На краю звездопада. Ната Чернышева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Я жила спокойно и безмятежно, силой своей паранормы рисуя картины. Люди хвалили мои рисунки и говорили, будто они исцеляют и иногда даже меняют судьбу.

   Скромный домик, тихая гавань, безбрежный океан, звёздное небо над головой и старый дуб, реликт времени первых, заселявших когда-то эту планету. Что ещё нужно для счастья?

   Но однажды на песчаном пляже, там, где берег встречается с водой, появился загадочный и странный гость.

   И вся моя прежняя жизнь полетела кувырком прямо в чёрную дыру…

ГЛАВА 1

В тот год стояла над Алым Берегом серебристо-синяя осень. Лето уже уходило, уступая натиску холодных бурь, но потом, как часто бывает в это время года, внезапно вернулось обратно. Солнечные лучи прогрели промытый ночными дождями воздух и поздние цветы доверчиво поднимали свои пёстрые головки к небу, ловили позднее тепло.

   Океан волновался, бросая на берег пенные валы. А я ловила момент, когда можно будет росчерком кисти отбросить на деревянный холст контур нового окна в Вечность.

   Картина всегда создаётся настроением. Нет настроения – нет рисунка. Мама, правда, считает иначе. Но она – не знающий промаха стальной клинок. Ей не понять.

   Ветер дохнул в лицо морским холодом с запахом соли, йода и хвои. Всё правильно. Осень…

   Я пошла вдоль парапета. Что-то дёргало меня, саднило занозой в сознании, не давало сосредоточиться на будущей картине. Прежняя безмятежность мира нарушилась, а как, почему, зачем, я не понимала и не умела понять.

   В таком состоянии в принципе ничего и никогда не нарисуешь.

   Я спустилась по узкой лестнице на пляж. Песок и редкие валуны в половину человеческого роста, в тени огромной гранитной скалы, почти отвесной, с небольшим отрицательным уклоном. Сейчас солнце освещало гладкую, будто срезанную лазером, каменную стену, серую в ржавых подтёках, и можно было рассмотреть каждую трещинку, каждый кустик, зацепившийся за жизнь в таком неприветливом месте.

   По осени здесь всегда алели зоряники, крохотные колокольчики на длинных ножках. Красиво: мрачный, почти чёрный, гранит и яркий цветок… А на песке, аккурат у подножия горы, кто-то лежал. Причём никаких следов разбитой лодки, вынесенной на пляж сильным течением или вчерашней непогодой!

    Я удивилась. Я удивилась так сильно, что забыла испугаться. Наше домовладение окружено защитным барьером, пройти сквозь него обычному туристу невозможно. Значит, гость не обычный. То есть, опасный, раз умеет преодолевать силовые поля. Но об опасности я не подумала.

   Я схватилась за запястье, – ах, чёрные воробушки, опять коммуникатор дома оставила! Подбежала ближе, скорую-то я вызову обязательно, но, может быть, хватит для начала обычной помощи? Я умею, нас всех учили и ещё каждый год гоняют на подтверждение квалификации, и попробуй откажись. Может, странный гость ещё жив и ранен не смертельно? Раз уж он умеет преодолевать силовые барьеры, то, может быть, умеет и с высоченных скал падать без фатальных для здоровья последствий…

   А он ещё оказался не человеком. Слишком маленький, хрупкий, в небесно-синем шёлковом плаще. Когда моя тень упала ему на лицо, он раскрыл глаза. И сердце у меня ухнуло в пятки: живой! А глаза – бездонные озёра, тёмно-синие, как небо на закате. Чёрные загнутые ресницы и такие же чёрные, мелкими завитками-пружинками, волосы удивительного бархатно-звёздного цвета: в черноте таились синие, в тон глазам, просверки.

   – Вы живы? – спросила я на эсперанто.

   В Федерации эсперанто – государственный язык, его учат все, наравне с родным. Если кто-то приезжает в наше пространство туристом, то он тоже учит эсперанто. Ну, или хотя бы пользуется услугами komuna lingvo, общедоступной нейросети-переводчика… Если не догадался установить на личный терминал какую-то свою.

   – Да, – ответил он. – Я удивлён. Но я жив.

   Голос у него оказался высокий, птичий, но приятный.

   – Вам нужна помощь? – я протянула ему ладонь.

   Он принял мою руку. Его пальцы оказались неожиданно горячими и жёсткими, в них жила нечеловеческая сила, чужой огонь, чем-то неуловимо схожий с моим.

   Ах, да, я забыла, я – паранормал, пирокинетик. Только мой индекс Гаманина таков, что ни в армию, ни в медицину: всего двадцать два, тот ещё позор. Забыть и не вспоминать.

   – Как же вы здесь оказались? – спросила я. – Наши владения защищены барьером.

   – Ах, вот что это было, – понимающе кивнул он, совсем как человек. – Барьер! Да, без барьера я бы разбился насмерть.

   При этом он почему-то посмотрел в небо. Я тоже подняла голову. Высоко, в пронзительной сини, плыли ажурные когтеобразные перистые облака, признак перемены погоды. То есть, ушедшая ночью на материк буря к следующему утру сменится новой. Ну, что тут поделаешь. Осень…

   – Вы точно не расшиблись? Может, всё-таки вызвать врача? – спросила я, и вдруг заметила, что у незнакомца по две коленки на тонких, хотя и вполне пропорциональных ногах. Брюки, слегка расклешённые книзу, подчёркивали эту расовую особенность специальным кроем.

   – Не надо врача, – вздохнул он. – Со мной всё в порядке. Но если вы угостите меня такой маленькой чашечкой, – показал пальцами, какой именно, – горячего кофе…

   Ага, успел уже пробыть в нашем мире достаточно дней, чтобы распробовать вкус нашего кофе, лучшего в Галактике.

   – Пойдёмте со мной, – сказала я. – Конечно, угощу! Меня зовут Десима, можете звать просто Дес.

   – Сае, – назвался он, улыбаясь.

   Улыбка вышла потрясающая: от неё в синих глазах нового знакомца будто зажглись тёплые солнечные блики. Как рябь под солнцем на поверхности лесного озера… Мне тут же захотелось нарисовать портрет неожиданного гостя, но я сдержалась. Успею! Сейчас главное повнимательнее рассмотреть его. Чтобы не упустить ни единой детали.

   Заваривать кофе – особая наука, практически священнодействие. Тот, что готовят для туристов – у вас на глазах, только для вас, только сейчас! – не идёт ни в какое сравнение с тем, который приготовят своими руками и только для тебя, как дорогого гостя и друга.

   Я бы не назвала сейчас Сае другом, в конце концов, я видела его впервые в жизни. Но мне понравилась его улыбка, а ещё азартно манила его тайна: как он всё-таки оказался на нашем пляже, закрытом от посторонних непроницаемым барьером. Почему-то я подумала, что он расскажет, не станет таиться. С такой улыбкой невозможно ни врать, ни умалчивать что-либо.

   Надо хорошо понимать, что такое наш защитный барьер. Большую часть времени он неактивен и никак не мешает ветру трепать деревья или дождю проливаться на клумбы. Только при красном, последнем, уровне погодной опасности он может сработать автоматически, через директиву службы погодного контроля. Но это и понятно, почему: жизнь дороже любви острых ощущений от разбушевавшейся стихии.

   А вот что-либо крупнее местной вродекошки барьер уже не пропустит никогда, если я не внесу исключение. После того, как планету открыли для галактического туризма, в нашем Алополянске стало шумно и многолюдно: парусные регаты проводились здесь и раньше, но теперь они вышли на федеральный уровень. Зрители, участники и прочие любители парусного спорта съезжались чуть ли не со всей Галактики. А потом принимались бродить по окрестностях, неизбежно натыкаясь на наши владения. Проблемы с чужими нам были ни к чему, бросать родовое гнездо и уезжать в другое место потише мы не захотели. Барьер оказался отличной штукой.

   Видишь, любуешься с расстояния и – мимо идёшь.

   Сбоев системы за всю свою жизнь я не могу припомнить ни одного. А вот этого Сае барьер почему-то пропустил…

   Но это я отвлеклась.

   Приготовление кофе не терпит суеты и посторонних мыслей. Сначала необходимо перемолоть зёрна. Небольшая ручная мельница помнила ещё руки прадеда, когда-то выстроившего этот дом. Если хотите сварить хороший, по-настоящему хороший кофе, я хочу сказать, никогда не пользуйтесь электрическими кофемолками! Они подпаливают зерно, у готового кофе появляется тогда неприятный пережаренный привкус. Туристы пьют и не морщатся, но что может знать среднестатистический турист из Простора о настоящем, правильно приготовленном кофе?

   Крупинка соли. Синий сахар из сиропа аркадийского клёна, нарочно адпатированного под условия умеренных областей нашей планеты сотни лет назад. Чистая родниковая вода.

   Главное правило – не дать напитку закипеть, иначе плотная корочка пенки разрушится и получившуюся бурду можно смело сливать в канализацию, её, простите, пить невозможно.

   Сае смотрел с любопытством, но не спрашивал ничего. Может, думал, что под руку готовящему лучше не лезть. И правильно думал, кстати. Не люблю, когда отвлекают от дела! Легко ошибиться, или рука дрогнет, и всё пропало.

   Мама говорит, что я слишком серьёзна там, где не помешала бы толика легкомысленности. Ей бы на себя в зеркало посмотреть. Но я никогда не скажу ей ничего подобного. Мама это мама. Родителей мы не выбираем, когда нас выдёргивает из небытия на этот свет.

   Каплю бальзама в готовый напиток. Всё. Можно пить.

   Сае бережно принял чашечку, долго держал её в ладонях, вдыхая ароматные запахи. Я подумала, что он, наверное, воспринимает больше запахов, чем человек. Хотя лицо вполне себе антропоморфное, как и фигура. Голова, две руки, две ноги… всё в пропорции. Я обязательно нарисую его, когда он уйдёт. Холст сохранит память о необычном госте надолго.

   – Великолепный кофе, – сказал он, смакуя глоток. – Такого я ещё не пробовал…

   Ещё бы. Такого в туристической зоне не приготовят!

   – Если вам нужно привести себя в порядок, можете воспользоваться санитарной зоной, – предложила я. – Я покажу.

   Его синий плащик выглядел бархатитстым и шёлковым, словно только что прибыл из пошивочной фабрики. Может, какая-то особенная ткань, которую не встретишь на нашем шарике и вообще в пространстве Федерации.

   – Вы живёте одна, Дес? – спросил вдруг Сае. – О, не поймите меня неправильно, но я побывал во многих человеческих мирах. И в некоторых из них общество, мягко говоря, не очень благосклонно смотрит на одинокую девушку, принимающую в своём доме незнакомого мужчину… Я не хотел бы доставлять вам неприятности.

   – Не беспокойтесь, – улыбнулась я. – Это – Аркадия, один из самых благоустроенных миров в Федерации. Здесь не такие строгие нравы, как в мирах фронтира.

   Я подумала, что, в общем, ничего не имею против межрасовых отношений по любви и взаимному согласию, но сама бы ни за что. Сае – милый, симпатичный, очень интересный, да чего там, красивый, но представить себе, что я смогу поцеловаться с ним, не говоря уже обо всём остальном, что следует дальше поцелуя, как-то не получалось.

   Впрочем, у меня даже с человеческими парнями не получалось. В прошлом году мама вытащила посмотреть на регату, там пытались со мной знакомиться. Отличные парни и молодые мужчины, замечательные, славные. Но за руку возьмёт кто-нибудь из них – и будто жабу за ворот кинули. Помню, я заподозрила маму в желании сплавить меня замуж, как в старые добрые времена, и очень сильно возмутилась этим фактом. Мы тогда с нею впервые очень сильно поссорились, как сейчас помню.

   Сама-то она в отношения не рвётся! А меня пристроить захотела. С чего бы вдруг?

   Мама у меня хорошая. Просто иногда не понимает меня совсем.

   – Вы допили? – поинтересовалась я, Сае совсем по-человечески кивнул, и тогда я сказала: – Переверните чашечку над блюдцем.

   – Зачем?

   – Кофейной гуще дано предвидение, – объяснила я. – Можно попытаться угадать, что грядущее готовит в ближайшие дни. А иногда, говорят, можно даже провидеть судьбу.

   – Как интересно, – выговорил Сае, восприняв информацию чересчур серьёзно. – О таком я ещё не слышал! Но разве гадания в наш технологический век имеют силу?

   – Кофейные – ещё как, – заверила я. – Переворачивайте смело!

   Сае медленно перевернул чашечку. Потом поднял её.

   – И что теперь, Дес?

   – Надо смотреть, – сказала я.

   Тёмно-коричневая густая жижа растекалась неравномерно. Увидеть что-либо в её потёках не каждый может. Магия, паранорма, вера, кто объяснит, что станет спусковым крючком для волшебства?

   – Что хотите, не найдёте, – сказала я. – Что не желаете, то потеряете. Дороги, дороги, дороги… звёздная пыль на сапогах… вы были солдатом удачи когда-то, Сае. Вот, на блюдце, эта дорога за вашей спиной, там всё было ясно и чётко, но – было. Прошло. Впереди новые бури и новые дороги. А сейчас… Ни прошлого. Ни будущего. Как будто вы – большущий шар на вершине холма и в какую сторону вас качнёт, не знает даже небо. Вы…

   – Хватит, – неожиданно резко сказал он, отбирая у меня чашечку. – Хватит, Дес!

   – Простите, – виновато сказала я. – Я забылась…

   Он очень внимательно смотрел на меня. Хмуро, исподлобья, чуть настороженно, возле губ появились резкие складочки. Как будто мои слова что-то задели в нём, растревожили какую-то рану.

   – Моя паранорма слишком слабенькая, – призналась я. – Она не годится на что-то серьёзное. Не берите в голову. Это – всего лишь кофейная гуща, выплеснуть и вымыть посуду… а в гадания верит только тот, кто хочет в них верить. Игры разума, детская забава, деревенские развлечения. Вам это каждый аркадиец подтвердит. Если вас задело, приношу извинения.

   Сае вдруг коснулся кончиками пальцев моей руки. Я вздрогнула, ожидая, что за ворот снова бросится жаба, как это бывало всегда, но ничего подобного не случилось. Лёгкое, невесомое касание, как будто кусочек летнего неба мягкой шёлковой ленточкой скользнул по коже.

   – Всё хорошо, Дес, – мягко сказал он. – Спасибо за отличный кофе. Пожалуй, я пойду. Я и так отнял у вас слишком много внимания.

   – Но вы вернётесь? – спросила я.

   – А вы хотите, чтобы я пришёл ещё раз? – иронично спросил он.

   – Я внесу вас в список, – предложила я. – Можете приходить, когда вам захочется. На чашечку кофе. Барьер будет пропускать вас всегда.

   – Странное доверие к тому, в ком вы разглядели солдата удачи, – помолчав, ответил Сае. – Разве что вам не знакомо значение этих слов. Кого они характеризуют на самом деле.

   – Это ваше прошлое, – пожала я плечами. – Оно никак не связано с будущим, если помните. Блюдце и чашечка – разные миры.

   – Гадания на кофейной гуще – деревенские развлечения, – усмехнувшись, напомнил он. – Вы ведь сами об этом сказали, Дес.

   – А вы скажите, что я не права, – предложила я, возвращая ему усмешку.

   Глаза в глаза, и воздух зазвенел от напряжения. Мне понравилось это чувство. Звонкое, грозное и – настоящее. Хотя, может быть, отсутствие жабы за воротом тоже сыграло.

   – Возвращайтесь, Сае, – мирно сказала я. – Когда пожелаете. Чашечка кофе для вас у меня найдётся всегда.

   Он приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Потом ушёл. Я долго провожала его взглядом. Мне понравилось, как он шёл, упруго и чётко. Видно было, что пешие переходы для него не пустой звук.

   Я ушла с веранды на верхнюю террасу. Там меня ждали холсты и краски с кистями. И то, руки уже горели предвкушением любимого дела.

   Я выбрала большую деревянную доску из заготовленной заранее стопки. Установила её. Задумалась.

   Сае стоял перед глазами так, будто находился напротив меня прямо сейчас. Вот он принимает из моих рук чашечку ароматного кофе. Вот пьёт. Переворачивает вверх дном над блюдцем…

   Сначала – эскиз. Карандашом по гладкой поверхности. Рука идёт сама, в потоке памяти.

   Тёмно-коричневая, почти чёрная гуща, чашечка, лежащая на боку, горьковато-карамельный запах мешается с собственным запахом гостя. Росчерк падающей звезды, космическая пыль. Я знаю, каково на вкус жёсткое излучение нашей звезды, был случай убедиться в детстве. Спасла паранорма. Слабенькая, ни на что серьёзное не годная, но спасла. Натуральнорождённый ребёнок бы не выжил, а я смогла. Так вот, впечатление от Сае оказалось странно похожим на вкус той, давней, катастрофы и прикосновение нашего светила.

   Может, это уставшая звезда пришла погреться немного у моего огня?

   Фантазии, фантазии. Дес, вернись в реальность. Где-то в Галактики живут соплеменники Сае, целая раса, и если я о них ничего не слышала, то вовсе не значит, что их нет.

   Хотя, возможно, он генномодифицированный и потому единственный в своём роде. Вот ему, должно быть, одиноко по жизни!

   Жалость? Я прислушалась к себе. Нет.

   Наконец-то в моей жизни появился вопрос, на который я не знала ответа.

   Кто ты, таинственный гость с синими глазами и коротким звучным именем Сае?

   Эскиз смотрел на меня с холста знакомым взглядом.

   Кажется, я знала этот взгляд всю свою жизнь.

***

Солнце нырнуло под горизонт, и облака подожгло снизу золотисто-багровым муаром. Поднимался ветер, холодало с каждой минутой. Да, новый шторм шёл на Алый Берег, он ударит ближе к утру. Не забыть внести коррективы в систему управления домом. Чтобы барьер не прозевал особо свирепые порывы бури.

   В океан высыпали парусники. Им сейчас хорошо, паруса любят сильный ветер. В детстве я когда-то ходила в яхт-клуб, мне даже нравилось. Но суета и нервы спортивных соревнований не вызывали ни восторгов ни желания вливаться в спортивное движение, и потому увлечение умерло, не переродившись в нечто большее. Но по старой памяти я иногда приходила на открытие регаты, делала зарисовки. Потом приносила на выставку свои работы, народу нравилось, что-то даже покупали.

   Мама говорила, я в землю зарываю свой талант. Выставки, мол, надо бы проводить чаще. Общаться. Себя показывать, на других смотреть… Мне двух-то раз в год – на парусный сезон и зимние праздники – хватало с головой, куда уже чаще! Себя показывать я не рвалась, а на других смотреть можно и на видеоэкране.

   На экране даже интереснее. Можно остановить изображение и детально рассмотреть. А вживую кто же позволит тебе это с собой проделать…

   Я вернулась от набережной к дому и удивилась: меня ждали, укрывшись от холодного ветра на веранде. Сначала я подумала, что это мама, не зря я о ней в последнее время вспоминаю. Хотя вряд ли, она на службе за пределами планеты, со службы просто так домой не налетаешься, и следующий её приезд придётся на середину осени, ближе к зиме. А потом я узнала гостя, и остро пожалела, что это не Сае.

   Оказывается, я подсознательно ожидала, что Сае придёт к вечеру. Не пришёл. Зато явился наш семейный доктор, Элмер Дженкинс, телепат первого ранга. Он один из тех, кого барьер пропускает без звука, что поделаешь. Ничего плохого против доктора я не имею, он хороший человек, по-настоящему хороший…

   Но как же не вовремя!

   – Мне кажется, ты не хочешь меня видеть, Десима, – мягко сказал он, внимательно меня разглядывая, как в детстве, когда я расшибала коленку или цепляла сезонный вирус. – Если хочешь, я могу уйти…

   – Нет, что вы, дядя Эл, оставайтесь, раз уж пришли, – сказала я. – Кофе?

   – Не откажусь.

   Кофе у нас на Аркадии – неизменный ритуал гостеприимства; кофе, сигары и хороший коньяк из Солнцедола. Но, поскольку я девушка, а доктор Дженкинс старше меня раза так в три, остаётся только кофе.

   Я добавила пару ломтиков имбиря и треть чайной ложечки корицы, всё, как Дженкинс любит. Дымный сладковатый коричный запах поплыл в воздухе, мешаясь с солёными запахами океана.

   – Лучший кофе всегда у тебя, Десима, – похвалил меня Дженкинс.

   Я знала его чуть ли не с рождения. Для меня он всегда был не только врачом, профессионалом при исполнении, но – почти родственником и неизменным символом Дома, моей личной крепости, если хотите.

   Иногда я жалела, что не могла назвать Элмера Дженкинса отцом. Он, всё понимал, на первом-то ранге ты в любом случае видишь людей насквозь, не зависимо от того, хочешь того или нет, но не давал повода. Такая холодноватая отстранённость, недостаточная для того, чтобы отодвинуть на другую сторону улицы, но и последнюю черту переходить не дававшая.

   Нет у меня отца. Мой эмбрион собирали под микроскопом. А у мамы если и был мужчина на её службе, то со мной его знакомить она даже не пыталась. Может, к лучшему. Я не представляла себе чужих в нашем доме. Я бы, наверное, этого не перенесла.

   Хотя Сае, к примеру, вполне себе вписался. Сидел как раз на месте доктора Дженкинса, держал в тонких пальцах кофейную чашечку, и ничего. Даже прикасался ко мне, и никакой жабы за воротом...

   Может, потому, что Сае не был человеком?

   – Ничего не хочешь мне рассказать, Дес? – мягко спросил доктор Эл.

   – А должна? – осторожно спросила я.

   – Ты выглядишь рассеянной.

   – Ваши штучки телепатические, – недовольно сказала я. – Знаете же, как не люблю!

   – Знаю! – посмеялся он. – И потому упаковался в плотный ментальный кокон заранее. Десима, ты бьёшь эмоциями по площадям, даже не думая хоть как-то их контролировать, а потом обижаешься, что кто-то твои чувства воспринимает телепатически. Или уж бери себя в руки или не жалуйся.

   – Простите, – сказала я. – Не хотела вас обидеть.

   Телепаты очень щепетильны насчёт соблюдения прав лишённых их паранормы. Это действительно серьёзное оскорбление, когда ты подозреваешь перворангового в том, что он читает тебя без твоего согласия. Они не могут, им запрещено под страхом полной блокировки паранормы, что для многих из них хуже смертной казни. Ни один в здравом уме не решится на такое преступление, а сумасшедших собратьев они сами выявляют задолго до того, как те успевают причинить кому-то вред.

   – Я хорошо знаю тебя, дитя, и понимаю, что ты не нарочно, – поднял Дженкинс ладони. – Но твои трудности в общении в том числе связаны и с этим. С эмоциональной несдержанностью.

   – Я не хочу ни с кем общаться, док, – сказала я. – Мне хорошо и так.

   – Допустим, – мирно сказал он. – Но что ты будешь делать, когда влюбишься?

   – Ничего, дядя Эл, – спокойно ответила я. – Ничего не буду делать. Я не влюблюсь.

   – Довольно самонадеянное заявление, – заметил Дженкинс. – Мне бы такую уверенность…

   – Но вы же…

   – Старый?

   – Женатый! – выпалила я.

   Возраст любви не помеха, кто бы спорил.

   А если вдуматься, то хозяйку Дженкинс, тётю Алину, я, наверное, года два уже как не видела… Она – ландшафтный дизайнер с галактическим именем, всегда в разъездах, но два года не показываться в родном доме?

   – Брачные союзы создают люди, – сказал доктор. – А людям свойственно ошибаться… или меняться со временем.

   – Но как же «браки создаются на небесах»? И – «пока смерть не разлучит»…

   – Бывает и так, – признал он. – Но очень редко. А знаешь почему?

   Я не знала, и потому покачала головой.

   – Потому что нет ничего вечного во Вселенной. Что-то уходит, что-то приходит. Даже звёзды, в конце-то концов, умирают, что уже говорить о человеке с таким коротеньким жизненным сроком по сравнению с той же звездой, что впору посмеяться. Сегодня ты твердишь, что не влюбишься ни в кого и ни за что, а завтра тебя накрывает лавиной, и ты не знаешь, как тебе быть и что дальше делать. Потому что нет ни опыта, ни понимания, что это такое и как с ним жить. А с твоей паранормой возможны сюрпризы, достаточно неприятные…

   – Вы всегда боялись моей паранормы, дядя Эл, – задумчиво сказала я. – Но почему? Двадцать два пункта по Гаманину, что тут страшного? Я даже искорку на кончике пальца зажечь не могу, не то, что… А вы боитесь пожара.

   – Что ж, прямой вопрос требует прямого ответа… Твоя генерация, Ламель-17 с доминантой Нанкин, предполагает индекс Гаманина от четырёхсот до почти тысячи. Эта линия вообще, с самого начала, создавалась для армии. А теперь смотри, генетика у тебя безупречная, ошибок при сборке не допущено ниодной, но – всего двадцать два пункта. Спрашивается, почему?

   – Я не знаю, – честно сказала я.

   – И мы не знаем. Но у тебя огромный потенциал, и он может высвободиться при сильных душевных переживаниях, к которым относится и влюблённость, кстати говоря. И, между прочим, создатель твоей генетической линии, профессор Анна Жарова-Ламель, приезжает на симпозиум, посвящённый проблемам биоинженерии… не хочешь встретиться?

   Я даже назад подалась от такого коварного предложения. Встретиться – это, значит, лететь через всю планету в Барсучанск, в Аркадийский Центр этот, прости господи, современных биотехнологий, работать там живым экспонатом для лекций студентам. На тему «собрали, как положено, работает как всегда» или «кривые руки не для скуки». Профессор ещё по мне статьи научные писать будет, к гадалке не ходи…

   – Примерно такой реакции я и ожидал, Дес. Никто не станет принуждать тебя против воли, никуда не нужно ехать – достаточно согласиться, и, скажем, в один из вечеров, когда тебе будет удобно, мы соберёмся у меня на веранде и будем пить кофе под красивую музыку: ты, я и профессор… Не спеши отказываться, Дес, сначала хорошо подумай. Собственно, поэтому я и пришёл к тебе сегодня. Предложить такую встречу.

   – Спасибо, – сказала я, обижать доктора не хотелось, он всегда относился ко мне хорошо, и я добавила: – я подумаю…

   А про себя решила, да ни за что.

   – Да, вот ещё что… Пожалуй, неплохо будет, если ты будешь знать об этом. Новость от аркадийского Университета Телепатических искусств. Последняя стадия клинических испытаний проекта, позволяющего значительно сократить психотерапию при нарушениях общения, наконец-то завершена. Полагаю, тебе не помешало бы почитать спецификации.

   – Я не хочу ни с кем общаться, дядя Эл, – сказала я устало. – Я вас люблю и уважаю, но даже вы меня сегодня утомили. Честно.

   – Десима, девочка, – мягко сказал он, – однажды тебе придётся повзрослеть, согласись.

   Я промолчала. Не люблю спорить. Не люблю вести пустые разговоры. Вообще разговоры не люблю. Насколько всё-таки полным и информативным бывает молчание, настолько разговоры получаются ворохом сверкающих конфетти, из которых не составишь целую картину, как ни старайся.

   Дженкинс посмотрел в свою чашечку и перевернул её над блюдцем. Гадание на кофейной гуще, деревенские игры разума…

   Я ждала, что он скажет, что там увидел, но он не сказал. Поднялся, поблагодарил за кофе. Я проводила его до конца аллеи. И наконец-то осталась одна.

   Закат угас, и океан переливался сполохами фиолетового и красного огня. Это светился знаменитый аркадийский криль, его всегда становится особенно много к осени. Прибивает течением, плюс он сам размножается как сумасшедший.

   Бешено несущиеся тучи отражали морской свет, и небо светилось тревожным пламенем. Скоро, скоро ударит буря…

   Я подставляла лицо ледяному ветру, не спеша уходить в дом, и ни о чём не думала. Я сама была ветром, и облаками, и этим пылающим крилем, и каждой волной, бьющей в каменистый берег, и мне было хорошо.

   После, прибирая столик, я из любопытства посмотрела на чашечку Дженкинса. Что-то же он там увидел, в своей гуще. Не мог не увидеть. Увидел, и мне ничего не сказал…

   Застывшая тёмная масса сложилась в неожиданно чёткий рисунок. Такое встречается редко, обычно долго всматриваешься, когда пытаешься определить что-то по-настоящему важное.

   Треугольник. Вилка. Сова. Человеческий контур, но почему-то с крыльями… Похоже, дядя Эл действительно расстался с женой, не по своей инициативе причём. По её. Эх, тётя Алина... жаль.

   Я отнесла посуду в мойку, активировала цикл очистки. Подглядывать нехорошо. Хоть мысли, хоть вот – чужую судьбу…

***

Буря бушевала сутки, и только через день, поздним утром, ветер разметал наконец-то тяжёлые тучи, открылось над головой пронзительно-синее небо. Над пенными волнами потянулся крикливый клин пестрянок: птицы прощались с Алым Берегом, летели зимовать на далёкий ласковый юг. У пестрянки – бурые, синие и оранжевые перья, с белым зеркалом на крыле, смешной хохолок из длинных тонких белоснежных пёрышек с золотом на кончике. Хохолок прижимается к затылку и шее во время полёта. А ещё птицы наделены толикой телепатической восприимчивости, и часто стая действует на морской охоте или при перелёте как единое целое.

   Пестрянки улетают на юг последними. Как только схлынет волна вынужденных переселенцев, можно будет ждать уже и первого снега.

   Пока, несмотря на ледяной ветер, снова пригревало солнце, и цветы, сумевшие пережить бурю, радостно поднимали яркие головки. Они успеют доцвести, успеют даже дать семена. Какие-то я соберу, чтобы посеять весной, какие-то отлично перезимуют под снегом сами. Всё шло, как всегда, и эта осень ничем не отличалась от прошлой. А прошлая ничем не отличалась от череды таких же, промытых дождями, холодных и солнечных дней.

   … Я рисовала волны. Смешивала краски – акриловые, спиртовые – прогревала ладонью, и цвета ложились в правильном хаосе, рождая на стекле стихию: волна шла прямо на зрителя, курчавась пенным гребнём, и сквозь неё просвечивало багрянцем штормовое солнце и криль сиял фиолетовым, не умея и не желая бороться с течением. А за первой волной вскипали другие, и ветвистые молнии пропарывали низкие, подожжённые буревым закатом тучи.

   Что-то есть в том, как ты выдёргиваешь мгновение из потока бытия, придаёшь ему форму и отбрасываешь тенью на холст. Стекло, дерево, бумага – не важно, материал холста может быть любым. Важно – сошедшее настроение, без которого ничего не получится. Поэтому мои выставки бывают всего два раза в год. Не умею рисовать на заказ или потому, что так надо. Картина приходит сама… Или не приходит.

   А когда я подняла голову, закончив полотно, то увидела Сае. Нет, не так. Сначала был этот тёплый толчок: улыбнись. А потом уже я подняла голову и увидела, как Сае стоит на набережной, заложив за спину руки, смотрит на крутые горбы волн, и ветер колышет полы его странного небесно-голубого плаща.

   Ему тоже нравились стихия, непогода, ярость и буря, мне ли было не понять этого!

   Я приготовила кофе, на этот раз и на себя тоже. Мы вместе пили кофе, Сае молчал, видно, не знал, что говорить, а я не лезла ему в душу тоже. Я старалась не смотреть на него так уж прямо. Но подмечала детали, которые не заметила вчера. Линия подбородка, тонкие брови в тон волосам, тёмные, но с синей искоркой… Тонкий прямой нос, от переносицы. Так странно. И похож на человека и не похож.

   – Что-то случилось, Дес? – спросил вдруг Сае мягко. – Вы так смотрите…

   – Простите, – смутилась я. – Я так просто… я подумала, ещё вчера, может, я вас нарисую… а сегодня смотрю и вижу, где ошиблась… По памяти рисовать не всегда получается хорошо.

   – Вы – художник, Дес? – спросил он, помолчав.

   – Да, – подтвердила я. – Я люблю рисовать.

   – Десима Снежина, – усмехнулся Сае в своей любимой манере, уголком рта. – Я слышал о вас. Странно, что сразу не догадался. Сам виноват.

   – Ну… может быть… – не стала я спорить.

    Меня иногда узнают посторонние, совсем чужие, кого я никогда раньше в глаза не видела. Поэтому я, кстати, терпеть ненавижу выставки, моя бы воля, ни на одну не явилась бы. Но нельзя. Если выставляешь свои картины для свободного доступа, то присутствовать просто обязана. По крайней мере, два раза точно: на открытии и на закрытии.

   – Получается, я теперь знаю о вас больше, чем вы обо мне, – серьёзно сказал мой новый знакомец. – Я расскажу…

   – Если не хотите, не надо, – торопливо воскликнула я.

   – Вам неинтересно, Дес?

   – Интересно, – не смогла я соврать. – Но я не хочу вонзать в вашу душу крючья. Может быть, вам больно и так.

   – О, если я назову вам своё полное имя и род занятий, это не будет крючьями, – отмахнулся Сае. – Моё полное имя – Саернтик, я – чима, то есть, странник. Путешествую по разным мирам и собираю их историю в книгу… Нет, не шпионю, не беспокойтесь! Просто записываю свои впечатления для моего народа. Так далеко ещё никто из наших не добирался; я буду первым.

   Вот когда отлегло от сердца! Он сказал «для моего народа» . То есть, он не один, у него есть соплеменники, семья: отец и мать, братья и сёстры, дядюшки и тётушки, племянники и племянницы, друзья, любимая... дети, может, даже и внуки. Это важно, знать, что ты не один во Вселенной. Даже если совершенно не тянет общаться с соплеменниками.

   – Ваша картина со мной… вы её покажете мне, Дес?

   – Покажу обязательно, – заверила его я. – Но только когда закончу. Незавершенное творение не терпит посторонних глаз.

   – Хорошо, я буду ждать.

   – Договорились. Сейчас я хочу пройтись по пляжу, за набережной. Вы можете остаться здесь, вот там кухонный блок, он стандартный, можете приготовить себе ужин. Оставайтесь, сколько хотите. Возвращайтесь, когда захотите…

   – Почему вы так щедры со мной, Дес? – спросил Сае.

   – Не знаю, – честно призналась я. – Что-то в вас такое есть… Как будто звёздный ветер спустился с горних высот в мои владения… Смешно звучит, знаю. Но если вам моё гостеприимство в тягость…

   Он улыбнулся. Как в первый раз, мягко и очень так… особенно… не могу объяснить… никто другой никогда не улыбнётся именно так, как Сае, звёздный странник со сложной судьбой.

   – Нет, – сказал он наконец. – Ваше гостеприимство мне не в тягость, Дес.

   От его слов стало тепло, будто солнечный луч пробился сквозь тучи. Я улыбалась, когда уходила.

   Огромные волны налегали на берег, и пена на их горбах вспыхивала бледным золотом в негреющих лучах осеннего солнца. Люблю стихию! Бурю, ураган, грозу. Шторм. Нет у меня крыльев, а то распахнула бы их и легла бы грудью на ветер, как буревестники.

   Аркадийский буревестник – огромная птица. В тихую погоду он обычно сидит на скалах, но в ветреную расправляет хищные крылья и поднимается на такую высоту, что разглядеть его там без бинокля сложно. А потом, оттуда, из бурлящей бешено бегущими облаками бездны, камнем падает вниз, косо уходит под волну, чтобы взмыть в воздух обратно, крепко сжимая в стальном клюве гибкое серебристое тело добычи.

   Рыбе – не повезло…

   И жаль, да что поделаешь. Природа беспощадна. Сегодня ешь ты, завтра едят тебя. А я, пожалуй, нарисую птицу, выдирающую себя из-под волны навстречу небу и ветру.

   Спиртовые краски позволяют передать глубину и мощь океанической волны настолько полно и ярко, насколько это возможно. Поверх основы можно использовать акрил, и картина тогда приобретёт рельеф и объём.

   Птица. Белая снизу, серая со спины, кончики крыльев чёрные, лапы ярко-алые, как скальный колокольчик. Буревестник поджимает их к брюху во время полёта. Так убираются в специальные камеры стойки шасси у летательный аппаратов класса «атмосфера» или «атмосфера-пространство».

   Там, где есть воздух и ветер, необходимы обтекаемые формы, если хочешь летать. Ничего не поделаешь. А птице ведь приходится ещё нырять за едой в воду, в среду другой плотности…

   Я вернулась, когда уже изрядно стемнело, и на набережной загорелись тёплым сиянием осветительные панели. И сразу стало понятно, что в воздухе стоит мелкая осенняя морось, такая крохотная серебристая влажная взвесь. Её, между прочим, не так просто отразить на картине. Приходится работать со слоями, с рельефом, но возня того стоит. Дьявол кроется в деталях,не помню, откуда это выражение, но мне оно очень нравится.

   Когда я вернулась, меня встретили запах сбежавшего кофе и виноватая улыбка Сае.

   – Я увидел, что вы возвращаетесь обратно, Дес, – сказал он. – И вот… решил вас порадовать… Приношу извинения.

   – Вы в первый раз пытались приготовить кофе? – спросила я.

   – Да, – чуть смущённо ответил он. – Но я же видел, как его готовите вы! Я решил, что это просто, и я справлюсь. Не просто. Не получилось.

   – Я вам покажу, – ответила я. – Только сначала всё здесь почистим…

   Мы почистили рабочее пространство, точнее, чистила я, привычными движениями, Сае только смотрел. Потом я дала ему турку, и под моим контролем у него всё получилось прекрасно.

   – Это правда просто, – сказала я, когда мы сидели за столиком и держали в руках чашки с ароматным напитком. – Но – нужна сноровка. Опыт. Готовьте кофе чаще – научитесь быстрее.

   -Если только вы будете подсказывать, Дес, – сказал Сае. – Это оказалось сложнее, чем я думал… Можно мне завтра придти к вам снова?

   – Конечно, – разрешила я. – Приходите, когда хотите… Я, может быть, буду рисовать завтра и вас не замечу. Не обижайтесь, пожалуйста. Когда я рисую, я ничего не вижу и не слышу, и бесполезно ко мне во время работы подходить.

   – У меня много работы, – сказал на это Сае. – Посижу с терминалом. Подожду, когда вы закончите рисовать, Дес. Но кофе варить не буду! Вдруг опять…

   – Кофе мы сварим вместе, – пообещала я.

   – Хорошо. Может быть, что-нибудь принести вам? В обмен.

   Я растерялась: о чём он? Я же не ради подарка старалась...

   – Ничего, Сае. У меня всё есть…

   – Хрустальное сердце великана?

   Я посмотрела в его глаза, где дрожали весёлые искры, и поняла, что он так пытается сделать красиво. Хрустальное сердце – это из детской сказки, про Деву Полей… Удивительно, что Сае эту сказку знает. А впрочем, он же прилетел на Аркадию познакомиться с культурным кодом Человечества вообще и аркадийцев в частности. Эта сказка – золотой фонд, и развлекалки по ней есть, и игровое пространство, и ретро-постановки в ретро-театрах, и карнавальные роли…

   – Тогда уже звезду с неба, – серьёзным тоном ответила я. – Небольшую.

   А эту сказку он знает?

   – Хорошо, – согласился Сае.

   Мне стало любопытно, как он выкрутится. Но я удержала в себе все вопросы. Завтра поглядим!

   Сае ушёл, а я вернулась снова на набережную, приглушила освещение. Тёмная осенняя ночь больше не сыпала мелким дождиком, зато тучи разорвало на время, и над пылающим океаном горели теперь осенние звёзды.

   Я безошибочно нашла Лазурную. Яркий голубой гипергигант служил первым колонистам Аркадии навигационной звездой. Любая колония, если по какой-то причине теряет связь с материнской культурой, неизбежно скатывается в натуральный век: жизнь на пределе возможностей, когда весь ресурс направляется исключительно на то, что служит выживанию. Грубо говоря, художники рисуют картины только после полноценного рабочего дня на посевной… если у них ещё остаются после этого силы.

   Я радовалась, что родилась на четыреста лет позже натурального века нашей Аркадии. Я бы не смогла работать в поле. А впрочем, не знаю. Если бы я с детства ничего другого, кроме тяжёлого сельского труда, не видела…

   Лазурная давным-давно умерла: превратилась в сверхновую. Сбросила свои оболочки и схлопнулась в нейтронную звезду. Но свет этого грандиозного фейерверка придёт к Аркадии только этим летом. Ожидается грандиозное астрономическое шоу, и по этому случаю планета приняла совсем уже запредельное количество туристов, раза в четыре больше, чем в прошлый сезон.

   Я подумала, что неплохо бы рассказать о Лазурной Сае. Отсюда, с набережной у моего дома, хорошо будет всё видно.

   Я вспомнила, когда в самый первый раз, ещё ребёнком, услышала о Лазурной. Мне было так странно, так больно тогда. Смотришь в небо и видишь звезду, которой давно уже нет во Вселенной. Несправедливо!

   Доктор Дженкинс объяснил мне тогда, что объективные законы развития не могут быть справедливыми или несправедливыми. Они просто есть. Как океан, как ветер, как камень. Можешь возмущаться ими, можешь восхищаться или относиться с безразличием, всё равно. Одно только никогда не сможешь сделать. Проигнорировать их.

   – Как тяготение, – посмеиваясь, объяснял доктор. – Ты живёшь в нём, ты его не замечаешь, ты даже можешь в него не верить. Но если шагнёшь со скалы без антиграва, ты испытаешь на себе его силу, понравится она тебе, или нет. Вот так и мир вокруг нас. Всё в нём рождается, живёт, а потом умирает, это объективно вне нашей власти. Лазурную ты не спасёшь, там уже нечего спасать. Но зато её мельчайшие частички дадут жизнь другим планетам, звёздам или вот хотя бы белковым формам жизни. Все мы – потомки взорвавшихся звёзд…

   Элмер Дженкинс умел находить слова, и дело даже не в первом телепатическом ранге. Просто у него талант к словам. Как у меня к рисованию.

   Потом, много позже, я восприняла немало учебных материалов по астрофизике, особенно интересуясь эволюцией звёзд. Самые первые звёзды состояли только из водорода; в них шли термоядерные реакции и синтезировались другие элементы; после взрыва они разлетались по космосу, образовывали новые звёзды, и всё повторялось снова…

   Солнце Аркадии – звезда второго поколения. В ней есть металлы… я вспомнила, как держала в руках спектрограмму, а обучающая нейросеть объясняла про линии поглощения. И как это внезапно всплывшее знание увязывалось с моим странным гостем?

   Сае был – сплошная загадка и тайна. Начиная с расы, представителей которой у нас на Аркадии не видели ещё никогда, заканчивая его собственной личностью. Путешественник, сказал он. И что же ему не сиделось дома? Просто так по космическим трассам не бродят.

   Расскажет, если захочет. Не расскажет – увижу сама. А если не увижу… значит, так тому и быть. Не всякой тайне нужна разгадка.

   А тайна Сае была – как колючий ёжик звёздного света на ладонях. Можно вскрыть, но тогда свет погаснет. А можно держать в руках и дальше: пусть себе светит, насколько её хватит.

   Снова начал срываться дождь. Звёзды затягивало облаками, и они гасли одна за другой, лишь яркий фонарик Лазурной пробивался сквозь плотную пелену. Я вздохнула, вернула освещение в прежний режим и ушла в дом.

***

Спиртовые краски хороши для создания фона. Яркие оттенки, дымчатые переливы, любое, самое безумное, сочетание цветов…

   Спирт наносится на всю основу. Затем наносятся чернила, в разных местах – разного цвета. А потом можно провести тёплой ладонью – те, у кого нет «горячей» паранормы, используют специальный фен.

   Да, индекс Гаманина у меня ниже допустимого предела. Но на мелочи хватает. На картины…

   И вот уже проявилась на стеклянной основе волна, пронизанная закатным солнечным светом. Ветреное небо, линия далёкого берега…

   Птиц я создаю уже другой краской – акриловой. Она густая и быстро твердеет, но мне сейчас не важна точность, главное обозначить основные детали.

   А уже потом я закрываю глаза и веду над картиной обеими ладонями. Перед внутренним взором распахивается окно в штормовую даль. Я слышу крики птиц, и в лицо мне бьёт порывистый ледяной ветер, несущий солёные морские запахи вперемешку с запахами осенней листвы. Я – волна в океане, я – птица над волной, я – солнечный луч, проброшенный в закат. Краткое мгновение, заполняющее собой всю меня, от края до края… Лишь в такие минуты я ощущала мир так, как, наверное, чувствует его другие, полноценные, паранормалы. Единым и полным, внутри меня и вокруг меня…

   Жаль только, что мгновение проходит слишком быстро.

   Краски блекнут, ощущения гаснут, сворачиваются в обычные зрение-вкус-осязание-слух. И только изменившаяся, застывшая в своей абсолютной законченности картина показывает, что мгновение – было, оно было со мной.

   Было, и – ушло.

   И руки дрожат.

   Я с отвращением посмотрела на собственные пальцы. Всё, больше мне сегодня ничего не нарисовать.

   А напротив стоял грифельный набросок моего нового знакомца, Сае. Я видела несостыковки и ошибки, он всё-таки сидит за столиком не совсем так, и плащ его странный шевелится у верхних коленок, и кисть руки, держащей кофейную чашечку, тоже неплохо бы поправить…

   Все правки – до последнего изменения. После него уже бесполезно всё. Поэтому надо успевать до выплеска дара, иначе рисунок так и останется искажённым, а это очень плохо.

   Я отвела взгляд от нарисованного Сае и посмотрела на сегодняшнюю картину. Чудно, птицы получились синими, с огромными крыльями. Точно они – не наши буревестники, те серые, с белым и чёрным, жёлтые клювы, оранжевые лапы. А у этих крылья больше всего походили на крылья старотерранских летучих мышей. Может, не мыши они, а драконы?

   Легенда о летающих огнедышащих ящерах разошлась далеко вместе переселенцами Человечества. Кое-где в космосе такие ящеры даже встречались: местная форма жизни. Правда, без «горячей» паранормы, огонь выдыхать они не могли. Но уж что есть.

   Не знаю, где я услышала или увидела или как-то зацепилась вниманием. Ну, пусть будут на моей картине вместо аркадийских буревестников драконы. Может, наши буревестники – драконы внутри?

   Самое удивительное, что нарисованный Сае чем-то схож был с ними, а вот чем, я не могла уловить. Разные абсолютно, но такие родные. Может быть, он тоже дракон внутри?

   Это тёплое чувство, как в детстве, на пороге перед новыми тайнами. Тогда мне весь мир казался одной сплошной загадкой, которую не хотелось разбирать на части, но прикасаться к нему было не запретить.

   Я подумала, и отнесла картину с птицедраконами вниз. Придёт Сае, пусть сам посмотрит. В нём жила сила, равная моей. Может быть, не «горячая» паранорма, всё-таки пирокинез – эксклюзивная разработка биоинженеров Человечества. Что-то другое. Равное моему дару. И, в отличие от моих способностей, вполне оформленное в опасную и грозную силу.

   … Он пришёл на закате. Всё такой же, в синем плаще, и с теми же синими искорками в глазах.

   – Вы просили звезду, Дес, – абсолютно серьёзно сказал он и протянул мне закрытые ладони. – Я принёс. Смотрите.

ГЛАВА 2

«Смотрите», – сказал мне Сае, открывая ладони.

   Я увидела и утратила на мгновение дар речи.

   Навсегда в памяти. Маленькая коробочка, а в ней – тонкая, с волос, изумрудно-зелёная цепочка и сияющий в паранормальном спектре кулон, опять же, зелёный. Я бы сказала, изумруд, но разве можно из изумруда сделать цепочку так, как их делают из золота? Это же камень, минерал берилловой группы, зеленый, прозрачный и дорогой.

   На искусственный не похоже вот вообще! Кажется, это натуральный изумруд, большая редкость в Галактике, не говоря уже о стоимости…

    Крохотные звенья цеплялись одно за другое, и не бутафорски, а по-настоящему. Кулон представлял из себя шарик жидкого зелёного огня… То есть, он был вполне себе твёрдым, можно коснуться рукой. Но в паранормальном восприятии пылал, как маленькая звезда.

   Сае исполнил моё шутливое пожелание с пугающей скрупулёзностью.

   – Это оамарие, – объяснил он. – Я не смог подобрать точное слово ни на одном из человеческих языков, извините... Оамарие у нас носят дети Огня. Ваш огонь очень слаб, Дес. Но всё же это огонь. И я решил, что подарок придётся вам по нраву.

   У его народа тоже есть пирокинетики, поняла я. Дети Огня, как он их поэтически назвал. Вот только вряд ли он мог купить эту вещь, у нас на Аркадии ничего подобного нет, иначе я бы слышала об этом, может быть, носила бы сама. Или носила бы мама, она любит украшения. Она – военная, на службе у них там никаких вольностей не допускается, но дома-то, в увольнении, на планете, где праздник жизни идёт круглый год, не останавливаясь ни на минуту. Аркадия – богатый и хорошо обустроенный мир, может себе позволить…

   Изумрудное сияние так и тянуло прикоснуться. Мы совпадали с ним как лучи одного спектра, если можно так сказать. Какое-то тайное, странное, будоражащее родство, которому не было названия. Почему-то оно ещё и причиняло боль, природу которой я не смогла понять, хоть и пыталась. Такая… как тоска по несбыточному. Как расколовшаяся мечта о расколотой мечте. Как то, чем никогда не владела, но вот-вот потеряю.

   – Вам не нравится? – обречённо-покорно спросил Сае, заглядывая мне в лицо. – Я справился?

   – Что вы! – поспешила я его заверить. – Очень нравится… погодите, а что значит, «не справился»? Неужели вы сделали эту вещицу сами?

   – Конечно, я сделал сам, – серьёзно сказал Сае. – Взял мастер-класс в общественной ювелирной, по правилам пользования инструментами… Моя семья, они настоящие, признанные мастера, и хотели, чтобы я повторил их путь. Я был прилежным учеником в детстве и юности, но потом меня увела за собой другая дорога. А навык остался… Хотя не работал уже много лет. И руки, кхм… В общем, отвыкли руки от тонкой работы совсем. Возьмите, Дес. Возьмёте?

   Как я могла отказать ему? Сделал сам! Да он художник, как и я, только по камню. Может, на какой-нибудь выставке его работу сочли бы неумелой поделкой дилетанта, там, в том пространстве, где обитает его раса. Может, даже и наши профи забраковали бы. Но главное ведь не в идеальной форме! Главное – внутри. В самой сути, если можно так выразиться.

   А суть была в том, что ради этого подарка Сае потратил целый день своей жизни в мастерской. Как отмахнуться от такого искреннего чувства?

   Никак.

   Вот и я не смогла.

    Я осторожно взяла цепочку, надела через голову на шею. Приятное солнечное тепло впиталось в кожу и осталось со мной навсегда.

   – Благодарю, – сказала я. – Но вряд ли я смогу отдариться… Слишком дорогая вещь, да ещё – своими руками…

   – Не дороже вовремя поданной чашечки кофе, – улыбнулся Сае. – Может быть, вы заварите мне ещё кофе, Дес? Ваша планета чтит традицию кофеварения, но лучший кофе можно получить здесь только из ваших рук.

   Льстец. Но… эта изумительная волшебная улыбка... Люди так не умеют. Во всяком случае, знакомые мне люди. Ты хочешь кофе, мой звёздный гость? Я заварю тебе кофе…

   Подаренный кулон источал приятное тепло.

   Потом мы пили кофе, и молчали. Нам оказалось хорошо молчать друг с другом обо всём на свете. Тишина вслушивалась в нас вкрадчивым шёпотом осеннего дождя, смотрела сквозь воду на дорожках оранжевыми отражениями фонарей, и, казалось, само время замкнулось вокруг нас непроницаемым коконом.

   Я тогда очень хорошо запомнила, как пахнет счастье: дождём и кофе.

***

Непогода ушла на третий день, и снова над океаном горело солнце, рождая на горбах волн ослепительные блики. Я смотрела, как идут друг за другом алые, зелёные и фиолетовые паруса Алополянской школы юниоров, и внезапно мне захотелось вновь попробовать ветер на вкус, как когда-то давно.

   В нижних гаражах хранилось несколько виндсерфов, я когда-то любила их. А теперь руки сами горели, вспоминая былую науку. Сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз выходила в море? Я не помнила этого. Да оно уже было неважно.

   Я оформила запрос в нейросеть МЧС. Проверила маячки. Разрешение задержалось, и я уже думала, что сейчас возьмут и запретят, они такие. Но нет, терминал принял сообщение с зелёным заголовком. Гидрокостюм оказался мне слегка тесен, но я решила, что и так сойдёт. Утонуть или смертельно переохладиться не получится, да и ладно. Я же не на гонку собралась! Я же – здесь, рядышком, вдоль берега…

   Просто ради того, чтобы поймать в лицо ветер вместе с брызгами солёной воды и вновь освежить в памяти, как идёт навстречу волна, вся в белой пене. Я непременно её нарисую тогда, может быть, даже сегодня.

   Сае подошёл посмотреть.

   – На вас смотреть холодно, Дес, – заметил он.

   – Сегодня хорошая погода, – возразила я. – Холода придут только через десять дней, может, даже через двенадцать… Стопроцентной точности они не дают никогда. А, – внезапно поняла я, – вы из жаркого мира? Вам холодно?

   Сае снова прятал руки под плащом, и я удивилась, почему он не сменил одежду, ему явно холодно было стоять на ветру. Не сменил потому, что он бродяга и у него ничего нет? А про нашу Аркадию толком не знает, что здесь и как. В частности, понятия не имеет, что одежда по сезону предоставляется безо всяких условий, просто по запросу…

   – Вы можете воспользоваться службой доставки нашего дома, – предложила я. – Закажите себе тёплые вещи, вы же мёрзнете, я вижу.

   – Мне не холодно…

   – Врёте ведь, – убеждённо заявила я.

   – Вру, – легко согласился он.

   – И к чему эта глупая гордость? – сердито спросила я. – Замёрзну насмерть, но запрос не дам… Назло – кому?

   – Я не хочу обременять вас, Дес.

   – Вы не обременяете, – отмахнулась я. – Вы просто не знаете Аркадию! Мы – не фронтир, суровая жизнь осталась далеко в прошлом. Сезонная одежда входит в безусловный социальный пакет жизненной необходимости, который предоставляется каждому, туристу в том числе.

   – Безусловный, – задумчиво повторил Сае. – А что, есть условный?

   – Конечно! По безусловному вы можете заказать обычный набор одежды, созданный на автоматической фабрике. А вот за что-нибудь модное, дизайнерское, сделанное вручную, – одним словом, нестандартное, тут, конечно, придётся заплатить, причём немало.

   Я знала об этом потому, что летом у нас гостили мамины сослуживцы, двое, оба родом откуда-то из дальних рубежей. И вот они тоже всё удивлялись, как на Аркадии хорошо жить. Их послушать – у них там чуть ли не пещерный век. И, тем не менее, они не остались у нас. Вернулись домой. Я спросила, почему они не хотят жить на Аркадии, если на их родной планете так всё плохо. А они сказали, что Родина – это нечто большее, чем безусловное базовое обеспечение, на которое можно безбедно жить едва ли не всю жизнь. Я их не очень поняла, но они объяснять не стали.

   Военные люди. Для них любые гражданские – не то, чтобы второй сорт, а, как бы сказать, что-то на уровне ребёнка, даже если и есть персонкод полноправного гражданина. Что уже обо мне говорить!

   Ребёнка же необходимо защищать и оберегать, и хватит с него.

   – От стандартного набора с автоматической фабрики я, пожалуй, не откажусь, – сказал Сае. – Благодарю вас, Дес. Вы спасаете меня снова. Почему?

   – Не знаю, – честно сказала я. – Вы – добрый…

   – Вы меня совсем не знаете.

   – Хотите сказать, что вы злой? – заинтересовалась я.

   Сае усмехнулся, покрутил в воздухе пальцами, а потом сказал:

   – Возможно. Повторяю, вы совсем меня не знаете, Десима.

   – Ладно, – не стала я спорить. – Спрошу по-другому. Вы собираетесь причинить мне какое-нибудь зло?

   Он хотел что-то сказать, но я подняла ладонь и мягко добавила:

    – Вы, конечно, можете причинить мне зло, вы старше и вы мужчина, и вот у вас там ещё какое-то оружие есть. Точно есть, моя паранорма хоть и слабенькая, но источники питания высокой ёмкости всё же распознаёт. Но я ведь не про возможность. Я – про намерение. Желание. Не знаю, как ещё сформулировать. Вы здесь затем, чтобы причинить мне зло? Можете даже не отвечать вслух. Ответьте себе, мысленно. Только честно.

   – А вы точно человек, Десима? – вдруг спросил Сае.

   Новости. Я очень удивилась.

   – А кто же я, по-вашему?

   – Я не знаю, – серьёзно ответил он. – Но я давно уже путешествую по мирам Земной Федерации. Я видел людей… представителей Человечества, то есть. Самых разных. Вы ни на одного из них не похожи совершенно. Не внешне, конечно же. Внутри. Ваш разум… он другой совсем.

   – Ещё скажите, что я – искусственный интеллект, – фыркнула я. – Нет, я человек, конечно же, и разум у меня вполне человеческий. Но – со странностями. Я – художник, мне можно. Вы много художников видели, Сае?

   – Нет… – задумчиво ответил он. – Как-то я не посещал выставки изобразительного искусства … и не общался с художниками…

   – Упущение! – воздела я палец. – Посмотрите расписание, у нас на Аркадии регулярно они проводятся.

   – Вот опять, Десима. Странно, что вы – художник, а про местные выставки ничего не знаете!

   – Я их не люблю, – объяснила я. – Картины ведь приходится отдавать. И кто знает, в какие руки. Да, да, знаю, иначе нельзя, иначе у меня весь дом очень скоро окажется завален моими картинами по самую крышу… Но не люблю.

   – Понимаю… Вы покажете мне ваши картины, Дес?

   – Покажу, – согласилась я. – Да вы можете и сами посмотреть, поднимайтесь по лестнице на второй этаж, там большая терраса, она же моя студия. Можете посмотреть, там самые последние работы. Я вам птицу хотела показать и не показала, так она стоит внизу, где мы кофе пили, у стенки… Пока вы смотрите, я пойду в море. Вернусь, сварим кофе. И вы расскажете, что вам понравилось, а что нет…

   – Как скажете, – согласился Сае.

   Но он не ушёл сразу. Остался смотреть, и это предопределило дальнейшие события. Иногда будущее выстраивается вокруг такой незначительной мелочи, что диву даёшься. Выдерни эту крохотную песчинку – сойдёт лавина. Но вначале её необходимо заметить. А вот это уже в моменте дано не каждому. Большинство понимают только через призму долгих , застоявшихся за давностью лет, воспоминаний. А иногда не происходит даже этого. И вопрос «почему?» повисает в воздухе без ответа…

   … Волна сегодня была не такой сильной, как обычно в это время года. Тело и руки легко вспомнили, как управлять доской. Как будто и не прекращала никогда. Ветер и волны, волны и солнце. Убрать шверт, увалить доску влево, прибрать парус… и доска выходит на глиссирование, и память вбрасывает в сознание прошлый восторг, и он смешивается с нынешним, и хочется орать от избытка чувств…

   Только воздух, только бескрайнее пространство, только бесконечный полёт.

   Парус рвёт из рук, сказывается долгое отсутствие тренировок… короткий, обидный полёт в холодную воду… брызги на полнеба, горький вкус океанической соли на губах… эх, ты, Десима, великая звезда виндсерфа!

   Я бы выбралась, что тут сложного. Холод для носителей «горячей» паранормы не проблема, да и какой там холод в середине осени, так, ерунда, детские ясли. А уж утонуть в гидрокостюме со встроенной системой спасения (других на Аркадии просто не производят) невозможно в принципе.

   Но я не успела ничего понять, я даже «мама» пискнуть не успела! Небо закрыла на мгновение синяя пелена, сквозь которую, словно сквозь неплотное облако, просвечивала таблетка солнца, неопасная для глаз. Затем неведомая сила выхватила меня из воды. Два удара сердца, и я на берегу. А моя несчастная доска с упавшим на воду парусом – где-то там, во власти течения. Барьер пропустит её, он нацелен на источники энергии и на крупные белковые организмы…

   – Вы тонули, Дес.

   Сае… Я проглотила прыгнувшие на язык слова: «я не тонула ничуть, сама бы справилась, спасибо – но зачем, не надо было напрягаться… » Потому что синий дурацкий плащик, шёлковый на вид, развернулся за спиной моего странного знакомца в полноценные крылья.

   Не такие изысканно-прекрасные, с резным краем, как у крылатых гентбарцев. Скорее, как у летучей вроделисицы с Туманного Архипелага, и даже коготь на верхнем сгибе имелся, иссиня-чёрный, внезапно пославший в глаз колкий солнечный блик. И то, гентбарцы – насекомые, а крылатые лисицы – млекопитающие, и раса Сае, скорее всего, тоже. Ближе к нам, чем гентбарцы, однозначно.

    Сае повёл плечами, стряхивая с крыльев воду, – радужным веером полетели наземь прозрачные капли, – и крылья снова свернулись в плащ, но теперь меня уже было не обмануть. Я больше не могла вновь разглядеть в них одежду! И удивлялась сама себе, как могла так ошибиться. Ведь видно же, сразу видно, что это – не мёртвая фабричная ткань, это – живое. Где были мои глаза?!

   – Что с вами, Дес? – тревожно спросил Сае, заглядывая мне в лицо. – Вам плохо? Может быть, вызвать врача?

   – Н-нет, – заикаясь, ответила я. – Не надо врача… Всё в порядке…

   Он заботился обо мне! Он искренне испугался за меня, решил, что я утонула, полетел, спас… вытащил на берег, а теперь заботился обо мне.

   Дорогого стоит, знаете ли.

   – А вы? – спросила я у него, меня всё ещё трясло. – Как себя чувствуете вы?

   Что-то с ним было не так, а что именно, я не могла понять. Я чувствовала неладное обострившимся паранормальным восприятием, но на сознание оно не выходило никак.

   – Неплохо, – отозвался на мой вопрос Сае, но при этом не пошевелился.

   Сидел мокрым воронёнком, уморительное, и вместе с тем очень тревожное зрелище.

   И наконец-то вломилось в разум, что на самом деле ему плохо, очень плохо, но Сае скорее умрёт, чем признается в этом. Я коснулась его руки, уже зная, что получу. И точно, ладонь обдало влажным жаром.

   Да он попросту болен! У него температура! Перемёрз на ветру. Зачем, зачем я вылезла с этой проклятой доской в море! Сае же нырял за мной! В холодную воду. Он же не знал, что для меня такая вода несмертельна вовсе! Паранорму пирокинеза создавали на Старой Терре, под условия ледяного века, именно с той целью, чтобы Человечество могло пережить надвигающуюся долгую зиму. Я даже зимой купаться могу. И купаюсь! Самая прекрасная вода у нас на Аркадии именно зимняя, с битым льдом…

   Но Сае об этом не знал.

   Нырнул, не рассуждая. Бросился спасать – не рассуждая! С высокой температурой, огосподи. Может, у него там воспаление лёгких. Запущенное. Может, ещё что-нибудь.

   Паника поджигала мысли быстрее, чем они обретали форму.

   – Ну-ка, пойдёмте со мной! Пойдёмте в дом!

   Сае неожиданно оказался тяжёлым, как поглотивший стократную перегрузку гравикомпенсатор. Каждый шаг давался ему огромным трудом. Да как он вообще из воды вылетел! Да ещё со мной в руках.

   Дальше веранды пройти не удалось. Я уложила Сае на длинную лавку, которая шла вдоль бортика, он уже не очень-то соображал, где он и что происходит, но при этом верил мне… доверял… несмотря на жар, в его руках жила страшная сила, я чувствовала. Стиснет мне запястье в беспамятстве – прощай, косточки. Но он всё же себя ещё контролировал.

   Что же делать, что же мне делать, а если Сае умрёт, и всё из-за меня… Надо… что надо… что надо сделать, что…

   И я вдруг вспомнила о докторе Дженкинсе. Резко, будто меня хлестнуло водяной плетью. Я торопливо вызвала его. И едва ли не влезла в развернувшийся над личным терминалом голографический экран

   – Доктор Дженкинс! Дядя Эл! Помогите!

***

Доктор Дженкинс не стал долго расспрашивать, в чём дело. Видно, мой встрёпанный вид сказал ему, что дело плохо, лучше всяких слов. Он появился у моего дома мгновенно – воспользовался струной гиперпрокола. А надо сказать, что компактные струны, действующие в пределах планеты, до сих пор доступны только врачам, причём не всяким, и военным, тоже не всем. Не потому, что производство их слишком дорого. Для Аркадии нет ничего дорогого в Галактике. А чисто из соображений безопасности. А ну как все подряд начнут дырявить пространство мгновенными перебросками? Дети, несознательные взрослые, туристы, службы развлечений, отельные трансферные компании, – одним, словом, все.

   Так и до экопространственной катастрофы недалеко!

   – Да, Дес, – сказал доктор в лёгком замешательстве, рассматривая лежащего без сознания Сае. – Тебе удалось меня удивить! Впервые вижу представителя этой расы вживую, своими собственными глазами…

   – Что с ним? – нервно спросила я. – Он умрёт?! Он уже умирает?

   – Сейчас посмотрим…

   Ждать вердикта оказалось невыносимо. Но и под руку толкать врача – тоже ничего хорошего, и поэтому я извелась до полусмерти за те краткие минуты, пока шёл осмотр и умные приборы из переносного реанимационного ящичка готовили результаты анализов.

   – Лёгкие чистые, – сказал Дженкинс, – внутреннего кровотечения нет… Тест на варигрипп положительный. Ну… Штраф за неявку в карантинную службу парень получит приличный. А поскольку вряд ли у него на счету что-то есть, отправится отрабатывать ручками в службу уборки.

   – Но он же болен! – возмутилась я.

   – Когда выздоровеет и окрепнет после болезни, разумеется. Правила есть правила, их придумали не за тем, чтобы нарушать, ведь каждое из них написано кровью.

   Я обхватила себя руками и промолчала. Не люблю спорить, особенно с Дженкинсом. На каждое моё слово он найдёт три своих. И прозвучат они логично, правильно, замечательно, потому что Эл Дженкинс сам в них будет верить. А я… Я почувствую трещину. Как в стеклянной чашке, которую бережно собрали из осколков, тщательно отполировав стыки. Внешне будет неотличима от себя прежней. Но паранормальное зрение безжалостно отметит все шрамы, не заметные тому, кто не умеет видеть…

   – Дес, варигрипп включен в планетарный календарь прививок, – терпеливо объяснил Дженкинс. – У подавляющего большинства населения нашего мира есть иммунитет. Все прибывающие к нам туристы, восприимчивые к вирусу, либо проходят иммунизацию перед поездкой, у себя, либо получают дозу уже здесь. Гентбарцам, например, именно от варигриппа прививаться не нужно, они им не болеют в принципе и носителями быть тоже не могут, другая физиология. С них никто и не спрашивает. А вот твой новый знакомый заразу поймал, потому что о защите не подумал. Знаешь, почему не подумал?

   Я помотала головой.

   – Потому что оказался на Аркадии нелегально. И нам очень хочется узнать, как именно у него это получилось.

   Нелегально… Я мигом вспомнила все развлекалки про контрабандистов, шпионов и чёрных копателей, то есть, продавцов украденных с археологических раскопок артефактов, какие только смогла. Многие из них пробирались через санитарные кордоны, притворяясь грузом. Вводили себя в состояние комы, временной, упаковывались в специальные контейнеры, обманывающие детекторы органики… Иногда контейнеры прибывали по месту назначения в лучшем виде, но чаще терялись. И тогда с ними – и с теми, кто по глупости или долгу службы вскрывал такой контейнер! – случались всякие приключения.

   – Десима, – с мягким укором сказал Дженкинс, – это всё сказки для неискушённых умов! Ты на Аркадии. Здесь такое невозможно в принципе: уровень контроля слишком высок.

   – Он попал в беду, – упрямо сказала я, – это же очевидно!

   – Кому очевидно, Дес?

   Ненавижу эту его всепонимающую улыбочку! Может, первый телепатический ранг и позволяет доктору Дженкинсу видеть меня насквозь, но демонстрировать это настолько явно – чистое свинство, я считаю.

   – Твой новый друг – апарие, – сказал Дженкинс. – Апарие не так уж давно стали контактировать с Федерацией. Их пространство находится очень далеко отсюда, так далеко, что ты себе даже представить не можешь. Вкратце, если ты соберёшься слетать туда на экскурсию, у тебя уйдёт на это восемь лет в один конец.

   – Разве гейт дальней пересадочной станции не перебрасывает корабль мгновенно? – возразила я.

   – Верно. Перебрасывает. Но манёвры в пространстве требуют времени. Ведь любая пересадочная станция генерирует туннель к такой же узловой станции по федеральной межзвёздной транспортной сети. Через узел или несколько сразу ты не прыгнешь при всём желании. До пространства апарие – минимум сто два таких узла. Посмотришь потом карту.

   – А напрямую, по сигналу опорных маяков…

   – Ребёнок ты ещё, Дес, – покачал головой Дженкинс. – Теория пятимерного пространства допускает такие прыжки, но на практике – где взять столько энергии?

   Я промолчала. Увольте меня решать задачки по пятимерной физике! Я два умножить на два поделить на два посчитать не могу даже на пальцах. Не математик я. Художник. Разум со странностями, как я сама говорила сегодняшним утром Сае…

   А он лежал неподвижно, Сае. Без сознания, бледный, и одно крыло свесилось до пола, утратив упругую небесную синеву…

   – Будет жить, – поймал моё настроение доктор. – Его организм оказался восприимчив к варигриппу, значит, и лечение будет эффективным тоже. Вскоре ему станет легче настолько, что даже, может быть, получится поговорить…

   – Вы снимете с него глубинный ментальный скан?! – ахнула я.

   – Побойся собственной совести, Дес!– рассердился Дженкинс. – Это запрещено, тем более, по отношению к негражданам Федерации. La kaŭzo de la milito, однако. Нам ещё с апарие проблем не хватало… Меньше смотри низкосортных развлекалок, ей-богу.

   Мне стало стыдно. Я почувствовала, как горят щёки и уши. Высшие телепаты очень щепетильно относятся к праву на ментальную неприкосновенность не имеющих телепатической паранормы. Закон – ими же самими установленный, между прочим! – они соблюдают строго и карают нарушителей безо всякой жалости. Тоже красная нить сюжетов многих развлекалок, которые строятся как раз на нарушении персонажем такого закона. Практически везде нарушитель – злобная гадина, с которой надо бороться. А те, что не гады, всё равно получают своё.

   Потому что правила придумывают не за тем, чтобы их нарушать. Ведь каждое из правил возникает после того, как кто-то гибнет там, где можно было выжить, если знать правило…

   Карантин тот же. Разные планеты, разные расы… Угроза биологического заражения не шутка! Сае заразился нашей болячкой сам, но что если он привёз с собой какую-то свою, не доступную пока ещё нашей науке? И тогда благословенную Аркадию ждёт пандемия…

   Ужас!

   Сае между тем шевельнулся, открыл глаза, и у меня отлегло от сердца. Живой! Лечение доктора Дженкинска помогло ему: живой. Сае резко дёрнулся, я не знаю зачем, чтобы сбежать? Кем надо быть, чтобы испугаться врача?! А потом я словно увидела доктора Дженкинса его глазами: посторонний, значок первого телепатического ранга на воротничке. Испугаешься такого, ещё бы.

   – Не стоит делать резких движений, Саернтик, – доброжелательно посоветовал ему доктор, предлагая подушку под спину. – Вы больны, вам необходим покой.

   – Вы знакомы?! – изумилась я.

   – Дес, – всё с той же бесячей мягкостью в голосе сказал Дженкинс, – апарие в пространстве Земной Федерации – пока ещё очень большая редкость. Конечно, мы знаем таких наперчёт!

   Мы. До меня дошло наконец-то. Когда высший телепат говорит «мы», он имеет в виду не себя одного, но всю инфосферу. Во всяком случае, ту её часть, что отвлеклась на текущую ситуацию с тобой. Каково это, расплескивать своё сознание по всему ментальному пространству, быть частью каждого и самому оставаться частью всех.

   – Что скажете, друг? – обратился доктор Дженкинс к Сае, который, подумав немного, всё же не стал отказываться от подушки под спину.

   – Это допрос? – облизнув губы, хрипло спросил апарие.

   – Всё зависит только от вас, – Дженкинс слегка развёл ладонями. – От степени вашей искренности. Мы не причиним вам вреда, Саернтик, но если вы таите какую-то злость или обиду, самое время сейчас в этом признаться.

   Сае медленно соединил кончики пальцев. Думал. Ему не нравится, как доктор Дженкинс на него давит, поняла я. А кому бы понравилось? У дяди Эла есть в арсенале такая манера разговора… В общем, сразу чувствуешь себя обжаренной по всем правилам куриной тушкой на блюде. Невероятно раздражает даже меня, ко всему привычную. Что уже говорить о Сае.

   – Могу я попросить чашечку кофе? – спросил вдруг Сае.

   – Можете, – кивнул доктор. – Судя по всему, кофе для вашей расы – неплохой иммуномодулятор, иначе варигрипп привёл бы вас ко мне гораздо быстрее. Дес, свари, пожалуйста, кофе… и мне тоже. Не забудь и про себя.

   Я кивнула и пошла в кухонный блок. Кофе хорошо прочищает мозги, а я чувствовала, что мозги мне сейчас очень нужны.

   Что-то происходило. Что-то стояло в воздухе, тяжёлое, тревожное, и оно мне крепко не нравилось. Я узнала это чувство, отравившее мне немало солнечных дней в детстве, и мне стало ещё страшнее.

   Ещё не ясновидение. Но уже и не безмятежное неведение лишённых паранормального восприятия.

   Плохо жить с нераскрывшимся даром, с какой стороны ни посмотри.

   Я приготовила кофе – для доктора Дженкинса и для Сае, а потом вдруг поняла, что меня развели как маленькую! Им надо было меня выслать вон, и – выслали! Чтобы я лишнего чего не услышала. Злость окатила меня горячим жаром.

   Держат за несмышленого ребёнка!

   Элмер Дженкинс – ещё простительно, он такой со всеми практически, даже с мамой умудряется. Но Сае… Вот уж от кого не ожидала.

   Обидно!

   Я со злости решила заявиться к заговорщикам прямо сейчас, но внезапно увидела картину возле стены. Сразу вспомнила: я тогда принесла её, чтобы показать Сае, и не показала, к слову не пришлось. Поставила к стеночке и забыла. А теперь вспомнила. Не просто вспомнила, а увидела.

   Меня снова запеленало давно забытым страхом, по рукам и ногам, я даже дышать могла через раз.

   Когда-то, давно, когда я только-только взяла в руки даже не кисть, а обычный мелок, каким рисуют на садовых дорожках и тротуарах дети… да я ведь и сама была ребёнком тогда. Уже не вспомню, сколько мне было лет, шесть или пять, может, даже меньше. Самым жутким моим кошмаром стали рисунки, которые менялись.

   Я вела линию, и она изгибалась волнами, не успев нарисоваться до конца. Я ставила точку, и она превращалась в объёмный шар, и уходила глубоко под землю. Никто из взрослых не видел и не мог понять, почему я кричу от ужаса. Первым, кто меня смог понять, оказался как раз доктор Дженкинс, дядя Эл, и я до сих пор помню его руки, гладившие меня по голове – как раз после очередной такой вот переменчивой картины.

   Он же и объяснил мне суть происходящего. И тогда, самыми простыми словами, какие мог понять маленький ребёнок. И позже, когда я стала старше и умнее. Всё дело в моей паранорме, ни в чём больше. В момент создания рисунка я утрачиваю контроль. Значит, что? Учимся держать в узде непокорную силу.

   Вот уж я училась.

   Но иногда справиться не удавалось. Правда, в последнее время неконтролируемых всплесков практически не было. И я успокоилась. Забыла. Выкинула из головы. Но кто сказал, что детство не сможет однажды вернуться снова? Порвать все барьеры. Выплеснуться неудержимой лавой дикой мощи…

   Картина менялась под моим взглядом, необратимо и страшно. Её нельзя было трогать руками вообще, она уже, собственно, не была картиной полном смысле этого слово, и я даже не назвала бы её материальным объектом. Чёрная дыра, проступившая из-за горизонта событий, портал в Вечность.

   Синяя птица металась над хищными волнами, и её накрывало бездонной глубиной, сквозь которую недобро просвечивало багровое солнце. Птица тонула.

   Сае тонул.

   Я не могла этого допустить!

   А где-то там, словно в другой реальности, за толстой стеклянной стеной, доктор Элмер Дженкинс беседовал с апарие Саернтиком, единственым апарие на всю аркадийскую планетарную локаль и как бы не на весь человеческий сектор Земной Федерации…

   – Прошу прощения. Я не знаю, кто вы, и как к вам следует обращаться.

   – В самый раз.

   Я почти видела лицо Сае. Его усмешку, и острый пронзительный взгляд. Он же болен, он очень болен, варигрипп – коварная болезнь. Большинство из нас подхватывают его в детстве, в лёгкой форме, и то ведь не сахар с медовыми рогаликами. Сейчас на Сае действует лекарство, но он чужак, как долго продлится ясное сознание, какими будут последствия…

   Птица почти исчезла под толщей тёмной враждебной воды.

   Нет!

   Я закрыла глаза, удерживая линии картины в едином поле, не давая им рассыпаться окончательно. Синяя птица, – моя птица, – должна вынырнуть к солнцу! Я смогу. Я справлюсь. Я не позволю…

   – Вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о вас капитану Снежиной, Саернтик?

   – У нас не принято мстить беззащитным. Но с этой страшной женщиной, матерью Десимы, я и не ссорился никогда… Я здесь случайно, уважаемый советник Дженкинс.

   Лети, птица. Да не достанут тебя жадные волны. Да напоит твои крылья своею силой штормовой ветер. Лети. Живи!

   – Вы говорите правду, Саернтик…

   Линии вероятностей дрогнули ещё раз, и застыли, стремительно обретая законченную форму, теперь уже навсегда.

   Картина перестала быть трясиной. Просто волны. Просто ветер. Синекрылая птица, уходящая в вышину…

   А из меня будто выжали весь воздух. Я взмокла, со всхлипом втянула в себя воздух с густым карамельным ароматом свежезаваренного кофе, и поняла, что до этого не дышала. Схватка с картиной заняла какие-то доли секунды.

   Упражнение на самоконтроль, заученное в детстве. «Волны гасят ветер…» И пальцы перестают дрожать, а на ресницах больше не копятся предательские слёзы. Я осторожно разворачиваю картину к стене. То, о чём дядя Эл не знает, ему не повредит, верно?

   А он не узнает, если я не захочу.

   Дядя Эл не станет трогать не предназначенное для демонстрации полотно. Коснулся однажды, давно… я уж и не помнила, чем окончилось, но доктору не понравилось. С тех пор он спрашивал у меня разрешения, всегда.

   Я поставила на поднос чашечки с кофе. Себе не сварила, да… что ж, сварю позже. Когда доктор Дженкинс уйдёт, а Сае, измученный болезнью, крепко уснёт на своём ложе. Главное ведь, картина больше не стронется в пропасть. Она завершена. Окончательно и навсегда.

   Так что они выпили кофе, Сае и доктор Дженкинс, похвалили золотые руки хозяюшки, то есть, мои. Улыбались, но в их улыбках уже не таилась гроза, словно они что-то выяснили принципиально важное друг для друга и с ним согласились оба...

   – Всё будет хорошо? – уточнила я. – Сае поправится?

   – Разумеется, поправится, – заверил меня Дженкинс.

   – А можно, он останется у меня? – выпалила я внезапно пришедшую в голову идею. – Сае, вы останетесь? Тут вас никто не потревожит, а я расконсервирую гостевой блок на первом этаже… там просторно, вам там понравится.

   – Я бы рекомендовал вам остаться, Саернтик, – доброжелательно сказал доктор Дженкинс. – Вы нездоровы, вам необходимо лечение… Здесь есть все условия.

   – Арест? – усмехнулся Сае.

   Его снова начало лихорадить, глаза блестели, и даже на расстоянии я чувствовала исходящий от него жар болезни.

   – Ну, что вы, – мягко возразил доктор, – какой арест… Но у вас варигрипп в активной фазе, вы – источник биологического заражения, и выпускать вас с планеты сейчас было бы крайне опрометчиво, мягко говоря. Карантинной Службе это совершенно точно не понравится, а с карантинниками лучше не связываться, поверьте мне. Вы и так вызвали у них раздражение вашим безответственным поведением: появиться на планете без биоадаптации – такая глупость, право. Лечитесь, поправляйте здоровье, отдыхайте. Потом поговорим. Капитан Снежина появится здесь ещё очень не скоро. Время у вас есть.

   Вот в чём преимущество инфосферы. Ты знаешь всё. Кто где находится, кто когда куда летит. Доктор совершенно точно знал, где сейчас находится моя мама, и сколько времени у неё займёт дорога домой. У мамы нет телепатического ранга, но помощники-телепаты, конечно же, есть. Они обязательно есть везде, во всех серьёзных службах.

    Пока я снимала с консервации гостевую комнату, я думала. Между доктором и Сае, безусловно, искрило, но по какой причине, так они мне и расскажут, жди. И Сае ведь действительно был неправ, когда уклонился от карантина… Вон ему сейчас как плохо, а могло бы и не быть так плохо!

   Я могла бы увидеть сама. Но от одной мысли, что тогда придётся опять иметь дело с переменчивой картиной, начинало подташнивать.

   Когда я была совсем маленькой, я ведь так и жила, среди бесконечных, подвижных, не имеющий строгой формы блестящих линий. Они окружали меня, они касались меня, пытались проникнуть внутрь и – пугали до невозможности. Самые первые мои детские воспоминания – это ужас, разлитый вокруг, а я под тоненькой плёночкой защиты, такой тонкой и прозрачной, что кажется, будто она порвётся, вот прямо сейчас…

   Намучилась со мной мама тогда… Как же, ребёнок без конца кричит и синеет от страха.

   Теперь эти линии не имели надо мной власти. Я нашла на них укорот, выливая в картины.. и они почти избавили меня от своего присутствия. Но иногда принимались за старое. Как с синекрылой птицей.

   Доктор Дженкинс утверждал, что эти видения, как он говорил, всего лишь часть некорректно пробудившейся паранормы. Но мне всегда казалось, что не очень-то они и видения, а что-то ещё. Часть мира, а не часть меня. Впрочем, я не любила спорить. Спор – это попытка доказать что-то, а зачем доказывать очевидное? Оно само по себе – доказательство. А если кто-то не видит, это означает только одно: кто-то не видит. Не умеет. Или не хочет. И, если честно, не очень-то интересно, почему.

   Доктор Дженкинс помог активировать медицинский блок домашней нейросети. Собственно, состояние Сае не требовало срочной госпитализации, если будет соблюдать режим, то вылечится быстро. Ну, а если станет хуже, то скорая помощь окажется у моего дома в считанные мгновения.

   – Буду жить, – усмехнулся Сае, выслушав слова Дженкинса. – Хорошо… наверное.

   Я его не очень поняла, и решила, что это в нём говорит болезнь. Он уснул прежде, чем мы вышли из комнаты. Я почувствовала.

   – Теперь ты, Дес, – доктор цепко взял меня за локоть. – Пойдём.

   – Куда? – не поняла я. – Со мной всё в порядке!

   – В кухонный блок, – объяснил Дженкинс. – Будем повышать уровень кофе в твоей крови. А то паранормального срыва мне здесь ещё не хватало…

   – Какой ещё паранормальный срыв? – не поняла я.

   – Тебе лучше знать. Пошли, пошли.

   Упираться было бесполезно, кто я такая против взрослого высокого мужчины крепкого телосложения. Поэтому покорно дала себя увести на кухню.

   Кофе у нас умеют варить все, я уже говорила. И дядя Элмер не исключение. Так странно с ним, как всегда. Когда он при исполнении, как вот с Сае, я вижу врача. А когда варит кофе в турке – друг нашей семьи, дядя Эл, тот, кого я знаю с детства…

   Тонкий горьковатый кофейный запах с добавлением корицы и стимуляторов. Я знала эту комбинацию, она прямо полагалась мне из-за моей паранормы. Противно, но пить придётся, доктору Дженкинсу виднее. А вот мама любила, пила много и часто именно такой кофе, сама же себе и готовила, добровольно. Но ей иначе нельзя, у неё служба.

   – Почему он, Дес? – спросил дядя Эл, ставя передо мной исходящую паром кружку.

   – Не поняла, – честно призналась я.

   – Ты никого не впускаешь к себе в душу, – объяснил он, внимательно меня рассматривая. – Ты терпишь рядом с собой меня. Ещё – свою маму. И всё. Саернтик – чужой, да ещё и не человек, но ты, тем не менее, приняла его. Почему?

   – Он хороший, – ответила я.

   – Я бы не сказал, – качая головой, ответил доктор. – Исходя из того, что нам о нём известно…

   – Но он же не вне закона? – спросила я. – Не объявлен в розыск? Не приговорен к смертной казни.

   – Боги Галактики с тобой, Дес, конечно же, нет! Иначе он не лежал бы в комнате у тебя дома.

   – Этого достаточно.

   – Не думаю. Есть поступки, которые по закону, конечно, не караются, нет такой статьи в юридической нейросети «Арбитраж». Но по совести… по тому, какую боль они оставляют… Саернтик может причинить тебе большую боль, Дес.

   – Вы же не за меня боитесь, – ответила я. – Вы боитесь, что я как-то сорвусь. И вот это всё, что сидит в моих генах, что не удалось раскрыть и воспитать так, как положено, устроит маленькую локальную катастрофу. Потому и барьер у нашего дома. И, может быть, что-то ещё.

   – Дес…

   – Всё хорошо, дядя Эл, – устало сказала я. – Я с особенностями, конечно, но я не такая уж дура, и я всё понимаю.

   Я держала в руках горячую чашечку с кофе и понимала, насколько заледенели мои пальцы: горячие бока чашки не обжигали, хотя должны были. Мне не страшны ожоги, их в принципе не может быть у человека с «горячей» паранормой, даже с такой слабенькой, как у меня. Но это не мешает чувствовать температуру, а я сейчас её не чувствовала.

   – – Неважно, что и у кого когда-то было, дядя Эл. Важно только то, что есть здесь и сейчас. А Сае… он такой… не знаю… такой… ну, не знаю я… но он не злобный, не злой и не страшный, хоть и апарие, не человек. Несчастный он, может быть. В беде, возможно. Не знаю… мне кажется, мы должны ему как-то помочь.

   – А потом?

   – Потом он улетит, – пожала я плечами, так странно, доктор Элмер – взрослый, телепат первого ранга, а самого простого не понимает. – У него же крылья, а крылья должны летать.

   – А ты, Дес? Что потом будешь делать ты?

   – Хороший вопрос, дядя Эл, – признала я. – Но на него так просто не ответишь…

   – Почему?

   – У меня нет крыльев, – признала я неприятную правду. – Но ведь Сае болен и не может летать…

   – Не ладишь ты со временем, Дес, – вздохнул Дженкинс с досадой. – Но, может, и к лучшему, как знать…

   – А что такое время, доктор Дженкинс? – спросила я.

   Вопрос родился сам собой и сорвался в холодный воздух сам собой, практически без моего участия.

   – Хороший вопрос, Дес, – помолчав, сказал он. – А тебе вправду нужен на него ответ?

   – Нет, – честно призналась я. – Не нужен…

   Пошёл снег. Мягкий, мокрый, он косо ложился на дорожки и клумбы, и тут же таял. Почти как дождь. И только в свете фонарей можно было понять, что нет, всё-таки снег.

   Середина осени.

   Пора.

   Время – замкнутый сам на себя пузырь, плывущий по безбрежным океанам Вечности. Нет прошлого, потому что оно ушло. Нет будущего, потому что оно ещё не наступило. Есть только я, я сама, здесь и сейчас. И рядом со мной есть сейчас дядя Эл и Сае. Мама. И все остальные.

   У каждого носителя разума такой пузырь свой, вот сколько есть разумных во Вселенной, столько и времён, по одному на каждого… иногда они соприкасаются, бывает даже, сливаются ненадолго в один, потом расходятся снова. Бесчисленные дороги, линии, судьбы, без начала и без конца, свиваются, разделяются, снова сливаются, и толку оглядываться назад, и смысл смотреть вперёд. Ведь важно только здесь и сейчас, разлитое в универсуме.

   Во всяком случае, его ты попробовать на вкусм можешь. Всё остальное – нет. Но я не думаю, что доктор Дженкинс, а вместе с ним и вся его инфосфера, понимают. Не потому, что глупы, а потому, что по какой-то причине не могут этого сделать.

   Могли бы – давно бы поняли.

   Я рисовала падающий снег – он летел над крышами зимнего городка, волшебного, из старых сказок и фильмов. Узкие улочки, красные черепичные крыши – таких сейчас нет нигде, кроме как в исторических и стилизованных под исторические художественных фильмах.

   Метель кружила над улицами, танцевала в оранжевом тёплом свете наружных фонарей… а ближе к небу ясно было видно, что это звёзды осыпаются снежной метелью, падают из бархатной черноты глубокого космоса сплошной пеленой, чтобы растаять на газонах и клумбах. И просыпаться яркой алмазной крошкой в океан.

   Тихий, спокойный, волшебный мир картины успокаивал и умиротворял. Город под куполом звездопада доверчиво раскрывался улочками, мостами и переходами. Хотела бы я однажды оказаться там?

   Нет.

   Это не моё здесь и сейчас. Мы соприкоснулись случайно. И подарили друг другу кто умиротворения, а кто защиту.

   Когда последний штрих застыл отлившейся в синей краске волной, я почувствовала за спиной присутствие Сае. И удивилась, поняв, что он стоял там давно, смотрел, как я работаю, а я и не поняла ничего. Не поняла, что не одна.

   – Очень красиво, – сказал Сае в ответ на мой взгляд. – Вы – талант, Дес.

   Болезнь зажгла на его матовом лице багровые пятна. Кажется, моего гостя лихорадило снова.

   – Разве вам можно вставать? – усомнилась я.

   – Мне уже лучше.

   – Не вижу.

   – Мне правда лучше, – мягко, но настойчиво повторил он.

   – Вам просто неуютно в комнате, одному, – заявила я. – Но вы ещё болеете, и лучше бы вам всё-таки прилечь. А ещё лучше поужинать. У вас есть какие-то пищевые предпочтения? Или противопоказания.

   – Я не хочу доставлять вам неудобства, Дес.

   Я лишь рассмеялась:

   – Ну, что вы, Сае. Готовить будет кухня, нам надо только тщательно внести в программируемый блок все пожелания. С учётом оставленных доктором Дженкинсом рекомендаций, конечно же. Пойдёмте вниз… вы сможете?

   – Смогу, – с достоинством сказал он.

   И действительно спустился по лестнице строго самостоятельно, хотя я видела, как его шатает от слабости.

   Варигрипп – противная донельзя болезнь. Даже в лёгкой форме она выбивает надолго: слабость, ломота в теле, в ушах звенит. Я подумала, что Сае – невысокий и хрупкий, как все летающие существа, и если он сейчас свалится, я его, пожалуй, смогу поднять и отнести на ближайший диванчик. Но, конечно, лучше будет, если он дойдёт сам. Незачем травмировать и без того раненую гордость звёздного гостя.

   Как же он оказался у нас?

   Если до пространства, в котором живут его сородичи, так далеко...

   Кухня после некоторых мучений с подбором доступных аналогов выдала для начала суп (в графе «название» светилось «на усмотрение пользователя»). Выглядело аппетитно: синий рис, разваренный до состояния «взрыв на фабрике» – когда крупинки теряют форму, превращаясь в хлопья, кусочки белого и красного мяса, немного рыбы… Я опасалась, что будет пахнуть, как что-нибудь гентбарское, но нет. Пахло аппетитно: вполне себе человеческими специями. Шафран, базилик, красный перец…

   Я даже рискнула плеснуть и себе, попробовать. Зря, слишком острое! Аж волосы в колечки завернулись, а во рту случился термоядерный взрыв, и всего от одной ложечки! Но Сае понравилось, уплёл всё в один миг, и ему сразу же стало легче, по глазам видно.

   Болеть с пустым желудком – неуютно, я бы сказала. То ли дело, добрый ужин.

   – Отлично, – сказала я. – Сейчас внесём это блюдо в список, и вы всегда сможете заказать его ещё раз. Может быть, вспомните что-нибудь ещё?

   – Высокотехнологичный мир, – сказал Сае, посмеиваясь над самим собой же. – Вы даже не представляете себе, Дес, как мало в Галактике таких планет!

   – Почему же? Аркадия – так называемый золотой лист по внутреннец классификации Федерации. А там десятка четыре наименований… если только человеческие считать. Но есть и другие. Есть Гентбарис, например.

   Про Гентбарис я знала, гостили у нас как-то вместе с мамой гентбарцы, недолго, правда. Давно или недавно, я уже не помнила, но зато в памяти задержался их язык, невероятно красивый, поющий, оставивший после себя впечатление хрустящего морозного узора на припозднившихся последних цветах…

   – В Галактике миров куда больше, чем четыре десятка, – ответил Сае. – Самых разных.

   – Вы видели их все?

   – Не все, и даже не большинство. Жизни не хватит, побывать в каждом из них. Но настолько благоустроенных, как Аркадия, я, можно сказать, не видел вовсе.

   – Наверное, вы просто не там летали, – предположила я.

   Он внимательно посмотрел на меня, и мне стало от его взгляда слегка не по себе, но потом беспокоящее чувство пропало, Сае снова стал собой.

   – Возможно, – сказал он чуть настороженно. – Возможно, я просто летал не там… Дес, скажите. Это важно. Что вы знаете о своей матери?

   – Она – военная, – сказала я, пожимая плечами. – Служит где-то в Пространстве. Дома почти не бывает, но скоро прилетит.

   – Да уж… – пробормотал Сае. – Что скоро, то скоро… Понимаете, Дес… я не знал, где я оказался…

   – Если бы знали заранее, оказались бы где-то в другом месте, – кивнула я. – И умерли бы там от варигриппа. Доктор Элмер не сказал об этом, но ясно же и так: вы заразились не на Аркадии. У нас была эпидемия когда-то, давно, и после неё все случаи – исключительно завозные, никак не затрагивающие местное население.

   – Вы меня удивляете, Дес, – помолчав, сказал Сае. – Не могу понять, как у… у такой женщины, как ваша мама, могла появиться такая дочь. Контраст… душераздирающий, я бы сказал. С вами как будто… в нестабильной сингулярности. Куда выкинет и как именно сплющит через секунду, ни за что не угадаешь.

   Интересно. С сингулярностью меня ещё никто не сравнивал. Там такие красивые графики, в физике пятимерного пространства… Я как-то попыталась нарисовать один такой. Кажется, именно после этой попытки у нашего дома появился защитный барьер. Точно не помню, давно было.

   – Вы обиделись, Дес?

   – Нет, – удивилась я. – На что обижаться… Наверное, вы правы. А почему у моей мамы появилась такая я, никто не знает. Я должна была стать, как она, но что-то пошло не так. Никто не знает, почему и что именно, даже доктор Дженкинс. Мама – военная, а я – художник. Действительно, контраст, но что тут поделаешь. Так получилось…

   – Так получилось… – эхом повторил за мной Сае.

   Он сидел, ссутулившись, укрывшись крыльями так, что не видно было рук. Сразу было видно, какой он больной и несчастный. Я не удивилась тому, что он боялся мою маму, её многие боятся, я сама всегда привыкаю первые день-два, когда она возвращается. Но Сае же сам сказал, что с нею не ссорился!

   Он бы ушёл, поняла я, наплевав на болезнь, если бы совершенно точно не знал, что тогда мама подумает о нём: испугался. Вот уж кого мама на дух не выносила, так это трусов. Хотя посмотреть ей в глаза решались не многие.

   – Мама ничего не сделает вам, Сае, – сказала я. – Я ей не позволю.

   Хотела утешить его, и не вышло ничего: он безрадостно рассмеялся:

   – Дес, как вы её остановите? Вы не похожи на бойца. Разве что – какие-то скрытые умения… Но и так не сходится: характер у вас совсем не тот.

   – А вы считаете, остановить кого-то можно только дракой.

   Удивительно, сколько людей – и, как оказалось, не людей, – считают, что эффективное противостояние возможно только через битву. У животных, – возможно, в дикой природе ни у кого нет другого выбора, но мы ведь – носители разума, разве не так?

   – Я ничего уже не считаю, – признался Сае. – Я запутался совсем.

   – Вы совсем больны. Вам нужно прилечь… Принять лекарство по схеме доктора Дженкинса. Может быть, выпить сок или…

   – Воды, – вздохнул он. – Просто воды…

   Я всё же отвела гостя в комнату и дождалась, когда он уснёт. Ему было не очень-то удобно в постели, и я подумала, что он, наверное, любит спать, как крылатые гентбарцы, зацепившись ногами за спальную перекладину и укутавшись в крылья. Надо будет спросить, когда пойдёт на поправку. Сейчас-то какая ему перекладина, ещё свалится с неё и голову разобьёт. Пусть уже как-нибудь потерпит.

    Потом я долго стояла у панорамного окна верхней террасы, давным-давно превращённой в художественную студию. Краски, кисти, холсты, готовые картины, наброски… надо бы принести сюда город с красными крышами и птицу… Вот ведь, сразу не сделала, потом забуду. И выйдет от этого какая-нибудь отменная дрянь. Картины всё же лучше держать в отведённом для них месте, а не разбрасывать по всему дому.

   Но я стояла неподвижно и смотрела сквозь окно на снег, так и не сумевший набрать должной крепости. Он падал и падал, падал и таял, косые струи переливались в тревожном оранжевом свете фонарей. Ливневой снег, вспомнилось название. Можно выйти наружу, и он умоёт лицо как проливной дождь.

   Уходить не хотелось. Ничего не хотелось. Потому что я думала о маме.

   Она любила меня. По своему, как могла и как умела. Всегда возвращалась сюда, в наш дом, ко мне. Я знала, что ко мне. Сам дом не вызывал у неё каких-то особенных чувств. Её дом был там, где люди. Равные ей. Где-то в Просторе, на боевых кораблях, которыми она командовала. Она возвращалась и приносила с собой звёздный ветер, напоенный свирепыми битвами и пылью сгоревших солнц. Где-то там, на лезвии мира, пылало пламя далёких войн. И ни одна из них не докатывалась до Аркадии, потому что на их пути вставала моя мама.

   Косые струи мокрого снега сложились на миг в её образ. Суровое лицо, пронзительный взгляд, короткие волосы, руки на поясе.

   Жалела ли я о том, что не могла повторить мамин путь?

   Струи ливневого снега то расходились, то вновь сходились, образуя мамину фигуру в броне, но без шлема. Вот вьются на ветру короткие волосы, и в них – огонь, призрачный, невидимый, чёрно-белый, как метельный вечер. Когда я была маленькой – чётко вспомнилось – я очень боялась такого огня. Подниму, помню, руку, поднесу к глазам, а пальцы в огне. И всё вокруг в огне, горит и не сгорает, ух, страшно-то как. Если включить свет, огонь пропадёт, затаится до поры, а потом снова вспыхнет.

   Но тогда было детство, совсем маленький возраст, а сейчас-то что, чего мне бояться? Ведь это моя мама, она любит меня, и я люблю её.

   Снег растворился в темноте позднего вечера, видно, заряд прошёл. Теперь накрапывал просто дождь, осенний, моросящий. И никаких фигур в нём мне больше не казалось, ушёл и страх, так же внезапно, как и появился.

   Утро выдалось сырым, ненастным и ветреным, снова срывался снег. Мне не понравился подогрев дорожек, и я взялась с помощью управляющей нейросети дома тестировать систему. Провозилась долго, зато смутные ощущения неправильности отлились в список замены деталей и заявку технической службе города не только на обслуживание тёплых дорожек, но и вообще по системе обогрева в целом.

   Сае почувствовал себя значительно лучше, видно, лечение доктора Дженкинса помогло. Я сварила кофе нам обоим, и мы сидели на веранде, смотрели, как снова начался дождь и молчали.

   Мне нравилось наше молчание. Оно было каким-то объёмным, что ли. Правильным. Зачем расспрашивать и лезть в души друг к другу с абордажными крючьями, когда можно просто молча сидеть рядом, отдавать своё тепло и чувствовать его тепло в ответ. Мне даже захотелось нарисовать такое молчание. И, чуть погодя, оно отлилось в картину: два силуэта в полумраке веранды, а снаружи мягко сыплет мокрый снег, звёздами растекающийся по лужам, оранжевым от света уличных фонарей…

ГЛАВА 3

Выставка для меня – сущее мучение. Каждая картина, даже самая неудачная – часть меня, часть моей души, и отдавать её в чужие руки… Я смирилась, за долгие годы. Я очень хорошо понимаю, что дом не резиновый, и собирать в нём старые, застывшие, картины, – идея неправильная и даже глупая. Но вот не люблю я выставки эти. Глаза б мои не видели, хотя моё участие в них минимально…

   Два самых мучительных момента из всего: отобрать полотна и лично явиться в экспофорум, чтобы завизировать открытие павильона. Плюсы здесь, конечно, перевешивали минусы: я отбирала картины строго сама, я следила за их размещением и – не знаю, как, не знаю, почему, не знаю вообще, – моё кратковременное присутствие на открытии словно бы запечатывало события. Картину могли приобрести только те, кому я бы сама её доверила. Все остальные промахивались мимо. Мыкались по огромному комплексу, спрашивали про художницу Снежину, ради которой прилетели чуть ли не из-за края Вселенной, и не находили ничего.

   Доктор Дженкинс объяснил, что так работает моя паранорма, но каким-то не очень уверенным голосом. И я поняла, что ни он сам, ни его инфосфера коллективно, толком не понимают, как же так получается и почему.

   – Чем-то схоже с работой врача-паранормала, – объяснял доктор Элмер. – Ты каким-то образом отсекаешь неугодные пути, Дес. Как целители. Они ведь тоже ведут пациента мимо тех дорог, на которых его поджидает смерть… Собственно, твоя паранорма и медицинская из одного спектра, ничего удивительного…

   Может быть, и так. Я не могла понять паранормальную физику, хотя пыталась. За сотни лет разработки паранорм у Человечества был накоплен изрядный опыт, подмечены закономерности, выведены законы… Но я не могла их осилить: не хватало интеллекта. Пыталась много раз, заходила с самых разных сторон, брала обучающие курсы, – не помогло. Как говорится, девственный снег моего невежества так и остался незапятнанным.

   Но ведь в ряде случаев понимание и не требуется.

   Я не хотела, чтобы мои картины попадали в руки недостойных, и они не попадали им в руки. А как именно это происходило с точки зрения науки разве так уж важно? Главное, результат, разве не так?

   Но мысль о том, что скоро надо будет ехать в экспофорум, отравляла мне жизнь задолго до самой поездки. Я ещё никуда не съездила и ничего не сделала, а уже устала так, будто катила огромный камень в гору не первый день.

   – Я могу съездить в экспофорум с вами, Дес, – сказал Сае, с которым я поделилась проблемой.

   Случайно вышло. Он увидел, как уходит машина с моими картинами. Стал спрашивать. Слово за слово, вот и сказалось.

   Болезнь уже не пожирала заживо моего удивительного гостя. Он перестал быть переносчиком заразы, о чём доктор Дженкинс не преминул объявить. То есть, с прогулок по Яснополянску и вообще в пределах планеты запрет был снят. Но последствия: слабость, быстрая утомляемость, – всё ещё оставались, и летать на своих доктор не рекомендовал категорически.

   – Не хватало ещё, – сказал Дженкинс ворчливо, – чтобы единственный на весь этот сектор пространства апарие свалился замертво на чью-нибудь крышу. Или утонул в океане. Похороним, конечно, по чести, но лучше бы обойтись без катафалка!

    У меня руки задрожали при одной только мысли о том, что Сае может умереть. Как это? Он – и вдруг умрёт?! Солнце продолжит светить с неба, волны продолжат набегать на берег, будет дуть ветер, идти снег, упадут морозы, а Сае – не будет? Какая жуть!

   Элмер Дженкинс остро взглянул на меня, но при Сае ничего не сказал, и я с тяжёлым сердцем стала ждать очередного разговора по душам. Через пару дней дождалась.

   – Мне кажется, или ты влюбилась, Дес? – с обычной мягкой доброжелательностью поинтересовался он за чашечкой кофе.

   Я поперхнулась горячей ароматной жидкостью и обожглась, впервые в жизни.

   – Почему вы так думаете, дядя Эл?

   – Опыт, – ответил он, слегка улыбаясь. – Я видел, как взрослели мои дети… и, знаешь ли, не заметить сходства между ними тогда и тобой сейчас – это надо очень постараться…

   Я подумала, что не помню почти никого из младших Дженкинсов. Возможно, они все родились раньше меня и уехали из Алополянска прежде, чем я подросла достаточно для того, чтобы их заметить…

   – Не знаю, – сказала я, отвечая на вопрос. – Не думаю… Любовь, она ведь предполагает присвоение… Об этом все и всегда говорят, это показывают во всех развлекалках, и в документальных видео об исторических персонажах – тоже. Если любишь, значит, объект твоей любви должен быть рядом, и хоть небо тресни.

   – А с тобой это разве не так?

   Коварный вопрос, настолько коварный, что даже почти смешно.

   – Нет, конечно, – ответила я убеждённо. – Со мной не так…

   Крылья должны летать. И подвешивать к ним тяжёлые гири в виде так называемой любви – преступление. Но этого я доктору Дженкинсу не рассказала, а он не стал спрашивать. Впрочем, я знала, о чём он беспокоится. О моей спящей паранорме, будь она неладна.

   Давно доказано, что при сильных душевных волнениях скрытые способности дают мощный разрушительный выплеск. И чем слабее контроль над ними, тем сильнее выброс. А у меня, можно сказать, никакого контроля не было никогда, потому что самой паранормы, считай, что не было вовсе. Картины не в счёт. Между тем, геном содержит весь, положенный для пирокинетика высшего класса, набор. Все мои сверстники с той же генетической линией состоялись как отличные паранормалы, одна я – гадкий утёнок, из которого не пойми, что ещё вылупится: то ли лебедь, то ли гора трупов. Потому и барьер.

   И вот после того разговора с доктором Элмером Сае предложил сопроводить меня на открытие павильона в экспофоруме.

   Его крылья покрылись коротеньким светлым пушком, – реакция на холод, как он объяснил мне; это нормально, – и теперь приобрели оттенок холодноватого, с осенней проседью облаков, неба… Сае стал ещё красивее, чем был, может, потому, что уже не болел. Здоровое существо, хоть разумное, хоть нет, всегда выглядит красиво, если не чувствует недомогания или боли…

   – Если не хотите, Дес, то я не настаиваю, – сказал Сае, неверно оценив моё молчание. – Простите, что побеспокоил.

   – Что вы, никакого беспокойства, – ответила я. – Если вам нетрудно, буду рада.

   Я всегда приходила в экспофорум глубокой ночью, когда комплекс закрывался для всех посетителей. Подозреваю, из-за меня, и благодаря доктору Дженкинсу. Детали меня не интересовали, куда важнее была очень низкая вероятность повстречать кого-то незнакомого.

   Эти гулкие коридоры. Ночная тишина и неподвижность. Никого на все этажи, сверху донизу. Леденящее одиночество, ничем не напоминавшее тёплое пространство родного дома… Я обрадовалась, что в кои веки раз попаду сюда не одна.

   – У вас талант, Дес, – сказал Сае, рассматривая картины, занявшие свои места. – Но вы как будто тяготитесь своим даром, разве нет?

   – Вы случайно не телепат, Сае? – помолчав, спросила я.

   – Нет.

   – Это хорошо…

   – Не любите телепатов?

   – Как вам сказать, – я сунула руки в карманы куртки. – Вот доктор Дженкинс, у него первый ранг. Я его уважаю и люблю, он давний друг нашей семьи, но… как бы сказать…

   – Побаиваетесь, – подсказал Сае.

   Он удивительным образом меня понимал. Как будто был таким же, как и я, хотя, конечно, не было у него пирокинетической паранормы. Я бы почувствовала, если бы была.

   – Именно. Побаиваюсь. И вот они все такие, как он. Все они.

   – Вы много телепатов видели, Дес?

   – Не знаю… не помню… да ведь неважно, Сае! Каков один, таковы и другие. Разве что те, кто на третьем ранге, у кого интеграция в инфосферу слабая, они – да, отличаются в лучшую сторону… А у апарие есть инфосфера?

   – Есть. Не такая мощная и развитая, как у Федерации, но есть.

   – Почему вы не там?

   Теперь пришла его очередь молчать.

   – Надо учиться, – ответил Сае наконец. – Это сложно. Потом надо держать экзамен, а это ещё сложнее. Я не захотел.

   – Но если паранорма есть, её нельзя оставлять без внимания…

   – Проверяли, – неохотно ответил он. – Проверяют всех. Но не нашли ничего. В нашей семье никогда не рождались телепаты… Можно поставить имплант, телепатия легко адаптируется для бионических устройств коммуникации, и у Человечества тоже. Но я не захотел.

   Я не стала спрашивать, почему он не захотел стать телепатом и влиться в инфосферу своего народа. Не захотел, значит, была причина. А я, даже если сильно захочу, просто не смогу: все виды психокинеза при генетическом программировании не совместимы с телепатией. Кроме целителей, где была найдена золотая середина, да и то, если целитель начинал усиленно развивать себя в сторону повышения ранга, психокинетическая составляющая его паранормы начинала угасать. Не до полного исчезновения, конечно же, но значительно. Поэтому среди врачей-паранормалов не было принято рваться на вершину ментального олимпа. Хотя, конечно, каждый решал этот вопрос для себя сам. Кто-то уходил в инфосферу. Кто-то отказывался от преимуществ телепатии полностью. Но большинство останавливались на середине.

   Учёные-биоинженеры причину такой несовместимости до сих пор не знают сами. Я пыталась, опять же, воспринять последние достижения научной мысли в этом направлении, побилась головой о стенку собственного невежества, и сдалась. Не та у меня подготовка. При желании, можно было, конечно, разобраться. Терпение и труд, которые, как известно, всё перетрут. Но биоинженера, тем более, профессора репродуктивной медицины, из меня всё равно не вышло бы, так что оно того не стоило.

   – Давайте пройдём наверх, – предложила я Сае. – Я вам покажу, почему этой осенью у нас в Алополянске так много туристов. Обычно сезон заканчивается с закрытием парусной регаты, но никто с планеты не улетел, и прибывают ещё новые.

   – Вы меня заинтриговали, Дес, – ответил он. – Покажите.

   От нашего павильона вверх уходил широкий пандус перехода на большую обзорную террасу. Мы шли, и под ногами слегка похрустывало: днём пролился короткий дождь, а к ночи подморозило. Слабый ветерок обдавал щёки приятным холодком…

   – Вам не холодно? – спохватилась я, вспомнив, что мне-то слабый морозец нипочём, из-за паранормы, а вот Сае мог простыть и заболеть снова.

   – Не беспокойтесь, Дес. Я посмотрел погоду прежде, чем поехать с вами…

   Глубокой ночью жизнь в Алополянске замирает, всё-таки наш город сложно назвать туристической жемчужиной, работающей без оглядки на смену дня и ночи. Он знаменит парусными регатами, но все традиционные развлечения для гостей планеты располагаются дальше на восток по побережью. Там есть Снежанск со знаменитыми гоночными трассами. Есть Огневое, рядом с действующим вулканом, центр экстремальных видов спорта. Да много чего ещё есть… и практически все туристы отправляются с орбиты именно туда.

   На террасе никого не было. Осветительные панели зажигались под нашими ногами и тут же гасли, чтобы не портить вид на небо лишней засветкой. Телескопы уже стояли на своих местах, отключенные до поры и укрытые защитными чехлами.

    Я безошибочно нашла среди прочих звёзд Лазурную. Голубой гипергигант, чьи пышные похороны скоро окрасят небо в фантастические цвета космической смерти…

   – Смотрите, Сае. Синяя звезда почти в зените… Она уже мертва. Умерла много лет тому назад, превратилась в сверхновую. Но свет её гибели придёт к нам только сейчас. Этой осенью. В информе можно посмотреть прогнозируемое начало... Ради этого и собираются в наших городах несметные толпы.

   Он долго молчал, смотрел в небо. Потом сказал, чуть грустно, с лёгкой усмешкой:

   – Не хотел бы я, чтобы финал моей жизни превращали в карнавальное посмертие.

   – Мы не звёзды, Сае, – заметила я.

   – Это верно.

   – А я думаю… Вот так живёшь, как Лазурная на этом небе, и не знаешь, что давно уже умерла. И все ждут… последней вспышки. А её всё нет и нет, и скорей бы уже появилась, потому что ожидание утомляет.

   – Но вы ведь живы, Дес, – сказал Сае, касаясь моего плеча кончиками пальцев.

   Я прикусила язык. Сболтнула лишнего, а, спрашивается, зачем? Зачем ему это надо, звёздному страннику? Он появился здесь случайно и ненадолго. Как появился, так и уйдёт, так же случайно, но – уже навсегда. У горько-морозного ощущения была повелительная ясность предвидения. Он уйдёт, а я останусь, чтобы помнить его.

   – Неважно, Сае, – ответила я, отстраняясь и обхватывая себя за плечи. – Я ведь не о себе...

   Слишком близко. Вот в чём дело. Слишком близко я его к себе подпустила. Доктор Дженкинс спрашивал, не влюбилась ли я, а я решила, что не стану нагружать крылья гостя камнями своих чувств. Кто бы мне объяснил тогда, насколько сложно будет от этого удержаться!

   Когда тебя понимают. Когда молчат с тобою вместе и когда говорят. Мне ни с кем ещё не бывало настолько спокойно, как сейчас с Сае. Он видел меня. Он меня слышал. Достаточно для счастья, я считаю.

   Неподвижный безветренный воздух, наполненный солёными запахами океана. Темнота, тишина, холод. Мир в круглом шаре из бархатно-звёздной тиши...

   Я забыла, что нахожусь не дома, за что и поплатилась тут же.

   Снизу поднялась на террасу весёлая компания, и будь я одна, они бы просто прошли мимо, правильно не заметив. Но я была не одна, а на нас двоих паранормального щита не хватило. Потому что я всегда пользовалась им почти бессознательно и не умела прикрывать кого-то ещё, кроме себя. Навыкам пассивной защиты учат на специальных курсах, но только людей с активной паранормой. Меня бы туда не взяли при всём желании. Оно как-то проявлялось у меня само по себе: я не хотела, чтобы меня замечали те, кому не надо, и они меня не замечали. А объяснить, как именно так получается, я не смогу никогда, даже доктору Дженкинсу…

   Но нас было двое, и весёлая компания ожидаемо к нам прицепилась:

   – О, девочки!

   – Привет, девчонки!

   – Познакомимся?

   Туристы. Люди, в смысле, представители Человечества. Молодые парни. Им хорошо, только девушек для полного счастья не хватает. А невысокого Сае с его крыльями, сложенными в виде плаща, легко принять впотьмах за девушку…

   – Пойдёмте отсюда, – шепнула я своему спутнику. – Быстро!

   – Почему? – не понял он. – Мы были здесь первыми, и нападаем не мы.

   – И они не нападают, только дурачатся. Пойдёмте же! Пока до беды не дошло…

   Ах, если бы мы ушли сразу! Но мы замешкались, и стало слишком поздно.

   Пятеро. Полукругом впереди, а сзади нас – парапет, и вниз до фатального соприкосновения с землёй несколько десятков метров, и Сае нельзя летать, он ещё слаб после болезни. Мне стало очень нервно, я не люблю, не люблю незнакомые лица, даже одно вынести сложно, а тут их было пятеро. Громкие. Шумные. Весёлые. И не уговоришь их. Не объяснишь. Они глухие, они не услышат, не поймут ничего. Не успеют.

   Страх пеленал меня плотным коконом. Что-то будет!

   Я сама не заметила, как оказалась у Сае за спиной. Он был меньше меня ростом и тоньше. Но он слегка распахнул крылья, и сразу же словно вырос чуть ли не вдвое. Пятерым крепким парням полагалось бы смотреть сверху вниз на хрупкого апарие, но вышло ровно наоборот. Впечатляюще, я бы сказала.

   – Уходите, – холодно, чётко выделяя слова, выговорил Сае. – Пожалуйста, уходите.

   Может, будь наши противники старше или трезвее, они бы и вправду ушли. Но им вряд ли исполнилось больше восемнадцати или даже семнадцати, они явно пользовались успехом у девушек – были все, как на подбор, статные и красивые, может, даже из какой-то военной школы, таких всегда девчонки любят… во всяком случае, такой сюжет часто показывают в любовных развлекалках… и тут вдруг с разгона налетели на отказ… Обидно!

   – Да ладно тебе ломаться, красивая! – парень так и не понял, что перед ним вообще не девушка.

   Он протянул руку, взять Сае за плечо – нет, о насилии он, в силу природной глупости, не думал, просто ему захотелось, опять же, по глупости обозначить, кто тут главный. И получил крылом по лицу – свист, удар, звук упавшего на пятую точку тела.

   – И не вставай, – посоветовал ему Сае, держа крыло острым краем к поверженному.

   Вдоль кромки летательного полотна разгоралось зловещее багровое сияние.

   – А, так ты мод, – обрадовался парень, отнимая руки от лица.

   Через переносицу у него вспухала багровая полоса, в точности повторявшая зигзагообразный край крыла апарие. Не рана, нет. Ушиб. Даже удивительно, что после такого у дурака нашлись силы подняться…

   – Стефан, не надо! – сразу двое из компании попытались образумить друга. – Стефан, пошли отсюда лучше.

   – Идите, если так уж дрожите, тряпки влажные! – огрызнулся Стефан, вскидывая кулаки, мгновенно окутавшиеся алым пламенем пирокинеза, и кивнул Сае. – В эти игры отлично получается играть вдвоём, не находишь?

   И тут мир натянулся, как струна, зазвенел и лопнул, распадаясь на множество линий, как в паранормальном скане.

   – Нет! – закричала я – Нет, нет, нет!

   Но напрасно было теперь всё. Линия Сае осталась на месте, линия Стефана скользнула по касательной, сначала заворачиваясь в спираль, а затем разжимаясь, уходя куда-то в сторону и там теряясь.

   Я знала уже, что это такое. Незастывшая картина, только не в красках, а в чужих судьбах. И нет, не про повернувшее вспять время. Время обратного хода не имеет даже для таких, как я. Новый узор вместо прежнего, новые связи, новые изгибы, новые… дыры… Нет!

   Не хочу!

   Не надо!

   И линии вновь приходят в движение.

   Остановитесь!

   Не хочу!

   Новый паззл – вместо старого.

   Нет.

   Паранормальное зрение ушло так же внезапно, как и возникло. Картина… застыла. Так, как сложилась. Теперь уже навсегда.

   Я обнаружила, что цепляюсь за Сае, как утопающий за последнее средство спасение, а он спрятал меня в свои крылья. Укрыл от всего

   От полицейской сирены. От страшных голосов снаружи.

   – Молодёжная драка… есть пострадавшие…

   Реальность воспринималась рвано, обрывками. Так бывает, когда стоишь на высокой скале, а внизу проплывают ослепительно-белые облака, и иногда облачный покров рвётся, открывая окна в нижний мир… Вот синяя гладь неспокойного океане… вот идущий галсами против ветра яркий спортивный парусник… вот кусочек берега… а вот всё скрылось и снова перед глазами плотная, не проницаемая для взгляда, пелена.

    – Тысяча галактических чертей, да это же Десима Снежина!

   Мне кажется, или в голосе полицейского отчётливый испуг? Чего он боится, ведь всё уже закончилось, застыло, всё уже, всё…

   … ну почему именно в моё дежурство…

   ... угу, она… за что мне это?! Именно мне? – Вызовите доктора Элмера Дженкинса. Немедленно.

   Голос Сае надо мной, непререкаемый и властный, я никогда не слышала, чтобы он разговаривал так… а теперь услышала.

   Всё когда-нибудь случается в первый раз.

   – Уже вызвали. Держите её, пожалуйста, держите. Вроде у вас получается… Что за день!

   Тишина. Темнота. Бархатное тепло – крылья у Сае изнутри нежные и мягкие, как огневой шёлк из Зеленодола… Я закрыла глаза и вбирала родное тепло всем телом, не в силах пошевелиться и нарушить застывшее время. Субъективно минула вечность, не меньше, прежде, чем я услышала голос доктора Дженкинса. Он назвал меня по имени:

   – Дес. Выбирайся на волю, здесь уже никого нет.

   Совсем никого? Я всё ещё чувствовала чужое присутствие, и не очень поверила.

   – Никого, Дес, никого, – успокаивающий уверенный голос, знакомый с детства. – Только ты, твой крылатый друг и я.

   Выглянуть из-под уютного крыла я рискнула не сразу. Но прятаться всю жизнь ведь не будешь. Да и приступ уже уходил: вокруг реально не было никого чужого, паранормальное восприятие показывало это чётко.

   – Вам не надоело, Дес? – спросил Сае, отводя крылья за спину.

   Холодный ветер от движения крыла смёл с лица чёлку, и я вспомнила зловещее алое свечение по самой кромке летательной конечности. Сейчас не светилось ничего. Не паранорма, я бы почувствовала сразу. Нет… скорее всего, какой-то боевой имплант.

   – Что? – не поняла я вопроса, который догнал моё бедное сознание не сразу.

   – Не надоело дрожать каждый раз, когда вы сталкиваетесь с внешним миром?

   – Не так резко, Саернтик, – предупредил Дженкинс. – Девочка всё ещё в шоке…

   – А вам не стыдно?

   – Мне?!

   – И вам лично тоже.

   – За что?

   – Я никогда не поверю, – холодно заявил Сае, – что цивилизация, создавшая мощную инфосферу, объединившую телепатов различных рас, восемь веков развивавшая ментальные технологии, не придумала ничего, способного купировать проявления вторичного аутизма, обусловленного нестабильной паранормой.

   – На самом деле, решение есть, – медленно выговорил доктор Дженкинс. – Экспериментальное – пока! – но – вполне перспективное. Просто данных всё ещё недостаточно, но рискнуть можно.

   – Тогда какие проблемы?

   – Капитан Мора Снежина, для начала. Десима – её дочь.

   Они говорят обо мне в третьем лице, поняла я. Как будто я вещь или меня здесь нет. Но я же есть. Я живая!

   А тогда зачем ты устроила то, что устроила? Могла ведь не тащить Сае на крышу, прекрасно зная, что тут кто-нибудь да появится, так или иначе: туристический сезон в разгаре. Показала бы Лазурную с крыши нашего дома, её оттуда прекрасно видно. Нет, вышла в мир. Зачем? Чтобы нарваться на неприятности и кого-нибудь покалечить? У меня не нашлось ответа.

    – Так, друзья, – решительно заявил Дженкинс. – Возвращаемся в дом. И продолжаем беседу там. Здесь не место и не время.

   Не поспоришь. Поэтому я позволила себя увести, но всё равно спотыкалась и оглядывалась. Что-то осталось на этой площадке такое. Что-то, чему я не могла подобрать слова. Но оно ушло из меня и осталось там. Разбилось. Растеклось. Не склеить и не собрать. Ощущение потери казалось настолько объёмным и горьким, что на глазах сами собой вскипели злые слёзы. Я не дала им пролиться, не хватало ещё, чтобы Сае видел, насколько я раскисла. Но они всё равно катились внутри меня…

   Позже, вспоминая случившееся, я поняла, что оставила за спиной собственное беззаботное детство.

   Вопрос Сае «вам не надоело дрожать, Дес?» упали точно в центр застывшего в полном безветрии ночного пруда. И по гладкой поверхности начали расходиться круги, искажая точное отражение звёздного неба на водной глади. Пока безобидные и слабые, но что будет, когда они ударят в берега, ни понять, ни спрогнозировать я тогда не сумела.

   Потом мы пили кофе, втроём. Кофе сварил доктор Элмер. Я не посмела ослушаться. Хотя больше всего на свете мне хотелось сейчас упасть в постель, сунуть голову под подушку и решить, что меня больше нет.

   – Вообще говоря, – сказал Дженкинс, – вам, Саернтик, вовсе не обязательно вовлекаться во всё это. Да, одна сложная девочка почему-то доверилась вам, чужаку, да ещё и не человеку, но вас это ни к чему не обязывает абсолютно.

   – Хотите выставить меня с планеты? – понимающе усмехнулся Сае.

   Он поставил локти на стол, сцепил пальцы и положил на них подбородок. Какой человеческий жест, однако! Во мне шевельнулось слабое желание его нарисовать. Прямо сейчас. Получилось бы хорошо… наверное…

   – Молчи, Дес, – строго велел мне доктор Элмер. – Кто-то недавно рассуждал о присвоении… а теперь вроде как готов поступиться собственными же словами.

   Я проглотила возмущение, живо вспомнив недавний разговор про любовь. Проклятье, а ведь со стороны выглядело именно так!

   – Выставлять вас с планеты никто не будет, Саернтик. Но если вы решите… улететь сами, препятствовать вам мы не станем. В конце концов, это не ваша жизнь и не ваша беда, вы здесь случайно.

   – Я останусь, – немедленно заявил Сае, ни на мгновение не задумавшись.

   О, как я была благодарна ему за такое стремительное решение!

   – В таком случае – опять же, вы не обязаны, – не согласитесь ли вы на время стать моим помощником? С оформлением на временную должность младшего медицинского сотрудника по всем правилам.

   – Без телепатии, – непримиримо заявил Сае.

   – Без неё, – заверил Дженкинс. – Но если вы всё-таки откажетесь, тогда вам придётся покинуть дом Снежиных. Вы уже здоровы, не являетесь распространителем заразы, можете жить, где угодно…

   – Я останусь. Или уйду. Но только если этого захочет сама Дес. Всё, что вы пожелаете, Десима. Как пожелаете.

   Прямое обращение застало меня врасплох.

   – Я не хочу цеплять к вашим крыльям гранитные камни, Сае, – начала было я.

   – Это не камни, – отмахнулся он.

   – Тебе ведь надоело дрожать, не так ли, Дес? – вернул доктор Элмер слова Сае, сказанные на той площадке, будь она неладна.

   – Знаете, дядя Эл, – задумчиво выговорила я, – наверное, да. Надоело. А… те парни… никто не умер?

   И замерла, ожидая ответа. Вот мне сейчас скажут, что я убила. Да, не осознавая себя, со страху, но убила же. Как потом с этим жить?

   – Нет. Никто из них не умер, Десима.

   Вот когда отлегло от сердца! Серьёзно, даже легче стало дышать.

   – Я хочу… хочу научиться, – сказала я. – Хочу перестать… бояться… и калечить людей. Но… что скажет моя мама? Она ведь скоро вернётся…

   Сае чуть усмехнулся, и я вспомнила, как он назвал маму «страшной женщиной». И добавил, что он с ней не ссорился… Не поладят они, обречённо поняла я. Мама не потерпит. А сам Сае… Я вспомнила, как он укрыл меня крылом, и готов был ввязаться в драку без рассуждений. С пирокинетиком, а они же все военнообязанные и драться их с детства учат. Я И меня учили, только с меня толку никакого не вышло, оно и понятно, почему.

   Доктор Дженкинс свёл кончики пальцев. Думал, говорить или не говорить… Я видела.

   – Что-то случилось? – острый укол тревоги за маму едва не подбросил меня на месте. – Что-то случилось с моей мамой?!

   У мамы такая профессия, что случиться может, что угодно. Я никогда об этом не задумывалась, а стоило бы. Может, теперь не холодели бы так вспотевшие со страху ладони.

   – Ничего не случилось, – мягко выговорил Дженкинс. – Просто она… как бы сказать. Получила очень выгодный контракт, от которого не смогла отказаться. Полагаю, капитан Мора Снежина вернётся домой позже. Возможно, к середине зимы, на Снежные Горки.

   – Она не присылала мне письма… – растерянно выговорила я, проверив почту на личном терминале.

   – Пришлёт ещё, не волнуйся, – уверенно сказал Дженкинс. –

   – Вообще-то у нас за такое бьют обувью, – неодобрительно высказался Сае. – С ноги и из воздуха!

   – А у нас, – медленно выговорил доктор, – говорят иногда: вам шлем с функцией дополненной реальности или всё-таки ехать? Саернтик, ещё раз: вы можете отказаться. Вы – гость, проблемы Десимы – не ваши проблемы. И с Морой не встретитесь, уж мы позаботимся об этом.

   – Умеете вы мотивировать, – сухо ответил Сае. – Но я уже сказал, что остаюсь. Сколько ещё раз мне повторить то же самое, чтобы вы перестали переводить попусту моё и ваше время?

   Я молчала. Не то, чтобы я потеряла нить разговора, но… Я, кажется, поняла, о чём говорил Сае: мама получила новый контракт, но о моих проблемах ей не сообщили, дождались, когда она контракт завизирует. А теперь она не может нарушить свои обязательства без серьёзных последствий. И когда до неё дойдёт, что в доме что-то не так, вернуться она не сможет, во всяком случае, быстро. Что-то подсказывало мне, что новый контракт уведёт маму ещё дальше от аркадийской локали, чем нынешний.

   Проход сквозь гейт пересадочной станции мгновенен, но манёвры в пространстве требуют времени. К Аркадии невозможно выйти напрямую из дальнего космоса, только через пояс дальних пересадочных станций, на периферии нашей планетарной системы. И воспользоваться прибывшему извне кораблю внутренней системой пересадок тоже нельзя: добро пожаловать на пассажирские рейсы… Всё это время. Дни. Недели.

   Доктор Дженкинс опасается конфликта с моей мамой. Мне самой становится нехорошо, стоит только представить себе, как она смотрит на меня – осуждающе и с укором. Но она ведь порадуется за меня, когда увидит, что я умею держать себя в руках и никого больше не боюсь? Мама меня любит, вне всяких сомнений. Она, конечно, обрадуется…

   – Дес, – сказал доктор Дженкинс, касаясь кончиками пальцев моей руки. – Теперь тебе нужно вспомнить всё, что произошло только что. Это важно. Это поможет… – он запнулся, но тут же продолжил, – поможет тебе самой в том числе.

   – Хотите прочитать моё сознание? – напряглась я.

   – Только то, что ты сама пожелаешь показать. Мы понимаем, тебе нелегко. Но всё же придётся пережить немного неудобства. Ради твоего же блага, поверь.

   Поверь. Элмер Дженкинс, – дядя Эл, чёрт возьми! – никогда меня не обманывал, но на первом ранге твоя голова тебе уже не особо принадлежит, а к тем, другим у меня доверия особого не было никогда. Хотя они тоже не причинили мне никакого вреда, если вдуматься… А ведь могли, наверное.

   Пришлось вспоминать. Всё, заново. Как Сае предложил поехать вместе со мной в павильон. И как я решила подняться наверх, показать ему Лазурную. И как появились те, пятеро. И что случилось потом.

   Потом я сидела, держала руки на столе, хорошо запомнился контраст между тёмной деревянной столешницей и моей кистью. Красивое сочетание цветов, но не очень живое, и нарисовать я бы не взялась. А вот запомнить – запомнила. Сае приобнял меня крылом, и я снова чувствовала упругую, сильную нежность и, может быть, именно поэтому те линии, скрутившие нападавшего на Сае пирокинетика, не ожили снова, остались застывшей картинкой из блестящего металла.

   – Очень чёткий паранормальный скан ситуации, – сказал Дженкинс. – Дес, возможно, тебе придётся поучиться какое-то время в медицинском колледже.

   – Стать врачом? – спросила я невесело.

   Какой из меня доктор. Смешно же.

   – Нет, эта профессия тебе по психопрофилю не подходит, к сожалению. Но базовые навыки пригодятся, контроль, опять же, в учебных заведениях паранормальной медицины всегда ставят самым лучшим образом. Не в армейские же обучающие курсы тебя отдавать! Вот уж где совершенно точно нечего тебе делать…

   Тут я согласилась безоговорочно. Какая из меня армия… Хотя мама, наверное, одобрила бы.

   – … необратимо. Пиронейронная сеть не просто повреждена, она отмерла полностью. Впервые такое вижу.

   – Невозможно. Ему придётся учиться жить, как обычному человеку. Как натуральнорождённому…

   Я просидела на камне у океана до утра. Осенью солнце поднималось из-за гранитной скалы, а не из-за крыш дома, но сначала небо светлело, из бархатно-звёздного превращаясь в синевато-звёздное, а потом уже и в голубое, с оранжевой и лиловой полосой зари. Звёзды постепенно угасали, кроме Лазурной, которую хорошо было видно и на дневном небе.

   Ветра не было, стояла звонкая, приправленная морозцем, тишина, и волны не бросались на пляж, в яростной надежде сокрушить его уже наконец, а смирно лизали берег, тихо шипя.

   Вместо страха пришёл покой, вместо смятения – безмятежность нового дня. Я словно перестала быть, разлившись в окружающем пространстве бесконечной эфирной сущностью. Не было мыслей, не было чувств, не было ничего. Хотелось остаться внутри этого пузыря спокойствия навсегда.

   Но миг единения с миром уже уходил, я чувствовала. Я могу ещё долго сидеть неподвижно, обхватив колени руками, ничего не делая и ничего не желая, но то, что уходит, скоро уйдёт совсем, и назад его уже будет не вернуть.

   Сае бесшумно появился из-за моей спины и сел рядом, на соседний камень, кутаясь в крылья. Ветер слегка шевелил его волосы, и я подумала, что он неспроста решил остаться рядом со мной. Несмотря на то, что совсем чужой, и даже не человек. Несмотря на маму. Была и у него какая-то боль, схожая с моей, и унять её можно было только вместе с моей.

   Если я спрошу, он ответит. Но я знала, что спрашивать не стану ни за что. Расскажет сам, если захочет. Или не расскажет.

   Я уже говорила, нам с ним хорошо было молчать обо всём на свете…

    – На этот раз ты так просто не отвертишься, Элмер! Твоя подопытная крыска искалечила моего единственного сына, и я этого так не оставлю!

   – А как ты сам думаешь?

   Сае нашёл забавной новость об уходе в отставку адмирала объединённого локального флота Аркадии Дениса Кострова. По необъясняемым причинам. И по собственному желанию. Сам адмирал никак не комментировал своё решение, воспользовавшись правом на тайну личности, но Сае явно испытывал тихое счастье. Каждый раз, когда новостная лента выдавала заголовок, он улыбался. Его улыбку я бы оценила, пожалуй, как отменно кровожадную. Добра в ней не было ни на грамм. Мой гость, наверное, вот так улыбался своим врагам, когда сходился с ними в рукопашном бою не на жизнь, а на смерть…

   – Что вам сделал наш адмирал? – спросила я, не выдержав загадочности момента.

    – Мне – ничего, – невозмутимо ответил Сае, но снова улыбнулся.

   – А почему тогда вы радуетесь?

   – Вы, пожалуй, не поймёте, Десима, – ответил он, в замешательстве коснувшись лба кончиком крыла – точно так же, как потёр бы переносицу пальцами человек. – Пока не поймёте. Но, скажем так, адмирал Костров повёл себя… эээ… не очень порядочно в одном вопросе. Я некоторым образом стал… случайным свидетелем, и был неприятно удивлён, насколько лоск цивилизации и высокая военная должность могут быть поверхностны, если настройки личности у носителя разума оставляют желать лучшего. Такое случается и у нас! Вы, Человечество, вообще очень похожи на нас. Только разве что бескрылые, ну, да это не так важно, как оказалось. В общем, адмирал Костров получил своё по праву. Ему позволили уйти с должности, не теряя лица, исключительно в память о его прошлых заслугах. Полагаю, он и вовсе покинет Аркадийскую локаль. Если уже не покинул.

   Звучало не очень хорошо. Я не могла объяснить, почему мне не нравится всё это. Оно мне просто не нравилось.

   – Всё равно, – сказала я наконец. – Радоваться чужим неприятностям – это как-то нехорошо.

   – Не берите в голову, Десима, – мягко выговорил Сае, слегка касаясь ладонью моей руки. – Уж вам-то беспокоиться абсолютно не о чем.

   Я решила ему поверить.

   Хотя что-то всё равно продолжало звенеть, как натянутая струна.

ГЛАВА 4

Зима пришла после долгих дождей, которые, казалось, никогда не закончатся. Но однажды я проснулась и сразу почувствовала ту особенную мягкую тишину, какая всегда сопровождает падающий снег.

   Ещё бы! Снежинки не барабанят в откосы, не льются по водостокам говорливым ручейком, не бегут по дренажным канавкам. Они просто падают, мягко, неспешно… мохнатые, крупные…

    Я торопливо переоделась и выбежала из дома навстречу снежной сказке. Босиком – прямо в рыхлую, приятно щекочущую подошвы белизну. Слабой ветерок окатил лицо солёными запахами океана, разбавленными ванильной ноткой начавшейся зимы.

   Самое замечательное время года! Осень уже ушла, но до трескучих морозов ещё далеко. Впереди – много мягких, выбеленных до жемчужного сияния дней. Из всех красок можно выбрать только одну, чёрную. Белая уже есть – сам холст, а разная насыщенность чёрного даст все необходимые оттенки серого, от прозрачного, почти белого, до чернильно-чёрного, как сама первозданная Тьма.

   – Мне на вас смотреть холодно, Десима, – сказал Сае, останавливаясь рядом.

   Он заказал себе тёплую одежду, и она его ощутимо полнила. А может, он просто окончательно уже поправился после болезни и вернулся в форму, как знать. Впрочем, я до сих пор не видела, как Сае летает. Может, опасается, что непривычная одежда помешает полёту, а падать с высоты всегда неприятно, с крыльями ты или без…

   – Я генетически адаптирована к холодам, – ответила я. – Алополянск ведь изначально строился военными-пирокинетиками, вышедшими в отставку. А в их понимании, чем холоднее, тем лучше. На Старой Терре, где изначально жили люди с «горячей» паранормой, до сих пор ледяной век…

   – Вы хотите побывать на Старой Терре, Десима? – вдруг спросил Сае.

   Я задумалась.

   Старая Терра. Материнская планета Человечества. Мир, полный снега, льда и солнечного света… Место, откуда родом мы все, люди.

   «Горячие» ели, отдающие в морозный воздух тепло. Алые и фиолетовые шишки на седых колючих ветвях: потом они потускнеют, приобретут тёмно-коричневый оттенок и в них вызреют семена. Ледяное синее небо с просверками перистых облаков, за которыми придёт очередной буран…

   Я буду там!

   Я ещё не знала, как, не знала, когда, не понимала, почему. Но уже чувствовала – и у чувства была повелительная ясность предвидения – я буду там!

   – Я буду там, – ответила я на вопрос Сае.

   Но не стала продолжать. Почему-то я знала, что буду там одна. А где тогда будет Сае? Может быть, он не захочет посещать ледяную планету.

   – А вы, Сае?

   – Хотелось бы мне увидеть легенду, – задумчиво ответил он. – Я наслышан о Старой Терре.

   – Вы ведь не связаны никакими обязательствами? – спросила я с надеждой. – Вы же можете отправиться отсюда куда угодно когда угодно? Так почему бы не на Старую Терру?

   – Я подумаю, – уклончиво ответил Сае, и я решила оставить тему.

   Он не любит холод, это уже очевидно. Начну настаивать, нехорошо выйдет. Как будто я навязываюсь. И требую. Нехорошо.

   Вечером я рисовала снег, когда пришло сообщение от доктора Дженкинса. Такой особый сигнал от личного терминала, сама настраивала, чтобы не пропускать важные входящие.

   «Завтра мы отправимся в обучающий центр при колледже паранормальной медицины, – гласило сообщение. – Будь готова к обеду, Десима».

   Меня кинуло в жар: уже! Но…

   Был ли у меня другой выбор?

***

Обучающий центр находился за пределами Алополянска, к северу. Там уже лежала настоящая зима, а не наш утренний снежок, стаявший к обеду. Суровое место: скалы, скалы, камни, фиорды. Из цветов – белый, серый, свинцово-серый. И внезапно глаз цепляется за ярко-оранжевыую метёлку камнеломки, проросшей сквозь трещину в скале… А если приглядеться, то таких ярких пятен найдёшь вдосталь. И не только оранжевых, но ещё и синих и фиолетовых…

   Камнеломка – так называемый «горячий» цветок, эндемик Старой Терры, попал к нам вместе с первыми колонистами и адаптировался. Паранорма пирокинеза не позволяет растениям выделять огонь, зато они выживают в самые лютые холода и цветут обычно в зимы. Длинные соцветия обходятся без насекомых: пыльцу прекрасно разносит ветер. Семена, снабжённые пушистым «парашютиком» тоже. Оттого и увидеть цветок можно даже в самых странных и, казалось бы, совсем не подходящих для растения местах.

   – Пойдём, Дес, – мягко сказал доктор Дженкинс, беря меня под руку. – Пойдём, не отвлекайся. На обратной дороге рассмотришь.

   Раньше я бы, пожалуй, поспорила. Цветок по дороге туда и цветок по дороге обратно – это разные цветы, даже объяснять не хочется, почему. Минимум – солнце сдвинется, тени лягут уже иначе.

   Узкая тропа привела нас наверх, где уже стоял небольшой домик.

   Паранорма ведь может проснуться не только у генетически модифицированного человека, в заданном, заранее известном возрасте. Она иногда приходит спонтанно и сопровождается порой серьёзными разрушениями. Телепаты стараются выявлять тех, кто склонен к подобному, но успевают не всегда. Тесты проходят все дети в любом случае. В пять лет, в двенадцать и в шестнадцать. Взрослые – по желанию…

   Нас встречали.

   Маленькая, – меньше меня ростом! – женщина в возрасте с зелёным значком целительской паранормы на воротничке. Я напряглась, ожидая, что меня сейчас снова раздавит паникой, как всегда при любой встрече с любыми незнакомцами. Но паника не пришла, только слегка вспотели ладони.

   – Десима, это доктор Хименес, целитель первой категории, – представил женщину Дженкинс. – Доктор Хименес, это – Десима Снежина, о которой я вам рассказывал…

   – Рада знакомству, Десима, – сказала женщина, протягивая мне руку.

   У неё оказался неожиданно сильный, низкий голос. На контрасте с хрупким телом – впечатлило.

   Но руку ей в ответ протягивать я остереглась. В ней жила опасная сила. Целитель первой категории? Если бы только это… Было что-то ещё, а что, я уловить не смогла.

   – Пойдём, Десима, – доктор Хименес ничуть не обиделась на моё недоверие.

   Я оглянулась на своих спутников, Сае и Дженкинса. У Сае был такой вид, словно он хотел отправиться вместе с Хименес вместо меня. Но доктор Элмер лишь кивнул:

   – Иди, Дес. Не бойся. Мы подождём в другом месте, таковы правила. Но если ты захочешь прервать занятие, просто скажи, и доктор Хименес тут же вызовет нас.

    Такая от него исходила уверенность, что невозможно было не успокоиться…

   Внутри оказалась просторная круглая комната с круговым панорамным окном. Не экран, экран я бы сразу почувствовала. И даже не какой-то прозрачный материал, а силовое поле, тонкое, едва ощутимое, очень похоже на защитный барьер у нашего дома, но всё же другое. Если его убрать, зима и ветер пройдут комнату насквозь… вот только убрать не получится иначе, чем командой через интерфейс.

   – Страшно? – участливо спросила доктор Хименес, внимательно за мной наблюдая.

   – А вам? – помолчав, спросила я.

   Она отмахнулась – лёгкий жест, исполненный пренебрежения к любой угрозе:

   – Это моя работа.

   Мне стало чуточку интересно.

   – Вы многим помогли, да? Таким, как я?

   – Многим, но не таким, как ты, дитя. Каждый из вас – тех, у кого паранорма выбрасывала сюрпризы, отказываясь развиваться по заложенной генетиками схеме, – уникален. Но нам – мне и моим коллегам, – удалось выстроить систему, и она заработала.

   Она говорила таким голосом… и так смотрела… я не знаю… в ней жила опасная и страшная сила, мощнее моей, пожалуй… но ей хотелось верить.

   Она была почти как Сае, здесь и сейчас. Только Сае – апарие и мужчина, а она – человек и женщина.

   – Вы мне поможете, доктор Хименес?

   – Всё будет зависеть только от тебя.

   – Если бы всё зависело только от меня, я бы здесь не оказалась, – недовольно возразила я.

   Она чуть усмехнулась – ну, правда вот, совсем как Сае, уголком рта! – и ответила:

   – Ни один врач и ни один целитель не способен вывезти на своём горбу к свету того, кто не хочет спасать себя сам.

   – То есть, если я сейчас скажу, что не хочу, вы меня отпустите? – уточнила я.

   – Разумеется, – твёрдо заявила она, и вдруг спросила: – А ты не хочешь?

   Какой вопрос хороший. Так просто на него не ответишь… Я задумалась. Хочу я или не хочу?

   Мой дом, окружённый барьером, казался мне центром мира, чего там, центром всей Вселенной. Я жила, не задумываясь ни о чём. Хотела – ходила по волнам на яхте или просто плавала. Не хотела – не ходила и не плавала. Могла забраться на вершину скалы и оттуда спрыгнуть, а могла не забираться и не прыгать. Я рисовала картины и отдавала их, а могла не рисовать и не отдавать. Готовила по утрам кофе, ждала из Простора маму, потом провожала её обратно. Общалась с теми, кого она привозила с собой в гости или не общалась с ними…

   Но вот каким-то странным случаем на моём берегу оказался Сае. И я поняла, что там, за барьером, есть что-то другое. Оно пугало и манило одновременно: есть другие планетарные локали помимо Аркадии, есть другие расы, помимо людей и гентбарцев. Есть заснеженный ледяной мир Старая Терра, колыбель Человечества. Есть воздушные города апарие…

   Ах, увидеть бы! И нарисовать.

   Но… как же трудно сделать первый шаг. Наверное, так же трудно, как юному апарие впервые поверить в свои крылья и шагнуть с вершины родовой башни пропасть. Сае рассказывал, дети у них не летают, у детей и крыльев-то нет, крылья вырастают к концу второго десятка жизни и считаются признаком взрослости. Не летал ещё ни разу, значит, ребёнок.

   В прежние, покрытие мраком отсутствия цивилизации времена, первый полёт страховать запрещали неукоснительно. Если ты разбился, значит, такова твоя судьба: небо не приняло тебя.

   Разбиться мог кто угодно, не обязательно самый слабый. Случалось, что и сильные-красивые, надежда и гордость семьи, заканчивали свою едва начавшуюся жизнь на камнях…

   Представляете, как это их детям до сих пор страшно?! Встать на край, оттолкнуться и – в пропасть…

   Некоторые так и не преодолевают барьера. Остаются вечными детьми, с ограничением в правах: нельзя вступать в брак, рожать детей, владеть имуществом, служить в армии… и много чего нельзя ещё. Правда, отменить ограничение можно в любой момент, просто прыгнув в эту чёртову пропасть. И там уже или взлетишь наконец-то или снова получишь год бескрылой жизни. Разбиться-то в любом случае не дадут. Не древние времена. Хотя, может быть, лучше бы дали умереть, чем так… Жизнь тела значит меньше, чем жизнь души. Так считают апарие, но всё же дают шанс самому последнему неудачнику всё-таки подняться.

   Бывали случаи, рассказывал Сае, когда в звонкое небо взлетал в первый раз уже глубокий старик, и оставался под солнцем навсегда: не выдерживало сердце…

   Вот и я сейчас на таком же краю. Или взлечу или умру, потому что я не апарие и второго шанса у меня не будет. Я не знала, откуда во мне такая уверенность, что если не сейчас, то уже никогда. Просто – знала. И оснований не верить собственному ощущению не было.

   Но как же страшно! До дрожи в пальцах и темноты перед глазами. Внутри барьера, в колыбели, в детском манеже тоже ведь неплохо жить, если вдуматься.

   – Я… я не знаю, – призналась я наконец.

   – Честный ответ, – в глазах доктора Хименес проявилось нечто вроде уважения. – Ну, что ж, может, попробуешь узнать?

   – А как? – спросила я.

   – Просто. Что ты любишь делать больше всего?

   – Вправду просто, – признала я. – Рисовать. Больше всего я люблю рисовать. Вот только…

   – Есть проблемы? – проницательно спросила доктор Хименес.

   Как объяснить ей? Про изменяющиеся рисунки, пугавшие больше всего на свете? Хуже темноты, хуже кошмарных снов, хуже любой болезни. Болела я редко, но если болела, мир вокруг качался, превращаясь в сплошной изменяющийся рисунок, и впору было сойти с ума, потому что ни остановить, ни замедлить сошедшую с ума живую картину я не могла.

   – Но вы ведь знаете сами. Доктор Дженкинс вам рассказал!

   – Я хочу увидеть сама. Нарисуй что-нибудь, Десима. Пожалуйста.

   Управляющая нейросеть комнаты тут же организовала столик с рисовальными принадлежностями. Обычное дело, вся мебель прячется в полу, реже – на потолке, и активируется только в момент надобности. Но я отметила, что доктор Хименес подготовилась именно к моему посещению.

   Потому что краски были из тех, какими любила пользоваться именно я. Спиртовые ретро-краски, их изготавливали на фабрике специально для меня… И холст. И маркеры с карандашами…

   Я подумала, что нарисую камнеломку. Это самое простое. Серую скалу, снег в расщелинах, оранжевый цветок. Как он свисает вниз на тоненьком стебельке и качает яркой метёлкой на ветру, а с длинных тычинок летит по ветру золотистая пыльца. Искорки огня в мире снега и камня… Холодный воздух, – я знаю, как рисовать холод, такие штрихи, придающие объём… и вот на холсте распахивается окно в наполненный холодным солнечным светом зимний мир…

   Жаль, запахи картина передать не может. Соль океана, прелой земли, влажного камня, нежный, сладковатый аромат камнеломки…

   Я начала рисовать, ощутив в пальцах знакомое жжение, как всегда, перед созданием нового образа. Я почти увидела нарисованное: серый камень, белый снег и яркое пятно цветка, свешивающегося из трещины, в которой летом застряло, а потом проросло семечко…

   Но что-то пошло не так. Я сразу почувствовала это «не так», но ещё надеялась переломить в свою пользу; раньше мне это иногда удавалось. Но не сегодня. Не сейчас.

   Линии не хотели складываться во внятный образ. Они вырывались из рук, покрывали холст прихотливой вязью и продолжали жить уже там. Изменяющийся рисунок, какое несчастье! Снова. Опять. Я-то думала, что они давно уже остались в детстве, а тут опять!

   – Довольно, – мягко сказала доктор Хименес, касаясь своей ладонью моей руки.

   Я не успела отдёрнуться. Крикнуть, что это опасно, и не надо трогать. Ничего не успела. И замерла в ужасе, ожидая чего угодно, какой угодно пакости...

   – Десима, – позвали меня мягко, но настойчиво. – Открой глаза. Не бойся.

   Она жива, уже хорошо. Можно разжать сомкнутые в спазме веки. Не сразу, но у меня это получилось.

   Холст сиял девственной белизной. Я даже рот приоткрыла: как это? Как это так?! Я же сама рисовала, я видела это! Сломанный в момент напряжения маркер источал запах чернил. Оранжевых, я запомнила цвет… Яркое пятно оставляло на сетчатке след, как от полыхнувшей молнии.

   – Пойдём, присядем, – предложила доктор Хименес. – Я объясню тебе, что случилось. Будешь слушать?

   Я кивнула. Страх не отпускал меня. Блузка липла к телу, ладони вспотели. Но я позволила отвести себя на мягкий диванчик и усадить.

   – То, что ты сейчас показала, – неторопливо начала разговор доктор Хименес, – это паранормальный скан, обычный для нас. Но исполненный на двоечку. Даже на единичку с плюсом. Своих студентов за такое я не хвалила и отправляла на дополнительную подготовку.

   – Но он же менялся!

   – Скан? Конечно. В динамике они все меняются, рутинная работа, в общем-то. Твоя паранорма и моя – они из одного спектра. Умение видеть так называемые ауры – часть паранормального зрения, присущего нам обоим. Только я прошла обучение, а ты нет. Поэтому переход на такое зрение тебя пугает.

   – Не может быть, чтобы всё было так просто, – решительно заявила я. – Мне бы объяснили давным-давно!

   – Тебе объясняли, – скупо улыбнулась целительница. – Просто ты не видела объясняющих. Поэтому объяснение в одно ухо влетело, а в другое вылетело, совершенно не задев сознание. Бывает.

   – А вас, получается, я вижу? – помолчав, спросила я.

   – Меня – видишь. Рискну предположить, что ты даже восприняла мою фамилию и её запомнила.

   – Доктор… Хименес?

   – Именно.

   Я стиснула руки. Мне отчаянно хотелось убежать и спрятаться, но я знала, что никуда не побегу и нигде не буду прятаться. Как я в глаза Сае посмотрю после этого? Он в меня поверил. И доктор Дженкинс поверил…

   – Если это простой целительский паранормальный скан, то почему он тогда так опасен? – спросила я напряжённо. – И почему с вами ничего не случилось?

   – На самом деле, случилось, – ответила доктор Хименес, – но я была готова к такому повороту, и мне удалось защититься. Ты очень сильна, Десима… Твой потенциал невообразимо велик. А опасна ты не тем, что можешь снять скан с любого человека, находящегося рядом в момент выплеска твоей паранормы. Паранормальное зрение, в конце концов, доставляет неудобства только тебе самой. Опасность здесь в том, что ты начинаешь вмешиваться. Корректировать. У нас к паранормальным коррекциям допускают только после серьёзного обучения и исключительно под надзором старшего, опытного врача. У тебя это получается спонтанно, ты не умеешь себя контролировать, и можешь причинить серьёзный вред. А я могу тебя научить, как держать себя в руках.

   Я молчала. Так просто, так легко… Позвать целителя. Который научит меня держать в узде меняющиеся рисунки, мой самый ужасный страх, из-за которого я и жила всю жизнь под барьером. Не меня закрывали в непроницаемой клетке. От меня…

   – Почему? – спросила я. – Почему меня не научили раньше?!

   Скольких проблем можно было избежать! Сколько всего случилось бы иначе, чем оно случилось в реальности!

   – По множеству причин, – невозмутимо ответила доктор Хименес. – Одна из них – целители видели, что твой случай для них безнадёжен. У нас в практике есть такое определение, безнадёжный случай. Это безоговорочное основание для отказа в лечении, потому что врач не просто рискует своей жизнью, он гарантированно с нею расстанется, если возьмётся работать с таким пациентом. Накопленная за несколько сотен веков развития целительской паранормы обширная статистика чётко показывает, что исключений практически нет. Жизнь генномодифицированного специалиста, прошедшего сложное обучение, намного дороже, как бы цинично это ни звучало.

   – А для вас я не безнадёжна? – спросила я.

   Не хотелось бы мне, чтобы доктор Хименес расставалась с жизнью ради меня. Как-то это прозвучало совсем не хорошо, и если она взялась, зная, каким будет итог для неё…

   – Нет, – спокойно ответила эта удивительная женщина. – Для меня – нет. У меня большая практика, огромный опыт, да и психокинетические возможности довольно высоки. Ты – трудный случай, Десима. Очень интересный и занимательный. Но – не безнадёжный. Может, всё-таки попробуешь нарисовать ещё раз тот цветок?..

   И я нарисовала цветок. Тряслась поначалу, как мокрая мышь, но ничего не случилось, цветок получился таким, как я и задумала. Доктор Хименес предложила забрать картину с собой, но я отказалась.

   – Пусть будет у вас, – искренне сказала я. – Это ваш цветок. Для вас. Пусть остаётся. Если вы, конечно же, не против…

   – Нет, – ответила целительница задумчиво. – Я, конечно же, не против…

   Потом я вернулась домой, вместе с Сае. Доктор Дженкинс сказал, что останется, поговорить обо мне с доктором Хименес. Если я не возражаю, конечно.

   Я не возражала. Слишком многое мне открылось сегодня, и хотелось уложить это в голове хоть как-то. А для этого двое рядом со мной – слишком много. Один молчаливый Сае ещё ничего, но двое – уже перебор.

   … Машина шла над береговой линией, в автоматическом режиме. Я приникла к окну и смотрела в простор, не замечая ничего. В голове будто цветные хлопья кружились. Словно мою прежнюю жизнь нарезали ломтиками на конфетти, и теперь цветные блёстки медленно падали вниз, как искусственный снег в детской игрушке «снежный город».

   Так просто.

   Такое простое и ясное объяснение.

   Так почему же оно раньше лежало на недосягаемой высоте, а сегодня оказалось в моих руках?

   Я не находила ответа.

   А может быть, не во мне дело, вдруг пришла в голову мысль. Вот, рядом со мной Сае, звёздный странник-апарие, и его участливое молчание обнимает меня бархатным крылом. Может быть, он целитель? Как доктор Хименес…

   Он появился под барьером внезапно и странно. Именно с его появлением во мне что-то сдвинулось. Я вспомнила, как приготовила кофе и учила Сае гадать по кофейной гуще… А потом, как он болел. И как бросился в смертельно холодную для него воду, не раздумывая, просто потому, что решил, будто я тону.

   – Сае, почему вы помогаете мне? – спросила я внезапно даже для себя самой. – Вы ведь совсем не обязаны со мной возиться. Почему?

   – Почему светит солнце и дует ветер, Дес? – спросил Сае.

   – Ну, как… почему… – я растерялась. – Солнце – это звезда. Массивный шар плазмы, в котором происходят термоядерные реакции. Потому оно и светит. А ветер – это перемещение воздушных масс из области повышенного атмосферного давления в область с пониженным давлением…

   – Это – сведения из справочников по окружающему миру, Дес, – укорил меня Сае. – Логичные, правильные, научные. Реальные. С ними можно жить, но невозможно летать. Вы – художник, Дес. Вы можете найти объяснение получше.

   – Вам оно не понравится, Сае.

   – А это уже мне решать.

   Я посмотрела ему в глаза, синие, как его родное небо. Он не насмехался и не иронизировал, он ждал ответа, и ему было важно, что я скажу, вот ведь удивительно. В терминологии доктора Хименес он меня видел. И я немного поняла, почему его присутствие рядом так для меня важно. Есть кто-то, кто меня видит. Всю меня, целиком. Не как пациента. Не как ребёнка, которому, конечно, нужны защита и опека, но не более того.

   – Солнце светит, чтобы жить, – ответила я то, что думала. – Если оно перестанет светить, оно умрёт.

   – Верно, – кивнул Сае. – Вот это и есть ответ на первый ваш вопрос.

   – Если вы перестанете помогать мне, вы умрёте, – медленно выговорила я. – Но почему, Сае? Откуда такая страшная зависимость?!

   – Я – чима, – пожав плечами, ответил он.

   Как будто это что-то могло объяснить! Мы, Человечество, почти ничего не знали об апарие. Я так уж точно, несмотря на то, что один из апарие жил в моём доме и сейчас сидел напротив: протяни руку, можно коснуться.

   – Вы как будто не всё сказали, – заметила я. – Да, вы – чима, но дело ведь не только в этом…

   – Не только, – согласился он, и вдруг коснулся кончиками пальцев моей руки.

   Лёгкое, электрическое прикосновение, оно не несло угрозы, но и отмахнуться не получалось: прикоснуться может любой, но прикоснуться вот так – только Сае.

   Я в ответ пожала его пальцы, и тогда он взял мою кисть в свои ладони. Мягкое, бархатное, как синий вечер, тепло, ни на что не похожее и, вместе с тем, знакомое, своё, родное…

   – Вы мне нравитесь, Десима, – серьёзно сказал Сае. – На удивление. Я уже давно не чувствовал ничего подобного. Странно и радостно вновь возвращаться в юность; я считал, что для меня это уже никогда невозможно. Но вам нужно пройти обучение. Научиться контролировать свою силу и получить персонкод полноправного гражданина. Лучшего подарка трудно придумать, я считаю.

   – Я не понимаю, – честно призналась я.

   – Я хочу, чтобы вы научились принимать решения самостоятельно, Дес, – очень серьёзно объяснил Сае. – И тогда, что бы вы ни решили, я буду за вас спокоен...

   Навсегда в памяти. Его синий взгляд, тонкие брови, аккуратный маленький нос, губы. Деревянные бусины в нарочно выпущенной прядке у виска. Тонкий, едва уловимый, запах звёздного ветра… я не знала, как на самом деле пахнет звёздный ветер, но почему-то на ум пришла именно такая ассоциация. Пыль далёких миров, загадочные тайны Вселенной, гравитационные волны пространства… И мне захотелось нарисовать портрет. Прямо сейчас.

   Но я помнила урок доктора Хименес и сумела удержать от себя от такой глупости. Нарисую обязательно, только позже. Когда прилетим домой, и я сварю кофе, и мы снова будем молчать друг с другом обо всём на свете, а потом я поднимусь в свою студию…

   Машина шла по трассе вдоль побережья, и впереди уже показались купола Алополянска.

   Дорога домой в этот раз вышла недолгой.

***

– Что скажешь, Мерси?

   Элмер Дженкинс стоял у панорамного окна, заложив руки за спину, смотрел на каменистый, припорошенный снегом, пейзаж и не видел его. Ни свинцово-серого океана под свинцово-серыми зимними тучами, ни ярких метёлок камнеломки, водившийся здесь поистине в промышленных масштабах.

   Камнеломка – прекрасный естественный поглотитель паранормальных выбросов психокинетического спектра. Поэтому здесь её так много. Ученики и трудные случаи не устают обеспечивать растению наилучшие условия для размножения и жизни.

   Доктор Хименес подошла, держа в руках огромную – с ведро! – кружку с кофе. Кто так кофе пьёт… а впрочем, там стимуляторы, положенные любому психокинетику по знаку его паранормы. После любого напряжённого рабочего часа положено, так сказать, употреблять. Эту гадость и кофе-то называть язык не поворачивается. Но что поделаешь, традиции.

   – Девочка очень сильна, – сказала Хименес. – Решение закрыть её от мира под барьером было в корне неверным. Однажды придёт день, когда её никакой барьер не удержит, и, сдаётся мне, этот день уже близок…

   – Она не приняла обучения. Ни в каком виде. Её разум… отказывался взаимодействовать практически со всеми входящими.

   – А сейчас что изменилось?

   – А сейчас она влюбилась. Ты же видишь сама, Мерси.

   – Мужчина-апарие и Мора Снежина, – кивнула Хименес. – Да, это серьёзная проблема. Но то, что ты пытаешься провернуть, противозаконно. Мора Снежина, официальный опекун Десимы, и она не давала согласия на экспериментальное лечение дочери.

   – А по-человечески, Мерси? Сейчас возникла уникальнейшая возможность вытащить девочку из кокона вторичного аутизма: её влюблённость, приоткрывшая сознание для внешнего воздействия, добрая воля самого Саернтика и ты, с твоим опытом и силой.

   – Полагаю, капитан Снежина будет возражать.

   – Поэтому капитана Снежину мы пошлём к чёрту, – ожесточённо заявил Дженкинс. – В состоянии Десимы во многом виновата именно она, решившая с каких-то кочерыжек, что никакое лечение дочери не нужно, хватит барьера.

   – Сильное заявление, Элмер, – кивнула доктор Хименес. – Но какие у вас основания? Одобрения локальной инфосферы Аркадии недостаточно. Я понимаю, вам хочется обезвредить бомбу, которая сидит у вас, фигурально выражаясь, под скамейкой. Потенциала Десимы при травматическом высвобождении вполне может хватить на всю планету. Но закон есть закон.

    – Капитан Снежина заключила контракт с репродуктивным центром Алополянска, – медленно выговорил Дженкинс. – Который, как тебе известно, является одним из филиалов Института Экспериментальной Генетики Старой Терры. Генетическая линия Десимы – Ламель-17, с доминантой Нанкин…

   – А создатель этой линии, профессор Жарова-Ламель сейчас как раз находится на Аркадии на очередной выездной сессии старотерранского Института, – кивнула Хименес. – Умно. Но не думаю, что капитан Снежина скажет тебе – или вам? – спасибо.

   – Главное, чтобы «спасибо» сказала сама Десима.

   – Первый ранг, – вздохнула Хименес. – Один из лидеров местной инфолокали. Возраст – из серии "столько не живут". А наивности-то… Полагаешь, Десима оценит причинённое ей нами благо по достоинству?

   Доктор Дженкинс отвернулся от окна и внимательно посмотрел на целительницу. Она не отвела взгляда, не желая уступать даже и в мелочи.

   – А ты, как и Мора Снежина, считаешь, что дети не должны взрослеть, Мерси?

***

Первый снег никогда не лежит долго, он всегда тает через два-три дня. Настоящие метели с морозами приходят позже, а пока стоит сумеречное безвременье: низкие тучи сыплют промозглую морось – капельки дождя вперемешку с мелкими мокрыми снежинками. День начинается и угасает за плотным серым покровом облаков, и всё вокруг будто плывёт сквозь хаос междумирья, этакими разрозненными пузырями. Вот мой дом, а вот дом соседей, а вот город, Алополянск, а за ним – обучающий центр в скалах, где цветут яркие камнеломки… И где-то там появляются в сером мареве и исчезают в нём снова корабли. Грузовые, пассажирские, большие, маленькие. Парусников нет, сезон давно закончился.

   В тихом сером бестеневом мире поселился удивительный уют, с ноткой горького осознания: он закончится очень скоро. Я не была уверена в том, насколько скоро, но ощущение будущей бури крепло во мне с каждым днём.

   Я нарисовала шторм, бешеные волны, бьющие в набережную, яростную пену едва ли не до небес, сквозь которую просвечивает выглянувшее в прореху между чёрными ревущими тучами солнце. Но картина не успокоила меня, лишь ещё больше встревожила.

   Доктор Хименес, с которой я поделилась своими эмоциями, ответила, что тревога – это нормальное состояние человека, впервые решившего шагнуть из зоны комфорта во внешний мир.

   – Ты боишься нового и незнакомого, это нормально, – говорила она. – Но, кроме страха, разве тебе не любопытно? Разве тебе не хочется узнать ещё больше нового, несмотря на то, что оно пугает тебя?

   Она оказалась права. Я и боялась и хотела одновременно и второе начало перевешивать после того, как я – после долгих объяснений Хименес, – внезапно поняла, что делать с изменяющимся рисунком.

   Ничего с ним не надо делать! Его надо просто через себя пропустить. Никак к нему не прикасаясь, и даже о нём не думая. Он пройдёт насквозь, как песок сквозь пальцы, и останется непроявленным, может быть, даже холст после него останется чистым. Скорее всего, он останется чистым, ведь никакого противодействия не было.

   С ума сойти, как просто-то!

   – А почему вы так улыбаетесь, доктор Хименес? – спросила я подозрительно.

   – Я радуюсь, – серьёзно объяснила она. – Ведь главное в нашем деле что? Осознание. Сознательное понимание. Сознательное же действие. Когда удаётся пробросить этот мостик от разума пациента к методике обучения контролю над паранормой, это всегда радость.

   – Удаётся не всегда? – поняла я.

   – Верно.

   – А почему?

   – Все вы разные, и ключики к вам подбираются разные. В рамках одной системы, но – разные. Ещё время со звёздами сойтись должно… Можно сказать, некий элемент случайности и везения тоже присутствует. Вот в твоём случае как раз и сошлось, и повезло, и я этому рада. Ты быстро прогрессируешь, Десима! Так мы, пожалуй, даже сократим наш график на треть, а то и больше.

   Сае встречал меня после занятий с доктором Хименес. И мы уходили гулять по улицам Алополянска, стараясь не пересекаться с центральными: туристы всё прибывали, красочный фейерверк от смерти Лазурной ожидался со дня на день… Пропускать такое в высшей степени интересное астрономическое шоу мало кто хотел.

   Город давным-давно разделился на красивую картинку для гостей планеты и на благословенное домашнее владение только для своих. Здесь улицы стояли тихими, сыпался слабый мокрый снежок, который заметить можно было только если посмотреть на ближайшую панель освещения. Невысокие дома утопали в садах. По весне они цвели белым, алым и золотым, а сейчас роняли пурпурные и жёлтые листья, прямо нам под ноги. Периодически вдоль улицы включалось поле санитайзера, уносило всё упавшее на дорогу в течение двух или трёх часов в ловушки для последующей переработки. Потом отключалось, и листья тихо выстилали собой тротуары снова.

   В автоматической лавке мы с Сае брали мороженое, он любил с кусочками клубники, я выбирала шоколадное.

   Так странно. Меня на удивление не тянуло хвататься за первый попавшийся пишущий предмет, чтобы запечатлеть сонную улицу вечернего города. Но картина жила перед глазами так, будто я всё равно рисовала её. Этот дождь, прозрачные сумерки, холодный воздух… липкие после подтекшего вафельного стаканчика пальцы… и опять забыла салфетку, а к кафе возвращаться не хочется… и молчаливый апарие рядом.

   Я уже давно не обращала внимания ни на его крылья, ни на нечеловеческие глаза. Он был рядом, был со мной… иногда брал под локоть, когда надо было перейти через мостик над городским ручейком, забранным в камень… Сае не был частью картины, но каким-то образом влиял на неё тоже. Не могу объяснить!

   Всё это жило во мне непрерывным потоком, и меня по-прежнему несло по течению, как всегда, вот только…

   Только я, кажется, научилась уже определять берега. И ещё поняла, что теперь, благодаря урокам доктора Хименес, смогу встать над тёмной, бешено несущейся водой, в любой момент.

   Улица пошла вниз, бесконечными лестницами. Можно было воспользоваться полосой экстренного спуска, они были по обе стороны от ступенек. Особое поле подхватит тебя и мягко отнесёт к основанию лестницы. Но намного интереснее было идти пешком. После каждого шага на ступеньке оставалось флуоресцирующее пятно, сохранявшее форму подошвы, и оно гасло не сразу. Если обернуться и посмотреть наверх, то увидишь цепочку следов, как будто идущих с самого неба…

   Лестницы заканчивались на набережной, а оттуда рукой подать было до моего дома, и я уже чувствовала родной барьер. Скоро мы окажемся на террасе, и я сварю кофе, и мы будем греть ладони о горячие бока кофейных кружек…

   – Десима, – вдруг сказал Сае, нарушая тишину позднего вечера, – ты мне доверяешь?

   Я удивилась. И тому, что он заговорил об очевидном, и тому, как именно он заговорил. Каким тоном. Впервые сказал мне «ты». До этого не позволял себе подобного никогда. Мне сразу же стало не по себе.

   – Конечно, – ответила я.

   – Тогда не бойся. Что бы ни произошло, не паникуй и не бойся. Хорошо?

   – Да.

   Он протянул мне руку, и я вложила пальцы в его узкую трёхпалую ладонь. Прикосновение снова пронзило острым чувством странного родства, и на этот раз оно оказалось настолько сильным, что даже потемнело на миг в глазах. Откуда, спрашивается? Сае ведь даже не человек, апарие. А я будто знаю его всю жизнь, и даже не одну жизнь, несколько…

   Нам осталось спуститься всего по ещё одной лестнице, самой длинной, но последней. Мы стояли на самой верхней ступеньке… И Сае вдруг крепко прижал меня к себе и прыгнул в пропасть, разворачивая крылья!

   Дух захватило от ударившего в лицо ветра! Я же без антиграва, я же человек и потому тяжёлая как не знаю кто, Сае меня не удержит, он же недавно болел!

   Но там, откуда мы сорвались, расцветал огненный шар объёмного взрыва. Я видела такие в развлекалках с эффектом присутствия, но ни одна развлекалка не могла сравниться с грозной мощью настоящего огня.

   Позже, вспоминая тот безумный полёт, я поняла, что Сае всё рассчитал верно. Он учёл близость защитного барьера моего дома, мгновенно оценил расстояние – на пределе возможностей, но другого выхода, спастись похоже, и не было.

   Барьер пропустил нас. И уже у самой земли Сае всё-таки не удержал меня, а я от растерянности и изумления ничего не поняла. Проехалась коленками и ладонями, содрала кожу основательно, но так и не почувствовала боли. Испуг оказался сильнее.

   – Что это? – спросила я. – Сае!

   Он упёрся кулаком в землю, поднялся на одно колено. Полёт с довеском в виде меня дался ему очень непросто, я видела.

   – Враги, – ответил он, стараясь восстановить дыхание. – Сюда, под барьер, они не пробьются. Да и полиция прибудет скоро.

   И я вдруг вспомнила, как увидела в кофейной гуще его прошлое. Он был солдатом, Сае. Воином. Бойцом. Я бы сказала даже, наёмником… но ведь такие существуют только в развлекалках, верно?

   – Твои враги? – спросила я напряжённо. – Они добрались сюда? Выследили?

   – Нет, Десима, – он качал головой, совсем как человек, и в его синих глазах, казавшихся чёрными в оранжевом свете ночных фонарей, стоял страх.

   Не за себя. За меня.

   – Это – твои враги. К сожалению.

   – Откуда у меня-то враги? – растерянно спросила я.

   Внезапно я увидела…

   Как прогибается барьер под действием опасной, страшной и мощной силы. Как проявляется сквозь него человек, охваченный огнём. Багровое грозное пламя окутывало его с головы до ног, и он поднимал перед собой пылающие кулаки, медленно, как сквозь толщу воды.

   Вокруг него собирался чудовищный вихрь, невидимый обычным глазом, но способный раздавить не хуже проявленного огня. Такая это была картина захватывающая, руки сами дёрнулись выхватить блокнот и зарисовать…

   Но мой разум, благодаря доктору Хименес, уже научился немного реагировать в моменте, без давно уже ставшим привычным запаздывания.

   Враг. Он пришёл убить нас. Он здесь, чтобы убить Сае! Сжечь его огнём…

   Я шагнула вперёд, вставая между пылающим человеком и Сае. Я не позволю убить моего апарие только за то, что он спас мне жизнь!

   Я ни о чём не думала, я даже не боялась, я просто захотела, чтобы огня здесь больше не было. Никогда. Чтобы никогда и никого больше не могло сжечь это пламя.

   И оно исчезло. Опало бессильным туманом и рассеялось в воздухе быстро тающими искрами. Где-то я уже видела нечто похожее, но где, когда…

   Враг рухнул на колени, сжимая кулаки и не веря своим глазам. Он так рассчитывал на свой огонь, он возлагал на него все надежды, и вот, в самый решительный момент пламя предало его, уйдя навсегда. Я видела. Он очень старался. Он так хотел возродить огонь снова, но у него ничего не получалось, и тогда он дёрнул с пояса здоровенный нож:

    – Ненавижу!!!

   Я вздрогнула от его крика. Он не врал, он ненавидел действительно. Искренне и глубоко. Не знаю, что я ему сделала… Может быть, Сае ошибся, и враг хотел отомстить моей матери? Мама – военная, её профессия предполагает наличие многих врагов… потому и барьер вокруг дома. Ещё и поэтому.

   Сае отодвинул меня себе за спину, выворачивая крыло режущей кромкой к врагу. Он понимал, что даже без вражеского огня это будет слишком уж неравный бой, но ни страха, ни даже отчаяния в нём нисколько не чувствовалось. Да, Сае действительно был бойцом. Любому ясно, кто на него вот сейчас посмотрит…

   И тут с завываниями упал с неба полицейский болид. Сразу стало шумно, громко и некрасиво. Врага повязали. Он рвался из рук крепких парней и страшно рычал, как лютый зверь. Его налитые кровью глаза прожигали меня насквозь. Действительно, убил бы, если бы мог.

   Но он не мог.

   – Десима.

   Меня мягко взяли за плечи, встряхнули.

   – Десима!

   Доктор Дженкинс. Я узнала его. И Сае. А я на веранде, кажется. Да, у нас на веранде. Полицейских уже не слышно и не видно. Улетели. И забрали с собой врага…

   – Я здесь, доктор Элмер…

   Губы дрожали. Руки дрожали тоже. По телу разливалась нехорошая слабость, как будто я весь день катила в гору громадный гранитный камень, а вот теперь он сорвался вниз и снова за ним идти, поднимать, катить.

   – Как ты?

   – Не знаю, – честно призналась я.

   – Что случилось?

   – Не знаю… Он просто появился тут. Он хотел убить Сае.

   – Он хотел убить тебя, – хмуро уточнил Сае.

   – Тебя тоже. Это было видно… Это было… оно и к тебе тянулось тоже. Я нарисую, если захочешь. Потом.

   – Вы уже на ты, – сказал Дженкинс с лёгким неудовольствием. – Быстро, я бы сказал. Что случилось, Саернтик?

   – Мы гуляли, – ответил тот. – Я ждал нападения… если вы понимаете, о чём я. Поэтому подстраховался. И заметил опасность прежде, чем опасность заметила нас.

   – Почему? – меня встревожили слова Сае. – Сае, почему ты ждал этого нападения?

   – Бывший адмирал Костров не мог простить тебе инвалидность своего сына, – устало объяснил Дженкинс. – Решил восстановить справедливость.

   Ах, вот это кто был… Вот почему его огонь показался мне знакомым и вот почему этот огонь погас точно так же. Я вспомнила. Резко, рывком, сразу вспомнила, как на обзорной площадке к нам пристали юные дуралеи, от которых не удалось отделаться добром.

   Инвалидность?

   – Полное необратимое стирание паранормы, – пояснил Дженкинс. – Тут другого термина просто не подберёшь. Теперь и отец тоже лишился пирокинеза вслед за сыном. Насовсем.

   – Я не хотела… – сказала я тихо.

   – Самооборона. Ты – в своём праве, Десима.

   Я только кивнула. Конечно, если кто-то проникает сквозь барьер, чтобы тебя сжечь, пусть радуется, что сохранил свою поганую жизнь. Если бы я убила бывшего адмирала, мне никто не предъявлял бы претензий, кроме его родственников, быть может. Но и они вряд ли бы стали пытаться взыскать с меня ответственность по суду. Костров нарушил моё личное пространство. Прошёл сквозь барьер без приглашения. Пытался убить меня и Сае. Слишком серьёзные аргументы, чтобы отмахиваться от них и заявлять «она сама виновата!».

   Я вдруг почувствовала, как меня трясёт. Это был бой, настоящий бой, и я едва не убила человека. Я вспомнила. Я держала в руках нить его жизни и она расползалась в моих пальцах как истлевший от времени шёлк. Почему я не разорвала её до конца? Испугалась. Не захотела. Всё же смерть, – любая смерть, какой бы она ни была, – это слишком страшно, чтобы призывать её без дела.

   Дженкинс сварил мне кофе. Заставил выпить. Что-то туда добавил, не без того, отчего меня потянуло в тяжёлый сон.

   Последнее, что я запомнила, это руку Сае, сжимавшую моё запястье. Он словно бы говорил этим прикосновением: я здесь, я с тобой, не бойся.

   И я не боялась.

***

– Тебе нужно вспомнить всё до мельчайших деталей, Десима, – сказала доктор Хименес. – Это слишком сильный приём, чтобы позволять себе пользоваться им неосознанно!

   Она приехала ко мне на следующее же утро. Я выспалась, хотя голова по-прежнему оставалась слегка ватной. События вечера держались в памяти нестойко, отрывками. Прогулка с Сае запомнилась почти вся, а вот огненный человек…

   Но именно произошедшее с ним интересовало доктора в первую очередь!

   – Как? – спросила я. – Как мне вспомнить?! Я не знаю, я просто захотела, чтобы огонь исчез. Он исчез. Всё! Я не помню, я не понимаю. Как мне понять?

   – Рисуй.

   И я рисовала. До изнеможения.

   Карандашом по холсту, и линии оживали, наполнялись формой и цветом, переливались оттенками чувств. Мой страх за Сае и страх Сае за меня. Отчаяние и ненависть бывшего адмирала. Огонь. Много огня. Очень много огня.

   Живого, на руках и теле пирокинетика, и непроявленного, того, что он собирал для последней атаки, но так и не собрал. Не успел потому что. Я старалась рисовать всё, подспудно опасаясь, что рисунки начнут меняться. Но они не менялись. Отлитое в них оставалось неподвижным и мёртвым.

   – Всё, – сказала я, и карандаш переломился в моих пальцах. – Не могу больше! Извините.

   – Можно?

   – Да, наверное… Они не будут меняться.

   Доктор Хименес прикасалась к моим рисункам чуткими пальцами, даже закрывала глаза, чтобы увидеть внутренним паранормальным взором детали, недоступные обычному зрению. Потом она села за столик, положила локти на деревянную столешницу, а подбородок на сплетённые пальцы. Долго смотрела на меня, и под её взглядом я начала ёрзать, слишком уж не по себе мне стало.

    – Что вы увидели? – спросила я наконец.

   – Свою будущую научную работу, – ответила она с изрядной долей иронии. – На тему: не играйте в богов, господа биоинженеры, иначе однажды боги сыграют в вас.

   – Не понимаю, – честно призналась я.

   – Поймёшь чуть позже. Когда закончишь курс реабилитации и будешь лучше разбираться в сути своей паранормы. Тогда я объясню тебе всё в подробностях.

   – А сейчас нельзя? – уточнила я.

   – Сейчас у тебя попросту отсутствует понятийный аппарат, Десима, – сказала доктор Хименес. – Объяснять что-либо – всё равно, что пытаться описать слепому – красный цвет, и разъяснить глухому на пальцах – тонкости и нюансы аудиокомпозиций Ритмы Свенсен. Пора начинать читать умные книги по паранормальной медицине!

   – Почему по медицине? – не поняла я. – Вы же сами сказали, что врача из меня не получится!

   – Потому что именно медицина накопила огромный пласт знаний по психокинетическим паранормам. Знаний и методик работы с ними. Пирокинетики – это частный случай, военная специализация, они не изучают теорию вообще – за исключением любознательных, которые делают это в свободное время и по своему желанию. Паранормальная физика же – сама по себе очень сложная наука, и она не даёт практических навыков, лишь объясняет само явление как факт его существования. А у нас – и теория и практика подаются вместе. Целительскому минимуму, кстати, учат всех психокинетиков без прежнего разделения по направлениям, и тебе этот курс не помешает тоже. Не бойся нагружать мозг, Десима. Учиться чему-то новому – всегда интересно и полезно для общего развития.

   – Я бы хотела просто продолжать рисовать картины… – вздохнула я. – И чтобы меня никто не трогал…

   – Ты можешь вернуться обратно в свой замкнутый мирок, – мирно предложила доктор Хименес.

   Но от её внимательного изучающего взгляда я почувствовала озноб по всему телу. А ведь она не просто так это мне предлагает! Они – она и доктор Элмер – вполне могут устроить мне откат обратно, и память почистят и вообще... Может быть, даже уговорят Сае улететь из моего дома. Согласится он или нет, я не знала. Но почему бы ему не согласиться? Перворанговые телепаты умеют убеждать…

   – Не могу, – ответила я. – Вы прекрасно знаете сами, доктор Хименес, что не могу. Я хочу читать книги. Я хочу научиться! Я хочу… – я запнулась, пытаясь выразить словами то, чего же я, собственно, хочу.

   – Повзрослеть? – подсказала она.

   – Да!

   – Тебя ждёт на этом пути немало волнующих событий, не всегда приятных. Но взрослые личности потому и взрослые, что не рассматривают набитые шишки как катастрофу. Любую проблему можно решить, любое препятствие – преодолеть. Возможно всё, Десима! Только подарить себе эту Вселенную возможностей способна лишь ты, ты сама. Я – лишь посредник, и доктор Элмер – посредник, и даже апарие Саернтик – не волшебник.

   Я молчала. В словах маленькой целительницы жила сверкающая правда, в которую она искренне верила. Я бы нарисовала эти ослепительные линии, и даже пальцы дрогнули, отзываясь на желание, но, удивительное дело, рисовать я не хотела. Такой вот странный парадокс. Как можно хотеть и не хотеть одновременно? Оказывается, можно…

   – А можно спросить?

   – Спрашивай, Десима.

   – Что вы думаете о Сае?

   Я вспомнила, как доктор Элмер спрашивал, почему он. Тогда я не поняла толком его вопроса, а теперь спрашивала сама.

   – Очень интересный и рассудительный юноша, – медленно ответила доктор Хименес. – Я незнакома с его расой, апарие начали поддерживать дипломатические отношения с Федерацией совсем недавно. Впервые вижу представителя этого загадочного народа так близко. Но он не производит впечатления негодяя. И совершенно искренне к тебе относится, Десима. Опекает, заботится, бережёт. Трогательно, я бы сказала. На твоём месте я бы ценила подобное отношение.

   – Я ценю, – поспешила сказать я.

   – Я вижу, – мягко улыбнулась она.

   Я потом много думала над тем, что сказала мне доктор Хименес. О вселенной возможностей. И о том, что шишки неизбежны. Ах, если бы я знала, какие именно шишки подстерегают меня за углом… Какого размера и убойной силы!

   Всё равно поступила бы так же

   Я удивлялась самой себе: это надо же было так долго спать! Другого слова не подберу. Спать, закутавшись в мягкую тёплую вату, сквозь которую не доносилось практически ничего из внешнего мира, кроме, разве что, доктора Элмера, моей мамы и – иногда! – тех её сослуживцев, кого она считала нужным привести к нам домой на отдых. Их я почти не помнила совсем… так… лица, голоса… давно это было. Или не давно. Тоже не могла толком сказать.

   Вот как можно было так жить?!

   Теперь со мной были доктор Элмер и доктор Хименес. И, конечно же, Сае. Некстати вспомнилось, как он нёс меня, спасая от страшного огненного человека, бывшего адмирала Кострова. Нёс из последних сил, мой вес для него всё-таки предельный.

   Мне захотелось нарисовать это. Немедленно. Но я снова сдержала порыв. Просто потому, что теперь умела это делать, и получалось на удивление хорошо. Я нарисую тогда и так, когда сочту нужным, а пока…

   Пока мне необходимо найти Сае.

***

Сае нашёлся на веранде. Он пытался сварить кофе, и теперь с выражением полной покорности на лице убирал следы преступления. Услышал шаги, обернулся ко мне. С таким виноватым взглядом, что сердце защемило.

   – Никак не получается самому, – покаянно произнёс он. – Покажи ещё раз.

   – Покажу, – ответила я.

   Я вдруг поняла, что подспудно ждала, что он снова начнёт обращаться ко мне на вы, ведь опасность уже миновала. Но нет, внезапно укоротившаяся в момент сильнейшего напряжения дистанция осталась такой же короткой. Неизвестно почему, но меня это обрадовало.

   Мы сварили кофе, зев службы доставки выбросил поднос с выпечкой двух видов, сытной и сладкой. А за широким окном, по случаю холода затянутым синеватой плёнкой силового поля, мягко кружились снежинки. Осень пришла к повороту, дождей уже больше не будет.

   Только чёрное и белое. Скалы и снег, скалы и лёд. И белые прозрачные «горячие» розы, единственный цветок, которому не страшен любой зимний буран.

***

Я рисовала всю ночь. К утру на большом холсте проявился огонь и раскинувший крылья мужчина, державший на руках тонкую девичью фигурку. Себе я польстила, конечно же. А Сае получился как живой. И вражий огонь был живым, обещающим скорую встречу, всё-таки погас он тогда не до самого конца, как надо бы. Мне было немного страшно рисовать его, и раньше я бы задержала руку вместе с дыханием, но сейчас всё прошло хорошо.

   Ни одна чёрточка рисунка даже не думала меняться, хотя знакомую дрожь, предвестник моего детского страха, во время работы над картиной я испытывала не раз.

   Кажется, я начала понимать то, что доктор Хименес называла контролем, не только интуитивно, но и сознанием.

   Если это можно назвать взрослением, то мне оно, пожалуй, нравится.

ГЛАВА 5

Огненная Гряда находится в северном полушарии Аркадии, всего в двух часах полёта от Алополянска. Идут там цепью один за другим действующие вулканы, а ещё находится самый северный город планеты, Огневое. Когда-то давно я бывала там, не помню уже, зачем, не помню, почему и, конечно, не помню, кто со мной был тогда рядом. Возможно, мама, может быть, доктор Дженкинс тоже…

   В памяти сохранилась навсегда неспешно текущая в сторону северного океана багровая лава.

   Так странно, так удивительно – спокойно идти сквозь пространство над пышущей жаром смертью…

   Среди пирокинетиков упорно ходили байки о некоторых сородичах, которые совершенно спокойно могли позволить себе купаться в лаве. И я помню, как всё вытягивала шею, пытаясь рассмотреть купальщиков. Никого не было, конечно же. Да и быть не могло: пирокинетики, хоть и паранормалы, но всё же не плазмоиды, и плескаться в лаве – это слишком даже для любого из них.

   Но я – тогда! – нарисовала такую картину, я точно помню. Огненное море и человеческие фигурки на чёрных камнях…

   Без толку вспоминать, тем более – искать. Законченные картины никогда не интересовали меня, они уходили в прошлое так же, как повседневные воспоминания, и с какого-то момента становилось неважно, где они и что с ними происходит дальше… Хотя я была уверена, что ни один человек, купивший мою картину, не обращается с нею дурно. Эта уверенность проистекала из паранормы, из чего же ещё. Такое предзнание. Провидение. Не знаю, как лучше сказать! В общем, не самоуверенность точно. И не самообман.

   Я нарисовала Огневое, как запомнила – россыпь разноцветных пряничных куполов вдоль Гряды, как гигантское ожерелье: город сильно вытянут вдоль побережья. Мостики, переходы, галереи. Чёрные горы и багровую лаву. И девушку на раскалённом камне. Как она сидит, обхватив колени, а пышущий жаром поток лижет её ступни, и бессильно опадает, катится дальше. Призрачный, непроявленный огонь паранормы защищает её, раскрываясь за спиной могучими крыльями. И у крыльев синий с сединой оттенок…

   Сае долго смотрел на картину.

   – Не нравится? – встревожилась я.

   Сейчас, когда работа завершена и картина застыла, я видела чётко все недостатки, все недочёты, все неловкие моменты, когда надо было бы сделать иначе, но в моменте не получилось, не подумала, в голову не пришло. И ещё одно удивительное чувство, не известное мне ранее: благодаря занятиям с доктором Хименес ни одна картина не оставалась повисшей, а значит, способной на самостоятельные изменения.

   Я удивилась, как всё просто на самом деле. Завершающая точка, подпись. А ведь я раньше никогда не подписывала свои рисунки, никогда. Не думала об этом вообще никогда, а оказывается, пара лишних росчерков кистью и незавершённое творение становится завершённым.

   И больше никому не может причинить невольный вред.

   – Очень нравится, – отозвался Сае на мой вопрос. – Это талант. Гениальность. Сам сюжет, сочетание красок… Невозможно взгляд отвести, очень красиво! Будто портал в другой мир, так же живой, как и наш. Город существует в реальности, или ты придумала его, Дес?

   – Это Огневое, – объяснила я, вызывая карту. – Город у Огненной Гряды… километров четыреста от нас на север. Вот здесь.

   Я включила онлайн-панораму спутниковой съёмки. Увеличила масштаб. Тут же слева выскочила сетка – график расписания ближайших извержений, откуда посмотреть, любителям экстрима – как подобраться на максимально допустимое расстояние. Огонёк на некоторых направлениях означал, что без пирокинетической паранормы туда просто не допустят…

   Город в реальном времени… Город вечером, город утром. Тонкие ажурные переходы и галереи между куполами, а под куполами – уютные малоэтажные улочки, и внезапно большое обзорное окно в центре площади, а там, внизу, багровый расплав – началось очередное извержение, лавовая река неторопливо ползёт по склону…

   Тепловые оазисы, где круглый год цветут эндемичные для Аркадии травы, ни одного занесённого извне растения. Летают крохотные птички-опылители, у них алые и изумрудные крылышки... Там, наверное, и сам Сае с удовольствием полетал бы…

   Всё-таки по холоду ему летать было трудно, я практически не видела его в небе, а это плохо всё же. Если крылья не нагружать, они могут ослабнуть. И подвести в самый неподходящий момент.

   Я вдруг поняла, что хочу съездить в Огневое. Не просто хочу – я буду там! У желания появился острый привкус предвидения.

   – Сае, – сказала я, – поехали в Огневое? Тебе понравится город, вот увидишь!

   – Мне уже нравится, – ответил он. – Но, Дес, будет хорошо, если мы всё-таки расскажем о нашем желании поехать в Огневое доктору Дженкинсу.

***

Я вызвала доктора Дженкинса через личный терминал, он откликнулся не сразу. И я подумала, что, наверное, совершенно некстати ему сейчас мой вызов. Но доктор не пожелал ничего слушать.

   – Ты можешь слать мне вызов всегда, Десима. Не стоит беспокойства.

   Тогда я впервые подумала, что доктор Дженкинс действительно любит меня. Не как женщину, конечно же, и не как особого пациента, на котором можно писать диссертации одну за другой, а как своего ребёнка, что ли. Его дети давно уже разлетелись по Галактике, я знала, их у него было несколько. Не то четверо, не то даже шестеро. А я осталась. Он со мной столько лет возился… Практически всю мою сознательную жизнь, а, может, и раньше, с самого рождения, как знать. Я никогда его не спрашивала об этом, и вряд ли спрошу. Как-то всё это… либо понимаешь, либо нет. В обоих случаях любые вопросы ни к чему.

   – Очень хорошо, – сказа Дженкинс, выслушав о моём желании съездить в Огневое вместе с Сае. – Не далее, как вчера, со мной разговаривал глава Огневого, уважаемый господин Чинтасме. У него есть предложение, которое пошло бы тебе на пользу, Дес.

   – Какое предложение? – насторожилась я.

   Общаться с незнакомцами по-прежнему оставалось для меня мукой мученической. Я могла, конечно, посмотреть в информе, кто такой этот Чинтасме, – судя по фамилии, не человек, – но одно дело карточка информационного портала, совсем другое – живой разговор…

   – Контракт на дизайнерские услуги, – объяснил доктор Дженкинс. – Необходимо расписать улицу в новом квартале… полагаю, ты можешь справиться.

   – Я никогда не расписывала улицы, – растерянно сказала я.

   Огневое, к слову говоря, славится искусством уличной живописи: красиво, необычно, добавляет красок в город, находящийся, во-первых, на севере, во-вторых, в очень мрачной местности: скалы, вулканы, океан, низкое северное небо, затянутое тучами почти весь год…

   – Как же, – хитро прищурился Дженкинс. – А набережная по второй Морской?

   Я покраснела. Давно было дело, я уж и не помню, как я оказалась за пределами защитного барьера… Я шла и шла вдоль берега, безо всякой цели, и вышла на узкий пляж с высокой стеной. Стена тянулась направо и налево, она защищала город от мощных штормов, какие иногда случались в Алополянске. И была настолько унылого серого цвета, что сердце сжималось от жалости. Я решила добавить красок… и добавила.

   Без сюжета, без какой-либо мысли, я просто рисовала и рисовала, а потом картина, как бывало со мною не раз, пришла в движение, заполнила собой всё пространство стены и застыла. А я заснула прямо там, на жёсткой гальке, внезапно почувствовав сильную усталость. Плохо помню, кажется, меня искали. Нашли не сразу, но уж когда нашли… что-то было. Что – не помню, но было. Барьер значительно усилили именно после этого случая, наверняка.

   Теперь из этого, технического, в общем-то, места сделали туристический уголок. Сама я туда больше никогда не ходила, но встречала упоминания в информе периодически, в разделе «достопримечательности Алополянска». Странно было слышать своё имя, озвученное информационной нейросетью… Как будто не обо мне речь, а о какой-то другой девушке, с моим именем. Бывают же однофамильцы, а то и полные тёзки. Вот.

   – Чинтасме хочет что-то подобное и для своего города. И я его понимаю!

   – Я не знаю, справлюсь ли я…

   – Полагаю, тебе нужно сначала посмотреть на это место. И почему бы не посмотреть, если ты всё равно будешь в Огневом? А там ты уже сама придумаешь, как и что надо делать, Дес.

   Логично. У меня не нашлось слов для возражений.

   – Тебе необходимо пройти все минимумы для того, чтобы получить допуск к тесту на совершеннолетие, – сказал Дженкинс. – Коммуникативные навыки придётся вкладывать извне, это неизбежно, но зато ты сможешь получить персонкод индивидуальной ответственности, Десима.

   – Как-то с трудом верится, – скептически заметила я.

   – На самом деле, ты близка сейчас к самостоятельности как никогда ещё в своей жизни. Не скажу, что взрослая жизнь – райские кущи, здесь хватает своих подводных камней, и один из них – полная ответственность за себя и свои поступки. Но ведь и возможности возрастают в разы! Ты будешь решать сама, что тебе делать, куда лететь или ехать, как жить.

   – Жить без барьера…

   – Жить без барьера, – подтвердил он.

   Да, доктор Элмер Дженкинс. Бьёте в самую точку. Клетка угнетала меня, теперь, после уроков доктора Хименес, я хорошо осознавала, насколько. Если я смогу жить в мире без того, чтобы неконтролируемо калечить людей и не людей…

***

Ламирисув Чинтасме оказался гентбарцем-кисмирув и неожиданно мне понравился. У него были большие красивые глаза в пушистых золотых ресницах, и золотые пышные волосычерез плечо, перехваченный серебряными зажимами. Кудряшка-пружинка у виска, добрая улыбка… значок первого телепатического ранга на воротничке.

   Ага. Того же поля ягода, что и доктор Дженкинс.

   Сае пришёл со мной, и его присутствие успокаивало, хотя ладони всё равно потели. Хорошо, хоть место было мне знакомым вдоль, поперёк и крест-накрест: холл в доме доктора Дженкинса, от нашего дома – через переулок пройти...

   Чинтасме активировал голографический экран, показывая квартал, над которым предстояло работать. Чистые стены, лестницы, переходы, галереи… Огневое – конфетка, да я уже об этом говорила. Буйство цвета – среди чёрных вулканических скал, лавы и сизого северного моря. Тем странно видеть безликую серость. Одно утешало: квартал ещё не был заселён.

   – Условие всего одно, госпожа Снежина. Светлые оттенки. Остальное – полностью на ваше усмотрение.

   Онлайн-спутниковая съёмка показывала жилое пространство, ещё никем не заселённое. Руки зачесались подарить безликой серости душу… Я чувствовала, что не просто смогу, а – хочу! И даже не так.

   Я буду там!

   – Прежде, чем браться за работу, предлагаю тебе краткий курс по дизайну, Дес, – сказал доктор Дженкинс. – Да, ты художник, и прекрасно чувствуешь всё сама, но в подобных работах очень важен единый стиль… и общие знания тебе пригодятся, я считаю. Курс рассчитан на два-три дня, в твоём терминале он уже есть, ознакомься, пожалуйста.

   Я вдруг увидела себя там. Странным образом раздвоилось сознание на я-здесь, в доме доктора Дженкинса, и на я-там, где работа уже сделана и получила признание. Удивительно. Странно. Ново. К пальцам подступил знакомый зуд: захотелось начать работу немедленно.

   – Десима, не отвлекайся, – выдернул меня из грёзы голос доктора Дженкинса. – Теперь тебе необходимо внимательно прочесть контракт…

   – Что? – не поняла я.

   – Типовой договор на дизайнерские услуги, с визиром нейросети «Арбитраж», единой для всей Земной Федерации, – терпеливо объяснил Дженкинс. – Уважаемый Чинтасме не станет обманывать тебя, Дес. Но в Галактике кого только не встретишь! Поэтому крайне важно воспринять юридический минимум, одним из первых. И очень хорошо, что подвернулась подходящая практика, потому что, как показывает опыт, теории не всегда бывает достаточно. Сейчас ты будешь читать по пунктам, а мы тебе разъясним…

   – Я не запомню, – в панике воскликнула я.

   Договор на экране выглядел чудовищным драконом. Строчки, строчки, строчки, буквы разбегаются, расползаются в стороны…

   – Запомнишь, не переживай, – заверил меня доктор Дженкинс. – Мы поможем. Просто – сейчас читай каждую строчку. В будущем любое отступление от типовой формы, а, самое главное, отсутствие визира «Арбитража» на каждом экране – повод не подписывать договор вообще. Как бы тебя ни совестили и ни уговаривали, Дес. Это вообще самое первое, что должно тебя насторожить в такого рода сделках: взывания к твоей совести, требование подписать немедленно, обиженные глазки из серии «ты меня уважаешь?!» Запоминай. Саернтик, рекомендую вам прислушаться тоже. Вы ведь собираетесь жить в Федерации, не так ли?

   – Да, – кивнул тот. – Собираюсь…

   – Готовы? Поехали…

   Для того, чтобы тебя допустили к тесту на совершеннолетие, необходимо в полном объёме освоить необходимые минимумы. Юридический, экономический, языковой, медицинский, исторический… Допуск ноль: никаких притянутых за уши «троек», как в старину. Хотя бы один не сдаёшь – и тебя не допустили. А сдавать на персонкод индивидуальной ответственности можно только один раз в году.

   Считается, что если ты по какой-то причине не прошёл тест, то на подготовку к повторной попытке тебе нужен год.

   И кто бы мне раньше рассказал, как это здорово – учиться и узнавать новое…

   Чинтасме охотно рассказал пару случаев из своей управленческой практики, для примера. Что бывает, когда относишься к договору пренебрежительно, какие могут быть проблемы, как и в чью пользу они решаются. А доктор Дженкинс помог мне усвоить урок.

   Телепатия – отличная штука, когда требуется запомнить большой объём информации; я оценила.

   И тут я вспомнила самое главное:

   – Только, пока я не закончу и не поставлю свою подпись, никто не должен появляться в этом квартале. Смотреть на незавершённую картину нельзя, это опасно. Как добавить такой пункт в договор? Его же ведь можно добавить?

    – Можно, – кивнул доктор Дженкинс. – Полагаю, в данном случае – это оправдано. Умница, Десима. Безопасность прежде всего…

   – А как проконтролировать, всё ли идёт так, как должно? – спросил Чинтасме. – Без контроля такой объект оставлять нельзя!

   Меня окатило жаром. Надо было найти слова, убедить… ведь если Чинтасме откажется от договора, я… не… сделаю… то, что должна сделать, а это плохо, очень плохо, безумно плохо. Я не знала почему. Я просто чувствовала так.

   Как будто картины уже начали прорастать сквозь меня в реальность того квартала в Огневом. И если процесс прервать, ничего хорошего не получится. Ни со мной, ни с самим городом.

   Огонь. Потоки расплавленной магмы. Хаос катастрофы. Кровь, она ведь такого же цвета, как и пламя. Красная...

   – Вы ведь знаете, что случилось с адмиралом Костровым и его сыном, господин Чинтасме? – спросила я.

   Не может не знать. На первом-то ранге. Вдобавок, я, кажется, произнесла фамилию пострадавших правильно. В глазах гентбарца я увидела удивление. И понимание.

   – Вот, – я соединила кончики пальцем, с удивлением отметив, как подрагивают руки. – Я больше не хочу ничего подобного никому, а это возможно, если кто-то придёт, когда я работаю. Вам придётся мне поверить, наверное…

   – Довериться, – подсказал Дженкинс.

   Что-то между ним и Чинтасме произошло. Какой-то яростный телепатический спор, я и видела по выражению их лиц, и хорошо прочувствовала эхо их паранормы. Телепатия несовместима с пирокинезом, всё так, но в моём случае вместо чистого пирокинеза, как у мамы, получилось, одни чёрные воробушки знают, что. Может быть, нестабильность как раз и связана с наличием телепатической восприимчивости, как знать! Надо будет спросить у доктора Хименес. Точнее, надо будет не забыть у неё спросить!

    – Ты мне должен, Лам. Плати.

   – Очень важно, Лам. Ты даже не представляешь, насколько…

   Мы подписали контракт, и в тот же день я и Сае отправились в Огневое. Всю дорогу я вникала в дизайнерский курс, а Сае тоже работал на своём терминале. Он не говорил, но у него, кажется, тоже были какие-то контракты, которые он, скорее всего, тоже получил через доктора Дженкинса. Сае не желал жить иждивенцем, он хотел что-то сделать для Аркадии, планеты, приютившей его на время.

   Я иногда поднимала взгляд от экрана и рассматривала его сосредоточенное лицо. Тонкие дуги бровей, хмурую складку на переносице – когда он улыбается, складочка исчезает, но сейчас-то улыбки как раз и нет. Крылья, сложенные плащом, и я помнила, какие они шелковистые и тёплые, когда Сае защищал меня, прятал от опасности под крылом. Хотелось снова нырнуть в этот тёплый уют, но я понимала, что такая просьба преждевременна и странна и даже пугает. А вдруг Сае откажется? Он ведь может.

   Контракт на дизайнерские услуги.

   Контракт я выполню.

   А дальше…

   Дальше поглядим.

   Но когда я попыталась посмотреть вперёд, что ждёт нас дальше, после Огневого, внутренний взор натолкнулся на слепящую стену. Сияющий тупик, за которым ждала бездна из колких звёзд на чёрном бархате ночи…

***

Нет ничего прекраснее теплового оазиса в суровом краю вечных зим. Горячие источники, цветущие прямо под открытым небом растения… И если не знать, что за невысокой скальной грядой свирепый ветер бросает на гранитные скалы бешеные волны, покажется, будто вокруг страна вечного лета, и нет поблизости никаких вулканов, штормов, угрюмого камня, ледяного океана...

   И только низкое северное небо, свинцово-синее, исписанное крючковатым алфавитом перистых облаков, не даст обмануться. На юге не увидишь такого неба никогда.

   Новый жилой квартал Огневого уже подключили ко всем коммуникациям, но ещё не заселили. Нам с Сае отвели апартаменты в гостевом секторе, как раз окнами и большой террасой на один из тепловых оазисов, расположенных вокруг города. По оазису тянулись невесомые прозрачные дорожки, чтобы гуляющие не наносили вреда уникальной природе этого места. Предполагалось, что здесь проживать будут, в основном, люди, представители Человечества, в смысле, и им подобные. Но для летающих носителей разума предусматривались башенки, такие же прозрачные, как и дорожки, но слегка подкрашенные в сиреневый и золотистый цвета. Ночью они наливались мягким светом, в дополнение к дорожкам. Даже жаль, что нет крыльев, честно. Вспорхнуть бы ночью на высоту… оттуда, наверное, совсем уже потрясающий вид…

   Впрочем, на вид можно полюбоваться и на экране личного терминала, выставив карту в режим «спутник-онлайн»…

   Я бродила по кварталу, пытаясь составить общее впечатление. Так странно, так необычно. Впервые полотном выступали дома и улицы, а уж в курсе по дизайнерскому минимуму какие проекты рассматривались – захватывало дух. Я понимала, что мне нужно создать своё, но пока не могла оторваться от визуального ряда чужих работ.

   Этапы проведения работ… Материалы… Смета… Всё было ново, всё было очень интересно, ещё интереснее было создание эскиза будущей красоты. Просто делаешь его в электронном виде, и полотно здесь не улицы города, а голографическая проекция. И она исчезает, если её выключить. Появляется вновь, если включить. Включить же может кто угодно где угодно. И сколько угодно.

   Это не со спиртовыми красками управляться. Здесь – сложнее, серьёзнее и занимательнее. Самое забавное, что для паранормы тоже место есть. Виртуальные картины художников-паранормалов впечатляли. Особенно если включить круговую проекцию на стены: пространство раздвигалось в невероятную даль, и можно долго стоять, рот открыв от изумления, в центре фантастического мира, необязательно существующего в реальности! Такого мира легко могло не быть нигде в реальной Вселенной, ведь он пришёл из воображения мастера и остался в виде электронной записи. Хочешь – включаешь. Не хочешь – выключаешь, берёшь другой…

   Эх, жаль, просмотр ограничен – всего три картины в сутки. Не больше. И не больше одной новой в неделю. А всё проклятые ограничения в правах: я не считаюсь самостоятельным гражданином, и не буду считаться, пока не пройду аттестацию. Обидно.

   С макетом я решила подстраховаться и сделать его в реальном виде тоже. Тем более, что изготовители материалов для уличного арт-искусства охотно предоставляли пробники.

   Сервис объёмной печати создал квартал буквально за сутки, вместе со столом под него. Потом я смешивала краски, брала кусочки мозаики, декоративную плитку, стеклянные нити… и под моими руками безликий серый мини-город обретал живые тёплые краски. В суровом вулканическом краю, где властвовали лёд и пламя, рождалась прозрачная воздушная сказка. Я видела её.

   Она прорастала из зыбкого будущего в реальность настоящего, входила в сферу проявленной жизни, если можно так выразиться. Скоро, совсем скоро безликий жилой квартал станет настоящим…

   Во время работы на меня волнами спускался восторг, как в детстве, когда я впервые взяла в руки кисточку и сделала ею первый мазок: на чистом холсте появился цвет. Оказывается, я основательно забыла это чистое чувство, и вот оно пришло ко мне снова.

   А всего-то и надо было взяться за новое дело. Раньше я бы побоялась связываться, всегда держала какая-то толстая стена из недоверия и страха, даже удивительно, как я раньше не замечала её. А теперь, когда гранитной плиты над душой не стало, удивительная лёгкая радость вскипала при каждом движении кистью. Я – могу!

   Я нанесла последний штрих и критически осмотрела весь макет, подмечая, где и что упущено. Подправила там, где следовало подправить. А потом выдохнула, закрывая глаза и отпуская паранормальную силу, копившуюся все эти дни во время работы. Мягкое сияние прошлось по макету, растворяя и отливая в новой форме нанесённый рисунок. Благодаря доктору Хименес я чётко знала, когда воздействие следовало аккуратно свернуть и завершить. И завершила его, стандартным вихрем собственной подписи.

   Подпись художника – гарантия того, что рисунок больше никогда не изменится. Он застывает, подобно горячему стеклу, и обретает собственную законченную форму. На него можно смотреть безо всякого страха получить удар по судьбе, как раньше. Его можно показывать всем, кто желает смотреть, хоть прямо сейчас. Не надо выжидать, не надо волноваться…

   – Это великолепно, Десима, – серьёзно сказал Сае, рассматривая завершённый макет. – Тепло и светло и – радостно. Хочется здесь поселиться навсегда…

   – Правда? – обрадовалась я.

   – Конечно. Но ты бледная, Десима! И я знаю, что тебе сейчас нужно – кофе. Пойдём! Я уже научился его готовить, надеюсь, тебе понравится…

   Сае приготовил кофе. Я следила, и молчала: всё он делал правильно, а если и не получатся какие-то оттенки вкуса, разве я ему об этом скажу? Навсегда в памяти. Турка в его тонких пальцах, сосредоточенная острая складочка на переносице, совсем как у человека. И синий плащ с седоватым пушком вполне может сойти за одежду, если только не знать чётко, что это – крылья.

   Крылья, на которых он вынес меня из смертельного огня. Мне снова захотелось рисовать, знакомый зуд в пальцах, который раньше не мог окончиться ничем иным, кроме изнеможения. Но теперь я умела контролировать такие порывы, и ничего не случилось. Я обязательно нарисую Сае, как он готовит кофе или вот разливает готовый напиток по чашечкам, но только тогда, когда сама этого захочу. По собственной воле, а не из-за каприза нестабильной паранормы…

   – Как, Дес? – тревожно спросил Сае. – Получилось?

   Я отпила немного, подержала на языке… И с изумлением поняла, что притворяться не нужно. Тот самый карамельный вкус, который я любила всегда, с еле уловимой горчинкой «горячего» кардамона, пряный аромат, ореховая нотка…

   – Сае, – искренне сказала я, – замечательно! Спасибо.

   Он усмехнулся и выговорил чуть смущённо:

   – Неужели я всё-таки научился готовить кофе… После стольких неудач.

   – Возможно, – улыбнулась я. – Но, возможно, это случайность. Можно прожить всю жизнь на Аркадии и ничему не научиться, а можно прилететь издалека и с первого же раза поймать суть… Попробуй, что ты! Отлично же вышло.

   Он отпил глоток, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям.

   – Ну, что же. У нас сегодня двойная победа. Над кофе и над макетом, с которым ты возилась десять дней, выбрав практически весь предварительный срок. Завтра придёт смотреть на твою работу Чинтасме!

   – Ой…

   Вот я о чём не подумала. О сроке, который едва не завалила. А если бы на финальную подпись я бы вышла только послезавтра? Что-то там такое было в контракте насчёт срыва сроков… я не помнила, но неприятное что-то. Надо будет завтра с утра посмотреть…

   – Думаешь, ему понравится?

   – Уверен, – заявил Сае. – Ты сотворила шедевр, Десима. Ты – талант, каких мало…

   – Льстишь, – кивнула я глубокомысленно.

   – Льстю, – абсолютно серьёзно согласился он.

    – Нет такого слова, – посмеялась я. – Надо: «говорю лесть». Ещё лучше – «говорю лесть сознательно, чтобы понравиться девушке».

   Сае поставил локоть на стол, коснулся пальцами виска. Посмотрел на меня с улыбкой, а я вдруг поняла, какие у него большие и выразительные глаза, тёмные в вечернем приглушённом освещении. Можно было утонуть в его взгляде…

   – Ты так говоришь, будто лесть для красивой девушки – что-то плохое, достойное лишь осуждения.

   – Ну… Я могу загордиться, – я вздёрнула подбородок, принимая надменный королевский вид принцессы из детской развлекалки про девочку-звезду. – И начать тобой помыкать!

   – Ах, помыкай, сколько тебе захочется, разве я возражаю!