Дар Воды. Остров. Ксения Шелкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. Скрипка и ветер
• ГЛАВА 2. Тюрьма и вода
• ГЛАВА 3. Госпожа Красина
• ГЛАВА 4. Виталь
• ГЛАВА 5. Господин в клетчатом костюме
• ГЛАВА 6. Море
• ГЛАВА 7. Остров
• ГЛАВА 8. Лицей принца Ольденбургского
• ГЛАВА 9. Марта
• ГЛАВА 10. Вечер, ночь и утро
• ГЛАВА 11. Исходная Стихия
• ГЛАВА 12. Золотой песок
• ГЛАВА 13. Принадлежащая Воздуху
• ГЛАВА 14. Таинственный директор
• ГЛАВА 15. И это всё, что вы можете?
• ГЛАВА 16. Первое погружение
• ГЛАВА 17. Господин Озеров
• ГЛАВА 18. В Кронштадте
• ГЛАВА 19. В Кронштадте (продолжение)
• ГЛАВА 20. Теперь он знает, к чему это приведёт!
• ГЛАВА 21. Пропажа
• ГЛАВА 22. Буря
• ГЛАВА 23. Водяная Дева
• ГЛАВА 24. Айрин
• ГЛАВА 25. Больше здесь никто не нужен
• ГЛАВА 26. Слишком холодно
• ГЛАВА 27. Капризная Стихия
• ГЛАВА 28. Правильный вопрос
• ГЛАВА 29. Куда вы её дели?
• ГЛАВА 30. Великая княгиня
• ГЛАВА 31. Монолог в библиотеке
• ГЛАВА 32. Ловушка
• ГЛАВА 33. Поединок
• ГЛАВА 34. Учитель фехтования
• ГЛАВА 35. Его высочество
• ГЛАВА 36. Его высочество (продолжение)
• ГЛАВА 37. Те самые звуки
• ГЛАВА 38. Исходный Воздуха
• ГЛАВА 39. Невидимка
• ГЛАВА 40. Владетель Даров
• ГЛАВА 41. Браслет
• ГЛАВА 42. Пикник
• ГЛАВА 43. Пикник (продолжение)
• ГЛАВА 44. Она будет моей
• ГЛАВА 45. Экзамен
• ГЛАВА 46. Золотая лилия
• ГЛАВА 47. Золотая лилия (продолжение)
• ГЛАВА 48. Зачем вы это сделали?
• ГЛАВА 49. Исходный Земли

АННОТАЦИЯ

У меня было две мечты: обвенчаться с любимым и стать актрисой. Но милый бросил меня в незнакомом городе, в компании незнакомца, который уже долго наблюдал на нами обоими. Теперь, вместо беззаботной жизни в Петербурге меня ждёт пустынный остров, мрачная крепость и таинственный магический Лицей.

   Отныне я могу надеяться лишь на свой дар, силу воли и наблюдательность – здесь за меня некому заступиться.

ПРОЛОГ

Берег Финского залива был пустынным и мрачным. Приближалось раннее сентябрьское утро, рассвет едва-едва начинал сереть, неохотно занимая место чернильной ночи.

   Море слегка волновалось, расходилось, пробовало силы перед скорым штормом — к полудню ветер должен был разыграться не на шутку. Морские чайки, пронзительно крича, носились над водой, высматривали добычу, стрелами вонзались в волны...

   Вдруг одна из них с испуганным криком взмыла вверх, а её товарки шарахнулись в разные стороны. В холодной воде мелькнуло чьё-то большое гибкое светлокожее тело. Только показалось — и снова ушло на глубину. На некоторое время чайки успокоились.

   На берегу, среди тумана показался силуэт женщины, закутанной в вязаную шаль. Позади неё на почтительном расстоянии двигались ещё несколько плохо различимых фигур. Когда женщина направилась к воде, сопровождающие потянулись было следом, но она властным жестом приказала им оставить её одну.

   Дама приблизилась к кромке прибоя. Она была высока и стройна, одета в богатое платье и элегантное пальто, поверх которого её защищала от непогоды тёплая шаль. Сосредоточенно щурясь, она вглядывалась в свинцово-серые волны...

   Чайки снова взмыли над водой, прямо к низким облакам — обнаруженное ими ранее неизвестное морское животное вынырнуло на поверхность волн... Со слабым радостным вскриком женщина бросилась вперёд, и, ничуть не колеблясь, по колено зашла в ледяную воду. Ей навстречу из морской глубины появился молодой человек, на вид почти обычный — разве что у него была слишком светлая, даже белоснежная кожа, светлые же, пшеничного цвета волосы и удивительные прозрачно-зелёные глаза, напоминавшие морскую воду летом. Он был обнажён, если не считать коротких, чуть ниже колен, кальсон из белой ткани, которые были на вид весьма эластичными и не стесняли движений.

   Молодой человек, вынырнув из глубины холодных волн, ничуть не задыхался, не дрожал, и, по-видимому, не чувствовал никаких неудобств. Он стремительно шагнул навстречу даме и осторожно, мокрыми руками, дотронулся до её лица... Они вместе покинули воду. Начинавший расходиться ветер принялся трепать тёмные кудри женщины, которые выбивались из-под шали. С молодого человека стекали потоки воды, но ни он, ни его спутница не обращали на это внимания. Темноволосая дама с царственной осанкой и уверенным, энергичным выражением лица выглядела немного старше человека, что появился из волн. Оба молчали; дама всматривалась в его лицо с невыразимой нежностью.

   Казалось, они готовы были стоять так несколько часов, но к даме, смущённо покашливая, обратился один из тех людей, что сопроводили её на берег — он было одет в военный мундир.

   — Ваше высочество... — вполголоса произнёс он. — Не стоит находиться тут так долго. Вас могут увидеть.

   Дама досадливо поморщилась: взволнованная встречей, она почти не расслышала сквозь грохот прибоя, что сказал офицер, но прекрасно поняла смысл его слов.

   — В самом деле, Михен, дорогая, для вас пребывание здесь вовсе не безопасно! — согласился молодой человек, появившийся из моря.

   Не стесняясь офицера, Михен сжала его белоснежную руку своими холёными пальцами, украшенными перстнями.

   — Я тебя не отпущу, — отчётливо проговорила она. — Только не сегодня! Ведь я не знаю, когда ты появишься в следующий раз!

   В её речи слышался заметный акцент, который она пыталась смягчить, произнося слова излишне старательно.

   — Я могу остаться с вами на целый день, — ласково произнёс собеседник. — Но не дольше... Нет-нет, к сожалению нельзя, как бы мне этого не хотелось!

   — Молчи! — Дама со страстью и мукой вгляделась в его юное, но вполне мужественное лицо, на котором долгое пребывание в воде не оставило ни малейшего следа. — Когда-нибудь ты оставишь меня навсегда, уплывёшь и больше не вернёшься! Но не сейчас, Марий! Этот день — мой.

   Марий улыбнулся, заметив выражение ярости на лице офицера, что маячил за плечом Михен. Казалось, это доставило ему удовольствие.

   — Конечно же, дорогая. Я счастлив быть сегодня с тобой.

   — Ваше высочество... — пытался протестовать офицер, но Михен царственно вскинула голову и прошествовала мимо него, не выпуская руки своего Мария. — Ваше высочество, великий князь... Ему ведь могут донести об этой встрече, и если мы сейчас же не вернёмся...

   Михен остановилась, её выгнутые идеальной дугой брови резко взлетели.

   — Я спрашивала у вас совета по поводу моей семейной жизни, поручик?

   — Н-нет, но...

   — Вот и не суйтесь не в своё дело!

   Офицер тут же замолчал и лишь поклонился в ответ. Михен шла вперёд рука об руку с Марием, в сопровождении своей немногочисленной свиты. Когда они удалились от песчаного берега, то очутились в сосновом бору, где на опушке их ожидали два экипажа, запряжённые парами лошадей. Проворный слуга соскочил с облучка и отворил перед нею и Марием богато разукрашенную дверцу.

   — В мой охотничий домик близ Линдуловской рощи! — приказала Михен.

   Спутник пропустил её в экипаж, смерил сопровождающих откровенно насмешливым взглядом и последовал за своей дамой. Оставшиеся молчали в замешательстве, пока поручик не приказал им занимать места во второй карете.

   Тем временем, Михен, наконец-то оставшись со своим возлюбленным наедине, придвинулась к нему вплотную и принялась гладить его мокрые светлые кудри и бледное лицо.

   — Я ненавижу твоё море! — задыхаясь, говорила она. — Когда-нибудь ты утонешь, опустишься на дно и останешься там — и никто никогда не принесёт мне весточку о тебе! Так будет, Марий, я знаю!

   — Зачем же думать о плохом, моя дорогая? — отвечал собеседник. — Не нужно омрачать этот прекрасный день, он принадлежит лишь нам двоим!

   — О да! Да, ты прав... — закрыв глаза, шептала дама, в то время как человек, появившийся из моря, ловко высвобождал её из плена тёплых одежд. — Сегодняшний день и ты... Это лучшее, что когда-либо происходило со мной...

ГЛАВА 1. Скрипка и ветер

Тик-так, тик-так... Настенные часы-ходики отсчитывали каждую секунду деловито и громко — а в мёртвой тишине этот звук казался мне оглушительным. Тик-так... Четверть часа назад пробило одиннадцать вечера.

   Я кружила по крошечной комнатушке туда-сюда, словно запертый в клетке зверь. Меня и в самом деле заперли здесь: кто-то донёс начальнице нашего пансиона, госпоже Красиной, о готовившемся побеге. Нашлась же какая-то гадина! Впрочем, почему «какая-то»: я была почти уверена, что знаю предательниц — моих заклятых подруг из выпускного класса.

   Да чтоб их! Накануне я уговорилась с горничной нашего дортуара, чтобы та за немалую плату помогла мне с бегством. Она должна была собрать мои вещи, в то время как я, сказавшись больной, попросила бы дортуарную даму отправить меня вниз, в пансионный лазарет. Уйти оттуда было бы совсем просто — на ночь с захворавшими пансионерками оставалась лишь одна пожилая нянюшка.

   Стоило мне начать симулировать слабость и нарочито покашливать, как дортуарная дама, пожилая чопорная француженка мадемуазель Корде, подошла ко мне и пощупала мой лоб.

   — Оh, mon Dieu, вы кажется нездоровы, мадемуазель Варанц! Идёмте же скорее...

   По её знаку ко мне подступила ещё одна дама. Вдвоём они взяли меня под руки — что-то очень уж заботливо — и повели. Идти пришлось недолго. Не дойдя до лестницы, мы очутились перед дверью крошечной комнатушки, недалеко от рабочего кабинета начальницы. Меня, оцепеневшую от неожиданности, втолкнули внутрь...

   — Что вы делаете? — возмущённо воскликнула я. — Мне дурно, у меня лихорадка, мадемуазель Корде...

   — Я выполняй приказ начальницы, — невозмутимо пояснила та на своём ломаном русском. — Мы стали известны о том, что вы готов покинуть нас нынешней ночью!

   Проклятье! Донести на меня мог только тот, кто обо всём знал! Значит, это Лика Ознобишина, либо Нелли Красовская! Мне уже было известно, что Лика читала мою переписку. Она ненавидела меня настолько, что не побрезговала выкрасть письма и поделиться их содержанием со своей лучшей подругой Нелли.

***

Я перестала метаться по своей каморке и в изнеможении присела на узкий, жёсткий топчан. Обстановка комнатушки была крайне убогой: грубый деревянный стол, стул, топчан с тощим тюфяком, табурет, на котором стояла деревянная лохань для умывания... Вот и всё, не считая полочки с иконами, изображающими Иверскую Божью матерь и покровительницу нашего заведения святую Татиану. Я безучастно скользнула по ним взглядом: религия отнюдь не была важной частью моей жизни, а уж в нынешнем состоянии духа молиться и подавно не хотелось. Скорее — кого-нибудь придушить!

   Чёрт! Меня будут ждать сегодня ночью в наёмном экипаже на соседней улице... Это был мой единственный шанс...

   Я стиснула кулаки и уткнулась в них лбом. Так, нужно успокоиться! Возможно, ещё не всё потеряно: любимый не бросит меня здесь, в этом захолустном городишке, и не уедет один! Мы ведь так мечтали отправиться в Петербург, освободиться, наконец, от деспотической власти моих родственников и жить так, как нам хочется! И вот теперь эта сияющая мечта грозила обратиться в прах из-за подлых предательниц!

   От бессильной досады и злости к горлу подступили рыдания... Ещё немного, и я сорвусь в истерику, начну крушить эту отвратительную каморку, так похожую на тюремную камеру! Боже мой, да я даже не знала, что в нашем чистеньком, благопристойном пансионе существуют подобные комнаты! И зачем госпожа Красина велела оборудовать такое помещение рядом со своим кабинетом?!

   Я безнадёжно подошла к маленькому окну — слава Богу, хоть не зарешеченному! Второй этаж, никаких деревьев рядом нет, отсюда не убежать... Я принялась вглядываться во тьму — увы, окно моей «тюрьмы» выходило на бульвар, а не на улицу, где меня ждал экипаж. Не видно было ни повозок, ни всадников, ни человеческих силуэтов. Прямо перед глазами раскачивался единственный в поле зрения газовый фонарь, слабо освещавший тёмный бульвар, обсаженный тополями, опавшие листья на тротуаре, неуклюжую деревянную скамейку, лужи, в которые врезались капли мелкого, холодного сентябрьского дождя...

   «Значит, я не уеду отсюда нынешней ночью. А через год моё обучение будет окончено. Отец заберёт меня отсюда и отвезёт в какую-нибудь ещё более отвратительную глушь!»

***

Мой отец уже грозился, к примеру, отправить меня на один из отдалённых хуторов под Архангельском, доставшийся ему за гроши от какого-то должника — если только я не выброшу из головы всякие мысли о моём возлюбленном и будущей жизни с ним в Петербурге! А мать будет только рада, если папаша круто расправится со мной. Ведь с тех пор, как я повзрослела, я доставляла им одни неудобства и неприятности. Как же — дочь известного финансиста, внучка основателя банкирского дома «Варанц и сыновья», владельца крупной кожевенной и обувной промышленности, выросла! И смеет вести себя не так, как угодно респектабельному семейству! Как назло, других детей, кроме меня, у родителей не было. А я с завидным упорством опрокидывала их надежды.

   Повзрослев, я сделалась «паршивой овцой» в этом стаде лощёных, благовоспитанных представителей банкирского семейства. Все они, как один, одевались и выглядели прилично, тратили большие деньги на благоустройство нашего родного города Вильны и местных достопримечательностей, внимательно читали газеты, следили за светскими хрониками и новостями, а ещё — страстно мечтали о сближении с видными аристократическими фамилиями. Отец надеялся, что его деньги вкупе с моей внешностью позволят ему пристроить дочурку замуж за представителя какого-нибудь не только богатого, но и знатного рода.

   Однако, лишь только в день моего семнадцатилетния об этом зашла речь, я заявила, что уже влюблена! И каково же было негодование папеньки, когда он узнал имя моего избранника!

   — Надеюсь, — зловеще вопросил Лев Даниилович Варанц, сиречь мой отец, — ты просто так неудачно пошутила, Зинаида?

   Нет, я и не думала шутить и стояла перед ним молча, высоко подняв голову. Год назад, после посещения концерта в Дворянском собрании в Петербурге, моя мама вдруг вновь увлеклась скрипкой, играть на которой обучалась в детстве. Выйдя замуж за моего отца, маменька совершенно забросила музыкальные занятия, а вот теперь, по приезду из Петербурга возжелала вернуться к музыке и потребовала себе учителя-скрипача. С этого всё и началось...

   Мой Виталь... Он был сыном преподавателя мужской гимназии и, по представлениям нашей семьи, беден, как церковная крыса. Когда он впервые появился в нашем роскошном трехэтажном особняке в центре Вильны, сердце у меня, казалось, перестало биться — и воскресло только тогда, когда он улыбнулся мне и нарушил молчание: «Вы, верно, госпожа Варанц? Моя будущая ученица?»

   О, если бы это было так! Я никогда не интересовалась игрой на скрипке, но в тот миг остро пожалела об этом. Виталий Алексеевич Станкевич в своём скромном, но опрятном чёрном сюртуке, в белоснежной сорочке, с футляром от скрипки, перекинутым через плечо, показался мне невозможно красивым и взрослым — хотя ему исполнилось всего лишь девятнадцать лет.

   Он был высоким и худощавым, каким-то воздушным, с длинными изящными пальцами. Худое и узкое, слегка удлинённое лицо, большие светло-карие глаза, тонкий нос с горбинкой, немного заострённый подбородок... «Похож на иконописные лики», — подумала я. А когда Виталь снял шляпу, оказалось, что его волосы — тёмно-рыжие, почти красные — вобрали в себя всю силу тёплого осеннего солнца. Или это он просто стоял против открытой двери, и закатные лучи так освещали его кудри? А ещё его волосы оказались вьющимися, необыкновенно лёгкими и непокорными. От малейшего дуновения сквозняка или касания ладони причёска Виталя превращалась в беспорядок.

   Но это я, разумеется, узнала позже. А тогда лишь стояла в дверях, ведущих в гостиную, и от растерянности и смущения не догадалась посторониться и позволить нашему гостю пройти внутрь. И только услышав шаги мамы, я вспыхнула и попятилась; Виталь же невозмутимо поклонился нам обеим. Они с маменькой направились в малую гостиную, где находился рояль, и приготовились начать занятие.

   Виталь вынул скрипку из футляра — а я, по-прежнему стоя в дверях, провожала глазами каждое его движение. В конце концов мама раздражённо велела мне либо войти и сесть, либо идти по своим делам, но только не маячить, будто привидение, в дверном проёме. Я воспользовалась предложением войти и даже нашла в себе силы приветливо объяснить господину Станкевичу, что очень люблю музыку и хотела бы послушать его игру...

   Весь следующий год прошёл для меня под ощущением неимоверного счастья и горечи одновременно. Виталь потом признавался, что тоже влюбился в меня с первого взгляда! Однако он всегда помнил о разнице в нашем общественном положении: куда ему ухаживать за девушкой из такой богатой семьи!

   Я решила действовать хитро. С помощью лести и притворного восхищения убедила маму, что она сделала огромные успехи в игре на скрипке (на самом деле, ничего подобного!), и теперь мне тоже захотелось поучиться этому искусству. Так что не согласится ли мамочка давать мне уроки? Мама, конечно же, согласилась. Вот только по складу характера она не могла стать хорошей наставницей в какой бы то ни было области — мешали её нетерпение и врождённая неприязнь к серьёзной работе. После пары уроков она дала мне понять, что всё это ей страшно наскучило. Тогда же маменька велела Виталию Алексеевичу заниматься и со мной тоже — а ничего другого мы и не желали.

   Сколько блаженных часов мы провели с ним, когда оставались вдвоём в малой гостиной, в обществе рояля и скрипки! И наш первый робкий поцелуй случился там же — когда я, измученная полуторачасовым терзанием скрипичных струн, готова была уже швырнуть несчастный инструмент в угол... Увы, я не могла прекратить занятия, ибо другого способа видеться с Виталем в тот момент не имелось.

   Он заметил мой усталый, надутый вид и сжалившись, предложил сам проиграть тот фрагмент музыкальной пьесы, что никак не желал у меня получаться. Но когда Виталь попытался взять смычок из моих рук и положить на рояль, наши ладони впервые соприкоснулись... Он притянул меня к себе. Поцелуй вышел недолгим, но горячим и нежным — так что ноги у меня подкосились, и я опустилась на стул. Виталь же подхватил скрипку и начал играть: бурно, страстно, с увлечением. С помощью этих прекрасных звуков он тогда объяснился мне в любви...

   Замирая от неожиданности и счастья, я наблюдала за ним. На его лице разгорелся румянец, золотисто-карие глаза закрылись, непокорные рыжие кудри растрепались, как случалось всякий раз, когда Виталь делал резкие движения. Скрипка в его руках пела, рыдала, шептала... Окна в гостиной были открыты, и вдруг я заметила, как преобразилось до этого тихое осеннее утро. Сначала поднялся ветер, по небу побежала быстрые низкие облака. Я услышала завывание урагана; и тут окно захлопнулось с такой силой, что полетели осколки стёкол — а ветер уже раскачивал деревья, рискуя вырвать их из почвы, взвихривал тучи пыли, песка и опавших листьев...

   Виталь вдруг сильно вздрогнул и прекратил играть. Он наблюдал за начинавшейся бурей со смесью ужаса и любопытства — а мне так хотелось, чтобы он продолжал!

   — Что с вами, вы испугались, Виталий Алексеевич? — спросила я. — Это же всего лишь ветер. Я потом велю горничной убрать осколки...

   — Ветер, да... Ветер... — пробормотал он, не слушая. — А впрочем, бьюсь об заклад, сейчас всё прекратиться.

   — Отчего вы так думаете? — удивилась я.

   Но Виталь оказался прав. Буквально через пару минут, стоило ему прекратить играть и опустить скрипку, набиравшая силу буря словно растаяла.

   — Надо же... Как странно, — рассмеялась я, глядя, как он аккуратно укладывал скрипку в футляр. — Природа точно подпевала вашей музыке, Виталий Алексеевич! Это ведь была ваша собственная пьеса?

   — Да! — воскликнул он. — Она родилась сразу после того, как мы с вами...

   По-видимому, щёки мои залил румянец, так как собеседник прибавил робким, виноватым тоном:

   — Я должен попросить прощения, Зинаида Львовна: я вёл себя недопустимо и... Вероятно, мне придётся больше никогда не переступать порог этого дома.

   — Нет...

   Я испуганно вскочила. О чём это он? Неужели думает, что я пожалуюсь родителям или укажу ему на дверь?! При том, что я ночей не сплю, вспоминая его ласковые глаза, пушистые рыжие кудри, длинные пальцы! Его музыку, его голос!

   — Зинаида!

   Он подошёл ко мне вплотную. И теперь уже я сама, замирая от страха — вдруг кто-нибудь войдёт? — положила дрожащие руки ему на плечи. Я знала, какой скандал устроят родители, если только узнают что-нибудь о нашей любви. Но я не могла больше противиться своему чувству.

***

Я вздрогнула, услышав лёгкие, тихие шаги за дверью. Неужели я так погрузилась в воспоминания, что забыла, где нахожусь? И вообще — время уже истекало, Виталь ждал меня, чтобы бежать отсюда и быть, наконец, вместе! А я сижу тут и ничего не могу сделать!

   Всё это молнией промелькнуло в голове; я вскочила с убогого топчана. Шаги за дверью стихли и раздался осторожный шёпот:

   — Зинаида Львовна! Не спите?

   Горничная! Слава Богу!

   — Стеша, голубушка! — зашептала я в ответ. — Стешенька, помоги мне! Беги по чёрному ходу, потом через переулок: там меня будет ждать коляска... Приехал мой жених, его зовут Виталий Алексеевич, так ты предупреди его...

   — Барышня, погодите, я вам про другое сказать хотела: как вас заперли, так дамы-то наши к себе ушли. А я ключ подходящий на связке мадемуазель Корде нашла. Они уж раньше делали так: кто из девиц сильно провинится, так сюда запирали! А я ключик давно приметила, так-то!

   — Можешь меня освободить сейчас? — тихо спросила я. — В коридоре никого нет?

   Горничная замялась.

   — Нету навроде никого... Да только, Зинаида Львовна, сами понимаете — мне, небось, голову снимут, коли дознаются, кто отворил! Я, это... как изволите видеть, рискую очень!

   Я прекрасно поняла, что от меня требуется.

   — Стеша, клянусь, я отблагодарю тебя! Ну хочешь, к тем деньгам, что ты уже получила, добавлю серебряную брошь с малахитом? И шаль мою голубую шёлковую подарю: ты всё на неё заглядывалась!

   — М-м-м... Ну-у...

   — И часики мои возьми, Стеша, душечка! Только помоги, освободи меня, Бога ради! — прибавила я с отчаянием.

   Горничная наконец-то согласилась, велела мне сидеть тихо и ждать. Она пойдёт теперь в дортуар, скажет другой горничной в присутствии девиц, что мне стало дурно и что меня отвели в лазарет. Сама же тем временем возьмёт мои вещи, якобы для того, чтобы отнести в лазарет и помочь мне переодеться, и постарается незаметно снять ключ со связки мадемуазель Корде. А когда в дортуаре погасят лампы и свечи, Стеша прокрадётся сюда, отопрёт дверь моей каморки и по чёрной лестнице проводит меня в переулок, где дожидается мой возлюбленный...

   Сердце у меня сжалось от мысли, что Виталь теперь, верно, места себе не находит от тревоги.

   — Стеша, миленькая! Не могла бы ты прямо сейчас сбегать в переулок и предупредить Виталия Алексеевича, что я задерживаюсь, но непременно приду...

   Я пошарила взглядом вокруг, но ни клочка бумаги, ни карандаша, ни тем более чернил и перьев в моём обиталище, конечно же, не было.

   — А на что же мне мерзнуть да под дождём мокнуть? Небось, дождётся женишок ваш, не уедет один, коли у вас всё по-серьёзному! — возразила хитрая девица.

   — Ну я прошу тебя! Послушай, мой жених небогат, но непременно тебя отблагодарит! И вот ещё, Стеша. — Я подумала и сняла старинные серебряные серёжки с бирюзой, подаренные дедом: он говорил, что камень в них цветом точь-в-точь, как мои глаза. Я просунула их под дверь. — Возьми: тебе будут к лицу.

   — Ай, вот спасибо, барышня! — довольно проговорила горничная.

   Как только её лёгкие шаги стихли на лестнице, я опустилась обратно на топчан, скрестила руки на груди и прикрыла глаза. Надо успокоиться, отвлечься на что-нибудь. Ведь сейчас успех моего дела зависел от Стеши — а я готова была отдать жадной и корыстной девице всё до последней рубашки, лишь бы та не обманула. Большего я всё равно не могла сделать в данный момент.

   Но спокойно сидеть на получалось. Я принялась мерить шагами комнатушку — получалось, что размеры её составляли семь моих шагов в длину и пять поперёк...

ГЛАВА 2. Тюрьма и вода

Я кинулась к окну: мне вдруг показалось, что на бульваре появился кто-то со свечкой или фонариком в руке, и этот кто-то подаёт мне знаки! Я отбросила пыльную кисейную занавеску и прижалась лицом к стеклу... Увы. Человек средних лет, что стоял недалеко от фонаря, под тополем, был мне незнаком. Одетый в строгий клетчатый костюм и шляпу-котелок, он преспокойно курил себе не то сигару, не то трубку. По-видимому, вышел прогуляться перед сном: дождь как раз прекратился, низкие тучи неслись по тёмному вечернему небу.

   Проскользнула мысль: а что, если открыть окно и попросить мужчину в клетчатом помочь мне выбраться отсюда? Но я тут же отбросила эту нелепую идею: что за чепуха лезет в голову? Разве можно девушке связываться с совершенно незнакомым человеком?

   Незнакомец ещё немного пофланировал по бульвару, покуривая свою трубку, и направился прочь, изящно опираясь на трость. Я машинально проводила его глазами: наблюдая за ним, я отвлекалась от жгучей тревоги. Теперь же, когда бульвар опустел, паника навалилась с новой силой.

   Я вновь заметалась по каморке, потом убрала с табурета деревянную лохань и присела к столу. На грубой столешнице стоял стакан, глиняная тарелка и ложка, больше не было ничего. «Точно, как в тюрьме» — подумалось мне. Хотя в свои семнадцать лет о тюрьмах и камерах я почти ничего не знала.

   Захотелось пить, и я зачерпнула из лохани немного воды, приостановилась, всматриваясь в неё, затем отхлебнула. К моему удивлению она оказалось свежей и прохладной, будто из родника. Я сделала несколько глотков, затем набрала воды в стакан и поставила его перед собой. Хорошо, что здесь есть вода: теперь я могла хоть немного отвлечься...

   Я долго, пристально вглядывалась в прозрачные стенки стакана, пока, наконец, на поверхности воды не появилась мелкая рябь, будто на летнем озере под лёгким ветерком... Затем вода в стакане слабо засветилась и слегка выплеснулась через край. Прозрачный, слегка мерцающий ручеёк побежал по столу, я выставила ладонь, преграждая ему путь. Ручеёк послушно остановился, задержался, будто раздумывая и медленно вернулся обратно в стакан.

***

— Зинаида! — точно предчувствуя беду, Виталь был в тот день особенно печален и встревожен.

   Он нежно поцеловал меня, но не оглянулся привычно на дверь, словно ему было всё равно, если про нас узнают.

   — Ты чем-то расстроен?! И я прошу, не зови меня Зинаидой! Ты же знаешь, я ненавижу это имя!

   — Хорошо. — Виталь ласково, будто ребёнка, погладил меня по голове. — Как же ты хочешь, чтобы я называл тебя?

   — Просто Ида. Зинаида, это просто ужасно: тоскливо и тривиально. А ещё папа и мама в детстве всегда звали меня Зинаидой, когда хотели выбранить или поставить в угол!

   — Хорошо, — повторил Виталь. — Ида, это просто замечательно! И очень тебе идёт.

   Я видела, что мыслями любимый где-то далеко и мне стало обидно. Я-то ведь жила нашими встречами, и в присутствии Виталя была настолько же счастлива, насколько несчастна после его ухода.

   Я взяла в руки ненавистную скрипку и принялась её настраивать... Впрочем, инструмент был ни в чём не виноват, и я ненавидела его только тогда, когда нужно было играть самой. Музицирование Виталя я готова была слушать бесконечно: его игра волновала меня до глубины души и не раз вызывала слёзы восторга. Я принялась неумело разыгрывать упражнения и этюды, а мой преподаватель всё сидел в кресле и молчал, рассеянно кивая и глядя в окно. В конце концов я положила скрипку на рояль.

   — Я заметила, вам сегодня не до меня, Виталий Алексеевич! — Мой голос предательски дрогнул. — Если у вас есть более важные дела, не смею отвлекать!

   Виталь тряхнул головой, будто очнувшись, вскочил с кресла и ласково привлёк меня к себе.

   — Ида, Ида, мой белокурый ангел, пожалуйста не сердись! Если бы ты только знала...

   — Что такое? Скажи мне, что тебя тревожит? — попросила я, прижимаясь к нему.

   По правде говоря, я была тогда настолько наивна, что не представляла, какие трудности окажутся перед нами, захоти мы узаконить наши отношения! Я пока ещё была просто шестнадцатилетней девчонкой, до смерти влюблённой. И ещё у меня была одна мечта, о которой знал только Виталь, а больше я никому на свете не смогла бы довериться. Я грезила о сцене, о карьере актрисы. Когда я рассказывала об этом Виталю, он не смеялся, а лишь задумчиво кивал.

   — О да, ты ведь очень красива! Твои колдовские голубые глаза, они точно прозрачная вода... Светлые кудри, будто у ангела... Я верю, ты смогла бы добиться успеха в театре!

   Он потихоньку прикасался губами к моему лицу, волосам; я же млела от восторга.

   — Но ведь кроме красивой внешности нужны ещё и способности, а я надеюсь, что у меня они есть! Хочешь, прочту тебе отрывок... Ну хотя бы из «Чайки» Чехова?

   Виталь с готовностью соглашался и внимательно слушал. Мне было этого достаточно; я представляла себе, как мы поженимся, уедем, наконец, из постылого дома моих родителей, поселимся где-нибудь в большом городе: например, в Петербурге или Москве, где я никогда не была и которые знала только по рассказам. Там много театров, я смогу устроиться на сцену! А Виталь найдёт место в каком-нибудь оркестре, а то и пойдёт служить в консерваторию! Ведь он такой талантливый, умный! Конечно же, в столице он сразу подыщет работу.

   Я не раз излагала всё это Виталю, а он лишь прятал лицо в моих волосах или целовал меня в лоб, но ничего определённого не отвечал. Я не обижалась и думала: всё, что мне остаётся — только ждать. Ждать, пока я стану старше и смогу заявить родителям о своих планах; а уж согласятся они или нет, неважно. Будучи взрослой барышней, я смогу сама распоряжаться собой. Я выйду замуж за Виталя, мы вместе уедем и начнём строить свою жизнь так, как захочется нам.

   Но в тот день я внезапно поняла, что всё не так просто. Виталь даже не пытался сделать вид, что слушает мою игру на скрипке, и всё время думал о чём-то своём.

   — Так что же? — снова спросила я. — Ты не хочешь со мной поделиться?

   Виталь встал со стула и молча прошёлся по гостиной. Это была небольшая, очень светлая, полукруглая комната с белыми обоями, старинным белым роялем, множеством золочёных стульев, картинами и гобеленами на стенах. Несмотря на роскошную обстановку, здесь было уютно. Но теперь любимый с какой-то тоской и безнадёжностью огляделся вокруг.

   — Ида, Ида, — тихонько пробормотал он. — Ты думаешь, что любишь меня...

   — Не думаю, а знаю! — горячо прервала я.

   — Но твои родные никогда не согласятся на нашу помолвку...

   Первый раз я наконец-то услышала от него хотя бы слово «помолвка», и при том, что это пока не было настоящим предложением руки и сердца, я затрепетала от счастья. В эту минуту мне было не важно, что Виталь, разумеется, прав. Главное, он сказал то, что сказал!

   Я вся ушла в счастливые мечтания, представляя, как в следующий раз он, наверное, встанет передо мной на колени и спросит, согласна ли я быть его женой? А я отвечу ему...

   — Похоже, вы уже закончили урок?! — прозвучал над ухом суровый голос матери, разом сбросивший меня с мягких облаков на грешную землю. — Господин Станкевич, я ничуть не сомневаюсь в вашей добросовестности, но последние четверть часа я не слышала музыки и упражнений, только лишь тишину! Не кажется ли вам, что нехорошо так манкировать обязанностями преподавателя?

   Виталь бросил на неё затравленный взгляд и тихо ответил:

   — Прошу извинить, сударыня, я немного нездоров сегодня... Болит голова. И потому я попросил Зинаиду Львовну позволить мне маленький антракт. Но мы сейчас же продолжим.

   Маменька, нахмурившись, переводила взгляд с него на меня, а затем отчеканила:

   — Зинаида, мы с отцом предлагаем тебе всё-таки довершить свои занятия, чтобы убедиться, что ты не зря теряла время. В конце концов, музыка необходима образованной барышне, и, возможно, пригодится тебе в будущей семейной жизни. Только культурная женщина сможет дать детям надлежащее воспитание.

   Произнеся свою тираду, мать смерила нас ещё одним подозрительным взором и удалилась. Я слышала, как она проследовала в столовую и потребовала себе чаю. Напольные часы как раз пробили пять.

   Я поглядела на Виталя и похолодела: он был бледен и совершенно подавлен.

   — Что такое? Ты и в самом деле болен? — воскликнула я.

   — Нет.

   Виталь снова замолчал и прислушался. За стеной раздался привычно-раздражённый голос матери: «Даша! Долго ли мне ещё ждать?!», что-то виновато пробормотала горничная в ответ... По-видимому, матушка собиралась нынче на какой-то вечер или приём. Виталь схватил скрипку и начал медленно, неуверенно наигрывать простой этюд, имитируя неумелое исполнение ученика.

   — У меня было тяжёлое предчувствие. — Он глянул в окно, полускрытое белоснежными кружевными занавесками. — И оно подтвердилось... А тут ещё погода такая странная... Ты же видишь, третий день ненастье, ветер так и воет! Ты знаешь, Ида, у меня есть старший брат; я очень люблю его, но не знаю, где он сейчас. Вернее, догадываюсь. И никому не могу сказать...

   — Отчего же?

   Виталь потёр лоб, уронив при этом смычок на пол, и отвернулся. Я, признаться, ничего не понимала: какое-то предчувствие, ветер, ненастье, пропавший брат... Раньше мой любимый никогда не говорил, что у него оказывается, есть брат.

   — Похоже, ты и правда нездоров, друг мой, — начала я. — Наверное, тебе нужно пойти домой и отдохнуть, а завтра придешь опять и расскажешь, что тебя тревожит...

   Виталь же подобрал смычок и продолжал монотонно водить им по струнам, нарочно фальшивя. М-да, если матушка слышит это, как бы она не посчитала, что мои уроки музыки оплачиваются совершенно зря!

   — Ида, — пробормотал Виталь, — сама судьба против нас. Мой отец, как тебе известно, служит в гимназии, а ещё он репетирует учеников по русской литературе и словесности. Так вот: вчера он пришёл из дома князя Домброва, и рассказал, что его старшего сына, который недавно оставил военную службу, собираются женить.

   — Ну и что же? — удивилась я. — Какое отношение князья Домбровы имеют к нам с тобой?

   — Отец молодого князя посоветовал ему просить твоей руки, — безжизненным тоном ответил Виталь. — Домбров-младший будет свататься к тебе.

   Я лишь молча опустилась в кресло. Отчего-то на ум вдруг пришло осознание, что через неделю мне исполнится семнадцать лет. А тут ещё и слова маменьки о моей будущей семейной жизни!.. Господи, уж не намерены ли они теперь же осуществить своё намерение выдать меня за представителя знатного старинного рода?! Уж конечно, отец и матушка будут страшно рады упоминать при своих знакомых: «моя дочь, княгиня Домброва...»

   А стоило мне только вспомнить молодого князя, рот словно бы наполнился едкой горечью. Я достаточно хорошо его знала, так как наши отцы были добрыми приятелями. Домбров-сын представлял собой тип самоуверенного, избалованного отпрыска знатной фамилии, преисполненного сознания собственной исключительности. При мысли о его лошадином лице с выступающими зубами и противном смехе — он всегда ржал, как лошадь: го-го-го! — меня буквально передёрнуло. А ещё он не умел говорить ни о чём, кроме карт, скачек и оружия. Какой уж там театр и музыка! И такому человеку мои родители собирались отдать единственную дочь!

   Но в ту минуту я отчего-то не верила, что всё это на самом деле осуществится.

   — Виталь, милый, — заговорила я, — да ведь я никогда не соглашусь выйти за него! Даже если бы тебя и не было в моей жизни! Молодой князь Домбров глуп, как пробка, он увлекается только вистом и стипль-чезом! Да он забывает о моём существовании всякий раз, как выходит за порог нашего дома! Вот увидишь, ничего из этого сватовства не получится, что бы там ни желал его отец.

   Однако дело кончилось не совсем так, как я предполагала. Состоялся изысканный бал, связанный с днём моего рождения. Среди приглашённых были подруги, родственники, некоторое количество моих ухажёров и пресловутый молодой Домбров, на которого я смотреть не могла. Впрочем, тот был не слишком настойчив и интересовался не столько мною, сколько бокалами шампанского, рюмками кларета и портвейна. Дабы не вызвать неудовольствия папеньки, я всё-таки протанцевала с князем Домбровым вальс, надеясь, что мне удаётся маскировать гримасу отвращения всякий раз, когда партнёр принимался дышать мне в лицо. Слишком уж от князя несло винными парами.

   А после, когда проводили последних гостей, папаша приказал мне зайти к нему в кабинет. Не терпящим возражений тоном он объявил о намерении выдать меня замуж за сына его доброго друга, князя Домброва. Папенька уверял меня в давней любви молодого князя и выражал надежду, что я соглашусь составить его счастье.

   Ха! Будто я сама не вижу, как я «нужна» Домброву-сыну!

   Я призвала на помощь всё своё самообладание. Либо я сейчас смогу противостоять отцу, либо моя жизнь кончена. Оказаться замужем за этим мерзким Домбровым, расстаться с Виталем, оставить все свои мечты и надежды... Нет, я не в состоянии на это пойти!

   — Простите, папа! — как могла спокойно и твёрдо произнесла я, когда поток отцовского красноречия иссяк. — Это невозможно.

   — Что? — переспросил он.

   Я набрала воздуху в лёгкие.

   — Я никогда не выйду за князя Домброва. У меня уже есть жених, которого я люблю. И мне всё равно, если вы его не одобрите.

   Последующую за этим сцену я впоследствии старалась скорее забыть. Дело даже не в угрозах отца, и не в его уничижительных замечаниях в адрес Виталя, просто я убедилась, что для родственников я сама и любые мои желания — меньше, чем ничто. Никто не вступился за меня на семейном совете, во время которого я, с красными глазами и распухшим от рыданий носом, повторяла только одно: «Нет! Нет!»

   Сжалилась надо мной одна только бабушка, госпожа Аделаида Варанц. Она покачала головой и обняла меня, сочувственно шепнув: «Я отлично тебя понимаю, детка, да что же тут поделать! И я также рыдала в твои годы. Потерпи... Быть может, стерпится-слюбится!»

   Нет, это мне не годилось. Я вырвалась из её объятий и объявила, что не притронусь к пище и уморю себя голодом, если семья не откажется от своих намерений. Матушка презрительно фыркнула, отец пожал плечами, бабушка же испуганно погладила меня по голове и принялась уговаривать... Но я поклялась себе, что моя угроза будет не пустым звуком. Я в самом деле нечего не ела почти четыре дня: только пила воду. К вечеру пятницы бабушка, встревоженная и расстроенная, приказала отцу «прекратить издеваться над ребёнком». Она ездила к нам каждый день и собственными глазами могла убедиться, что внучка действительно голодает; она же послала за своим доктором, который засвидетельствовал, что я и правда сильно ослабела.

   — Ваша внучка, мадам Варанц, и без того весьма стройна и хрупка! Этакая эскапада может весьма повредить её здоровью, — уверил врач.

   Бабушка велела ему повторить это при моём отце. Произошёл небольшой скандал; впрочем, папа, всегда державшийся со своим отцом на равных, с детства испытывал подспудную робость перед матерью, весьма суровой с сыновьями.

   — Вы всегда защищали Зинаиду, maman, потому что она ваша единственная внучка! — воскликнул он. — Но она выросла своевольной, непочтительной девчонкой. А вы снова ей попустительствуете!

   — Возможно, — спокойно согласилась бабушка. — Как бы там ни было, я больше не позволю тебе третировать нашу малютку, иначе немедленно заберу её к себе!

   Я уже воспарила на крыльях надежды: если только удастся поселиться у бабушки, я, наверное, смогу заручиться её поддержкой! Познакомлю её с Виталем, и она поможет нам...

   Увы, отец, похоже, разгадал мои намерения. Он пообещал бабушке, что не будет неволить меня с князем Домбровым. Но потакать моей дури, позволяя мне сбежать из родного дома с нищим музыкантом, папаша, по его словам, не собирался. Вскоре был найден компромисс: я отправилась на год в пансион для девочек, что находился в соседней, Витебской губернии. Этим методом папенька думал разлучить меня с любимым: он, разумеется, был уверен, что моё чувство к Виталю не более, чем каприз, а лишь только я перестану его видеть, как и думать забуду о первой любви.

ГЛАВА 3. Госпожа Красина

Игра с водой, как всегда, помогла мне отогнать смятение и сосредоточиться. Жаль, что эту способность я четко осознала у себя достаточно поздно, лишь здесь, в пансионе. До своего шестнадцатого дня рождения я не думала ни о чем подобном, ну разве что страстно любила воду и быстро, как-то незаметно для старших привыкла не бояться её. Сколько я себя помнила, каждое лето к ужасу няньки и гувернантки я подолгу плескалась в пруду в нашем загородном имении, а повзрослев — сбегала на реку. И тщетно меня пытались звать и приказывали вернуться. Если уж я оказывалась в воде — испытываемое наслаждение перекрывало страх перед гневом взрослых...

   Но стоило мне оторваться от стакана с водой, как опять накатила злость, а потом — самый настоящий страх. Что, если Стешка меня выдаст? Или мои заклятые подруги, Нелли и Лика, вздумают шпионить за ней? Ведь если они читали мои письма к Виталю, то, скорее всего, не погнушаются выяснить, точно ли я больна и нахожусь в лазарете? А не обнаружив меня там, разумеется, бросятся к начальнице пансиона!

   Меня затрясло; в окно забарабанили крупные капли дождя, в такт бешено колотящемуся сердцу. Что там говорил Виталь в последний день перед нашей разлукой? Что-то про ненастье и ветер! А сегодня дождь с каждым часом становился сильнее! Будто сама природа переживала смятение, вместе со мной!

   Но природа, увы, ничем не могла бы мне помочь... Вот разве что, если бы дождь смыл этот противный пансион с лица земли! Впрочем, я тут же устыдилась злых мыслей: в конце концов, кроме Лики Озобишиной и Нелли Красовской никто из подруг не делал мне ничего плохого! А иные даже сопереживали и пытались поддержать.

   Появившись в пансионе позже всех, я, разумеется, не рассчитывала на тёплый дружеский приём. Поэтому в первый же вечер, очутившись в нашем просторном дортуаре, я поведала будущим соученицам отчего это папаша вдруг надумал отправить меня учиться так поздно, в выпускной класс. Моя история показалась большинству девочек страшно романтичной. Кое-кто из них прослезился, когда я рассказала, что мне не позволили даже на пять минут увидеть Виталя перед долгой разлукой. Конечно же, больше он не переступил порог нашего дома: ему отправили с посыльным деньги за уроки и сухую записку, что его услуги семейству Варанц больше не требуются...

   Насилу я умолила мою добрую бабушку, чтобы она помогла мне послать любимому письмо. Из дома меня не выпускали и никакую корреспонденцию передавать не позволяли; но бабушка навещала меня каждый день, и, по-видимому, жалела. Тогда в её присутствии я написала Виталю письмо, где уверяла его в своей любви и верности, и клялась отправить весточку сразу, как только смогу. Заодно я просила его пока не пытаться увидеться или как-то снестись со мной, дабы не злить моих родителей ещё больше.

   Бабушка спрятала моё письмо за корсаж и обещала, что её горничная тотчас же доставит письмо адресату. А на следующее утро, ещё до рассвета, я уехала из Вильны, и как надеялась, навсегда. В родительский дом я больше не намерена была возвращаться.

   Слушая меня, девочки качали головами, вздыхали и сочувствовали; эта история придавала мне своеобразный ореол романтики и «взрослости» в их глазах. Как же: настоящая любовь, жених, разлука! Всё, как в их любимых книгах! У большинства пансионерок, кроме детских влюблённостей в преподавателей или кузенов, никаких амурных дел ещё не было.

   Однако две местные красавицы — Лика и Нелли — страшно обозлились, что какая-то новенькая вдруг оказалась в центре внимания, да ещё с такой интересной, волнующей ситуацией! Обе возненавидели меня с первого взгляда, а ещё, подозреваю, завидовали, что у меня, в моём возрасте, уже есть серьёзная любовь, со всамделишными объятиями, поцелуями, клятвами! Лика лицемерно поинтересовалась: что же я думаю делать дальше? А я, тогда ещё не догадываясь о последствиях, поведала, что постараюсь сдать выпускные экзамены как можно скорее и лучше, дабы не назначали на переэкзаменовку. И, как только будет возможно, Виталь заберёт меня отсюда — раньше, чем это сделает мой отец. Мы обвенчаемся и отправимся туда, куда давно мечтали: в Петербург!

   Девочки дружно всплеснули руками, таким волнующим и романтичным показался им мой план! Нелли Красовская же кислым тоном спросила: как это начальница пансиона отпустит меня с Виталем, когда он не является моим родственником?! Тут бы мне, неразумной, и промолчать, но я тогда не ожидала ничего плохого и ответила, что, разумеется, никто меня не отпустит. Я просто уйду сама.

   Все эти откровенные разговоры были ошибкой; последствия же выяснились гораздо позже. А в тот момент я постаралась не привлекать внимания начальницы и классных дам, а просто прилежно учиться и примерно себя вести.

   Найти же способ переписываться с Виталем мне удалось довольно быстро. Хотя отец нарочно взял с мадам Красиной обещание строго смотреть за мной и контролировать мою переписку, я легко обошла эту цензуру: стоило только вручить несколько монет сторожу пансиона.

   Вот только скрывать переписку с Виталем от подруг я не посчитала нужным. И теперь пожинала плоды своего легкомыслия...

***

— Барышня! Зинаида Львовна!

   Я встрепенулась и подняла голову, успела только заметить, как вода в стакане сильно всплеснула. Неужели я задремала, сидя за столом? Или просто так глубоко задумалась?

   — Барышня, только тс-с! Была я на улице, видала кавалера вашего! Стояли они и правда там, в переулке, да только, как я в карету юркнула, велели отъехать. Мол, какой-то тип там рядом им не нравится, всё околачивается вокруг, да похоже их-то и высматривает...

   Но мне было совершенно неинтересен какой-то незнакомый «тип», хотелось лишь знать, что с Виталем.

   — Ну, словом, ждут они вас, не дождутся! — объявила девица. — Говорят, поскорее бы надо, чтобы начальница наша не очень разгневалась.

   Да что мне за дело до начальницы?!

   — Ты предупредила, чтоб ожидал, пока я выйду? Где он будет ждать?!

   — В трактирчике одном, за две улицы отсюда, «Милан» называется. А ключик-то я раздобыла, Зинаида Львовна! Только надобно... Ой!

   Я услышала в конце коридора чьи-то шаги, и сердце у меня упало. Я поспешно отскочила от двери, рухнула на топчан и притворилась спящей. Стеша — вот умница! — поспешно скрылась в каком-то маленьком помещении рядом, по-видимому, уборной. Я лежала и тряслась от страха, что её заметили. В замке скрежетнул ключ и в проёме двери показалась невысокая и стройная пожилая дама, изящно одетая, с безупречной осанкой. Это была госпожа Красина, начальница нашего пансиона.

   В руке она держала свечу. Я притворилась, что сон мой был потревожен её появлением, вздохнула, снова смежила веки и повернулась на другой бок. Я надеялась, что мадам Красина, убедившись, что я никуда не исчезла и спокойно почиваю, удалится... Однако этого не произошло. Мадам поставила свечу на стол.

   — Ты спишь, Зиночка? — ласково проговорила она. — Проснись, мне нужно поговорить с тобой.

   — М-м-м, кто это? — сонно пробормотала я и протёрла глаза. Затем сделав вид, что только узнала собеседницу, поспешно привстала, пригладила волосы, оправила рукава моего строгого синего платья, какие носили все пансионерки.

   — Простите...

   Госпожа Красина пытливо вгляделась в моё лицо; я же нарочно «подавила зевок», но внутренне трепетала. Как бы я не любила актёрство и всё, связанное с театром, нынешняя игра могла обойтись мне очень дорого. Ну что начальнице сейчас от меня нужно?

   — Ты удивилась, милая, что тебя заперли здесь? — так же приветливо поинтересовалась Красина.

   — Очень удивилась: я просила отвести меня в лазарет, — отвечала я, стараясь выглядеть по возможности простодушной и слегка встревоженной. — Мне нездоровилось, мадам.

   — Ах, вот как! Значит, опасения твоих подруг, что ты хотела сбежать из пансиона, совершенно беспочвенны?

   Я внутренне содрогнулась.

   — Разумеется, мадам! Быть может, им почудилось что-то такое... Но они заблуждаются: я всего лишь захворала.

   — Хорошо, оставим этот разговор, — торопливо произнесла начальница. — Надеюсь, тебе уже лучше, а доктор всё равно уже ушёл. Завтра он обязательно тебя осмотрит и выслушает... А теперь, Зиночка, я хотела сказать кое-что. Дело в том, что я получила весточку от твоей бабушки, госпожи Аделаиды Варанц. Тебе об этом неизвестно, но мы с ней в юности были весьма дружны, хотя последние годы почти не виделись.

   При том, что я страстно мечтала, чтобы Красина поскорей удалилась, это известие не оставило меня равнодушной. В конце концов, если у меня и оставался в семье единственный друг, то это, несомненно, была бабушка.

   — И... что же она написала обо мне? Она просила вас мне помочь? — вырвалось у меня.

   — О да! И я не смогла ей отказать!

   Я вскочила с топчана и едва не упала перед Красиной на колени.

   — Милая, добрая Елизавета Всеволодовна! — взмолилась я. — Если вам всё обо мне известно, и вы согласны помочь, выпустите же меня поскорей! Он меня ждёт уже несколько часов, места себе не находит!.. Мы не виделись больше года!

   — Тихо-тихо, — улыбнулась начальница, — право же, детка, не нужно так легко выдавать себя! Когда-нибудь такая доверчивость окажется вредна. Разумеется, никуда отпустить тебя я не могу, да и госпожа Варанц просила меня вовсе не об этом.

   Дыхание у меня перехватило, в груди словно образовался ледяной ком.

   — Но тогда... Что же бабушка вам написала?

   — Она поведала, что её старший сын, а твой отец — человек весьма жёсткий и безапелляционный, и ей ужасно жаль единственную внучку. Ей не хочется, чтобы отец ломал твою волю! Она попросила, чтобы я оставила тебя в пансионе пепиньеркой, а затем, возможно, и учительницей. Ты очень способная девушка и непременно справишься с обязанностями! Останешься пока здесь, придёшь в себя, а я присмотрю за тобой. Отец вряд ли будет против: ведь ты окажешься в хороших руках. Таким образом ты больше не испытаешь на себе его суровости, а бабушка не станет из-за тебя тревожиться. А когда окончательно повзрослеешь и остепенишься, то выйдешь из пансиона и для тебя найдётся достойная партия...

   Я была не силах ничего отвечать, лишь краем глаза заметила: вода в стакане вдруг забурлила, словно кипяток. Хорошо, что сидящая спиной к столу Красина не могла этого видеть.

   Но бабушка! Единственный человек, в чьём сочувствии и участии я не сомневалась! Зачем она вмешивается в мою судьбу, уж ей-то прекрасно известно, что я хочу быть с Виталем, а вовсе не оставаться запертой в этом проклятом пансионе ещё на несколько лет! Неужели она считала, что оказывает мне услугу?

   Красина следила за мной с любопытством и нескрываемой насмешкой. Казалось, всё это её весьма забавляет.

   — Ты очень красивая девушка... А ещё весьма одарённая, с прекрасной памятью. Госпожа Варанц говорила, ты увлекаешься театром? Не стоит растрачивать себя в сомнительных приключениях, Зинаида: ты заслуживаешь прекрасного будущего! Я познакомлю тебя с моим сыном, человеком умным и в высшей степени достойным! Вот увидишь, вы с ним понравитесь друг другу.

   «Да, а ещё бабушка наверняка расписала вам, какое за мной дадут приданое!» — едва не бросила я в ответ, но сдержалась. Куда как хорошо: я выйду замуж за сына бабушкиной подруги, «достойного и умного человека», позабуду Виталя, а заодно бабушка одним махом умиротворила папеньку и избавила меня от его грубости. Как она, вероятно довольна, да и мамаша тоже!

   Вот только до моих чувств и желаний никому на свете не было дела.

   Я молчала и глядела в окно, поверх плеча госпожи Красиной. Дождь припустил ещё сильнее; к своему изумлению я снова заметила прохаживающегося по бульвару человека, которого видела раньше, в том самом сером клетчатом костюме и котелке. Он снова курил свою трубку, стоя под дождём, и, казалось, смотрел прямо на меня...

   Вздор! Он всё равно не мог толком ничего увидеть. Я перевела дыхание и уставилась в пол.

   — Ты поняла, что я сказала, Зиночка? — мирно обратилась ко мне Красина. — Твоя бабушка будет весьма огорчена твоим непослушанием.

   — Я... поняла, мадам. Разумеется, мадам, — механически выдала я в ответ.

   Хоть бы она ушла поскорее!

   — И не пытайся обмануть меня, милочка! — начальница пансиона говорила уже без всякой приторной приветливости. — Уговор с госпожой Варанц слишком важен для меня... И для всего нашего заведения.

   Уж не пообещала ли бабушка деньги за то, что меня спрячут здесь и не выпустят, пока я не смирюсь? Я едва удержала рыдания, и Красина это заметила.

   — Ну-ну, не стоит так переживать! Вот увидишь: пройдёт время, и все сегодняшние страдания покажутся тебе пустяками. А теперь ложись и поспи, уже очень поздно. Завтра утром я зайду к тебе.

   Начальница пансиона выскользнула из каморки и заперла дверь, а я осталась неподвижно сидеть на топчане. Так, может быть Лика и Нелли шпионили за мной по приказу Красиной? Хотя... Какая теперь разница! Я закрыла лицо руками. Нечего было и думать, что меня всё-таки выпустят отсюда. Виталь скоро уедет, не дождавшись... Или — вдруг он всё же попытается увидеться со мной? Если он нарочно приехал сюда за несколько дней до нашего побега, значит по-прежнему любит меня также, как и я его!

   Он просто не сможет бросить меня здесь!

   Стеши всё не было; я прислушивалась снова и снова, но не слышала ничьих шагов. Вероятно, девушка давно удрала, поняв, что сама госпожа Красина намерена проследить за мною.

   Я снова, уже, наверное, в пятнадцатый раз, подошла к окну. Обладатель серого, в клетку, костюма куда-то скрылся. Больше на бульваре никого не было. А что, если попробовать спуститься из окна, к примеру, разорвав простыню на полоски и связав их?

   Я принялась за дело. Скорее всего, Красина уже не станет заходить ко мне до утра. При мысли, что придётся спускаться из окна таким ненадёжным способом, меня трясло от страха, но покориться судьбе было гораздо более невыносимо. Я старалась не вспоминать о бабушке, отце и прочих родственниках, что так мечтали засадить меня в клетку... Нет, лучше я буду думать о Витале и только о нём! А ещё о театре, и нашей будущей прекрасной жизни в Петербурге или Москве!

   Неумело разорванная простыня превратилась в груду тканевых полос; я начала связывать их между собой. Это приспособление казалось очень уж небезопасным, так что я предпочла сосредоточить внимание на крупных каплях дождя. Они падали на стекло, в них отражался пляшущий свет фонаря... Мой взгляд останавливался на отдельных капельках, и некоторые из них начинали ползти по стеклу вверх, а не вниз! Это было удивительно и забавно, жаль, Виталь не видит! Я старалась работать побыстрее...

   — Барышня! Зинаида Львовна! Да что ж вы делаете?!

   В голосе Стеши звучал настоящий ужас. Оказалось, девушка стояла на пороге с подсвечником в руках и изумлённо наблюдала за моим занятием.

   — Барышня, да ведь грех-то какой! Такая молоденькая, собой хороша, что ангел...

   — О чём ты говоришь? — сердито зашипела я в ответ. — Дверь прикрой! Я уж и не ждала, что придёшь!

   Однако Стеша переводила взгляд с импровизированной верёвки у меня в руках куда-то на потолок. Я подняла голову: оказывается, там находился крюк неизвестного назначения. Возможно, прежде на нём висела керосиновая лампа.

   — Стеша, да я вовсе не вешаться собиралась! Я думала: всё пропало, не уйти мне отсюда! Вот и хотела через окно...

   Горничная ещё некоторое время испуганно таращилась на меня, соображая, а затем рассмеялась.

   — А я уж решила...

   — Не важно! — перебила я. С появлением Стеши мне разом стало легче: если горничная твёрдо решила помочь, хотя бы вылезать из окна с риском разбиться насмерть не придётся! — Стеша, мне надо уходить сейчас, немедленно!

   — Барышня, так ведь вы обещали шальку, брошку...

   — Стеша! Все вещи, что я оставляю здесь, они твои! И платья, и духи, и туфли! У нас теперь нет времени препираться!

   Горничная только рот немного раскрыла. Но капли порядочности у неё всё-таки оставались.

   — Да как же вы уйдёте так: без одежды, без белья?!

   — У меня есть при себе немного денег... Куплю всё необходимое после того, как встречусь с женихом. Стеша, от тебя сейчас нужно только одно: проверь, нет ли кого в коридоре и на лестнице. Потом мы выйдем, и ты запрёшь эту дверь.

   Стеша кивнула, дунула на свечу, тенью просочилась в коридор... Там она бесшумно прошлась туда-сюда, дошла до лестницы, затем приоткрыла дверь моей каморки и взяла меня за руку. Когда я, едва дыша, переступила порог моей темницы, горничная шмыгнула в какой-то закуток рядом, пошарила там и сунула мне в руку небольшой узел.

   — Я таки вещички ваши нашарила там, в темноте, что нашла. Барышням сказала, что вам в лазарет ночную кофту, сорочку да платок тёплый принести надобно: кашляете, хвораете, мол. А остальное, уж не обессудьте...

   — Спасибо, Стеша, милая!

   Рука об руку мы начали спускаться по чёрной лестнице. Я здесь никогда не была. Стеша велела мне снять ботинки и идти босиком, по возможности бесшумно. Не представляю, как она умудрялась не оступиться в такой темноте. Лестница была деревянная, узкая и скрипучая. Если бы горничная не поддерживала меня под руку, наверняка я полетела бы вниз на первой же ступеньке.

   Спустившись, мы очутились в каком-то тёмном проходе; Стеша сказала, что он ведёт на кухню. Она открыла дверь, и мы вышли через кухню на задний дворик.

   — Вон туда, барышня, калиточка там... Откроете, и прямо в переулок. А потом направо «Милан» этот будет, туда ступеньки ведут, навроде как вывеска ещё. Окна там светятся, не ошибётесь. Там и поджидает жених ваш.

   В ответ я обняла горничную, пожала ей руку, та прошептала: «Ну, благослови вас Бог, Зинаида Львовна, не поминайте лихом!» В этот миг я испытывала к корыстной и хитрой девице самые тёплые чувства: её открытая и честная жажда наживы представлялась мне куда привлекательней, нежели лицемерие моих родственников. Я потянула калитку на себя.

   О Боже, неужели свобода?

ГЛАВА 4. Виталь

Я набросила на голову платок и, не чуя под собой ног, кинулась бежать в указанном Стешей направлении. Кажется, дождь всё ещё лил, впрочем, я не была в этом уверена. Уже через несколько минут я смогу увидеть и обнять Виталя, а всё остальное не имело никакого значения!

   Трактир — или это была чайная? — в самом деле располагался недалеко. Когда я подбегала к оному заведению, мне в глаза бросился мужской силуэт в макинтоше и шляпе... Мужчина маячил вблизи трактира и курил трубку; я даже смогла разглядеть, что её чубук богато разукрашен и инкрустирован какими-то золотистыми камушками. Что-то показалось в этом человеке знакомым — но что именно, я и задумываться не стала. Взлетела на крыльцо, под размалёванную вывеску, рванула на себя дверь...

   Он сидел неподалёку от входа, за столиком, и, услышав звон колокольчика над дверью, вскочил... В следующий миг я налетела на любимого и повисла у него на шее; не хотелось даже представлять, что подумает о нас хозяин трактира или немногочисленные в этот час посетители.

   Он стал ещё более взрослым, красивым и изящным, мой Виталь! За год он вроде бы ничуть не изменился — и в тоже время казался мне совсем другим: не тем, кого я представляла себе, читая письма, полные грусти и любви! Я гладила его огненно-рыжие, почти алые волосы и не могла наглядеться на бледное лицо, тонкий нос с горбинкой, большие карие глаза, осененные золотистыми ресницами...

   — Зинаида, дорогая моя! Наконец-то!.. — прошептал Виталь мне на ухо.

   — Ида, я просто Ида! Ну пожалуйста, зови меня так! Виталь! Прошёл всего лишь год, а мне кажется — я не видела тебя целый век...

   Я подставила ему губы для поцелуя, но любимый смущённо кашлянул и осторожно отстранил меня. И верно: любопытный хозяин с интересом наблюдал за нами, а ещё я заметила, что Виталь как-то уж слишком нервничает. Он беспокойно оглядывался, хотя в помещении, кроме нас и трактирщика находились только двое посетителей, по виду извозчики, да ещё мальчишка-половой протирал столы и лавки.

   — Господин Станкевич, не угодно ли вам ужин? Или комнату для вашей, гм-м, барышни? Лучшая комната на постоялом дворе будет стоить...

   Но мой любимый поспешно прервал хозяина:

   — Благодарю, ничего не нужно — только, пожалуйста, чаю. Мне... Нам скоро надо ехать.

   Виталь был совершенно прав, ни к чему тут задерживаться. Я бы даже и чаю пить не стала, но, наверное, он слишком озяб, когда поджидал меня под дождём. Впрочем, четверть часа у нас есть: я от души надеялась, что в пансионе меня не хватятся до утра — а тогда мы будем уже далеко.

   Нам подали два чайника — один маленький, с заварным, довольно скверным чаем, другой большой, наполненный кипятком, с крышкой на цепочке. Хозяин расставил на подносе чашки с блюдцами и сахарницей. Меня же всё ещё трясло от волнения; никак было невозможно сесть и успокоиться. Несколько раз я вскакивала и подбегала обнять Виталя — он же ласково целовал меня в лоб, приглаживал мне волосы и снова усаживал за стол.

   — Ну, успокойся же, Ида, дорогая моя! Всё позади, никто тебя больше не обидит. Горничная из пансиона сказала: тебя заперли — должно быть, ваша наставница очень жестокая женщина...

   Но мне совсем не интересно было обсуждать госпожу Красину! Хотелось скорее забыть всё это и отодвинуть в прошлое, а сейчас — думать о будущем, о нашем счастье.

   — Виталь, пожалуйста, не будем о ней! Лучше обсудим наши планы: ты уже решил, куда мы едем — в Москву или в Петербург? А то я ещё слышала, что прекрасный театр есть губернском городе Самаре. Так можно бы и туда, а мне главное, что мы теперь вместе!

   И правда, в эти минуты я была так счастлива, что мне положительно было всё равно, куда именно мы собираемся. Лишь бы с ним, с Виталем, да подальше от моей семьи.

   Однако любимый нервно кашлянул.

   — Подожди немного... Ты не устала? Не хочешь ли поспать? Может, и в самом деле, комнату тебе пока наймём?

   — Виталь, о чём ты? — с недоумением спросила я. — Нам нельзя здесь задерживаться: в пансионе меня хватятся и могут даже заявить в полицию! Ведь начальница отвечает за меня перед семьёй и родными.

   На самом деле я не была уверена, что госпожа Красина решится сразу поднимать шум: ведь исчезновение пансионерки бросит тень на её репутацию! Но рисковать всё же не стоило.

   — Хм-м, да-да, — пробормотал любимый. — Разумеется, ты права, но... Ида, я должен сказать тебе! Учти, я внезапно встретил здесь кое-кого... И наши планы, боюсь, изменились.

   Наступила долгая пауза. О чём это он?! Я похолодела и уставилась на Виталя, который сидел и молчал, глядя в окно. Казалось, он пытается кого-то там разглядеть — и опасается, что разглядит на самом деле.

   — Как?! Отчего изменились? Ты хочешь сказать, что встретил... другую девушку?! Значит, ты раздумал бежать со мной?

   Виталь начал было что-то говорить, но я не желала слушать жалкие оправдания. Я встала со стула, шатаясь. Как он мог, после всего, что мне пришлось пережить?.. Наверное, я бы надавала ему пощёчин, если бы ещё оставались силы — но вот сил как раз и не было. Я накинула платок на плечи и побрела к двери, совсем не представляя, куда, собственно, мне теперь податься. Обратно в пансион? Домой, к родителям? Или бросить всё и уехать одной?!

   Виталь выскочил из-за стола и схватил меня за руку; я попыталась оттолкнуть его, но он держал меня крепко. Свободной рукой я всё-таки влепила ему увесистую оплеуху, да так, что он слегка покачнулся... В следующую минуту я оказалась прижатой к его груди: любимый обхватил мои плечи, запустил ладонь в растрепавшиеся волосы... Его губы прильнули к моим губам в неистовом поцелуе...

   Мы пришли в себя от хихиканья хозяина; покраснев, Виталь свирепо глянул на него. Пройдоха-трактирщик в ответ замахал руками — не стесняйтесь, мол! — и демонстративно удалился. Я опустилась на стул, едва переводя дыхание, Виталь же налил, наконец, чаю и подал мне.

   — Ну, что же, любовь моя, теперь ты готова спокойно выслушать? И прошу, не делай поспешных выводов! Я любил и буду любить тебя одну.

   Голова у меня всё ещё кружилась после наших поцелуев, и мысли путались. В какой-то миг мне представилось, что я сплю на своей кровати в огромном пансионном дортуаре, и наша встреча с Виталем происходит во сне...

***

Оказалось, что Виталь уже по пути сюда окончательно решился ехать со мной именно в Петербург, ибо этот город с детства манил его к себе. Раньше он колебался, так как имел в Москве родственника, на чью поддержку мог бы рассчитывать. Однако ещё две недели назад его отца известили, что их московский дядюшка преставился — отныне в этом городе Виталя никто не ждал.

   Я едва не подпрыгнула от восторга: ну наконец-то решение найдено! Конечно же — в Петербург, где так много театров и оркестров, учебных заведений, концертов, интересных событий! Я буквально задохнулась от восторга, представив эту замечательную жизнь после моего невыносимо-тоскливого существования в пансионе госпожи Красиной. Замечательно, что именно там, в Петербурге мы наконец-то сможем обвенчаться!

   — Подожди, Ида, — возразил Виталь в ответ на мои радостные восклицания. — Я приехал в этот город несколько дней назад, ибо боялся опоздать ко встрече с тобой. Ты ещё не знаешь одной очень важной вещи: ко мне приходил человек, который хотел, чтобы я...

   Виталь испуганно вздрогнул и снова уставился на окно. На улице было темно, и я понятия не имела, что он надеется увидеть. В самом же трактире сейчас было совсем тихо: извозчики ушли, мальчишка-половой дремал, притулившись на табурете у стойки, хозяин скрылся в задних комнатах.

   Любимый подошёл к окну, выходящему в переулок, и внимательно вгляделся в темноту... Затем он пересел за другой стол, подальше от входа, сидя за которым можно было хорошо видеть входную дверь.

   — Сядь рядом со мной! — прошептал он мне, а когда я приблизилась, продолжал: — Ида, я не могу сейчас сказать тебе всего! Если в общих чертах: некоторое время назад я заметил, что за мной наблюдает человек... Хотя, скорее всего, их несколько... В общем, первый раз один из этих незнакомцев приходил поговорить ещё там, в Вильне, когда отца не было дома. Он сказал совершенную чушь: будто бы я обладаю какими-то удивительными, необъяснимыми способностями! Мне предложили помощь в развитии этих способностей, только если я соглашусь делать то, что мне скажут. Я должен буду уехать отсюда далеко-далеко, бросить то, чем сейчас занимаюсь, то есть музыку — и учиться у каких-то преподавателей, наставников... Якобы меня научат управляться с моим талантом. Ида, я боюсь этих людей! Они либо сумасшедшие, либо... я даже не знаю кто! Оказалось, они давно наблюдали за мной. И ещё: про тебя, про наши планы им тоже всё известно!

   Всё это я выслушала с безмерным удивлением. Казалось, Виталь говорит не всерьёз, а играет в какую-то игру. Но ведь он уже взрослый! Ему целых двадцать лет; не станет же он выдумывать каких-то незнакомцев, что следили за ним, будто шпионы в приключенческих романах!

   — Послушай, я ничего не понимаю! — прошептала я в ответ. — Ты не шутишь? Откуда вообще взялись эти люди, и при чём тут я?

   — Разумеется, не шучу! — прозвучал сердитый ответ. — Этот человек сказал, что приехал издалека — вот и всё. Но они знают о нас с тобой, о нашей любви; он пригрозил, если мы не поедем с ним, то они выдадут нас твоему отцу! И тот приедет и заберёт тебя, где бы мы ни находились!

   Сердце моё провалилось куда-то под колени.

   — Они знакомы с моим отцом?!

   — Вероятно. Во всяком случае, они знают, что ты — Зинаида Львовна Варанц, дочь банкира, почётного гражданина, совладельца компании «Варанц и сыновья»...

   О, Господи, час от часу не легче! Значит, Виталь должен будет либо уехать от меня куда-то далеко и неизвестно, на какой срок — либо моё семейство узнает о нас всё! Но что же теперь делать?!

   — И что ты им ответил? — вскричала я, от волнения забыв, что надо быть осторожней и не шуметь.

   — Я ответил... Ты только не сердись на меня, Ида! Я пока ответил, что я, возможно, и поеду с ними.

   Руки у меня разом похолодели. Так значит, Виталь готов расстаться со мной, лишь бы избежать огласки и не подвергнуться гневу моей семьи?.. Наверное, на моём лице было написано настоящее смятение, потому что он пересел поближе и взял меня за руку.

   — Ну послушай же, Ида, милая! Что ещё я мог им сказать?! Я не имею права делать так, чтобы ярость твоего отца пала на твою голову! Ты сама говорила, он очень груб и вспыльчив! Поэтому, главное — чтобы никто ничего о нас не узнал. Тебе стоит пока вернуться в пансион...

   — Что?! Виталь, о чём ты говоришь? Мы же с тобой всё решили... Я не вернусь туда ни за что и никогда! Как ты можешь предлагать мне такое?

   — Ида! Пойми, куда бы мы с тобой не скрылись и не уехали — нас в покое не оставят. Я хотел вернуть тебя в пансион именно для того, чтобы меня перестали шантажировать тобою! Разве ты хочешь, чтобы в этот трактир вошёл сейчас твой отец и силой утащил тебя отсюда? Тогда мы вообще больше никогда не встретимся!

   Представив такую возможность, я содрогнулась. Разумеется, узнав о моём бегстве из пансиона, отец будет разъярён. Что он сделает со мной, если найдёт, я точно не знала, но не сомневалась, что ничего хорошего.

   Однако было как-то неприятно видеть, что Виталь, похоже, боялся ещё больше, чем я.

   — А что в этом человеке такого устрашающего? — поинтересовалась я. — Он был вооружён? Угрожал тебе пистолетом, полицией, арестом?

   — Да нет, ничего такого, просто он... — Виталь запнулся. — Ида, если я расскажу тебе всё сразу, ты решишь, что я сошёл с ума! И вообще, не будем говорить об этом здесь: нас могут подслушать.

   Но мне было интересно, к тому же не оставляло некое подозрение — а вдруг мой возлюбленный всё же шутит и разыгрывает меня? Правда, ранее за ним не водилось такой привычки, но за год человек мог измениться! Внезапно мне подумалось: а ведь и правда, прошёл целый год, в течение которого мы с Виталем только переписывались! Можно ли сказать, что я хорошо знаю его, как человека?

   Будучи девчонкой, я оказалась покорена его красотой и необычным обаянием, его талантом и музыкой... А вот что мне о нём известно, если мы виделись три раза в неделю, в нашей малой гостиной, да ещё вынуждены были вести себя крайне осмотрительно?..

   Я почувствовала укол страха — и тут же устыдилась сама себя. Да нет же, мой Виталь хороший, он всегда был так заботлив со мною, так мил! Как я могу даже думать о чём-то неприятном в его адрес?

   — Виталь, — твёрдо сказала я. — Давай договоримся: или мы доверяем друг другу до конца, или — нам не стоит больше быть вместе. Скажи мне правду, почему ты так боишься, и что же нам теперь делать?

   — Потому и боюсь, — отрывисто проговорил он, — что я теперь отвечаю за тебя. Я не могу везти тебя неизвестно куда и к кому. Я знаю, оставаться в пансионе тебе ужасно скучно! Но там с тобой хотя бы не случится ничего дурного!

   — Так эти твои незнакомцы что же, не сказали, куда именно хотят нас отправить? И надолго ли?

   Виталь тоскливо вздохнул, пожал плечами и потёр ладонями лицо. В зале трактира было сумрачно и так жарко, что в моём тёмно-синем платье из тонкой шерсти мне было просто нечем дышать. Я сняла с плеч короткую пелеринку — такие носили все девушки в пансионе — и повесила её на соседний стул, затем пригладила волосы и заново уложила их в скромный узел у шеи, используя вместо зеркала оконное стекло.

   — Ида, отойди от окна! — прошептал Виталь. — Они же могут следить за нами!

   По правде, мне всё это начинало докучать — и одновременно стало жаль Виталя, который был сам не свой. Даже приходя к нам домой, на занятия с моей вспыльчивой и несдержанной матушкой он смотрелся гораздо более уверенным в себе.

   — Я должен дать им ответ завтра! — нарушил молчание любимый. — Сказать, поедем мы с ними, или нет! Так что я предлагаю следующее: ты пока вернёшься в пансион, вымолишь прощение у госпожи Красиной и попросишь её не извещать твоих родителей о побеге. Ей самой это будет невыгодно. А я уеду отсюда, да не в Петербург, как мы собирались, а пока — в какое-нибудь укромное местечко, где меня не найдут.

   Я молча поставила чашку с чаем на стол.

   — И на какой, по-твоему, срок нам предстоит расстаться? Сколько я буду пребывать в пансионе, а ты — в своём «укромном местечке»? Два, три года? Или пока меня силой не выдадут замуж?

   — Ида, послушай...

   — Я больше не хочу тебя слушать! — в моём голосе зазвенели слёзы. — Ты просто трус! Если бы ты любил меня по-настоящему, никогда не предложил бы вернуться в этот гадкий пансион! И ты ведь не знаешь: мои родственники, оказывается, предлагали госпоже Красиной сосватать мне своего сыночка, и та согласилась!.. Они так и будут меня мучить! Не успокоятся, пока не убедятся, что я посажена в клетку, и у нас с тобой всё кончено!

   Виталь неловко обнял меня, но я не могла прекратить рыдать: слишком много пришлось вынести за прошедшие сутки. Казалось, моя жизнь летит куда-то в тартарары, вместо того чтобы воспарить к вершинам счастья!

   В итоге мы так не до чего и не договорились, кроме того, что никуда не уезжаем сегодня ночью. Виталь страшно боялся своих незнакомцев, которые, похоже, и правда разузнали о нас всё, что можно. Мы даже в полицию не могли на них заявить, так как в этом случае мне пришлось бы вернуться в пансион или домой. Не зная, что делать, мы намеревались пока не предпринимать никаких решительных шагов — и, надо сказать, меня это устроило больше, чем предложение Виталя вернуться к госпоже Красиной или к родителям.

   В остальном же мой возлюбленный предполагал, что встретится со своими незнакомцами на следующий день и попытается выяснить поточнее, что им от нас нужно. И ещё мы придумали сделать вид, что согласны ехать с ними, а по дороге попробовать сбежать. Направиться, конечно, не в одну из столиц, а в какой-нибудь маленький губернский городок, где обвенчаемся и станем жить под другим именем.

   План этот, разумеется, выглядел несообразно и нелепо, но я слишком устала и хотела, чтобы эта ночь поскорей закончилась... Мне как-то не верилось, что всё происходит наяву. А вдруг я проснусь, и Виталь скажет, что просто пошутил? Или окажется, что мы с ним уже в экипаже, направляемся в Петербург, как и хотели?.. Мы будем ехать в карете, покачиваясь в такт мерным шагам лошадей, а впереди нас будет ждать весёлый, блестящий, оживлённый город, в котором я так мечтаю скорее очутиться...

***

— Ида! — Виталь тронул меня за плечо.

   Оказалось, я задремала, положив голову и руки на стол. Я огляделась вокруг мутными глазами: трактир был совершенно пуст, даже мальчишка-половой куда-то исчез. На столе чадила догорающая свеча, в окна сонно постукивали дождевые капли.

   — Ида, милая, тебе надо отдохнуть, а скоро уже рассвет. Я договорился с хозяином о комнате. Пойдём.

   Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в довольно-таки убогой, по моим представлениям, комнатушке. Там стояла кровать, деревянное кресло с очень высокой спинкой, повёрнутое к окну, стол и пара стульев, а ещё сундук для одежды.

   Я буквально повалилась на кровать, не раздеваясь, лишь сбросила ботинки на пол. Виталь поправил подушку и накрыл меня не слишком чистым одеялом... Я всё-таки заставила себя разлепить веки.

   — А ты? Где же ты ляжешь?

   Любимый на мгновение смутился.

   — Я и не устал. Подремлю немного тут, в кресле. Долго спать всё равно не придётся: я же должен увидеться с... с этим господином. А ты отдыхай сколько хочешь, не тревожься ни о чём.

   — Какой же ты у меня хороший... — пробормотала я уже сквозь сон.

   И правда, я не испытывала ни малейшего смущения или неудобства, хотя впервые за свои семнадцать лет спала в одной комнате с мужчиной, который не приходился мне родственником! Впрочем, у меня даже в мыслях не было, что Виталь захочет как-то воспользоваться этой ситуацией.

   Кажется, Виталь ещё поцеловал меня... Или же мне это просто приснилось. Во всяком случае, я засыпала в полной уверенности, что никакие тревоги и печали не заставят нас разлучиться...

ГЛАВА 5. Господин в клетчатом костюме

Я открыла глаза, когда солнце начало вовсю заглядывать в пыльное, давно не мытое окошко, выходящее во внутренний двор. При свете дня комнатушка в трактире выглядела ещё более неопрятно — потёртая, исцарапанная мебель, замызганный пол, бельё на кровати оказалось более чем несвежим. Бр-р! Никогда раньше мне не приходилось ночевать в таких условиях.

   Я села в постели, пригладила волосы и улыбнулась, заметив покойно лежащую на подлокотнике высокого кресла мужскую руку. Пускай нас окружает какая угодно неприглядная действительность, всё равно — мы вместе! Однако неужели мой Виталь так и спит на этом жутко неудобном деревянном «чудовище»? Или просто смотрит в окно?

   Я соскользнула с постели и, бесшумно подскочив к Виталю, чмокнула его в щёку ...

   Мой пронзительный визг, вероятно, разбудил бы мёртвого; даже странно, как это к нам в мою комнату не прибежал хозяин и прочие постояльцы. Или подобные звуки были здесь делом привычным?

   Разумеется, все эти мысли пришли мне в голову гораздо позже — сейчас же я просто попятилась в ужасе, судорожно пытаясь застегнуть пуговки платья на груди. Оказалось, мой поцелуй, предназначенный возлюбленному, достался чужому, незнакомому человеку. Вернее, не совсем незнакомому — этого господина, обладателя костюма-тройки в серую клетку я видела вчера, под окнами пансиона.

***

Незнакомец первым нарушил молчание.

   — Благодарю вас, дорогая Зинаида Львовна! — Он с показным благоговением коснулся собственной щеки, на которой я запечатлела поцелуй. — Совсем не ожидал подобной нежности. Хотя — вы ведь предпочитаете, чтобы вас называли Идой?

   — Где Виталь?! — вскричала я в ответ, хотя меня неприятно поразила осведомлённость незнакомца обо мне.

   До сегодняшнего дня мой любимый был единственным в мире человеком, знавшим, что я терпеть не могу своё крёстное имя. А теперь, выходило — не единственным.

   — Давайте не будем спешить, — вкрадчиво проговорил мой собеседник. — Прежде всего...

   — Прежде всего вы ответите на мой вопрос: где господин Станкевич? — повторила я. — Иначе я немедленно заявлю в полицию!

   Незнакомец осуждающе поцокал языком.

   — Ида, Ида, вы так молоды и порывисты! Ну что вы скажете в полиции — что от вас сбежал жених? Это вовсе не по их части.

   — Вы ещё смеете насмехаться? — воскликнула я. — Что вы сделали с Виталем? Он никогда бы не бросил меня здесь одну по собственной воле!

   — Тем не менее, именно это и произошло, — прозвучал ответ. — Виталий Алексеевич уехал; ну, возможно, таким образом он надеялся сбить нас с толку и заставить пуститься по своему следу. Иначе я решительно не понимаю, что им двигало. Ведь не мог же он бежать, оставив вас здесь, как приманку.

   Незнакомец произнёс это без иронии и насмешки; сердце у меня мучительно сжалось. Я ничего не понимала!

   — А... вы знаете, куда он направился? — всхлипнула я.

   Собеседник встал. Это был невысокий, крепкий мужчина средних лет, темноволосый, с усами и аккуратной каштановой бородой. Он ничуть не походил ни на чиновника, ни на купца — скорее на университетского профессора либо учителя гимназии.

   Он сочувственно похлопал меня по руке и протянул большой клетчатый платок.

   — Право, милая девочка, не стоит так переживать из-за ветреного молодого человека! Вы необыкновенно красивы, умны, имеете блестящие способности...

   Да сколько же можно повторять одни и те же слова?! Сначала мне говорили это родители, затем бабушка, потом госпожа Красина — а теперь ещё и этот человек! Мне нужен мой Виталь, а не кто-нибудь вместо него, будь там хоть сам цесаревич!

   — Но, — продолжал мой собеседник, — вам самой ещё предстоит многое понять и многому научиться. А для этого вовсе не нужно раньше времени обзаводиться семьёй и навечно связывать себя.

   Это было что-то новенькое! Я так изумилась, что перестала плакать и даже на секунду забыла об исчезновении любимого.

   — Что вы знаете обо мне? Как вас зовут? Откуда вы вообще взялись?

   — Начну отвечать с конца: я приехал из Петербурга — нарочно, чтобы иметь удовольствие повидать вас. Что я о вас знаю? Наверное, всё. Да, милая Ида, почти всё — кроме, разве что, каких-то ваших сокровенных, хм, секретов. Но, полагаю, они не имеют значения для нашего знакомства. Кстати, позвольте представиться: Юрий Константинович Семёнов. — Он встал и изящно поклонился.

   — Э-э-э... Приятно познакомиться, — промямлила я.

   Никак не ожидала, что у таинственного незнакомца окажется столь тривиальное имя.

   — Вот и чудесно, теперь вы знаете, как ко мне обращаться. Если у вас нет больше вопросов...

   — Вопрос у меня только один, — прервала его я. — Где Виталь?!

   Господин Семёнов терпеливо вздохнул.

   — Ну ведь я объяснил, что не знаю точно, где он теперь. Надо сказать, Виталий Алексеевич провёл нас совершенно виртуозно. Он сообщил здешнему хозяину, с которым у меня был взаимовыгодный уговор, что барышня, то есть вы, наотрез отказалась ехать с ним. А потому он, как порядочный человек, не двинется с места, покуда не сдаст вас с рук на руки отцу или опекуну. Не может же он оставить вас одну в трактире! А вернуться в пансион вам якобы не позволяет страх перед госпожой Красиной, так что он, Виталий Алексеевич, наймёт здесь две комнатки, в полном соответствии с приличиями. Когда мне об этом должили, я решил, что не ошибся, и господин Станкевич и правда, благодаря вам, никуда не денется. А вышло по-иному — он скрылся. Более того: ваш возлюбленный ухитрился обменяться платьем с извозчиком, что зашёл сюда подкрепиться. По-видимому, Станкевич уехал, едва вы улеглись почивать!

   — Но почему? — прошептала я.

   — Это мне пока неизвестно. Знайте одно, Ида — далеко он не убежит, мы найдём его во что бы то ни стало. Он слишком важен для... Для некоего дела.

   Господин Семёнов проговорил это ледяным тоном, с абсолютной уверенностью; от его голоса у меня разом похолодели руки и ноги. Только что этот человек спокойно и ласково утешал меня, утирал мне слёзы. А теперь... Нет, не зря Виталь испытывал такой ужас перед своим незнакомцем!

   — Что вы собираетесь с ним сделать?! — воскликнула я. — Вы не смеете причинять ему вред! Он не совершил ничего дурного!

   — Ну что вы, милая девочка, — рассмеялся Юрий Константинович. — Ваш Виталь очень талантливый юноша. Разумеется, мы не станем его обижать, а всего лишь поможем ему справиться с его даром, и... Исполнить предназначенное ему судьбой.

   Виталь упоминал, что незнакомцы намекали на какие-то его необычайные способности и предлагали поехать куда-то, чтобы научиться с ними обращаться. Виталь и правда очень одарённый музыкант, но ведь он уже закончил учиться и даже сам давал уроки музыки! Да и не слышала я, чтобы преподаватели игры на скрипке вот так охотились за своими будущими студентами! Нет, это просто абсурд какой-то!

   — О каком предназначении вы говорите?

   Господин Семёнов прошёлся туда-сюда по комнате, заглянул в довольно грязное зеркало, что висело на стене, поправил свой элегантный пиджак и галстук.

   — А это, дорогая Ида, небыстрый разговор... Нет-нет, не думайте ни о чём плохом! Просто теперь я предлагаю вам собраться, позавтракать и наконец-то покинуть этот городишко. Я прекрасно понимаю: у вас нет при себе ни белья, ни платьев — но будьте уверены, я обо всём позабочусь. Готовы ли вы умыться и последовать за мной в куда лучшее заведение, нежели этот грязный трактир? А затем мы сядем в экипаж и тронемся в путь, на вокзал.

   Я невольно отшатнулась к стене: этот человек, что говорил сейчас со мной тоном доброго заботливого дядюшки, пугал меня всё больше. Господин Семёнов заметил моё движение и отступил к окну, не желая преграждать мне дорогу.

   — Ида, я вовсе не намерен никуда тащить вас силой. Уж не думаете ли вы, что я какой-нибудь злодей-сладострастник, похищающий молодых девиц? Ничуть ни бывало! Однако подумайте хорошенько: а куда вам, собственно, деваться? У вас есть только два пути: вернуться в пансион или отправиться домой к родителям, вот и всё.

   — А почему я должна куда-то ехать с вами? И вообще, откуда я знаю, можно ли вам доверять?!

   — Я всё объясню, но это также займёт не одну минуту. Собирайтесь же, Ида, а я подожду вас внизу, около стойки хозяина. И не пытайтесь сбежать: уверяю, это совершенно бесполезно.

***

Отчего-то покинуть этот обшарпанный трактир оказалось для меня невероятно сложным. Мне всё чудилось, что произошла ошибка, и Виталь просто куда-то ушёл, где-то задержался, или его задержали обстоятельства. Но он непременно придёт за мной, и мы вместе уедем! Пусть не в Петербург, а в любой небольшой городок, в село или в деревню! А если я уйду отсюда, Виталь не найдёт меня, и тогда мы, возможно, больше не увидимся!

   Меня терзали жестокие сомнения. Внутри всё разрывалось от боли при мысли, что любимый вернётся и узнает, что я уехала неизвестно с кем. Разум же подсказывал: нет, конечно, Виталь не вернётся. Он уехал и оставил меня здесь нарочно, сознательно. Каковы бы ни были причины, он поступил подло, и придётся мне с этим смириться.

   Стоило осознать это до конца, и мои эмоции притупились, даже страх куда-то отступил. Я не выспалась, со вчерашнего вечера не имела во рту ни крошки, и чувствовала себя какой-то беспомощной деревянной марионеткой. Столько всего произошло за эти двое суток... Побег из пансиона, встреча с Виталем, его исчезновение, которое, как ни посмотри, было предательством по отношению ко мне. Теперь идти мне некуда. Так не всё ли равно, что произойдёт дальше? Хуже уже не будет. Почему бы и не позавтракать с этим господином Семёновым и не послушать, что он скажет?

***

В кафе-кондитерской через две улицы от трактира я присела на стул, который галантно отодвинул для меня Юрий Константинович. Он же попросил принести для меня какао, земляничное печенье, взбитые сливки и пирожное-корзиночку с фруктами, так что у меня моментально пробудился аппетит. В пансионе нас обыкновенно не баловали сладостями: госпожа Красина считала, что для поддержания стройности фигуры и воспитания силы воли молодым девушкам вполне достаточно ломтика яблочной пастилы либо нескольких засахаренных орешков раз в неделю.

   Раз уж Юрий Константинович оказался столь щедр, я решила не церемониться и в мгновение ока уничтожила лакомства. Семёнов поглядывал на меня с лукавой усмешкой, однако же я почему-то не испытывала ни малейшего смущения. Возможно, от того, что этот человек знал обо мне гораздо больше, чем все прочие.

   Когда я уже допивала какао, нам подали два бокала чистой воды. Я утёрла губы салфеткой и, прежде чем отхлебнуть, полюбовалась на прозрачную влагу, как часто делала раньше... Меня зачаровывали блики, игравшие на её поверхности; вода услышала меня: в стакане появились крошечные волны, в которых так красиво отражались солнечные лучи, проникающие через открытое окно.

   — Ида! — внезапно произнёс господин Семёнов.

   Ох! Как это я позабыла о его присутствии? Он сидел очень тихо, смотрел в окно и, казалось, был погружён в собственные мысли. Я перевела взгляд на бокал с водой, затем — на моего собеседника. Он спокойно взял собственный бокал и сделал небольшой глоток.

   — Я задам вам всего один очень важный вопрос, Ида. Хотите ли вы вновь увидеть Виталия Алексеевича?

   — О да! — вырвалось у меня, прежде чем я успела удивиться таким словам. — Да, я очень хочу его видеть.

   Я говорила правду. Несмотря ни на что, я продолжала любить Виталя с той же силой и пылкостью, что и раньше. Какая-то часть сознания твердила мне: очевидно, я плохо знаю своего возлюбленного! Но стоило мне представить его тонкое лицо, пушистые солнечно-рыжие волосы, бархатные карие глаза, как сердце моё начинало ныть от тоски. А его музыка, наши разговоры, поцелуи! Он был первым, кто покорил моё сердце, и я была уверена — так и останется единственным.

   Нет, что там Виталь ни натворил, я не могла перестать его любить.

   — Так вот, милая девочка, — продолжал господин Семёнов. — Если вы поедете со мной и не станете пытаться сбежать, или совершить ещё какую-либо каверзу, вы непременно увидитесь с женихом, и весьма скоро.

   Я едва не задохнулась от волнения.

   — Так значит, вы всё-таки знаете, где он теперь?!

   — Такого я не говорил. Но поверьте: рано или поздно он нам попадётся. Этот юноша слишком заметен, чтобы исчезнуть бесследно. Мы найдём его, Ида, и непременно доставим туда, где он должен оказаться.

***

Сразу после завтрака мы с господином Семёновым поспешили на вокзал, дабы не опоздать на поезд. Нужный нам состав направлялся в Петербург; услышав это, я так изумилась, что несколько раз переспрашивала своего спутника.

   — Никакой ошибки, Ида Львовна, — невозмутимо ответил он. — Мне, разумеется, известно, что вы страстно мечтали поселиться в этом городе. Так вот, считайте, что ваши мечты понемногу начинают сбываться! Но не все сразу, разумеется.

   Он негромко рассмеялся.

***

На вокзале, как водится, царила суматоха: толпился народ, сновали туда-сюда носильщики с бляхами, газетчики, цветочницы; раздавались гудки паровозов. На перроне играли на гармонике и пели. Некоторые плакали и махали руками и платочками, другие выкрикивали какие-то слова в окошко отходящего поезда. Кто-то же, напротив, стоял неподвижно и безмолвно, провожая удаляющийся состав глазами, полными отчаяния...

   Я засмотрелась было на всю эту суету, но долго стоять и наблюдать за ней мне не пришлось. Господин Семёнов потащил меня к сине-жёлтому «смешанному» вагону, где помещались места первого и второго класса. Проводник принял наши билеты и почтительно указал места, с удивлением узнав, что никакого багажа у нас не имеется. В самом деле, кроме небольшого узелка с переменой белья и домашним платьем, у меня с собой не было ничего, вплоть до головной щётки, чулок и носовых платком. Однако стоило нам только подняться в элегантный вагон первого класса с мягкими диванами, большими окнами, изящными светильниками на стенах, меня охватил детский восторг. Я даже забыла, что еду в огромный незнакомый город с непонятной целью, да ещё с совершенно чужим человеком. Главное заключалось в том, что мне в первый раз доводилось путешествовать на поезде, и поезд этот следовал в Петербург! А там, если верить обещанию моего таинственного спутника, я скоро встречусь с Виталем!

   — Располагайтесь, моя дорогая, — усмехнулся господин Семёнов. — Держу пари, вам понравится поездка! Слышите, гудок?

   И в самом деле поезд уже трогался с места; я увидела, как вокзал начал медленно отходить, отплывать назад... Под мерный перестук колёс я наблюдала проплывающие за окном дома с палисадниками, сады, облетевшие деревья, пруды и речки. А поезд всё прибавлял и прибавлял ходу!

   Я уставилась в окно. Хотя там не было ничего особенного, зрелище завораживало. Господин Семёнов немного пошелестел газетой, затем подозвал проводника и осведомился насчёт чаю: тот с поклоном пообещал принести не только горячий чай, но и сахар.

   Я оглядела вагон, вернее, ту его половину, которая была отдана под первый класс.

   На нас никто не обращал внимания, а мерное движение поезда подействовало на меня успокаивающе, хотя я по-прежнему ничего не знала ни о моём спутнике, ни о цели нашей поездки. Я решила выяснить всё это поскорее и обратилась к господину Семёнову с прямым вопросом.

   — Насчёт нашей конечной цели я могу дать ответ прямо сейчас, — проговорил Юрий Константинович, испытующе глядя мне в глаза. — Надеюсь, вы не будете слишком фраппированы.

***

За окном леса сменялись деревнями и сёлами, поля — рощами и лугами с пожелтевшей травой. Я же машинально скользила взглядом по разнообразным пейзажам, даже не понимая толком, на что смотрю. У меня пока не укладывалось в голове, что сказанное господином Семёновым имеет ко мне хотя бы малейшее отношение.

   Выходило так, что он являлся, по его же словам неким «старателем», намывающем золото, да только специализировался не по драгоценным металлам, а по людям. Он разыскивал разнообразно одарённых девушек и юношей, дабы представить их к поступлению в некий лицей для талантливой молодёжи.

   Выслушав моего спутника, я совершенно приуныла. Однако это недоразумение стоило выяснить поскорее.

   — Боюсь, в моём случае вы ошиблись, господин Семёнов, — тихо произнесла я. — В отличие от Виталия Алексеевича я бездарна как музыкант. Более того, я и на скрипке стала учиться лишь для того, чтобы сблизиться с ним — вот и всё. Мне незачем ехать с вами, и скрывать это было бы бессмысленно с моей стороны... У меня нет таланта.

   — Подождите-подождите, Ида! — мягко прервал меня собеседник. — Кто вам сказал, что речь идёт о музыке?

   — Но ведь Виталь...

   — Оставим пока Виталя. Я говорю вашем собственном таланте: таком, какого больше ни у кого нет.

   Видимо, на моём лице выразилось недоумение, так как Семёнов улыбнулся:

   — Неужели вы ничего такого в себе не замечали?

   — Ну... — я немного подумала. — Я всю жизнь мечтала о театре, разучивала отрывки из поэм, пьес. Воображала себя в разных ролях: то Офелией, то Дездемоной, то Клеопатрой... Я закрывала глаза и видела всё это как наяву... Но, догадываюсь, любая девушка, мечтающая стать актрисой, думает то же самое. А на самом деле, неизвестно, есть у меня способности или нет. Вот Виталь говорил, что...

   Но тут я смутилась и замолчала. Вдруг вспомнилось, что этот человек мне чужой, я не обязана с ним откровенничать.

   — Представьте, Ида: после того, как вы успешно пройдёте обучение в лицее, все дороги будут перед вами открыты. Даже и в столичные театры. Разумеется, если вы окончите курс успешно.

   Этого я никак не ожидала. Господин Семёнов отнюдь не смотрелся театральным антрепренёром или режиссёром какой-либо труппы, да он и вообще не походил на представителя богемы.

   — Неужели же вы из театральной школы? — затараторила я. — Но тогда зачем вам был нужен Виталь? Он не собирается в актёры, в этом я уверена! Он всегда мечтал пойти служить в оркестре, да ещё давать уроки музыки в хороших домах...

   — Не спешите! Мы с вами подошли к самому главному. Это не театральная школа, как вы, вероятно, подумали.

   — Но тогда что же? — потеряв терпение, воскликнула я. — Я не понимаю: вы говорите загадками и всё время водите меня за нос! Зачем вы пообещали мне встречу с Виталем, если понятия не имеете, где он?! Для чего внушаете надежду на карьеру актрисы, когда ваша школа не имеет к театру никакого отношения? Считаете меня глупой девчонкой, которой легко заморочить голову? Или вы просто издеваетесь надо мной?!

   Но тут к нам приблизилась старушка-няня, что ехала с барыней и маленькой девочкой. Она смущённо попросила нас беседовать потише, так как ребёнок засыпал, а я в минуты возбуждения и правда начинала говорить быстро и громко, и немало стыдилась этого недостатка. Побагровев, я отвернулась к окну. Всё, больше не скажу ни слова. Если окажется, что господин Семёнов всё это время смеялся надо мной, ну и пусть! Как только мы прибудем в Петербург, я буду избавлена от его общества. Я уже решила, что стану делать дальше: найму скромную комнату у какой-нибудь приличной женщины, подыщу работу гувернантки или компаньонки в хорошем семействе. А тем временем буду пытаться поступить на сцену, пусть даже за самое скромное жалованье и на самые маленькие роли, да хоть статисткой! Может быть у меня даже получится сразу получить настоящую роль, ведь не зря же я разучила столько стихов, поэм, монологов, и, когда оставалась одна, страстно разыгрывала перед зеркалом сцены из знаменитых трагедий!

   Мой план показался мне чрезвычайно привлекательным. Вот только Виталь... Когда и где я увижусь с ним? Куда ему писать? Встретимся ли мы снова?

   По правде говоря, надежды на новую встречу было очень мало.

ГЛАВА 6. Море

— Ида, просыпайтесь! — господин Семёнов слегка тронул меня за плечо.

   Я с трудом разлепила веки; всё тело затекло после сна в сидячем положении. Диваны в вагоне первого класса были хотя и мягкие, но мало приспособленные для того, чтобы почивать с комфортом.

   Я протёрла глаза. За окном виднелись перелески, симпатичные дачи с ухоженными садами, затем потянулись строения, похожие на городские: фабричные трубы, склады... Я прильнула к стеклу: далеко впереди уже вырастали высокие своды вокзала. Мой спутник был совершенно бодр и спокоен. Он, как ни в чем не бывало, предложил мне сразу по прибытии в Петербург отправиться в гостиницу, дабы немного привести себя в порядок, а потом, как он выразился, «заняться более важными делами».

   Я надменно повернулась к нему и заявила, что больше не желаю иметь с ним никаких дел. Деньги же, что я должна ему за билет на поезд, верну, как только представится такая возможность, и не угодно ли будет господину Семёнову дать мне для этой цели его петербургский адрес?..

   На это Юрий Константинович ничего не ответил, лишь неопределённо улыбнулся. За окном серело раннее утро. Мы спустились на дебаркадер Царскосельского вокзала — я в жизни не видела ничего столь огромного и величественного — и попали в толпу встречающих, носильщиков, торговцев... Господин Семёнов предложил мне руку, на которую я, несмотря на своё недовольство, всё-таки оперлась, не желая оказаться затерянной в человеческом водовороте. Прихватив мой неубедительный узелок с вещами, Юрий Константинович уверенно повёл меня через толпу к выходу: сразу было видно, что расположение вокзала ему хорошо знакомо.

   Мы покинули вокзал и очутились на Загородном проспекте, показавшемся мне широким и просто громадным. Несмотря на ранний час, здесь толпились извозчики, которые тут же кинулись предлагать нам свои услуги.

   — В меблированные комнаты «Лион»!

   Я засмотрелась на ладную пролётку и городского извозчика в синим кафтане и цилиндре с пряжкой. Пролётка была чистенькой, с подъёмным верхом для защиты от дождя и кожаным фартуком для ног седоков. Но когда мой спутник уже помогал мне усесться в экипаж, я опомнилась и поспешно отпрянула.

   — Я вовсе не собираюсь ехать с вами ни в какие комнаты, господин Семёнов! Как я уже сказала, я намерена подыскать себе недорогое жильё, а затем...

   — Ну и что же, вы начнёте прямо сейчас искать это самое жильё? В этом городе вам ведь совершенно некуда податься! — невозмутимо перебил меня Юрий Константинович. — Послушайте, Ида, я вас ни к чему не принуждаю. Вы вольны идти куда заблагорассудится, но вы же сами изволили уверять меня, что мечтаете снова увидеть Виталия Алексеевича! А если мы сейчас попрощаемся навсегда, скорее всего, вы с ним больше не встретитесь!

   Семёнов безжалостно кольнул в больное место: я и сама думала именно так.

   — Почему я должна вам верить? — прошептала я. — Виталь боялся вас. А я до сих пор не понимаю, что вы от нас обоих хотите!

   — Поедемте со мной, и вы всё увидите своими глазами, — пообещал Семёнов. — Не мог же я говорить об этом прямо в поезде, где нас слушали бы посторонние люди. Полно, дорогая Ида, мне нет смысла вас обманывать!

   Я в замешательстве смотрела на него. Я всё-таки не считала, что господин Семёнов — банальный маниак-сластолюбец, который заманивает девушек в различные гостиницы и меблированные комнаты, а затем бесчестит и убивает. В самом деле, для чего тогда надо было тащить меня сюда, в столицу, тратиться на билет в первый класс?

   И всё-таки мне было страшно. В моих мечтах Петербург представлялся неким раем, землёй обетованной, где живут образованные и интересные люди, посещают театры, слушают оркестры, ходят в роскошные магазины, на выставки... Сейчас же, пасмурным осенним утром, из-за тумана я могла разглядеть только силуэты громадных каменных домов, выглядевших отнюдь не приветливо. Вокруг уже сновал рабочий люд, откуда-то издалека раздавались надрывные гудки фабрик и заводов. Я заметила сурового городового, который отчего-то заинтересовался нами и теперь пристально наблюдал, как мы с Семёновым спорим, стоя рядом с извозчичьей пролёткой.

   Мне сделалось сильно не по себе при мысли, что я окажусь одна в этом хмуром незнакомом городе, таком огромном и неприступном на вид. Да и денег в кармане совсем немного; словом, вчерашнее приподнятое настроение улетучилось, словно пушинки одуванчика на ветру. Ещё и мысли о Витале не давали мне покоя.

   — Ответьте наконец толком, господин Семёнов. Вы говорили о некоей школе, которая готовит музыкантов и актёров, но при этом не является театральным или музыкальным учреждением?

   — Примерно так. Наш Лицей — да, мы называем эту школу Лицеем — готовит молодых людей к тому, к чему они имеют талант. И это не только музыка, лицедейство или какое-нибудь ремесло, а гораздо большее. Если вы отправитесь со мной дальше, Ида Львовна, и увидите ваших будущих товарищей, вы в этом убедитесь.

   Я взглянула на извозчика, уже начинавшего проявлять нетерпение. Тот переступил с ноги на ногу и недовольно пробормотал: «Ну что, барин, трогаем что ль? Или как?»

   — Хорошо, — решилась наконец я. — Только ни в какие номера я с вами всё равно не поеду. Либо вы везёте меня прямо в этот самый лицей, о котором вы говорите, либо здесь мы распрощаемся.

***

Мы отплыли на пароходе «Заря» от Восьмой линии Васильевского острова, когда утро уже вступило в свои права. Солнце заливало светом Университетскую набережную, получившую своё название не так давно, в честь Санкт-Петербургского университета. Сам же университет частично располагался в здании Двенадцати коллегий...

   Эти сведения мне любезно сообщил господин Семёнов. Но, признаюсь, тогда я вполуха слушала его рассказы о петербургских улицах, проспектах и каналах. Какая разница, как и что называется, если сейчас мы плывём! Плывём на настоящем, хотя и небольшом пароходике, и очень скоро я увижу своими глазами Балтийское море!

   Наш путь должен был занять полтора часа. Пароходик трудолюбиво пыхтел, двигаясь вперёд, и извергал струю чёрного дыма из трубы. А я впервые в жизни увидела, как расступился город, выпуская нас на морской простор, как наше судёнышко вырвалось из объятий гранитных набережных на открытое пространство! Передо мной лежал Финский, или как его ещё называли, Кронштадтский залив.

   Да, я впервые очутилось на море, которое раньше созерцала лишь на картинах и иллюстрированных книгах. Свинцово-серые холодные волны, сильный и довольно промозглый ветер, не слишком светлое небо — всё это привело меня в настоящий восторг! Я стояла, застыв, на носу парохода и чувствовала на лице восхитительно свежие, солёные капли. Как ни странно, это путешествие не вызывало у меня ни малейшего испуга в отличие от некоторых наших спутников, особенно дам. Те жестоко страдали — ну, или делали вид — от качки, ветра, и без конца твердили, как же им дурно и страшно.

   Вдали уже виднелись очертания каких-то островов. Я разглядела даже городские стены на одном из них, благо, день становился всё более ясным.

   — Любуетесь Кронштадтом, милая Ида? — улыбнулся рядом господин Семёнов.

   Я вздрогнула: оказывается, я и не замечала его присутствие и была уверена, что он оставался в каюте, в компании большинства наших спутников.

   — Это морской порт Петербурга, — продолжал Юрий Константинович, — вернее, он был им до постройки Морского канала из-за того, что крупным кораблям подойти к городу раньше было невозможно. Фарватер очень сложный. Теперь, с появлением канала, судам, приходящим из иностранных гаваней, не приходится разгружаться в Кронштадте, а затем доставлять на баржах свои товары в Петербург...

   — Так мы направляемся в этот Кронштадт? Мы будем жить на острове? — Я едва не подпрыгнула от восторга. — Ваша школа находится там?

   — Не школа, а Лицей, — поправил меня Семёнов. — Да, сейчас мы доберёмся до Кронштадта, а вот Лицей находится не совсем в Кронштадте, хотя и совсем рядом с ним. На крошечном островке.

   — В самом деле? — удивилась я.

   — Формально, в конце нашего пути мы с вам окажемся на искусственном острове, что лежит к югу от города. Это форт «Император Александр Первый», называемый также «чумным» фортом, — прозвучал спокойный ответ.

   Я отшатнулась. Нет, всё-таки этот человек сумасшедший! Какая же я была дура, что доверилась ему! Но присутствие других пассажиров и команды предало мне храбрости; здесь уж он точно ничего мне не сделает. А как только мы причалим в Кронштадте, я сразу же обращусь к полицейскому, или начальнику порта, или кто там окажется рядом из представителей власти... Я расскажу, что господин Семёнов обманом увёз меня в Петербург, а теперь собирается завезти на какой-то жуткий чумной остров!

   Собеседник же зорко наблюдал за мной.

   — Я понимаю, вы удивлены. Вернее сказать — в ужасе. Знаете, милая Ида, не стоит поспешно судить обо всём, что происходит. Впрочем, в вашем возрасте это простительно.

   Он взял меня под руку и увлёк ближе к борту. Машинально я подчинилась: вода манила меня и притягивала, точно магнитом. Я слушала негромкие всплески за бортом, когда волна ударялась о наше судёнышко, и эти звуки казались мне лучше самой прекрасной музыки. А нервные, резкие крики чаек! А соль на губах, которая оставалась, когда моего лица касались морские брызги! И уж совершенно восхитительным был запах моря, ни с чем не сравнимый, который невозможно было бы перепутать с любым другим.

   — Ну что, успокоились? Ведь правда, близость моря помогает привести мысли в порядок? Особенно вам. А теперь послушайте: там, в форте Александр Первый и правда находится действующая чумная станция. Но она занимает не весь форт. Со стороны Кронштадта, рядом с пристанью есть крошечный намывной островок, там был построен дом для служащих и офицеров, где нынче размещён наш лицей. Он не сообщается с чумной лабораторией, так что вам ничего не грозит.

   — Но... Отчего этот лицей построили именно там?

   — Так захотел его высочество принц Александр Петрович Ольденбургский. Наш лицей находится под его личным покровительством. Я говорю это для того, чтобы вы в очередной раз не подозревали во мне страшного злодея, что везёт молодую девицу непонятно куда и зачем.

   И правда, имя принца Ольденбургского меня немного успокоило: о нём я, разумеется, слышала, как о создателе Императорского института экспериментальной медицины и попечителе разных обществ и приютов.

   — А как всё-таки называется этот лицей? — поинтересовалась.

   — Формально это Приют принца Ольденбургского. Между собой мы называем его Лицеем для молодёжи, обладающей удивительными способностями. Проще говоря: Магическим Лицеем.

   Объясняя это, господин Семёнов пристально смотрел мне в глаза, точно ожидал какой-то особенной реакции. Я рассмеялась.

   — Звучит очень интересно, хотя я бы предпочла театральную школу. И всё-таки, Юрий Константинович: боюсь, вы ошиблись насчёт меня. Никаких «удивительных» способностей у меня нет. Вот Виталь, он сочиняет музыку, он может сымпровизировать любую музыкальную тему, даже подражать пению птиц на скрипке! А я... Я ничего подобного не умею.

   — Мы с вами уже договорились, что его музыкальные способности здесь не при чём. Вернее, это замечательно, что они есть, это ему очень пригодится. Но, видите ли, Ида: играть на скрипке могут очень и очень многие. Также, как и множество девиц имеют столь же хорошенькое личико, как у вас, красивые глаза и актёрский талант. Нам же нужно то, что можете только вы и никто более.

   Я растерянно оглянулась вокруг себя и пожала плечами.

   — Неужели вы до сих пор не поняли, о чём я говорю? — Семёнов тоже оглянулся, убедился, что рядом с нами никого нет, никто нас не услышит, и продолжал: — Нам нужны молодые люди с уникальными возможностями, те кто умеет управлять стихиями: водой, землёй, огнём, воздухом! Читать чужие мысли, разговаривать с животными, видеть сквозь стены, и прочее, прочее!

   Я таращилась на господина Семёнова, пытаясь осознать услышанное. Нет, сейчас он, разумеется, не шутил! Я тут же вспомнила свои игры с водой, и по моим плечам поползли знобкие мурашки. Откуда Семёнов и его приближённые всё узнали?! Они что, следили за мною с самого детства? Подкупали прислугу? Проникали в родительский дом? Прятались в углу моей комнаты?!

   ...Пароход неожиданно взмыл на гребне невесть откуда появившейся волны и в следующий миг провалился в пучину... До меня донеслись испуганные вскрики, женский визг, тревожный голос капитана, выкрикивающего команды. Вода едва не хлынула на палубу, а судно уже взбиралось на верхушку следующего вала... Вот-вот оно накренится и рухнет в пучину. Я пошатнулась и схватилась за фальшборт. — Осторожнее, Ида! — посоветовал Юрий Константинович. Он заметно побледнел. — Этак вы нас утопите. Вы позволите?

   Не дожидаясь ответа, Семёнов уверенно обнял меня за плечи.

   — Дышите глубоко, вместе со мной, вот так. Вдох-выдох... Разожмите кулаки и дышите.

   Я повиновалась: если мой собеседник прав, то стать причиной гибели целого парохода и ни в чём не повинных людей мне не улыбалось. Хотя, если разобраться, всё это звучало, как какой-то бред. Каким образом молодая девушка вроде меня, смогла бы воздействовать на морские волны? Где море, а где я?

   Господин Семёнов не смотрел мне в глаза, однако его поддержка каким-то образом помогла успокоиться. Я старалась дышать глубоко, как он командовал, и вскоре заметила, что начинавшийся шторм стихает, волн становится всё меньше и меньше... Мимо меня пронеслась побелевшая до синевы девица, она зажимала себе рот рукой. Мгновение, и она уже перегнулась через борт, а рядом с ней так же страдал молодой человек в чиновничьем мундире.

   Я в последний раз глубоко вздохнула. Над нами раздался чуть растерянный голос капитана: «Должно быть, шквал налетел... Это ещё легко отделались!», ему что-то отвечал рулевой, или как там у них называются все эти должности?

   — Ну вот, всё хорошо. — Семёнов по-прежнему сжимал моё плечо, не давая отойти в сторону. — Вы молодец, что не стали паниковать.

   — С-спасибо, господин Семёнов, — выдавила я. — А как у вас так хорошо получилось меня успокоить? Вы разве доктор?

   — По основной профессии я и правда врач, хотя практикую теперь только в стенах нашего лицея. Но я должен просить у вас прощения: похоже, я слишком, э-э-э, прямо ответил на вопрос о наших лицеистах и заставил вас переволноваться.

   Я промолчала в ответ. Во всей этой истории оставалось слишком много непонятного. Я так и не уразумела, каким образом кому-то стало известно о моих странных отношениях с водой, о постоянной тяге к водной стихии, неуёмном желании с ней взаимодействовать. Ведь я никому, даже Виталю никогда не рассказывала об этом. В детстве я неизменно получала от отца и матери строгие укоры, когда выливала воду из стакана или чашки или устраивала бурные игрища во время мытья. Как-то раз, будучи пятилетней малышкой, я выплеснула воду из лохани, в которой меня купали. На беду, рядом как раз случилась матушка, решившая в кои-то веки проследить за вечерним туалетом дочери. Увы, её нарядное платье, шёлковые чулки и туфли, в которых она безрассудно зашла в комнату, оказались полностью испорченными мыльной водой. Мать с отцом собирались в тот вечер в гости, и легко догадаться, в какую ярость их привели мои шалости. Последствия этой истории были таковы, что больше я уже никогда и ни за что не пыталась играть с водой в присутствии взрослых, да и детей тоже.

   Юрий Константинович наблюдал за мной и, казалось, угадывал, о чём я думаю.

   — Полагаю, родственники не ценили ваших удивительных способностей? — добродушно усмехнулся он.

   — Не ценили? — вспыхнула я. — Я бы посмотрела, как бы вы чувствовали себя на моём месте, когда родители ссорятся, решая, что с вами делать: просто выпороть или ещё и посадить в тёмный чулан на весь вечер, чтобы вы получше запомнили свой проступок? Если бы бабушка не вздумала заехать к нам в тот день...

   Я оборвала свою речь. Вспоминать всё это совершенно не хотелось. А мысли о бабушке, которую я раньше считала своим единственным другом, и вовсе причиняли только боль. На всём свете, кроме Виталя, у меня больше никого не было! Только ведь и он, похоже, бросил меня на произвол судьбы.

   Отвернувшись, чтобы господин Семёнов не заметил злых слёз на моих глазах, я наблюдала, как наш пароходик приближается к порту Кронштадта. Город уже был хорошо различим. Он казался удивительно чистеньким, ухоженным, со множеством храмов, цветников и садиков, вымощенными улицами по которым ходили военные моряки, наводнявшие Кронштадт. Юрий Константинович упоминал, что большинство жителей города, это рабочие и служащие пароходного завода, доков и мастерских.

   — Вот мы и прибыли в Кронштадт, Ида Львовна, — услышала я голос Семёнова. — Как бы вам хотелось поступить: отдохнуть и посмотреть город, или же вы предпочитаете продолжить путь и скорее добраться до острова, чтобы увидеть Лицей?

   — Я хочу скорее увидеть Лицей, — без раздумья ответила я.

ГЛАВА 7. Остров

От Кронштадта к форту Александр Первый, или, как его здесь называли «Чумному» форту, нас доставил пароходик с насмешившим меня названием «Микроб». Я обратила внимание, что мой спутник и капитан пароходика, по-видимому, прекрасно знали друг друга. Они тихо обменялись несколькими словами, затем мне помогли подняться по сходням, и «Микроб», дымя трубой, побежал по волнам к моему будущем пристанищу — форту Александр Первый.

   Форт выглядел по моему мнению, несколько устрашающе. Со стороны моря он походил на потемневшую от времени и сырости круглую каменную крепость с небольшими прямоугольными окнами. Я растерянно разглядывала возвышавшиеся над фортом башни с острыми верхами, каменные и кирпичные строения... День был холодный, но не пасмурный , волны набегали на каменные насыпи берега и без устали омывали тёмно-серые каменные стены.

   Стоило только разглядеть как следует это мрачное обиталище, как по моему телу забегали мурашки. Неужели Чумой форт станет моим домом, и целых два года я вынуждена буду провести в его стенах?!

   Я чувствовала, что ещё немного, и я попрошу капитана пароходика повернуть обратно. Да мне даже захотелось броситься в свинцово-серые воды залива и отправиться вплавь в Кронштадт, в Петербург, куда угодно, лишь бы не на Чумной остров! Я в смятении поглядела на господина Семёнова. Тот держался по-прежнему спокойно и невозмутимо. Я ухватилась за мою последнюю надежду, последнее, ради чего стоило бы жить:

   — Скажите, Юрий Константинович, а когда же Виталь... То есть господин Станкевич... Когда он, по-вашему, прибудет сюда?

   — Поверьте, мы и сами весьма заинтересованы в скорейшем прибытии сюда Виталия Алексеевича! — заверил меня Семёнов. — Ибо остальных учеников мы уже набрали, а вот Станкевич оказался очень уж, хм, ловким и осторожным молодым человеком. Но он слишком нужен нам. Не сомневаюсь: в течение года вы, несомненно, увидите его, дорогая Ида.

   Вот это уже лучше! Я сразу воспрянула духом. Хотя мне была неприятна мысль, что за Виталем собирались охотиться, будто за зайцем, главное, мы увидимся вновь! Я даже готова была помочь в его поисках.

   — Хотите, когда вы поедете его разыскивать, я напишу ему письмо от своего имени и объясню, что он ошибался и вы — никакой не разбойник, не преступник и не шпион? Виталь увидит мой почерк, успокоится, и поедет с вами!

   — Ну... Вполне возможно, да... — пробормотал мой спутник с явным сомнением.

   Но я уже не слушала его, полностью сосредоточившись на том, что видела перед собой. Наш пароход обогнул крепость; моему взору представилась маленькая пристань к островку, соединённому с основным островом узким каменным мостиком с перилами. На этом островке была выстроена ещё одна крепость с башенкой, издали казавшаяся частью Чумного форта, но вблизи было видно, что эта маленькая крепость не имеет к чумной станции никакого отношения.

   — Ну вот мы и прибыли, дорогая Ида! — проговорил господин Семёнов. — Добро пожаловать в наш Лицей!

***

— Госпожа Зинаида Варанц? — молодая женщина в белой блузке с пышными рукавами и тёмно-синей юбке встала из-за стола при виде меня.

   Она показалась мне весьма строгой и неприступной на вид, и кроме того, при виде неё я остро почувствовала себя бледной маленькой замарашкой. Она была высока и красива, настолько красива, что я даже замерла и в изумлении разглядывала её худощавое, загорелое лицо с нежным румянцем под пышной короной тёмно-каштановых волос, серо-зелёные глаза, холодные и яркие, полные чувственные губы, подбородок с ямочкой. Английская строгая блуза не скрывала изящества её фигуры, пышной груди, тонкой талии, хрупких запястий... Я всегда считала свою мать хотя и вздорной, но красивой и эффектной дамой, но рядом с этой незнакомкой маменька смотрелась бы как дворняжка рядом с породистой псовой борзой.

   Я устыдилась такого сравнения и смущённо присела в реверансе.

   — Виноват, Марфа Петровна, — мягко проговорил Семёнов, который зашёл в кабинет начальницы вслед за мною. — Вследствие некоторых обстоятельств и недоразумений в семье наша новая воспитанница предпочла бы не называться своим метрическим именем. Ей это немного неприятно.

   Я с ужасом покосилась на своего спутника. Я была уверена, что сейчас эта величественная красавица, смотревшаяся истинной Снежной королевой либо превратит его в соляной столб, либо, в лучшем случае, просто выгонит нас вон! Да какое ей дело до моих прихотей?

   Однако, вопреки моим опасениям, дама кивнула, а на лице её не дрогнул ни один мускул.

   — Хорошо, тогда какое имя для вас желательно? — с полной серьёзностью спросила она; в её звучном грудном голосе слышался явный иностранный акцент.

   Я была вынуждена откашляться, прежде чем вновь обрела голос.

   — Ида. Меня зовут Ида, а вот фамилия... Я ещё не знаю, какую бы я выбрала, но уверена, что больше не буду носить родительскую фамилию. Я просто не имею на это право.

   Марфа Петровна без тени улыбки всмотрелась в моё лицо.

   — Для сценического псевдонима «Ида» звучит отлично. А вот фамилия... Вы в каком же месяце родились, сударыня? Что-то не могу припомнить.

   — Я, э-э-э... В апреле, — выдавила я.

   — Что же, отлично! Тогда Ида Апрельская. Ну, немного театрально, но ведь это нам и нужно, не так ли, Юрий Константинович? — по-прежнему невозмутимо и не улыбаясь, заявила начальница.

   Тот пришёл в полный восторг и деликатно зааплодировал. Я же не придумала ничего лучше, чем отвесить новый реверанс.

   — Итак, с этим разобрались. Ида, — продолжала Марфа Петровна, — теперь вам нужно устроиться, потом новые подруги покажут вам здание лицея, классы, жилые комнаты и всё прочее. Сегодня мы ещё увидимся, а завтра вы, возможно, уже приступите к занятиям.

   Она кивнула мне, холодно и царственно, будто императрица, и отвернулась. Однако я не могла позволить себе, чтобы встреча на этом и завершилась.

   — Мадам, — забормотала я, но меня прервали:

   — Мы здесь зовём друг друга по имени: мы не при дворе и не на приёме в иностранном посольстве. Меня, как вы, вероятно, поняли зовут Марфа Петровна Озерова.

   Я вновь поклонилась. Начальница лицея, несмотря на свой строгий неприступный вид и холодную красоту разговаривала спокойно и серьёзно, без малейшего намёка на нетерпение или гнев. Мне снова припомнилась мать — в детстве и отрочестве я её беспрестанно раздражала. В основном наше общение ограничивалось окриками, одёргиваниями или едкими замечаниями сквозь зубы. Насколько бы счастливей я была, если бы со мной всегда говорили так спокойно, пусть даже и строго!

   — Если вы хотели что-то спросить, Ида, то я вас слушаю, — напомнила Марфа Петровна. — Конфузиться не нужно.

   Удивительно: я не чувствовала с её стороны тепла или какого-то личного участия к себе, только лишь спокойное внимание.

   — Я просто боюсь разочаровать вас, — выпалила я наконец. — Юрий Константинович говорил, этот лицей предназначен для обучения талантливых юношей и девушек, которые умеют то, чего не умеет большинство. Во мне же ничего такого особенного нет...

   — Не стоит торопиться, дорогая Ида, — перебил меня Семёнов. — Марфа Петровна сможет убедиться во всём сама, и очень скоро.

   — Не далее, как сегодня вечером, — подтвердила госпожа Озерова. — Вас пригласят ко мне, и мы побеседуем наедине. Скоро увидимся, доктор. — Это относилось уже к Семёнову.

   Она вновь величественно кивнула, давая понять, что аудиенция окончена. Юрий Константинович потянул меня за собой. Мы вышли в круглый коридор, опоясывающий весь нижний этаж, где находились несколько комнат по всей окружности коридора. Центральную же часть первого этажа представлял большой округлый зал с каменными колоннами и галереей поверху.

   — Ну вот, милая девочка, здесь мы пока попрощаемся. — Голос господина Семёнова гулко прозвучал в каменном зале. — Я очень рад, что вы всё-таки преодолели недоверие и страх, и прибыли сюда. Надеюсь, вам понравится в Лицее.

   — Вы уезжаете?

   Мне вдруг стало не по себе: Юрий Константинович, с которым я успела за наше недолгое знакомство и поссориться, и помириться, и возненавидеть его, был единственным человеком, который оставался мне хоть немного близок. Он знал Виталя. А сейчас он уйдёт, и я останусь совсем одна.

   — Ну же, не грустите, Ида, — рассмеялся Семёнов. — Скоро вам станет не до меня, а там я уже вернусь. В сущности, моя миссия за пределами Лицея почти окончена, надо лишь кое-что проверить.

   — Насчёт Виталя?!

   Лицо собеседника на миг омрачилось.

   — Н-нет, не совсем. Однако мне придётся снова поехать в ваш родной город.

   Я испуганно вздрогнула.

   — Надеюсь, вы не собираетесь извещать моих родных о моём местонахождении?

   — Что вы, Ида! Когда же вы наконец поймёте, что я не какой-то непонятный преступник-злодей, а искренне желаю вам благополучия? И я уже понял, что вы не хотели бы никаких встреч с родителями.

   Я сильно смутилась.

   — Прошу прощения! Просто я пока не привыкла, что меня уже не пытаются вернуть в родительский дом, выдать замуж, либо запереть в пансионе.

   Юрий Константинович рассмеялся в ответ и посоветовал мне забыть былые неприятности, ибо здесь, в лицее, меня никто из родных и знакомых не найдёт, если я сама того не захочу.

   По правде говоря, я не была уверена, что вообще когда-либо пожелаю вернуться в отчий дом. Всю жизнь среди родственников я ощущала себя гадким утёнком, случайно затесавшимся в стаю лебедей. Старших вечно всех приводила в ярость, у сверстников вызывала недоумение, презрительные взгляды и усмешки. Я всегда говорила слишком громко, вела себя слишком бойко, не ценила богатство и роскошь, не преклонялась перед титулами и знатностью, не грезила о замужестве, да ещё — о, ужас! — мечтала стать актрисой... «Да они, верно, вздохнут с облегчением, если я навсегда исчезну из их жизни!» — подумалось мне. Вот только бабушка... Несмотря на её поступок, у меня защемило сердце при мыслях о ней. Бабушка так и не узнает, что я здорова и не попала в беду!

   — Юрий Константинович, — тихо попросила я. — Надеюсь, для вас не будет большой обузой отослать письмо моей бабушке, госпоже Варанц? Но не из Кронштадта или Петербурга. Если вы будете проезжать через Витебск, или любой другой крупный город, пожалуйста, отправьте его оттуда, хорошо?

   — Понимаю, дорогая Ида, — кивнул Семёнов. — Положитесь на меня. А, вот и ваша первая подруга! Надюша, милая, позвольте представить вам новую ученицу. Знакомьтесь: Ида Апрельская.

   Девушка, которую господин Семёнов назвал Надюшей выглядела, как ожившая картинка из книги восточных сказок. Светло-шоколадная кожа, иссиня-чёрные волосы, заплетённые множеством косичек, большие чёрные глаза, широкие тёмные брови, почти сросшиеся над переносицей, тонкая, будто лоза, гибкая фигура. Девушка была одета в мягкие белые шаровары и свободную шёлковую рубашку. Она дружески улыбнулась мне.

   — Моё имя Надия, а здесь зовут Надей, так для вас будет привычнее. Я могу провести вас в комнату. Мы ждали, что на днях прибудет ещё одна ученица.

   — А сколько всего здесь человек... в этих стенах? — поинтересовалась я.

   — Сейчас, вместе с вами, нас двенадцать человек, если говорить об учениках. Но, возможно, будет ещё тринадцатый, — ответила Надия.

***

Набросав письмо для бабушки и простившись с господином Семёновым, которого моя новая подруга, как и Марфа Петровна, называла доктором, я последовала за Надей. Мы поднялись на третий этаж по винтовой лестнице: там находились жилые комнаты учеников, общая комната для отдыха и досуга, библиотека, что располагалась в большой светлой зале. У меня сердце замерло от восторга: никогда я не видела так много книг, собранных в одном месте! А в общей комнате я, к собственному удовольствию, обнаружила множество живых цветов в горшках и кадках, пианино, газеты и журналы.

   Навстречу нам попался не очень любезный молодой человек; он издалека кивнул Наде и, занятый своими мыслями, безучастно скользнул взглядом по мне. Надия остановила его.

   — Постой-ка, князь... Познакомься с нашей новой соученицей.

   Для меня уже и так было непривычно, что в этом пансионе девушки и юноши живут и учатся сообща. А сейчас моя провожатая обратилась к князю так небрежно и едва ли повелительно!

   «Чудеса!» — подумала я. — «Или, быть может, она тоже знатного рода?»

   — Не надо меня так называть, мадемуазель Надия, — резко заявил молодой человек. — Или я назову вас «принцессой цирка»! Будет тоже самое.

   Надя, не смущаясь, рассмеялась:

   — Так ведь это правда! Отчего я, по-вашему, должна этого стыдиться?

   Нервный молодой человек передёрнул плечами, по-прежнему не удостаивая меня вниманием, зато он сверлил Надю глазами. Мне надоело ждать, пока они вспомнят обо мне, и я нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

   Оба наконец-то соизволили поглядеть в мою сторону.

   — Прошу прощения, — пробормотал юноша и небрежно поклонился. — Вересов-Белозерский. И да, предупреждая дальнейшие расспросы: я не настоящий князь. Я незаконнорожденный. И почему-то мадемуазель Надия предпочитает как можно чаще напоминать мне об этом.

   Он говорил вроде бы спокойно и даже иронично, но в горькой складке его рта и сдвинутых бровях мне почудились боль и обида.

   — Будет тебе, Никита Александрович, — примирительно проговорила Надя. — Ты ведь тоже в долгу не остаёшься.

   Они снова впились друг в друга глазами, а я от нечего делать принялась разглядывать Никиту Александровича. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать, и он выглядел послушным «маминым» мальчиком, по недоразумению оказавшемся вдали от дома и семьи. У него было мягкое округлое лицо, немного пухлые щёки, светлые брови и ресницы, светлые глаза. Сам князь был ещё по-юношески узкоплеч, а его пшеничного цвета вихры выглядели так, будто щётка касалась их очень редко.

   Никита Вересов словно почувствовал мой пристальный взгляд.

   — Это что же, недостающая стихия? — спросил он Надю, указывая глазами на меня.

   — Неизвестно. Возможно, она и не стихия никакая, Марта позже скажет. — прозвучал спокойный ответ. — И потом у нас ведь не одной, а целых двух стихий недостаёт.

   Мне стало неприятно слушать, как меня обсуждают, словно неодушевлённый предмет, к тому же я ничего не поняла из их разговора.

   — Надия, жаль отвлекать вас, просто укажите, в какую сторону мне идти, чтобы добраться до моей комнаты, — чопорно попросила я. — Мне не хотелось бы затруднять вас и дальше.

   Надия посмотрела на меня и засмеялась.

   — Да будет, Ида, не обижайся, я, разумеется, провожу! Ничего, что на «ты»? Мы тут по большей части по-простому друг с другом.

   Она сказала это так мило и приветливо, что мне тотчас захотелось поверить. Как было бы приятно обрести настоящих друзей после невыносимого пребывания в отчем доме и унылой атмосферы пансиона! Ведь тут никому не было дела, что я богатая наследница; уж точно никто не станет презирать меня за любовь к Виталю и желание стать актрисой! И, возможно, с Надей мы могли бы сделаться близкими подругами.

   Я улыбнулась в ответ.

   — Конечно же, на «ты»! Ну а теперь, всё-таки покажешь, где я буду жить? Тут столько дверей, боюсь заплутать.

   Надия обняла меня за талию и, в сопровождении надутого князя, мы отправились дальше. По пути встречались юноши и девушки, Надя усердно знакомила нас, так что голова у меня скоро пошла кругом. Я отчаялась запомнить всех сразу, уразумела только, что всего нас двенадцать, но отчего-то должно быть на одного больше.

   Только на одного... Я сразу подумала про Виталя, но пока не стала делиться своими мыслями с Надей и Никитой Вересовым. Зато, наблюдая за этими двумя, я заметила, что они, как видно, неравнодушны друг к другу. Надия отчаянно дразнила Никиту, а злополучный князь дулся, обижался, но не отходил от неё ни на шаг. Мне всё это показалось ужасным ребячеством: какая глупость насмехаться друг над другом и злиться в ответ, ну точно дети в прогимназии! То ли дело мои отношения с Виталем!

   Мы вошли в просторную комнату, выходившую полукругом окон прямо на море. Вдали виднелись смутные очертания Петербурга: с такого расстояния, да ещё при внезапно показавшемся солнце город выглядел, будто был сделан из кружев или хрусталя... Я загляделась на эту красоту, мало обращая внимание на обстановку комнаты. Впрочем, в ней ничего необычного и не было: стояли несколько узких, аккуратно прибранных кроватей, около каждой табурет и тумбочка для личных вещей. Перед кроватями на полу были постланы лоскутные коврики, около стен находились сундуки, по-видимому, для белья и одежды. И ещё я приметила довольно большое количество книжных полок.

   В общем, это оказался типичный пансионный дортуар. Его отличие от того, где я жила раньше, заключалось лишь в том, что стены были выкрашены не в серый, а в нежно-зелёный цвет. На них висели несколько пейзажей и гравюр, выполненных, как объяснила Надя, воспитанниками лицея. Это придавало комнате уют и делало обстановку не такой удручающе-казённой, как в пансионе госпожи Красиной.

   Я огляделась, чтобы посчитать, сколько девушек находятся в пансионе. Кроватей оказалось семь, одна из них — незанятая.

   — Располагайся, — предложила Надия.

   Я присела на постель, застланную зелёным покрывалом, и пристроила свой дурацкий узелок рядом на табурете. Я вдруг ощутила огромную усталость от такого количества впечатлений за день. Будучи не в силах противиться ей, я уткнулась лицом в подушку, едва различимо пахнущую свежестью и морским воздухом: видимо, постельное бельё было тщательно постирано. Полежу так совсем немного, а затем пойду дальше выяснять что здесь и как...

ГЛАВА 8. Лицей принца Ольденбургского

— Ида! Ида, ты слышишь меня?

   Я вздрогнула и буквально подскочила от испуга, обнаружив себя в незнакомом месте. В огромных окнах дортуара пылало алое небо: закат раскрасил его в удивительные цвета. Море было спокойным, словно зеркальная гладь. Я оглянулась: дортуар оставался почти пуст, в нём находилась лишь моя новая подруга.

   — Я тебя напугала? — Надия опустилась рядом со мною на постель и обняла за плечи. — Ты, верно, очень устала. Сразу заснула, едва коснувшись головой подушки. Но теперь пора вставать: скоро у тебя будет важная встреча, так что извини, что разбудила.

   — Да нет... Ничего страшного, — промямлила я, кое-как пытаясь привести волосы в порядок.

   — Давай помогу. А у тебя прекрасные кудри, будто из чистого золота.

   Надия вынула из моих волос коричневую шёлковую ленту и принялась расплетать косу. Мне была приятна её забота, тем более что ощущала я себя весьма неуверенно. Приехала, ничего толком не узнала, ни с кем не познакомилась, зато вот проспала полдня! Злясь на себя, я спросила:

   — Надя, какие у меня будут обязанности здесь, в пансионе? Как видно, я уже пропустила нынче все уроки, так может быть, надо кому-нибудь помочь? Я не заметила тут прислуги; возможно, стоит прибраться в дортуаре или где-нибудь ещё?..

   Надя одобрительно кивнула на мои слова.

   — Лишней прислуги Марта и Адриан Артамонович правда не держат: не нужно допускать, чтобы о нас болтали и перешёптывались. Здесь живёт их доверенная горничная, она убирается, когда мы на занятиях: в основном так, пыль смахивает. А по-настоящему мы, девочки, сами следим тут за порядком по очереди. Это правильно, что ты спросила, но сегодня ты не будешь убираться. Ты пока новенькая и пару дней станешь присматриваться.

   — А кто такие Марта и Адриан Артамонович?

   Надя засмеялась.

   — Только не говори, что доктор Семёнов первым делом не представил тебя Марте!

   — Он представил меня Марфе Петровне... Погоди, так это Марта и есть? Такая темноволосая дама, высокая, красивая, что аж глаза слепит!..

   — Да, она, — спокойно подтвердила Надия. — Марфа Петровна — это здесь, в России, а по-настоящему она Марта, англичанка. Её можно называть и так, и этак, она не возражает. Лишь бы по имени. Адриан Артамонович Озеров — её муж. Только он теперь в отъезде.

   Я промолчала, запоминая услышанное. Господин Семёнов не упоминал никакого Адриана Артамоновича, возможно, не хотел пугать меня большим количеством неизвестных имён.

   — Надя, а его высочество принц Ольденбургский бывает здесь?

   — Бывает, и даже не редко. Он сперва Чумной форт посещает, а затем всегда нас, ненадолго. Никто не должен знать, что его высочество сюда наведывается, он берёт с собой лишь пару самых верных людей.

   — Но почему? — удивилась я.

   Надя крепко стянула мои волосы лентой на затылке и закрепила узлом, воспользовавшись чьими-то шпильками с тумбочки рядом.

   — Ну, а как ты думаешь? — проговорила она. — Вот, к примеру, у тебя какой талант?

   — Талант? — растерялась я. — Ну... Э-э-э... Я актрисой хотела бы стать.

   Надия расхохоталась, да так звонко и заразительно, что я тоже засмеялась вместе с ней, хотя и не поняла, что здесь такого забавного.

   — Актрисой ты станешь, раз уж доктор и Марта в тебе уверены. А талант я имела в виду другой: то, что есть только у тебя, а у обычных людей нет.

   Я в замешательстве смотрела на собеседницу. Господин Семёнов тоже несколько раз говорил про мои удивительные и необычные способности, он даже утверждал, что это я устроила шторм, когда мы плыли сюда на пароходе. Но я сильно сомневалась, что он прав. Скорее всего, простое совпадение.

   — А у тебя какой талант, Надя?

   — Мне скрывать нечего. — Девушка пожала плечами. — Смотри!

   Надия переступила с ноги на ногу, слегка качнулась на носках, и... Перед глазами у меня промелькнул какой-то вихрь, а Надия уже стояла на руках на подоконнике открытого окна! Я вскрикнула от ужаса. Одной рукой Надя послала мне воздушный поцелуй, ослепительно улыбнулась и исчезла! Но ещё до того, как я осознала, что её нет, она уже вскочила в комнату через подоконник другого окна, со стороны моря. Я даже попятилась.

   — Надия, не делай так больше!..

   Подруга даже не обратила внимания на мои слова. Она подпрыгнула, перекувырнулась в воздухе — причём бесшумно и так, словно её ветром подкинуло... Затем, стоя на руках принялась скакать по всем кроватям, не касаясь ногами ни одной поверхности. В конце своих немыслимых кульбитов Надия подскочила под самый потолок, ухватилась за висящую там керосиновую лампу с абажуром из цветного стекла... Я даже зажмурилась, но Надя тут же качнулась на одной руке, в невообразимом прыжке перелетела весь дортуар и очутилась передо мной, твёрдо стоя на ногах. Она даже ничуть не запыхалась.

   — Но... как же это так?! — Я не могла прийти в себя от изумления. — Никогда не видела ничего подобного! Ну и ну! Где же ты этому научилась?

   — Я выступала в цирке, — начала рассказывать Надия. — Я из цирковой семьи; даже не знаю точно, откуда моя семья родом; брат говорил, я родилась в Индии, представляешь? Но мы никогда не жили подолгу на одном месте, всегда переезжали и давали представления в разных частях света. Ну вот, я была воздушной гимнасткой и поражала всех своими номерами. Зрители думали, это я так натренирована, и удивлялись... С каждым выступлением я становилась всё легче и смелее, выполняла всё более сложные кульбиты, будто во мне совсем нет веса. Но дедушка смотрел на всё это неодобрительно — а однажды сказал, что я, вероятно, отмечена каким-то злым духом...

   — А что говорили твои родители? — перебила я.

   — Я их совсем не помню. — Надия помрачнела, опустила голову. — Киран, мой брат, рассказывал: они погибли, когда мне не было и года. Они репетировали сложный акробатический номер, отец не удержал маму, она выскользнула из его рук, сорвалась с большой высоты... Она разбилась. Увидев это, папа прыгнул за ней следом.

   — О Господи! — только и смогла произнести я.

   — Да... — лицо Надии болезненно исказилось. — Киран сказал, когда доктор-англичанин осматривал тела, то выяснил, что сердце папы разорвалось ещё в полёте. А мать... Она жила несколько минут после падения. И, значит, она видела, как папа падал за ней...

   — Пожалуйста, прости, что я стала спрашивать о них! Я ведь не знала!

   Надия присела на мою постель.

   — Не извиняйся, ну правда, откуда тебе было знать! Мы с Кираном выступали с самого детства, но он был обычным акробатом, а я... Сама видишь. Деду это не нравилось. Да и вообще, брат говорил, дедушка так и не пришёл в себя после смерти моего отца и ужасно боялся, что с нами произойдёт что-то подобное. Дед запретил мне выступать, хотя я была главным номером нашей программы, в Старом и Новом свете люди готовы были платить большие деньги, чтобы попасть на моё выступление. Но дедушка велел мне расшивать бисером костюмы для танцовщиц и больше никогда не появляться на арене.

   — Расшивать костюмы?! — Я возмущённо всплеснула руками. — С твоим талантом?

   — Ну надо же мне было приносить какую-то пользу цирку! А потом ко мне как-то подошёл наш Адриан Артамонович и предложил уйти от родных и поступить в его лицей. Сказал, что научит обращаться с моим даром, чтобы ни я сама, ни другие не пострадали, как это случилось с моими родителями. Скорее всего, у отца тоже был некий талант, который подвёл его вдруг и стал причиной их смерти... — Надия умолкла на мгновение, её широкие чёрные брови взлетели, губы задёргались, но она овладела собой и улыбнулась: — А вышивать бисером я выучилась, и даже неплохо. Когда-нибудь пригодится, наверное!

   По правде говоря, после Надиных головокружительных сальто и мгновенных перемещений с места на место, мой собственный дар показался мне не то, что скромным — жалким! Ну подумаешь, игры с водой, кому это нужно, когда Надия выступала перед сотнями людей, ей аплодировали и бросали к её ногам цветы!

   Ну ничего, мне когда-нибудь тоже станут аплодировать! Господин Семёнов сказал, мне помогут стать актрисой, а Марфа Петровна, или Марта, как её назвала Надя, даже придумала мне сценическое имя...

   — А ты, Ида, поделишься своим секретом? — прервала мои размышления Надия. — Или по какой-то причине тебе это нежелательно?

   За окном всё ещё горел удивительный закат, и небо оставалось алым. Я подумала: а ведь Надия, как и холодная величественная Марфа Петровна не заставляют и не требуют от меня сделать то, что они хотят, лишь предлагают. Как это непривычно! Родителей и родственников никогда не интересовало моё мнение. А в пансионе госпожи Красиной считалось, что мысли и желания воспитанниц вовсе не заслуживали ни малейшего внимания со стороны начальницы и классных дам. Неужели здесь принято по-другому?

   — Пойдём, я покажу тебе, какой у меня дар... Если это можно так назвать, — смущённо ответила я Наде.

***

В комнате для отдыха в этот час было пусто: Надия сказала, в это время, перед ужином, воспитанникам предложено находиться на свежем воздухе. Я приметила на столе стеклянный кувшин со свежей питьевой водой и поманила Надю к себе. Та присела к столу. Я переставила кувшин так, чтобы закатное солнце играло бликами внутри него... По моему знаку, вода в кувшине пошла рябью, затем маленькими волнами... А потом — аккуратной струйкой перелилась через край и побежала прямо ко мне.

   Надия внимательно следила за моими манипуляциями, машинально водя рукой по стоящей рядом чашке. Я усмехнулась: крошечный ручеёк сделал изящную петлю и устремился прямо в Надину чашку. Она засмеялась и отпила пару глотков.

   — М-м-м, как вкусно! Свежая, точно прямо из родника... Замечательно, Ида!

   Я вздохнула и развела руками.

   — Вот. И это всё, что я могу. Всегда в детстве так играла, пока меня чуть не выпороли, за то, что испортила матушке платье... Но ведь это не талант, а такие пустяки!

   — Нет, не пустяки, — задумчиво проговорила Надия. — У нас в двух группах стихий не хватает. Я вот — Воздух, а ты, разумеется, Вода. Ты, как видно, сама Исходная Стихия, а не Принадлежащая, верно?

   — Что?! — изумилась я.

   — Неважно, Марта объяснит. Адриан Артамонович тоже мог бы объяснить, и даже лучше, но его теперь здесь нет... Ой, смотри-ка, нам пора идти на ужин! Сейчас поужинаем, а потом я провожу тебя в покои Марты, она посмотрит, что ты умеешь, и постарается ответить на твои вопросы. У нас так со всеми новичками беседуют.

***

По дороге в лицейскую столовую я покуда воздерживалась от излишних расспросов, стараясь не запутаться в новых впечатлениях. Столовая находилась на втором этаже; там же был гимнастический зал, небольшие классы для индивидуальных уроков, комната для занятий живописью и рукоделием, и лазарет.

   — Музыкой, кто хочет, занимаются в комнате отдыха, где пианино, — наставляла меня Надия. — Ещё некоторые из юношей учатся столярному и токарному делу — вон там, в мастерской на первом этаже.

   — А как же вас распределяли, кто чем станет заниматься? — с интересом спросила я.

   — Никак. Кто чему хочет, тот тому и учиться!

   Я едва не споткнулась, хотя каменная лестница вовсе не была крутой.

   — Подумать только, что существуют такие пансионы! Но сколько же здесь учителей?

   — Считая Марту, Адриана Артамоновича и доктора Семёнова, всего будет шесть.

   Я чуть не упала второй раз. И только?! Но как же тогда они преподают ученикам все науки? Ведь невозможно же знать всё!

   Надия правильно истолковала моё изумление.

   — О, ты ещё увидишь! Мы учим географию, историю — это Марта. Естествознание нам даёт доктор Семёнов. Музыкой и рисованием занимается Глафира Аникеевна, она прекрасный педагог. Всяческий спорт, поединки на холодном оружии — Адриан Артамонович. Есть преподаватель арифметики, а ещё учителя словесности, русского языка, французского, английского и немецкого. Ну и педагог по танцам и театральному искусству: мы с Никитой и Ариной у него занимаемся. Вот и всё, что нам здесь преподают, и каждый может обучаться тем предметам, каким пожелает.

   — А как же... — Я замялась. — Послушай, как же тогда вы обучаетесь, м-м-м, владеть своим талантами?

   Надия посерьёзнела, взглянула мне в глаза.

   — Это тоже взяли на себя Марта и Адриан Артамонович. Но я не буду больше рассказывать: скоро ты всё увидишь сама!

***

В небольшой столовой было уютно: топился камин, на стенах висело несколько натюрмортов, посередине стоял длинный стол, покрытый белоснежной скатертью. На нём красовались несколько ваз, только не с цветами, а с золотистыми и багряными кленовыми листьями.

   Я смущённо огляделась: в столовой начали появляться юноши и девушки, некоторых я уже видела раньше. Я была подавлена массой новых впечатлений, и незнакомые лица вокруг меня словно бы сливались в одно... Кто-то приветливо кивал, иные улыбались и интересовались, как я себя чувствую и нравится ли мне здесь? Атмосфера в лицее царила дружелюбная, и всё равно мне было как-то не по себе. После разговоров с Надей я и вообще не чувствовала уверенности, что имею право здесь находиться. Ну что там у меня за талант, вот Надия, она и правда удивительное существо...

   Мы уселись за стол. Я старалась держаться поближе к Наде, но всё равно получилось так, что я оказалась между Никитой Вересовым и необыкновенно красивой девушкой, казавшейся совсем юной, моложе остальных. Чем-то она напомнила великолепную и недосягаемую Марфу Петровну: у неё были такие же ледяные серо-зелёные глаза, что удивительно и странно смотрелись на смугловатом нежном личике, полные яркие губы и прелестные ямочки на щеках. В отличие от Марфы Петровны, девушка часто улыбалась, сверкая белоснежными зубами.

   Я представилась ей и услышала в ответ:

   — Арина. Я из воздушной тройки, а ты?

   Я пожала плечами. Надия не говорила ни про какие тройки. Прислушавшийся к нашей беседе Никита пришёл мне на помощь.

   — Арина спрашивает, какой стихии ты принадлежишь?

   — Я... Я Вода.

   Арина весело улыбнулась в ответ, точно ей было чрезвычайно приятно это услышать.

   — Значит, возможно, ты Принадлежащая Воде! О, отлично.

   Надя сидела слева от Никиты, но она услышала эти слова.

   — Я вот думаю, Ида не Принадлежащая, а Исходная. Скорее всего, нынче вечером Марта это подтвердит.

   За столом стало тихо. Лицеисты разом оторвались от аппетитного салата, жареной рыбы с рисом и свежего хлеба. Я невольно поёжилась, увидев, что все взгляды устремлены на меня.

   — Так ты наша Исходная! Ну наконец-то! — воскликнул курчавый синеглазый паренёк с тонкими красивыми чертами лица, сидящий напротив меня. Я вспомнила, что его зовут Тамаш, он, похоже был цыганом. Надия представила его как замечательного певца и плясуна. — Теперь у нас полная настоящая тройка!

   — Да, да, это замечательно! — поддержала его соседка. — Значит, я твоя Принадлежащая! Меня зовут Шура.

   Шуру, нежную, пухленькую круглолицую блондинку со светло-серыми глазами за ужином я увидела впервые. Я кивнула и улыбнулась ей, впрочем, не без смущения.

   — Постойте, Шура, Тамаш! Я пока не говорила с Марфой Петровной, и, признаться, плохо понимаю, о чём вообще речь... Быть может я никакая не Стихия, а тоже Принадлежащая!

   Надия запротестовала, её поддержал Никита Вересов. Красавица Арина смотрела ласково и приветливо, а Тамаш и Шура пересели ко мне поближе и принялись расспрашивать о моей прошлой жизни... Я уже почти освоилась среди мало знакомых мне молодых людей. Стесняла меня пока лишь неопределённость положения: стало понятно, что быть Исходной Стихией здесь считается выше и почётнее, нежели Принадлежащей. Но при этом я не чувствовала никакой зависти или неодобрения от моих собеседников, лишь приветливое внимание.

   — Я так рада, что у нас будет Исходная Стихия, — заверила меня Шура. — А то мы с Тамашем как неприкаянные! Были у нас вроде целых три... нет, даже четыре претендента, и ни один не доказал своё право...

   Я снова заволновалась. Вероятно, мне предстоит какое-то испытание! А что, если и я опозорюсь и окажется, что я никакая не Исходная?

   — А как же я смогу доказать, что я действительно Стихия? — умоляюще спросила я у Надии и Шуры. Пальцы у меня заметно дрожали; пришлось поставить чашку с чаем на стол.

   — Ну, во-первых...

   Звонкий голосок Шуры перекрыл низкий звучный баритон:

   — Во-первых перестаньте суетиться и ёрзать не хуже, чем шелудивая кошка! Стихия, это прежде всего сила, уверенность и спокойствие. Если трусите, значит пустого дамского тщеславия в вас куда больше, чем настоящего дара.

   Я даже поперхнулась от обиды; щёки мои запылали. Я вскочила и впилась глазами в невысокого, очень мускулистого субъекта, который, как оказалось, появился в столовой позже всех. Он стоял в дверях, прислонясь к косяку, и прислушивался к нашим разговорам.

   — Я вовсе не трусила, просто пока не поняла здешних порядков! И при чём тут «дамское» тщеславие? Какая разница, мужчина я или женщина...

   — Такая, что от вас, мадемуазель, за версту разит девичьим кокетством и страхом остаться без всеобщего восхищения, которое вам весьма по вкусу, — спокойно ответил собеседник.

   Я почувствовала, как слёзы навернулись на глаза от этого пренебрежительного тона. Что такого я сделала этому человеку, почему он меня оскорбляет?

   — Джано Тенгизович, зачем ты так? — вступился за меня Никита. — Ида и правда пока не знает, что от неё требуется.

   — Не знает, но уже мечтает купаться в лучах своего могущества! — усмехнулся тот, кого назвали Джано Тенгизовичем. — Впрочем ладно, не будем доводить нашу кисейную, простите, благовоспитанную барышню до слёз. Дома она, наверное, привыкла к сплошному поклонению, и её малейшую прихоть тут же неслись исполнять.

   Как он был неправ! Но я уже и впрямь едва сдерживалась, чтобы не заплакать, и любая попытка оправдаться прозвучала бы весьма жалко...

   Поэтому я постаралась овладеть собой и уткнулась в тарелку, всем своим видом показывая, что не желаю продолжать этот разговор. Вскоре внимание гадкого Джано Тенгизовича перешло на других лицеистов: он сказал несколько обидных колкостей Тамашу, посмеялся — впрочем, более мягко — над красавицей Ариной, которая выслушала его с удивлённо-радостной улыбкой, затем наклонился к Наде и, усмехаясь, принялся что-то нашёптывать ей на ухо. По-видимому, это было что-то не слишком приятное, потому что Надия вспыхнула и натянуто рассмеялась. Я прямо-таки кожей ощутила, как напрягся Никита Вересов.

   К моему удивлению, с самим Никитой и девушкой Олесей, высокой, сильной и неразговорчивой, простоватой на вид, этот Джано держался довольно мило, даже едва ли не по-родственному. Прочие же получали от него сплошные насмешки. Как-то вышло, что, едва появившись, Джано Тенгизович очутился в центре внимания, хотя выглядел при этом не слишком довольным.

   Я вздохнула с облегчением: как видно, этот невежа забыл обо мне. Надя же следила за ним горящими глазами, и только когда настенные часы с кукушкой с хрипом пробили восемь часов вечера, она встрепенулась.

   — Ида, нужно торопиться: Марта ждала тебя после ужина. Лучше идти прямо сейчас.

   Я едва не поперхнулась яблочным пирогом: поведение Джано Тенгизовича заставило меня забыть о предстоящем деле... А ведь от нашей встречи с Марфой Петровной будет зависеть моё пребывание здесь!

   — Надюша, проводи меня, пожалуйста, — попросила я дрожащим голосом.

   Надия встала, но с большой неохотой: даже занятая своими мыслями я заметила, как она засматривалась на Джано. Неужели ей нравится этот мерзкий тип?

ГЛАВА 9. Марта

Мы спустились вниз, в личные комнаты Марфы Петровны. По пути туда Надия пребывала в грустной задумчивости, а ведь до этого она была весела и оживлена! Я даже не сомневалась, что этот Джано Тенгизович чем-то обидел мою новую подругу, но расспрашивать сейчас было не с руки, да и знакомы мы с Надей слишком недолго для таких откровенных разговоров.

   Поэтому я не стала ничего говорить о Джано, лишь спросила, как надо вести себя с всесильной Марфой Петровной, что следует отвечать, а о чём лучше попридержать язык?

   Надия взглянула на меня с изумлением.

   — Что ты, Ида! От тебя как раз и требуется прежде всего — это быть самой собою! Не нужно притворяться, мы же не в салоне какой-нибудь графини, где все только и ждут, чтобы уличить друг друга в нарушении приличий.

   Она засмеялась и взяла меня за руку; я же вздохнула с облегчением. Мы миновали круглый зал с колоннами на первом этаже и подошли к дверям покоев Марты. Я замялась. Первый раз, когда я входила сюда в сопровождении господина Семёнова, мне было далеко не так страшно.

   — Ну же, не волнуйся уж очень! — мягко подбодрила меня Надя. — С тобой там ничего плохого не случится.

   Но пугал меня, разумеется, не выговор или строгие наставления. Я уже поняла, что мне страстно хочется остаться тут, в этом таинственном месте, где юноши и девушки общались между собой так спокойно и свободно, где у каждого был особый дар, а ещё — не надо было ничего скрывать, стыдиться своих стремлений и соответствовать навязанным обществом условностям! А вот если Марфа Петровна сочтёт меня непригодной, как же это будет обидно... Я разозлилась на себя: неужели насмешливые слова Джано Тенгизовича содержали долю истины? Ну непригодна, так и ладно, значит моё место не здесь!

   Оказалось, я сама не заметила, что уже стояла в приёмной Марты, сжав кулаки. Щёки у меня горели от волнения. Дверь справа мягко скрипнула, показалась сама хозяйка кабинета в той же белой блузке с пышными у плеч рукавами — только волосы Марты были распущены и покрывали её плечи и спину до самой талии. Я моргнула: так она казалась ещё красивее.

   Надя пожелала Марфе Петровне доброго вечера и бесшумно скрылась за дверью — а я проводила её безнадёжным взглядом, как, вероятно, тонущий человек провожает уходящий вдаль корабль слезящимися, воспалёнными глазами...

   Да ну, что за глупые мысли! Я тряхнула головой и присела в реверансе:

   — Bonsoir, madame.

   — Марфа Петровна, или Марта, — напомнила мне хозяйка. — Тебе ведь будет привычнее говорить со мной по-русски, или нет?

   — Я родом из Вильны, Марфа Петровна. Дома у нас разговаривали на русском и на польском, также я могу говорить свободно по-французски и совсем немного по-английски.

   — Вот это хорошо, — одобрила Марта.

   Она прошла к столу и принялась просматривать какие-то бумаги, предложив мне присесть на стул. Я воспользовалась передышкой, чтобы привести мысли в порядок. Да, тут вам не пансион госпожи Красиной! Интересно, что должно было бы случиться, чтобы ревнительница приличий мадам Красина предложила девицам называть себя просто по имени?

   Я наконец огляделась: обстановка в кабинете была совсем простой, даже аскетичной. Каменный пол, тёмно-серые стены, тяжёлый письменный стол и несколько стульев, шкап с книгами и бумагами. В небольшом окне виднелись очертания чумного форта.

   Марфа Петровна наконец нашла что ей было нужно, и поднялась.

   — Теперь, Ида, пройдём в мой будуар — там сейчас теплее.

   Она отворила дверь и пропустила меня вперёд. Войдя, я обнаружила уютную комнату, совсем не похожую на строгий кабинет. Там топился камин, и открытый огонь заслонял красиво разукрашенный экран. Здесь стояли несколько мягких диванов с голубой обивкой, на стене висело огромное овальное зеркало, окно выходило на бескрайний морской простор, а стены украшала роспись под беседку, увитую зеленью.

   — Красиво, правда? — Марта заметила мой восторг. — Увы, мы находимся на каменном островке, и растительности тут решительно недостаёт.

   Мы присели за лёгкий инкрустированный столик, на котором был сервирован чай, и Марфа Петровна стала расспрашивать, удобно ли я устроилась в девичьем дортуаре, со всеми ли познакомилась, отведала ли ужин... Наша встреча выглядела так, будто я пришла в гости, однако я всё равно чувствовала себя не в своей тарелке. Эта красивая женщина ни разу не улыбнулась, в её огромных холодных глаза не промелькнуло ни малейшей искорки веселья. Казалось, она всё время наблюдает за мной и размышляет, на что я сгожусь.

   В какой-то момент мне стало невыносимо выдавливать из себя короткие, ничего не значащие ответы, и мучиться неизвестностью.

   — Марфа Петровна, не сочтите за дерзость — но я уже знаю: для того, чтобы остаться в лицее, меня должны счесть достойной, или пригодной... Надия и другие воспитанники говорили об этом. Так что от меня требуется?

   В лице Марты не дрогнул ни один мускул.

   — А тебе самой хочется быть тут? Доктор Семёнов говорил, ты была не особенно-то расположена отправиться сюда.

   Я не стала рассказывать ей историю нашего знакомства с Семёновым, ибо была уверена, что Марфе Петровне и без того всё известно.

   — Теперь я могу сказать с уверенностью: да, я хочу здесь остаться.

   — Очень хорошо. Имей в виду, Лицей официально называется Приют принца Ольденбургского. То есть, предполагалось, что в нём будут обучаться талантливые юноши и девицы, оставшиеся без попечения родни, или же... ну, скажем, взятые из невыносимых условий дома.

   Я молча слушала. Разумеется, если постараться, такую причину можно было бы применить и ко мне — но я, конечно же, понимала, что в моей судьбе и вот хотя бы в Надиной имелось много различий. Я не была сиротой, моя семья богата и влиятельна, я не находилась во власти самодура-деда, который возможно, ещё и не в себе! Но — тогда почему? Почему именно я?

   — Да, таких как ты у нас не много, — сообщила Марта. — Но теперь это не важно. Помни: от каждого ученика мы ждём если не вечного повиновения, то, во всяком случае, благодарности. Никогда нельзя применять свой магический дар против наставников, даже минуты сильного гнева или волнения. В стенах нашего Лицея это весьма серьёзный проступок, который карается... немедленным исключением. И ещё: упражняться с магией можно только внутри Лицея на тренировках, а вне его — исключительно с разрешения наставников, особенно это относится к новичкам. А теперь я хочу, чтобы ты выполнила несколько заданий.

***

Мы с Марфой Петровной стояли на крыше — да, на самой крыше! — здания лицея. Она провела меня сюда по узенькой каменной лестнице, ведущей наверх прямо из её квартиры. Солнце уже почти погрузилось в холодные свинцовые волны, на короткий миг окрасив их всеми оттенками красного... Воздух был тих и прозрачен, словно ветер устал и собирался с силами, чтобы вскоре забушевать вновь.

   Я огляделась. С острова был виден лесистый берег, тянущийся ломаной линией далеко-далеко на северо-запад; Марта сказала, что там, почти напротив нас расположен курортный город Сестрорецк и вокруг него множество дач и усадеб. По заливу то и дело скользили лодки, баркасы, яхты, рыболовные и грузовые суда. Находиться на крыше было не страшно, хотя я очень не любила высоту. Но надёжный каменный парапет, будто на мексиканской асотее, делал пребывание там вполне безопасным.

   Мы с Марфой Петровной оперлись на широкую каменную ограду. Я заметила у себя под руками лужицу дождевой воды. Марта кивнула мне, и по моему знаку узкий ручеёк направился прямо к ней, пробежал между её тонкими смуглыми пальцами, украшенными парой золотых перстней, и вернулся обратно.

   — А можешь поднять его? — спросила хозяйка.

   Это тоже было просто: обычно мне достаточно было попросить, чтобы вода изменила свою форму, направление или температуру. Марта внимательно наблюдала, как лужица превратилась в маленький фонтанчик, а затем я коснулась её рукой. Вода подёрнулась хрупкой кромкой льда.

   Я понимала, что видимо, сдаю некий экзамен, но пока задания Марфа Петровны были совершенно пустяшными. Ещё несколько минут она любовалась водяными пузырьками, летающими в воздухе, которые потом превратили в облачко тумана и крошечными каплями снова осели на парапете.

   — Так-так, хорошо... Расскажи-ка, ты всё это с детства умеешь?

   Я послушно принялась рассказывать историю, как, едва обнаружив в себе умение забавляться с водой, тут же едва не подверглась порке.

   — Ида, вспомни пожалуйста. — Голос Марты прозвучал настойчиво и как-то отрывисто. — Что сказали родители, когда обнаружили твой дар? Они удивились? Испугались?

   Я с изумлением покачала головой.

   — Да ничуть! Я уверена, они и не поняли ничего! Просто вода, повинуясь моему приказу, выплеснулась из лохани. Я была слишком мала, чтобы предугадать последствия, и понять, что, хм-м... Наверное, я просто обратилась к воде слишком резко или громко. Не знаю, я говорила всё это про себя, но она меня услышала.

   — А дальше?

   — Дальше... Именно в этот момент маму угораздило заявиться во всём параде в детскую, чтобы проследить за моим купанием. Разумеется, её всю окатило водой, а нянька, как назло, как раз отправилась за полотенцем для меня.

   — И что же сказала ваша матушка? — допытывалась Марта, отчего-то снова назвав меня на «вы».

   Я усмехнулась.

   — Кричала на меня так, что стены тряслись. Они с отцом собирались в тот вечер на какой-то важный приём.

   — А отец? Он спрашивал, как у вас это получилось?

   — Да нет же! Отец, как всегда, был словно бы рад, что я опять вызвала их с маменькой гнев на свою голову... Они оба были уверена, что я просто шалила и облила маму нарочно, со злости. Матушка велела как следует меня выпороть, чтобы впредь такие проступки не повторялись, но бабушка вступилась и запретила даже пальцем прикасаться к её внучке. — Я криво улыбнулась. — Произошёл скандал, но мама обычно пасовала перед свекровью, так что бабушка победила.

   Марфа Петровна начала вышагивать по диаметру крыши, сделав мне знак присоединиться к ней.

   — Этим и закончилось? — спросила она. — Больше родители или бабушка не видели ваших забав с водой, не просили повторить?

   — О, я бы скорее сбежала из дому, чем повторила бы что-то подобное при старших! — воскликнула я. — Ну, я и сбежала собственно... Но им до всего этого не было дела.

   Я готова была поклясться, что Марта выглядела озадаченной. Однако почему её интересуют мои родители?

   — Понимаешь, Ида, как я уже говорила, большинство наших воспитанников сироты, или росли у дальней родни, которая ими не слишком интересовалась.

   Марфа Петровна пожала плечами и перевела взгляд на далёкий берег. Я же уныло перебирала мелкие камешки, рассыпанные по парапету. Что я могла ответить? Я давно привыкла, что мои способности никому не нужны и не удивлялась равнодушию родных.

   — Быть может, твоя бабушка что-то знает? — предположила Марта. — Она ведь запретила тогда тебя наказывать. Ты могла бы написать ей и спросить...

   — Нет-нет, пожалуйста, не нужно, Марфа Петровна! — вскрикнула я. — Я не хочу никому рассказывать, где я и что со мной! Бабушка может поделиться с дедом, или ещё с кем-нибудь из родни, значит, отец приедет и заберёт меня силой! По закону он ведь имеет на это право.

   — Ну, что ж, если ты против, разумеется, не стоит, — сухо ответила начальница.

   Она дала мне ещё несколько заданий, по большей части для меня очень лёгких, а в конце поинтересовалась:

   — Если у тебя с водой такая связь, ты чувствуешь её присутствие в атмосфере?

   Я задумалась. Как-то не было случая это проверить.

   — Дождь будет? — неожиданно спросила Марта.

   — Нет, — уверила её я, и тут же рассмеялась. — То есть, сегодня точно не будет, а завтра — не знаю...

   — Понятно. Что же, эти навыки мы ещё отработаем.

   При этих словах сердце у меня радостно дрогнуло: я поняла, что Марта не считает меня недостойной остаться в лицее.

   Мы снова приблизились к парапету. Солнце уже совсем ушло: лишь лёгкие оранжевые всполохи на горизонте напоминали о прошедшем дне. Берег сделался уже совсем тёмным, он казался ощетинившимся пиками елей полком великанов и готов был грозно надвинуться на нас...

   — Посмотри внимательно в воду, — приказала Марфа Петровна.

   Я повиновалась и впилась глазами в ставшие уже серо-чёрными волны залива. Несколько минут прошло в молчании.

   — Что я должна там увидеть?

   — Не знаю. Я лишь пытаюсь понять, способна ли ты проникнуть взором сквозь толщу воды, — последовал ответ.

   Увы, сделать это легко не получилось. У меня буквально голова пошла кругом, пока я сверлила взором морскую глубину. Как же там странно, темно и пустынно в этом мутном мареве... Во тьме двигаются мне навстречу редкие рыбы с сонными, пустыми глазами. Обломки затонувших баркасов покрываются осклизлым слоем плесени — год за годом... Водоросли обвивают их уродливыми лозами... А хуже всего, что там холодно, так холодно: ледяное северное солнце никогда не проникает в эту толщу...

   «Иди сюда, и ты станешь частью нас!» «Ты наша! Стоит только прыгнуть — твоё тело раствориться, превратить в капельки воды, и ты освободишься, будешь жить вечно, парить над морем туманами, опадать дождём, бушевать холодными волнами!» «Больше никто не посмеет тебя обидеть!»

***

— Ида!

   Оказалось, я лежала на холодной каменной крыше лицея, а моя голова покоилась на коленях Марты. Она убрала от моего лица платочек, пропитанный каким-то резким запахом, и помогла мне приподняться. Что же это со мной произошло? Меня кто-то призывал, что-то обещал...

   — Тебе лучше?

   Я с силой зажмурилась и открыла глаза. Лишь проделав это несколько раз, я поняла, что окружающий мир больше не расплывается, будто песок, омываемый волнами.

   Марта поддержала меня под локоть. Я её лице я не заметила ни настоящего сочувствия, ни тепла — только пристальное внимание — но всё же она помогала мне.

   — Да, благодарю вас, Марфа Петровна.

   — Думаю, на сегодня достаточно, на это мы закончим. Ступай отдыхать, а завтра приступишь к занятиям и прочим обязанностям в Лицее.

   Я уже собралась проследовать за Мартой вниз, как вдруг заметила то, чего не увидела раньше. Оказывается, к парапету снаружи была прикреплена лёгкая узкая лестница из какого-то прочного металла. Она уходила прямо в морские волны. Не удержавшись, я подбежала исследовать находку: да, лестница шла прямо по стене нашей башни, не соприкасаясь с окнами и вела прямиком в воду.

   — Интересно, для чего это здесь? — воскликнула я. — Неужели кто-то таким образом попадает в лицей? Если подплыть на лодке или яхте, ведь это же неудобно, подниматься по лесенке на крышу!

   Ответа пришлось ждать так долго, что волей-неволей я обернулась к Марте и вздрогнула. Она уже стояла рядом со мной; взгляд глубоких серо-зелёных глаз был не то, что холодным — ледяным!

   — Не стоит задавать в первый же день так много вопросов, Ида. То, что нужно, тебе расскажут.

   — Простите, мадам... То есть, Марфа Петровна, — сконфузившись, пробормотала я.

   Мы проследовали, наконец, вниз. Мне хотелось съёжиться и поскорее исчезнуть с глаз начальницы лицея. Ну когда же я отучусь любопытствовать по каждому поводу? Хотя... Что такого страшного в моём вопросе, любой другой точно также спросил бы! «Незачем было вести меня тогда на крышу, если там секретное место!» — подумалось мне.

   Всё это я мысленно бормотала про себя, спускаясь вслед за Мартой по каменной лестнице, затем мы снова очутились в её будуаре. Я пожелала ей покойной ночи и извинилась за лишние вопросы. Начальница кивнула, не отвечая, и я мне ничего не оставалось, как покинуть её квартиру.

ГЛАВА 10. Вечер, ночь и утро

Мне захотелось поскорее выйти на воздух и побыть некоторое время в одиночестве. Я решила, что если вернусь сейчас в дортуар, то наверняка Надия, Шура или ещё кто-нибудь из девушек непременно приступит с расспросами, а я пока и сама мало что понимала.

   Кажется, Марта всё-таки оставила меня в лицее; по крайней мере, я не услышала приказа покинуть это место. Но что же произошло там, на крыше здания? Отчего я лишилась чувств после того, как выполнила приказ и попыталась мысленно проникнуть в морскую глубину? Почему Марта так разгневалась на вопрос о странной лестнице, ведущей прямо в море? Зачем начальнице лицея знать о моих родных?

   И наконец — самое главное: я так ничего и не выяснила об этих таинственных Стихиях. Что означают слова Исходная и Принадлежащая? Про это не было произнесено ни звука. Может быть, мне стоит вернуться и спросить самой?

   Я глубоко вздохнула. Нет уж, хватит делать глупости! Я уже успешно рассердила начальницу ненужными вопросами, лучше пока молчать. Сама разберусь, или новые подруги помогут.

   Я окончательно раздумала подниматься в дортуар, а вместо этого пересекла круглый зал и направилась к входной двери. Над островком стояли тихие светлые сумерки — тьма ещё не успела окончательно улечься на холодные воды залива и накрыть собой наш маленький клочок земли.

   Мне захотелось обогнуть здание и осмотреться. Под ногами скрипел влажный песок и перекатывались мелкие камешки. Взгляд мой притягивал Чумной форт и узкий мостик между ним и нашим островком. Проход туда-сюда был свободным — но никто не спешил им воспользоваться, да и у меня такого желания, разумеется, не было. Вместо этого я полюбовалась огнями Кронштадта и противоположным тёмно-зелёным берегом. Там виднелась узкая песчаная полоска, а за ней шли сплошные хвойные леса — или это отсюда так казалось. Во время нашего плавания по заливу доктор объяснил, что на том берегу есть много целебных источников, и я дала себе слово непременно побывать там. Правда я совершенно не представляла, есть ли каникулы или праздники в нашем лицее, и где находятся воспитанники в это время? Например, в Рождество? Марта говорила, многие из пансионеров — сироты...

   Островок оказался совсем мал: кроме самого лицея и крохотной пристани, на нём ничего больше не было. Я прошлась вдоль глухой стены здания. Чумной остров оказался значительно больше, там нашлось место даже для деревьев и кустов — а через несколько минут, к собственному удивлению, я уловила донёсшееся оттуда лошадиное ржание... Ах, да — вспомнились рассказы доктора Семёнова о том, что в Чумном форте есть лабораторные животные, из крови которых вырабатывают противочумную сыворотку... Я содрогнулась, представив, как служащие лаборатории денно и нощно заняты своей мрачной и опасной работой, не имея возможности покидать форт. Хотя — с чего это я решила, что у них не бывает отпусков?

   Оказалось, пока я бродила вокруг лицея и пребывала в задумчивости, уже стемнело, волны залива сделались почти чёрными, а в окнах мягко затеплился свет. Я и не заметила, что здесь проведено электричество! Вероятно, это было сделано ради нужд лаборатории по повелению его высочества принца Ольденбургского...

   Я едва не подскочила от неожиданности, обнаружив перед собой человеческий силуэт. Незнакомец стоял на большом камне. Он обернулся; свет из окна упал прямо на его лицо, и я невольно поморщилась, узнав Джано Тенгизовича.

   — Добрый вечер, — пробормотала я.

   Он безразлично кивнул. Его взгляд выражал не больше интереса, чем если бы я была не человеком, а фонарным столбом. Впервые за весь день я ощутила дурацкий стыд за своё несвежее и помятое синее платье, которое пока не было возможности сменить... Не выгляди я настоящей замарашкой, этот высокомерный Джано Тенгизович наверняка не смотрел бы с таким пренебрежением! Что он здесь такое: наставник, воспитатель? На вид ему можно было дать лет двадцать семь-двадцать восемь, а то и больше.

   Он больше не обращал на меня внимания. Стоило поскорее уйти и оставить его одного — но из чистого упрямства я продолжала стоять. В конце концов, это не его личный берег! Я тоже могу побыть здесь и полюбоваться на залив и огни Кронштадта.

   Однако красота моря и города больше не шла на ум; я принялась украдкой разглядывать моего молчаливого соседа. Окно наверху было открыто, оттуда лился свет, да и ночь ещё не наступила. Я близко видела лицо Джано: высокий выпуклый лоб с вертикальной морщинкой, чёрные брови, широкие скулы, прямой нос, квадратный подбородок. Жёсткие чёрные кудри падали на лоб и мелкими кольцами вились до самого воротника простой двубортной тужурки. Весь его силуэт — от мускулистых плеч и шеи до крупных ступней — говорил о недюжинной физической силе. Вот уж не знаю, чем этот Джано так волновал Надю! Просто сгусток мышц и... сплошного пренебрежения к окружающим!

   В этот миг он медленно повернул голову ко мне — я даже испугалась, впервые заметив, что один его глаз в обрамлении тёмных ресниц был чёрным, будто влажная земля, а второй — ярко-голубым.

   — Вам что-то угодно, сударыня? — внезапно разомкнул губы Джано Тенгизович.

   — Нет. Я просто смотрю на Кронштадт: днём мне не удалось толком ничего увидеть, — сухо обронила я.

   — Ну что же, я предпочитаю наслаждаться красотой природы в одиночестве. Доброй ночи, — прозвучало в ответ.

   Джано слегка подался вперёд, и... Я едва не ахнула — мне показалось, камень на котором он стоял, неслышно поплыл по песку... Да нет же, не могло такого быть! Видно, почудилось в темноте.

   Отчего-то стало жутко; я поспешила вернуться в лицей и подняться на третий этаж в дортуар, чтобы отыскать там Надю.

***

Надия вместе с другими девушками уже собирались укладываться спать. Пока я гуляла, они все собрались в дортуаре и, занавесив окна, отдыхали, читали, болтали между собой и делились впечатлениями прошедшего дня. Когда я вошла, в комнате резко наступила тишина, от чего я сильно смутилась.

   Надия взглянула на меня чуть виновато.

   — Ида! Где же ты пропадала, неужто до сих пор у Марты? — Она вскочила с кровати и взяла меня за руку. — А мы тут говорили о тебе...

   Я чувствовала неимоверную усталость и недовольство собой. И ведь наверняка девицы сейчас начнут расспрашивать о визите к Марфе Петровне, ибо здесь, очевидно, принято делиться друг с другом всем на свете. А вот мне этого пока не хотелось.

   — Ну же, Ида, расскажи! Как всё прошло? — поторопила меня Шура, та самая Принадлежащая Воде, что вместе с цыганом Тамашем сочла меня своей Исходной Стихией.

   — Да-да, расскажи скорее! — поддержали её прочие, а красавица Арина так и впилась в меня глазами.

   Я поняла, что они не отстанут, и вкратце рассказала, как мы с Марфой Петровной поднялись на крышу, и я выполняла её задания. Расспросы Марты о моих родных я опустила, как и эпизод с лестницей: делиться всем этим я посчитала неуместным.

   — Ну вот, видишь! Ты теперь с нами, ты точно Вода! — воскликнула Шура. — Я так и думала, что наша Тройка наконец-то обретёт цельность!

   Она с вызовом взглянула на остальных.

   — Да, похоже, у вас полный комплект, — согласилась Надия. — Вот у нас по-прежнему непонятно!

   Мне тоже было многое непонятно, и хотелось бы расспросить Надю поподробнее, но спрашивать при всех девушках я постеснялась, поэтому промолчала. Поскольку в дортуаре ещё горели свечи, я уселась с ногами на свою постель и принялась разглядывать новых подруг, стараясь вспомнить, что знаю о каждой.

   Надия, моя самая первая знакомая, «принцесса цирка», как назвал её обиженный Никита Вересов. Она называла себя Принадлежащей Воздуху.

   Шура, пухленькая зеленоглазая блондинка с ямочками на щеках, очень милая и мягкая на вид. Принадлежащая Воде.

   Арина. Красавица, каких мало — разве что Марфа Петровна могла бы сравниться с нею. Тоже, как мне сказали, из «Воздушной» Тройки. Я пока не узнала, каков её талант, но отчего-то не сомневалась, что это что-то необычное. Лицо этой юной девушки удивительно притягивало к себе внимание: и своей красотой, и молчаливой, блуждающей на губах улыбкой, которая так странно сочеталась с часто опущенными глазами.

   Ещё была Олеся: высокая, крепко сбитая, рыжеволосая, со слов Нади, родившаяся в семье крестьян Полтавской губернии. Знакомясь, она коротко кивнула мне, протянула руку, и сказала, что она Принадлежащая Земле.

   Получается, я была пятой... Значит, ещё одной нашей товарки я пока не видела.

   За окном уже спустилась чернильная тьма, но напротив нас вовсю светились огни Чумной лаборатории. Я положила локти на подоконник, взглянула вниз, и тут же отпрянула. Показалось, что на камнях виднелся тёмный силуэт... Неужели Джано Тенгизович всё ещё стоит там, на берегу?! Не хватало ещё, чтобы он заметил, как я, точно влюблённая гимназистка, глазею на него из окна.

   Я с досадой отвернулась. Не слишком ли много я думаю об этом невеже?! На минуту я испытала стыд за себя и неловкость перед Виталем. Как я могла почти на целый день позабыть о нашей любви?

   Я принялась раздеваться, чтобы улечься в постель, попутно обратив внимание, что лицеистки, кроме Нади, носили однотипные платья, из тонкого сукна или шерсти, с длинными рукавами, а ещё белые пелеринки. Только цвета их платьев различались: бежевое, коричневое, у Арины — зелёное. У Нади же костюм был похож на те, что я видела в детстве на картинках, когда читала сказки «Тысяча и одной ночи».

   — Почему ты одета не так, как все? — полюбопытствовала я, и тут же смутилась: вдруг этот вопрос был ей неприятен?

   Однако Надя тотчас ответила:

   — Я здесь ношу то, что привыкла. Так одевалась моя мать и мать моей матери: нам было удобно в этом выступать на арене. Когда я сказала об этом Марте, она совершенно не возражала, и я оставила свою одежду при себе.

   Девушки понемногу перебирались в постели, кто-то шелестел страницами книг, кто-то что-то писал — вероятно, в дневнике...

   — А где же дортуарная дама, почему она не велит нам гасить свечи и спать? Уже поздно! — удивилась я.

   Девушки дружно рассмеялись.

   — Какие здесь дортуарные дамы? — сквозь смех спросила Надия. — Я ведь тебе говорила, у нас не пансион для девиц дворянского рода. Есть старшая по женскому дортуару. Так же и у юношей есть свой староста.

   — И где же наша старшая? — только и успела спросить я, как в комнату вошла ещё одна девушка, с которой я не успела познакомиться.

   Она была далеко не красавицей: высокого роста, худая и достаточно сутулая, с крупными кистями рук, с резко выступающими ключицами. Она выглядела неухоженной и неловкой, самой невзрачной по сравнению с остальными: чёрное, наглухо застёгнутое платье, тёмно-каштановые волосы кое-как стянутые в узел, заострённые черты лица, нос, напоминающий клюв хищной птицы... Только глаза у неё были большие и выразительные, но странного цвета: серые, с отчётливыми оранжевыми вкраплениями, будто огненные всполохи. Я даже решила сперва, что мне кажется, и это просто отблески свечей, но девушка остановилась напротив меня, и я убедилась, что не ошибаюсь.

   — Ты новенькая? — она говорила тихо и быстро. — Ида, верно? Есть у тебя сорочка и ночная кофта при себе? Если нет, я выдам, ночи становятся всё холоднее. Нужно ли тебе свежее бельё, домашние туфли?

   — Благодарю вас, сударыня... — Он неожиданности я снова растерялась. — Мне бы туфли и... перемену белья, если можно.

   — Меня зовут Соня, — также быстро и почти шёпотом проговорила собеседница и стремительно направилась к одному из сундуков. Оттуда было извлечено чистое бельё, сорочка, кофта, тёплые чулки. Из другого сундука появились удобные туфли без каблуков, в которых ногам не будет холодно даже на каменном полу.

   Соня расправила вещи, прищурившись, оценила моё телосложение, пробормотала себе под нос: «Пожалуй, подойдёт», и быстро покинула комнату. Это послужило для прочих девушек сигналом, что пора гасить свечи. Я улеглась наконец-то в постель. Неподалёку от меня возилась Надя.

   — А разве мы не будем молиться? — спросила я.

   — Молись, разумеется, если душа просит. Внизу домовая часовня есть, можешь туда пойти... Только кофту накинь, там теперь прохладно.

   Надя зевнула.

   — А общей молитвы значит, не будет? — Я почти сразу поняла, что опять сморозила глупость. Судя по всему, здесь никто никого не принуждал, да и лицеисты, возможно, принадлежали к разным вероисповеданиям. — Послушай, Надя... А эта Соня, она тоже здесь учится? Мне показалось, она старше нас.

   — Да, учится. Правильно показалось: ей уже двадцать два.

   Надия снова зевнула и отвернулась к стене.

   — А она какой стихии принадлежит? — полюбопытствовала я.

   — Она Огонь, Исходная Стихия.

   — Что?! — поразилась я.

   Такая нескладная, сутулая и невзрачная Соня с бесцветным голосом и... Огонь?! Впрочем, если вспомнить её глаза...

   — А как же... — начала было я, но Надя меня прервала:

   — Ида, милая, давай уже спать! Завтра я расскажу тебе всё, что ты хочешь узнать.

   — Хорошо, — виновато пробормотала я, прикрыла глаза и начала прилежно считать овец.

   Но сон не шёл. Так много впечатлений за последние несколько часов, так много нерешённых вопросов и непонятных явлений. И полная неясность завтрашнего дня. Что я должна буду сделать: прилюдно доказать, что я таки являюсь Исходной Стихией? И как же это будет: я выйду перед всеми в том нижнем зале с колоннами и стану держать что-то вроде экзамена? А остальные соученики будут стоять и смотреть? И этот противный Джано со своей кривой улыбкой?

   — Надя! — окликнула я. — Надюша, ты спишь?

   — Ида, Боже мой... Нет, это невозможно!..

   — Надя, прости пожалуйста, — торопливо зашептала я. — А Джано Тенгизович, он какой предмет преподаёт?

   Надия некоторое время лежала молча, но я сразу почувствовала, как она насторожилась.

   — Почему ты так решила? Он не преподаватель, он такой же ученик лицея, как и мы.

   — Как же это? — изумилась я. — Он ведь совсем взрослый, лет тридцати, не меньше!

   — Ему двадцать четыре года.

   — А какой Стихии он принадлежит? — осторожно поинтересовалась я.

   В голосе Нади, когда она говорила про Джано, слышалось явное напряжение.

   — Он Исходный. Земля. А его Принадлежащие — Никита и Олеся.

   — Вот как! Никогда бы не подумала... — протянула я.

   Мы немного помолчали, но я заметила, что сейчас у Нади не было желания спать.

   — Отчего ты спросила про Джано? — тихо, почти беззвучно прошептала она.

   Мне было бы неловко рассказывать о нашей встрече на берегу, и как я стояла и рассматривала этого человека, пока он от меня не сбежал.

   — Ну просто он... такой неприятный и невежливый. Грубиян какой-то! Все остальные юноши и девушки показались мне ужасно милыми, а вот он зачем-то наговорил гадостей.

   Надия усмехнулась, как мне показалась, весьма грустно.

   — Да и ладно, ты не будешь общаться с ним постоянно, у тебя есть свои Принадлежащие. Иногда четырём Стихиям всё же приходится действовать сообща, но, Ида, я уверена: к этому моменту ты поймёшь, что Джано вовсе не противный невежа, как тебе сейчас представляется.

   — А какой же он на самом деле? — с любопытством спросила я, ожидая, что сейчас Надия начнёт расписывать Джано, как кладезь добродетелей.

   Но Надя лишь вздохнула.

   — Я очень мало его знаю. Он несчастный человек со сложной судьбой: хуже, чем у всех нас. Это мне Никита рассказывал, а он Джано очень уважает, говорит, их Исходный справедлив и всегда за своих горой!

   — А ведь он влюблён в тебя! — подколола я новую подругу.

   — К-кто?! — запинаясь, пробормотала Надия.

   — Да Никита Вересов же!

   — А-а... Глупости. Мы с ним друзья. Никита ещё ребёнок, он просто нуждается в старшей сестрице. Он был младшеньким у своей матери, у него две сестры. Какая там любовь!

   Я была другого мнения, ибо видела, как Никита смотрел на Надию. Но какое мне до этого дело! При этом стоило только упомянуть Джано Тенгизовича, как в голосе Нади слышалось настоящее волнение.

   Ладно, всё это меня совершенно не касалось. Конечно, Джано, при всей его антипатичности интриговал меня, но не настолько, чтобы начать очередные расспросы.

   Надя снова вздохнула и повернулась ко мне.

   — Ты ведь давно дома не была? Не скучаешь по родным?

   Я поняла, что разговор о Джано взволновал её и прогнал сон.

   — У меня нет таких родных, по которым я могла бы по-настоящему скучать. Но вот мой жених, он уехал, и... Я не знаю, даже не представляю, когда мы теперь увидимся.

   Я умышленно придала своему голосу максимум печали, не сомневаясь, что Надя начнёт сочувствовать и интересоваться моей историей любви. И разумеется, этой ночью мы не уснули ещё долго.

***

Я всегда ненавидела рано вставать. Подъёмы в шесть утра в заведении госпожи Красиной были для меня адской мукой. И каково же было моё удивление, когда на следующее утро я проснулась в дортуаре лицея принца Ольденбургского первой — ещё до света! Даже не пришлось собирать силу воли в кулак, дабы заставить себя покинуть постель.

   Я бесшумно, босиком подкралась к окну и увидела тусклый, еле сереющий рассвет, тяжёлые свинцовые волны внизу, клочья тумана, которые стлались низко над водой. Проклиная себя за дурацкое любопытство, я прижалась лицом к стеклу, чтобы увидеть те камни, где вчера стоял Джано... Сегодня там было пусто, только море выплёскивало клубы пены на гладкие серые камни.

   Как же хорошо! Странно, но несмотря на пасмурную погоду, залив казался мне необыкновенно красивым со своими серыми просторами, туманом, лесистыми берегами.

   Я вышла из дортуара и встретила Соню, которая тотчас расспросила о моих платьях, ботинках и верхней одежде — также быстро и тихо, как вчера. После этого я умылась и стала обладательницей изящного суконного красно-коричневого платья и белоснежной пелерины. Соня как видно, обладала прекрасным глазомером и сразу угадала, какой размер придётся мне в пору. В ответ на слова благодарности я услышала от девушки, что её мать и тётушка всегда шили себе одежду сами, и она переняла у них многое, прежде чем попала сюда.

   Соня заторопилась куда-то дальше и выглядела при этом такой озабоченной, что я окликнула её:

   — Сонечка, быть может, вам помочь? Прочие девушки ещё спят, а я ничего здесь не знаю, и мне некуда себя применить.

   — Хорошо, спасибо, — быстро проговорила Соня. — Идём, подготовим всё для завтрака в столовой.

***

Благодаря руководству Сони я освоилась довольно быстро и принялась расставлять на столе чашки с блюдцами, раскладывать ложки, салфетки... Мы вместе носили с кухни хлеб, сахар, свежеиспечённые булочки, блюда с варёными яйцами и ветчиной, варенье и мёд. Мне уже хотелось скорее покончить с завтраком и приступить к настоящему делу, хотя я не представляла, в чём оно будет заключаться.

   Скоро в столовую потянулись проснувшиеся лицеисты: Надя, за которой тащился хмурый, недовольный Никита Вересов, Шура и Тамаш. Они весело приветствовали меня, Арина же ещё из дверей одарила рассеянной улыбкой.

   — Ну вот, ты уже почти в роли хозяйки! Спасибо, Ида! — Соня поблагодарила меня, так же тихо, быстро и серьёзно, как, видимо, разговаривала всегда.

   Усаживаясь за стол рядом с Надей я заметила в углу отдельно стоящий небольшой круглый столик: там завтракали наши наставники. Впрочем, тем утром появились лишь Марта, пожилая сереброволосая, строгая на вид Глафира Аникеевна и изящно сложенный мужчина с длинными, завитыми вверх усами. Мне сказали, что это Нильский, бывший актёр и танцовщик. Этот преподаватель особенно заинтересовал меня: я мечтала скорее попасть к нему на урок и узнать поподробнее о службе в Императорских театрах Петербурга.

   Однако сразу после завтрака, не успела я направиться к господину Нильскому, ко мне подошли Шура и Тамаш.

   — Ну что же, Ида, нам теперь нужно познакомиться по-настоящему! Марта сказала, вероятно, ты и правда наша Исходная.

ГЛАВА 11. Исходная Стихия

Понемногу все лицеисты рассредоточились по классам и помещениям. Меня же Шура пригласила в знакомый мне круглый зал с мраморными колоннами, что находился на первом этаже. Я узнала, что здесь обычно проходят практические занятия и общение Стихий.

   — А в чём же заключаются эти практические занятия? — сгорая от любопытства, спросила я.

   Тамаш и Шура объяснили, что Тройка Стихии учится работать вместе, понимать друг друга без слов, разговаривать глазами. Словом, мы должны были составить настоящий ансамбль, выражаясь языком музыкантов.

   Когда мы шли втроём в зал, я отметила — Марфа Петровна и Джано Тенгизович проводили нас взглядом, но никто из них ничего не сказал. Надя отправилась на урок по фортепиано, Арина сказала, что идёт заниматься литературой и словесностью. Меня же снова затрясло от волнения: а вдруг именно сейчас-то и выяснится, что я никакая не Исходная? Зачем Марта не сказала мне об этом ни слова?

   Едва очутившись в мраморном зале, я прикрыла глаза и оперлась на колонну, так как ноги у меня буквально подкашивались и сердце заходилось в бешеном ритме.

   — Послушай, Ида, тебе нездоровится? — встревожился Тамаш. — Может быть, пойдёшь в дортуар и приляжешь?

   Я едва не проявила трусость и не ответила утвердительно — но вовремя вспомнила вчерашние язвительные реплики Джано. Вот бы он посмеялся, если бы смог прочесть мои мысли сейчас!

   — Нет-нет, ничего такого! Просто дорога сюда была длинной и утомительной, я немного не выспалась. Завтра будет лучше, а сегодня я хотела бы всё-таки начать...

   Я умолкла. Затем призвала на помощь всю оставшуюся решительность.

   — Шура, Тамаш! Хоть меня тут и называли Исходной Стихией несколько раз, я совсем не понимаю, что это значит. Марфа Петровна ничего толком не сказала — видимо, решила дать мне возможность выяснить всё самой.

   Ребята переглянулись, и наконец-то я услышала более или менее внятное объяснение. Оказалось, Исходной Стихией называли человека, умеющего напрямую взаимодействовать с одной из четырёх природных стихий — в моём случае это была вода. А Принадлежащие — это те, кто имел способности совершать с помощью воды удивительные, не подвластные обычным людям вещи.

   Сначала для меня всё это не выглядела чем-то очень уж странным, но, когда я своими глазами убедилась в способностях обоих Принадлежащих — понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

   Сперва Шура предложила мне «почувствовать» воду, просто стоя посреди зала. Мне это не составило труда: стоило только сосредоточиться, как сразу стало понятно, что за колоннами на равных расстояниях расставлено пять глиняных кувшинов. Причём в двух из них вода была морская, а в трёх — пресная.

   — Допустим, мы не можем взять эти кувшины в руки, и даже дотронуться до них. Призови воду сюда! — предложил Тамаш.

   Я подчинилась; Шура и Тамаш внимательно следили за блестящими ручейками, что с разных сторон поползли к нам. Я не стала смешивать пресную воду с солёной и образовала два небольших «прудика» около наших ног.

   — Теперь, представь, что я, м-м-м, к примеру не могу дотронуться до воды — неважно, может быть, я связана или за нами наблюдают. Сделай так, чтобы она могла ко мне прикоснуться.

   Я подумала и мысленно приказала пресной лужице превратиться в тонкую-тонкую струйку и коснуться Шуриной руки. Девушка стояла неподвижно, только следила за мной и моей «подопечной». Лужица пресной воды вытянулась тонкой нитью и неспешно побежала прямо по туфле Шуры, её ноге — пока не достигла её пухленьких белоснежных пальчиков...

   И тут Шура исчезла! Она не выбежала из зала, не спряталась за колонной! Просто стала невидимой. Прозрачной!

   К собственному стыду я пронзительно взвизгнула и схватила Тамаша за руку: сейчас мне было ещё страшнее, чем когда я наблюдала Надины головокружительные прыжки и полёты. Ну да, Надия совершала опасные кульбиты, но хотя бы оставалась при этом в своём собственном виде!

   Тамаш рассмеялся в ответ и посоветовал мне приглядеться получше. Ну да, Шура не исчезла совсем, она стала прозрачной, как если бы была из воды... Я в изумлении, всё ещё дрожа, разглядывала неясный силуэт, еле-еле угадывающийся в свете электрических ламп. Я протянула руку и снова вскрикнула: нет, девушка не стала бесплотной, её тело было вполне осязаемым! Но как же это возможно?!

   — Тамаш... А как ей вернуться обратно?.. Я хотела сказать, как она сможет стать видимой?

   — Для этого нужна ты! Отзови воду, — спокойно ответил юноша.

   Я глубоко вздохнула и выполнила требуемое. Возвращение Шуры в обычный облик произошло постепенно: словно туман, клубившийся вокруг неё, медленно стёк вниз и снова стал лужицей воды. Девушка же осталась почти в том же виде, в каком пришла из столовой — ни её волосы, ни одежда не были мокрыми, лишь слегка влажными. И не заметишь, если не всматриваться.

   Я обошла Шуру со всех сторон, будто диковинный музейный экспонат — та лишь весело смеялась.

   — Ты ведь сама стала... невидимой. А сделаться видимой можешь только если я помогу? — этот вопрос я задала, едва лишь придя в себя.

   — Нет, не совсем так ... Я уже умею делать это сама, только дольше и надо потратить больше сил. Но Марта сказала, что на выпуске я должна буду исчезать и появляться за один миг, абсолютно сухой, и в идеальном виде. Иначе это не мастерство. Я работаю над этим.

   — А без воды ты можешь вот так... сделаться невидимой?

   Шура засмеялась.

   — Конечно же нет, потому я и Принадлежащая Воде. Без неё я просто обычный человек. Если мы действуем с тобой сообща, то в идеале ты должна раздобыть мне хотя бы капельку влаги, а уж я использую её по назначению. И ещё, Ида, я забыла сказать самое важное — мне нужна именно та вода, к которой прикасалась, хотя бы мысленно, Исходная. То есть ты, человек с даром Воды.

   «Интересно», — подумала я. — «Вот только в какой жизненной ситуации такие наши умения могли бы пригодиться, пока непонятно». Я решила задать этот вопрос Тамашу и Шуре, но Принадлежащие дружно замотали головами.

   — Первокурсникам этого знать не положено, — пояснил Тамаш. — Нам сказали только, что его высочество принц не просто так приказал привезти всех сюда и учредил этот лицей. Нас ведь собирали нарочно: кто-то знал о существовании таких, как мы. И подсказал принцу Ольденбургскому, что люди с необыкновенными способностями могли бы послужить отечеству, и очень пригодиться в случае опасности...

   Я задумчиво кивнула. Мой Виталь говорил, что давно заметил слежку — но выходит, следили за нами обоими, только вот я ничего не знала. Виталь ужасно боялся этих людей, из-за этого в итоге сбежал... Интересно, какой у него дар? Он Исходный или Принадлежащий?

   Тамаш осторожно прикоснулся к моей руке.

   — Ну что же, теперь тебе многое понятно?

   — Кое-что я поняла, но далеко не всё. — Я постаралась собраться с мыслями. — Итак, Шура умеет становиться невидимой, прозрачной, и для этого ей нужна вода, с которой общалась я...

   — Всё верно, — подтвердил Тамаш. — Видишь, у вас же получилось! Поэтому мы так ждали свою Исходную, без неё мы были как древесные ветви без ствола и корней.

   — Ну а если я всё-таки не Исходная?

   Ребята снова хором рассмеялись.

   — Тогда ничего бы и не вышло! И в этом случае ты либо стала бы Принадлежащей, либо отправилась домой.

   Во рту у меня пересохло. Ехать домой, лишь только вкусив такой привлекательной и интересной жизни на острове, познакомившись с такими удивительными людьми! Нет, я ни за что не хотела бы теперь домой, в тоскливую затхлую атмосферу, где царило поклонение роскоши, деньгам и знатным фамилиям!

   — Так значит — я и сейчас сдавала экзамен? — прошептала я.

   — Ну отчасти... Ты не волнуйся, Ида, у тебя ведь всё получается! — подбодрила меня Шура. — И совсем это не сложно.

   Да уж... Я облизала сухие губы, машинально сделала шаг за кувшином, но тут же вспомнила, что вся вода — у моих ног, на каменном полу. С досадой щёлкнула пальцами: с пола взметнулся водяной пузырь, который я поймала губами...

   Шура с Тамашем восхищённо наблюдали за мной.

   — Вот это да! Стихия слушается тебя очень хорошо!

   — Я и всегда с ней ладила... И, пожалуй, вода — единственное, с чем я умела договариваться по-настоящему. Но это только здесь, а когда мы плыли по заливу, доктор Семёнов сказал, что я чуть было не устроила бурю, из-за того, что разволновалась!

   Мои Принадлежащие слушали очень внимательно.

   — Это означает, что с морем тебе ещё придётся учиться разговаривать, — задумчиво произнёс Тамаш.

   — Да... — Я постаралась представить свои впечатления от моря, но это сложно было сделать в двух словах. — Там такая мощь, ей так просто не прикажешь... Оно слышит меня, но не станет слушаться с первого раза. И оно само пыталось говорить со мной! — Последние слова вырвались у меня против воли, но друзья отнюдь не удивились.

   — Ну что же, ты будешь учиться и справишься с этим, раз уж у тебя есть дар Воды, и ты Исходная Стихия. Кстати, не боишься пить с пола? Мы тут про микробов тоже кое-что изучали!

   Я рассмеялась: как раз это совсем не было проблемой. Пусть я и не могла создать воду из ничего, но сделать её чистой, будто из родника, могла легко.

   — Да, — спохватилась я, — Тамаш, а у тебя какой дар? Только если ты собираешься превратиться во что-нибудь эдакое, пожалуйста, сначала скажи!

   Мой Принадлежащий лукаво блеснул тёмно-синими глазами.

   — Я не умею ни во что превращаться, у меня всё очень просто. Мой дар — целительство.

   — Вот как? — Боюсь, в моём голосе вместо восторга прозвучало разочарование. Только что Шура продемонстрировала такой потрясающий талант, а Тамаш оказывается... доктор? Всего лишь доктор!

   — Понимаешь, — Тамаш угадал мои мысли, — я не врач. Умею только создавать целебную воду для самой простой помощи человеку или животному. Если надо сделать операцию, пришить полуотрезанный палец, лечить от чахотки или холеры — этого я ещё не могу. Я пока только снимал боль, останавливал несильное кровотечение, унимал лихорадку...

   — Он много занимается тут с доктором Семёновым, потому что сам почти ничего не знает, — печально сообщила Шура. — Его из табора выгнали вместе с бабкой, когда выяснилось, что он не их родич, да ещё и... колдун! Шаман, вот как они его называли.

   — Ты ведь из цыган? — спросила я.

   Но Тамаш покачал головой.

   — Нет. Вернее, я не знаю точно. Наши люди из табора, где я рос, только гадать умели, да коней красть — а ещё пели, танцевали. Вот и я: танцую, пою, а был всё равно, что чужой среди них. Мать давно ещё из табора ушла за офицером каким-то, и потом, когда тот её бросил, меня своим и подкинула. А перед смертью прислала письмо, что я не ею рождён, я найдёныш — хотя и на цыгана чистокровного похож. Вот и не знаю, кто я и откуда.

   — Да ты не печалься! — поспешно проговорила Шура. Я заметила искренне сострадание в её светло-голубых, прозрачных глазах. — Ну мне вот известно, кто я — а толку? И Наде известно, и Джано...

   Я едва не спросила про Джано, но удержалась. Вместо этого попросила Шуру немного рассказать о себе.

   Оказалось, Шурочка родилась и жила здесь, в Петербурге. Она была дочерью беспутной гулящей девицы по имени Анька-Бледнуха. Та отличалась редкой белизной кожи, прозрачностью глаз и почти белыми волосами — так, что даже в Петербурге, где белокурые и светлокожие жители отнюдь не редкость, на неё обращали внимание. Шуру с детства воспитывала двоюродная тётка, грубая и неграмотная баба, подённая работница, которая, к счастью, хотя бы не употребляла крепких напитков и даже по-своему любила сироту. Она сумела устроить девочку в начальную школу, где та выучилась читать и писать, затем Шуру отправили в ученицы к шляпнице — овладевать тайнами изготовления головных уборов. И вероятно, её жизнь так и шла бы чередой однообразных дней, заполненных трудом и дорогой от мастерской до дома, если бы Анька-Бледнуха, её мамаша, вдруг не захворала тяжело, и не вспомнила наконец про свою единственную дочь...

   — Мать знала, что умирает, — спокойным голосом рассказывала Шура. — Она меня позвала к себе, и рассказала, что мы с ней произошли из какого-то древнего народа, что жил на дальнем острове, на Севере... И было там четыре племени — Пловцы, Искры, Летучие и Дети Земли и Камней. У них часто появлялись ребятишки с необычными способностями: умели призывать воду, летать, ходить сквозь огонь, вызывать землетрясения... И ещё она про какого-то капитана говорила, что на их остров с какого-то материка приплыл. Мол, тот нашёл их и решил создать из них непобедимое войско, но корабль попал в бурю и разбился... Я так думаю, это она бредила в горячке... Ну, а наутро она и померла, не успела мне свои сказки досказать.

   Тамаш выслушал спокойно: похоже, эту историю он уже знал наизусть, а вот мне стало ужасно интересно и одновременно жутковато. Шура уверена, что это сказки — но тогда откуда мы взялись?

   — А что было дальше? — спросила я. — Твоя мама умерла, тогда как же ты сюда попала?

   — Так она мне перед смертью успела показать фокус-то свой: попросила воды подать, я несу чашку смотрю — батюшки! Она рукой что-то сделала — и из чашки облако этакое выплывает и прямо к ней! Она руку подставила, и водичка так дождиком и пролилась! Я уж было подумала, брежу: не лихорадку ли от неё подхватила?.. Но всё оказалось правдой. Она там что-то ещё бормотала про дар, который у меня будет — но уже всё бессвязно, уже она без памяти была. Я с ней в каморке всю ночь и сидела... А под утро, как мать поняла, что всё, помирает — назвала имя. Раз семь повторила, чтобы я запомнила.

   — Какое имя?!

   — Господин Озеров Адриан Артамонович. И ещё его как-то мать называла, не по-нашему — это уж я позабыла.

   — Так ведь господин Озеров, это... — пробормотала я.

   — Правильно — подтвердила Шура. — Господин Озеров и есть директор нашего лицея, под попечительством его высочества. Я, как мать похоронила, всё имя это вспоминала, до того дошло, что аж во сне оно мне снилось... Ну и так любопытно стало: пошла я, значит, в адресный стол разузнавать. Дали какой-то адрес в Петербурге — ну, никакого там господина Озерова не оказалось, сказали мне, если что от него нужно, так чтобы письмо написала, а уж ему передадут. Ну и вот... Написала я, и через несколько дней Адриан Артамонович самолично приехал и забрал меня. Вот, получается, мне такой талант от матери достался, несмотря, что непутёвая она была. Тут меня сам Озеров учил всему...

   Я немного помолчала, стараясь запомнить всё услышанное.

   — А ты ему рассказала про остров? Ну ту историю, что маменька тебе перед смертью передала?

   — Рассказала... Он засмеялся только и говорит, мол, всё может быть.

   — То есть, — продолжала я, — в легенду про остров он не поверил? Но, тогда как же он объяснил, откуда мы такие взялись?!

   — Доктор говорил, — с важностью вмешался Тамаш, — наука допускает появление у людей удивительных и даже сверхъестественных способностей под влиянием неких совокупных факторов, по-разному воздействующих на нашу физическую природу...

   — Да будет тебе занудствовать! — Шура махнула рукой и рассмеялась. — Нахватался у своего доктора умных словечек. Верно, по-научному как-то и правда можно объяснить, раз они говорят. — Это она добавила уже для меня.

   Но меня столь неопределённая «научная» теория как-то не удовлетворила. Что значит «наука допускает появление сверхъестественных способностей»? А отчего же у нас они появились, а у других нет? И откуда? Об этом наука, как видно, ничего не говорила.

   Я решила, что пока не буду задавать никаких вопросов, а непременно дождусь этого загадочного Адриана Артамоновича, которого откуда-то знала покойная мать Шуры. Если именно этот человек при поддержке принца организовал Лицей — то уже ему-то известно нашем происхождении всё. И второе: с какой целью нас собрали здесь? Мне уже было ясно, что для чего-то мы нужны, для этого и учимся действовать сообща. Но вот кому это надо, и с какой целью — пока оставалось загадкой.

   — Ида! — нарушил молчание Тамаш. — Ты ещё не увидела своими глазами, что умею я.

   — Но ведь ты всё объяснил...

   — Нет, — юноша настойчиво протянул ко мне раскрытую ладонь Шуры. — Вот, возьми мой нож и разрежь ей руку.

   — Что?! — Я отшатнулась. — Вы оба с ума сошли?

   — Ида, мне это ничуть не повредит! Мы делали так много раз! Ну хочешь, я позову кого-нибудь другого: Никиту, Соню, Надию?

   — Да вы здесь все сумасшедшие! — Я беспомощно огляделась. — Не стану я этого делать!

   Мне и правда никогда не приходилось даже ущипнуть или толкнуть кого-либо, не то, что резать ножом. Руки у меня просто затряслись от ужаса.

   — Ну, хорошо, — вздохнул Тамаш. — Неженка ты у нас...

   Он молниеносно и легко провёл остриём ножа по нежной ладошке Шуры — порез мгновенно окрасился кровью. Увидев это, я так испугалась, что мне едва не сделалось дурно.

   — Тамаш, ты что? Зачем? Ей же больно...

   — Дай мне воду, — произнёс Тамаш спокойно и немого жёстко.

   Рука Шуры ладонью вверх лежала на его руке. Я с ужасом следила, как кровь стекала с её кожи и собиралась на сером мраморном полу в небольшую лужицу... Тамаш резко окликнул меня — пришлось собраться с духом. Повинуясь моему приказу, струйка воды поднялась в воздух — Тамаш перехватил её другой рукой. И после этого уже с его пальцев вода стекла на Шурочкину раненую ладонь.

   Я вытянула шею. На моих глазах порез начал... нет, не зарубцовываться, а буквально срастаться, точно в сказке о живой и мёртвой воде. Шура улыбнулась, и я перевела дух.

   — Ну вот, видишь — не так это и страшно!

   — Я... Я боюсь крови, — выдавила я — Ни за что не смогла бы стать врачом!

   — И не нужно! У вас и так всё замечательно получается! — раздался знакомый весёлый голос у меня за спиной.

   Послышались аплодисменты; я изумлённо наблюдала, как из тени за колоннами появились доктор Семёнов с Марфой Петровной, за ними другие наставники, и почти все лицеисты: Надия, Арина, Никита Вересов, Соня, её Принадлежащие — братья-близнецы Петя и Павлуша, Олеся, Максим... Только Джано я не заметила.

   — Что же, — прибавил доктор. — поздравляем вас, дорогая Ида! Вы легко прошли посвящение. Собственно, я был и раньше уверен в вас — ещё пока мы сюда плыли.

   — Так вы тайком наблюдали за нами? — Я вдруг почувствовала лёгкую обиду. — А почему нельзя было сделать это в открытую?!

   — Ида, не сердись! — Надия бросилась обнимать меня, её сменила Соня. — Ну послушай, у тебя ведь всё получилось! А если бы мы расселись тут и устроили тебе экзамен — только смущали бы понапрасну!

   Да уж... Пожалуй, они были правы — если бы я знала, что на меня смотрят... Я покраснела. Слова Джано снова всплыли в памяти; а ещё я ощутила досаду от того, что он не видел моего триумфа. А впрочем — ему наверняка до меня никакого дела нет!

   — Ну а теперь приступим, наконец, к нашим повседневным занятиям! — строго напомнила Марфа Петровна.

   В зале осталась практиковаться тройка Огня: Исходная Соня и её Принадлежащие — близнецы Петя и Павлуша. Надия называла их «саламандры», а почему — я пока не выяснила. Было бы до смерти интересно поглядеть на их работу, но оказалось, здесь это не принято. Вместо этого я решила попроситься к бывшему актёру господину Нильскому на занятия театральным искусством.

   Когда мы понимались наверх в классы, я не удержалась и спросила Шуру:

   — А как же вы до сих пор обходились без Исходной Стихии? У вас ведь её никогда не было?

   — Да так, вроде бы Марта проводила несколько проб... Но те ребята не выдержали экзамена у неё, они не были настоящими Стихиями. Наши наставники не стали оставлять их здесь и отправили обратно, по домам.

   — У них не хватало таланта? — поинтересовалась я.

   Шура пожала плечами:

   — Талант как будто и был... Но Марта и Адриан Артамонович говорили, они всё равно не годились.

   Мне это показалось странным, а вот Шура, похоже, не видела здесь ничего особенного.

   — Ну а как же вы с Тамашем тренировались без Исходной Стихии всё это время?

   Шура с гордостью глянула на меня через плечо.

   — Нашей Стихией был сам Адриан Артамонович! Он нас обучал, вот так-то!

   — Надо же! — пробормотала я.

   Значит, таинственный господин Озеров был директором лицея, наставником, мужем Марфы Петровны — а кроме того он и сам являлся Исходной Стихией? Или же здесь что-то другое?

   У меня по-прежнему имелось гораздо больше вопросов, чем ответов.

ГЛАВА 12.

Этот «экзамен» для меня ознаменовался тем, что отныне я являлась полноценной ученицей Лицея принца Ольденбургского для молодёжи, обладающей удивительными способностями. Сама я пока не видела его высочества, но Тамаш и Шура утверждали, что, без сомнения, принц скоро посетит нас и, разумеется, захочет познакомиться с новой Исходной Стихией.

   Ещё один вопрос тревожил меня. Если здесь, в Лицее, уже побывали юноши и девушки, кандидаты на роль Исходной Стихии с даром Воды — и они были признаны негодными... Неужели их просто так отправили домой? А куда при этом делись их таланты — ведь они же были! Разве можно в обычной жизни скрыть такие способности? Хорошо, я скрывалась, пока могла — но ведь доктор Семёнов узнал обо всём, легко и просто! И также он узнал о Витале. Получается — спрятать такое невозможно?!

   Я вдруг почувствовала, как озноб пробежал по моему телу. Припомнились слова Виталя: «Ты знаешь, Ида, у меня есть старший брат; я очень люблю его, но не знаю, где он сейчас. Вернее, догадываюсь. И никому не могу сказать...»

   Виталь боялся попасть в Лицей, боялся до ужаса, до истерики! Ещё и старший брат у него исчез — означало ли это, что брат Виталя имел к нашему Лицею какое-то отношение? Был ли он здесь?! И если был, значит, по какой-то причине не вернулся домой?

   Я ещё раз постаралась припомнить, что мне было известно о семье Виталя. Выходило очень немного: жили они вдвоём с отцом, учителем литературы и словесности. Матушка Виталя преставилась много лет назад; мой любимый её почти и не помнил. И ещё — этот таинственно пропавший старший брат, чьё имя мне даже не было известно.

   Я кинулась разыскивать доктора Семёнова. Он обнаружился в своей собственной квартирке, что примыкала к лазарету и состояла из небольшого кабинета и спальни. Я нетерпеливо постучала, и получив приглашение войти, отворила дверь. Доктор сидел за столом, заваленном бумагами. В кабинете находились шкафы с книгами, по полкам стояли какие-то бутылочки и скляночки, а на столе я с содроганием заметила пожелтевший человеческий череп, сумрачно глянувший на меня пустыми глазницами... Юрий Константинович улыбнулся мне, зажёг несколько дополнительных свечей — день был весьма пасмурный, серый свет еле-еле сочился в окошко.

   — Присаживайтесь, дорогая Ида! Не я ли говорил, что у вас всё получится?.. Хотите чаю? Сам его варю, на спиртовке...

   Доктор Семёнов захлопотал было, но я нерешительно прервала его:

   — Простите, Юрий Константинович, мне ведь нужно идти заниматься. Я только хотела спросить...

   — Да-да? — подбодрил меня собеседник.

   — Не можете ли вы рассказать про Виталя... То есть Виталия Алексеевича Станкевича. Какой у него талант? Он Исходный или Принадлежащий?

   Семёнов опустился в глубокое кресло и настойчиво предложил мне сесть напротив. Затем он несколько раз переложил с места на место перьевую ручку, карандаш, пресс-папье...

   — А для вас, Ида, это имеет какое-то значение? — ответил он вопросом на вопрос.

   Я смутилась.

   — Н-нет, просто... Мне стало интересно. Виталь ничего не знал о том, что я — Исходная. Мы об этом вообще не говорили. И я поняла, что тоже ничего о нём не знаю...

   — И решили полюбопытствовать? Увы, моя милая, могу сказать лишь тоже самое, что и вы: не знаю. Чтобы выяснить это, необходимо найти вашего друга и привезти сюда — только здесь он сможет показать свои способности.

   Доброжелательный тон доктора несколько подбодрил меня, так что я решила задать ещё вопрос.

   — А как же вы выследили нас с Виталем? Значит, вы уже предполагали, что у нас имеются какие-то...

   — Милая девочка, — по-прежнему спокойно перебил меня Семёнов. — Клянусь Богом, вы стали слишком любопытны. У всех людей, что занимаются серьёзным делом, есть свои секреты. Есть они и у меня. И вам не стоит совать в них ваш прелестный носик — ибо все эти сведения вам совершенно ни к чему. Не нужно забивать ими свою белокурую головку, займитесь лучше более приятными и полезными вещами.

   Я вспыхнула и поднялась. Терпеть не могу, когда со мной разговаривают, как с маленькой дурочкой! Мог бы просто сказать: «не ваше дело».

   Я присела в реверансе и уже собиралась выйти, когда доктор с неожиданной прыткостью пересёк кабинет и схватил меня за руку.

   — Не обижайтесь, Ида! Честное слово, я прекрасно к вам отношусь и от души верю в вас. Однако есть вещи... Словом, лучше не проявлять излишнего интереса к тому, что вас не касается.

   — Лучше для кого? — прямо спросила я.

   — Для вас же самой, — прозвучал бесстрастный ответ.

***

Потекли часы и дни моего пребывания и обучения в Лицее. Первые недели, да даже месяцы я чувствовала себя словно в угаре — мне хотелось постигать всё, буквально всё! Я желала совершенствовать свой талант, управлять водой мысленно, на любом, расстоянии, приказывать и повелевать! Я пыталась — и это было сложно — искать общий язык с морем, дождями, коих здесь было в избытке. Я разговаривала с ручейками, оставленными ливнями, с туманом, что ледяным покрывалом окутывал наш остров. Я обращалась к капелькам утренней росы и старалась сделать так, чтобы они превращались в снежинки на желтеющих листьях, и снова таяли. Получалось далеко не всё — а мне так хотелось стать настоящей Исходной Стихией! Той, которая в совершенстве владеет своим даром.

***

Понемногу я начала осваиваться с непривычной для себя системой обучения в Лицее. Здесь и вправду не было ничего обязательного. Как объяснила Надия — надо просто подойти к нужному тебе наставнику и составить расписание ваших совместных уроков, или просто присоединиться к уже идущим занятиям. Второе показалось мне более привлекательным: я пока стеснялась оставаться с учителями один на один. Мне хотелось присмотреться.

   Я записалась на уроки к господину Нильскому, высокому и стройному красавцу с пышными усами, что будто стрелы торчали концами вверх. Кроме меня у него занималась ещё Надия — для неё сцена была привычным делом, Арина и Никита Вересов. Как я подозревала, у последнего не было ни малейшей склонности к сценическому искусству, а посещал эти уроки лишь для того, чтобы почаще быть возле Нади.

   Впрочем, я быстро забыла об этих перипетиях, когда по-настоящему начала заниматься с Нильским. Я-то думала, он сходу задаст мне разучить какой-нибудь монолог — например из «Отелло», «Грозы», или «Антигоны». И уже в следующий раз я буду стоять посреди нашего гулкого мраморного зала с колоннами и переживать страдания Дездемоны, или другой не менее известной героини...

   Ничуть не бывало! Мы пришли в небольшую светлую комнату c тремя стульями, стоявшими в ряд, с маленьким возвышением, имитирующим сцену, немного потанцевали, «разогрелись» и... Нильский приказал мне изобразить — ни больше, ни меньше — реакцию человека, которому на ногу уронили камень!

   Я сперва решила, что он шутит. Однако Нильский был абсолютно серьёзен и предложил либо выполнить задание, либо повременить с практическими занятиями и посмотреть, как это делают другие... Такого я, разумеется, стерпеть не могла. Стану я сидеть на стуле и наблюдать, как грациозная красавица Арина изображает то бродячую кошку, то Гретхен за прялкой — да ещё так уверенно!

   Пришлось немного подумать. Я решила взять за образец мою чопорную маменьку: она всегда приходила в ярость, стоило оказаться в ситуации, где что-то шло не так, как ей хотелось. В итоге я важно фланировала по сцене в образе благовоспитанной и утончённой дамы с кружевным зонтиком в руке. Я «переходила» улицу и впала в натуральное бешенство, когда с воображаемой груженой телеги, что «проезжала» мимо, на мой элегантный ботинок «свалился» обломок кирпича.

   Похоже, мои визги и ругательства в адрес нерадивого возницы получились убедительными. По крайней мере, Арина и Надия громко хохотали, а господин Нильский посмеивался и кивал. Даже мрачный Никита не мог сдержать улыбки.

   — Ну что же, мадемуазель Апрельская, комический талант у вас, несомненно, имеется. Посмотрим, возможно и драматические сцены вам также будут удаваться, — сделал заключение наставник. — К завтрашнему дню подготовите несколько этюдов...

   И он продиктовал мне задания, которые я записала в тетрадке, полученной от Сони. Здесь же мне велено было отмечать самые яркие наблюдения из окружающей жизни и самые сильные ощущения за весь день. Нильский утверждал, что всё это впоследствии пригодится мне для работы над ролями.

   Я покинула класс, чувствуя себя лёгкой и счастливой, точно белоснежное весеннее облачко. Даже хмурая погода за окном, мелкий холодный дождь, непрестанно поливающий ледяные волны залива, не могли нарушить радостного настроения. Ах, до чего же здесь чудесно, в этом Лицее! Я буду заниматься театральным искусством под начало настоящего актёра, и одновременно постигать тайны моего Дара! А если доктор Семёнов окажется прав, то и мой Виталь скоро будет здесь! Он увидит своими глазами, что тут нет ничего страшного, даже напротив: ребята такие милые и приветливые, а наставники терпеливы и внимательны. Ему понравится в Лицее, я была в этом уверена! А ещё он увидит мои успехи в актёрском деле и поймёт, что я не просто так хвасталась своими способностями к театру!

   Я стремительно спустилась в зал, завернула за колонну, и, увлечённая своими мыслями, со всего маху налетела на стоящего там и чем-то занятого человека.

   — Простите...

***

В руках у Джано было нечто, напоминающее золотой песок вперемешку с камешками. По крайней мере всё это светилось и переливалось почти как настоящее золото. Очутившись на мраморных плитах, песок мгновенно начал тускнеть и терять свои чудесные свойства... Над ним закурился лёгкий дымок. Через мгновение у наших ног лежала пригоршня высохшей серой земли.

   Джано, бледный и усталый, некоторое время стоял, потерянно уставившись на мраморный пол — словно не верил своим глазам. Потом стиснул зубы и вскинул на меня свои разноцветные глаза. Я огорчённо развела руками и попыталась собрать то, что осталось от золотого песка.

   — Оставьте, это уже никому не нужно, — резко проговорил Джано. — Всё равно придётся начинать сызнова.

   — Простите! — Я искренне расстроилась. — Мне так жаль! Я просто только что вышла с урока театрального искусства, и слишком задумалась...

   — О да! — ядовито бросил он. — Воображали себя на сцене Императорского театра. Вероятно, рукоплескания слишком оглушили вас, где уж тут замечать простых смертных!

   Мне стало ужасно обидно — и одновременно я разозлилась. Ну отчего этот человек вечно грубит и выставляет меня самовлюблённой кривлякой? Кто он вообще такой, почему позволяет себе так много?

   — Позвольте, я всё-таки помогу... — Я изо всех сил постаралась сдержаться. — Не дело, если мы оставим здесь непорядок.

   Я наклонилась и принялась сметать в ладонь рассыпанную землю. Она была тёплой, будто нагретой солнцем.

   — Мы? Как трогательно. Не пачкайте свои нежные ручки, барышня.

   Джано сделал лёгкое движение ладонью — рассыпанная земля начала словно бы впитываться в камень... Я уже вполне привыкла к удивительным возможностям живущих здесь людей, и всё же заворожённо наблюдала, как от грязи на полу не осталось и следа. Джано повернулся и хотел уходить; я увидела лишь его широкую, мощную спину, обтянутую скромной студенческой тужуркой... Эта одежда абсолютно не шла к его облику. Мне подумалось, что гораздо уместнее на нём смотрелся бы солдатский мундир. Да он и правда настоящий солдафон!

   — Джано Тенгизович! — окликнула я его. — Ещё раз прошу меня простить. Я сделала это нечаянно.

   — Не надо демонстрировать передо мной смирение, — отрывисто проговорил Джано. — Выглядит неубедительно. Нильскому придётся потрудиться как следует, прежде чем он научит вас представлять из себя покорную овечку.

   Джано исчез за колонной, а я не смогла удержать слёз. Нет, в следующий раз я не позволю ему так со мной обращаться! По какому праву он вечно грубит и хамит?

   Этот вопрос я позже задала Наде и Никите Вересову, которые репетировали в общей комнате свой совместный этюд для завтрашнего урока. Надия тотчас заметила, что я плачу, и принялась расспрашивать. Выслушав мои объяснения, Никита расстроился и опустил голову; Надя тоже помрачнела.

   — Эх. Досадно как! — Никита отставил бокал с воображаемым вином, который служил реквизитом к сцене из какой-то пьесы Шекспира. — Джано почти полгода к этому шёл, измучился, пока работал. И только у него получилось... Вот на днях Адриан Артамонович вернётся, так и показать будет нечего!

   — Да что такое? — удивилась я. — Там ведь всего лишь песок какой-то был, ну почти как золотой.

   — «Всего лишь!» — передразнил меня Никита. Его округлое мягкое лицо порозовело от волнения. — Да ты хоть знаешь, сколько он трудился, спать не мог? Адриан с Мартой не верили, что он из морского песка настоящее золото сделает! А он смог! Это ведь и правда настоящее, никто бы не подкопался. Чуть-чуть доработать надо было...

   — Ну и что? — Я всё ещё не понимала. — Я же не нарочно! Он ещё сделает, до приезда директора время есть! Это не давало ему право вести себя так грубо!

   Никита открыл было рот, чтобы что-то сказать, как предмет наших обсуждений появился на пороге комнаты. Джано выглядел краше в гроб кладут: глаза ввалились, смуглое лицо казалось землисто-серым, губы побелели — точно случившаяся из-за меня неудача отняла у него последние силы.

   — Никита, нам пора работать. Отыщи Олесю. Прошу извинить, сударыня, порепетируете завтра. — Это относилось уже к Наде.

   На меня он даже не взглянул, словно я была пустым местом. Ну и прекрасно: я скорее бы спрыгнула с крыши лицея, чем ещё раз вступила бы в беседу с этим грубияном. Подумаешь, какой-то там песок!

   Я вздёрнула нос и отвернулась. Никита потоптался на месте, виновато взглянул на Надию, но всё же послушался своего Исходного. К моему удивлению, с Принадлежащими Земле этот невежа Джано разговаривал совсем по-другому, нежели с остальными лицеистами — мягко и дружески.

   — Джано, мне очень жаль, — проговорил Никита, прежде чем выскользнуть за дверь. Тот молча кивнул; я слышала, как Никита отворил дверь дортуара и позвал свою напарницу Олесю.

   — Джано! — Надия поймала его на пороге. — Я знаю, для вас это просто ужасно... Могу я чем-нибудь помочь? Правда, я всего лишь принадлежащая Воздуху, но...

   Я поразилась, до чего спокойная, весёлая и уверенная в себе Надия разволновалась в присутствии этого человека. Её щёки залил горячий румянец, глаза лихорадочно заблестели.

   — Благодарю за участие, — бросил ей в ответ Джано. — Вы меня очень обяжете, если научите свою подругу замечать в жизни кого-либо ещё, кроме себя. Здесь это может ей пригодиться.

   Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Мне хотелось топнуть ногой и запустить в эту самую дверь чем-нибудь тяжёлым, например — глиняным кувшином или фарфоровым блюдом, на котором лежало несколько яблок и груш...

   — Почему он считает, что может так разговаривать с нами? — проговорила я, глядя в окно. — Мне странно, Надия, от того, что ты это терпишь, да ещё бросаешься к нему с предложениями помощи.

   Теперь, когда мы остались с ней вдвоём, мне захотелось высказаться, пусть даже Наде будет обидно это слышать. В конце концов, я не нанималась терпеть оскорбления от этого типа на каждом шагу!

   — Я бросилась к нему потому, что Никита рассказывал: это задание было страшно важным для Джано. Он обещал Адриану Артамоновичу в обмен на помощь, которую тот может ему оказать.

   — Но ведь я не знала! Я извинилась, а он...

   — Он просто пришёл в отчаяние. В этом деле ему никто не в силах помочь, ни Никита, ни Олеся. Джано мог только таким путём раздобыть деньги, которые нужны для его семьи.

   — Деньги? — Я пожала плечами. — Это и вся причина, почему этот грубиян говорил со мной, да и с тобой таким недопустимым тоном? Ну, сделает в другой раз свой песок! У меня вот тоже получается далеко не всё, хотя я и Стихия! И Марфа Петровна бывает мной недовольна! Но я же не бросаюсь на людей...

   — Ида, ты даже не замечаешь, что и правда везде и во всём видишь только себя! Я, я, у меня... У вас с Джано был слишком различный образ жизни, и ты его совсем не понимаешь! — воскликнула Надия.

   — Зато ты, видно, читаешь его мысли, как открытую книгу, — съехидничала я. — То-то, смотрю, он был страшно благодарен тебе за предложенную помощь!

   Наверное, это было дурно с моей стороны, но слишком расстроилась. Вместо того, чтобы поддержать, Надия, которую я уже считала своей лучшей подругой в лицее, обвинила меня в эгоизме! Да ещё принялась оправдывать грубость этого мерзкого человека.

   Надя вздрогнула и взглянула на меня в упор — так, что я невольно съёжилась и уже готова была просить прощения. Однако она произнесла лишь: «Похоже, Джано не ошибся насчёт тебя». Окно в комнате для отдыха было открыто. Надя сделала шаг к двери, но я преградила ей дорогу, не желая, чтобы наш разговор завершился таким образом. Надя отступила; в следующий миг она лёгким ветерком вспорхнула на подоконник... Секунда — и она уже неслышно приземлилась внизу, на острых серых камнях, сгруппировалась, взлетела то отвесной кирпичной стене и скрылась с другой стороны здания. Я уже не удивлялась этим фокусам, лишь смотрела ей вслед. Слёзы обиды застилали мне глаза.

ГЛАВА 13. Принадлежащая Воздуху

Мне захотелось поскорее спуститься к заливу: с некоторых пор близость моря стала для меня самым надёжным способом успокоиться и прийти в себя. Я покинула комнату отдыха, набросила пелерину и повязала на голову косынку. Собирался дождь; это я уже умела предугадывать и узнавать, не выглядывая в окно. Правда, в моём расписании сегодня ещё были уроки русской литературы и словесности с Глафирой Аникеевной, но время до них ещё оставалось. Я даже надеялась, что, немного успокоившись, пойду в библиотеку и начну читать роман «Униженные и оскорблённые», по совету наставницы. Увы, прямо сейчас я была бы не в силах приступить к чтению.

   Я стала спускаться, и, услышав голоса, гулко раздающиеся в мраморном зале, вспомнила — ведь прямо сейчас там тренируется тройка Джано! И мне придётся идти мимо них... Чёрт возьми, я, кажется, отдала бы всё на свете, чтобы уметь как Надия передвигаться по стенам и прыгать с большой высоты!

   Хотя — отчего это я не могу пройти через зал, если мне необходимо выбраться наружу? Только потому, что имела несчастье не угодить этому заносчивому грубияну? Вот ещё, я не обязана сидеть взаперти весь день, лишь бы не попадаться ему на глаза. Я уже хотела прошествовать через зал с независимым видом, но одумалась и замедлила шаг. У этого Джано просто удивительный дар выводить из себя — но при чём здесь его Принадлежащие, «князь» Никита Вересов и скромница Олеся? Было бы очень нехорошо с моей стороны прервать их занятие.

   Я остановилась за колонной в тени и принялась прислушиваться, надеясь, что смогу проскользнуть потихоньку, когда они сделают паузу... Зал, как обычно во время тренировок, освещался электрическими лампами, расположенными наверху, вокруг колонн — они давали мягкий рассеянный свет. Исключение составляла тройка Сони: Исходная Огня и её Принадлежащие всякий раз зажигали либо факелы, либо свечи. Я очень надеялась, что никто из группы Земли меня не заметит, ведь сейчас мне впервые представилась возможность понаблюдать за их работой — и это было удивительно, независимо от того, что я думала о Джано, как о человеке.

   Казалось, его магии покорно всё вокруг — но это, разумеется, была лишь иллюзия. Он заставлял тяжёлые камни летать по воздуху и опускаться там, где им было приказано. Он устраивал маленькие песчаные бури, превращал обломки скал в пыль. Под его рукой земля становилась то холодной и смёрзшейся, то горячей, будто под лучами солнца: я прислушивалась к восклицаниям Олеси, которая собиралась в эту землю что-то посадить.

   — Ещё немного теплее, Джано! — просила она. — Иначе росток не взойдёт.

   Я не выдержала и осторожно выглянула из-за колонны. Олеся стояла на коленях перед горстью земли и устраивала там семечко какого-то саженца. Потом она сделала знак Никите; тот поднёс небольшую леечку и полил будущее растение...

   Будущее? Не веря своим глазам, я наблюдала, как из горстки земли, согретой Джано, показался нежно-зелёный стебель. Он рос, увеличивался в размерах, у него появились прекрасные заострённые листья. Становилось всё более ясно, что это бутон какого-то цветка — только какого именно, я пока не поняла.

   — Это всё, Олеся? — спросил Джано.

   Как всегда, разговаривая с Принадлежащими своей Стихии, он не был ни груб, ни насмешлив напротив, его голос прозвучал мягко.

   — Нет, не всё! — с гордостью ответила девушка.

   Я затаила дыхание: бутон начал раскрываться, медленно-медленно, и оказалось, что волшебница Олеся, что казалась такой простушкой и происходила из крестьян, вырастила настоящий тюльпан — тёмно-лиловый, с золотистыми отблесками на нежных лепестках.

   — Хватит, оставь так. — приказал Джано. — Покажем Марте — она будет тобой довольна.

   Олеся что-то шепнула цветку, и тот послушно перестал распускаться.

   — Очень красиво! — искренне похвалил Никита. — Ты молодчина, вот закончишь обучение — станешь знаменитой цветочницей! К тебе знатные господа и дамы выстроятся в очередь и засыплют деньгами.

   Мне показалось, что при этих словах Джано чуть слышно зашипел сквозь стиснутые зубы. Олеся же раскраснелась и застенчиво взглянула на своего Исходного.

   — Да ведь я без Джано Тенгизовича ничего и не могу, — простодушно ответила она Никите.

   — Зато у тебя такой дар — красивый, полезный! Не то, что у меня.

   — Ну, я не могу, например, вырастить дом, чтобы жить в нём, — возразила Олеся.

   — Зато Джано сможет! Каменный, к примеру...

   — Перестаньте же болтать! — повернулся к ним Джано. — Никита, приступай.

   По правде говоря, мне было страшно интересно, какой-такой талант у Никиты? Сам он терпеть не мог о нём говорить, а на вопрос: «Как ты здесь оказался?» обычно отвечал, что случайно. И Надия тоже не хотела много рассказывать о Никитином даре.

   При мыслях о ссоре с подругой настроение у меня разом испортилось. Я уже хотела было незаметно идти наверх, отказавшись от общения с морем — однако новое действо привлекло моё внимание. Джано коснулся плеча Никиты, призывая того сосредоточиться. Никита покорно наклонил голову; земля под цветком Олеси зашевелилась. Оттуда показалась не слишком симпатичная мордочка какого-то животного: плоская, с маленькими ушками и огромными мощными резцами, которые, казалось, не помещались во рту. Лапы у зверька были сильные, когтистые, а тело массивное, покрытое плотной светло-коричневой шерстью. Зверь близоруко прищурился, без всякого страха оглядел присутствующих и уверенно направился к князю Никите Вересову.

   — Ой, какой миленький! — воскликнула Олеся; я была с ней совершенно не согласна. Ничего милого я не видела в этой подслеповатой зубастой морде.

   — Туко-туко, — заключил Джано. — Ну вот, видишь! Раньше ты не умел думать так далеко.

   Никита чуть растерянно поглядел на своего «визави», который спокойно уселся перед ним, точно собака, ожидающая команды.

   — Самец или самка? — осведомилась Олеся.

   Последовала пауза, пока Никита, видимо, как-то общался со своим зубастым подопечным.

   — Самец... Они днём поспать любят вообще-то. Но этот вот... Пришёл.

   Никита совсем не выглядел счастливым от того, что сумел вызвать на наш остров какого-то невразумительного грызуна. Джано отдал ему несколько приказаний для зверька, в результате которых выяснилось, что туко-туко и впрямь прекрасно понимал и слушался нашего князя — не хуже дрессированной собачки. Никита же по-прежнему смотрелся растерянным.

   — Джано, ну может, хватит? — взмолился он. — Я даже показывать Марте его не хочу! Ну, что это за дар, на что мне общаться с животными, которые живут в земле! Какая с того польза?! Что я буду, дрессированных кротов что ли в цирке демонстрировать? Или медведок приручать?

   — А хотя бы и кротов, — невозмутимо ответил Джано. — Никита, раз уж ты прибыл сюда и согласился остаться, пройти курс обучения — ты должен его завершить. Ты ведь знаешь, поскольку мы полностью на казённом обеспечении, то его высочество должен быть уверен, что всё это не просто так.

   — Знаю, — голос Никиты прозвучал уныло. — Держу пари, у меня самый бесполезный дар во всём Лицее.

   — Нет, самый бесполезный у Арины! — со смехом возразила Олеся.

   — У Арины скорей опасный, — не согласился с ней Никита. — Представляешь, что будет, если она пустит его в ход, не предугадав последствий?.. Или не сумеет остановиться вовремя.

   Мне уже стало так интересно, что я почти забыла о необходимости вести себя осторожно. Я слушала их разговор, не думая, что меня могут обнаружить — как вдруг ощутила будто прикосновение чьих-то лапок с острыми когтями. Я глянула вниз и... увидела давешнего мерзкого зубастого грызуна, что деловито карабкался по моему платью!

   Я с визгом подскочила на месте, стараясь стряхнуть с себя противное создание; Никита же и Олеся вздрогнули и уставились на меня, словно на невесть откуда появившийся призрак.

   — Уберите его от меня! — умоляюще пролепетала я. — У него такие неприятные зубы...

   Олеся прыснула со смеху и направилась было ко мне, но позади неё прозвучал спокойный голос Джано:

   — Туко, назад!

   К моему изумлению зубастый уродец немедленно послушался. Я перевела взгляд на Никиту — тот, казалось, был удивлён не меньше, чем я.

   — Джано! Каким же образом?.. То есть, я-то не думал, что ты тоже можешь с ними разговаривать...

   — Вот видишь, Никита, а ты говорил, что от подвластных тебе созданий никакого толку! Напротив: если бы не Туко, мадемуазель Исходная Воды ещё долго бы стояла за этой колонной, будучи не в силах сдвинуться с места, — насмешливо и с лёгким отвращением проговорил Джано.

   Никита и Олеся разом глянули на меня с укором, и было из-за чего: в Лицее считалось чрезвычайно дурным тоном тайком смотреть чужие занятия и тренировки.

   — Я шла на берег пообщаться с заливом: это часть моего ежедневного задания от Марфы Петровны! И совершенно не собиралась задерживаться здесь дольше, чем нужно, просто не хотела мешать, — постаралась я ответить с возможным достоинством.

   Джано в ответ криво усмехнулся и демонстративно посторонился, пропуская меня к двери. Мне ничего не оставалось как удалиться с гордо поднятой головой.

***

В это время года над морем рано опускались сумерки. Наш маленький островок ещё и находился в тени своего большого собрата — Чумного острова. Я приблизилась к полосе прибоя и вдруг ощутила потребность войти в воду, чтобы хоть немного освежиться. Никита был очень воспитанным юношей и ни за что не стал бы подсылать ко мне это гадкое животное, а Олеся, как я поняла, умела общаться только со своими цветами. Значит, это сделал Джано! Ещё и выдал себя, показав, что грызун его слушается. Или он сделал это нарочно лишь для того, чтобы поглумиться надо мной? Но что такого я ему сделала? Подумаешь, какой-то золотой песок...

   Я сняла туфли и чулки, стала босыми ступнями на камни — те были ледяными, и я содрогнулась. Вероятно, Джано мог бы с лёгкостью сделать их тёплыми и гладкими, чтобы не так больно впивались в голые ноги. Увы, у меня над камнями никакой власти не было. Я слышала от соучеников, что магия Земли — самая тяжёлая, сложная, требует очень много усилий от Исходного, и Джано она давалась нелегко. При том, что его талант был сильнее, чем у большинства из нас, да и работал он очень много.

   А не слишком ли часто я думаю об этом человеке?! Я разозлилась на себя. Джано с первой же встречи только и делал, что оскорблял меня и насмешничал! Ну нет, пора совсем выбросить его из головы — а заодно поскорее помириться с Надей.

   Я ступила в ледяные, тёмно-серые волны залива — точно морозные иглы пробежали по моему телу от босых ступней, по коленям, бёдрам, и выше — к сердцу... Я едва не задохнулась, но заставила себя сосредоточиться. Впервые так резко, не установив предварительный контакт, я вступила во взаимодействие с морской водой. Да, это вам не устраивать маленькие штормы в чайных чашках!

   «Нет, нет, не сердись! Это я, Ида, мы всегда прекрасно понимали друг друга! Прости, что ворвалась так внезапно...»

   Я стояла в воде по колено, не обращая внимания, что подол платья стал насквозь мокрым, а надо мной начали собираться тёмно-фиолетовые тучи. Вода была ледяной... и всё же я чувствовала, что ноги постепенно переставали неметь, их точно окутывало робким, несмелым теплом. Я наклонилась вперёд, вытянула руки, простёрла их к волнам, всем своим существом стараясь, чтобы меня услышали. Если Стихия разгневается, море собьёт меня с ног и увлечёт в свои пучины... Я не могу пока повелевать Стихией, я способна лишь искать с ней общий язык...

   Тучи над моей головой внезапно рассеялись, это произошло как-то вдруг — и моему взору представилось алое закатное солнце. Вода отразила небо, окрашенное в пурпурный цвет. Цвет неба — алый... А волны сейчас были совсем тёплыми и ласковыми. Неужели Стихия ответила мне вот так? Это значит, меня услышали?

   Я не помнила, сколько простояла в ледяной октябрьской воде Балтийского моря, которое в этот миг было для меня нежнее и теплее, чем родной маленький пруд в родительской усадьбе летним вечером. Я забыла о Надие и Джано, обо всех своих неприятностях и неловкостях, ощущала восторг и страх одновременно. Да, сейчас у меня получилось, но ведь капризная Стихия может отвергнуть меня в следующий раз... Вода, она самая изменчивая среди Стихий...

   — Ида! — с берега прозвучал тревожный зов, и это вернуло меня к действительности. — Ида, как ты себя чувствуешь? С тобой всё хорошо?

   Неподалёку от меня, на камне стояла красавица Арина. При её появлении небо потеряло свой роскошный цвет, заполонивший собой всё пространство вокруг, а тучи снова начали стягиваться над нашим островом.

   — Прости пожалуйста, — проговорила Арина. — Я не хотела мешать твоей магии, но ты так долго стояла в воде, а ведь теперь октябрь, и море холодное. К тому же Марта говорила, тебе стало дурно, когда ты первый раз пыталась говорить с волнами...

   Мне хоть и было немного досадно от того, что общение со Стихией прервалось, но я не собиралась ссориться ещё и с Ариной. В конце концов, она беспокоилась за меня, а слова «твоя магия» приятно пощекотали моё самолюбие. Хотя... Тут ведь все лицеисты в той или иной степени обладали магией, и ничего особенного в этом не было! Когда я уже привыкну?

   Я подобрала безнадёжно промокшую юбку и направилась к берегу... Арина с восхищением наблюдала за мной — затем присела на корточки и попробовала воду рукой.

   — Ох, да она ледяная! Тебе не холодно?

   Я покачала головой и улыбнулась. Говорить не хотелось, так как власть Стихии всё ещё не отпустила меня. Я бы отдала всё на свете, лишь бы побыть здесь одной, но Арина никуда не спешила. Она с любопытством разглядывала меня.

   — Я и не думала, что ты так талантлива, — проговорила она, опуская глаза. — Когда увидела тебя в первый раз, решила, что у нас появилась очередная хорошенькая куколка, и только...

   — А разве не все претенденты на обучения обладали определёнными способностями? — рассеянно осведомилась я.

   Девушка неопределённо пожала плечами.

   — Да по-разному... Ида, не слушай, когда тебе тут будут рассказывать всякое. Они ничего не знают.

   — Ты о чём? — удивилась я.

   Арина стояла передо мной со своей рассеянной улыбкой на безупречно-красивом, румяном, смуглом личике. Я в очередной раз поразилась её сходству с Мартой. Уж не дочь ли она нашей начальнице?

   — Тебе известно, что тройка Воздуха всё ещё не имеет Исходного или Исходной? — спросила Арина. — Послушай, наверное, нужно вернуться в дортуар и согреться. Если хочешь, я принесу для тебя сухое платье и тёплые чулки.

   Мы повернули к лицею — на берегу и вправду становилось всё холоднее, ветер налетал беспокойными порывами, и Арина поёживалась. Меня немало удивила её внезапная забота и желание общаться со мною: раньше она не обнаруживала ко мне какой-то особенной симпатии.

   Я знала, что Воздушная Тройка являлась даже и не Тройкой, а так, непонятно чем. Туда входили Надя, Арина и юноша по имени Максим — его талантом была стрельба из лука и арбалета. Он никогда не промахивался, метя в совершенно крошечные цели и на большие расстояния, и говорил, мол, ему помогает ветер. Максим родом был из лесных заволжских старообрядцев. Высокий ростом, дородный и неуклюжий, с копною тёмных волос, крупной головой и широким носом, он напоминал бурого медведя. Однако вся его неловкость и внушительные размеры, из-за которых ему, казалось, было тесно даже в зале с колоннами, пропадали, стоило ему взяться за оружие. Этот Максим обладал замечательным зрением — меня уверяли, что он мог разглядеть самую крошечную букашку среди зелени.

   Вот только среди этой троицы не было Исходной Стихии. Марта утверждала, что Надия не имеет таких возможностей. Максим сам отнюдь не рвался играть столько важную роль — его вполне устраивало просто совершенствовать свой дар. Что же касалось Арины, я до сих пор толком не поняла, в чём состоит её талант. Среди девушек она стояла как-то особняком, держалась поодаль от всех, хотя и не была высокомерной. Надия Арину несколько недолюбливала, а добродушная Шура на вопросы о ней пожимала плечами и говорила, что Арина просто слишком красива и принадлежит к другому классу, нежели они все.

   — Мы же, Ида, тут все считай, из простых. Кто крестьянского звания, кто из табора, как Тамаш, кто вообще... гулящее отродье. Так что, видишь — мы Аринке не подходим. Даже князь Никитка, и тот незаконный, его мамку после смерти барина на улицу с дитями выгнали. Ну, она и сказала, что раз так — не нужно им ничего от наследничков княжеских, а детей всё равно под фамилией Вересовых-Белозерских записала. Записать-то записала, а жили всё равно в нищете. Значит, получается, мы Арине не ровня.

   Я едва не брякнула в ответ, что моя семья вообще-то тоже весьма состоятельна, но вовремя прикусила язык. К чему это, если я давно дала себе слово никогда не возвращаться к родителям? Я больше не Зинаида Варанц, и не собираюсь иметь ничего общего с этой фамилией.

   В итоге я промолчала, рассудив, что будет лучше, если юноши и девушки будут считать меня равной себе.

***

Мы с Ариной поднялись в дортуар — там было пусто и тихо. Арина помогла мне снять промокшее платье и чулки, выразив надежду, что я не заболею после рискованного эксперимента. Затем она сбегала вниз на кухню, и, пока я грелась, закутавшись в одеяло, принесла мне чашку горячего чаю с малиной. Я недоумевала: отчего эта гордая красавица вдруг вздумала ухаживать за мной?

   Арина присела рядом с моей кроватью. С её лица не сходила обычная, рассеянно-отрешённая полуулыбка. Казалось, хоть она и рядом со мной, мысли её блуждают где-то далеко. Мне стало неловко — я не понимала, как надо держать себя с этой девушкой? Она была какой-то закрытой, совсем не похожей ни на темпераментную Надию, ни на серьёзную, заботливую Соню, ни на простых и открытых Шуру с Олесей. Вдобавок меня вдруг охватила огромная усталость, так что голова буквально упала на подушку.

   — Извини, Ариша, я подремлю немного, — пробормотала я, вытягиваясь на постели.

   Арина задумчиво кивнула, но не вышла из комнаты и даже не пересела на свою кровать. Я прикрыла глаза и постаралась отрешиться от всего происшедшего за день — оставить в памяти только ощущения страха и счастья, которые дарило общение с моей Стихией. Я должна запомнить это получше и уже завтра повторить начатое. Ведь скоро вернётся этот пресловутый Адриан Артамонович, и я должна буду показать ему свой талант...

   — Ида, ты сильно побледнела, — нарушила тишину Арина.

   Я открыла глаза и встретила безмятежный взгляд её больших серо-зелёных глаз. Интересно, что ей от меня нужно?

   — Знаешь, — Арина будто угадала мои мысли, — когда я увидела тебя на берегу, поняла, что из тебя может получиться могущественная Стихия. А я... Вернее мы все, наша Тройка — у нас так ничего и не выходит. Когда нет Исходной, мы как Лебедь, Рак да Щука — помнишь эту басню?

   Я невольно рассмеялась в ответ.

   — Сочувствую! А как же вы упражняетесь сейчас?

   — Да никак. — в голосе Арины прозвучало раздражение. — Каждый по-своему. Максиму Тройка вообще не нужна, Надия уверена, что она и так — совершенство... Она ведь тебе рассказывала про своего отца?..

   — Ну а ты?

   Вместо ответа Арина встала и отворила окно. В комнату ворвался порыв ледяного ветра, и я невольно натянула на себя одеяло... В следующий миг в воздухе раздался тихий однообразный гул, который всё нарастал и нарастал, будто сотни роев ос или пчёл приближались к нам... Будто?!

   Раскрыв рот и замерев от ужаса, я наблюдала, как первые эскадры летающих насекомых заполонили дортуар... Они кружили, жужжали, пикировали на кровати и тумбочки, ползали там, словно что-то разыскивали — а их количество всё росло и росло. Язык у меня буквально прилип к гортани, пошевелиться было невозможно. Мне казалось: стоит двинуть хоть пальцем или издать малейший звук —вся эта осиная армия кинется на меня и изжалит до смерти...

   Я скосила глаза на Арину. Та покойно и свободно стояла возле окна, на лице её, обычно таком невозмутимом, горел взволнованный румянец, глаза сверкали, вся её фигура выражала торжество... В эту минуту мне натурально хотелось её убить — и в то же время я цепенела от страха. Так вот каков её талант?!

   Не могу сказать, как долго продолжалась эта пытка... И только когда огромная оса поползла по моим сжатым губам, Арина сделал шаг ко мне и, втянув в себя воздух, слегка дунула в мою сторону. Отвратительное насекомое оставило моё лицо в покое и взметнулось вверх; за ним последовали остальные. Огромный рой собрался вместе, затем вытянулся, будто комета — это было даже красиво — и сквозь открытое окно покинул нашу комнату. Я с трудом перевела дух: сделалось стыдно показывать перед Ариной свой страх. Я же Исходная Стихия.

   — Ну вот, — произнесла Арина, глядя под ноги. — По-моему, ты первая, кто не поднял крик и не возненавидел меня с моим даром. Что же, разве я виновата, что так получилось?.. Мы все не знаем, откуда это у нас. Спасибо, Ида.

   Арина вскинула на меня печальные глаза — в эту минуту мне и впрямь сделалось её жаль. После нашествия ос даже уродливый зубастый зверёк, вызванный Никитой Вересовым, сейчас казался мне очаровательным.

   — А кроме ос... — начала было я, но Арина догадалась каким будет вопрос.

   — Ещё пчёлы. Мухи, комары, мошки, ещё, может быть, слепни... Хорошая компания для ученицы Магического лицея, не так ли? И хоть я считаюсь Принадлежащей Воздуху, никто не хочет иметь со мной дела.

   Губы Арины дрогнули, а на её прекрасных глазах показались предательские слёзы, но она пересилила себя и продолжала:

   — Я потому и хочу, чтобы у нас поскорей появился Исходный или Исходная. Тогда я надеюсь, что уже не буду изгоем в нашей... Тройке. А вот Надия не хочет, так как видит себя на этом месте.

   Я удивилась: Надя вовсе не казалась мне тщеславной, но, быть может, я пока её просто не знаю? К тому же, не могла ли она завидовать Арине из-за её красоты и более высокого происхождения? Ещё мне так и хотелось спросить, не родственница ли Арина Марфе Петровне, хотя это было бы слишком навязчиво. Я постаралась улыбнуться как можно приветливее:

   — Не расстраивайся! Если ты здесь, значит наставники и принц Ольденбургский нашли твой дар сильным и нуждающимся в развитии. И ты имеешь такое же право совершенствоваться, как и мы все. А Исходная Стихия у вас появится, я уверена.

   Я этот миг мне представилось лицо Виталя, и сердце у меня больно заныло. Подумать только, отвлечённая сменой новых лиц, новыми впечатлениями, радостями и разочарованиями я слишком редко вспоминала о нём: только по утрам и перед сном. Но ведь я продолжала любить его, к тому же — уж не он ли являлся Исходной Стихией Воздуха, не мой ли возлюбленный должен был возглавить Воздушную тройку? Доктор Семёнов определённо утверждал, что Виталь непременно нужен Лицею. Но тогда — что же будет тогда? Кто-то из Воздушной тройки покинет школу, или же их будет четверо?

   Делиться с Ариной своими размышлениями я не стала, лишь уверила девушку, что не испытываю к ней никакой неприязни из-за её малосимпатичного таланта. Тогда же я услышала, что Арина, оказывается, являлась родной племянницей Марфы Петровны, и прибыла в Лицей по её настоянию.

ГЛАВА 14. Таинственный директор

Через несколько дней — это был уже конец октября — мы ожидали возвращения господина Озерова, супруга Марфы Петровны. Того самого таинственного директора Лицея, которого мне пока не довелось лицезреть, зато приходилось всё время о нём слышать.

   Всё это время я усиленно работала над своим даром: и самостоятельно, и вместе с моими Принадлежащими, Тамашем и Шурой. Хотя никаких специальных испытаний и проверок от директора Лицея не ожидалось, всё-таки почти все ученики втайне надеялись, что господин Озеров посетит именно их занятие, и останется доволен.

   Насколько я поняла, система обучения в Лицее принца Ольденбургского и вообще не предполагала никаких нарочно устраиваемых экзаменов, за исключением последнего, решающего испытания в конце второго курса. До этого же лицеисты просто совершенствовали свои возможности, попутно занимаясь общеобразовательными предметами, искусствами, языками: всем, чему находили нужным обучиться.

   Я пока и не думала об этом последнем испытании: мне казалось, до этого ещё слишком далеко. Однако некоторых моих соучеников весьма тревожил этот вопрос, особенно Воздушную тройку, которая пока оставалась, как бы смешно это ни звучало, «подвешенной в воздухе».

   С Надей мы помирились. Для меня было бы слишком тяжело находиться с нею в состоянии холодной войны, поэтому я первая подошла и попросила прощения за неосторожно сказанные слова. Надия ответила довольно спокойно и мягко, так что ссора была сглажена. Но... Я прямо-таки кожей почувствовала, что нашей душевной близости пришёл конец. Мы были неизменно вежливы друг с другом, подтягивали друг друга на занятиях актёрским искусством, литературой, английским и французским. Но о былой искренней симпатии речи уже не шло.

   Зато я всё больше сближалась с Ариной, которая из-за своего странного таланта, близости к начальству и необщительной натуры оставалась самым одиноким существом в Лицее. Я, правда, замечала, что один из братьев-«саламандр», Принадлежащий Огню, которого звали Павлом, пытался оказывать ей знаки внимания, увы, совершенно безуспешно. Оба брата, Петя и Павлуша, подростки семнадцати лет, были прехорошенькими и внешностью напоминали херувимов: золотистые кудри, большие, светло-голубые глаза, женственно-милые черты лица. Они казались такими же тихими и сосредоточенными, как их Исходная Стихия — Соня. Я слышала, что они были самой сплочённой, самой сработанной Тройкой.

   — Ариша, отчего ты так сурова с Павлом? — спросила я как-то полушутя, когда мы после полдника вышли ненадолго к морю, подышать свежим воздухом. — Ты ведь ему нравишься, а он выглядит таким милым мальчиком.

   Арина как обычно не посмотрела на меня в ответ, а стояла, обратив рассеянный взор куда-то в сторону Чумного форта. Я с лёгкой завистью обратила внимание, какие у неё длинные, чёрные и густые ресницы. Не хуже, чем у Марты.

   — Я с ним не сурова, но... На что мне Павлуша, когда моё сердце уже занято? — мечтательно протянула в ответ Арина.

   Я рассмеялась, однако не представляла: какой-такой молодец сумел пленить нашу флегматичную красавицу. И тут, как нарочно, натолкнулась взглядом на Джано. Он сидел на большом камне, в нескольких аршинах от нас, водил рукой по шероховатой каменной поверхности и не обращал на окружающий мир никакого внимания. И оказалось, Арина тоже смотрела на него.

   Я едва удержалась от гримасы. Неужто и она влюблена в этого грубого, самодовольного индюка? Получалось, они с Надей не просто соперничали в своей Тройке, а ещё и отдали сердце одно и тому же человеку! Да ещё такому неприятному. Арина обернулась на меня и слегка порозовела.

   — Куда ты смотришь?

   — Ничего, это я так. — Мне не хотелось её смущать, да и обсуждать Джано с кем бы то ни было. — Идём заниматься, скоро начнётся дождь, а у нас ещё не готов этюд для завтрашнего урока с господином Нильским.

   — Ты ступай, я побуду здесь. — Арина снова украдкой бросила взгляд в сторону Джано. — Я... Я хочу ещё побыть на воздухе, голова немного болит.

   И это говорила Арина, которая терпеть не могла находиться долго на холодном влажном ветру, и, в отличие от меня, вечно боялась простудиться. Я страдальчески вздохнула и направилась к зданию лицея. Скажите на милость, ну что они все в нём нашли?

   Я обошла нашу маленькую крепость, и заметила, как по серым холодным волнам к острову спешил пароходик «Микроб», с помощью которого совершалось любое сообщение островка с Кронштадтом. Других пароходов, как и прочих судов, вблизи Чумного форта никогда не бывало.

   Я с любопытством остановилась у дверей Лицея, чтобы узнать, кто это вдруг к нам пожаловал? Пароходик пришвартовался у нашей крошечной пристани, и с него, в сопровождении капитана и матроса стремительно сошёл неизвестный мне человек лет сорока. Он пересёк мостик, соединявший наш островок с Чумным островом и направился в форт. Я успела разглядеть его: он был высок, атлетически сложен, и напоминал внешностью викинга. Густые светлые волосы, светлая кудрявая бородка, большие глаза — я пока не поняла, какого оттенка — стройное, поджарое тело. Несмотря на холод, незнакомец не имел при себе перчаток и шляпы, а его короткое лёгкое пальто было распахнуто.

   Новоприбывший скрылся в недрах Чумной лаборатории, а я побрела наверх. Отчего-то совершенно расхотелось заниматься актёрскими этюдами и разучивать стих для занятий декламацией. Значит, остаток дня либо употреблю на чтение, либо поупражняюсь с моей магией где-нибудь тихонько, в стороне.

   Уроки в Лицее продолжались: желающие занимались кто литературой, кто арифметикой, кто музыкой. Мраморный зал только что освободился, там гасили свечи и факелы, затем появились Соня и близнецы. Юноши поблагодарили свою Исходную за тренировку и отправились в столярную мастерскую.

   — Сонечка, не знаете ли, кто это к нам прибыл, такой высокий светловолосый господин, очень представительный? Пришвартовались они здесь, но он, кажется, ушёл в лабораторию...

   Соня не дослушала меня. На её бледном, вечно озабоченном лице молнией вспыхнула радость.

   — Господин Озеров вернулся, Адриан Артамонович! Ида, пойди, скажи Марте скорее!

   Соня с небывалой резвостью бросилась наверх, в дортуары: предупредить всех. Я зашла к Марфе Петровне передать приятную весть. Впрочем, наша начальница, хоть и порозовела при этой новости, всё равно поблагодарила меня, не утратив своего величавого спокойствия.

***

Однако к ужину долгожданный господин Озеров не явился, как видно предпочёл остаться в лаборатории. Марта слишком хорошо владела собой, чтобы обнаружить в нашем присутствии досаду или беспокойство. Она невозмутимо предложила всем ученикам отужинать и приступить к привычным вещам — чтению, индивидуальной практике, дополнительным занятиям музыкой или рисованием...

   Я накинула тёплую накидку и вышла на берег, в темноту. Не то, чтобы я надеялась увидеть директора — просто хотелось отвлечься от разочарования. Я ведь с трепетом представляла, что господин Озеров захочет скорее познакомиться с новой Стихией! Впрочем, ладно: не сегодня-завтра я в любом случае его увижу.

***

— Отчего ты так долго не приезжал?

   — Я навещал наших, хм-м, друзей, дорогая. Я думал, вы с доктором догадаетесь. Ох, как же я соскучился!

   — Надеюсь, ты теперь полностью здоров?

   — Разумеется. Тебе же известно, доктор осматривает меня время от времени и уделяет мне много внимания. Если бы его что-то беспокоило, ты бы знала первой.

   — А что с твоими поисками? Есть что-нибудь новое?

   — Нет... То есть не совсем. Я пока даже не знаю, что, собственно, искать. И где? Не осталось больше никого, кто разъяснил бы мне причину...

   — Ты говорил об этом с принцем?

   — Пока не считал нужным. Для него это будет, пожалуй, слишком. Да и когда я встречался с его высочеством, того больше интересовали успехи наших учеников, и скоро ли они будут готовы к выпуску? Разумеется, я сказал ему, что у нас, э-э-э... неполная коллекция бриллиантов. Ну, не хмурься, милая, я шучу! Только помни о последних Исходных, без него мы не обойдёмся.

   — Что слышно о Станкевиче? Я имею в виду младшего.

   — Да чёрт бы его побрал... Прошу прощения, дорогая! Мальчишка оказался ловок и осторожен. Прячется не хуже, чем inimicus didactylus в прибрежном рифе! Но я найду его! Я ошибся, сделав ставку на его брата... Но уж его самого точно не выпущу из рук.

***

Столь ожидаемый всеми Адриан Артамонович Озеров так и не появился перед нами в тот вечер. Расстроенная, я легла спать с намерением на следующее утро нарочно попросить о встрече с директором. Отчего-то с его приездом я вновь стала ощущать себя в Лицее «на птичьих правах». Мне казалось, пока господин Озеров не посмотрел на меня и не признал достойной здесь находиться, я всё ещё не являюсь полноценной ученицей.

   В итоге несколько утренних часов я провела в работе: сперва тренировалась на пару с Шурой, моей Принадлежащей, затем репетировала отрывок из пьесы Островского вместе с Никитой и Ариной. Потом был урок актёрского искусства и сценической речи у господина Нильского, а после — занятие французским...

   Словом, к обеду я уже порядком утомилась и, как всегда, решила выйти к морю, чтобы восстановить силы. Арина увязалась было за мною, но я не была настроена сейчас слушать её романтические вздохи по поводу Джано или жалобы на Надию, которая, по словам Арины мечтала «выжить» её из тройки Воздуха.

   По правде, в это я не верила, ибо, как мне казалось, успела уже хорошо узнать Надю. Та по-прежнему не могла забыть мне давешних злых слов после неудачи Джано; но вряд ли Надия стала бы всерьёз третировать такое легкомысленное дитя, как Арина, которая, кстати сказать, и по возрасту была самой младшей из нас.

   Сойдясь с Ариной ближе, я поняла, что её удивительная красота и загадочность — всего лишь внешняя оболочка, за которой скрывалась маленькая, испуганная, неуверенная в себе девочка. Арина была молчалива не от надменности, а лишь потому, что зачастую не знала, что сказать. В компании девушек она чувствовала себя чужой, с юношами отчаянно стеснялась, а её внимание к Джано и вовсе напоминало попытки влюблённой гимназистки заинтересовать собой приятеля старшего брата. Да и жизненный опыт у неё был отнюдь не велик.

   Арина — при рождении она получила имя Айрин, по её словам, приехала в Россию пяти лет отроду вместе со своей тётушкой Мартой. Родину почти совсем не помнила и десять лет жизни провела в уединении: в небольшом домике в посёлке Тарховка, близ городка Сестрорецка. Там она жила сначала с Мартой и гувернанткой, немногословной суровой женщиной, которая обучила её грамоте, шитью, хорошим манерам и французскому языку. По-английски Арина говорила свободно благодаря своей тете. Однако Марта, или по-русски, Марфа Петровна, скоро вышла замуж за господина Озерова и переехала жить в другое место, лишь изредка навещая племянницу. Жизнь Арины с молчальницей-гувернанткой была совсем уж скучной, пока Марта не приехала и не забрала её к себе, вернее — в Лицей, расположенный на Чумном острове. Для Арины эта перемена оказалась настолько ошеломляющей, что она и до сих пор ко многому тут не привыкла.

   Всё это в пересказах подруги я выслушала аж несколько раз. Я и сочувствовала Арине, и немного уставала от неё. Не то, чтобы она казалась мне совсем глупышкой, но всё-таки её привязчивость, отсутствие какого-либо жизненного опыта, неумение общаться порой мешали. Временами я просто мечтала, чтобы она сошлась поближе ну хотя бы с Шурой или Олесей, а то ответила бы на чувства влюблённого в неё Павлушу! Тогда я вздохнула бы свободнее.

   — Ариша, не сейчас, милочка: мне нужно выйти на залив, поработать над собой в одиночестве. После прогуляемся вместе, — мягко сказала я и улыбнулась расстроенной подруге.

   Впрочем, спускаясь по лестнице, я тотчас забыла о ней. Внизу, в мраморном зале с колоннами раздавался незнакомый голос: звучный, глубокий, нетерпеливый, говоривший по-русски без ошибок, но с каким-то странным, непривычным, почти металлическим акцентом. Даже в речи англичанки Марты выговор был более мягким. Я знала, что там в этот час тренировалась Огненная тройка: Соня с со своими Принадлежащими. Так кто же позволял себе так громко разговаривать и мешать им?

   Я тихо сбежала вниз и застыла от ужаса и восторга: в зале ровно и мощно пылали три столпа огня. Братья-близнецы Петя и Павлуша, подобно сказочным существам спокойно проходили сквозь огненные преграды, и ни тела, ни лица, ни их одежда ничуть не страдали. Я содрогалась про себя: огонь казался мне полностью враждебной Стихией — впрочем, наверное, так оно и было в действительности.

   Посреди зала стояла Соня, казавшаяся сейчас могущественной опасной ведьмой. Некрасивое, бледное её лицо горело вдохновением и выглядело почти прекрасным, обрамлённое пляшущими алыми отблесками. С её длинных тонких пальцев срывались языки пламени, которые она превращала в пылающие шары и заставляла их летать, расчерчивая во всех направлениях окружающее пространство... В какой-то миг над моей головой образовалась огненная дорожка. Испуг перед чуждой Стихией в эту минуту оказался необыкновенно силён, так что я сумела сделать то, чего Марта тщетно добивалась от меня уже недели две. Я смогла призвать воду, вернее, это сделал мой вставший на дыбы от ужаса дар...

   Входная дверь была приоткрыта: Соня всегда оставляла приток воздуха снаружи, когда проводила свои тренировки. По-видимому, у самых дверей здания находилась большая грязная лужа. Когда я зажмурилась и вскинула руку, защищаясь от пламени, созданном Огненной Стихией, мне в ладонь ткнулось упругое холодное облако. Оно взлетело под потолок и немедленно обрушилось на голову и плечи Исходной Огня...

   «Слава Богу, это произошло не во время тренировки Джано!» — успела лишь подумать я. Тот бы, вероятно, живьём погреб бы меня под землёй и песком за такую выходку... Соня же, самая опытная из всех нас, вовремя почуяла воду и сумела уклониться, оставшись почти сухой. Почти — потому, что плечо и весь правый рукав её чёрного платья оказались облиты грязной водой, да и волосы пострадали.

   Я кинулась извиняться, но была схвачена за локоть чьей-то сильной рукой. А в следующий момент мне едва ли не в самое лицо ткнули горящий факел. Я невольно зажмурилась.

   Меня внимательно разглядывали, приподняв моё лицо за подбородок, и отчего-то вырваться и убежать не получалось. Страх и стальная хватка буквально пригвоздила меня к месту...

   И тут по знаку Сони факелы, огненные столпы и шары мгновенно погасли, а вместо них зажглись электрические лампы, залившие зал мягким светом. Я сразу успокоилась и увидела перед собой человека огромного роста, широкоплечего и стройного, с коротко подстриженными светлыми волосами и светлой кудрявой бородкой. Глаза у него тоже были совсем светлые, будто морская вода на глубине. Бледное лицо, крупный прямой нос, выдающиеся скулы, заметный шрам от правого уха к подбородку. Мне подумалось, что такие должны были оставаться у пиратов после пореза кинжалом.

   — Значит, вот какая у нас новая Исходная... — задумчиво проговорил господин Озеров и выпустил меня. — Не ожидал.

   Соня сочувственно взглянула на меня — слава Богу, она не сердилась! — отвела директора в сторону и тихо, быстро о чём-то заговорила с ним. Я обратила внимание, что она, несмотря на свою скромность и услужливость, держалась с руководителями Лицея спокойно и просто, будто своя.

   — Ну-с, — выслушав Соню, сказал Адриан Артамонович, — приятно познакомиться, мадемуазель Апрельская. Раз уж вы так сразу решили показать себя в деле — милости прошу, как только тройка Огня завершит свою тренировку, я к вашим услугам. Соблаговолите созвать своих Принадлежащих и показать, чему вы успели здесь научиться.

ГЛАВА 15. И это всё, что вы можете?

Через пять минут я с моими Принадлежащими уже ждала в колонном зале. Наступало время обеда, но я не разрешила Шуре и Тамашу уйти: мне казалось, Адриан Артамонович приступил ко мне с проверкой и сейчас обязательно явится сюда. Верно, он, что называется, хотел бы взять меня на «слабо», увидеть, насколько я готова вот так сразу, без подготовки, показать ему свои умения?

   Шурочка, знавшая его несколько лучше, сразу принялась уверять, что я ошибаюсь. Она считала, что господин Озеров по характеру человек увлекающийся, легко вспыхивающий, но вовсе не предусмотрительно-коварный.

   — Ида, не станет он лишать себя возможности отобедать спокойно, в обществе Марты и доктора только для того, чтобы посмотреть, пожертвуешь ли ты обедом и чаем ради тренировки!

   — А мне подумалось, это он нарочно... — пробормотала я, взглянув на стенные часы.

   Увы, Шура оказалась права. Адриан Артамонович отправился себе в столовую, словно тут же позабыв, что велел нам идти в зал. Я попросила прощения у ребят; Шура, любившая покушать, осталась сильно не в духе, Тамаш же флегматично пожал плечами. Похоже, ему самому было интересно, что там затеял господин директор.

   Через некоторое время в зал заглянула Соня: она относилась ко всем лицеистам с заботливостью старшей сестры.

   — Ида, ты не хотела бы отпустить сейчас своих Принадлежащих? — по обыкновению тихо и быстро проговорила она. — Обед давно на столе. Или вы заняты чем-то важным?

   Я в раздражении всплеснула руками и напомнила Соне, что в её же присутствии Адриан Артамонович приказал мне немедленно собрать Тройку.

   — Да ведь он и сам давно в столовой, — пожала плечами Соня. — После соберётесь, зачем же голодать?

   После этого мне ничего не оставалось, как разрешить ребятам идти. Самой же кусок в горло не шёл — я поблагодарила Соню и попросила припрятать для меня какой-нибудь пирожок или булку со стаканом чая. Меня оставили одну. Пытаясь сосредоточиться, я начала прислушиваться к тишине: в колонном зале была удивительная слышимость. Даже капля воска, падающая со свечи, звонко ударялась об пол. Когда наша Тройка устраивала там искусственный дождик, он шелестел как настоящий, а если мы запускали быстрые потоки воды по стенам — те весело звенели, будто весенние ручьи...

   Сейчас же тишина давила на меня небывалой тяжестью, я была будто погребена под нею. Я прошлась по залу меж колонн чёрного с белыми прожилками мрамора, что украшали его по всей окружности. Всё было приготовлено: кувшины, чашки и маленькие скляночки, заранее наполненные пресной и морской водой, выстроились в должном порядке на сером камне пола. В воздухе царила прохлада и влажность, которая быстро сменила жар, оставленный Тройкой огня.

   А мне сделалось ужасно не по себе, весь боевой настрой куда-то пропал. Я зябко куталась в пелерину и уже жалела, что мне так не терпелось обратить на себя внимание директора. Вскоре я услышала весёлые голоса Шуры и Тамаша, которые возвращались в колонный зал — и позавидовала им. Счастливые, от них-то никто ничего особенного и не ждал! Делай своё дело, да слушайся Исходного, вот и всё.

   — Поторопитесь! — приказала я им, стараясь, чтобы мой голос звучал не слишком нервно.

   — Да что ты, Ида, право! Не стоит так бояться Адриана Артамоновича, он вовсе и не злой, — удивилась наивная Шура. — Я вот когда первый раз приехала сюда, тоже думала: ну зачем я им такая нужна, а он...

   — Потом расскажешь, — перебила я. — Сосредоточься лучше.

   Шура замолкла; её пухленькое округлое личико выразило детскую обиду, а полные губки поджались. Она молча поправила белокурую косу, заколола её на затылке, затем тщательно разгладила передник — нехитрые манипуляции с собственной внешностью помогали ей собраться с мыслями.

   Тамаш же просто тихо напевал какой-то печальный цыганский мотив, стоя рядом с нами. У него был мягкий и красивый голос, я бы заслушалась, если бы не нынешняя нервная обстановка. Ну где же этот проклятый Адриан Артамонович, долго ли он будет там копаться, поджаривая меня на медленно огне?!

   Впоследствии я сама не понимала, отчего мне так нужно было его одобрение? Марта и доктор Семёнов уже объявили меня принятой в Лицей и провозгласили Исходной Стихией. Ведь не стал бы директор идти им наперекор и выгонять меня вон?

   Но волнение не проходило. Когда же директор наконец появился в зале, смахивая на ходу крошки от пирога со своей красивой бородки и тщательно подстриженных усов, я буквально ожидала, что он начнёт швырять в меня молниями, подобно Зевсу-Громовержцу, или испепелит на месте! Он же, паче чаяния, вошёл довольный и улыбающийся, мурлыкал что-то себе под нос и, как я заметила, ещё и не отказал себе в удовольствии отведать ликёра либо сладкой наливки за обедом.

***

После тренировки в присутствии господина Озерова я была совершенно опустошена и почти не понимала, что, собственно, произошло. Целый час он просидел перед нами в царственной позе, в кресле, нарочно принесённом Тамашем и, казалось, боролся с дремотой. Свои крупные руки Адриан Артамонович скрестил на груди, сам же откинулся на спинку кресла. Директор явился к нам без пиджака, в белоснежной сорочке и жилете, так что меня гипнотизировала игра небольших бриллиантов — или это были другие камни? — на его запонках. Или это были какие-то другие камни? Машинально разглядывая его руку, я заметила ещё какой-то странный браслет — гладкий обруч из розового дерева, украшенный мелким золотистым бисером.

   Мы продемонстрировали почти всё немногое, что умели — ну ведь и совместно работали мы совсем недолго. Шура уверенно показала свой дар становиться почти прозрачной, а потом снова делаться видимой. На это Озеров со скучающим видом заявил, что тоже самое она совершала более двух месяцев назад, а вот когда сумеет обернуться туманом или облаком — тогда и будет о чём говорить. Тамаш в присутствии директора спокойно заживлял кровоточащие порезы, снимал боль от небольшого ожога, убирал синяки и шишки. Они с Шурой с полным самообладанием могли порезать друг другу кисть или палец, поднести зажжённую свечу прямо к коже... От всего этого меня по-прежнему передёргивало, но я старалась делать вид, что всё в порядке. Однако господину директору и это показалось малопримечательным: он лишь зевнул и сообщил, что, как только Тамаш поможет оперируемому пациенту обойтись без морфия — в этот день он сможет считать, что обучение завершилось успешно.

   Пока Принадлежащие с моей поддержкой показывали свои таланты, Озеров меня почти не замечал. Но когда Шура и Тамаш отошли в сторону, Адриан Артамонович вдруг повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.

   — Ну-с? — только и промолвил он.

   Я ужасно растерялась.

   — Я, господин директор... Я же новенькая, и пока мало чему научилась. Марфа Петровна велела каждый день выходить на залив и говорить со Стихией, иногда даже и получается. А так, я и не знаю...

   — Однако, мадемуазель! — с деланной мягкостью перебил Озеров. — Не далее, как сегодня днём вы с лёгкостью призвали сюда воду — правда, из грязной лужи, да видно, лучшего не нашли. Можете повторить?

   Какое уж там повторить! На меня присутствие этого человека действовало как-то подавляюще, оно будто отнимало силы. Мне отчаянно хотелось его одобрения, и в то же время в нём было что-то отталкивающее...

   Я механически попыталась проделать давешний фокус — тщетно! Дверь нарочно была отворена Шурой, девушка искренне пыталась помочь мне: я видела сочувствие на её лице. Но ничего не вышло. Всё, что я смогла продемонстрировать, это свои старые навыки: извлечение воды из кувшина, метаморфозы в снег, лёд, капли дождя... В итоге я смогла испарить, да и то не полностью, большую чашку, а получившееся облачко пара переместила высоко, под самый потолок.

   Господин Озеров равнодушно поднял голову; он не сделал никакого движения, как мне показалось, лишь поправил манжету своей сорочки. Однако — облако исчезло. Как и вся остальная вода, принесённая нами.

   — Вот так, видели? — обратился он к нам. — А ведь я не Исходный, mesdames et monsieur, я всего лишь Принадлежащий Стихии. Мои возможности скромны, и весьма — но научился я очень многому. Посмотрите, что вы показали мне нынче — вы, которые так рвались на тренировку, и, как видно, собирались меня поразить! Что же, я вправду поражён: тем, каких скромных результатов вы добились за время моего длительного отсутствия!

   Шура густо покраснела и хотела что-то сказать, но её опередил Тамаш:

   — Мы занимались добросовестно, Адриан Артамонович, просто, когда вас не было, мы оставались без Исходной Стихии. Марфа Петровна велела нам пока отрабатывать пройденное, то есть то, что вы уже видели...

   — Так ведь, — нетерпеливо перебил его директор — уже больше месяца, как Исходная Стихия у вас есть! Что же вы не пользовались её поддержкой? Или... эта такая Стихия, что её присутствие вам ничего не дало?!

   Я задохнулась от обиды; мои друзья хором начали разубеждать Озерова и доказывать, что я очень, очень им помогаю. Вот Тамаш, к примеру, практикуясь у доктора Семёнова, уже унимал приступы ревматизма, что порой мучали нашего господина Нильского, лечил учащенное сердцебиение у Глафиры Аникеевны и самостоятельно заживил ожог Никиты Вересова, полученный, когда он проходил мимо зала где тренировались близнецы-«саламандры»...

   — Всё это лирика и разговоры в пользу бедных! — заявил Адриан Артамонович. — Я уже говорил, Тамаш, какие успехи хочу видеть у тебя! Разве вы все не понимаете, что вы не обычная молодёжь? Ты, Тамаш, не рядовой студент медицинского факультета, а человек, имеющий необыкновенные возможности! Что же касается тебя, Шура: так плохо развивать такой талант — просто кощунство! Ты единственная, уникальная, среди нас таких больше нет!

   Шура с Тамашем дружно опустили головы.

   — А ты, Апрельская! — вдруг вспомнил о моём существовании директор. — Это и всё, что ты можешь? Марфа Петровна и доктор характеризовали тебя самым лестным образом! Да я и сам днём убедился — ты легко и просто призвала воду, когда тебя никто этому не учил. А теперь я вижу только простые и примитивные фокусы, которые под силу любому Принадлежащему-новичку! Это означает, что ты либо ни на что не способна, и сегодняшнее вышло случайно, либо не можешь сосредоточиться и взять себя в руки, когда необходимо! И то, и другое меня не устраивает: ведь тогда для чего тебя привезли сюда и начали обучать?

   Лицо у меня горело; я была уверена что, окончив свою речь, Озеров просто выкинет меня за дверь. Я представляла, как бреду к нашей крошечной пристани, умоляю капитана парохода «Микроб» доставить меня в Кронштадт. А уж там придётся как-то выживать: идти в гувернантки, в прислуги... Я стояла молча, подняв голову, почти ослепшая от слёз.

   Однако Адриан Артамонович продолжал говорить — и как-то незаметно от попрёков он перешёл к надежде и даже уверенности, что вскоре мы сможем освоить новые вершины, да так, что нашими достижениями станет восхищаться сам принц Ольденбургский! Ведь мы и правда талантливы, а кроме того, он, Озеров, создал все условия для успехов своих учеников. Они с Мартой ещё будут гордиться всеми нами — и Исходными, и Принадлежащими... А скоро всем Исходным придётся сойтись на общей тренировке...

   Я не верила своим ушам. Ещё минуту назад меня словно сбросили с вершины Олимпа в грязь вопросом: «Это и всё, что ты можешь?» Теперь же моя душа вновь воспарила к облакам, захотелось работать изо всех сил, дабы заслужить одобрение нашего наставника. Адриан Артамонович смотрел на нас, ласково усмехаясь, и его светлые глаза приняли золотисто-зелёный, хризолитовый оттенок.

   В конце разговора господин Озеров горячо похвалил нас за ежедневные упорные тренировки, особо расспросил Тамаша про его занятия у доктора и велел, не полагаясь на магический талант, усерднее штудировать учебник по медицине.

   Затем он похлопал Тамаша по плечу, Шуру ласково потрепал по щеке, мне же вежливо пожал руку — и взбежал по лестнице на второй этаж.

***

Чуть позже в коридоре третьего этажа я увидела Джано; утро и день он провёл в одиночестве на берегу. Джано по-прежнему не замечал меня, а при встречах в тесном пространстве обходил, будто я была неодушевлённым предметом. Ну что же, по крайней мере, хоть грубить перестал.

   Но в тот день Исходный Земли был просто сам не свой. Проходя мимо меня, он кивнул и безучастно пробормотал: «добрый день». Как будто между нами не было никаких недоразумений! Я удивилась так сильно, что даже остановилась. Уж не желал ли он загладить своё дерзкое поведение? В конце концов, мы же оба Исходные, а господин Озеров и Надия — оба что-то говорили о совместных тренировках в будущем...

   Но нет, Джано не остановился и больше не сказал мне ни слова. Он сжимал в руке какую-то бумагу и, казалось, весь был во власти собственных мыслей. Последнее время он исхудал, побледнел и выглядел хуже некуда, даже насмешливое пренебрежение куда-то исчезло. В столовой он чаще молчал или разговаривал только со своими Принадлежащими, почти не посещал общих занятий. В первые дни я встречала его в классах литературы, словесности, также он, по словам Тамаша, усердно брал уроки естествознания и ботаники у доктора. Теперь же Джано можно было видеть только в колонном зале, в обществе Принадлежащих Земле, либо на берегу залива — несмотря на холод и частые дожди, перемежающиеся мокрым снегом.

   — Подождите! — окликнула я его. — Джано Тенгизович!

   Он остановился, словно не понимая, откуда ему послышался голос — затем медленно обернулся и посмотрел на меня своими разноцветными глазами. Мне разом показалось, что по коридору Лицея пронёсся ледяной сквозняк.

   — Что вам угодно? — его тон был суше песка Аравийской пустыни.

   — Я хотела бы наладить нормальное общение. Господин директор сказал, что Исходные скоро должны будут тренироваться вместе, а вы... — Я едва не сказала колкость, но сдержалась: — Мы с вами ведём себя, будто лютые враги. Хотя не сделали друг другу ничего плохого.

   — Не сделали ничего плохого? — переспросил Джано.

   Он сделал несколько медленных шагов в мою сторону; его чёрный глаз начал светлеть и превратился почти что в серый. Оробев, я отшатнулась и вскинула руки: в какой-то миг показалось, что он не в себе и сейчас ударит меня или начнёт душить... Однако Джано остановился, как если бы натолкнулся на невидимую стену и прислонился к стене. Его лицо исказилось словно от сильной боли.

   — Б-благодарю за добрые намерения, — неразборчиво пробормотал он. — Ос-ставьте меня... Уходите...

   Это не выглядело хорошей идеей: я подозревала, что он, не ровен час, потеряет сознание. Но страх, испытанный секунду назад, заставил меня развернуться и почти бегом покинуть коридор.

***

Всего четвертью часа раньше Джано вошёл в покои Адриана Артамоновича и Марфы Петровны. Выглядел он очень плохо, ибо довёл себя почти до изнеможения тренировками и мрачным мыслями.

   Директор сидел за столом и сосредоточенно читал какой-то документ. Перед ним дымилась чашка с каким-то ароматным напитком. Джано уловил неизвестный, но всё же смутно знакомый запах, напомнивший ему о чём-то, давно минувшем... Эти воспоминания болезненно скользнули по нервам.

   Директор поднял на Джано глаза, отхлебнул из чашки и кивком предложил садиться.

   — Я уже знаю, — без всякой интонации произнёс он. — Ничего не вышло. Ты поэтому выглядишь столь неважно?

   Джано молча смотрел на него, ожидая продолжения.

   — Право, друг мой, не стоит сверлить меня глазами. Мы же договорились: услуга за услугу! Значит, и я со своей стороны ничего не смогу сделать... И вы знаете, что мы никогда, — Озеров подчеркнул это слово, — никогда не вмешиваемся в семейные дела воспитанников. Обратного пути нет, уважаемый. Просто забудьте о тех, кого вы оставили там...

   Директор поперхнулся словами потому, что каменный пол под ним в прямом смысле зашевелился — сперва медленно и незаметно, затем быстрее...

   — Джано, возьмите себя в руки! — резко бросил Адриан Артамонович. — Вы запамятовали одно из наших главных условий: никогда не применять свой дар против наставников и преподавателей? А то ведь я тоже могу вспомнить, о чём вы просили меня!..

   Джано глубоко вздохнул, поставил локти на стол и опустил голову на скрещённые ладони. Каменная кладка пола постепенно затихла и перестала двигаться.

   — Успокоились? То-то же! Вот, выпейте. — Озеров сунул ему в руку свою чашку с напитком, но Джано отставил её. Густой аромат напитка вызывал неприятное головокружение и дурноту.

   Адриан Артамонович пожал плечами.

   — Ну, как знаете! Во всяком случае, первую часть вашей просьбы я выполнил: вот. — Он протянул собеседнику толстый запечатанный конверт. — А остальное... Я знаю, у вас почти получилось — но из-за глупой неловкости новенькой Стихии вы потеряли почти готовую работу. Вы смогли бы всё повторить?.. Когда восстановите силы, хотя бы через полгода?

   От Джано не укрылось, с каким жадным нетерпением господин Озеров ждал ответа. Он молча кивнул, сжимая в пальцах полученный конверт.

   — Что же, отлично! — Директор заметно повеселел. — А что касается девчонки, её можно примерно наказать: другой раз будет поосторожнее. Это, кстати, пойдёт ей даже на пользу...

   — Нет! — впервые разомкнул уста Джано.

   Он ничего больше не прибавил и продолжал неподвижно сидеть за столом.

   — Что я слышу? — удивился Адриан Артамонович. — Уж не собираетесь ли вы, господин Эристов, защищать ту, что испортила нам столь важное дело? Да если б не она...

   — Девица Апрельская сделала это не нарочно, она даже не видела, что было у меня в руках. Она нечаянно.

   — Послушай, Джано! — резко произнёс Озеров. Он вскочил, выпрямившись во весь свой огромный рост, так что Джано вынужден был сделать тоже самое. Теперь они стояли лицом к лицу.

   — Джано, твоё странное донкихотство неуместно. Или ты уже перестал презирать таких, как она? Раньше ты ненавидел богатеньких избалованных барышень, подобных этой... Да никто не собирается запирать девчонку в чулан или ставить коленками на горох — это ты, надеюсь, понимаешь? Однако надо дать ей понять, что есть вещи, к которым надо относиться серьёзно. Сегодня она испортила твой золотой песок, а завтра ей вздумается устроить цунами или потоп! Я сам убедился, насколько она взбалмошная. Разумеется, иногда такое даже и неплохо, но...

   — Она. Сделала. Это. Нечаянно. — Джано выдавливал слова сквозь зубы; конверт сделался ледяным в его руке, словно ожидаемое известие содержало в себе могильный холод.

   Господин Озеров несколько минут разглядывал очертания Чумного форта, видневшегося в окне — так пристально, словно видел это сооружение впервые.

   — Ну что же, — он пожал плечами, — мне нет смысла спорить с тобой, мой друг. В конце концов, мы очень нужны друг другу. Ступай пока, я надеюсь, всё это как-нибудь уладится. Я всё же подумаю, чем можно помочь.

   Джано коротко кивнул и вышел. В коридоре он не остановился и принялся на ходу распечатывать конверт судорожно трясущимися руками.

***

В библиотеке было тихо и уютно; там, как и всегда по вечерам, топился камин, распространяя ласковое ровное тепло. Я знала, что Соня с разрешения Марфы Петровны, использовала здесь свой дар Исходной Огня. Если промозглым вечером в классах, дортуарах или библиотеке гасли дрова в камине, она зажигала их мгновенно, без всякой возни со спичками или огнивом. Для этого, правда, нужны были её подопечные, братья-саламандры. Стоило им ударить ладони друг о дружку — в воздухе мгновенно расцветал пламенный «цветок», а Соня легко перебрасывала его в камин или печь.

   Я прошлась меж стеллажей, заставленных книгами. Библиотека занимала довольно большое полукруглое помещение; окна здесь были огромные, в половину стены, и сейчас в них виднелись тусклые огоньки Кронштадта. Некстати вспомнилось, как в первый вечер моего пребывания здесь я стояла на берегу рядом с Джано и смотрела на город — вернее, делала вид. Тогда он всего лишь раздражал меня, сегодня же я его по-настоящему испугалась. Неужели он и вправду возненавидел меня за то происшествие?..

   Недалеко от окна за столом сидела Соня, уткнувшись в какую-то толстую книгу. Я слышала, что она, как и большинство здесь, происходила из очень бедной, правда, интеллигентной семьи. Про Соню рассказывали, что раньше она сама зарабатывала себе на хлеб в гувернантках, но была вынуждена уйти. О подробностях же она не любила говорить.

   Соня и правда очень много читала, усердно изучала языки, а ещё занималась музыкой с Глафирой Аникеевной: пела и играла на фортепиано. Всё свободное от хозяйственных забот время она посвящала занятиям, и от того никогда не предавалась праздной болтовне в дортуаре или долгим чаепитиям в комнате для отдыха. Мне было совестно её отвлекать, но что тут сделаешь? Она, пожалуй, единственная могла бы хоть что-то прояснить.

   — Сонечка, извините ради Бога, — начала я, подходя к её столику. — Я хотела бы задать вам пару вопросов про Джано Тенгизовича.

   Соня с удивлением подняла на меня глаза. Свет от электрической лампы на столе под тёмно-зелёным абажуром наполовину осветил её худое, некрасивое, но милое лицо со впалыми щеками и остреньким подбородком.

   — Да, пожалуйста, спрашивай, — как всегда, тихо и быстро откликнулась она. — Хотя не могу сказать, что знаю его очень уж хорошо.

   Я честно поведала ей о своём проступке — впрочем, без сомнения, о нём знали все в Лицее — и осведомилась, можно ли что-нибудь сделать, чтобы помочь Джано.

   — Быть может, — добавила я, — мне стоит поговорить с господином директором, рассказать ему, что это я виновата в неудаче с этим... золотым песком. И возможно, Джано пригодилась бы какая-нибудь помощь со стороны меня или моих Принадлежащих.

   Соня с сомнением покачала головой.

   — Во-первых, директор давно всё знает. А во-вторых, людям с даром Воды неподвластно преобразование почвы... На это способен только Джано — единственный из нас. Даже его Принадлежащие вряд ли чем-то ему помогут. Он должен был из простого песка и камешков сделать рассыпное золото — он его сделал. Но, к сожалению, не успел выяснить, что полученный результат не должен соприкасаться с мрамором, который сработал, как метаморф...

   — Что? — переспросила я. — Простите, Соня, я не поняла.

   — Не важно, — собеседница нетерпеливо махнула рукой. — Мы обсуждали с Джано этот случай. Возможно, ещё и другие горные породы могли бы губительно повлиять на его произведение. Джано придётся в будущем быть осторожнее.

   Я ухватилась за последнюю фразу.

   — Значит, он начнёт работу заново? И можно надеяться на положительный результат?

   Соня искоса глянула на меня и вздохнула.

   — Он начнёт заново, потому что не привык бросать на полдороге. Но рассыпное золото — то, что называют золотым песком, ему было нужно именно сейчас. Адриан Артамонович обещал помочь его семье, так как у Джано нет собственных средств. Это единственное, что он мог сделать. К тому же его супруга больна, и, возможно...

   — Супруга?! — я не могла сдержать изумления; отчего-то сердце у меня так и упало.

   Хотя... Ну какое мне дело до семейных тягот Джано Тенгизовича?

   — Значит он делал эти опыты только ради денег?

   — Не совсем так. — Соня сделала несколько шагов вдоль окна, повернулась к камину. Огонь начал затухать, и она мгновенно «оживила» его лёгким, неуловимым жестом. — Ида, думаю, мы не имеем права болтать о частной жизни нашего товарища за его спиной. Это не хорошо. Если ты хочешь узнать, можешь ли чем-то помочь Джано, спроси лучше его самого или его Принадлежащих.

ГЛАВА 16. Первое погружение

Ха! Легко сказать: «Спроси его Принадлежащих!» На мои расспросы о Джано Никита сразу насупился и пожал плечами: мол, ничего определённого не знаю. Олеся же по складу своего характера и всегда была крайне необщительна. Она держалась непринуждённо только в своей Тройке, со всеми же прочими чаще молчала или отвечала односложно. Никита нехотя подтвердил, что Джано вроде бы и вправду женат, однако больше им ничего не известно.

   Я лишь разочарованно вздохнула: досадно, но похоже здесь ничего не поделаешь. Что же, я хотя бы пыталась. На этом, вероятно, стоило оставить эту историю в покое.

***

С возвращения господина Озерова прошло уже больше месяца, а неопределённость с Воздушной тройкой по-прежнему сохранялась. Когда директор всё-таки собрал нас всех вместе в колонном зале, то после напутственной речи он коротко сообщил, что отныне в Лицее полностью сформированы Тройки Огня, Земли и Воды. А вот Принадлежащим Воздуху следует потерпеть — кандидат на роль их Исходного пока не найден. При этих словах несчастные Воздушные, хотя и не особо ладили между собой, поневоле испытали потребность пережить своё разочарование друг с другом наедине. Остальные потихоньку вышли, оставив их в зале. Я видела, как плакала Арина, а Надя прижимала её к себе и что-то утешающе приговаривала, но у неё самой стояли слёзы в глазах. Рядом сидел мрачный, словно ненастный вечер, Максим; он поставил свой колчан на колени и нервно перебирал стрелы. Ни для кого не было секретом, что Принадлежащие Воздуху очень рассчитывали на приезд Адриана Артамоновича, который должен был хоть что-то прояснить.

   Они не сдались и продолжали тренироваться вместе, хотя Озеров чаще всего бывал ими недоволен. Однако со слов Арины я знала, что за последнее время отношения Тройки порядком улучшились. Будучи позади всех по успехам в магии, Надя, Арина и Максим поневоле сделались более внимательны друг к другу и старались изо всех сил.

   — Ида, ты знаешь, — поделилась со мной Арина, — я только сейчас поняла, что мы можем работать и без Исходного! Ну, то есть... Сейчас у нас с Надей и Максимом даже кое-что получается.

   Я выразила полное согласие с подругой; впрочем, Надия была другого мнения. В моём присутствии она как-то напомнила Арине, что, как только появится настоящая Исходная Стихия Воздуха, кому-то одному, вероятно, придётся покинуть Воздушную Тройку.

   Обычно невозмутимое, безупречно-красивое личико Арины порозовело от волнения.

   — Боже мой, ну зачем ты сейчас об этом говоришь? Я и так знаю, уверена, что это буду я! Но я уйду с радостью, если у вас с Максимом всё наладится, и вы станете совершенствоваться и сделаетесь лучшими...

   Надия была слишком великодушна, чтобы позволить ей продолжать в том же духе.

   — Прости меня, Ариша! Я вовсе не считаю, что это должна быть ты, я это так... просто сболтнула! И вообще, ничего пока не известно. Может быть, никакой Исходной и не будет, так станем продолжать, как сейчас.

   Они улыбнулись друг другу. Я же, слушая их разговор, думала о Витале и не могла не понимать: теперь единственное свободное место в Тройках Лицея — это место Исходной Стихии Воздуха. Если верить словам доктора, его непременно найдут и доставят сюда... А значит, он и будет Исходным Воздушной Тройки.

***

В классе иностранных языков я усердно занималась английским. К французскому языку меня приучили ещё дома, а вот английский я знала совсем плохо, и только теперь, с помощью Арины, смогла как следует ознакомиться и с его грамматикой, и с произношением. Арина была счастлива, что хоть чем-то может быть мне полезна. Она теперь всё больше времени проводила с Надей и Максимом, но по-прежнему ценила мою дружбу и также вздыхала по Джано Тенгизовичу. Время от времени я отвлечённо задавала себе вопрос, чем же таким привлекал моих соучениц этот человек? Но ответа пока не находилось.

   Кроме своих Принадлежащих, Джано часто беседовал с Соней, и, по-видимому, был с нею откровенен, однако я больше не решалась приступать к ней с расспросами. К тому же в последнее время, как я слышала от Никиты, Исходный Земли вновь взялся за работу над золотым песком и воспрянул духом. По крайней мере, он не выглядел таким оглушённым и отчаявшимся, как во время нашей давешней встречи в коридоре. Я же вовсю занялась тренировками моих Принадлежащих. С возвращением Адриана Артамоновича мои возможности словно бы возросли вдвое — так наш наставник ухитрялся воздействовать на нас.

***

Начал Озеров с того, что подошёл ко мне прямо во время наших занятий в колонном зале и спросил: умею ли я плавать? Я нерешительно объяснила, что раньше мне доводилось лишь плескаться в пруду и мелкой речушке. Едва ли это можно назвать умением плавать как следует.

   — Плавала ли ты в море? — был следующий вопрос.

   — Нет, никогда. Я и моря до приезда сюда ни разу не видела.

   Хотя я говорила правду, отчего-то сделалось ужасно неловко. Хороша Исходная Воды! Впрочем, Шура и Тамаш ни разу не усмехнулись, а слушали наш разговор серьёзно и внимательно.

   — Марта говорила, ты уже давно спокойно входишь в ледяную воду, — продолжал Озеров. — Значит, тебя не напугает небольшое купание... Ступай к Соне, скажи, что я велел выдать тебе купальный костюм. А вы, — это относилось к моим Принадлежащим — пока можете быть свободны.

***

«Купальный» костюм, предоставленный Соней, состоял из короткой, чуть ниже колен, синей юбочки, плотных панталон, едва прикрывающих лодыжки и приталенной облегающей блузки без рукавов. Боже, неужели я должна буду в это облачиться и предстать перед господином Озеровым? Дома и на даче я всегда плескалась в длинной, до пят, свободной рубашке. А это что же?!

   — Не смущайся, Ида. — Марфа Петровна внимательно оглядела меня в этом, так называемом, костюме. — Это очень удобная одежда для уроков плавания. Более длинная юбка и закрытый верх помешают твоим движениям и сослужат плохую службу.

   Красавица Марта была, как и всегда, строга и спокойна. Сегодня я увидела на ней очки в серебряной оправе — она надевала их не часто, но они придавали ей ещё более неприступный вид. Только её изящные смугловатые руки с безупречно ухоженными ногтями нервно теребили то рюши на рукавах, то оправу очков, то поправляли волосы. Я с удивлением отметила эти нервные движения. Неужели она боится за меня?

   — Ну что? — в кабинет влетел господин Озеров. — Всё готово? Ага, отлично, отлично! Идём, Апрельская!

   Я едва не юркнула в спальню Марфы Петровны, дабы директор не лицезрел свою ученицу в таком неподобающем виде, но Марта подтолкнула меня вперёд. Надо отдать должное Адриану Артамоновичу: он и не думал ничего разглядывать, однако едва не приплясывал на месте от нетерпения. И только выйдя в коридор, я чётко осознала, что вот сейчас мне придётся сейчас окунуться в море. В ледяное Балтийское море, да ещё в начале декабря!

***

Берег встретил нас знобким морозцем и удивительной тишиной, совсем не характерной для этого места. Я прожила на острове практически целую осень, и, просыпаясь утром, чаще всего видела за окном мрачные, тяжёлые тучи, то ливень, то морось, то неприятный мокрый снег... Волны вечно метались туда-сюда, сталкивались с камнями на берегу, рассыпались в воздухе ледяной солёной пылью. А стоило только выйти из дома — ветер начинал трепать волосы, срывал пелерину или шаль, точно задавшись целью загнать меня обратно под крышу... Я привыкла к такой погоде и давно уже не испытывала досады. Сама жизнь в Лицее пока слишком привлекала меня, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

   А тут вдруг стало так тихо, что даже говорить хотелось шёпотом. И — неслыханное дело! — меж тёмных облаков даже проглянуло солнце, и купола церквей Кронштадта вспыхнули в ответ десятком золотистых огоньков...

   — Ну, что ты застыла? — голос господина Озерова нарушил чудесную тишину, так что я даже вздрогнула. — Или испугалась? Не хочешь тренироваться сегодня, так и скажи.

   Хуже всего было бы, если бы директор потерял ко мне интерес, развернулся и ушёл обратно. Поэтому я поспешно замотала головой:

   — Нет-нет! Просто... погода хорошая.

   Я бросила взгляд на зеркальную гладь моря. Она и впрямь сейчас была гладкой, точно зеркало в холодной безлюдной комнате. И верно, такая же ледяная.

   — Ну, прекрати же наконец кутаться в свою несчастную пелерину! — воскликнул Озеров. — Вот так. А теперь войди в воду по колено и постой. Привыкнешь. Слушай море, оно подскажет, можно тебе дальше или нельзя.

   Так я уже делала раньше, правда, когда было потеплее. Я разулась и, оставив ботинки на камнях, храбро вступила в прозрачную воду залива. Только в первый миг мои лодыжки заломило и буквально свело от холода — в следующие минуты волна мягко коснулась коленей, плеснула выше... Я зажмурилась и двинулась дальше, чтобы погрузить в воду руки. Умыла лицо, поднесла ладони ко рту — вода была почти не солёная, скорее горьковатая.

   «Я хочу знать, сможем ли мы всегда понимать друг друга. Ведь я не чужая. Позволь мне быть с тобой рядом».

   Я не чувствовала леденящего холода, скорее наоборот — вода сделалась ласковой и тёплой, она, точно заботливая сестра, окутывала моё тело по пояс. А вот плечи и руки ужасно зябли... Я спохватилась и обернулась на Озерова: тот стоял и наблюдал за мной блестящими глазами, задумчиво подёргивая свою золотистую бородку. Я на секунду отвлеклась, подумав — а ведь они с Мартой на редкость красивая пара!.. Воды залива, словно разобидевшись на мою небрежность, разом обдали меня снопом ледяных брызг. Я поднесла мокрые ладони к груди и виновато рассмеялась.

   — Недурно! Ты не ощущаешь ни холода, ни паники! — произнёс Озеров со своим странным акцентом. Удивительно, но я очень хорошо различала его слова, хотя стоял он далеко. — Ну а теперь — ты ведь ещё не плавала в море? Самое время попробовать!

   Вот сейчас мне стало по-настоящему жутко. Одно дело — стоять по пояс в воде и потихоньку, исподволь говорить с капризной стихией. Уговорить и договориться — совсем не одно и тоже, что доверить свою жизнь холодной своенравной Балтике.

   — Не важно! — отмахнулся директор на мои возражения. — Либо ты и правда Исходная, либо имеешь всего лишь средненький талантик, каким обладают весьма многие... Пробуй!

   — Но... Я почти не умею плавать, — пробормотала я, разглядывая песчаное дно залива.

   Оно отчего-то казалось удивительно далёким, хотя я стояла не глубже, чем по пояс.

   — Вода подскажет движения, — невозмутимо пояснил Адриан Артамонович. — Если, конечно, ты и вправду обладаешь даром Стихии.

   Я несмело качнулась вперёд и тут же остановилась. Глубина залива была опасной для новичков: там можно было долго идти по мелководью, которое всегда внезапно сменялось глубокой водяной ямой. Мне вдруг представилось, что я не знаю — каково это, когда у тебя под ногами нет никакой опоры? «Вода подскажет движения», — сказал Озеров. Ну, а если нет? Я обернулась: Адриан Артамонович стоял на песке, щурился от солнца и внимательно следил за моими движениями. Затем он с невероятной для такого богатыря лёгкостью перескочил на огромный камень, торчавший из воды. Казалось, ему нет дела до моего страха, а волнует лишь, достойна ли я общаться со стихией один на один?

   О нет, я ни за что не хотела снова разочаровать господина директора и двинулась вперёд и вперёд. Глубина увеличивалась медленно и исподволь. Вот сейчас, уже скоро песчаная отмель уйдёт из-под ног и тогда... Постепенно становилось холоднее; я сосредоточилась на своих ощущениях. Сейчас не хотела ничего, кроме справедливости.

   «Я была уверена, что мы поймём друг друга. Но, если это не так, если я не достойна, если я здесь чужая — я ничего не прошу. Пусть случится то, что должно»...

   ...Казалось, будто я медленно падаю, опускаюсь в ледяную бездну. Где-то далеко над головой я увидела колеблющиеся блики на волнах — я смотрела на них из глубины. Как же это красиво! Однако вокруг, в сером мареве всё выглядело чужим. Бурые клочки водорослей... Бессмысленные взгляды рыбёшек, что порхали вокруг меня во всех направлениях. Неподалёку промелькнула более крупная тень, размером с человека — я только успела подумать, что это Озеров кинулся меня спасать, ведь я же тону! И поняла, что это какое-то животное, скорее всего крупная нерпа. «Значит, нет». Я закрыла глаза. Холода и страха не было, осталось лишь спокойствие и покорность. Как бы я не любила море, здесь я чужая. Пусть моё тело покоится на глубине холодных вод залива. Пусть к моим Принадлежащим придёт настоящая Исходная Стихия...

   «Прости, если я занимала чужое место и оказалась самозванкой. Я не хотела ничего дурного...»

   Вокруг меня стало теплее, словно солнечные лучи проникли сквозь толщу воды. Я открыла глаза и удивилась: чудесное золотое свечение исходило не сверху, а откуда-то снизу, с морского дна. Ничего разглядеть было невозможно — но это означало, что я ещё жива! Что же это такое?

   Я вдруг почувствовала прилив сил — и одновременно вернулась воля к жизни; меня точно подхватило тёплым течением. Я заработала руками и ногами, стараясь очутиться на поверхности. Это оказалось легко, будто ласковые дружеские объятия оберегали меня и помогали плыть. Как же приятно было ощущать такую лёгкость и свободу!

   «Спасибо. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного».

***

Я вылетела на поверхность, жадно глотнула воздуху, затем поглядела вниз, в глубину... Казалось, я всё ещё вижу некое золотое сияние, точно там, в пучине морского дна жило второе солнце. Было сильное искушение нырнуть снова и поглядеть. Вероятно, я бы так и сделала, если бы господин Озеров не окликнул меня. Он всё ещё стоял на камне, скрестив руки на груди. Теперь он улыбался, сверкая крупными белоснежными зубами.

   — Ну что, вижу тебе понравилось? — рассмеялся он. — Ты молодец, Ида. Должен признаться, не ожидал, что у тебя получится с первого раза.

   — А ч-что, у др-ру-гих пол-лучалось не с-с первого? — клацая зубами, спросила я.

   Возбуждение прошло, и теперь я тряслась от холода и усталости, тем более, солнце давно скрылось. Тонкий, злой ветерок посвистывал в ушах, но Адриан Артамонович не спешил покидать берег, а я продолжала стоять по щиколотку в воде. Вода казалась мне тёплой, а вот воздух...

   — Каких других? — он равнодушно пожал плечами. — Ты единственная Исходная Воды, которая есть у нас в Лицее. Пару других мы отсеяли гораздо раньше, ещё на испытаниях в Колонном зале или после беседы с Марфой Петровной.

   — Вот к-как... — пробормотала я. — А что же с ними сталось в итоге?

   — Да ничего особенного, домой вернулись... Так, расскажи-ка, что с тобой происходило во время погружения?

   Вода стекала с меня струями и стоять на ледяном ветру было тяжко, но я крепилась, делая перед директором вид, что всё в порядке. Просить его поскорей идти в тепло я не стану, скорее льдом покроюсь!

   Я сама не понимала, отчего мне так необходимо хорохориться перед Адрианом Артамоновичем. Ясно было только одно: его интерес ко мне ограничивался проверкой моих способностей и подлинности дара Стихии. Сама же я, девица Ида Апрельская, семнадцати лет от роду, не значила в его глазах, как и в глазах Марфы Петровны, ровным счётом ничего. Он не обратил внимание на синий цвет моей кожи и крупную дрожь, и не разрешил идти внутрь Лицея, пока я не пересказала ему вкратце пережитые ощущения.

   — Золотой свет, ты не ошиблась? — переспросил он. — Что это было, можешь вспомнить?

   — Я не в-видела... Каз-залось, б-будто т-там солнце... Н-но я не пог-грузилась настолько г-глубоко.

   Озеров нахмурился, внимательно вгляделся в указанное мною направление.

   — Что же, идём, тебе нужно согреться.

   О, неужели! Я полностью окоченела и уже готова была подпереть собственную челюсть кулаком, чтоб зубы не стучали столь оглушительно — хотя, скорее всего мы простояли у берега не так уж и долго.

***

В дверях Лицея меня встретила Марфа Петровна. Она не выразила ни малейшего сочувствия при виде меня, трясущейся словно в лихорадке — только вопросительно глянула на господина Озерова. Тот утвердительно кивнул.

   — Ступай наверх, Ида. Соня выдаст тебе сухую одежду. Попроси Тройку Огня как следует растопить камин в дортуаре, — сухо посоветовала Марта, переводя взгляд с меня на Адриана Артамоновича.

   А он, похоже, пребывал в отличном настроении: весело щёлкнул пальцами — при этом движении камушки в его деревянном браслете сверкнули так, что глазам стало больно — обнял Марфу Петровну за талию и мягко увлёк к дверям их квартиры. До меня донёсся его громкий голос: «Нет-нет, дорогая, я просто радуюсь, что твои труды не пропали даром...» Странно, какие-такие труды? Марта ведь уделяла мне не слишком много внимания! Или, скорее всего, они говорили вовсе не обо мне? Трясясь от холода, я побрела наверх в дортуар. Вдруг показалось, что со мной происходит «deja vu»: подобные же чувства я испытывала в родительском доме. Там тоже никто не интересовался мной, для отца я была завидным «товаром», который можно было продать за знатность и положение в обществе. А для маменьки — постоянным источником досады и раздражения. Вот и здесь директор и его супруга ждут от меня всевозможных достижений, но никого не волнует, что я вся заледенела, еле передвигаю ноги, мокрое бельё противно липнет к коже...

   Да кому вообще в этом мире есть до меня дело, кроме глупышки Арины? Кто у меня остался? Виталь? Но он бросил меня, даже не поинтересовавшись, что станется с его невестой. Бабушка? Она наверняка не одобрила бы моего теперешнего образа жизни. Надия так и не простила мне тех жестоких слов о ней и Джано...

   В дортуаре никого не было. Угасал короткий декабрьский день, стояли сумерки. Я не имела сил ни разжечь камин, ни пойти разыскать нашу горничную Нюшу — удалось лишь рухнуть на постель и стащить с себя хотя бы мокрую блузку и юбку. С трудом я закуталась в одеяло; оно почти не помогало согреться. Ужасно хотелось выпить чего-нибудь горячего: чаю, компоту, да хотя бы просто воды! Я облизала пересохшие губы и с трудом разлепила веки. Рядом, на табурете стоял чей-то недопитый стакан, к которому я потянулась дрожащей рукой. Как же хотелось пить...

   Я сделала неловкое движение и соскользнула с кровати — а вот забраться обратно совершенно не было сил: я смогла лишь привстать на колени и дотянуться до стакана с водой. Мои зубы застучали о край стакана, а горло свело судорогой... Ну вот, не хватало ещё расхвораться и терять драгоценное время, лёжа в лазарете! Надо согреться, непременно надо согреться...

   Вода в стакане сделалась вдруг горячей — настолько, что я смогла согреть о стеклянные стенки заледеневшие ладони. Я даже не поняла, как удалось это совершить — ведь сейчас я положительно была ни на что не способна... Или стихия желала оказать мне помощь?

   «Спасибо за всё. Спасибо, что меня приняли и не отвергли».

ГЛАВА 17. Господин Озеров

Когда у меня получилось приподнять тяжёлые веки, по глазам больно ударил неестественно-яркий свет... Я не смогла сдержать стона: голова была тяжёлой, будто налитой свинцом, горела кожа. Кто-то торопливо взял меня за руку. К моим воспалённым глазам прикоснулись прохладной влажной тканью — и сразу стало легче.

   — Потерпи, Ида, сейчас... — услышала я голос Тамаша. — Скоро будет лучше.

   Мне дали напиться — вода в чашке оказалась душистой, прохладной и чуть пенилась — затем перевернули подушку прохладной стороной.

   — Ну так вот, ей уже и лучше! — это воскликнула Шура. — Жар-то спал. Ты молодец, Тамаш!

   — Да будет тебе, — ответил ей Тамаш чуть смущённо.

   Сознание у меня прояснилось. Мои Принадлежащие были рядом, заботились обо мне — значит, всё в порядке. Постепенно получилось как следует открыть глаза: первым, что я увидела, оказалось бледное усталое лицо Тамаша. Он выглядел так, будто не спал несколько суток. Рядом стояла Шура, довольная и улыбающаяся, а на столике у окна неярко светился шандал с пятью свечами.

   — Ну вот, Тамаш, что я тебе говорила! — затараторила моя Принадлежащая. — И Адриан Артамонович тоже самое утверждал! А ты: «нужен доктор, а я ничего не умею...» Вот тебе и «не умею»! Видишь, как... — она внезапно умолкла.

   — О чём это ты? — слабым голосом поинтересовалась я.

   Шура заговорщически усмехнулась, приложила палец к губам и кивнула на Тамаша: оказалось, тот спал в ужасно неудобной позе, сидя на табурете, уронив голову на тумбочку рядом с кроватью. Мы находились в пустом лазарете. Небольшая опрятная палата сверкала чистотой и вмещала в себя десять коек, застланных белоснежным бельём. Окно прикрывали выглаженные белые занавески: они не были до конца задёрнуты, за стёклами господствовала темнота, и я поняла, что очнулась глубокой лунной ночью.

   Постепенно мои органы чувств начали работать, как полагается — я ощутила слабый запах лекарств, неизбежный во всякой больничной палате, почувствовала, как из приоткрытого окна дует ледяной ветерок, нёсший упоительный аромат моря...

   — Это Тамаш велел оставить, сказал: так ты скорее в себя придёшь, — извиняющимся тоном пояснила Шура. — Холодно? Лучше я закрою...

   — О нет, спасибо! — поспешно уверила её я. — Тамаш прав, пусть будет открыто. А что это с ним?

   Выяснилось, что задание Адриана Артамоновича не прошло для меня даром: Принадлежащие Воде забеспокоились, когда я не вернулась в колонный зал и бросились на поиски. Меня нашли лежащей без сознания на полу дортуара, рядом валялись осколки разбитого стакана. Меня поспешно отнесли в лазарет, где доктор Семёнов диагностировал лихорадку после переохлаждения и сильной нервной встряски. Он пытался лечить меня обычными укрепляющими снадобьями, мне давали жаропонижающее средство и горячее питьё. Тщетно — никаких улучшений не наблюдалось. Мои Принадлежащие уже всерьёз начали опасаться за мою жизнь, как вдруг в лазарет явился господин Озеров и велел доктору оставить меня в покое, ибо пришла пора Тамашу проявить свои способности.

   — Ты вполне можешь вылечить свою Исходную, к тому же её недуг в любом случае отличается от обычных простуд и воспалений. Вот и покажи себя в деле.

   Тамаш и Шура перепугались, услышав распоряжение господина Озерова, да и доктор запротестовал. Но Адриан Артамонович был непреклонен. Шура слышала начало их разговора в кабинете доктора: собеседники не особенно понижали голос.

   «Пойми, Юрий Константинович, мы тут, наконец, не в игрушки играем. Тамаш вполне способен исцелять своих же товарищей, это мы знаем точно», — говорил Озеров.

   «Но Адриан, это слишком большой риск. Если Ида умрёт, нам придётся...» — тут уж доктор перешёл на шёпот.

   В итоге Озеров настоял на своём и передал меня в руки Тамаша и Шуры. Моему Принадлежащему пришлось самому унимать жар, терзавший меня в течение нескольких суток, вливать в меня силы, помогать дышать...

   — Тамаш немного пользовался, м-м-м, даром Адриана Артамоновича. Говорил, что тебе это не повредит, — пояснила в ответ на мой невысказанный вопрос Шура. — То есть, он делал воду чудодейственной через него.

   Я выслушала молча, но почувствовала лёгкий укол... Ревности? Обиды? Да ну же, глупости какие: ведь Тамаш вместе с Озеровым спасали мою жизнь! В то же время я отчётливо понимала, что Адриану Артамоновичу и я, и Тамаш интересны только лишь как способные ученики, его уникальные создания. Умри я вчера, он огорчился бы ровно до того дня, пока к нему не привели бы новую Исходную Стихию.

   — Ну вот, а дальше ты пошла на поправку всё быстрее. Только Тамаш очень уставал: ты несколько дней пробыла в жару, бредила... Он, по-моему, глаз так и не сомкнул, всё над тобой сидел. Это ведь он впервые сам лечил кого-то, а не только доктору помогал.

   Я оглянулась на Тамаша: красивые тонкие черты его лица заострились, смуглое лицо казалось изжелта-бледным. Да, похоже первый самостоятельный опыт врачевания отнял у него много сил.

   — Шура, позови кого-нибудь, надо его хоть в постель уложить, — попросила я.

   Шура вышла и вскоре вернулась с позёвывающим Никитой и Максимом. На мой взгляд, Никита был вовсе не нужен: высокий дюжий Максим и один бы прекрасно справился, ибо Тамаш отнюдь не обладал гигантским телосложением. После того, как товарищи водворили его на постель, Шура выскочила из палаты с ними вместе. Я заметила, что она на ходу что-то говорила Никите, смущённо улыбаясь.

   Ну и ну! Неужели хоть одна из девушек в этом доме влюблена не в Джано? Я устало откинулась на подушки. Нужно непременно выспаться — завтра, когда Адриан Артамонович узнает, что я пришла в себя, он наверняка потребует моего присутствия на уроках.

***

Я поправлялась быстро. И, несмотря ни на что, меня теперь ужасно тянуло повторить то произошедшее. Мне хотелось в море! Я представляла, как, теперь уже спокойно войду в ледяную воду и, ничего не боясь, поплыву, понесусь вперёд, подобно дельфину! Или морскому котику, которые казались мне страшно милыми.

   Господин Озеров переменил отношение ко мне. Теперь он приходил к нам на тренировки, тихо сидел, наблюдая, и почти не вмешивался в работу Водяной Тройки. А после мы с ним беседовали дружески и почти на равных. Он расспрашивал — не очень, впрочем, много — о моём детстве, первых проявлениях Дара, моих эмоциях при этом. Разговоры с Адрианом Артамоновичем давали мне иллюзию какой-то особенной близости между нами. Разве он не начал, наконец, интересоваться мной? Не признал меня достойной Исходной Стихией?

   Приближался декабрь. С разрешения господина Озерова я несколько раз повторяла свой опыт погружения в залив. Я ныряла на глубину куда большую, чем в первый раз, затем уплывала довольно далеко от нашего острова. Двигаясь вдоль берега, я наслаждалась его хмурой, мрачной красотой: невысокие дюны, сосны, камни, без конца шумящий лес, подступавший к самой воде. Временами песчаный пляж и совсем прятался под деревьями и кустами — а иногда они отступали далеко. И тогда я могла видеть рощи и строевые сосны, что, казалось, задевали верхушками вечно низкое свинцовое небо...

   Нередко я забывалась и отплывала от острова слишком далеко. Озеров считал это весьма опасным: по заливу ходили рыбацкие, торговые и увеселительные суда, так что меня могли заметить. Представляю, какую сенсацию вызвала бы девушка, которая может так долго находиться в ледяном море! К счастью, моя союзница-вода предупреждала вовремя — лишь только я чувствовала приближение судна, тотчас ныряла поглубже. Но господин директор был недоволен.

   «Вернись». В моей голове прозвучал ясный и чёткий приказ, исходивший от него, и не подчиниться оказалось невозможным. Я пребывала в уверенности, что не смогла бы ничего услышать без помощи подруги-стихии. Значит?..

   Но что это значит, я пока не стала размышлять и энергично поплыла назад, рассекая волны. Озеров встретил меня на своём любимом камне; он не стал браниться, но смотрел хмуро. Впрочем, оказалось, он был очень рад убедиться, что я услышала его на таком расстоянии. Я накинула на плечи нарочно связанный для меня халат из тёплой шерсти, помня, как Озеров говорил: нужно привыкнуть подстраивать своё тело под изменения температуры воздуха и воды. Тогда я не буду так мёрзнуть.

   — Завтра залив начнёт покрываться льдом, — произнесла я, пристально глядя директору в глаза. — Но потом снова оттает и не замёрзнет ещё долго.

   — Я знаю, Ида, — прозвучал рассеянный ответ.

   — Знаете? Тогда... Адриан Артамонович, могу я спросить? — дождавшись кивка, я продолжила: — А ведь вы тоже — Исходный Воды?

   Похоже, этот вопрос застал Озерова врасплох. Некоторое время он ещё продолжал вглядываться вдаль, затем резко втянул ноздрями воздух и повернулся ко мне.

   — Нет, я не Исходный. Вернее, мои способности довольно велики для Принадлежащего. Но всё же не достаточны.

   Мне было приятно, что он не ушёл от ответа — и всё же я чувствовала себя идущей по острию ножа. У меня накопилось так много вопросов, вот только задать их было некому. С доктором Семёновым, после его отповеди, я больше не заводила откровенных разговоров: и так понятно, что он ничего не расскажет. Ещё, скорее всего, Соня или Джано знали о Лицее больше остальных воспитанников — но и их расспрашивать было бесполезно. А меня ничуть не удовлетворяли односложные ответы Шуры и Тамаша на мои расспросы о наших способностях, нашем будущем, о том, есть ли ещё в мире такие как мы...

   — Адриан Артамонович, я давно хотела поговорить о многом, но не решалась. На свете ведь существуют ещё и другие... Те, кто тоже могут быть Исходной Стихией и Принадлежащими?

***

Мы с Озеровым стояли круглой кирпичной крыше, обнесённой оградой. Мы поднялись сюда, когда на остров внезапно налетел сильный ветер, и наш любимый камень начало захлёстывать волнами.

   Я уже была закутана в тёплую накидку и вязаную шаль, а вот Адриан Артамонович, как всегда, накинул на плечи лишь лёгкое пальто. Я смотрела, как тёмно-серые волны атакуют противоположный берег. Грохотал прибой. Ураган трепал деревья, неумолимо срывал с них последние остатки листьев, будто задался целью оставить ветви в полной наготе перед первым снегом...

   — Я догадывался, что ты начнёшь задавать вопросы. — Несмотря на шум, голос Адриана Артамоновича звучал удивительно ясно. — Марта и доктор Семёнов предупреждали меня.

   — Разве задавать вопросы — преступление? — я по-прежнему упорно смотрела в сторону берега.

   — Нет. Я бы тоже спрашивал на твоём месте. Но сейчас тобой движет обыкновенное любопытство, и больше ничего. Оно будет удовлетворено, когда четыре Исходные Стихии соберутся вместе и смогут объединить свои умения и таланты. Вот тогда вы будете иметь право узнать больше; теперь же я тебе советую прекратить расспрашивать всех подряд.

   — Но ведь, — разочарованно проговорила я, — Исходной Воздуха у нас нет, и, возможно, не будет...

   — Кто это сказал? — резко произнёс господин Озеров.

   Его светлые глаза под золотистыми бровями недобро сверкнули.

   — Н-не помню, кажется, кто-то из Воздушной тройки... А может быть, и я сама, — спохватилась я, испугавшись, что выдам своих подруг. — Да, точно — мы просто болтали с девушками, а потом я спросила, смогут ли они тренироваться и дальше без Исходного...

   — На этот вопрос я тебе отвечу: не смогут. Без Исходной Стихии они так и останутся со своей слабенькой магией навсегда. С такими умениями им только на ярмарках выступать!

   Голос Адриана Артамоновича гневно дрогнул; я вспомнила, что эта тема, вероятно, была предметом постоянных споров между нашими наставниками. Тамаш, занимаясь в лазарете, частенько слышал обрывки бесед доктора Семёнова и господина Озерова.

   — Хорошо, я вас поняла, Адриан Артамонович. Тогда я задам последний вопрос. Простите за нескромность, но... Мне очень нужно знать. Станкевич Виталий Алексеевич, это ведь его доктор прочил на роль Исходного в Тройке Воздуха?

   Мне разом показалось, что вокруг нас наступила тишина, даже ветер утих — но я не могла бы поклясться, что так оно и есть. Господин Озеров долго молчал и всматривался в моё лицо с таким любопытством, точно я была каким-то невиданным животным, встреченным им впервые.

   — Вижу, ты очень много о себе вообразила, Ида. Как полагаешь, тебя приняли сюда совершенствовать свой дар, или совать нос во всё, что тебя не касается?

   Да что, сговорились они, что ли, с доктором Семёновым отвечать одинаково?! Слёзы обиды едва не выступили на моих глазах, однако я сдержалась.

   — Меня и правда не касаются ваши дела. Но Виталий Алексеевич — мой жених, — отчеканила я. — Поэтому я не могу им не интересоваться.

   — Тогда я могу тебе сказать, Ида: мне нет дела до любовных переживаний моих подопечных, я в это не вникаю. — Господин Озеров пожал плечами. — Что же до вашего драгоценного Станкевича: да, он и вправду очень способный молодой человек. И ему же будет лучше, если мы отыщем его — только видно, он этого не понимает.

   Сама не знаю, что я надеялась услышать, но после этих слов меня придавило ужасное разочарование. Значит, они с доктором и Мартой всё ещё понятия не имеют, где Виталь. И тут давние слова любимого вспыхнули в моей памяти.

   — Его старший брат ведь тоже пропал, только давно, — машинально пробормотала я вслух. — Его так и не нашли.

   К моему изумлению, Адриан Артамонович вздрогнул и весь подобрался, будто ягуар, готовившийся к броску.

   — Что?! Откуда вы знаете о его брате? Вы были знакомы с ним? Встречались? — директор схватил меня за плечи и сильно встряхнул, буквально оторвав от пола, так что я едва не вскрикнула.

   — Я не знала его брата, вообще никого из его семьи. Виталь... То есть Виталий Алексеевич как-то сам упомянул его в разговоре. Вот и всё, больше мне ничего не известно, — затараторила я, осторожно пытаясь высвободиться.

   Озеров сверлил меня глазами ещё какое-то время, затем отпустил, вернее оттолкнул меня прочь — на всякий случай я отступила к лестнице. Господи, что же такое с Адрианом Артамоновичем? Шура, да и все остальные утверждали, что он бывает резок, циничен и насмешлив, иногда строго бранит их — но никто не упоминал, что у него случаются приступы бешенства.

   Я уже готова была бежать вниз по лестнице и звать Марфу Петровну, но Озеров глубоко вздохнул, словно пытаясь успокоиться. Он не сделал больше ни шага в мою сторону, наоборот, подошёл поближе к каменному парапету. Я застыла на месте, боясь шелохнуться, пока не услышала:

   — Ступайте, Апрельская. Займитесь уроками и тренировками со своей Тройкой. Нечего стоять тут, будто мраморное изваяние.

   Отчего-то Адриан Артамонович снова называл меня на «вы». Я сделала книксен и, ни жива, ни мертва, отворила дверь на лестницу, причём директор за мной не последовал. Темнело, начинался дождь, грозящий перейти в мокрый снег. Адриан Артамонович что же, собрался оставаться на крыше до вечера? Любопытство заставило меня спуститься вниз на несколько шагов и прислушаться: нет, сверху никто не спускался. Я сняла туфли, босиком подкралась к выходу на крышу, приоткрыла дверь и глянула в щелку... Моему взору представилось невероятное зрелище.

   Пальто господина Озерова, небрежно брошенное, валялось на полу. Сам же он легко вспрыгнул на каменный парапет, сорвал с себя пиджак и жилет, оставшись в рубашке и брюках. Не теряя ни одной секунды, вниз головой он бросился в воду. Я подскочила к парапету — но его мощное тело уже скрылось в ледяных, бушующих волнах.

***

Снаружи грохотал шторм, но в уютном будуаре Марфы Петровны было необыкновенно тепло и уютно. Хозяйка расплела косу, сменила свою строгую блузку с галстуком и тёмно-синюю суконную юбку на изящный пеньюар, а на плечи накинула яркий шёлковый платок. Адриан Артамонович вольготно развалился в кресле-качалке и смотрел в огонь. Марта будто невзначай несколько раз прошла мимо кресла вплотную к нему — однако директор остался безучастен. Он не поднял взор даже когда она невесомо коснулась прекрасной смуглой рукой его белокурых волос.

   Марта отступила — робкая нежность на её лице сменилась привычной величественной строгостью.

   — Доволен ли ты сегодняшними занятиями, Адриан? Как успехи у Стихий?

   Господин Озеров встрепенулся, словно голос жены вернул его из смутных грёз к суровой действительности.

   — Ты хочешь сказать — как Ида? Потому, что по части Сони и Джано мы уже давно успокоились.

   Марфа Петровна повела плечом.

   — Насчёт нашего вспыльчивого аристократа я бы не была так уверена. С Джано нужно быть бдительным, друг мой.

   — Джано у нас в руках, — уверенно ответил Озеров. — Он прекрасно знает, в каком месте окажется, если выйдет из повиновения. И его семейство нуждается в материальной поддержке — а где он возьмёт её, кроме как здесь, у нас?

   — Доктор Семёнов сказал: его жена очень больна и скоро умрёт, хотя Джано и не отдаёт себе в этом отчёта. Он ведь справлялся у доктора, тот его обнадёжил — как ты и просил. Однако Семёнов уверен, что осталось ей недолго, возможно, меньше года. Правда, она ещё молода, но... Увы. Джано, конечно же, этого не знает.

   — Вот как? — Адриан Артамонович нервно забарабанил пальцами по ручке кресла. — Это нехорошо... Совсем нехорошо. Или попытаться что-нибудь сделать? Может быть, с помощью Тамаша?.. Что вы с доктором думаете?

   — Ничего не выйдет, — холодно ответила собеседница. — Адриан, не забывай: мы не можем расходовать силы наших учеников на такие вещи. Мы давно уже решили между собой, что не станем размениваться на пустяки — и исключений быть не может. Сегодня ты отправишь Тамаша исцелять супругу Джано, завтра захворает чья-нибудь бабка или тётка... И что дальше? Ты учредишь благотворительную лечебницу? А если кому-нибудь потребуется ещё какая-то помощь?! Тоже кинешься её оказывать?

   Рассудительный тон супруги подействовал на господина Озерова отрезвляюще. Он глубоко вздохнул.

   — Ты, разумеется, права, но Джано... Не хватало ещё потерять наш главный козырь, если он станет неуправляемым. А из-за своего темперамента он может наворотить дел, да и получение золота окажется под угрозой... Такого Исходного Земли мы больше не найдём. Но, во всяком случае, у нас есть время подготовиться, ведь его супруга ещё жива. Ну а потом — у Джано останется ребёнок и слава Богу, наш Исходный Земли полагает, что мы ничего не знаем о его сыне.

   Марта бесстрастно кивнула; на её тонком, идеально красивом лице не отразилось ни малейшей эмоции — лишь внимание к словам собеседника.

   — Именно так. А пока, получается, можно быть уверенными лишь в Соне. Ну, спустя столь недолгий срок обучения и это уже неплохо. Ты видел сам: Тройка Огня сработалась идеально.

   — Этого мало для осуществления наших планов, милая. Однако у нас есть ещё Ида.

   При звуке этого имени Марфа Петровна слегка вздрогнула и бросила быстрый взгляд в сторону Озерова. Тот крупными шагами принялся мерить будуар, разглядывая прелестные узоры на стенах — оливковые ветви, цветущие яблони, розы и пионы в пышном убранстве зелени.

   — Ты не уверена в ней, Марта, но она талантлива, это правда. Доктор Семёнов и Владетель Даров не могли ошибиться...

   Марта упорно молчала, глядя Озерову в лицо своими огромными зелёно-серыми глазами. Тот отвернулся и пробормотал:

   — Ты недовольна