Купить

Откровение. Любовь на Руинах. Агата Рат

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Выбор. Вы знаете, что это такое? Какое платье вам сегодня надеть: свадебное или траурное? Кого выбрать? Кого любишь ты или того, кто любит тебя? Выбор всегда вмешивается в нашу жизнь. И каждый раз делая его, мы меняем свою судьбу. К лучшему? Не всегда.

   Я так боялась сделать выбор между ними. И когда решилась, оказалось слишком поздно что-либо менять... Мне осталось только плыть по течению дальше. Не сопротивляясь... Просто плыть.

   

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1943 год

ГЛАВА 1. Ближе к тебе... дальше от тебя...

Обратный путь домой был не таким весёлым, как в Берлин. Со мной в купе ехала связистка - Магда Гаусберг. Это была её третья поездка на фронт, но первая на восточный. Наслушавшись рассказов о диком народе советского союза и отчаянных кровопролитных боях, она пребывала в подавленном состоянии. Узнав, что я с начала войны на востоке, всё расспрашивала меня правдивы ли эти сказки о страшных звероподобных партизанах, фанатичных солдатах, взрывающих самих себя, и диком местном населении. Как вы думаете, что я ей ответила? Конечно, подтвердила её страхи.

   - Да, Магда, всё так, — устало ответила я и отвернулась к окну.

   Бедняжка побледнела.

   - А меня ещё в диверсионную школу под Минском отправили, буду этих зверей учить, как рацией пользоваться, - вздохнула она, копаясь в сумочке.

   Вот это мне стало интересно.

   - А где именно школа? – задала я вопрос и тут же пояснила, чтобы она не насторожилась моим чрезмерным интересом. – Я слышала, что под Минском в лесах очень опасно. Там самые жестокие отряды партизан.

   Магда трясущимися руками достала пачку сигарет, и пыталась закурить. Всё не получалось. Мне надоело это. Я вытянула из её пальцев зажигалку и помогла подкурить сигарету.

   Глубоко втянувшись немка, выпуская дым в сторону от меня, сказала:

   - Точно не знаю. Меня встретят в Минске.

   Я улыбнулась, а в душе испытала разочарование. Хотела Наташе подкинуть месторасположение диверсионной школы, но, видно, не судьба. Ни Магда не знала, куда она едет, ни Наташу я больше не увидела.

   Связистка до самого Минска бегала курить в тамбур, и была плохой собеседницей. Больше молчуньей. Если ей не задашь вопрос, она сама разговор не начнёт. Да и всё нервничала, часто повторяя:

   - Ну, зачем я сюда еду?

   Её глаза не отрывались от мелькающих пейзажей Беларуси, когда Магда задумчиво смотрела в окно поезда.

   Немка гадала, что ждёт её в стране врага, а я пыталась не вспоминать врага, которого полюбила. Лишь по ночам при тусклом свете я перечитывала записку Отто, испытывая опустошённость. Обычно в отпуск едут набраться сил и отдохнуть, а я вот отдала всю себя без остатка штандартенфюреру Клинге. Моё сердце словно сжалось в маленький комок в груди и больше не хотело биться, замирая от каждого воспоминания о счастливых днях в замке барона. Может, я бы плакала по ночам от тоски и душевной боли, но присутствие постороннего человека сдерживало. Тяжело вздыхая, я засыпала под монотонный стук колёс вагона и под них же просыпалась, но с мыслями об Отто.

   Может, и лучше, что моей попутчицей была немногословная Магда. Я смогла обдумать всё хорошенько.

   Знаете, я стала лучше понимать мужчин. Их стремление сходить налево, но обязательно вернуться домой. Ведь я поступала именно так с Рихардом. Испив воды из быстротекущей реки, я бежала к привычному колодцу, где вода хоть и студёная, но чистая. Так и мужчины. Им не хватает страсти, но пересытившись ей, они возвращаются к нежным любимым жёнам. К тем женщинам, что создали вокруг их уют. Я возвращалась к нежному Рихарду, после безумно страстного Отто.

   Господи, как же меня угнетала эта мысль! Я не чувствовала вина за измену моему рыцарю. Я хотела вновь утонуть в жарких объятьях его друга. Но я понимала, что моё бегство что-то надломило в нас с Отто. И, может быть, нам никогда не будет позволено исправить наши ошибки гордости. Мне придётся смириться и остаться с Рихардом. Он, по крайней мере, любит меня.

   Жаль, что наши чувства не так взаимны, как до Берлинского отпуска. Я, как и мужчины, сходившие налево, выбирала не сердцем, а умом. С Рихардом постоянство и хоть какая-то стабильность в отношениях, чего нет с Отто.

   В Минске я простилась с Магдой, пожелав ей удачи. Она неуверенно кивнула в ответ, выходя из купе. Её действительно встречали на вокзале. Высокий офицер из СС представился радистке и, взяв её чемодан, пригласил рукой следовать за ним. Больше молчунью Магду я не встречала. Как и офицеры из поезда на Берлин, она стала мимо проходящей в моей жизни.

   Перед самым Витебском поезд резко затормозил. Я хоть не слетела на пол, но дёрнулась так, что дыхание спёрло в груди от толчка. В первые минуты я испугалась, что партизаны пустили под откос наш поезд. Немного отойдя от лёгкого шока, вышла из купе. Все бегали, но паники особой не было.

   - Что происходит? – спросила я у проводника.

   - Партизаны взорвали рельсы. Эшелон, идущий впереди нас, пострадал, — быстро пояснив, проводник побежал дальше по коридору.

   Пассажиры, преимущественно военные, устремились на помощь пострадавшим. Я тоже вышла из вагона следом за ними.

   Партизаны искусно подложили бомбу на рельсы и привели её в действие, только когда тягач и три вагона прошли вперёд. Динамита хватило, чтобы разворотило два вагона и ещё несколько сошли с рельсов. Пострадавших было много. Этот поезд вёз на восточный фронт свежую людскую силу и оружие. Не довёз. И в ближайшее время по этим раскуроченным рельсам не пройдёт ни один поезд в сторону Витебска.

   Раненным помогали на месте. Оставшихся в живых пересаживали на наш поезд. Хоть с Витебском связались, но быстро устранить последствия взрыва не удастся. Масштабы были колоссальными. В эпицентре взрыва даже образовалась глубокая воронка, словно бомба угодила прямо в рельсы, а не взорвались несколько динамитных шашек.

   Почему я решила, что это динамит, а не ещё что-то взрывное? В нашем поезде ехал подрывник. Я запомнила его, когда ходили с Магдой в вагон ресторан. Он подсел к нам и хвастался, сколько заминировал домов в Вязьме, когда армия Вермахта отступала.

   Так вот, расхаживая возле места взрыва, немец подробно описывал вышестоящему офицеру, что за взрывное устройство использовали партизаны. Из их разговора до меня долетели «динамит», «самодельное» и «очень мощное». Я прошла мимо, не задерживаясь, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей скромной персоне.

   Бесцельно бродя между бегающими солдатами, стонущими ранеными, изученными трупами и копоти, я поблагодарила судьбу за то, что наш поезд шёл с опозданием на целый час. Всего шестьдесят минут отделяли нас от катастрофы. И мой вагон был бы так же охвачен огнём, как и третий вагон подорванного поезда.

   Впервые я задумалась: не судьба умереть на войне или я такая везучая? Вот о чём я думала, рассматривая последствия работы моих соотечественников. Не о расставании с Отто и возвращении к Рихарду, а собственной жизни. Я всё-таки самовлюблённая эгоистка, для которой имеет значение только собственная жизнь. По крайней мере, к концу войны я стала так думать. А, может, я просто привыкла к смертям, что моё восприятие реальности исказилось? Я больше не видела мир в ярких красках. Он стал серым, а происходящее в нём, как кинолента на широком экране. И я смотрела грустное кино о человеческой жестокости уже ничему не удивляясь. Когда-то я верила, что война меня не изменит. Я была неправа. Война меняет всех. Может, даже самых сильных ещё больше, чем слабых. Ведь сильным предстояло выжить в этом месиве из человеческих тел и принципах о гранях справедливости на этой войне.

   Я выжила, но я не уверенна, что я сильная. Я просто стала другой. Я стала тенью, живущей в прошлом.

   Ночью пришёл поезд из Витебска и забрал пассажиров. Все не поместились. За оставшимися должны были приехать грузовики.

   Я без спешки пересела в новый вагон и уже к семи утра была в родном городе.

   Витебск встретил меня моросящим дождиком и толкотней на перроне вокзала. Сжимая ручку чемодана, я пробивалась к выходу, как ко мне подбежал местный парнишка. Обтирая мокрое от дождя лицо, он на ломаном немецком спросил:

   - Фройляйн, вам машина не нужна?

   Фройляйн. Это при том, что на мне была форма ефрейтора. Я улыбнулась мальчику. От машины я в тот момент отказываться не собиралась.

   В Витебске процветал подпольный извоз. Оккупанты раздали некоторым коллаборационистским чиновникам личные авто для лучшего служения "освобождённому народу", но предприимчивые шофёры использовали машины для подработки. Отправляя мальчишек-зазывал на поиски клиентов, ждали в условленном месте, чтобы не светиться.

   Нередко и сами немцы подрабатывали извозом. Моим шофёром оказался как раз солдат Вермахта и знакомый. Когда мальчик открыл для меня дверь авто, предлагая сесть, мои глаза сразу зацепились за силуэт на переднем сидении. А уже сев в машину, я рассмотрела в зеркале заднего вида мелькающие лицо личного шофёра группенфюрера Крюгенау. Лично мы не были знакомы, но запомнить белобрысого и щербатого рядового, вечно копошащегося под капотом у фельдкамендатуры, я смогла. А ещё слухи, что парнишка должен всем сослуживцам и играет в карты. Поэтому когда меня в комфорте и с ветерком вёз личный шофёр немецкой шишки, я не удивлялась. Чего не скажешь о рядовом. Он явно нервничал. То и дело поглядывая на меня, но встречаясь глазами, виновато их отводил. Адрес называть мне не пришлось. Группенфюрер не раз подвозил меня с Рихардом, когда наша машина барахлила и Курт не успевал устранить поломку.

   Уже въезжая во внутренний дворик дома, я сказала шофёру:

   - Я не скажу группенфюреру, чем вы занимаетесь, рядовой.

   За такие делишки могли и примерно наказать. Особенно, если ты являешься личным шофёром высокопоставленного военного на оккупированной территории. Но мне было всё равно на проблемы субординации и дисциплины в окружении группенфюрера Крюгенау. Это его шофёр, вот пусть и сам его ловит за руку на этом проступке.

   Рядовой остановил машину у самого подъезда и помог мне выйти из машины.

   - Спасибо, ефрейтор Липне, — доверчивыми глазами глядя на меня поблагодарил за моё молчание шофёр, отдавая мне чемодан.

   Уже заходя в подъезд, я улыбнулась сама себе. Надо же он знал мою фамилию, а вот я не запомнила даже его имени. Хотя его часто упоминали в разговорах и солдаты, и офицеры, и девчата из связи. Вроде шофёр группенфюрера был ещё замешан в некоем нехорошем деле с карточным долгом. И если бы невмешательство Крюгенау, то сидел бы рядовой в окопе, а не отдыхал под крылышком покровителя. Правда, испугался он здорово, увидев меня в своей машине. Насколько помню, группенфюрер дал слово, что ещё один проступок и сам отправит в штрафбат, минные поля разминировать.

   Рисковый парень, так стоять на шаг от позора и испытывать свою фортуну. Похоже, снова проигрался в карты, вот и занялся извозом.

   Открывая дверь квартиры ключом, я ещё раз улыбнулась. Представив разъярённого группенфюрера Крюгенау брызжущего слюной и отчитывающего своего нерадивого шофёра. Жёсткий мужик! Я бы последовала его совету на месте рядового и завязала с картами. Но человеческая натура устроила так, что нам сложно отказать себе в удовольствии. Мы зависим от своих пороков. Подкармливаем их маленькими порциями, чтобы вновь и вновь испытать не с чем несравнимое наслаждение. Бедняга рядовой испытывал настоящую эйфорию, держа в руках стрит-флеш, и чуть не кричал от отчаяния, когда на стол падал роял-флеш. А ведь удача была почти на его стороне...

   «Удача. Интересно, а я удачливая?», — заходя уже в квартиру, спрашивала я себя. И ответ напрашивался сам. Да, я была удачливая. Мне всегда везло. Моя жизнь несколько раз висела на волоске, но так и не оборвалась. Всегда кто-то появлялся и протягивал руку помощи.

   Рихарда дома не было. Расхаживая по квартире, я заметила пыль на полках. Похоже, мой рыцарь уже три дня не прибирался, что на него не похоже. Пыль истинный немец не выносил. Это я могла пройти мимо или залениться стереть слой пылюки, но не Рихард. Он хватал тряпку и смахивал её, ворча, что дышать пылью вредно. Ещё вредно не проветривать помещения. Зимой я даже скандалила с ним по этому поводу. Я сижу, мёрзну под одеялом, а он открывает окно. Что Рихарда давно нет дома, было понятно ещё и душному спёртому воздуху в квартире. Окна плотно закрыты.

   В этот раз я сама распахнула окна, впустив в комнаты свежий воздух. Я, вообще, была в день своего приезда примерной девочкой. Вымыла пол, стёрла пыль и приготовила обед. Ну, или ужин с завтраком? Зависело оттого когда вернётся Рихард.

   Вечером уставшая, я скрутилась калачиком на диване и уснула. Меня разбудил мокрый язык Дружка. Наш пёс облизывали моё лицо и счастливо поскуливал. Обняв, я потрепала его по голове. Отчего Дружок ещё больше принялся меня лизать.

   - Мы скучали, — раздался голос Рихарда в полумраке комнаты.

   Я обернулась, всё ещё обнимая пса. Мой рыцарь стоял, скрестив руки на груди и упёршись лбом в косяк дверей. Его лицо озаряла довольная улыбка, а глаза светились неподдельной радостью.

   Я так же улыбнулась ему. Правда, не знаю, светились ли мои глаза так же, как штандартенфюрера фон Таубе. Я ведь не особо скучала по нему в Берлине, пока была в гостях у его друга. Но мужчины не так наблюдательны, как женщины, и думаю, моя улыбка заставила Рихарда поверить, что я тоже рада своему возвращению.

   - И я скучала, милый, — поднимаясь с дивана, промурлыкала я.

   Рихард протянул ко мне руки, приглашая в свои объятья. И я бросилась в них. Обнимая моего рыцаря, в одно мгновение мне показалось, что не было этого Берлинского отпуска, и мы не расставались на эти скоротечные две недели. Но это чувство было всего мгновение. Стоило Рихарду поцеловать меня, как в памяти всплыли жаркие поцелуи Отто, и низ живота схватил приятный спазм. Я отстранилась от любовника. Невинно улыбаясь, впервые попыталась отложить неизбежные ласки на потом.

   - Я приготовила нам поесть, — игриво завоевала я, надеясь, что Рихард не задастся вопросом: почему его любовница так странно себя ведёт.

   Он и не задался.

   - Только не говори, что пожарила яичницу, но она подгорела?— сильнее прижал меня к себе Рихард. – Хотя я такой голодный, что съем этот кулинарный шедевр.

   Мы оба засмеялись, вспомнив, как горят у меня на сковороде яйца.

   Это была не яичница. И далеко не подгорела. Ужин, приготовленный мной, Рихард уплетал за обе щеки. Говорил: если бы знал, что мой отпуск у родственников пойдёт мне на пользу, то давно бы отправил в Берлин. Я хохотала до упада, отвечая, что это первый и последний раз когда я кашеварю на кухне. Не хочу баловать своего шеф-повара.

   За весёлыми и непринуждёнными разговорами на кухне, мы снова сблизились. Под конец ужина я уже сидела на коленях у штандартенфюрера фон Таубе и кормила его с ложки кашей. Как, и в тогда, наша совместная трапеза переместилась в спальню.

   Было сложно забыться в нежных руках Рихарда. То и дело в моём воображение всплывал Отто. Хотелось кричать от пустоты внутри себя, но я улыбалась любовнику, делая вид, что счастлива с ним. Правда, это было уже не то счастье, каким оно было до поездки в столицу Германии. Образ штандартенфюрера Клинге никак не отпускал меня. Боже, как же Отто был прав когда писал ту записку. Он жил во мне и я всегда принадлежала ему.

   Какой бы хорошей актрисой ни была женщина, любящий мужчина заметит перемены в ней. Рихард заметил. После любви, покрывая моё лицо и шею поцелуями, он тихо спросил:

   - Ты изменилась, Лиза. Мне кажется, что ты хоть и со мной, но словно далеко от меня. Ты где-то витаешь. Где-то там, где нет меня.

   Что мне надо было ответить? Правду? Нет. Правда погубила бы нас. Я снова соврала.

   - Рихард, я всё ещё в Берлине, — обняв его лицо ладошами, я посмотрела в искренние глаза любовника. – Но, я вернулась к тебе. Только к тебе.

   Последние слова были правдой. Я действительно вернулась к нему. Вернулась, потому что Отто отпустил. Он не стал бороться за меня и мне пришлось сделать выбор. И как больно мне не было от принятого решения, но я должна научиться заново любить Рихарда. Из всех моих мужчин, только он любил меня, ничего не требуя взамен. Любил несмотря ни на что. Любил, прощая мне мои прегрешения. Любил задолго до того, как встретил меня. И я должна была хотя бы в благодарность полюбить его.

   Любить Рихарда было легко и просто. Жаль, что я закоренелая грешница и меня всегда тянула в омут порока, а к блаженным небесам.

   

ГЛАВА 2. Допрос с пристрастием.

Сама от себя такого не ожидала, но я быстро вошла в колею после отпуска в Берлине. Как всегда свою решающую роль сыграла служба. Новое звание моего любовника прибавило ему и ответственности. Теперь он больше занимался вербовкой в диверсионные школы, а не отсевом и допросом. Мы редко ездили на передовую. В основном претендентов на сотрудничество привозили в Абвер. Большинство таких "счастливчиков" поступали туда тайно, чтобы после освобождения подполье и партизаны не заподозрили их в предательстве.

   Рихард, как всегда, был на высоте. Быть агентами оккупантов соглашались быстро. Особенно те, кому было что или кого терять. Матери и отцы предавали ради детей. Мужья ради жён. Жёны ради мужей. Но были и такие, кто примерял шкуру крысы за марки. Вот их мне не жалко было. Пыталась выйти на контакт с Наташей, чтобы по именно перечислить предателей. Напрасно. Связная партизан получила пулю за мои тайны с Рихардом и Отто.

   Я уже писала об этом. Но не вспоминала, как прошёл тот вечер в кругу двух друзей и одной девушки. Рихард не упускал возможности обнять меня и тем самым показать Отто, что я принадлежу только ему. Отто злился, чуть ли не до скрежета сжимал зубы, но продолжал улыбаться другу. Правда, эта улыбка походила на оскал хищника, а в глазах Клинге то и дело танцевало негодование с болью.

   И никто из них не думал обо мне. Что я чувствую, находясь между двух огней: Отто и Рихардом?

   А я хотела встать и убежать подальше от них двоих. Мне так не хотелось причинить боль им, но так ведь нельзя. В любовном треугольнике всегда кто-то страдает больше остальных его участников. Наверное, это была я. Ведь разрывалась на части, боясь обидеть кого-то из них. Забыть Отто – невозможно, как и остаться с ним. Оставить Рихарда – несправедливо, как и лгать ему. И что остаётся мне? Что-то решать самой или ждать когда судьба решит за нас.

   Наш друг ушёл под утро. Хоть и пил от злости, глядя на нежности Рихарда со мной, но нисколько не опьянел. Твёрдой походкой вышел из подъезда. Сел в машину, но прежде, чем залесть в неё, как когда-то я, обернулся и посмотрел в окно. Я опустила глаза, не выдержав этого взгляда полного досады. Он сожалел, что мы вроде вместе и в то же время не принадлежим друг другу. Отто снова приходится уезжать по делам службы, а я остаюсь с Рихардом. И этой ночью он будет любить меня, а не Отто. Клинге остались только воспоминания о тех счастливых днях в его замке.

   Клинге я не видела около месяца, но слышала о его подвигах. В Абвере и фельдкомендатуре шептались, что оберфюрер Клинге сошёл с ума. Он бросается во все тяжкие, будто ищет смерти. Только костлявая обходит его стороной. Вокруг Отто гибли люди, а его даже осколок облетал. В июле не было ни одного немецкого солдата, чей язык не перемалывал страшную сплетню. Разъярённый провалом операции по ликвидации партизанского отряда под Оршей, оберфюрер Клинге лично пристрелил виновного в этом подчинённого. Будто тот, раньше времени выстрелил и без команды. Это дало партизанам преимущество и они хоть и потеряли несколько человек, но смогли скрыться в непроходимых болотах.

   Отто за самосуд не отдали под трибунал. Командование ценило его методы борьбы с противником. Они лишь посоветовали оберфюреру Клинге быть более сдержанным, а то в последнее время он слишком часто выходит из себя. Конечно, виной всему война, но это не повод терять облик офицера. Убей немецкий офицер гражданского человека на оккупированной Беларуси, ему бы и советовать не стали, как себя держать в руках. Эти убийства проходили незаметно. Честь и облик офицера здесь как бы ни были поставлены под удар. Но расстреливать своего солдата – хоть и маленькое, а пятно на репутации. Правда, зная Отто, я сомневалась, что его волновало общественное мнение и такая чепуха, как репутация.

   Среди множества немецких офицеров поступок Клинге вызвал уважение и поддержку.

   «И трусов следует расстреливать на месте!», — заявил группенфюрер фон Крюгенау, когда закрывал рты подчинённым в фельдкамендатуре.

   Рихард сказал:

   - Отто не следовало так поступать.

   А я подумала: «Он всегда поступает так, как не следовало бы. И за это я его люблю».

   Через несколько дней после расправы Отто над солдатом, нас вызвал к себе группенфюрер фон Клюгенау. Дело было очень срочное и секретное, и поэтому больше никому он доверить его не мог. В Могилёвской области Шкловского района близ деревни Забродье был уничтожен отряд диверсантов.

   Шклов относился к штабу тыла армии «Центр». И хоть власть принадлежала местной комендатуре, правда, подчинялась она штабу 286-й охранной дивизии, которая дислоцировалась в Орше. Вся Могилевская область была под особым контролем. Больше всего здесь было построено лагерей смерти для мирного населения и военнопленных. С начала войны здесь сожгли в качестве назидания другим много деревень за помощь партизанам. Но это только ещё больше обозлило людей и, как следствие, наибольшее сопротивление было как раз таки в этой области. Самые яростные и ощутимые акции проводили партизаны Быховского и Осиповского районов.

   Никакие карательные расправы над населением не устрашали жителей городов и деревень, а только объединяли в одном желании – бороться до последнего вздоха с оккупантами.

   Высадившиеся диверсанты были настолько матёрые, что сражались отчаянно, прихватив собой чуть ли не две роты немецких солдат и несколько полицаев. Одного, правда, удалось пленить, но только тяжело раненного. Больше месяца русского солдата лечили немецкие врачи и только для того, чтобы у него спросить: «Что вам там нужно было?»






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

200,00 руб Купить