-то.

    - Огневая болезнь, - крестились паломники. - Огневка, - смиряясь с неизбежным, покорно склоняли головы они.

    А Юля все никак не могла взять в толк, о какой конкретной болезни идет речь. Только в Смоленске, подслушав разговор лекаря немчина со своим русским коллегой, поняла, что дело дрянь.

    - Тyphus, - буднично, словно о чем-то привычном говорил долговязый пруссак, хрен знает как оказавшийся на просторах нашей великой родины.

    - Огневая болесть, - соглашался с ним местный коновал, по роду деятельности, лечивший не только скот, но и людей.

    - Что будете делайть? - проявлял вежливый интерес немчин.

    - Закроем тута всех, чтоб зараза дальше не пошла. А как отмучаются...

    - Не преувеличивайт. Многие иметь сильный натур. Они выживать.

    - Кого не приберет господь, дён через двадцать отпустим. Пущай продолжают богомолье свое.

    - Вы есть говорить правильный вещь, - иностранный коллега пришел в восторг от русской гуманности.

    Дальше Юля не слушала, ей хватило ‘тифуса’ за глаза.

    - Тиф, - помертвела она. - А изобретения антибиотиков еще триста лет ждать.

    - Мамуся, - напомнил о себе Сашенька, - я боюся.

    - И я тоже, - отмерла та и подхватила ребенка на руки.

    - Не глусти, - погладил Юльку по щеке, царевич. - А то я буду пакать.

    - Не надо, - взмолилась она, судорожно соображая, что же делать. - Давай лучше поиграем.

    - Во сьто? - заинтересовался постреленок, которому по вкусу пришлась вольная жизнь. Столько нового каждый день, и мама все время рядом. - Говоли, мамуся. Не мовчи.

    - В прятки, - Юлька, наконец, определилась. - Мы с тобой будем сейчас от всех прятаться.

    - От дядей? - Саша махнул ручкой в сторону лекарей.

    - Да, - подтвердила Юля. - И от дядей, и от тетей, то есть от теть. И от кошечек с собачками.

    - Здолово, - обрадовался малец. - Пош’и - махнул ручкой он, указывая направление.

    - Угу, - решив, что устами младенца глаголет истина, Юлька нырнула в ближайшие придорожные кусты.

    И, как оказалось, сделала она это очень вовремя. Ибо, закончив беседу, эскулапы двинулись к старшему над богомольцами.

    - Гляжу, огнянка на вас напала? - коновал состроил подходящую случаю физиономию.

    - Не убереглись, батюшка, - ответствовали ему. - Господь судил этакое испытание.

    - Воздается нам по грехам нашим, - перекрестился лекарь и, решив, что с дипломатией пора завязывать, велел поворачивать к тифозным баракам. - Там и отлежитесь, - сказал он, - а после путь свой продолжите.

    - Да как же так, отец родной? Недосуг нам лежать...

    - Поговорите еще, - коновал приосанился. - Государь Петр Лексеич повелел заразных закрывать, чтоб не могли они испарениями своими травить здоровый люд. Так что не спорь мне тута!

    - Ви есть дикарь, - поддержал коллегу немец, - не слушайт умный челофек.

    - Да мы слушаем, слушаем, - старшой бросил неприязненный взгляд на немчина и махнул рукой возчикам. Поворачивайте, мол. В каталажку пора.

    Юлька с такой пораженческой политикой была в корне не согласна. Она в тифозные бараки не хотела, даже понимая всю правильность карантинных мер. ‘Пусть я буду бациллоносителем, - пыхтела ‘царица’, улепетывая. - Но я буду бациллоносителем вольным. К тому же пока мы с Сашенькой совершенно здоровы.’

    Пот застилал глаза, ветки словно руки лесной нечисти вцеплялись в волосы, рвали одежду, но никак не могли затормозить ‘государыню-матушку’, та перла как трактор. Прижала к себе дитё покрепче и втопила, не чувствуя усталости. Еще и радовалась, что не расставалась с деньгами. Одеждой и вещами она обзавестись сумеет, пропитание тоже найдет, но это все задачи второстепенные. Главное сейчас спрятаться понадежнее, а ну как хватятся ее богомольцы?

    - Мама, - позвал Саша, выдергивая Юльку из мысленного сумбура.

    - Не сейчас, солнце, - взмолилась она, наддавая.

    - Мамуся, плятаться, - не отставал малец. - Ты обессяла плятаться, а сама бегаес.

    - Как только, так сразу, - пообещала Юля, чувствуя, что начинает уставать. - Я пока не знаю, куда нам с тобой...

    - Туда, - не дослушав, махнул грязноватой ручкой царевич. - Сплячемся в домик, мамуся.

    - Какой еще домик?! - потеряла последнее терпение Юлька. Она как антилопа гну тут носится, а всяким соплякам игрушечки!

    - Воть! Смотли! - сопливый навигатор проявил характер. - Мамуся, смотли!

    Ничего не поделаешь, пришлось притормаживать и глядеть. Что сказать? Прав оказался мелкан. Укрытие он приглядел, что надо. Правда, это оказался не домик, а добротный возок, одиноко стоящий на обочине. Крепкий такой, вместительный, запряженный двумя лошадями.

    Очевидно, хозяева отошли на минутку, неосмотрительно оставив ценное имущество без присмотра. Еще и дверцу приоткрытой оставили. Этак приглашающе. Ну Юлька с мелким и пригласились. Юркнули в темную душную глубину, забились под лавку, еще и дерюгой какой-то прикрылись.

    - Ула, сплялались, - обрадованно запищал малец.

    - Чшш, сынок, - взмолилась Юлька. - Теперь будем играть в мышек. Станем сидеть-тихо-тихо, чтобы нас никто не услышал.

    - Котик? - по-деловому уточнил Сашенька.

    - Он самый.

    - Я тебя обыглаю, - посулил азартный мальчуган.

    - Посмотрим, - подначила Юля, и они замолчали, напряженно прислушиваясь. Царевич ждал обещанного котика, а Юлька сама не знала чего...

    Напряжение последних минут сходило, на его место возвращалась всегдашняя рассудительность, которая со всей пролетарской прямотой заявила ‘царице-матушке’, что только дуры набитые поступают так же, как она. И то только во второсортном кино. Это же надо было додуматься влезть в чужую кибитку! Вот как тебя сейчас найдут да как выдадут властям. И это только в лучшем случае. А ведь могут и прибить, а потом прикопать под елочкой. Или даже не прикапывать. Сейчас не двадцать первый век, зверья в лесах полно. Обглодают белы косточки только в путь.

    И чем больше проходило времени, тем сложнее Юльке было отмахиваться от доводов рассудка. В какой-то момент она даже была готова выпрыгнуть из тарантаса и снова бежать, куда глаза глядят, однако не сложилось. Послышались голоса, скрипнула дверца, открываясь. Кто-то уселся на сиденье, и повозка тронулась.

    ‘Баба какая-то,’ - с некоторым облегчением поняла Юлька, присмотревшись. Подробности разглядеть не удалось. В возке было темновато, да и дерюга мешала. Так что попаданке с прицепом оставалось лишь покрепче прижать Сашеньку и молиться, чтоб их не заметили раньше времени, а еще надеяться, что на ближайшем привале появится возможность сбежать.

***

Человек полагает, а Господь располагает. В этом Юля смогла убедиться лично. На ближайшем привале, ага...

    - Ты кто такая? А ну отвечай, как сюда попала? - крепко уснувшую беглянку кто-то тряхнул за плечо.

    - Quest-ce que ces? - вскинулась Юлька. Ей как раз приснилась гадина Наташка, которую будят для допроса в Петропавловке. - Кескесе? - повторила она, испуганно рассматривая незнакомого мужика, сложившегося в три погибели в узком проходе.

    - Занятно, - исследовательским азартом сверкнули его светлые глаза, упрямо сжались узкие губы даже длинноватый нос и тот дернулся от любопытства. - А ну вылазь, сейчас разберемся и с тобой, и с твоим французским, - посулил этот естествоиспытатель и протянул руку, вытащить Юльку из-под лавки.

    Вот только он не учел, что у странной, сверкающей глазами аки кошка воровки (а кем еще может быть девка, тайком пробравшаяся в возок, как не воровкой-неудачницей) сыщется защитник. Маленький, но очень грозный.

    Задремавший вместе с Юлькой, Сашенька проснулся от звуков чужого голоса. Услышав угрозы в адрес обожаемой мамуси, он ни секунды не раздумывая кинулся на обидчика и изо всех сил вцепился в жилистую, поросшую рыжеватым волосом руку. Вгрызся как бульдог. И быть бы беде если бы...

    О, это волшебное слово ‘если’. Сколько в нем всего... Тут и надежда, и отчаяние, и ожидание вперемешку с разочарованием, и смирение, и русский авось, и еще много-много всякого разного. Редкостная удача, что в этот августовский день ‘если’ благоволило к беглецам.

    Якоб или по-русски Яков Виллимович Брюс, а это именно он нашел Юльку в своем возке, был приписан к потешному войску в возрасте четырнадцати лет. И десять лет служил верой и правдой Петру Алексеевичу: участвовал в крымских походах, хорошо показал себя на службе во 2-ом рейтарском полке, дослужился до поручика, был при государе в Троице, в те тяжелые дни, когда решалась участь царевны Софьи, а потому просто не мог не узнать маленького царевича.

    - Алексей Петрович, - голос бравого вояки дрогнул, - ты ли это?

    Малой не отвечал. Какие могут быть разговоры с вражиной, посмевшим обидеть любимую мамусю?

    - Обознался ты, добрый человек. Впотьмах попутал, - очнулась от ступора Юлька и принялась оттаскивать рычащего словно зверек цесаревича. - Отпусти дядю, солнышко. Плюнь. У него руки грязные.

    - Чего это? - обиделся укушенный.

    - Того. Не отрывать же от вас ребенка с мясом, - огрызнулась ‘государыня’, шалея от собственной наглости. Ну а с другой двадцать пятой стороны, пугливой ромашкой уже не прикинешься - по полной вляпалась. Мало того, что проспала все царствие небесное, так еще и умудрилась встретиться со знакомым. Хуже, что знакома с ним настоящая Евдокия, а не занявшая ее место попаданка. - Плюнь, Сашенька, дяде больно.

    - Сашенька? - пристально глядя на Юльку, повторил укушенный.

    - Хорошее имя, - закосила под дурочку начинающая авантюристка, - героическое. В честь святого князя Александра Невского даденное.

    - Ага, - кивнул мужик, ловко отцепил Юлькиного защитника от своей пострадавшей конечности и удобно перехватил брыкающегося мальчугана поперек туловища. - А ну-ка рассказывай, девка, как ты посмела царевича украсть? Да не вздумай врать, я враз почую.

    - Пусти мамусю! - благим матом выпалил маленький вояка и, извернувшись, засветил обидчику пяткой в переносицу.

    - Мамусю? - свел глаза в кучу чернокнижник Всея Руси.

    - Мамусю, - окончательно уяснив, что деваться некуда, Юля виновато развела руками. - Отпустите Сашеньку, я все расскажу.

    - Алешу, - автоматически поправил покусанный и избитый хозяин повозки.

    - Сасу! - возмутился мини богатырь и полез к маме на ручки. - Тебе зе казали!

    - Сашу, - повторила за сыном Юлька, виновато поглядывая на травмированного. - Так бывает. Я вот Прасковьей до замужества звалась, потом Евдокией, а нынче на Юлию отзываюсь.

    - Да, - подтвердил наследник Петра Великого, воинственно поглядывая на глупого дядю.

    - Очень интересно, - незнамо чему обрадовался тот. - Воскресшая царица сама на себя не похожа, всегда робкий цесаревич дерется как разбойник... Вы же понимаете, что в этом нужно разобраться?

    - Мы все понимаем, - соврала Юлька, у которой мозги вставали в разные позы, - и даже готовы к сотрудничеству, но...

    - Но?.. - насмешливо потянул мужчина.

    - Представьтесь хотя бы, - понурилась Юля. - Неужели даже имя свое не назовете?

    - Говоли, как зовут, - с вежливого на царский перевел Алешенька-Саша. - Немедля!

    - Неужто не признаешь, государыня-матушка? - в мужском голосе послышалась насмешка.

    - Нет, - со всей возможной твердостью ответила Юлька. - Много вас около Петруши терлось, всех не упомнишь.

    - Вот те на, - не на шутку обиделся укушенный. - Прежде ты меня по-другому отличала, нос морщила словно дерьма собачьего нюхнула, а нынче знать не знаешь. Подозрительно это Евдокия Федоровна. Или ты умом скорбная стала?

    Понимая, что версия с амнезией не покатит. Не знают еще таких слов, Юлька раскрыла рот, чтобы ляпнуть хоть что-нибудь, как раздался еще один, на этот раз женский голос:

    - Яша, ну долго ты еще?

    - Яша? - зачем-то переспросила скорбная умом.

    - Яков Виллимович Брюс, - по всей форме представился он, и у Юльки потемнело в глазах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

    Даже люди далекие от истории знают, кто такой Якоб Брюс. По Москве до сих пор ходят слухи о личном колдуне Петра Великого. Будто бы нашел он библиотеку Ивана Грозного, откуда вынес магическую ‘Черную книгу’, принадлежавшую самому царю Соломону. Неизвестно, какие тайны хранила сия инкунабула, но коренные москвичи уверены, что Брюс постиг ‘тайну’ живой и ‘мертвой’ воды, организовал каток посреди жаркого лета, оживил механического голема и заставил себе прислуживать.

    Но самое главное, преданный тайным наукам маг и алхимик продал душу дьяволу, и нечистый ему за это позволил отлучаться из ада и работать в своей лаборатории. Многочисленные свидетели давали руки на отсечение, что в окнах Сухаревской башни (московская резиденция Брюса) и после смерти чернокнижника было неспокойно. В окнах горел мертвенный свет, над крышею летали железные птицы с человеческими лицами и стонали надрывно.

    Все эти страшилки Юлька знала от гадины Наташки, которая таскала подружку на пешие и автобусные экскурсии по брюсовским местам. Тогда рассказы гидов казались наивными сказками, а теперь, глядя в холодные глаза, чернокнижника Всея Руси, веселиться не получалось. Совсем даже наоборот... ‘Матушке-царице’ хотелось зажмуриться и сказать: ‘Я в домике.’ Только теплая тяжесть детского тела не позволяла ей этого сделать. Понимание, что ради ребенка нужно собраться, мобилизовало.

    И пусть трепетной любви к маленькому царевичу пока не было, но привязанность уже появилась. А еще благодарность, настоящая, идущая из сердца: вон как кинулся на рыжего дылду. Настоящий рыцарь растет. И страх за Сашеньку-Алешу тоже присутствовал. Слишком уж он маленький и нежный, а мир вокруг огромный, жестокий и страшный. Так что, посидев минуточку с закрытыми глазами, Юлька все же нашла в себе силы успокоиться.

    - Тут поговорим или наружу выйдем? - спросила она как можно равнодушнее. - Только имейте в виду, нас с Сашенькой могут искать. Мы из карантина сбежали.

    Брюс от таких известий только за голову схватился.

    - Оспа? - глянул он с тревогой.

    - Тиф.

    - Слава богу, - под удивленный Юлькиным взглядом чернокнижник истово перекрестился. - Болели мы им с Лизонькой уже.

    - А Лизонька это?.. - уточнила ‘царица’ и сама же себе удивилась. Только что к смерти готовилась, от ужаса вздохнуть не могла и вдруг любопытствует. ‘Надо же знать, с кем мы едем. И куда, кстати, тоже,’ - моментально нашлось оправдание.

    - Жена моя, - Брюс не сдержал улыбки и сразу сделался на диво хорош. - Повенчались недавно.

    Стало видно, что он еще очень молод, по-мужски привлекателен, а, главное, безумно влюблен в таинственную Лизавету.

    - Ты не вздумай обижать ее, матушка, а то зашибу, - вспомнив натуральную, так сказать, Евдокию Федоровну, перешел к угрозам молодожен.

    - Щас как дам, - обиделся за мамусю притихший было царевич.

    - Как тебе имя-то новое подходит, - умилился Брюс. - Прямо грозный князь Александр Ярославич. - Не стану я мамку твою обижать, только пусть уж и она жену мою не задевает.

    - Мам? - вопросительно посмотрел мелкий.

    - А?.. Что?.. - отвлеклась от мыслей о том, что Брюса прямо-таки штормит эмоционально: то он смеется, то запугивает, то в милоту впадает. Что-то тут не то. Не должен прошедший войну мужик так на все реагировать, хотя...

    - Так, что молчишь, государыня? - набычился объект размышлений.

    - А ведь ты тоже в бегах! - пошла в штыковую жертва угроз. - И ты, и жена молодая. Так ведь? Потому и дергаешься, и карами грозными сыпешь. Только я тебе и Лизоньке твоей не враг, мы нынче в одной лодке. И гнобить я ее не собираюсь. Вот те крест! - Юлька размашисто перекрестилась. Наследник российского престола повторил за мамусей.

    - А что будет, если узнаешь, что жена моя - холопка князей Буйносовых? - недоверчиво прищурился Брюс.

    - Опять Буйносовы?! - услышав о людях, причастных к покушению на нее и ребенка, Юлька аж подскочила от возмущения и так шибанулась головой об лавку, что искры из глаз посыпались. - Куда ни сунься - везде они!

    - О них потом, - отрезал новобрачный. - Ты про Лизавету скажи.

    - Не обижу я жену твою, Яков Виллимович, - не иначе, как чудом вспомнив брюсово отчество, пообещала Юля. - Уверена, что она достойна супруга своего. Из-за другой не кинул бы ты все на произвол судьбы да в бега не бросился.

    Юлька отвечала уверенно. Пожив в шкуре царицы, она поднахваталась знаний и помнила, что связавший свою судьбу с холопом или крепостным, опускался до их уровня. Женившись на холопке, дворянин, сам становился холопом. Таковы были реалии нынешнего века (XVII в смысле). И надо было потерять голову от любви, чтобы решаться на этакое безрассудство (холопы - категория населения, по правовому положению близкая к рабам. Изначально не имели собственного хозяйства и исполняли различные работы для своих хозяев).

    - Спасибо, государыня, - кивнул Брюс и вдруг расслабился, словно бы вытащили у него из позвоночника горячую кочергу, заставляющую не только держаться неестественно прямо, но и причиняющую нешуточную боль.

    - Полно тебе, - отмахнулась та. - Да и не царица я нынче. Юлькой зови, правда, сынок?

    - Да, - согласился обрадованный всеобщим примирением деть. - Хосю писять, - деловито поставил он в известность взрослых.

    - Сейчас-сейчас, - засуетился чернокнижник, как и все героические мужчины, побаивающийся детей. - Решим твою проблему, Алексей Петрович, - и подорвался вставать.

    - Погоди, - Юлька еле успела ухватить мужчину за пострадавшую конечность. - Не говори пока жене, кто мы с Сашенькой. Не надо никаких титулований, не по чину они вдовице бедной. Не ради себя прошу, ради сына, - взмолилась она, увидев сомнения на Брюсовом лице. - К тому ж может так случиться, что наши пути разойдутся уже сегодня...

    - Ладно, - неохотно согласился он. - Будь по-твоему... Юлия. Ударим по рукам?

    - Отличная идея.

    - Писять! - прервал заключение мирного договора мелкан. - Ну, мама зе, писять!

    - Прости, малыш, - усовестилась та, выбираясь наружу. - Идем. Вон те кустики тебе нравятся?

    - Да.

    - Далеко не уходите, - понеслось им вслед.

    Ничего не ответив, августейшие особы скрылись в густом березнячке. Убегать они и не думали, но и торопиться не собирались. Во-первых, у мамы с сыном образовались неотложные дела. Во-вторых, очень хотелось размять ноги. К тому же неплохо было бы освежиться, но самое главное, нужно было дать Брюсам время посекретничать. Должны же муж с женой обсудить сложившееся положение.

    Вряд ли Лизонька, каким бы ангелом она не была, обрадуется попутчикам. Хотя, кто ее знает... Не ломая себе понапрасну голову, Юлька с Сашенькой погуляли, нашли родничок, умылись, нарвали мяты, собрали грибочков. А как тут удержишься, если боровички так и просятся в руки?

***

К возку они вернулись посвежевшие, но дико голодные. О чем Саша и поведал во всеуслышание:

    - Кусать хосю.

    Удивительно, но в компании богомольцев мальчик вел себя совсем иначе. Был тих, скован, все время жался к материной юбке, а тут на тебе - расхрабрился. Командует. Словно знает, что не обидят. Юля предчувствиям маленького Нострадамуса верила и не верила да еще и сглазить боялась. Короче, пребывала в растрепанных чувствах. Но все же одергивать ребенка не стала, вместо этого улыбнулась чуть виновато:

    - Я бы тоже сейчас кого-нибудь покусала.

    Супруги, синхронно повернувшиеся на Сашин голос, отреагировали по-разному. Муж поспешно одернул рукава рубахи, жена рассмеялась. О, какой же красавицей оказалась Лизавета: статная, синеглазая, золотоволосая, вся из себя фигуристая. ‘Настоящая Василиса Прекрасная из русских сказок. Понятно, на что клюнул чернокнижник. Тут бы и святой не устоял,’ - ехидно улыбнулась Юлька.

    - Добро пожаловать, гости дорогие. Угощайтесь, чем Бог послал, - отсмеявшись, молодая принялась потчевать незваных гостей.

    Боженька не пожадничал и оделил Брюсов пышным караваем, куском сыра, шматом грудинки, вареными яйцами, пучком зеленого луку и дюжиной крепких, в пупырышках огурчиков. Жить можно, короче.

    - Спасибо. А мы тут грибочков нашли... - подхваченная ласковым вихрем по имени Елизавета растерялась ‘царица’.

    - Ой, как же я похлебку грибную люблю, - всплеснула руками Златовласка. - Яша, давай сварим? Крупа вроде есть?

    Услышав жену, Брюс страдальчески закатил глаза, отложил надкусанную горбушку и пошел к возку.

    - Он такой хороший, - умилилась молодая. - Везучая я... Ой, да вы кушайте, кушайте. Не обращайте внимания.

    - Угу, - послушались хозяйку гости и молчком налетели на угощение.

    Тем временем вернулся хмурый чернокнижник. Сгрузил на траву котелок, кинул рядом мешочек с крупой и пару луковок да ухватился за грибы. Юлька не ожидавшая, что всемогущий колдун окажется натуральный подкаблучником, тихо офигевала.

    - Я готовить не умею совсем, - уловив реакцию гостьи, Лиза поспешила оправдаться. - В тереме другие уменья надобны были. Нас все больше рукоделиям всяким учили. Шелком вышивать, жемчугом, золотой канителью. Еще сказки сказывать, песни петь... - окончательно смутилась она. - По хозяйству другие девушки хлопотали...

    - Не расстраивайся, - прожевав, поспешила утешить красавицу Юля. - Похлебку любая дура сварить может, а вот золотошвейки всегда ценятся.

    - Правда? - смущенно улыбнулась Лиза.

    - Истинная, - побожилась Юлька. - Ты вот за Сашенькой пригляди, а я с грибовницей (тут грибной суп) разберусь, - прихватив хлеба с сыром, она подошла к Брюсу. - Давай помогу штоль.

    - Ты?! - удивился он.

    - Кто, если не я? - зажевав пафос бутером, Юля начала чистить грибы.

    Сглотнув голодную слюну, счастливый новобрачный стал помогать. Понемногу разговорились. Поначалу аккуратно выбирали выражения, потом посмелее. Каждый норовил выпытать тайны собеседника, как можно меньше рассказывая о себе. Выходило это, прямо скажем, корявенько. Однако, к тому моменту, как белые грибочки принялись весело булькать в котелке и Брюс, и Юлька кое-что для себя вынесли.

    Так Якоб Виллимович уверился, что за побегом государыни никто не стоит. И бежит она, спасая себя и наследника, куда глаза глядят. Юлька этого особо и не скрывала. Гораздо сильнее она переживала, что хитроумный колдунище дознается про ее попаданство. Несмотря на это, кое-какие вопросы, касающиеся князей Буйносовых, Юля для себя прояснила.

    Картина вырисовывалась неприятная. Со слов Брюса выходило, что Роман Борисович Буйносов (у автора такое тихое чувство, что сей князь был благополучно выдуман А. Толстым при написании романа ‘Петр Первый’, так как род Буйносовых-Ростовских пресекся к 1645 году) затеял невиданное. Не имея наследников по мужской линии, надумал он сделаться царским тестем. Для этого предприимчивый боярин совершил много всякого разного. В том числе захотел Роман Борисович заполучить в личные холопы особу, приближенную к государю. Для этого и свел бравого поручика с Лизаветой.

    Тут просится маленькое отступление. Холоп холопу - не друг, не товарищ и не брат. В том смысле, что все они занимали разное положение при своих хозяевах. Иные считали себя могущественнее захудалого дворянства. И по праву считали. Приближенные к боярам холопы жили получше многих. Их учили, лечили, одевали богато, кормили сытно. Воли, правда, не давали. Так она и не нужна была им.

    Вот и Лиза была из таких, из приближенных. С малых лет она росла с боярскими дочками. Сначала подружкой была, потом в услужение взяли. Никакой черной работы девушка не знала, росла как цветочек аленький. Веселая, смышленая, ласковая, преданная князю с княгинею да княжнам, Лизонька и горя не знала пока не встретила бравого поручика 2-го рейтарского полка Якоба Виллимовича Брюса - свою погибель и единственную любовь.

    Как уж там у них закрутилось, бог весть, а только чувства сильные родились. И, главное, взаимные, глубокие настолько, что молодые решили обвенчаться. Вернее, решил Брюс, Златовласка перечить не посмела. Однако же, свое зависимое положение скрывать от любимого не стала. Упертого шотландца сия новость не отпугнула. Он просто стал искать пути решения проблемы. Сложив два и два, к Роман Борисычу соваться не стал, хватило ума понять, для чего затеял всю эту канитель боярин.

    Через Меншикова обратился к царю: мол, так и так люблю, не могу, хочу жениться. Похлопочи, отец родной, не оставь своего верного слугу с разбитым сердцем. В принципе расчет был верным. Не имея возможности соединиться с любимой (это я про Анну Монс, если кто забыл), Петр оказывал поддержку влюбленным. Но в это раз все пошло не так. Что уж там случилось: не в те позы звезды стали, похмелье у самодержца приключились, или у Монсихи критические дни начались, но в просьбе поручику было отказано. В самой категорической форме.

    Брюс бузить не стал, прекрасно осознавая свое место, но затаил, да и жениться не передумал. Семью свою тоже баламутить не решился, понимая, что не найдет поддержки у отца и брата. Но и в холопы к Буйносовым, ясное дело, пойти не захотел. Прикинув так и этак, понял, что остался один путь - бегство. Многие посчитали бы поступок Брюса предательством, но не Юлька.

    - Не пойму, чего ты маешься, - выслушав историю влюбленных, хмыкнула она.

    - Где уж тебе, матушка, - подпустил яду тот. - Сама с наследником престола в бега подалась.

    - И ни минуточки не жалею, - и не подумала обижаться Юлька, прекрасно понимая реакцию мужчины. Будет еще какая-то баба его жизни учить. - И тебя не сужу не потому, что в одной лодке мы.

    - Почему же? - заинтересовался Брюс.

    - Потому, что предательства в твоем поступке не вижу. Да, ты оставил службу, но сделал это в мирное время. В отставку, небось, официально подал? Можешь не отвечать, и так вижу.

    - Провидица, - буркнул задетый за живое мужчина.

    - Короче, - подвела итог Юля, - вся твоя вина, что холопку у боярина увел.

    - Ты говори да не заговаривайся. Лизонька, я чай, не коровенка с лошадью, чтоб ее словно скотину со двора сводить.

    - Да и ты не конокрад, - фыркнула Юлька. - Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором, - веселясь, запела она. - Правильно ты сделал. Молодец. Только тут тебе теперь жизни не будет. Все одно Буйносовы найдут. Их время приходит.

    - Ты про что?

    - Про то, что за покушением на меня и Сашеньку, тоже они стоят. Да не кривись, ишь моду взял, забыл с кем разговариваешь? - не хотела, а добавила металла в голос. - Я напрасно очернять людей не стану, говорю только то, в чем уверена. Вот увидишь, года не пройдет, как князь Роман выдаст свою дочуру свою за Петра Алексеевича и будет править вместе с Натальей Кирилловной, пока государь-батюшка верфи закладывает да флотом забавляется.

    - Флот - дело великое, не понимаешь ты, Евдокия Федоровна.

    - Юлия Васильевна, я. Вроде молод ты, а с памятью просто беда, - по-кошачьи фыркнула ‘царица’. - А насчет флота... Зачем он на Плещеевом озере? Кому надобен? Кого воевать думаете?

    - То не бабьего ума дело, - отвернулся Брюс.

    - Конечно, - Юлька уперла руки в бока. - Куда уж нам? Только я так тебе скажу, Яков Виллимович, сперва у знающих людей выучиться надо, а потом топором махать. Пусть Петр корабелов из Англии с Голландией пригласит, а сам тем временем армией займется, ибо должна стать Россия империей морскою, а значит и порты морские ей надобны. И не Азов воевать нужно, а к Балтике прорываться.

    - О-как, - обрадовался Брюс. - В скажи-ка мне, государыня-матушка, откуда тебе все это известно? А заодно поведай, кто тебя кухарить научил, самозванка поганая?

    - Сам дурак! - не осталась в долгу Юлька. - Идиотина подозрительная! Пока от Суздаля до Смоленска пешком топаешь, и не такому научишься. Никто мне на богомолье сопли не утирал, самой приходилось и стираться, и готовить, и Сашеньку обихаживать.

    - Алешу!

    - Сашу!

    - Не оли на мамусю, а то укусу! - маленький защитник возмущенно подпрыгнул на руках у Лизы. Еще и кулачком погрозил.

    - Правильно, Санька! - поддержала бузотера та. - Орут как подстреленные, обо всем на свете забыли, а суп укипает.

    - Ой, - дернулась Юлька.

    - Вот тебе и ‘ой’, - покачала головой мужнина жена. - Про супец забыли, поругались, осталось подраться.

    - Низя, длаться похо.

    - Это кто ж такую глупость сказал? - проворчал Брюс, остывая.

    - Мамуся, - заложил Юльку пацаненок, который в вопросе драк был с ней искренне не согласен.

    - Ясное дело, кто ж еще такую глупость скажет. Ты, малой, не волнуйся. Я тебя драться научу.

    - Пасип, - обрадовался царевич. - А теперь милитесь с мамоськой. Немедля! - совершенно как самодержавный папаша нахмурил бровки он.

    - Правильно, малыш, - поддержала Лиза. - А то устроили крик на весь лес. Заговорщики липовые.

    - Это ты про что? - дернулся к ней муж. Юлька тоже насторожилась, отставила котелок с грибным супом в сторону и с тревогой посмотрела на девушку.

    - Про то, что имена свои вы на всю дубраву орали. Будь тут кто-нибудь кроме нас, уже узнали бы и про нас с тобой, и про царицу с наследником. Вы уж лучше помиритесь да садитесь кушать, потом чайку попьем и спать будем.

    - Нет-нет, нам с Сашенькой пора...

    - Да будет тебе уже, матушка-государыня, - не подумала смущаться Лизавета. - Будто Яша теперь вас с Алешенькой отпустит.

    - Я Саса, - напомнил малыш.

    - Верно, запамятовала я, - согласилась с царевичем Златовласка с замашками Василисы Премудрой. - Так что не дури, Юлия, - выделила она голосом имя гостьи, - быть тебе теперь с нами.

    - Ох... - поняв, что тайна раскрыта, Юля испытала смешанные чувства. Вроде и досадно за свою глупость, и радостно, что теперь она не одна.

***

- Едем со всей возможной скоростью, ночуем в возке, - уписывая грибную похлебку, рассказывал Брюс некоторое время спустя.

    - Не могу в избах спать, - оправдалась Лиза.

    - Как я тебя понимаю, - Юлька вспомнила вшей с клопами и передернулась. - Крестьянки в платках спят - боятся, что тараканы в уши заползут.

    - Страсть Господня, - перекрестилась выросшая в боярском тереме Златовласка.

    - И не говори, - вздохнула ‘царица’. - Нам бы с Сашенькой помыться и постираться, - размечталась она.

    - Завтра, - расправившись с обедом, плавно переросшим в ужин, решил Брюс. - Останемся здесь еще на день. Поделись с государыней одеждой, горлинка, да Алексей Петровичу новую одежку спроворь. Рухляди у тебя в достатке.

    - Опять ты за свое, Яков Виллимович! - возмутилась Юлька. - Под монастырь нас подведешь политесами своими.

    - И правда, Яша, перестань уже упрямиться, не к лицу это достойному мужу, - мягко укорила Лизонька, и Брюс... уступил.

    - Лучше скажите, куда мы едем, - Юля ненавязчиво подчеркнула это самое ‘мы', желая сделать мужчине приятное. Мол, гляди - мы смирились и приняли твою волю. Единственное что себе позволяем - невинное женское любопытство.

    - В Полоцк, - приосанился Брюс. - Оттуда в Ревель (Таллин).

    - А не в Ригу? - удивилась Юля. - Она ближе.

    - В Риге Русское подворье, туда князь Роман первым делом людишек пошлет, знает ведь, что за границу рваться будем. А в шведском Ревеле ни одной собаке дела не будет до почтенного семейства, возвращающегося из дремучей Московии в цивилизованную Англию.

    - Глава семейства с супругой... это ясно, а мы с Сашенькой кем будем? - приняла доводы чернокнижника ‘царица’.

    - Думаю я, царевича за дочку нашу выдать, а ты за сестрицу мою сойдешь. Такая же тощая да рыжая. Как это, кстати, тебя так угораздило, Юлия? - Брюс было замялся, но все же решил придерживаться договора.

    - Сама не знаю, - созналась та. - После хвори такое со мной приключилось, Якоб Виллимович.

    - Ну да... - почесал в затылке тот. - Хорошая болезнь, прямо завидно. И похорошела ты от нее, и помолодела, и поумнела, - покачал головой ехидный Брюс, но наседать не стал.

    ‘Умный гад,’ - нахмурилась Юлька, понимая, что вскоре и последняя ее тайна будет открыта. Слишком уж проницательно смотрел колдун, слишком заинтересованно. Наверняка улучит подходящий момент и выведет на чистую воду бедную попаданку. А в том, что она проколется, сомнений нету. Опять ‘блеснет’ образованием или ляпнет на иностранном что-то, или снова на ‘вы’ обращаться начнет. Короче, найдет, на чем засыпаться.

    И ведь сделать ничего нельзя. Не разведчица Юлька ни разу. Это только в книжках попаданки хранят свою тайну годами, вертят главами разведок словно умственно-отсталыми сопляками да еще и умудряются прогрессорством заниматься. Везучие... Юлии Васильевне Огневой подобное не грозит. Самое большое, что она может сделать - это гордо уйти в закат, прихватив с собой Сашеньку. Да и то, не позволит ей Брюс наследника угробить.

    ‘Ну и ладно, - смирилась со сложившемся положением вещей Юля. - Буду уповать на любовь Брюса к знаниям. Особенно тайным. Может и не пришибет он меня, когда узнает, что в тушке Евдокии Лопухиной затаилась самозванка из двадцать первого века.’ Конец Юлькиному самокопанию, как всегда, положил Сашенька, возжелавший после еды посетить кустики.

***

Ночь прошла спокойно. Мать и ребенок крепко выспались в первый раз после того, как покинули Покровский монастырь. Наутро сытно поели, помылись и постирались.

    - Холосо. Ессе бы скаску, - щурился на солнышко довольный малец. - Мама ласскази.

    - Про колобка?

    - Пло гусей-лебедей.

    - В некотором царстве, в некотором государстве жил-был купец... - послушно начала Юля, не забывая вязать крохотные носочки.

    Рядом Лизавета шила царевичу одежду. Иголка так и мелькала в умелых руках.

    Оказывается, отличия в девчачьих и мальчуковых платьицах-рубашонках все же были. Знать бы еще какие. Впрочем, неважно. Лиза в этих тонкостях разбиралась и ладно. Брюс хлопотал по хозяйству. От приготовления пищи Юлька его освободила, но и других забот хватало.

    - Завтра чуть свет двинемся, - дослушав сказку, оповестил шотландец. - И так порядком задержались.

    - Не ворчи, Яша, - нежно улыбнулась ему жена. - Не хмурься, поведай лучше, о чем печали твои.

    - О том, что везу я за море двух баб и пацаненка в придачу, и никто из них аглицкого не знает.

    - Я знаю, - решив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, призналась Юлька. - Это уже после болезни выяснилось, - в повисшей на поляне нехорошей тишине повинилась ‘государыня’. Что вы так на меня смотрите?

    - Диву даемся, - подобрался Брюс. - Ну и подробностей ждем.

    - Каких тебе подробностей, охальник? Или забыл, в чем хворь моя заключалась? - прикинулась шлангом Юля. - Неужто рассказывать, как я дитя потеряла?

    - Обойдусь без такой радости, - бледные щеки чернокнижника окрасились румянцем. - Ты мне лучше про аглицкий поведай.

    - Не наседай, - одернула мужа Лиза, сочувственно поглядывая на Юльку. - Прояви христианское сострадание.

    - Замолчь, - не повелся на уговоры Брюс. - Бабья жалость не к месту сейчас. Говори, - он в упор поглядел на ‘царицу’.

    - Болела я сильно, - бестрепетно глядя в холодные серые глаза, заговорила Юля, - думала, приберет Господь, даже соборовалась. Вот после обряда наутро и выяснилось, что по-немецки разумею.

    - Ты про аглицкий говорила, - Брюс сделался похож на взявшего след пойнтера.

    - Про него разговор зашел, вот я и обмолвилась, - не сдавалась полиглотка. - А только сначала с немцем встретиться довелось. С фон Клюге.

    - С этим коновалом? - поморщился шотландец. - Крепкая ты, матушка, если после его лечения жива осталась.

    - Прогнала я его взашей. Да и не о том речь, - уставшая от того, что ее постоянно перебивают, Юлька тоже сморщила нос. Ну а чего, только колдунам можно? - Клюге этот имеет привычку бормотать себе под нос всякие гадости. По-своему, - видя, что упертый шотландец открыл рот, заторопилась рассказчица. - И к своему глубокому удивлению, я немчина поняла.

    - Почему же скрыла уменье сие? - не успокаивался Брюс.

    - Жить очень хотела, - под недоверчивым взглядом мужа и сочувственным жены повинилась попаданка. - Да и не поверила я поначалу в таланты свои. Думала - мерещится от слабости. Потом, конечно, проверки тайные устраивала. Встречалась с иноземцами разными. Сам знаешь, во дворце с кем угодно увидеться можно. Было бы желание. Ну вот... - Юля замолчала, набираясь решимости. - В общем, выяснилось, что понимаю я аглицкий да немецкий.

    Про французский и итальянский ‘матушка-царица’ скромно умолчала. ‘Должна же быть в женщине какая-то загадка,’ - решила она.

    - И я должен поверить в этот бред? - на языке Шекспира поинтересовался Брюс.

    - А это уж как тебе угодно будет, - Юлька величественно, по крайней мере ей так казалось, склонила голову и перешла на английский.

    - Говоришь, в монастыре после этого жила и службы посещала? - Брюс непринужденно перешел на немецкий. - Причащалась, исповедовалась, и гром тебя не разразил?

    - Как видишь, со мной все в порядке, - благоразумно умолчав, что опасность представляет молния, а не гром, поморщилась Юлия.

    - Помнится при первой встрече ты на франкском лопотала, - клятый чернокнижник оказался тем еще полиглотом и без затруднений перешел на беглую французскую речь.

    - Чего? - не повелась Юлька. - Не понимаю.

    - Жаль, - для виду огорчился Брюс, но смотрел подозрительно.

    Не верил рыжий гад ‘государыне’. Да и хрен с ним. Главное, чтоб ничего плохого не удумал. Как ни крути, а положение у Юльки незавидное: беззащитная, одинокая, с ребенком на руках, в чужом, страшном времени... И все же другого выхода, кроме как немного открыться перед попутчиками попаданка с прицепом не видела. Да, она рисковала, но кто не рискует, тот не пьет шампанского.

    - Ох, и умный же ты у меня, Яшенька, - добросердечная Лизавета разрядила обстановку. - Все науки превозмог, все иноземные языки выучил, сокол!

    - Не преувеличивай, - расправил плечи мужчина, не замечая, что за его спиной благоверная подмигивает подозрительно похорошевшей, а главное внезапно поумневшей царице. - Лучше запоминай слова иностранные. Мы с Юлией, - он недовольно покосился на невольную попутчицу станем по-аглицки говорить, а вы с Сашей слушайте да старайтесь нашу речь перенять.

    - Ох, - испугалась молодая. - Да нешто такое возможно?

    - Человеческому разуму все подвластно! - Брюс торжественно воздел перст к небу.

    - Не волнуйся, Лиза, - поспешила успокоить красавицу Юлька. - Потихонечку выучишь, дорога впереди долгая. По правде сказать, меня больше интересует, где мы возьмем платье немецкое (тут, европейскую одежду)? Ведь в Ревель мы должны въехать уже в соответствующем виде.

    - Кто про что, а бабы про тряпки, - словно большой рыжий пес заворчал личный колдун Петра Великого. - Найдем во что тебя обрядить, сестрица дорогая.

    - Храни тебя бог, братец, - сделала морду кирпичом та.

    - Яша на еще на Москве тряпьем немецким разжился, - заговорщицким шепотом похвалилась Лизавета. - Золото, а не мужик, повезло мне.

    - Угу, - вынужденно согласилась Юля.

    - Так что тебе одежа найдется. Правда, ее ушить надобно, но это не беда.

    - Угу, - снова промычала Юлька, прикидывая уместен ли будет разговор о трусах.

    Избитая тема, скажете вы? Юлька в свое время думала точно так же. Читая многочисленные сказки о попаданках, которые грезили о жареной картошечке и вводили в женский гардероб панталоны, она только посмеивалась. И лишь оказавшись в шкуре Евдокии Лопухиной прочувствовала правоту авторов, заботливо оделяющих своих героинь трусами. Их реально не хватало. Особенно в определенные дни... ну вы понимаете какие.

    Ни в Кремле, ни в монастыре о своих нуждах Юля не заикалась. Помнила, что панталоны носили только куртизанки да и то за рубежами нашей великой Родины. Порядочные женщины не позволяли себе подобного рода извращений. Они гордо шастали с голыми задницами. Юлия Васильевна с этим была категорически не согласна.

    Шить или не шить, вот в чем вопрос. Достойно ль

    Смиряться под ударами судьбы,

    Иль надо оказать сопротивленье...

    - О чем задумалась, подруга? - звонкий голосок Златовласки разогнал гамлетовские страсти, и Юлька решилась.

    - Знаешь, - пошла по пути классических попаданок она, - мне тут в голову пришла одна идея...

    - По поводу одёжи немецкой? - каким-то неведомым образом уловив направление мыслей ‘государыни’, загорелась Лизавета.

    - Да, - словно в омут с головой кинулась Юля. - Слышала я от людей, что за морем тамошние красавицы...

    - Ну началось, - страдальчески вздохнул Брюс. - Теперь у баб все разговоры только о шмотье пойдут, - пожаловался он царевичу.

    - Холосо, - малой не разделил колдунского настроения. - Маме с Лизой весело.

    - Им-то да, а нам, что делать?

    - Ангельский учить, - ни на секунду не задумался ребенок. - Ты зе сам хотел.

    - Ангельский, говоришь? - задумчиво почесал в затылке Брюс. - А давай! - широко улыбнувшись, он подхватил пацаненка, высоко подкинул его и поймал под веселый хохот маленького разбойника.

    Так у них и повелось. Лиза шила, Юлька кашеварила, Брюс осуществлял общее руководство ‘бабами неразумными’, Сашенька всем ‘помогал’, попутно запоминая английскую речь. И все был хорошо, пока под Изборском наши беглецы не влипли в неприятности.

    А дело было так...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

    - Яша, ты меня любишь? - как-то поутру спросила Лизавета.

    - Ты это к чему? - подобрался, почуяв недоброе Брюс.

    - Сперва ответь, - не отставала Златовласка.

    - Сама знаешь, - колдун предпринял героическую попытку увильнуть от ответа.

    - Нет, ты скажи, - васильковые очи красавицы наполнились непролитыми слезами, и Брюс сдался.

    Бросив затравленный взгляд на Юльку с Сашенькой, он тяжело вздохнул, взял жену за руку и сознался:

    - Пуще жизни люблю.

    - И я тебя, - расцвела Златовласка.

    - И я, - присоединился к общей милоте царевич. - И мамуся.

    - Я? - смутилась, оказавшаяся в центре всеобщего внимания Юлька. - Я тебя больше люблю, сынок, - сказала так и удивилась, а ведь и правда. Она успела привязаться к мальчишечке. Умненький, ласковый он совсем не раздражал. Даже странно...

    Пока обрадованный царевич лез целоваться с мамусей, Лиза снова начала вздыхать и просительно поглядывать на мужа. Тот успешно делал вид, что ничего не замечает. Молодая не сдавалась. Она решительно придвинулась к любимому, положила головку ему на плечо, взяла за руку, заглянула в глаза.

    - Яша, - сказала тоненько, - Новогодье завтра, в церкву хочется, а то живем как басурмане. Правда, Юль?

    - Не знаю, - растерялась ‘царица’, которой гораздо сильнее хотелось в баню. Но не признаваться же в таком, не поймут. Даже Брюс. Он, кстати, ничем пока не выдавал своей колдовской сущности. Юлька даже начала думать, что доблестного шотландца просто-напросто оклеветали. - Погоди, - встрепенулась она. - Ты что-то говорила про новый год?

    - Ну, да, - оживилась Златовласка, приняв Юлин интерес за поддержку. - Завтра первый день осенний, новый семь тысяч двести второй год наступает, али забыла?

    Юльке ничего не оставалось кроме как развести руками под подозрительным взглядом Брюса и сочувствующим его жены, которая начала вспоминать как на Москве красиво Новогодье празднуют.

    - А мы, как звери дикие, - закончила Лизавета рассказ о торжественной церковной службе. - От людей по кустам прячемся.

    - Ты знаешь, почему мы так делаем, - заранее сдаваясь, огрызнулся Брюс. В отличии от ‘государыни’ он сразу смекнул, куда ветер дует, и понимал, что в Изборск заезжать придется.

    Если уж любимая что-то вбила себе в голову, проще и легче уступить. Нет, конечно, можно прикрикнуть на молодую жену. Она послушается, но таким взглядом наградит, да и ночью... Вспомнив, сколько в прошлый раз пришлось уламывать обиженную супругу, колдун решил, что дешевле будет уступить.

    - Яшенька, сокол мой, - почуяв слабину, Лизавета удвоила усилия, - не тревожься понапрасну, прошу. Подумай, кому мы нужны в такой глуши? Князь Роман, я чай, забыл про нас.

    - Будь, по-твоему, - махнул рукой чернокнижник. - Едем в Избороск.

    - Уля! - обрадовался чутко прислушивающийся к разговору царевич. - Мамуся, мы едем в Изболск!

    - А?! Что?! - отвлеклась от подсчетов Юлька. Гостья из будущего вечно путалась с местным летоисчислением и если в чем и поддерживала мужа (который Петр), то только в переходе на общеевропейский календарь. - Надо муки докупить, - наконец, определилась она. - И пшено все вышло.

    - И глуши, - веско добавил Сашенька.

    Брюс скривился, но протестовать