Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2. Властитель и раб. Дарья Торгашова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28

АННОТАЦИЯ

Питфей Хромец поневоле становится придворным музыкантом Ксеркса. Тем временем царь царей со своими союзниками готовит великий поход на Элладу - Афины и Спарту. Питфей страдает, думая о сородичах, и ищет возможность бросить службу у деспота, но не может рисковать своей семьей.

   Ксеркс с огромным войском покидает Азию, и Питфей с женой сопровождают властителя в свите царицы. В Милете единоутробный брат Поликсены Фарнак, давно влюбленный в сестру, похищает ее: и тогда Питфей, стремясь вызволить жену и отомстить злодею, благодаря новой прихоти судьбы становится наместником Ионии. Жизни всех троих переплетаются удивительным образом...

ГЛАВА 1

Поликсене еще сильнее, чем мне, хотелось посмотреть на торжественное шествие и приготовления к нему. Как большинство женщин Персеполя, она не могла сделать этого открыто: да я бы и не позволил ей находиться в толпе, среди разгоряченных, опьяненных торжеством персов и мидийцев. Но, как и большинство женщин, она нашла лазейку.

   Персиянки приветствовали победителей на своих балконах и обнесенных парапетом крышах; к нам на крышу тоже можно было подняться по лестнице, устроенную с внешней стороны. Наш дом был севернее других - он предназначался для одного из начальников мастеров, и стоял в отдалении от низеньких рабочих хибарок, по соседству с домами царедворцев. Так что мы вполне могли разглядеть процессию.

   Еще за несколько дней до праздника на равнине перед Персеполем выросли множество разноцветных шатров и целый палаточный лагерь. Там расположился Ксеркс со своими приближенными, воинами, гостями и представителями покоренных народов, которые должны были нести ему дань: в строгом порядке, определенном распорядителями церемоний. Накануне на всех площадях Персеполя зажглись огни, во славу государя и его всеблагого отца - Ахура-Мазды. Вспыхнуло пламя в чаше на вершине зиккурата, вознесенного над городом, - главного храма, в котором царь царей совершит преклонение перед богом.

   Я не сомневался, что каждый день Ксеркса расписан до мелочей, и не раз задавался вопросом: насколько трудно владыке мира нарушить этот священный порядок и явить свою собственную волю? Или Ксеркс, как считает Эриду, для своих подданных нечто вроде позолоченного идола - как египетский фараон, который легко может быть замещен другим?..

   Конечно, он идол: но идол живой и ужасный, думал я. Сколько бедствий он еще принесет другим народам, прежде всего, эллинам, - и в самом ли деле это неизбежно?

   Когда Ксеркс въезжал в город через северные ворота, мы вчетвером стояли на крыше: даже рабыня не утерпела, чтобы не поглядеть на это, и было бы чересчур сурово ей запретить. Я держал за руку Поликсену, и мы смотрели, как сверкающая золотом вереница колесниц, конных и пеших движется к Ападане Дария. Замощенные камнем улицы были тоже полны народу - не протолкнуться: и когда первые всадники вступили в ворота и начали подниматься по широкой лестнице в сотню ступеней, город взорвался приветственными криками. Возбуждение толпы жаркой волной ударило мне в грудь, общие восторги захватили и нас. Наконец я увидел царскую колесницу!

   Золотая колесница, влекомая четверкой белых лошадей, была окружена всадниками - высокими чернобородыми красавцами в драгоценных одеждах; сзади шагали пешие «бессмертные», устрашающие телохранители владыки, с повязками на лицах и с головы до ног закованные в железные брони. А над всем этим возвышался царь.

   Ксеркс был облачен в длинные пурпурные одежды и высокую тиару - расшитую золотом, изумрудами и сапфирами шапку вроде шлема с назатыльником, охватывавшего шею; мелко завитая черная борода царя расстелилась по груди. Обычай требовал, чтобы царь был самым долгобородым из всей арийской знати. Лица Ксеркса я не разглядел... заметил только черноту больших глаз и правильность черт, напомнивших мне изображения персепольских крылатых быков с человеческими лицами, объединявших небо и землю. Вообще, мне показалось, что Ксеркс - красивый мужчина в расцвете лет: в этом молва была правдива... И уж точно он был очень рослым. Персы благородного происхождения выделяются ростом и скорее изяществом, нежели мощью сложения.

   За царем и его охранителями шли священнослужители в черном облачении и высоких цилиндрических шапках - маги и прорицатели; потом пронесли богатые носилки с балдахином и кистями... Уж не царицу ли? За носилками пешком следовали несколько безбородых, одетых в ало-зеленые накидки и юбки с цветочными узорами, и разряженные служанки или придворные женщины под покрывалами. Всех этих особ охранял большой конный отряд: грозные всадники с луками, в одеждах с ромбическим орнаментом, ехали справа и слева.

   Вдруг я встрепенулся... я разглядел группу скованных цепями пленников, явно знатного происхождения: некогда роскошные складчатые одежды из шелка и парчи превратились в лохмотья, они были страшно измучены и шли босыми. Вот на плечи одного обрушился кнут, но он не издал ни стона.

   Следом три упряжки быков с великим трудом тащили какие-то огромные и тяжелые золотые предметы, привязанные цепями к волокушам.

   Я быстро взглянул на Эриду... евнух побледнел, на бритом лбу выступили капли пота.

   - Это части тела Мардука... Статуя бога, из рук которого все вавилонские цари получали власть... Теперь этого больше не будет, - проговорил он сквозь зубы.

   Дальше опять следовали воины - преимущественно конница: Персеполь предназначался для знатных и не имел вместительных казарм для пехоты. Тут мы увидели, что отряд всадников в кольчужных панцирях отделился от других и направился в нашу сторону. Очевидно, им не было места во дворце - или они получили особое задание...

   Женщин, теснившихся на балконах и террасах домов вдоль нашей улицы, обуял прямо-таки непристойный восторг при виде воинов царя: они визжали, как распутные вавилонянки, бросали всадникам вышитые платки и даже головные покрывала. Воины ловко подхватывали их, прижимая к губам и к сердцу; а одетые побогаче принялись в ответ горстями кидать золотые и серебряные монеты, падавшие в подставленные руки счастливиц и звонким градом катившиеся по мостовой.

   Персы повернули на восток, по направлению к своим казармам и домам начальства; но ехавший впереди на гнедом коне молодой военачальник вдруг задержался. Он обернулся - у него были светлые глаза... Он с тоскою высматривал ту, которая так и не бросила ему платка.

   Поликсена ахнула и прикрылась рукавом, отшатнувшись от парапета; а я напрягся, впиваясь взглядом в соперника, ощущая клокочущую внутри ярость... Но Фарнак уже ускакал, догнав своих. Понял он или нет, что Поликсена здесь со мной, осталось неизвестным.

   Мы спустились в сад: Поликсена сразу села на каменную скамейку, ослабев от волнения.

   - Фарнак... - прошептала она, сжимая руки. - Мне кажется, он видел меня!

   Я проглотил ядовитый ответ, готовый сорваться с языка. Поликсена нуждалась в утешении как никогда: но чем мог я утешить ее, когда мы оба забрались в это логово льва? Оставалось только крепиться и молиться! Но это было последнее место, где боги Эллады могли бы услышать нас!

   Когда стемнело, в городе началось гулянье: мы слышали, как пьяные победители вавилонян шляются по улицам, регочут и орут военные песни. Право, в этом варвары ничуть не уступали грекам, а запасы вина у них были бездонные! Визжали уличные девки, которых тискали солдаты: по большей части вавилонянки, как я понял. Там и сям мелькали огни, не имевшие никакого отношения к почитанию единого бога: мужчин развлекали фокусники и еще больше распаляли юные танцовщики. Персы в меньшей степени, чем мы, склонны к мужеложству, но в походах тоже охотно пользуются мальчишками.

   Я наблюдал все это, снова поднявшись на крышу, - Поликсена уже легла, но, как я подозревал, ей тоже не спалось. Что ждало нас здесь?.. Даже если наши критяне скоро продадут свой товар и поедут обратно, для нас это уже ничего не изменит... Я знал, как легко женщина может потерять ребенка на небольшом сроке, и ни за что не подверг бы жену подобному риску в многотрудной дороге.

   Хотя могло статься, что нам с нею придется бежать, невзирая ни на что! А ждать нас никто из караванщиков не будет!

   Я спустился назад, в нашу опочивальню: Поликсена спала лицом к стене. Я улегся рядом, обняв ее со спины; Поликсена что-то жалобно пробормотала, но не проснулась.

   Я задремал с мыслью - достаточно ли крепки запоры нашего дома? И какие запоры помогут, если Фарнак действительно увидел на крыше сестру?..

   На другое утро веселье все еще продолжалось, но на улицах стало потише. Я приободрился, умывшись и выйдя на солнце, и подумал - не проведать ли мне наших караванщиков. Я давно уже не говорил с ними, а сейчас самое время!

   Однако что-то удержало меня от того, чтобы покинуть дом... И Поликсена была сама не своя, глаза ее блестели диким блеском, точно в предчувствии несчастья.

   - Я видела сон, муж мой, - мрачно сказала она мне, когда я поприветствовал ее. Поликсена сидела и расчесывала волосы костяным гребешком. - Мне снилось, будто огонь храмов выплеснулся из священных чаш, он растекся по улицам и охватил весь город! Мы с тобой убежали спасаться на крышу, потому что пробиться сквозь стену огня уже было нельзя... а потом я проснулась!

   Она вздрогнула и, бросив гребень, стала заплетать косу.

   - Ну вот видишь, - сказал я. - Значит, все будет хорошо!

   Поликсена усмехнулась и промолчала.

   Мне хотелось верить, что это лишь женские страхи: но я в очередной раз убедился, что женщины лучше нас способны слышать богов и провидеть будущее.

   Когда перевалило за полдень, в нашу калитку постучали: резко, словно бы рукоятью копья или меча. Я сам пошел открывать.

   Снаружи стоял молодой дворцовый прислужник - я сразу понял, что он прислан из дворца, и не только по роскошной одежде из синего шелка, вышитой золотыми кедровыми шишками. Этот прислужник был еще моложе меня, но оглядел наш двор и меня самого как хозяин. За его спиной я разглядел группу азиатских воинов: причем мне показалось, что это не персы...

   - Что тебе нужно? - спросил я, взглянув посланнику прямо в глаза. Я старался не выказывать ни малейшего страха; хотя внутри весь похолодел.

   Юноша подбоченился.

   - Царь Вавилона, царь стран, светоносный, дарующий добро, государь Ксеркс, - начал он по-персидски звонким голосом глашатая; а потом остановился, чтобы увидеть мой испуг. Я смотрел на него не мигая, бесстрастно, и в черных глазах мальчишки промелькнула досада.

   - Наш великий государь устраивает царский пир завтра, - надменно продолжил он, выше задрав бритую голову в тюрбане с павлиньим пером. - Он желает, чтобы все гости его города в этот день были счастливы! И посему он приглашает тебя на это празднество, хромой чужеземец... тебя и всех мужчин твоего дома!

   Мальчишка опять прервался и позволил себе злорадно улыбнуться. Он не хуже моего понимал, что это может для меня значить.

   - Твоя жена тоже приглашена, дабы она повеселилась с женами гарема, - добавил он.

   Кончив речь, посланник хотел величественно удалиться; но тут я окликнул его. Я двинулся следом, со сложенными на груди руками.

   - Постой-ка! Твой повелитель, случаем, не ошибся домом? - спокойно спросил я. - Зачем ему нищий безвестный грек, к тому же, калечный?

   Глаза этого расфуфыренного сопляка чуть не вылезли из орбит - не сомневаюсь, что он в первый раз получал подобный прием. Мой отец - да почтят все боги его благородную бесстрашную душу! - говорил бы с ним так же. Но потом персидский мальчишка наставил на меня палец и прошипел:

   - Ты ответишь за это!

   Я только рассмеялся. Но когда глашатай ушел, мне стало не до смеха.

   Двое воинов ушли с ним, а трое остались. Я сообразил, что это значит, когда один из них, свирепо взглянув на меня, ткнул копьем в сторону дома. Итак, до завтра меня и мою семью брали под стражу, чтобы мы не удрали!..

   Я молча повернулся и направился к дому, у дверей которого стал еще один стражник; последний занял место у черного хода. Племя, к которому принадлежали эти люди, оказалось мне совершенно незнакомо: они были рыжие, кривоногие и словно бы прокопченные солнцем... одетые в кожаные куртки мехом внутрь и остроконечные шапки; а еще от них очень дурно пахло. Очевидно, они были из тех народов, которые почитают доблестью мыться как можно реже.

   Войдя внутрь, я с облегчением захлопнул дверь. И тут же ко мне бросилась Поликсена.

   - Кто эти ужасные люди? - воскликнула она. - Нас взяли под стражу? За что?..

   Я набрал воздуху в грудь для ответа, хотя понятия не имел, что мне сказать супруге. Но тут за меня ответил Эриду.

   - Это саки, - сказал он. - Персидские властители держат их при себе за лютую свирепость в бою, хотя терпеть их не могут...

   Поликсена сердито притопнула ногой.

   - Ну, и что это значит? - воскликнула она.

   - Ксеркс приглашает нас завтра на пир, - объяснил я, стараясь говорить спокойно: я улыбнулся жене с усилием. - Думаю, нам ничего не угрожает!

   Думал я прямо противоположное, и Поликсена это прекрасно понимала...

   - Господин прав, - неожиданно поддержал меня Эриду. - Вам ничего не угрожает. Эти воины - ваша почетная охрана, дабы вы не пострадали от солдат.

   Евнух взглянул на меня.

   - Если бы Ксеркс пожелал твоей смерти, господин, он бы не стал с тобой церемониться подобным образом, - сказал он. - Такое приглашение - великая честь и означает, что царь заинтересовался тобой и желает узнать поближе...

   Я с силой прикусил губу. Кто мог сказать обо мне Ксерксу - Фарнак? Или тот вельможа из Ялиса?.. Но, признаться, слова Эриду несколько успокоили меня.

   Однако зачем царю понадобилась моя жена? Эта догадка была едва ли не самой страшной!

   Я быстро взглянул на вавилонянина, и Эриду, поняв мое желание, направился со мной в пустую спальню. Я захлопнул дверь и повернулся к евнуху, едва сдерживаясь.

   - Это Фарнак науськал на меня своего царя! Поликсену заберут во дворец, чтобы отдать брату... может быть, когда я предстану перед Ксерксом, ее отведут прямо к нему в постель!..

   Я перешел на крик: эти вонючие саки не понимали по-гречески. И мне было уже все равно!

   Однако Эриду опять остался невозмутим.

   - Вряд ли, - хладнокровно ответил он. - Фарнак давно любит и уважает госпожу, она с ним одной крови... Он попытается сперва добиться ее благосклонности.

   Евнух сделал паузу.

   - К тому же, госпожа беременна.

   Я опять вскинулся.

   - Да замолчишь ли ты, мучитель!..

   - Успокойся, господин! Успокойся!

   Эриду сжал мои плечи. Я уставился ему в глаза.

   - Ты знаешь, что делать?

   - Пока еще нет, - медленно ответил он. - Но известно ли тебе, что такое у персов царский пир, называемый «тикта», - то есть «отличный»?

   Я мотнул головой.

   - Это единственный день, когда любой из гостей на празднике может попросить у государя все, что ни пожелает.(1) Так что очень многое будет зависеть от того, как ты поведешь себя завтра перед Ксерксом, - сказал вавилонянин.

   1 Об этом обычае свидетельствует Геродот: он указывает, что такой праздник устраивался в день рождения персидского царя.

ГЛАВА 2

В эту ночь мы еще дольше не могли уснуть - я слышал, как вздыхает и ворочается рядом Поликсена; наконец я провалился в темноту.

   Проснулся я поздно, ощущая, как ни странно, что отлично выспался... потом подскочил, испугавшись, как бы не опоздать во дворец. Но этого едва ли стоило бояться: уж точно мы были не из первых приглашенных. К тому же, такие пиршества длятся до глубокой ночи; и наши отвратительные стражи, конечно, выволокли бы меня и мою жену из постели, если бы мы залежались.

   Впрочем, Поликсены рядом со мной уже не было: я догадался, что она вскочила рано и побежала наводить красоту, как любая женщина на ее месте. Я опять с ненавистью вспомнил о Фарнаке... но эти мысли следовало отогнать, чтобы сохранить способность разумно действовать.

   Я как следует умылся и умастил волосы и шею маслом магнолии, вспомнив, как был артистом. Приличия надо соблюсти, и почтение царю тоже надо оказать, в любом случае! Волосы у меня теперь были довольно длинные, и я собрал их в хвост, на манер отца. Потом достал из сундука голубой тонкий хитон и серебряный пояс, самую красивую свою одежду... поразмыслив пару мгновений, я решительно отверг штаны. Если Ксерксу нужен грек, пусть увидит грека!

   Тут вошла моя жена: и я замер, в который раз пораженный ее красотой. Поликсена надела персидское платье из желтого шелка с серебряной окантовкой, тоже самое свое лучшее; она подвела глаза и брови черной краской, но свои косы целомудренно убрала под длинное покрывало. Теперь ее было не отличить от женщин из свиты царицы!

   Мы теперь выглядели совсем неподходящей парой... У меня защемило в груди, но я улыбнулся жене и сказал ободряющие слова.

   Мы молча позавтракали лепешками с острым сыром и вареными яблоками: нас никто не торопил. Наша стража сменилась вчера вечером и сегодня утром - это были все те же саки; а может, скифы, родственное сакам и тоже на редкость злобное племя, одевающееся в плащи из человеческой кожи. Но теперь я поверил, что царь и вправду печется о нашей безопасности.

   Когда мы уже хотели выходить, к нам присоединился Эриду. Но ведь его никто не приглашал!

   - Посланник сказал - пусть явятся все мужчины твоего дома, господин, - произнес евнух, чему-то улыбаясь. - Если не телом, то духом я остался мужчиной!

   Я рассмеялся и кивнул.

   - Верно, друг мой! Что ж, пойдем с нами, - надеюсь, тебя не прогонят!

   Наши скифские стражники не прогнали Эриду: только злобно на него взглянули, но не сказали ни слова. А когда мы вышли на улицу, меня ждало еще одно потрясение.

   За Поликсеной прислали закрытые носилки, как за высокой госпожой! Их караулили четверо сильных рабов-сирийцев: и, вообразите, эти носильщики поклонились моей жене, когда она вышла, и один из них откинул для нее шелковую занавеску!

   Это значило, что нас разлучат прямо здесь, сообразил я. Поликсену, скорее всего, понесут в южную часть Ксерксова дворца, в гарем. Но если это действительно окажется гарем... Поликсена пока что будет в безопасности. Каким бы влиянием Фарнак теперь ни пользовался при дворе, на женскую половину посторонним молодым мужчинам хода нет.

   Я пожал Поликсене руку, мы поцеловались на прощанье... а потом моя любимая, поспешно отвернувшись и прикрывшись покрывалом, села в носилки. Рабы быстро подняли ее и понесли.

   Я услышал резкий окрик сзади: мои немытые стражники понукали меня. Однако я не сдвинулся с места, пока не убедился, что Поликсену действительно несут в направлении гарема. Я перевел дыхание; больше от меня ничего не зависело.

   Я взглянул на Эриду - по крайней мере, мой верный помощник оставался со мной. Вавилонянин спокойно улыбнулся мне: и вдруг мне показалось, что он тоже что-то замышляет в связи с царским пиром. Но, разумеется, спрашивать сейчас я не мог. Мы пошли вперед, в сопровождении стражников.

   Когда мы приблизились ко дворцу, все посторонние мысли вылетели у меня из головы. Даже мысли о собственной участи и участи Поликсены! Поистине, это сооружение было чудом человеческих рук, достойным царя всех царей и повелителя Азии!

   Я уже много раз выходил в город, но старался оставаться незаметным и любовался белым дворцовым комплексом только издали, держась на расстоянии от множества рабочих и слуг, которые постоянно суетились там. Однако лишь вблизи можно было оценить всю огромность его пропорций и безупречную конструкцию. Даже кносский лабиринт уступал ему размерами и качеством работы.

   Нам предстояло войти тем же путем, что и царь: Ксеркс позавчера въехал во дворец на своей парадной колеснице... Сердце екнуло, когда я подумал об этом.

   Несомненно, это было рассчитанное воздействие на каждого гостя! Но от этого было не легче: я оказался поражен, раздавлен. Моя палка стучала по широченным изжелта-белым ступеням как клюка нищего. Наверху стояли часовые - стражники в позолоченных островерхих шлемах и наборных панцирях с золотой чеканкой, с копьями, упертыми между ног. Они тоже казались карликами под этими сводами; но ощущали себя частью окружающего величия и гордились им.

   Эта северная лестница, которая начиналась от ворот, вела прямо в главный зал. И, еще не дойдя до верха, я услышал звуки музыки, голоса и смех пирующих. Неужто они начали без царя? И что тогда там делать нам с Эриду?..

   Я в недоумении взглянул на моего спутника - евнух казался таким же озадаченным; но задерживаться было нельзя. Мы поднялись по лестнице и, пройдя через широко распахнутые двойные двери, очутились в пиршественном зале.

   Он мог бы вместить все десять тысяч персидской гвардии: но казался гораздо теснее из-за леса мраморных колонн, подпиравших крышу. Оставался свободным только центральный проход - вдоль него были расставлены столы, полные яств, за которыми сидели воины и придворные: несколько сотен избранных, как можно было судить. Их веселые голоса эхом отдавались от стен.

   На меня и Эриду почти никто не обратил внимания. Фарнака нигде не было видно... и самого царя тоже.

   Я стоял в полной растерянности и страхе, озираясь по сторонам. В каменных чашах горели огни, стены зала были занавешены узорчатыми тканями - и барельефы в нишах давали искусное сочетание света и тени; по углам помещения были массивные кирпичные башни, главные опорные конструкции... Но зачем же нас позвали на праздник? И кто за этим стоит?..

   Вдруг Эриду тронул меня за плечо.

   - Царь там, - едва слышно прошептал он по-гречески, указывая направо. Я вздрогнул, поглядев в этом направлении... и увидел ширму, поставленную сбоку: она почти сливалась с драпировками на стенах. Неужели Ксеркс и вправду обедает там, скрываясь от своих подданных, как вор?

   И долго ли нам еще стоять? Разумеется, никто не посадит нас за стол с этими господами: однако у меня уже начали ныть ноги, самое слабое мое место.

   Только я подумал об этом, как к нам подошел распорядитель церемоний - евнух, судя по всему, но разительно отличавшийся от моего спутника, низенький и заплывший жиром. Он прикоснулся к моему плечу своим жезлом и показал направо. В тени колонн стояли два табурета.

   Когда мы с облегчением сели, разделенные высоченной колонной, к нам подошел мальчик с подносом еды.

   Я взглянул на высокие кубки, в горле у меня сразу пересохло... но я не нуждался ни в чьих предостережениях, чтобы понимать: здесь не следует ничего брать в рот, во всяком случае, приготовленную пищу. Вот кисточку красного винограда я отщипнул.

   Я еще жевал ягоды, когда в зале произошло какое-то шевеление, и гудение разговоров стихло. Умолкла свирель и раздался барабанный бой. Сердце мое тоже неистово застучало, и я едва удержался, чтобы не вскочить.

   Еще раньше я заметил, что столы вдоль прохода стоят не до конца: большой участок с южной стороны оставался свободным. И вот теперь в этом направлении повернулись все головы, точно в ожидании солнца.

   И солнце империи воссияло! Я до сих пор не особенно верил слухам о золотом троне, на котором якобы повсюду носили царя персов, - но слухи опять нисколько не преувеличили, даже наоборот! Ксеркс восседал в кресле на вершине огромной позолоченной ступенчатой платформы, которую тащило на согнутых спинах множество рабов.(2) Вообразите теперь, каких размеров был зал, если центральный проход свободно вместил царя на таком троне!

   Когда носильщики поставили платформу, почти не колыхнув, они тут же пали ниц. И все слуги по сторонам прохода тоже попадали на колени, уткнувшись лбами в пол. Вдруг я понял, что от меня здесь ждут того же самого!

   Персы, сидевшие за столами, не совершили проскинезу(3): но у них просто не было такой возможности, их было слишком много. Но все они поднялись и низко склонились перед владыкой. Я встал, и Эриду тоже: однако на нас, скрытых колоннами, вовсе никто не глядел...

   Потом, видимо, по знаку царя, все гости сели обратно и продолжили есть и пить. Опять зазвучала нежная музыка. Я же так и стоял, прислонившись от волнения к колонне; я изо всех сил присматривался и прислушивался к тому, что происходило в южном конце зала. Я видел, что Ксеркса окружили ближайшие сподвижники, поднявшиеся на ступени золотого возвышения: с одним из них властитель негромко беседовал, склонившись с трона.

   Ксеркс был одет не в пурпур, а в багряно-золотые одежды, тоже немыслимой роскоши. А на голове у него на сей раз не было платка - его венчала высокая золотая корона, с зубцами как у крепостной стены, и черные волосы монарха струились по плечам: наверное, в таком виде он показывался лишь немногим... Меня больше всего занимало - есть ли среди приближенных царя, с которыми он сейчас столь доверительно беседует, мой враг Фарнак? Мне отсюда не было видно; но если Фарнак здесь, мое положение стократ хуже!

   Поглощенный этими мыслями, я пропустил тот миг, когда к нам опять направился распорядитель церемоний. Но когда я очнулся, рыхлый евнух стоял прямо передо мной. Он вновь молча прикоснулся к моему плечу жезлом.

   Меня бросило в жар, потом в холод: Ксеркс подзывал меня, наконец-то!.. Не чуя под собою ног, я откачнулся от колонны и направился по проходу в сторону тронного возвышения. Мне казалось, что стук моей несчастной палки разносится на весь зал...

   Я приблизился к золотой ступенчатой платформе и остановился, потупив глаза. Потом поднял голову и заморгал, по-настоящему ослепленный сиянием, исходившим от царя и его свиты. Лицо Ксеркса снова расплывалось передо мной в вышине, но я всей кожей ощущал пристальный взор владыки мира, устремленный на меня.

   Я выронил посох, который ударился о напольные плиты невероятно громко.

   Мысленно я попросил прощения у тени моего героического отца, у моей прекрасной матери; у моего брата, из которого суровой дисциплиной и тяжкими упражнениями выковали настоящего спартанца... А потом я сделал единственное, что мне оставалось: распростерся перед Ксерксом на полу.

   Знакомо ли вам это сладостное чувство - чувство полного подчинения неизмеримо превосходящей силе?.. Гордиться здесь нечем: я в первый и в последний раз испытал подобное, но никогда этого не забуду!

   Наконец я ощутил, что можно встать; я поднялся неуклюже, мое левое колено хрустнуло, а щеки горели от стыда. А когда я снова взглянул на Ксеркса, то обнаружил, что царь царей на меня уже не смотрит! Его внимание отвлекло что-то другое!..

   Я проворно подхватил с полу мою палку и повернулся в том направлении, куда теперь был устремлен взор Ксеркса и куда смотрели все его приближенные, стоявшие на ступенях трона.

   Ксеркс взирал на Эриду, выступившего из тени справа. Как мой евнух сумел незаметно подобраться к трону? Он, конечно, подошел, скрываясь между колонн, пока все смотрели на меня!

   - Ты вавилонянин? Мятежник? - воскликнул Ксеркс, впиваясь глазами в высокую фигуру моего друга.

   Я впервые слышал царя: у него оказался приятный глубокий голос, в равной степени привычный отдавать приказания и очаровывать...

   Эриду шагнул вперед и низко поклонился.

   - Мое имя Эриду... Я был рабом, о царь, но этот человек выкупил меня из рабства, - он показал на меня.

   Глаза Ксеркса скользнули по мне, но почти равнодушно. Он опять взглянул на моего спутника. А я понял, что настал час Эриду: и отступил в тень, полностью сосредоточившись на разговоре нашего евнуха с царем.

   Вавилонянин совершил то же, что и я незадолго до того: он преклонился перед Ксерксом. Он проделал это с гораздо большей ловкостью; и внезапно я осознал, что Эриду - прирожденный царедворец, созданный для того, чтобы стоять за плечом у таких правителей и нашептывать им свои мысли! Как я был слеп, что не видел этого!

   А поднявшись, Эриду опять заговорил, не дожидаясь позволения.

   - Я слышал, великий государь, что в такой счастливый день любой из твоих гостей может высказать свое пожелание - и ты в своем всемогуществе и бесконечной доброте удовлетворяешь их!

   В черных подведенных глазах Ксеркса сверкнуло изумление, он слегка подался вперед... Он, как и все присутствующие, был поражен дерзостью Эриду; но поражен приятно...

   - Это так, - сказал царь царей. - Чего же ты хочешь, Эриду-вавилонянин?

   Евнух поклонился.

   - Ты растоптал мятежный Вавилон и стал его законным царем... Сделай меня сатрапом Вавилонии, я приведу эту землю к полной покорности тебе и верну ей процветание!

   Если бы молния ударила посреди зала, я был бы меньше потрясен. Ксеркс долго неподвижно смотрел на Эриду - а потом полные губы перса раздвинулись в улыбке, и он расхохотался!

   Отсмеявшись, царь сказал одно-единственное слово:

   - Хорошо.

   И тут я наконец увидел Фарнака, стоявшего на четвертой ступени от трона! Он был блистательно разодет и занимал очень высокое положение; но когда мой соперник услышал изволение Ксеркса, лицо его покрылось пепельной бледностью.

   - Почему, о царь? - воскликнул он, повернувшись к трону. Я понял, что Фарнак сам притязал на место сатрапа Вавилонии, - но мой евнух неожиданно для всех его опередил!

   Ксеркс взглянул на Фарнака, с леностью сытого льва.

   - Потому что мне это угодно, - ответил он. И военачальник покорно умолк.

   А вслед за этим царь посмотрел на меня: оказалось, что обо мне он ни на миг не забывал!

   - Ну, а чего хочешь ты? - вопросил он своим глубоким голосом.

   Я выступил вперед: мысли мои разбегались... Но я знал, что от этого ответа зависит вся моя жизнь, и не только моя! Облизнув губы, я хрипло сказал:

   - Позволь мне и моей семье уехать с этим человеком, которого ты сделал сатрапом Вавилонии!

   Брови царя недовольно сдвинулись: было похоже, что ему не понравились мои слова. Но это был день, когда ему надлежало являть свою милость... или имелись другие соображения?

   И Ксеркс молча наклонил голову, отпуская меня.

   2 Этот золотой трон на платформе, который появляется в фильме «300 (спартанцев)», отнюдь не выдумка и не фанон. Переносной трон Ксеркса - исторический факт; как и масштаб дворцовых помещений в Персеполе.

   3 Форма приветствия царя, принятая в Древней Персии. У персов считалось, что, совершая добровольное преклонение, человек повышает собственное положение и достоинство.

ГЛАВА 3

После такого неслыханного пожалования нам, конечно, нельзя было уйти сразу: ни мне, ни тем паче Эриду. К тому же, супруга моя оставалась в гостях у царя, и я не знал, каким образом ее вызволить, не оскорбив персов... Теперь я и Эриду просто обязаны были сесть за стол с другими царскими милостниками, и с Фарнаком в числе прочих: хотелось нам этого или нет.

   Эриду был одет еще беднее меня, но теперь это, пожалуй, выгодно подчеркивало его особость и великую милость, которой он был удостоен. Только теперь я понял, как много в Персиде весит слово царя! Эриду посадили между двоих каких-то весьма сановитых господ, которые, однако, поспешно уступили вавилонскому евнуху место и посматривали на него с почтительной опаской... На миг мне стало противно. Неужели весь двор Ксеркса - это сборище льстецов и низкопоклонников?

   Я сам примостился с краю того же стола, напротив Эриду и лицом к трону. Фарнак сидел за столом, ближайшим к царю, - хотя сомневаюсь, что теперь государя это особенно заботило. Время от времени я ощущал на себе взгляд врага, пробиравший меня до печенок: я старался вести себя как ни в чем не бывало. Хотя понимал, что теперь Фарнак будет ненавидеть меня до самой смерти, которую всемерно постарается ускорить: этому искусству в Азии обучаются превосходно!

   Излишне говорить, что я почти ничего не ел, хотя для виду отщипывал кусочки от жаркого на общем блюде: персы вообще предпочитают зажаренное с пряностями мясо остальной пище и едят его помногу, когда средства позволяют. Это не прибавляет им мужества - однако усиливает алчность и сладострастие.

   Но у меня было, чем занять себя, помимо еды: я вполглаза наблюдал за Ксерксом и очень внимательно прислушивался. После меня и Эриду он ублаготворил еще многих просителей, сидя все в той же позе на троне и сохраняя царственную снисходительность: я невольно отдал должное его выносливости и терпению. Я - царевич и внук царицы: и знаю, что быть властителем всегда тяжело! Ксеркс проявил большую щедрость и дарил людей землями, золотом, а также чинами. Причем мне показалось, что суждение о каждом царь составляет быстро - и, весьма возможно, справедливо.

   Один раз, правда, мое благоприятное впечатление о Ксерксе безобразно нарушилось.

   Какой-то из искателей, простиравшихся перед троном ниц, - кажется, одиннадцатый по счету, - чем-то сильно разгневал царя, и тот, не вставая с места, приказал тут же отделить его голову от тела. Это было сделано посреди зала, у всех на глазах, совершенно по-варварски! Несчастный так вопил, моля о милосердии, что, казалось, стены и опоры зала треснут; но его бросили на пол лицом вниз, один из телохранителей царя вскочил ему на плечи, а другой топором отхватил голову.

   Кровь брызнула во все стороны: крик застрял в моем горле... Взглянув на царя, я увидел, что Ксеркс поднялся с трона и жадно смотрит на убитого и его кровь: мне даже показалось, что царь облизывается.

   Меня замутило - но я был из всех гостей, похоже, самый чувствительный. Им, конечно, стало не по себе, и смеяться приглашенные на некоторое время прекратили; но аппетита персам случившееся не испортило. Они, должно быть, уже привыкли к повадкам своего царя, - но никто не верит, что может стать следующим. Это так по-человечески!

   Кровь быстро убрали и труп унесли: его, конечно, выбросят собакам. Персы вообще мало заботятся о мертвых, большую часть бросают в полном небрежении, и гробницы строят только для самых знатных.

   После казни царь царей некоторое время сидел в мрачной задумчивости, склонив голову, отягощенную короной: зрелище смерти развлекло его, но проступок казненного сильно испортил Ксерксу настроение. А я даже не понял, чем тот провинился.

   Потом Ксеркс распрямился, и, хлопнув в ладоши, подал знак продолжать: он возобновил награждение достойных, как ни в чем не бывало. Раб, стоявший позади, обмахивал утомленного царя опахалом из страусиных перьев. Иногда Ксеркс слушал своего писца, который почтительно склонялся к нему с глиняными клинописными табличками: их в Персиде и Вавилонии повсеместно предпочитают папирусу и пользуются ими с древнейших времен.

   Я позволил себе встретиться взглядом с Эриду - он тоже смотрел на меня: евнух безмолвно призывал меня к терпению. Я кивнул и снова притворился, что ем. Я ждал, когда все кончится.

   Время от времени нас развлекали - музыканты играли в течение всего пира. А спустя небольшое время после казни из восточных дверей выпорхнули очень смуглые полуобнаженные танцовщицы с пышными крашеными волосами, которые принялись извиваться с искусством акробаток. Персы очень оживились при виде девиц... я же больше смотрел на самого Ксеркса. Царь наблюдал за похотливыми движениями рабынь с интересом, но такие зрелища ему явно поднадоели, в отличие от кровавых. Потом танцовщицы исчезли, и прием продолжился.

   Наконец последний из искателей был осчастливлен и отпущен - и, как его предшественники, беспрестанно кланяясь, спиной вперед покинул зал.

   Ксеркс устало поднялся - и все гости повскакивали с мест, чуть не перевернув скамьи от усердия и низко склонившись; то же сделал и я. Краем глаза я увидел, как Ксеркс величественно спустился в зал. Когда все выпрямились, я успел увидеть лик царя персов вблизи: я с некоторым изумлением понял, что волосы у него подвиты, как и пышная борода. Но еще раньше я заметил скорбно-насмешливые складки у губ и презрительные огоньки в больших черных глазах.

   Ведь Ксеркс был уже немолод, сорока лет... Казалось, что за недолгие годы правления и многие годы, проведенные при великом отце, он успел изучить все неприглядные стороны человеческой натуры - и теперь тяготится своей обязанностью пастыря такого огромного бессмысленного и порочного стада.

   Но это впечатление длилось лишь несколько мгновений. Ксеркс проследовал мимо, в сопровождении телохранителей и кучки любимцев: раздвинув драпировки, он скрылся в дверях с восточной стороны. Тех самых, откуда появились танцовщицы.

   На несколько мгновений все гости, которые встали с мест, замерли в почтительном молчании; а потом облегченно загомонили, собираясь расходиться.

   Я кинул взгляд в сторону дверей и вздрогнул: уже почти стемнело! В лишенном окон зале при искусственном свете это было не так заметно: только огни по углам казались ярче и тени чернее. А потом я посмотрел в ту сторону, где сидел Фарнак. Моего врага там больше не было!

   Он бы не успел уйти прежде всех, его стол был ближайшим к царю! Куда же он ушел и когда?..

   А если любовь и ненависть довели его до безумия - и он все-таки решил попытаться проникнуть в гарем? Тогда стражники распорют ему живот прежде, чем он доберется до женщин... Но ведь стражи гарема, конечно, не евнухи? Фарнак способен на любую хитрость!

   Я поднял глаза... напротив меня стоял Эриду. Как будто между нами ничего не изменилось, и мой помощник по-прежнему ожидал моих указаний.

   - Фарнак куда-то делся, уже давно, - пожаловался я: как успел привыкнуть ему жаловаться в этой стране. - И я не знаю, когда Поликсену отпустят из гарема!

   - Иди домой, господин, - спокойно ответил мой величественный бывший раб. - А я вернусь позже вместе с госпожой.

   «А как же твое назначение сатрапом?..» - подумал я; но ничего не сказал. Очевидно, это дело не одного дня: да и Ксеркс вполне способен передумать. Если только назначение Эриду не было жестокой насмешкой с самого начала!

   Но мне больше ничего не оставалось, кроме как уйти. И Ксерксовы "бессмертные» угрожающе приблизились к нам, чтобы выпроводить: пока мы с Эриду говорили, громадный зал почти опустел.

   Я молча повернулся и вышел, снедаемый жестокой тревогой... Солнце почти скрылось за западной стеной, и меня пробрал озноб. Я остановился на широкой площадке в тени дверей: меня посетила новая жуткая мысль!

   А что, если Фарнак украдкой покинул собрание именно с этой целью - устроить то, что сейчас всего удобнее было устроить? Как я пойду домой один, по темноте? Ведь у меня не было даже ножа, во дворец таких, как я, не впускают оружными!

   Мои стражники остались у подножия лестницы: я и не надеялся, что им приказали подождать. Конечно, у царя и без нас дел по горло!

   Я спустился на один пролет, постоял немного на площадке и спустился на второй. И в самом низу меня дожидались наши скифы, трое человек! Я несказанно им обрадовался; и даже их звериный запах больше не оскорблял моего нюха.

   А ведь Ксеркс осведомлен о том, что я царевич, и для него это имеет значение, с некоторым удивлением подумал я, шагая впереди охранников и пристукивая палкой. Знать бы только - какое!

   Меня проводили до дому... и стражники остались караулить. Я догадался, что их скоро сменят, и мне можно спать спокойно.

   Я пошел в столовую и сел в кресло, откинув голову. Я очень устал: но стоило мне закрыть глаза, как я увидел Поликсену, а следом Фарнака. Потом я увидел их вместе; и очнулся, как от удара.

   Вскочив, я принялся мерить шагами комнату, изнывая от нетерпения и ревности. Где же Эриду, где моя жена?..

   Я ходил, пока ноги у меня не стали заплетаться, а голова не отяжелела. Я сел, поклявшись себе не смыкать глаз. И, разумеется, тотчас же уснул.

   Мне приснилась Поликсена в объятиях Фарнака: в этих объятиях греха жена моя была соблазнительна как никогда, она смеялась и отдавалась брату с такой страстью, какой никогда не одаривала меня...

   Я вскрикнул и проснулся, в холодном поту. Мое тело одеревенело от неудобной позы. Ночь еще не кончилась, но я безошибочно понял, что проспал я долго и скоро рассветет.

   И я понял, что Эриду и Поликсена вернулись...

   С трудом поднявшись с жесткого кресла, я вышел в коридор. Эриду был там: я не знал, ложился ли он вообще. Он станет лучшим из сатрапов, если только это сбудется!

   - Где Поликсена? - спросил я.

   Вавилонянин молча показал на дверь спальни и приложил палец к губам. Конечно же, я не собирался будить ее... Я тихонько вошел.

   Поликсена спала на боку, подложив ладонь под щеку и ровно дыша, как младенец. Я склонился над нею и несколько мгновений жадно всматривался, силясь понять: изменилось ли в ней что-нибудь после того, как она побывала при дворе. Потом мне стало стыдно своего поведения. Завтра я все услышу от нее самой!

   Я лег рядом с женой и опять крепко уснул.

   Мы мирно почивали до рассвета. Открыв глаза, я увидел, что Поликсена уже проснулась и смотрит на меня с улыбкой. Я улыбнулся в ответ.

   - Ну, как тебе понравилось при дворе?

   Улыбка Поликсены потускнела, выражение стало холодным. Она всегда чувствовала малейшие оттенки моего настроения.

   - Мне понравилось, - сказала она. - Меня принимала сама царица.

   - Вот как? Жена Ксеркса?

   Мое изумление вытеснило ревность.

   Поликсена торжествующе улыбнулась.

   - Да, царица Аместрида, самая высокая госпожа в Персии! Она дозволила мне сесть у своих ног, угощала и о многом расспрашивала... была ласкова со мной...

   Я в ужасе соскочил с кровати.

   - И что ты ей рассказала?

   Поликсена засмеялась, очень довольная собой.

   - Только то, что следовало. Не бойся, я хорошо сыграла с нею в ее игру!

   Мне это совсем не понравилось. Мужчины всегда с особенным недоверием и опаской относятся к женщинам, облеченным властью. И то, что Поликсена способна «играть в игры», неприятно поразило меня: хотя я знал, что моя жена далеко не проста. Но, уже в который раз, я подавил свою неприязнь.

   - И какова она тебе показалась? Царица? - спросил я.

   Моя супруга вздохнула.

   - Она красива, благородна в обращении... и это страшная женщина, - ответила Поликсена. - Она может быть ужасным врагом... женщины в Азии могут быть куда более ужасными врагами, чем в Элладе. Но нам с тобой Аместрида пока благоволит, и я очень рада этому!

   Я кивнул. Не желая продолжать этот разговор, я пошел умываться. Мне стало ясно, что с Фарнаком Поликсена не встречалась; и я понял, что Эриду ушел. Во дворец, само собой!

   Поликсена подтвердила мою догадку, когда я вернулся. Она прибавила с улыбкой:

   - Я так и чувствовала, что с Эриду произойдет нечто подобное.

   Я хмуро посмотрел на нее. Я впервые осознал, что мы потеряли Эриду навсегда: а Поликсена об этом даже не задумывалась.

   - Ну, а мы что же?

   Поликсена пришла в крайнее изумление.

   - Как что! Разве ты не сказал Ксерксу, что мы хотим поехать в Вавилон с Эриду? Конечно, Эриду теперь сможет дать нам и охрану, и хороших лошадей! Мы будем почетными гостями сатрапа Вавилонии!

   Я угрюмо промолчал: унизительность нашего положения мучила меня все сильнее... Ведь теперь нам предстоит сделаться прихлебателями нашего евнуха, и никак иначе! Куда я денусь с беременной женой на руках? А Эриду сочтет, что обязан отблагодарить меня подобным образом!

   Эриду вернулся только к вечеру. И теперь, глядя на него, никто бы не усомнился, что видит перед собою сатрапа Вавилонии. На нем были мидийские одежды из темно-фиолетового шелка и серебристо-белого виссона, парчовый тюрбан с тремя крупными черными жемчужинами надо лбом и расшитый золотыми дариками блистающий плащ... Мне захотелось пасть ниц перед ним, как я склонялся перед Ксерксом!

   Но Эриду крепко обнял меня.

   - Вот теперь я смогу воздать тебе, господин, - сказал он, обращаясь ко мне по-прежнему. - То, что ты когда-то сделал для меня, бесценно, - но я всем сердцем желал бы, чтобы теперь ты и госпожа Поликсена поехали со мною на мою родину и разделили мои труды и радости!

   Евнух помолчал, держа унизанные перстнями руки на моих плечах и проникновенно глядя мне в глаза.

   - Если ты любишь меня, ты примешь мой дар.

   Я кивнул и прослезился, впервые осознав, как много это значит для самого Эриду.

   - Конечно. И отныне зови меня просто «Питфей», - сказал я.

ГЛАВА 4

Самые знойные месяцы в году царь царей обычно проводил в Экбатане, в прохладном летнем дворце; а в Вавилон наезжал ближе к зиме. Но это - в мирное время! А теперь, как было известно всем, сын и преемник Дария Великого будет усиленно готовиться к нападению на Элладу!

   В эти дни я ощущал себя раздвоенным... нет, неверно: такая раздвоенность существовала уже давно, с того самого дня, когда моя бабка рассказала мне, что была персидской наместницей. Теперь же это чувство раскола достигло предела. Я наблюдал, как Ксеркс готовится повергнуть в прах мою родину, - наблюдал и ничего не делал. А мой друг, освобожденный мною вавилонский раб, сделавшийся сатрапом Ксеркса, приглашал меня с собою как единомышленника: я был уверен, что Эриду захочет советоваться со мной в государственных делах... Он, со своим умом и хладнокровием, быстро наведет в Вавилоне порядок: и Ксерксу ничто более не помешает обрушить все свои силы на Афины и Спарту!

   Я изменник, скажете вы? Худший из изменников? Может быть: в эти дни я порою сам себя так чувствовал. Но я делал именно то, что велела мне моя мойра. Мой долг требовал от меня разных вещей, которые прямо противоречили друг другу! И с годами и опытом мне не стало легче - только тяжелее: как всякому, кто имеет смелость вновь и вновь выбирать за себя сам.

   Я не был ни спартанцем, ни афинянином, ни коринфянином, ни даже линдянином; я утратил всякое гражданство; но, несомненно, общественный суд любого из этих полисов расправился бы со мною без жалости. Однако я не ищу себе оправданий. Я взываю не к человеческому, а к высшему суду, если он, конечно, существует. Он должен существовать!

   Должны быть боги или бог, радеющий обо всех сразу, - греках, персах, египтянах! Ахура-Мазда имя ему, или Осирис, или Нейт, или другое: но только неистощимым терпением и милостью этого божества можно объяснить то, что мы все же не истребили друг друга и, мало-помалу, научились извлекать из бесконечного человекоубийства полезные уроки.

   Теперь моя мойра вела меня в Вавилон. Несмотря ни на что, я радовался счастью Эриду и тому, что мы сможем провести больше полугода вдали от Ксеркса. Лето в жарком засушливом Вавилоне было не лучшим временем для беременной женщины - но я был уверен, что для гостей сатрапа там найдутся и тенистые сады, и прохладные покои, обставленные с удобством. Ксеркс проучил непокорных, но позаботился о сохранности собственного дома! Весьма вероятно, что жить нам предстоит в его вавилонском дворце!

   Но пока что слишком близка была непосредственная угроза. Эриду начал готовиться к отъезду очень энергично, он дал себе и нам на сборы не больше двух недель: мне с женой этого времени хватило бы с лихвой, а Эриду едва успевал позаботиться о самом необходимом. Теперь будущий сатрап поселился в южном дворце Ксеркса, пристроенном к северной Дариевой Ападане. Хотя мой друг и покровитель был очень занят, он навещал меня часто, через день или два.

   Появление нашего евнуха теперь замечала вся улица, зеваки и нищие следовали за ним по пятам... Я впервые ощутил неудобства такого положения - и тесного знакомства со столь высокопоставленным лицом.

   Теперь у Эриду были собственные телохранители-персы - лучники в одеждах с ромбическим орнаментом, сопровождавшие его всюду: иначе особе такого ранга было невозможно. И одеваться просто он тоже больше не мог. Я всякий раз видел на Эриду новые кричащие богатством наряды, весьма вероятно, отнятые у последнего вавилонского царя: на рукаве одного из этих платьев среди золотой вязи и желтых сапфиров я заметил плохо отстиранную кровь. С богато вышитых тонких тканей кровь особенно трудно вывести.

   Вначале Эриду предлагал мне с Поликсеной тоже перебраться во дворец.

   Услышав это, я спросил напрямик:

   - Таков приказ Ксеркса?

   - Нет. Я еще не говорил об этом с царем, но уверен, что он не откажет, - ответил Эриду. - И во дворце ты и госпожа Поликсена будете гораздо лучше защищены!

   Я глубоко вздохнул и произнес, сложив руки на груди:

   - Очень хорошо, что не говорил. И не надо!

   Наши скифские охранники остались при нас - по воле Ксеркса или его жены. Тут скорее чувствовалась женская рука, рука хитрой царицы, которой стало известно о происках Фарнака и которая почему-либо вознамерилась помешать ему.

   Я даже догадывался, почему выбор пал именно на скифов: не столько даже из-за их воинских качеств, а из-за того, что их трудно подменить - как и подкупить! Скифы до сих пор ставят доблесть выше золота: они подчинились Дарию в числе последних! В распоряжении Фарнака было много людей, но ни один перс не сумел бы изобразить скифского дикаря.

   Меня мои охранители теперь тоже сопровождали повсюду - поскольку я считался другом нового сатрапа, это было не зазорно. Первым делом я навестил Орхомена и других наших критян, которые уже слышали о перемене в моей судьбе и судьбе Эриду. Как и о том, что нас приглашали на пир для государевых любимцев. Они были, конечно же, поражены этим - теперь Орхомен смотрел на меня как на ловкого пройдоху, который нашел себе тепленькое местечко при царе царей: мне не удалось бы убедить ни его, ни остальных, что для меня это была полная неожиданность...

   Доброе отношение товарищей я потерял - и не удивился этому, хотя мне было горько. Однако, когда я спросил, удалось ли критянам распродать свой товар, Орхомен изумил меня своим ответом.

   - Мы продали всю древнюю посуду твоему евнуху... то есть сатрапу, - сказал фестиец. - Он ее, похоже, купил себе в убыток! Но приглашал нас приехать и на будущий год, когда поправит свои дела!

   - Ну и как, приедете? - спросил я.

   - А как же, - отозвался Орхомен. Он ухмыльнулся. - Нас тут пощекотали, но на островах мы никогда так не наживались!

   «Ах, вот оно что», - подумал я, внезапно догадавшись о многом. Я ощутил прилив благодарности к Эриду - он позвал сюда критян ради меня, чтобы было кому забрать нас с Поликсеной домой, если получится уехать!

   - Буду рад увидеть вас на будущий год, - сказал я.

   - Ну-ну, - хмыкнул критянин, прищурив проницательные серые глаза. - Может, уже и не посуду повезем на сей раз...

   Однако расстались мы мирно, и я подумал, что наш предводитель будет не прочь доставить меня назад на Крит, - если я хорошенько заплачу.

   Поликсена тоже несколько раз выезжала в город в носилках, которые царица Аместрида оставила ей в подарок. Моя супруга говорила, что сидеть в четырех стенах ей опротивело и она хочет полюбоваться красотами Персеполя как все знатные госпожи, раз уж мы его покидаем. А царица великодушно позволила Поликсене присылать за сирийскими рабами-носильщиками в гарем, когда бы та ни пожелала!

   Я поначалу был решительно против. Я сказал, что это даст возможность жене Ксеркса в любое время узнать, когда и куда Поликсена намеревается отправиться! Поликсена пожала плечами и ответила:

   - Ну так тем лучше.

   Поразмыслив, я с нею согласился. Скорее всего, намерения у персидской царицы действительно были добрые, - все женщины любят оказывать покровительство низшим. И я весьма сомневался, что теперь Фарнак осмелится напасть на носилки Поликсены, даже если он устроил за нами слежку. Фарнак больше не показывался... никто из нас не видел его с самого царского пира, и это был тревожный знак; однако таиться от него мы не собирались.

   Поликсена была радостно взбудоражена отъездом, и ее восхищали прогулки по Парсе, - красоту и величие этого города она могла оценить так же, как я. Но ее восторг мог неожиданно смениться печалью и апатией, когда она подолгу лежала, отвернувшись к стене и отказываясь со мной разговаривать. Я слишком хорошо понимал, о ком болит ее сердце. Эриду, применив свои полномочия и даже превысив их, несколько раз отправлял людей на поиски Фарнака; они искали его и во дворце, и даже в гареме, но брат моей жены пропал бесследно. Иногда, чтобы прочно занять сердце женщины, достаточно исчезнуть с ее глаз!

   Мы выяснили, что Фарнак прославился при взятии Вавилона: он в числе первых бросился на приступ, и за свою храбрость и ратные подвиги был приближен к трону... Он поселился в царском подворье, в собственном доме с восточной стороны дворца: неподалеку от гарема и царских конюшен. Возможно, он рассчитывал воспользоваться таким выгодным расположением дома, - но Фарнак и там больше не показывался.

   Я ненавидел его не меньше, чем он меня... но я его жалел. Фарнак оказался не так расчетлив и подл, как я уже представлял себе; и все, что он делал, он делал с мыслью о Поликсене. Когда ему ни с того ни с сего предпочли вавилонского евнуха, это окончательно подкосило его.

   Поликсена боялась, что ее брат мог наложить на себя руки. Могло быть всякое - но, несомненно, из-за своей страсти Фарнак лишился всего, чего достиг при Ксерксе. Даже если сберег награбленное.

   Когда до нашего отъезда оставалось всего три дня, я отправился на рынок, присмотреть кое-что для жены. У нее кончались миндальное и гвоздичное масла, которые ей обязательно понадобятся в дороге, - от солнца и от мух. Меня сопровождали двое воинов-саков, с которыми я научился довольно сносно объясняться. Еще двое стражников остались при доме и при хозяйке.

   А вернувшись с покупками, я обнаружил в нашей столовой предмет, при виде которого чуть не разронял мои свертки. Я потерял всякую сдержанность и возопил:

   - Что это такое?!

   В углу стоял новый ткацкий стан - неотличимый от того, что был у Поликсены дома в Кноссе.

   Сама Поликсена выглядела сильно смущенной, но отнюдь не обескураженной. Она шагнула ко мне и быстро объяснила:

   - Эту вещь доставили без тебя, мне в подарок, - какие-то неизвестные. Я приказала поставить станок здесь, потому что все равно не успею сесть за него до отъезда.

   Я задохнулся от гнева.

   - Неизвестные, говоришь?.. И ты преспокойно приняла такой подарок - и дала посланным уйти?..

   - Конечно, приняла. И, конечно, дала, - столь же яростно ответила моя супруга.

   Несколько мгновений мы непримиримо смотрели друг на друга. А потом Поликсена произнесла:

   - Мне известно теперь, что мой дорогой брат жив, - и это главное. Я не допущу, чтобы вы снова сцепились! И не собираюсь перехватывать посланников Фарнака и выяснять его местопребывание, пока он сам не захочет открыть его!

   Я зажал уши, чувствуя, что теряю рассудок.

   - С меня хватит! Ты должна наконец выбрать между нами, ты слышишь?..

   - Это невозможно, господин мой, - сказала Поликсена.

   Ее спокойный голос отрезвил меня. Как мог я требовать от жены того, на что не был способен сам?

   Я молча покинул комнату, чтобы остыть и проветрить голову. А позже вечером Поликсена первая пришла ко мне в спальню мириться. Она села рядом на кровать и принялась увещевать меня, понизив голос.

   - Я не могла отвергнуть этот подарок, пойми... Фарнак теперь в бегах - и если он уверится, что я отказалась от него и более не желаю его знать...

   Она сжала свои тонкие руки, хрустнув суставами.

   - Ксеркс ему такого не простит!

   Я изумленно взглянул на жену.

   - Чего не простит? Ты что-то узнала о брате?

   Она подняла брови, ее руки недоуменно опустились на колени.

   - А ты разве не понял? Фарнак ограбил царскую сокровищницу, когда все перепились, или подкупил стражей... и бежал! Наверняка его поджидают солдаты за стенами... ну, пехотинцы, которые остались стоять лагерем в поле! Он может сманить многих... Им, наверное, и добычи почти не досталось, - и если храбрый начальник одарит их, они пойдут за ним в огонь и в воду!

   Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Мне стало ужасно досадно, что я сам всего этого не сообразил.

   Поликсена умоляюще улыбнулась мне, погладив мою руку.

   - Разыскивать Фарнака не будут, царю не до того... Но если Ксеркс повстречает его снова, то прикажет бросить в жернова или разорвать лошадьми! Теперь ты понимаешь?

   Я кивнул. А потом невольно ухмыльнулся.

   Ксеркс не простит Фарнака? Очень может быть: да только и Фарнак не простит обиды, которую походя нанес ему царь царей, отдав его вожделенную награду евнуху. И очень вероятно, что Фарнак станет для персидского царя худшим врагом, чем был бы я!

   Вот хитросплетение судеб, какими наслаждаются боги...

   Больше мы с Поликсеной об этом не заговаривали. Но было негласно решено, что ее новый ткацкий станок поедет с нами в обозе. А носилки, подаренные великой царской супругой Аместридой, пригодятся нам в Вавилоне; да и в дороге тоже. Поликсене вредна долгая тряска, даже на хороших лошадях.

   В назначенный день Эриду прислал за нами вестника и носильщиков: мы с Поликсеной должны были явиться в южный дворец. Круговорот судьбы замкнулся: перед выступлением в поход нам опять предстояло собраться на территории дворца - только не мертвой наместницы, а самого могущественного из живущих царей.

ГЛАВА 5

День был славный: теплый и ясный, но еще не самое пекло - для начала путешествия лучше не придумаешь. Поликсена выразила желание пройтись до дворца пешком. Глядя на меня, она давно приохотилась к гимнастике, но ей все равно не хватало движения. Я не стал возражать.

   Носильщики помогли вытащить наши вещи и погрузили все на одну телегу. Туда же забралась старушка Мелисса, довольная тем, что ей выпало за господский счет посмотреть новый великий город - еще грандиознее Персеполя. Мы, хозяева, были озабочены гораздо больше.

   Незадолго перед тем я узнал, что наши критяне, оказывается, вознамерились сопровождать нас до самого Вавилона! Это было выгодно во всех отношениях - уж не говоря о том, что впечатлений от такого путешествия хватит, чтобы пересказывать до старости. И я был рад, надеясь, что дорога снова сблизит меня с товарищами. А главное, мне возвращали мою лошадку, Парфенопу: хотя она не могла похвалиться ни мастью, ни статью, мы с ней привыкли друг к другу.

   Конечно, критян во дворец никто не приглашал, они должны были ожидать за стенами, вместе со всем обозом. Наша служанка на телеге тоже отправилась туда, и мы с Поликсеной остались вдвоем, только в сопровождении стражи и пустых носилок.

   Мы вдруг ощутили себя сирыми и потерянными посреди этого чужого города! Даже Эриду, стремительно вознесшийся на вершину власти, больше не казался нам надежным другом...

   Мы направились к северным воротам Ападаны: там должно было начинаться шествие, персепольская знать устраивала проводы новому вавилонскому наместнику... Возможно, сам Ксеркс будет присутствовать! Нам оказали большую честь, позволив участвовать в этой церемонии!

   Еще не доходя дворца, мы вынуждены были пробиваться сквозь толпу: слухи об отъезде Эриду разнеслись быстро. Я и другие мужчины окружили Поликсену: несмотря на стражников, мне пришлось орудовать локтями, даже палкой. Пожалуй, носилки бы тут не проехали!

   Но вскоре мы оказались под защитой большого пешего отряда эламитов в кожаных панцирях с плетеными щитами, которые направлялись в ту же сторону: очевидно, это были воины Эриду. Мы увидели также и конных персов, чье оружие блестело серебром, - отборных охранителей Ксеркса, которых царь выделял своему сатрапу для постоянной защиты и надзора.

   А потом жена толкнула меня локтем.

   - Гляди!..

   Навстречу нам в пурпурно-лиловом облачении, в украшенном аметистом тюрбане ехал сам Эриду, и все расступались перед ним. Я никогда еще не видел нашего вавилонянина верхом на лошади - держался он истинным царем, и легконогий белый конь был достоин его. На глазах у всех Эриду спрыгнул с лошади и заключил меня в благоуханные объятия.

   - Милость Мардука пребывает с тобой и со мной! - воскликнул он; и расцеловал меня в обе щеки, по персидскому обычаю. Затем он обратил взор на Поликсену - жена моя поклонилась, и Эриду склонил голову в ответ. А потом он обнял и расцеловал и ее тоже.

   Женщины в толпе заахали, кто-то из мужчин подалее смачно выругался; а я в этот миг наслаждался нашим триумфом и единением. Это была, в некотором роде, наша общая победа - всех троих! Что бы ни уготовили нам боги после!

   Эриду коротко расспросил меня и Поликсену о здоровье, спросил, не нуждаемся ли мы в чем-нибудь; и когда мы заверили его, что все прекрасно, он удовлетворенно кивнул и сказал, что моя лошадь и караванщики дожидаются нас снаружи. Потом, извинившись улыбкой, сатрап вернулся к своим обязанностям.

   Мы с Поликсеной прижались друг к другу, наблюдая за ним. На дороге от Ападаны до самых северных Врат народов рассредоточилось войско - конные и пешие солдаты, во главе которых новый наместник должен был выступать. Эриду был далеко виден даже без коня, он превосходил ростом большинство высоких персов из своей свиты. Почти вся его свита состояла из персов - я научился безошибочно отличать их от вавилонян, которых было совсем немного. Вавилоняне были более коренасты, с крупными чертами лица, подобно самому Эриду; они особым образом завивали свои черные волосы, достигавшие плеч, носили золотые пояса с кисточками и рубашки без рукавов. Более изящные персы закрывали одеждой все тело и, чаще всего, голову.

   На Эриду насели двое персидских чиновников и двое вавилонян в полосатых халатах и остроконечных шапочках - халдеи, вавилонские маги: магия в Вавилоне чрезвычайно распространена. Эриду умудрялся говорить со всеми сразу.

   Мы с Поликсеной так сосредоточились в ожидании, что я не услышал, как меня кто-то позвал сзади. Я очнулся, когда персидский воин похлопал меня по плечу и грубо окликнул, уже во второй раз:

   - Эй, ты!

   Я рассердился больше, чем испугался. Круто повернувшись, я оказался лицом к лицу с этим солдафоном.

   - В чем дело?..

   - Ты, что ли, еще и глухой? С тобой желают говорить, - злобно ответил перс. Он показал в сторону, где стояли нарядные закрытые носилки с балдахином и кистями, под охраной. Спереди эти носилки украшало золотое изображение крылатого солнечного диска - фаравахар, символ Ахура-Мазды и верховной царской власти...

   Вдруг я вспомнил, где уже видел эти носилки, и колени у меня дрогнули.

   Я быстро взглянул на жену. Поликсена стояла бледная - она кивнула и попыталась улыбнуться, подтверждая мою догадку насчет того, кому я понадобился.

   Ничего другого не оставалось: я покрепче перехватил посох и последовал за солдатом. Тот, однако, не осмелился подойти к носилкам вплотную - отступил в сторону и занял свое место на страже. А я вынужден был приблизиться и почтительно наклониться, ожидая своей участи.

   Занавеску отодвинула тонкая рука в браслетах-кольцах, с ногтями, покрытыми алым лаком; на меня пахнуло амброй... и я встретился взглядом с царицей Персии.

   У нее были очень выразительные черные глаза, такие же, как у ее богоподобного супруга; и такие же утонченные черты, признак древней породы. Под пурпурным головным покрывалом ее чело венчала высокая тиара с золотыми и эмалевыми пластинками.

   Я поспешно согнулся в низком поклоне; а когда снова распрямился, царица Аместрида улыбалась.

   - Тебя называют Питфей Гефестион, - произнесла она на своем языке, разглядывая меня с головы до ног; потом ее взгляд опять поднялся от изуродованной ноги к моему лицу. - Ты известный среди греков певец, и ты происходишь от царицы Ионии!

   Я так и дернулся при этих словах. Кто ей рассказал - Поликсена? Или царица выведала окольными путями?.. Я взглянул на стражников Аместриды: но лица у персов были деревянные.

   - Это так, великая госпожа, - подтвердил я. Я старался сохранять самообладание, но сердце у меня стучало как у зайца.

   Аместрида, улыбнувшись еще шире, поманила меня пальцем: я принужден был нагнуться ближе. Я ощутил на лице ее теплое дыхание.

   - Мой супруг и царь сделал твоего друга сатрапом Вавилона. А хочешь, я сделаю тебя царем Ионии? - прошептала она.

   Я почти ожидал такого предложения... но оказался совершенно не готов отвечать, глядя в глаза этой ужасной женщине. Нам жена Ксеркса до сих пор благодетельствовала, но я не сомневался, что она ужасна: и вполне способна даровать мне то, что сейчас посулила. Внезапно я ощутил искушение - сильнейшее, чем когда-либо; как будто увидел освежающий родник посреди пустыни собственного существования. В самом деле, почему бы и нет? Неужели я менее способен править, чем моя бабка, женщина?..

   Но я все молчал: царица начала терять терпение. Черные подрисованные брови сдвинулись, крылья носа дрогнули.

   - Ну, так ты согласен? - спросила она.

   - Я...

   Во рту у меня пересохло; но наконец я собрался с духом и опять низко поклонился. И ответ родился словно бы помимо моей воли.

   - Благодарю тебя от всего сердца, великая царица... Но такая служба мне не по силам!

   Аместрида несколько мгновений смотрела на меня, словно не верила своим ушам... а потом, без каких-либо прощальных слов, резко задвинула занавеску. Разговор был окончен!

   Я стоял, оглушенный собственным безрассудством. Быть может, я только что подписал смертный приговор себе и своей жене! Кто мог знать, что за прихоть побудила Аместриду сделать мне такое предложение?..

   Видя, что я навлек на себя гнев государыни, стражники грубо отогнали меня прочь. Я вернулся к Поликсене, двигаясь, точно во сне.

   Жена засыпала меня вопросами, но я далеко не сразу сумел ответить. И лишь когда Поликсена сердито дернула меня за плащ, объяснил все по-гречески.

   Поликсена не вскрикнула, только прижала ладонь к губам... ее зеленые глаза лихорадочно заблестели. Я не мог понять, испугал ее мой отказ или разозлил.

   Но говорить об этом было уже нельзя и некогда: воинство Эриду строилось. Сам он сел на коня и, вскинув руку, оглядел людей, призывая к порядку. Мы с нашими стражниками и носильщиками заняли место сразу после вавилонских халдеев в полосатых одеждах; справа и слева нас окружили конники, как совсем недавно - Ксеркса, который вернулся из Вавилона с победой... Протрубили музыканты, и наконец мы двинулись. Я нащупал маленькую горячую руку жены и вздохнул с облегчением.

   Мы покинули город через парадные ворота, одолев спуск в сотню ступеней. В последний раз я бросил взгляд на крылатых человекобыков, огромных безмолвных стражей города. Они служили воплощениями Мардука, покровителя Вавилона. Я слышал от Эриду, что все четыре главных божества вавилонян изображаются с крыльями, - сие означает их вездесущность и преуспеяние в добрых делах. Ну а великая богиня Иштар, которую в других областях Азии чтят под именами Кибелы и Астарты, стоит особняком.

   Сразу за воротами мы увидели большой лагерь... я ощутил укол страха, вспомнив о Фарнаке и его солдатах. Но я укрепился и принялся выискивать глазами критян. Их было легко узнать, они по-прежнему и летом, и зимой одевались как дорийцы.

   Орхомен отыскал меня сам: когда мы остановились, чтобы перестроиться, фестиец с улыбкой подвел ко мне заседланную Парфенопу. В глазах Орхомена я больше не мог прочесть ничего личного и лишнего - купец в нем победил гражданина. Хотя с купцов всегда спрос был небольшой.

   - Славная прогулка будет, а? - сказал он.

   Я согласился: погладив лошадку, я поблагодарил критянина. А потом попросил разрешения ехать рядом с товарищами.

   Орхомен кинул взгляд на разномастных варваров, окружавших нас со всех сторон, и хмуро кивнул.

   - Со своими, как ни крути, спокойнее...

   Больше нам не о чем было говорить. Поликсена, отыскавшая свою служанку, присела на коврик, обмахиваясь веером. Я же пошел побродить по лагерю - если выдастся случай, перемолвиться парой слов с Эриду; и поглядеть, нет ли чего подозрительного.

   Ничего такого я не заметил; Эриду я нашел, но поговорить с ним так и не получилось. Его опять осаждали разом несколько человек, чьи нужды оказались первее моих.

   Скоро опять протрубили сигнал к выступлению. Я торопливо отыскал жену и носильщиков: было решено, что вначале ее понесут, а я поеду рядом. Наши скифские стражники должны были сопровождать нас.

   И вот, наконец, мы пустились в долгий обратный путь. Я не стану подробно описывать дорогу до Вавилона - только скажу, что за это время с нами не случилось ничего примечательного; хотя мы путешествовали с гораздо большим удобством. Только жара порою донимала весьма сильно, а вот ночью приходилось мерзнуть. Этим отличаются пустыни как в Азии, так и в Египте: песок быстро накаляется и быстро отдает тепло. И змей тоже приходилось стеречься.

   Но все это не заслуживает большого внимания. А вот Вавилон, который в конце концов предстал нашим очам, достоин самого обстоятельного рассказа.

   Мне казалось, что после Персеполя ничто не сможет поразить меня столь же сильно. Но Вавилон поразил меня еще более! Увидев этот величайший из городов, я понял, что его нельзя было взять никакими силами - только благодаря предательству изнутри: как, скорее всего, и произошло.

   В противоположность столице Ксеркса, Вавилон укреплен очень мощно. Он тоже имеет квадратную планировку - но больше Персеполя и любого города, который мне когда-либо доводилось видеть; его опоясывают три ряда стен. Они сложены из кирпича, как и весь город целиком: однако их высота составляет около пятидесяти локтей, тринадцать ростов взрослого мужчины, а толщина достигает пятнадцати локтей. Пространство между стенами заполнено землей, а на всем протяжении возвышаются сторожевые башни. Снаружи выкопан глубокий и широкий ров.

   Тогда я сумел подъехать к Эриду для разговора; а когда поделился с ним впечатлениями, то увидел, что моего друга гораздо больше занимает другое.

   Раньше над городом возвышались две святыни - Эсагила, храм Мардука, и, прежде всего, уступчатая башня Этеменанки, составленная из семи огромных башен: на вершине ее также сиял голубой храм Мардука, отделанный золотом. Святилища, подобного этому зиккурату, не возводилось нигде и никогда: высотой Этеменанки была вчетверо больше вавилонских стен!

   А теперь башня едва выдавалась над стенами, исковерканная и обесчещенная, - оба храма лежали в руинах, по мановению руки Ксеркса...

   - Ты восстановишь их, - прошептал я, положив руку Эриду на плечо. В этот миг я забыл о себе и своих маленьких бедах.

   Евнух улыбнулся с печальным смирением.

   - Боюсь, мне не хватит на это времени, брат мой. Я буду счастлив, если мне удастся хотя бы отчасти вернуть душу и память людям Вавилона, а не кирпичам!

   Я вернулся к Поликсене, и мы немного поговорили: легко представить, какое впечатление Вавилон произвел на мою подругу жизни... Въезжать в город нам предстояло через Ворота Иштар, главные северные врата. Это чудо красоты и зодчества - две синие зубчатые башни, соединенные полукруглой аркой, сверху донизу покрыты золотыми рельефами священных животных: быков, драконов, змеев-грифонов. Под ними проходит великолепная Дорога процессий, выложенная плитами из серого известняка с инкрустациями, - дорога ведет к разрушенной Эсагиле и ранее всегда использовалась для храмовых церемоний.

   Я посадил Поликсену на коня, перед собой: никто из наших спутников уже не обращал на это внимания. И мы двинулись к Вратам Иштар по дороге, которая надо рвом превращалась в мост.

ГЛАВА 6

Дорога процессий также не похожа ни на одну, по которым мне приходилось ступать: по обеим сторонам ее возвышаются крепостные стены. На голубом фоне через каждые несколько шагов - удивительно жизненные рельефные изображения желтых львов с оскаленными пастями, в угрожающих позах: я доселе не подозревал, каких высот достигло искусство варваров! Но пока мы ехали, я ощущал себя в каменном мешке; притихшая Поликсена теснее прижалась ко мне, и у всех моих спутников тревожное чувство возобладало над восхищением. Стук копыт эхом отдавался от стен. Без сомнения, это была ловушка для неприятеля, - хотя против Ксерксовой армии она не сработала...

   Этеменанки мы оставили по левую руку. Надо сказать, что собственно город начинается не сразу за воротами, - северные предместья окружены еще одной стеной, отстоящей от других: таким образом, линий укрепления получается четыре. По правую руку от разрушенной Вавилонской башни стоит дворец Навуходоносора, великого царя прошлого. Это он укрепил и разукрасил город, отстроил всю южную его часть, Эсагилу, храмы Иштар и бога Нинурты; при Навуходоносоре Вавилон обрел свое теперешнее лицо.

   Вы спросите, откуда это известно? Вавилоняне издревле ведут летописи, а цари их собирали огромные библиотеки, сотни и тысячи глиняных табличек. Там, несомненно, много преувеличений и описывается много чудес, которым не найти подтверждения; однако такое внимание к своей истории и самая древность этой истории достойны восхищения. Еще ассирийцы, цари которых вели кровопролитные войны с Вавилоном, обладали большими книгохранилищами и многое оставили своим соперникам в наследство. Клиновидное письмо также длительно совершенствовалось, и теперь сосуществует несколько его форм, как и египетского.

   Мне случилось подолгу разбираться во всем этом, я нередко глотал пыль в архивах, поскольку я стал помощником Эриду в государственных делах: как и пророчил самому себе. Я не мог жить нахлебником - безделье очень быстро развращает, особенно мужчину! Быть может, я способствовал этим врагу, - однако я предпочитаю думать, что помогал другу.

   Но обо всем по порядку!

   Дворец Навуходоносора, хотя и очень богатый, ныне оказался заброшен - бахвал Ксеркс, очевидно, не любил его: предпочитая те чертоги, которые выстроил себе в Вавилоне сам, или же вавилонские дворцы в южной части. Вавилон разграничен изнутри не только северной стеной Навуходоносора - Евфрат рассекает его на две неравные половины. Восточные кварталы - старейшие, их еще называют Старым городом. Именно там мы с Поликсеной и поселились.

   Эриду избрал себе местом жительства южный дворец Навуходоносора, в котором также жили его наследники, хотя и не постоянно; а также многочисленные вельможи и чиновники, занятые в государственном управлении. Дорога процессий, по которой мы двигались, проходит с восточной стороны от дворца: именно там расположен главный вход, и чтобы попасть в жилые помещения, нужно пройти трое охраняемых гигантских ворот и три больших внутренних двора. В наружном и среднем дворах находятся архивы и комнаты чиновников, откуда осуществляется руководство хозяйством Вавилонии и сбором налогов - это главный источник доходов правителя.

   Я видел только малую часть северного дворца - но южный был выстроен с непревзойденной роскошью. Наружные стены его сделаны из глазурованного кирпича, на котором повторяются огромные изображения «древа жизни», олицетворяющего Иштар, и ее шагающих львов, сходных с теми, что украшают Дорогу процессий. Рельефы выполнены золотом с таким искусством, какого я не встречал у наших мастеров. Изнутри же дворец отделан гораздо расточительней и еще затейливей: много серебра, золота, драгоценных камней, а также мрамора и кедрового дерева, которые очень дороги в Вавилоне.

   Мы с Поликсеной поселились не в самом дворце - Эриду угадал, что это было бы нам тяжело: мы заняли один из домов царедворцев, как в Персеполе раньше жил Фарнак. Несмотря на жаркое время, близость реки и каналов, проведенных через весь город, создавала прохладу. Вдобавок к этому, ванная комната в нашем доме оказалась гораздо просторнее и удобнее, чем прежняя: не только с ванной, но и с трубой, откуда можно было получить воду когда угодно, не покидая дома. В нашем распоряжении также оказались дворцовые бани, с бассейнами и мраморными полами: Поликсена полюбила проводить время в женском отделении.

   Отдельного упоминания заслуживает дворцовая канализация - отхожие места с водосливом: так что сточные воды служат для удобрения полей. Подобная остроумная выдумка достойна зависти эллинов - впрочем, боюсь, что моим сородичам долго не повторить этих достижений.

   Следя за моим безмятежным рассказом, вы спросите - как же недавняя война, устроенные Ксерксом бесчинства? Следов их мы почти не нашли, если не считать погубленных великих храмов. Но обычные постройки кирпичного города легко восстановить, а материала вокруг предостаточно: многое было восстановлено уже к нашему приезду. Продуманная планировка Вавилона облегчила опытным мастерам задачу. Меня изумило, что в настроении вавилонян я тоже почти не почувствовал горечи поражения!

   Казалось, эти люди сделаны из глины, как и их дома: но глины всегда податливой. Азиаты вообще удивительны в этом отношении. Вавилоняне очень отличаются, скажем, от египтян, которые, даже подчинившись персам, сохранили достоинство и самобытность.

   Жители города приветствовали Эриду и радовались ему: когда мы проезжали, со всех крыш и с балконов новому сатрапу летели восхваления. Но меня не покидало ощущение, что точно так же они приветствовали бы любого другого правителя... Злые языки называют Вавилон «городом-блудницей»: и он действительно таков в худшей его части, а лучшую Дарий и его наследник выкорчевали с корнем. Неудивительно, что Ксеркс так хохотал, услышав дерзкую просьбу Эриду! В этом скопце осталось больше мужества, чем в мужчинах его родины!

   Мне кажется, Эриду также был разочарован своими соотечественниками. Но приходилось иметь дело с тем, что есть.

   Женщины Вавилона более свободны и образованны, чем персиянки, - то есть изначально были более свободны. Положение вавилонских женщин, как и мужчин, свободных и рабов, закреплено в древнейшем своде законов Хаммурапи - величайшего из царей, который жил более тысячи лет назад. Вавилонянки могут распоряжаться своим приданым, заключать договоры, занимать некоторые должности в общественном управлении; жрицы Иштар до сих пор пользуются почетом.

   Но теперь ними случилось то же, что и с критянками, когда произошло падение нравов у минойцев. Должен сказать, что нигде еще не встречал стольких домов увеселений, как в Вавилоне! Жрецы давно превратились во взяточников, и «священные блудницы», с давних пор предлагавшие себя чужестранцам, ныне ничем не отличаются от обычных, кроме размера взимаемой платы.

   Из-за этого я претерпел немало искушений... Поликсена отяжелела, вавилонская жара плохо действовала на нее, несмотря на окружавшие нас удобства; и я опасался часто докучать ей, чтобы не повредить ребенку. А моя молодая плоть требовала своего: и вавилонянки, которых я встречал во дворце и при храмах, все чаще задевали меня, делая мне искусные намеки.

   Может быть, вы уже привычно представляете меня уродом, от которого шарахаются все женщины, кроме собственной жены? Теперь старость обезобразила меня, как других; но тогда, даже при своем столь явном недостатке, я вовсе не был уродлив. Хотя моя короткая нога с возрастом еще больше усохла и хромота увеличилась, лицо мое было открытым и приятным, голубые глаза и рыжеватые волосы казались местным жительницам удивительными; да и телом я пошел в красавца-отца, хотя оно сформировалось отчасти неправильно. Кроме того, все знали, что я помощник нового сатрапа: а для мужчины власть - лучшая косметика и украшение! Я не получил никакой придворной должности - я стал именоваться «наперсником», или «любимцем» правителя. В странах Востока нередки такие уклончивые обозначения важных людей.

   Но Поликсена в это вавилонское лето стала молчаливой и словно бы отдалилась от меня: порою я замечал на себе ее странные взгляды, точно она опять поощряла меня к чему-то недозволенному и сама страшилась этого... К недозволенному рвалась и ее собственная душа: она подолгу просиживала за станком Фарнака, точно Пенелопа в ожидании Одиссея, и из-под ее рук выходили причудливые и пугающие картины.

   Я открыл одну женскую особенность - едва ли не самую удивительную среди многих: женщины, особенно восточные, нередко сами склоняют своих мужей к распутству, потому что им лестно быть избранницами господина, который одержал много любовных побед. Возможно, я даже уронил себя в глазах незаконной дочери перса тем, что смотрел только на нее. Но я знаю: если бы я изменил ей, Поликсена бы все поняла в тот же день, в тот же час, и возненавидела бы мою измену и меня самого. Это отравило бы ребенка в ее утробе! Вот одно из противоречий, из которых складываются люди и их судьбы!

   Бытует мнение, будто порок навеки пятнает только женщину, - а мужчина может очиститься от последствий греха так же легко, как смыть песок и масло после борьбы... Однако это гнусная, пагубная ложь. В эти нелегкие душные дни мы с Поликсеной словно стали чужими друг другу, а мои страсти не находили выхода и обращались внутрь: и тогда, чтобы укрепиться, я опять думал об отце. Я твердо знаю: Никострат был верен моей матери с первого дня и до последнего!

   Я глядел на Поликсену - и вспоминал, как люто завидует моему счастью Фарнак. Уж он-то, конечно, одержал немало побед над женщинами! Я легко мог получить то, что было доступно любому блуднику в городе; но того, чем обладаю я, у блудника не будет никогда...

   Потом Поликсена стала жаловаться на недомогания, боли в спине и отечность ног; и я забыл о себе, вместе с нею прислушиваясь к движениям ее чрева. Мы оба теперь были поглощены мыслью о ребенке - этой новой любовью, в которой выгорели мои похоти.

   Эриду нашел себе помощников, которые пришлись ему по душе и с которыми он сработался: мой покровитель уже не нуждался во мне так часто, как раньше, и я больше времени проводил с женой. Поликсена полюбила гулять в висячих садах царицы Шамирам, расположенных в виду дворца, - к северо-востоку. Это еще одно чудо Вавилона: сады, устроенные с большим искусством на четырехступенчатой пирамиде. Площадки опираются на колонны: внутри них проложены трубы, и вода, поступающая наверх, потом сбегает по разветвленным каналам на террасы. Их соединяют лестницы из белого и розового камня: прогуливаясь по ним, всегда слышишь журчание воды. Наверху эти умиротворяющие звуки заглушают скрип колеса, которое без устали вращают сильные рабы у подножия всего сооружения, чтобы орошение не прекращалось.

   Этот скрип и натужное кряхтенье рабов звучали в моей голове, даже когда мы поднимались на самый верх... Но Поликсену это не беспокоило. Женщина, готовящаяся родить, становится глуха ко всему, кроме ребенка у себя под сердцем.

   Мы поднимались на террасу и там сидели под сенью кедров и пальм, словно бы удалившись от царств и от войн, бушевавших внизу. Потом мы спускались - нас всегда сопровождала стража, которую подобрали из вавилонян. С начальником нашей охраны, могучим Варад-Сином, я даже подружился. Он тоже был простолюдином, как Эриду.

   Скифских стражников царицы мы отослали обратно - и с тех пор не слышали больше ничего о государыне персов. Хотя я ни на миг не забывал, какую обиду нанес ее самолюбию и чем это может обернуться.

   Помимо стражи, число нашей прислуги также увеличилось: Поликсена взяла себе в помощь женщину-вавилонянку Умми и нового евнуха - на сей раз перса, еще мальчика, по имени Артабаз. Они не постоянно жили с нами, но являлись всякий раз по нужде. О будущих родах мы с Поликсеной тоже позаботились заранее: Поликсена отвергала услуги вавилонских лекарей, поскольку врачевание, в отличие от математики и архитектуры, тут развито не слишком хорошо, и среди врачей преобладают заклинатели и попросту мошенники, пользующиеся невежеством больных.

   По моему совету Поликсена попросила, чтобы Эриду подыскал ей врача-египтянина. Это не так-то легко - даже в теперешнем Вавилоне, где смешалось столько народов и языков. Но мы нашли такого лекаря еще до конца лета - его прислали нам из Экбатаны, куда этот человек отправился на заработки из своей разоренной страны. Имя этого врача было Каса; прежде он был жрецом, как и многие из врачей Египта, - служителем Тота. Однако навыки египтян в большинстве своем не зависят от почитаемого ими бога, а своим искусством они прославились на всю ойкумену.

   Поликсене этот строгий и учтивый бритоголовый египтянин сразу понравился: Каса умел осматривать женщин тщательно, не оскорбляя их чувств. Поликсена говорила с ним по-персидски, а я на его языке; к тому же, я и моя жена неплохо выучились аккадскому языку. Кто мог знать, пригодится ли нам весь этот груз знаний - в какой-нибудь другой жизни!

   Время родов подошло осенью. Я в этот день был занят с Эриду, а Поликсена сидела в висячих садах - на счастье, вместе со своим врачом. Египтянин помог ей спуститься, и до нашего дома они дошли пешком: чтобы роженица могла отвлечься от болей. И пока схватки были еще нечастыми, моя жена вставала и ходила по спальне.

   За мной послали сразу же, и я прибежал, вне себя от волнения. Поликсена обрадовалась мне; но потом замахала на меня обеими руками, чтобы я ушел.

   - Госпожа не желает смущать тебя своим видом, - сказал Каса. Но по его лицу я понял, что он, как и Поликсена, считает это таинством, к которому не должны иметь касательства непосвященные... Поразительно, как жрецы умеют воздействовать на женщин! Особенно египетские!

   Я, конечно, ушел, но остался поблизости. Неизвестно, что тяжелее, - рожать или слушать, как мучается родами любимая, которой ты не в силах ничем помочь!

   Я не знаю, сколько прошло часов, - день сменился ночью, и мне представлялось, что минула вечность: хотя потом мне сказали, что роды были быстрыми и легкими. Когда раздался младенческий крик, я вскочил и бросился в комнату, не дожидаясь приглашения.

   Египтянин держал на руках моего первенца - сына! И у него были черные волосы, как у Поликсены...

   Я взял ребенка и вгляделся в его личико: я подумал, что когда его глаза откроются, они будут голубыми. А на кого он будет похож, когда подрастет?..

   «На Фарнака», - внезапно подумал я.

   Но даже эта непрошеная мысль не омрачила моего счастья. Я обнял жену, покрыл поцелуями ее влажный лоб. А Поликсена вдруг прошептала:

   - Гляди, у него здоровые ножки!

   И правда - мальчик был совершенно здоров! Мне казалось в этот миг, что я разом искупил все свое существование...

   Я назвал ребенка Нестором, в честь героя Троянской войны: только теперь с победительной греческой стороны. Моя жена, как и бабка, носила имя несчастной дочери Приама. Я надеялся, что имя мужа, прославившегося не только храбростью, но и мудростью и рассудительностью, принесет нашему сыну удачу.

   Поликсена быстро поправлялась, и малыш был здоров и быстро прибавлял в весе. Когда глазки у Нестора открылись, они оказались голубыми, как у меня... врач, правда, говорил, что у многих детей они при рождении светлые. Но у нашего мальчика они такими и остались.

   Он рос и хорошел, однако меня напоминал мало - Нестор все более походил на мою жену и ее брата по матери, как я и предсказывал. Но он был мой, и я полюбил его.

ГЛАВА 7

Эриду не восстановил Этеменанки - к этой непосильной задаче пока что не стоило и приступать; и Эсагила, лишенная великого изваяния Мардука, покамест оставалась разрушенной: это был главный знак покорности Вавилона, который навсегда лишили своего царя и своего закона. Однако мой друг отстроил малые храмы, пострадавшие во время войны. Вавилоняне, в отличие от персов, - многобожники, с древней устоявшейся обрядностью, и в окрестностях города устроены обширные могильники. Хотя представления вавилонян о загробной жизни темны и неразвиты, в отличие от египетских: местные верования наполнены унынием. Однажды я прочел сочинение, которое мне показал один из уцелевших жрецов Эсагилы, - разговор господина и раба «об одиннадцати тщетностях»: надежды и на милость царя, и на любовь женщины, и на почитание народа, и на посмертное воздаяние. Меня поразила горькая мудрость этих табличек, вместивших в себя опыт древнего народа.

   Хотя Эриду был истинным сыном своей страны, он, - как и я, - видел много больше, чем его соплеменники, и вернулся к ним со свежими силами и упованиями. Он полюбил нашего мальчика... часто, приходя к нам, он брал малыша на руки, качая его с нежностью матери; и глядел на него с тем же выражением, что раньше на мою жену. У вавилонян обязанность заботиться о душах усопших возлагается на их детей...

   Однажды я сказал Эриду, что, когда Нестор подрастет, я расскажу моему сыну о нем и о том, кому мальчик обязан жизнью, после отца и матери. Нестор будет молиться о нем!

   Эриду улыбнулся.

   - Это лучшее, на что я мог бы рассчитывать, - сказал он.

   Подобно мне, Эриду не придавал большого значения тому, к какому богу будут обращены молитвы мальчика: главное - их искренность. Я уповал, что еще смогу приехать в Вавилон с женой и сыном, когда Нестор достигнет сознательного возраста; но надежда на это была не слишком велика.

   Нестору пошел третий месяц, когда власть Эриду подверглась первому серьезному испытанию. Ксеркс усердно готовился к войне, строя мосты, прокладывая каналы, засылая в разные греческие города послов и шпионов; однако Персии царь еще не покидал, и своим привычкам не изменил. Он намеревался опять прибыть в Вавилон этой зимой.

   Ему хотелось отдохнуть от трудов и лично удостовериться в покорности своего нового сатрапа. Разумеется, с ним должна была приехать и царица.

   Я старался не поддаваться страху преждевременно: теперь я был важный человек в Вавилоне, и, скорее всего, Аместрида не осмелилась бы вредить мне у царя под боком. Однако у меня состоялся пылкий разговор с женой. Впервые после того, как мы покинули Персеполь, Поликсена горько пеняла мне на отказ стать сатрапом Ионии.

   - Ты понимаешь, что такой возможности у нас уже не будет? - кричала она. - Разве ты не мечтал об этом сам, почему ты струсил?..

   Я пришел в бешенство. Я никогда не поднимал руки на Поликсену, и редко злился на нее, но тут едва удержался: я ткнул пальцем в стену, за которой в соседней комнате мирно спал наш сынишка.

   - Ты хочешь, чтобы ему перерезали горло в колыбели? - спросил я. - Или хочешь, чтобы я предал все, за что сражаются эллины?

   Поликсена побледнела.

   - Нет, - прошептала она. - Но ведь ты смог бы...

   - Нет, не смог бы, - отрезал я. - И хватит об этом!

   Я знал, что Ксеркс привлек к себе на службу многих греков, и многие из наших служили ему добровольно. По слухам, при его дворе жил даже один спартанец - и не кто иной, как изгнанный из Лакедемона царь Демарат, предавший соплеменников: конечно, он многое рассказал Ксерксу про обычаи храбрейших из храбрых.(4) Я знал, как мало теперь нужно, чтобы покачнуть чашу весов в пользу персов!

   Прибытие Ксеркса в Вавилон было обставлено столь же торжественно, как и возвращение в Персеполь. Но теперь я не мог наблюдать это с крыши, из толпы: я был в свите Эриду. Поликсена оставалась дома с Нестором. Я знал, что моя поддержка очень важна для моего друга; да и персам неплохо было бы убедиться, что я много значу для вавилонского сатрапа.

   Эриду отправился навстречу Ксерксу по Дороге процессий, чтобы встретить великого царя у ворот. Я ехал сзади на моей Парфенопе.

   Мы остановились, полные волнения... Навстречу нам двигалась блестящая кавалькада: персидский царь на сей раз тоже был верхом. Эриду и несколько знатнейших вавилонян приблизились к своему повелителю: все они спешились и простерлись ниц.

   Я мысленно возблагодарил Ананке, что на сей раз нахожусь слишком далеко, чтобы потребовать от меня этого пресмыкательства. Я видел, что Эриду, поднявшись, заговорил с Ксерксом: царь царей с милостивой улыбкой распрашивал его, глядя сверху вниз. Царицы с Ксерксом не было - одни мужчины и евнухи; но это могло значить только, что Аместрида со своими девушками ожидает за воротами.

   Наконец нас отпустили: главное нам еще предстояло.

   Мы с Поликсеной сидели дома, но слышали суету во дворце, в честь прибытия великого государя... Наверняка Ксеркс закатит пир, а потом еще много дней будет веселиться: он должен ублажить свою преданную свору, даже если не желает этого сам. А значит, мы с Поликсеной все эти дни будем на волосок от смерти - если не всю зиму!

   Тем вечером Эриду пришел к нам: я впервые за долгое время ощутил, насколько мой раб и покровитель нуждается во мне... Эриду сидел напротив нас в кресле, опустив свои большие руки, унизанные перстнями, и глядел на Поликсену, которая забавляла Нестора погремушкой из сухой тыквы. Иногда такое молчание сближает лучше всяких слов.

   Наконец вавилонянин встал, опять превращаясь во властителя, и произнес, глядя на нас троих:

   - Я сделаю что смогу.

   Я понимающе кивнул.

   - Я тоже, друг.

   Эриду ушел. Мы оставались дома еще три дня - новости нам приносили слуги, особенно наш двенадцатилетний евнух Артабаз, которому я верил: мальчишка шнырял везде, но был еще слишком юн, чтобы двурушничать. Эриду у нас не появлялся, но персидский мальчик говорил, что он отчитывается перед царем, делает доклады по нескольку раз на дню. Значит, веселье могло подождать.

   Но потом Эриду пришел к нам и сразу огорошил новостью.

   - Послезавтра я устраиваю пир в честь прибытия царя... или это он сам себя чествует, - Эриду слегка улыбнулся, но закончил совсем мрачно:

   - Ты приглашен. Ксеркс пожелал, чтобы ты лицедействовал для него.

   Мне показалось в первый миг, что я ослышался... Потом я сглотнул и с трудом переспросил:

   - Лицедействовал? Разве Ксерксу неизвестно, какое положение я занимаю здесь?

   - Ксерксу известно все, господин, - тяжело ответил Эриду.

   Он опять обратился ко мне как раньше - забывшись или желая меня возвысить в собственных глазах... Но это не подействовало.

   - Я не смогу. Лучше смерть! - в ужасе выдавил я, представив, как буду позориться перед всеми этими блестящими персами.

   - И твоей госпожи? И твоего сына? - быстро произнес Эриду, подавшись ко мне. - Подумай, какова цена!..

   Я зажмурился и прикрылся ладонью - вспомнив, что многие годы развлекал куда менее значительных особ, вовсе не считая это постыдным. И что с тех пор изменилось? Разве моя теперешняя должность при вавилонском дворе на самом деле что-то значит?..

   - Попробую, - сказал я.

   Эриду облегченно улыбнулся.

   - Ты очаруешь царя, - обещал он.

   У меня появилось не так много нарядов - я заказал себе еще несколько пар мидийских штанов и пару кафтанов лучшего шелка, но для выступления они не годились. Ксеркс желал, чтобы его развлекал грек. И внезапно мне стало ясно, кто навел его на эту превосходную мысль!

   Я отказался от короны наместника при Аместриде - значит, буду шутом при Ксерксе, так решила моя несостоявшаяся благодетельница! У меня сделалось бело в глазах от ненависти, когда я представил себе, как она нашептывает это мужу, и они вместе смеются надо мной...

   Поликсене я ничего не сказал - не смог: сообщил только, что опять приглашен на пир. Остальное ей пусть доложат слуги.

   Я ушел упражняться в одну из дворцовых комнат. Я не забрасывал своих излюбленных занятий, несмотря на многие обязанности; и даже немного усовершенствовался в этом с тех пор, как мы покинули Персеполь. Я знал, что любой талант хиреет и умирает, если его не пестовать. Музыка несколько успокоила меня... и я даже испытал облегчение, осознав, что Аместрида осуществила свою месть и уже вряд ли выдумает что-нибудь похуже.

   В назначенный день я провел с женой и сыном больше времени, чем обычно; я приласкал их, но старался держаться непринужденно. Однако мою Поликсену всегда было очень трудно провести. По ее бледности, по резким движениям я догадался, что ей уже все известно; однако супруга не желала унижать меня прямым разговором. Я был ей благодарен.

   Потом, - гораздо раньше, чем за мной должны были прислать, - Поликсена подхватила Нестора и ушла. У меня еще осталось время, чтобы нарядиться и настроиться.

   Я надел белый хитон с черным меандром по краю: одновременно простой и нарядный. В зале наверняка будет прохладно, но скоро станет жарко от множества тел и от общего возбуждения. Я опять представил себе, как персы будут потешаться над моей хромотой, точно олимпийцы над Гефестом; и меня заранее кинуло в жар.

   Что ж, возможно, я и этих азиатов заставлю забыть о моем изъяне, как не замечали его аристократы Родоса и Крита!

   Я надел на палец костяной плектр и немного поиграл. Очнулся я, только когда за мной пришли.

   Это были скифские стражники!

   Внутри у меня противно сжалось; но я молча встал и, стараясь шагать ровнее, последовал за моими охранниками.

   Мой дом стоял в среднем дворе. Мы оставили позади огромные кедровые ворота и, пройдя через последний двор, вступили во дворец. По коридорам сновали слуги с подносами; все они были одеты ярко и пестро, и мое белое платье выделялось среди них так же, как моя походка. Меня провожали взглядами, перешептывались и даже хихикали. Я старался не обращать внимания ни на что.

   Наконец мы вступили в пиршественный зал. Я на несколько мгновений приостановился от изумления, хотя делать этого было нельзя.

   Мужчины в этом зале не сидели, а возлежали, - точь-в-точь как наши аристократы: между ложами были расставлены низенькие египетские столики с закусками, душный аромат лилий смешивался с аппетитными запахами кухни. Я уже говорил, что персы легко заимствуют понравившиеся чужеземные обычаи, - и не только понравившиеся, а все подряд? Зал был без крыши - в потолке было проделано большое квадратное отверстие. Отблески пламени в чашах метались по стенам, покрытым рельефами, которые изображали древних вавилонских царей с бородами-лопатами, в боевых колесницах. Казалось, они в бессильной ярости смотрят на новых победителей, пришедших на их место.

   Я очнулся и с трудом заставил себя шагнуть внутрь. Ксеркса я увидел не сразу, но довольно скоро: царь царей возлежал на огромном позолоченном ложе, с пурпурной подушкой под локтем, а рядом на кушетке сидела его супруга. Я увидел ее даже раньше ее мужа: Аместрида из всех присутствующих была единственной женщиной, и единственной, кто сидел.

   В этот раз ее покрывало позволяло видеть черные волосы, искусно уложенные на голове в косы; лоб украшал ажурный серебряный налобник с жемчужными подвесками. Аместрида тоже увидела меня раньше мужа: она что-то прошептала Ксерксу с улыбкой, и царь обратил на меня свой взор.

   Я низко поклонился. Я вовремя сообразил, что здесь мне можно не падать ниц: с моей кифарой это было бы неловко, неизящно. И подобные церемонии были обязательны только во время прилюдных демонстраций покорности.

   Ксеркс, благосконно улыбаясь, приподнялся на ложе и кивнул мне: большие черные глаза загорелись любопытством. Он приказывал начинать!

   Я глубоко вздохнул, потом взял несколько нот... и запел. Я с трудом могу вспомнить, что я пел тогда; но, очевидно, мой подспудный гнев, борьба с собственным страхом придали особую силу моему голосу и исполнению. Когда я кончил первую песню, я увидел, что все в зале слушают меня, и сам царь внимает с открытым ртом. В тот миг я ощущал себя могущественнее Ксеркса и его персов, почти богоравным!..

   Я пел и играл долго: иногда мне давали промочить горло, но в конце концов я охрип и смолк. Руки мои опустились, и кончилась моя власть над душами собравшихся: я ощутил себя простым орудием насмешников-богов, более им не нужным.

   Ксеркс некоторое время молчал, молчали и остальные... А потом меня оглушил треск, раздавшийся со всех сторон. Ксеркс затряс трещоткой - таким способом греки выражают благодарность артистам в театре! А остальные персы подхватили!

   Я опять низко поклонился: я был совершенно опустошен, и боялся, что если снова открою рот, раздастся только хриплое карканье. Но от меня уже ничего более не требовалось и не зависело.

   Царь улыбнулся в свою черную завитую бороду и что-то негромко сказал евнуху, который стоял у его ложа. Кажется, это был тот же распорядитель церемоний, что и в Персеполе.

   И евнух приблизился ко мне и обратился от имени государя.

   - Наш повелитель благодарит тебя и благоволит тебе. Твоя музыка принесла отраду его сердцу, и великий царь желает, чтобы отныне ты всегда сопровождал его и услаждал своим искусством в часы отдыха.

   Мне показалось, что я умер: на несколько мгновений мир погрузился в тишину и черноту... А потом я очнулся оттого, что на мою голову посыпался град. Что-то часто и больно било меня по макушке, плечам и спине, падая к моим ногам с металлическим звоном.

   Это меня осыпали золотом из большого блюда. Азиаты обожают такие яркие и жестокие демонстрации! А когда град монет прекратился, я услышал громкие хлопки со стороны Ксерксова ложа: это царица Аместрида била в ладоши и смеялась.

   4 Исторический факт, почти столь же примечательный, как измена Эфиальта, хотя и менее известный. Согласно обычаю, у Спарты были одновременно два царя: царь Демарат рассорился со своим соправителем Клеоменом и в 491 г. до н.э. бежал в Персию. Был благосклонно принят при дворе и назначен сатрапом Пергама: участвовал в походе Ксеркса против Греции. Преемником Демарата (и соправителем Леонида) стал Леотихид.

ГЛАВА 8

Человек при нужде приспосабливается ко всему. Никострату ход моих мыслей показался бы отвратительным - но я-то был не мой отец! Судьба напоминала мне об этом снова и снова.

   Сегодняшний пир во всем отличался от того приема в Персеполе: это празднество было из тех, которые продолжаются заполночь. Разумеется, уйти самовольно я не мог; однако я получил возможность передохнуть, пока царя и его приближенных забавляли другие музыканты, гибкие рыжие танцовщицы из Финикии, акробаты из Нубии, индийские глотатели огня и укротители змей. Я считал себя довольно искушенным по части развлечений знати - но тут я засмотрелся, даже забыв на время о своем новом несчастье. Потом от меня опять потребовали играть - я сумел не оплошать, припомнив мои египетские мотивы и песни о фараонах. Царю они понравились, да и царица слушала меня с увлечением.

   Между тем, вечерело: персы разгорячились вином, смех и звон чаш стали громче, и я догадывался, что близок час, когда они захотят иных удовольствий. Присутствие царя никого не смущало - теперь, раскинувшийся на ложе среди других благородных мужей, Ксеркс был только первый среди равных, и господин наслаждений этой ночи...

   Вдруг один из мужчин схватил хорошенького мальчишку-прислужника: одного из тех, что разносили сосуды, в которые пирующие облегчались. Перс бросил мальчика на ложе и впился губами в его рот. Я не мужеложец, но зрелище было вопиюще возбуждающим! Другие гости последовали примеру первого: начинался повальный разгул...

   Я стоял, дрожа всем телом и прикрывшись кифарой, точно щитом; я не знал, куда мне деваться! Но тут Аместрида быстро поднялась с места: царица направилась к выходу из зала, не глядя ни на кого. Стражники, неподвижно стоявшие у стен, оживились и двинулись следом за госпожой. А проходя мимо меня, Аместрида вдруг приостановилась и посмотрела мне в глаза.

   Значение этого взгляда я понял сразу же:

   «Не смей тут оставаться! Ты мой, и следуй за мною!»

   Я был близок к панике: я быстро взглянул на царя... Но Ксеркс, все еще возлежавший один, лишь приподнял брови в веселом недоумении. Он давно заметил, что его супруга увлечена мной, но нрав Аместриды и ее женские причуды только забавляли его.

   Я молча поклонился и вышел следом за государыней: звуки пьяных страстей стихли за дверями. Но я был готов к худшему, оставшись с царицей наедине.

   Впрочем, я ни мгновения не находился с ней вдвоем: Аместрида быстро удалилась в сторону гарема. Да и я был для нее даже не мужчина, а новое украшение ее особы, вроде того серебряного очелья с жемчугами.

   Ее интерес ко мне был, конечно, женским - как и ее месть... Но оказавшись в одиночестве, я вдруг понял, что Аместрида не только унизила меня, но и спасла от участия в царской оргии. Она смотрела меня как на незаконно отнятую собственность, которую ей возвратили, - и продолжала мне покровительствовать.

   Женщины вроде нее, неспособные к творчеству, но могущественные, бывают счастливы, получив власть над человеком искусства! Я припомнил, что и мать Ксеркса Атосса силой держала при себе ионийского скульптора, который изваял с нее знаменитую статую в полный рост!

   Или у новой царицы имелись на меня еще какие-то виды?..

   Польщенный и сильно встревоженный этими догадками, я пошел домой: двое скифских стражников остались дожидаться меня. Было уже совсем темно, и впору заблудиться. Скифы меня проводили через дворы до самых ворот.

   Поднявшись на крыльцо, я тихо постучался: Мелисса отворила мне дверь. Поликсена уже спала в детской с сыном - я прошел мимо, стараясь не шуметь.

   Персидский мальчик дожидался меня в спальне: я приказал ему принести что-нибудь поесть и приготовить умыться. Очень хотелось принять ванну, смыть пот и благовония, всю грязь этого дня. Но ванна потерпит до завтра.

   Артабаз поставил передо мною на столик поднос с белыми кунжутными лепешками, сыром и финиками, ловко и бесшумно смешал хиосское вино с водой. Я поблагодарил его и, откинувшись в кресле, закрыл глаза: несмотря на голод, я все еще не мог приступить к трапезе.

   Я сидел неподвижно, думая о том, как буду завтра объясняться с женой... потом вдруг ощутил, как руки юного слуги легли мне сзади на плечи. Я застонал от боли и облегчения: я не сознавал, что мои мышцы сведены судорогой. Персидский мальчик раньше служил во дворце: он уже не раз помогал мне в ванной и умело делал массаж - и мне, и Поликсене.

   Кончив разминать мои плечи и шею, он перешел к груди: вдруг руки Артабаза начали гладить ее, описывая круги и забираясь под хитон... Я изумленно вздрогнул, осознав его намерения; и, вскочив с кресла, оттолкнул бесстыдника.

   «И этот туда же!» - подумал я, в величайшем отвращении.

   Перс смотрел на меня с недоумением и мольбой...

   Моя рука взметнулась в повелительном жесте. - Убирайся! - крикнул я. - Вон отсюда!

   Артабаз отшатнулся: его по-девичьи миловидное лицо исказилось от смертельной обиды. Всхлипнув, он бросился прочь.

   За стеной заплакал ребенок. Я не мог идти к нему и жене: я рухнул обратно в кресло, в полном смятении. Некоторое время я прислушивался к тому, как Поликсена успокаивает мальчика.

   Когда все стихло, я остался один. Мой ужин был нетронут; вода для умывания благоухала магнолией, как я любил, и маслянисто поблескивала в свете ночника. Внезапно я ощутил раскаяние.

   Артабаз не хотел оскорбить меня! Я не знал ничего о его прошлом, но не сомневался, что этот бедолага был оскоплен и развращен еще в детстве. Мне было известно, что такие молоденькие евнухи ценятся у персов больше женщин, - и, видя, как я расстроен сегодняшними событиями, Артабаз попытался утешить меня, предложив лучшее, что у него было!

   Я встал и сделал несколько шагов к двери: я чувствовал, что Артабаз остался там, возможно, дожидаясь, пока я сменю гнев на милость.

   - Эй, - негромко кликнул я. - Артабаз! Поди сюда!

   Мальчик робко вышел на зов, поправляя длинные черные волосы. Я улыбнулся ему.

   - Ты красивый. Я очень ценю твою преданность, - сказал я, как можно мягче. - Но с мальчиками я никогда не ложусь.

   Перс несколько мгновений смотрел на меня несчастными темными глазами... потом сокрушенно кивнул и, подойдя, опустился на колени и поцеловал мою руку. Я погладил слугу по голове; поблагодарил его за помощь, а потом отослал. Я до сих пор не представлял, что у меня могут возникнуть такие сложности!

   Но я в самом деле очень устал... Я прожевал несколько фиников, отломил кусок кунжутной лепешки, запив вином; потом кое-как умылся и, сбросив кучей праздничную одежду, упал на постель. Я мгновенно заснул.

   Проснулся я от стука в дверь: кто-то колотил в нее рукоятью меча.

   Я вскинулся. Неужели это за мной?..

   Нестор опять плакал, потревоженный во второй раз за ночь. Стук в дверь повторился, еще громче: я стиснул зубы и хотел уже сам идти сдаваться. Но меня опередил Артабаз. Мальчик сбегал узнать, кто пришел, и появился на пороге спальни с сияющим лицом.

   - Это царская награда, господин! - воскликнул он.

   Я совсем об этом забыл!

   Надо отдать Ксерксу должное - то блюдо золота мне оставили. Когда я открыл дверь, то увидел двух рабов, согнувшихся под тяжестью драгоценной ноши. Там была четверть таланта, а то и больше! Несмотря ни на что, деньгам я обрадовался.

   Захлопнув дверь за посыльными, я взглянул на Артабаза. Я припомнил, что несколько дариков завалились мне в кифару и побрякивали там, когда я шел обратно. Взяв инструмент, я отсыпал ему эти деньги: глаза мальчика вспыхнули благодарностью. О вчерашнем он мне не напоминал.

   Я послал Артабаза приготовить мне ванну. А сам подумал, не взять ли его с собой, когда мы тронемся отсюда... Поликсене, в любом случае, мало будет одной Мелиссы: а ввести в свой дом мужчину-варвара я, по понятным причинам, не хотел.

   Когда Ксеркс пойдет войной на Элладу? Весьма вероятно, что уже этой весной, когда схлынет паводок; но, в любом случае, мне еще долго не оказаться по ту сторону. Если это вообще когда-нибудь произойдет, и я не останусь азиатским пленником на всю жизнь!

   Я направился к жене. Поликсена сама вышла мне навстречу: она запахивала вышитый халат, накинутый поверх белой ночной сорочки, под ее глазами залегли тени.

   Несколько мгновений мы смотрели друг на друга в молчании. Из детской тоже не доносилось ни звука.

   - Что Нестор? - наконец спросил я.

   - Я покормила его, а сейчас Мелисса с ним вышла в садик, - ответила жена. Она поправила повязки, стягивавшие грудь. - А что произошло у тебя?

   Она выглядела необычайно серьезной и сосредоточенной.

   - Ксеркс сделал меня придворным музыкантом, - ответил я. - Чтобы я всегда состоял при нем!

   Поликсена негромко ахнула. Я усмехнулся.

   - Да-да... Теперь ты долго не увидишь своего Крита!

   Поликсена прижала руку ко рту - как тогда, когда я передал ей первый разговор с царицей. Вдруг я понял, что у моей супруги опять появилась надежда «исправить положение» - то есть умаслить Аместриду и образумить меня, чтобы все-таки получить ионийский трон!

   Я стиснул зубы и сжал кулаки; но сил на злость почти не осталось... Поликсена, однако, не стала ничего говорить - подошла и погладила меня по голове, а я поцеловал ее. Нас по-прежнему было только двое друг у друга!

   Потом Артабаз позвал меня, сказав, что ванна готова. Я не позволил мальчику прислуживать мне во время купания, чтобы он не питал напрасных надежд. Хотя я чувствовал, что юный евнух не забудет того, что он предложил мне, и от чего я отказался вчера ночью!

   В тот же день меня навестил Эриду. Вавилонянин предлагал помочь нам бежать: предлагал деньги и надежных провожатых. Я был изрядно удивлен: Эриду всегда отличался рассудительностью, а сейчас подбивал меня на какой-то мальчишеский бунт!

   Я был благодарен, но ответ мог дать только один.

   - Я никуда не побегу, Эриду.

   Наш благороднейший евнух побледнел от разочарования.

   - Почему? Из страха... или из-за золота?

   Я улыбнулся, почти не обидевшись.

   - Нас, скорее всего, поймают - да и где ты найдешь сейчас в Вавилоне надежных провожатых? И деньги для меня важны, ты прав. Но мои цепи крепче золотых.

   Мы посмотрели друг другу в глаза.

   - Я не допущу, чтобы на тебя пало подозрение в соучастии! Ксеркс за это может сделать с тобой что угодно, хотя ты прекрасно справляешься со своими обязанностями!

   Эриду помедлил и кивнул.

   - Да, Ксеркс может, - тихо ответил он. Покачал головой. - Однако потом бежать вам будет гораздо труднее.

   - Потом и поглядим, - сказал я как можно беспечнее.

   Однако же, когда я примирился с таким поворотом судьбы, дело понемногу пошло на лад... если только так можно сказать о нашем положении. Прежде всего, моих обязанностей при Эриду никто не отменил. Оставаясь важным чиновником, я сделался придворным музыкантом; но мои услуги требовались вовсе не так часто, как я боялся. Пиров, подобных первому, Ксеркс долго не устраивал; позднее я несколько раз играл на малых обедах, для самого царя с супругой и небольшого круга приближенных. А также меня приглашали на женскую половину петь и играть для одной Аместриды.

   Вот внимание царицы, хотя и лестное, оказалось докучным и пугающим. Такие существа видят жизнь совсем иначе, нежели простые смертные!

   Ксеркс был изнеженный, жестокий сластолюбец - но Аместрида теперь казалась мне еще хуже своего царя: ей, в отличие от него, не приходилось изо дня в день выполнять утомительные обязанности, из которых складывается управление государством, и Аместрида изведала только приятную сторону власти. Подобные женщины убеждены: что бы они ни сделали, сколько бы горя ни причинили другим, это не имеет никакого значения, поскольку весь мир существует для их удовольствия! И царица верила, что своим покровительством может осчастливить любого!

   Однако я в самом деле доставлял ей удовольствие, я был чем-то новым. Кроме того, добавилось еще одно неожиданное обстоятельство, расположившее царицу ко мне.

   Узнав, что жену мою пользует лекарь-египтянин, Аместрида пожелала немедленно видеть его. Как и мы с Поликсеной, она разочаровалась в вавилонских врачах: хотя персидская царица была красивой и моложавой, ее юность осталась далеко позади, и, очевидно, какие-то ее женские недомогания требовали внимания. Каса помог ей - Аместрида повеселела после нескольких его посещений и наградила серебром нас обоих, египтянина и меня. Без таких, как я, мир мог бы обойтись: а хорошие врачи нужны всем и всегда!

   Каса оказал нам еще одну большую услугу, помимо врачебных: незадолго до приезда Ксеркса я опять начал делить ложе с женой, а у египтянина с собой был запас драгоценного сильфия. Поликсена нуждалась в отдыхе после родов, и мы пока не могли себе позволить завести еще одного ребенка. В Вавилоне цена киренской травы взлетела до небес; но теперь у меня было чем заплатить за такое средство!

   Так мой выбор опять приносил мне сладкие и горькие плоды, которых я не чаял. И, благодаря близости к персидскому двору, я теперь был осведомлен о многом. Я наконец-то встретился с Демаратом - лицом к лицу столкнулся с предателем-спартанцем! Именно этот низложенный царь со всей определенностью сообщил мне, что Ксеркс намерен объявить войну Элладе уже нынешней весной.

ГЛАВА 9

Я заметил Демарата намного раньше, чем заговорил с ним: в первый раз я увидел его возлежавшим на пиру, когда все уже были пьяны, а я готовился уйти. Бывший спартанский царь, назначенный теперь сатрапом Пергама, обнимал сразу двух танцовщиц, которые подносили ему лакомые куски и поили вином. Это был человек могучего сложения с длинными пепельными волосами - светлые волосы первыми бросились мне в глаза; одет он был по-гречески, в белый с золотом хитон, а плащ на нем был царского пурпура. Это напоминание об алых плащах спартиатов показалось особенно оскорбительно.

   Потом Демарат поднял голову... глаза у него были тоже светлые. Он обвел мутным взглядом сборище; и, хотя спартанец осоловел от вина, он увидел среди азиатов меня, как и я его. И тогда Демарат широко улыбнулся и отсалютовал мне своим массивным кубком.

   Мне стало совсем тошно... Я сбежал из зала, не дожидаясь дозволения, и пошел прочь. Я давно не ощущал такого отвращения к себе и ко всей моей теперешней жизни... Но самую большую брезгливость вызывал этот лакедемонянин. Ведь его никто не запугивал, не вынуждал силой, в отличие от меня! Он сам решил переметнуться и беззастенчиво вкушал плоды своей измены!

   Мне совсем не хотелось столкнуться с Демаратом снова; но, в то же время, я ощущал какое-то неодолимое притяжение к этому эллину, почти моему соотечественнику.

   Я не искал с ним встречи специально - но это произошло случайно, как судьба всегда сводит людей в таких обстоятельствах. Я шел вечером от Эриду - шел один, потому что коридоры хорошо охранялись и освещались. Да и не такая я был теперь важная птица, чтобы всюду таскаться с собственной охраной. И, завернув за угол, я остановился от неожиданности.

   Следующий коридор был уровнем ниже, и выходил на террасу - ее ограждал висячий садик, ряд длинных емкостей с землей, в которых буйно разрослись глициния и азалия. И над этой живой изгородью я увидел мощную фигуру в алом хитоне и таком же гиматии. Демарат замер на террасе, как будто любовался огнями дремлющего Вавилона; хотя мне сразу стало ясно, что спартанцу нет никакого дела до городских красот.

   Я хотел было уже отступить обратно, но потом рассердился на свою трусость и, спустившись по ступенькам, разделявшим два коридора, направился прямо к Демарату. Я невольно держался ближе к синей кирпичной стене, покрытой рельефами. Демарат, хотя и казался поглощенным раздумьями, обернулся на стук моей палки почти сразу.

   Его по-гречески правильное, хотя и несколько обрюзгшее, лицо выразило изумление - а потом на губах расплылась усмешка.

   - А, голубенькие глазки, - сказал он.

   Мне показалось, что он снова пьян! Но нет: на сей раз лаконец был совершенно трезв, и это пугало еще больше. Я привык, что все новые знакомые первым делом обращают внимание на мои ноги; однако Демарат успел заглянуть в глаза. И, быть может, увидеть еще дальше этого.

   Я крепче сжал посох и остановился на расстоянии от спартанца.

   - У тебя ко мне дело? - полюбопытствовал он.

   Лет ему было уже под пятьдесят - но я внезапно осознал, что он больше меня раза в два, а сильнее, должно быть, раза в три! И я заговорил прежде, чем решимость покинула меня.

   - Почему ты променял свою великую Спарту на Персию?

   Тут я ужаснулся: ведь я собирался спросить совсем другое! Но было поздно. Лицо спартанского царя выразило высокомерное презрение, он скрестил на груди мускулистые руки.

   - Меня поражает, как некоторые любят судить о том, чего в глаза не видели, - сказал он. - Ты поешь хвалу Спарте? Такой, как ты, не прожил бы там и часа, - ты это знаешь, актеришка?

   Спартиат впервые скользнул глазами по моей нескладной фигуре.

   - Знаю, - ответил я, стараясь сохранять спокойствие и достоинство. - Но это не значит, что...

   - Мне известны многие соплеменники, покинувшие Спарту, - перебил меня Демарат: как будто не слышал. - Но я не знаю ни одного, кто бы туда вернулся!

   Он рассмеялся.

   - И я ни разу не пожалел, что расплевался со спартанцами, - только теперь я понял, как много потерял с ними времени. Мои дорогие собратья грязны, тупы и обучены только убивать, - сказал он.

   - Это неправда!.. - вырвалось у меня. Я был поражен в самое сердце: как будто Демарат своими словами уничтожал все светлое, во что верил я, а главное - мой отец.

   - Сущая правда!

   Демарат взглянул мне в глаза, явно наслаждаясь этой битвой без правил.

   - Или, быть может, ты веришь в другие их достоинства? Веришь, что спартанцы честнее и благороднее прочих? Я тебя опять разочарую, цыпленочек!

   Он оскалился.

   - Я был оклеветан и изгнан ни за что - представь себе, царь Клеомен подкупил пифию, чтобы объявить меня незаконнорожденным! Каково?

   - Если судить обо всех спартанцах по тебе... - опять начал я; но тут Демарат одним прыжком оказался рядом. Он побагровел, и я понял, что своими необдуманными выпадами привел его в бешенство. Я отшатнулся к стене, прижавшись лопатками к синим кирпичам: мне стало по-настоящему страшно.

   - Судить меня ты не смеешь, - выдохнул изменник мне в самое лицо. Я ощутил его холодную хватку у себя на горле: задыхаясь, я попытался разжать железные пальцы, но это было бесполезно. Демарат был истинным спартанцем - как все они, обученным с колыбели убивать и только убивать!

   - Отпусти... меня... - сумел выдавить я.

   Светлобородое лицо Демарата приблизилось вплотную, как будто он хотел меня поцеловать. Но его серые глаза были ледяными.

   - Мне бы следовало затолкать твои слова обратно тебе в глотку. Чтоб ты на коленях молил о прощении, - процедил он. - Или я прямо тут сверну тебе шею, и никто о тебе даже не вспомнит!

   Но даже теперь молить о прощении я не намеревался: я крепко закусил губу. Пальцы спартанского царя сжались сильнее, причиняя невыносимую боль; перед моими глазами вспыхнули звезды. И тут до меня донесся отзвук сапог: по соседнему коридору проходил персидский дозор.

   - Помогите! - крикнул я; но крик вышел совсем слабым, и его унес ночной ветер. Персы ушли, не обратив внимания.

   Мой враг рассмеялся.

   - Ну, теперь ты понял, чего ты стоишь?..

   Из последних сил я лягнул его отягощенной сандалией; но хватка на горле не ослабла. Мир померк у меня перед глазами, и я уже прощался с жизнью. Но тут Демарат внезапно разжал руку: я свалился на пол, почти без сознания.

   Кажется, я все-таки лишился чувств: потому что когда я открыл глаза, рядом никого не было. Я с трудом поднялся и подобрал палку, а другой рукой тронул шею. Боль была ужасная: наверное, там проступили синяки, которые позже почернеют.

   Я заковылял к выходу - до него было совсем недалеко: я повернул направо, двигаясь мимо висячего сада, потом спустился еще на пять ступенек и очутился на широкой площадке, откуда лестница вела к воротам. И там я снова обнаружил Демарата. Как будто он поджидал меня.

   - Еще хочешь? - спросил он ровным голосом, не поворачиваясь.

   Неожиданно я рассмеялся. Я ощутил небывалую жажду жизни и даже торжествовал над этим неустрашимым воином, которому не хватило духу меня прикончить.

   - Я всегда хочу еще, - сказал я сипло. - И у меня вправду был к тебе вопрос.

   Тут спартанец повернулся, в непритворном изумлении.

   - Ну? - произнес он.

   Я ощущал, что эта схватка странным образом сблизила нас, - пусть и ненадолго...

   - Ксеркс двинет войско на Элладу этой весной? - задал я вопрос: тот самый, что намеревался задать с самого начала.

   - Да, - угрюмо ответил Демарат. - Надеюсь, он наведет там порядок.

   Я кивнул... но чувствовал, что лучше не искушать судьбу снова. Демарат без труда совладал бы со мною - и, уж конечно, он был для Ксеркса куда ценнее меня.

   Я отправился домой. По дороге я ни о чем не думал; только старался прикрывать шею. Хорошо хоть, было темно.

   Поликсена открыла мне сама. В доме тоже царил полумрак; однако когда я шагнул в круг света от лампы, жена громко вскрикнула.

   - Кто это тебя?..

   Я криво усмехнулся.

   - Что, так плохо?

   - Ужасно, - ответила Поликсена, морща лоб. - Пойдем в комнату, скорее!

   Мы прошли в спальню, и жена усадила меня в кресло около ночника. А потом поднесла зеркало.

   - Гляди!..

   Горло мое теперь болело еще сильнее и, казалось, распухло чуть ли не вдвое. И синяки выглядели еще хуже, чем я думал.

   Поликсена упала на колени напротив кресла и сжала горячими ладонями мои ноги.

   - Ты дрался, тебя душили, кто это был?.. - воскликнула она, впиваясь в меня глазами.

   Я заколебался... но Поликсена заслуживала того, чтобы знать. И я рассказал ей, хриплым полушепотом, то и дело срываясь на кашель. Когда я закончил, жена прижала ладонь к моим губам: она заявила, что ей все ясно и я теперь могу помолчать и отдохнуть, пока она будет меня лечить. Она казалась одновременно разгневанной и удовлетворенной.

   Поликсена вышла в коридор, где уже дожидался Артабаз: она велела мальчику приготовить мне питье, а сама принесла мазь, алоэ с бараньим жиром. Осторожно намазала мои синяки и замотала мне шею шерстяным платком. Артабаз согрел мне молока с медом и имбирем: как при простуде. Когда я напился, мне сразу стало легче.

   Я поблагодарил жену и слугу и, усмехнувшись, сказал Поликсене:

   - Тебе придется достать мне какой-нибудь шелковый шарф, чтобы я смог выходить на люди. А мне придется объяснить царице, почему я вдруг стал все время одеваться по-персидски.

   Поликсена сдвинула брови.

   - Нет, к царице ты сейчас не пойдешь! - воскликнула она.

   Я так и подобрался.

   - Что ты сказала?..

   - Ты не можешь петь и долго еще не сможешь, - ответила Поликсена, глядя на меня. В ее изумрудных глазах появилась мольба. - Послушай меня, господин мой!

   Я рассмеялся и зашелся кашлем.

   - Я давно заметил - ты называешь меня «господин», когда хочешь чего-нибудь добиться.

   Моя азиатка улыбнулась, но спорить с этим не стала.

   - Питфей, царица должна уважать и ценить тебя, - сказала она. - И ты сам тоже должен показать ей, что ценишь себя! Извести Аместриду, что ты болен и не сможешь к ней приходить, пока не поправишься!

   Я еще поартачился - но внутренне был согласен с женой. На другой день я послал Артабаза к царице: с извинениями и сожалениями.

   И тогда случилось то, чего я никак не ожидал, но на что, видимо, рассчитывала Поликсена. Великая царская супруга пожелала навестить меня сама, чтобы узнать, чем я хвораю.

   Когда стражники заколотили в мою дверь, я был захвачен врасплох и напуган. Но сумел встретить царицу: я низко поклонился и хрипло поприветствовал ее, а Аместрида милостиво протянула мне руку для поцелуя.

   Она осведомилась о моем самочувствии, и я промямлил что-то неопределенное. Я не приготовился лгать насчет этого!

   Аместрида уставилась на платок у меня на шее... а потом вдруг нахмурилась.

   - Я думала, ты простужен! Но это не простуда!

   Она быстро приблизилась ко мне и сорвала платок, чуть не оцарапав мне шею своими длинными накрашенными ногтями. Я залился краской и низко опустил голову, прячась от царственного взгляда; но черные глаза Аместриды жгли меня как уголья.

   - Кто это был? - задала она тот же вопрос, что и моя жена. Однако в словах царицы таился куда более грозный смысл.

   И вдруг моя мысль заработала с огромной скоростью. Я мог бы сейчас все рассказать про Демарата! И, очень вероятно, спартанского военачальника за этот пустяк отстранили бы от участия в походе... или даже казнили! Ксеркс мог быть неплохим правителем у себя в Азии, однако стратег и тактик из него, скорее всего, был неважный: и он вряд ли полностью сознавал, насколько ценны такие союзники и воины, как Демарат. Ну а царица понимала в войнах еще меньше - и, полагаю, Аместрида ужасно разгневалась бы на того, кто сломал ее любимую игрушку.

   Я был очень близок к тому, чтобы назвать имя Демарата. Выдать предателя - что могло быть естественнее?.. Но я промолчал.

   - Кто напал на тебя? Говори, я приказываю! - воскликнула Аместрида, теряя терпение.

   - Я подрался с одним греком... Это моя вина, госпожа. Прошу меня простить, - ответил я, как можно более мягко и почтительно.

   Аместрида все еще негодовала и недоумевала - и тогда я прибавил:

   - Я не хотел бы, чтобы это дело получило огласку.

   Аместрида немного помолчала... а потом недовольно обронила:

   - Ну хорошо.

   Персидская царица была отнюдь не глупа, и, конечно, догадалась, что я не хочу выдавать ей соплеменника. Но настаивать не стала и, пожелав мне скорейшего выздоровления, удалилась. А я все думал о Демарате.

   Это был очень сильный, страстный человек - и наверняка он всей душой торжествовал победу над врагами, перейдя на сторону персов; но теперь его измена начала мучить его, не давая покоя.(5) Иначе он не распинался бы так передо мной, ощущая потребность оправдаться! И Демарат выместил на мне ту ненависть, которую питал в глубине души к самому себе!

   И я думал - если я заставил его дрогнуть, посеял новые сомнения... я сочту, что пострадал не зря.

   Голос ко мне вернулся через несколько дней, хотя я какое-то время опасался петь в полную силу; а вот кровоподтеки не рассасывались еще долго. И, как бы то ни было, когда Ксеркс собрался в поход, его спартанский союзник по-прежнему оставался с нами.

   5 Согласно Геродоту, Демарат действительно в итоге предупредил спартанцев о походе Ксеркса, воспользовавшись восковой табличкой: соскоблил воск, написал предупреждение и снова залил табличку воском. Смысл посылки разгадала царица Горго, жена Леонида (и дочь царя Клеомена, оговорившего Демарата).

ГЛАВА 10

Мы получили еще одну отсрочку: перед тем, как покинуть Азию, Ксеркс намеревался вернуться в Персеполь, на ежегодное празднование весеннего равноденствия. Быть может, царь царей медлил и спешил заручиться поддержкой своего бога, - воплощенного света, - потому что втайне страшился неведомой ему военной мощи греков?

   Я разрывался между желанием предпринять попытку к бегству - и страхом навлечь на наши головы ужаснейшую кару. Всем известно, что больнее всего ранит измена того, кому доверяешь. А персы, на свой извращенный лад, теперь доверяли мне - особенно наша высочайшая покровительница! И если бы теперь я обманул ее, легкой смерти мне бы ждать не приходилось: за это время я достаточно наслушался про мастерство персидских палачей, и даже имел удовольствие видеть несколько публичных казней. Самая короткая и милосердная из них была казнь фальшивомонетчика, которому просто залили в глотку расплавленный