Одинокий некромант желает познакомиться. Карина Демина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36

АННОТАЦИЯ

В тихом приморском городке появился новый житель.

   Нестарый. Определенно состоятельный. И с титулом. Чем не событие? Местное общество заинтриговано, взволновано и полно слухов. Впрочем, Анне нет до этого дела. На что может рассчитывать немолодая разведенная женщина, жизнь которой вот-вот прервется? Все, что у нее осталось, - родовое проклятье и любимые цветы. И посторонним мастерам Смерти в замкнутом мире Анны места нет.

   Совсем нет.

   Категорически.

   Правда, некоторые мастера на редкость упрямы.

ГЛАВА 1

Когда живая изгородь из вьющихся ларрейских роз подернулась дымкой, Анна благоразумно убрала руки. И вовремя. Дымка осела на глянцевых листьях, тронула тленом искрящиеся лепестки – еще бы день-два и можно было бы заняться опылением, - спустилась к самой земле, не оставляя надежды, что хотя бы пара почек уцелеет.

   Розы некоторое время стояли.

   Неподвижно.

   А затем осыпались сизоватым пеплом. На треклятом же заборе не осталось и следа, разве что красный камень, из которого этот забор был сложен во времена незапамятные, стал будто бы ярче.

   - Извините, - раздалось с той стороны. – Кажется, я несколько не рассчитал…

   - Кажется, - Анна стиснула кулачки и губу закусила.

   Роз было жаль.

   Себя еще жальче, потому как на близость темной магии проклятье отозвалось знакомой болью, предупреждая, что остаток дня будет… не слишком хорош. И на ночь придется пить обезболивающее, которого осталось на донышке, а мастер Цеттлер и это выписывал с преогромной неохотой.

   Ему все казалось, что Анна притворяется.

   Женщина в ее годах просто-напросто не имеет права болеть. Даже если она проклята.

   - Мне очень жаль, - сказано это было весьма нейтральным тоном, который будто бы подчеркивал, что на самом деле этому человеку не то, чтобы вовсе не жаль, ему просто-напросто нет дела ни до самой Анны, ни до ее несчастных роз.

   …а завтра придется начинать сначала, благо, в хранилище у нее осталось с полдюжины спящих кустов. Правда, сил в них придется вложить изрядно. Даже если ускорить процессы, то пока еще они на цветение выйдут.

   А «Птица Сирин», с которой Анна и хотела сделать перекрест, того и гляди осыпаться начнет. И этот процесс у нее вряд ли получится замедлить. И что остается? Ждать следующего года.

   Если она дотянет до следующего года.

   - Анна, - Анна убрала с лица прядь и подумала, что выглядит она, должно быть, куда более жалко, нежели обычно. И пусть трость ее осталась у стены – еще надо подумать, как до этой стены дойти-то, - но обманываться не след. Соседу уже доложили.

   И про ее хромоту.

   И про развод.

   И про общую бессмысленность существования.

   В таких вот небольших городках люди точно знают, чье существование имеет смысл, а чье – напротив.

   - Что?

   А вот сосед на некроманта не походил совершенно. Высокий. Сухощавый, но без обычной, свойственной людям кабинетного дела сутуловатости. Кожа темная. Черты лица правильные, но при всем том какие-то… скучные, что ли?

   Разве что челюсть нижняя тяжеловата.

   …давече в медицинском журнале, который Анна выписывала уже скорее по привычке, нежели в надежде отыскать что-то, что помогло бы ей справиться с проклятьем, она прочла презанятнейшую статейку о влиянии строения черепа на умственные способности человека.

   По всему выходило, что с умственными способностями у соседа было не ахти.

   С другой стороны, кольцо мастера совсем дураку не выдали бы…

   …или…

   - Анна, - повторила она, сняв измазанные землей перчатки. – Меня так зовут. Мы не были представлены, но… если уж случай выпал.

   - Несчастный.

   Она слегка склонила голову, соглашаясь, что произошедшее вряд ли можно назвать счастливым случаем.

   - Глеб, - сосед разглядывал ее. – Белов.

   С интересом.

   Вот с тем самым интересом, с которым Ольга Павловна, обитавшая в третьем доме, который с палисадником и мезонином, разглядывала в мясной лавке куски свинины.

   - Очень приятно, - следовало бы сказать что-то еще, устанавливая те самые добрососедские отношения, с которыми у Анны совершенно не ладилось, как не ладилось с людьми в принципе. Она старательно улыбнулась, надеясь, что улыбка вышла в достаточной мере дружелюбной.

   Правда, вновь напомнило о себе проклятье, но у Анны получилось не застонать.

   Если подумать, к боли она давно уже привыкла, а что до остального…

   - Сколько я вам должен?

   Волосы у мастера Глеба были светлыми.

   И вправду, Белов.

   Выгоревший на солнце, и только серебристые нити седины поблескивают, будто кто припорошил пряди модной в нынешнем сезоне блестящею пудрой. И брови тоже светлые, и выделяются на загоревшей дочерна коже…

   - За розы, - терпеливо повторил он. – Сколько?

   - Сто двадцать рублей.

   - Сколько?! – вот теперь он удивился.

   - Это ларрейские, - Анна стиснула кулачки, пытаясь отрешиться от боли, которая ныне была как-то чересчур уж сильна. – Ампельные… сорт «Морозная ночь»… у меня есть каталог и…

   Он взмахнул рукой, обрывая поток нелепых ее объяснений.

   …у нее никогда-то не получалось просто говорить о том, что ей нужно. И это злило людей. Они сдерживались, как вот бывший супруг Анны или этот мастер, который едва заметно поморщился.

   - Двадцать пять рублей саженец. Четыре куста.

   Она могла бы и отступить.

   Сумма не так уж и велика, все одно ей содержание тратить особо не на что, а розы… розы еще остались. И если скрестить не с «Птицей Сирин», но с «Вяземской дымчатой», может получиться интересно. Особенно если попытаться закрепить и немного осветлить тот характерный и вправду дымчатый оттенок.

   - А за работу? – Глеб смахнул пыль с невысокой ограды, разделявшей два участка. Или это была не пыль, но пепел, оставшийся от роз? – Вы ведь маг? Жизнь, если не ошибаюсь?

   - Не ошибаетесь.

   Жизнь.

   Только слабенькая, ее и хватает разве что на цветы. Было время, Анна в целители пойти мечтала, будто чувствовала, что пригодится. Но не взяли.

   …перегоришь, деточка. Одного желания мало. Тебе чего попроще бы… поспокойней…

   И она согласилась.

   Она всю жизнь со всем соглашалась, пока не поняла, что ничего-то хорошего из этого согласия не выходит.

   Но сосед ждал ответа. И Анна вновь вздохнула.

   - Я только начала… первый этап, поэтому… просто за розы.

   Глеб слегка наклонил голову. И что бы это могло значить? Согласие? Или… ничего? И почему молчит? Надо ли Анне что-то сказать? О погоде вот? О ласточках, которые в этом году появились раньше обычного? Они свили гнездо под крышей и теперь каждое утро будили Анну чириканьем. А в старом саду, который некогда принадлежал действительному училищу первой степени – поселились соловьи.

   Училище еще три года тому расформировали, и белые длинные строения медленно разрушались. Поговаривали, что вот-вот город передаст их в руки благотворительного комитета, с тем, чтобы организовать приют, но то ли слухи были неверны, то ли обыкновенная бюрократия мешала благому делу, но сад дичал, а соловьи в нем чувствовали себя весьма вольготно.

   Там было спокойно.

   Безлюдно.

   - Что ж, - Глеб отступил от ограды, разрушая затянувшуюся паузу. – Мой ученик занесет… был рад знакомству.

   - Я тоже.

   Это было, пожалуй, вежливо.

   Он отступил.

   И еще. И только затем повернулся спиной и широким шагом направился к дому. И лишь когда он удалился на привычное расстояние, Анна позволила себе опереться на сливу. Дерево отозвалось на прикосновение волной тепла, но ее было недостаточно, чтобы унять боль.

   Ничего.

   Она сможет.

   Она сильная… всего-то надо, что сделать пять шагов, даже четыре… а там руку вытянуть, коснуться трости. И жаль, что в отличие от того фокусника с прошлогодней ярмарки, Анна не владеет искусством переноса предметов. Было бы весьма полезно.

   …до стены она все же добралась, хотя левая нога совершенно онемела, и переставлять ее пришлось руками. Ничего. Пройдет.

   С тростью, оно легче.

   …а дома и вовсе хорошо, если лечь на пол и лежать, просто лежать, разглядывая потолок и думая, что вся ее жизнь как-то не задалась.

   Почему?

   Анна появилась на свет в Петергофе, столице, в семье среднего достатка, но немалых амбиций. Папенька ее, служивший при госпитале старшим целителем, обладал изрядной силой и умением, принесшим ему определенную известность. Как-то скоро он сменил один госпиталь на другой, где пользовали уже публику иного свойства и дохода, а следом и на третий, коему покровительствовали Его императорское Величество, и сей факт открывал немалые карьерные перспективы.

   К сожалению, не сбылось…

   …о батюшке Анна к стыду своему помнила весьма смутно.

   Он был крупным.

   Шумным.

   И вечно недовольным, то ли отвратительной бездетностью матушки, которая только и сумела, что произвести на свет лишь болезненную дочь, то ли просто несоответствием этой тихой женщины, пребывавшей всецело в молитвах и постах, своему новому положению.

   От отца пахло больницей и скандалами.

   Правда, стоило сказать, что в квартире их, расположенной на пятом этаже доходного дома, он появлялся редко. После уж Анна поняла, что вовсе не из любви к работе, точнее не к одной работе, но…

   …матушка молилась.

   Она молилась утром.

   И днем.

   И вечером тоже. Она находила в молитве то успокоение, которое не способна была отыскать в семье, оставив и мужа, и дочь, и квартиру на старуху Кулмыкину, числившуюся какой-то дальнею родственницей. Та же, пребывая в убеждении, что многоуважаемому Платону Орфеевичу в жизни не повезло, не упускала случая упрекнуть этим невезением Анну.

   Что ж, нельзя сказать, что детство ее было вовсе безрадостно.

   Она не голодала. Даже когда батюшка погиб, совершенно нелепо, даже позорно, ибо нашли его в веселом квартале, пьяным и мертвым, выяснилось, что при всей нелюбви своей к Анне – а он желал сына и наследника, продолжившего бы дело и, чем не мечта, основавшего бы новую династию целителей – позаботился о ее будущем. Он полностью оплатил обучение Анны в небольшом, не слишком известном, но все же имеющем хорошую репутацию, пансионе, где помимо обычных грамматики и чистописания преподавали и основы магической науки, предоставляя о том соответствующую бумагу. Помимо прочего, Анне определили содержание, отдельное от матушки, верно, прекрасно понимая, что все деньги любезная Евлампия Егорьевна потратит скорее на страждущих, нежели на родную дочь. В общем, когда матушка изъявила желание уйти от мира, для Анны ровным счетом ничего не изменилось. Разве что отпала необходимость посещать дом на выходных, но о том Анна не жалела, ибо визиты эти оставляли в душе премерзкое послевкусие.

   Что до пансионата, то там Анне нравилось. Пусть и не обзавелась она подругами, в силу собственной нелюдимости и характера, который наставницы, вздыхая, в один голос объявили тяжелым, но учеба ей нравилась. Она же сама была тиха, спокойна и не доставляла проблем, чем со временем заслужила если не любовь почтенной госпожи Ветельской, то всяко ее благодарность.

   …интересно, отчего отец не понял… ведь если проклятье существовало, если оно пряталось в Анне с рождения, то… он бы знал.

   Тогда почему не сказал?

   Не счел нужным?

   Анна была не так и мала, когда отца не стало…

   …или не о чем было говорить? Он, как и многие иные целители, обладал на редкость неуживчивым тяжелым нравом, который обострялся, когда оказывалось, что некая болезнь не желает уступать. Что, если проклятье было не по силам ему?

   Никому не по силам.

   Стало быть…

   …на память о заведении госпожи Ветельской Анне остался аттестат с отличием, выправленный по установленной форме, благодарственное письмо и сертификат, дозволяющий применение силы в воздействиях до пятого уровня. А заодно уж рекомендации, которыми Анна и воспользовалась. Поступать в университет она не решилась, а вот на Изгатовские курсы ее взяли сразу, правда, совсем не туда, куда хотелось, но…

   …никто не виноват.

   Просто дар.

   И правила… правила надлежит соблюдать, а маги жизни нужны не только в госпиталях. С растениями же Анна управлялась с легкостью, и они к ней тянулись, чувствуя родную силу. Пожалуй, те два года были самыми счастливыми в ее жизни.

   Она была свободна.

   Училась.

   И будущее представлялось ей, если не радужным, то всяко чудесным. Душа ее ждала чуда, а сердце трепетало в предвкушении чего-то, несомненно, волшебного, способного переменить всю тихую ее жизнь.

   С супругом своим Анна встретилась в библиотеке.

   Нельзя сказать, что она влюбилась сразу. Скорее уж обратила внимание на сдержанного задумчивого юношу, который книгам уделял куда больше внимания, нежели девушкам.

   - Лазовицкий? – соседка Анны, с которой она вынуждена была делить комнату, потому как снимать отдельную было весьма накладно, знала все и обо всех. – Божечки… два книжных червя не могли не найти друг друга. Он же тоскливый, как… как клизма!

   Ольга наморщила носик.

   - И ко всему совершенно бесперспективный. Сама посуди. Семья средняя, он третий сын, дело отойдет старшим. Да и того дела – пара скобяных лавок. Силы в нем капля, чудом поступил. Если хочешь, я сведу тебя с Ивлевским. Он, конечно, туповат, но зато при деньгах.

   …Никанор Лазовицкий и вправду был небогат.

   Не особо привлекателен.

   И силой обделен.

   Он первым подошел к Анне, когда у нее не ладилось с начертательной магометрией. Все же формулы высшего порядка, которые проходили на курсах, ибо положено сие было, давались ей тяжело. И она мучилась, пытаясь вывести показатель преломления силы в берилловом накопителе, ограненном розой, при условии…

   Задача казалась ей непосильною.

   И не только ей, следовало сказать.

   - Помочь? – Никанор встал над столом. – Если, конечно…

   Он слегка покраснел.

   - Буду рада, - Анна тоже покраснела.

   Тем вечером они покинули библиотеку вместе. Душу грела решенная задача, - в объяснении Никанора она разом утратила былую сложность, - и его внимание.

   А затянувшаяся прогулка стала первой из многих.

   С Лазовицким Анне было спокойно. Уютно. И еще он умел рассказывать, причем, казалось, обо всем на свете. О запуске ли нового завода, построенного на Урале, о звездах ли или же все той же магометрии, в которой Анна стала к удивлению для себя и преподавателя, неплохо разбираться.

   Спустя месяц Никанор поцеловал ее.

   Еще через два сделал предложение, которое Анна приняла. К тому времени она уже не мыслила себе жизни без него, и пусть бы Оленька фыркала, сама перебирая ухажеров, что бисер, Анне было безразлично.

   Свадьба была тихой.

   И лишь полная матушка Никанора, оглядев невесту, покачала головой:

   - Мог бы найти и кого получше. Ишь, хилая какая…

   В первый год они снимали комнатушку на окраине. Анна устроилась в цветочный магазин, благо, курсы дали не только умения, но и бумагу, позволявшую применять заклятья до второго уровня включительно, а с ней и очередные рекомендации. Никанор учился.

   Он все же поступил в университет.

   - Дура, - Оленька пригласила Анну на свадьбу, прикрепив к приглашению просьбу заняться цветами. – Он на тебе ездит. Это муж должен жену содержать, а не наоборот.

   - Нам хватает. И я счастлива.

   Она и вправду была счастлива, что в крохотной их комнатке со скрипучей кроватью и хозяйкою, которая, казалось, никогда не спала, что в магазинчике с ворчливой его владелицей. Платила та скуповато, но…

   …спустя год Анну пригласили в другую лавку, а там и в третью.

   Денег не стало больше, ибо выяснилось, что учеба в университете отнимает не только силы, но и финансы. Правда, нельзя сказать, что Никанор вовсе сидел без дела. Он писал контрольные работы, брался помогать состоятельным приятелям, многие из которых испытывали определенного рода трудности с наукой, да и вовсе с радостью хватался за любое дело. Помогало содержание от батюшки, правда, оно иссякло, когда Анне исполнилось двадцать пять. Но к этому времени Никанор все-таки получил вожделенный диплом, и матушка его, ставшая лишь толще, сказала, не особо чинясь Анны:

   - Разводись. Кого получше найдешь. А эта больная, если до сих пор порожняя ходит. Вон, у Стешика трое уже…

   К счастью, с госпожой Лазовицкой Анна встречалась редко.

   …тот год запомнился грозами.

   А Никанор открыл свое дело, на что ушли сто тридцать семь рублей, которые Анне удалось собрать. Ей хотелось на море, но…

   Дело важнее.

   Крохотная конторка на окраине города. Объявление в газетах. Два месяца тишины, и Никанор, становившийся день ото дня мрачнее…

   …но у него получилось.

   Как?

   Анна и сейчас этого не представляла. Просто… получилось.

   …на море она отправилась спустя два года. Одна. У Никанора были дела и клиенты, оставлять которых он не имел права, пусть бы ныне в его конторе числилось с полдюжины человек, но ведь за всеми нужен пригляд. А дело растет.

   И вправду росло.

   Сперва они переехали в небольшую, но зато собственную квартирку, затем, не прошло и года, сменили ее на другую, в месте куда более приличном. И на третью…

   …дюжина комнат.

   Белый рояль.

   Столовая, где ныне надлежало обедать и ужинать – к счастью, Анне позволено было сохранить ту любовь к завтракам на кухне, которая свойственна особам простого происхождения и простого же образования.

   Кухарка.

   Горничные.

   Снова воды, на сей раз с компаньонкой, ибо госпоже Лазовицкой не стоит давать повода для сплетен. Несколько недель у моря в компании женщины, несомненно, достойной, но все одно чужой. Редкие звонки мужу – в отеле имелся телефон. И то горькое ощущение, названия которому Анна не знала.

   Печаль?

   С чего бы ей печалиться? Теперь у нее имелась отдельная гардеробная и в ней – гардероб, достойный госпожи Лазовицкой.

   Соболье манто.

   И сафьяновые сапожки из мастерской Филатова.

   …шляпки, перчатки, пояса и веера.

   Шали.

   Горжетки.

   Чековая книжка, которой Анна, говоря по правде, несколько стеснялась пользоваться. Но несмотря на осторожность, гардеробная полнилась, а ее жизнь становилась… не такой. Никанора она видела редко и встречи те были коротки, суетливы, будто бы она, Анна, крала время или даже чужую жизнь.

   - Потерпи, - сказал Никанор, когда однажды она все же решилась выказать нет, не совсем, чтобы недовольство – с чего бы ей быть недовольной? – но удивление. – Ведь дело растет…

   Оно росло и поглощало все вокруг.

   …приятельниц Анны, которые вдруг оказались вовсе не того положения, чтобы принимать их в доме. Нет, Анна приглашала, но… разговоры все сводились к успехам мужа и его деньгам, к попыткам узнать, во что обошелся вот тот гарнитур из белого нефрита или дорого ли ныне держать прислугу. В этих разговорах, во взглядах Анне виделась зависть.

   …работу, ибо невозможно, чтобы женщина ее положения трудилась в какой-то лавке. Нет, Никанор лавку ей купил, чтобы не скучала. А в новом особняке, который возводился по его проекту, заложили оранжерею и сад. Но лавкой ведал управляющий, человек мрачный и недовольный жизнью, полагавший Анну состоятельною бездельницей.

   Не без причины.

   А в доме… они въехали в него зимой, в огромный гулкий особняк, показавшийся Анне чересчур уж большим. Как не заблудиться в таком?

   Она и блуждала целыми днями, не имея желания наносить визиты, - все те люди, которые вдруг заинтересовались Анной, были ей незнакомы и потому заранее пугали. Кажется, именно тогда она потихоньку начала осваиваться со своим одиночеством.

   Оранжерея спасала.

   А вот к саду ее не допустили. Им занимался человек опытный, оттого несколько авторитарный и не склонный учитывать пожелания каких-то там недоучек, пусть бы и были они женами миллионеров.

   …спина заныла совсем уж невыносимо. И Анна, порадовавшись, что окна первого ее этажа прочно защищает рубиноволистный плющ, подняла ноги. Если упереться ими в софу и согнуть в коленях, станет легче. Ненамного, но все же…

ГЛАВА 2

Матушка Никанора стала частой гостьей. Она, пожалуй, и вовсе не отказалась бы поселиться в особняке, однако здесь Никанор проявил прежде несвойственное ему упрямство и приобрел матушке собственный дом.

   Еще один – брату.

   И второму тоже. Более того, он готов был приставить их к делу, хотя по собственному признанию его, особыми способностями братья не блистали, но все же родня…

   Не важно.

   Госпожа Лазовицкая обычно появлялась без предупреждения. Она держалась хозяйкою, всем видом своим показывая, что именно с нею и следует считаться.

   Она находила пыль.

   И пеняла Анну за нечищенные каминные решетки. Впрочем, только бы за них…

   - Пора рожать, - она тыкала толстым пальцем в живот Анны. – А то где это видано… связался на свою голову с пустоцветихой…

   И громкий ее голос разносился по комнатам. В такие минуты Анна совершенно терялась. Ей хотелось уйти, запереться в оранжерее, пожалуй, единственном месте в доме, которое Анна могла бы назвать своим, но от госпожи Лазовицкой было не так просто избавиться. И стоило признать, что она была права. Анна давно уж заподозрила, что с нею неладно, но…

   С тем, прежним, Никанором она, быть может, нашла бы в себе силы поговорить, а нынешний ее пугал.

   Она решалась.

   Долго.

   Она выбирала момент, а выбрав, сумела сказать:

   - Кажется, я… не совсем здорова.

   Тот разговор получился недолгим, мучительным, несмотря на то, что Никанор проявил немалое терпение – с возрастом он сделался весьма раздражителен и нервозен, хотя и в прежние годы не мог похвастать легкостью характера. Но тогда…

   - Мы найдем лучшего целителя, Аннушка, - он обнял ее, хотя давно уже не прикасался, хотя бы так. – Тебе не о чем волноваться…

   …ах, знала бы она…

   Боль то стихала, то вновь разливалась жидким пламенем. И кажется, Анна заплакала.

   …впрочем, стыдно не было: все одно никто не видит.

   К счастью.

   Мастер Горский и вправду слыл отличным целителем. Поговаривали, он пользовал даже Его императорское Высочество, которая уродилась на диво слабенькой. Впрочем, сколь правды в этих слухах, Анна не знала.

   Слухи ее вообще интересовали мало.

   Сам мастер был подавляюще огромен. Ей особенно запомнились светлые глаза и густые брови, сросшиеся над ломаной переносицей.

   - Что ж вы, милочка, распечалились? – он говорил громко и трогал лицо Анны теплыми пальцами, которые, казалось, оставляли на этом лице вмятины. – Сейчас мы посмотрим… просто посмотрим… будет немного неприятно, все-таки глубокое сканирование. Но вы же потерпите? Вы умница… что тут у нас? Проклятьице? Не волнуйтесь, мы его скоренько… мы его вот так…

   От прикосновений этих в какой-то момент стало жарко.

   Невыносимо жарко.

   И от этой жары Анна лишилась чувств, чтобы прийти в себя спустя три дня. Она сперва и не поняла, где находится, что это за стерильная комната, пропахшая нашатырем, камфорой и хлором. В ней единственным цветным пятном был букет желтой мимозы, примостившийся на подоконнике. И Анна лежала, смотрела на него, не способная пошевелиться.

   Уже потом, позже, заглянул Никанор.

   К счастью муж ее не имел дурной привычки лгать для успокоения.

   - Не волнуйся, - он коснулся ее щеки, и Анна сумела удержать слезы. – Мы найдем способ. А этого идиота я засужу. Как можно было…

   …он говорил что-то еще, зло, раздраженно, и от этого Анна чувствовала себя еще хуже. Конечно, она виновата…

   …проклятье…

   …дремлющее…

   …родовое, вероятно, но здесь целители не уверены, потому как уж больно тонкие материи, тем паче темные, а они к темной силе сродства не имеют, чтобы точно сказать. Но очевидно, что проклятье скрывалось в Анне, дремало многие годы, чтобы очнуться теперь и завладеть ее телом. Оно сковало Анну, позволяя ей лишь дышать да говорить.

   В следующие полгода у постели Анны перебывали все мало-мальски значимые целители Империи. Одни наполняли ее силой, другие силу вытягивали, в надежде лишить проклятье подпитки. Третьи пытались говорить с кровью. Иногда становилось легче, но чаще Анна оказывалась в забытьи, чтобы, очнувшись, осознать – проклятье еще с ней.

   …куда оно денется, сидит, вцепилось, впилось, мучит.

   Никанор, наверное, мог бы отказаться от нее еще тогда. Кто бы осудил? Нет, он бы приобрел ей палату. И личного целителя. С полдюжины целителей, окружив той заботой, которая позволила бы откупиться от совести. В конце концов, все ведь твердили, что надежды нет, что…

   …целителей сменили священники и старцы.

   Старухи.

   Старики, про которых говорили, будто им в наследство осталось что-то этакое.

   Одни бормотали молитвы, лили елей, кадили ладаном. Другие шептали, что, дескать, надобно крови и мазали лоб Анны откупною жертвой, и потом, после их ухода, Анна задыхалась от этой кровяной вони, которую ощущала особенно остро. И все, как один, твердили, что надобно к мастерам Смерти на поклон идти. Они, само собой, от исцеления далеки, но, как знать, вдруг да подскажут, что делать…

   Если б все было так просто.

   Если б…

   Никанор пытался. А не выходило. Слишком мало их осталось после той позабытой уж ныне войны, а те кто был, не спешили отозваться на письма.

   И не на них одних.

   Пожалуй, тогда Никанор вновь осознал, что далеко не всевластен. И что денег одних недостаточно. И Анна не знала, чего ему стоило притащить к ней в палату того паренька.

   - Я не уверен, что смогу извлечь его полностью, - он был молод и, будто стесняясь этой молодости, носил черные одежды и волосы красил тоже в черный. А кожу отбеливал, и Анна ощущала запах того, ею же любимого, крема на цитронах. – Слишком старое… наследное.

   - То есть…

   - Проклинали ее родителей, но что-то пошло не так, - мастер поморщился. – Возможно, проклятье было неоформленным. Случается, когда человек со спящим даром испытывает сильные эмоции. На них он может благословить. Или проклясть. Однако в силу неопытности, проклятье не будет сформировано. Пожалуй, именно поэтому оно и не прицепилось к ауре взрослого… да… скорее всего проклинали вашу матушку, когда она была в положении.

   Матушку?

   Проклинали?

   За что? Что она, потратившая жизнь на посты и молитвы, могла сделать такого?

   - Впрочем, это уже не важно, - тонкие пальцы мастера стиснули виски. А светлые глаза его оказались близко… так близко, что Анна испугалась. Никто и никогда прежде не смотрел на нее так пристально. – Подробные проклятья тем и опасны, что нельзя предугадать, во что они переродятся.

   - Вы можете его снять?

   Никанор держался в тени.

   Он редко появлялся, то ли стесняясь Анны, то ли собственного здоровья. А может, как обычно, был занят.

   - Я попытаюсь, - ее отпустили. – Но вы должны понимать, что тьма в ней обжилась давно. Она росла. Она развивалась. Она пустила метастазы… это сродни раку. Думаю, вы понимаете, о чем речь.

   Анна понимала.

   И надежда, слабая, ибо к тому времени она почти перестала надеяться, умерла. Значит…

   - Я предлагаю действовать постепенно, - сильные руки перевернули ее на бок, и Анна не успела возмутиться, как пальцы некроманта прошлись по позвоночнику. Каждое прикосновение вызывало боль.

   Острую.

   - На первом этапе мы иссечем тело проклятья, - некромант задержался на уровне шеи. – Вот здесь… полагаю, тут основной узел. Я постараюсь удалить его, но будет больно. Если все пройдет удачно, к вам вернется способность двигаться.

   Он поглаживал шею ласково, и тьма отзывалась. Теперь Анна ощущала ее в себе, плотный темный ком, который сдавил позвоночник.

   - Затем я перерублю каналы, которые питают проклятье силой, и поработаю с метастазами. Нам ведь не нужно, чтобы болело сердце? А там… будет видно.

   - Вы сможете убрать все?

   - Я постараюсь, - ее положили и, приподняв, подтянули выше. Сунули под спину подушку. Поправили одеяло.

   - Но…

   - Это старое проклятье. И тьма будет недовольна.

   Он смотрел на нее с сочувствием, молодой мастер Смерти, имени которого Анна не знала.

   - То есть, вы не уверены.

   - Не уверен. Более того, весьма высока вероятность, что что-то пойдет не так. Вы можете не выжить.

   - В таком случае…

   - Нет, - прежде Анна не решалась возражать супругу. Да и не только ему. – Делайте.

   - Анна…

   - Я не хочу и дальше так, - она нашла в себе силы посмотреть на мужа. И даже выдержать его взгляд. – Я не хочу ждать, когда я… сколько мне осталось. Оно ведь убьет меня. Рано или поздно. Так лучше рискнуть…

   Ей было сложно говорить, и она сорвалась на шепот.

   И слезы.

   …было и вправду больно. Она ощущала и тьму в себе, и пальцы некроманта, вдруг превратившиеся в ножи. Она слышала запах собственной крови, такой острый и… гнилой.

   Она бы кричала от боли, если бы могла кричать.

   Но ее обездвижили. А потом, в какой-то момент, когда боль стала совсем невыносимой, некромант наклонился к ее лицу и сказал:

   - Уже почти… оно злое, да… и вы молодец. Вы очень сильная женщина.

   Она?

   Она всегда была слабой.

   …в тот раз удалось убрать центральный узел, и Анна действительно смогла шевелить, правда, лишь руками, но и то было почти счастье.

   - Оно куда сложнее, чем я предполагал, - теперь мастер Смерти появлялся ежедневно. Он садился на постель и брал Анну за руки. Он гладил ее запястья, успокаивая, а потом делал надрезы, и темная густая кровь стекала в хромированный лоток. Это тоже было больно, но мастер разговаривал.

   Он рассказывал о том, что в театре поставили новую оперу, которую уже окрестили скандальной, потому что там есть пара весьма откровенных сцен. И вовсе не понятно, как цензура эту оперу пропустила. Хотя, как по его мнению, так в женском теле нет ничего похабного, особенно, когда это тело упрятано за кисейными завесами.

   О соловьях.

   И подорожавшем мёде.

   Велосипедах, заполонивших улицы, и новом самоходном экипаже, представленном на Большой технической выставке, который от прежних отличался способностью развивать просто-таки умопомрачительную скорость. Анне доводилось ездить в подобных экипажах?

   Ах, у нее свой имелся… чудесно.

   Иногда мастер говорил и о проклятье.

   - Оно растет, пусть и медленно, - признался он однажды. После лечения мастер Смерти и сам походил на смерть. Он становился бледен и без своего крема, а лицо его характерно заострялось, как если бы мастер маялся животом. И дышать он начинал чаще.

   Одежда его пропитывалась потом, а на висках вздувались сосуды.

   - Когда вы окрепнете, мы попробуем убрать еще кусок. Чем меньше тьмы в вас останется, тем медленней она будет восстанавливаться.

   - Спасибо.

   - Не за что, - он поднялся. – Ваш муж хорошо мне платит.

   Анна склонила голову. Теперь она могла это сделать, а еще могла держать книгу. И есть сама. И наверное, одно это было уже чудом.

   …следующая операция прошла осенью. Анна помнит, как, лежа на столе, смотрела в окно, на старый клен, пересчитывая листья.

   Семь красных.

   Пять желтых. А вот тот, который прилип к стеклу, он и красный, и желтый.

   …было больно. Гораздо больнее, чем в первый раз. И боль эта длилась, длилась, а пальцы мастера ощупывали ее позвоночник. Теперь Анна ощущала и его, весь, словно нарисованный в анатомическом атласе. Но она просто лежала и терпела.

   Считала листья.

   И думала о том, что когда-нибудь мука закончится. Когда-нибудь все заканчивается…

   - Боюсь, - мастер Смерти выглядел хуже обычного. – Вы просто не выдержите. Нужен перерыв.

   Анна смогла чувствовать ноги. Она бы попыталась встать, но понимала, что время, проведенное в вынужденной неподвижности, не могло не сказаться на ее организме. Ее ноги выглядели худыми и откровенно уродливыми – она, сняв одеяло, пристально разглядывала их, удивляясь, что прежде не обращала на них внимания.

   - Разве проклятье не вырастет?

   - Вырастет, но не до прежнего размера, - он сидел на кровати, будто в палате не было иных стульев. – Мы проведем еще несколько сеансов, убирая малые остатки из крови. Но вот остальное… перерыв не менее года. Ясно?

   - И она выздоровеет? – Никанор смотрел на мастера неодобрительно.

   - Нет.

   - То есть?

   - Даже если убрать проклятье, ее организм не восстановится. То есть, в какой-то мере восстановится, однако избавиться от всех последствий воздействия просто-напросто невозможно.

   - Родить она не сможет?

   - Даже… если у вас получится забеременеть, - мастер говорил с Анной, будто не замечая Никанора. – Что само по себе будет… сложно, так вот, эта беременность вас убьет. А ваш ребенок вполне вероятно родится… не совсем здоровым.

   Она это знала.

   Но все равно отвернулась к окну: там, в больничном саду, догорала осень. Золотые слезы берез и паутинка, запах дымов, доносившихся, когда в палате открывали окно. А на подоконнике, в пузатой вазе, астры…

   - Мы найдем выход, - сказал Никанор, когда мастер удалился.

   Обычно он уходил раньше, а то и вовсе не появлялся, полагая, верно, что в присутствии его нет нужды, но в этот раз остался.

   И взял Анну за руку.

   Погладил похудевшие пальцы, остановившись на безымянном. Кольцо с Анны сняли, потому что пальцы эти истончились, и золотой ободок совершенно не удерживался на них.

   - В конце концов, ты просто признаешь ребенка…

   - Какого?

   - Какого-нибудь.

   Почему-то сейчас ей вдруг стало важно знать, куда подевалось ее кольцо. Никанор, когда заработал первый миллион, преподнес ей чудесное, сплетенное из золотой проволоки, хрупкое и одновременно удивительной красоты, но она все одно предпочитала старенькое.

   - Ты дашь мне развод? – спросила Анна, решившись сразу и вдруг.

   - Что?

   - Ты ведь меня не любишь.

   Она вглядывалась в родное некогда лицо, еще надеясь уловить тень эмоций. Вот недовольно поджатая губа. И морщины на лбу. Морщин много, но не в них дело. Это лицо за годы стало будто тяжелее, а черты – крупнее.

   И сейчас Никанор как никогда походил на батюшку.

   - Какое это имеет значение…

   - Для меня – огромное, - она все же удержала ускользающую его руку. – Мы… мы стали слишком разными. Тебе нужна другая жена. Та, которая будет соответствовать твоему статусу. Я… меня утомляет все эти светские игры. Я благодарна за все… действительно, благодарна. Но…

   Вновь у нее не получилось отыскать слова.

   Никанор помрачнел.

   И не ушел.

   - Я не хочу тебя бросать.

   - Ты и не бросишь.

   Его ладонь прижалась к щеке.

   - Аннушка…

   - Ты давно не называл меня так.

   - Когда мы потерялись?

   - Не знаю.

   - Может…

   - Нет, - Анна потерлась об эту ладонь. – Не надо лгать. Не себе. Ты не сумеешь отказаться от своей работы. Ты ее любишь. И все, что построил… и наверное, это правильно. Я не хочу, чтобы ты был несчастен.

   - А ты?

   - В том доме я не была несчастной. И не была счастливой, - наверное, именно боль, вдруг очнувшаяся, позволила ей говорить так свободно, без оглядки на приличия и собственные страхи. – Я… я не хочу туда возвращаться.

   Начался дождь.

   Анна слышала его, шепот-шелест, слабые касания к оконному стеклу. Будто осень желала подсмотреть, что же в палате происходит.

   - Хорошо.

   Почему-то стало обидно. Неужели Анна ждала, что Никанор станет ее отговаривать? А он будто вздохнул с облегчением. И отстранился. И сказал:

   - Не переживай. Я прослежу, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Какой из домов тебе оставить? Я предложил бы тот, который…

   - Не здесь. Я бы… уехала к морю… какой-нибудь небольшой городок, чтобы без суеты и… оранжерея. Ее ведь можно будет перевезти?

   - Можно, Аннушка… конечно, можно. Я дам поручение, пусть посмотрят, что имеется. И содержание определю. И лечение… пусть доводит до конца, хорошо?

   …спустя три дня появился поверенный, молодой солидного вида человек, который на Анну поглядывал искоса, стесняясь то ли ее немощности, то ли собственного любопытства. А может, удивительно было ему, что кто-то добровольно желает уехать из столицы.

   Дома она перебирала долго.

   Слишком они были… слишком.

   Большие.

   Роскошные.

   Величественные, многие – с историей, и все до одного неуловимо похожие друг на друга. Неуютные. И Анна вновь и вновь объясняла, но… ее не слушали.

   Или слушали, но не слышали?

   - У меня в Йельске тетка жила, - мастер Смерти сцеживал посветлевшую кровь, и с каждым разом Анна ощущала себя одновременно и более слабой, и более живой. – Отличный городок… на Свяржиной косе расположен. Там курорты, но Йельск в стороне будто бы. Помню, милое местечко, такое провинциально-уютное. Море, воздух отличнейший, а главное, покой. Так вот, тетка у меня преставилась еще два года тому, а дом остался. Если хотите, принесу бумаги.

   - Принесите.

   Пожалуй, он понимал Анну лучше, чем она сама.

   Дом был…

   Именно таким, как нужно.

   Два этажа и огромный сад, несколько заброшенный по виду. Белый забор, слегка покосившаяся калитка. Терраса. Красная крыша…

   - Забирайте, - сказал мастер Смерти, а Анне подумалось, что знакомы они давно, но имени его она не знает. – Мне он без надобности.

   Он сам оформил дарственную.

   - Поверьте, за те деньги, которые платит мне ваш супруг, я куплю себе не один дом. Когда станет нужно.

   …а вот Никанор был недоволен.

   - Ты и вправду собираешься поселиться в этой… развалюхе? Анна… - правда, он тут же замолчал. – Ты хорошо подумала? Впрочем… ладно… я отпишу в собственность еще пару домов. Если вдруг передумаешь.

   …два доходных, расположенных в центре столицы, а потому весьма себе прибыльных. Особняк в приморском городке, пользовавшимся немалой популярностью в летнее время.

   Три миллиона рублей на счету.

   Трость.

   Первый шаг, который дался нелегко. Горький воздух. Ноющие руки, не способные управиться с иглой, но Анна все равно мучила вышивку, потому что так нужно. Пальцы стоит разрабатывать.

   …бумаги, которые принесли в палату.

   Договора.

   Отказы от претензий.

   Соглашение… шепот медсестер, что Анна глупа, она могла бы получить половину состояния…

   …ей удалось дойти до подоконника и коснуться астр. Бархатные мягкие лепестки, которые ластились к пальцам. Астры пахли пылью и больницей.

   Ремонт в ее доме, который оказался староват, а потому в нем перекрыли крышу, обновили стены и поставили новые трубы, а с ними – и нагреватель.

   Подъемник на второй этаж.

   - Не спорь, - теперь к Никанору вернулась прежняя властность. – Тебе будет тяжело ходить по лестнице…

   …оранжерея, которую разобрали и перевезли. Наверное, проще было бы возвести новую, но Никанор держал слово. С оранжереей переехали и растения, многие, правда, не перенесли болезни Анны, но…

   …она сумела выйти из палаты.

   Теперь мастер Смерти появлялся раз в неделю. И крови забирал не так много. Он же принес горькие черные капли, которые Анна должна была принимать ежедневно. От капель во рту надолго оставался весьма гадостный привкус, но зато боль отступала.

   - Не обманывайтесь, - он всякий раз ощупывал ее позвоночник. – Это временное облегчение… жду вас весной. Попробуем снова…

   …до весны она жила в столице.

   В собственном доме, скрываясь и от газетчиков, и от света, который всколыхнула удивительная новость: Лазовицкий, тот самый Лазовицкий, ищет себе новую супругу.

   Это было… тоже больно.

   Впрочем, душевная боль неплохо уживалась с физической. А после новой операции ходить стало легче…

ГЛАВА 3

…стук в дверь прервал полусон, в который Анна погрузилась. И она с неудовольствием отметила, что времени прошло изрядно, но боль не утихла.

   До осени бы дотянуть, и тогда…

   …с каждым разом тьма восстанавливалась все быстрее, а лекарства почти не помогали. И мастер Смерти больше не шутил, а Анна… Анна знала, что осталось не так уж много. Ей уже не страшно.

   Да, было время, когда она мучилась, осознавая, что время идет.

   Секунда.

   И еще одна.

   Ее раздражали часы, что махонькие, инкрустированные сапфирами – подарок Никанора, что огромные, оставшиеся в доме от прежней хозяйки. И те, и другие были равнодушны к горю Анны и отсчитывали минуту за минутой.

   Она плакала.

   Много.

   И даже заглянула как-то в храм, но не нашла там ни успокоения, ни надежды. Напротив, разом вдруг всколыхнулись полузабытые детские воспоминания, ее замутило от запаха благовоний, тесноты и темноты. И показалось вдруг, что Люцифер улыбаются.

   Издевательски.

   Кого ты желаешь обмануть, Анна?

   Никого.

   Она долго стояла перед той иконой, которая была больше похожа на картину, а потому низвергнутый и прощенный сын Господа, одаривший людей, что светом, что тьмой, выглядел до неприличности живым. Настоящим. В сомкнутых ладонях его пряталось нечто весьма важное, и Анна боролась с собой и желанием подняться на цыпочки, заглянуть, осознавая, что желание это нелепо, и разглядеть у нее Дары не выйдет.

   - Свечку поставить желаете? – поинтересовалась служительница, широко крестясь. – Есть и за здравие, и за упокой. Подешевше, а есть и поприличней…

   Эти слова и вид женщины с коробом, где, разделенные тонкой папиросной бумагой, лежали свечи, разрушил волшебство. Но свечу Анна поставила, не столько веря, что молитва поможет – не искренняя не поможет – сколько потому, что стало ей неудобно.

   С Анной такое случалось.

   Стук повторился. Странно. Соседи привыкли, что Анна редко отворяет дверь. И прежде дружелюбные – за этим дружелюбием ей вновь же виделось праздное любопытство, сделались равнодушны. Это ее вполне устраивало.

   - Есть кто дома? – раздался детский звонкий голос.

   И Анна ответила:

   - Есть.

   И тут же себя укорила: следовало бы промолчать, и тогда мальчишка – откуда здесь мальчишка? – решил бы, что дом пуст. Он бы ушел, и Анне не пришлось бы подниматься.

   - Подождите, - она убрала ноги, отметив, что теперь левую покусывали мурашки. – Сейчас…

   Она перевернулась на колени.

   Поднялась, вцепившись в подлокотник диванчика, и тот привычно качнулся, предупреждая, что когда-нибудь да обломится. Ей бы мастера вызвать…

   Вызовет.

   Когда-нибудь.

   Позже.

   Она встала. И вцепившись в трость – никогда, никогда больше Анна не забудет ее столь беспечно – подошла к двери. Нога все еще плохо слушалась, но боль все же попритихла. Возможно, ночью получится обойтись без снотворного.

   Его Анна и сама не любила.

   Травяные сны получались муторными, тяжелыми, не приносящими отдыха, зато по пробуждении она вдруг остро осознавала свое одиночество и тот факт, что еще один день прошел, а смысл в ее жизни так и не появился.

   Мальчишка за дверью не ушел.

   Он стоял, пританцовывая от нетерпения. Обыкновенный. Лет девяти с виду, может, чуть старше. И прежде Анна его на этой улице не видела. Не то, чтобы она знала всех соседей, но…

   Серые брюки.

   Серая рубашка из грубой ткани. Подобные выдают в приютах и школах-интернатах, куда ее как-то приглашали заглянуть, в благодарность за пожертвования. И Анна заглянула, поскольку тогда еще чувствовала себя достаточно сильной для подобных прогулок, но… визит оставил странное послевкусие. Одинаковые худые лица детей с пустыми глазами.

   Подобострастие директрисы, напевавшей о великих нуждах.

   Холод.

   И страх, который заставил бежать и больше не отвечать на письма. Анна отправила чек, вновь откупаясь.

   Не помогло.

   - Вот, - мальчишка протянул ей сложенную пополам бумажку. – Мастер Глеб велел передать.

   Мастер?

   Она не сразу поняла, о каком мастере идет речь. А поняв, вдруг смутилась.

   - Благодарю.

   В бумажке обнаружились двести рублей ассигнациями.

   - Это лишнее, - она протянула мальчику сотку, но тот покачал головой и скривился:

   - Мастер Глеб не любит, когда мы… не делаем того, что велено.

   Мы?

   То есть, мальчишка здесь не один?

   - Печенья хочешь? – Анна совершенно не представляла, о чем говорят с детьми, особенно такими серьезными. А еще от мальчишки несло тьмой.

   Еще один одаренный?

   И…

   - А… можно?

   Он переминался с ноги на ногу и тянул голову, пытаясь разглядеть что-то за спиной Анны. Она тоже обернулась. Дом… обычный, привычный. Из-за плюща, затянувшего окна, здесь всегда было сумрачно и даже слегка сыровато. Плющ давно следовало бы постричь, но на лестницу Анне взбираться было тяжело, а найти толкового помощника ей так и не удалось.

   - Можно. Проходи, - она посторонилась, но мальчишка не спешил входить. Он вытащил из кармана нитку с белесым кругляшом.

   - Мастер… сказал, чтоб вы примерили. Станет легче.

   Анна почувствовала, как на щеках вспыхнет румянец. Конечно… странно было бы, если бы мастер Смерти не заметил проклятья, но все равно…

   - Спасибо.

   Нитка была теплой. А кругляш оказался костью. Подумалось даже, что все равно, чьей, если поможет. Анна надела нитку, и кругляш коснулся кожи, опалил и… жар сменился мягкою прохладой. А та просочилась в кровь.

   Легче.

   Быть может, станет.

   - Так ты будешь печенье? – она сделала шаг назад, и трость звонко цокнула о каменный пол. – Не бойся, в доме никого нет.

   - Я не боюсь, - мальчишка насупился. – Я некромант. То есть, пока еще нет, но стану обязательно.

   - А зовут тебя как?

   - Миклош.

   Чужое имя, стало быть, нездешний. И мальчишка подтвердил.

   - Мои родители… приехали. И померли. А я вот нет.

   Он все же решился войти. И замер, закрутил головой, оглядываясь. Что видит? Темные пятна картин на светлых стенах? В полумраке не разобрать сюжет, да и так ли он важен?

   Узкий ковер у диванчика.

   Сам диванчик.

   Огромные вазоны, в которых уместились крохотные деревца.

   - Они настоящие?

   - Да. Не прикасайся, - Анна успела перехватить руку. – Извини. Ты… пока плохо контролируешь свою силу и можешь им навредить.

   - А вы… тоже?

   - Маг. Жизни. Немного.

   - А… - он протянул и сглотнул. – А почему они такие… мелкие?

   - Потому что им не позволили вырасти. Видишь? Горная сосна. Ее привезли мне с острова Рунд, где зима стоит десять месяцев в году. Там скалы и только скалы. И обычные растения на них не уживаются, им не хватает пищи. Поэтому и сосны вырастают такими вот…

   Изуродованными.

   - А вот это гранат. Его доставили с юга. Новая мода… восточные маги научились останавливать рост организма, но не развитие.

   Крохотные листочки дрожали и без ветра, а в них прятались яркие бусины граната.

   - Жуть какая, - вполне искренне отозвался мальчишка. Анна же усмехнулась: у детей свой взгляд на мир. Впрочем…

   - Печенье на кухне. Ты какое больше любишь? Есть ореховое и шоколадное, и молоко…

   Мальчишка посмотрел на Анну искоса и буркнул.

   - Я все люблю.

   Она открыла коробку с печеньем, которое пекла скорее по привычке и еще потому, что на этой кухне никто не указывал ей, что делать. Женщина, приходившая помогать по хозяйству, лишь головой качала на этакую-то блажь. Но… охота барыне возиться с печеньями?

   Пускай.

   Лишь бы платила. А платила Анна хорошо, в том числе и за молчание.

   - Молока?

   Мальчишка вздохнул. И пожаловался:

   - Не выйдет… сила. Я еще не научился, и оно киснет. Еда, так еще ничего, с едой нормально, а молоко вот киснет. И яйца трогать нельзя.

   Анна кивнула.

   И задумалась.

   Молоко у нее тоже имелось, но… а еще были отличные перчатки из лайки, купленные под настроение и алую шляпку. Ее Анна приобрела, поддавшись слабости. Разве ей, в ее почти сорок лет, носить вещи столь вызывающие?

   - Вот, - перчатки она протянула мальчишке. – Примерь.

   Руки у того уже были не совсем и детскими, потому перчатки пришлись впору.

   - Спасибо.

   - Не за что, - Анна коснулась кожи, вплетая простенькое заклятие изоляции. На хозяйственных такое держалось несколько часов, но кожа материал куда более благодатный.

   Молоко она налила в кружку.

   А кружку подвинула к мальчишке.

   Тот, наклонившись, понюхал. И по всему было видно, что он мучительно борется с искушением, но опасается, что перчатки не помогут. Да и не в одних перчатках дело.

   - Погоди.

   Как соломинки для коктейля оказались на ее кухне, Анна не помнила. Но вот, поди ж ты, пригодились.

   Мальчишка пил.

   И ел.

   Жадно, но в то же время аккуратно, время от времени он бросал на Анну настороженные взгляды, будто ожидая от нее… чего? Она не знала. Она присела на табурет, отметив, что боль не то, чтобы вовсе исчезла, скорее стала далекой, призрачной, как в самые лучшие дни. И наверняка, за это стоило бы поблагодарить соседа.

   Миклош со вздохом отставил пустой стакан и задумчиво поглядел на коробку с печеньем, явно раздумывая, стоит ли сунуть пару штук в карман или все же это не совсем, чтобы удобно.

   - Возьми, - Анна указала на печенье. – Друзей угостишь.

   - Мастер…

   - Скажи, что это благодарность.

   Она тронула нитку и вдруг испугалась, что та слишком уж тонка. Анна не знала, как надолго хватит амулета, но было бы крайне глупо потерять его…

   - Спасибо! – мальчишка не заставил себя уговаривать. – А вы… вы хорошая. Жаль, что помрете скоро.

   - Мне тоже.

   Анна нашла в себе силы улыбнуться.

   По ограде бежали искры, порой они почти исчезали, а порой разрастались, сплетаясь в темные нити пламени. И тогда воздух над оградой начинал дрожать.

   - И как? – Земляной вытер руки о грязный фартук.

   - Никак, - мрачно ответил Глеб. – Семь ловушек, из них четыре – стихийные… счастье, что никого не задело.

   Пламя выравнивалось, рассыпалось искрами, а те входили в контур, подпитывая его силой.

   - И я не говорю о проклятьях…

   - А что, и проклятья были?

   - Пока нет. Но ты же знаешь… - Глеб вздохнул.

   Земляной тоже вздохнул и, стащив перчатки, пожаловался:

   - И погостов нормальных тоже нет. Все приличные, мрамор там, цветочки. Почему-то мне кажется, нас не поймут, если мы туда сунемся.

   Это точно, не поймут.

   Обыкновенные люди к тем, кто отмечен тьмой, относились с изрядною опаской. И если простых темных еще были готовы терпеть, как Глеб подозревал, исключительно из страха, то этот же страх перед мастерами Смерти заставлял людей действовать.

   Как скоро в городке поймут, кто к ним пожаловал?

   И для чего?

   Соседка вот поняла, но не испугалась. Страх Глеб чувствовал, особенно у таких вот, обреченных, подошедших к запретной границе вплотную.

   Странно.

   И проклятье на ней тоже странное, рваное, но в то же время сильное. Взглянуть бы поближе… исключительно из практического интереса.

   …и мальчишкам бы показать.

   Подобные редко встречаются, но что-то подсказывало, что соседка вряд ли согласится выступить в качестве учебного пособия.

   - К слову, я и к училищу съездил, – Земляной по натуре своей был не склонен к рефлексиям, напротив, он выглядел безобразно бодрым и даже почти счастливым. Вот, присел, землю гладит, наверняка сканируя, но вряд ли найдет что-то помимо птичьих да мышиных костей.

   С другой стороны, с мышей начинали все.

   - Вполне себе. Во всяком случае, много лучше сарая, который нам в прошлый раз сватали. Здесь хотя бы стены стоят, а крышу перекроем…

   …если бы только крышу.

   Фундамент просел, подмыли грунтовые воды, а стало быть, местные подвалы подтапливает каждую весну как минимум, а то и вовсе малейший дождь порождает лужи. И изоляцией придется заняться вплотную, учебный материал дорог и требует бережного с собой обращения.

   Правда, его еще где-то достать нужно.

   Госпиталь в этой глуши есть, но что-то подсказывало Глебу, что смертность в нем далеко не такова, чтобы трупов хватило еще и на училище. Да и местные рады не будут… определенно не будут рады.

   …классы отреставрировать.

   Озаботиться силовыми щитами.

   Создать с нуля полигон.

   Лаборатории…

   И постараться сделать это до того, как местные начнут писать жалобы. Очередного переезда Глеб просто-напросто не выдержит.

   - Придурок! – визгливый мальчишечий голос потревожил тишину, вспугнув пару пташек.

   …и комнаты, комнаты для воспитанников надо восстановить в первую очередь, чтобы переселить всех этих нестабильных малолеток…

   - Отдай!

   - Да пошел ты…

   Глеб закрыл глаза, мысленно представив, что находится далеко отсюда… очень-очень далеко…

   - Не переживай, друг мой, - Земляной похлопал по плечу. – Мы все когда-то такими были…

   - Я не был.

   - Ты у нас исключение, но… сам понимаешь, сила, помноженная на воспитание дает свои плоды.

   Плоды валялись по земле, отчаянно пытаясь добраться до горла друг друга. И если Миклош был массивнее своего соперника, то Арвис всяко злее. Да и кровь иных сказывалась. Юркий, он норовил вырваться из медвежьих объятий Миклоша, но тот держал крепко, несмотря на расцарапанное лицо… кружилась сила.

   Сгущалась тьма.

   И мальчишки, выстроившись полукругом, одинаково жадно следили за дракой. Они чувствовали эту силу, они подчинялись ей. Они желали крови и получили ее, пусть пока льющуюся из разбитых носов, но все одно живую.

   В затуманенных глазах их оживала тьма.

   - Хватит, - тихо произнес Глеб, вбирая ее в себя. На языке появилась знакомая горечь, слегка замутило, но Глеб привычно справился с тошнотой.

   Стая попятилась.

   А вот двое, что возились на земле, кажется, не заметили. Впрочем, до первого пинка. Клубок распался и Арвис привычно прижался к земле. Он растопырил руки, зашипел…

   - Хватит, я сказал, - тонкий хлыст из тьмы коснулся плеч, и утробное рычание переросло в скулеж.

   …мальчишку было жаль.

   Немного.

   - Мастер! – Миклош вскочил и, прижав руки к телу, изобразил поклон. – Прошу прощения, мастер… мы…

   - Что не поделили?

   Земляной глядел на воспитанников почти с умилением.

   И Миклош смутился, но ответил:

   - Печенье. Я всем нес. А этот… этот выблядок…

   Арвис зарычал.

   - Тихо, - щелкнул хлыст. – Кажется, мы уже говорили…

   Уши Миклоша запунцовели, а взгляд заметался, но он нашел в себе силы продолжить:

   - Он хотел отнять. И спрятать. Он опять прячет под матрасом кости. А они воняют!

   …и не только кости, Глеб точно знал, что под упомянутым соломенным матрасом найдутся хлебные корки, огрызки яблок, украденные и засохшие, покрывшиеся белесой плесенью куски сыра. Вот сладкое Арвис съедал сразу, отчетливо понимая, что матрас – не та преграда, которая остановит других.

   - А еще он меня укусил, - подал голос Калевой, протягивая тонкую руку, на которой алел след от зубов. – До крови! Его на цепь посадить надо…

   Арвис попятился.

   На цепь его уже сажали. Собственно, с цепи его Глеб и снял. В таком вот тихом и уютном городке, где были белые заборчики, плетущиеся розы, возможно, редких сортов, и вежливые люди, имевшие привычку раскланиваться друг с другом при встрече.

   А что у людей имелись свои секреты…

   …к примеру, внебрачные дети от иных…

   - Тихо, - Глеб обвел воспитанников взглядом.

   Восемь.

   Всего-то восемь, а уже столько проблем. И чего ждать, когда их станет больше? И быть может, не так уж неправы горожане, опасаясь подобного соседства.

   - Арвис? – он смотрел на мальчишку, который не спускал взгляда с Калевого. И скалился. И клыки у него были куда длиннее человеческих. – Зачем ты укусил его?

   - Он. Сказать. Неблюдь, - Арвис добавил пару слов покрепче. Что ж, сейчас он хотя бы говорит, пусть и словарный запас большей частью нецензурный, но, как говорил мастер Грай, каково окружение…

   - Так он и есть нелюдь! – Калевой насупился и оттопырил губу. – А вдруг он ночью нас загрызет?

   Нестройный гул голосов поддержал его.

   …а ведь было ощущение, что так оно и получится. Не стоило соглашаться… единственный сын графа Калевого, второго советника Его императорского Величества…

   …ранний дар.

   Лучшие учителя, каких только удавалось найти.

   Да, мальчишка неплохо образован для своего возраста, и не только для своего. Он талантлив. И потенциалом обладает огромным, правда, при всем том потенциал уступает самомнению, но кто, как говорится, без недостатков?

   Он чувствует себя хозяином, если не над Глебом, то над остальными точно. Вот и пытается отточить мастерство управления людьми, хотя безуспешно. Другие не из той породы, что титулом впечатлятся, скорее наоборот. На прошлой неделе сам Миклошу едва руку не сломал, а до того с Ильей пытался тягаться, но тот, даром что мелкий и худой, едва не придушил графенка.

   Отправить бы его к папеньке, которому он наверняка пожалуется – впрочем, граф слыл человеком весьма благоразумным, не склонным вмешиваться без веской на то причины, но…

   …отослать не выйдет.

   Училище нужно.

   И людям, которые наверняка не согласятся с этим утверждением, и мастерам Смерти, которые тоже не спешат признавать Глебову правоту. А ведь их на всю Империю пара сотен всего, а это мало, ничтожно мало. Светлых всегда было больше.

   А еще они куда организованней.

   У них и школы, и курсы, и хрен знает, что кроме. А темные так и живут древними представлениями о личном ученичестве. Давно пора что-то менять.

   - Калевой, чистить картошку. В другой раз будете думать, что говорить. Арвис… все, что ты там собрал, берешь и относишь в помойное ведро. Я лично проверю.

   Глеб поморщился.

   …идея была хороша.

   Собрать одаренных мальчишек из числа тех, чьи родители не могут позволить себе такую роскошь, как обучение.

   Создать училище.

   Чем темные хуже-то?

   Деньги есть. Разрешение корона выдала сразу на условиях отработки, но это тоже неплохо. И молодняку практика, и Империи польза. А Глеб, что бы там ни говорили, числил себя патриотом.

   И место нашлось.

   Правда, спустя месяц пришлось уехать… а кто виноват? Предупреждали же, что сила нестабильна, мальчишки диковаты и вообще… да, шутка с призраком, которого привязали к дому местного булочника, была дурновата, но и ему не стоило обзывать учеников отродьями тьмы.

   …на втором месте они продержались три месяца.

   И нельзя сказать, чтобы случилось что-то из ряда вон выходящее. Пара проклятий? Так их Глеб снял. Драки с местными? Все мальчишки дерутся. Силу же не использовали, но… петиция за петицией, подписи уважаемых горожан.

   Нынешний городок был в разы меньше предыдущих.

   Тише.

   Благостней.

   Впрочем, Глеб не обманывался этой видимой благостностью.

   Он поднял жестянку, расписанную какими-то цветочками, белыми и голубыми, донельзя легкомысленными, как та женщина со светлыми глазами.

   Заглянул под крышку.

   - Не умеете делиться, останетесь без ничего.

   …печенье одуряюще пахло сдобой.

ГЛАВА 4

Чуть позже Глеб попробовал печенье, убедившись, что вкус у него ничуть не хуже аромата.

   - Мне оставь, - Земляной потянулся было к банке, но получил по рукам.

   - Мыл?

   - Обижаешь.

   Кожа мастера была тонкой, синюшной и полупрозрачной. Между пальцами она шелушилась – сколь ни натирай маслами, а едкие растворы оставят свой след – и покрывалась мельчайшими трещинами. А от перчаток Земляной отказывался.

   Мол, чувствительность падает.

   У целителей, значит, практикующих не падает, а у него падает.

   - Хорошо, - Земляной упал в кресло и закинул ноги на столик, печенье он ел медленно, откусывая маленькие кусочки, и крошки ловил языком. – Я вот думаю, если к северу проехаться, там в теории могильников хватает, с войны если… И массовые захоронения. Здесь пахнет таким вот…

   Он отправил печенье в рот и помахал рукой.

   - Еще с селянами если договориться, но они пока доставят на подводе, материал протухнет.

   - Сами забирать станем.

   - Тоже верно…

   Все это были вопросы старые, и решались они довольно просто. Главное, чтобы деньги были. А денег у мастеров Смерти хватало. Единственное, чего хватало, это денег.

   - Из наших кто ответил?

   Земляной дотянулся до жестянки и зачерпнул печенье горстью.

   - Что? Твои бандиты о готовке представления не имеют, а я не собираюсь жрать ту бурду, которая у них получится, если еще получится. Ты в агентство обращался?

   - Здесь нет агентства по найму персонала.

   - Как нет? – вот теперь Земляной удивился. Но печенье жрать не перестал, а банка, между прочим, не так уж и велика. Если разделить на двоих…

   …тем более прав он в том, что крупа или подгорит, или недоварится, или будет пересолена.

   Мальчишки съедят.

   Они, кажется, способны были сожрать и камни, но Глеб-то привык к нормальному питанию.

   - Вот так. Городок не тот. Здесь на почте оставляют объявление. И там уже ждут.

   - Ага…

   Земляной задумался. То есть, тоже текст объявления составляет? Десять некромантов ищут кухарку с крепкой нервной системой.

   - Сбежит, думаешь?

   - А то сам…

   …и на прежних местах прислуга как-то не задерживалась, несмотря на то, что платили щедро. Но предрассудки… и страх… и слухи, которыми город полнился, во многом благодаря усилиям той же прислуги.

   - Плохо… - Земляной сунул руку в коробку. – А эта… соседка… как она?

   - В смысле?

   - Заведу роман. Буду ходить на ужины. И завтраки. И вообще… что?

   - Она проклята.

   - Вот… сниму проклятье, будет повод познакомиться. Как думаешь, за снятое проклятье мне простят, что я некромант?

   Он закрыл глаза.

   А Глеб с неудовольствием подумал, что старый приятель и единомышленник вполне себе симпатичен. И главное, он умеет казаться обыкновенным.

   Разве что руки…

   Если на руки не смотреть, то вполне себе обыкновенный человек, этакий себе чиновник средней руки, уже достигший своего карьерного потолка и вполне довольный жизнью. Земляной был невысок и сухопар, подвижен, порой чрезмерно, будто пытаясь собственной живостью компенсировать то, с чем его сталкивала собственная проклятая кровь.

   О крови он говорить не любил.

   - Не снимешь.

   - Почему? – вот теперь в темных глазах блеснуло любопытство.

   - Сил не хватит.

   - А у тебя?

   - У меня и подавно. Там или последняя стадия, или вот-вот. Вообще странно, что она до сих пор дотянула.

   - Плохо, - Земляной облизал пальцы. – Печенье у нее вкусное. И цветочки красивые. Что? Я ж любопытный… так от наших новости были?

   - Кержаков согласился провести курс по магии крови, возьмет самые основы, нашим хватит. Заодно присмотрится, он уже давно пытается найти кого. Убаров, конечно, носом крутит, но думаю, явится. Повешу на него магометрию.

   Земляной кивнул и поморщился. К магометрии он испытывал давнее и весьма стойкое отвращение.

   - Таверский возьмет право. Церковь обещала кого-то прислать, но ближе к осени. Остальные делают вид, что не при чем.

   - Как и предполагалось.

   Верно.

   Вот только менее тошно от этого не становится. Еще ведь надобно обыкновенных учителей найти, те, которые станут грамматикой заниматься, математикой, логикой и прочими науками, список которых у Глеба имелся.

   - Что с Арвисом делать собираешься?

   - А что с ним делать?

   - Ты же понимаешь, если его до сих пор не приняли, то и не примут. Он слишком другой.

   - Предлагаешь вернуть на цепь?

   - Нет, это… как-то чересчур… - Земляной потер кожу между большим и указательным пальцами и поморщился. Трещины зудели и время от времени воспалялись, и с этим воспалением не способны были справиться ни мази, ни целители. Целительская сила и без того темных не жаловала, а уж Алексашку и подавно. – Но… здесь и дальше… проблем станет только больше. Он плохо контролирует свой дар.

   - Не только он.

   - Но только он не желает учиться контролю.

   - Пока.

   - Глеб!

   - Варианта два. Или он остается при школе, - Глеб подвинул коробку к себе и провел пальцем по шершавому ее боку. Надо же, вручную расписывали. И цветы получились донельзя живыми. – Или ему запечатают дар.

   Земляной поморщился и пальцами пошевелил.

   - Может, кто-то из наших возьмет…

   - Сам знаешь, не возьмут. Всем нужны ученики, но такие, чтобы не доставляли проблем, обладали неплохой базой и горели желанием учиться.

   …и главное, чтобы могли справиться с собственной тьмой, чтобы учителю не пришлось… прерывать путь. А дикий полукровка, который спит с украденной вилкой под подушкой, никому не нужен. И плевать, что полгода тому он спал, подушкой накрываясь, и рычал на любого, кто приблизится.

   - Хочешь его убить? Пожалуйста. Но я тебе не помощник.

   Запечатывания Арвис не перенесет. Его никто не переносит, даже взрослые и стабильные. Сколько отец продержался после того, как дар перегорел? Двадцать лет? Медленно сходил с ума, при том не забывая утянуть в бездну безумия и семью.

   Но отец был сильным.

   Мальчишка просто умрет. И быть может, где-то это даже милосердно. Да только в гробу Глеб видел такое милосердие.

   - Ясно. Делай, как знаешь… а кухарку все-таки поищи.

   …нет-нет, да взгляд Анны останавливался на заборе, и на зарослях пузыплодника за этим забором. Тот, словно издеваясь, вытянулся, раскинул ветви и обзавелся тем особым глянцевым отливом листьев, который людям знающим говорит о близости темного источника.

   На заборе, пожалуй, стоило пустить плющ, имелось у Анны пару веточек ингерийского вариегатного, отличавшегося немалым пристрастием к темной силе. А розы она перенесет на противоположную сторону.

   Или лучше к оранжерее?

   Госпожа Верницкая опять станет жаловаться на сенную лихорадку и приторный аромат. С другой стороны, она и без роз жаловалась, так что…

   За пузыреплодником начиналось поле, поросшее дикими маками. Время прошло, и лепестки облетели, а тугие головки еще не набрались соком. Зато вовсю цвели клевера, раскрашивая травяной ковер алым и белым, кое-где виднелись золотые мазки люцерны.

   И вновь кусты.

   Вереница тополей, которые следовало бы омолодить. Еще немного и по воздуху к вящему возмущению госпожи Верницкой полетит пух.

   Где-то там, за тополями, скрывался дом.

   Старый.

   Анна ходила к нему, раньше, когда узнала, что дом этот и прилегающая к нему территория – следовало сказать немалая, выставлены на продажу. И просили за них не так и много, но…

   …она поняла, что не справится.

   Оранжерея забирала почти все силы, да и собственный Анны сад требовал внимания.

   - Аннушка? – госпожа Верницкая обладала тем удивительным складом характера, который позволял ей не считаться ни с желаниями иных людей, ни с правилами приличия, коль последние вдруг мешали. – Аннушка, ты его видела?

   - Кого? – Анна погладила бело-розовые листья плюща, который посадила у ограды.

   Да, пожалуй, будет красиво, особенно ближе к осени, когда созреют темно-красные ягоды.

   - Его! – Ольга Витольдовна прижала руки к пышной груди. – Все только и говорят, что к нам граф пожаловал…

   Граф?

   В самом деле?

   Что-то никаких перстней, помимо кольца мастера, Анна не заметила. Хотя… возможно, Глеб лишь состоял в свите. Подобное тоже случалось и не так редко.

   - …молодой, холостой… представляешь?!

   - Нет, - Анна оперлась на трость.

   Остаток дня можно было считать испорченным. Визиты госпожа Верницкая, к счастью, наносила редко, исключительно в случаях, когда ей вдруг что-то да становилось надобно от Анны. Впрочем, она давно, да и не она одна, сочла Анну бесполезною.

   Разведенка.

   Явно больная.

   И не только физически, хотя одно и происходит от другого, но здоровая душой женщина не станет запираться от общества, предпочитая возню с цветами светской жизни.

   - Ах, что будет… что будет, дорогая… я слышала, Ольгинские пришли в немалое волнение. У них трое девочек, и средненькая вполне себе, но Кузовская тоже готова посодействовать личному счастью дочери. Конечно, Тасенька не слишком хороша собой, но за ней прииски дают… вроде бы.

   Ольга Витольдовна обмахивалась веером и смотрела.

   Она всегда смотрела жадно, запоминая увиденное в мельчайших деталях, которые в удивительном ее воображении странным образом преображались, давая начало сплетням.

   - Еще ведь Изотовы, а у Кашьяновых и дочь, и племянница. Последняя, правда, приживалка, ни приданого, ни перспектив, но зато красивая. А мужчины, чтоб вы знали, дорогая моя, порой совершенно не думают о будущем. Как у тебя душно.

   - Дождь будет.

   - Конечно, погода этой весной преневозможная. Но я к тому, что, может, тебе помощница нужна?

   - Зачем?

   - Ты так устаешь… и пара милых девочек, готовых помочь… - Ольга Витольдовна вцепилась в руку Анны и дернула ее на себя. – Ты же понимаешь, в нашем захолустье найти достойную партию почти невозможно. А тут такая удача. И если ты поспособствуешь личному счастью…

   Глаза ее хитро блеснули.

   - …тебе будут благодарны… очень благодарны…

   - Спасибо, но нет, - Анна высвободила рукав из цепких пальчиков.

   - Дорогая, ты подумай… не стоит обижать людей.

   - Мне не нужны помощники.

   И чужие люди в доме, где она привыкла от этих самых людей прятаться.

   Анна с трудом терпела и ту тихую женщину, которая приходила трижды в неделю, чтобы убраться в доме и приготовить еду. С остальным она справлялась сама.

   - Сама думаешь? – Ольга Витольдовна окинула Анну придирчивым взглядом. – Ты, конечно, маг… хорошо вам, и выглядишь молодо, хотя бледновато. Но подумай, к чему графу болезная девица, если здоровых вокруг полно? Да и разведенка, а это, почитай, порченая…

   Она поднялась, махнула кружевным крылом веера и сказала презрительно:

   - И розы твои воняют. Я вообще не понимаю, кто позволил тебе поставить в городе оранжерею. Она мне солнце заслоняет.

   Оранжерея, пристроившаяся к дому, была не так уж и велика, а тень от нее и до забора не доползала, но у Ольги Витольдовны имелся собственный, давно сложившийся, взгляд на мир.

   Но она все же ушла.

   Она ступала медленно, опираясь на длинный тонкий зонт, из тех, которые вошли в моду нынешнею весной, хотя как по мнению Анны были совершенно бессмысленны, что в роли трости – чересчур хрупки, что в роли зонта – слишком объемны и неуклюжи.

   - И все же подумай хорошенько, - сказала Ольга Витольдовна у ворот. – К чему тебе с людьми ссориться…

ГЛАВА 5

Местное отделение почты было… миленьким.

   Три ступеньки.

   Желтая дверь и по бокам ее кадки с чем-то пышно-цветущим и явно нетерпимым к силе, которую Глебу пришлось закрыть щитами, но цветы все равно опасно потускнели.

   Он толкнул дверь.

   Огляделся.

   Одно помещение. Выкрашенные в розовый стены. Картины в тяжелых рамах. Низенькие диванчики, на одном из которых примостилась плешивого вида собачонка. Она приоткрыла глаз, вяло тявкнула, обозначив свое присутствие и глаз же закрыло, верно, сочтя свой собачий долг исполненным.

   Соломенные розы в соломенной же вазе.

   Высокая стойка, где за цветами не было видно лиц. И острый запах женских духов. Стена объявлений терялась в полумраке. Выглядела она на редкость непритязательно – едва ошкуренная доска, к которой крупными канцелярскими кнопками крепились листы бумаги.

   - Здравствуйте, - пропели за спиной, и Глеб обернулся.

   Девушка.

   Молоденькая.

   Того прелестного возраста, когда наивность уже слегка утрачивается, сменяясь обыкновенною жизненной прагматичностью, но на внешности сие никак не сказывается.

   - Вам помочь?

   Округлое личико, скорее миленькое, нежели красивое. Ямки на щечках. Темные брови и соломенные кудри, украшенные живыми розочками.

   Форменное платье с совершенно неформенным кружевным воротником.

   И книга в руках.

   В последнее время девицы повадились носить с собою книги. С чем это было связано, Глеб не знал, но у нынешней книга была особенно увесистой и солидной.

   - Я хочу оставить объявление. Можно?

   - Конечно.

   Она расцвела улыбкой, а вот взгляд остался не то, чтобы холоден, скорее уж Глеб понял, что его взвесили на тех самых незримых весах, на которых женщины взвешивают подходящего вида мужчин, чтобы оценить их брачную ценность.

   - Вот, - книгу девица отложила на стойку и достала несколько листиков, чернильницу и стальное перо. – Вам нужна прислуга? Если так, то рекомендую заглянуть в «Третьего пескаря»…

   - Зачем?

   Глеб протянул руку, но лист отдавать не спешили.

   - Хозяин всегда готов помочь хорошим людям. У него множество знакомых, которые будут рады…

   - Кухарка. Нужна. Одна.

   - И кухарка найдется, - заверила его девушка, убирая лист за стойку. – Преотличнейшая! Позвольте, я вас провожу. Вы ведь в городе недавно? Ах, конечно, после столицы наш городок кажется настоящим захолустьем, но мне нравится…

   Книгу она не забыла.

   И почту закрыла.

   Собачонка осталась внутри, но девушку это, пожалуй, не смутило.

   - А вам… можно? – осторожно уточнил Глеб. От девицы можно было бы избавиться, но перспектива найти хорошую кухарку – горелая утренняя каша комом лежала в желудке – в кратчайшие сроки заставляла мириться с временными неудобствами.

   Сама исчезнет, разглядев, с кем связалась.

   - Ах, здесь совершенно нечем заняться. Сегодня госпожа Вилбрук уже отправляла открытки, а почту отдали разносчикам. Поэтому я буду рада вам помочь. Так вы из столицы?

   - Не совсем.

   - По городу ходят невообразимые слухи…

   …в этом Глеб ни на секунду не усомнился. Хотя приехали они ранним утром, когда город большей частью спал, и задерживаться в нем не стали, сразу отогнав грузовички к особняку. Благо, при нем имелась старая конюшня, куда уместились и моторы, и нехитрый их груз.

   - …но я точно знаю, что с вами в него придет ветер перемен.

   Она шла неторопливо. Цокали каблучки по мостовой, ветер шевелил ленточки на соломенной шляпке, а Глеб ощущал себя полным идиотом.

   - Так, значит, вам кухарка необходима…

   - И кто-нибудь, кто возьмется убирать в доме. Для начала в доме, - уточнил Глеб. – Еще бригада строителей. Проверенных.

   Была мысль пригласить из столицы, но пока они доберутся. Да и местные всяко дешевле станут.

   - Желательно, чтобы был кто-то с даром.

   - Это сложно, - девица сунула книгу под мышку. – У нас здесь… очень тихое место.

   Это пока…

   …мальчишкам запрещено покидать территорию поместья, но если Глеб понимал хоть что-то, то запрет этот продержится от силы пару дней. Любопытство подопечных было куда сильнее здравого смысла. Со здравым смыслом у детей в принципе было… непросто.

   - Но я уверена, что дядя вам поможет… а зачем вам строители?

   - Строить.

   - Что?

   - Все.

   - Вы такой… милый, - девица неискренне хихикнула и подхватила выскользнувшую книгу. – А вы читали «Одуванчики на ветру»?

   - Нет.

   - Ах, это такое тонкое произведение… оно заслуженно собрало все награды…

   - Далеко еще?

   - Что? – она моргнула.

   - До таверны далеко?

   Глеб крепко подозревал, что повели его кружным путем, а потому испытывал немалое искушение скинуть щиты. И пусть обычные люди не способны были видеть тонкое тело, но рядом с отмеченными темной силой они начинали чувствовать себя крайне неуютно.

   - О нет, мы почти пришли… к слову, настоятельно рекомендую. У дядюшки просто-таки отличная кухарка, потому он на ней и женился. Сегодня у них уха из белорыбицы, и еще карп, запеченный в сметане с травами. Конечно, блюдо не столичное, но, поверьте, готовят его великолепно. И грушевый пирог…

   В животе заурчало.

   Грушевый пирог придется в тему. А Земляной погодит со своими кладбищами. Его очередь следить за зоопарком, Глеб же в благодарность так и быть, захватит с собой и пирога, и этого самого карпа.

   …готовили здесь и вправду неплохо.

   И даже девица – ее звали Адель – не слишком раздражала. Она устроилась по другую сторону стола, подперев ладонью подбородок, и изо всех сил старалась понравиться. Она щебетала.

   Трогала пальчиками щечки, будто желая взбить их, словно перину.

   Но щечки и без того были пухлы.

   Она то наклонялась, заговаривая громким шепотом, то вдруг начинала смеяться, то замолкала, притворяясь заинтересованной.

   Это утомляло.

   Но карп в сметане и вправду удался, а хмурая женщина, появившаяся с кухни, взмахом руки заставила Адель замолкнуть.

   - Кухарка, стало быть? – у женщины было круглое лицо, распаренное, раскрасневшееся. От нее несло кухней, в том ее многообразии запахов, которое одновременно пробуждает и аппетит, и отвращение. – В старый дом?

   - Именно.

   - И сколько?

   - Двое взрослых, восемь детей… не маленьких, - на всякий случай уточнил Глеб, потому что женщина нахмурилась. – Вот таких примерно. Неприхотливые, но прожорливые.

   В этом он успел убедиться, обнаружив, что от трех ящиков консервированной фасоли осталось две жалких банки. И главное, никто не признается, что взял.

   - Наставники, стало быть, - лицо женщины разгладилось. – Маги?

   - Да. А…

   - Пакостить станут. Дети всегда пакостят. А уж когда маги…

   С этим нельзя было не согласиться. И главное, что пакостей стоило ждать весьма специфического толку.

   Девица, явно прислушивавшаяся к беседе, вдруг зарделась.

   - А платить сколько станете?

   - Пять рублей в неделю.

   Гладкие руки скомкали передник, а женщина поинтересовалась:

   - С чего такая щедрость?

   Глеб же молча повернул кольцо. Почему-то показалось, что эта женщина поймет.

   - Вот как, стало быть… - произнесла она задумчиво, потирая одну красную ладонь о другую. Ее руки, слегка опухшие, с покрасневшею распаренной кожей, больше походили на клешни. – Надолго в наши края?

   И сама же себе ответила.

   - Надолго… мой-то говорил, что старое училище продали. Вам, значится?

   - Нам. Не продали. Передали.

   - Школу будете делать?

   - Будем.

   - У темных нету.

   - Знаю.

   Она не боялась. И это, пожалуй, было хорошо.

   - Что ж… тут подумать надобно… хотела к вам Адельку поставить…

   …вот уж не было печали. Глеб смутно подозревал, что в его доме милую Адель меньше всего будет интересовать кухня.

   - …но уж больно она вас глазами облизывает. Ишь, бесстыжая…

   Бесстыжая сделала вид, что слышать не слышит, и вовсе интересует ее чучело совы, пристроенное на подоконнике.

   - А все романчики эти, преглупые, о любви… нет, пусть уж мой сам с нею разбирается, я к вам пойду. Только семь платить станете.

   - Хорошо.

   Цену Глеб мог бы поднять и до десяти, впрочем, обычно кухарки обходились куда дешевле. Правда, и надолго не задерживались.

   - На продукты отдельно. Рыбу будем у местных брать, так оно дешевле, чем на рынке. Прочее… поглядим сперва, что вам надобно.

   - Просто. Сытно. Много.

   - Это-то да… завтра с утреца, стало быть… с молочником договорились?

   Глеб покачал головой.

   - Ага… молока вам надобно, еще сливки взять, масло, творог… сырнички любите?

   - Я все люблю.

   - Оно и видно, тощий больно… и холостой. Это вы зазря. Холостой мужик для здешних дамочек, что майский жук для жереха.

   Адель в своем углу вздохнула и наградила Глеба многообещающим взглядом. Он тронул кольцо.

   - Не надейтесь даже… женщину, которая твердо решила выйти замуж, некромантией не остановить.

   Мальчишка прятался в ветвях.

   Сперва Анна ощутила взгляд, а следом – скрытое неудовольствие молоденького дуба, который хоть и вымахал едва ли не вровень с крышей, но все же не настолько закостенел, чтобы без ущерба для себя держать всяких тут.

   - Привет, - сказала Анна, разглядывая гостя.

   Не Миклош.

   И даже не человек. Не совсем человек. У людей не бывает таких узких, широко расставленных глаз совершенно неестественного ярко-зеленого цвета. Острые скулы. Длинный узкий нос с вывернутыми ноздрями. Тонкая линия губы и слегка выглядывающие из-под верхней клыки.

   Поняв, что замечен, мальчишка зашипел.

   …а рубашка на нем серая, как и на Миклоше.

   - Не бойся.

   - Не боюс-сь, - он отцепил руку от ветки, и Анна заметила темные когти. – Есть? П-ечень.

   Последнее слово он произнес с явным трудом, вытягивая каждый звук.

   - Печенье?

   - Да.

   Мальчишка по-прежнему разглядывал ее, а она – его, отметив, что и рубашка измята, а на боку вовсе продрана, а вот штаны он где-то потерял и теперь обнимал ветку дуба тонкими босыми ногами.

   - Есть. Спустишься?

   - Дай.

   - Я принесу, - она оперлась на трость. В последние дни боль, если и напоминала о себе, то редко. – Но тебе там будет неудобно.

   Печенье она испекла еще тем вечером, сама не зная, для кого, но… пригодилась. И пусть банка была другой, расписанной цветами циннии, но Анна улыбнулась.

   Почему бы и нет?

   Этим гостям она была не то, чтобы рада. Скорее… от них не стоило ждать удара.

   - Вот, - она поставила на столик печенье и кувшинчик с молоком, выложила перчатки, соломинку. Подвинула стакан и отступила. – Спускайся.

   Мальчишка зашипел.

   …радужный народ?

   Кто из них?

   Иль-ши, лисье племя, владеющее Словом осени и способное остановить время? Их шаман приходил к Анне еще тогда, когда Никанор пытался найти выход. Он ступал бесшумно, и босые ноги не оставляли следа на белых коврах. Он принес запах сентября и золотой кленовый лист, который положил на макушку.

   Он придавил этот лист ладонью и долго стоял, прислушиваясь к чему-то кроме.

   - Нет, - сказал он. – Кровь не пустит.

   - Вы обещали.

   - Взглянуть, - голос у иль-ши был тягучий. В нем Анне слышалось дыхание ветра, того осеннего, коварно теплого, который заставляет поверить, что лето еще продлится. – Я смотрел. Мне жаль. Хорошая женщина. Плохая кровь.

   Его пальцы скользнули по шее.

   - Дар, - сказал шаман, наклоняясь к этой шее, и холодные губы его обожгли кожу. – Ты не умрешь… не вижу смерти. Не сейчас. Ты сможешь слышать…

   Этот чуждый поцелуй, заставивший сестер милосердия – а тогда Анну не оставляли наедине с собой ни на минуту – отвернуться, долго еще ощущался на коже. Он был подобен клейму.

   Но иль-ши, сколь она знала, - а позже, получив возможность двигаться, она позволила своему любопытству ожить и отыскала все, что писали о радужном народе – не бросают свою кровь. Даже ту, которая сильно разбавлена чужой.

   Полукровки редкость.

   Иль-ши не считают людей красивыми. Да и люди…

   Мальчишка ел, склонившись над коробкой, выставив острые локти, то и дело озираясь, будто зная, что стоит расслабиться хоть на мгновенье, и еду отберут.

   …Анна и вправду научилась слышать ветер.

   Пожалуй, именно этот дар и сделал ее невыносимую жизнь чуточку более… выносимой? Ветер прилетал осенью, рассказывая о городе и людях.

   О старых вязах на окраине, которые не спешили расставаться с листвой.

   И о пруде, чьи воды невероятно тяжелы, неподъемны.

   Ветер приносил дымы и запахи осеннего сада, он перебирал ароматы людей, выплетая удивительные истории. И исчезал, отступая перед зимой.

   …у иль-ши волосы рыжие, всех оттенков осенней листвы. А мальчишка седой.

   Кахри?

   Дети зимы? Они обретаются где-то на далеком севере и держатся обособленно. О них известно лишь, что людям в своих владениях они не рады. И тот единственный раз, когда Его императорское Величество, ныне покойное, попытались установить на территории кахри имперские порядки, закончился весьма печально…

   …а есть еще говорящие-с-водой и зеленоволосые вельди с заповедным их лесом, куда заказан путь смертным. Впрочем, и они смертны, что бы там ни говорили.

   - Сука, - сказал мальчишка, облизывая пальцы, когти его прорвали перчатки. – Тварь.

   - Кто?

   - Вкусно.

   - Я рада, что тебе понравилось. Посидишь?

   Ветер не всегда откликался на зов Анны, тем более в последние года она почти и не говорила с ним. Но сейчас, стоило потянуться, и он обнял, коснулся волос, лизнул щеку предвестником холода.

   …ветер говорит не только с Анной. И быть может, он найдет того, чье имя ей было неизвестно, но она прекрасно запомнила его запах.

   Мальчишка застыл.

   И острые уши его дрогнули.

   - Блядь, - он прижался к столу, но ветер уже коснулся макушки, заставив его замереть. Кажется, он и дышать-то боялся.

   - Он не причинит вреда.

   Просто взглянет.

   Украдет толику запаха, того исходного, который свойственен любому живому существу, и отнесет… и быть может, в этом совершенно нет смысла, но почему бы и нет?

   Ветер зазвенел полевыми колокольчиками.

   Он шептал о дальнем луге и пчелах, которые его заполонили. О реке. И лесе. О солнце, что с каждым днем разгоралось все ярче и ярче.

   - Хо-р-ро-шо, - мальчишка прикрыл глаза и качнулся, и ветер ласковым зверем потерся о шею его. – Нра-а-вится…

   А когда ветер исчез, мальчишка взглянул на Анну.

   - Анна, - она коснулась груди.

   - Сдохнешь.

   - Да. К сожалению. Как тебя зовут?

   Он молчал.

   Смотрел и молчал. И держался обеими руками за коробку с печеньем.

   - Если хочешь, забери себе.

   Он задумался, но покачал головой. Вздохнул.

   - Заберут.

   - Кто?

   - Суки.

   Что ж, следовало признать, что словарный запас мальчика оставлял желать лучшего.

   - Тогда… оставь здесь. Здесь никто не заберет.

   Ничего.

   До оранжереи она дойдет.

   И мальчишка беззвучно выскользнул из-за стола. Он двигался медленно, сгорбившись, почти касаясь руками земли. И уши подрагивали, выдавая напряжение.

   - Здесь немного… жарко.

   И влажно.

   Влага собиралась каплями на огромных листьях монстеры, она стекала по воздушным корням, уходя в подстилку из разросшегося мха. Из него поднимались тонкие плети ванили.

   Мальчишка замер.

   - Не бойся, это просто растения. Смотри, - Анна присела у кривоватой коряги. – Видишь? Это дримода. Ее привезли мне с юга, она совсем крошечная. И цветки у нее похожи на насекомых. А вот здесь драконья орхидея. Не знаю, почему ее так назвали, но… видишь? Она почти черная.

   Он сделал первый шаг.

   - Только, пожалуйста, сдерживай силу. Здесь не все любят темную.

   Впрочем, к хрупким анемонам, которым достался дальний угол, Анна его не поведет. Ее цель – кружевной столик, скрытый под пологом той же ванили. Разрослась она просто неимоверно, и где-то в глубине уже виднелись шары бутонов.

   В нынешнем году цветение обещало быть особенно пышным.

   - Вот, - Анна поставила банку с печеньем на столик. – Оно будет здесь. Приходи, когда захочешь. Дверь в оранжерею я не закрываю, но… дашь мне руку?

   Он колебался недолго.

   Протянул.

   И Анна коснулась прохладной кожи, закрыла глаза, призывая сеть сторожевых заклятий. Они откликнулись не сразу, впрочем, эта конструкция изначально отличалась некоторой медлительностью.

   …Никанор хотел и на дом установить подобную, но Анна отказалась.

   К чему ей?

   - Теперь тебя запомнят, - магия скользнула по мальчишке, снимая отпечаток тонкого тела, и отступила, успокоилась. – Тебя пустят. Но пока лишь тебя.

   Он кивнул.

   И выдернув руку отступил.

   - Это ананас, - Анна указала на невзрачного вида куст. – Мне интересно было, получится его укоренить или нет. Как видишь, получилось, но что с ним делать дальше, я не знаю. А вот это, видишь? Сидит в камнях? Это опунция. Трогать не стоит, она лишь выглядит милой, но на самом деле эти бархатистые пятна – колючки. Стоит прикоснуться, и они вопьются в кожу… нет.

   Ей удалось перехватить руку.

   - Дрянь.

   - Не дрянь. Она просто защищается. И тебе ничего не грозит, если ты не будешь ее трогать.

   Кажется, мальчишку она не убедила.

   - Не обижай их. Здесь много разных растений. Хочешь, я покажу тебе ледяную лилию? Она растет на краю мира. Говоря по правде, ко мне она попала случайно.

   Мысль вдруг показалось удачной.

   Если он и вправду из кахри… то это ничего не значит. Мальчик долго жил среди людей, правда, похоже, что жизнь эта была не слишком приятной.

   - Здесь несколько секторов. Ближе к двери – тропический. Я держу здесь растения, которым нужны тепло, солнце и повышенная влажность. Он занимает больше половины оранжереи. Внутри сектор разбит на несколько зон. Далеко не всем нужны одинаковые условия. К примеру, та же опунция требует в разы меньше влаги, чем ваниль…

   Вдоль дорожки разросся белотравник. Тонкие полупрозрачные стебельки его казались стеклянными. И мальчишка присел, разглядывая их.

   - Я продаю его целителям. Он входит в состав многих зелий. Не смотри, что невзрачный, но он способен остановить кровь, унять жар, зарастить рану. С ним делают мази, спасающие от многих кожных болезней…

   - А ты?

   - К сожалению, мне травы не помогут, - Анна погладила живой побег визейской лианы, который доверчиво лег на плечо. – Но это не значит, что они не помогут другим.

   - Насрать.

   - Тебе говорили, что ругаться плохо?

   - Глеб.

   Стало быть, говорили.

   - Он твой наставник?

   - Не тварь.

   Что ж, это могло, пожалуй, считаться комплиментом.

   - А твои родители?

   - Сдохли. Давно. Не знать, - мальчишка поморщился и, ткнув себя пальцем в грудь, сказал. – Арвис. Не трогать твое.

   - Спасибо. Но, идем… растения, привычные к условиям средней полосы, я выращиваю вне оранжереи. Иногда проще помочь силой, чем держать под колпаком. Осторожно…

   Кровавник черный сплелся ковром, перекрыв дорожку. На темных стебельках уже набухли ярко-алые капли ягод.

   - Он ядовит, - предупредила Анна. – Но опять же нужен. Он обладает удивительным свойством останавливать гниение плоти, а потому его берут как целители, так и мастера големов.

   Арвис опустился на корточки. Растопыренные пальцы уперлись в влажноватый мох, спина изогнулась и он вытянул шею, сделал вдох и качнул головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

   - Вам тоже пригодится. Ты ведь будешь учиться?

   - Глеб… хотеть.

   - А ты?

   Он раскрыл ладонь, и веточки шелохнулись, ощущая слабое эхо силы.

   - Сними перчатку. Не бойся, он любит тьму. И если поделишься, будет благодарен.

   Арвис стянул перчатку зубами.

   И кровавник с готовностью потянулся к коже, он приник к ней, дрожа крохотными листочками, а бусины ягод стали ярче, больше, налились опасной силой.

   - Хватит. А то осыплются и утратят часть свойств. Спасибо…

   …те два накопителя, которые еще остались, пригодятся. Что ж, стоило признать, что в новом соседстве пока были лишь плюсы.

   Анна толкнула дверь и вдохнула разреженный ледяной воздух.

   И мальчишка вскочил.

   - Здесь живут те, кто привык к зиме. Знаешь, мне никогда не случалось бывать на Севере. Когда-то я хотела, но не вышло. Сначала муж, потом… проклятье. Вот и пришлось… создать себе. Проходи. Щит, конечно, разделяет секции, но все же не стоит держать его открытым.

   Она первой шагнула на хрупкий хрустальный снег.

   Здесь всегда было тихо.

   Будто звуки и те замерзали.

   - Возьми, - Анна сняла полушубок с вешалки, но мальчишка покачал головой. Присев на колени, он трогал снег пальцами, будто не способный поверить, что тот существует. – Все же возьми. Если ты простынешь, ваш мастер будет недоволен.

   - Хорошо, - Арвис зачерпнул полные горсти и прижал к щекам.

   Он закрыл глаза.

   - Холод. Хорошо. Свет. Лето. Дрянь.

   - Плохо, - поправила Анна. – Следует говорить, плохо… вот там, смотри, розовый мох. Точнее он не совсем мох, это сложный организм, несколько видов мха, в клетках которого живут крохотные водоросли. Им вне мха не хватает влаги, а ему самому – питания, вот они и объединились.

   Мох был не розовым.

   То есть, и розовым тоже. А еще алым, темно-красным, пурпурным и почти черным. Он отчаянно впитывал разреженный солнечный свет, спеша урвать свое. И разрастался быстро.

   Для мха.

   Можно будет снять несколько веточек к превеликой радости мастера Ильева, только сперва отписаться, пусть пришлет кого. Почте Анна не слишком доверяла.

   - А вот там северная береза…

   Крохотное дерево расстелило полог ветвей по земле. Частью присыпанные снегом, они казались темными змеями под белым покрывалом.

   - И ветреник… осторожно, колется.

   Но Арвис уже подхватил белый шар, будто созданный из колючих игл льда, на ладонь. Поднес к губам. Дохнул и рассмеялся.

   Он соступил с дорожки, чтобы коснуться мха, и тот отозвался на силу, выкинув сразу с полдюжины мясистых молодых отростков. Совсем крошечные, прозрачные, к вечеру они обретут окрас и плотность.

   - Спасибо, - Анна все же накинула шубку. – У меня в целом получается ладить, но иногда нужна темная сила.

   Арвис кивнул.

   Он шел, сам прокладывая тропу между холмами спящей вертеннии, которую еще предстояло разбудить, постепенно уменьшая плотность фильтра солнечного света и длину светового дня. Остановился, чтобы разглядеть ледяной дуб, не являвшийся ни дубом, ни ледяным. Анна сомневалась, можно ли вовсе его к растениям отнести. Мальчишка с легкостью скользнул под веткой-щупальцем, чтобы погладить темный ствол.

   - Осторожно, ядовит! – предупредила Анна.

   На стволе появились полупрозрачные капли сока.

   …почти все здешние растения питались не только солнечным светом, может, оттого, что солнца на Севере, если верить книгам, было мало.

   Ледяные лилии только-только распустились.

   - Вообще я просила привезти мох, - Анна говорила, не сомневаясь, что ее слушают. – Мне и привезли. Целый мешок. Правда, живых осталось всего несколько побегов, поскольку везли его, скажем так, не слишком бережно.

   …в тот раз Анна впервые позволила себе повысить голос.

   Мешков было семь.

   Их везли в трюме, и часть пропахла навозом, пропиталась им, и содержимое превратилось в гниющую жижу. Еще несколько просто-напросто высохли, поскольку их не удосужились полить.

   - Но в нем обнаружились несколько камней. Сперва я приняла луковицы за камни.

   …только искра жизни, теплившаяся в них, заставила взглянуть на эти синеватые камни куда более пристально.

   - Потом… вот что вышло.

   …они отняли немало сил, поскольку сами были едва-едва живы. И первые чахлые ростки заставили Анну усомниться, что из них выйдет хоть что-то.

   Вышло.

   Всего-то пять лет до первого цветения, а потом еще несколько, чтобы цветение стало обычным. Тонкие стебли, прозрачные настолько, что казалось, будто бы их вовсе нет. И огромные белоснежные цветы парят в воздухе. Их листья, покрытые мелкими волосками, казались припорошенными снегом, и мальчишка осторожно трогал их, заставляя цветы покачиваться.

   Едва слышный звон разносился по оранжерее.

   И над пыльниками поднималось сизоватое облако пыльцы. Впрочем, у Анны до сих пор не вышло добиться, чтобы завязались семена.

   - Красивые, правда?

   Сейчас у нее было с две дюжины луковиц, и если все пойдет нормально, количество их удвоится. Тогда часть и вправду можно будет передать в Императорские сады, о чем ее давно просят и весьма настоятельно.

   Арвис кивнул.

   И наклонившись над самым цветком – пыльца тотчас прилипла к коже, - сделал вдох. А потом чихнул, оглушительно, звонко, и сам испугавшись, отпрянул, едва не рухнув на спину.

   У Анны с трудом получилось не рассмеяться.

   И закусив губу, она отвернулась, сделала вид, будто разглядывает плотную кору ядовитого снежного плюща… а вот его стоит подрезать. Если воспользоваться накопителями и создать плотное поле, возможно, что-то и укоренится.

   …мастер Ульц давно интересовался, можно ли приобрести…

   …многие интересовались.

   И быть может, не так уж неправ был Никанор, установив на оранжерею защиту.

   …а волосы мальчишки посветлели. И что-то подсказывало, что к лилиям он вернется.

ГЛАВА 6

…завтрак принесла Адель. И менее всего она походила на кухарку.

   Клетчатое платье с пышной юбкой, из-под которой выглядывал ворох других, отороченных кружевом. Алая шляпка.

   Алые перчатки.

   И корзинка в руках.

   - Добрый день, - она потупилась, играя скромность. – Тетушка просила передать, что немного задержится, но она передала вам завтрак.

   - Мне?

   Корзинка была слишком мала, чтобы там хватило еды на всех.

   - Вам… то есть, тетушка… она будет… простите, - под взглядом Глеба девушка смутилась. – Простите, пожалуйста… я… не умею врать.

   - Научитесь, - успокоил ее Глеб.

   - Мне просто… захотелось вас увидеть, а тетушка сказала, что у вас здесь совсем пусто… и я могла бы помочь…

   В ворота врезалось проклятье, которое, впрочем, тотчас рассыпалось и было поглощено защитой. А ведь уровень второй-третий. И кто там такой талантливый? Впрочем, гадать нечего, пока структурировать магию способен лишь один титулованный засранец, уверенный в собственном превосходстве над другими. В том числе и над Глебом.

   - Ой, - сказала Адель.

   А на дороге показался старенький экипаж.

   - Вам лучше уйти, - сейчас Глебу хотелось не столько завтракать, сколько отыскать поганца и выдрать его, наконец. И плевать, что розги ныне не считаются допустимым инструментом воздействия на юные умы.

   У него в школе свои правила.

   - Вы… вы сердитесь?

   Адель часто заморгала, и выражение лица у нее сделалось таким обиженным-преобиженным.

   - Тетя ваша где?

   - Так… будет… только позже… у нее на кухне… беда приключилась, - Адель закусила губу. Надо полагать, беда приключилась не без ее помощи. – Но я могу готовить не хуже…

   - Хорошо, - Глеб отступил. – Тогда идите и готовьте. Кухня там.

   Кажется, теперь она и вправду обиделась.

   Все-таки с женщинами было сложно. Даже сложнее, чем с детьми. Впрочем, Глеб искренне сомневался, можно ли считать эти мелкие отродья тьмы детьми.

   - Надеюсь, вы поторопитесь, - не удержался он, поскольку на кухню Адель не торопилась, но стояла, разглядывала его сквозь ресницы, явно раздумывая, стоит ли связываться. - Мои подопечные хотят есть.

   Определенно обиделась.

   И корзинку подхватила.

   Ну да плевать, лишь бы и вправду управилась быстро, а то скоро и Земляной очнется, а он, лишенный завтрака, становился совершенно невыносим.

   Богдан Калевой обнаружился у старого сарая. Некогда надежный, тот давно уже покосился, южная стена просела, утянув с собой кусок крыши, дранка на которой расползлась, обнажив потемневшие ребра балясин. В сарае осталась солома, а в ней – мыши, что было в какой-то мере даже на руку, поскольку големы Земляного питались не одною лишь сырою силой.

   Богдан, пыхтя от натуги, пытался наполнить силой малую печать.

   А с крыши за ним внимательно, как почудилось с издевательскою улыбочкой, наблюдал Арвис. Он забрался высоко, умудрившись удержаться на хлипких досочках, и теперь вытянулся, что твой кошак.

   Штаны опять потерял.

   Почему-то именно эта деталь одежды раздражала мальчишку. Он готов был носить рубашки, а пиджак с эмблемой несуществующей пока школы и вовсе вызывал в нем молчаливый восторг. Он терпел гольфы и панталоны, а вот брюки сдирал.

   …в соломе закопал их, что ли?

   Глеб остановился в десятке шагов. И тень потянул, хотя и без того Калевой был слишком увлечен процессом, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг. Следовало признать, что пентаграмма была вычерчена не идеально, но вполне допустима. А с учетом, что создал ее паренек, который только начал постигать основы, стоило бы его похвалить.

   Потом, когда задница заживет.

   - Скоро ты получишь, тварь, - Калевой потер руки и отвлекся. Сила уже наполнила внешний контур, и легкая дестабилизация не разрушила формирующееся проклятье.

   - Тварь, - согласился Арвис.

   Он как-то изменился, но в чем именно, Глеб не знал. Волосы, что ли, побелели?

   - Именно, тварь. И место твое среди других тварей. Я тебя предупреждал…

   Сила завихрила, стало быть, не так уж хороша была пентаграмма, и мальчишка замолчал. Лицо его побледнело, а на лбу выступила испарина.

   Держит.

   А ведь больно.

   Ему приходится справляться и с собственной тьмой, которую пока не сдерживают печати, и с той, что пробудил его призыв. Глеб ощутил колебания, которые грозили перерасти в стихийный выплеск. Что ж, стоило вмешаться. Он дотянулся до силы, вобрал ее и ту, которая еще оставалось в хрупком сосуде тела. И лишь затем отпустил мальчишку, позволив рухнуть на колени.

   - Тва-а-арь, - захихикал Арвис, поднимаясь выше.

   Подумалось, что если сверзнется и шею сломает, то проблема решится сама собой.

   - Я… я… - Калевой всхлипнул.

   - Ты бестолочь, - Глеб взял Богдана за шиворот и рывком поднял на ноги. Благо, Калевой был аристокрастично слаб и хрупок.

   Молока и вправду следовало заказать.

   Пусть пьют.

   Земляной что-то там такое говорил про пользу и кости, которые именно у некромантов без должного ухода формируются излишне тонкими.

   И рыбий жир еще нужен.

   Банка.

   Глеб его самолично раздавать станет. А пользовать этих бестолочей разрешит исключительно касторкой. Вон, папенька, не к ночи будет помянут, и в почти нормальном состоянии только ее признавал. Глеб не знал, есть ли в касторке польза с медицинской точки зрения, но на педагогическом поприще открывались определенные перспективы.

   - Он первый начал! – Калевой слабо дергался, но куртка была пошита из хорошей прочной ткани, а держал Глеб крепко. – Он… он… печенье ел!

   Арвис показал язык.

   - И приказ нарушил. Вы запретили ходить туда! – Богдан указал в сторону соседского дома, крыша которого поблескивала на солнце. – А он пошел! И печенье ел!

   - Ел, - подтвердил Арвис.

   Глеб вздохнул.

   И вот что с ними делать? Перед соседкой извиниться надо, это само собой, а заодно узнать, какие еще редкие растения погибли от стихийного выброса силы.

   - Сука хорошая, - сказал Арвис с немалым удовлетворением. – Дать. Есть.

   Глеб разжал руку.

   То есть, с соседкой он успел познакомиться, а стало быть, обозвал ее… в своем стиле. И теперь предстояло не просто извиниться, но как-то успокоить оскорбленную до глубины души женщину, объяснив ей, что Арвис вовсе не имел в виду собачью мать как таковую, но его словарный запас оставляет желать лучшего.

   - С тобой поговорим позже.

   Арвис вздохнул.

   Глеба, как ни странно, он не боялся. Предыдущего хозяина боялся. А вот Глеба – ничуть. Слушать слушал. Иногда внимал. Укусить уже не пытался, а главное, в драках перестал пускать в ход когти. Но… может, стоило бы цепь с собой прихватить?

   Исключительно устрашения ради.

   - А ты… господин виконт, объясните, чем вы думали, нарушая прямой запрет на использование структурированной силы в заклятьях выше второго уровня? - у Глеба с трудом, но получилось сохранить спокойствие.

   Калевой потупился, сделавшись неуловимо похожим на Адель. Глеб очень надеялся, что с завтраком она все же справится.

   - Идиот, - отозвался с крыши Арвис.

   - Вы понимаете, что речь идет не только о вашем явно преступном намерении, направленном против своего одноклассника…

   - Он не мой…

   - Молчать.

   Богдан упрямо поджал губы.

   - К сожалению, не все в мире подчинено вашим желаниям. И хочется вам или нет, но Арвис точно так же одарен, как и вы. И лишь этот факт, а не ваше происхождение, положение или иные глупости, которыми забита еще ваша голова, имеет значение.

   Не убедил.

   - Однако вернемся к вашему поступку. Вы пытались проклясть человека.

   - Он тварь!

   - К вашему сведению, так называемые твари согласно существующему кодексу полностью уравнены в правах с людьми. Следовательно, кем бы ни был Арвис, но вы преступили закон.

   Ответом было обиженное сопение.

   Про закон Калевой думать не привык.

   - Ко всему сделали это крайне неумело. Вы спешили. Взгляните. Круг весьма далек от того, чтобы иметь право назваться кругом. Руны… вы пытаетесь писать их с наклоном. Ваш почерк ставили хорошие учителя, но к рунописи правила обычного письма не применимы. Далее. Установленные вами линии внутреннего круга не слишком соотносятся с осью проклятия, что и вызвало дестабилизацию.

   Теперь Калевой слушал.

   И слушал внимательно.

   Чего в нем было не отнять, так это жажды знаний. Арвис, к слову, тоже слегка спустился и вытянул шею. Уши его развернулись. Стало быть, и ему любопытно. Иногда Глебу казалось, что понимает найденыш куда больше, нежели пытается показать.

   - Впрочем, эту ошибку легко было бы исправить, если бы вы не спешили так в своей ненависти. Вам следовало перекрыть силовые потоки. Отметить точки первичного угасания. Вычленить нестабильные сектора и на основе анализа их, выявить ошибку. Исправить ее. Попробовать вновь. А ваша попытка удержать рассыпающееся проклятье, вливая в него дополнительную энергию, ведет лишь к тому, что вы потеряете контроль над собственной силой. Это чревато стихийным выбросом, который повредит всем, кто находится рядом с вами, а затем откатом ударит по вам же. Итогом может быть как временная потеря трудоспособности, так и полное выгорание. Я уже не говорю о таких мелочах, как помутнение разума, разрывы кровеносных сосудов и прочие физические… проблемы.

   Калевой окончательно притих.

   - Именно поэтому работа со сложными проклятьями проходит под наблюдением наставника. И на специально оборудованном для того полигоне.

   …который придется оборудовать куда раньше, чем Глеб предполагал. Мальчишка слушал. Но надолго ли его хватит?

   Силен.

   Честолюбив.

   И наивно полагает, будто с пары десятков книг достаточно, чтобы стать мастером.

   - Что ж, я вижу, вы осознали глубину вашей ошибки, - Глеб разжал руку, и Богдан буркнул:

   - Осознал.

   - И готовы извиниться перед товарищем?

   Взгляд, которым наградили товарища, подтверждал: полигон нужен.

   Очень нужен. Иначе пострадают не только розы.

   - Я… мне очень жаль, - пробормотал Богдан, глядя куда-то в сторону.

   - На печеньку, - Арвис свесился с крыши и вытянул руку с зажатой в ней печенькой. Та была слегка обгрызена, несколько покрошена, но все равно жест этот до глубины души удивил Глеба.

   А вот Калевой не понял.

   - Сам жри…

   Арвис кивнул и сунул печеньку за щеку.

   …завтрак почти получился. Во всяком случае, каша не пригорела, хлеб был свеж, а чай походил на чай, а не на темную бурду.

   Правда Адель выглядела недовольной. Но… Глебу было плевать на чужое не довольство.

   Первые девушки появились на Березовой улочке ближе к вечеру. Они прогуливались парами, хотя в городе имелись улочки другие, куда более подходящие для вечернего променада. Но нет же… платьица в клеточку.

   Платьица в горох.

   Пышные юбки, подчеркивающие тонкую талию.

   Широкие, по моде, пояса, завязанные непременно хитрым бантом. Чулочки.

   Туфельки.

   И шляпки с непременной вуалеткой. А под ними – обязательные локоны. Яркие помады. Духи, запах которых ощущался, казалось, даже с той стороны улицы. И главное, голоса. Звонкие. Веселые… раздражающие. И раздражение это внезапное было тем удивительно, что девушки, если разобраться, не совершали ничего незаконного или постыдного. Они просто… были.

   Там.

   На улице.

   Они останавливались у кружевной ограды господина Кляйстена, известного в часовщика. Любовались скворечниками пожилой четы Духновых. Беседовали… и жили.

   Жили!

   У них у всех было будущее, Анна же… она вдруг явственно ощутила свою чуждость этому миру, будто проклятье, очнувшись, оплело ее.

   …к чему сопротивляться? К чему цепляться за призрачную надежду, которая и существует-то исключительно в воображении Анны? К чему вовсе ей жизнь, если Анна этой жизни сторонится, привычно затворяясь воротами сада.

   - Ах, ты посмотри, какие розы! – воскликнул кто-то. И радостный голос этот резанул по нервам, заставив закрыть уши. – Нет, просто прелесть! Я таких даже у маменьки не видела.

   - Не удивительно. Твоя маменька вряд ли потратит на розы сто рублей.

   - Сколько?

   - Сто. Я в каталоге видела. Папеньку садовник очень уговаривал, мол, чудеснейший сорт…

   …сорт получился и вправду весьма многообещающим. Анна скрестила большую «Амаранту» с клеевской старой «Королевой», а получившийся гибрид закрепила кроссом на дикую белую, от которой он взял неприхотливость и устойчивость ко многим природным болезням.

   - Да быть того не может…

   …на позапрошлогодней выставке цветущий на штамбе куст получил заслуженную награду, а с ней и право на собственное имя.

   Прелестница.

   Анну уговаривали взять иное, куда более впечатляющее, чтобы всенепременно с короной, ибо корона однозначно делает продажи, но…

   …на продажи ей было плевать. И пусть спрос на «Прелестницу» оказался куда больше, нежели Анна предполагала – подкупали людей огромные цветы с едва заметным голубым отливом и ненавязчивым ароматом – но заниматься лишь ею было скучно.

   Анна передала поверенному с десяток кустов – у него найдется, кого занять черенкованием – и на том остановилась. Сейчас ей хотелось вывести сорт темный, желательно вовсе черный, но пока получались лишь разные оттенки вишневого. Некоторые кроссы были весьма хороши, но не настолько, чтобы выставляться.

   …правда, пару она все ж передала.

   Пусть будут.

   - Говоря по правде, я удивлена, что в этой глуши… стань так.

   - Зачем?

   - Папенька, конечно, не разрешил тратиться, но… если взять черенок…

   - Он у вас не приживется, - Анна терпеть не могла, когда кто-то пытался навредить ее растениям. – Если, конечно, ваш папенька не маг жизни с моей специализацией. Но будь оно так, я бы знала.

   Девицы смутились.

   Слегка.

   - Извините, - проговорила высокая брюнетка. В гладких волосах, уложенных по моде волной, поблескивали алые прядки, в тон платью. – Мы не предполагали, что здесь кто-то есть…

   В руках она держала сумочку.

   И книгу.

   И Анну разглядывала… с интересом.

   - А вы тут служите?

   - Я тут живу, - Анне подумалось, что она, должно быть, и вправду выглядит несколько неправильно. Вместо платья – брюки, и не женские клеш, которые общество скрепя сердце все ж согласилось принять, но обыкновенные, узкие, украшенные, единственно, шестью перламутровыми пуговицами. К ним – светлая рубашка с пышными рукавами, которые Анна по привычке закатала.

   Узкий жилет.

   И поверх него старый фартук.

   Перчатки, пропитанные каучуком – а в других с плетехвостом не поработаешь, мигом шкура слезет – и чересчур уж короткие волосы.

   Что поделать, сыплются.

   Анна знала, что стрижка ей не идет, пусть делал ее отличный мастер, но несмотря на все старания гляделась она жалкою.

   - Надо же… - задумчиво произнесла брюнетка, а ее подружка, светловолосая, но отличная разве что цветом платья и помады, отступила в тень.

   - А… вы не хотите дом продать? – эта девушка была настроена куда более практично.

   - Нет.

   - Подумайте, папенька даст вам хорошую цену…

   - Светлана!

   - Что? Или хотя бы сдать… на месяцок. Я даже обещаю поливать ваши розы.

   Наверное, нормальный человек разозлился бы, Анна же… розы… поливать… если бы здесь были только розы. Небось, с ними сладить несложно, даже с тем кустом, который то и дело выдавал полупрозрачные, будто стеклянные цветы, но поймать и закрепить изменение у Анны никак не выходило. Но что они будут делать с тем же плетехвостом, который Анна высадила второй линией? Вместе с плющом будут смотреться интересно, особенно по осени, когда тяжелые листья выцветут до бледно-розового оттенка.

   И сам плющ, пока не приживется, капризен. А как приживется, то другая беда: поди-ка попробуй, не позволь ему самовольно расползтись по саду.

   …оранжерея.

   …и коллекция крохотных суккулентов, которая нашла свое место в комнате, что некогда считалась гостевой. Зачем она, если гостей Анна не принимает.

   - Нет, - Анна покачала головой. При всем своем старании девица не справится, да и сомнительно, что старание это будет. – И вам лучше уйти.

   Светлана хмыкнула.

   - Зря вы так… но хоть квартирантку возьмете?

   - Не возьму.

   - Что, сами думаете познакомиться? – она явно не привычна была к отказам, оттого и разозлилась, и, не умея с этой злостью совладать, поспешила выплеснуть ее на Анну. – Так вы чересчур уж староваты, ко всему хромаете. Кому нужна хромая жена?

   - Ваша правда, никому… - этот мягкий голос заставил блондиночку ойкнуть, а Светлану замереть. – Но еще меньше нужна жена, не обладающая такой малостью, как такт и хорошее воспитание, я уж не говорю про совесть. Совесть, как понимаю, в нынешнем мире роскошь.

   Анна почувствовала, как полыхнули щеки, и хотела было закрыть их ладонями, но вовремя – слава Сестрам – вспомнила о перчатках. Было бы потом… красавица с облезшей кожей.

   - Простите, - брюнетка, как ни странно, ничуть не смутилась. – Мы не были представлены.

   - Не были, - согласился Глеб. – Глеб. Белов.

   - Светлана Таржицая, - брюнетка протянула руку, но та повисла в воздухе. Неловкий момент, и Глеб явно не собирался скрадывать неловкость.

   Рука упала.

   А Таржицкая… уж не та ли Таржицкая, которая является единственной и горячо любимою дочерью градоправителя, весьма себе пожилого графа Таржицкого, некогда сделавшего имя в боях при Тарчме, за что и жалованного орденом Полярной звезды?

   Впрочем… какая разница.

   - А это Татьяна. Венедеева…

   И опять же, звучная фамилия. Венедеевы орденов не имели, зато имели несколько заводов и пеньковую фабрику, которую за последние десять лет дважды расширяли.

   - Мы вместе учимся. В Академии…

   Об Анне будто бы и забыли.

   Хорошо.

   Она не любила внимания, а перчатки стоило снять, пока ненароком и вправду лица не коснулась. Все же отвратительно, когда тебя отвлекают от работы.

   - Маг жизни… третий уровень с потенциальным выходом на второй. А вот Светочка уже на втором, но ей прочат великое будущее… она целитель.

   - А вы?

   - А я… я так, с землей работаю, наивысшее сродство, хотя и тоска смертная. Цветочки, корешечки… порой выть готова, но что не сделаешь, чтобы папеньку порадовать.

   Тоска?

   Земля отозвалась, ей тончайший слой каучука и не преграда вовсе. Смертная? Эта девочка о смерти ничего-то не знает, как не знает и о жизни.

   …корешочки…

   Корешочки расплелись, хотя и норовили ухватить за пальцы.

   - Не шали, - прошептала Анна, и плетехвост успокоился. Он позволил освободить себя от тесного горшка – еще немного и перерос бы окончательно – и поставить в заранее выкопанную ямку, на дно которой Анна бросила рыбьи головы.

   Оценит.

   Она осторожно укрыла корни рыхлой землей. И погладила лист, делясь силой. Саженца всего три, но плетехвост растет быстро, и силу темную жалует. А силы на той стороне, как Анна подозревала, скопилось изрядно. Это был последний из саженцев, и Анна сняла-таки перчатки, положив их на стул. А после, вцепившись в этот самый стул, попробовала встать.

   У нее получилось.

   Почти.

   Стул вдруг покачнулся, и Анна, утратив равновесие, стала заваливаться. Упасть ей не позволили.

   - Осторожнее, - с легким упреком в голосе произнес Глеб.

   И когда вошел?

   И как… и неудобно получилось. Настолько неудобно, что Анна покраснела.

   - Спасибо, - тихо сказала она, цепляясь за руку.

   Серая ткань пиджака оказалась жесткой, а сама рука – твердой. Ее подняли. И подали трость. И слегка склонили голову, показывая, что благодарность принята.

   - Вы…

   - Калитка была открыта. Все хорошо?

   - Все замечательно, - Анна оперлась на трость.

   Она разглядывала гостя, отметив, что за прошедшие несколько дней Глеб мало изменился. Правда, костюм несколько измят, а на манжете виднеется темное пятнышко, то ли крови, то ли грязи. Галстук к рубашке не подходит, а пара серег в ухе, пожалуй, выбиваются из мирного, даже степенного образа.

   - Эти девушки вас не обидели?

   - Меня сложно обидеть. Тем более малознакомым девушкам.

   Какой-то странный разговор. Но у Анны вообще с разговорами сложно. И с людьми. С растениями вот куда как проще.

   - Это же плетехвост, не ошибаюсь? – Глеб указал на черенки, уже выпустившие плети боковых побегов. – Он ведь ядовит?

   - Ядовит.

   - И вы…

   - Надеваю перчатки.

   - Но все равно… это как-то… женщины обычно розы разводят.

   - Розы у меня тоже есть.

   - А еще венейский плетехвост и плющ, как вижу… и вон там, в уголке, если не ошибаюсь, арвия благородная? Я ее только раз живьем видел.

   Арвию Анне привезли из Султаната, ответным подарком от многоуважаемого аль-хаяши Им Сумра, с которым она имела удовольствие познакомиться на третьей международной выставке цветов. Кажется, тогда они поспорили о возможности вырастить сумашайский камнелист в искусственных условиях.

   Мудрый человек.

   Только нервный немного. И арвию прислал, как обещал, а с нею – чудесный сапфировый браслет с парой камней жизни.

   Жаль, не помогут.

   - Она.

   - Мне казалось, что вне Султаната ее вообще нет…

   - У меня есть.

   - А в императорском ботаническом саду нет, - почему-то это прозвучало почти обвинением. Но Анна лишь пожала плечами: императорский ботанический сад скоро получит ее оранжерею вместе со всеми обитателями и скромными записками.

   Кто еще сумеет позаботиться о растениях, когда Аггы не станет?

   …арвия, аккуратное деревце с серебристой корой, покачала бледными листочками, словно укоряя за неправильные мысли.

   Она привязалась к Анне.

   Она узнавала Анну среди иных людей. Она радовалась ей и делилась, что радостью, что силой. Пройдет еще каких-то пять лет, и арвия, быть может, зацветет.

   А там и плоды завяжутся.

   Крупные, сизоватые, покрытые плотной пушистой оболочкой. На вкус они будут невыносимо кислы, но сок их пригодится целителям.

   - В императорском ботаническом саду многого нет, - Анна погладила лист, ощутив легкий отклик. – Вас заинтересовала моя коллекция?

   Глеб, присев на корточки, разглядывал плетехвост, который спешил расти.

   Солнце.

   Вода.

   Сила, до которой он дотянулся. Что еще нужно? Уже завтра ограду оплетут мясистые розовые побеги, на которых чуть позже проклюнутся листья. И плющ поспешит по ним, цепляясь и одновременно укрывая собственной глянцевой листвой.

   - И это тоже… но вообще-то я пришел принести извинения.

   - За что?

   - За поведение моих… гм, подопечных. Знаю, к вам забрался Арвис. Надеюсь, он… ничего не сломал.

   - Нет.

   Мальчик придет еще, если не к Анне, то к ледяным лилиям точно. Анне не жаль. Пускай себе. Сегодня она испечет новое печенье, с сыром и кунжутом. Почему-то показалось, что оценят.

   - Он… весьма специфический молодой человек, - Глеб поднялся и руки за спину спрятал. И правильно, плетехвост в активной фазе весьма надоедлив. А этот будет расти до заката, быть может, и ночью. И пусть к забору тянется, а не к постороннему мастеру Смерти. – Порой он сам не понимает, что говорит. Его речь… словарный запас… является естественным результатом предыдущей его жизни.

   - Откуда он? И… хотите ледяного чаю?

   Ей показалось, Глеб откажется, но он кивнул и сказал:

   - Хочу. А если и к чаю что найдется, то тоже не откажусь.

   Что ж, почему бы и нет.

   У нее нашлись маленькие булочки из местной пекарни, ветчина и козий сыр, который Анна любила сам по себе, без булок и масла, чем донельзя возмущала Марьяну. Та, и без того полагавшая, что странностей в хозяйке куда больше, нежели это можно сносить молча, постоянно ворчала.

   К ворчанию Анна привыкла давно.

   И с Марьяной смирилась. Изо всех, кого ей случалось нанимать, Марьяна была самой неназойливой. А ворчение… пускай.

ГЛАВА 7

…в этом доме было уютно.

   И дело отнюдь не в светлых стенах, и не в террасе, где стояли стол и стулья. Не в простой скатерти и даже не в булочках, остро пахнущих чесноком.

   Дело было в самом месте.

   Странном.

   Да, Глеб знал, что женщины любят цветы, но… не настолько же! Растения были везде. В длинных кадках, наполненных мелкими камнями, в высоких вазонах, куда умещались уже почти дерева, в крохотных, с мизинец, горшочках, что стояли на полочках, вытеснив обычные для таких мест фарфоровые статуэтки. Растения вились, оплетая и столбы, на которых лежала крыша, и решетку террасы. Они расстилались разноцветными коврами листьев и спешили заселить все поверхности.

   Но… это не раздражало.

   Напротив, она, бледная женщина со светлыми волосами, смотрелась естественной частью этого живого мира… пожалуй, довольно нечеловеческой частью.

   Куда более нечеловеческой, чем Арвис.

   Глеб помог поднять поднос.

   И расставил чашки.

   Принял высокий заварочный чайник. И сам наполнил чашки ароматным, куда более ароматным, нежели в столичной чайной, напитком.

   - С липовым цветом и мятой, - пояснила Анна, устраиваясь напротив. – Надеюсь, вы не возражаете?

   - Ничуть.

   - Рекомендую добавить гречишный мед, если любите сладкое. Сахар убивает вкус.

   Гудели пчелы, но где-то далеко, и гул этот не вызывал страха, хотя стыдно признаться, но пчел Глеб побаивался. Чай был терпким и сладковатым сам по себе, мятные ноты – легкими. А липа… липа – это всегда липа.

   - Арвис… он ведь из радужного народа, верно?

   - Исшхас, - согласился Глеб. – Так они себя называют. Но в нем лишь половина крови, а как такое получилось… не буду лгать, что знаю. Предположу.

   Небо было светлым.

   Солнце – ярким.

   Женщина молчала, ожидая продолжения истории, которая станет своеобразной платой за чай и несколько минут покоя.

   - У исшхас есть обычай. Они отпускают молодняк гулять по миру, полагая, что тем стоит удовлетворить свое любопытство, а заодно узнать, что и вне холмов есть жизнь. Молодые отличаются от стариков. Они гибче. Куда лояльней к людям. И порой ищут странного… к примеру, связываются с человеческими женщинами. Реже – с мужчинами…

   …та деревушка называлась Малые Козлики. И забавно, что козлов в ней не было, не считая, разве что, двуногих.

   Обыкновенная.

   Приткнувшаяся меж двух речушек, подпертая с одной стороны лесом, она жила себе своей неторопливой жизнью, в которое время, казалось, вовсе отсутствовало. Здесь менялись дни и сезоны, но… не люди. Да, кто-то появлялся на свет, кто-то умирал, однако что это меняло?

   Нет, деревня не была бедной.

   Беленые стены домов. Соломенные крыши, а местами и дранкой крытые. Просторные дворы и скот, который здесь ценили куда больше людей.

   Тогда еще на подходе Глеба поразили местные коровы – невысокие, но какие-то до того ладные, что взгляд не отвести. Их шкуры цвета темной меди лоснились. Белые рога были круты и остры с виду, а глаза полны печали.

   …будто знали.

   Его напоили молоком. Просто так, ибо путников положено встречать, ведь всяк знает, что, с идущим по дороге и милость Господня, а уж какая, так то от хозяина зависит.

   И потому от монетки отказались.

   Мол, так оно не по обычаю.

   Почему Глеб решил остановиться в той деревеньке? Сложно сказать. Может, и вправду притомился, все ж от Збесского кряжа путь был долог. Может, решил дать отдых коню. А может, и вправду Господь, с которым у Глеба отношения не складывались, привел. В нем весьма скоро опознали мага, но не обрадовались, только староста, крепкий еще мужчина с окладистой бородой, вежливо попросил от коров держаться. А то ж мало ли, вдруг молоко закиснет. Взамен он пригласил Глеба в свой дом.

   А что, дом был хорош.

   Каменный.

   Крылечко резное. Ставни расписные. Лавки. Кудель, которую мучила меланхоличного вида девица, то ли дочка, то ли одна из невесток. В доме было людно, шумно и, несмотря на окна, чадно. И Глеб попросился в сарай.

   Он все одно к дороге привык.

   Да и лето на дворе.

   Солнце припекает. В сарае-то, на душистом сене, совсем иначе спаться будет, чем в духоте дома. А взамен он заговорит пару камней от шукш. Нечисть мелкая, для людей неопасная, а вот от курятника ее отвадить непросто.

   На том и сговорились.

   В первую ночь Глеб просто спал. И спалось хорошо. Он помнит, что видел что-то чудесное, пахнущее молоком и творогом, который принесли поутру. Жирный, рассыпчатый, щедро приправленный сметаной и медом, тот был сладок. И пожалуй, Глеб согласился, что лучшего завтрака и пожелать нельзя.

   - Они не знали, ни кем он был, ни к какому племени принадлежал, - про тот творог рассказывать было не уместно, как и про тоненький вой, который разбудил его посреди ночи.

   Тогда Глебу почудилось, что воет пересмешник, который любит притворяться ребенком. Вдруг да дрогнет бабье сердце, и жалость затмит разум…

   …пересмешника следовало изничтожить.

   И Глеб поднялся.

   Он с немалым трудом избавился от сна, где все так же сладко пахло молоком и сеном. Он выбрался из копны, смахнул тяжелый тулуп, выданный ему вместо одеяла.

   - Да и только смог добиться, что чужак… думаю, они его даже не видели, кроме дочки старосты. Она родилась красивой, но… как бы выразиться, не особо умной.

   …пустота в глазах.

   Удивление. И рот приоткрытый, будто она точно знает, что ничего не знает. И главное, не притворялась.

   - Ее поставили пасти коров. Чем она зацепила исшхас, вряд ли получится узнать. Подозреваю, всему виной любопытство. Связь их была недолгой. И он ушел раньше, чем узнал о беременности. В общем, от плода бы избавились…

   …если бы не коровы.

   Те самые медношкурые коровы с белыми, будто из мрамора выточенными, рогами.

   - Исшхас по своему обычаю оставляют подарки. Вот и этот… я не понял, что именно он сделал. У Исшхас совсем иная сила, но коровы изменились. Точнее девушка их изменяла. Поэтому ее и не рискнули тронуть…

   …вой то обрывался, то вновь растекался песней по деревне, заставляя нервничать собак. А Глеб все не мог обнаружить, откуда же он доносится.

   Но скрипнула дверь.

   И на пороге появился староста.

   - А ну цыц, оглашенный! – рявкнул он кому-то.

   …вряд ли пересмешнику. Того и здоровые мужики опасаются, потому как тварь, пусть и невелика, но юрка и коварна, а уж когти ее острее косы будут. Взмахнет рученькой и вскроет горло.

   Вой прервался ненадолго, а после зазвенел с новой силой.

   - Тихо, сучье семя! А то разбудишь сейчас… - староста хлестанул кнутом. – Я с тебя тогда шкуру сыму…

   Вой звенел.

   - Ах ты ж…

   - Идем, Костень, - на пороге появилась старостиха, женщина крупная, степенная. В белой ночной рубахе до пят она походила на призрака. – Идем, а то и вправду разбудишь.

   - Так ведь…

   - Сам знаешь, на нашем сене так спится, что ни один… - договаривала она уже шепотом, и Глеб напрягся. Как-то вот… не любил он этаких сюрпризов. – А ты орешь.

   Добавила это женщина с упреком.

   - Он же ж не со зла. Голодный. Небось, днем не покормили, да и вечером запамятовал?

   Крякнул староста.

   - И воды опять же… сейчас я ему плесну чего, пусть поест, бедолажный…

   Глеб сотворил полог.

   Уж очень интересно стало ему, кого там собралась кормить старостиха. Он умел ходить беззвучно, к шишиге подбираться доводилось, что уж говорить о немолодой женщине. Та долго возилась в сенях, перебирая горшки, бормоча что-то под нос, то ли супруга ругая, то ли того, воющего.

   Наконец, плеснув из горшка в ведерко, она подхватила его и пошла. Она минула дом, и сарай, где обретались коровы, обошла махонький, но вполне себе крепкий с виду курятник, чтобы остановиться у зарослей малины.

   - Ишь, поперла, - пробурчала, раздвигая колючие ветки. И Глеб шагнул следом.

   В малине имелась тропинка, которая вывела к старой груше. А уж у корней ее Глеб и увидел решетку.

   - Иду, иду… не ори так, - женщина остановилась и, опустившись на карачки, принялась развязывать веревку. – Что за напасть на нашу голову… да кабы не коровушки… кормилицы наши…

   Из ямы несло тьмой.

   А еще болью, гнилью и характерной вонью отхожего места.

   - Фу, завтра соломки принесу…

   - Кому? – поинтересовался Глеб, и женщина ойкнула, схватилась за сердце. Она охнула, покачнулась было, но упасть Глеб не позволил. Подхватил под ручку и предложил: - Сама расскажешь или как?

   - К тому времени, как интересное положение девушки стало заметно, скот уже в достаточной мере переменился, чтобы гулящую не побили камнями. В деревнях живы некоторые суеверия.

   …так, господин магик, она же ж с лесным человеком спуталася, - староста разводил руками и недовольно поглядывал на жену, будто именно ее полагая виноватой во всех нынешних бедах. – А они только и радые отродье свое честным людям подбросить.

   Отродье сидело на цепи.

   Оно было тощим.

   Грязным.

   И злым.

   Оно скалилось одинаково, что на Глеба, что на старосту, признавая лишь старостиху с ее котелками. Оно ело из корытца, шумно чавкая и запихивая обеими руками варево из картофельных очисток и каши, щедро заправленное сывороткой.

   …а еще оно было темным.

   - Мы ж его честь по чести в лес носили, на три ночи. Так не забрали же ж, - староста чесал бороду, а Глеб пытался понять, что ему с полукровкой делать. Оставлять было нельзя, дар давно уже очнулся и перешел в активную фазу. Чудо просто, что малец никого не угробил. – Мы б его того, да… тогда ж что с коровками станется? Коровки-то больно ладные… а молоко-то, молоко… мед, а не молоко…

   Анна слушала внимательно. Она подперла щеку рукой, и солнце коснулось бледной ее кожи, сделав ее будто прозрачной.

   Над ее волосами плясали пылинки.

   А неведомое растение с толстыми мясистыми листьями точно опустилось ниже, пытаясь коснуться этих волос.

   - Они побоялись избавиться от мальчишки. Но и принять его не приняли. Будь он человеком, да… поговорили б люди, но и только. А вот ту, что с нелюдью спуталась, и камнями закидать могли.

   …так же ж дочка… единственная… как же ж… мы же ж… свадебку в том годе… вона, дом тут поставили… коровок дали…

   …не из жалости.

   Из того же нежелания упускать ту, кому посчастливилось – или напротив? – получить дар.

   - Сельчанам сказали, что дитё родилось мертвым. В деревнях такое бывает. Там порой… не любят ненужный приплод, - это признание далось нелегко. – А мальчонку сперва растили в доме, с поросятами, а там уже в яму посадили.

   - И что вы сделали?

   - Ничего.

   Глеб отставил кружку.

   Он… мог бы устроить процесс. Скандальный. Показательный. И староста со старостихой отправились бы на каторгу. А с ними и дочь, и вся деревня недолго простояла бы.

   Но разве стало бы кому от этого легче?

   - Написал доклад в Министерство образования. Но это скорее для очистки совести. Мальчишку забрал… им повезло. У него стала открываться сила. Думаю пара недель и то, что Арвис не мог сказать, он бы сделал. Для проклятья слова не нужны, достаточно желания, идущего от сердца.

   …его пришлось отмывать.

   Арвис упирался и верещал, не желая заходить в баню. А после, когда Глеб сам надраивал его тягучим дегтярным мылом, просто выл.

   Одежду срывал.

   Передвигался на четвереньках и был момент, когда Глеб подумал, что вряд ли из полукровки что-то получится.

   - Он со мной два года. Прогресс очевиден, но… с речью у него по-прежнему сложно.

   Анна молчала.

   Смотрела на чашку и молчала. Думала? О чем? О том ли, что назойливое растение все же коснулось волос, легло, выпустив тонкие усики, зацепившись за тонкие же пряди.

   - А с ишхасс вы пытались связаться? – она подняла руку и с легкостью отцепила лиану. – Насколько я знаю, они дорожат своей кровью.

   - Пытались. Я трижды отправлял запрос, но… возможно, дело в том, что парень темный, а эта сила противна сути ишхасс… хотя в кого тогда? Не знаю. Позволите ваш амулет?

   Она молча сняла с шеи.

   Протянула.

   Замерла, наблюдая с интересом.

   Что ж, за пару дней проклятье выпило половину, это неплохо, если подумать… если хорошо подумать… Глеб коснулся пальцами кости выпня, которая сама по себе была лишь отличным проводником, а вот тончайший срез жабьего камня, скрытого внутри, служил накопителем и преобразователем.

   Сила текла легко.

   И лишь что-то, коснувшееся ноги, заставило прерваться на мгновенье. Очередное растение? Да это же… если Глеб не ошибается, а он не ошибается, поскольку платит вот за эти мясистые листья пунцово-красного оттенка по три рубля за штуку…

   Гадючник.

   То есть, у него наверняка было другое название, научное и тяжелое в произношении, но в народе его прозвали гадючником.

   Он и вправду на змею походил.

   Толстые мясистые побеги и крохотные листики, прижатые к ним, будто чешуя.

   - Простите, - Анна, улыбнувшись, дернула плеть. – Он весьма жаден до темной силы, а в активной фазе еще и подвижен. Зато мошек нет. Всех переловил.

   Гадючник не спешил отпускать ногу Глеба. Сила? Почему бы и нет… а на здешнюю коллекцию, пожалуй, стоит взглянуть поближе.

   - Вот, - зарядив амулет силой, Глеб вернул его Анне.

   - Спасибо. Мне… неловко, но я не стану отказываться. Однако мне будет менее неловко, если вы назовете цену, - она поглаживала толстый стебель. – В таком случае, это даст мне повод обращаться к вам… в случае необходимости.

   Цену?

   Отчего бы и нет.

   - А листья у вас есть?

   - Лобрарии красной?

   - Гадючника, - на всякий случай уточнил Глеб.

   - Вам утренние или вечерние?

   - А… в чем разница? – кажется, подобного вопроса от него не ждали. Глеб развел руками: - Я артефактор, как-то все больше с рунами работаю.

   Анна склонила голову, показывая, что приняла объяснение:

   - В рассветных высока концентрация дубильных веществ, они идеальны для кровеостанавливающих мазей, или для составов, которые используют при операциях с плотью. Они замедляют разложение. В то же время в вечерних максимален набор эфирных масел и эфедринов.

   Кажется, Глебу стоило бы заглянуть в учебник по травологии.

   Или…

   - И тех, и других, - решил он. – Если хотя бы с полдюжины будет…

   - Будет, - Анна поднялась. – Идемте.

   Спорить желания не возникло.

   А в доме пахло лесом, свежим сосновым лесом, и еще немного грозой. Травяным лугом, которого коснулось солнце. Запахи эти никак не вязались с обыкновенною, кроме, пожалуй, обилия растений, обстановкой.

   - Вот, - Анна толкнула дубовую дверь. – Моя кладовая. То, что подписано именами, это на заказ. Из остального берите, что нужно…

   Комната была невелика.

   Слева вытянулись полки.

   Справа.

   И впереди, кажется, тоже. А на полках… Глеб взял ближайшую коробку, до половины наполненную белесыми комками, на первый взгляд показавшимися просто кусками камня. Но нет, корневища бледной вечерницы.

   Земляной, кажется, ругался, что достать их почти невозможно.

   Тонкие нити кровохлебки черной.

   И пучки травы, перевязанные лентами. Та же вечерница. Анемоны бледные. Лютик ядовитый и луковичный. Вех… пометка, что полуночный. А на пучке рядом знакомый знак полнолуния.

   …корни.

   И клубни.

   Листья. Побеги. Полупрозрачные склянки. Сухие лепестки в коробках из-под монпансье. И даже куски коры.

   - Осторожно, - предупредила Анна. – То, что в красных коробках, лучше голыми руками не трогать.

   Глеб и не стал.

   Он обвел сокровищницу – и ведь никакой защиты, помимо щеколды! – взглядом. А потом сказал:

   - Знаете, у меня к вам деловое предложение… вы бы не хотели поработать в школе?

ГЛАВА 8

Анна моргнула.

   Он серьезно?

   Нет, ей, безусловно, приятно, что ее кладовую оценили, хотя бы потому что муж полагал все это дело баловством. Да и не он один, - положа руку на сердце, никто-то не относился к увлечению Анны как к чему-то серьезному, стоящему внимания и усилий.

   Цветочки?

   Травки?

   Пускай, чем бы женщина ни занималась, лишь бы в мужские дела не лезла. Нет, тогда Анна услышала то, что не предназначалось для ее ушей, и все одно было больно.

   Обидно.

   И обида, как оказывается, никуда не делась. А может, ей просто хотелось одобрения?

   - Конечно, школы пока нет, но к сентябрю появится, - меж тем продолжил Глеб. – Мы уже занялись реконструкцией. Учеников немного, но, надеюсь, со временем станет больше.

   Глеб крутил в руках коробку с клубнями веретеницы, будто не находил в себе сил расстаться с ними. Впрочем… пусть забирает. Все одно через месяц надо нынешнюю популяцию рассаживать, а разрастаться ей некуда, вот и придется часть клубней убрать на хранение.

   - Мальчики, сами понимаете, специфические. Но обидеть вас мы не позволим.

   - Вы… уверены?

   В школу?

   И ладно бы обыкновенную, но для магов… и лестно, и все же вряд ли у Анны получится.

   - Я не уверена… я ведь… у меня и диплома-то нет.

   Глеб, кажется, удивился.

   И коробку с явным сожалением на полку вернул.

   - Почему нет?

   - Есть, но с курсов… два года… в основном нас учили правильно сочетать букеты и погружать цветы в сон, чтобы стояли дольше. А с университетом как-то… не срослось.

   …сперва денег не хватало, потому что дар у Анны слишком слабый, чтобы рассчитывать на стипендию, да и учеба Никанора забирает все его время.

   Кто тогда работать будет?

   Потом же, когда деньги появились… то зачем? И разве охота ей, взрослой состоявшейся женщине, садиться за парту? Тем паче, что с состоянием дар не усилился, работать… к чему работать, когда и так неплохо?

   - То есть, - Глеб очертил полукруг. – Все это вы… сами?

   - Мне было интересно.

   …все началось с той самой оранжереи, которая, следовало признать, была убежищем. Тихим местом, в котором Анне не нужно было притворяться женой того самого Лазовицкого. От нее никто не требовал блистать или хотя бы соответствовать.

   Зато были первые орхидеи, купленные мужем по случаю.

   …и махонькая коробочка с семенами придорожной пыльницы. Ее Анна приобрела у старухи, которая продавала травы. И сказала:

   - Все одно не вырастет. Ей свобода нужна.

   Выросла.

   Пусть и три чахлых ростка из более чем полусотни, и два погибло, пока Анна поняла, что им нужно.

   - Что ж… - Глеб почесал переносицу. – Я не думаю, что отсутствие диплома так уж важно… вы знаете и умеете то, что не знают и не умеют другие. Это имеет значение. А бумажки… надо будет, сам вам выпишу. Просто подумайте над моим предложением.

   Анна думала.

   Нет, она не собиралась. Она… у нее своя жизнь. Тихая. Устоявшаяся. Ей немного осталось, что бы там ни говорили целители. И что плохого, если оставшееся время она не захочет тратить на какую-то там школу, где… зачем мастерам Смерти травы?

   Глеб, верно, догадался о ее сомнениях, и тихо произнес:

   - Взамен я попробую разобраться с вашим проклятьем.

   Земляной сидел за столом, на этот самый стол закинув ноги, и разбирал приглашения. Горка конвертиков на серебряном подносе пахла духами.

   Многими.

   Сразу.

   И Земляной, выудив очередное письмецо, подносил его к носу, принюхивался и морщился. Затем взмахивал ножом, правда, не для бумаг, а собственным ритуальным, и освобождал очередную визитную карточку.

   - А ты популярен, друг мой, - сказал он, помахав перед носом белым прямоугольником, на котором поблескивали золотом завитушки. – Семь приглашений к ужину, два – на театральную премьеру…

   - Здесь театр есть?

   - А то… два года уж как построен. И труппа, уверяю, мало хуже столичной. Княгиня Соболева значится большой любительницей этого дела. А старая карга, надо признать, весьма переборчива.

   Карточка отправилась в пузатую урну для праха, уже наполовину заполненную другими карточками.

   - Что-то важное?

   - Ужин, - Земляной убрал ноги. – Ужин, который ты пропустил, был важен. Твоя Аделечка, конечно, вся извелась, но похоже осознала, где ее место. И ужин не испоганила, да… подавали карпа, запеченного с картофелем. Соус… великолепен. Я впервые объелся.

   Он похлопал себя по впалому животу.

   - Извини, тебе не оставили, потому как шляешься невесть где, а мы тут голодные сидим.

   - Я весть где шляюсь, - возразил Глеб, впрочем, пропущенный ужин оставил его равнодушным, тем более у Анны он перекусил, а на кухне, глядишь, и сыщется кусок хлеба, если повезет, то и масло к нему. Надо только подождать, чтобы Адель убралась.

   Упрямство девицы вызывало невольное уважение. Правда, не такое, чтобы и вправду сближаться с ней. Хватит и того, что Глеб вежлив. И будет вежлив, пока девица соблюдает договорю

   - И как соседка? – поинтересовался Земляной. - Жива?

   - Мы должны снять проклятье.

   - Да? – Земляной приподнял бровь. – Она настолько хорошенькая?

   - Нет.

   - Богата?

   - Понятия не имею.

   Состоятельной особой Анна не выглядела. С другой стороны, содержимое ее оранжереи… небольшой, те, что принадлежат Императорскому ботаническому саду куда как больше, но… там точно нет и третьей части растений, которые собрала Анна.

   - Тогда откуда такой самоубийственный альтруизм?

   В урну отправилась очередная визитная карточка, на сей раз вызывающего угольного цвета, аккурат по последней столичной моде.

   - Оттуда, - Глеб протянул коробку, которую собрала Анна. – Взгляни.

   Нераспечатанные конверты – а ведь придется возиться, рассылать визитки, отвечать, тратить время на то, что в обществе принято называть вежливостью – отправились на пол.

   Земляной приподнял крышку.

   Вытащил сверток.

   Развернул.

   И замер.

   - Это же…

   - Вечерница. К слову, у нее коробка таких клубней.

   На лице друга и партнера появилось то самое выражение нежности, которое случалось во время недолгих, но доволи-таки частых влюбленностей.

   - Моя ж ты…

   В следующем свертке оказались листья.

   - Кровянка красная… ты знаешь, сколько это стоит? А здесь… тонконог сизый? И говоришь, у нее еще есть?

   - Целая кладовая.

   Земляной бережно раскрывал сверток, совал длинный нос, вздыхал и убирал обратно.

   - Слушай… а может, ты на ней женишься? – он поднес к губам нечто, похожее на ком то ли пуха, то ли белой пыли. – Она умрет и завещает нам все…

   - А может лучше мы снимем проклятье и оставим ее при школе? Вместе с оранжереей, в которой все это растет.

   - Вечерница не растет в оранжереях.

   - В обыкновенных, может, и не растет, а вот у Анны вполне себя неплохо чувствует. Зацветать вот будет.

   - Зацветать? – Земляной встрепенулся. – Серьезно? Когда?

   - Понятия не имею.

   Блеск в глазах Алексашки несколько настораживал.

   - Это же… - он вскочил, но пух свой не выронил, напротив, держал в сложенных горстью ладонях, бережно баюкая. – Это же… ты не понимаешь… пыльца вечерницы… она зацветает через пять лет в лучшем случае… и если снять пыльцу, то…

   - Пыльца там тоже была. Кажется. Не уверен.

   - И ты не взял?!

   - Я ж не знал, что она тебе нужна…

   - Двоечником был, двоечником остался, - пух вернулся в коробку, а Земляной вытер руки о штаны. – Значит так, завтра ведешь и знакомишь меня с этой… чудесной женщиной, а дальше мы вместе думаем. Думаем, думаем, глядишь, чего-нибудь надумаем. А нет… будем напрягать старика.

   - Полагаешь…

   Алексашка нежно погладил коробку, которая, надо полагать, весьма скоро окажется в лаборатории, в старом шкафу, на двери которого Земляной навесил пару щитов и амбарный замок в слабой надежде уберечь сокровища от подопечных.

   Выражение лица его, весьма живое, сделалось отчетливо тоскливым.

   - Я постараюсь сам, конечно, но… дед хоть и дерьмо редкостное, но лучший в этом деле…

   - А ты?

   - А я… ты же помнишь. Бездельник. Бездарь… что там еще? Я даже не уверен, что он отзовется. Хотя… зависит от того, что там за проклятье. Любопытство у деда всегда было сильнее гордости…

   …Анне не спалось.

   Подобное и прежде случалось, и тогда она выбирала из череды склянок ту, которая с узким горлышком и сургучной печатью. Отсчитывала семь капель терпкого травяного настоя, растворяла их в молоке, глядя, как приобретает оно характерный голубой оттенок.

   Пила. Закусывала горечь медом.

   И возвращалась в постель.

   Снотворное дарило яркие сны и порой возникало даже искушение прибегнуть к нему просто так, ради самих снов, но Анна держалась.

   Сегодня она, покачав на ладони пузырек – оставалось больше половины – вернула его на место.

   …проклятье не снять.

   Ей обещают, но Анна точно знает, что его не снять. Снова будет боль. И мучительное восстановление, только вместе с телом вернется и тьма. И прорастет в очередной раз. Который? Она не знала. Бросила считать после дюжины…

   Так зачем себя мучить?

   Или… ей интересно?

   Школа.

   Дети.

   Своих у нее никогда не будет, а эти… полукровка, который понравился снежным лилиям. И тот, другой, слегка застенчивый, но явно гордящийся собственной силой. Он старательно держался по-взрослому, только от этого не переставал быть ребенком.

   Есть и другие…

   …и никто не заставит Анну остаться при школе, если ей не понравится. Зато ей не нужно будет искать накопители с темной силой.

   Она прижалась лбом к холодному стеклу.

   Она… не ответит согласием. Согласие – это обязательства, которые Анна не хотела на себя принимать. Ей не так много осталось, чтобы тратить время на исполнение ненужных обещаний. Она… она всего-навсего попробует.

   …ветер коснулся щеки, будто утешая. Зазвенели едва слышно листья камнелистника, стало быть, еще пару дней и снимать придется, чтобы, налившись тяжестью, не повредили побеги.

   Опять же, можно мальчишек попросить.

   И в оранжерее много работы. Стоит признать, что Анна не успевает. И быть может, давно следовало бы нанять помощницу, но… почему-то мысль о посторонних людях в ее владениях вызывала глубочайшее отторжение.

   Тогда выходит, что соседа она не воспринимает посторонним?

   Как такое…

   …ветер пощекотал шею, скользнул по рукам, обвивая их теплом.

   Завтра.

   Анна подумает обо всем завтра. А сегодня… семь капель, молоко и полчайной ложки меда.

   Сны получились цветными.

   Они появились с самого утра, ее странные соседи.

   - Доброе утро, - Глеб приподнял шляпу, приветствуя Анну и госпожу Верницкую, которая взяла за привычку прогуливаться по улочке, пристально наблюдая за всеми. – Надеюсь, не помешаю…

   От снов осталось ощущение волшебства.

   И робкое ожидание чуда.

   - Хочу представить вам моего друга и соратника. Александр Земляной.

   Еще один мастер Смерти, тьма которого, в отличие от силы Глеба, ощущала остро, болезненно даже. Она не просто окутывала мужчину, она пронизывала все тело его, наполняя, что кости, что плоть. И ему, должно быть, было тяжело.

   Но он улыбался.

   Так легко, искренне, что Анна почти поверила. Вот только ветер, от которого не спрячешься, шепнул:

   - Ложь.

   И Анна согласилась. А еще испытала легкое разочарование: она не любила лжецов, пусть и таких вот, очаровательных.

   Александр раскланялся с госпожой Верницкой, поцеловал обе ее руки, что-то сказал… Анна не услышала. Она смотрела на тьму. Она слышала тьму.

   И Александр понял.

   Его улыбка на мгновенье потускнела, а из глаз выглянула тьма, та самая, живая, любопытная. Кто сказал, что она так уж сильно отличается от людей?

   - Несказанно счастлив быть представленным даме столь безусловно очаровательной… - он поцеловал и руку Анны, легко коснулся губами, но проклятье тотчас ожило. – Простите. Порой… забываюсь. Привычки, они такие. Где бы мы могли поговорить приватно?

   Он не отбросил маску насмешника полностью – ветер знал, что все люди носят маски, только одни привыкают к ним более других – но лишь позволил коснуться края себя, настоящего.

   Не Анне – ветру.

   Ветер, он видит куда больше людей.

   - Прошу. Только… - она поморщилась, пытаясь унять внезапную боль в ноге. Снова левая. Вот уж… не хватала. Ольга Витольдовна смотрит и не собирается упускать ни мгновенья этого спектакля. – Не будете ли вы так любезны…

   Руку подал Глеб.

   - Благодарю.

   Она давно уже не испытывала стыда, прося о помощи. В конце концов, это ведь нормально, каждому может понадобиться…

   …в гостиной было прохладно.

   А стоило закрыться двери, и Глеб подхватил Анну на руки.

   - Куда?

   - Туда давай, - Земляной вытащил кресло. – Вот так. Прошу потерпеть. Это даже хорошо, что оно ожило, нам нужно снять слепок. Сидите смирно.

   Анна сидела.

   Жесткая спинка. У всех кресел в доме жесткая спинка и массивные подлокотники, и сама мебель такова, чтобы на нее можно было опереться.

   - Потерпите, это недолго, - голос Глеба доносился из-за спины. – Земляной у нас один из лучших специалистов по проклятьям.

   - Вообще-то я больше по големам… проклятья – это так, тяжкое наследие прошлого и неисполненные надежды предков. Одного конкретного.

   Он говорил, отвлекая, но Анна не дала себя обмануть. Она замерла, предчувствуя боль. И тьма коснулась висков. Потекла по шее, слизывая холодную испарину. Она просочилась под рубашку, обняла плечи. Она перехватила дыхание и пробралась внутрь, наполнив легкие, словно водой.

   - Дышите, - приказали Анне.

   И она задышала.

   Тьма наново вылепила ее кости, натянув поверх платье из мышц и прикрыв все это полупрозрачною кожей. А руки на голове теперь ощущались как-то отдельно от ее тела.

   - Отлично… совсем немного осталось. Приготовьтесь, я разбужу проклятье. Нужно взглянуть на него поближе. Но будет больно.

   Анна знала.

   Анна умела терпеть боль.

   Ей так казалось.

   И она сделала глубокий вдох. И расслабилась, готовая принять удар. А тьма… тьма ко тьме… в черной-черной комнате черный-черный кот, который не желает даваться в руки. Тьма любит играть, и с Анной тоже. Боль все не приходила, не приходила, и Анна даже подумала, что, возможно, ничего не получилось, когда вдруг вся ее призрачная кожа вскипела.

   А следом и кровь.

   И она хотела закричать, но тьма закрыла рот мягкой лапой. А потом свет и вовсе погас.

ГЛАВА 9

- Что ты… - Глеб успел подхватить тело, которое вдруг съехало набок. И голова повисла на тонкой, чересчур уж тонкой шее. Рот приоткрылся, а из длинного, с весьма характерной аристократической горбинкой носа потекла кровь.

   - Ничего. Так даже лучше.

   Кровь шла и у Земляного.

   Сперва из левой ноздри его выглянула змейка, затем из правой. Он раздраженно махнул рукой, растирая кровь по лицу, и велел.

   - Посади ее как-нибудь и убирайся. Мешаешь. Фонит.

   Глебу хотелось сказать, но…

   Он поправил тело, оперев его о высокую спинку кресла, и отступил. А потом еще отступил. Если с первого раза не выйдет, то придется все начинать сначала. Меж тем Земляной вытащил из сумки полупрозрачную аметистовую пластину и закрыл глаза. Теперь кровь шла и из ушей, стало быть, проклятье не то, что непростое…

   Алексашка часто сглатывал, и после наверняка сляжет, станет брюзглив и зол, запрется в какой комнатушке, потемнее и погрязнее, откуда хорошо, если к ночи выберется. Земляной ненавидел быть слабым.

   …согласится ли дед?

   У старика норов.

   И сила, которой мало кто из живущих ныне наделен. Если не он, то…

   …вдвоем с Алексашкой можно попробовать сдержать рост. К примеру, та же смесь урановой воды и белой глины давала неплохие результаты.

   На мышах.

   Земляной матюкнулся сквозь зубы и сунул палец в ухо. Чешется, стало быть. Не выдержал и прислонился к стене, потерся о нее, закрывши глаза. А трещины на руках приоткрылись, выпуская сукровицу. Она застынет, зальет руки темным воском, который если и сдирать, то сразу с кожей.

   …дед нужен. Но что ему предложить?

   Пластина в руках Алексашки медленно наливалась светом.

   Одна.

   И вторая.

   …деду надо будет отправить копии. И лучше, если письмо напишет Алексашка. Он, хоть и сбежал из рода подальше от тяжелой дедовой руки, а все одно любимый внук, что бы там ни говорили. Глебово письмо со старика станется просто в камин отправить, не читая.

   Алексашке Глеб торт закажет.

   Шоколадный.

   Даже два.

   - Йесть, - скорее выдохнул, чем произнес, Земляной, убирая в сумку четвертую пластину. – Еле хватило…

   Он вновь вытер локтем кровящий нос и опустился в кресло.

   - Ее…

   - Я купировал пару основных каналов. Рост это не сдержит, но хотя бы замедлит. Надо будет попробовать с водой…

   - А не опасно, мыши…

   - Ей уже ничего не опасно, - Земляной поднял плечо, воротник прижимая к уху.

   - Будить?

   - Не стоит. Сейчас ей не то, чтобы плохо, но и до хорошего далеко, а через пару часов, глядишь, совсем полегчает. Отнеси куда-нибудь… и надо бы целителя, пусть присмотрит. У нее есть целитель?

   - Должен быть.

   Анна оказалась удивительно легкой, а еще от нее пахло кровью и травами. И мешаясь, запахи эти тревожили Глеба. Нет, как женщина она ему не нравилось. Он предпочитал других. Поярче.

   И пофигуристей.

   Желательно замужних, это избавляло от неловких ситуаций, когда ожидания дамы не соответствовали намерениям самого Глеба.

   Анна вызывала… нет, не жалость. Почему-то не получалось жалеть ее. А вот интерес был.

   В ее спальне гулял ветер. Он трогал тонкие гардины, тревожил горшки с цветущими растениями. Глеб понятия не имел, что за они, но было красиво: розовые, белые, голубые шапки цветов, которые поднимались над белоснежными горшками.

   Светло.

   И неудобно. Его сюда не звали.

   Он положил Анну на кровать. Подумал, сунул под голову подушку и саму голову повернул набок, на случай, если кровотечение из носа не остановится. Целителя… да, придется звать, а пока не придет, самому остаться.

   - Миленько, - Земляному никогда не хватало того, что нормальные люди называют тактом. – Определенно, мне здесь нравится.

   - Шел бы ты…

   - Не могу, - он сел на пол, вытянув ноги.

   На ботинки налипла земля, комки которой тут же осыпались и на паркет, и на светлый ковер.

   - Ты ее не оставишь, а мне одному плохо… и вообще, у нас там дети без присмотра. Они, конечно, после ночи умотавшиеся. Но ты же знаешь, насколько быстро эти засранцы восстанавливаются.

   В этом была своя правда.

   Земляной прижал подбородок к шее, и кровь капала на темное сукно пиджака, который нынешним вечером отправится в камин.

   Алексашка достал пластину и, подняв ее, уставился… и смотрел, смотрел…

   - Кстати, я там телефон видел.

   - Где?

   - Там, - Алексашка указал куда-то в коридор. – Так что, наша Анна далеко не бедна, если может себе позволить… иди целителя вызывай. Если ей станет хуже, от нас толку мало.

   Телефон обнаружился в небольшой гостиной, которая от прочих комнат отличалась разве что полумраком и темно-зеленым цветом стен. Но и здесь обосновались растения. Кривоватое дерево застыло в углу, но стоило появиться Глебу, и меж корней его появились змееобразные отростки ловчих плетей.

   Надо же, ночной саабшар…

   - Спокойно, - сказал Глеб, кинув на растение сеть. Быть сожранным ему не хотелось. Растение выглядело довольно старым. Материнский ствол достигал двух саженей в поперечнике, а на ветвях спели полупрозрачные пузыри с семенами. – Мне только позвонить…

   …записная книжка обнаружилась рядом с аппаратом.

   Всего две страницы. Десяток имен.

   Молоко.

   Бакалея.

   Это не то… а вот и номер, отмеченный змеей. Целитель. Ответили, к счастью, быстро. Повезло.

   Земляной перебрался на постель. Он лег рядом с Анной, не удосужившись снять ботинки, поднял пластину над головой и уставился в нее с презадумчивым видом.

   - Иногда мне начинает казаться, что тебя в детстве мало пороли.

   - На полу жестко. А ей пока все равно. Да успокойся, спит она… хорошая защитная реакция, - он шмыгнул носом. – Но… можем считать, что нам повезло. Дед точно не пройдет мимо. На, взгляни…

   Отпечаток получился четким.

   Проклятье походило даже не на паука, на сколопендру, прикипевшую к позвоночнику. Она точно повторяла форму его, высунув тончайшие нити конечностей, которые дальше разделялись на еще более тонкие, тянувшиеся к сердцу.

   Они уже вросли в перикард.

   Оплели воротную вену печени. Затронули кишечник и почти поглотили почки. Они образовали гроздья вторичных тел над почками.

   - Не так смотришь. Не на само его смотри, поверни чуть боком. Обрати внимание на оттенок. И на то, как расслаивается в верхней части. На саму верхнюю часть. Видишь зазор между ним и позвоночником в грудном отделе?

   Едва заметный, тоньше волоса.

   - А еще вот, - палец ткнулся куда-то в размытое пятно. – Видны следы иссечений… восстанавливается эта тварь довольно быстро, однако… не настолько быстро. В общем, я готов сожрать свои носки, если это не переведенное проклятье.

   - Что значит, переведенное? – Анна не испытывала боли, морфий ли тому был виной, или просто день выдался удачный, но боли не было.

   Слабость вот имелась.

   И в ушах слегка звенело. Звон этот раздражал, казалось, он настоящий, мерзковатый довольно. И мешает Анне уснуть. А спать хотелось.

   - Да, накачали вас… - Александр выглядел не слишком хорошо. Его лицо обрело желтизну, выдававшую проблемы с печенью, а под глазами появились темные мешки. – Но слушать вы способны. Выпейте.

   Он плеснул из фляги травяной отвар.

   Черный.

   Тягучий.

   - Пейте, пейте, не бойтесь. Травить вас я не стану, а в голове прояснится. Хотя не обещаю, что потом эта голова не будет болеть.

   - Что ты…

   - Всего-навсего темьянский бальзам.

   - На семнадцати травах? – Анна осторожно приняла чашу с жидкостью, о которой лишь слышала. Отвар пах… грязью. И на вкус был немногим лучше.

   Она полулежала в гостиной, стараясь не думать, как оказалась в ней. Лежать было вполне даже неплохо, особенно, если не обращать внимания на звон.

   И на гостей.

   Земляной устроился в кресле, перетащив его к само софе. Острые его колени упирались в край, и Анна старательно на них не смотрела. Но тогда приходилось смотреть на темные, какие-то неприятные руки Александра. А вот Глеб устроился у окна, и отчего-то выглядел донельзя смущенным.

   Виноватым?

   - Он самый, он самый… и на вашей крови, поэтому должен помочь. А что до проклятья, то что вы о них вообще знаете?

   - Немного. Знаю, что прокляли мою мать, а я… оно перешло на меня.

   - Его перевели на вас, - уточнил Земляной, сам прикладываясь к фляге. – Изначально.

   Он прижал флягу ко лбу и прикрыл глаза.

   - Не обращайте внимания… я потому и бросил это дело, что никакого здоровья не хватит. Так вот, мы живем в относительно мирное время, прелестное даже, я бы сказал… какие сейчас проклятья? Сглаз? Или вот пожелает нераскрывшийся одаренный чего-нибудь такого в запале… но как правило, неструктурированные проклятья живут недолго.

   - А мне сказали, что мое как раз из таких… что оно просто перешло…

   Земляной поморщился.

   А звон отступил, и слабость с ним, что хорошо, потому как морфий Анна не любила, чувствовала себя под его воздействием… другой.

   Неправильной.

   - Видите ли, Анна, среди моих собратьев много всяких и разных. Это как с целителями. Одни больше кости любят, другие – мясо. Третьих хлебом не корми, дай в мозгах поковыряться. Так и с темными. Вот Глебушку взять…

   Упомянутый Глеб лишь плечом дернул.

   - …он у нас специалист по темным артефактам. Щиты вот. Или, напротив, ловушки. Живое оружие, заклятое на кровь… особо ценится. Я большей частью големов леплю. А вот проклятья… сейчас остался один действительно знающий проклятийник.

   И Александр отчетливо поморщился.

   - Мой дед. Он учил меня, но выяснилось, что кровь и талант – разные вещи, да… к чему это я? К тому, что человек, вами занимавшийся, конечно, сделал многое, но вряд ли он был в курсе некоторых тонкостей. Чтобы стихийное проклятье выжило и закрепилось, должно совпасть многое, начиная с положения звезд и заканчивая сродством магии. Обычно из стихийных выживают лишь материнские проклятья. Но снять их…

   Он развел руками.

   - Думаете, мама…

   - Не спешите, - Александр сделал глоток и закрыл глаза. – А почему у вас прислуги нет?

   - Не люблю чужих.

   - Прямо как мы… но лучше подыщите кого-нибудь. Если дед за вас возьмется, вам… легко не будет.

   - Не отступай от темы, - Глеб отвернулся от окна. И флягу у приятеля отобрал. – Извините, Анна. Он у нас любит болтать. И не любит огорчать людей.

   - А что в этом хорошего?

   У Земляного были широкие широкими с потемневшими пальцами. Случается, когда кто-то постоянно имеет дело с агрессивными средами.

   Определенно.

   Черная кайма под ногтями. И сами эти ногти кривоватые, кое-где расслаивающиеся. А меж пальцами кожа покраснела, шелушиться начала.

   - Ничего, - сам себе ответил Александр, почесывая руку. – Но да, придется… видите ли, Анна, когда на человека накладывают проклятье, у него есть несколько вариантов. Смириться и умереть, что, к слову, происходит не так уж редко. Или попытаться снять.

   Он положил ногу за ногу. Поерзал. Снял. Оттолкнулся, разворачивая кресло. С протяжным скрежетом ножки его проехали по паркету.

   - Погодите… минутку…

   Земляной встал и развернул кресло, сел, замер, прислушиваясь к ощущениям, и сам себе кивнул.

   - Так лучше… а то после такого знобит слегка.

   Сейчас он устроился напротив окна, и солнце окутывало фигуру его светом, от которого резались глаза. Смотреть на мастера было больно, но Анна все равно смотрела.

   - Что же касается снятия, то здесь… самый простой вариант – отыскать специалиста, сила и умения которого позволят изолировать проклятье. И сделать это надо быстро, где-то в течение недели-другой, пока проклятье прочно не вросло в тонкое тело человека. Проблема здесь в том, что зачастую проклятые не осознают своей проклятости. На начальных стадиях проклятья выглядят как крохотная точка, разглядеть которую и специалисту непросто. А уж обыкновенный маг и вовсе с большой долей вероятности точку эту пропустит. Она же, внедрившись во внутренние слои тонкого тела, разовьется, закрепится… и тогда, даже при изъятии основного узла возникнут вторичные, которые опять же будут развиваться.

   Сейчас Анна свое проклятье почти не ощущала.

   Она сидела.

   Дышала.

   И чувствовала лишь эхо боли в позвоночнике, слегка отдававшееся в ногу.

   - И здесь необходим совсем другой подход. Мастер должен отыскать нити, которыми проклятье прикрепляется к тонкому телу, и пережать их, лишив питания. Заодно воздействовать на первичную структуру, не допуская ее разрастания. И затем уже, спустя некоторое время, удалить ее. В принципе ничего сложного, с проклятьями третьего-четвертого уровня работает вполне отлично. На пятый уровень достаточно обычного направленного воздействия тьмы.

   - А у меня какой?

   Собственный голос был… неуверенным.

   - Первый.

   - То есть, не получится…

   - Так – не получится. Оно просто сформирует новые каналы и сделает это раньше, чем площадь поражения уменьшиться в достаточной мере, чтобы ее ограничить. Проклятья первого и второго уровня не зря называют неснимаемыми.

   Надежда разбилась вдребезги.

   …а на что ты рассчитывала? Неужели и вправду на чудо?

   - Спокойно, - Александр поднял руки. – Я просто объясняю. На самом деле снять их можно, но… без последствий все равно не обойдется. А методы… самый простой – заставить человека, проклятье наложившего, его отозвать. Но это так, больше для примера, чем действительно. Если кто-то рискует настолько, что создает проклятье первого уровня, что весьма и весьма непросто, кроме того уголовно наказуемо, так вот… сомнительно, что он согласится отозвать проклятье. Тем паче, что с ним вернется и откат. В лучшем случае. В худшем, проклятье все же сработает, но уже на том, кто его накладывал. Я знаю всего два случая, когда такие проклятья отзывались… как знаю, по хроникам.

   Он опять поскреб кожу и поморщился.

   - Чтоб тебя…

   - А я говорил, перчатки использовать надо, - проворчал Глеб.

   - В перчатках – не то… следующий способ – это так называемая родная кровь. Проклятья подобного уровня создаются весьма направленными, с привязкой на крови. И по крови эту привязку можно перевести на близкого родича.

   Близких родичей у Анны не было.

   К счастью.

   И наверное что-то такое отразилось на ее лице.

   - Не спешите. Случаи бывали. Смертельно больной дед забирал проклятье внучки. Или вот мать освобождала детей. Встречалось и наоборот, но реже. В общем, случаев не так и мало, да… но мы подходим к делу. Здесь стоит упомянуть способ, по сути являющийся разновидностью перевода, но совершенно незаконной.

   Пальцы затарабанили по подлокотнику. Звук получился неожиданно громким, и на дробь эту отозвался камнелистник.

   - Зачать дитя. И перевести проклятье.

   Тишина.

   Камнелистник дребезжит, будто сочувствует.

   А Анна не понимает. Она не хочет понимать такое. Она…

   - Ваша мать, вероятно, узнала, что проклята, когда было слишком поздно. И она воспользовалась единственным, как ей казалось, способом убрать проклятье. Вообще, как правило, «меченые» младенцы или появляются на свет мертвыми, или умирают вскоре после рождения. А поскольку с детьми такое случается, то… мой дед полагал, что случаев подобного перевода куда больше, чем мы знаем. Он как-то пытался даже провести анализ, собрать факты о так называемых спонтанных младенческих смертях. Но кто ж ему позволит? Высокие рода свято хранят свои тайны.

   - Я не из высоких родов. Моя матушка… обыкновенная женщина, - возразила Анна. – И отец. Титула не было ни у кого. И… не знаю. Мама, она… она была очень верующей.

   …вот только что стало источником этой веры?

   Не раскаяние ли?

   - Она жива?

   - Понятия не имею, - честно ответила Анна. – Еще когда я училась, она отошла от мирской жизни.

   …предварительно продав квартиру и опустошив банковский счет. Вероятно, будь у нее возможность, она бы и до содержания, Анне положенного, добралась бы.

   - И вы не пытались ее найти?

   - Зачем? Мы никогда не были особо близки…

   …что понятно, если он прав.

   Ей отчаянно не хотелось, чтобы этот человек с неприятным лицом, оказался прав. Но Анна не могла не понимать, что все сходится.

   К чему любить обреченного ребенка?

   …проклятого.

   …того, кто появился на свет лишь затем, чтобы спасти матушку… и больше детей у нее не было. А Анна не умерла. Жила себе то ли упреком, то ли напоминанием, а может, всем сразу.

   - Все же ее стоит отыскать, - Александр поднялся и, заложив руки за спину, принялся ходить вдоль окна. Он и ходил-то странно. Плечи его опустились, а шея вытянулась, вся фигура наклонилась вперед, будто бы маг куда-то спешил. – Хотя бы для того, чтобы понять, где искать проклинающего.

   - Думаете, он согласится забрать проклятье?

   - Шанс есть, - подал голос Глеб. – Во-первых, проклинали не вас. Что бы ни сделала ваша матушка, вы к этому отношения не имеете. Во-вторых, есть закон. А в том, что касается неснимаемых проклятий, он суров. Но сперва, нам нужно отыскать того, кто проклял. И того, кто сделал проклятье.

   - Думаешь, разные?

   - А думаешь, среднестатистический обыватель сумеет правильно начертить пяток кругов и уравновесить их по энергетическим линиям?

   Анна поднялась.

   Сидеть было невыносимо. Ей хотелось бежать. И спрятаться. Закрытья за дверью. Расплакаться. Господи… почему все так? Она знала, что как дочь, разочаровала родителей, что была не такой, какой им хотелось, ибо иначе не случилось бы разлада в семье…

   Но убить.

   За что?

   - В каком году ваша мать решила принять постриг? – спросил Глеб, отвлекая от этих обиженных детских даже мыслишек.

   - Погоди… постриг принять не так просто. Если ушла в монастырь, то сперва трудницей, а там уже в послушницы. До пострига годы пройти могут, если не десятилетия. И далеко не все монастыри ведут учет. Так что…

   - Не найдем?

   И хорошо.

   Наверное.

   Одно дело гадать. Анна ведь может придумать себе историю, в которой все было иначе. К примеру, мама не знала о проклятьи… или не хотела убивать Анну… или виновата была не она, но кто-то другой, желавший семье зла.

   - А о ее семье что вы знаете? – Глеб смотрел на нее снизу вверх, и в темных его глазах ей мерещилось сочувствие.

   Анна устала от сочувствия.

   От всего устала.

   - Ничего. Мама… не любила говорить. С нами жила папина родственница, но я не представляю, куда она подевалась потом. Понимаете, я почти все время проводила в пансионате. И домой не стремилась. Появлялась на зимние праздники и еще весной. И просто когда приехала, то ее не стало.

   Она бесполезна.

   Кажется, об этом думали оба мастера. Переглянулись вон. И Александр едва заметно покачал головой.

   - Адрес-то старый помните? Может, кто в нем будет…

   - Знаете, - Анна вдруг замерла, до того удивительным ей показалось, что она не сразу подумала о такой простой вещи. – А ведь Никанор… мой муж… он наверняка искал бы… то есть, я не уверена, но и он расспрашивал меня о маминой родне. Об отце и его родичах. Он въедливый. И если так, то нанял кого-то найти.

   …но нашел ли?

   И если нашел, не оказалось ли, что пользы эти поиски не принесли. А раз так, стоит ли затеваться.

   - Стало быть муж… - произнес Александр, глядя почему-то на Глеба.

   - Бывший.

   - И… кто у нас муж? Бывший?

   - Лазовицкий, - Анна оперлась на трость, левую ногу еще покалывало, но в целом чувствовала она себя неплохо, даже обычная томная слабость, естественная после морфия, отступила. – Я ему позвоню… спрошу… если вы подождете.

   - Подождем, - широко улыбнулся Александр. – Обязательно подождем. Правда, Глебушка?

ГЛАВА 10

Стоило за Анной закрыться двери, как Земляной крутанулся и щелкнул пальцами.

   - Лазовицкий… Никанор Лазовицкий. Я вот знаю одного Никанора Лазовицкого, и если так, то… хрена с два мы что-то получим.

   - Не ругайся.

   - Я не ругаюсь. Я удивляюсь… Лазовицкий… - он оперся на подоконник, едва не опрокинув с полдюжины горшков. – Ты вообще знаешь, кто такой Лазовицкий?

   - Как-то вот… пришлось столкнуться.

   - Пришлось. Ага. И во что оно обошлось?

   Глеб пожал плечами.

   - Стало быть, бывшая жена… я вот, к примеру, слышал, что первую жену Лазовицкий убрал, то ли в монастырь, то ли вообще… расчленил и съел.

   Он сунул мизинец в ухо и потряс головой.

   - Выходит… не съел.

   - Никанор вовсе не так страшен, как о нем говорят, - Анна позволила себе улыбнуться. Выходит, и она умела ходить довольно тихо. Или просто это Алексашка, как обычно, говорил чересчур уж громко. – Но он хочет с вами побеседовать…

   - Со мной, - Глеб встал, потому как имелось подозрение, что от этой беседы зависит будущее всех их сомнительной затеи. Алексашке разговоры с серьезными людьми доверять было нельзя. Категорически. – Анна, вы… отдохните, что ли?

   Телефонная трубка сохранила тепло и запах Анны, на сей раз – кедрового леса, пронизанного солнцем. Впрочем, Глеб прекрасно отдавал себе отчет, что аромат этот может быть иллюзией.

   Разум горазд играть в игры.

   - Добрый день, - сказал он, присаживаясь в низкое кресло.

   Провод соскользнул со столика, потянулся черной змеей к ладоням.

   - Добрый, - голос в трубке был грубым. – С кем имею честь беседовать?

   - Глеб Белов. Мастер смерти.

   …тишина.

   Сопение.

   И подозрение, что на той стороне просто бросят трубку.

   Лазовицкий…

   …про него говорили с опаской, как о человеке, для которого совесть была понятием весьма условным, а о чести он и вовсе не имел представления. Он готов был взяться за любое дело и перевернуть его вверх ногами, но согласно закону. Он всегда действовал согласно этому самому закону.

   …юридические консультации.

   …представительство в суде.

   …тяжбы и обвинения. Экспертизы, ибо его эксперты были честны, даже когда это шло во вред интересам Лазовицкого. Сотни выигранных дел. И та компенсация в три тысячи рублей, которую Глебу пришлось выплатить по настоянию собственных законников.

   …с Лазовицким не стоит связываться, ваша милость. Мировое соглашение – наилучший вариант, даже если вы… не очень, скажем так, виноваты. Поверьте, они найдут доказательства, выкопают какой-нибудь замшелый прецедент, позабытый, но оттого не менее действующий, указ. Даже не знаю, что еще, и платить придется много больше, - поверенный отводил глаза и явно чувствовал себя виноватым, будто это его сила вышла из-под контроля и косой прошлась по чьей-то пшенице.

   Пшеницы было жаль.

   Но три тысячи… они не то, чтобы нанесли серьезный урон состоянию, скорее уж оставили неприятный осадок, и держался он долго. И никуда не исчез.

   - Мастер… и магистр, стало быть. Еще и граф.

   - Виноват, - ненависти Глеб не ощущал, как и страха перед собеседником. А что до осадка… не все люди одинаково приятны.

   - Да не страшно. Случается. Значит, вы готовы снять с Анны проклятье?

   - Попробовать, - уточнил Глеб осторожно. – И да, я не уверен, что у нас получится. Более того, я почти уверен, что в лучшем случае мы добьемся замедления прогресса. Или, при толике везения, некоторого регресса. Но пока еще рано о чем-то говорить.

   Саабшар никуда не делся. Он занял весь угол, выпустив тонкие побеги, зацепившись за стену, и поднялся к потолку. Но хотя бы Глеба на сей раз игнорировал. Вероятно потому, что пытался переварить пару куриных тушек. Он уже создал полупрозрачные пузыри, наполненные желудочным соком, в которых тушки плавали. Еще сутки-другие и плоть растворится.

   - Попробовать, стало быть… и сколько хотите?

   - Нисколько.

   - Альтруизмом балуетесь? – вот теперь голос сделался донельзя подозрителен.

   - Не совсем. Нам в школу нужны толковые преподаватели.

   …кости отправятся под корни, где будут перевариваться уже в кислой почве, пронизанной сетью корней.

   - И что за школа?

   Глеб терпеть не мог, когда его допрашивали. Впрочем, как и любой темный. И не только, как он подозревал, темный. Тотчас возникло желание послать этого… гения юриспруденции, чтоб его, подальше. Сами справятся. Глеб наймет людей…

   …и потратит время, месяц или два, если не больше. А времени у них немного.

   И Глеб заговорил.

   Он говорил спокойно, наблюдая за саабшар.

   И за семенными пузырями.

   За зеленоватым соком, который постепенно мутнел, преобразуясь. Еще немного, и внутренняя поверхность пузырей покроется тончайшими ворсинками, которые будут всасывать полезные вещества.

   …ловцы растут в Кахнейской пустыне. Днем прячутся меж камней, ибо кора их мало не тверже знаменитого кахнейского гранита. Она выдерживает и жар солнца, и холод, который наступает ближе к рассвету. Саабшар оживают лишь на той грани света и тьмы, которую использует все живое.

   И говорят, что есть особи столь старые, что способны проглотить не только человека, но и караван верблюдов. Нынешнему ловцу пока было далеко до таких размеров, но в перспективе…

   - Интересная идея, - голос Лазовицкого смягчился. – Анне должно понравится. Надеюсь… вот что, господин Белов, полагаю, нам стоит встретиться и переговорить. Я прихвачу документы, хотя сомневаюсь, что они помогут. Монастырь – такое место… в свое время у меня не получилось найти подход. Если у вас выйдет, буду рад… сегодня в полночь? Мне нужно время добраться от столицы…

   …он прибыл на собственном поезде.

   Нет, Глеб знал, что Лазовицкий богат, но собственный поезд – это как-то чересчур. Огромная махина, пышущая паром, и три именных вагона. Медные таблички, на которых всякий мог прочитать, чья это собственность, и восхититься видом, сияли.

   Светились фонари, закрепленные над дверьми.

   Пахло углем и горячим железом.

   А вот господин, ловко спрыгнувший на перрон, меньше всего походил на успешного предпринимателя. Был он высок, слегка сутул, одет с той простотой, за которой не всякий человек увидит большие деньги.

   - Белов? – он сунул руку, которую Глеб пожал осторожно. И получил ответное пожатие, которое мало не сломало пальцы. – Вы интересная личность.

   - Господин Лазовицкий…

   - Никанор, - отмахнулся он. – Устал я от этого… господина. Бумаги вам Павлуша доставит, там несколько ящиков, сами разберетесь, что нужно… в общем, я тут подумал, что желаю посмотреть на эту вашу школу. Заодно и поговорим о делах наших. Только погодите минутку…

   Стена вагона отъехала, и появился длинный язык пандуса, по которому медленно выполз ярко-алый экипаж.

   - Полагаю, Анна не обидится, если мы немного проверим его в действии.

   Рокотал мотор.

   А Глеб застыл.

   Он видел нечто подобное на выставке.

   Низкая посадка. Вытянутый нос. Плавные линии крыльев, на которых весьма гармонично смотрятся хищные жабры воздуховодов. Изогнутая линия бампера.

   - Восемь цилиндров. Больше сотни верст в час… индивидуальная сборка. Думал еще на Зимние подарить, но не успели. А тут именины скоро. Раз уж приехал, то и прихватил вот, - Лазовицкий взмахом отослал паренька, который старательно тер сияющую поверхность мотора тряпицей. – Думаете, понравится?

   - Не знаю, - честно ответил Глеб.

   Это алое чудовище и Анна…

   …с другой стороны, механичное чудовище, глядишь, вполне гармонично пополнит коллекцию чудовищ иных, которым нашлось место в ее доме.

   - Вот и я не знаю, - Лазовицкий распахнул дверь. – Садитесь.

   - Я?

   Руль манил, да и искушение испробовать монстра в деле было велико.

   - Я не умею. Как-то вот… не довелось. Сперва не до того было, а после самому как-то уж и неможно. Шофер-то есть, но… к чему нам тут лишние уши. Или вы тоже не сподобились?

   - Сподобился, - Глеб провел ладонью по гладкому крылу, знакомясь. – Анна…

   - Еще когда первый мотор купил, выучилась. Она у меня умная, даром, что не любит показывать. И водить любила. Скорость… выезжала порой за город и давай… охрана на это очень сердилась. Сперва даже жаловались, но я сказал, что это их задача к Анне подстраиваться, а не ей надобно себя переиначивать, чтоб им сподручней было.

   Он устроился на соседнем сиденье.

   …два места.

   И мотор сыто урчит. В салоне пахнет деревом и кожей.

   - После уже, конечно, оставила, остепенилась вроде, если и выезжала, то брала шофера, - Лазовицкий поерзал. – Так мы там никого не потревожим?

   - Нет. Если вы не против прогулки на кладбище.

   - Отчего ж? Можно и на кладбище… так и подумалось, что ваше дело ночь. И каковы шансы Анны?

   - Пока не скажу…

   Тронулся мотор легко, покатил по улочке. Фонари светили ярко, выхватывая то фонарные столбы, то бордюры, то каменные урны. Свет их добирался и до окон, но в остальном…

   - Мы ждем Земляного-старшего. Он лучший специалист по проклятьям. Если кто и сможет сказать конкретно, то лишь он…

   Лазовицкий глядел в окно с интересом. И счел нужным уточнить:

   - Мне он в свое время отказал. И вы отказали. Все, кому писал, отказали. Или не ответили.

   - Сейчас согласится.

   - Полагаете?

   - Почти уверен. Аполлон Евстахиевич очень интересуется сложными случаями. А уж беззаконные если… он обладает обостренным чувством справедливости.

   …и на редкость поганым нравом.

   Но Земляной уже отписался деду, и письмо отправил нарочным, присовокупив копии отпечатков.

   - В каком смысле беззаконным?

   Тон Лазовицкого неуловимо изменился. Появилось в нем что-то, заставившего наново взглянуть на этого человека, который, если и не перевернул судебную систему Империи, то заставил пересмотреть многие ее пункты. Особенно те, что касались правомочности применения сил.

   Рассказывать было легко, главное, не отвлекаться от дороги.

   Та, выбравшись из городского кольца, завернула к морю. Местные берега были пологими, длинными. Вытянулись галечные пляжи.

   Запахло йодом.

   И ветер ворвался в приоткрытое окно.

   На ближайшей косе вытянулись огромные вагоны с песком. Их подвезли сюда еще ранней весной, да так и оставили дожидаться своего часа. Городок преображался. На юге появились остовы домишек, что вытянулись вдоль берега, давая начало новой улице. Следовало ожидать. Город был слишком близок к морю, чтобы вовсе не пользоваться этой близостью.

   - Стало быть, даже так… - Лазовицкий чихнул. – Простите… вам лучше с теткой поговорить, если толку добьетесь. Полагаю, старая карга еще жива. А уж потом и до монастыря… если пустят.

   - Пустят, - Глеб коснулся перстня.

   - У одаренных больше прав, - прозвучало это… неприятно.

   - Нет, скорее больше связей.

   …и Наталья откликнется на малую просьбу, потому что, пусть и отказываются они от связей мирских, но не разрывают их вовсе, иначе не было бы ни писем, ни редких, к счастью, встреч.

   - Хорошо, если так. Анна… она особенная… - Лазовицкий откинулся, насколько позволяло место. А места в салоне было немного. – Есть не так много людей, которых я могу назвать близкими.

   - Вы, как мне сказали…

   - Да, мы в разводе. Но это не значит, что я готов вычеркнуть Анну из своей жизни. И нет, я не люблю ее. Не той любовью, которая привязывает мужчину к женщине. Подозреваю, эту самую любовь я в принципе не способен испытывать.

   За поворотом Глеб скинул скорость.

   Местная дорога, выезжанная многими повозками, для повозок и годилась. А вот перенесет ли ее хромированное чудо, предназначавшееся в дар Анне, вопрос.

   Лазовицкий кивнул.

   - В свое время она многим пожертвовала. В том числе и ее стараниями я стал тем, кем стал. И я не собираюсь забывать об этом. И другим не позволю, если вдруг у кого возникнет желание причинить вред Анне…

   …это было сказано выразительно.

   И Глеб склонил голову, показывая, что предупреждение принято.

   - Мне вообще на удивление везет с женщинами. Моя нынешняя жена родила троих. Два сына и дочь. Она умна. Хорошо воспитана. Интеллигентна, а вы знаете, что порой воспитания недостаточно. Она хорошего рода, к сожалению, обедневшего, но положение мы исправим. Возможно, мой сын унаследует и титул… то есть, он в любом случае его унаследует, я подал прошение Его императорскому Величеству и имею все основания полагать, что его удовлетворят.

   Его голос звучал ровно.

   - И к Наине я привязан, как привязан и к Анне… развод мне не был нужен. Я в любом случае нашел бы способ получить наследника. Сами понимаете, какой смысл добиваться титула, если его некому передать? Но Анна попросила свободы. Она крайне редко меня о чем-то просила.

   Поворот на Валки.

   И пара верст по полям. Спящие деревушки. Запах земли и дыма. Собаки, отозвавшиеся далеким лаем. Глеб надеялся лишь, что Земляному не взбрело в голову изменить место практики.

   Не должен.

   Да и округу он изучить не успел, чтобы взять и просто отыскать еще одну мертвую деревню.

   - Ей было тяжело в том мире, в который я пробился. Да, у меня имелись деньги, но… большинство полагали меня наглым выскочкой. Анну тоже. На нас смотрели. Даже не так, следили. Малейшая ошибка… оплошность… а главное, я лишь обзаводился связями, а потому просто-напросто не мог игнорировать все эти салоны, вечера и прочее. Я жертвовал огромные суммы благотворительным комитетам, не особо рассчитывая на благодарность. Договоренности исполнялись, но Анне не становилось проще. Да… у Наины это в крови. Ей сейчас поклоняются, Анна же… она всегда оставалась слишком отличной от них.

   Мотор Глеб остановил возле фургона.

   Он выбрался первым, потянулся, вдохнул прохладный воздух.

   - Это кладбище? – Лазовицкий крутил головой. – Что-то непохоже…

   - Просто оно старое. Там, - Глеб указал вправо, - стояла деревня. Не знаю, что случилось. Вероятнее всего мор. В военное время ходило много… болезней. Но от нее почти ничего не осталось.

   Деревянные дома частью просели, иные и вовсе рассыпались, покрылись молодой хищной порослью, но присутствие тьмы, след многих насильственных смертей, ощущался явно. И если так, то мор был наведенным, что тоже случалось – на той, подзабытой уже войне, происходило многое. Или же не мор? Кровь не лилась, кровь оставляет совершенно особый след.

   Но…

   Повешение?

   Сожжение?

   Земляной выяснит. Вот он, расхаживает по невидимой границе. Руки за спину сложил. Бормочет что-то и, говоря по правде, производит впечатление конченого безумца.

   Вот остановился.

   Повернулся всем телом и шею вытянул по-своему, по-журавлиному.

   - Это где ж ты, Глебушка, такою красотой-то разжился? – поинтересовался Земляной, щелчком сбив темного слепня, пристроившегося на кончике длинного носа.

   - Это не моя. Знакомьтесь. Никанор Лазовецкий. И Александр Земляной.

   Руку Земляной протянул.

   И пожав, сказал:

   - Впервые так близко настоящего кровопийцу вижу!

   Никанор лишь хмыкнул и, оглядевшись, произнес:

   - До настоящего мне далеко. Настоящие в Сенате сидят. А ученики ваши где?

   - Там, - Земляной махнул куда-то в заросли молодого ясенника и крапивы. – Копают. Что? Не мне же копать. Я, как ты и требовал, мудро руковожу процессом… и вообще, раз у них энергии много, то пусть тратят ее на полезные дела.

   Крапива, обыкновенная, жгучая, вымахала в человеческий рост, и лопушистые листья ее так и норовили коснуться незащищенной кожи. Она и ломалась-то с оглушительным хрустом, будто кости трещали. Стебли ложились под ноги, а вот ясенник дрожал, шелестел.

   Где-то неподалеку заухала сова.

   Заплакал в ответ козодой, и стало… не по себе.

   - Жгли, - с уверенностью произнес Земляной, расчесывая шею. – Тут… будет пепельный круг.

   - Не слишком ли…

   - Сегодня Богданушка твоего звереныша-таки проклял. Правда, ненадолго, проклятье вернулось…

   Глеб мысленно застонал.

   …все-таки розги зря запретили. С другой стороны, если аккуратно, по предварительному согласованию с графом… возвращенное проклятье в силе прибавляет.

   - И теперь он у нас соплями давится, да… глядишь, до утра и не подавится. Снимать я принципиально не стал, но скажу, любви к зверенышу у Калевого не прибавилось.

   Никанор держался сзади.

   Он ступал осторожно, и руки, проявив немалое для человека, со спецификой некромантии незнакомого, благоразумие, спрятал в рукава пиджака.

   - Он не звереныш…

   - Может, и так… у мальчишки сила. Проклятье-то у Калевого славным получилось, но он его снял, не чихнул даже. Еще лет двадцать и отменным специалистом будет. Если матюкаться прекратит. А то, сам понимаешь, клиент – тварь нежная, не любит, когда его матюками.

   Полоса крапивы закончилась как-то и вдруг, сменившись невзрачной сизоватой травой, которая щедро росла на местах смерти, особенно мучительной. Пыльные стебельки поднимались, расправляли белесые листочки.

   - Ведьмины круги? – поинтересовался Никанор, отчего-то шепотом.

   - В народе их так называют. А на деле – круги силы. Видите, там эпицентр, там остаточные эманации настолько сильны, что расти может лишь краснопыльник.

   В темноте трава почти не отличалась по цвету от земли.

   Впрочем, осталось ее не так много, потому что в земле зияли ямины, а в них вяло ковырялись мальчишки. Калевой, устроившись на краю, обиженно шмыгал носом, а вот Арвис крутился, словно гончий пес. Он только и повторял:

   - Блядь, блядь, блядь…

   …и мысленно Глеб с ним согласился: полная.

   Здесь не просто пахло смертью. Аромат ее был плотным, насыщенным, пронизанным нотами ненависти и отчаяния.

   - От эпицентра сила расходится, подобно кругам на воде, а растения лишь следуют их очертаниям. Но про растения вам лучше у жены спросить.

   - Бывшей, - уточнил Лазовицкий зачем-то.

   - Ага, - Земляной остановился у раскопа и, сунув пальцы в землю, закрыл глаза. – Сейчас поднимем…

   Он потянулся к костям, которые, к счастью, глубоко не закапывали, то ли не посчитали нужным, то ли побоялись, ибо изначальная массовая смерть часто оборачивалась проклятьем.

   - Как правило, подобные круги возникают на месте массовых казней, - счел нужным пояснить Глеб. - В одном человеке не так много энергии…

   - Если, конечно, его не убивали долго и мучительно, - уточнил Земляной, не открывая глаз. – К примеру, ритуальные пытки весьма себе способствуют подъему уровня энергии в отдельно взятой особи разумного существа. Собственно, в этом и причина их использования, а не потому, что некроманты садисты…

   Никанор прижал к носу платок.

   А ведь не пахло.

   То есть, запах был, но обычный, лесной: разрытая земля, хвоя и дерево, ночные цветы и легкие ноты гнили. Стало быть… конечно, и Лазовецкий одарен, но дар его слаб и неразвит. С другой стороны, его хватает, чтобы предупредить: старое кладбище опасно.

   - А некоторые места имеют обыкновение накапливать силу. В частности, это касается древних капищ. Пролитой там крови хватит, чтобы сила держалась столетиями. И влекла другую кровь. Отсюда и сказки о дурных местах. Не совсем, чтобы сказки… ну идите же, дорогие мои…

ГЛАВА 11

…первым показался череп с остатками волос.

   Он поднимался из земли, и белый свод его напоминал шляпку огромного уродливого гриба. Левее вынырнула рука.

   Кто-то охнул.

   Отступил.

   - Стоять, - рявкнул Земляной. – Бездельники. Не хватало вас еще по лесу ловить. Что смотрим? Берем кости и складываем в коробки.

   - Зачем? – шепотом поинтересовался Лазовецкий, который держал платок прижатым к носу. А в воздухе отчетливо пахло гарью.

   И над головами пронесся слаженный стон.

   - Аккуратней, - граница миров истощилась, и Земляной кивнул, показывая, что тоже ощущает. Не хватало еще возвращения добиться.

   Не время.

   - Практический материал. Вы же не думаете, что некроманта можно по одним книгам выучить? – Глеб все же поднял щиты, отрезая поляну от леса. Как-то подумалось, что местные не обрадуются возвращению мертвецов. – Они должны научиться работать с… с костями в том числе.

   …и завтра подопечных ждал увлекательный день.

   Кости предстояло очистить от грязи.

   Разложить, пользуясь заклятиями сличения, - работа нудная, но порой необходимая, чем полнее остов, тем легче вернуть мертвеца.

   Описать.

   А далее…

   …костей становилось больше и больше. И ведь казалось, что деревушка небольшая. Наверное, хорошо, что детские, как правило, истлевают быстрее взрослых.

   - До подъема они дойдут не скоро, но когда дойдут… чем лучше некромант знает кости, тем легче ему работать. Позже настанет черед плоти. И тоже начинать лучше с естественной, это уже потом, изучив анатомию, можно заниматься выращиванием и формированием мышечного остова. Здесь мы, как правило, подписываем договор с местной больничкой, забираем невостребованные тела. Правда, если целители не успеют первыми…

   …а успевают они часто.

   Вот что за несправедливость? Почему передать тело целителям считается нормальным, а некромантам продают, безбожно торгуясь и мысленно проклиная?

   - Понятно, - Лазовецкий освоился и платок убрал.

   Он следил, как мальчишки собирают кости. Быстро. Почти слажено. Старательно не глядя друг на друга. Все, кроме Арвиса. Тот присел рядом с Земляным, выставил руки, уперся растопыренными пальцами в землю, копируя позу.

   И это не могло не остаться незамеченным.

   - А тебе, крысеныш, особое приглашение надо? – поинтересовался Калевой, пытаясь запихнуть в коробку рыжий остов с остатками ребер.

   - Сука, - отозвался Арвис.

   - Сам ты сука… полная… - Калевой шмыгнул носом. – Наставник, а почему он…

   Арвис поднялся прыжком. А следующим оказался в стороне, возле одной из ям. Он вновь присел, бормоча что-то, а в следующее мгновенье Глеб ощутил спонтанный выброс силы.

   - Назад! – рявкнул он, чувствуя, как разлетается вдребезги граница миров. – Все к фургону! Бегом!

   Его голос перекрыл и ворчание Арвиса, который, кажется, так и не понял, что натворил. И отдаленный раскат грома… вот только дождя сегодня не хватало.

   К счастью, у мальчишек хватило мозгов не спорить.

   Вот Миклош отбросил шелохнувшуюся было руку, чтобы схватить за шиворот Янека и Курца. Он потащил их, растерянных, к границе. И следуя примеру, Калевой рванул за собою Шурочку, а тот – Игната…

   - Вы… тоже. Уходите.

   Лазовицкий подал руку Ильюшке, который с привычным уже равнодушием пытался понять, стоит ли ему уже уйти, или же сперва все же сложить кости в коробку.

   …кости, которые стремительно наливались силой.

   - Жопа, - Земляной поднялся и вытер руки о штаны. – Вот… скажи мне, друг Глеб, чем я думал, когда на твою авантюру соглашался?

   - Без понятия… Арвис!

   Мальчишка обернулся.

   Глаза его были черны и… губы растянулись, из горла донесся утробный рык.

   - Понятно, - заклятье успокоения вошло в тело, и мальчишка мешком осел на землю. – И духа подхватил… а изгнание, чтоб ты знал, на третьем году проходить начинают.

   Стоило бы порадоваться, что полукровка и щиты ставить не научился, со щитами успокоить его было бы сложнее. А изгнание…

   - Значит, пойдем с опережением программы, - Глеб размял руки.

   Краем глаза он отметил, что граница щитов разомкнулась, пропуская Лазовицкого. Хотел разозлиться, но не успел: двумя прыжками тот преодолел расстояние, отделявшее его от Арвиса и, подхватив мальчишку на руки, убрался с поляны.

   Не трус.

   Почему-то это задело.

   …если бы Лазовицкий оказался трусом и ублюдком, было бы проще.

   Кому?

   Додумать не получилось. Кости, набравшись силы, пришли в движение. Они закружились в полупрозрачном вихре, собираясь, обрастая призрачной плотью и жидкой землей, из которой невидимый скульптор спешно лепил лица.

   Женщин.

   Мужчин.

   Стариков… и зрелых… вон тот, что баюкает руку, выглядит настоящим чудовищем, наверняка в роду нелюди отметились.

   - Знаешь, я, кажется, понимаю, почему у темных нет школ, - Земляной наблюдал за мертвецами, позволяя им воплотиться. – Потому что за одним учеником хрен уследишь, а когда их восемь…

   Первой обрела голос худенькая девчушка в разодранном платье.

   Она вытянула руки и завыла, тонко, звонко, так, что Глеб ощутил, как лопнула в ухе барабанная перепонка, и вой сразу стал далеким. Впрочем, он не исчез. Он окружал. Вибрировал. Наполнял душу болью. И от этого мутило.

   Появилось желание лечь.

   Закрыть уши.

   Позволить им взять свое… они ведь жизни хотят, той жизни, которую несправедливо лишили.

   Не спать.

   С наваждением – а совокупная сила возвращенных мертвецов была немалой – Глеб справился.

   - Ну что, вместе? – глаза Земляного лихорадочно поблескивали. – Ты держишь, я бью…

   Сеть создалась, окружив толпу. К счастью, возвращалась лишь жажда… жизни ли, мести, не важно, главное, разума мертвецам не хватало. Они так и держались толпой, оглушая окрестности воем.

   Земляной, присев, чертил пентаграмму.

   Внешний круг.

   Внутренний.

   Мертвецы покачнулись, подались вперед, навалившись на сеть. Они не понимали суть преграды, они, кажется, вовсе ее не замечали, но лишь пытались добраться до живых.

   - Долго еще?

   Пара кругов.

   Руны.

   И снова руны.

   Заклятье расползалось, усложняясь. А вот сеть… если бы они додумались ударить в одну точку, Глеб бы не удержал.

   К счастью, думать мертвецы не умели.

   …зато Глеб заметил тончайшие нити вторичной структуры.

   - Поспеши. Эволюционируют…

   …запах гари стал резким.

   Воздух сухо затрещал, и прямо посреди первого кольца поднялось пламя. Твою ж мать… совокупной остаточной памяти хватило, чтобы воплотить белый столп магического огня. Он словно бы держался на головах мертвецов, сползая порой на плечи. И вой сделался вовсе невыносим.

   …хорошо, если Лазовицкий уберется.

   И вдвойне хорошо, если с детьми, но…

   - Держи, чтоб тебя, - прошипел Земляной, спешно выписывая рунный ряд. Он черканул ножом по ладони, и кровь полилась на землю.

   Мертвецы почуяли.

   И кровь. И ту самую тьму, бывшую и проклятьем, и благословением рода Земляных. Безмолвная, беспощадная, она наполняла землю и выведенные руны каменели.

   Медленно. Как же медленно. Но надо стоять.

   Держать.

   Пламя дрожало.

   И кем бы ни был маг, сотворивший его некогда, он оставил изрядно силы, чтобы закрепить и без того небезопасный отпечаток смерти.

   Глеб ясно ощутил, когда произошел очередной скачок силы.

   А в следующее мгновенье мертвецы смешались в одну кучу. Кости. Земля. Земля и кости. Самосозданный голем вышел на редкость уродливым. Сплетенная из ребер шея с трудом удерживала глиняную голову его. В просторной клетке груди трепыхалось глиняное сердце, кажется, восьмикамерное, а сосуды формировались прямо на глазах Глеба.

   - Кажется, вляпались, - Земляной разглядывал тварь с немалым интересом, надо полагать, весьма практического толку. А зверь топтался.

   Он был огромен, с хорошего быка размером.

   Слепая пока голова покачивалась. Похрустывали черепа, которые вытянулись вдоль хребта. Они украшали и длинный змеевидный хвост. Передние лапы, сплетенные из костей, что веревки из конопляных нитей, были куда короче задних, и тварь явно еще не определилась, как ей ходить. Она переступала, почти проваливаясь в сырую землю, и та, налипая на кости, поднималась.

   Еще немного и грязь станет шкурой.

   А тварь…

   …тварью был тот идиот, который спалил деревню. Вот его Глеб вздернул бы на ближайшем суку, а потом, дождавшись, когда тварь сдохнет, схоронил бы по всем старым правилам. И даже пункта с отрезанной головой и чесноком, которым набивали брюхо, не покоробили бы.

   - Глебушка, ты работай, не отвлекайся…

   Глеб не отвлекается. Одна за другой вспыхнули печати, предупреждая, что он подошел к краю. И край этот давно стал тонок. Привычно намокла рубаха, стало быть, пробило, наверняка третью, ее ставили наспех, вот время от времени линии и начинали кровить.

   Ничего. Будет жив, как-нибудь…

   Тварь оперлась на щиты.

   Тяжелая.

   И силы в ней… вероятно, среди деревенских были одаренные. Они всегда есть… кто-то со спящей силой, кто-то с малой, которой едва хватит, чтобы стать знахарем или заклинателем, или еще кем из тех, кого деревенский люд ценит. Главное, что капель этих не хватило остановить убийство, зато оказалось достаточно, чтобы тварь формировалась в ускоренном темпе.

   - И по периметру еще поставь, - Земляной присел на корточки, коснувшись земли. Он не чертил. Он призвал свою тьму, которая наполняла его тело, и эту землю.

   - Без тебя знаю.

   Грозный рев прокатился по окрестностям, и Глеб порадовался лишь, что на практику они решили за город выехать. В городах тварей не любят.

   В деревнях тоже.

   Но здесь, глядишь, тихо в землю кости вернутся и…

   Удар хвоста заставил щиты затрещать. А в глазницах твари вспыхнула тьма. Плохо… очень-очень плохо… просто-таки отвратительно. Только заемной сущности не хватало.

   Земляной молча рисовал очередную печать, пальцами, кровью и тьмой, которая в этой крови кипела. Он не шелохнулся, ни когда тварь вновь заголосила, громко, протяжно, ни когда она, присев, всем немалым своим весом ударилась о щиты.

   Глеб добавил силы.

   Еще немного.

   …когда к нему в голову пришла эта безумная идея создать школу?

   Для темных, мать его…

   …обоснование…

   …хорошее обоснование. И Его величество согласны, что школа нужна, а светлые кривятся, мол, ладно, когда еще о боевиках речь, но проклятийники, закладники и некроманты… кому в современном мире нужны некроманты?

   Тварь присела, словно перед прыжком, и Глеб добавил силы.

   Пальцы закололо. Спину жгло, того и гляди, шкура слезет вместе с печатями.

   …одаренных много, но редко кто получает шанс развить дар. И в лучшем случае он к годам пятнадцати атрофируется, а в худшем его развитием занимаются самостоятельно, что приводит…

   Тварь не прыгнула.

   Она поднялась на дыбы, обнажив гнилое брюхо, в котором вились костяные тяжи. Массивные когти ударили в щит, почти проломив его. К счастью, на начальной стадии кости все же оставались костьми, достаточно хрупкими и чересчур тупыми.

   И тварь вновь завопила.

   Голос ее пронесся по лесу, он ударил в темное небо, чтобы, в нем отразившись, переломиться. Голос стал тонок, словно струна… он теперь звал.

   И плакал.

   Он рассказывал о жизни.

   И смерти.

   О боли. О том, что эту боль он не заслужил… его вой ложился на плечи невыносимой тяжестью. И Глебу пришлось сделать усилие, избавляясь от морока. Впрочем, тварь тут же закружилась, щелкая массивными челюстями.

   И кто ж это такой красивый получается?

   Выжлец?

   Хороший, откормленный экземпляр, а главное… главное, спонтанность не совсем спонтанна.

   - Присмотрись, на нем метка, - Глеб шмыгнул носом.

   Кажется, кровь и носом пошла, будто печатей в ней мало.

   Завтра из него маг будет… если вообще завтра у него будет.

   - Вижу… стало быть, не просто так жгли…

   …та война, почти забытая уже, облагороженная памятью потомков, воплощенная в образы героев и детских сказов, хранила изрядно тайн. К примеру о том, что умели маги.

   И что творили.

   …не казнь – жертвоприношение в круге, который, надо полагать, приготовили загодя. И смерть медленная, мучительная… печати, вытягивавшие силу.

   Ему достаточно было бы просто добавить своей, тому проклятому магу.

   …почему не поднял?

   Что пошло не так?

   Руны подчинения на шкуре выжлеца горели ярко, только попробуй-ка, дотянись до них…

   - Стой, - Земляной поднялся, разом потеряв интерес к почти законченному рисунку. – Я… чувствую родство.

   …он отвел взгляд.

   И протянул руку.

   - Ашшер, - велел громко, и тварь присела. Она замерла, разглядывая того, кто посмел обратиться к ней на изначальном языке. – Ашшер ас-ашшах…

   Земляной потер ладонь, выпуская меченную тьмой кровь.

   И выжлец заскулил.

   Он узнал ее…

   - Иди сюда, родной… вот так… Глеб, снимай щиты.

   Глеб втянул остатки силы. От слабости пошатывало, но на ногах он держался, а еще не спускал с проклятой твари взгляда. Поводок поводком, но…

   - Иди, иди… - Земляной протянул руку, накрывая ладонью руны, и те погасли.

   Привязка состоялась.

   - Умница ты ж моя… хороший мой… не спеши… скоро отпущу… успокою…

   Зверь поскуливал. Он нависал над Земляным и…

   …еще пара дней, чтобы структура устоялась, и этой твари не страшны будут ни пламя, ни ветер, разве что чистая светлая сила слегка озадачит, но и то…

   …она не нуждается в отдыхе и в пище иной, чем способна дать смерть. И с каждой новой жертвой становится лишь больше, сильнее…

   К счастью, редкий маг способен был создать полноценного выжлеца. Впрочем, и тех хватило, утративших связь с создателем, получившим свободу, а с ней и неукротимую жажду, заставлявшую искать людей. Архивы Императорского исторического общества хранили немало интересного. В частности перечень деревень, уничтоженных выжлецом. И список магов, которые не вернулись из того похода.

   - Садись, - Земляной хлопнул тварь по шее, и та послушно растянулась на земле. – Тоже можно… а теперь погоди… закрой глаза.

   Выжлей заурчал.

   Его бока поднимались и опускались, создавая иллюзию дыхания, и рокот наполнял поляну.

   - Аль-машшара-такадо…

   …голос Земляного сплетался с этим рокотом. Он звучал, казалось, отовсюду. И деревья застыли.

   Замерло время.

   Старый язык рассекал мир клинком, причиняя тому боль, но эта боль обещала забрать другую. Глеб пропустил момент, когда массивная туша выжлеца оплыла темным комом глины. Он просто сел.

   И Земляной опустился на колени. Сунул в землю руки, вытащил чей-то череп и, всхлипнув, отбросил прочь. Он закрыл лицо руками.

   Он сидел, покачиваясь, мелко вздрагивая, пряча лицо. И надо было что-то сказать, но в голову пришло лишь обычное:

   - Ты не виноват.

   Хорошо… хорошо, что ушли мальчишки.

   Дети не прощают чужой слабости, они еще не готовы понимать, что без слабости не бывает силы.

   - Я… нет… но ты же видел. Родственная кровь… близкая… чем ближе, тем лучше тварь слушается. Эта была… была… идеальна… я мог бы заставить ее станцевать вальс.

   Глеб переполз поближе к приятелю.

   Он сел рядом.

   Просто сел.

   И Земляной тяжело оперся на плечо. Он прижал голову, заткнул нос платком и продолжил.

   - И кто? Отец мой? Он в ту смуту погулял… или, может, дед? Дед мог бы… хотя и сидел при короне, но мог бы.

   - Или кузен. Или кто-то из братьев твоего деда?

   - Нет, - подумав, ответил Земляной. – Боковые линии, кровь разбавлена… это или отец… или дед. Думаешь, стоит спросить?

   - Если хочешь. А ты и вправду хочешь знать?

   Старик ответит.

   Он никогда не стыдился правды, даже такой, тем более что те дела давно забыты. Суды отгремели. Казни отошли. Виновные получили по заслугам.

   …или были амнистированы, если это шло на пользу короне. Вот и думай, не оттого ли старик Земляной связал себя клятвой вечных уз с правящим домом, чтобы…

   - Не уверен. Но и маяться не хочу, - Александр шмыгнул носом. – Я сейчас… отпустит… мне всю жизнь твердили, что я бездарность, выродок… надежда рода, но все равно выродок. Слабосилок. Големы? Что такое големы… это для идиотов, не способных ни на что большее. Истинные маги совершенствуются в рунописи, создают уникальные заклятья, а выродки…

   - Брось…

   - Я даже не уверен, что хочу остаться. Когда старик приедет… снова станет говорить о долге… моем, чтоб его, долге… я только на свет появился, а уже стал всем должен. Ему, короне… только папочке плевать было, он раньше с катушек слетел… и теперь я понимаю, почему. Ты верно говорил, что это не случайно, что из-за войны они все… сперва выжили, потом сошли с ума. И свели других. Но это ерунда все, не слушай… должен я… память рода, благословение… мне эта живая тьма… я спать нормально могу в одну ночь из трех.

   - Капли прописать?

   - В жопу капли…

   - Можно и свечами, - согласился Глеб. – Тоже, говорят, весьма популярно… я к чему, хватит уже думать про деда. Ты сам по себе. И насколько знаю, ты лучший мастер в Империи. А дела минувших дней… забудь. Ничего не изменишь.

   - Точно… - Земляной поднялся и, оглядев разоренную поляну, произнес: - Гони этих бездельников… я за них кости собирать не стану.

   - Думаешь… стоит?

   - Думаю, что еще одного такого выхода мы не переживем… не в ближайшее время.

   И Глеб согласился, что в этом есть смысл.

   - А…

   - Нет, первичная структура полностью разрушена, так что не восстанет. С костями, правда, работать будет сложнее, но… практика – наше все.

ГЛАВА 12

Лазовицкий и вправду отогнал мотор. Недалеко. Черный фургон обнаружился на дороге. Тихо рокотал мотор, а Миклош, забравшийся на крышу, кривился, хмурился, но упорно вглядывался в лесную тьму.

   - На будущее, - Глеб выступил из сумрака и поморщился. Пусть у старенького мотора фары были далеко не так мощны, как у алого монстра, но светом по глазам резануло. – В подобных случаях стоит не ждать неизвестно чего, а ехать в город и поднимать дежурных магов.

   - А в этом захолустье есть дежурные маги? – поинтересовался Лазовицкий, выбираясь из кабины.

   - Есть. Я и Земляной.

   - Вот видите, вы уже на месте, - Лазовицкий развел руками. – И значит, все в порядке. Держите.

   Он подал флягу с водой, которой осталось на дне, и Глеб подумал, что в общем и целом этот человек не так уж плох. А что законник… так у всех свои недостатки.

   - Надо вернуться, - Глеб сделал глоток и с сожалением убрал флягу в карман. Земляной, небось, тоже не откажется. – Кости собрать и вообще…

   Позже, глядя как мальчишки таскают короба с костями, которые все еще не спешили рассыпаться, порой склеиваясь в самых уродливых формах, Глеб думал, что на месте Лазовицкого и близко не допустил бы Анну к школе.

   К такой школе.

   Есть ведь куда более благообразные, те, в которых юные целительницы в одинаковых светло-зеленых платьях внимают каждому слову наставника. И вообще готовятся нести в мир добро.

   А эти…

   Ворчал Богдан, но тихо, сквозь зубы.

   Тихонько всхлипывал Игнат, и стало быть, придется давать на ночь снотворное, потому как кошмары вернуться. И жалость нашептывала, что надо бы мальчишке дать время, а разум говорил, что время не поможет, что от демонов души так просто не избавиться. И единственный способ отсрочить безумие – совладать с силой.

   А она у Игната диковатая.

   Да и какой она еще может быть, когда пробудилась так?

   - Это… случайность, - заговорить все же пришлось, хотя Лазовицкий не задавал вопросов. Он скинул пиджак, закатал рукава рубашки, отправив запонки с изумрудами в нагрудный карман, и принимал коробки, которые весьма сноровисто загружал в грузовик. И в этой сноровистости виделся немалый жизненный опыт. – Это… просто случайность…

   …а еще полукровка, скрученный надежно.

   Лазовицкий умел видеть больше, чем обычный человек. Арвис, оплетенный заклятием, спал, а уже дома Глеб займется им вплотную.

   - Случайность, - согласился Никанор, потирая руки. – Вы не поверите, но первый миллион я сделал именно на таких вот случайностях. Вы, маги, привыкли считать себя немного лучше обычных людей.

   - Вы?

   - Мой дар слаб. И магом я могу считаться лишь формально. До войны меня б к университету и близко не допустили, это уже после нормы пересмотрели и стали брать всех, в ком хотя бы искра плещется. Я же говорю о тех, кто принадлежит к аристократии. И знаете, между светлыми и темными нет особой разницы. Самоуверенный целитель губит пациента. Или не губит, но калечит. Другой, решив сыграть в бога земли, уродует дом и сад, третий… да не важно, главное, что почему-то с вами боялись связываться в суде. Вы кивали на случайность, кидали пару монет в лучшем случае, а то и… когда мне впервые удалось доказать факт наличия преступной небрежности, кое-что изменилось…

   - Нам готовится к иску?

   - Можете, конечно, попробовать, но… у вас вообще есть разрешение на работы в этом месте?

   Разрешения не было.

   - Или согласованный план действий? Лист отказа от ответственности? Страховой договор?

   Зубы заныли. И челюсть. И мысленно Глеб прикинул, во что обойдется нынешняя практика.

   - Видите, - Лазовицкий развел руками. – Вы, как и прочие, слишком самоуверенны. Вам кажется, что, если у вас есть дар, то можно нарушать правила.

   - У меня есть разрешение на изъятие материала, - Земляной устало оперся на бок фургона. Он сидел с закрытыми глазами и казался спящим, хотя Глеб готов был поклясться, что Алексашка не пропустил ни слова. – Там, где мне будет удобно, когда будет удобно и в том количестве, которое я сочту нужным. А все претензии на мои действия следует отправлять в канцелярию Его императорского Величества.

   - Ах да… ваша династия.

   При упоминании династии Земляной скривился.

   - Что ж, это несколько осложнило бы дело, но… у меня нет намерения закрывать вашу школу, - когда очередная коробка заняла место в фургоне, Никанор вытер грязные руки о штаны. – У меня. А вот насчет градоправителя не скажу. Не так давно мой брат, с которым у меня, надо сказать, сложились непростые отношения, предложил очередной крайне выгодный с его точки зрения проект.

   Миклош уселся на землю, и Игнат, осторожно, бочком, подвинулся к нему, прижался к теплому боку. Рядом устроились и остальные. Сейчас они были тем, кем являлись, - уставшими, напуганными мальчишками, которые только начали понимать, что дар их не такая уж и удача.

   - Новый курортный поселок на берегу моря.

   - Здесь?

   Новость была поганой. Глеб не имел ничего против курортных поселков с их неторопливой вязкой атмосферой всеобщей благости и безделья, но… грядущие неприятности он чувствовал шкурой.

   - Конкретного места мне не назвали, но свободных поселений осталось не так и много, - подтвердил догадку Никанор. – Выше вас находится Светлоберег с его железнодорожной станцией. Ниже – Зальчины запруды. До летней резиденции Его императорского Величества всего-то с сорок миль, что при нынешнем развитии транспортной системы ничтожно мало. Добавим, что за последние пять лет это захолустье изрядно изменилось в лучшую сторону. Хотя бы в том, что касается дорог.

   - Погонят, - мрачно заметил Земляной и окинул фургон недовольным взглядом, явно прикидывая, не стоит ли выгрузить загруженные кости. – Как пить дать…

   …темная школа с нестабильными учениками – плохая реклама для нового курорта.

   - Попытаются, - Никанор старательно отряхивал брюки от земли, правда, получалось плохо. Местная земля была жирной, плотной и прилипчивой. – Я оставлю вам Павлушу на денек. Он толковый малый, поможет.

   Вот это было неожиданно.

   - Что? Школы нужны. И темные нужны… и вот эта тварь… я, конечно, исключительно теоретик, но скажите, что было бы, если бы поблизости от полянки кто-нибудь вдруг да умер? Не важно, насильственной смертью, естественной…

   - Зависит от того, что за человек, - осторожно ответил Земляной. – Но…

   - Она бы восстала?

   - Вероятно. Если бы выброса хватило, чтобы запустить…

   …а его хватило бы.

   И от этого холодеет сердце, потому что… до ближайшей деревеньки пара верст через лес. И для подобной твари это – вовсе не расстояние.

   - Вот видите, - Никанор плюнул на брюки. Вытащил из кармана портсигар и предложил: - Будете? Как хотите… так вот… я не настолько глуп, чтобы полагать, что можно заткнуть все дыры светом. Темных во все времена было меньше, а сейчас их количество упало до совершенно неприемлемого уровня. До такого, что и деньги, и связи не спасают, когда нужда приходит. С одной стороны это ускоряет общую деградацию, с другой создает дефицит толковых специалистов. А они нужны… взять хотя бы наш офис. Его приходится чистить каждую неделю, несмотря на защиту… да, нас не слишком любят.

   Это не удивляло.

   - Я не говорю о таких вещах, как обороноспособность страны. А еще о том, что ваша школа в перспективе достаточно выгодное мероприятие. Я готов вложиться в нее…

   - Денег у нас хватает.

   - Не сомневаюсь. Но вкладываться можно не только деньгами. Павлуша поможет с документами. Пусть посмотрит ваши договора. Вы же что-то подписывали?

   Подписывали.

   Что-то.

   - Учителя опять же. С магами понятно, хотя подозреваю, многие из ваших отнеслись к идее без особого энтузиазма.

   …мягко говоря.

   - Но остаются общеобразовательные предметы. Латынь. Математика. Что там еще по правилам должно преподаваться? Чистописание… у меня есть на примете пара человек, которые вам подойдут. Хорошие специалисты с… непростым характером.

   …про общие предметы Глеб как-то не подумал. То есть, он знал, что преподавать придется, но надеялся отыскать кого-то на месте. Однако, если курорт и градоправитель… кто из местных рискнет навлечь на себя высочайший гнев?

   Что ж, если Лазовицкий желает помочь, то пускай.

   - Магов оставите кураторами, а в остальном… просто постарайтесь не просрать дело.

   - Постараемся, - очнулся от полусна Земляной.

   - Что касается Анны, то ей полезно будет встряхнуться, - Никанор бросил окурок и тщательно растер его. – В последние годы она почти не покидает дом. А это… не совсем правильно.

   …Анне не спалось.

   Но нынешняя бессоница не вызывала мучительного желания воспользоваться снотворным. Напротив, на душе было неожиданно легко. И эта легкость заставляла двигаться.

   Танцевать.

   Смешно танцевать в темноте и без музыки, используя вместо партнера трость. Но… если никто не видит. Когда никто не видит.

   Она поклонилась.

   Сделала шаг назад. И вперед. Забытая мелодия вальса звучала, кружила, манила… а раньше Анна танцевать не любила.

   Умела.

   Всех учили. И ее тоже, правда, любезный господин Мержевский не единожды пенял Анну за неуклюжесть, отсутствие артистизма и чувства такта… раз-два-три… считайте про себя, если уж не способны слышать музыку.

   И она считала, пытаясь при этом не забыть ни об осанке, ни о повороте головы. Подбородок поднят, плечи расправлены… не горбится, иначе указка наставника больно ткнет меж лопаток, а то и вовсе ударит, резко, хлестко, оставляя ноющий след.

   И этот страх, сделать что-то неправильно, остался с нею и после, когда танцевать приходилось. Пусть и не сразу – кому интересна мещаночка – но Анну стали приглашать, и по мере того, как росло состояние Никанора, все чаще.

   …раз, два, три…

   Считать и вести светскую беседу, когда нельзя и посмотреть на партнера, не нарушив изящного правильного силуэта? Пытка, не иначе…

   …партнера не было.

   И никто не смотрит на Анну.

   Никто не посмеется над ее неуклюжестью и хромотой. А потому… почему бы и нет? Раз, два, три… ветер, пробравшись в открытые окна, обнял ее, погладил по шее, по рукам, подбадривая.

   Ветер знает толк в танцах.

   Ветер умеет…

   …чего только не умеет ветер.

   В какой-то момент музыка стала явной, слышимой, и Анна рассмеялась. Конечно, в обществе не принято смеяться громко, но… она одна.

   Какое чудо!

   Она остановилась, хотя музыка еще звучала, а ветер кружил. И подумала, что, должно быть, ее проклятье добралось до мозга, но даже если и так, то пускай. Анне было хорошо. Лучше, чем когда бы то ни было…

   Накинув поверх ночной рубашки халат, она вышла.

   Ночь. Глубокая.

   И… кто гуляет по ночам в одиночестве? Только тот, кто ищет приключений. Анна не искала, но… она ведь недалеко. До калитки.

   За калитку.

   Улица пустынна. Светят фонари, и свет их вязнет в плотной листве кленов. За деревьями скрываются ограды, а за ними – другие деревья, а уж за ними и дома. Старая улица, и дома тоже старые, одни больше, другие меньше, но все неуловимо схожи друг с другом.

   Прохладно.

   Скоро лето разгорится, тогда и ночь не будет приносить отдохновения, но пока… ветер в очередной раз взъерошил волосы и отступил.

   Анна шла.

   Просто шла. Удивляясь тому, что раньше не гуляла, хотя бы по ночам. Трость осторожно касалась камня, и получалось почти беззвучно. Холодная мостовая чувствовалась сквозь тонкие подошвы домашних туфель, и это тоже было чудесно.

   Анна остановилась у куста акации, полюбовалась золотым облаком, которое отозвалось на прикосновение отголоском силы… дом госпожи Верницкой. С ней встречаться Анна не желала, и без того она прослыла средь соседей престранною особой. Дом четы Вихровых, весьма милой семейной пары, счастливой в браке, а потому равнодушной ко всему, что происходит вокруг.

   …белый особняк, где обитала госпожа Ильина, милая старушка, которая, к сожалению, не пережила зиму. А стало быть, скоро у дома появятся новые хозяева.

   Или уже?

   В далеких окнах горел свет, он ложился на дорожку, аккурат между двух спиралевидных туй. И светлый камень маслянисто переливался.

   Ольга Витольдовна говорила, что жильцы в доме появятся нескоро, что особняк лишь выставлен на продажу, а это дело небыстрое.

   Выходит… не такое небыстрое.

   Но какое Анне дело?

   Разве что кустов, которые остригли чересчур уж сильно, немного жаль.

   Когда рокот мотора разрушил тишину ночи, Анна подумала, что эта прогулка… не совсем разумный поступок. Свет фар ослепил, заставил вскинуть руку, а вторую – покрепче стиснуть трость.

   Господи, в каком виде она предстанет…

   …с другой стороны, ее могут и не разглядеть, но…

   Бежать еще более глупо. Да и зачем, если ничего-то дурного Анна не делает.

   И… и она растерялась.

   А мотор, минув старый дуб на развилке, сбросил скорость, чтобы остановиться у дома. Что ж, если не везет…

   - Мама? – с удивлением воскликнул звонкий мальчишеский голос. – Мама, право слово, это лишнее… ой… простите.

   Анна осторожно отступила в тень.

   - Мне вдруг показалось… - за рулем сидела особа юная и очаровательная.

   Светлые волосы слегка растрепались, несмотря на золотую, в тон платью, ленту. Золотой пылью сияла кожа. Кажется, Анна что-то такое читала в модном журнале, про тонирующую пудру… золотой