Лик чудовища. В сердце тьмы. Лора Олеева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ III Зов полночи
• ГЛАВА XXXVI Путь во тьму
• ГЛАВА XXXVII Искусы
• ГЛАВА XXXVIII Чахлые отростки
• ГЛАВА XXXIX Великие короли
• ГЛАВА XL Потеря
• ГЛАВА XLI Роза, роза ты моя!
• ГЛАВА XLII Союзники
• ГЛАВА XLIII Инструкции
• ГЛАВА XLIV Венецианец
• ГЛАВА XLV Вероломный автор
• ГЛАВА XLVI Сундук
• ГЛАВА XLVII Снова дома
• ГЛАВА XLVIII Бенанданти
• ГЛАВА XLIX Пробуждение
• ГЛАВА L Невольный свидетель
• ГЛАВА LI Уступки
• ГЛАВА LII Обещание
• ГЛАВА LIII Хижина в горах
• ГЛАВА LIV Чаша зла
• ГЛАВА LV Подземелье
• ГЛАВА LVI Подготовка
• ГЛАВА LVII Освобождение
• ГЛАВА LVIII Подозрения
• ГЛАВА LIX Червонная рута
• ГЛАВА LX Незваные гости
• ГЛАВА LXI Западня
• ГЛАВА LXII В неволе
• ГЛАВА LXIII Тайное послание
• ГЛАВА LXIV Во имя любви
• ГЛАВА LXV Смертельный путь
• ГЛАВА LXVI Во тьме
• ГЛАВА LXVII К свету
• ГЛАВА LXVIII Снова дома
• ГЛАВА LXIX Суд
• ГЛАВА LXX Жестокость и любовь
• ГЛАВА LXXI Приглашение в вечность
• ГЛАВА LXXII Отрава
• ГЛАВА LXXIII Жива или мертва?
• ГЛАВА LXXIV Чанадин
• ГЛАВА LXXV Преображение
• ГЛАВА LXXVI Наказание
• ГЛАВА LXXVII Сделка

АННОТАЦИЯ

Кнез вовлекает Луминицу в политические интриги. Но девушка решает начать свою игру – смертельно опасную игру против мужа. Тайна подземелья, тайна пустоши и многие другие страшные тайны замка Ченаде влекут ее. Луминица еще не знает, что всего пара роковых шагов отделяет ее от последней разгадки – той, что погрузит девушку в самое сердце тьмы.

ЧАСТЬ III Зов полночи

ГЛАВА XXXVI Путь во тьму

К ночи пошел дождь. Не дождь, а ливень. Луминица лежала в постели, прислушивалась к тому, как дождевые капли барабанят в ставни, и с разочарованием думала, что завтрашнюю вылазку придется отменить. Или не отменять? Нет, это будет выглядеть странно, если они с Данутой отправятся куда-то под дождем. Поползут слухи. Не дай Бог еще кнезу доложат. Луминица с содроганием представила, что кнез будет допытываться с пристрастием, куда она ходила.

   Эти мысли не давали ей уснуть. Она ворочалась в постели, не в силах ни заснуть, ни успокоиться, и сон сморил ее только глубоко за полночь.

   Ей снова приснилась Богданка. Девочка стояла на берегу пруда и махала Луминице рукой, торопя ее.

   Вокруг была то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. Мерзлая земля, покрытая коркой льда и островками снега, серое небо, по которому быстро проносились тревожные клочковатые облака.

   - Подожди меня, Богданка, я сейчас! – крикнула девочке Луминица и ступила на тонкий лед, под которым виднелась черная вода, собираясь быстро перебежать на другой берег пруда.

   Однако лед тут же треснул, и ноги провалились в черную жижу. Луминица отчаянно рванулась, как птица, попавшая в силок, но ледяная тягучая жидкость крепко держала ее, не желая выпускать. Черная бездна медленно и с чавканьем стала затягивать Луминицу. В этих чавкающих звуках ей даже послышались издевательские слова, которые отозвались морозной болью в сердце.

   - Тут любому суждено

    Кануть без вести на дно.

    Ледяной водоворот

    Душу стужею скует.

    И отныне будет он

    Навевать тяжелый сон.

    Век уснувшая душа

    Будет холодом дышать,

    Позабыв в кромешной мгле,

    Все, что было на земле.

   Кроме этих жестоких, обжигающих льдом слов, во всхлипах и чавканье пруда Луминице почудился хор иных, страдающих и жалующихся голосов. Они звали на помощь, пытались стряхнуть с себя путы призрачной жизни, но их плач был напрасен – пруд крепко держал своих жертв, не выпуская из мертвящих объятий.

   «Так вот в чем причина! – догадалась Луминица. - Вот кто высасывает все соки из замка и из живущих в нем людей. Но меня же предупреждали! Я не дам ему себя засосать! Нет-нет, я не сдамся! Сгинь, морок!»

   Луминица стала яростно выкручиваться, она ухватилась за корень дерева, свисающий в воду, и изо всех сил потянулась. Она отчаянно дергалась, боясь, что сейчас порвется посередине, но не теряла надежду. И вот – ее ноги постепенно стало отпускать, еще несколько рывков, и она на свободе. Луминица отползла от воды, изо всех сил цепляясь за мерзлую землю, с которой минуту назад в отчаянье почти распрощалась. Волны яростно лизали берег, пытаясь своими щупальцами достать ускользнувшую жертву. Но они уже утратили шанс поглотить беглянку.

   А Богданка все продолжала звать Луминицу, продолжала кричать, и ее охрипший голосок звучал отчаянно и безнадежно.

   Луминица побежала вокруг пруда, стараясь держаться подальше от опасной кромки воды, молясь, чтобы не опоздать. Но она все же опоздала.

   Когда она прибежала на то место, где раньше стояла Богданка, там уже никого не было, и только тишина больно резала уши.

   - Где же ты? – закричала Луминица, мечась в сером лабиринте колючего кустарника, но одни корявые черешни проливали ледяные слезы, блестящие на черных стволах.

   Луминица положила руку на холодный шершавый ствол и вздрогнула от догадки: да это же Богданка! Вот же она! Луминица погладила голые ветви, и ее сердце пронзила боль от осознания того, что она опоздала, безнадежно опоздала. Ну конечно: вот же потерянные дети: это Станка, рядом ее брат Иэнку, за ними стоит какая-то девочка, и еще много других неизвестных ей по именам детей. Дети столпились вокруг нее, сгорбив стволы, опустив бессильные руки-ветви и проливая беззвучные слезы.

   Луминица села на землю и тоже заплакала. Она не успела их спасти! Все было абсолютно напрасно, абсолютно бессмысленно: ее борьба, ее бег, ее желание, ее горячие молитвы - все. Сквозь слезы Луминица видела, как в сером небе плыли равнодушные облака, и душа Луминицы наполнялась горечью и обидой…

   Луминица проснулась на рассвете, еще продолжая всхлипывать, но уже не помня свой сон. Лежа в постели, девушка смотрела на млечно-розовый рассвет, и только тяжелое чувство невосполнимой утраты и безнадежности сжимало жестокой рукой ее сердце.

   Утро выдалось туманным и сырым. Дождь перестал, и небо очистилось. Над лугами были озера стоячего белого марева, которое постепенно испарялось под лучами разгорающегося жара дня. Кнеза уже который день не было в замке, поэтому Луминица решила, что надо воспользоваться последними часами относительной свободы.

   - Я пойду погулять с Данутой, - вызывающе заявила она служанкам.

   Те молча переглянулись, но не посмели спорить. Луминица торопливо позавтракала. Вскоре под пристальными взглядами стражников Луминица и Данута вышли из ворот замка и скрылись в тумане. Данута держала под мышкой завернутые в тряпку – чтобы не привлекать к ним внимания – факелы.

    Утро было безветренным. Долина тонула в постепенно редеющем тумане, над которым столбами стояли дымы деревенских очагов. Было слышно блеянье овец и ржание лошадей, пасущихся в горах.

   - Вот и хорошо, - заметила Луминица. - Меньше любопытных глаз.

   Данута согласилась с ней. Всю дорогу до пруда Луминицу не оставляло странное чувство, будто кто-то следит за ними, и девушка даже несколько раз боязливо обернулась, чувствуя чей-то пристальный взгляд, но никого в тумане не заметила. «Это все нервы», - усмехнувшись, сказала себе Луминица. Девушки в молчании обошли пруд и приблизились к чернеющему лазу.

   Из-под земли тянуло могильным холодом, но Луминица предусмотрительно захватила с собой платки.

   - На, хорошенько укутайся, - велела она подруге, и сама обмотала себя большим шерстяным платком, завязав его за спиной.

   Данута последовала ее примеру.

   - Ну что, с Богом? – дрожащим от страха и возбуждения голосом спросила Луминица.

   Данута кивнула, зажгла факел, перекрестилась и первая, нагнувшись, шагнула в темный проем. Факел осветил замшелые стены, по которым ползали мокрицы. Луминица тревожно оглянулась назад, и ей показалось, что в отдалении стоит человек, который внимательно следит за ними из-за кустов. Луминица попыталась приглядеться, но в этом тумане все было таким неверным, таким зыбким. Да и зачем кому-то караулить их? Пока Луминица хлопала глазами в растерянности, фигура растворилась в тумане. Тогда девушка нервно двинула плечом, подобрала юбки, чтобы не наступить на подол, и поторопилась нагнать подругу.

   Они могли идти по коридору только поодиночке, до того узким был проход. Подземный коридор вскоре повернул налево, и девушкам пришлось последовать за его изгибом. Луминица в беспокойстве оглянулась на белеющее позади пятно света, но преодолела свой страх и шагнула во тьму вслед за Данутой.

   Тусклый круг света выхватывал побуревшие от времени камни, из которых был сложен свод туннеля, и неровные стены. Девушки повернули налево, снова налево, потом направо и снова направо, а затем еще раз налево, уже полностью потеряв ориентацию в пространстве. Коридор петлял, напоминая своими изгибами пляшущую в смертельной агонии змею. Временами под ногами попадались высохшие трупики каких-то мелких животных, которые девушки осторожно и брезгливо переступали. «Надеюсь, здесь никто не живет», - испуганно подумала Луминица, страшась встречи с какими-нибудь хищными животными. Она принюхалась, боясь почуять запах из логова зверя, но пахло лишь сыростью. Воздух был не застоявшимся, из чего Луминица сделала вывод о том, что где-то были или продухи, или другие выходы на поверхность. Однако пока они не встретили ни боковых ответвлений, ни просторных помещений. Только этот мучительно длинный и узкий коридор, который все время странно искривлялся, как будто не хотел вести непрошенных гостей к их цели. Луминица ни за что бы не могла сказать хотя бы даже примерно, где они сейчас находились: под замком, под прудом или в горах. Они шли уже не меньше пяти, а то и десяти минут – под землей время страшно удлинилось, потеряло свой вкус и цвет, но по ощущениям Луминицы они брели в подземных потемках немыслимо долго. Она начала поражаться тому, где таинственный создатель смог разместить такой длинный коридор, и зачем он это сделал.

   - Ай! – воскликнула Данута, и если бы Луминица не ухватила подругу за пояс, та обязательно упала бы на пол, споткнувшись.

   Прямой – ну наконец-то прямой! – коридор, в котором оказались девушки, имел странный пол: часть прямоугольных плит выпирала вверх. Что было причиной этого: земля ли сама вытолкнула эти камни, чинили ли здесь пол или это была странная идея создателя, - они не могли догадаться.

   - Осторожней, Данута! – сказала Луминица, протиснулась мимо подруги, перехватила факел и первой пошла вперед, с опаской наступая на выступающие из земли и порой шатающиеся камни. Данута последовала за ней.

   Однако Луминица не успела сделать и нескольких шагов, как замерла в испуге. Натолкнувшаяся на нее Данута схватилась за госпожу.

   - Что это?

   - Тише!

   Луминица в страхе попыталась понять природу звука, который в подземном безмолвии имел эффект грянувшего среди ясного неба грома. А раздавшийся впереди звук меж тем только нарастал. Девушки услышали какой-то гул, потом пронзительный скрип и скрежет, от которого им захотелось зажать уши, и, наконец, глухой удар, заставивший задрожать даже стены.

   - Что это, госпожа? – слабым голосом спросила Данута.

   Замершие от страха девушки боялись пошевелиться. Однако звук, родившийся во мраке, больше не повторялся. Луминица до боли в глазах всматривалась в чернеющий коридор, чувствуя, как у нее бешено колотится сердце. Ей казалось, что сейчас из темноты к ним бесшумно подкрадывается нечто: страшное, явно нечеловеческое, - какой-то монстр, которого они разбудили своими неосторожными шагами. Наверное, будь Луминица не одна, она бы уже опрометью бежала к спасительному выходу, не разбирая дороги. Сейчас она была с подругой и должна была показать пример стойкости и храбрости, однако сразу заставить себя сдвинуться с места девушка была не в силах. Луминица слышала, как Данута начала шепотом молиться, и слова, обращенные к Господу, придали Луминице сил.

   - Надо узнать, что это было, - сказала она дрожащим голосом.

   Произнесенные вслух слова помогли Луминице наконец сбросить оцепенение, и девушка шагнула вперед, порываясь продолжить путь.

   - А вдруг он нас там поджидает? – удержала ее за одежду Данута.

   - Кто «он»?

   - Ну этот подземный дьявол. Ждет, что мы сами придем к нему в пасть.

   - Нет никакого подземного дьявола, - неуверенно возразила Луминица. - В любом случае, нам надо двигаться. Оставаться здесь глупо.

   Луминица перекрестилась, сжала рукой нательный крестик и продолжила путь, выставив факел вперед, словно оружие против неведомой опасности, таящейся во мраке.

   - Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, спаси нас и сохрани! Святая Данута, помоги мне! Архангел Михаил, защити нас от нечисти и от дьявола! – безостановочно шептала Данута, следовавшая за ней.

   Девушки прошли еще шагов тридцать, когда впереди показалось препятствие - толстая решетка, полностью перегораживающая проход. Луминица приблизилась и осветила факелом неожиданную преграду.

   Решетка была мощной и напоминала собой ту, что была у замковых ворот, только гораздо меньшего размера: толстые деревянные прутья были обиты железом и склепаны в местах соединения. Луминица в недоумении подергала решетку, но это было абсолютно бессмысленно: преграда даже не пошевелилась. Края решетки уходили в боковые пазухи, а нижняя часть в выемку в полу. Кто бы не сделал эту решетку, сработал он ее на совесть. Чтобы разбить прутья, потребовалась бы немалая мощь и инструменты, а в придачу к ним сильные мужские руки. И то неизвестно, удалось бы совладать с такой махиной.

   - Зря мы думали, что по подземному ходу так легко пройти, - со вздохом сказала Данута. - Если бы это было так просто, то враги могли бы прокрасться в замок незамеченными.

   - Хм, наверное, - с острым разочарованием вынуждена была признать ее правоту Луминица. - Они хорошо себя обезопасили. Обидно.

   - А что за звук мы слышали недавно?

   - Не знаю. Ладно, давай возвращаться. Разбить решетку без инструментов мы не сможем, да и не по женским рукам эта задача.

   - Я боюсь, госпожа, не услышали ли в замке давешнего грохота. А вдруг сюда сейчас прибегут и схватят нас?

   - Не думаю, - усомнилась Луминица. - Грохот показался оглушительным только нам. Наверху, я думаю, ничего не было слышно.

   Однако Луминица забеспокоилась и торопливо направилась в обратную сторону.

   Обратно они шли, подгоняемые страхом и преследуемые тьмой за спиной, которая словно выталкивала их из своих владений. Девушки невольно ускоряли шаг, спеша выбраться на белый свет. Однако их постигла неудача.

   Когда по прикидкам Луминицы они должны были оказаться уже невдалеке от выхода, путь им преградила точно такая же решетка, как та, что не пустила в глубь подземелья.

   - Нет, этого не может быть! – вскричала Луминица и в ожесточении подергала внезапно возникшую железную препону.

   Однако решетка была так же крепко сделана, что и предыдущая.

   - Мы ведь не могли ошибиться? – растерянно спросила Данута.

   - Нет, другого коридора не было.

   - Может, это колдовство?

   - Да какое колдовство! – возмутилась Луминица. - Просто нас поймали, как зайцев в силок.

   - Что нам делать, госпожа? Как выбраться? – беспомощно спросила Данута, глядя с надеждой на Луминицу.

   Луминица прижала руку к голове, пытаясь подавить панику, вопящую ей во все горло: «Вы попали в ловушку, вам не выбраться!» Страх прорастал в ней дикими ростками, пытаясь заглушить остатки разума и отваги. Нет, прекрати! Так ты делу не поможешь, постаралась прикрикнуть на себя Луминица. Вслед за страхом пришла злость.

   Луминица снова с остервенением подергала решетку и даже пару раз пнула ее ногой, но только больно ушиблась.

   - За нами все же кто-то следил? И поэтому они закрыли выход, да, госпожа? – спросила Данута.

   - Нет, не может этого быть, - заявила Луминица.

   Ее невольно кольнуло воспоминание о том кажущемся ей преследователе. Так за ними кто-то следил от ворот замка или нет? Как же легко их поймали в западню! Ужас неминуемой расплаты снова стал наваливаться на Луминицу толщей камней. Нет, не поддавайся! Не смей раскисать! Думай, думай! И этот призыв к разуму неожиданно возымел действие.

   - Я теперь понимаю, в чем дело, - медленно проговорила Луминица. - Звук, который мы слышали, и был звуком опускающихся решеток.

   - Но как? – удивилась Данута. - Как они узнали, что мы идем?

   Данута в испуге заоглядывалась по сторонам, но в кромешной тьме не было видно никаких соглядатаев.

   - Нет, никто нас не видел, - застонала Луминица от своей догадки, и ей захотелось побиться головой об стену. - Мы сами запустили механизм.

   - Какой механизм? Как?

   - Видимо, плиты, на которые мы наступали в коридоре, были связаны с решеткой. Я где-то читала о таком. Да, обидно. Если бы мы знали, что на них нельзя наступать…

   - Но… но звук раздался оттуда, - не соглашаясь, показала Данута рукой в кромешную тьму уходящего вглубь коридора. - А решетка-то здесь.

   - Ты права, - неуверенно начала размышлять Луминица. - Скорее всего, мы слышали звук той упавшей решетки. Эту мы просто не услышали из-за расстояния и из-за более близкого шума. Но решетки были связаны. Когда мы наступили на плиту, запускающую механизм, упали обе решетки, и ловушка захлопнулась.

   - Что же это за механизм такой! – воскликнула в недоумении Данута. - Мы ведь уже Бог знает как далеко ушли от входа. Неужели он действует на таком расстоянии?

   Луминица представила себе размах ловушки и содрогнулась. Нет, это совершенно немыслимо. Ни один мастер не смог бы сделать такого!

   - А почему ты думаешь, что мы далеко от того коридора? – пришла ей в голову неожиданная мысль. - Возможно, мы совсем рядом с другой решеткой. Ну конечно, - уже уверенней продолжала Луминица. - Никто не смог бы сделать рычаг так далеко от опускающихся ворот. Ты обратила внимание, как долго мы петляли? Мне с самого начала показалось это странным. Зачем такой путаный проход, который, казалось, не столько вел, сколько уводил. Теперь я поняла: коридор снова вернулся к входу. Другой туннель с плитами где-то совсем рядом с нами, может, прямо за этой стеной.

   И Луминица со злостью ударила кулаком по стене. Однако стены стояли незыблемо и хранили молчание.

   - Что же нам делать? – снова озвучила Данута их главную проблему. - Мы не можем пройти внутрь и не можем выйти.

   - Я не знаю, - призналась Луминица. - Конечно, где-то должен быть рычаг для поднятия решеток. Это совершенно точно. Ловушка не может быть однократного использования. Но где этот рычаг и как его найти?

   - Госпожа, а если мы снова вернемся в дальний коридор и подавим на те плиты, не может быть так, что…

   Луминица пожала плечами. Ей не показалось предложение разумным, но что еще им оставалось?

   Обратно они шли, грустно размышляя о своей неудачи. Обе девушки старательно отгоняли от себя мысли о том, что будет, если у них ничего не получится. Теперь азарт открывателей сменился на уныние пойманных в ловушку мышей. Луминица вспомнила, как Марку с Йонуцем забавлялись, загоняя мышонка в рукотворные лабиринты и делали ставки на то, выберется мышонок из западни или нет. Сейчас Луминица начала себя чувствовать таким мышонком. «Когда у меня будут дети, - поклялась она себе, - Ни за что, ни за что не позволю им издеваться над беззащитными животными!»

   Вернувшись в дальний коридор, девушки стали по очереди наступать на разные камни, но чуда не произошло. В коридоре царило безмолвие, а решетка не сдвинулась ни на вершок.

   - Это бесполезно, - сказала разочарованная Луминица. - К тому же не логично. Эта ловушка ведь придумана против врагов, чтобы поймать и удержать их, не так ли?

   Данута согласно кивнула головой.

   - Я так думаю, госпожа. В замке Гередье тоже была такая ловушка. Она называлась захаб. Там было двое ворот. Если первые ворота ломали, то враги попадали в узкий проход между двумя стенами. Проход загибался и упирался в другие ворота. Если враги прорывались туда, то им давали войти, потом опускали решетку около первых ворот и расстреливали из луков сверху. Когда замок Гередье брали штурмом, часть войска воеводы тоже попала в эту ловушку и погибла. Но врагов тогда было слишком много, и в конце концов замок пал.

   - Наверное, этот длинный проход служил ровно для таких же целей, - подхватила ее мысль Луминица. - А именно: заставить войти внутрь как можно большее количество врагов. А потом закрыть ловушку. Но зачем тогда устанавливать рычаг для открывания здесь, то есть там, где заперты враги? Это бессмысленно. Нет, Данута, здесь мы не найдем ничего. Совершенно очевидно, что рычаг с другой стороны, за решеткой.

   И Луминица ткнула рукой в темнеющий коридор за преградой.

   - А как же здесь проходят те… ну те… Вы понимаете меня, госпожа, да?

   Луминица кивнула.

   - Во всей видимости, они знают, как правильно ступать.

   - И что же нам теперь делать?

   - Не знаю, - обреченно сказала Луминица. - У нас нет особого выбора. Мы можем сидеть здесь, пока не умрем от голода и жажды. Нет, раньше мы умрем от холода, - поправилась она.

   Вначале разгоряченные ходьбой девушки не чувствовали холода, но теперь ледяное дыхание подземелья все больше и больше охватывало их. Луминица начала мелко дрожать. От стен тянуло ледяной безнадежностью могилы. С чувством стыда и раскаянья Луминица посмотрела на босые ноги Дануты. Сама-то она была в башмаках, но не догадалась взять обувь подруге.

   - Да, мы так скоро умрем здесь от холода, - снова повторила Луминица.

   - Надо же, а вверху сейчас такая жара, - недоуменно заметила Данута.

   - Не напоминай, - проворчала Луминица, потирая озябшие руки.

   - Неужели ничего нельзя сделать?

   - Давай вернемся в начало коридора и будем кричать, пока нас кто-нибудь не услышит. Ты помнишь, как услышала детей? Может, и нас услышат?

   - Но если нас услышат… - робко начала Данута.

   Но Луминица лишь пожала плечами. И так и так выхода не было.

   Понурившись, девушки пошли назад. Луминица все больше и больше чувствовала себя испуганным и потерявшим надежду на спасение мышонком. Вот почему она раньше не вмешивалась в игры братьев? Сейчас ей хотелось крепко стукнуть и Марку, и Йонуца. Как можно было так издеваться над Божьими тварями?! А может, это ей расплата за бездействие?

   «Господи! – начала молиться Луминица, - помоги нам с Данутой и спаси нас! Нет, Ты даже не спасай меня, - великодушно разрешила она Господу. - Ты спаси только Дануту. Это ведь из-за меня она попала сюда. И ее накажут значительно сильнее, чем меня, если найдут. Боже, пожалуйста, спаси ее. А я… Я приму любое наказание. Только спаси Дануту!»

   Слезы навернулись на глаза Луминицы от жалости к себе. Но еще жальче и еще страшней ей было за свою подругу. Она впервые поняла, что недостаточно серьезно отнеслась к своей затее. Как ни боязно ей было осуществлять свой план, но все же отчасти это напоминало игру. Да, игру - опасную, когда сердце замирает от страха быть пойманной, понимает, но не до конца верит в неотвратимость и ужас наказания. Все-таки сначала это напоминало проказу, которые Луминица так любила в детстве. Но теперь девушка осознала серьезность ситуации в полной мере. Если их поймают, то вместо строгих, но всепрощающих родителей судьей будет кнез. А сможет ли Луминица защитить Дануту, если их поймают? Луминице казалось, что уж жену-то кнез помилует, не станет жестоко карать, а вот Дануту… Какой же эгоистичной и беззаботной она была!

   - Данута, прости меня, - повинилась она перед подругой.

   - За что, госпожа?

   - За то, что втянула тебя в это. Если с тобой что-нибудь случится, то я буду в этом виновата.

   - Пустое, госпожа. Я сама вызвалась в этом участвовать. И не стоит терзать себя. Помните: без Его воли ни один волос не упадет с нашей головы. Все в руках Его: и наши удачи, и наши неудачи. Так стоит ли переживать?

   Подобная логика немного озадачила Луминицу.

   - Ты хочешь сказать, что если мы сгинем тут в этой мышеловке, то на то будет Его воля? Извини, но с этим я не могу согласиться. Ну никак.

   - Не гневите Бога, госпожа. Да и рано отчаиваться. Может, Он еще пошлет нам спасение. Надо верить и молиться.

   - Я молюсь, Данута, молюсь, - примирительным тоном сказала Луминица, которой совсем не хотелось ссориться с подругой. - И знаешь что? Надень-ка ты мои башмаки.

   - Зачем?

   - Затем, что у тебя ноги уже, небось, совсем окоченели.

   - Нет, госпожа, ни в коем случае.

   - И даже не смей со мной спорить.

   - Не надену, госпожа, даже не думайте. Да и не влезу я в ваши башмачки. У вас вон какая ножка маленькая! Не чета моей.

   Они смерили ноги, и Луминица со вздохом убедилась в правоте Дануты.

   Дойдя до решетки в начале туннеля, они остановились в замешательстве. Чуда не произошло: решетка была на месте, по-прежнему тяжелая и неподвижная.

   - Ну что? – спросила Луминица. - Будем звать на помощь?

   - Давайте, госпожа. Раз другого выхода нет.

   Луминица облизала губы и почувствовала, как влага тут же оледенила кожу.

   - Помогите! Помогите! – сначала робко и едва слышным голосом, в котором равно звучал как ужас быть услышанной, так и страх остаться не услышанной. Однако пересилив себя, Луминица возвысила голос: - Помогите! Мы под землей! Вытащите нас отсюда!

   Данута стала вторить подруге, и вот уже вдвоем они стали кричать изо все сил, пока окончательно не охрипли и не решили немного передохнуть.

   Луминица рухнула на холодный пол и вытянула уставшие ноги, которые уже дрожали от усталости.

   - Господи, неужели это правда со мной происходит?

   - Что именно?

   Данута присела рядом с госпожой и спрятала озябшие ноги в юбках.

   - Да все! – пожала плечами Луминица. - Еще четыре месяца назад я и представить себе не могла, что… - она запнулась.

   - Что будете сидеть в ловушке под землей?

   - Нет, не так, - покачала головой девушка. - Я и представить себе не могла, что зло и добро совсем рядом со мной. Мне казалось, что все это где-то далеко, там…

   - За снежными горами в земле Бырсей, - сказала Данута и на удивленный взгляд Луминицы пояснила. - Так мой дедушка говорил.

   - Да, именно так. Я думала, что со мной такого произойти не может. Что не может быть такого, чтобы люди реально убивали друг друга ради своих целей и прихотей. Мне казалось это возможным только в сказках. А потом я увидела, как почти на моих глазах убили человека… - голос Луминицы дрогнул. - И я вдруг поняла, что мир совсем не такой, каким мне казался. Но до сих пор мне хочется иногда проснуться от этого кошмара.

   - Нет, госпожа, мир совсем не таков. Вернее…

   - Тише!

   Луминица вздрогнула, схватила подругу за руку и прижала палец к губам. Девушки замерли в испуге. Еще пара секунд, и Данута тоже услышала осторожные шаги со стороны входа в подземный туннель. Они переглянулись. Кричать или не кричать? И снова было страшно делать и то, и другое. А вдруг это люди кнеза, и сейчас Луминицу и Дануту схватят? А может, даже посадят в подземную тюрьму? Но с другой стороны, если человек уйдет, то они тоже погибнут здесь. Что же делать? Девушки вскочили на ноги и подошли к решетке, жадно вглядываясь в темноту. А шаги приближались.

   Вот из-за поворота выглянул какой-то человек, но в слабом свете факела Луминица не успела разглядеть его лица, и человек тут же спрятался за угол. Это подтолкнуло девушек к активным действиям.

   - Эй, ты кто? – спросила Луминица громким шепотом. - Помоги нам. Мы не можем выйти.

   Человек внимательно прислушивался.

   - Вы вдвоем? – раздался наконец голос из-за угла.

   - Мы вдвоем! – облегченно объяснила Луминица. - Помоги нам. Пожалуйста! Решетка опустилась, а мы скоро здесь замерзнем.

    Теперь человек вышел из-за угла, и Луминица увидела совершенно незнакомого мужчину. Судя по удивленному лицу Дануты, та тоже видела его впервые.

   Мужчина был в слегка рваной куртке и высоких кожаных сапогах. На поясе у него висел короткий меч. Волосы мужчины отливали в свете факелов рыжиной.

   - Как вы тут оказались? – спросил мужчина, подходя к решетке.

   - Решетка опустилась, когда мы прошли.

   - А почему?

   - Да какая разница? – Луминица готова была уже вспылить от дурацких вопросов мужчины, но вовремя вспомнила, что глупо злить единственного спасителя. - Там были плиты в полу, - и она махнула рукой в темноту извивающегося прохода. - Скорее всего, мы наступили на одну из них, и это запустило рычаг, который закрыл решетку. Две решетки. Мы оказались в ловушке посередине.

   - Хм. То есть на плиты нельзя было наступать?

   - Да откуда же я знаю? - ворчливо спросила Луминица. - Возможно. Мы сделали несколько шагов по этому коридору, и ловушка сработала.

   - Понятно.

   Мужчина подошел и подергал решетку. Потом стал внимательно приглядываться к ней, нагибаясь и изучая снизу доверху. Луминица услужливо светила ему факелом.

   - Хорошо, что только обита железом, - пробормотал себе под нос мужчина. - Дерево от времени и от влаги уже немного подгнило. Я думаю, что смогу разбить один из прутьев, - резюмировал он, разгибаясь, - и вы пролезете. Но без инструментов я ничего не сделаю.

   - А?... – и Луминица ткнула в меч незнакомца.

   - Это не поможет. Тут нужен топор.

   Мужчина взглянул на погрустневшие лица девушек и успокаивающе поднял руку.

   - Не беспокойтесь, госпожа. Я быстро сбегаю и принесу топор.

   И мужчина торопливо пошел назад по проходу.

   - Эй, послушай, не говори никому, что мы здесь, - крикнула вдогонку ему Луминица.

   Мужчина обернулся и махнул рукой, но Луминица не смогла разглядеть его лицо в потемках.

   - Я скоро! – сказал незнакомец и ушел.

   Его не было больше часа, и Луминица с Данутой за это время так продрогли, что зуб на зуб не попадал. Луминица засунула уже почти не ощущающие ничего руки подмышку и беспрерывно ходила взад-вперед по коридору, ни о чем не думая и только стараясь монотонностью ходьбы заглушить в себе отчаянье. А мужчина все не шел.

   - А вдруг он не придет? – озвучила Данута беспокоящие и Луминицу сомнения.

   - Если не придет в течение ближайших минут, то будем снова кричать, - сказала Луминица.

   - Что ж, давай снова попробуем кого-нибудь позвать, - со вздохом сказала она через некоторое время.

   И девушки снова стали кричать, отчаянно и жалобно.

   - Вы чего разорались? – зашипел на них мужчина, торопливо выскочив из-за угла.

   - Слава Богу! – с облегчением выдохнула Данута. - Мы уж не надеялись, что вы вернетесь.

   - Да я бежал изо всех сил, - сказал тот запыхавшимся голосом.

   Луминица с Данутой с надеждой смотрели на колун в его руке.

   - Как думаете, у вас получится?..

   - Пока не попробуешь, не узнаешь, - покачал головой мужчина. - Отойдите-ка подальше.

   Луминица и Данута с опаской отошли в глубь коридора. Звук удара показался им оглушительным. Луминица зажала уши руками, а Данута чуть не выронила факел. Они отошли еще дальше. Звук ударов по металлу разносился по всему лабиринту, и Луминице казалось, что на этот звук сейчас должны сбежаться все обитатели замка.

   - Эй, идите сюда, - услышали они, когда все поутихло.

   Девушки с надеждой приблизились к решетке и – о радость! – увидели, что один прут внизу был отогнут, и там образовалась узкая лазейка, через которую можно было протиснуться кому-нибудь не сильно толстому.

   - Вот! – сказал мужчина, утирая пот. - Что мог, то сделал. Крепко сделано, зараза. Попробуйте протиснуться. Если нет, дальше буду бить.

   - Мы постараемся, - сказала Луминица и приказала Дануте. - Ползи первая!

   И для убедительности она даже подтолкнула решившую было возразить подругу.

   Данута опустилась на пол, повернулась боком и стала протискиваться сквозь лаз. Мужчина с другой стороны помогал ей, вытаскивая за руки. Увидев, что подруга благополучно смогла пролезть, Луминица уверенно повторила ее движение. Ей было протиснуться тяжелее, чем худенькой Дануте. Луминица старалась изо всех сил, и Данута с мужчиной помогали ей. Луминице показалось, что ее платье зацепилось за решетку, но девушка дернулась изо всех сил, и железная западня наконец выпустила свою пленницу. Тогда Луминица встала на ноги и отряхнулась. Она только чуть порвала завязанный платок.

   - Быстро уходим отсюда! – приказал их спаситель и первым затрусил по коридору на свободу.

   Девушки молча повиновались ему.

   Наверное, никогда еще в жизни Луминица не радовалась так солнцу и свету, которые омыли ее живительным теплом, когда она вышла из подземелья. Птицы пели, славя Создателя, и Луминица в душе присоединила свой полный благодарности голос к их звонкому пению.

   - Господи Иисусе и Святая Богородица, спасибо вам! – прочувственно сказала Данута и поцеловала нательный крестик.

   - Спасибо вам! – горячо поблагодарила Луминица и их нежданного спасителя и поклонилась ему. - Вы нас от смерти спасли. Я хотела бы вас отдарить за спасение...

   - Не стоит, госпожа, - остановил ее незнакомец.

   Он осторожно оглянулся по сторонам, но вокруг никого не было. Безмятежное лето окружало их звенящим и стрекочущим покоем и проливало на сердце тишину и радость.

   - Не надо ходить в этот лабиринт, госпожа, - сказал серьезным тоном незнакомец.

   - Нет, больше не будем, - искренне пообещала Луминица и содрогнулась в душе.

   На нее стал наваливаться запоздалый ужас от осознания страшной смерти, которой они избежали.

   - Ну вот и хорошо. На кресте клясться не прошу, а надеюсь на ваше благоразумие, - сказал мужчина.

   - Пусть Господь благословит вас, - сказала Данута, низко кланяясь.

   - Вот за это благодарю. Божья помощь мне потребуется, - согласился мужчина и блеснул улыбкой, в которой не хватало пары передних зубов. - Прощайте, красавицы.

    Он поклонился и быстро пошел вдоль пруда, провожаемый благодарными взглядами девушек.

ГЛАВА XXXVII Искусы

Кнез приехал ночью и поднял на уши весь замок. Михэицэ принял усталых коней, Констанца подняла спящих служанок, которые побежали топить мыльню и тормошить кухарку, которая наскоро разогрела еду проголодавшимся с дороги кнезу и слугам. Прохлопотали полночи. Помывшись и поев, хозяин замка лег отдыхать.

   Одна безмятежно проспавшая всю ночь напролет Луминица узнала об этом уже наутро. Служанки не преминули ей сообщить об этом сразу же, как только она проснулась.

   - Господин еще изволит почивать, - доложила Дрина, причесывая Луминицу. - Наверное, встанет не рано. Спрашивал о вас по приезде. Мы сказали, что вы уже спите, и он не стал вас тревожить.

   - Михай с ним?

   - Да, господин Михай тоже вернулся вчера ночью с кнезом в замок. Очень сердился на Янко.

   - Вот как? – заинтересовалась Луминица.

   - Да, Янко спросонья замешкался, не так расторопно лошадей принимал, как обычно. К тому же оказалось, что в дороге у скакуна кнеза одна подкова чуть не расковалась. Кнез разгневался из-за задержки: пришлось к кузнецу заезжать. Михай во всем Янко винит: совсем, дескать, старый мышей не ловит. Михэицэ было дернулся, стал говорить, что это его вина: он за конем кнеза ходил. Михай сказал, что выпорет его, если еще такое повторится, но поскольку сейчас главным конюхом Янко, то с него спрос. Поэтому Янко разжалуют, раз от него уже толку нет никакого.

   - Жалко Янко, - заметила Луминица, вспомнив веселого старого притворщика и балагура.

   - Как господин Михай скажет, так и будет, - равнодушно пожала плечами Дрина.

   - Ты свободна, - с досадой махнула на нее рукой Луминица.

   Оставшись одна, она открыла шкатулку с украшениями. Странно - ее любимого зеленого кулона не было. Луминица попыталась припомнить, куда она его дела, но вчерашний день после страшного потрясения, пережитого ею и Данутой в подземелье, полностью стерся у нее из памяти.

   Луминица нахмурилась. Она любила батюшкин подарок и всегда носила его под рубахой вместе с нательным крестиком, снимая только во время купания и сна. Да куда же он делся? Луминица поискала в другой шкатулке, потом под кроватью, даже не поленилась покопаться в сундуках с одеждой, но кулона нигде не было.

   Луминица расстроилась. Эта пропажа случилась уже второй раз. И в тот раз кулон чудом вернулся к ней. Его принес Тамаш. И вот снова оберег ускользнул от нее. К добру ли это? Луминица не могла отделаться от чувства, что судьба готовит ей какую-то неприятность. Настроение, и так не особенно веселое после вчерашней неудачи, омрачившееся после известия о возвращении кнеза и ставшее грустным после новости про Янко, упало окончательно.

   - Ты не знаешь, Данута, куда мог деться мой кулон? – спросила она у пришедшей к ней подруги.

   - Какой кулон?

   - Такой, с зеленым камнем.

   - Который на вас в мыльне был? Вы еще его сняли с себя?

   - Да, Данута, он самый.

   - Не знаю, госпожа. Жаль, если потерялся. Такой красивый камушек. И ценный, небось.

   - Он дорог мне как подарок батюшки. Жаль. Если найдется, скажи мне.

   - Непременно, госпожа. Мы гулять сегодня пойдем?

   - Нет, Данута, сегодня нет. Ты иди к себе.

   - Хорошо. Там тетушке Оане на кухне помощь нужна. Так я на кухне буду.

   - Иди, Данута.

   Луминица сочла, что уходить из замка, не повидав мужа, нельзя. Кнез вернулся домой, и жизнь Луминицы снова попала в полную зависимость от его прихотей и настроения. Только сейчас Луминица ощутила в полной мере, чего она лишилась с приездом мужа: пока кнеза не было, она могла дышать полной грудью, ходить, не пригибая голову, и говорить, не боясь быть услышанной. И это не говоря о безмятежных ночах. Но вот муж вернулся, и ее жизнь снова будет вогнана в железные рамки, устанавливаемые супругом и господином.

   В ожидании мужа Луминица уселась в библиотеке. Ей почему-то припомнилась книга того грека-изобретателя, которая однажды попалась ей на глаза. Где же она была? Луминица взобралась на кресло и отодвинула книги на верхней полке. К счастью, фолиант стоял на месте, там, куда она его засунула в прошлый раз. Луминица спустилась вниз и взяла в руки текст, который ее так заинтересовал в прошлый раз.

   Что ж. Теперь она знала и про consolamentum, и про то, что грек из Тулузы попал в замок Чанадина, убегая то ли от преследования католической церкви, то ли от своей совести. А можно ли убежать от своей совести, задумалась Луминица. Однозначно нет. Может быть, тот грек-механик искал успокоения и забвения от горя в своей работе? Скорее всего.

   Луминица перечитала описания некоторых изобретений, которые так поразили ее в прошлый раз. Потом снова вернулась в начало книги и пробежалась глазами по строчкам. Туманное начало книги все так же беспокоило ее.

   «…Блажен тот, кто сможет выйти из тьмы преисподней на свет Божий. Не всем дано пройти искус и спастись. Помнить надо о западнях, которые уготовил враг человеческий на пути грешника, взыскующего пути верного. Путь есть только один, а остальные пути неправильные, и смерть подстерегает того, кто ошибется…»

   О чем он писал, задумалась Луминица. О том, что сам попал во тьму? Во тьму сожаления о своем предательстве? Во тьму раскаянья? Наверняка, его мучили воспоминания о том, что из-за него убили единомышленников. Или он писал о жене, которая в ослеплении веры убила собственного ребенка? Тоже возможно. Западня. Луминица и сама ощущала себя в западне. И во тьме. Как бы она хотела выбраться из тьмы. Ей невольно вспомнились ее вчерашние блуждания под землей. Тьма и ужас. Ужас пойманного в ловушку зверя, который уже никогда не выберется на свет… Луминица нахмурилась. Сегодняшняя книга почему-то навела ее на мысли о вчерашних приключения. Но как? Где тут связь? Почему Луминице казалось, что между ними есть что-то общее? Луминица снова пробежалась глазами по тексту.

   «…Ибо гордыня человеческая – самый страшный грех, и тот неосторожный, кто последует вперед с гордыней, будет пойман в железную ловушку лукавого и не сможет выбраться из нее. Это третий искус. Помни, что смирение, одно смирение сможет спасти тебя. Не дерзай идти по горам гордыни, но ступай долинами смирения. Будь бдителен, не дай себя погубить Сатане…»

   Луминица почувствовала, что догадка вертится у нее в голове, и она испугалась, что упустит кончик своей странной мысли. Мысли необычной и нуждающейся в логическом обосновании. Хорошо, будем рассуждать здраво. Грек был изобретателем. Он сделал для Чанадин шкаф с секретом. Только один шкаф? Вряд ли. Судя по его книге, грек был специалистом в разных областях. А внизу под замком длинный подземный проход. И в самом начале их с Данутой поймали в ловушку. Вот! Вот оно! И в книге тоже было слово «ловушка». А если предположить… если предположить, что грек придумал этот подземный ход? Да, без изобретателя и механика Чанадин бы не обошелся. Слишком сложное строительство: и замок на скале, под которым проход к воде, и искусственный пруд. И это не говоря уже о хитроумной ловушке с плитами, которые запускают механизм, опускающий решетки. Ведь буквально через несколько страниц было описано схожее устройство. Где это было? Луминица перелистнула страницы. Ну точно. Так и есть. Вот оно. Пусть не то же самое, но похоже, очень похоже.

   Хорошо. Будем рассуждать дальше. В книге грек описал различные механизмы. Так с какой стати вначале он пустился в философские и религиозные рассуждения? Причем, какие-то невнятные, туманные. А если предположить… если предположить… У Луминицы даже вспотели ладони от догадки. А если предположить, что он описал здесь совсем иное? «Путь из тьмы к свету». Разве это не похоже на подсказку? Путь из замка наружу – вот о чем он писал. Но он не решился писать об этом прямо. Почему? Да потому что это тайна. Однако карту-путеводитель для потомков своего благодетеля и заказчика он тоже должен был оставить. Луминица чуть не запрыгала на месте от радости, что она оказалась такой догадливой. Ладно. Дело осталось за малым – разгадать загадки грека. А вот это было не так уж просто. Но попробовать надо. И Луминица снова открыла текст.

   Итак, в тексте прямо говорилось о трех искусах, то есть испытаниях. Значит, три ловушки. Она вздохнула. В первой Луминица уже побывала, и этот опыт отнюдь нельзя было назвать приятным. Но хоть польза от него была, вздохнула девушка. Теперь, когда Луминица знала, о чем идет речь, смысл текста стал ей предельно ясен.

   «…Ибо гордыня человеческая – самый страшный грех, и тот неосторожный, кто последует вперед с гордыней…» Ну конечно, все просто. Нечего было идти вперед с таким самомнением, как они шли с Данутой. Вот дуры-то: были уверены, что все будет просто и легко. Их чуть не погубило их самомнение, читай – гордыня. «…будет пойман в железную ловушку лукавого и не сможет выбраться из нее…» О да! Если бы им не помогли, то они, возможно, и до сих пор были бы под землей. Только уже хладными трупами. Луминица содрогнулась. «Это третий искус». Но почему третий, а не первый? Луминица поразмыслила. Нет, все правильно. Грек, судя по всему, описывал путь из тьмы к свету, то есть путь из подземелья наружу. Это и логичнее: ведь он оставлял подсказку наследникам замка, а не лазутчикам. «Помни, что смирение, одно смирение сможет спасти тебя. Не дерзай идти по горам гордыни, но ступай долинами смирения…» Вот она – подсказка! Им нельзя было ступать на выпирающие плиты, а надо было идти в промежутках между ними, тогда бы ловушка не сработала.

   Луминица откинулась назад. Нет, все равно описание очень сложное. Если бы она не знала, в чем дело, ни за что не догадалась. Даже сейчас у нее были сомнения в том, что ее догадки относительно загадочного текста верны, а не являются ее домыслами. Вдруг ей просто хочется, чтобы это было так, а на самом деле это все ерунда и ее фантазии?

   Луминица снова вернулась к тексту. Что там было в начале?

   «…Блажен тот, кто сможет выйти из тьмы преисподней на свет Божий. Не всем дано пройти искус и спастись. Помнить надо о западнях, которые уготовил враг человеческий на пути грешника, взыскующего пути верного. Путь есть только один, а остальные пути неправедные, и смерть подстерегает того, кто ошибется...»

   Так. Более или менее понятно. Выход из подземелья только один. Если пойдешь неправильным путем, то умрешь. Доходчиво.

   «Первое, чему следует опасаться путнику, ступившему на эту дорогу - это бездны отчаянья, в которую будет низвергнута душа слабая, не имеющая твердого основания и упования на милость Господню. Помни – только вера в Него поможет преодолеть эту преграду. Ибо сказало в Святом писании: «Я есмь свет миру, и кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

   Луминица в отчаянье покачала головой. Вообще ничего не понятно, кроме того, что есть какая-то преграда, которую надо преодолеть. Снова решетка? Возможно. Надо уповать на милость Господню. «Я есть свет миру», - сказал Христос. Эти слова Луминица хорошо помнила. Но как ей это поможет? Может, надо взять с собой свет, то есть факел? А кто же будет бродить без факела под землей? Нет, какая-то бессмыслица.

   Дальше шла долгая и нудная молитва. Вообще бред! Луминица сердито захлопнула книгу. Да он издевается, этот еретик-изобретатель! Луминица была так зла на него, что ей захотелось проломить тяжелым манускриптом голову самому изобретателю. Спасая себя от искушения, Луминица забралась на кресло и поставила книгу назад, спрятав ее за другими книгами. Потом выбрала для чтения старинный свиток и уселась в кресло.

   Ее глаза перебегали по строчкам, не улавливая смысл текста. Луминица читала, морщась и хмурясь, пытаясь заставить себя погрузиться в историю, но у нее ничего не получалось. Ей постоянно приходили на ум загадки грека. «Я есмь свет». Что за наваждение?! Эти загадки просто привязались к ней. Как от них избавиться? Но Луминица знала себя и была уверена, что рано или поздно она догадается. Так с ней было всегда. Рано или поздно она находила решение проблемы. Надо просто дать мыслям утрястись в голове, походить некоторое время с ними, и тогда все решится само собой.

   Однако сейчас загадки грека продолжали ее дразнить, поэтому когда Луминица услышала шаги мужа, то отложила свиток в сторону даже с некоторым облегчением.

   Увидев жену, кнез застыл на пороге комнаты.

   - Луминица!

   - Мой господин!

   Луминица подошла к мужу и поклонилась.

   - Вы загорели, Луминица, - заметил кнез, жадно разглядывая жену.

   - Я много гуляла, - сказала смутившаяся Луминица.

   - Ничего, легкий загар вам только к лицу. Это хорошо, что вы много гуляете. Надеюсь, вы не уходили далеко от замка?

   - Что вы, Думитру! Я гуляла около пруда, ходила в церковь, а недавно смотрела в селе Папаруду.

   - Ну да, - улыбнулся кнез. - Я и забыл, что вы любите такие вещи.

   - Надеюсь, вы не сердитесь, Думитру?

   - Отнюдь.

   Луминица прочитала в глазах мужа непривычную для нее мягкость и нежность.

   - Подойдите ко мне ближе, Луминица.

   Луминица повиновалась. Кнез обхватил лицо жены ладонями и приподнял.

   - Как же я соскучился по вас, моя милая девочка. Не думал, что когда-нибудь буду так скучать по кому-нибудь. Со мной это впервые, клянусь Богом, Луминица. Вот видите, вы тоже имеете надо мной власть.

   Кнез коснулся пальцами лица девушки и легко провел по ее бровям и по нежно заалевшим от смущения щекам. Потом по пухлым губам, слегка раздвинув их. Затем кнез притянул к себе жену и жадно впился в ее рот. Луминица почувствовала, как голова начинает кружиться, а живот тяжелеть и тянуть вниз.

   - Луминица, милая, как же я соскучился, как соскучился, - хрипло шептал ей муж, скользя руками по груди и шее. - Как же мне не хватало вас…

   - Кхе-кхе… - раздалось сзади покашливание. - Обед подан, мой господин, - холодный почтительный голос Констанцы отрезвил Луминицу, которая смущенно отпрянула от мужа.

   - Спасибо, Констанца, - ровным голосом поблагодарил кнез. - Мы сейчас придем. Ты иди.

   Но Констанца продолжала стоять, ожидая, пока господа пройдут в трапезную. Кнез улыбнулся, взял за руку жену и мягко подтолкнул к выходу. Проходя мимо Констанцы, Луминица столкнулась взглядом с экономкой, и в этом взгляде стояла такая лютая стужа, что у девушки озноб пробежал по спине. Однако Луминица не опустила глаза, а только презрительно искривила губу и подняла голову выше.

ГЛАВА XXXVIII Чахлые отростки

За обедом кнез был в хорошем расположении духа, и Луминица сочла момент удобным для того, чтобы расспросить мужа о его делах.

   - А куда вы ездили, Думитру? – спросила она и почти тут же испугалась своей смелости. - Вы не подумайте, что я…

   - Ну что вы, дорогая, - усмехнулся кнез. - Мы ведь с вами договорились, что будем союзниками во всем. Не так ли, Луминица? – и, протянув руку, кнез погладил пальчики жены.

   Луминица едва нашла в себе силы, чтобы кивнуть. Как же она не любила врать! Но сказать с уверенностью, что готова поддержать кнеза во всех его делах, она не могла, как не могла сознаться и в том, что уже начала действовать за его спиной.

   - Я ездил в Шопрон, дорогая.

   - А где это?

   - Шопрон стоит на границе между Австрией и Венгрией. Совсем недавно он стал свободным королевским городом, хотя и относится де юро к Австрии.

   - Боже! Это вы так далеко ездили?

   - Ну, не преувеличивайте. Несколько дней на коне вскачь, и вот мы уже у цели.

   - Вы, наверное, очень утомились от поездки, Думитру, а в вашем возрасте…

   Кнез рассмеялся во все горло.

   - Ну вы тоже скажете, Луминица. Разве вы не имели неоднократную возможность убедиться в том, что из меня еще не сыпется песочек? Что ж, сегодня ночью мне придется вам снова об этом напомнить.

   Луминица вспыхнула и отругала себя за болтливый язык. Кнез был прав: уж кто-кто, а он не был обделен ни физической мощью, ни ловкостью, да и мужской силы у него тоже было вдоволь.

   - Шопрон – маленький симпатичный городишко. Говорят, что его заложили еще римляне в достопамятные времена, - продолжил развеселившийся кнез, делая вид, что не заметил смущения Луминицы.

   - И зачем вы ездили в Шопрон, Думитру?

   - Там закончилось строительство собора, который возводят по приказу доминиканского ордена. И на освящение нового собора приехал сам герцог Альбрехт Австрийский.

   - Так значит, вы ездили, чтобы встретиться с герцогом Альбрехтом?

   - А почему вы не предполагаете, будто я ездил на освящение собора? – продолжал веселиться кнез.

   - Но ведь собор католический!

   - Вы правы, моя милая Луминица. Вы снова попали в точку. Что ж, признаюсь вам: мне нужно было обсудить с герцогом одно дельце, касающееся некоего третьего лица.

   Луминица почувствовала, что кнез уходит от прямого ответа, не желая говорить ясней. Ладно, пусть муж и не был готов открыть настежь дверь откровенности, но маленькая щелочка уже приоткрылась.

   - Помните, Думитру, как вы рассказывали мне о гвозде, который надо осторожно расшатывать, пока не выдернешь?

   - Конечно, помню, дорогая, - кивнул кнез.

   - Я долго думала над вашими словами… - Луминица сделала паузу, не зная, стоит ли возвращаться к тому разговору.

   - Вы снова хотите поиграть в игру-угадайку?

   - Если честно, Думитру, я бы предпочла, чтобы вы рассказали мне все сами, без игры, - парировала Луминица.

   - Ну разве это будет интересно? – развел муж руками и откинулся на спинку стула. - Давайте откровенность за откровенность. Вы говорите мне, что вы тут надумали без меня, а я в ответ проявляю любезность и рассказываю вам, что за игру я веду. Договорились?

   Луминица кивнула, понимая, что иным способом она не дождется правды. Кнез махнул слугам, чтобы они оставили их одних, и обратил внимание на жену.

   - Ну и что же вы поняли, Луминица?

   Луминица собралась с духом и начала говорить негромким голосом, невольно оглядываясь по сторонам.

   - Я не знаю, правильно ли я поняла вас, Думитру. Но вот вы говорили, что знали, чего ожидать от епископа и короля. Вы пригласили Филиппа де Фермо сюда, он потребовал от короля принять закон против куманов, тот не хотел, потом его принудили, пригрозив интердиктом…

   - Дальше.

   - Из-за Манифеста начался конфликт с куманами, они взбунтовались, восстание было подавлено. И вот…

   - Дальше.

   - И вот теперь дела в стране обстоят как нельзя хуже. С куманами король разругался, но и придворные далеко не все относятся к Ласло с почтением…

   - Тут вы попали в точку, Луминица. У Ласло нынче мало сторонников. Ватикан точит на него не только зубы, но и мечи. Из дворян короля больше всего поддерживал Больдо Чак, ну а все Чаки поддерживали главу рода. Но где сейчас старый Больдо? - «Надеюсь, что в раю», - подумала про себя Луминица, но озвучивать этого не стала. - Умер…

   - Вот как? – притворно удивилась Луминица, до которой не должна была дойти весть о смерти Больдо.

   - Да, - пренебрежительно махнул рукой кнез. - Косая наконец прибрала к рукам старого пропойцу. Больдо Чака не стало, и поддержка короля Чаками тоже не скажу, чтобы сошла на нет, но значительно ослабла. А многие дворяне открыто недолюбливают Ласло. Швабы негодуют на поддержку венгров, венгры точат зуб на швабов, влахи… ну, яснее ясного, что ненавидят и тех, и других как завоевателей. А тут еще куманы… - и кнез махнул рукой. - Клубок змей.

   - Скажите мне, Думитру, вы тоже против короля? Вы что – готовите заговор против Ласло?

   Луминица выпалила это на одном дыхании, сама испугавшись своих слов, и в ужасе закрыла рот рукой. Кнез посмотрел в расширенные от страха глаза жены и усмехнулся.

   - Скажу вам сейчас одно, Луминица: считать меня сторонником захиревшего рода Арпадов не стоит. На этом дереве, когда-то гордо возносившем вверх к солнцу свою пышную крону, теперь осталась только пара жалких, чахлых отростков, в которых едва теплится жизнь. И возможно… я говорю – возможно… милосерднее будет срезать эти отростки и выкорчевать хиреющее дерево, чем пытаться ухаживать за ним. Это я говорю исключительно как садовник. Прошу правильно понять мои слова. Вы поняли, Луминица?

   - Я поняла, - сказала Луминица, продолжая глядеть на кнеза испуганными глазами. - Как садовник. Не более.

   - Ну вы же умница, моя милая, - ласково улыбнулся жене кнез.

   - Скажите, кнез, а почему вы сказали «пара»? Разве король Ласло не единственный оставшийся потомок Арпадов?

   - Не совсем так, Луминица. Не единственный. Однако этих отростков и в самом деле почти не осталось. Как вы помните, наверное, из рассказов вашего отца, король Бела IV, дед нынешнего короля, имел несколько детей от Марии Ласкарины. Старший сын принц Иштван, хоть и являлся наследником, не был любимчиком отца. Отнюдь. Более того, - тут кнез улыбнулся чему-то своему, - король Бела не раз прилюдно называл Иштвана «дураком набитым».

   - Что – прямо так?

   - Представляете? Впрочем, надо ли говорить о том, что Иштван не разделял мнения отца. Едва став наместником и начав самостоятельное правление, принц Иштван стал требовать от отца новых и новых земель. А потом их спор перешел и в вооруженное столкновение. Два раза армии короля Белы и принца Иштвана сходились в битве. Однажды король Бела даже похитил жену Иштвана с младенцем сыном и удерживал в плену. Ну все перипетии их противостояния рассказывать долго. Так или иначе, но сын с отцом пришли к компромиссу, в результате которого Иштван получил во владение спорную Штирию и Трансильванию.

   - Да, я знаю, отец рассказывал мне о конфликте принца Иштвана и короля Белы.

   Кнез улыбнулся.

   - Бедный Тордеш. Он всегда выбирал неправильную сторону. Или неправильное время, - Луминица только поджала губы, не став реагировать на эту тираду. - Но вернемся к Арпадам. Ставку Бела делал на своего младшенького, которого назвал в честь себя тоже Белой и сделал герцогом Славонии. Именно ему Бела IV планировал передать власть. Однако не получилось. Не повезло. Младший сын умер совсем молодым и не оставил наследников. Тогда Бела сделал ставку на свою любимую дочь Анну, выданную им замуж за князя Ростислава Михайловича, сына князя Галицкого и Черниговского. Король Бела собирался сделать ее сына и своего внука - принца Белу из Мачвы - следующим королем Венгрии в обход старшего сына и наследника. Но у него снова ничего не получилось. Король Бела IV умер, не успев воплотить в жизнь свои замыслы. Сторонники княгини Анны попытались было после скоропостижной смерти короля Иштвана возвести на престол принца Белу, но... Вы помните о коронации Ласло на Ракошском поле, Луминица?

   - Да, вы рассказывали, Думитру.

   - Так вот. Сторонники Анны и Белы пытались напасть на дом, где была королева Эджебет с маленьким Ласло, но защитники королевы отбили атаку. А после коронации принца Белу завлекли на пир и там, обвинив в предательстве, убили на месте. Сделал это Кесеги самолично. Он изрубил принца мечом так, что сестра убитого, монахиня Маргит, собирала останки брата по кускам. Так что и эта хрупкая веточка на древе Арпадов была перерублена.

   - Так значит из Арпадов остался только Ласло?

   - Не совсем так…

   Тут разговор мужа и жены был прерван стуком в дверь, и в зал вошел Михай.

   - Прошу прощения, господин, - извинился он.

   - Что такое? – спросил кнез, жестом подзывая Михая.

   Михай покосился на Луминицу, подошел к кнезу и что-то начал шептать ему на ухо. Луминица смогла расслышать только слова «лазутчик», «решетка», «пробирался», но и это сразу же заставило ее побледнеть. Луминица опустила глаза на тарелку и продолжила старательно жевать, не понимая, что ест, и не чувствуя вкуса еды. Ей казалось, что мужчины сейчас замолчат, проницательно взглянут на нее и потребуют признаться в содеянном. Луминица почувствовала, что рука у нее дрожит, и убрала ее под стол. Кнез, нахмурясь, выслушал Михая, потом коротко и отрывисто приказал:

   - Как обычно: починить, поднять решетку.

   - Стражей поставить?

   - Не стоит. Это привлечет внимание. Будем ждать, пока наш незваный гость попадется в ловушку, - и губы кнеза искривились в злорадной усмешке.

   Михай поклонился и вышел из комнаты.

   - Что-то случилось, Думитру? – заставив себя говорить обычным тоном, поинтересовалась Луминица.

   - Не берите в голову, дорогая. Это все хозяйственные дела. Вы наелись?

   Луминица утвердительно кивнула головой, не поднимая на мужа глаз.

   - Скажите, дорогая, а вы уже катались на лошади, которую выбрали?

   - Нет, еще ни разу, Думитру, - с облегчением ответила Луминица, радуясь, что разговор миновал опасную для нее темы. - Я каждый день ходила к лошади, чтобы приучить ее к себе, и пару раз садилась на нее. Череша послушная лошадка. Я думаю, она ко мне привыкла. Но кататься по окрестностям я еще не пробовала.

   - А как вы смотрите на то, чтобы покататься сегодня вместе, дорогая? Я покажу вам новые места. Жара уже начинает спадать, и мы сможем насладиться поездкой. Что может быть приятнее прогулки летним вечером?

   Луминица кивнула: разве у нее был выбор? И пусть она с большим удовольствием бы покаталась одна, но ослушаться мужа ей не могло прийти и в голову.

ГЛАВА XXXIX Великие короли

Оседланные лошади уже стояли у ворот, когда муж с женой спустились к воротам. Михэице держал лошадей в поводу, ожидая господ, и низко поклонился подошедшим кнезу и Луминице. Скакун кнеза стоял как вкопанный, а Череша обеспокоенно водила ушами, но, увидев подошедшую Луминицу, тут же потянулась к ее рукам.

   - Я тебе попозже черешни принесу, - шепнула ей девушка и погладила по бархатной мордочке. - А сейчас мы с тобой поездим, ладно?

   Череша чуть обиженно скосила на нее глаз, фыркнула, но благодушно разрешила девушке влезть на себя. Михэице придерживал госпоже стремя.

   - Михай, - приказал кнез, - сегодня же рассчитай Янко. Пусть завтра покинет замок. И надо поискать в окрестных деревнях еще конюхов.

   Михай поклонился. Луминица посмотрела на склонившего низко голову Михэице, но промолчала. Кнез запрыгнул в седло и тронулся. Луминица причмокнула, тронула бок лошади, и Череша пошла за скакуном кнеза, а свита кнеза замыкала шествие, отставая от господ на сто шагов.

   Выехав из замка, кнез повернул направо, пересек речку, миновал деревню, и в долине они ускорили шаг. Луминица ехала, наслаждаясь поездкой. Солнце уже клонилось книзу, рассеянными лучами пронизывая леса. К вечеру ароматы полей и лесов стали гуще и насыщенней, они обволакивали сердце мягкой истомой. Тени прочерчивали долины, будя в сердце тревогу и грусть. Луминица вдыхала полевой ветер и запах конского пота, и ей казалось, что день заканчивается не так уж плохо.

   - Как вам лошадка, Луминица? – поинтересовался кнез, придержав коня и поравнявшись с лошадью жены.

   - Хорошая, - сказала девушка. Она вспомнила то, что ее тревожило: - Думитру, а может, не надо выгонять из замка Янко?

   - Вот как? Почему же?

   - Ну… Он старый, больной. Куда он пойдет? У него и дома-то, поди, нет.

   - Хм. Луминица, скажите, а вы готовы оказывать покровительство всем нищим и убогим?

   - Нет, не всем, но…

   - А сколько нахлебников вы готовы были бы приютить у себя?

   - Я же не говорю, Думитру, обо всех, но хотя бы одного Янко…

   - Хорошо, сегодня вы пожалеете одного, завтра другого, послезавтра третьего. Жалость, Луминица, как зараза. А нахлебников, дай им волю, сразу появится целая куча. Вы знаете, Луминица, но вопреки расхожему мнению, облагодетельствованный человек испытывает не всегда те чувства, которые вправе от него ожидать благодетель.

   - Ну почему же, Думитру?..

   - Чаще всего человек, которого облагодетельствовали, испытывает благодарность очень недолго и быстро забывает о ней. Но зато начинает ожидать, что его и дальше будет тащить на своем горбу кто-то другой. А в следующий раз, не получив благотворительность в той же мере или получив в недостаточной, по его мнению, мере, этот человек начинает испытывать другие чувства: сначала недовольство, а потом и злобу по отношению к дарителю.

   - Почему вы так?..

   - Да потому что я знаю жизнь лучше вас, моя дорогая девочка. Между нами лежат горы и долины жизненных лет. Я бывал и в селении Зависть, и в городе Неблагодарность, и в крепости Предательство. Я видел много других городов и весей, и везде я видел в людях одно и то же, одно и то же. Люди стали для меня открытой книгой.

   - Ну зачем вы так говорите, кнез? Ведь где-то есть и город Доброта, деревня Благодарность и село Любовь.

   - Есть, не спорю. Только жителей там раз и обчелся. И большинство путников задерживается в этих селениях ненадолго. Зато город Жадность и село Стяжательство, где населения стократ больше, процветают во все времена. Нет, Луминица, ну в самом деле, вот с какой стати брать на себя ответственность за кучу лентяев и проныр?

   - Но Янко не лентяй и не проныра. Он ведь много лет у вас работал…

   - Правильно. Он работал и получал за это стол и награду. Неплохой стол и неплохую награду. Наверняка у него и деньжата есть скопленные. Теперь он не может выполнять свою работу так, как раньше. Вот пусть и идет восвояси.

   - Но это жестоко, Думитру!

   - Почему? – удивился кнез. - Давайте рассуждать логично, Луминица. Вы ведь умница. Вот представьте, что вы оказались без дома и без денег. Скажите, кто-то обязан вас брать в дом, кормить и поить даром, не получая от вас никакой награды и работы?

   - Нет, не обязан. Разве что по христианскому милосердию…

   - Хм. Но эти люди, которые бы вас приняли, они-то заработали деньги тяжким трудом, жертвовали чем-то ради достатка. Почему же одни должны делиться? Почему вы должны получить бесплатно результат чужого труда? Скажите, это справедливо?

   - Нет, - вынуждена была признать Луминица. - Это несправедливо. Но ведь милосердие…

   - Оставьте, Луминица, эти красивые сказочки для воскресных проповедей. Я говорю о настоящей жизни.

   - Так неужели же в настоящей жизни нет места милосердию и жалости?

   - В настоящей жизни, Луминица, люди многим жертвуют и рискуют, чтобы добиться процветания и возвышения. И имеют полное право распоряжаться всем этим так, как считают нужным. Без того, что ощущать на себе косые взгляды завистливых неудачников!

   - И вы жертвовали, Думитру?

   - И я, - после небольшой паузы признался кнез. - И почему одни должны жертвовать, а другие пользоваться этим? Где же справедливость?

   Луминица не нашла, что возразить. Все рассуждения ее мужа оказывались для нее подчас такими необычными, он смотрел совсем с другой точки зрения, чем она. Вроде все было правильным и бесспорным, но сердце Луминицы почему-то не хотело признавать эту логику, оно боролось с ней, но оружие тут же выбивалось из рук противными аргументами.

   - Я плачу своим наемным работникам достаточно щедро, Луминица, - сухо дополнил кнез. - И не нахожу нужным содержать немощных и стариков. И давайте оставим этот разговор.

   Луминица только с грустью взглянула на мужа, поняв, что переубедить его у нее не выйдет.

   - Я хотел показать вам, Луминица, одно место.

   И кнез пришпорил коня, а Луминице не оставалось ничего иного, кроме как последовать за мужем.

   Они скакали молча достаточно долго, потом обогнули гору и остановились у ее подножия. Кнез соскочил с коня и подал руку жене, чтобы она тоже спешилась.

   - Красиво, не правда ли? – спросил он.

   Солнце уже почти касалось гребня дальних гор. Вся долина тонула в мягких лучах света, которые наматывались на колыхающиеся веретена трав и веток деревьев. Солнце еле грело, а спина уже чувствовала прохладное дыхание благословенной ночи. Стрекот цикад звучал приглушенно, баюкая уставшую за день душу.

   - Почему мы приехали сюда, Думитру? – спросила Луминица. - Вы любите сюда ездить?

   - Я езжу сюда редко, Луминица. Но это нужно моей памяти.

   - Вашей памяти?

   - Да. Человеческая память такая гибкая штука. Она легко приспосабливается к внешним условиям, заставляя переиначивать прошлое, подделывать его под свои нынешние взгляды.

   - Разве прошлое не едино? Разве его можно переделать?

   - Еще как! – усмехнулся кнез. - Нет ничего легче для переделки, чем прошлое. Знаете ли вы, Луминица, что было здесь раньше?

   - Нет, Думитру.

   - Вот я скажу вам что-то, неважно ложь то будет или правда, вы это запомните, передадите другому, тот третьему, глядишь, через полвека все нерушимо уверуют в этот факт. А он, может, не имеет ничего общего с действительностью.

   - Так как же узнать, что ложно, а что правдиво?

   - Был такой легендарный греческий мудрец и изобретатель, Луминица. Его звали Дедал. Так вот однажды он бежал от царя, который держал его в плену, и скрылся на другом острове. А царь, возжелавший вернуть придворного ученого, пошел на хитрость. Он кинул клич, что даст большую награду тому, что сможет решить непростую задачу: продеть нитку через морскую раковину. Знаете, такая, как у улиток, только большая?

   - Но разве это возможно?

   - Большинство так и подумало. А Дедал догадался. Он приклеил нитку к муравью и пустил его по раковине. Тот дошел до конца, вышел, и протянул за собой нитку.

   - Гениально! – восхитилась Луминица.

   - Иногда мне кажется, что человеческая мысль подобна этой нити. При желании она сможет пройти любой извилистый путь, чтобы добиться своей странной цели. Обманывать себя, свою память, возводить в своей памяти призрачные замки и начинать свято верить в то, что они построены из камня, находить оправдание для любого своего поступка – все это очень по-человечески.

   - Вы так говорите, как будто…

   - Продолжайте.

   - Как будто ставите себя выше других людей.

   - Что ж. Может, это и так. Но и в моей памяти, возможно, много таких замков.

   - И ваша память тоже нить, продетая в раковину?

   - Возможно. Ведь что тут интересно: пройдя через раковину, мы забываем тот извилистый путь, по которому она прошла. Он скрыт здесь, - и кнез с грустной улыбкой постучал себя по голове.

   - Это сложно для меня, Думитру, но обещаю подумать об этом, - задумчиво сказала Луминица. - Но вы говорили о памяти конкретного человека.

   - А общечеловеческая память проходит еще более извилистый путь, и понять, что было на самом деле, почти невозможно.

   - Так что было раньше на этом месте? Сейчас я ничего не вижу.

   - Да, прошло много времени, и камни обвалились от непогоды, рухнувшие стены покрылись травой и лианами, на дорогах выросли молодые деревья, и все плоды человеческой деятельности стерлись с лица земли, как будто здесь никогда никого не было. А лет двести назад здесь было большое село, даже со своим собственным маленьким храмом. Присмотритесь – вон там можно увидеть кучу камней: все, что от него осталось.

   - А почему люди ушли отсюда?

   - О, они и не уходили. Вернее, они не смогли уйти. Все, кто жил в этой деревне, в ней и остались: женщины и мужчины, от самого древнего старца до последнего младенца.

   - Что с ними сталось? – спросила Луминица, с невольным беспокойством оглядываясь по сторонам.

   - Представьте, Луминица: утро, наполненное не привычным блеяньем овец и веселой песней пастуха, а полное безмолвия и тишины. И кровь. Она была везде: на стенах домов, на одеждах, вывешенных сушиться…

   - Что с ними случилось?

   - Что? – пожал плечами кнез. - Все, как обычно. Враги. Это была показательная казнь. Так венгры хотели показать Айтоню, что сильнее его. Он был заносчив и уверен в своих силах. Он не хотел идти на разумные уступки. Если бы он сделал это, то остался бы воеводой в этих землях, а номинальная власть перешла бы к Арпадам. Но Айтонь был упрям. Когда мой предок Чанадин стал упрашивать его принять предложение короля Иштвана, тот отказался. Он надеялся на свое богатство и силу оружия. Но он был не прав. Он был заносчивым глупцом. Венгры были тогда в силе. Уже пало Залесье. Уже пал Марамуреш и другие земли. Айтонь оставался один. Он бы пал рано или поздно. А Иштван затопил бы эти земли кровью славин и влахов. И в нашем краю не осталось бы ничего и никого. Одни голые камни. Как здесь.

   И кнез ткнул ногой в наполовину ушедший в землю камень.

   - И поэтому Чанадин пошел на предательство своего господина?

   - А вы думаете, ему легко это было сделать? Нарушить клятву?

   - Не знаю. Наверное, не легко. Но порой…

   - Порой выбора просто напросто нет, Луминица! – горячо сказал кнез. - Или вернее, выбор между меньшим и большим злом.

   И опять Луминица почувствовала, что не может согласиться, но промолчала. Она предпочла увести разговор в другую сторону.

   - Вы так хорошо знаете историю своего края и своей семьи, Думитру…

   - Разумеется. Я хозяин этих земель. И люди, живущие на ней, все в моей полной власти – их имущество и их жизни. Но при этом я тоже отвечаю за них. Об этом всегда помнили властители, которые правили в древности этой землей.

   - А кто они были? – с любопытством спросила Луминица. - Я никого не знаю, кроме Айтоня, которому в древности принадлежал этот край.

   - Когда-то давно, Луминица, наши земли были свободны от завоевателей, и ими правили разные короли…

   Кнез запрокинул голову к небу, и Луминица невольно залюбовалась своим мужем: так гордо и вдохновенно он выглядел в этот момент. Кнез помолчал несколько секунд, как будто припоминая, потом продекламировал глухим проникновенным голосом.

   Это были великие годы.

   Это были великие люди.

   Вековые дубы и Карпаты

   Помнят их имена и деянья.

   Но ручьи их судьбы пересохли,

   Обнажились замшелые камни,

   Мягким дерном с цветами покрылись

   На равнинах забытые кости.

   Храбрый Глад правил в светлой Чекаде

   В белокаменном замке высоком.

   Меж Карпат и Дуная с Мурешем

   Простирались владения Глада.

   Был вторым Менуморут. Он правил

   Вдоль Муреша, Сомеша и Тиса.

   Отделял его край от Залесья

   Лес Игфон на окраине дальней.

   Край Джелу назывался Залесьем,

   Он лежал за Игфоном зеленым.

   Омывали широкие реки

   Гор высоких крутые подножья.

   Был богатым Джелу-воевода:

   В его копях чистейшее злато

   Добывали, а соль его люди

   Насыпали горами большими.

   И в земле Фэгэраш, и в Хацеге,

   В Марамуреше правили тоже

   В те далекие вольные годы

   Несгибаемо гордые люди.

   Но следы их запутались в травах,

   Тени их заблудились в Карпатах,

   Только вечно молчащие горы

   Помнят их имена и деянья…

   Луминица слушала завороженно. В эту минуту она восхищалась кнезом. Его лицо, озаренное мягким солнцем, смотрело вдаль, и было непонятно, какие мысли бродят в сумрачных глазах. Ветер раздувал длинные волосы, отбрасывая их за плечи. Плащ бился на ветру, словно желая оторваться от мужественных плеч и полететь над подсвеченными мягким солнцем травами, над примолкшими камнями, над темнеющими реками.

   - А что дальше, Думитру? – решилась наконец Луминица прервать затянувшееся молчание.

   - Дальше? – спросил кнез, очнувшись. - Дальше не очень помню. Если хотите, прочтите все сказание сами. В библиотеке есть свиток. Один из моих прадедов велел записать эту балладу. Это длинное и грустное сказание: о свободе выбора и о проклятье, которое пало на наши земли. Я помню только начало…

   - Это были древние короли?

   - Да, это было время, когда наши земли были свободными. Римляне ушли, бросив рассыпающиеся в прах крепости, и появились свободные независимые королевства, в которых правили влахи. Но потом пришли венгры. Говорят, они перешли Карпаты, перешли их тайными тропами, ища новые территории. Они расселились на Паннонской равнине, а потом стали захватывать одно королевство за другим. Тогда Арпады были сильны. А наши королевства были разобщены. И вместо того, чтобы объединиться против нового врага, воеводы лишь кичились своей мощью и не хотели слушать голоса разума. Пало Залесье, пал Марамуреш, пали другие земли. Кто-то сдался сам, не желая проливать кровь, где-то погибло почти все население, и на обагренных кровью влахов землях поселились швабы и венгры. Айтонь, внук Глада, долго не хотел сдаваться. Пока Чанадин не предал его. Взамен этого он получил власть над этими землями, титул кнеза и обещание Арпадов не вмешиваться в местное управление. Со временем Арпады стали забывать свои слова, отбирать земли у тех, кто исконно владел ими…

   - То есть Чанадин, можно сказать, спас многих людей?

   - Не знаю, Луминица. Мне кажется, он спасал прежде всего самого себя. Хотя если бы он не предал, возможно, пролилось бы больше крови.

   - А эта деревня?

   - Ее стерли с лица земли. Всех жителей убили. Церковь венгры осквернили и сожгли. И все это было сделано по приказу Арпадов. Все убитые были похоронены в одной братской могиле.

   - Так вы приезжаете сюда, чтобы…

   - Да, чтобы не забыть то, что когда-то, до прихода венгров, эти земли были свободными. На них мирно уживались славины, влахи, секкеи, хазары и многие другие народы. Им не мешали жить, им не навязывали чуждую религию, их не гнали на смерть ради своих территориальных интересов. В этом виноваты венгры, а конкретно – Арпады. И теперь я и пальцем не шевельну, если передо мной над пропастью будет висеть последний их потомок, и только от меня будет зависеть, спастись ему или погибнуть.

   Луминица сидела на большом теплом камне, обхватив колени руками, и внимательно слушала мужа. Незнакомые горькие мысли бродили в ее голове. Теплый ветер овевал ее, теребя волосы, выбившиеся из-под платка, и Луминице казалось, что это дыхание ее предков, которые ушли в землю, чтобы дать рождение молодым травам, деревьям, чтобы возродиться на этой земле ветром, дождем и солнечным светом. Она молчала, не желая словами нарушить грусть этого момента.

   Однако кнез встрепенулся, повернулся к жене и улыбнулся, заметив серьезное выражение ее лица.

   - Ну что вы загрустили, дорогая? – он подошел к Луминице и взял ее за подбородок, заглядывая в хрустальную зелень глаз.

   Потом медленно стянул платок с головы Луминицы и провел рукой по ее волосам, пропуская сквозь пальцы пряди, выбившиеся из прически от скачки и встречного ветра. Затем кнез притянул к себе Луминицу и впился в ее губы жестким и требовательным поцелуем. Луминица покорно принимала поцелуй. Она почувствовала напряженное тело мужа, как его руки заскользили по ее телу, забираясь под одежду.

   - Думитру, там же ваши люди. Они смотрят, - прошептала смущенная девушка.

   Кнез прервался, отошел от Луминицы и свистнул. Мигом прискакавшим слугам он приказал возвращаться в замок, не дожидаясь господ. Те молча повиновались и уехали, не оглядываясь.

   - Ну вот наконец-то мы остались и одни, Луминица, - прошептал кнез Луминице на ухо. - Самое время, чтобы заняться одной из наших любимых игр, не так ли, моя девочка? – и он провел пальцем по лицу Луминицы, а потом вложил палец Луминице в рот, раздвигая зубы.

   - Думитру, - задыхаясь, едва смогла проговорить Луминица. - А вдруг нас кто-то…

   - Ш-ш! Молчать! Я хозяин этих земель. Все на них должно быть мне покорно. Вы знаете, Луминица, как я не люблю, когда вы мне возражаете в этот момент. Боюсь, что мне придется наказать мою непослушную девочку. Ну-ка давайте сюда ваши руки, Луминица.

   Луминица покорно протянула руки, зная, что спорить с мужем она не осмелится. Через минуту ее запястья были крепко перетянуты веревкой, и она поморщилась от боли, но кнез, который не отрывал от жены затуманенных глаз, только довольно улыбнулся.

   - На колени, Луминица! – приказал он.

   И Луминица покорно слезла с камня и пала на колени, зная, что возражения только раззадорят мужа, и в итоге он сделает еще больней. Солнце опускалось за хребет, и его изломанный яркий полукруг горел растопленной смолой. Луминица прикрыла веки, но яркий полукруг так и стоял в ее крепко зажмуренных глазах…

   Потом они лежали на траве на плаще кнеза, глядя на блеклые пятна звезд, начавшие проступать на темнеющем небосклоне. Солнце закатилось за горы, и в чашу долины полилась прохладная темнота, обволакивающая усталые за день травы и складывающие свои крылья цветы. Небо приобрело хрустальный серый оттенок, который неторопливо стал наливаться синевой. Где-то вдали соловей издал первую неуверенную трель и тут же разразился целой руладой серебряных звуков.

   Луминица украдкой потерла покрасневшие запястья, но ее жест был замечен мужем. Кнез взял руку жены и поцеловал.

   - Простите, дорогая, - теперь его голос звучал гораздо мягче, чем несколько минут назад. - Я бываю с вами суров, но в этом состоит моя суть. Могу ли я уйти от нее?

   Луминица молча кивнула, не желая отвечать и высказывать свое мнение. Сегодня кнез был к ней менее жесток, чем обычно, и она не могла не испытать некое чувство, почти близкое к благодарности.

   - Мог ли я когда-то думать, что найду сокровище так близко от себя, почти у своих ног? – задумчиво продолжал кнез. - Вы не представляете, моя дорогая, как долго я не мог найти подходящую мне спутницу жизни.

   - У вас было много женщин? – робко спросила Луминица, вспомнив слова Констанцы.

   - Немало, - сдержанно сказал кнез. - Но вы же понимаете, моя дорогая…

   - Я понимаю, - поспешила согласиться Луминица. - А что с ними потом стало?

   - С кем?

   - Ну с теми девушками, с которыми вы… - тут она запнулась, не зная, как продолжить.

   - Не знаю, - пожал плечами кнез. - Наверное, живут себе где-то, поживают. Если честно, меня это мало интересует. Вернее, они меня не сильно интересовали. Так, встреча на один раз. Или на два.

   - А Констанца? – Луминица тут же пожалела о невольно вырвавшемся имени.

   - Что «Констанца»?

   - Вы же с ней… тоже?.. – Луминица замялась.

   - А вы наблюдательны, моя дорогая, - усмехнулся кнез, скосив глаза на лежащую на его плече жену. - Да, не буду отрицать этого. Когда-то давно мы с Констанцей были любовниками.

   - Когда-то давно?

   - Очень-очень давно. Она была молода, и я был молод. Потом я уехал их замка и много лет не видел Констанцы. А она здесь осталась служить.

   - Думитру, а почему вы уехали из замка?

   - Видите ли, Луминица, это такой обычай в нашей семье. Наследник Ченаде живет в замке отрочество и часть юности, а потом надолго уезжает из замка. Живет в столице, за границей, в других владениях. У меня есть еще два замка, не такие богатые, как этот, но тем не менее они тоже требуют хозяйского надзора.

   - Понятно, - сказала Луминица, не очень понимая смысла такого обычая.

   - Я очень рад, что вернулся именно в этот год, Луминица. С ужасом думаю, что мог бы не увидеть вас и потерять. Хотя знаете…

   - Что?

   - Наверное, если бы я увидел вас, когда вы уже принадлежали другому, я бы выкрал вас, моя дорогая девочка.

   - Думитру!

   - Да, я не остановился бы даже перед убийством, если бы кто-то посмел стать между нами. Вы моя, Луминица, помните это! На веки вечные!

   Кнез привстал и навалился на Луминицу, заведя ее руки над головой и сжимая мертвой хваткой так, что она не могла и пошевелиться. Глаза кнеза оказались прямо перед глазами Луминицы. В черных зрачках стояла немая угроза и страстный приказ. Луминица замерла, чувствуя, как страх проникает в самую глубину сердца.

   - Мне тяжело дышать, Думитру, - прошептала наконец девушка, и кнез освободил ее.

   - Вам холодно, дорогая? – забеспокоился муж, заметив, что Луминица дрожит.

   - Да, уже холодает.

   Они поднялись, оправили одежду, сели на коней и медленно поехали домой.

   - Думитру, - вспомнила молчавшая всю дорогу Луминица, подъезжая к замку. - Мне все же жаль Янко, вот честное слово…

   - Нет, ну это невозможно! Это просто непостижимо! – возмутился кнез и натянул поводья, перегораживая Луминице дорогу. - Честное слово, дорогая, если бы Янко не был просто старым конюхом и колченогим болваном, я бы мог заревновать вас!

   - Ах, Думитру, ну что за нелепица! – смущенно пролепетала Луминица.

   - Разумеется, моя милая, нелепица, - рассмеялся кнез. - Совершенная нелепица.

   Кнез снова тронул коня, и они двинулись дальше.

   - А знаете что? – вдруг сказал он через полминуты.

   - Что?

   - Если уж вам так дорог этот старый дурак, я выплачу ему перед уходом дополнительную награду. Завтра Констанца передаст вам мешочек с монетами. Пойдите и облагодетельствуйте своего престарелого любимца.

   - Спасибо, Думитру! – с признательностью посмотрела на мужа Луминица.

   Лицо кнеза терялось в сумерках, и она не могла сказать, сердится он или смеется над ней. Что ж, вздохнула Луминица, пусть сердится. Или пусть смеется. Главное, она сделала, что могла. Пусть будет хоть так.

ГЛАВА XL Потеря

На следующее утро Констанца принесла Луминице мешочек, в котором было несколько монет.

   - Я бы не стала так баловать слуг, госпожа, - с крайним недовольством выговорила она Луминице. - У меня расписаны все траты на год, и среди них не запланировано транжирство.

   - Спасибо, Констанца, - сказала Луминица, сделав вид, что она не слышала ворчания экономки.

   Она тут же отправилась на конюшню к Янко, где застала старика собирающим его скромные пожитки. Михэицэ стоял в стороне, понуро повесив голову.

   - Это я не уследил за скакуном кнеза, - покаянно признался он. - Я попытался объяснить все Михаю, но тот только обещал меня выпороть в следующий раз и все равно выгнал Янко.

   - Эх, Михэицэ, не бери в голову, - махнул рукой Янко. - По дороге скакун расковался. Не он первый, не он последний. Ни ты, ни я тут ни при чем. И потом рано или поздно, но меня бы все равно турнули отсюда. Кому я, старый пердун, нужен?

   - Вам кнез в благодарность за службу вот награду передает, - сказала Луминица, стыдливо протягивая мешочек денег.

   - Благодарю, голубушка, - сказал Янко, поклонившись, и ласково заглянул в грустные глаза девушки, которые она отводила в сторону. - Ну вот еще плакать ваша милость вздумала! Из-за чего? Все хорошо будет! Я теперь свободный сокол! Хочу - направо пойду, хочу - налево! Хочу - цуйку буду пить, хочу - харинку! Хочу - танцевать, хочу - девушку обнять!

   И Янко весело подмигнул Луминице, которая уже было начала шмыгать носом, но теперь улыбнулась ему сквозь слезы. Старик подхватил мешок и закинул его себе на плечи.

   Во дворе столпилось несколько слуг, которые вышли провожать бывшего конюха. Тетушка Оана, всхлипывая, обняла старика. Все говорили Янко напутственные слова, но замолчали, увидев вышедшего во двор Михая. В руке Михай держал чарку вина.

   - На, выпей, старик, напоследок доброго вина из запасов кнеза. За здоровье щедрого господина!

   - Благодарствую, господин Михай! – поклонился Янко и поднял высоко вверх дрожащей рукой чарку вина. - За кнеза! Пусть ему жизнь такой же мерой отмеривает, как он людям! За его доброту и щедрость! За вас, ласковая госпожа!

   И он выпил всю чарку. Потом поклонился стоящим вокруг людям и зашагал из замка. Луминица смотрела ему вслед, закусив губу, чтобы не расплакаться при всех.

   - Тетушка Оана, - спохватившись, спросила она собравшуюся уходить кухарку. - А где Данута? Почему она ко мне не пришла сегодня?

   - Данута? Да вроде послали ее куда-то с поручением, что ли, - сказала Оана.

   - Скажите, чтобы она ко мне зашла, как вернется, - попросила Луминица.

   Надо же, как жаль, подосадовала она про себя. А ей именно сейчас хотелось поговорить с Данутой по душам. Кнез занялся своими делами и сказал, что жена может быть сегодня свободна и идти на прогулку или куда ей заблагорассудится. Вот кой черт Дануту так не вовремя услали из замка? И погода такая хорошая: в самую пору пойти к пруду. Может, поехать покататься на Череше? Но вдруг Данута в это время вернется?

   Луминица подождала еще немного, потом все же попросила оседлать Черешу и покаталась немного вокруг замка, но настроения кататься не было, и она вернулась в замок. Дануты все еще не было.

   Луминица ходила по замку, не зная, чем занять себя до возвращения подруги. Им надо было так много обсудить! Однако Данута так и не пришла к госпоже до вечера. Ложась в постель, Луминица долго ворочалась. Она думала о словах кнеза, о той деревне, которую когда-то сравняли с землей, о бедном Янко, который теперь брел где-то по дороге, о том, когда же кузнец наконец сделает ключи, и Луминица сможет пробраться в подземелье. Теперь Луминица решила действовать в одиночку и ни в коем случае не вовлекать в свои опасные предприятия дорогих ей людей. Тысячи мыслей витали в ее голове и не давали сомкнуть глаз, и Луминица заснула с трудом и со смятенной душой.

   Во сне она увидела пыльную дорогу и бредущих по ней Янко и Дануту. Луминица пыталась догнать подругу, но как ни спешила, не могла этого сделать. Луминица кричала Дануте, умоляла обождать ее, но та даже не обернулась. А вскоре старик с девушкой и вовсе скрылись за поворотом дороги. Тогда Луминица горько расплакалась и села на обочине, раскачиваясь от острого чувства заброшенности и одиночества.

   Утром Луминица проснулась с тяжелым сердцем от каких-то непривычных звуков. Ухо уловило далеко внизу во дворе женские причитания и крики.

   - Ой, что же это делается, боженьки мои! Ой, горе, горе!

   - Да за что это ее! Ой, жалость-то какая! Вот беда, так беда!

   Луминица вскочила и стала быстро натягивать одежду, собираясь бежать вниз. В комнату вошли служанки с чистой юбкой и рубашкой.

   - Доброе утро, госпожа, - поклонились они.

   - Что случилось? – спросила Луминица, тревожно глядя им в глаза.

   Служанки переглянулись.

   - Не велено нам говорить, госпожа, - нехотя призналась Надья.

   - Кем не велено?

   - Господин Михай велел помалкивать.

   - Что за наглость! – рассердилась Луминица. – В чем дело – отвечайте!

   Но служанки только мялись и переглядывались.

   Лишившись терпения, Луминица раздраженно указала на одежду. Вскоре торопливо одетая и наспех причесанная Луминица сбежала вниз. Около выхода, ведущего во двор, ее поймал Михай.

   - Не стоит ходить туда, ясноокая госпожа, - нахмурившись, сказал он и загородил Луминице дорогу.

   Луминица вспыхнула.

   - Ну-ка уйди! – сквозь зубы процедила она. Однако Михай стоял как вкопанный.

   Луминица беспомощно посмотрела на него. Меряться с ним силой она не могла.

   - Пропусти ее! – раздался со двора приказ. Михай оглянулся, кивнул и посторонился. Луминица бегом слетела вниз.

   Во дворе она увидела толпу слуг, которые окружили повозку. В толпе был слышан негромкий плач и перешептывание. При виде Луминицы все заоглядывались и замолчали. Два крестьянина, видимо, хозяева повозки, сняв шапки, понуро и молча стояли перед кнезом. Луминица подошла к мужу. Он хмуро кивнул ей и снова поворотился к крестьянам. Те поклонились госпоже.

   - … и вот поехали мы лесом, кнез, ну, той дорогой, что поодаль, через ущелье идет, - опять начал путано объяснять один из крестьян.

   - К Хромому Пеше мы ездили, - торопливо добавил другой и поклонился.

   Кнез досадливо поморщился.

   - Продолжай! – приказал он первому.

   - Ну, едем мы, значит, уж рассвело давно. А как подъехали к тому месту, конь вдруг да и остановился. Хрипит, дальше идти не хочет, в лес косится, а сам дрожит.

   - Спужался сильно, вот и не хотел ехать дальше, - добавил второй крестьянин.

   Первый крестьянин строго посмотрел на второго, и тот снова замолчал.

   - Да, спужался конь, идти не хотел ни в какую. Стали мы его успокаивать. А я и говорю: «Надо посмотреть, что там такое». Чуть в сторону за деревья отошли, а там…

   Крестьяне замолчали и перевели взгляд на повозку. Луминица испуганно посмотрела на кнеза, потом пошла к повозке. Сердце забилось. При приближении Луминицы слуги расступились. Подойдя к повозке, Луминица застыла в ужасе.

   На сене, полуприкрытая рогожей, лежала мертвая Данута. Девушка лежала навзничь, и ее серые глаза смотрели в небо. Волосы растрепались и слиплись от крови, платье тоже было залито кровью. Было видно, что она куда-то бежала: юбка была порвана, руки и лицо оцарапаны, одежда была испачкана землей и покрыта листьями. Одну руку Данута сжала в кулак и прижала к груди, другую уронила вдоль тела. Пальцы были испачканы землей.

   - Как же так? – спросила Луминица и обвела присутствующих недоумевающим взглядом. Под ее взглядом слуги опускали глаза.

   Сзади крестьяне продолжали свой рассказ.

   - Я сразу ее узнал, помнил, что она в замке живет. Вот мы и решили ее привезти.

   - Вы видели кого-нибудь еще в лесу? – спросил кнез.

   - Нет, никого не видели, вот те крест, – крестьяне перекрестились.

   - Видимо, она от зверя убежать пыталась, но он ее… Там вся поляна помята, и кровь на земле.

   - Сучья поломаны. Видать, здоровый зверь был. Но съесть ее не съел. Может, спужался, а может, потом хотел вернуться.

   - Да, не могли же мы ее там оставить. Вот в замок и привезли. Прощенья просим, ежели что не так сделали.

   Крестьяне в пояс поклонились.

   - Нет, все так. Вы все правильно сделали. Получайте награду.

   Мелькнули монеты. Крестьяне торопливо попрятали вознаграждение и суетливо закланялись.

   - И милости у вас просим, господин, - снова поклонившись до земли, сказал один из крестьян, не спеша трогаться с места.

   - Ну что еще? – недовольно бросил кнез.

   - Да ведь почитай и месяца не проходит, как кого зверь этот не задерет, - с робостью сказал крестьянин. – С начала весны напасть эта. Ну, раньше волки-то тоже осенью и зимой озоровали. Но чтобы весной и летом… Да ни в жисть такого не было! А в этом месяце это уже вторая девка. Надо бы облаву какую устроить… Мы, ежели что, господин, людишек соберем, подсобим загонщикам. А то ведь страшно в лес идти.

   Второй крестьянин рьяно затряс головой, соглашаясь с первым.

   - Ладно, я подумаю, - поморщился кнез. – Идите!

   И он решительно повернулся к жене, которая стояла, не в силах ничего сказать или сделать.

   - Несите умершую в ее комнату, - раздался приказ кнеза, и слуги зашевелись.

   Дануту достали из повозки и понесли в крыло, где размещалась прислуга. Вслед за всеми, спотыкаясь, пошла и Луминица.

   - Луминица, вы куда? – попытался остановить ее кнез, но девушка лишь кинула на мужа затуманенный горем взгляд и пошла вслед за слугами. Кнез махнул рукой.

   Дануту положили на доску в той комнате, где она жила при жизни. Это была маленькая коморка недалеко от кухни на первом этаже. Зажгли свечу и повесили чистое полотенце. Каморка была такая маленькая, что чистое полотно, калачи, чашку и другие поминальные дары пришлось класть в соседней комнате. Пока ждали обмывальщиц, Луминица все время сидела рядом с телом Дануты. В голове у нее все время повторялась одна и та же бессмысленная фраза: «Этого не может быть. Я сейчас проснусь, и этого не будет. Я просто сплю». Душа никак не хотела принять реальность. Да как же это? Вот вчера, нет, позавчера Данута заходила к ней, она сказала, что… Луминица крепко зажала губу, чтобы не застонать от сердечной боли, резко пронзившей ее.

   Пришел Михай, сердито цыкнул на девушек-служанок, мол, нечего тут прохлаждаться, работа ждет, сердито скользнул взглядом по Луминице, но сказать что-либо не посмел.

   Когда пришли обмывальщицы, чтобы делать свою грязную, но необходимую работу, Луминица отказалась уходить и лишь вышла в коридор, чтобы не смотреть.

   Дануту раздели, тщательно собирая одежду в одну кучу, и стали обмывать. Луминица стояла в коридоре, однако причитания обмывальщиц привлекли ее внимание, и она вошла вовнутрь.

   - Господи, что же это за зверь ее рвал?!

   - Боже мой, какие раны!

   - С весны в горах неспокойно. Волки, что ли, озоруют, на людей и летом, и средь бела дня нападают.

   Луминица подошла поближе. На плече Дануты вблизи шеи виднелись страшные следы укусов. Горло было разорвано. Спина была исполосована следами когтей.

   Луминицу замутило. Она выскочила из комнаты, чтобы отдышаться. Голова кружилась. Однако что-то в глубине души подсказывало Луминице, что этот путь она должна пройти до конца. Ведь она была одним единственным близким человеком у Дануты.

   Луминица собрала волю в кулак и вернулась в комнату. Дануту уже обмыли, переодели в свадебную одежду, которую приказала принести Луминица, и положили в гроб. Глаза ее были закрыты, и теперь казалось, что девушка просто спит. Она выглядела красивой и спокойной, только очень бледной. Одну руку обмывальщицы так и не смогли сдвинуть, чтобы скрестить руки на груди. На грудь Дануты положили крест. На голове был венок из цветов. А поперек гроба обмывальщицы положили острый серп.

   - Это зачем? – устало спросила Луминица.

   - Это так положено, ласковая госпожа. Это так надо, - зачастила одна из старушек.

   - Иначе встанет и ходить будет, - мрачно сказала другая. - Вон какой смертью нехорошей померла. Непременно ходить будет.

   - Не будет, - сердито сказала Луминица и убрала серп.

   - Да вы что, госпожа! Нельзя так оставить. Она свой срок жизни не прожила. Раньше времени жизнь оборвалась. Пока срок жизни до конца не исполнится, не упокоится. Точно ходить будет. Такие всегда ходят. Вон, слышали, что в соседнем селе случилось?

   Луминица отрицательно и равнодушно покачала головой и машинально уселась слушать.

   - Жила там молодица одна. Был у нее муж любимый. Пошел как-то в лес и пропал. Всем селом пошли его искать. Нашли. Волки его заели. До смерти. Принесли домой, все честь по чести сделали. А чего не сделали, того не ведаю, видать, чего-то не доглядели.

   - Жена виновата, - сердито сказала мрачная обмывальщица. - Убивалась по нему сильно. Все ходила на могилу, плакала. Покоя ему не давала. Грех это большой по умершим так сильно плакать. Они на том свете будут ведра слез таскать, что близкие наплакали.

   - Ну вот, короче, кто оплошку и где допустил, не знаю, но стал умерший муж к жене ходить. В доме нечисто стало. Вещами стучит, посуда по дому летает. А потом стали замечать, что женка эта сохнуть начала. Уж мать ее на нее наседала: «Говори, с каким нечистым спуталась?» Сначала не хотела говорить, молчала, а потом призналась, что муж ее покойный, Уодим, до нее ходит. Уж так она горевала, все просила, чтоб до нее он пришел. Раз, мать рассказывала, сидят дома, а на улице ливень страшенный идет. Вдруг как кинется на улицу. Мать: «Куда?» - «Уодим там мой под дождем стоит! Вымок весь, любимый, просит, чтоб в дом пустила!» - «Куда ты, несчастная, совсем ума лишилась?!» Еле удержала, не пустила ее.

   - Это не муж, это лихое ее звало, - кивнула мрачная обмывальщица.

   - Ну вот, как поняла мать, что мертвый к ней ходит, побежала к священнику. «Что делать? – спрашивает. - Дочь-то не хочет его отпускать. Думает, что любимый ее к ней ходит. Караулю я ее, целыми днями от себя не отпускаю. А отогнать его и не могу. Как ночь, нападает на меня такой сон тяжелый, что руки пошевелить не могу. Иной раз слышу, как ходит вокруг дома, зовет ее. А она и откликается. Рада-радехонька, думает, что любимый пришел. А это, может, и не он».

   - Да, бывает так. Наденет нечистый шкурку-то умершего и ходит, мучит душу живую, пока до смерти не замучает.

   - Ну, священник и научил ее, как сделать так, чтобы дочь ее сама убедилась, что не муж это, а нечистый ее мучит. Наказала она дочери пол около лежанки золой посыпать, а утром посмотреть. Утром дочь плачет и кличет: «Матушка, глянь-те ка!» Смотрят, а следы на золе-то не человечьи.

   - А чьи? – шепотом спросила Луминица.

   - Да толком не разберешь. То ли свиные, то ли петушиные. Но точно не человечьи. Молодица плачет. «Мама, мама, - говорит, - он меня на следующую ночь с собой звал. Навсегда, говорит, тебя с собой заберу. Очень уж тоскую без тебя. Мама, мама, что ж мне делать-то теперь?» Стали тут девку отчитывать. Молитвы над ней читали. Травы святые ей в волосы заплели: руту и тою. Научил ее священник, как мертвого отвадить. Вот приходит тот ночью к молодице, а ее научили одеться нарядно и сидеть ждать его. Приходит нечистый, а она бусы разные, украшения там какие-то на себя цепляет. Он и спрашивает: «А ты куда собралась-то?» - «Да вот зовут меня на свадьбу». - «А кто женится? – «Да мои родные брат с сестрой свадьбу играют». – «Не бывает того, чтобы брат на сестре женился». – «А не бывает того, чтобы мертвый к живой ходил!» - говорит. Тот лицом исказился, к ней подойти хотел, а не может. Травы священные не пускают. «Ну, повезло тебе, - говорит, - насилу догадались. Если б не рута и не тоя, была бы ты моя». Зубами злобно заскрипел, как вихрь тут по дому пронесся, и нет его.

   - Ну и как? Спаслась она от нечистого? – поинтересовалась Луминица.

   - Да, спаслась, говорят. Дом маком обсыпали, и не ходил он боле.

   - Много ты слышала, - буркнула мрачная обмывальщица, - не так все кончилось. Молодица-то после того, как мертвый к ней ходил, тяжела оказалась. Все так уж и ждали, что с рогами какого родит. Только тот-то, видно, ее оставить не захотел. Подкараулил где-то. Нашли ее в огороде мертвую. А рядом крест сорванный валяется. Он, видно, крест сорвал, да и задушил. Замучил ее до смерти нечистый. Разрезали ее, а у нее живот песком напихан.

   - Боже, какой ужас! – закрыв рот руками, сказала Луминица.

   - Да уж, госпожа, и так бывает. Ну тут уж взяли, разрыли могилу его и проткнули колом. А могилу тоже маком обсыпали вокруг. И священника позвали, чтоб запечатал он мертвого. Чтоб тот не ходил и живых не трогал.

   Обмывальщицы замолчали и оглянулись на Дануту. Одна из них снова взяла серп и положила поперек гроба.

   - Так оно спокойнее будет.

   В коморку заглянула Констанца. Обмывальщицы получили из ее рук награду и, поклонившись Луминице и Констанце, ушли.

   - Вы бы тоже шли, госпожа, отдохнуть. Я сейчас пришлю кого-нибудь посторожить Дануту. А вы идите себе, - предложила Констанца.

   - Нет, Констанца, ты как хочешь, но я отсюда не уйду, - твердо сказала Луминица.

   - Как знаете, а только кнез гневаться будет, - недовольно сказала экономка, еще раз бросила колючий взгляд на Луминицу и ушла.

   Луминица осталась с мертвой на весь день, выходя из комнаты лишь ненадолго и когда убеждалась, что на замену ей пришли другие. «Я не оставлю тебя, Данута, не оставлю, - шептала она, и слезы лились у нее по щеками, - никакому нечистому я не позволю прийти и взять твою душу. Прости, милая, что не спасла тебя. Как же так, как же так получилось?! Почему я не смогла уберечь тебя? Что же с тобой случилось?»

   Тайна смерти Дануты терзала Луминицу. Она не могла понять, как так получилось, что девушка погибла. Что с ней случилось? Почему она не вернулась в замок, выполнив поручение? Зачем пошла в лес? Кто напал на нее? Волк, какой другой зверь? «Ну почему, почему, Боже, за что? Ну почему именно Данута?» Вновь и вновь перед глазами Луминицы вставали печальные добрые глаза Дануты, ее лицо с ласковой грустной улыбкой, и сердце Луминицы пронзала боль.

   В соседней комнате сидели слуги и играли в разные игры. До Луминицы иногда долетали веселые голоса. Смех и веселье должны были не дать злу укорениться и остаться в доме после того, как мертвая покинет эти стены и обретет последнее пристанище в земле.

   На ночь Луминица тоже отказалась уходить из комнаты Дануты в свои покои. Пришел сам кнез.

   - Луминица, дорогая, я думаю, вам надо отдохнуть.

   Луминица подняла на него измученные опухшие глаза.

   - Простите, Думитру, но я не могу, - чуть слышно, но убежденно сказала она. – Данута была мне дорога. Я хочу остаться с нею до конца.

   Кнез недоуменно приподнял брови.

   - Помилуйте, Луминица, это же была простая служанка. О ней позаботятся другие слуги. Я вас просто не понимаю. Это неприлично, в конце концов.

   Луминица слегка смутилась, но убежденность в своей правоте заставила ее преодолеть смущение.

   - Думитру, я понимаю, что это вызывает ваше недовольство, но я чувствую, что должна остаться, и останусь. Простите меня.

   Она твердо посмотрела в глаза мужа.

   - Ну, что ж, - холодно произнес кнез, - вы можете задержаться, но надеюсь, что подобные капризы не будут слишком часто повторяться. Спокойной ночи.

   Кнез поцеловал жену и вышел.

ГЛАВА XLI Роза, роза ты моя!

Ночью слуги продолжали меняться у гроба Дануты и читать молитвы. В середине ночи уставшая Луминица на минуту прилегла на лежанку Дануты отдохнуть. Сквозь дрему она слышала бормотание молитв и потрескивание свечи, но уже через секунду провалилась в глубокий сон.

   Луминице приснилось, что она находится в большом зале. Высокий потолок. Неглубокие ниши в стенах были заставлены свечами. Свечи были и на какой-то каменной высокой плите, стоящей посередине зала. Зал тонул во мраке, и лишь горящая свеча в руке Луминицы освещала небольшой круг вокруг девушки. Наклонившись, Луминица стала переходить с места на место и по очереди зажигать все свечи. В дальнем конце зала в темном углу что-то зашуршало. Луминица выпрямилась и выставила вперед свечу.

   Темная фигура отделилась от чернильной тьмы, и вот на свет свечи из тени вышла Данута. Она шла, спотыкаясь, вытянув руку вперед, сшибая по дороге свечи. Луминицу пронзила острая жалость к девушке.

   - Что ж ты так ходишь, Данута?

   - Не вижу я ничего, - ответила мертвая. - Без свечи умирала, вот и блуждаю на том свете в потемках. Освети мне путь, добрая госпожа, отнеси в церковь свечку за помин. Большую свечку, в рост человеческий.

   - Я обязательно отнесу, Данута. Я обещаю.

   - И сорокоуст закажи, сделай божескую милость.

   - Я все сделаю, Данута. Только не уходи от меня. Не покидай. Мне так плохо без тебя.

   Данута грустно покачала головой.

   - Не могу, госпожа, мне нет дороги назад.

   Луминица подошла к Дануте и взяла ее за рукав.

   - Данута, милая…

   Голос ее прервался, и слезы полились по щекам.

   - Не плачь, госпожа, я ухожу в лучший мир. Господь примет меня, я знаю.

   - Но почему, Данута? За что тебя так?

   - За что?

   Данута вытянула вперед руку с раскрытой ладонью.

   - Возьми, госпожа, и ты все поймешь.

   - Что пойму? Что ты хочешь мне дать, Данута?

   - Берегись их, госпожа, берегись! Иначе они придут за тобой!

   - Кто придет?

   Свечи, освещающие зал, вдруг стали с шипением стремительно гаснуть одна за другой. Луминица беспомощно завертелась.

   - Кто придет, Данута?

   Но Дануты уже не было рядом. Тьма ширилась и подступала к девушке. Свеча в руке мигнула и погасла. Луминица вскрикнула и очнулась. Сердце сильно стучало в груди.

   В комнате было темно и пусто. Свеча около тела Дануты едва теплилась, догорев почти до конца. Слуги, видимо, на время вышли из коморки. Луминица была одна. В замке стояла мертвая тишина. Где-то вдалеке слышались шаги, но рядом было мертвенно тихо. Луминица встала на ноги и подошла к Дануте. Временами инстинктивный страх перед мертвой охватывал Луминицу, но она подавляла его. Ей и в голову не могла прийти мысль, что Данута сделает ей что-то плохое после смерти. Луминица подошла к гробу и посмотрела на успокоенные черты мертвой.

   «Что же ты хотела мне сказать, Данута?» Она задумчиво поправила складки нарядного платья усопшей. Слова Дануты из сна беспокоили ее. Что же Данута хотела ей дать? «Возьми, и ты все поймешь», - вспомнила она. Луминица перевела взгляд на руки Дануты. Одна рука лежала на груди. Другая была вытянута и лежала вдоль тела с зажатым кулаком. Луминицу посетила догадка. В коридоре вдали раздались шаги. Не колеблясь ни секунды, Луминица схватила руку мертвой и постаралась разжать пальцы, чтобы забрать то, что мертвая цепко держала в кулаке. Теперь ледяные пальцы легко разжались, и в руку Луминицы скользнуло что-то маленькое, холодное, с острыми краями. Шаги уже приближались к комнате, поэтому Луминица быстро отошла от тела и спрятала находку в своей одежде.

   Вошли слуги и поклонились Луминице. Начались последние часы бдения.

   Мертвая должна была бы лежать в доме два дня, но никто не хотел оставить Дануту еще на один день. Боялись, что душа привяжется к этому месту, и мертвая будет ходить.

   Церемонию прощания решили провести ранним утром. Потом в церкви священник должен был отпеть покойную. Похороны надо было обязательно завершить до полудня, чтобы направить душу усопшей в загробный мир вместе с заходящим солнцем.

   Ранним утром, едва солнце окрасило стены комнаты, в комнату вошли плакальщицы. Отупевшая от переживаний и бессонной ночи Луминица, потирая затекшие руки, с трудом поднялась с места и встала рядом со слугами.

   Плакальщицы были настоящими артистками. Причитания полились рекой. Когда одна плакальщица останавливалась, заплачку продолжала другая. Они так хорошо играли свою роль, что казалось, именно они были близкими Дануты, и именно их, а не кого-то другого, постигла жестокая утрата. Женщины в толпе всхлипывали. Мужчины стояли, опустив глаза и сурово сжав брови. Слова падали в душу Луминицы звонкими каплями и расходились кругами, наполняя сердце светлой грустью.

   - Роза, роза ты моя, роза белая моя!

    Почему ты, роза, зла?

    Почему не расцвела

    От зари и до зари?

   - Не сердись ты на меня,

    Не держи обиды зря.

    Я смотрела, как душа

    Отделялась от костей,

    От подсолнечной страны,

    От текучей от воды.

    - Роза, роза ты моя, роза красная моя!

    Как твоя природа зла!

    Почему ты не ждала,

    Почему ты расцвела?

   - Расцвела я потому,

    Что настал мне срок цвести,

    А тебе пришла пора

    В дальний путь одной брести.

    Отправляйся на закат.

    В край, где солнце прячет лик

    И у самых райских врат

    Над цветами суд творит.

    Опечалилась душа

    И отправилась одна.

    А вослед идет волна,

    Нагоняет море вслед.

    Весь великий океан

    Устремился за душой.

    Грозно воет и шумит,

    Потрясает белый свет.

    Хочет поглотить волна

    И деревья и траву,

    С корнем выдернуть и смять.

    На морском на берегу,

    Где бездонных вод предел,

    Исполинский вяз стоит.

    Пригорюнившись, душа

    Стала вяза умолять:

    «Будь мне братом, протянись!

    За вершину ухвачусь,

    Через море перейду,

    Разделяющее мир».

    «Не могу я протянуть

    Ветви сильные свои,

    Чтоб за ветви ты взялась,

    Перебраться бы смогла.

    У меня в ветвях моих

    Красный сокол свил гнездо,

    Злобен духом он и горд.

    Вдруг почуют, засвистят

    Заклюют тебя птенцы.

    Испугавшись, упадешь

    И потонешь ты, душа».

    Снова вслед идет волна,

    Нагоняет океан.

    Грозно воет и бурлит,

    Потрясает белый свет.

    Хочет поглотить волна

    И деревья и траву,

    С корнем выдернуть и смять.

    На морском на берегу

    Вновь душа просила: «Вяз,

    Будь мне братом, протянись!

    За вершину ухвачусь,

    По могучим по ветвям

    Через море перейду,

    Разделяющее мир».

    «Не могу я протянуть

    Ветви сильные свои,

    Чтоб за ветви ты взялась,

    Перебраться бы смогла.

    У меня в моих ветвях

    Злая выдра завелась,

    Стерегущая людей.

    Как залает, завизжит!

    Испугавшись, упадешь

    И потонешь ты, душа».

    Вновь бурливый океан,

    Грозно воя и шумя,

    Потрясая белый свет,

    Устремился за душой.

    Хочет поглотить волна

    И деревья, и траву,

    С корнем выдернуть и смять.

    Испугавшись, вновь душа

    Молит вяза: «Вяз, мой брат,

    Потянись и протянись!

    По корням и по ветвям

    Безымянный океан

    Помоги мне перейти».

    «Не могу я протянуть

    Корни сильные свои,

    Чтоб за корни ты взялась

    И по ним бы перешла.

    У меня в моих корнях

    Угнездилася змея

    И от голода шипит.

    Нападают на людей

    Семь змеенышей ее.

    Испугаешься ты змей,

    В море сгибнешь ты, душа».

    «Ах, вот так ты! Ну, держись!

    Надоело мне просить,

    Унижаться и терпеть.

    Доброй быть довольно мне!

    У меня есть старший брат,

    Попрошу его помочь.

    Вот придет мой брат, взмахнет,

    И вопьется в ствол топор.

    Свалят наземь, вяз, тебя

    Десять шустрых мастеров,

    Обтесав, наладят мост

    Для уставших скорбных душ.

    Пусть бредут чрез океан,

    Чтоб навек найти покой».

    Испугался вяз и лег,

    Протянул свои стволы,

    Чтобы перешел мертвец

    Через море-океан.

    - Ты ступай, душа, вперед

    Через семь больших мытарств.

    Там на дальней стороне

    Яблоня в цвету стоит,

    Велика и высока –

    В небо кроной уперлась.

    У корней источник бьет,

    И струится тихо вниз.

    Как напьешься той воды,

    Так забудешь дольний мир.

    У покрытого стола

    Разодетая в шелка

    Богородица сидит

    И записывает всех -

    И живых, и неживых -

    В длинный список:

    Так она отмечает их судьбу.

    Ты, душа, ее проси:

    «Смилуйся, Святая Мать,

    Пожалей и запиши

    Ты среди живых меня».

    Но не смилуется, нет,

    Не запишет средь живых -

    Свиток полон, и перо

    Затерялось уж давно.

    Попроси ее тогда

    Взять с собою в горний мир,

    Коль при жизни не смогла

    Ты об этом умолить.

    Ты иди себе, душа,

    По проторенной тропе

    И достигнешь райских врат,

    Там, где солнца цвет горит.

    Укрывайся до поры,

    Жди - придет возврата час.

    Он придет, и сможешь ты

    Возвратиться в дольний мир.

    Но вернешься, лишь когда

    Станет дол пахать олень,

    Будет сеять жито лань.

    Вот тогда и ты придешь.

    - Я прошу, земля, меня

    Не спеши развеять в прах.

    Ласку мне свою яви,

    Стань мне матерью родной!

    Я в объятия твои

    Тело бедное свое

    Без возврата отдаю.

    И назад не попрошу.

    Отдаю свое лицо

    Я под пастбище тебе.

    По нему пройдут стада

    И влюбленные пройдут.

    Станут в поле ковылем

    Брови бедные мои.

    Пусть колышет ветер их

    Поливают пусть дожди.

    Станет кровь моя ручьем,

    Заструится по лугам.

    Чтоб могли в полдневный жар

    Жажду люди утолить.

    А глаза мои в цветы

    Превратятся по весне.

    Девушки придут на луг,

    Скажут: «Как красиво тут!»

   Гроб с Данутой взяли на руки и понесли. Над покрытым ковром порогом его качнули вверх-вниз и вправо-влево. Слуги бросились выметать сор и сворачивать ковер. Краем глаза Луминица увидела, как одежду покойной сжигали в дальнем углу замкового двора.

   Все направились в церковь. Луминица так устала после бессонной ночи и своих переживаний, что почти не слышала, что говорил о вечной жизни священник. Она вся заледенела душой.

   После отпевания в церкви направились на кладбище. Процессия скорее напоминала свадебную, чем похоронную. Впереди шли юноши, разодетые, как на свадьбу, с небольшими букетиками цветов на груди. На руках несли деревце сливы, выкопанное с корнем. Его должны были посадить на могиле. Строго следили, чтобы дорогу не перебежала кошка, собака или другое животное. Тогда бы Данута точно стала мороайкой и беспокоила бы живых. Шли и по дороге распевали свадебные грустные песни прощания с невестой. На перекрестках и мостах останавливались и читали молитвы.

   День был солнечный, радостный, и каждый кустик на земле, каждая травинка славила Бога и благодарила его за дар жизни. Луминица шла и думала об этом. «Интересно, почему одни живут долго-долго, а другие нет? Вот дуб. Он живет долгую жизнь, дольше человека. А вот эта мошка осенью уже умрет. А вон травинка. На нее наступили и смяли. А рядом стоит нетронутая. Кто так устроил? Почему? Почему жизнь Дануты должна была так скоро оборваться? Есть ли в этом смысл? Если есть, то какой? Справедливо ли это? Кто решил, что эта травинка будет и дальше качаться под ветром и наливаться солнечным светом, а эта должна умереть под каблуком? Или эта травинка виноватее той? Как это может быть? А может, смысла в этом вообще нет? Тогда как же жить, если в смерти нет смысла, если она случайна? Просто наступили на тебя, и все. Но если в смерти не смысла, тогда… тогда и в жизни нет смысла… Как же так?»

   Луминице так остро не хватало Дануты, которая сейчас бы ей все объяснила, сказала, как надо правильно жить и какой смысл в жизни и смерти. Но Данута молчала. Она замолчала навсегда. Никогда-никогда больше Луминица не услышит ее тихого голоса, с убеждением произносившего слова молитв и слова утешения.

   Процессия пришла на кладбище. Яму в дальнем углу выкопали заранее вечером. Гроб опустили в могилу. Тетушка Оана развязала узелок с землей, над которой священник читал молитвы. Землю насыпали в углах над гробом Дануты, запечатав покойную. Быстро закидали. Слуги постояли немного, покосились на госпожу и разошлись, оставив Луминицу одну стоять над могилой.

   В лицо веял теплый ласковый ветерок, суша слезы. Деревце сливы легко колыхалось чуть подвянувшими листиками. Луминица смотрела на земляной холмик, который непреодолимо разделил ее с Данутой, и никак не могла в это поверить. Неужели это все? Неужели все так непоправимо? Так чудовищно непоправимо? Сердце отказывалось принимать горькую правду, разум возводил последние хрупкие барьеры между собой и темным озером горя, которое готово было вот-вот обрушиться на Луминицу.

   Луминица покопалась в одежде и достала то, что покойная передала ей. Поколебавшись секунду, она разжала ладонь и посмотрела на прощальный дар Дануты. Серебряный блеск как будто ослепил ее, и Луминица, закрыв глаза, изо всех сил сжала подарок, почувствовав, как острые края впились в ладонь. Она теперь знала или, по крайней мере, догадывалась, кто мог наступить на травинку-Дануту.

ГЛАВА XLII Союзники

Весь день Луминица ходила как сомнамбула. Она равнодушно пила, равнодушно ела, не отказываясь от еды, но почти не в состоянии проглотить хотя бы пару кусков. Кнез, нахмурившись, наблюдал за женой во время обеда, но не ругал. Только вздыхал и покачивал головой. Но Луминице было все равно: и мужнино неодобрение, и мужнино неудовольствие. Вечером Луминица отказалась от ужина и ушла спать пораньше.

   Кнез пришел к ней в полночь. Луминица не спала. Она лежала, зарывшись в подушку, и пыталась подавить горестные рыдания, раздиравшие ее грудь.

   - Я не могу сегодня, Думитру, - беспомощно казала Луминица извинительным тоном мужу и отвернулась.

   - Ну что вы, моя милая, - сказал кнез, ложась рядом и обнимая вялое тело жены. - Ну что вы. Дайте-ка я вас обниму. Ш-ш-ш, ну будет вам, будет.

   Но Луминица лишь продолжила сотрясаться в беззвучных рыданиях.

   - Луминица, девочка моя, - снисходительно, но ласково начал выговаривать ей кнез. - Я понимаю, что вашему возрасту свойственна доброта по отношению к любому живому существу: будь то служанка, бездомный щенок или котенок…

   - Данута не щенок! – вспыхнула Луминица.

   - Но и не ровня вам, - заметил кнез. - Поймите, в жизни человека, к сожалению, много потерь и много горя. Думаете, ваши родители мало теряли дорогих им людей?

   - Немало, - согласилась Луминица.

   Она вспомнила, как мать жалела, что не могла ходить на могилы близких. Луминица не помнила троих своих братьев и сестру. Они умерли или до рождения Луминицы, или в ее младенчестве. Кладбище осталось в городе, откуда приехали Тордеши, и посещать его не было никакой возможности. Мать редко произносила имена своих умерших детей, разве что в дни поминовения. Но Луминица помнила, какой болью каждый раз дергалось родное лицо, какая грусть стояла в глазах матери. Она едва удерживала слезы, и Виорика с Луминицей всегда старались в этот момент приласкаться к матушке, сказать ей что-нибудь доброе, хотя и понимали, что от этой грусти и памяти мать никогда не откажется.

   - Со временем мы привыкаем даже к смерти близких. Требуется лишь время, - продолжил мягко увещевать кнез. - Сначала больно, очень больно. Оттого что не все успел сказать родному человеку, оттого что не успел извиниться. Потом становится легче дышать. Затем остается лишь легкая грусть памяти. А со временем уйдет и она. Потом же не останется ничего. Совсем ничего.

   Луминица внимательно слушала. В первый раз муж заговорил о своем личном, и она высоко оценила его откровенность. Повернув заплаканное лицо к кнезу, Луминица взглянула на его нахмуренный лоб, и ей стало жалко его.

   - Вы скучаете по кому-нибудь, Думитру? – невольно вырвалось у нее.

   - По кому же я должен скучать?

   - Ну, например, по своим родителям.

   - Нет, не могу этого сказать, Луминица, - задумчиво покачал головой кнез. - С отцом я в его последние годы жизни был в ссоре. Дражайший родитель отказался от меня.

   - Как так? – изумилась Луминица.

   - Я совершил проступок, который, с его точки зрения, нельзя было ни простить, ни забыть. Мы перестали общаться. Меня не было рядом с ним, когда его глаза закрыли чужие люди.

   - Вы жалеете об этом?

   - Жалею? Не знаю. Я поступил так, как поступил. Разве мои нынешние сожаления могли бы изменить прошлое? Я много размышлял об этом. Поступил бы я так же, как тогда, теперь? Не знаю. Однако получилось так, как получилось. И я ни в чем не раскаиваюсь.

   Луминица смотрела на взволнованно говорящего мужа и чувствовала, что он впервые говорит о чем-то сокровенном и важном для него. Она старалась не перебивать его речь.

   - Мне передали слова отца, в которых он выражал сожаление о том, что я был его сыном, сожаления о том, что я не умер в младенчестве… - кнез презрительно усмехнулся. - А мать… Она тоже… умерла. Я почти не помню ее. Иногда во сне я вижу чьи-то смотрящие на меня с лаской и грустью глаза, чувствую руки, которые нежно гладят меня, но я уже не могу сказать – так давно это было – воспоминания ли это или просто мои фантазии. Иногда вдруг мне припоминаются строки колыбельной, которую она пела. Но может, это и не ее колыбельная, а просто я услышал песню где-то в другом месте, и теперь она звучит в моих снах?

   Луминица почувствовала сочувствие к своему мужу едва ли не впервые со дня знакомства с ним. Он был жестким, нет, даже жестоким человеком, но, видимо, и ему не хватало в жизни любви и нежности. Луминица подвинулась к мужу и уткнулась ему в грудь.

   Кнез нежно обнял жену, погладил ее по волосам, по плечу и спине. Потом начал ласково баюкать, шепча что-то неважное и малопонятное, но утешительное. Боль продолжала дергать Луминицу, отнимала ее силы, выворачивала душу наизнанку, но теперь ей почему-то стало легче. Постепенно усталость, охватившая измученное предыдущей бессонной ночью тело, взяла свое, сознание притупилось, боль чуть отступила, и Луминица заснула в объятьях мужа.

   Печаль не оставляла Луминицу и во сне. Говорят, что с бедой нужно переспать: тогда наутро станет легче. Луминица проснулась с тяжестью на сердце, смысл которой спросонья она не сразу смогла вспомнить. Она услышала шаги по лестнице, и еще не до конца проснувшаяся душа вспыхнула безумной надеждой – вот сейчас Данута как ни в чем не бывало войдет в комнату и обольет Луминицу теплом своих серых глаз… Но надежда обернулась обманом: в комнату вошла Надья, и Луминица, все вспомнившая, спущенная на горестную землю, рухнула в подушки раненой птицей. Боль утраты новой волной накрыла ее.

   Впереди был день, и Луминица не могла безудержно предаваться своей скорби. Она чувствовала, что как бы ни был к ней ласков и снисходителен муж, долго упиваться горем он ей не позволит. Приведя себя в порядок с помощью служанок, Луминица нашла Констанцу, прослушала ее сухой отчет о текущих заботах замка, как обычно, равнодушно кивнула головой и пошла в библиотеку читать до обеда.

   За обедом муж одобрительно улыбнулся Луминице и в нескольких скупых словах отдал дань ее умению держать себя в руках.

   - Вы молодец, Луминица, - заметил кнез, тряхнув головой. - Вам надо заняться делами, чтобы отвлечься.

   - Какими же делами мне заниматься, Думитру? Замком управляет Констанца, и я не вижу ни малейшей причины менять устоявшиеся правила.

   - Я тоже, - кивнул головой кнез и улыбнулся. - Тогда я найду вам занятие.

   - Что вы хотите этим сказать, Думитру?

   - Как моя жена вы должны помогать мне во всем. Вы согласны, Луминица, помогать и поддерживать меня во всех моих заботах и начинаниях?

   Луминица неуверенно кивнула, надеясь, что эта ее ложь на Страшном суде не ляжет таким уж тяжким грузом на чашу весов.

   - Я выбрал вас, Луминица, из многих не только ради вашей красоты. Тысячи других девушек с радостью пошли бы за меня замуж. Но их молодость, их прелесть и их покорность порой страшно меня бесили, - тут кнез поморщился.

   - Чем же, Думитру? – спросила удивленная Луминица. - Разве вы не требуете от меня того же – покорности?

   - Да, разумеется. Жена должна быть покорна своему мужу. Но делать это она должна не с тупым смирением животного, а принимая умом превосходство более мудрого существа и идя за ним по стезе развития и совершенствования.

   Луминица задумалась на секунду, не зная, спорить с этим посылом или ее возражения не принесут ей никакой пользы, но только рассердят мужа.

   - Так вот, Луминица. Я выбрал вас в том числе за ваш ум и вашу тягу к знаниям, к прекрасному. Это меня восхищает в вас, волнует, привязывает…

   Луминица смущенно потупилась, будучи не в силах спокойно слышать восхваление ее качеств.

   - … Но также я надеюсь, что вы достаточно умны для того, чтобы разделить со мной те планы, которые я пытаюсь осуществить.

   - Ваши планы?

   - Да, я же уже говорил вам, дорогая, что веду сложную игру. Я потратил немало времени, чтобы связать разные ниточки в сложную паутину. Я пытался заручиться поддержкой у разных людей, сделать их своими союзниками. И вот сейчас мне требуется ваша поддержка.

   - Моя? – поразилась Луминица.

   - Да, именно ваша, дорогая.

   - Что вы хотите от меня, Думитру?

   - Мне нужно, чтобы вы пустили в ход свои женские чары и свой ум. Вы должны заставить одного человека завернуть с дороги в наш замок…

   - Но как?..

   - Этот человек будет в дне пути от нашего замка. Я хочу, чтобы вы встретились с ним и уговорили его погостить хоть день в моем замке.

   - Но почему вы сами, Думитру?..

   - Я не уверен, что смогу быть убедительным. А вы, Луминица, своим обаянием не сможете не уговорить его. Поймите, дорогая, этот человек очень важен для меня как союзник. Я должен хоть на короткое время получить его в свое распоряжение. Тут, в замке, я приложу все усилия, чтобы заручиться его дружбой. Но сначала вы должны уговорить его приехать сюда.

   - Я даже не знаю, что и сказать, Думитру…

   Луминица была так поражена, что не находила слов. Ей, замужней женщине, встречаться с мужчиной, уговаривать его… Это было настолько неприлично, настолько неправильно, что она терялась. Как она сможет? И сам муж толкает ее на это…

   - Я верю в вас, Луминица, - тепло улыбнулся кнез и, взяв руку Луминицы в свою, стал нежно целовать ее пальцы. - Вы умны, вы талантливы, вы пишете стихи. Вы само совершенство, моя милая. И я верю, что вы справитесь с задачей…

   Луминица чувствовала, что плывет от этих похвал, от мягкого пронизывающего взгляда мужа. От поцелуев, которые заставляли ее тело невольно отзываться, а грудь взволнованно дышать. Кнез потянул Луминицу из-за стола и заставил сесть к себе на колени. Луминица послушно села в объятья мужа, который продолжил убеждать ее тихим голосом.

   - …К тому же мужчина, о котором я говорю, говорит на тосканском наречии, вернее, очень близком к нему. Так что вы получите уникальный шанс потренировать свои знания.

   - Так это иностранец? – удивилась Луминица.

   - Да, моя дорогая. Путешественник. И он нужен мне, о чем я вам уже имел удовольствие заявить. Неужели же вам не хочется познакомиться с интересным человеком? А также помочь мне?

   - А если я не смогу уговорить его приехать?

   - Ну, моя милая, попытка не пытка. Разумеется, Луминица, если у вас ничего не получится, то я не рассержусь. Но вы же постараетесь? – спросил кнез, проводя пальцем по нежной шее жены, мягко обрисовывая контуры ямочки впереди и постепенно опускаясь все ниже и ниже.

   - Думитру…

   - Так что же?

   - Я постараюсь, - прошептала Луминица, не смея возразить мужу, но совершенно не представляя, как она сможет все это провернуть.

   - Не переживайте, дорогая, я вас всему научу. И что говорить, и как вести себя. Вы сможете, у вас все получится. Пойдемте!

   И кнез, поцеловав жену, легко снял ее с колен.

   - Пойдемте!

ГЛАВА XLIII Инструкции

Платье было очень красиво. Луминица гладила руками ткань и не могла поверить, что бывает подобная красота. Бархат винного цвета был сплошь расшит золотом, и девушка не могла налюбоваться на диковинный орнамент и тонкое кружево.

   Верх платья плотно облегал тело, и Луминица застыдилась: ей подумалось, что все теперь только и будут пялиться на ее грудь, тем более что непривычно глубокий вырез платья обнажал белоснежные предгорья, пряча острые вершины под линией кружев и узорным лифом, украшенным мелкими жемчужинами. При каждом вздохе вся это конструкция колыхалась, невольно приковывая взгляд к матовой коже с тонкими, едва угадываемыми под ней голубыми прожилками и маленькой родинкой нежно-бежевого цвета.

   Собранное под грудью платье дальше свободно расширялось, красиво ниспадая тяжелыми пурпурными складками, в которых на солнце вспыхивали золотые искры. Рукава были собраны в нескольких местах и заканчивались кружевами, из которых выглядывали тонкие пальчики Луминицы, обремененные тяжелыми перстнями.

   По указке кнеза служанки соорудили Луминице замысловатую прическу, собрав волосы по бокам в тугие локоны и оставив основную массу волос свободно струиться по спине. А на затылке на черные волосы девушки водрузили золотую сетку с жемчужинами.

   Луминица не могла видеть себя, но восхищение и вожделение, которое горело во взгляде кнеза, отказавшегося уйти на время переодевания и причесывания несмотря на мольбы жены, не оставляло ни малейших сомнений в том, что Луминица стала божественно прекрасна.

   - Думитру, а это в самом деле необходимо? – в который раз робко спрашивала супруга Луминица, чувствуя себя полунагой и чуждой самой себе в этой странной и пышной иноземной одежде.

   К тому же волосы ее были непокрыты, а это уже было полным нарушением обычаев, можно сказать, позором. Проступком, за который муж мог бы даже побить жену или прогнать из дома. Мог бы… Если бы сейчас муж сам не заставлял Луминицу надеть этот странный наряд и сделать иноземную прическу.

   - Да я же со стыда провалюсь, когда выйду во двор в этой одежде, - в очередной раз пожаловалась и попыталась возразить Луминица.

   Кнез, сидящий в кресле, положив ногу на ногу, махнул служанкам, чтобы они вышли из спальни, поднялся и стал неторопливо обходить жену по кругу, рассматривая, смакуя эту картину, медленно скользя взглядом от края платья, которое скрывало башмаки, до выреза лифа и надолго останавливаясь на нем.

   - Вы так прекрасны, моя Луминица, - произнес он наконец, вгоняя этим девушку, и так смущенную его пристальным осмотром, в полное смятение. - Я до сих пор не могу поверить, что нашел вас. Вы знаете, в большинстве своем природа не стремится достичь идеала в создании человека: тяп-ляп, ни то ни се, тут кривенько, там косенько. Но порой она, то есть природа, вдруг берет самые чистые и яркие краски, самый отборный материал для ваяния и кропотливо созидает нечто. Шедевр. Тонкую гармонию черт, которую не выверить математическим путем, - тут кнез пальцами провел рукой по лбу, бровям, щекам и губам зарозовевшей девушки. - Хрупкая пропорция тела, которая не может не восхищать. Это уникальное сочетание дурманит голову и погружает душу в экстаз. Такую красоту может вообразить глазом и сотворить резцом лишь гениальный скульптор. А возможно, и он не способен предугадать воплощенный в холодном мраморе результат, явившийся итогом его безумных грез и бессонных ночей. Вероятно, сама природа порой не понимает, как у нее ненароком получается сотворить такое чудо. И тем обидней, что в отличие от холодного мрамора, способного жить столетия, рожденный природой шедевр не может жить вечно. Его красота хрупка и быстротекуща. Год, другой, и черты утрачивают свою загадочную гармонию случайно возникшего совершенства. Глаза теряют блеск. Кожу обезображивают морщины, тело – гладкое и прекрасное - становится кривым и страшным. Ангел превращается в демона…

   Тут кнез поморщился. Луминицу покоробила эта беспристрастная оценка женской природы, и она не сдержалась.

   - Но Думитру, - возразила Луминица, пытаясь то ли оправдаться, то ли защититься, - эти изменения заложены в человеческой природе. Полагаю, что Бог специально создал людей несовершенными. Специально сделал так, чтобы человек старел. И женщины, и мужчины.

   - Для чего же?

   - Ну, возможно, для того же, для чего в мир были пущены болезни и смерть. Чтобы человек не забыл, что он зависим от Бога, чтобы не возгордился безмерно и не стал в этом подобен Люциферу.

   - То есть вы считаете, что человек, если бы он был бессмертен и неуязвим для болезней…

   - Впал бы в страшный грех! Грех ни на чем не основанной гордыни! – выпалила Луминица. - Я не такая уж дурочка, Думитру. Я тоже вижу несовершенство человеческой природы. Человек часто бывает неблагодарен. Я боюсь, что если бы человек стал таким, как вы говорите, то он возгордился бы страшно. Он перестал бы ценить то, что Бог делает для него. А это самое ужасное прегрешение перед Создателем.

   - Вот как? - усмехнулся кнез. - Возможно, что вы и правы. Действительно, если бы человек получил все то, о чем вы говорите, разве не стал бы он подобен ему, своему Создателю?

   - Это кощунство. Так говорить нельзя, - пролепетала испуганная Луминица. - Человек не может никоим образом сравняться с Богом. Грех даже думать так.

   - Скажите, Луминица, - тут кнез обнял жену со спины, положил ей руки на грудь и начал легонько поглаживать пальцем кожу над вырезом платья, постепенно опускаясь ниже и ниже, - А вы хотели бы этого?

   - Хотела бы чего? – спросила Луминица, чувствуя, как тело начинает отзываться на ласки мужа.

   - Бессмертия и вечной юности. Помните – как в вашей сказке про Ионице?

   Прохладная рука кнеза скользнула под бархатный лиф и обхватила грудь Луминицы, зажимая пальцами сосок и пощипывая его, отчего у девушки сознание начало подергиваться пеленой тумана, и она смогла лишь неуверенно прошептать:

   - Но это же невозможно…

   - А если говорить чисто теоретически? Если бы… если бы было такое средство, средство сохранить навечно вашу блестящую красоту?

   - Думитру, перестаньте…

   - Послушайте, Луминица, только вдумайтесь в это: вечная жизнь, вечно юная красота. Вот разве за это не стоило бы отдать многое?

   - О чем вы говорите?

   Несмотря на затуманенное сознание, Луминица забеспокоилась, не понимая, к чему ведет муж. Он что – проверяет ее? Или искушает?

   - Я говорю: если бы нашлось средство, чем бы вы были готовы поступиться ради него?

   - Это невозможно, Думитру, и грех даже пытаться думать об этом.

   Луминица несколько резко вырвалась из объятий мужа и отшатнулась в сторону. Приложив руку ко лбу, она попыталась стряхнуть с себя дурман.

   - Давайте прекратим этот разговор, Думитру. Я боюсь, что он может завести нас очень далеко.

   - Ах, если бы наше дело не было таким уж важным, то я бы надолго задержался здесь с вами, - сказал кнез, глядя мрачным затуманенным взглядом на Луминицу. - И Бог с ними, со всеми этими иноземцами вместе взятыми.

   - Думитру… - Луминице хотелось напомнить, что не она была инициатором этого фарса, а ее муж, который теперь, казалось, забыл, ради чего все затевалось.

   - Знаете, Луминица, я настаиваю, чтобы следующей ночью вы снова надели это платье. Но только уже лично для меня, - сказал кнез, продолжая пожирать жену глазами. - Я хочу, чтобы вы сначала...

   - Думитру…

   Кнез встряхнул головой, как будто отгоняя соблазн, и рассмеялся.

   - Вы правы, дорогая. Дело прежде всего. Пойдемте. Вам далеко ехать. Наденьте сверху вот это. Это защитит вас от нескромных взглядов.

   И кнез, накинув на плечи жены плащ, подал ей руку, ведя вниз.

   Михэицэ подвел коня Луминице и склонился в поклоне.

   - Т-ц, - с досадой цокнул языком кнез. - Забыл кое-что наказать Констанце. Обождите, Луминица.

   И кнез торопливо отошел в сторону, чтобы поговорить со стоящей поодаль экономкой.

   - Госпожа! - услышала Луминица шепот Михэицэ. - Госпожа!

   - Что тебе, Михэицэ? – тихо спросила его Луминица, делая вид, что поправляет уздечку Череши.

   - Когда будет минутка, загляните ко мне на конюшню. Разговор есть.

   - Хорошо, - коротко ответила Луминица, увидев, что разговор Констанцы и кнеза закончен, и муж направляется к ней.

   - Поедем, Луминица, - сказал кнез, вскакивая на коня.

   Они выехали из замка, провожаемые слугами, которые кланялись господам. Луминица, несмотря на жару летнего утра, была закутана в плащ, закрывающий не только ее фигуру, но и ее голову. И только это хоть немного примирило девушку с ее «позорным» видом.

   - Итак, Луминица, давайте повторим инструкции, которые я вам дал. Чтобы вы ничего не перепутали.

   Кони кнеза и Луминицы ехали шагом голова к голове. К счастью для девушки, погода изменилась, и серое марево прикрыло раскаленный лик солнца. Легкий ветерок метался между замершей землей и нависшими облаками, которые грозили дождем, но не спешили пока выполнить свою угрозу. Это значительно облегчило путь Луминицы, которая в противном случае изнемогала бы от жары в непривычном для нее облегающем платье из плотной ткани.

   - Вы поедете со мной до самого места, Думитру? – спросила она, взглянув на мужа, тоже с головой укутанного в плащ под стать ей.

   - Нет, к сожалению, дорогая. Я провожу вас немного, а потом буду вас ждать в замке. Это будет выглядеть правдоподобней.

   - Я поеду одна?

   - Нет, с вами будет трое сопровождающих, которые в случае чего окажут поддержку и помощь.

   - И Михай?

   - И Михай. Вы по-прежнему недолюбливаете его?

   - Нет, что вы, - сказала Луминица и отвернулась, чтобы скрыть лицо, на котором отразился страх от мысли остаться с Михаем почти наедине.

   - Вам нечего опасаться Михая, дорогая, - мягко заметил кнез, заметивший реакцию Луминицы. - Он преданный и верный слуга. Михай никогда не причинит вам никакого вреда, поверьте мне.

   - Да-да, конечно.

   - Напомните мне, Луминица, что вы должны будете сделать.

   - Хорошо. Зиндело… Я правильно запомнила его имя? Зиндело встретит нас и проводит к мужчинам, которые остановились на постоялом дворе. Я должна сделать вид, что возвращаюсь из гостей домой в замок Ченаде. Моя цель – это иностранец, которого…

   - Луминица, кстати, дорогая… Я думаю, будет лучше, если вы назоветесь не женой, а моей сестрой.

   - Думитру!

   Луминица широко раскрыла глаза, из которых на мужа вылилось удивление, перемешанное с возмущением.

   - Нет, подождите, не спорьте со мной. Вы не очень хорошо разбираетесь в мужской психологии. В большинстве своем незамужняя женщина – будь она хоть девицей, хоть нет – гораздо сильнее привлекает мужчину. Он с большим интересом будет смотреть именно на свободную женщину.

   Луминица покраснела от гнева. Сначала она не знала, стоит ли говорить то, что невольно приходило ей на ум весь сегодняшний день, а теперь вертелось на языке. И в конце концов решилась.

   - Думитру, скажите прямо: я что – должна соблазнить этого вашего гостя?

   - Ну что вы, дорогая! Как вы могли подумать, что я буду с кем-либо делить свою жену?! Это совершенно исключено! Однако…

   - Однако… Прошу вас, выскажитесь четко и ясно.

   - Хорошо. Я хочу, Луминица, чтобы вы очаровали этого мужчину, заставили его свернуть с пути и приехать ко мне в замок. Привели его, как барана, на веревочке. Ну вот, я высказался достаточно ясно?

   - Более чем, - холодно произнесла Луминица, уже кипя в душе. - А если он попытается…

   - Исключено. Поэтому я и посылаю с вами слуг, а в особенности Михая, для вашей защиты. Он не позволит никому и пальцем вас тронуть.

   Луминица ехала вся пылая от гнева. Хорошенькое дельце! Если бы муж сразу сказал ей, что от нее требуется, она ни за что не согласилась бы. За кого он ее принимает?! За продажную девку?

   - Луминица, дорогая, посмотрите на меня!

   Но Луминица ехала, отвернувшись, изо всех сил сжимая уздечку.

   - Остановитесь! Луминица, я приказываю вам!

   Луминица послушно остановилась и спешилась по приказу кнеза, который подхватил жену в объятья.

   - Милая моя девочка, ну неужели вы подумали, что я готов вами пожертвовать? Ни за какие блага мира я не стал бы так поступать! Вы мне дороже зеницы ока, поверьте! Ну посмотрите же на меня, строптивая девочка, поднимите глаза!

   И кнез потряс сжатую в его объятьях жену за плечи. Луминица подняла на мужа расстроенное и гневное лицо.

   - Милая моя! Вы даже не представляете, насколько мне важен этот гость. Я не могу вам сейчас все рассказать, но поверьте мне! Поверьте мне, Луминица, он жизненно мне необходим. Я просто не справлюсь без вас. Это случайное стечение обстоятельств: то, что он проезжает мимо, ваша красота и, что гораздо важнее, ваш ум, - все это знаки судьбы. Я безмерно восхищаюсь вами, просто боготворю вас и не могу не верить, что этот человек так же, как и я, окажется пленником вашей красоты.

   - Поэтому вы и одевали меня, как… как…

   - Я одел вас как знатную и богатую даму. Так, как вы этого достойны, а не в те обноски, в которые вас рядили в родном доме.

   Луминица вспыхнула и закусила губу от обиды за родителей. Да как он смеет?! Пусть даже ее родители и нищие по сравнению с кнезом, какое право он имеет постоянно их оскорблять!

   - Луминица, девочка моя. Я понимаю, что ваши родители не имели возможности, как я, одевать вас роскошно. И я не осуждаю их. Я просто честно перечисляю все факты. Так, как они есть. Не испытывая неловкости и ненужной стыдливости.

   Кнез взял Луминицу за подбородок и повернул к себе, потом легко коснулся ее губ.

   - Вы так красивы. Этот иностранец обязательно падет к вашим ногам. Этим вы окажете огромную услугу не только мне, не только моим друзьям, но и всей нашей стране.

   - Неужели?

   - Да, это так! – с жаром продолжил кнез. - Вы даже не представляете, какое благодеяние вы оказываете всем людям, живущим в нашем краю.

   - Но вы сказали, что хотите подружиться с этим иностранцем, сделать его своим сторонником, - усомнилась Луминица.

   - Именно! Вы уловили самую суть дела, моя милая. Вы так умны, так проницательны!

   И кнез погладил Луминицу по щеке, проникновенно глядя ей в глаза. Его лицо горело тем воодушевлением, которое она видела несколько дней назад на пустоши.

   - Это в самом деле так важно для вас, Думитру?

   - Жизненно!

   Луминица заколебалась. Отказаться? Устроить скандал и потребовать вернуться в замок? Но муж с такой надеждой и нежностью глядит на нее… В его взгляде сквозило едва не отчаянье. И Луминица оставила обиду и вернула решительность.

   - Хорошо, Думитру. Я сделаю то, о чем вы просите.

   - Вы моя маленькая спасительница, - прошептал кнез жене на ухо, прижимая ее к своей груди. - Вы наша маленькая чудесная спасительница. Как же я люблю вас, Луминица! Если бы вы знали только, как я буду волноваться каждую минуту вашего отсутствия, как я буду звать тот миг, когда вы снова вернетесь ко мне.

   Кнез поцеловал жену и помог ей сесть на коня. Они снова поехали рядом.

   - Послушайте, моя дорогая. Вы скажете правду: что вас зовут Луминица Ченаде. Если вас спросят… тогда и скажете, что едете к брату в замок. И предложите путешественникам безопасный ночлег. Скажете, что брат обожает образованных людей. Что он был в Венеции несколько раз и восхищен этим городом и венецианцами…

   - А этот мужчина из Венеции?

   - Да. Расскажите ему о том, что вы владеете тосканским наречием. Поговорите с ним на его родном языке, наконец. Если у вас не получится, Луминица, что ж… Я приму этот проигрыш.

   - И вы не рассердитесь?

   - Ну что вы! Как можно? Если этот человек не поведется на вашу красоту и образованность, то он олух и полный болван. Зачем мне такой соратник?

   Луминица рассмеялась. У нее отлегло на душе. В конце концов, разве это не ее долг: всемерно помогать мужу в его замыслах? Разве жена не должна слушаться мужа во всем?

   - Я обещаю сделать все от меня зависящее, Думитру. Я постараюсь.

   Восхищенный взгляд мужа заставил ее приободриться и высоко поднять голову. Нет, в самом деле, это же целое приключение! Поразить, сразить… Ну ладно, хотя бы привлечь, увлечь и завлечь таинственного иностранца. Причем из тех краев, о которых она читала только в книжке. Мечты детства! Пусть они не сбылись, но их отголоски долетают порой розовыми лепестками из золотой страны, уплывшей закатными облаками за горизонт.

   Однако теперь все по-взрослому, все по-серьезному. И все зависит только от нее одной. Нет, такой шанс нельзя упустить. Луминица почувствовала, как по крови разгоняются пузырьки волнения и азарта, как кровь закипает и горячит ее щеки. И она пришпорила коня, вырываясь вперед.

ГЛАВА XLIV Венецианец

- Их там восемь человек, - доложил Зиндело.

   Зиндело, маленький, юркий и заросший бородой и усами, в потрепанной от времени обувке, прибежал к ним в условленное место и теперь докладывал Луминице и Михаю.

   - Сам иноземец, двое благородных господ – его сопровождающих, и еще пятеро слуг. Они у Петуха остановились.

   - У кого? – удивилась Луминица.

   - Да хозяина постоялого двора так зовут, - щербато улыбнулся Зиндело. - Он, чуть что не по нем, сразу в драку бросается. Вот его и окрестили Петухом.

   - Забавное прозвище, - улыбнулась Луминица.

   Череша под ней потянулась к зеленому кустику, и Луминица чуть отпустила поводья, давая лошади свободу.

   - У Петуха, конечно, какой постой? – продолжил рассуждать Зиндело. - Один зал с очагом, где все вповалку спят, зато конюшня большая. На сеновале опять же переночевать можно. Вот у него и останавливаются проезжие. А некоторые, говорят, и за другим делом к нему заворачивают, - и Зиндело подмигнул Луминице.

   - Это за каким же?

   - Да хозяйка у него уж больно гладкая, - добродушно усмехнулся Зиндело. - Петуха почему еще так назвали-то? Потому как многие на хозяйку его глаз клали. Ну а тот, как заметит, сразу же и петушиться начинает. Так ведь какой же петух на свою курочку другим петухам позволит вскакивать? – и Зиндело снова подмигнул.

   - Довольно болтать, - хмуро осадил болтуна Михай. - Ты дело говори: ехать нам уже или нет.

   - Да, сейчас самое подходящее время, - закивал головой Зиндело. - Господа сейчас на улице под навесом уселись. Им Петух на вертеле поросенка готовит. Как раз время обеда. А тут и вы подъедете. Типа передохнуть. Вы, госпожа, знаете, что говорить-то надо?

   - Знаю, - отмахнулась от наглого Зиндело Луминица.

   - Тогда едем, - приказал Михай и первым тронул коня.

   Луминица направила Черешу вслед за ним, а трое слуг замыкали отряд.

   Постоялый двор, как и другие места подобного рода, стоял рядом с проезжей дорогой, через которую шел поток прохожих в соседний город, и дорога эта хорошо просматривалась. Но поскольку Луминице требовалось сделать вид, что едет она в сторону замка Ченаде, а не наоборот, то свернув с проезжей дороги, они сделали большой крюк, объехали деревню и теперь поскакали в обратном направлении.

   Луминица изо всех сил старалась держать голову прямо и не смотреть на постояльцев Петуха, когда их маленький конный отряд поравнялся с постоялым двором.

   - Хозяйка! – как и договаривались, заныл тут же громким противным голосом один из слуг. - Позвольте передохнуть и кружку цуйки выпить. Ну, ей же ей, битый час во рту ничего не было. А если еще и перекусить… И вашей милости тоже было бы неплохо отдохнуть и чего-нибудь отведать. Тут место надежное, и хозяин гостеприимный. Да и лошадки притомились. А? Ваша милость! Ну сделайте одолжение!

   Луминица натянула поводья и поглядела с задумчивым видом на корчащего просительную мину слугу. Михай бросил взгляд на подбегающего проворной рысью полноватого мужчину в засаленной рубахе и безрукавке, в котором по внешнему виду Луминица опознала того самого хозяина-задиру.

   - Милости прошу, господа. Я как раз кабанчика зажариваю. Вон для тех господ, - закланялся Петух и указал рукой на путешественников, сидящих под навесом, густо оплетенным виноградом.

   - Кто такие? – надменно спросил Михай достаточно громко, так, чтобы его могли услышать и приезжие.

   Трое мужчин с любопытством посмотрели на закутанную в плащ даму и ее сопровождающих.

   - Проезжающие, господин Михай, остановились у меня на пару дней. Скоро дальше поедут, - одновременно кланяясь и торопливо объясняя, затараторил Петух, потом добавил шепотом: - Один будет иноземец, другие, вроде, свои.

   - Что скажете, госпожа Ченаде? – как будто колеблясь, поинтересовался Михай у Луминицы.

   Из дома выбежала молодая женщина, торопливо обтирая руки о юбку, и, встав рядом с Петухом, тоже начала зазывать.

   - Не побрезгуйте, господа! А уж мы с мужем вас отпотчуем, расстараемся. Как раз хлеб я свежий испекла. И кабанчик поспел.

   Луминица благосклонно взглянула на миловидное лицо хозяйки постоялого двора и согласно кивнула.

   - Ладно, господин Михай, пусть люди отдохнут, - сказала она, как бы приняв решение, и ее голос, едва слышно звучавший вначале, наконец окреп и набрал силу: - Я бы тоже чем-нибудь перекусила. Да и кони подустали.

   - Слушаюсь, госпожа.

   И Михай помог Луминице сойти с коня. Потом бросил пару монет, которые Петух ловко поймал на лету.

   - Какая честь! Очень обяжете, ваша милость! – снова забормотал он, кланяясь.

   - Если хоть слово о нас скажешь постояльцам, жизни рад не будешь, - скороговоркой проговорил Михай, проходя мимо него, и угроза настолько ясно читалась в его голосе, что бедный Петух даже побледнел. - И жене своей передай, чтоб держала язык за зубами, - и Михай повел Луминицу к большому столу, стоящему под навесом.

   Около стола произошла заминка. Луминица оглянулась как бы в замешательстве, куда ей присесть. Михай же остановился, набычившись, и уставился на путешественников, которые быстро вполголоса переговаривались между собой, видимо, решая, что делать, но не спешили вскочить на ноги. Тогда Михай взглянул на них совсем зверем.

   - Уважаемые господа! – произнес он ничего хорошего не предвещающим тоном. - Мы бы хотели тут отобедать. Может, вы освободите нам место?

   - А разве тебе не хватает места, уважаемый? – насмешливым тоном, в котором тем не менее читалось некоторое беспокойство, спросил один из гостей - полноватый мужчина в синей безрукавке и расстегнутой у ворота рубахе.

   На расшитом серебряными нитями широком поясе у него покачивался кинжал. Рядом на столе лежал меч в ножнах, на который мужчина неторопливо, но демонстративно положил руку.

   - Стол большой, тут всем места хватит, - миролюбиво заметил второй мужчина, который за минуту до этого разговора хорошенько прикладывался к цуйке из глиняной кружки, так что капли еще блестели на его рыжеватых усах.

   - Госпожа Ченаде, сестра кнеза Ченаде, не будет садиться за стол со всяким сбродом, - процедил сквозь зубы Михай и тоже демонстративно положил руку на меч.

   Двое из гостей удивленно переглянулись. Толстяк торопливо застегнул рубаху и вскочил на ноги, и его примеру последовали остальные.

   - Прошу прощения у прекрасной госпожи, - извинительным тоном сказал толстяк и, прижав руку к груди, поклонился Луминице. - Я забыл представиться. Драгомир Дэбеску. Из Альба-Юлии, - добавил он, гордо подкрутив усы. - А это мои друзья. Адоржан Вереш… - второй мужчина молча поклонился, - и Пьетро Грацелли.

   Вся компания стояла лицом к солнцу, пробивающемуся веселыми искрами сквозь виноградную крышу их навеса, тогда как у Луминицы солнце было за спиной, к тому же ее лицо затемнял плащ. Это позволило ей хорошо разглядеть лица собеседников. Она скользнула взглядом по толстяку, перевела на рыжеволосого, вперила глаза в третьего мужчину и замерла.

   Впервые в жизни Луминица увидела такого воистину красивого мужчину. Юноша или, вернее, молодой мужчина - а то, что ему было лет двадцать – двадцать пять, Луминица могла бы поклясться, - поразил ее своей мужественной утонченной красотой. Подбородок его удлиненного благородного лица был пробрит, так что оставалась лишь вертикальная полоска волос и короткая бородка по бокам. Над жесткой линией губ виднелись пышные, загнутые вверх усы. Но больше всего Луминицу привлекли глаза иноземца: карие, с пляшущими на их дне золотыми искорками солнца и прикрытые чуть припухшими нежными веками. Луминица не могла объяснить себе, чем ее так поразил чуть насмешливый взгляд незнакомца, но несколько секунд она, не отрываясь, смотрела ему прямо в глаза, чувствуя, как в ее душе что-то отзывается и трогается – то ли восхищение перед человеческой красотой, то ли какие-то другие, запретные и опасные чувства. Но, справившись с собой, Луминица взяла себя в руки и продолжила играть заранее оговоренную роль.

    - Не надо, господин Михай, - сказала девушка Михаю и скинула капюшон с головы, - Я думаю, мы сможем разделить трапезу с этими благородными господами.

   По тому, как в глазах мужчин зажглось восхищение, Луминица безошибочно определила, что они захвачены в плен ее красотой, и, довольная, улыбнулась краешком рта, исподволь наблюдая за реакцией так понравившегося ей иноземца. Потом медленно начала расстегивать плащ, показывая, что хочет избавиться от тяготящей ее дорожной одежды.

   Кареглазый иноземец тут же сорвался с места и подскочил к Луминице.

   - Позвольте мне помочь, прекрасная госпожа. Пьетро Грацелли к вашим услугам, - сказал он с иноземным акцентом и грациозно поклонился.

   Луминица тепло улыбнулась, теперь уже направляя свою улыбку адресно. Михай хмыкнул, но не стал вмешиваться.

   - Вы окажете нам большую честь, если разделите с нами трапезу, - продолжил Пьетро, не отрывая взгляда от изумрудных глаз девушки.

   - Я думаю, что большой беды в том не будет, - уверенно заявила Луминица, обращаясь к Михаю, и тот неохотно кивнул, окончательно успокаиваясь и отстегивая от пояса меч.

   Луминица сбросила свой плащ на руки Пьетро и постаралась подавить в себе смущение, которое овладело ею, когда мужчины стали исподволь, но жадно пожирать глазами ее обтянутую в бархат грудь.

   - Прошу вас, госпожа, сюда. Эй, хозяин! Принеси для госпожи что-нибудь, чем можно покрыть лавку, - крикнул полный мужчина, который назвал себя Драгомиром Дэбеску.

   С тревогой наблюдавший за первыми минутами знакомства Петух тут же отмер, поклонился и побежал в дом. Вся его фигура выражала радость от того, что тлеющий конфликт был потушен, так и не разгоревшись.

   В скором времени Луминица была с почетом усажена во главе стола, причем Пьетро оказался по правую руку от нее, а Михай по левую. Михай продолжал сверлить недоверчивым тяжелым взглядом мужчин, но те перестали обращать на него свое внимание, полностью переключившись на прекрасную гостью.

   Петух с женой споро накрыли на стол, водрузив в центре блюдо с жареным поросенком. Хлеб, сыр и соленья были положены рядом аппетитными кучками, кувшин с цуйкой и вином для Луминицы тоже были шустро принесены. Совместный обед начался.

   Драгомир с Адоржаном, так же, как и Михай, обедали молча, и лишь Пьетро сразу же завязал с Луминице оживленный разговор, в котором их собеседники предпочитали не участвовать активно, лишь изредка вставляя пару замечаний.

   Красавец же Пьетро оказался галантным кавалером, который рьяно принялся ухаживать за Луминицей, подолгу застревая взглядом на ее милом личике, а также и на полуобнаженной груди, чем заставлял Луминицу то и дело очаровательно розоветь. Пару раз их руки касались, причем Луминице даже показалось, что это было сделано Пьетро нарочно, и девушка каждый раз вздрагивала, чувствуя, как огонь пробегает по ее жилам.

   К тому же Пьетро оказался приятным собеседником. Он говорил с ошибками, произносил некоторые звуки странно, а интонация порой была неестественной. Однако акцент юноши звучал необыкновенно мило и как будто обволакивал сердце Луминицы, заставляя его то биться сильнее, то, напротив, замедлять биение.

   - Я приятно поражена, господин Грацелли, как хорошо, нет, как превосходно вы говорите на нашем языке, - не могла не признаться она, - Я ведь полагаю, что вы жили много лет…

   - Моя родина Венеция! – с жаром подхватил Пьетро. - О, это чудесный город, синьорина! Лучший на свете. Город залитых солнцем изумрудных каналов, веселых карнавалов, изящных женщин и остроумных мужчин. Впрочем, я вижу, что вы тоже питаете склонность к моей родине, - заметил он с улыбкой, кивнув на наряд Луминицы. - Я могу с уверенностью сказать, что ваше платье пошито по моде этого года.

   - Да, мой брат… - Луминица едва не запнулась на этом слове, но справилась с собой и продолжила говорить уверенней, - любит все венецианское. Будь то украшения или одежда. Он даже нанял мне учителя, который обучил меня немного тосканскому наречию.

   - Santa Maria! – всплеснул руками Пьетро. - Lei parla nella mia lingua materna? – спросил он, тут же переходя на родную речь, - Incredibile!¹

   - Posso… molto poco… - выговорила Луминица, с трудом припоминая слова. - Ho studiare … molto tempo fa².

   И она покраснела, поняв, что кнез был все же преувеличенного мнения о ее знаниях и языковых способностях. Почему-то в памяти всплывали только разные двусмысленные выражения из ее любимой книги, но по понятной причине блеснуть ими Луминице не приходило в голову.

   - Incredibile!³ Я не мог и вообразить, что встречу здесь, в чужой… пока чужой для меня стране такой brillante⁴! За вас, синьорина!

   И он с воодушевлением опрокинул кружку.

   - Я отойду присмотреть за лошадьми, госпожа, - заметил наевшийся Михай, вставая. - И за слугами. Боюсь, как бы они не переусердствовали с цуйкой. А нам надо дотемна быть в замке.

   Луминица только кивнула ему, даже не повернув головы, и продолжила разговор с Пьетро.

   - Я вас понимаю, господин Грацелли, - согласилась Луминица. - Чужие нравы, чужая одежда, язык – все чужое. К этому трудно привыкнуть.

   - Ну я бы так не сказал. Хотя, конечно, еда… Да и напитки… Разве они могут сравниться с благородными винами моей родины? А здесь… Эта цуйка, эта харинка… К тому же ни одной порядочной гостиницы. Простите, что я жалуюсь, синьорина, - Пьетро развел руками с такой милой непосредственной улыбкой, что Луминица тут же простила ему все, решительно все на свете. - Спать приходится черт знает на чем. Dio mio!⁵ Но признаюсь честно, - и Пьетро чуть придвинулся на лавке к Луминице. - Признаюсь честно, что вот эти минуты вознаградили меня за тяготы пути.

   - Что вы имеете в виду, господин Пьетро? – покраснев, спросила Луминица и опустила глаза под пылающим взглядом юноши.

   - Santa Maria! Разве можно высказаться яснее? Lei e come scesa del quadro un pittore bella creatura del Dio! Quegli occhi assomigliano al mare della mia patria, cosi transparent e luminosi! Queste dita magre simili…⁶

   Тут он попытался взять покрасневшую от смущения Луминицу за руку, но она решительно отняла свою руку и отодвинулась от своего визави.

   - Господин Грацелли! – дрожащим голосом произнесла Луминица. - Мне не подобает слушать от вас подобных слов, а вам не следует их произносить.

   - Молю простить меня, госпожа Ченаде! Прошу простить как мою искренность, так и мою несдержанность.

   И Пьетро отодвинулся от Луминицы, не спуская, однако, с нее своего обжигающего взгляда.

   - Ваше путешествие было мирным? – продолжила Луминица, стараясь вернуть разговор к нейтральной теме.

   - О нет! – засмеялся Пьетро. - Когда-нибудь я напишу целый роман о своих приключениях. О своих невзгодах и несчастьях, которые обрушилась на меня…

   Громкое покашливание Адоржана Вереша привлекло внимание девушки. Луминица заметила выразительный взгляд товарищей Пьетро, которым они как будто упрекали друга в излишней болтливости. Тогда Пьетро пожал плечами и рассмеялся.

   - Но это будет когда-нибудь. Да и будет ли интересно прекрасной даме слушать о моих невзгодах?

   - Отчего же нет?

   Пьетро улыбнулся.

   - Тогда расскажу, но совсем немного. Давеча снова не обошлось без приключения. Самого темного, самого пугающего, я бы сказал, самого мистического характера.

   - Да что вы говорите! – воскликнула Луминица, и в ее глазах загорелся огонь неподдельного любопытства.

   Товарищи Пьетро обеспокоенно переглянулись, и их переглядывание, как и их тревога не укрылись от глаз Луминицы.

   - Стоит ли рассказывать такие истории даме? – снова попытался остановить разговорчивого венецианца Адоржан Вереш.

   - О нет! – запротестовала Луминица. - Я вас очень прошу – расскажите! – и она сложила руки в молитвенном жесте.

   - Разве можно отказать прекрасной даме? – сказал Пьетро, позволив Луминице упиваться звучащим в его голосе искренним восхищением.

   - Ничего необычного. Я думаю все же, что это были волки, - заметил Адоржан Вереш.

   - Волки? Которые открыли конюшню и вывели из нее лошадей? И при этом лошади даже не ржали? – хмыкнул Пьетро.

   - А что это тогда было, по вашему мнению? – спросил Адоржан Вереш. - Но мы ведь это уже обсуждали. Если это были не волки, то что это было? Вернее, кто? И зачем? Чтобы задержать нас?

   - То есть вы хотите сказать, что это сделали люди? – усмехнулся Пьетро. - Я ни разу не встречал людей, которые бы могли перегрызть горло лошадям.

   Луминицу передернуло от отвращения.

   - На вас напали? – спросила она, округляя глаза.

   - Да, ночью. Когда мы попросились на постой в деревне.

   - Но кто мог убить лошадей?

   - Маланданти, синьорина, - ответил венецианец, чуть понизив голос.

   - Кто?

   - У нас их называют стригоями, - нехотя пояснил Драгомир. - Чертовы ведьмаки и ведьмы. Которые пьют кровь у животных и людей. Не побрезгуют и сожрать младенца или другого новорожденного детеныша.

   - Какой ужас! – сказала Луминица и прижала пальцы к губам. - Неужели вам действительно пришлось столкнуться с настоящими стригоями?

   - Сказать по чести, не знаю, - неохотно признался Драгомир. - Не ведаю, что за потусторонние твари это сделали. Но факт: почти всех лошадей мы нашли поутру около дома околевшими. И горло у них было прокушено.

   Луминица в ужасе смотрела на Драгомира.

   - А ведь нас предупреждали, - заметил Пьетро.

   - Ну так другого ночлега все равно не было, - возразил Драгомир. - Если бы не та деревня, спать нам пришлось бы под открытым небом. А как вы помните, собиралась гроза. И лошадей пришлось оставить одних. Наши люди… - тут Драгомир презрительно сплюнул, - … отказались оставаться во дворе после того, как их напугали рассказами о том, что в этот день стригои собираются на шабаш.

   - Но ведь вы помните, какая была гроза? – спросил Пьетро, и на его красивом лице отразился давний страх. - И неужели вам действительно не слышались среди раскатов грома чьи-то голоса? Я, признаться, почти не мог сомкнуть глаз. Я не робкого десятка и готов сражаться с людьми, но это… Это выше того, что может пережить христианин. В звуках грозы мне чудились то сатанинский хохот, то пронзительные крики, то чьи-то стоны и визги.

   Пьетро торопливо перекрестился, и Драгомир последовал его примеру.

   - Мы просто-напросто не расслышали в этом шуме ржанья лошадей, - снисходительно возразил Адоржан. - А все остальное – ваши фантазии.

   - А мертвые лошади тоже фантазии? – не согласился Пьетро.

   - Говорят, что стригои рождаются в рубашке, - мрачным голосом продолжил Драгомир. - Потом эту пленку они высушивают и носят на голове, когда хотят казаться невидимыми. Они могут переворачиваться и превращаться в животных. Разве может человек найти спасение от таких тварей? А в определенные дни, например, в День Святого Андрея и в День Святого Георга, они собираются на сборища, где происходят чудовищные вещи. Они пожирают похищенных младенцев, насылают на деревни мор или вызывают засуху и неурожай. Говорят, что после таких шабашей на стригоев нападает безудержная жажда, и они бросаются к человеческим жилищам в поисках питья. Могут волшебным образом проникать в подвал и опустошать целые бочки с вином. И никто не смеет им препятствовать. Никто.

   - Ну на сухоту в горле и я порой жалуюсь, - заметил Адоржан и лихо хватил заново наполненную кружку с цуйкой.

   - Я слышал историю, - продолжил Драгомир, чуть понизив голос, - от знакомого, а ему ее рассказал кто-то другой. Одному путнику пришлось возвращаться ночью как раз в день Святого Георга. Погода была сумрачной. Вдалеке раздавались раскаты грома. Вдруг мужчине показалось, что навстречу по дороге летит вихрь. Испугавшись, путник сошел с дороги на обочину, но, когда вихрь поравнялся с ним, мужчина бросил свой нож прямо в середину вихря. Раздался чей-то вскрик, нож пропал в вихре, который умчался дальше по дороге. Продолжив путь, путник решил остановиться на ночлег в одном деревенском доме. Путника приняли и накормили. За обедом он увидел свой нож, которым хозяин резал хлеб. Удивившись, мужчина спросил, откуда взялся этот нож. На что хозяин рассказал, что ночью его старого отца кто-то ранил этим ножом в руку. И сейчас старик спит крепким сном, но скоро проснется. Мужчина, не будь дурак, быстро собрал свои пожитки и дал деру из этого дома и из этой деревни. Это был стригой, - закончил Драгомир шепотом. - Говорят, что после своих сборищ стригои приходят бледными и усталыми. Обессиленные своими злыми делами, они ложатся спать. По этим признакам можно опознать стригоя.

   «Ну тогда многих лентяев можно считать стригоями. Михэицэ уж точно на него тянет», - подумалось Луминице. Забавный критерий, по которому можно выявить злодеев, заставил ее улыбнуться.

   - А вы, синьорина, не верите в стригоев? – поинтересовался Пьетро, заметивший ее улыбку.

   - Мне сложно сказать, - задумчиво ответила Луминица. - Если бы сейчас была ночь, то я бы с уверенностью сказала «да». Ссейчас светит солнце, вокруг светлый день, и мне как-то стыдно бояться. Но ведь многие люди рассказывают, что видели стригоев. А значит, что-то такое обязательно должно быть.

   - Дыма без огня не бывает, - согласно кивнул Драгомир.

   - Кто бы это ни был, - с досадой сказал Адоржан. - Но он изрядно опустошил наши карманы, поскольку нам пришлось спешно закупать коней в деревне. А уж крестьяне не преминули содрать с нас три шкуры. И теперь до конца путешествия мы должны придерживаться скудного рациона.

   - Господа! – сказала Луминица, сделав вид, что эта мысль пришла ей в голову прямо сейчас. - Не знаю, уместно ли будет мое предложение, но мой брат с удовольствием окажет вам свое гостеприимство. Более того, он почтет за честь, если вы проведете ночь под его кровом. Наш замок всего в нескольких часах езды отсюда.

   Пьетро с товарищами неуверенно переглянулся. Луминица почувствовала эту неуверенность и заговорила с жаром, боясь, что рыбка сорвется с крючка.

   - К тому же мой брат, как уже говорилось ранее, питает слабость ко всему венецианскому. Неужели вы не окажете ему такую любезность, господин Грацелли? Брат будет сильно расстроен, если узнает, что путешественник из Венеции проезжал мимо его замка, а он лишился чести оказать ему гостеприимство, лишился удовольствия поговорить о милом его сердцу городе.

   Пьетро посмотрел в умоляющие глаза девушки, и его неуверенность стала таять под напором ее жара и очарования.

   - Я даже не знаю, удобно ли это…

   - О! Даже не сомневайтесь! Вы можете ожидать самого радушного приема от кнеза Ченаде.

   - А вы, синьорита, тоже будете рады оказать мне свое гостеприимство? – поинтересовался Пьетро, чуть наклонившись вперед и почти заглядывая в соблазнительную ложбинку между двух холмиков.

   - Можете не сомневаться, - едва прошептала Луминица, отчаянно покраснела и смущенно отвела глаза.

   - Кнез Ченаде – один из самых влиятельных дворян в этой стране, - как бы ненароком обронил Адоржан Вереш, - Знакомство с ним может быть вам полезным.

   - Но не опасно ли нам ехать к нему? – засомневался Драгомир.

   В разговоре повисла пауза. Луминица почувствовала, что сейчас ей уместнее всего будет уйти, чтобы не мешать обсуждению. В конце концов, она сделала все от нее зависящее, и подталкивать путников к принятию решения будет неправильно.

   - Я вас оставлю, господа, - сказала она, вставая и нежно улыбаясь Пьетро. - Мы скоро уезжаем. Я буду очень рада… - Луминица сделала вид, что смутилась. - Мой брат будет вам крайне признателен, если вы почтете наш дом своим присутствием. Я подожду вашего решения… Пьетро… - еле слышно добавила Луминица и, быстро подхватив плащ, вышла изо стола с сильно бьющимся сердцем.

   Луминица не могла сказать, чему так радовалась, однако ее приглашение было совершенно искренним и сделано от души. Тут их намерения совпадали с кнезом. Однако эта радость испугала девушку. «Неужели свобода так ударила мне в голову? Но ведь это же не настоящая свобода. Это лишь мираж. Я должна взять себя в руки», - подумалось ей, и эта мысль омрачила ей настроение.

   - Ну что? – спросил Михай, когда Луминица подошла к нему. - Рыбка клюнула?

   - Я сделала все от меня зависящее, - холодно сказала Луминица, - и умываю руки.

   - Если они не клюнут на такую наживку, то им же хуже, - заметил Михай. - Дураками будут.

   Луминица вздрогнула от его слов, в которых ей почудилась угроза, но Михай уже отвернулся и спокойным голосом стал приказывать готовить лошадей.

   - Госпожа Ченаде! - Луминица обернулась и увидела Драгомира. - Мы принимаем ваше радушное предложение. В сложившихся обстоятельствах ваше предложение мы сочли подарком Небес. Мы крайне благодарны вам за приглашение.

   - Прекрасно! – просияла Луминица, не скрывая ни своего облегчения, ни своей радости.

   Пьетро, стоящий поодаль, улыбнулся ей и поклонился, прижав ладонь к груди. Луминица поклонилась в ответ и отвернулась.

   Лошадей быстро оседлали, и вскоре сильно увеличившийся отряд направился в сторону замка кнеза Ченаде. Луминица и Пьетро ехали рядом и вели разговор.

   1 Santa Maria! Lei parla nella mia lingua materna? Incredibile! (итал.) – Святая Мария! Вы говорите на моем родном языке? Невероятно!

   2 Posso… molto poco… Ho studiare … molto tempo fa. (итал.) - Я могу… совсем немного… Я давно… учить.

   3 Incredibile! (итал.) – Невероятно!

   4 brillante (итал.) – брильянт

   5 Dio mio! (итал.) – Господи!

   6 Lei e come scesa del quadro un pittore bella creatura del Dio! Quegli occhi assomigliano al mare della mia patria, cosi transparent e luminosi! Queste dita magre simili… (итал.) – Вы словно сошедшее с полотна художника прекрасное творение Бога! Эти глаза, похожие на море моей родины, такие же прозрачные и сияющие! Эти тонкие пальцы, подобные…

ГЛАВА XLV Вероломный автор

- И вовсе я не лгу! Как вы могли так даже подумать, госпожа Ченаде!

   Луминица и Пьетро неторопливо ехали по дороге. Их отряд растянулся по дороге узкой вереницей. Молодые люди пропустили остальных вперед, а сами предпочли остаться наедине. Так они и плелись в конце процессии, подальше от любопытных глаз своих спутников.

   Лошади лениво переступали копытами в пыли, отмахиваясь хвостами от назойливых мух. Луминица, вся плавящаяся в своем плотном платье, радовалась каждому дуновению ветерка, обдувавшему ее вспотевшее лицо и грудь. Солнце было закрыто серым маревом облаков, но в воздухе стояла такая удушливая влажность, какая бывает только перед грозой. С тревогой покосившийся на небо Михай постарался поторопить путешественников, но проскакав немного и утомившись быстрой ездой, лошади вскоре снова перешли на шаг, и всадники не стали их торопить. Луминица тоже не особо спешила вернуться домой, под гнет супружеской опеки. Пожалуй, впервые со дня свадьбы Луминица ощущала себя так же свободно и раскованно, как в доме родителей. Разговор с Пьетро бежал легко и непринужденно и доставлял Луминице огромное удовольствие, которое она пыталась растянуть по мере возможности.

   - Хорошо, пусть вы не лжете, господин Грацелли. Вы просто лукавите.

   - Dio mio!⁷ Да ни малейшей капельки. Клянусь Святым Пьетро, держащим ключи от рая, что ангелы небесные не так прекрасны, как вы, синьорина.

   - Вы преувеличиваете!

   - Вовсе нет. Да если бы у меня было с собой lo specchio⁸…

   - Что, простите?

   - Как это говорится… Зеркало. Только не металлическое, какое можно встретить у многих, а такое, какое лет десять назад изобрел один монах у меня на родине.

   - Как интересно! И что же он изобрел?

   - О! Вы даже не представляете, как это интересно. Я сам присутствовал при показе этого изобретения в мастерской у францисканцев. Представляете, госпожа Ченаде? Они выдули стеклянный шар, потом влили в него расплавленное олово, и оно растеклось тонким слоем по стенкам сосуда. А затем разбили остывший шар. И получились осколки зеркала изумительной чистоты отражения. Ах, если бы вы могли только себе представить, как ясно отображались в нем все люди и предметы!

   - Неужели?

   - Да-да, все до мельчайших подробностей. Клянусь всеми святыми, что вы не смогли бы отличить настоящий мир от мира отраженного. Право, некоторые даже начали креститься и говорить, что это дьявольское изобретение. Ну все точь-в-точь, как настоящее. Там можно было увидеть все мелочи, вплоть до самой маленькой бородавки на носу отца-настоятеля.

   Луминица засмеялась.

   - Неужели точь-в-точь?

   - Ну, если уж говорить начистоту…

   - Да, я была бы вам за это признательна…

   - Так вот, если уж говорить откровенно, такое зеркало чуть искажало реальность. Изобретатель объяснил, что шар круглый, поэтому отражение тоже получается выгнутым и искаженным. И если уж говорить совсем начистоту…

   - Даже так? Давайте.

   - Так вот, маленькую бородавку на носу отца-настоятеля зеркало изобразило настоящей… настоящим Везувием.

   Луминица снова засмеялась.

   - Упаси меня Бог от такого зеркала.

   - Хм. Да, боюсь, что в подобном зеркале самый незначительный прыщик привел бы любую красавицу в отчаянье.

   - И вы предлагаете мне любоваться на себя в такое lo specchio?

   - Ну, вам разочарование не грозит! – горячо вскричал Пьетро и бросил на Луминицу такой восхищенный взгляд, что ее обдало жаром с ног до макушки. - Никакое зеркало не смогло бы исказить такое совершенство!

   Девушка отвернулась, чтобы скрыть смущение. Пару минут всадники ехали молча. Потом Пьетро сменил тему.

   - Так вы говорите, что вас обучали нашему языку?

   - Да, меня обучал отец Виорел, - подтвердила Луминица. - Он немного говорил по-тоскански, а отец… то есть брат купил мне для обучения несколько книг на вашем языке.

   - Вот как! Вы с каждой минутой все больше и больше приближаетесь в моих глазах к идеалу, госпожа Ченаде. Поразительная образованность, граничащая с невероятной...

   - Разве я могу соревноваться образованностью с вашими соотечественницами, господин Грацелли? – лукаво спросила Луминица, бесстыдно напрашиваясь на комплимент.

   - Что вы! Вы даже превосходите их! Поверьте мне! – пылко возразил Пьетро и снова обжег Луминицу взглядом своих красивых карих глаз.

   Луминица почувствовала, что тает под этим нескромным и возбуждающим взглядом.

   - А какие книги вы читали? Каких авторов? – поинтересовался Пьетро.

   Луминица чуть смутилась. Признаться или нет? И она робко назвала автора своей любимой книги.

   - Не может быть! Я тоже читал эту книгу!

   - Она превосходна, не так ли? – просияла Луминица.

   - О да! Просто чудо! А какие истории из нее вам понравились больше всего?

   - Если честно, я не помню историй, которые бы мне не понравились.

   - А все же? Держу пари, что вы не могли остаться равнодушной к историям про то, «какие штуки вытворяют женщины с мужчинами», - улыбнулся Пьетро.

   - Хм. Тогда вы должны были отдать предпочтение тем историям, в которых рассказывалось о том, «какие штуки вытворяют мужчины с женщинами», – парировала Луминица.

   - Безусловно! – расхохотался Пьетро. - В этом не может быть ни малейшего сомнения. Но на самом деле мне нравятся и те, и другие. В них мужья и жены так остроумно обманывают друг друга, что этим невозможно не восхититься. Santa Maria! Это бесподобно! Помните ту историю, в которой жена обманула мужа, выдавая любовника за привидение?

   - Та, где они еще договаривались о свидании, поворачивая лошадиный череп? Она прелестна! Я очень смеялась. А еще та, где священник передавал слова влюбленной женщины ее возлюбленному! Она его как будто ругала и порицала, а на самом деле сообщала, как устроить свидание.

   - Или та, где монах уверил одну самовлюбленную дурочку, что он архангел Гавриил!

   - Точно! Моя любимая. Поделом дуре и гордячке.

   - А как вам та история, где девушку учили в пустыне «загонять дьявола в ад»?

   - Фу, Пьетро! – и Луминица бордово покраснела.

   - Ой простите, простите! Я чересчур увлекся. Прошу прощения, госпожа Ченаде! – Пьетро сложил руки в умоляющем жесте, однако его смеющийся взгляд говорил о том, что ему доставило большое удовольствие поддразнить девушку.

   - Я бы вас сейчас с удовольствием чем-нибудь стукнула, Пьетро, - заявила рассерженная Луминица. - Череша, лягни господина Грацелли копытом!

   Но Череша, недоуменно оглянувшись на хозяйку, продолжила неторопливо перебирать копытами по дороге.

   - Ваша лошадь, Луминица, похоже, не согласна обижать меня. Нет, ну это невежливо, в конце концов: пригласить гостя к себе домой и отдубасить его. Вы не находите?

   - Не нахожу.

   - Если в ваших краях гостей дубасят в счет платы за гостеприимство, то мне это не нравится. Нет-нет, я считаю это совершенно неудачной традицией. Что – у вас так действительно принято?

   - Нет, но ради вас я готова завести такой обычай.

   - Ах вот как?

   - Именно так.

   - Вынужден заметить, что я не согласен на такую плату за постой.

   - Нет, господин Грацелли, у нас дубасят не всех гостей, а только тех, кто насолил хозяйке. Или заставил ее испытать неловкость.

   - А я заставил вас испытать неловкость? Какая досада! Что же делать? – Пьетро приложил руку ко лбу, изображая глубокое раздумье. - О! Я нашел выход.

   - Серьезно?

   - Да. Вы просто-напросто должны простить меня. Так мы решим эту дилемму. Ну прекратите дуться, Луминица. Хотя нет, продолжайте. Вы так очаровательны, когда дуете губки. Ну что мне сделать? Как мне вымолить ваше прощение? Спешиться и встать на колени?

   - Совершенно точно не стоит, - язвительно усмехнулась Луминица. - Еще изваляете в пыли ваш щегольской наряд.

   - Я готов пожертвовать ради вас любым нарядом. Клянусь Святым Фомой!

   - По-моему, вся ситуация не стоит того, чтобы беспокоить ни Святого Фому, ни Святого Йоана, ни каких-либо других святых.

   - Тогда я не буду их беспокоить. Но вы прощаете меня? Хотя бы ради того, чтобы не беспокоить святых на небесах?

   - Возможно.

   - Точно?

   - Я подумаю на досуге.

   - Как жестоко! А я меж тем не смогу заснуть сегодня ночью, если буду думать, что обидел вас.

   - Бросьте! Будете спать, как убитый!

   - Точно! Сраженный немилостью и гневом прекрасной дамы, я паду во цвете лет.

   - Не верю. Проспите превосходно на мягкой перине.

   - Да я в кровати дыру проверчу, ворочаясь с бока на бок и вспоминая вашу холодность.

   - Да ладно, будет вам! Не верю.

   - Клянусь Святым Верчелло!

   Луминица так заливалась от смеха, что на нее с улыбкой оглядывались едущие впереди спутники. Однако ни насмешливое внимание других людей, ни даже пронзительный взгляд Михая не смогли погасить веселье девушки.

   - Луминица, а помните историю, где муж постился всю ночь, а его жена вертелась на постели, говоря, что…

   - Прекратите, Пьетро! Снова говорю вам «фу»!

   - А та, где муж чистил бочку, в то время, как жена…

   - Да вы издеваетесь надо мной! Фу, фу и фу! Череша, ну-ка лягни господина…

   - Череша, не слушай свою хозяйку. Я тебе овса мешок подарю.

   Череша оглянулась на седоков, фыркнула и продолжила флегматично идти дальше.

   - Хм. Вы даете взятку моей лошади, господин Грацелли?

   - А что вы мне прикажете делать? Должен же я как-то спасать свою хрупкую жизнь. Но оставим вашу кобылу в покое. А как вам, Луминица, та история, где жестокая девушка едва не убила неверного любовника и его невесту? Там, где еще сундук был?

   Луминица нахмурилась.

   - Сундук?

   - Ну да, помните? Она подсыпала сопернице отраву и… Неужели не помните?

   - Вообще не помню.

   - Не может быть! Это история, которую рассказывали на одиннадцатый день. Когда была тема мщения.

   - Тема мщения? Постойте-ка! Как «на одиннадцатый»?! Их же было всего десять! – ахнула Луминица.

   - Вы что-то путаете, Луминица! Там было двенадцать дней. Это я помню точно. Двенадцать – сакральное число.

   - Но в моей книге было всего десять дней!

   - Вот это казус! Значит, моя книга длиннее. Видимо, автор дополнил истории и переписал книгу.

   Это был удар. Поняв, чего она лишилась, Луминица состроила такое обиженное лицо, что собравшийся было посмеяться над ситуацией Пьетро тут же принялся утешать Луминицу, как ребенка.

   - Ну не расстраивайтесь, Луминица! Я обещаю прислать вам полный текст книги, как только мне представится такая возможность. Клянусь Мадонной! С первой же оказией!

   - И о чем рассказывалось в той истории? – упавшим голосом спросила Луминица, которую сразило наповал коварство автора, который, как оказалось, утаил от нее кучу историй за целых два дня.

   - Если хотите, я вам расскажу. Хотя Бог обделил меня талантом сочинителя.

   - Зато он наградил вас талантом болтуна и длинным языком.

   - Это был упрек?

   - Ну что вы? Ничуть не бывало. Это признание ваших достоинств. Ваших сильных сторон, если мне позволено будет так выразиться.

   - Вам, Луминица, я готов позволить все, что угодно. Но неужели у меня так мало сильных сторон? А между тем мне не раз говорили, что я достаточно видный мужчина. Да нет, вы просто меня не успели разглядеть. Вот, полюбуйтесь еще с этого ракурса.

   И Пьетро стал крутить головой в разные стороны перед заливающейся смехом Луминицей.

   - Ну как вам?

   - Вынуждена признать, господин Грацелли, - едва смогла выговорить сквозь смех Луминица, - что вы прекрасны со всех ракурсов. Но нам еще далеко ехать. А что, или вернее, кто требуется в дальней дороге? Разумеется, хороший рассказчик, который сможет скрасить тяготы пути.

   - А разве не верный рыцарь, готовый защищать свою прекрасную даму от разбойников пусть даже ценой собственной жизни?

   - Нет, охранников мне хватает. А вот рассказчиков нет.

   - Что ж. Если я могу служить вам только этим… С одной стороны, это огорчительно, а с другой стороны…

   - Вы начнете, Пьетро, рассказывать или нет?

   Пьетро наклонился поближе к Луминице и понизил голос.

   - Для вас я бы сделал все, что хотите, моя принцесса. Абсолютно все! Даже, наверное, мог бы сам сочинить такую книгу. Хотя нет, лучше прикажите мне влезть на высокую башню, сразить мечом людоеда, удерживающего вас в плену, и увезти в свой замок.

   - Давайте уже излагайте, - ворчливо потребовала Луминица и снова отвернулась, чтобы скрыть свое вспыхнувшее от счастья лицо.

   - Что ж. Слушайте, - и Пьетро снова сел на коне прямо. - Только не бейте меня слишком сильно потом, если я не смогу вам потрафить своей манерой рассказчика, - и он шуточно прикрыл голову руками.

   - Я вас действительно отдубашу, Пьетро, - прошипела Луминица, - если вы мне сейчас же не начнете рассказывать. Череша, ну-ка лягни…

   - Да понял я, понял. Вот видите, ваша лошадь на моей стороне. Она даже не повернула головы.

   - Да у Череши голова уже кружится, поскольку мне приходится часто взывать к ней.

   - Как жаль, что я смог вскружить голову всего лишь вашей кобыле.

   - Господин Грацелли. Если вы сейчас же…

   - Да понял я, понял. Не мечите громы небесные, Луминица! Итак, слушайте. Случилось это…

   7 Dio mio! (итал.)– Господи!

   8 lo specchio (итал.) – зеркало

ГЛАВА XLVI Сундук

Случилось это когда-то в давние времена. В королевстве испанском жил один кавалер по имени Истардо. Красивый, богатый, из древней родовитой семьи, он, конечно, был предметом мечтаний многих девушек, однако ни одной еще не подарил всецело своего сердца.

   В одном с ним городе жила также девушка по имени Аурелия. Была она происхождения незнатного. Отец ее, будучи личным врачом самого короля, получил из рук своего сюзерена большую награду за свою многолетнюю службу, разбогател, удалился от дел и поселился в том же городе, в котором жил Истардо. Там он построил дом и завел семью. Бог подарил ему двух детей: сына и дочь.

   Аурелия, однажды увидев в церкви Истардо, воспылала к нему безграничной любовью, гораздо более пылкой, чем приличествовало ее нежному возрасту. И вот, несмотря на разделяющую их пропасть, она стала тем не менее ласкать себя надеждой, что благородный Истардо обратит на нее благосклонное внимание.

   Для этого Аурелия стала через свою служанку передавать юноше подарки, махать ему из окна своего дома, когда кавалер проезжал мимо на коне, и призывно улыбаться при встрече.

   Аурелия была девушкой красивой, и ее красота не замедлила постучаться в сердце Истардо. К тому же юношеская беспечность и легкомыслие подтолкнули его к совершению того, от чего в более зрелом возрасте он, возможно, предпочел бы отказаться. Одним словом, Истардо откликнулся на чувства девушки, хотя и не испытывал к ней привязанность, равную по силе ее страсти.

   Он стал почаще проезжать мимо дома Аурелии, передавать ей ответные подарки и начал в записках молить девушку увенчать их взаимную склонность тайной встречей.

   Прямо под окнами комнаты Аурелии, расположенной на втором этаже, росло высокое дерево, которое позволяло при определенной ловкости забраться на балкон ее комнаты. Истардо, до которого в письме донесли это обстоятельство и указали день и час свидания, поспешил воспользоваться счастливо выпавшим шансом и приготовился к ночной вылазке.

   Придя в одиночестве к дому предмета своей страсти, он отважно вскарабкался по дереву вверх и прыгнул прямо в объятия своей возлюбленной. Радости Аурелии не было предела. Поскольку ночь была коротка, а родители Аурелии и ее брат находились прямо за тонкой стеной, влюбленная пара предпочла пропустить долгие предварительные разговоры и, покорившись бурному стремлению своей страсти, утолила ее.

   Юноша, сорвавший цветок невинности Аурелии, испытал невольное чувство вины, но сама Аурелия уверяла возлюбленного, что находится на верху блаженства и ни о чем не жалеет, поэтому Истардо подавил в себе легкие угрызения совести. Расстались голубки только перед самым рассветом, договорившись и дальше познавать радость сближения. Истардо покинул комнату Аурелии тем же путем, что и проник в нее.

   Их тайная связь продолжалась некоторое время, и любовь Аурелии разгоралась все сильнее и сильнее, тогда как Истардо, напротив, удовлетворив свою страсть, охладел к возлюбленной.

   К тому же он заприметил молодую девушку из благородной семьи, чьи красота и изящество поразили его в самое сердце. Истардо не стал терять времени даром и начал немедленную осаду крепости.

   Долгое время юноша по-всякому старался выказать свои чувства: устраивал в честь своей дамы сердца пышные празднества, заваливал ее дорогими подарками, пел под окнами серенады. Одним словом, прилагал все усилия для достижения своей цели. Наконец, поняв, что сможет добиться желаемого только честным способом, он посватался к родителям красавицы. Девушка, которую звали Эмилией, не могла остаться равнодушной к многочисленным проявлениям любезности кавалера, а посему ответила Истардо горячим согласием. Со стороны близких Эмилии возражений тоже не последовало, и свадьбу назначили на ближайшее время.

   Аурелия, которую Истардо продолжал тайно посещать то ли из жалости к безумно влюбленной девушке, то ли по привычке, не могла видеть ухаживаний Истардо, однако и до нее стали доходить слухи о сопернице. Не в силах сдержать своей ревности, она стала осыпать неверного упреками.

   - Истардо! – говорила со слезами Аурелия. - Я отдала тебе свое сердце и самое драгоценное, что есть у девушки, - свою невинность. И этого уже не исправить. Я полностью доверилась тебе в надежде, что ты захочешь прикрыть наш грех браком. Но вместо этого я слышу, что ты ухаживаешь за другими девушками. Горе мне, несчастной!

   Такими упреками она стала терзать Истардо ежечасно, надеясь воззвать к совести любовника и расшевелить его угасающий пыл. Однако добилась лишь обратного: Истардо утратил остатки былой нежности и стал тяготиться их связью.

   С самого начала, зная низкое происхождение девушки, он не мог даже и помыслить об их союзе. Теперь же Истардо решил окончательно оборвать надоевшие ему отношения и откупиться от Аурелии. Стыдясь сказать ей в лицо о разрыве, он прислал письмо, в котором излагал невозможность им и дальше быть вместе. К письму он приложил немало денег и множество драгоценных вещей на такую же сумму.

   Получив послание и деньги, Аурелия упала, как подстреленная. Перепуганная служанка, боясь господ, едва смогла соврать им, что девушка получила солнечный удар и из-за этого чувствует себя плохо. Можно вообразить, что творилось в душе отвергнутой девушки, в каком отчаянье она находилась, сколько горьких слез она выплакала и как рвалось на части ее нежное сердце.

   И все же Аурелия продолжала в глубине души надеяться, что ее возлюбленный вернется. Однако скоро и этим мечтам пришел конец. До Аурелии дошла весть о том, что Истардо собирается жениться. Сердце девушки было окончательно разбито.

   При этом бедная Аурелия не смела признаться в своем падении ни родителям, ни брату. Более всего она страшилась того, что брат постарается отомстить Истрадо за бесчестье сестры: чьей бы гибелью ни окончился поединок, утрата была бы для девушки одинаково мучительной. Израненное этими терзаниями и ревностью сердце Аурелии, прежде горевшее любовью к Истардо, теперь наполнилось лютой ненавистью к своему обидчику и его счастливой избраннице. И Аурелия решила им отомстить и самой погибнуть.

   Ее служанка, бывшая наперсницей госпожи во всех ее делах и тоже пылавшая обидой на Истардо, свела Аурелию с повитухой, которая промышляла нечистыми делами. По слухам к старухе хаживали не только женщины, которые хотели избавиться от несвоевременного плода, но также к ней частенько обращались и молоденькие красивые жены, жизнь которых заедали старые ревнивые мужья. Для излечения мужей от ревности и освобождения несчастных жен от супружеского гнета у повитухи было радикальное и безотказное средство. Стоило жене подлить в мужнин бокал некую жидкость, проданную старухой, как судьба злосчастного супруга была предрешена. Спустя всего пару дней незадачливая жертва женского коварства уже оказывалась стоящей пред вратами рая.

   За приличную сумму денег Аурелия приобрела у повитухи два средства разного действия. Одно из них и было тем чудодейственным лекарством, освобождающим от жизненных тягот. А другое действовало иначе.

   Стоило человеку выпить эту жидкость, как через некоторое время он впадал в столь глубокий сон, что человек казался умершим. Сердце его не билось, пульс не прощупывался, дыхание не вылетало из уст. Близкие считали, что душа отлетела от тела, и хоронили беднягу, даже не подозревая, что тот еще жив. Вот такую участь Аурелия уготовила и своей сопернице.

   Аурелия выбрала одну из старых записок Истардо, полученную от него, когда их связь была еще крепка. В записке не было указано имени, но в ней юноша живописал свою страсть. Он осыпал возлюбленную кучей нежных имен и в стихах сравнивал ее то с прекрасным цветущим деревом, то с плывущей по небу луной, то со сверкающей звездой. К записке Аурелия добавила отравленные сладости и безделушку, которую ей ранее подарил Истардо. И отослала это все сопернице.

   Эмилия, получившая подарок от, как она думала, жениха, не заподозрила обмана. Подчерк Истардо ей был хорошо знаком, также как и манера его письма. К тому же эту безделушку она видела раньше у своего жениха. Поэтому Эмилия без колебаний стала угощаться присланными ей сладостями. К вечеру девушка почувствовала слабость и сонливость, легла пораньше спать, а утром не проснулась.

   Можно себе представить, какой плач поднялся в ее доме, как стенали бедные родители, как безутешен был жених, лишившийся своей возлюбленной невесты почти накануне свадьбы. Бедную девушку отпели в церкви и отнесли на кладбище, где положили в семейную усыпальницу.

   После этого злодейка взялась и за своего бывшего возлюбленного.

   Еще задолго до того, как Аурелия разделалась с ненавистной соперницей, она притворилась тяжело больной. Девушка жаловалась на головные боли, обмороки, бессонницу и полный упадок сил. Любящие родители истратили кучу денег на различные снадобья, но ничто не могло поставить их бедную дочь на ноги. Вскоре слухи о том, что Аурелия сильно больна, распространились по городу. Дошли эти слухи и до Истардо.

   Пришедший с похорон невесты бедный юноша дома в одиночестве пребывал в жестокой скорби по умершей возлюбленной. Так сильно, что готов был сам наложить на себя руки. К тоске по Эмилии прибавились и муки совести, когда он услышал о мнимой болезни своей бывшей любовницы. Истардо винил во всем себя.

   - Несомненно, Небо карает меня за то, что я оставил бедняжку Аурелию, - повторял он себе. - Разумеется, о женитьбе не могло быть и речи, но я должен был нежно успокоить ее, а не оставлять в таком жалком состоянии. И теперь Небеса обрушили на меня свой гнев. И болезнь Аурелии, и смерть Эмилии на моей совести.

   Так терзал себя Истардо. Тем временем от Аурелии ему доставили записку.

   «Мой дорогой Истардо, - писала она в письме, - Богу было угодно, чтобы я не стояла на пути к твоему счастью. Я чувствую, что мне недолго осталось жить на этом свете. Скоро я буду смотреть на тебя с Небес, примкнув к сонму ангелов. Поверь мне, возлюбленный мой, умирая, я буду вспоминать наши встречи со слезами умиления и нежности. Перед смертью я буду посылать горячие молитвы о счастье для тебя и твоей настоящей избранницы. Если и есть что-нибудь, о чем я мечтаю в эти скорбные часы, то это увидеть тебя в последний раз, единственный мой. Если бы ты смог, Истардо, еще только один единственный раз прийти ко мне под покровом ночи, чтобы попрощаться со мной, то мне нечего было бы и желать. Приди ко мне, мой любимый. Заклинаю тебя всеми святыми. Твоя до гроба Аурелия».

   Прочитав такое письмо, Истардо не мог не откликнуться на зов девушки. Заливаясь слезами раскаянья и запоздалой нежности, он обещал служанке, что этой же ночью посетит несчастную. Радостная служанка поспешила домой обрадовать госпожу.

   Когда город погрузился во мрак, Истардо старым путем пробрался в комнату Аурелии и склонился к ее ногам. Аурелия приветствовала бывшего любовника как ни в чем не бывало. Ее слабый дрожащий голос и тихие стоны сильно растрогали Истардо, так что он упал на колени и припал губами к бессильной руке Аурелии. Глядя на осунувшееся лицо бывшей возлюбленной, Истардо стал упрекать себя в бесчувственности и жестокости.

   - О прости меня, моя Аурелия! Я не смел так обходиться с тобой. Конечно, я не могу жениться на тебе, но должен был принимать посильное участие в твоей судьбе. Сможешь ли ты простить меня?

   Аурелия, которая тем не менее надеялась в глубине души, что Истардо переменит свое решение и сделает ей предложение после смерти соперницы, была сильно разочарована, но не показала этого ни взглядом, ни словом.

   - Не терзай себя, мой любимый! – нежно прошептала она. - Я давно простила тебя. Поцелуй меня напоследок покрепче. А помнишь, как мы клялись любить друг друга вечно?

   - Я помню, Аурелия, - грустно отвечал Истардо и ругал себя за то, что давал бедной девушке обещания, которых не собирался выполнять.

   Так они переговаривались, когда в комнату к госпоже с деланно перепуганным лицом вбежала служанка.

   - Госпожа, госпожа! Берегитесь! Ваша семья прознала про то, что к вам проник любовник. Под окнами кавалера поджидает брат с друзьями. Они поклялись убить любого, кто вылезет из окна. А по лестнице к вам поднимается отец со стражниками.

   А надо сказать, что недавно правителем этого города был принят строгий закон в отношении прелюбодеев. Пойманных на месте любовников хватали и казнили. Истардо, услышавший о том, что его вот-вот схватят, и пути для отступления нет, сильно испугался. Не столько смерти, сколько позора для себя, своей семьи и девушки.

   - Что мне делать, Аурелия?

   - Спрячься сюда! – показала ему девушка на большой сундук, который стоял в ее комнате.

   Сундук был большой, так что взрослый человек мог влезть в него и лечь, согнув ноги. Аурелия заранее приказала принести этот сундук в свою комнату, затевая интригу.

   Истардо, которому ничего иного не оставалось, последовал ее совету и влез в пустой сундук. Аурелия в тот же момент вскочила с места и замкнула сундук на ключ, а ключ повесила себе на шею.

   - Знай же, Истардо, - прошептала она в отверстие для ключа, - что ты теперь в полной моей власти. Неужели ты думал, что я отдам тебя другой? Ты клялся любить меня одну до гроба. И я помогу тебе исполнить свою клятву!

   У Истардо, который услышал эти слова, все перевернулось в душе. Он понял обман своей бывшей любовницы. Напрягши силы, юноша попытался открыть крышку, но сундук был крепок и сбит на совесть. Тогда жалобными мольбами Истардо попытался уговорить Аурелию выпустить его из сундука. Но Аурелия сказала, что если Истардо будет шуметь, то она позовет свою семью и поклянется на распятии, что юноша обесчестил ее. И это же подтвердит ее служанка. К тому же у нее есть письма и подарки от любовника, которые будут доказательством их постыдной связи. И тогда Истардо все равно отдадут в руки правосудию. А Аурелии уже терять нечего. Свет ей стал не мил после предательства любовника. Так что в любом случае ему грозит гибель. Но если он хочет расплатиться за свое предательство и не пятнать имя той, что беззаветно любила его, то пусть примет искупление.

   Что же оставалось делать бедному юноше? Только молчать и молиться всем святым.

   Аурелия меж тем положила яд в вино и выпила отраву.

   - Моя любовь, - сказала она, - была такой же крепкой и терпкой, как это вино. И она так же, как это вино, убила меня.

   Почувствовав жар в крови, Аурелия рухнула в постель и приказала служанке позвать родителей и священника. Мать с отцом, услышав, что их дочь умирает, заплакали навзрыд. Аурелия пыталась утешить их нежными словами.

   - Вы можете исполнить мое последнее желание? – спросила она.

   - Конечно, доченька.

   - Вот в этом сундуке, - показала Аурелия на закрытый сундук, в котором находился молчащий Истардо, - cпрятаны дорогие моему сердцу вещи. Я умоляю похоронить их вместе со мной, не открывая сундук.

   Рыдающие родители поклялись именем Спасителя и Мадонны выполнить просьбу любимой дочери. Все это слышал несчастный юноша, лежащий в сундуке. Он слышал, как девушка причащалась Святых даров, как она исповедовалась и скончалась, издав последний стон.

   Поскольку в городе стояла страшная жара, то похороны поспешили провести на следующий же день. Истардо почувствовал, как его вынесли из комнаты и положили на повозку, а потом повезли. При этом он слышал все, что говорили люди вокруг.

   - Кого это везут?

   - Это скончалась красавица Аурелия. Добрая и чистая душа.

   «Да уж, чистая. Настолько, что предпочла убить меня, чем очернить свое имя», - подумал Истардо.

   - А что это за сундук?

   - Говорят, что в нем находятся ее любимые вещи.

   «И спору нет - любимые. Сказать точней нельзя», - заметил про себя злосчастный юноша.

   - Так зачем их на кладбище везут?

   - Видимо, чтобы не достались никому.

   «Что ж. И это верно. Теперь я уж точно никому не достанусь, кроме могильных червей», - вздохнул Истардо.

   - Так его с ней в могилу опустят?

   - Говорят, что покойная так велела.

   «Неужели меня действительно сейчас закопают в могиле с покойницей?» - вздрогнул Истардо.

   Противоречивые желания бились в его душе. Юноше очень хотелось закричать и избежать страшной участи быть похороненным заживо. Но тогда его уж точно передадут в руки палача. И девушка, которую он обесчестил, потеряет свое доброе имя, а ее семья будет опозорена. А он, Истардо, лишится жизни на площади при всеобщем поругании. При этих мыслях Истардо смирялся, сжимал рот и снова начинал молиться, надеясь только на чудо, которое ему может явить Создатель.

   Тем временем катафалк прибыл на кладбище. Под неутешные вопли матери гроб с Аурелией опустили в яму, а следом за ней и сундук с Истардо. Волосы встали дыбом на голове юноши, когда он услышал, как о крышку сундука застучали комья земли. Но вот сундук с гробом засыпали землей, и наступила тишина. А несчастный юноша лишился чувств от ужаса.

   Истардо пришел в себя, когда услышал какой-то шум. Судя по звуку, кто-то рыл могилу. Вскоре ему стали слышны и голоса.

   - Богатая семья. И покойница должна быть дорого обряжена.

   - Да это пустяки. Я слышал, что вместе с ней закопали сундук с ее любимыми вещами. А какие у девушки могут быть любимые вещи? Небось, драгоценные украшения и прочие безделушки. Давайте сначала сундук откроем.

   Истардо почувствовал, как сундук с ним поднимают вверх из ямы. Разумеется, ему и в голову не пришло подать в голос. Но вот крышка сундука была сбита, Истардо пошевелил затекшими членами и попытался выбраться из своей страшной тюрьмы.

   Вокруг раздались крики. Гробокопатели, побросав инструменты, с воплями ужаса бросились врассыпную. Они бежали так, как будто за ними гнались все демоны ада. Собственно, так они и подумали, когда в полночной темноте из вырытого ими из-под земли сундука полезло что-то страшное.

   Шатаясь, как пьяный, Истардо кое-как освободился из сундука и с наслаждением вдохнул в грудь свежий воздух. Вдруг он увидел, что вдалеке из ночной тьмы вырисовывается склеп семьи Эмилии, куда еще совсем недавно отнесли ее бездыханное тело. Скорбь по потерянной возлюбленной вновь вспыхнула в его сердце. Истардо страшно захотелось увидеть Эмилию еще хоть раз. Взяв брошенные ночными грабителями инструменты, Истардо взломал ими дверь склепа и с трудом, но смог сдвинуть крышку тяжелого саркофага.

   Его возлюбленная лежала перед ним как живая. На коже не было заметно ни малейших следов разложения, и благоуханный аромат разливался от ее неподвижного тела, как будто спящего. Разве что вместо нежного румянца бледность покрывала щеки девушки, но уста так же, как и при жизни, манили коснуться их. Не выдержав искушения, Истардо прильнул к устам Эмилии и вдруг заметил, что дыхание слабо вырывается у нее изо рта. Положив руку невесте на грудь, он почувствовал, как бьется ее сердце. Действие отравы закончилось, и девушка начала приходить в себя.

   Вне себя от радости Истардо поднял Эмилию с каменного ложа и, крепко держа в руках драгоценную ношу, пошел прочь с кладбища. Силы вскоре оставили его, но он еще успел позвать стражников, и те подхватили падающего на землю юношу с его невестой.

   Надо ли говорить о том, как на следующий день ликовал весь город, услышав о таком необычном происшествии: оживлении Эмилии. Истардо, проболев несколько дней, вскоре поправился от своего недуга. Он приключился с ним скорее от нервов, чем от физического истощения. Эмилия тоже пришла в себя и расцвела, как и прежде. Служанка Аурелии, благоразумно рассудив, что огласка принесет ей больше вреда, чем пользы, как в рот воды набрала, поэтому тайна ее госпожи так и осталась никому не известной.

   Влюбленные сыграли свадьбу и зажили счастливо. Ни малейшая тень не омрачала союз Истардо и Эмилии. Эмилия была обязана своему мужу жизнью, о чем она всегда помнила и испытывала вечную благодарность. А Истардо стал образцовым мужем, раз и навсегда излечившись от тайных проказ.

ГЛАВА XLVII Снова дома

- Восхитительная история! Хотя и жуткая, - призналась Луминица. - Мне очень жаль бедняжку Аурелию.

   - Как? – удивился Пьетро. – Вы жалеете эту интриганку? Я полагал, что в этой истории только одна жертва – Истардо. И еще его невеста.

   - Хм, хорошо же рассуждают мужчины, - холодно заметила Луминица. - То есть Истардо поиграл в любовь, погубил бедную невинную девушку, и его же надо жалеть?

   - Ну, бедная девушка виновна не менее своего соблазнителя.

   - Возможно. Но только почему-то в такой ситуации расплачиваются сплошь одни женщины. И именно им достается и позор, и гонения, и неминуемые последствия жарких ночей. А мужчины умывают руки. В худшем случае они откупаются.

   - Ну зачем вы так горячитесь, Луминица?

   - Ну что вы, - ледяным тоном ответила девушка. – Я нисколько не горячусь, господин Грацелли. Напротив, я холодна, как лед.

   - Ну вот! Я уже стал господином Грацелли. И вы правда обдаете меня холодом. Вы знаете, Луминица, я предпочел бы в этой ситуации, чтобы меня даже лягнула ваша лошадь. Только бы вы не сердились.

   - Я не сержусь.

   - О нет, вы еще как сердитесь! Череша, лягни меня копытом. Может, тогда твоя жестокосердная хозяйка смилуется надо мной?

   - Череша, не смей лягать господина Грацелли. Много ему чести!

   - Череша, я тебе овса мешок дам.

   - Опять вы пытаетесь подкупить мою лошадь, господин Грацелли!

   - Луминица, - взмолился Пьетро, - ну простите же меня. Я готов сам убить сейчас этого Истардо, лишь бы вы сменили гнев на милость. Ну неужели я заслужил ваш гнев? Я же так старался развлечь вас!

   - Этого я не могу отрицать, - чуть ворчливо заметила Луминица, оттаивая. – Вы действительно прекрасный рассказчик, господин Грацелли.

   - А нельзя ли вернуть «Пьетро»? «Господин Грацелли» звучит так неласково и сухо в ваших прекрасных устах. К тому же это несправедливо и незаслуженно. Этак вы запретите мне скоро называть вас Луминицей.

   - Наверное, мне и вправду стоит запретить вам это делать. Подобная короткость совершенно неприлична. Что скажет мой брат?

   - Боже! Я совсем запамятовал, что мы едем к вашему брату. Он такой строгий?

   - О! Вы даже не представляете, как строг он со мной.

   - Ох! Вот теперь я и вправду начинаю себя чувствовать Ланселотом, который должен убить великана и спасти прекрасную принцессу. Или вы просто пытаетесь отговорить меня ехать, напугав своим братом?

   - А вдруг мне удастся это сделать?

   - Ну нет уж! Теперь у вас ничего не выйдет. Да я готов войти в пасть льва ради того, чтобы провести с вами остаток дня.

    Луминица снова отвернулась, чтобы скрыть смущение. Ею вдруг овладело безумное искушение сказать Пьетро, чтобы он не ехал в замок, а увез ее куда-нибудь за тридевять земель от этого места. Но она благополучно подавила в себе это чувство.

   - Утром вы уедете, Пьетро? – спросила она, в глубине души ожидая иного ответа.

   - Да, увы! Я должен продолжать свой путь, - и мужчина скользнул по Луминице грустным взглядом. - Такова моя судьба. Ах, если бы вы знали, Луминица, что мне предстоит! Однако если судьба будет ко мне благосклонна… Нет, если мне повезет исполнить задуманное… Луминица, это звучит глупо, самонадеянно… Господи, да я сам не понимаю, как так получилось и имею ли я право что-либо вам обещать, но…

   - Господин Грацелли! - Михай ожидал их на дороге.

   - Что случилось?

   - Посмотрите! – и Михай указал рукой на тучу, иссиня-черной горой всплывавшую над горизонтом. - Будет сильная гроза. Если мы сейчас же не поспешим, то попадем под ливень.

   Луминица и Пьетро с тревогой взглянули на маячащую в отдалении угрозу и понимающе кивнули. Все приударили коней, и отряд помчался вслед за Михаем по дороге.

   Когда вдалеке показался замок, туча уже почти догнала отряд, и из ее неповоротливой туши раздались ворчливые раскаты грома. Кони летели. Луминица, прильнув к гриве Череши, задыхалась от бьющего в лицо воздуха. Плащ рвался с плеч, но девушка боялась даже поднять руку, чтобы поправить одежду. Топот копыт разносился окрест по притихшим в страхе перед грядущей стихией лугам. Порывы ветра – признаки надвигающейся бури – как будто пытались выдрать траву из земли и пригибали к земле деревья. Всадники и кони напрягали последние силы, чтобы успеть попасть под защиту замка до того, как разверзнутся все хляби небесные.

   Но они не успели. Отряд только начал подниматься на скалу, когда враз догнавший их шум упал вниз крупными каплями воды. Молния ударила, казалось, за спиной, и огненная смерть едва не настигла нерасторопных путников.

   - Скорее! Пришпорьте коней! Живей в замок!

   Хлынувший ливень тут же промочил насквозь плащ, прилепив его к телу Луминицы. Лошади, поскальзываясь на глине, с трудом взбирались по склону к входу в замок. Вдруг рядом раздался оглушительный треск, и стоящее неподалеку дерево рухнуло. Ослепленная и оглушенная Луминица взвизгнула от испуга. Череша испуганно заржала и едва не встала на дыбы. Луминица с трудом смогла удержаться в седле. Успокоив Черешу, она уговорила лошадь двигаться дальше.

   Но вот и узкий мостик, ведущий внутрь замка. Копыта прогрохотали по дереву, и отряд ворвался во двор, где им навстречу уже бежали конюх и другие слуги.

   Дрожащая от холода и от пережитого страха Луминица, у которой по лицу струились ледяные ручейки, щекотно забегающие под платье, соскользнула с седла в руки Пьетро. Коротко поблагодарив, она побежала к дому, рукой махнув своим спутникам и приказывая следовать за ней. Никого не потребовалось уговаривать. Близкий удар грома, гулко раскатившийся над крышей замка, только подстегнул их.

   Мокрые и запыхавшиеся, Луминица и трое ее гостей вошли в прихожую. По лестнице им навстречу уже спускался кнез. Увидев Луминицу с гостями, он показал лицом радость, но вместе с тем и удивление.

   - Луминица! – воскликнул он. - Я рад, что вы добрались до дома невредимой. Такая гроза!

   - Дорогой брат! – ответила в тон ему девушка, вкладывая в свое обращение непередаваемую иронию, смысл которой, по счастью, не мог дойти до остальных. - Позвольте мне представить вам моих спутников. Это Адоржан Вереш из Альба-Юлии… Это Драгомир Дэбеску… А это Пьетро Грацелли. Он из Венеции. Я осмелилась пригласить их переночевать под защитой нашего замка. Вы же не будете возражать, дражайший брат?

   - Проходите, проходите, - радушно разводя в стороны руки, сказал кнез. - Друзья моей сестры – мои друзья. А гость из Венеции особенно. Я очень рад видеть вас в своем доме. Луминица, идите в свои покои и переоденьтесь. А я позабочусь о гостях.

   - Конечно, - послушно сказала Луминица и оставила своих спутников и мужа наедине.

   В спальне ее уже ожидало сухое платье, тоже сшитое по венецианской моде из зеленого бархата и расшитое золотом. Луминица подивилась в душе тому, когда это кнез успел заказать все эти платья и как ему удалось так точно подобрать их по ее фигуре. Она могла бы подумать, что одежда принадлежала другой девушке, но Пьетро утверждал, что платье было сшито по моде этого года, и в его словах у Луминицы не было ни малейшего повода усомниться. Да, приходилось признать, что платья кнез заказал специально для Луминицы. Тогда получается… тогда получается, что муж сделал это в марте, когда они только познакомились: иначе бы их, наверное, не успели сшить и доставить. А ведь он тогда еще даже не сватался к ней. Или он уже тогда знал, что платья Луминице понадобятся? Но зачем? Чтобы заманить в замок гостя из Венеции? Но ведь Пьетро случайно оказался рядом с их замком. Или не случайно? Луминица окончательно запуталась в своих мыслях. Пока служанки расчесывали волосы Луминицы, пытаясь их наспех высушить, Луминица раздумывала над всеми этими странностями и несуразностями, но ответа не находила и сердилась.

   Новое платье было еще более откровенным, чем предыдущее. Луминица скосила глаза на грудь, которая почти вся целиком оказалась на виду, и нахмурилась. Господи, он действительно решил выставить ее напоказ, как продажную девку! Луминица не могла поверить, чтобы приличные женщины в Венеции могли так одеваться.

   - Подайте мне шаль! Из того сундука! – приказала она служанкам.

   - Зачем госпожа?

   - Хочу укутаться шалью.

   - Но кнез…

   - Быстро! Мне! Шаль! – рявкнула на них Луминица, выведенная из себя возражениями служанок.

   «Нет! Вы поглядите: они еще смеют указывать госпоже, что ей надевать, а что нет. Черта с два я выйду к гостям в таком виде!» - сердито решила Луминица.

   - Что тут происходит?

   Кнез появился так неожиданно, что одна из служанок испуганно уронила крышку тяжелого сундука, которая упала с оглушительным стуком.

   - Выйдите! – коротко бросил кнез, и служанок как ветром сдуло.

   - Что такое, Луминица? – спокойно поинтересовался кнез, подходя к жене. - Зачем вам шаль?

   - Как хотите, Думитру, но я не спущусь к гостям в таком виде, - заявила девушка, бросая выразительный взгляд на свое более чем откровенное декольте.

   - Да, соблазнительное зрелище, - согласился кнез и вдруг резко притянул к себе жену, обняв за талию. - И тем обидней, что я был лишен возможности им любоваться. Луминица, черт возьми, я весь извелся за этот день, представляя вас в компании тех молодчиков.

   - Тех молодчиков, как вы изволили выразиться, Думитру, вы сами отправили меня соблазнять, - ворчливо заметила Луминица.

   - Не соблазнять, а радушно пригласить в замок, - возразил кнез, сверкнув глазами. - Однако, судя по рассказам Михая, вы превзошли самое себя. Он рассказал мне, как вы заигрывали с этим Пьетро, какие улыбки вы ему расточали. Может, вы неправильно меня поняли? Не знаю, до какого бесстыдства вы дошли…

   - Господи, Думитру! – не веря своим ушам, воскликнула Луминица, уязвленная в самое сердце. - Это вы! Вы меня послали туда! Вы просили меня приложить все усилия, чтобы…

   - Молчать! – повысил голос кнез. - И не сметь со мной спорить! Я не буду на вас сейчас сердиться. Сейчас не время и не место. Более того: я вас великодушно прощаю. В конце концов, я сам действительно вас послал туда.

   - Ну тогда позвольте мне одеться, как обычно. Вы ведь достигли своей цели. Гости в замке.

   - Нет, еще нет. Вы выйдете к гостям в этой одежде. Вы будете милой и ласковой с этим венецианцем. Не беспокойтесь, я потерплю еще один вечер. Никакой шали! Слышите, Луминица! Я так хочу. И нечего сверкать на меня глазами. Если я скажу вам идти голой - пойдете туда голой. Скажу лечь под них – и вы ляжете! Но только если я вам это прикажу! Вам понятно?

   И он потряс Луминицу, которую сжимал в стальных объятиях.

   - Понятно, Думитру! – пролепетала испуганная девушка. - Отпустите меня, пожалуйста. Вы больно сжимаете меня. Мне нечем дышать.

   Лицо кнеза пылало, а грудь вздымалась. Внезапно он наклонился и впился в губы жены. Потом его губы опустились ниже к бьющейся на шее жилке. Луминица почувствовала, как язык мужа щекотно прошелся по холодной и еще слегка влажной коже, опускаясь все ниже. Запустив руку Луминице в низкий выступ корсета, кнез вытащил одну из ее грудей и со стоном впился в нее. Луминица вскрикнула от боли, потому что ощутила укус. Но кнез тут же развернул жену спиной к себе и повалил на кровать, задирая юбки. Он жестко развел ей ноги, действуя нарочито грубо. Луминица закусила губу и постаралась сдержать всхлипывания, которые готовы были вырваться из ее груди. Кнез хватал ее и тормошил, как куклу, больно сгибая в спине и не спрашивая, удобно ей или нет. Луминица почти задыхалась, когда кнез закончил, потому что он вжимал ее железной рукой в кровать, а она не смела и слова пикнуть. Когда муж оторвался со стоном и лег рядом, девушка сжалась в комок, стараясь поправить юбки дрожащей рукой. Но муж снова развернул Луминицу к себе и требовательно впился в губы, схватив за подбородок.

   - Вы моя и только моя, Луминица, - сказал он, оторвавшись, потом вытер своей рукой слезы с щек жены. - Помните об этом. Я никогда не отдам вас другому. Даже не смейте об этом мечтать. Вам понятно, Луминица?

   - Понятно, – прошептала плачущая Луминица.

   - Повторите: вы мой господин навеки.

   - Вы мой господин вовеки, Думитру, - послушно повторила Луминица.

   - Хорошо, - кивнул довольный кнез, ущипнул жену за щеку и поднялся с кровати. - А теперь поднимайтесь, дорогая, приведите себя в порядок и спускайтесь вниз. Вы должны быть через полчаса в трапезной: нарядная, веселая и обольстительная. И чтобы улыбались гостям! Как днем. Ну!

   Луминица послушно кивнула и постаралась растянуть губы в дрожащей улыбке.

   - Вот так-то, Луминица. Поторопитесь. Я жду вас внизу.

   Когда кнез вышел, в спальню вошли служанки. Они убрали испачканное постельное белье, помогли поправить на Луминице платье и заново причесали госпожу. На шею Луминицы надели золотое ожерелье, а в уши вдели серьги с жемчугом.

   - Вы так красивы, госпожа! – подобострастно сказала Дрина, но Луминица лишь холодно покосилась на служанку.

   Она совершенно не испытывала радости ни от своей красоты, ни от предстоящего ужина с гостями. Та легкая эйфория, которую она испытывала еще пару часов назад, полностью испарилась. Луминице теперь казалось, что она видела сон, прекрасный летний сон, задремав на нагретой солнцем лесной поляне. Теперь она снова пробудилась, и это пробуждение было страшней кошмара.

ГЛАВА XLVIII Бенанданти

Кнез негромко переговаривался с гостями, когда Луминица тихо вошла в трапезную. Восторг, который загорелся в глазах Пьетро, послужил девушке небольшим утешением. Луминица ответила гостю принужденной улыбкой и уселась за стол рядом с мужем. Пьетро кнез усадил по другую сторону, так что они не могли переговариваться, и только горящий взгляд мужчины то и дело обращался в сторону Луминицы, ослепительно прекрасной в мягком свете свечей.

   Глаза Пьетро ласкающе скользили по ее полуобнаженной груди, на которой вспыхивали золотые искры ожерелья, по ее распущенным волосам, которые завились колечками после дождя, по ее безвольным рукам, которые равнодушно обхватывали кубок с вином. Однако теперь это внимание не столько радовало, сколько пугало Луминицу. Ведь его подмечал внимательный и не упускающей ни единой детали наблюдатель, и каждый нескромный взгляд гостя ложился дополнительной тяжестью на чашу весов обвинения Луминицы. Она представляла, какие наказания может породить черная ревность мужа, и заранее ужасалась.

   Гроза, выплеснув на камни замка свою злобную мощь и утомившись, отступила, время от времени огрызаясь громом изредка. Но этот рык признавшего свое поражение зверя уже не пугал. Только дождь, как запоздалый путник, продолжал надоедливо и безнадежно стучать в окно, просясь на постой. Тем уютней казалась роскошная трапезная с уставленным разными яствами столом, и проголодавшиеся гости набросились на еду, не забывая ее изо всех сил нахваливать, чем вызывали у хозяина замка снисходительную улыбку.

   Луминица сидела тише воды, ниже травы и боялась вставить и слово в разговор. Адоржан Вереш, как и Луминица, предпочитал помалкивать, методично набивая желудок и отдавая этим дань замковой кухне. Поэтому разговор велся в основном между кнезом, Драгомиром и Пьетро.

   Собеседники обсудили политику папы Николая IV, потом плавно перешли к разговору о смене венецианского дожа, причем Пьетро вскользь упомянул, что жена нового дожа Градениго – это его кузина, и пришли к неутешительному выводу о том, что Венеции, по всей видимости, придется ввязаться в новую войну с Генуэзской республикой. Затем кнез стал расспрашивать о впечатлениях Пьетро от путешествия. И снова всплыл темный эпизод, так неприятно поразивший троих путешественников.

   - Вы действительно думаете, что на ваших лошадей напали стригои? – с сочувствием, в котором Луминица заметила толику издевки, спросил кнез гостей.

   - Я не представляю, кто еще мог бы это сделать, – пожал плечами Пьетро.

   - А как вы думаете, Луминица? – вдруг обернулся к Луминице кнез, заставив ее вздрогнуть. - Вы считаете, что стригои существуют?

   - Не знаю, - осторожно ответила девушка. - В соседском селе жила женщина. Так вот она умела многое: и болезни заговаривать, и кровь останавливать. Соседки стали жаловаться, что она на овец в деревне порчу навела: мор среди них прошел. Пришли жаловаться к мо… - Луминица чуть не проговорилась «к моему отцу», но быстро поправилась: - к хозяину поместья.

   - Интересно. И как же он рассудил? – поинтересовался Драгомир.

   - Он спросил у женщины, подозреваемой в колдовстве, болели ли у нее овцы. Она говорит: «Конечно, почти все померли. Пяток остался». Хозяин и говорит крестьянам: «Так какой же смысл этой женщине насылать на деревню мор, если у нее самой овцы сдохли?» Ну, те пошумели и разошлись. Но, кажется, довод их не убедил, и они так и продолжили считать ее ведьмой.

   - Хорошо хоть самосуд не учинили, - улыбнулся Драгомир. - Эта женщина должна была быть благодарна владельцу земель, который отнесся к этой истории с юмором.

   - Такое бывает достаточно редко, - заметил кнез. - Ведь в большинстве случаев напуганные люди не склонны слушать оправданий. Им проще казнить невиновного, чем отпустить подозреваемого.

   - Что ж. На это есть основания. От ведьм, стригоев, маланданти… да как бы ни называли этих тварей, много вреда. В моей стране с подобными существами обходятся очень строго, - заметил Пьетро. - Если они не могут доказать свою невиновность, то их топят. Или сжигают, как еретиков.

   - Этим занимается Святая инквизиция? – поежилась Луминица.

   - Нет, задача отцов-инквизиторов иная – искать ересь. Ведьмами они не занимаются. Хотя иногда по просьбе жителей могут обратить внимание и на этих исчадий ада.

   - Борьба со стригоями – это задача владельца земель, - согласился Драгомир. - Именно он должен следить за тем, чтобы на его земле людям жилось спокойно и безопасно.

   - Со стригоями борются еще и специальные люди, - заметил Пьетро. - Не знаю, как их зовут у вас. У нас их называют benandanti.

   Луминице показалось, что при этих словах рука мужа слегка дрогнула, но она решила, что ее обмануло мерцание свечи, потому что лицо кнеза продолжало оставаться бесстрастным.

   - Как вы их называете, господин Грацелли? – с любопытством переспросила Луминица.

   - Я – никак, - улыбнулся Пьетро. - А вот они называют себя benandanti, то есть «идущими на доброе дело», «ходоками за добром». Бенанданти считают, что борются со злом, а если говорить конкретнее, то борются со злом в виде стригоев.

   - Кто же они?

   - Этого никто не знает, - объяснил Пьетро. - Говорят, что в их тайную организацию принимают далеко не всех. По словам одних, стать бенанданти может только человек, родившийся в рубашке. По словам других, их призывает Божий ангел. И только став совершеннолетними, они могут пройти обряд посвящения и вступить в эту организацию. Связанные клятвой, до конца жизни они должны будут молчать о своей тайной деятельности. Их община, судя по всему, огромна. Ведь на сборищах бенанданти присутствует порой до нескольких тысяч человек.

   - Откуда же вы узнали о бенанданти? – поинтересовался кнез. - Раз это такая тайна.

   - Дело в том, кнез, - объяснил Пьетро, - что я неоднократно привлекался к делам нашего государства. В частности, год назад мне поручили сопровождать vicario generate, инквизитора Венецианской республики.

   - Вы?..

   - Нет-нет, я не имею ни малейшего отношения к Святой инквизиции. Но процессы были открытыми. И меня вместе с другими дворянами попросили присутствовать при допросе одного бенанданти.

   - Допросе? – живо переспросил кнез, сверкнув глазами. - Его схватили?

   - Если честно, - с сомнением произнес Пьетро, - я не уверен, что этот полупомешанный старик был настоящим бенанданти. Он нес такую околесицу, что принять ее за чистую монету было сложно.

   - И что же он говорил?

   - О, чего он только не рассказывал! – махнул рукой Пьетро. - Что бенанданти собираются до четырех раз в год. По ночам. Обычно в начале каждого сезона по постным неделям. На эти сборища в полночь их якобы созывает стук волшебного барабана. Бенанданти уходят тайно из дома, причем перемещаются при этом… как это сказать… in spirito⁹, во время сна. Их души то ли превращаются в разных животных и таким образом слетаются и сбегаются на собрания, то ли могут оседлать животное и направить его туда, куда им надобно. Само же тело остается лежащим в постели. Если такого человека ночью перевернуть или если бананданти не успеет домой до первого крика петуха, то его душа не сможет вернуться в тело. И в таком случае она будет обречена скитаться по земле до физической смерти тела.

   - Зачем же они собираются? Устраивают шабаш, как ведьмы?

   - О нет! Напротив. По мнению того полоумного старика сами бенанданти как раз стараются защитить жителей страны от зла стригоев. Когда на шабаш собираются стригои, они начинают колдовать, насылая на землю неурожай или ненастье, а на людей и животных мор. И вот эти самые бенанданти, вооруженные стеблями фенхеля, нападают на стригоев, вооруженных стеблями сорго, и бьются с ними почти до рассвета. Если бенанданти побеждают, то спасают людей от неурожая, голода и болезней.

   - Судя по тому, что вы описываете, господин Грацелли, подобные сборища не слишком отличаются от шабашей ведьм, - заметил кнез.

   - Ваши рассуждения похожи на рассуждения vicario generate, - легко согласился Пьетро. - Он тоже счел, что это слишком похоже на сатанинские обряды. К тому же тот старик начал в красках описывать, как ночами он вместе с другими бенанданти шлялся по дорогам в компании с домовым, как духи бенанданти танцевали в полночь и играли друг с другом. Все это отдавало чистой бесовщиной. Поэтому подозреваемого было решено подвергнуть допросу с пристрастием.

   - Несчастного пытали? – с ужасом спросила Луминица, испытав невольную жалость к помешанному, который вряд ли даже понимал всю серьезность своей глупой болтовни, похожей скорее на вымысел, чем на правду.

   - Это обычная практика, - с легким сожалением в голосе сказал Пьетро и пожал плечами.

   - Вы так уверенно говорите об этом, господин Грацелли, - с улыбкой заметил кнез, - как будто часто сталкивались с работой Святой палаты. Хотя, насколько мне известно, Святая инквизиция появилась в Венецианской республике всего год назад.

   - Вы абсолютно правы, кнез. Хотя Ватикан уже сто лет как начал нелегкое дело борьбы с неправильной верой, с еретическими толкованиями Святого слова и другими проявлениями дьявольского влияния, но в Венецианской республике Святая палата открылась меньше года назад. Дело в том, что моим соотечественникам вряд ли требуется Святая Инквизиция. Среди нас существует редкое единодушие в вопросах веры. Один знакомый, посетивший не так давно наш прекрасный город, был в полном восторге от моих соотечественников. «Какой отваги полны ваши люди! Как идеальна ваша вера в Иисуса и в Святую церковь! – сказал мне он. - В Венеции нет места ни еретикам, ни убийцам, ни ростовщикам, ни ворам!»

   - Потрясающее единодушие! – не смогла промолчать Луминица. - Как это должно быть хорошо, когда люди думают одинаково. И их не смущают никакие сомнения, никакие размышления…

   - Я ошибаюсь, или в ваших словах звучит ирония? – улыбнулся Пьетро.

   Кнез молча поглядел на Луминицу, и она могла бы поклясться, что ее слова доставили ему большое удовольствие. Увидев во взгляде мужа поощрение, если даже не сказать, одобрение продолжать, Луминица решилась высказаться.

   - Мне очень странно думать, - заметила она, решив быть честной в своих суждениях до конца, - что все люди думают одинаково, и их даже не посещают сомнения.

   - В вопросах веры сомнения недопустимы, госпожа Ченаде. Вы же понимаете это? – мягко заметил Пьетро.

   - Господин Грацелли прав, сестра, - решительно кивнул головой кнез. - Кто мы, в конце концов, такие, чтобы подвергать сомнению то, что решили люди умней и просвещенней нас? Не говоря уже об их святости и близости к Святому престолу.

   И снова Луминице показалось, что в словах мужа прозвучала ирония.

   - И что же делают у вас на родине с людьми, которые неправильно усвоили догматы? – поинтересовался кнез у Пьетро.

   - Все зависит от самого человека, - объяснил тот. - После прибытия Святой инквизиции в какую-либо местность всем дается так называемый срок милосердия. Это от двух недель до месяца. Если человек сам, понимая, что впал в заблуждение, идет и чистосердечно признается в своей ереси, то на него накладывают нестрогую епитимию. Это может быть временное отлучение от церкви, жесткий пост, самобичевание, возможно, пожертвования на богоугодные дела. Некоторое время такой человек должен будет ходить в рубахе покаяния – sanbenito.

   - Это действительно мягкое наказание, - не могла не согласиться Луминица.

   - Однако к скрывающимся от правосудия еретикам церковь более сурова. Их призывают на суд Святой палаты и там строго допрашивают об их ереси. Порой – в случае с особо погрязшими в ереси преступниками – применяют более жесткие методы.

   - Пытают? – уточнила Луминица.

   - Да, булла папы Иннокентия IV уже лет с тридцать разрешает применять физическое воздействие к закоснелым еретикам.

   - А что потом происходит с этими несчастными?

   - В большинстве своем они раскаиваются в своей ереси. И таким преступникам полагается пожизненное заключение в подземных камерах со строгим постом в виде воды и хлеба.

   - Это ужасно, - вздохнула Луминица.

   - Это покаяние, - пожал плечами Пьетро. - Такова расплата за ересь.

   - А если человек отказывается от покаяния?

   - Казнь.

   Луминица содрогнулась.

   - Святая инквизиция строго блюдет чистоту веры, сестра, - заметил кнез.

   - Совершенно верно, - подтвердил Пьетро, - но если бы она этого не делала, то вся Европа была бы уже заражена ересью, как проказой.

   - Вы говорите про катар, господин Грацелли? – уточнил кнез.

   - Да, страшная ересь, которая поразила множество стран. Ломбардия, Германия, Лангедок. Святой церкви пришлось с оружием в руках идти на оплоты богопротивных еретиков.

   - Ну, у нее это неплохо получилось. Полвека назад Роббер Лебург отправил на костер около двухсот катар. И едва ли не больше катар было сожжено через десять лет после взятия Монсепора. И это не считая тысяч убитых.

   - Они могли раскаяться, но не сделали этого, - с сожалением поджал губы Пьетро. - К счастью, Святая инквизиция продолжает с успехом выжигать эти язвы на теле христианства. Причем, с риском для жизни. Вы ведь знаете, как много инквизиторов погибло от рук тех, о спасении души которых они так пеклись?

   - Вероятно, вы говорите о Святом Петре Веронском и ему подобных?

   - Вы абсолютно правы, кнез! Святой Петр был слишком мягок с еретиками. И несмотря на свою мягкость, он вызвал у этих отступников ненависть. Он и его спутник были окружены бандой еретиков и убиты. Пьер Веронский принял мученическую смерть.

   - Если мне не изменяет память, всего через год после своей смерти он был канонизирован и причислен к лику святых, не так ли?

   - О да! Святой человек! – с жаром воскликнул Пьетро и перекрестился. - Его святость так подействовала на еретиков, что один из его убийц раскаялся в ереси и вступил в Доминиканский орден, а второй настолько изменил свою жизнь, что сейчас, когда он умер, идут разговоры о канонизации его как святого.

   - Это потрясающе! – сказал кнез, но Луминице показалось его восхищение несколько наигранным.

   Однако судя по количеству вопросов о Святой инквизиции, которые задавал кнез, эта тема не перестала его интересовать. Луминица, наскучив перечислением совершенно неизвестных ей людей и названий городов, лениво прислушивалась к разговору. Утомленная дальним путешествием, быстрой скачкой на коне, новыми впечатлениями, знакомствами и другими событиями этого бурного дня, она почувствовала, как ее глаза стали наливаться тяжестью, а веки смыкаться. Огоньки свечей расплывались перед глазами. Луминица не смогла сдержаться и зевнула.

   - Кажется, вы утомились, дорогая сестра? – мягко спросил кнез смутившуюся девушку.

   - Да, день был тяжелым, а путешествие дальним, - попыталась оправдаться Луминица и потрясла головой, пытаясь согнать сонливость.

   - Ну разумеется, - покачал головой кнез. - Как же я не подумал о том, что вы все утомлены дорогой. Прошу дорогих гостей простить меня: я пойду отдать последние распоряжения слугам о вашем ночлеге.

   Кнез поднялся из-за стола, поклонился и вышел из трапезной.

   - Мне тоже пора, - сказала Луминица. - Спокойной ночи.

   - Я могу вас проводить до ваших покоев? – любезно предложил Пьетро.

   - Боже, Пьетро! – нервно засмеялась Луминица и оглянулась на дверь. - В замке нет стригоев, которые могли бы напасть на меня по дороге от трапезной до моей спальни.

   - Но вдруг?

   - Это невозможно.

   - Но чисто гипотетически?

   - Вероятность невелика.

   - Почему же невелика? Очень даже велика: половина на половину.

   - Это как?

   - Ну, мы можем на них нарваться или не нарваться. Пятьдесят на пятьдесят. Вот видите, вероятность все же достаточна велика. Я настаиваю, Луминица. Ваша безопасность мне важнее науки, которая слишком занижает шанс случиться несчастию, - Луминица не могла сдержать улыбки. - Вот видите, вы уже согласны со мной. Ваша улыбка говорит об этом. Пойдемте, я провожу вас.

   - Спокойной ночи, господа, - попрощалась с остальными гостями Луминица, которая решила уступить Пьетро.

   Она боялась, что их шуточная перепалка только ухудшит ситуацию: войдет кнез и… Дальнейшее Луминица даже боялась представить, поэтому просто поспешила скрыться в своих покоях до того, как появится муж.

   -