Купить

Никто и звать никак. Полина Ром

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Это мир аналогичный нашему средневековью. Войны, вши, болезни... Никакой магии и принцев на пути.

   Что будет, если в такой мир кинуть обычную женщину? Не мага, не умелицу-рукодельницу? Самую обычную домохозяйку тридцати лет. Не в тело принцессы, а в тело рабыни? Не в сытый гарем, а в поселок викингов? Выживет она или погибнет? Пройдет ли путь к себе и своему месту в этом мире, или пропадет с голоду без денег, миксеров и стиральных машин? На её месте может оказаться любая из вас...

   

ГЛАВА 1

С утра ощущение счастья меня просто переполняло! Даже обычную, рутинную уборку я проводила, мурлыкая себе под нос какую-то модную попсу, что привязалась ко мне из рекламного ролика в инете. Сегодня большой день, десять лет со дня нашей свадьбы!

   Мало кому так везёт с мужем. Серенький у меня просто чудо! Он умён, хорош собой, внимателен и щедр. Он никогда не забывает ни одной даты — такой романтик! Единственный его недостаток — это нежелание заводить детей. Точнее, пока заводить.

   Перед свадьбой он сказал мне:

   — Малыш, мы должны пожить для себя, посмотреть мир, просто нагуляться. Я хочу всю тебя, всё твоё внимание, всю любовь и нежность. Дети — это потом, когда я созрею.

   Думаю, время детей пришло. Уже несколько дней я не принимала таблетки. Честно говоря, страсти постельные тоже поутихли. Особенно, последнее время. Что-то там не ладилось у них на работе, он частенько переписывался из дома по вечерам, но мне, как всегда, говорил:

   — Это не твоя головная боль, малыш. Твоя забота — следить за нашим домом.

   Я накрывала праздничный стол и думала, что сегодня, когда мы будем ужинать, самое время поговорить о детях.

   С ума сойти можно! Больше десяти лет я — любящая жена и примерная домохозяйка. Зарабатывать деньги, по мнению Серенького, должен мужчина. Жена должна заниматься домом. И первые годы я занималась им просто истово. Я ходила на курсы кулинаров и кондитеров, я перебирала каталоги модных дизайнеров, отслеживала новинки бытовой техники, я, по словам моего мужа — лучшая домохозяйка мира!

   Даже когда он уезжал в короткие командировки на два-три дня, он обязательно звонил и спрашивал, сильно ли я скучаю без него.

   Как мне завидовали подруги и одноклассницы! Ни один из их кавалеров рядом не стоял с Сергеем. Взрослый, на десять лет старше меня, молодой и успешный директор пиар-агентства в крупной американской компании. Такой пост в его возрасте — просто фантастика. Он увёз меня из маленького уральского провинциального городишки в Москву, в свою огромную квартиру в старинном доме, светлую, просторную, с высокими потолками, и доверил мне делать ремонт, обставлять её по своему вкусу, никогда не перечил моему выбору. Наоборот, всегда восхищался:

   — У тебя потрясающий вкус, Лиза!

   Десять лет душа в душу!

   Я возилась на кухне с клубничным парфе, его любимым, и, когда ставила в холодильник, обратила внимание, как опускаются сумерки…

   Душ, лёгкий макияж, новое бельё, нежная пена белых кружев, чулки и новое же, тонкое шёлковое платье цвета морской волны. Его Сергей ещё не видел. Волосы я уложила в низкий узел на шее. И выпустила тонкий локон волной вдоль лица. Серёжа любил такие классические укладки.

   Однако… Время восемь вечера, а он ещё даже не позвонил!

   — Алло, Серенький?

   — Малыш, прости, сегодня я задержусь на работе. Ты же понимаешь, никому ничего нельзя поручить! Всё приходится делать самому! Я всё помню, детка, но прости… Завтра я обязательно компенсирую тебе грустный вечер, обещаю!

   Я расстроенно отложила телефон в сторону. Последнее время таких одиноких вечеров стало многовато…

   Странный звук в тишине пустой квартиры привлёк моё внимание. Где-то далеко смеялись и разговаривали. Странно, телевизор я смотрю редко, компьютер не включала с утра…

   Телефон, это звук из телефона.

   Я только хотела нажать отбой, как услышала голос Сергея:

   — Иди сюда, малыш…

   И женский мурлыкающий голос ответил…

   — А не боишься, что жена узнает?

   — А чего мне бояться, Людочка? Она никто и звать её никак!

   Тогда я и поняла выражение — мир рушится на глазах…

   Сложно сказать, зачем и почему я это сделала, но мне срочно понадобилось на улицу. Телефон я взять в руки не смогла. Накинула плащ и, как была в туфлях на шпильках, выскочила из подъезда… Что-то вслед сказал вахтёр, бывший военный, возможно — поздоровался. Я не понимала. Весь мир был где-то там, за грязным стеклом… Это стекло глушило звуки и смысл…

   Зачем? За что — так? Я бы могла понять всё…

   Новую любовь могла бы понять… Но не эту грязную и чудовищную ложь! Меня захлёстывали волны отвращения. Скорее всего, это не первый раз. Но я не понимала – за что? Я не плакала, слёз просто не было. В парке, куда я дошла, было слишком светло и многолюдно. Я, как раненое животное, искала темноты и безопасности. Свернула с шумной аллеи и побрела по тропинке. Где-то недалеко, я помню, было озеро. И меня раздражал молодой парень, который шёл вслед за мной. Опасности я не чувствовала — кругом люди, ещё не ночь.

   — Деньги давай!

   — Что, простите?

   — Сумку давай, дура!

   Парня трясло, и бегающий, рассеянный взгляд не мог остановиться в одной точке.

   — У меня нет сумки.

   Он молча схватил меня за плащ на груди и начал выворачивать карманы. Декоративные карманы. Он злился, что не может попасть туда рукой. Я слабо трепыхалась, пыталась оттолкнуть, и вдруг поняла, что нужно просто закричать и придёт помощь. Кругом полно людей! И я закричала…

   Боль не была сильной, я смотрела на пятно крови, которая расплывалась на светлой ткани плаща и не понимала, почему темнеет в глазах… Зато становится так спокойно и безразлично…

   

ГЛАВА 2

Я очнулась от качки и запаха моря и от того, что кто-то тряс меня за плечо, скрипучим голосом взывая издалека:

   — Элиза, Элиза... маои ирано... зайна, зайна, Элиза...

   Открыла глаза...

   Слишком чёткие и странные были ощущения — море, влага, шершавое дерево у локтя...

   Я лежала на матрасе, на шёлковой скользкой простыне. Старая женщина, стащив с меня толстое одеяло, трясла за плечи, плакала и чего-то хотела...

   — Зайна, гальдо, Элиза, зайна...

   Я не понимаю, что она говорит, совсем не понимаю... Она хочет, чтобы я встала?!

   Я села с большим трудом — боль в затылке каталась горячим игольчатым шаром. Слух возвращался. Звуки стали резче, ближе и страшнее...

   Крошечная, два на три, деревянная клетушка, узковатая полка-кровать, окна нет. Сундуки или короба стопкой. Отдельно один большой, деревянный, окованный медными полосами ящик, на нём мягкая рухлядь. На стене крепятся два кованых подсвечника с горящими свечами. Старуха продолжала меня трясти и тянуть, но...

   Я читала книги о попаданках. Изредка. Серёжа считал их низкопробным чтивом и смеялся, если видел у меня в руках книгу в мягкой обложке. Мне приходилось убирать их с глаз.

   Но сейчас осознание собственного попаданства пришло сразу. И это не потому, что место странное. А потому, что я помню момент убийства там, дома... Совершенно отчётливо помню, как усыпала-уплывала в темноту и покой. И яркую вспышку света перед окончательной темнотой — тоже помню.

   Сейчас мы плыли, это явно судно, меня качает, и я не понимаю, что хочет женщина, куда тянет. Но мир не мой — тёмная коса, стекавшая по почти детскому плечу, по тонкому шёлку белой сорочки, лучшее тому подтверждение. И лужица крови, подтекающая из-под двери... Это именно кровь, её запах вплетается в запахи моря и горящих свечей.

   Тогда, в первые минуты, я не размышляла так долго, не вспоминала слова типа "ток-шоу", "розыгрыш", "обман". Всё и так было слишком очевидно. Я просто приняла это как данность. Это другой мир. Я попаданка. Там, за дверью, идёт бой. Я хочу выжить.

   За дверью слышались хрипы, глухое хеканье и удары металла о металл... Вот кто-то врезался в дверь так, что дерево затрещало...

   Старуха прижалась ко мне и я ощутила кисловатый запах старческого немытого тела, близко увидела морщины, крошечные неопрятные комочки слизи в уголках старческих глаз, чуть поблескивал на щеке след сбежавшей слезы.

   Внезапно женщина оттолкнула меня, засуетилась. Схватила с сундука тряпьё и начала натягивать на меня, прямо на тонкий шёлк ночной сорочки, платье. Толстый зелёный бархат, жёлтое шитьё тускло поблескивает в свете мечущихся огоньков свечи, нелепая шнуровка с боков. Зато мне становится теплее. Я всё ещё не могу решиться подать голос. Мне кажется, что она сразу поймёт... Тяжёлое влажное сукно — плащ. Меховая опушка и металлическая застёжка под подбородком.

   На ноги мне она, с трудом сгибаясь, натягивает что-то вроде вязаных гольфов и кожаные грубые башмаки без завязок, без шнурка. Одежда сидит на мне так, как будто я всю жизнь носила такое.

   И там, на сундуке, под грудой тряпья — обруч. Старуха судорожно надевает мне его на голову и встаёт впереди меня, лицом к двери. Складывает руки под подбородком и бормочет что-то невнятное — молится...

   Дверь, не слишком крепкая, разлетается щепой под ударами. Топор? Секира? Не знаю...

   Отпихнув ногой тело, в комнату вваливается огромный мужик. Космы по бокам лица сплетены в косицы, на них металлические колечки, они тихо позвякивают, и я равнодушно удивляюсь, что слышу этот слабый звон. Борода, металлические бляхи на одежде и высокие железные наручи. На руках кровь, уже подсыхающая, и свежие кровоточащие царапины... Остаток двери висит наискось на одной петле. У него совершенно безумные глаза, взгляд бегает по стенам, полу, останавливается на старухе... Он дышит шумно, отфыркиваясь, как будто вынырнул из воды. Всё это длится какие-то доли секунды. А потом он резко хватает женщину за руку, дёргает на себя, и я вижу, как из её спины, на уровне пояса, на мгновение высовывается хищно блестящая сталь, смазанная ровной кровяной плёнкой...

   Я не могу даже заорать от страха... Серое безразличие опускается на меня плотным покрывалом и крепко пеленает мозг и тело...

   К запаху моря и крови примешивается резкий запах нечистот...

   А у меня лениво, неторопливо текут мысли, не имеющие никакого отношения к моей жизни и смерти:

   — Он повредил ей кишечник...

   А женщина всё ещё жива. Она слабо ворочается на полу, скребёт костлявыми немощными пальцами по доскам, по огромным сапогам убийцы и хрипло, захлёбываясь твердит одно слово:

   — Райга... райга... райга...

   Отпихнув её ногой как вещь, ненужную и неопасную, он подходит ко мне и грубо, грязной рукой берёт меня за подбородок, задирает голову и смотрит в глаза...

   Он закрывает от меня свет, я не вижу его лица, совсем не вижу...

   — Райга?

   Я слышу вопрос в его голосе. Красивый голос, глубокий, бархатный...

   — Райга?!

   Я понимаю, что он злится, но мне так хорошо и безразлично в сером коконе...

   Убийца резко толкает меня, и я падаю. Кажется, что где-то далеко, не у меня, течёт кровь из пореза... Это непонятно... Боль от удара и падения — совсем слабая, и я почти счастлива, что можно не выбираться из кокона.

   Он хватает меня за волосы, коротко замахивается мечом и, после сильного рывка, я лечу на пол, а тёмная коса остаётся у него в руке и мне на лоб и щёки падают свободные короткие пряди... Щекотно...

   Я неловко пытаюсь встать, но он резко бьёт меня ногой в бедро, и я снова испытываю тихую радость — боль где-то там, далеко, не со мной... Поблёскивает на прикроватном коврике обруч, слетевший с моей головы, впитывается в пыльный ворс кровь, что набежала из-под тела старухи.

   В дверь клетушки заглядывает кто-то и окликает великана.

   — Сабир, баруга крига... кайраг..

   Убийца что-то отвечает, а я лежу, свернувшись калачиком, и испытываю полный покой, тёплый и уютный... Я ни за что не покину свой кокон...

   Пришедший кивает на меня:

   — Райга?

   Ещё один резкий удар в бедро, и я забиваюсь в щель под койкой.

   — Дагра!

   И оба смеются... А я лежу под койкой и смотрю в стеклянные глаза мёртвой старухи...

   

ГЛАВА 3

Холодно... Мне всё время холодно и это то, к чему я не могу привыкнуть. Всё остальное не важно... Даже голод перестал мучать на третий или четвёртый день.

   Дни я отсчитываю по лучам света, которые пробиваются в трюм сквозь щелястую палубу. Нас в трюме около двадцати человек и мужчин, и женщин. Некоторые прикованы к стенам за ногу на коротких цепях. Первое время, когда меня только кинули сюда, они все что-то хотели узнать, подползали, говорили на разных, но совершенно непонятных языках... Я тупо трясла головой, не понимая, чего от меня хотят эти страшные вонючие люди... Мой плащ и платье остались там, наверху, у убийцы, и я всё время мёрзну. Насиловать меня он не дал. Даже когда нас, меня и ещё двух мужчин, перевели на другой маленький корабль и меня окружили матросы. Тот корабль, на котором мы плыли раньше, горел... Матросов, снятых живыми с моего корабля, приковали. Остальные, раненые и убитые, устилавшие палубу, остались в огне. Сперва один из выживших пытался говорить со мной, но я не понимала... Да и не старалась понять. Это не мой мир и не моя жизнь.

   На мне балахон из драной грубой мешковины. В руки сунули с собой, прежде чем скинуть сюда, мешок соломы. Но в трюме покатые стены, сходящиеся к центру, там, в углублении, плещутся нечистоты. Ведро спускают один раз в день, но многие не утруждают себя — всё равно его не хватит на сутки. Так что мешок подмок... На наклонные стены трюма набиты планки, мешающие тюфяку сползать, но, когда качка чуть усиливается, он всё равно сползает к стоку мочи. Но я уже почти не чувствую вони, она меня не беспокоит.

   Тогда у меня оставались только простейшие рефлексы... Прятаться, схватить еду, сжаться в комок — так теплее... Но и они притупляются. На шестой-седьмой день, я помню это как сейчас, мне стало всё равно, когда парень покрепче отобрал у меня краюху. Какие-то слабые отголоски эмоций у меня ещё оставались, но их становилось всё меньше и меньше...

   Эти куски сыпали после обеда, обгрызенные, мелкие... Но подходить к люку мне страшно. Два раза за эти дни за руки, тянущиеся к свету и еде, наверх вытаскивали женщин, ловящих объедки. Насиловали или резали, не знаю. Ржание и крики мужчин были такие громкие, что иногда заглушали женские стоны. Они, женщины, кричали всё слабее и назад не вернулись ни та, ни другая. Их тюфяки забрали свободные мужчины. Таких всего три, они все маленького роста и слабые. Одна из женщин, когда такой начал приставать, просто отбросила его оплеухой. И он не посмел продолжать — женщина была крупнее и сильнее. Поэтому я предпочитаю быть максимально далеко от люка. Иногда куски долетают сюда, надо успеть схватить. Здесь холодно, да, но темно и тихо, это самый нос длинного и довольно узкого судна. В темноте даже спокойнее. Жаль, что палуба так низко и нельзя встать и хоть немного пройтись — мешают и высота потолка, и балки-распорки внутри трюма... И ещё беспокоят вши, и я с остервенением скребу голову. Вши есть на всех, и женщины собираются в одном месте, где из палубных досок выпал небольшой сучок и рядом есть пара щелей. Там, сквозь потолок, пробиваются лучики света, и они часами ищут друг у друга в голове и иногда переговариваются...

   Крик, который раздался сверху, меня встревожил. Все обитатели трюма загомонили, что-то говоря друг другу, но потом затихли и расползлись по своим местам.

   Звуки снаружи изменились. Слышно, как командует убийца. Люди ходят и даже бегают, скрипит мокрое дерево...

   Когда свет почти перестал пробиваться сквозь щели, люк внезапно открыли. Сверху кто-то гаркнул непонятное слово и все, кто не прикован, стали подходить к люку, тянуть руки вверх и исчезать из трюма. Постепенно толпа у просвета таяла и нужно было принять решение, но я замешкалась. Сверху что-то говорил убийца, ему отвечали...

   А потом в люк запрыгнул тот боец, что заходил в мою каюту на другом корабле. Он был высок ростом и под досками палубы мог стоять только сильно наклонившись. В руках у него был ключ, и он начал отпирать замки на ногах прикованных. По одному. И, подталкивая ножом в спину ослабевших от неподвижности людей, подгонял их к открытому выходу. Меня он увидел не сразу, а только когда глаза привыкли к темноте — я пряталась за тюфяком. Бить не стал, просто показал на люк, и я поползла к свету.

   Меня выдернули как репку из грядки и я, почти мгновенно, упала — ослабевшие ноги не держали, свет бил в глаза, текли слёзы, и я ничего не видела...

   Раздался певучий голос, который что-то спросил у убийцы:

   — Камия эрий маиро? Самини пилива? Патия линва дарга?

   И тот, помолчав, своим оперным баритоном неохотно ответил:

   — Райга.

   Я в это время старалась проморгаться и вытереть набегающие слёзы.

   Певучий голос начал что-то выговаривать:

   — Сари! Сари, кихаро! Сатиго райга нагито! Дарга зан дарга!

   Глаза открылись и сквозь пелену влаги я увидела, как убийца, стоящий ко мне спиной, положил руку на меч.

   Его ответ совсем не был похож на оправдание. Скорее — на угрозу. Собеседник, невысокий, полный, смугловатый мужчина в маленькой расшитой шапочке на макушке и распахнутом меховом плаще поверх шелков, не испытывал страха. Он стоял вполоборота к толпе пленников и прикрывал нос вышитым платочком. За его спиной было шесть человек с оружием в ножнах на спине. Высоченные бойцы, в одинаковых свободных костюмах стального серого цвета. Шаровары и короткий казакин. Каждый с двумя рукоятками мечей, торчащих за плечами. А рядом высился корабль, который превосходил размерами это судно в несколько раз. И с борта корабля смотрела сверху вниз куча смуглолицего народу, мужчин, женщин, даже, кажется, детей. Я всё ещё не слишком хорошо видела, но те, кто вышли из трюма раньше меня, уже смотрели на мир без слёз — спускались сумерки...

   После долгого торга убийцы и человека в шелках, от охраны шёлкового отделились двое и, встав за спиной пленников, погнали нас в лодку.

   Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо.

   Тогда, в каюте, я успела увидеть только бороду и звенящие заклёпками косички. Когда он ворвался, его лицо было слишком искажено, чтобы принять его за человеческое, потом он загородил мне свет и вместо лица я видела чёрный силуэт. А когда меня вытащили из-под койки на палубу горящего судна, стояла ночь, и он всё время был у меня за спиной. До того, как меня кинули в трюм, я не выбрала момента посмотреть.

   Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо. И, очевидно, от полного равнодушия к жизни выдержала и его внимательный холодный взгляд, и белозубую ухмылку. И запомнила... Хотя тогда мне казалось, что смотреть всё равно на что. Просто именно он мне попался на глаза. Я даже ненависти не испытывала. Скорее — слабое любопытство. Каково это — быть убийцей и не стесняться этого? Тогда я думала, что вижу его в последний раз.

   Охрана старалась не прикасаться к нам, просто показывала рукой направление.

   Нас перевезли на отдельной лодке, туда не сели даже солдаты — просто два моряка на вёслах. И здесь, обдуваемая свежим морским ветром, я не только легко начала дышать, но и почувствовала невыносимый смрад от себя и своих спутников.

   

ГЛАВА 4

Меня вымыли в низкой бочке две смуглых служанки. Прямо на палубе, поставив несколько ширм и отгородив от посторонних взглядов. Сперва в солёной морской воде, немного согрев её большими раскалёнными булыжниками, просто смыли первую грязь, потом принесли ещё несколько кувшинов горячей пресной воды, едкой мазью эпилировали все волосы на голове и на теле, кроме бровей и ресниц, и вымыли второй раз. В небольшую каюту, где стены были обтянуты хлопковой тканью, на полу лежали мягкие войлоки, прикрытые яркими коврами и подушками, меня отвела одна из них. Вторая прошла с нами и осталась сидеть на коленях у двери.

   Чистая тонкая льняная ткань одежды ласкала тело. Белья не было, были широкие сверху и сужающиеся к щиколотке штаны с завязочками с двух сторон на линии талии и нечто вроде халата, с облегающим верхом, широким поясом и объемными, складчатыми полами.

   Потом в каюту зашёл жирный старик, в почти такой же одежде, как и у меня, и расшитой шапочке, как у торговца.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

199,00 руб Купить