Оглавление
АННОТАЦИЯ
Группа студентов приезжает на этюдную практику в окрестности старинного городка Кутьевска. И с первых же дней главная героиня Мика сталкивается со странными и пугающими вещами. Это зло, казалось бы, навсегда похороненное под камнем с рунным заклятием, снова вышло наружу. Сможет ли юная девушка противостоять ему или станет очередной жертвой разбойничьего кистеня?
ПРОЛОГ
В засыпанном снегом лесу царила тишина. Она искрилась в лучах закатного солнца и оседала на зубах хрустящими льдинками. Павлуха ещё раз вдохнул стылый воздух и натянул шапку поглубже на уши. Зябко.
Ничего, другим не лучше. А у него зипун справный, новый. И валенки. Да и ждать уже недолго осталось — скоро смеркнется, а грачи по темноте ездить не любят, так что…
Громко каркнула ворона — Павлуха от неожиданности вздрогнул и чуть было не перекрестился. Вот оно, это Егор знак подает.
Переступив ногами, притоптал снег, отвел еловую лапу, прищурился. В тишине раздавался скрип полозьев по снегу. А дорогу-то припорошило, колеи едва видать. Да и то — с утра пуржило, только недавно стихло, словно затаилось все.
Скрип приближался. Больше ничего, пока только скрип. Но вот из-за поворота показались сани, обычные розвальни. Впереди сидел и правил лошадью монашек, укутанный поверх зимней шерстяной рясы в потертую шубейку. Совсем мальчишка, послушник безусый. На голове войлочный колпак, торчащие из-под него уши раскраснелись на морозе. Позади громоздились какие-то тюки, прикрытые рогожей. Среди них едва различалась фигура — второй монах, постарше, с пегой бородой. Он сидел, настороженно крутя во все стороны головой, иногда прикладывал левую руку ко рту — грел. Правая, под накинутой на плечи дохой, прижимала к груди кожаную суму.
Свист раздался, словно гром с ясного неба, с веток посыпалась изморозь, монастырская лошадка прянула в сторону и, угодив сугроб, остановилась. А к саням уже бежали, проваливаясь в снегу, одетые кто во что люди. С разных сторон бежали — не уйти монахам-грачам. Да и невозможно — грохнул выстрел, и опрокинулся навзничь молодой послушник. Около головы по снегу — кровь, словно рябиновая гроздь.
Второй успел подняться, но к нему, замахиваясь, прыгнули сразу двое. Что-то круглое взметнулось, блеснуло, впилось в висок, дробя кость. Медленно, словно после тяжелого хмеля, осел монах на рогожи, поскреб руками и затих.
Павлуха постоял над ним, смотрел, как стекленеет удивленный взгляд, а после наклонился, заботливо поднял выпавшую из мертвых пальцев сумку и взвесил в руке. Не зря они в засаде мерзли — как и говорил Щербатый, фунта два золотишка, не меньше. Даже если пополам с серебром, все равно добыча знатная.
Пока оттаскивали в сторону тела, чернобородый с цыганскими блестящими глазами мужик спрыгнул в колею. Наклонился, повозил в снегу окровавленным кистенем, очищая шипы, отряхнул и сунул за пояс. Распрямившись, заметил выбившийся из распахнутого ворота крестик, убрал под рубаху.
Тем временем испуганно всхрапывающую лошадь вывели из сугроба, сани развернули.
— Пора уносить ноги, Кистень, — позвал Павлуха. — Как бы монастырские грачи не всполошились.
— Ну, поехали!
Тот, кого навали Кистенем, сплюнул и, загребая снег яловыми сапогами, шагнул к розвальням.
Через минуту на лесной дороге остались чернеть только две распростертые на снегу фигуры. И опять наступила тишина.
ЧАСТЬ1
Это началось в тот самый день. Именно он стал точкой отсчета, хотя, наверное, можно было бы выбрать и другую. Тот день, когда Мика переступила порог Академии архитектуры, подошел бы не меньше. Или тот, когда впервые увидела Дэна. Или… нет, хватит, это началось пятнадцатого июня, и ни днем раньше.
***
Она мчалась, опаздывая на общее собрание курса. Настало время черешни, и ею торговали на каждом углу. Тротуары были засыпаны черешневыми косточками, они прилипали к подошвам босоножек, и приходилось останавливаться, чтобы счистить их, скребя подметками об асфальт. Звенели трамваи, с которыми Мике было не по пути, сияли вымытые окна особнячков, а она бежала вниз по узкой улице и была переполнена ощущением близкой свободы.
Ворвавшись в аудиторию на пару секунд раньше декана, она плюхнулась на стул рядом с Сашкой и огляделась. Весь поток, три группы разом не слишком часто можно было увидеть. Но сегодня решался вопрос с летней практикой, и явились все, даже те, кого в альма матер Мика уже несколько месяцев не встречала. Даже Ирка, недавно родившая близнецов, даже наглый Троянский, который принципиально посещал только занятия по специальности, а общие дисциплины так же принципиально игнорировал. Даже… нет, на Регину и Дэна лучше не смотреть, слишком много чести.
Мика шаркнула ногой, избавляясь от последней косточки, и отвернулась.
Декан тем временем закончил вступительную речь о том, что летнюю практику должны пройти все, потому что осенью нужно представить не менее 20 листов в цвете, ну и так далее… Никто и не возражал. Этюдная практика — вещь не только нужная, но и веселая. А уж как измученные учебой студенты ждали её весь год и особенно последние недели! Поскорее сдать сессию, и — на волю. Жаль только, что вариантов было не слишком много, а оставаться в городе, выводя акварелью давно нарисованные многими поколениями студентов церкви и пейзажи — перспектива не слишком радужная. Но хоть так.
— Группа, уезжающая в Чехию…
Ну, это ей не светит, это трое гениев-отличников, получивших на поездку гранты от Академии, и две дюжины тех, у кого родители имеют толстые кошельки.
— Группа, уезжающая в Петербург…
Петербург Мику никак не манил, она не любила этот город, он вгонял её в депрессию. Кроме того, в питерскую группу записались Регина и Дэн, а ей с ними никогда не будет по пути.
Пока декан монотонно перечислял фамилии, она успела принести соболезнования Сашке, который тоже оставался в городе. И тут…
— Друзья мои, появилась ещё и возможность поехать в Кутьевск, — взял слово заведующий кафедрой рисунка и живописи. — Мы связались с базой отдыха, которая расположена рядом с Георгиевским монастырем, и вчера получили ответ. Цена путевки на три недели по нынешним временам просто смешная, проживание в деревянных домиках без удобств, трехразовое питание. Добираться поездом через Москву, с пересадкой, потом автобусом. Но зато места изумительные — река, лес, монастырь пятнадцатого века. Желающим могу показать буклет с фотографиями.
— Мика, а ведь это, кажется, нам подходит, — ткнул ее локтем в бок Сашка. — Лично меня удобства мало волнуют. Поехали?
И они поехали.
***
Времени было в обрез — на сборы дали всего три дня. А у Мики был хвост по истории искусств. Пришлось гоняться по этажам за неуловимым доцентом Пановым и устраивать на кафедре на него засаду. Но, в итоге, хвост она ликвидировала и даже сумела с горем пополам разобрать композиционное построение Боттичеллиевской «Венеры». Сашка, выступавший в роли загонщика и болельщика, радостно чмокнул Мику в нос и умчался на свидание со своей Ленкой. Дело у них неуклонно катилось к свадьбе, и это радовало — Ленка была не слишком умна, зато обаятельна и покладиста. Сашке с ней будет хорошо.
Она плелась домой в расслабленном состоянии. Всё, завтра вечером отъезд. А то, что руководителем группы назначили Арсения Игоревича Кайсарова, Мику мало волновало. Как-нибудь да поладят, не на год же они едут, в конце концов. До этого она с Кайсаровым почти не пересекалась, в ее группе он не преподавал, так что охи-вздохи иных романтичных дев: «Ах, какой душка, ах, лапа...», воспринимала саркастически.
Купив у улыбчивой молдаванки кулек розовой черешни, она прыгнула в трамвай и уткнулась лбом в заднее стекло.
Вагон катил мимо сквера, где они тогда, в первый день знакомства, ели с Денисом мороженое. Мика отвернулась. Она все давно знала, давно поставила крест на иллюзиях и отучилась быть наивной и доверчивой. И то, что нужно поскорее научиться быть сильной и независимой, тоже знала. Вот только комплекс маленькой девочки, потерявшейся в огромном магазине, мешал. Был у неё в биографии такой постыдный факт — четырехлетняя Мика стояла и беззвучно рыдала в углу за какими-то манекенами, пока её не заметили продавщицы. Они вытащили несчастное брошенное дитя, вытерли ему сопли и отвели к усатому дядьке, который жутко строгим голосом по радиотрансляции велел родителям немедленно явиться за своим чадом.
С тех пор Мика немного выросла и даже точно уже не помнила, в каком именно магазине это случилось, вот только отвратительное ощущение никому ненужности вернулось — в тот день, когда Дэн, пряча глаза, сказал, что им надо расстаться.
И в тот момент она ненавидела и презирала только себя — слишком слабую, чтобы противостоять Регине. Только потом поняла, что та добивалась именно этого — жалких попыток борьбы. Не дождалась, Мике вдруг стало противно. Она просто отвернулась и ушла. И не плакала. Почти.
Может быть, тот день, когда она решила, что больше никто и никогда не заставит её презирать саму себя, и был точкой отсчета? Нет, вряд ли.
***
Дома Мика укладывала вещи в сумку, мыла кисти, резала бумагу по формату папки и просто скакала по квартире под грохот «Раммштайна». За компанию с ней носилась ошалевшая спаниелиха Буська. Их шумное веселье прекратила вернувшаяся с работы мама.
Вдвоем они ещё раз проверили, все ли она взяла.
Тогда ей казалось, что самое главное — ничего не забыть.
***
Нет, не удалось им тогда уйти, как ни старались. Что их семеро против целой оравы грачей? На усталой лошади да в санях далеко ли уедешь? Оставалось уходить через лес, по снегу.
Кистень велел разделиться, местом сбора назначил дальнюю заимку. При себе оставил одного Павлуху — видать на его быстрые ноги и острый глаз надеялся. И поначалу казалось — отобьются. Ведь два револьвера и кистень даже против дюжины монахов — и то сила. Не учел одного, что к грачам присоединятся охотники с ружьями. Когда увидел мелькающие за стволами деревьев полушубки, только выругался злобно. А тут и первый выстрел прогремел.
Они бежали в сторону Мегжи, если удастся на тот берег уйти — ищи-свищи. Бежал Павлуха по-заячьи, то прямо, то, когда чуял, что сейчас стрельнут, прыгал в сторону. Валенки утопали в снегу, ноги заплетались, а пар изо рта оседал на бровях и редких отвислых усах. Впереди маячила спина Кистеня. Вот ведь силушка у атамана — словно никакой усталости не знает. Из-под шапки на лоб катился пот, заливал глаза. Павлуха смахивал его рукавицей, и боялся только одного — неужто отстанет? Кистень дожидаться не будет, тем более что золото-то у него!
От этой мысли сил у Павлухи словно прибавилось, он рванулся вперед, запнулся за что-то под снегом, и пропахал носом ближайший сугроб. Но тут же вскочил, обернулся. Монахи были уже близко.
В револьвере оставалось четыре патрона, два из которых он не пожалел — пули ушли в сторону упорно бегущих за ним черных фигур. Один монах покачнулся, остановился, держась за плечо, но не упал.
И тут громыхнуло справа — полыхнуло огнем из-за сосны. Павлуха пригнулся и побежал по хорошо заметным в снегу следам атамана. Только бы оторваться от погони и добежать до реки, там они спасутся. Не достанут их с берега из берданок, а по льду бежать куда легче, чем по снегу.
Стегнуло по лицу веткой, сорвало шапку, холодный воздух остужал лоб, так даже легче. А шапка, да ну её…
Кистень бежал ровно, ломился напрямик, словно лось, уже прикидывал, что к реке под откос можно и кубарем — так быстрее. Да только не дали.
И откуда тот рыжебородый охотник появился… Похоже, наперерез шел, на лыжах. Да с собаками. Те рванули вперед так, что успел Кистень выстрелить только три раза, одну лайку на месте уложил, прямо в ощеренную пасть попал, одну ранил, а две остальные налетели, И пока отмахивался, суя им в зубы локоть левой руки, охотник смог спокойно прицелиться.
От грохота Павлуха замер за кустами, вжимаясь в снег.
Всё, не бегать больше атаману — после заряда картечи в живот.
Собаки ещё рвали упавшего, рыча в исступлении, тянули полы полушубка. С перезаряженным ружьишком наизготовку охотник подкатил, цыкнул на них. Обученные кобели послушались, отпрянули. Прогремел ещё один выстрел — на всякий случай, уж больно велика была слава о живучести разбойников. Вдруг, да правда.
И только когда разжались пальцы, стискивающие рукоять кистеня, когда убедился рыжий, что перед ним мертвое тело, заметил, что собаки теребят кожаную торбу.
Павлуха боялся дышать — а ну как почуют псы. Тихо, очень тихо зарывался в снежный замет. Повезло ему до поры до времени — не учуяли.
Но и заметить, как воровато огляделся рыжебородый, как кинулся с сумой в сторону и сунул её внутрь поваленного трухлявого ствола березы, уже не было возможности. И только угасающий взгляд мертвого разбойника следил за тем, кому досталась его последняя добыча.
А потом послышались крики — набежали остальные преследователи. И уже до Павлухи дела никому не было — как же, самого Кистеня одолели! Разглядывали убитого, радовались. Эх, люди божьи… Только один спохватился, молитовку забормотал.
Холодно было в снегу по самые ноздри сидеть, ох холодно… Пока не утащили мертвого атамана, уложив на большие сосновые ветки, боялся Павлуха и нос высунуть. То и дело слышалось, что отыскали-таки его, углядели.
Но обошлось, затихло. Только тогда и выбрался, поплелся к заимке. Уже темно было — думал, не дойдет. Шел по звездам, тер обмороженные уши да озирался — не появятся ли волки. Чудом одним не закоченел по дороге.
Щербатый, как услышал, что Кистеня убили, перекрестился. Только и сказал, что всего двое их уцелело — Павлуха да ещё один, Васька-хромой. Вот она судьба — хромой ушел, а быстрый да верткий Кистень под пулю попал.
Да только судьба ли это? Следующей же ночью зарубил Щербатый топором обоих — и Павлуху, и Ваську. А после в лесу зарыл. Нет атамана, нет и шайки. А кубышка с награбленным добром — вот она, достанется тому, кто хитрее окажется.
***
На вокзал они хотели приехать заранее, но благие намерения вечно оборачиваются какой-нибудь ерундой. Конечно же, у отвозившего их Сашкиного отца, что-то забарахлило в машине, пришлось срочно садиться на троллейбус, который, кряхтя и стеная, тащился по улицам, словно катафалк. В итоге, Мика с Сашкой примчались на перрон за три минуты до отхода поезда, и первыми, кого они там увидели, были Регина и нежно обнимающий её сзади Дэн.
В такие минуты трудно сохранить безразличное выражение лица. Очень трудно. Мика так и не поняла, удалось ли ей это.
— Быстро в вагон, — увидев их, скомандовал Кайсаров и что-то пометил в блокноте, — наши места с шестнадцатого по двадцать восьмое.
Ах, вот как… Но ведь вчера ещё говорилось, что едет десять человек. Ещё двое — вот они, стоят в обнимку. А кто третий?
Третий высунулся из окна и помахал им рукой — Ромка Кайсаров.
В Академии было довольно сложно иметь отца-преподавателя, таких «деточек» априори считали бездарностями, пролезшими по блату. Именно поэтому Кайсаров-младший с первого курса кинулся доказывать всем свою самостоятельность и непомерную крутизну. И довыпендривался — этой весной его едва не выперли. Об этой истории с какими-то богемными девицами и обкурившимися панками были наслышаны все и в разных вариантах. Сам Роман учился курсом младше Мики, а выглядел эдаким наглым принцем — высокий брюнетистый красавчик с длиннющими ресницами и лучезарной улыбкой. Ей такие не нравились, потому что со своим малым ростом она рядом с ними чувствовала себя не слишком уютно. Как пекинес рядом с ротвейлером.
Итак, папенька решил не отставлять отбившего от рук балбеса без присмотра. Ну что же, мотивы понятны. Бедный Ромка!
***
Мика протискивалась между рядами полок, этюдник цеплялся за все, за что только мог, сзади подгонял Сашка, пиная ее под коленки ее же сумкой. А она все думала о том, что ещё можно все изменить — повернуть обратно, выскочить из поезда и остаться на перроне. И пусть катится к чертям эта поездка! Это было выше её сил — видеть их каждый день, постоянно. Ведь наверняка это Регина уговорила Дениса сменить группу, ей доставляло огромное, просто патологическое наслаждение демонстрировать Мике своё превосходство. Черт, черт, черт!... Ну почему у неё всегда так?
— Ты чего чертыхаешься? — спросил Сашка, швыряя сумки на полку. — Из-за этих? Плюнь!
Она не успела сойти — за окном уже проплывало здание вокзала, провожающие и носильщики с пустыми тележками.
Или точка отсчета была именно тут?
***
— Игнатка-то где? — спросил старик, с трудом поднимая морщинистые веки. На иссохшем лице седая с редкой рыжей искрой борода выглядела необыкновенно нарядно. И это почему-то раздражало Афанасия. Но отца было жалко, ох, как жалко.
— На дворе Игнатка, — сын, кряжистый, неловкий мужик лет сорока подсел к отцовской постели. — Позвать?
— Не надо. — Старик пожевал впавшими губами и снова закрыл глаза. — Так отойду, незачем парнишке глядеть.
— Ты, батя ещё поживешь, — с излишней горячностью начал Афанасий, но отец снова шевельнул губами, и он мигом смолк.
— Слушай… — прошелестели губы. — Помнишь, когда ты мальцом был, чуть старше Игнатки, я тебя в лес водил? На то место, где Гришку Кистеня порешил?
— Помню, батя, — кивнул сын, недоумевая, с чего это старик припомнил такую давность.
— Ну так вот. Место я показал, а после услал тебя. Помнишь?
Афанасий кивнул и, спохватившись, что отец лежит, закрыв глаза, снова повторил:
— Помню.
— Перепрятал я его тогда… Там же, рядом. Под кривой сосной зарыл, прямо под развилкой, в корнях.
— Что зарыл батя?
«Бредит, что ли старик?» — озабоченно подумал Афанасий и перекрестился.
— Золото… Золото, Афоня. То самое, монастырское. Гришка тогда от погони с ним уходил. А тут я. Ну и согрешил. Хотел после настоятелю отнести, а не смог. Страшная сила в таком богатстве, никак не пускала. Поначалу-то я его наспех спрятал, в трухлявом стволе. Знал, что скоро рассыплется, вот и перепрятал.
— И что? — осторожно спросил Афанасий, вглядываясь в еле слышно шепчущие губы.
— А ничего. Там оно и лежит до сих пор. Ты, Афоня, сам решай, что с захоронкой той делать. А не решишь, Игнатке скажи… вот как я сейчас тебе говорю. Монастыря-то уже нет. Нет монастыря. А золото…
— Что, батя?
— Страшная у него сила, у золота…
Старик умолк, и молчание это продолжалось так долго, что Афанасий испугался. Словно маленький Афонька, отставший от отца и потерявшийся в огромном лесу, растерялся. Схватил иссохшую, похожую на палый лист руку старика и все понял.
Оставил его батя вслед за матушкой, круглым сиротой оставил.
Вбежавший в избу мальчишка-подросток, рыжий, вихрастый и конопатый, замер на пороге, увидев, как беззвучно плачет у дедовой кровати отец.
***
Кутьевск встретил их тишиной. После двухдневного стука колес и песен под гитару, после шумной Москвы, в которой они, бесприютные, проболтались с утра до вечера, стрекочущее кузнечиками сонное царство просто оглушало. Поезд уполз куда-то за деревья, а они остались. Гора сумок и этюдников около вокзала, помятые физиономии и на них — растерянность.
Пасшаяся у забора коза, жевала травинку и смотрела на прибывших сумасшедшими желтыми глазами.
Кайсаров отправил Ромку и Дэна узнать насчет автобуса, и те вернулись в глубокой задумчивости — нужное транспортное средство объявится лишь часа через два, да и то, если не сломается. Так им объяснила бабка, торгующая на привокзальной площади семечками.
Пришлось отправлять ещё гонцов — в поисках пропитания. А потом они устроились на травке в компании козы и ели пирожки с капустой, запивая их ядовито-зеленым «Тархуном» из пластиковых бутылок.
Автобус, кряхтя и вздыхая, появился не через два часа, а через три с половиной. И водитель, перед тем как тронуться в путь тоже долго вздыхал, обходя его кругами и стуча обутыми в кирзовые сапоги ногами по колесам.
***
И все-таки к концу дня они добрались до «Буратино». Более идиотского названия для места отдыха придумать было невозможно. Наверное, когда-то давно тут был пионерский лагерь — напротив ворот ещё сохранилась заросшая лебедой гипсовая фигурка «Маленький Ленин на пеньке» и проржавевший стенд с какими-то патриотическими лозунгами. На кое-как огороженной территории виднелись два довольно больших деревянных строения и куча разномастных дачек россыпью. Мика стиснула зубы. Судя по всему, их расселят по принципу «мальчики-девочки», так что придется делить комнату с остальными четырьмя девчонками, в том числе и с Региной. От такой перспективы стало тошно.
Спас ситуацию, как ни странно, Кайсаров. Он предложил взять на абордаж самые маленькие домики и поселиться в них по двое-трое. Круглая, как колобок, администраторша поддалась на уговоры, проворно спрятала шоколадку и выдала ключи с бирками. Мика с Алькой вцепились в первый же попавшийся. Регина сделала, было, движение к ним, но напоролась на Микин свирепый взгляд и отступила. Им с Майкой и Наташей достался домик побольше.
Ну что же, общество Альки Мику вполне устраивало — они были если и не подругами, то хорошими приятельницами. Девчонкой Алевтина была неконфликтной и веселой. А то, что выше на голову, так это ладно, не привыкать. У миниатюрных леди есть свои преимущества — у них ноги с вагонных полок не торчат, не то, что у некоторых.
***
Они закинули свое барахло в крошечную избушку, единственным достоинством которой был чудесный вид на реку. Называлась река Мегжа. До ужина оставался ещё целый час, поэтому ноги сами понесли их вниз по склону — к небольшому пляжику, оснащенному парой погнутых железных грибков и перекошенной кабинкой для переодевания.
Судя по количеству отдыхающих и состоянию инвентаря, база отдыха переживала отнюдь не лучшие дни - на пологом зеленом берегу они обнаружили всего с десяток человек, да ещё полдюжины плескались в воде. Негусто.
Ну ничего, зато вода в Мегже была чистой и прозрачной. А главное — справа, в полукилометре, над рекой высился тот самый Георгиевский монастырь. Автобус подвез их к «Буратино» с другой стороны, так что могучие стены, из-за которых проглядывали синие церковные купола, многоярусную колокольню и ряд видневшихся неподалеку изб они как следует рассмотрели только сейчас.
— Да-а… — восхищенно протянула Алька. — Лично я после ужина пойду рисовать вон туда.
Она указала на небольшой мысок, выдававшийся в реку. С него должен был открываться превосходный вид на монастырь. На мысу пасся рыжий теленок и виднелись вытащенные из воды плоскодонки.
У Мики тоже руки зачесались, она так и видела, как будет сочетаться зелень ракитника, желтый каменистый склон и вырастающие из него стены обители.
Один только нелепый двухэтажный домина из красного кирпича, стоящий чуть в стороне от избушек, портил картину. Похоже, там ещё продолжались строительные работы — неподалеку от дома гудел бульдозер. Значит, и тут появились новые русские со своими архитектурными монстрами.
— Ладно, пошли быстренько искупаемся, и ужинать, — вздохнула Мика.
***
На удивление, еда в дощатой столовой оказалась вполне съедобной. Им дали по тарелке рисовой каши с изюмом и курагой, пышно названной фруктовым пловом, и по стакану киселя с плюшкой. Плюшку Мика завернула в салфетку и сунула в карман — до того, как ложиться спать, ещё наверняка есть захочется.
Руслан и Антон потихоньку обошли столики, за которыми сидели сокурсники, и конфиденциально, чтобы не услышал Кайсаров, предложили скинуться на «банкет по случаю приезда». Конфиденциально, поскольку никто пока не знал, как наставник отнесется к подобной затее. Хотя, по слухам, он обычно не возражал. Но нынче ситуация была сложной — из-за Ромки. Мало ли, может быть, папенька решил всерьез заняться воспитанием непутевого отпрыска, а заодно и остальных будет в ежовых рукавицах держать. Никому не хотелось попасть под раздачу в первый же день.
Мика с Алькой выдали требуемую сумму, предупредив, что сходят на этюды и появятся позже. Так что лучше не ждать и начинать без них.
— Ясно, — кивнул Антон, накаченный бритоголовый крепыш и в черной спортивной майке. — Вот тот домик голубой на берегу, около большой сосны, видите? Там мы и будем. И не шастайте до темноты. Неизвестно, что тут за публика. А мы сейчас в сельпо сгоняем, пока не закрылось.
— Даже не спросил, что мы пить будем, — проворчала Алька, когда гонцы исчезли.
— Что-что… коктейли, естественно, — поморщилась Мика. — Водка с соком, пиво с водкой, водка с боржоми. Перечень напитков зависит от ассортимента в местной лавке. Но один компонент должен соблюдаться свято.
Удивительно, но, как оказалось, она ошиблась именно насчет главного компонента — добытчики прельстились дешевизной местной самогонки.
***
Сашка идти рисовать отказался наотрез, сославшись на головную боль, ипохондрию и желание сберечь жизненные силы для предстоящего банкета. Прихватив папки и этюдники, девушки отправились вдвоем. К берегу можно было пройти по узкой тропинке сквозь заросли крапивы пополам с дикой малиной. Алька шла впереди, изредка оглядываясь, не заблудились ли они. Наконец Мика пролезла в огромную дыру в заборе и оказалась на склоне.
— Ну, что рискнем проверить, что тут за публика? — мрачно спросила она, рассматривая компанию парней, успевших за это время расположиться на мысу.
Близоруко щурясь, Алька покачала головой:
— Лично я такого желания не испытываю. Пристанут, как репьи. Пошли туда, — она махнула рукой, туда, где простиралась зеленая низинка.
— К домине этой?
— Если пройти подальше, то можно будет найти ракурс, с которого будут видны только монастырские стены с колокольней.
— Ладно, пошли, — вздохнула Мика.
Девушки спустились вниз и пересекли луг, устряпанный коровьими лепешками. Он отделял территорию база отдыха от монастыря. Чуть дальше виднелась насыпь и дорога, а за ней, на невысоком холме — деревенское кладбище.
Кирпичный «сундук» вблизи оказался ещё уродливее — безобразный красный куб со скатной крышей. Там уже кто-то жил — за застекленными окнами виднелись занавески. Но ограды и даже нормального подъезда ещё не было — только кучи земли и кое-как насыпанный щебень. От дома до кладбища было всего каких-то полсотни метров, и именно тут работал недавно бульдозер. Он и сейчас стоял, устало опустив ковш-отвал. И ни души рядом.
— Таким дай волю, они и могилы сроют, — покачала головой Алька, рассматривая оставшуюся вдоль кладбищенской ограды зеленую полосу. Кусты цветущего шиповника были уже местами завалены землей.
— Нужно это безобразие обойти! — Мика козой запрыгала по рытвинам, а потом, разглядев просвет в зарослях, шмыгнула туда. Алька последовала за ней.
Лучи садящегося за монастырь солнца насквозь пронизывали пахнущий нежно и печально шиповник. Мика прикоснулась к бело-розовому цветку, и он осыпался круглыми лепестками, похожими на крылья бабочек. За покосившимся забором виднелись кресты и железные пирамидки со звездочками. Крестов было больше.
За ограду они не полезли, пробирались вдоль. И буквально через несколько метров наткнулись на вывороченный из земли камень — обычный довольно большой валун, с одной стороны покрытый подсохшей земляной коркой. Алька обошла камень и присела на корточки.
— Смотри, тут кто-то пытался вытесать крест. Наверное, это старое надгробье.
Мика подошла поближе. Это был явно не крест. Две вертикальные линии, пересеченные косой и, вроде бы, ещё часть ромба.
— Не знаю, я бы сказала, что это больше похоже на рунные знаки. Но откуда бы им тут взяться? Наверное, просто мальчишки развлекались. И вряд ли этот булыжник — надгробье, раз за оградой лежал.
Мика указала на яму, из которой ковш бульдозера, случайно или намеренно вывернул камень. Она была довольно большой, и казалось, что кто-то её углубил ещё больше.
— Ну, то, что за оградой, может означать, что под ним похоронили самоубийцу или какого-то отпетого грешника, — не согласилась Алька.
— Вряд ли кто-то теперь вспомнит, кто тут лежал, если вообще лежал.
С этими словами Мика вскинула на плечо этюдник и двинулась дальше. Оглянувшись, увидела, что Алька возится с ремнем-лямкой — та ослабла и нужно было немного её подтянуть.
Ничего, догонит. Мика дошла уже до конца кладбища и тут увидела человека. Он сидел прямо на траве около какой-то безымянной могилы, оплывшего и заросшего чабрецом земляного холмика, и… улыбался. В таком месте улыбка выглядела настолько неуместной, даже дикой, что девушка невольно остановилась.
На вид ему было лет двадцать пять или тридцать. С кудрявой темной бородкой, по пояс обнаженный, облаченный только в закатанные до колен светлые штаны. И босой. На волосатой груди — серебряный крестик на шнурке. Мика рассматривала его во все глаза — сидит себе, словно на пляже, шевелит в траве пальцами вытянутых ног и ухмыляется.
Возможно, это какой-то местный блаженный? Нет, не похоже — взгляд темных глаз был вполне осмысленным. Просто очень довольный чем-то мужик. Только не место такому проявлению счастья на погосте.
Тут ей в голову пришла мысль об эксгибиционистах и прочих маньяках, и она испуганно обернулась. Алька, к счастью, была уже рядом. Когда Мика опять взглянула на могилу, человека рядом с ней уже не было, и даже ветки росшей рядом сирени не шелохнулись. Куда же он пропал?
— Кто? — удивилась Алька.
— Тот тип, что сидел вот тут?
— Мика, ты не бредишь? Тут никого и не было. Я бы заметила.
— Как не было?! Сидел тут один полуголый тип, бородатый.
— Точно сидел?
Мика разозлилась, швырнула этюдник на землю и пролезла в одну из дырок в ограде. Вот могила, вот тут сидел мужик. Да, именно тут. Она с минуту постояла в задумчивости, а затем молча вылезла обратно. Потому что густая трава около могильного холмика была нисколько не примята и выглядела так, словно сюда много лет никто не забредал. Может быть, бородач сидел на чем-то вроде камня или бревнышка? Нет, она точно видела — в траве. Тогда почему на ней не осталось ничего?!
Обернувшись, она легко рассмотрела собственные следы — там, где она прошла и стояла, трава казалась темнее.
Отчего-то ей вдруг стало не по себе, появилось ощущение, что кто-то смотрит на неё. И взгляд этот был недобрым.
— Что с тобой, Мика? — встревоженно спросила подруга.
Не хватало ещё, чтобы Алька сочла её чокнутой…
— Ничего, — пробормотала Мика, подбирая этюдник. — Тогда, наверное, это было привидение.
— Привидения появляются на кладбище только по ночам, — последовал безапелляционный ответ.
— Смотри под ноги, — прикрикнула Мика, потому что сама едва не свалилась в глубокую канаву, наполненную стоячей водой. Наверное, когда-то её выкопали как дренаж и она так и продолжала жить своей жизнью, вбирая в себя дождевую воду.
За канавой девушки остановились, идти дальше не имело смысла — дурацкий особняк остался слева, а перед нами был отличный вид на монастырь.
Всё время, пока они рисовали, Мика размышляла о том, что же произошло и чего она внезапно испугалась. Даже достала лист бумаги и по памяти быстренько набросала портрет бородатого. Получилось похоже, но Альке она рисунок показывать не стала.
Темнеть начало поздно, к тому времени они успели сделать по паре этюдов и подвергнуться атаке назойливых комаров.
— Обратно пойдем той же дорогой? — с сомнением поинтересовалась Алька.
— А что, есть другая?
— Можно попробовать выйти отсюда сразу к дамбе. По ней немного дальше, зато в кусты лезть не придется.
Выбранный путь действительно оказался более долгим, девушки сделали крюк, огибая новостройку, и вскарабкались на насыпь. Потрескавшийся асфальт, редкие бетонные столбики по краям. Дорога уходила к монастырским воротам.
Вблизи стены монастыря выглядели ещё более внушительно — два яруса узких окон, которые больше напоминали бойницы. Колокольня высилась над воротами, словно прикрывая собой темной к склону избы.
— Деревня называется Георгиевка, по монастырю, — сообщила Алька. — Надо бы завтра туда наведаться, я люблю старое дерево рисовать.
— Говорили, что мы завтра с утра в монастырь отправимся. Вот и посмотрим.
***
Лес был наполнен обычным шумом — шелестели, покачиваясь на ветру, кроны деревьев, поскрипывала где-то старая береза, стрекотала сорока, слыша человеческие шаги.
— Смотри, Игнатка, тут оно и было, запоминай — от гари точно на юг, а потом через овражек. Как перейдешь, ищи просеку, она к месту и выведет. А там дальше — река. Не забудь.
— Не забуду, — кивнул Игнат и почесал горевшее от комариных укусов ухо. — А что, правда, что дед в одиночку Кистеня одолел?
— Правда. Хотя с собаками да с ружьем. Но и у того, сказывал, пистолет был.
Афанасий остановился, разглядывая лес. Точно, здесь. Теперь уж сын не забудет, найдет.
— Ну все, часть дедова завещания исполнил. Можно домой возвращаться.
Паренек посмотрел на него с удивлением:
— Какого завещания? Ты про что, батя?
— А про все остальное потом узнаешь, когда время придет. До поры тебе, Игнатка, без этого жить будет легче. Ну, пошли обратно, а то бригадир приезжал, ругался, что трудодни не все отработали.
Игнат ещё раз обернулся — низкие тучи, проносящиеся над лесом, делали его если не мрачным, то суровым. Отсюда, если напрямик идти, до деревни не так уж и далеко, а кажется, что край света.
***
Мике не хотелось идти на эту вечеринку. Она просто устала с дороги. В конце концов, пошли уже третьи сутки, как ей не удавалось нормально выспаться. И сейчас желание было одно — залезть под одеяло и закрыть глаза.
Но ее отсутствие могли бы посчитать малодушием.
Алька быстро переоделась в брючный костюм и нарядные босоножки и стала похожа на фотомодель. Мике такое счастье не светило, поэтому она ограничилась подаренным мамой свитерком в индейском стиле, к которому полагались кожаные тесемки с костяными висюльками. Эту дребедень она на скорую руку вплела в волосы, и, глядя в зеркальце решила, что стала похожа на унылую бледнолицую скво, захваченную племенем апачей. Ну и черт с ним! Джинсы и кроссовки… Можно идти.
Обычная вечеринка, самая обычная. Ничего нового.
Но новое было. Оно сидело в углу и перебирало струны Русликовой обшарпанной гитары.
У него было усталое отрешенное лицо, чеканный профиль и волосы, слегка тронутые на висках сединой. Звали его Арсений Игоревич Кайсаров.
Почему-то Мика до последнего была уверена, его тут не будет. За время поездки руководитель группы обращал на подопечных внимания ровно столько, сколько требовалось для решения текущих проблем. Да и что какая-то заурядная попойка третьекурсников для успешного архитектора, который согласился поехать с ними только для того, чтобы сыночка контролировать?
Интересно, почему они в Чехию не отправились при таком раскладе?
А Ромка, вот он, сидит на деревянной скамейке, жует бутерброд. Под бдительным отеческим присмотром, так сказать.
Мике стало совсем тоскливо — какое уж тут веселье? И если Дэна и Регину она ещё могла пережить, то присутствие Кайсарова стало для неё последней каплей. Даже если он собирается весь вечер музицировать.
В принципе, она уже отметила свое присутствие, и оставалось разве что сделать вид, что напилась, и тихо свалить отсюда. Это была хорошая идея, и Мика немедленно приступила к её реализации, тем более что Павел уже протягивал ей стакан с неким напитком. Визуально и даже по запаху определить, что это такое, было невозможно. А на вкус… Бр-р-р!
— Это самогон с грейпфрутовым соком. Коктейль называется «Слеза Буратино». Правда, классно? — Антон явно гордился своим изобретением.
— А ещё что-то есть? — спросила она, отодвинув стакан в сторону. Напиваться таким она была просто не в состоянии.
— А как же, целых два — отдельно самогон и отдельно сок, — сообщил Ромка и полез под стол за напитками.
— Ладно, наливай сок, — вздохнула Мика, чувствуя, как просится наружу уже сделанный глоток мерзкого пойла.
— Как скажете, леди.
Стол, на котором в качестве закуски фигурировали ставрида в масле, миска огромных соленых огурцов и нарезанная крупными кусками любительская колбаса, был накрыт на веранде. Неподалеку от неё, на берегу реки, горел большой костер. А музыку включать никто не торопился, хотя когда все начинают под неё скакать, смыться куда проще.
Тем временем вокруг Кайсарова уже сгруппировались любители попеть хором и под гитарные аккорды затянули что-то заунывное. Дым от костра иногда залетал на веранду, добавляя абсурдности в происходящее. Кто-то смешивал ещё порцию коктейля, Алька вовсю кокетничала с Павлом, а Регина обнималась с Дэном, выбрав для этого самое освещенное место. Так что у Мики иного выхода, как закрыть глаза и сделать вид, что тоже поет, не оставалось. Лишь бы никто не видел, как ей плохо...
«Десять девушек едут Веной,
плачет смерть на груди гуляки…»*
Голос у Кайсарова был низкий, с хрипотцой, так что вторить ему было легко. Она и вторила, как могла. Быть подпевалой? Да без проблем! Мелодия прихотливо менялась, то ускоряясь, то почти замирая.
«…а за ними в серебряной стуже
старой Венгрии звезды пастушьи,
и ягнята, и лилии льда…»
Мика очнулась только когда сообразила, что теперь поют только они вдвоем. Остальные как-то незаметно замолчали. Почему так получилось, она не поняла — то ли больше никто не знал слова «Маленького венского вальса», то ли «Слеза Буратино» сыграла свою роковую роль. Отступать было некуда, казалось, «душка» Кайсаров иронично косится в её сторону, понижая голос и лукаво меняя тональность.
«… я оставлю эхо дыханья
в фотографиях и флюгерах»
Он уже стоял рядом, так что гриф гитары с бегающими по струнам смуглыми пальцами оказался прямо перед её глазами.
«…и флюгерах»
Мика испуганно задержала дыхание, чувствуя, что взяла слишком высоко, может не вытянуть последние строки, и он понял — наклонился и почти шепотом повел за собой.
«…и шагам твоей поступи вверю
ленты вальса, скрипку и прах».
Песня закончилась.
— Блеск! — констатировал Ромка. — Лучший дуэт сезона! Переплюнут любого Кобзона.
Неожиданно Кайсаров поклонился и поцеловал кончики пальцев Мики. Потом молча вернулся на свою скамейку. Налетевший порыв ветра задул две свечи.
Кто-то захлопал в ладоши. Мика подняла голову и откинула с виска крошечные индейские колокольчики. Две секунды, минимум две секунды надо было выдержать изумленно-раздраженный взгляд Регины. И отвернуться.
Внезапно ей стало весело, настолько, что она с трудом сдержала смех. Неужели бывшая подруга откроет сезон новой охоты? А ведь похоже на то… Этот вечер, язычки пляшущих на ветру огоньков свечей и два голоса, то сливающиеся, то догоняющие друг друга. А потом склоненная к её руке голова Кайсарова. Такое Регина просто не сможет простить «мелкому ничтожеству», как она назвала однажды Мику. Назвала в присутствии Дэна. А тот только опустил глаза и промолчал.
Две секунды истекли. Теперь она имела право выбирать, что делать дальше. Петь не хотелось, хотя на неё поглядывали выжидающе. Болтать с Сашкой? Просто торчать тут?
Мика встала и отправилась к костру. Посидела рядом с ним, шевеля в огне палкой. Подошел Ромка, принялся что-то рассказывать. Она слушала, кивая и думая о своем.
***
Откуда взялась эта ненависть, Мика так и не смогла понять, как ни старалась. Первое, что вспоминалось — ей пять лет, и в гости к ним приходит высокая красивая женщина с девочкой. Региночке тоже пять, она крупная, нарядная и избалованная, так что рядом с ней Мика-мышонок теряется. Девочка по-хозяйски лезет в Микин ящик с игрушками, фыркает, крутит любимой кукле Матрене голову. Мике обидно, но она молчит. Тогда девочка закрывает дверь детской и толкает её, так, что Мика падает на пол. Она не кричит и не плачет, но кто-то слышит грохот опрокинутого ящика. Регину начинают воспитывать, она покаянно мотает головой: «Больше никогда, мамочка».
После этого они изредка встречались и, как ни странно, даже немного сдружились. А когда оказались на одном курсе Академии, Мика искренне обрадовалась — все-таки среди семидесяти незнакомых парней и девчонок есть хоть одна подружка. Они так и ходили поначалу — парой. На занятия, в класс рисунка, в столовую.
Но потом начались странности, которые Мика некоторое время старалась не замечать. То косые взгляды однокурсников, которым кто-то наболтал, что у неё был недобор проходного балла, и в бесплатную квоту её вписали за взятку, то пропала её курсовая работа по живописи, и в последнюю ночь перед сдачей пришлось спешно писать новый натюрморт, то Дэн вдруг спросил, не армянин ли её отец. Последнее Мику задело особенно — какая разница, кто её родители? И то, что свое экзотическое имя Микаэла она получила в честь лучшей подруги матери, она объяснять не стала. Постаралась перевести все в шутку.
Но это был только первый звоночек — то, что Мика не оправдывалась, хотя сделать это было легко, и ничего не пыталась никому доказать, только подливало масла в огонь. Регина оказалась из тех, кто постоянно ищет себе жертву, а найдя, начинает её исподтишка третировать. Многие на их потоке были в курсе происходящего, и Мике искренне сочувствовали. Но и у Регины были приспешники-болельщики. Так что нехорошее развлечение приобретало иногда характер травли. А то, что её предал Дэн, поначалу Мику просто подкосило. Если бы не Сашка, не Алька и ещё несколько человек, она бы ушла или хотя бы взяла академический отпуск. Но это был не выход. Выход один — выстоять.
Она не могла изменить ситуацию, поэтому пыталась изменить себя. Получалось плохо.
***
— Эй, ты что, уснула? — вывел её из задумчивости голос Романа.
— Что? Ой, извини, что-то у меня голова разболелась. Пойду-ка я действительно спать. Иначе завтра буду никакая.
— Я тебя провожу. — Он встал и протянул ей руку.
Мика хотела возразить — в конце концов, до их домика рукой подать, всего метров сто. Но внезапно ей пришла в голову забавная мысль. А что, если Ромка Кайсаров чем-то сродни Регине? Нет, вряд ли он способен на такие пакости, как Региночка. Просто подсознательно соперничает с отцом — таким успешным и талантливым. И не просто так он отправился за ней к костру, и провожать собрался тоже не просто так.
Скорее всего, эта догадка была чушью, просто она зациклилась на своих проблемах с Региной. Но можно и проверить.
Неужели в ней, наконец-то проснулась женская стервозность? И хорошо это или плохо?
Во всяком случае, к своему домику Мика отправилась, не прячась в тени. Она демонстративно протащила Ромку мимо веранды, на которой продолжали пить и петь. И не сомневалась в том, что их заметили, все, кто там был.
— Черт, комары кусаются! — пожаловался младший Кайсаров. — А луна сегодня какая…Красота!
Луна была действительно эффектная, хотя уже слегка ущербная. И комары кусались даже через свитер.
По дорожке, освещаемой одиноким фонарем, они подошли к домику. Мика открыла, было, рот, чтобы сказать Ромке, что тому пора возвращаться. Но не успела — прямо на них из темноты выскочила довольно объемистая фигура в белом. Она налетела на Мику и на ощупь оказалась мягкой и теплой.
— Ой! — вскрикнула фигура слабым голоском. И добавила: — Извините!
— Ничего, — пробормотала Мика, отстраняясь.
— Что-то случилось? — спросил Ромка, разглядывая наряд незнакомки, никак не подходящий для появления в общественных местах. Проще говоря, на ней была ночная сорочка и пеньюар.
— Нет, нет… Просто я испугалась. Сама не знаю, чего. Вот и убежала. Теперь боюсь возвращаться.
— Откуда вы убежали?
В свете фонаря и луны лицо женщины казалось театральной маской — широко распахнутые глаза, кривящийся рот. Похоже, она была на грани истерики, но пока держалась.
— Из дома. Это там, — она махнула рукой куда-то назад. Мика глянула ей через плечо, но ничего, кроме зарослей крапивы, за которыми заканчивалась территория базы отдыха «Буратино», в темноте не разглядела. Их дачка была крайней.
— У вас попить не найдется? — внезапно спросила женщина. — Я бежала… долго. Во рту пересохло.
— Пойдемте, — кивнула Мика. — А ты, Ром, возвращайся, пожалуй, мы тут и сами разберемся.
Младший Кайсаров с явным сожалением пожал плечами, и, оглядываясь, ушел. Девушка, которая нравилась ему на позапрошлой неделе, была далеко. И вряд ли она будет ему так же нравиться, когда он вернется из этого богом забытого Кутьевска. Поражаясь собственному непостоянству, Роман тяжко вздохнул. Он ненавидел, когда его считали «мальчиком-мажором», и сам постоянно давал для этого поводы.
***
Пока неожиданная гостья, устроившись за колченогим столом, жадно пила успевшую выдохнуться за день минералку, Мика успела рассмотреть её. Женщине было около тридцати лет. Круглое простоватое лицо, но кожа гладкая и чистая, волосы ухоженные. Да и наряд на ней был далеко не из дешевых — тонкий шелк, расшитый по краю гладью. Заметив любопытный Микин взгляд, женщина смутилась, спрятала под стол ноги, обутые в грязные комнатные тапочки.
— Мне так стыдно, — вздохнула она. — Но ничего с собой сделать не могла. Просто какой-то животный ужас. Ах, да… меня Инной зовут. Инна Стрельцова.
— А меня — Мика. Вас, Инна, наверное, кто-то сильно напугал, — участливо предположила Мика, усаживаясь на кровать, потому что стул в домике был почему-то только один.
— Мужа я испугалась, — вздохнула женщина. — Нет, нет, он у меня вообще-то хороший. И работает много, и все в дом, и не пьет… почти.
Всё понятно — почти не пьет, а как выпьет, звереет. Инна по глазам Мики прочитала её мысли и покачала головой:
— Нет, он меня за все время и пальцем не тронул. Любит. А сегодня вдруг… Он вернулся в дом, когда уже стемнело. Во дворе нужно было что-то убрать, а так он с работы рано приехал. Просто потом вышел на минутку.
Она явно волновалась и даже косилась в темное окно, словно там могло появиться что-то опасное. Мика терпеливо слушала.
— Он вошел, и молчит… А Сёма у меня молчит редко, говорун, да все не просто, а с прибаутками. То стишками, то фразочками всякими, и меня ласково зовет — булочкой, кошечкой. А тут — молчит. Я испугалась, не случилось ли что. Спрашиваю — буркнул что-то в ответ и на второй этаж ушел. У нас дом новый, большой.
Ага, так это похоже хозяйка того самого кирпичного «сундука». Далековато же ей бежать пришлось. И почему не в монастырь или к соседям, они же гораздо ближе? Хотя монастырь мужской, так что вряд ли там обрадовались бы поздней гостье в неглиже.
— И тут мне не по себе стало. Что думаю, могло такого случиться, что Сёмочка мой на себя непохожим со двора вернулся. Я за ним, а он…
Тут Инна переменилась в лице и снова схватилась за стакан с водой. Сделав несколько судорожных глотков, едва не поперхнулась и подняла на Мику измученные глаза.
— А он там, в шкафу шарит, словно не он вовсе… Муж-то мой аккуратный, все на место вешает, а тут — вещи вытаскивает и бросает. Я говорю: чего это ты одежду на пол кидаешь? А он на меня через плечо глянул. И я вижу — лицо-то Сёмино, а глаза… глаза — чужие, бешеные. И рукой за железную вешалку, на которой рубашки висели, хватается, будто сейчас ударит.
— Как это — чужие глаза? — удивилась Мика.
— Не знаю. Но только у Сёмы взгляд простой, не злобный, даже когда он сердится, а у этого…
Тут Инна ухватилась обеими руками за щеки и стала качаться на стуле туда-сюда, словно унимая зубную боль.
— У этого не Сёмины глаза были, — повторила она. — И вешалка ещё… Я без памяти из спальни выскочила и бегом вниз по лестнице слетела. Да в чем была и побежала к Марье Ильиничне. Только потом вспомнила, что она тут не ночует, домой в Кутьевск ездит. Что же мне теперь делать?
— А Марья Ильинична, это кто? — осторожно спросила Мика.
— Она завхозом тут работала. Теперь, вроде, администратором стала. Хорошая женщина, душевная. Я бы у неё переночевала. Куда в таком-то виде?
Она подергала завязки пеньюара и окончательно сникла.
— Ну, до утра можно у нас остаться, — подумав, предложила Мика. Действительно, не выгонять же несчастную в ночь? На ненормальную она не похожа, просто очень испуганная тетка. Поспит, а к утру придет в себя.
— Правда? — обрадовалась Инна.
— Почему нет? На веранде есть топчан, перенесем его в комнату, застелем одеялами, а вместо подушки можно куртку мою положить. Ночью тепло, так что и под простынями не замерзнем.
— Господи, никогда не думала, что могу быть такой паникершей, — бормотала Инна, когда они перетаскивали лежак, упрямо не желающий пролезать в узкую дверь. Пришлось его повернуть боком. — Так испугаться… И кого — Сёмы.
Она постелила одеяло, вздохнула и обессилено рухнула на жесткое ложе. Мика переоделась в пижаму и тоже легла.
— Ничего, Инна, завтра утром все будет в порядке, я уверена, — ободрила она гостью. — И ваш Сёма ещё прощения просить будет. Если хотите, я могу с вами к дому пойти, все равно мы в монастырь собирались.
— Да, наверное, мне одной страшно будет, — послышался ещё один вздох. — Как вспомню его взгляд…
***
Время настало до срока, в июле сорок первого. Когда почтальонка принесла повестку, жена Наталья зашлась в слезах, а Афанасий только крякнул — ну что ж, воевать, так воевать, дело мужицкое. Ничего, Игнату уже семнадцать, вырос помощник. О том, что через год настанет и ему срок, думать не хотелось. Да и надежда, хоть и слабая, что они за год сумеют с немцем управиться, все же была.
В тот же вечер рассказал Афанасий сыну про дедову захоронку. Смотрел строго — не загорятся ли глаза жадным огнем, не обрадуется ли. Это было важно. Нет, обошлось — Игнат только нахмурился и в затылке почесал.
Посидели ещё, помолчали. Отец курил самокрутку, а Игнат пока не смел.
— Ты место точно найдешь? — напоследок спросил отец.
— Найду, батя, не волнуйся. Могу хоть сейчас сбегать.
— Сейчас не надо. А вот… — замялся Афанасий, — вот ежели и тебе на фронт придется, то сходи в монастырь, там живет один… его там вроде как не в себе считают, да только я с ним говорил. Монах это из бывших, Демидом зовут. Он блаженным только кажется, а сам себе на уме. Про все, что происходит, в тетрадке пишет. В общем, ежели твой срок подойдет, сходи к нему, покайся за деда, скажи про золото… Понял?
— Понял, — вздохнул Игнат, с трудом представляя, как это — каяться за кого-то. Но не перечить же отцу. — Схожу.
***
Когда в домик вернулась Алька, никто не слышал, обе уже спали. Утром Мике пришлось вкратце объяснить подруге, откуда у них появилась Инна. Потом они все втроем задумались, во что бы переодеть ночную гостью, чтобы она смогла дойти до собственного дома, не шокируя публику. Остановились на Алькином балахонистом сарафане — из всей имеющейся в наличие одежды только он относительно подходил по размеру. Относительность прикрыли палантином из тонкого льна. В таком наряде Инна выглядела вполне сносно.
Помня вчерашнее обещание проводить гостью до дома, Мика попросила её подождать, пока они с Алькой сходят на завтрак.
В столовую явились далеко не все — Павел отсыпался после ночных прогулок с Алькой, а Сашка и Антон — после злоупотребления «Слезой Буратино». Так что Мике удалось стащить со стола предназначавшиеся им порции омлета, чтобы отнести Инне. Почему решили не завтракать Регина и Дэн, можно было только догадываться.
Кайсаров был хмур. Ни на кого не глядя, объявил, что уцелевшие после вчерашней акции могут отправляться, куда хотят, но лично он все же предпочитает культпоход в монастырь. Намек был понят правильно, и все, конечно же, все выразили готовность присоединиться.
Омлет гостья приняла с благодарностью, но смогла съесть только крошечный кусочек. Видно было, что она сильно нервничает, несмотря на то, что при свете утреннего солнца, страх должен был пройти. Не проходил.
— Я предупредила Майку, чтобы они шли без нас, мы догоним в монастыре, — вбежала запыхавшаяся Алька. — Этюдники брать будем?
— Лично я — нет, — ответила Мика, натягивая шорты и майку. День обещал быть жарким. — Таскаться с ним…
— Наверное, ты права, вдруг на колокольню полезем. Ну, что, готова?
Они отправились тем же маршрутом — к забору, а потом через низину.
— У нас в Кутьевске квартира была, — по пути рассказывала Инна, — но Сёма хотел свой дом, а тут у него бабка в Георгиевке умерла, избу оставила. Халупа, конечно, древняя, но участок большой. Опять же — монастырь рядом, святое место. А нам пока детишек бог не дал. Вот мы и решили построиться тут — вдруг поможет…
Она внезапно замолчала и остановилась. В глазах опять появился страх. Они уже подошли к дому достаточно близко, так что Мика сразу поняла, что так напугало Инну — даже при ярком солнечном освещении стало видно, что внутри горит свет. И на первом этаже, и на втором — везде.
— Что же это такое? — прошептала Инна, бледнея на глазах. — Сёма, он же всегда следил, лампы выключал…
— Напился, скорее всего, — попыталась успокоить её Алька. — Вот и уснул при свете.
— Дай-то бог. Ну, я ему, паразиту, покажу!
С этими словами она свернула за угол дома — очевидно, там был вход. Мике в босоножку попал камешек, и она остановилась, чтобы его вытряхнуть. Алька нетерпеливо топталась рядом, подгоняя.
И тут, разрывая безмятежную, ещё сонную тишину, раздался дикий крик.
Спотыкаясь, Мика бросилась вперед, но длинноногая Алька её опередила. То, что они увидели, повергло их в шок. За огромным кирпичным особняком пряталась небольшая покосившаяся избенка. Очевидно, при строительстве её использовали как времянку, и сейчас она доживала последние дни — скоро на её месте будет разбит цветник или выкопан бассейн. Перед залатанным фанерой дощатым крылечком и стояла, замерев, Инна. В двух метрах от неё на земле лежала мертвая собака. Огромная черная с рыжевато-серыми подпалинами овчарка. Застывшая в оскале пасть, пыльная шерсть, а голова… Мика отвернулась. Смотреть на кровавое месиво по которому ползали мухи было выше её сил.
— Дик, — севшим голосом прошептала Инна. — Дик. Как же… Кто мог?
— Это ваша собака? — с трудом выдавила Алька.
— Наша. Я вчера, когда выбежала из дома, звала Дика, а его нет. Подумала — убежал куда-нибудь. А он… уже тогда, наверное, тут лежал. Просто темно было. Кто же его? Сёма? Но он же его так любил, щенком брал…
Не в силах находиться рядом с убитым псом, они отошли назад и остановились перед другим крыльцом — новым, из железобетонных панелей. Показалось Мике или нет, что щеголеватая стальная дверь чуть-чуть приоткрыта? Щелочка была мизерная, но она была.
— А если не Сёма? — дрожащим голосом продолжала Инна. — Если это какие-то отморозки? Мало ли тут разных…
— Может, милицию вызвать? — предложила Мика.
— Да что милиция? Собаку убили — большое для них дело, не человека же. И потом — пока они из Кутьевска доберутся… Вот только в дом как же войти? Вдруг они все ещё там? Ой, и дверь не заперта…
Она замолчала и теперь смотрела только на дверь.
Мика на минуту задумалась, потом достала из кармана мобильник и набрала номер Сашки. Тот отозвался, но на вопрос, где он сейчас находится, ответил весьма туманно. Похоже, он ещё и не вставал с постели.
— Слушай, тут что-то нехорошее творится, — прервала поток его стенаний Мика. — В общем, давай, бери ноги в руки и скорее дуй к нам. А о своей мигрени ты мне потом расскажешь.
Сашка по её тону понял, что произошло нечто серьезное, и только уточнил, куда именно нужно бежать.
— В сторону монастыря посмотришь, там кирпичный дом, он один такой, не ошибешься. Мы рядом с ним. И… — Мика замялась, — в общем, если кто-то из наших спросит, ничего не говори.
— Во что вы там влипли? — только и спросил Сашка.
— Надеюсь, что ни во что, просто не нравится мне все это.
— Всё, уже бегу! Ждите! — прокричал приятель и отключился.
— Минут через десять будет. Давайте в сторону отойдем, вдруг из дома кто-то выскочит, и прямо на нас.
Алька поспешно потащила Инну в тень большого вяза, росшего метрах в тридцати от дома. Оттуда и собаку почти не видно, и крыльцо просматривается.
Сашка примчался даже не через десять, а через семь минут, что было настоящим рекордом. В руках он сжимал неизвестно где добытый обрубок ржавой водопроводной трубы.
— Ну, что у вас тут? — с трудом переводя дыхание, спросил он.
Мика указала ему глазами на лежащего в траве Дика. Сашка подошел, глянул и почесал в затылке:
— Кто это его?
— Не знаю, — ответила Инна.
— Саш, нам надо войти в дом, а там может быть кто угодно. И дверь не заперта.
Сашка прикинул что-то и деловито скомандовал:
— Держитесь сзади, вперед меня никуда не суйтесь! Пошли.
Незапертая дверь открылась плавно и беззвучно, она была тяжелой, со сложным замком. За ней оказался тамбур и небольшой холл, в котором горело два матовых светильника.
— Вчера тоже так было? — спросила Мика, рассматривая валяющиеся повсюду вещи. Тут были какие-то ботинки, шляпы, щетки для волос и почему-то большой эмалированный дуршлаг. Инна в ответ отрицательно покачала головой.
Сашка открыл ближайшую к входу дверь, заглянул, пожал плечами и распахнул створку пошире. Стала видна кухня — большая и, видимо, уютная, но сейчас скатерть на столе была наполовину сдернута, шкафы стояли открытыми настежь, а все их содержимое было перевернуто и частично сброшено на пол. Инна охнула и зажала себе рот ладонью.
— Тут что-то искали, — свистящим шепотом прокомментировала увиденное Алька.
— Пошли дальше!
Дальше была гостиная, где разгром тоже впечатлял — даже шторы с окон кто-то сорвал и они валялись скомканными в углу.
Спустя несколько минут они проверили весь первый этаж — ни в кладовке, ни в ванной, ни во встроенном гараже — ни души. Новенькая синяя «Нива» была изуродована — стекла разбиты, а на капоте виднелись следы ударов, которые пробили металл почти насквозь. И следы были странные — как будто чем-то острым колотили по несколько раз в одно место.
Сашка заглянул в смотровую яму, сплюнул и констатировал:
— Пусто. Возвращаемся.
Затем настала очередь второго этажа. Но и там — в двух пока пустых и даже не оклеенных обоями комнатах и в спальне не было никого.
Больше всего Инну испугало даже не то, что повсюду летал пух из вспоротых подушек, а разбитое зеркало туалетного столика. Она как увидела его, так и села на разворошенную двуспальную кровать. Закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
Алька кинулась её успокаивать, остальные стояли молча. Вид чужого разоренного жилища угнетал. Что могло произойти тут ночью?
Машинально Мика подняла валявшуюся на кровати фотографию в металлической рамке. С неё весело улыбалась Инна, которую обнимал за плечи крупный рыжеватый мужчина в голубой, расстегнутой на груди рубашке. Взгляд у него действительно был мягкий и добрый. Что там Инна вчера говорила про страшные глаза? Представить себе, что эти серо-голубые глаза могут так напугать, было невозможно.
— Девчонки, вы того… держите себя в руках, — наконец, пробормотал Сашка. — Надо ещё там посмотреть. — Он махнул рукой куда-то в сторону, но они поняли — надо было ещё заглянуть в старую избу. Если уж проверять, то везде.
Вниз спускались гуськом — по щеголеватой деревянной лестнице.
В холле Инна выдвинула ящик комода.
— Сёмины ключи на месте. А сам-то где?
Ответом было молчание. Ну откуда они могли знать, что нашло на этого Сёму, и почему он устроил в доме такой бедлам. Если, конечно, это он сам устроил.
Так же молча они пересекли двор и, стараясь не глядеть на мертвого Дика, поднялись на жалобно скрипящее крыльцо избы. Сашка дернул на себя перекошенную дверь. За ней в сенцах громоздились какие-то баки, банки с краской, ведра и бидоны. Пришлось проходить чуть ли не боком. Единственная комната с закопченной печью, голая железная кровать, в красном углу — иконы,
