Оглавление
АННОТАЦИЯ
Эльфы давно покинули мир людей. Теперь их обитель - Тень. Две причины могут выманить древний народ из ивовых теремов - жажда завладеть чужой жизнью и желание поразвлечься. Подменить младенца и посмотреть, что станет с его судьбой. А ещё - эльфы ничего не понимают в смертных. Подсунув мальчика-тролля человеческому ярлу, Имрек сам получил не сына, а дочь.
ПРОЛОГ
— Девочка! — прошептала повитуха. — Девочка, да ещё такая чёрненькая!..
Роженица замолкла, забыв о недавней боли. Горло схватили крючковатые пальцы страха.
— Девочка… — прошептала она. — Олаф меня убьёт…
Хильда, жена Олафа, славного северного воина, уже дважды рожала дочь.
Если поначалу её брак начинался с большой любви, то с каждой новой неудачей положение Хильды в семье становилось всё более шатким. Не раз уже Олаф пенял ей на то, что наложница Нейла сумела подарить ему то, чего Хильде никак не удавалось - родила сына. Он ждал того же и от жены, но Хильду будто прокляли… До сих пор рождались только девочки, а эта, к тому, оказалась черноволосой, будто вовсе и не златовласого Олафа дочь. Не было ни малейшего шанса, что Олаф признает ребёнка за своего.
С ужасом взирала Хильда на кричащего темноволосого младенца. Тщетно протягивала его ей повивальная бабка Магда. Хильда, глядя в карие, цыганские глаза девчушки, окончательно убедилась в том, что над ней тяготеет проклятие.
— Выброси… — прошептала она. — Выброси её… Скажем Олафу, что ребёнок родился мертвым.
Магда с неудовольствием глядела на свою пациентку. Она принимала младенцев ещё тогда, когда на север не пришла новая вера в Огненного Бога. Лечила такие болячки, на которые и зрелому воину взглянуть страшно. Проводила обряды, на которые решится не каждая лесная ведьма.
Магда не была злой. Она лишь хорошо понимала людей и не питала иллюзий на их счёт. Ей не нравилось то, что говорила Хильда, но и принимать участие в чужих судьбах она давно устала.
— Точно ли то, что ты говоришь, госпожа? — спросила Магда.
— Убери с глаз долой! Утопи! Только не…
— Есть выход лучше, — перебила её Магда. — Избавишься от неугодной дочери и обзаведёшься желанным сыном. Крепким, сильным. Таким, какого ни у одной служанки не было и нет.
Хильда, затаив дыхание, глядела на старуху.
— Что надо делать? — шёпотом спросила она, не в силах до конца поверить тому, что слышит.
— Сегодня лунная ночь. Положишь младенца на подоконник и откроешь ставни. Ляжешь спать и отвернёшься к окну спиной. Будет кричать — не подходи. Будет плакать — не слушай. Будут стучать по земле копыта — не смей поворачивать головы.
Хильда с сомнением глядела на старуху.
— Что ты задумала, старая? Уж не подмену ли? Мне чужой ребёнок не нужен! Олаф сразу раскусит обман, если мальчик будет на него не похож!
— Мальчик будет похож, — успокоила её Магда. — А если всё сделаешь правильно, лесные духи благословят тебя, и ты будешь рожать сыновей одного за другим. Поняла ты меня?
Хильда опасливо кивнула.
— Не грех ли это? — осторожно спросила она.
Старуха не сдержалась — хохотнула зло.
— Да уж конечно больший, чем утопить ребёнка в реке! Ты, что ли, смеёшься надо мной?
— И то правда… — тихо проговорила Хильда. — Что ж… Пусть будет, как ты говоришь. Если всё сладится — хорошо отблагодарю тебя за помощь.
Старуха лишь махнула рукой. Оставив мать наедине с малышкой, вышла за дверь.
Той ночью никто из них не спал — ни повитуха, ни роженица, ни младенец.
Мать и дочь лили слёзы. Одна — от предчувствия беды и разлуки. Другая — от того, каким холодным, колючим и недобрым оказался воздух, который она едва успела вдохнуть.
Магда же пошла далеко в лес, туда, где притаился нетронутый новой верой ведьмин круг. Завела танец, для которого давно уже не годились её старые ноги.
Долго плясала она, пока не упала ничком, тяжело дыша. В тот же миг явился перед ней силуэт в тёмном плаще.
— Марна? Ты меня звала?
— Давно уже, — ответила Магда, тяжело дыша. — Давно уже меня зовут не так.
Хохотнул в ответ закутанный в плащ визитёр.
— Крещёные девки такие танцы не пляшут. А я не старею, Марна. Я помню те времена, когда ты не носила креста. К этой, крещёной, я бы не пришёл.
Мужчина присел на корточки и, выпростав из-под тёмного плаща изящную руку с длинными пальцами, подцепил одним подбородок старой ведьмы.
— Марна… — протяжным полушёпотом произнёс он. — Как же ты постарела, красавица моя. А ведь разве так много зим прошло?
— Шестьдесят шесть, — Магда протянула руку, чтобы убрать от своего лица пальцы собеседника, да так и не решилась. Замерла, едва касаясь своими обломанными, пожелтевшими ногтями его белой, вечно молодой кожи. — Шестьдесят шесть, Имрек. Не так уж мало для людей.
Тот, кого звали Имрек, покачал головой и капюшон скользнул ему на затылок, открывая свету луны точёные черты лица и острые кончики эльфийских ушей.
— Такой красивой была… — почти что с грустью прошептал он.
— Ты выпил мою жизнь.
В голосе старухи не было ни злости, ни обиды, когда она это произнесла.
— Ты обманула меня.
— А ты меня.
— Ты обещала мне младенца, Марна.
— И слово я сдержу. Жизнь за жизнь.
Имрек отодвинулся и кивнул.
— Ты знаешь правила, да? Мать должна быть согласна.
— Она согласна. Ты знаешь цену, ведь так?
— Так.
Оба замолкли, глядя друг на друга с грустью. Оба видели перед собой совсем другие времена, и всё же грусть их была разного рода. Магда скорбела о быстротечности жизни и завидовала тому, кому не дано познать смерти.
Имрек грустил о времени, которое казалось ему рекой без начала и конца.
— Итак, — напомнил он. — Где моя плата?
— Наклонись, княже, и слушай сюда.
Полная луна светила над лесом. Шелест листвы мешался с говором извилистой реки. Копыта чёрного коня, подкованного серебром, выбивали по воздуху стремительный ритм. Имрек мчался забрать то, что ему принадлежит.
ГЛАВА 1. Сопряжение
Имрек нечасто бывал в мире людей. Как и другие эльфы, он жил собственной вечной жизнью, таившейся в Тени. Только изредка два мира — мир людей и мир Древних - соприкасались между собой на вершинах холмов, в проходах пещер, да в других местах, куда редко забредал человек.
Когда-то, даже по эльфийским меркам давным-давно, миры эльфов и смертных были едины. Един с ними был и третий мир, который теперь люди называли Навь.
Людей тогда было ещё не очень много, и ни власти, ни силы, чтобы оспаривать могущество бессмертных рас, у них ещё не было. Эльфы тогда считали себя защитниками и наставниками мира и противостояли множеству других существ, которые были такими же древними, как и они.
Всё изменилось, когда люди узнали тайну железа. Они перестали быть младенцами, покорными воле старшего народа, и с одинаковой яростью стали отстаивать своё право на свободу от эльфов, троллей и других чудовищ.
Тогда-то маги и священники древнего народа собрались на совет, который длился триста тридцать дней. Непросто было прийти к единому решению множеству мудрецов, привыкших противостоять друг другу в той же мере, в которой друг с другом враждовали ярлы смертного племени. И всё же страхи мудрецов были едины — они боялись железа и боялись растущего могущества молодой расы. Так было принято решение разделить миры и скрыть города эльфов в Тень.
О том же, что делать с троллями и другими исконными врагами эльфийского народа, мудрецы договориться не смогли. Уничтожить их у эльфов не хватило бы сил, оставить жить среди людей — означало обречь человечество на гибель. Среди эльфов всё ещё были те, кто сочувствовал и людям, и другим древним народам, и так в великом плане эльфийских чародеев появился третий мир — Навь. В то время как Тенью теперь правили эльфийские князья, а Явь досталась растущему племени людей, Навь населили все остальные народы, куда более жестокие, чем эти два. В Нави шла бесконечная война, то и дело населившие её чудовища норовили прорваться в мир людей, чтобы поживиться чужой жизнью — самой большой ценностью во всех трёх мирах.
Эльфы же, обиженные на людей и их неподчинение, больше не пытались становиться на их защиту. Теперь они жили своей жизнью, ступая в мир людей лишь для того, чтобы развлечься, выменять то, чего не было в их княжествах, или заключить другую выгодную сделку.
Имрек хоть и прожил уже больше шести сотен лет, а тоже был не чужд таким забавам.
«Какой красавицей была…» — со вздохом подумал он, прикрывая глаза и доверяясь бегу верного коня. Увы, но жизнь людей была слишком быстротечна, чтобы долго о ней тосковать, и к тому времени, когда вдалеке замаячил силуэт его башни, сплетённой из ветвей деревьев, Имрек уже напрочь забыл и лицо Марны, и её новое имя.
«Правила», о которых говорила эльфу старуха, состояли в том, что эльф не мог забрать жизнь, которую охраняли другие боги, не мог забрать младенца у матери против её воли и не мог забрать то, что принадлежало людям, не заплатив равной виры.
Так устоялось испокон веков, с тех пор, как эльфы взяли на себя клятву защищать людей. И пусть древний народ давно уже не питал к младшему брату любви, законы, записанные на священных камнях, действовали до сих пор.
Марна рассказала Имреку, что мать желает избавиться от младенца, и рассказала, какой будет цена — одна плата для роженицы, другая — для посредницы.
Старухе Имрек обещал ещё тридцать лет жизни — пусть она не стала бы моложе, но век её стал бы на треть длиннее. Во власти эльфийского князя, веками копившего жизненную силу людей, было одарить её подобной наградой.
Роженица же, по словам Марны, ненавидела ребёнка за то, что он не походил на отца. И в обмен на настоящую человеческую жизнь желала иметь любого мальчика, золотого волосами, как муж её Олаф, и такого же сильного в обращении с мечом.
Не было трудно для Имрека исполнить и это желание.
Прискакав к своему ивовому терему, князь оставил коня слугам, а сам спустился в подвал, где вот уже сотни лет томилась безумная пленница. Была она крупнее и сильнее любого из людей, и тем более — эльфов, потому как последние были изящны и красивы, но хрупки телом. Троллиха была безумна, и Имрек не стал вести с ней долгих разговоров. Приказал слугам привязать её так, как было ему удобно, и сделал так, что понесла она от него в ту же ночь.
Затем долго танцевал колдовской танец эльфийский князь, девять раз обошёл он тело пленницы, пока в воплях и боли не родила она младенца, лицом как две капли воды похожего на человеческого ярла Олафа. Крупного, как была в детстве его настоящая мать, и такого же сильного. Обрезав пуповину, Имрек взял младенца на руки, закутал в паучий шёлк. Вернулся к своему коню и снова помчался по небу туда, где соединялись мир эльфов и мир людей. Раньше, чем над Явью засеребрился рассвет, уже стоял он под окнами Хильды. Опустив на подоконник одного младенца, он взял в руки другого и прижал к груди. Хотел было осмотреть его, да не успел — закричали петухи, и Имрек понял, что пришло время возвращаться домой.
Вскочив на коня, он помчался обратно к лесу, миновал переход, уложил младенца в своей спальне на шёлковых эльфийских покрывалах. Развернул человеческие пелёнки. И замер, с удивлением разглядывая то, что приобрел.
***
Открытие Имрека не слишком расстроило. Оно не нарушало его планов.
Имрек давно забыл об обещании Марны подарить ему младенца. Он бы и не вспомнил о человеческой женщине, если бы не столь кстати пришедший ему в полнолуние зов.
А кстати он пришёлся потому, что Имрек задумывал новое развлечение в мире людей. Он собирался заполучить предмет, который был украден из эльфийских сокровищниц много веков назад, и который, как он считал, по праву принадлежал ему. Был это меч, выкованный асами для его эльфийского отца.
Хранился тот меч на монастырской земле, куда не смел ступить ни один эльф. Был он запечатан семью замками из кованого железа, какого не мог коснуться ни один сын Древнего племени. И над дверьми подвала, где хранился тот сундук, сиял крест — знак, на который не мог смотреть без слёз ни эльф, ни тролль.
Так, услышав зов Марны и узнав о её желании, Имрек сразу подумал о том, что выполнить его собственное желание сможет человек. Но только самому преданному человеку доверил бы он свою тайну. А поскольку Имрек был бессмертен, и время, за которое вырастает и старится человек, не значило для него ничего, то кто мог помочь ему лучше, чем приёмный сын, рождённый в племени людей?
Что с того, что он черноок, как тролль? Для эльфийского князя тролли были лишь немногим хуже людей!
Так думал он, разглядывая мальчика. Мальчик тёмными, как туман над ночным морем, большими глазами разглядывал его. Потом открыл нежно розовые губки и безмолвие эльфийских покоев огласил громогласный детский плач.
***
Имрек знал, что ему не быть хорошим отцом. Он отдал малышку своей сестре, чтобы та вскормила её и обучила всему, что должно уметь эльфийской деве, в то время как сам готовился преподать ей воинское мастерство, научить скакать верхом и помочь овладеть магией. Но до того было ещё далеко.
В руках Эзерели, златовласой, тонкостанной и большеглазой, малышка росла, не зная горестей. Эльфы назвали её Нэзе, что на их языке значило «дитя деревьев» — потому что все знали, что не было у неё ни настоящей матери, ни настоящего отца.
Поначалу Эзерель и Имрек старались скрыть это хотя бы от самой девочки, но правда так и стремилась наружу — стоило малышке подрасти, научиться бегать и говорить, как становилось видно, насколько непохожа она на своих бессмертных сверстников. Насколько быстрее растёт, насколько больше двигается, насколько иначе видит мир, потому что там, где эльфы с детства видели вечность, где привыкли наблюдать, оставаясь в стороне, как медленно поднимаются к солнцу ветви деревьев, как неторопливо точат камни струи горных рек… Там Нэзе видела бег времени, видела, как стремительно опадает листва, как бурлят буйные воды, сражаясь с неподвижной стихией земли, как день сменяет день и как в то время, как её погодки эльфы остаются неизменными, стремительно и резко меняется она сама.
В двенадцать Нэзе уже казалась совсем взрослой и не могла проводить время в праздных играх с другими детьми. Было их немного, потому что дети у эльфов рождались очень редко. Зато Нэзе знала в лицо всех русалок и дриад, каждого гнома из подгорных пещер помнила по имени, забредала в такие чащобы и заплывала в такие глубины, куда никогда не ступала нога человека. Весь мир Тени был доступен её взору, и хотя эльфы были сдержанны и холодны и с ней, и друг с другом, Нэзе чувствовала, что каждый из них принимает её за свою.
И всё же, чем старше она становилась, тем чаще заглядывалась на сверкающие контуры Сопряжений там, где сливались воедино Тень и Явь. Всё больше думала о том, что мир, в котором ей довелось расти, прекрасен, но всё же чужой. И всё чаще гадала о том, что могла бы увидеть там, по другую сторону перламутровых вспышек.
Когда Нэзе подросла, Имрек взял её обучение в свои руки. От Эзерель она уже знала основы магии, имена трав и языки птиц. Имрек же, как и хотел, научил её обращаться с мечом, раскрыл тайны Древних, обучил оборачиваться зверем, менять по желанию свой облик и призывать таких богов и духов, какие были могущественней любого из живущих. Объяснил он ей и то, как опасны эти силы и как бережно нужно относиться к своим умениям.
Он давал ей поручения и относился так, как мог бы относиться к собственной дочери, доверял ей и любил.
Когда исполнилось Нэзе девятнадцать, приёмный отец и наставник сообщил ей, что они отправляются в плавание и идут походом на Навь. И хотя это было не совсем то, о чём Нэзе мечтала, радость охватила её сердце. Нельзя было отправиться в Навь, минуя мир людей.
Но прежде, чем отправиться в путь, привёл Имрек свою ученицу к гномам в их тайные кузни. Хотя исконно враждовали два древних народа, гномы всё же согласились выковать меч для юной воительницы.
Бережно приняла Нэзе этот подарок. Осмотрела со всех сторон, воздела над головой… Отблески пламени плясали на стальном клинке, которого никогда не смогла бы коснуться рука эльфа — как ещё одно подтверждение тому, что мир, в котором Нэзе росла, был ей неродным. Но ни она не думала о подобном в этот момент, ни её названный отец.
***
Мальчика, которого нашла на подоконнике, Хильда назвала Сигурдом, как звали её старшего брата, погибшего в морском бою. Волосы у него были светлые, как пшеница, и блестели на солнце, как настоящее золото. Рос он крепким и крупным малышом, никому из сверстников не уступал ни в забавах, ни в борьбе — напротив, был он сильнее их всех и первым взял в руки настоящий меч.
Отец не мог нарадоваться сыну, рождённому от первой и любимой жены — тем более, что с того, как и обещала старуха-колдунья, Хильда рожала едва не каждый год. Так вскоре у Сигурда появились братья Оран и Скафон. Был у всех троих и старший брат, рождённый от наложницы — тот, кого звали Вирмом. С рождением законного сына, Олаф перестал уделять ему так много внимания, как раньше, но, скрепя сердце, Вирм принял это как данность. Все четверо братьев росли вместе, вместе учились искусству боя и стихосложения и редко разделяли друг друга по возрасту или вспоминали, что не у всех у них одна мать.
И всё же с раннего детства Сигурд немного отличался от других.
Вначале его невзлюбили собаки. Едва завидев вдалеке сына ярла, они начинали лаять и так рвались в бой, что не всегда их удерживала цепь.
Так Сигурд пролил кровь в первый раз. Когда ему было шесть, цепь соседского пса не выдержала, пёс рванулся к мальчишке и тот, недолго думая, запустил в него камнем. Сигурд метал камни без промаха, и пёс тут же упал замертво. А Сигурд подошёл к нему и долго стоял, молча наблюдая, как льётся из расколотого черепа кровь.
Когда братьям отец привёз первых скакунов, оказалось, что лошади так же не подпускают Сигурда к себе. Только жестокостью и кнутом заставил он подчиниться свою кобылу, но так и впредь среди всех четырёх лошадей, она оставалась самой зашуганной и нелюдимой.
Нелюдимым становился и сам Сигурд. Он по-прежнему легко справлялся с братьями в любой игре, но куда чаще теперь сидел в одиночестве, глядя, как бьётся о берег суровое северное море. Там, далеко на севере, где нависали над горизонтом низкие серые тучи и стучал по стальной глади океана бесконечный дождь, Сигурду временами чудились всполохи, не похожие ни на что, что он видел на суше. Эти всполохи притягивали его, и Сигурд не мог дождаться дня, когда отец позволит ему построить драккар и отправиться туда.
Всё больше становилась пропасть, отделявшая его от братьев, и хотя, став подростками, они по-прежнему охотились вместе, всё явственней становилось, что у каждого из четверых душа лежит к чему-то своему.
Вирм, как и Сигурд, мечтал построить драккар, но плыть хотел не на север, а на запад, чтобы мечом добыть себе собственную землю и там стать ярлом.
Скафон и Оран не питали любви к ратному делу. Первый хотел бы, чтобы отец позволил ему стать торговцем. Он мог бы обойтись вовсе без корабля — собрал бы отряд и отправился на юг или на восток. А Оран вовсе не думал о будущем, с утра до ночи он слагал песни и играл на свирели, и как порой казалось Олафу, предпочёл бы, чтобы завтра не наступило вовсе никогда.
Так всё чаще выходило, что если братья проводили время вместе, то чаще это были Сигурд и Вирм — вместе упражнялись с мечом и вместе охотились, пока Оран играл на свирели, а Скафон пропадал на ярмарке, глядя на пляски странствующих танцовщиц.
Так и случилось, что той весной, когда Сигурду исполнилось девятнадцать, они отправились в лес вдвоём.
Сигурд первым увидел перламутровые всполохи сопряжения в небе над холмом.
— Вирм, посмотри! Видишь, что там?! — воскликнул он. Вирм ничего не видел, но, когда Сигурд бросился на свет, последовал за ним.
Стремительно неслись лошади сыновей ярла, и всё же эльфийские кони были быстрей. В тот момент, когда оба они выскочили к холму, кавалькада бессмертных всадников уже пронеслась мимо и только одна, последняя лошадь, не успела вскочить в портал. Услышав стук копыт за спиной, всадница обернулась. Замешкалась, удерживая коня так, что тот поднялся на дыбы. Двое охотников замерли, глядя на чёрную копну её волос, на отблески магии, искрившиеся в глазах… Мгновение, и Нэзе отвернулась, снова посылая коня в галоп. А Сигурд продолжал стоять, не смея шевельнуться и не зная, какая магия поразила его сильнее — та, что сверкала в воздухе, или та, что таилась в её зрачках. Перед взглядом его всё ещё стояли губы всадницы — алые, как кровь. Так же будоражили они его сердце. И Сигурд вовсе не мог знать и не думал о том, что Вирм точно так же стоит у него за спиной, зачарованный эльфийской красотой.
Поход, в который увлёк Нэзе Имрек, был удачным. Всадники как вьюга налетели на крепость троллей, сверкающие клинки срывали головы с плеч, кровь лилась рекой. И самым быстрым и яростным стал выкованный из стали меч, который не мог быть поднят эльфийской рукой.
Впервые Нэзе увидела смерть, впервые узнала, как битва будоражит кровь… А всё же сердце её желало иного. И когда с победой эльфийские всадники вернулись в свой ивовый терем, она всё так же продолжала стоять на его стенах и глядеть туда, на восток, где в небе отбрасывали блики перламутровые всполохи сопряжения миров.
ГЛАВА 2. Явь
С того дня Сигурд окончательно потерял интерес и к братьям, и к отцу. Все его помыслы остались там, где полыхало небо серебром. Там, высоко, откуда глядели на него тёмные, как небо в грозу, глаза эльфийской всадницы.
Сигурд всегда думал, что эльфы стройны и невесомы. Так говорили сказки, которые рассказывала ему нянька-повитуха. В её историях было много о древнем народе бессмертных, который некогда поклялся охранять людей ото зла, но забыл о своей клятве.
В деревне, которая раскинулась вокруг крепости ярла Олафа, стояла церковь. Мать Сигурда, Хильда, веровала в Огненного Бога и каждую неделю по много часов просиживала за молитвой. Но покуда Хильда молилась своему богу, дети её оставались предоставлены сами себе — либо играли в воинские игры и учились рубиться насмерть, либо слушали сказки старой Магды, которая некогда носила совсем другое имя.
Так и вышло, что Сигурд и его братья куда больше знали об эльфах и троллях, чем об ангелах и грехах, и веровали больше в старых богов.
Заметив, что Сигурд, старший и любимый сын, всё чаще сидит в одиночестве и смотрит на горизонт, Олаф решил, что пришла пора ему отправиться в первый поход. Сам он давно уже не покидал стен крепости, но теперь решил снова собрать дружину, приказал строить драккары — всего их было пять, по одному на каждого из сыновей и один для него самого. Вместе отправились воины на запад, чтобы долгие месяцы провести в море. Все пятеро вернулись на северное побережье живыми, но каждый обзавёлся шрамами и много нового узнал о мире. И самыми яростными воинами показали себя Сигурд и Вирм.
В дальнем странствии Сигурд почти забыл о своём недолгом видении, и всё же даже там, когда берег тонул в тумане и казалось, что драккар плывёт по ту сторону миров, во сне он видел тёмные, как туман над морем, глаза, алые как кровь, губы, и чёрные, как смоль, кудри эльфийского всадника. И там, на далёких западных берегах, он поклялся, что не коснётся ни женщины, ни девушки, кроме той одной, что виделась ему во снах.
Наступила осень, и драккары снова пристали к берегу. Потянулись долгие холодные дни, скрашенные лишь пирами, да охотой. На одном из таких пиров случилось несчастье — один из воинов Олафа стал сватать за Сигурда свою сестру. Сигурд наотрез отказался продолжать разговор. Тогда Моран, как звали того воина, бросился на него.
Сигурд к тому времени уже знал вкус крови — не только звериной, но и человечьей. Он, не раздумывая, выхватил секиру и ударил наотмашь. Череп Морана раскололся от мощного удара. Гости замерли, глядя на то, как медленно оседает на пол тело могучего воина. Глядел на это и Сигурд. Там, на восточных берегах, крови было так много, что он как будто вовсе не ощущал её запаха. Он рубил и сёк, не думая о том, что будет через мгновение.
Здесь, на севере, всё было иначе. Моран был ему не врагом, но братом — пусть названным, и всё же братом. Теперь он лежал мёртвым, а Сигурд смотрел на него и думал, как это было просто. Он чувствовал, как закипает в венах кровь, требуя ещё.
Развернувшись, бросился он к дверям. Оседлал единственную кобылу, которая могла его нести, и бросился в лес.
Много часов провёл он в галопе, пока лошадь не выдохлась, а наездник не обнаружил, что заехал далеко в чащу. В неверном свете луны место казалось незнакомым, деревья - похожими одно на другое, и только белыми шляпками грибов в кромешной темноте выделялся в сторонке ведьмин круг.
Сигурд, которого Марна научила избегать таких мест, поспешно повернул коня в сторону, но кобыла встала на дыбы, не желая нести его дальше. Пришлось спешиться и повести её в поводу.
Всё глубже Сигурд заходил в лес, всё меньше надежды было выйти к людям до утра — да он и не хотел возвращаться домой. Шёл, куда глаза глядят, пока не увидел вдалеке, между стволов, утлую избушку.
В окнах теплился свет, а снаружи становилось всё холодней. Сигурд же не привык бояться неизвестности и потому, без тени сомнений, приблизился к дверям и постучал.
Прошло несколько минут, прежде чем петли скрипнули, и Сигурд обмер, не веря своим глазам. В проёме показалась девушка с кудрями чёрными, как смоль, с глазами тёмными, как туман над ночной пучиной моря… С губами, алыми, как кровь. Стройный стан едва прикрывала короткая рубаха, из-под которой виднелись белоснежные бёдра.
— Кто ты? — выдохнул Сигурд. — Как звать тебя, незнакомка? Или ты мой сон?
Недолго стояла тишина в зале для пиров. Едва захлопнулись двери у Сигурда за спиной, как поднялся крик и вой. Родня Морана бросилась на братьев Сигурда, но Олаф яростным рёвом заставил всех вернуться на места.
— Сигурд заплатит по закону! — твёрдо сказал он. — А если не он — то заплатит его семья! Больше крови не будет!
И хотя, конечно, слова его мало успокоили тех, кто потерял брата, всё же родне Морана пришлось смириться. Пир подошёл к концу, едва начавшись, а Олаф, собрав троих оставшихся сыновей, приказал им немедленно отправляться в лес и отыскать Сигурда, пока тот не наделал ещё глупостей.
Трое братьев погнали коней в разные стороны и ехали много часов, но самым удачливым из них, как обычно, оказался Вирм. Он замёрз и продрог, и, в конце концов, решил, что не будет беды, если брат проведёт в лесу несколько часов — всё равно Сигурд привык скитаться по чащам один. И когда вдалеке замаячили огни лесной хижины, Вирм, не колеблясь, направил коня на свет.
С самых весенних дней Нэзе охватила тоска. Хотя воспитанница Имрека и прежде днём и ночью думала о мире людей, теперь её мысли приняли какой-то иной окрас. Глядя на всполохи сопряжений, мерцавшие в небе, она вспоминала странную встречу. Первых людей, которых она увидела в своей жизни. Мужчин.
Оба они были светловолосы, широкоплечи и красивы. Оба голубоглазы и похожи как братья. И всё же в её памяти то и дело всплывало только одно лицо.
«Кто он?» — задавала себе Нэзе один и тот же вопрос.
Нэзе боялась, что, если спросит об этом Имрека, тот лишь разозлится и запретит ей вовсе приближаться к Сопряжению. До сих пор она всегда доверяла приёмным отцу и матери, но в этот раз сердцем чувствовала, что они не одобрят её устремлений. Так и вышло, но узнала об этом Нэзе уже потом.
А тогда она твёрдо решила разобраться самостоятельно. «Разве я беспомощная человеческая девка, чтобы ждать помощи?» — думала она, снаряжая коня и направляя его к холмам.
Стоял конец апреля — поход, в который отправлялась Нэзе по воле Имрека, закончился куда быстрее, чем походы людей, потому как эльфийские кони скакали не по земле и не тратили на дорогу много дней. Зима и лето также не имели значения ни для Тени, ни для Нави, потому как в первой весна сменяла лето, а следом за летом снова наступала весна, а во второй за зимой следовала осень, и сразу же новая зима.
В мире людей оказалось холоднее, чем привыкла Нэзе. Она ехала по лесу медленным шагом, вдыхая запахи первых листьев и молодой травы и дивилась тому, насколько похож этот мир на тот, который она знала — и насколько всё же другой.
Там, в Тени, время застыло, воздух не дрожал. Не было ветра и никогда не случалось дождей. Но солнца тоже не было. Само небо светилось и посылало на землю лучи тепла, и свет его был нежным, и тепло никогда не обжигало.
Здесь, в мире Яви, всё двигалось и менялось. Прохладные капли воды падали на щёки всадницы, и, задрав голову, Нэзе пыталась понять, откуда они берутся — но никак не могла. Прохладный ветер дул ей в лицо, шелестели травы и листья и где-то внизу под ногами её лошади сновали мелкие зверюшки — пушистые и тёплые. Они походили на маленьких лесных духов, населявших магические рощи Тени, и всё же казались совсем другими. Нэзе поняла всё это, протянув руку и позволив одному из них забраться на её запястье. Звери совсем не боялись эльфийской всадницы, потому что не чуяли в ней человека.
Так ехала она, пока не услышала плеск волн и не поняла, что оказалась совсем неподалёку от деревянной крепости, похожей на эльфийские терема так же, как походит грубый булыжник на сверкающий алмаз. Пусть тот и другой были сделаны из одного материала, но башни эльфийского терема изгибались, переплетаясь с ветвями живых деревьев, летели вверх, цепляя верхушками клочья тумана… Крепость людей была приземистой, башни её оказались круглыми и низкими, почти как каменные форты троллей. И если само дерево в эльфийском тереме было золотистым и как будто бы дышало теплом, то здесь оно потемнело и выглядело холодным и недружелюбным.
И всё же это открытие не смогло бы омрачить радости Нэзе, которая увидела к тому же изящные изгибы человеческих драккаров у самой кромки песчаного берега… А возле одного из них — златоволосого молодого мужчину, сны о котором не давали ей покоя.
Нэзе притаилась в тени деревьев и издали смотрела, как воины готовятся к отплытию. Закусив губу, она думала о том, чтобы выйти к ним, заговорить… Но решиться не могла. Имрек много говорил ей о людях. Рассказывал о том, с какой опаской они относятся к магическим существам. А Нэзе, хоть и была рождена в мире Яви, всю свою жизнь прожила среди магии и больше походила на приёмных мать и отца, чем на родных.
Так она и простояла, пока драккары не спустили на воду и последний из них не растворился в туманной дымке моря.
Печальная и раздосадованная, возвращалась она к волшебным холмам. Безрадостной оставалась и на следующее утро, и ещё через день. И конечно, от Имрека не могла укрыться перемена, которая случилась с его приёмной дочерью и ученицей. То, что она стала часто и помногу пропадать за пределами терема, не удивило князя — Нэзе и раньше подолгу бродила по рощам Тени, общаясь с духами леса, рек и озёр.
Однако, теперь он видел, что девушка потеряла интерес и к магии, и к воинскому делу, и даже обещание снова пойти походом на Тролльхейм не обрадовало её. Тогда решился Имрек проследить за ней, и понял, что, уходя из дома, Нэзе едва не каждый день отправляется в мир людей. Подолгу сидит в ветвях деревьев возле замка родного отца и смотрит на то, как живёт её человеческая семья.
Стиснул зубы эльфийский князь, поражённый ревностью. Пусть Нэзе не была рождена от его бессмертной плоти, но он давно привык считать её дочерью. Ему не нравилось то, что в мыслях её появились другие отец и мать, другой дом.
Когда в очередной раз он позвал падчерицу к себе, чтобы обучать магии, то не стал говорить о волшебстве.
— Сядь, дочь моя, — сказал он вместо этого. — Ты стала совсем взрослой, и пришло время тебе узнать правду. О том, как ты появилась на свет, и о том, как покинула материнский дом.
ГЛАВА 3. Избушка колдуна
Так узнала Нэзе о том, что от неё отказались и мать, и отец. О том, что мать настолько возненавидела её, что хотела утопить в первую же ночь. О том, что виной тому был Олаф — суровый, светловолосый муж, которого Нэзе не раз видела в человеческой крепости и которым восхищалась как сильным и твёрдым духом мужчиной.
Узнала она и о том, что место её, по желанию матери, занял сын троллихи, дикое чудовище с порченной кровью, который в жизни только и сумеет полюбить, что насилие и смерть.
И хотя Нэзе уже знала, что у Олафа, отца, который предал её и отказался от неё, целых четверо сыновей, ей не составило труда догадаться, что тот подменыш — один из двух старших. И что именно их она видела в лесу в свой первый день в мире людей.
К тому времени уже стояла осень, и Олаф с сыновьями возвратились к северным берегам с богатой добычей. Днём и ночью шли пиры, а Нэзе всё пряталась среди древесных крон и так и не решилась показать свое лицо.
Но разговор с отцом многое для неё поменял. Со слезами на глазах возвратилась она в свою светлицу в эльфийском тереме. С мыслями о том, кто отнял у неё человеческую жизнь и заточил её в мире вечной весны. За время, проведённое в мире людей, Нэзе успела его полюбить. И как бы прекрасен ни был Альвхейм, теперь она ясно понимала, что мир, сотворённый магией бессмертных — всего лишь Тень.
Воспитанная эльфами, Нэзе оставалась человеком по плоти и крови. Как ни один эльф, тосковала она о беге времени, которого лишил себя бессмертный народ. И всё же была смертна, как любой из людей. Теперь она видела, как проносится мимо жизнь и как быстротечен её век для эльфов, и больше не могла смотреть на них, как на подобных себе.
И всё же годы, проведенные среди эльфов, не прошли для неё даром. Она обучилась их хитрости, их таинственному колдовству.
В который раз вернувшись в мир Яви, Нэзе долго смотрела в горящие окна, за которыми не оказалось места для неё, и думала о том, что, если бы была у неё такая возможность — она отомстила бы им всем. И матери, и отцу, и тому, кто прожил в человеческом мире жизнь, предназначенную для неё.
А когда раздались крики, когда Сигурд выскочил из пиршественного зала, а спустя несколько минут и братья его помчались следом за ним, Нэзе поняла — это её шанс.
Стремительный эльфийский конь уносил её прочь. Копыта, подкованные серебром, стучали над лесом, но если бы кто и взглянул на небо — сумел бы увидеть лишь призрачный силуэт, мерцавший в неверном свете луны.
Прошло несколько часов, прежде чем конь Сигурда сумел выйти на тот же путь. И вот теперь Нэзе стояла в дверях избушки, одетая в одну только нижнюю рубаху, и смотрела на него.
Нэзе достаточно видела в крепости людей и к тому времени хорошо знала слабости человеческих мужчин.
— Кто ты? — спросил её воин, а Нэзе, давно заготовившая ответ, стояла молча, глядя в его голубые глаза и не в силах выговорить ни слова.
Ненависть, пробуждённая словами отца, мешалась в её сердце с другим загадочным чувством, которое до сих пор Нэзе не доводилось видеть ни в эльфийских холмах, ни на побережье людей.
— Может быть, ты мой сон? — продолжал тем временем Сигурд.
— Может быть и так, — заставила, наконец, Нэзе выговорить себя. — И если так, то ты — мой. Входи, воин, ночь темна, а ветер дует с севера. Согрейся у моего очага.
И Сигурд, всё ещё не понимая, что происходит, ступил через порог.
В избушке царил полумрак, небольшую комнатку освещало только пламя очага. Но в его неверном свете, Сигурду показалось, что комната прибрана и чиста. Под потолком висели пучки ароматных трав, и в голове Сигурда промелькнула мысль, что он оказался в жилище колдуньи — но в это мгновение ему было всё равно. Остановившись возле огня, но так, чтобы свет упал хозяйке на лицо, он обернулся к ней и снова вгляделся в тёмные, нечеловеческие глаза.
— Назови мне хотя бы своё имя, прекрасная госпожа.
— До госпожи мне далеко, — улыбнулась та. — А имя моё не произнёс ещё никто из людей. Если хочешь стать первым — право это придётся заслужить.
— Ты эльфийская княжна? Или, может быть, одна из лесных дриад?
— Отчасти так, отчасти нет.
— Я видел весной, как ты скакала на лошади над волшебным холмом.
— Тогда зачем ты спрашиваешь, человек я или нет?
Сигурд сглотнул. Он и сам теперь хорошо осознал свою глупость. Если и была эта девушка смертной, то явно водила дружбу с древним народом, а Сигурд хорошо знал по рассказам Магды, что эльфы не могут желать людям добра.
Но девушка шагнула к нему, и Сигурд ощутил исходивший от неё аромат — трав и цветов, которые на северной земле давно отцвели. Запах дурманил его, и он не заметил, как наклонился ближе. Замер, не решаясь поцеловать.
Так же зачарованно, Нэзе глядела на него — и ждала, чувствуя, как их обоих затягивает в свои сети какое-то странное, доселе не знакомое ей колдовство.
— Сегодня мой брат настаивал, чтобы я взял женой его сестру, — признался Сигурд внезапно для себя. — А я не смог. Я весной ещё поклялся, что только ты разделишь со мной постель и кров.
Нэзе звонко рассмеялась, но в смехе её не было радости — только горечь и отчаяние. Она отвела взгляд. Мгновение смотрела в огонь, а затем снова вскинула глаза на своего гостя.
— Кто тебе сказал, что я пойду за тебя?
— Мне сейчас говорят об этом твои глаза.
Губы Нэзе дрогнули. Она качнула головой, пытаясь рассеять странное наваждение, крепче любой магии связавшее их с Сигурдом в это мгновение.
— Я знаю, что так будет, — настойчиво повторил Сигурд.
— Ты видишь будущее? — Нэзе снова попыталась изогнуть губы в улыбке, но вышло у неё так же плохо, как и минуту назад. — Может, ты наполовину тролль?
Сигурд вздрогнул. На мгновение заледенел.
— Не надо так говорить, — предупредил он. — Жестокие слова не для твоих нежных губ.
— Или не для твоих изнеженных ушей? — крикнула Нэзе. С каждым словом Сигурда, ей становилось всё горше, и от того слова её становились всё злей. — Ты уже вообразил, что я твоя? А я ведь ещё и невестой твоей быть не согласилась. Ну, скажу я, что ты тролль. И что? Что ты сделаешь со мной?
Нэзе сам с удивлением слушала свой голос, злые речи потоком лились с языка, хоть она и помнила, что не для того пригласила сюда этого мужчину, чтобы оскорблять.
— Вот что! — Сигурд шагнул вперёд, наклонился к ней и решительно накрыл её губы своими. Нэзе издала протяжный протестующий звук. Дёрнулась, пытаясь отступить назад — но не успела. Руки Сигурда уже обхватили её поперёк спины, притянули к себе, не давая отстраниться и на мгновение. Губы продолжали жадно терзать её губы, и Нэзе с удивлением обнаружила, что вкус этот слаще любых июльских ягод, и манит сильнее, чем все ароматы эльфийских рощ.
Она и не заметила, как её руки тоже оплели тело мужчины, легли ему на плечи и принялись перебирать шелковистые пряди его длинных волос.
— Что за магия… — прошептала она, когда Сигурд на мгновение высвободил её губы, чтобы сделать вдох. — Что за чародейство ты на мне испытал?!
— Разве лесные духи не знают такого колдовства? — спросил Сигурд полушёпотом и губы его скользнули по подбородку девушки, дальше, к шее. Нэзе обнаружила, что с каждым его прикосновением, тело слушается всё хуже — как будто её опоили колдовскими травами. Пальцы Сигурда чуть сдвинули ворот её рубахи, позволяя губам пуститься в путешествие вдоль ключицы.
Нэзе застонала, поражённая странными желаниями, которые пробуждались в её теле.
Удивилась, обнаружив, что спина её прижата к стене, а руки Сигурда путешествуют по бокам, комкая рубаху и будоража нечто незнакомое внутри.
— Перестань… — прошептала она.
— Только если согласишься стать моей невестой, — предложил Сигурд и ухмыльнулся, но Нэзе не видела его улыбки, потому что лицо Сигурда в это мгновение утонуло в её распущенных волосах, вдыхая тонкий нездешний аромат.
— Никогда! — отрезала Нэзе, всё ещё злая от того, что этот человек посмел украсть её судьбу.
— Тогда не прекращу.
Сигурд подхватил её под бедро, заставляя обнять себя ногой. Тело Нэзе теперь оказалось прижато к его телу так плотно, что странное возбуждение, поселившееся внизу живота, стало почти нестерпимым.
Ладонь Сигурда подцепила край рубахи и, комкая, потянула вверх. Нэзе обнаружила, что с ней происходит что-то совсем странное, когда его пальцы стали продвигаться выше. Уже по доброй воле, она крепко стиснула мужчину бёдрами. Её объятия больше не были нежными и изучающими. Потянув назад распущенные волосы Сигурда, она заставила его запрокинуть голову и сама принялась целовать — жадно и страшно, не успевая удивляться тому, что это делает именно она, а не кто-то другой.
Сигурд гладил её, постепенно пробираясь выше. Вот уже его руки добрались до ягодиц девушки, крепко стиснули. Сигурд немало слышал о таких забавах от дружинников отца, но сам до весны и помыслить не мог о подобном. Воспоминание о первой встрече с этой загадочной колдуньей остудило его. Он целомудренно сдвинул руки, отстранился от её губ и заглянул в глаза — пьяные, как после кувшина доброго вина, и чаровные, как глубины заброшенного колодца.
Мысль о том, чтобы взять её здесь и сейчас, манила его — и в то же время казалась кощунственной. Он слишком долго мечтал об этом, чтобы променять свои фантазии на несколько минут наслаждения.
— Назови хотя бы имя! — потребовал он, хоть и не представлял, как утром станет искать её по одному лишь имени, не зная ни рода, ни даже стороны света, откуда она явилась.
— Нэзе… — сдалась чаровница и снова накрыла его губы поцелуем. Имени Сигурда она не спрашивала, потому что знала слишком хорошо.
Больше не в силах медлить, Сигурд поднял её на руки и отнёс на единственную скамью — та стояла в самом тёмном углу, покрытая множеством расшитых цветными нитками покрывал. Усадив Нэзе сверху, Сигурд поймал подол её рубахи и потянул вверх, обнажая нежный стан и маленькую белую грудь. Склонился, приготовившись коснуться поцелуем розоватого соска.
И замер, услышав, как скрипнула дверь за спиной.
— Вот ты где! — раздался сзади раздражённый голос Вирма. — Опозорил семью и отправился в лес, забавляться с порочной девкой!
ГЛАВА 4. Брат
Вирм сначала хотел было постучаться в двери избушки. Но то, как дрожало пламя за закрытыми ставнями, заставило его помешкать.
Вместо того, чтобы войти открыто, он приник к окну и замер, поражённый картиной, которую увидел.
Брат его был здесь. Стоял, прижавшись спиной к стене возле очага. А напротив него, спиной к Вирму, стояла девушка, которую Вирм узнал бы самой тёмной ночью. Он видел, как вьются по её спине бешеные змеи чёрных волос. Видел, как колышется на лёгком сквозняке короткая белая рубаха, почти не скрывающая стройных ног.
С того самого утра, когда они с братом в чаще леса увидели кавалькаду эльфийских всадников, Вирм грезил этими стройными ногами. Вонзая свою плоть в ирландских пленниц, обнимая подавальщиц в тавернах, вместе с побратимами проносясь по деревне и хватая крестьянских девок на своих коней… В каждой из них Вирм видел только одну, с глазами тёмными, как самая чаща леса, и губами алыми, как кровь.
Никогда раньше Вирма не радовали ни кровь, ни огонь, но стоило ему представить её лицо, как сердце пускалось вскачь.
А теперь, видя, как близко подходит к чаровнице его брат, Вирм чувствовал, что и его, и эту избушку вот-вот охватит настоящий огонь.
Сжав кулаки, он слушал разговор в ожидании одного единственного мгновения — когда девушка назовёт Сигурду своё имя. Облегчённо вздыхал, когда она отказывала брату… И в ярости скрежетал зубами, когда поддавалась на его ласки. «Имя», — повторял про себя он. «Скажи его, и я отыщу тебя в любом лесу, в дальнем море и в чужом краю».
Вирм уже думал, что не выдержит и ворвётся в избу, чтобы разорвать затянувшиеся объятия, когда, наконец, услышал, как высокий молодой голос выдохнул:
— Нэзе…
Это было всё, чего он желал. Вирм бросился к дверям, распахнул их и едва сдержался, чтобы в первое же мгновение не оттолкнуть брата и не окунуть головой в огонь.
— Вот ты где! — порычал он. — Опозорил семью и отправился в лес, забавляться с порочной девкой!
С трудом оторвал Сигурд опьяневший взгляд от своей добычи и обратил его к брату.
— Вирм… — только и сумел произнести он.
В первое мгновение он даже не разозлился — настолько странным казалось ему появление брата тут, среди леса, когда он почти уже уверился, что они с Нэзе здесь вдвоём.
— Моран предлагал тебе самое дорогое, что у него было — сердце сестры! — продолжал Вирм, сам удивляясь тем словам, которые слетают с его языка. — Ты же предпочёл грязную ведьму! Убил брата, ради гулящей, которая раздвинет ноги перед первым встречным!
Теперь уже Сигурд прищурился, чувствуя, как поднимается в груди злость.
— Не говори так! — предупредил он.
Сигурд хорошо помнил то мгновение, когда впервые увидел кровь. Когда впервые почувствовал её запах, ощутил сладости собственной власти над чужой жизнью.
Он хорошо знал, как пьянил его азарт битвы, как трудно было остановить клинок, однажды вынутый из ножен.
Помнил он и горечь, затопившую сердце, когда встретил взгляд остекленевших глаз Морана.
Сигурд много часов провёл в размышлениях о собственных желаниях. Он хорошо знал себя и потому медлил, предчувствуя, что драка с Вирмом не кончится добром.
— Грязную ведьму! — упрямо повторил Вирм. — Пока отец платит виру за твою дурь, ты развлекаешься здесь с ней!
Вирму было стыдно за собственные слова. За то, что он произносит их при этой девушке, от которой у него мутилось в голове. Но чем более стыдно ему становилось, тем более яростно он сквернословил, как будто замарав её имя грязью, мог заставить себя не видеть её красоту.
Нэзе же прищурилась. Никогда и никто не смел называть её так. Однако эльфийские девы не ведали стыда, и она не видела ничего зазорного в том, чтобы позволить ему болтать. И всё же, дождавшись, когда Вирм замолкнет, Нэзе подалась к Сигурду и в самое ухо ему произнесла:
— Накажи его! Пусть не смеет меня позорить!
Сигурд стиснул кулаки. До того он пристально глядел на брата, решая, как с ним поступить, но теперь перевёл взгляд на возлюбленную, удивляясь желанию, не достойному благочестивой девы, пусть и язычницы.
— Если я подниму секиру, Нэзе, я не опущу её, пока не напою кровью. Таков мой нрав.
— Что мне за дело до твоего нрава? Разве может мужчина молча слушать, когда такими словами порочат ту, с кем он недавно надеялся разделить и постель, и кров?
Сигурд отвернулся и снова посмотрел на Вирма. Нэзе, безусловно, была права. Но той ночью он уже пережил смерть брата и не хотел увидеть ещё одну.
— Вирм, извинись.
— Я? Перед тобой?
— Извинись, и я тебя прощу.
По всему виду Вирма было ясно, что об извинениях и речи быть не может, да и вообще старший плохо соображает, что говорит.
— Может, тебе потому безразличен позор нашей семьи, что ты и вовсе не родной, а, Сигурд? Правду в деревне говорят, что тебя подменили?
Не обращая внимания на слова, продиктованные ревностью, Сигурд снова обернулся к Нэзе.
— Прости его. Он не ведает, что творит.
Нэзе прищурилась.
— Я не ваш лживый Огненный Бог, чтобы прощать всех, кто топчет меня ногами!
Сигурд стиснул зубы и тихонько зарычал.
— Вирм, одумайся!.. — попытался было снова завести он, но Вирм уже не слушал. Он первым рванул из-за пояса топор и бросился на брата.
Мощным ударом Сигурд вышиб секиру из его рук. Топор кувыркнулся в воздухе и врезался в стену.
Вирм проводил его ошарашенным взглядом — много раз братья скрещивали оружие, чтобы отточить свои навыки, но никогда ещё не делали это всерьёз. Вирм видел, с какой яростью бился Сигурд в сражениях на чужих берегах, но только сейчас понял, насколько на самом деле могуч его удар.
Поняв, что если Сигурд ударит его с такой же силой, то ему несдобровать, Вирм стремительно бросился к топору. Схватив его, преградил путь брату и, прикрываясь оружием, принялся наступать.
Сигурд видел ярость в глазах брата и понимал, что того не остановить словами, а значит, драки уже не избежать. Он двинулся навстречу, стараясь улучить момент и выбить из рук противника топор.
Вирм замахнулся секирой раз, потом ещё раз.
Сигурд ловко уклонялся от атак, избегая встречи с тяжёлым и медлительным оружием брата. Краем глаза он отметил на полу у двери собственный плащ и меч, который оставил на нём, войдя в избу. Сейчас и то, и другое было слишком далеко, и Сигурд начинал жалеть, что поступил так порядочно. И всё же он пока надеялся обойтись без крови.
— Вирм, приди в себя! — рявкнул он. — Так соскучился по Морану, что спешишь отправиться за ним следом? Так взойди на погребальный костёр, а меня не терзай! Только разве он твой брат?
— Брат… — медленно повторил Вирм. Непонятная Сигурду ярость полыхнула в его глазах.
До рождения Сигурда Вирм считался старшим из детей Олафа, и отец лелеял его, холил и любил — покуда не появился на свет второй сын, рождённый его законной женой.
Редко вспоминал об этом Вирм до тех пор, пока двух братьев не разделила общая цель. Пока не понял, что младший желает отнять у него не только наследство и любовь отца, но и ту, кого Вирм так яростно желал.
— Ты никогда не был мне братом, проклятый подкидыш! — в ярости завопил он и стремительно бросился на Сигурда. Увидев слабость в его яростной атаке, Сигурд поднырнул под его руку, перекувырнулся, схватил с пола меч и развернулся как раз вовремя, чтобы отбить следующий удар.
Больше он не отступал. Шаг за шагом Сигурд двинулся вперёд, но пока ещё старался просто выбить секиру у Вирма из рук. Очаг оказался у старшего брата за спиной, и тот закричал, едва не наступив в огонь. Отвлёкся на мгновение. Свирепый удар Сигурда мог бы отрубить ему руку — но Сигурд развернул меч плашмя. Вирм взвыл, баюкая ушибленное запястье, и рухнул на колени.
Сигурд стоял над ним, тяжело дыша. Такой, плачущий и растерянный, брат вызывал у него лишь жалость. И всё же он опасался, что, если не доведёт дело до конца, тот снова завладеет топором. Кровь стучала у Сигурда в висках, пела песню битвы, требовала нанести последний удар.
Он на мгновение стиснул кулак и почти было решился протянуть руку брату, когда услышал звонкий напевный голос за спиной:
— Убей его, если хочешь, чтобы я стала твоей.
— Нэзе… — удивлённо произнёс Сигурд, не отводя взгляда от лица брата.
— Убей или он не даст нам покоя.
— Нэзе… — с укором повторил он.
— Убей и я соглашусь стать твоей невестой.
Рука Сигурда дрогнула. Он увидел, как взгляд Вирма метнулся к топору, и прежде, чем брат успел подняться с колен, замахнулся мечом и ударил с такой силой, что голова Вирма слетела с плеч и покатилась прочь.
Даже Нэзе на мгновение испугалась того, что произошло. Со свистом втянув воздух, она тут же зажала рот рукой. Только сейчас подумала она о том, что этот мужчина был братом не столько Сигурду, сколько ей. На глаза её навернулись слёзы, при мысли о том, что она потеряла, так и не изведав. Слёзы горечи о той судьбе, которую, как ей казалось до сих пор, разрушил Сигурд, но которую теперь разрушала она сама.
Сигурд замер, глядя на алую кровь, мощными толчками вытекавшую из обезглавленной шеи. Кровь зачаровывала его, жажда битвы, стучавшая в висках, становилась всё сильней. Она почти поглотила его, когда Сигурд услышал всхлип возлюбленной и медленно повернулся на звук.
Увидев, что Сигурд, всё ещё сжимая в руках меч, медленно надвигается на неё, Нэзе, всё ещё сидевшая на кровати, отползла чуть назад. Её одежда была совсем рядом, достаточно протянуть руку и отодвинуть полог, и там же на ворохе дорожных вещей лежал выкованный гномами меч. Но сила взгляда Сигурда была такова, что Нэзе не решалась шевельнуться, пока он не приблизился вплотную.
— Ты сказала, что будешь моей, — глухо произнёс Сигурд.
Нэзе молчала и только испуганно глядела на него.
— Ты сказала, что станешь моей, — повторил Сигурд твёрже. — Так тому и быть. Ты предназначена мне.
Он выронил меч и, схватив Нэзе, притянул к себе. Его объятия были жаркими, но от касаний его рук тело сковывало льдом. Лишь на мгновение дав любовнице свободу, Сигурд резкими порывистыми движениями стащил с себя рубаху — и снова наклонился над Нэзе. Накрыл собой и завладел.
Сигурд двигался резкими мощными толчками, не думая ни о чём и не чувствуя ничего. В висках всё ещё бушевала кровь, и остекленевшие глаза брата смотрели на него из угла.
ГЛАВА 5. Утро
Нэзе лежала, растерянная и ошарашенная той бурей, которая её захлестнула. Кровь Вирма засыхала на полу.
Нэзе повернула голову и равнодушно посмотрел ав его ослепшие глаза.
Вирм был ей братом по крови. И в то же время он был из той семьи, которая избавилась от неё. Пусть детство Нэзе было почти счастливым, теперь она понимала, что никакая нежность приёмных родителей не могла заменить ей ласки матери, которой у Нэзе никогда не было. Пусть Имрек был с ней почтителен и заботлив — никогда он не был для неё таким отцом, каким стал для Сигурда Олаф. И в то же время, если бы Нэзе спросили, кого из них она любит больше, Нэзе без сомнений назвала бы имя Имрека. Пусть эльфийский князь оставался всегда прохладен и отстранён, Нэзе знала, что таков весь его народ. Такой была отчасти и она сама, выросшая без света настоящего солнца и тепла настоящего очага.
И в то же время в душе его клубилось и полыхало пламя, какое вряд ли довелось почувствовать в своей груди Имреку или Эзерель. Желание, тоска и ненависть свились тугим клубком, и каждая попытка распутать его, потянув за любую из нитей, причиняла нестерпимую боль.
Будучи почти эльфийкой, Нэзе смотрела на побелевшее мёртвое лицо Вирма и думала, что он — всего лишь человек. Его жизнь быстротечна и бессмысленна, как цветение лесных цветов, как жизнь бабочки или мотылька.
И в то же время не могла отделаться от чувства, что это не так.
Ей самой Имрек обещал вечную молодость, но настоящая его жизнь была так же быстротечна, и теперь, глядя на это мёртвое тело и вспоминая слова Имрека о скоротечности человеческих жизней, Нэзе думала, что, должно быть, так же короток её век и для него.
Качнув головой, она заставила себя отвернуться от мертвеца.
Повернулась и обратила взгляд на мужчину, лежавшего возле неё. Этот не был ей братом, но глядя на его мощное тело, на то, как мерно вздымается во сне его обнажённая грудь, покрытая едва заметными жёсткими русыми ворсинками, Нэзе не могла отделаться от чувства, что Сигурд стал для неё чем-то не менее важным.
У эльфов не было подобных волос, потому картина эта странно действовала на Нэзе, одновременно удивляя своей чуждостью и вызывая непривычные желания.
Она протянула руку в мимолётном желании коснуться этих волосков. Дыхание Сигурда замерло, как будто он собирался проснуться. Нэзе мгновенно отдёрнула руку и сама чуть отодвинулась от него. Потянулась к занавеси — туда, где за кроватью были спрятаны её одежда и меч. Были у него с собой и лук, и кинжал.
Нэзе взялась за прохладную серебряную рукоять, поднесла лезвие к горлу спящего.
Вначале, когда она мчалась верхом к затерянной в лесу избе, Нэзе представляла себе, как вонзит ледяной эльфийский металл в жалкую тролью плоть подменыша.
Стиснув зубы, она замерла над ним, почему-то не находя сил коснуться его кожи серебром. Потом резко выдохнула и бросила кинжал на пол, в кровь.
— Ты сам уже достаточно себя наказал! — выплюнула она. Подхватила одежду и, соскочив с кровати, принялась торопливо одеваться.
Когда Сигурд открыл глаза, избушка уже была пуста — только покачивалась на одной петле прогнившая дверь да ветер колыхал висевшие под потолком пучки трав. Стояла поздняя осень и снаружи накрапывал дождь, так что было уже слишком холодно для того, чтобы долго лежать неподвижно.
Сигурд сел на скамье и с удивлением огляделся по сторонам. Память возвращалась к нему медленно, постепенно, но первым, что удивило его, стала сама изба — насквозь прогнившие брёвна стен, потухший очаг, истлевшие рваные платки, на которых он спал… Магия покинула это место вместе с Нэзе, и теперь ему предстал его настоящий облик. Он брезгливо отдёрнул руку от скамьи, спустил ноги на пол, намереваясь одеться и поскорей покинуть это место… И тут взгляд его упал на отрубленную голову брата.
Сигурд взвыл, в мгновение вспомнив то, чем закончилась ночь. Марна рассказывала Сигурду о разных тварях, обитавших в лесу и в море, и, хотя он не помнил, кто из них мог заманивать путников в лес, но вспомнил морских сирен и подумал, что соблазнившая его дева была, конечно, одной из них.
Он бережно поднял голову брата с пола и провёл кончиками пальцев по его холодной щеке, не в силах поверить в то, что сотворил.
— Вирм… — позвал он в отчаянии, но некому было дать ответ.
Одно за другим всплывали в памяти Сигурда воспоминания о летних днях, когда они с Вирмом рубились плечом к плечу. О том, как прошлой осенью вместе складывали сено в стога. О том, как носились по лесу наперегонки, о том, как на спор прыгали с обрыва в пенные волны моря… Из всех братьев, Вирм был Сигурду ближе всего.
«И вот теперь он мёртв», — думал Сигурд с тоской. «Я его убил».
Мысль удивляла и пугала, но Сигурд отчётливо понимал, что ничего уже не изменить.
Понимал он и то, что если вернётся с этой вестью домой, то некому будет платить виру — Вирм был его собственной семьёй. Никто не видел, как Сигурд его убил, никто не подтвердит, что это был честный бой.
С тяжёлым вздохом он опустил голову брата на пол, натянул на себя рубаху и вышел из дома, чтобы сложить погребальный костёр.
… пламя плясало на последнем ложе Вирма, а Сигурд стоял, глядел в огонь и чувствовал себя одиноким и отверженным, как никогда. За одну ночь он потерял и брата, и надежду на любовь. Нэзе исчезла, не сдержав слова стать его невестой, и в сердце Сигурда вместе с пламенем погребального костра разгоралась злость на лесную колдунью, очаровавшую его и обманом заставившую убить брата. Но понимал он и то, насколько велика его собственная вина. Впервые в жизни Сигурд, воспитанный воином и мужчиной, не знал, что делать дальше. Но выхода не было — нужно было возвращаться в отцовский дом. Сигурд понял это, когда с низкого осеннего неба медленно посыпали белые хлопья первого снега.
Он отвернулся и, оставив костёр догорать, вскочил в седло. С места пустил кобылу в галоп.
Дома встретили его молчанием. Отец отдал виру за кровь Морана, но был зол на сына за то, что произошло. Кроме того, узнал Сигурд о том, что все братья, родные и двоюродные, ночью отправились на его поиски. Сигурда, конечно, не удивила новость о том, что Вирм не вернулся из леса. Но и говорить о случившемся он не стал.
Дни шли за днями, снег сыпал всё гуще. О смерти Морана уже стали забывать, а поиски Вирма, пропавшего в лесу, всё продолжались. Так прошла неделя, и Олаф приказал готовить по старшему сыну тризну. Лицо его оставалось сурово, и он никак не показывал своих чувств, потому как хоронил уже второго сына и знал, что похоронит, возможно, и кого-то ещё.
Когда Олаф собрал родню объявить об этом, Сигурд едва дослушал его слова до конца. Стыд вперемешку со злостью заставляли его плясать на месте, а едва речь Олафа подошла к концу, он выскочил из избы и бросился к конюшням. Оседлал свою кобылу и послал вскачь. Сигурд не думал о том, куда пролегает его путь, в голове его раз за разом повторялись события той ночи, когда он собственными руками обезглавил брата, и Сигурд тщетно пытался понять, что произошло. Конечно же он и не заметил, в какую сторону несла его лошадь, и только когда увидел вдали между деревьев заброшенную избушку, издал яростный возглас и повернул коня в другую сторону. Он заночевал в лесу и вернулся домой лишь к следующему вечеру, когда в чертогах Олафа уже начинался погребальный пир.
Скафон с детства мечтал стать купцом. Пока братья пропадали в лесу, оттачивая навыки боя и охоты, он бродил по рыночной площади, изучая повадки людей.
С самого дня смерти Морана, он с опаской приглядывал за тем, как ведёт себя Сигурд. Хоть старший брат был похож на отца, как две капли воды, с самого его рождения по деревне ходили о нём разные слухи. Говорили, что Хельга родила сына только благодаря колдовству. И ещё говорили, что это счастье принесли ей Навьи тролли. А после того, как Сигурд впервые пролил кровь соседского пса, стали поговаривать, что и в его собственных венах течёт тролья кровь.
Скафон не очень-то верил сказкам про эльфов и троллей. А Сигурд не очень-то слушал россказни торговок и потому мало знал об этих слухах, и всё же изредка их отголоски доносились до его ушей.
Теперь, когда пролилась человеческая кровь, кровь воина из дома Олафа, языки стали чесать вдвое быстрей.
А Скафон смотрел, слушал и думал. Троллем был Сигурд или нет, ему было всё равно. Но Скафон не любил кровопролития и не хотел жить рука об руку с убийцей, даже если привык называть его братом. В ночь смерти Морана между ним и Сигурдом пролегла тень, но Скафон не спешил говорить об этом брату. Он лишь старался поменьше с ним встречаться и наблюдать издалека.
Заметил он и то, что Сигурд сильнее других скорбит о смерти Вирма — но скорбит как-то по-особенному. То и дело выходил он на стену крепости и смотрел на лес, в ту сторону, откуда вернулся той злосчастной ночью.
И когда Олаф, отчаявшись найти сына, объявил подготовку к тризне, не укрылось от взгляда Скафона то, что, вскочив в седло, Сигурд поскакал в ту же сторону.
Оседлав собственного коня, Скафон отправился следом, и, спустя несколько часов, след брата привёл его к избушке, перед которой заметённые снегом высились остатки погребального костра.
— Вирм… — пошептал Скафон, не совсем ещё веря своим глазам. Соскочил с коня и подошёл к костру, чтобы разобраться, что это за место и кто здесь погребён.
От сожженных останков остался только скелет, но секира Вирма лежала у мёртвого на груди.
Скафон попятился. Что-то хрустнуло у него под ногами. Инстинктивно он опустил взгляд на снег и увидел, как под носком его сапога поблёскивает металл. Нагнулся, взял в руки… и понял, что перед ним брошь в форме орла, которой Сигурд с шестнадцати лет закалывал свой плащ.
Тот месяц стал для Нэзе самым горьким и холодным. Никогда ещё эльфийские рощи не казались ей такими чужими. Снова и снова поднималась она на башню ивового терема и смотрела на всполохи сопряжения. Тщетно убеждала себя Нэзе, что сделала то, что была должна. Сердце не желало верить, но муки совести, едва зародившись, оборачивались злостью. «Он сам. Сам виноват», — повторяла она.
Так прошёл почти месяц. В эльфийских чертогах никогда не выпадало снега, но зима царила тем летом в сердцах Имрека и его приёмной дочери. Глядя на тоску, с которой смотрит Нэзе на дорогу в мир смертных, Имрек и сам чувствовал горечь. И чтобы развеять её, отдал приказ воинам собираться в поход.
ГЛАВА 6. Тризна
Погребальный пир шумел вовсю. Только двое оставались безучастны к веселью — постаревшая и забытая господином наложница Нейла, которая сегодня хоронила второго из двух своих сыновей, и сын ярла, Сигурд, который стал причиной
