Приз для оборотня. Александра Кравец

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Преступление в отчем доме
• ГЛАВА 2. Стажер Хэйворт
• ГЛАВА 3. Конкуренты
• ГЛАВА 4. Такие разные аристократки
• ГЛАВА 5. Свой человек в доме
• ГЛАВА 6. Ночной вызов
• ГЛАВА 7. Волчестер
• ГЛАВА 8. Лучшее средство от пробуждения зверя
• ГЛАВА 9. С любовью, Л.Л
• ГЛАВА 10. Неожиданная встреча
• ГЛАВА 11. Вампир-невидимка
• ГЛАВА 12. Тайное становится явным
• ГЛАВА 13. Мечты – последнее, с чем стоит прощаться
• ГЛАВА 14. Ревность
• ГЛАВА 15. Чудо-зелье от шефа
• ГЛАВА 16. Лесные ведьмы
• ГЛАВА 17. Старый знакомый
• ГЛАВА 18. Логово нелюдя
• ГЛАВА 19. Десять тысяч футов над уровнем моря
• ГЛАВА 20. Новая жертва
• ГЛАВА 21. Двойное разоблачение
• ГЛАВА 22. Чувства и желания
• ГЛАВА 23. Волшебная лилия
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Подумать только, из оранжереи мэра Хэйворта выкрали призрачную лилию – цветок, который цветет раз в двадцать лет и который выращивали специально для Ее Величества! Расследованием займется лучший детектив города и два стажера-оборотня. И все бы ничего, но среди них неожиданно оказывается девушка – первая в Королевстве выпускница Высшей юридической школы. А у шефа два правила, которые нельзя нарушать: 1) приказы не обсуждаются и 2) не умеешь сдерживать внутреннего зверя – тебе нечего делать в полиции. И, пожалуй, нужно вводить третье правило – запрет на неуставные отношения в команде.

   Ну, с третьим пунктом уж точно проблем не будет. Даже если внутренней львице этот вынужденный и совершенно невыносимый напарник явно пришелся по вкусу. Тем более, если внутреннему зверю приглянулась эта дерзкая девица, надевшая брюки и вознамерившаяся отобрать взлелеянное в мечтах место полицейского дознавателя.

***

Книга входит в цикл самостоятельных историй «Тайны Олдландии».

   Жанры: детектив, любовное фэнтези, приключения, книги об оборотнях, эротика.

   Возрастное ограничение 18+

ГЛАВА 1. Преступление в отчем доме

«Сенсация! Из Волчестера – самой неприступной тюрьмы Королевства – сбежал опасный преступник! Им оказался тридцатилетний заключенный Эдвард Карсон, осужденный на два пожизненных срока и двадцать лет за жестокое и хладнокровное убийство четырнадцати подданных Его Величества Реджинальда Годфрида Третьего и нападение на полицейских при исполнении. Побег был обнаружен сегодня утром, когда заключенному принесли завтрак. Поскольку завтрак остался нетронутым, а Карсон по-прежнему спал, охранник вошел в камеру проверить, все ли в порядке, и обнаружил под одеялом свернутую одежду и слепленную из папье-маше голову, к которой, дабы сбить надзирателей с толку, были приклеены настоящие волосы, очевидно, раздобытые Карсоном из тюремной цирюльни. Подкопа обнаружено не было. Как Карсону удалось выбраться из самой охраняемой темницы Королевства, остается загадкой. В данное время все силы правоохранительных органов направлены на поиски сбежавшего преступника».

   Я отложила газету в сторону и откинулась на спинку сиденья. Все силы, как же!.. В марте, когда лучшие полицейские ищейки – оборотни – из-за весеннего обострения совершенно дезорганизованы, поиском злодея наверняка занимаются вампиры, а те горазды лишь изображать видимость поисковой работы, если их собственные интересы идут вразрез с чьими-то еще. Ведь в Королевстве каждому, кто слыхал о деле Эдварда Карсона, известно, что тот – вампир, предпочитающий пить кровь по старинке – прямо из сонной артерии, а не из колбы, приобретенной в Банке крови.

   Точно смертельно раненый зверь, взревел последний гудок паровоза, и серый перрон очередного провинциального городка скрыло облако пара.

   Вместе с хлопком двери в купе послышался возглас – и удивленный, и радостный одновременно:

   – О! Мисс путешествует одна?

   Я нехотя оторвалась от созерцания темно-красных крыш и нависших над ними дождевых облаков.

   А это, видимо, мой новый попутчик. Молодой щеголь из провинции, с напомаженными волосами, в костюме, вышедшем из моды как минимум полгода тому, и с тросточкой в руках, которая, судя по царапинам в нижней части шафта и сильно изношенного наконечника, принадлежала еще его дедушке.

   Нет, такому объяснять прописные истины о женской эмансипации – только нервы себе трепать. И я ответила так:

   – В последний момент мою горничную свалил с ног приступ инфлюэнцы, – и в подтверждение своих слов выразительно покашляла.

   Как и следовало ожидать, незнакомец уселся в самый дальний угол и минут десять развлекал себя тем, что откручивал и вновь закручивал скрипучий набалдашник на старой трости. Я старалась абстрагироваться от этого скрипа, но выходило с трудом.

   – Послушайте, мистер!.. – не выдержала я.

   – Чизбрук, мисс! К вашим услугам! – с готовностью ответил тот.

   Видно, упоминание об инфлюэнце все же не произвело на него должного впечатления. Нужно было чаще кашлять.

   – Мне от вас ничего не нужно, поверьте. Кроме того, чтобы вы оставили трость в покое. Я так понимаю, вам она досталась еще от дедушки?

   – От прадедушки! – расцвел Чизбрук и пересел поближе. – Мой прадед Джосайя Чизбрук – доктор медицинских наук, может, слыхали о таком? Славный был человек.

   – Да, наслышана.

   – Правда? Весьма польщен. Ведь это именно ему принадлежит учение об анимее. Представьте, каждая часть, с вашего позволения, тела имеет свою анимею, и эти мелкие анимеи зависят от главной анимеи – души. Если душа устрашена, страдают и мелкие анимеи, и тогда возникает болезнь. Если болезнь запустить, кровь разнесет заразу по всему организму, а значит, первостепенной задачей доктора является недопущение взаимодействия анимей… Простите, я, верно, слишком мудрено выражаюсь. Прекрасным леди не понять языка ученых мужей, так уж вы устроены.

   – Ну почему. – Я старалась говорить ровно, но этот щеголь буквально выводил из себя. – Все знают, что Джосайя Чизбрук был одним из ярых приверженцев кровопускания как панацеи от всех болезней. Вы тоже доктор, мистер Чизбрук?

   – О нет. Я пребываю в поиске своей будущей профессии.

   – Простите, сколько вам лет?

   – Двадцать семь.

   – У вас есть семья?

   – А вы напористая леди! – Он погрозил мне пальцем. – Но я на вас не в обиде. Дайте-ка угадаю. Едете из провинции в большой город в поисках мужа? Позвольте дать вам один совет.

   – Я не нуждаюсь в ваших советах, мистер Чизбрук!

   – Все девушки нуждаются в советах, не спорьте. Что за дурная привычка спорить с джентльменом?

   – Ну, если вы джентльмен, так уж и быть, я готова выслушать небольшой совет.

   Чизбрук, по всей видимости, не уловил в моем тоне сарказма и с воодушевлением принялся расписывать свои представления об идеальной семейной жизни, сам о ней, похоже, не имея определенного мнения, ибо одни его утверждения противоречили другим и вообще попахивали приверженностью к рабовладению, где наименее привлекательная роль отводилась матери большого семейства – существу исключительно бесправному, запуганному и несведущему, предназначенному свыше лишь для ублажения мужа и продолжения его рода. Примерно на третьем предложении я начала бороться с одолевающей меня зевотой, а после и совсем сдерживаться перестала и под аккомпанемент стука колес и разглагольствований Чизбрука отдалась во власть мечтаний, к слову сказать, не имеющих ничего общего с тем, о чем продолжал болтать мой случайный попутчик.

   Я рассеянно наблюдала за мелькавшими за окном деревьями, над которыми, утопая верхушкой в хмурых облаках, возвышалась знаменитая гора Рокфор. Говорят, за той горой живут лесные ведьмы, да только я, сколько туда ни бегала, будучи зверем, ни одной ведьмы так и не увидела.

   Но вот однообразную зелень разбавили высокие серые башни Волчестера – той самой тюрьмы для особо опасных преступников. Состав стремительно приближался к длинному тоннелю, спрятанному в толще горы. Еще несколько миль – и мы, наконец, прибудем в Спрингтаун.

   Как только поезд нырнул в темный зев тоннеля, я вытащила из кармана булавку и зажала во рту острием наружу.

   С минуту не происходило ничего. Но затем мою коленку сжали ладонью, лицо обдали нездоровым дыханием и вскрикнули.

   – Что такое, мистер Чизбрук? Темноты испугались? – ровным голосом поинтересовалась я, предварительно спрятав булавку обратно в карман.

   В тот же миг поезд вынырнул из тоннеля, и в купе снова стало светло.

   – Ах ты, чертова ведьма, – недовольно пробурчал Чизбрук, отирая платочком кровь с губ.

   – Лучше бы сразу признались, что привыкли домогаться девушек силой, – парировала я.

   – Да кто тебя домогается! – возмутился тот. – Ты у меня еще попляшешь! Тебя посадят за нападение на джентльмена.

    – Держать во рту булавки не запрещено законом, – отозвалась я, – а вот вас, мистер Чизбрук, придется арестовать.

   – За что?

   – За то, что вы пытались поцеловать не состоящую с вами в помолвке девушку без спросу, без ее на то согласия, да еще в общественном месте, – спокойно объяснила я, вынула из сумочки удостоверение выпускника Высшей юридической школы и сунула незадачливому попутчику под нос. Такие удостоверения практически приравнивались к полицейскому значку и имели магическое воздействие на таких вот мистеров Чизбруков.

   Рука с окровавленным платком застыла в воздухе, челюсть отвисла, обнажая желтые зубы.

   – Да вы что! Это же просто поцелуй! – опомнился он. – Хотите, я женюсь на вас?

   И мистер Чизбрук всерьез собрался сползти с сиденья и бухнуться передо мной на колени, да чемодан помешал.

   – Вот уж чего не надо, того не надо! – строго ответила я. – Глядите, я вас запомнила. На первый раз прощаю, но если еще раз совершите что-то подобное, вам никакой адвокат не поможет, обещаю!

   Чизбрук затряс головой, точно его лихорадкой пробрало. А я, не дожидаясь полной остановки поезда, поднялась с места и, бросив незадачливому попутчику: «Прощайте!» – открыла дверь купе.

   Несмотря на моросящий дождь, перрон был переполнен. Туда-сюда сновали люди, засунутые, точно в футляры, в серые плащи и котелки. Лица у всех были такими же безрадостными и хмурыми, как все вокруг. Даже горы, что опоясывали Спрингтаун с запада на восток, терялись в серой дымке города. А там, у подножия гор, раскинулись леса. Казалось, даже сквозь вечный городской смог я ощущала запахи хвои и ранних весенних цветов. Внутренний зверь тут же нетерпеливо рыкнул, давая понять, что хочет на свободу. Погоди, пока не время. Сперва свидеться бы с родителями, которых не видела все то время, пока училась в Высшей юридической школе. Школу я окончила досрочно, с золотой медалью, и горела желанием поступить на службу в полицию. По этому поводу даже речь подготовила, ибо при всех своих достоинствах отец с матерью принадлежали к тем людям, которые считали, что девушке для счастья необходимо выучиться нехитрым премудростям ведения домашнего хозяйства да игре на арфе, после чего удачно выйти замуж, но никак не выбирать профессию по душе.

   И я устремилась за Пиборном – шофером, встретившим меня на железнодорожной станции. Подхватив мои чемоданы, он скрылся в толпе таких же серых горожан, каковым был и сам.

   – Надеюсь, отец с матушкой здоровы? – поинтересовалась я, поравнявшись с Пиборном и все пытаясь придержать юбки, чтобы те не хлестали неистово по ногам прохожих. Скорее бы облачиться в форменные брюки, которые носят полицейские, и не путаться в неудобных надоевших юбках!

   – Не хотелось бы вас расстраивать, мисс, – прогундосил Пиборн, даже не стараясь перекричать пыхтение паровозов и выкрики разносчиков газет, – да миссис Хэйворт с самого утра нездоровилось. А мэр Хэйворт посылал за старшим инспектором Фарлоу – я едва поспел к поезду. Хорошо, тот никогда не прибывает вовремя.

   – Что случилось? – не сдержавшись, вскричала я, привлекая внимание людей вокруг.

   – Простите, мисс, хозяин вам сам объяснит, ежели посчитает нужным, – был ответ.

   В юридической школе нас учили, как выудить информацию из упрямого свидетеля. Не прошло и пяти минут, как Пиборн, сам того не замечая, извинился за грубость и выложил все как на духу.

   Тем временем мы катили по городу. Чем дальше мы ехали, тем чище и шире становились улицы, тем больше и богаче попадались дома. Над южной частью города, издавна принадлежавшей аристократам, висели дирижабли с надписью «Полиция» на боках. Ранней весной, когда внутри двуликих просыпается зверь, главной задачей правоохранительных органов является защита добропорядочных граждан от возможного нападения оборотней. По себе знаю, как сложно контролировать внутреннего зверя в момент его пробуждения, но годы самодисциплины не прошли даром.

   Раз или два по пути нам попадались бегущие в сторону леса двуликие в полутрансформации, с ошметками одежды на раздавшихся вширь плечах, но я приказала своей львице вести себя тихо. Пока что она слушалась.

   Наконец паромобиль остановился у особняка из красного кирпича с четырьмя центральными каминными дымоходами, двускатным фронтоном и белыми оконными наличниками. На высоком крыльце стояли вазоны с азалией, подъездную аллею обрамляли аккуратные кустики жимолости. Не думала, что первым моим делом будет расследование преступления в родительском доме.

   На пороге меня встречал старый дворецкий Бёрчелл. За последние два года Бёрчелл заметно сдал. Волосы сильно поредели и побелели, будто он по какой-то неведомой причине решил посыпать голову мукой, лицо покрылось густой сеткой морщин, глаза покраснели, а некогда широкие плечи поникли. Да и сам он словно стал меньше ростом. Я не удержалась и крепко обняла старика.

   – Мисс Присцилла! Вы снова дома! Какое счастье! – расчувствовался Бёрчелл у меня на плече.

   У меня самой как-то подозрительно увлажнились глаза. Поэтому, осведомившись о здоровье его родных и получив вполне определенный ответ, я поспешила спросить, где же в данный момент находится отец.

   – Мэр Хэйворт в оранжерее, – не очень охотно отвечал Бёрчелл, и, несмотря на то, что в данную минуту отец наверняка не рассчитывает меня увидеть, я ринулась к нему.

   Примерно на полпути у меня защипало в носу от резкого запаха: так пахнет порошок, который применяют, когда хотят сбить со следа оборотня-полицейского. Дверь была открыта, и из оранжереи раздавались голоса.

   – Грубая работа. Непохоже, чтобы действовал профессионал, – первый голос принадлежал моему отцу.

   – Возможно, это сделано нарочно, дабы направить полицию по ложному следу, – предположил второй.

   Если не ошибаюсь, собеседником отца был старший инспектор Фарлоу. В Спрингтауне он заслуженно пользовался славой первоклассного детектива. Работать в его команде было мечтой любого полицейского, и практически мечтой несбыточной – для таких новичков, как я, ибо я не питала иллюзий по поводу того, что отец поспособствует моей карьере. Скорее, наоборот.

   – Будь я проклят, если здесь вообще можно выйти хоть на какой-то след, – проворчал третий, совершенно незнакомый голос, и его обладатель неприлично чихнул.

   Незнакомец был прав – этот ужасный порошок перебивал абсолютно все запахи. Когда я переступила порог оранжереи, от дикой смеси хлорки, нюхательного табака и острого перца в горле полыхнуло огнем, и я едва сдержалась, чтобы не закашляться. А вот слезы удержать не удалось.

   – Присцилла! Дочь! – радостно воскликнул отец и, вынырнув из-под огромного пальмового листа, подхватил меня под руку. У него самого слезились глаза. – Хорошо добралась? Позволь представить тебе моих гостей – старшего инспектора Фарлоу, настоящего профессионала своего дела, – о нем ты, верно, слышала много хорошего, – и его помощника, стажера Лэнгтона. Джентльмены, это моя дочь Присцилла Мария Хэйворт. Только что с поезда.

   Когда туман в глазах немного рассеялся, я смогла разглядеть находившихся в оранжерее джентльменов. Отец мой, тучный и низкорослый, с пышными бакенбардами оттенка спелой земляники и такого же цвета лицом, заметно постарел и еще больше оплыл за то время, что мы не виделись. Ростом он едва доходил до плеч статному джентльмену в темном костюме-тройке и с зубочисткой меж тонких губ – нет сомнений, у старшего инспектора Фарлоу чесались десны, и он с трудом сдерживал своего внутреннего зверя. Лэнгтона же я видела впервые. Стажер оказался высоким молодым человеком, ростом с Фарлоу, и не уступавшем тому в ширине плеч. Облачен в полицейскую форму, которая в моем представлении никак не вязалась с копной медно-рыжих волос и легкими следами ожогов на носу и щеках – не иначе, стажер выводил веснушки и перестарался с косметическими средствами. А в его васильковых глазах, точно бриллианты, застыли крупные капли слез.

   – Очень рада, – ответила я на их церемонные приветствия и невоспитанно чихнула. Моя бывшая гувернантка, мисс Уилвертон, непременно устроила бы мне выговор.

   – Идемте же скорее. Бёрчелл с минуты на минуту подаст чай в библиотеку, – и отец поспешил увести нас отсюда.

   Но все же я успела оценить масштабы катастрофы, из-за которой отцу пришлось вызвать полицию. Центральное окно оранжереи было разбито, а у небольшого искусственного пруда, где должна была цвести гордость отца – призрачная лилия – растения были выворочены с корнем. Повсюду валялись комья земли вперемешку с порошком ядовито-зеленого цвета – тем самым, из-за которого я не была способна вести себя как настоящая леди, а именно никогда не чихать в присутствии джентльменов.

   Да все равно. Я же собираюсь стать стражем правопорядка, а не леди.

   Несмотря на желание познакомиться со старшим инспектором Фарлоу поближе и при случае намекнуть, что хочу попасть на стажировку именно к нему, от чая я отказалась и поспешила к матери.

   Я легонько постучала и со словами: «Можно войти?» – приоткрыла дверь. В маминых покоях царил приятный полумрак, пахло валерьянкой и немного – толченым перцем и хлоркой.

   – Ну здравствуй, дочь.

   Моя мать, крупная и все еще не утратившая привлекательности женщина, возлежала на высоких подушках в кровати под балдахином. Около нее хлопотала молоденькая горничная в безукоризненном белом чепце и таком же фартучке. Экономка, миссис Паркинс, всегда была очень строга к манерам и внешнему виду прислуги.

   – Как ваше здоровье, дорогая мама? – осведомилась я.

   – Много лучше, благодарю, – отозвалась та. – Сильно устала с дороги?

   – О нет. Наоборот, я неплохо отдохнула в поезде. Даже удалось поспать часок-другой.

   Перехватив мой взгляд, мама поспешила отослать горничную.

   Я подошла ближе и присела на краешек кресла, что стоял у изголовья кровати.

   – Как Роберт? – спросила я как можно беспечнее.

   Но мою матушку не проведешь. Она сразу поняла, к чему я веду.

   – Присцилла, дорогая, это совсем не то, о чем ты могла бы подумать.

   – Зачем вы покрываете Роберта, дорогая мама? – строго спросила я.

   Она привстала на подушках.

   – Присцилла Мария!

   Но я уже не могла остановиться.

   – Мой младший братец всегда отличался необузданным характером. Должно быть, он с кем-то повздорил и позволил одержать внутреннему зверю верх прямо там, в оранжерее. Он изорвал призрачную лилию, которую отец холил и лелеял, в клочья. А затем, убоявшись его гнева, скрылся в лесу. А вы, матушка, желая обелить Роберта в глазах отца, инсценировали ограбление: с избытком насыпали порошка в оранжерее и разбили стекло. Впрочем, стекло мог разбить и Роберт. Но с порошком вы, матушка, явно перестарались – я слышу его и здесь, в вашей комнате. Его едкий запах не затмит даже валерьянка. И если отец с возрастом теряет нюх и прежнюю хватку, то его дочь обладает отличным зрением и обонянием.

   – Ты ошибаешься, Присцилла, – с достоинством ответила мама и без труда поднялась с постели.

   Хвала небесам, она здорова. Теперь остается помирить отца с Робертом – и «дело» закрыто.

   – Ты ошибаешься, – повторила мама, пристально глядя мне в глаза. – Твой брат не имеет никакого отношения к пропаже призрачной лилии. Мало того, он сам пропал.

   – Как пропал? – не поняла я. – Обратился и умчался в лес?

   – Присцилла Мария, что за манеры! – возмутилась мать. – Чему тебя в юридической школе только учили?

   Я вздохнула. Уж что-что, а уроки этикета в учебный план будущих стражей правопорядка не входили.

   – Простите, матушка. Быть может, мой братец Роберт с недавнего времени полюбил прогулки на свежем воздухе?

   – Так-то лучше, – улыбнулась она. – Может, и полюбил. Но факт в том, что мистер Лайтбоди не оставил записки, как обычно бывало.

   – Но ведь накануне Роберт был дома? – спросила я. – И ничто не предвещало того, что ему захочется прогуляться?

   – Ну почему же, кое-что предвещало, – нехотя ответила матушка. – И весь день накануне Роберт и мистер Лайтбоди не выходили за пределы сада.

   Я задумалась. Роберту не тринадцать, это превращение у него не первое, а значит, не такое болезненное и вовсе не спонтанное. Обычно Лайтбоди оставлял записку, мол, мастеру Роберту угодно прогуляться по лесу – в высшем обществе многие вещи воспрещалось называть своими именами.

   Но в этот раз, выходит, гувернер записки не оставил. Почему?

   Либо что-то не так с превращением, либо записка все же была, но ее уничтожили. Только вот кто? И зачем?

   Боюсь, вместо долгожданной «прогулки на свежем воздухе» мне придется облачиться в полицейскую форму и разбираться с исчезновением Роберта и кражей призрачной лилии.

ГЛАВА 2. Стажер Хэйворт

– Вы к суперинтенданту Симмингтону? По какому делу? Вам назначено? – засыпал вопросами худосочный секретарь с прилизанными иссиня-черными волосами и легкими тенями под глазами.

   Я прекрасно его знала – это Джон Донахью, еще в годы учебы в гимназии у нас с ним были общие уроки танцев.

   – Да, к нему! – я едва сдержалась, чтобы не рявкнуть, а ответить как можно вежливее.

   Этот день вообще оказался не из самых легких. Сперва долгая поездка в поезде Маунтон-Спрингтаун, затем этот погром в оранжерее и совершенно изматывающий разговор с родителями касательно моего будущего. Теперь вот косые взгляды, ухмылки и недвусмысленные намеки будущих коллег, встретивших меня у крыльца и вполне ожидаемо отреагировавших на мою служебную форму – темно-синий китель из огнеупорной ткани и такие же брюки.

   И это не считая просыпающегося зверя и обострившихся инстинктов, будь они неладны.

   Теперь меня ждет разговор с главой Южного полицейского отделения, и, чует мое сердце, разговор непростой, а тут этот вампир!

   – Как вас представить, мисс? – не унимался тот.

   – Мистер Донахью, не пытайтесь делать вид, будто не узнаете меня.

   – Я и не пытаюсь. – Он скользнул липким взглядом по моим бедрам. – Но одно дело – светская жизнь и совершенно другое – дела служебные.

   – Будьте добры, передайте суперинтенданту Симмингтону, что мисс Хэйворт, выпускница Высшей юридической школы, явилась для прохождения стажировки, – отчеканила я. – Все необходимые документы с собой.

   – Хорошо, – протянул Донахью, будто делая мне одолжение. – Но я не ручаюсь за то, что он примет вас.

   Главное, чтобы отец не наказал Симмингтону, своему старому приятелю, отказать мне от места. Тогда придется принимать отчаянные меры, хотя окончательно рассориться с родителями хотелось бы меньше всего.

   Донахью вернулся быстро. И сообщил, что суперинтендант Симмингтон готов принять меня.

   Я выдохнула и вошла.

   Кабинет начальника Южного полицейского отделения был под стать родовитым жителям данного района – обставлен богато и вычурно. И в высшей степени неуютно. Хозяин его, стареющий мужчина с крупными чертами лица, поднялся мне навстречу.

   – Присцилла Мария Хэйворт! Сколько лет, сколько зим. Рад видеть! Как здоровье вашей матушки?

   – Благодарю, сэр, она здорова.

   – У вас какое-то поручение от отца?

   – Нет, сэр.

   – Что же привело вас…

   Он замолчал, когда опустил взгляд ниже моего подбородка.

   – Привела служба, сэр. – Я протянула ему бумаги. – Рада служить его величеству!

   Суперинтендант взял документы, повертел их в руках.

   – Я, конечно, наслышан о вашем увлечении криминалистикой, мисс Хэйворт, но не уверен, что вам нужен этот опыт. Служба в полиции – это вовсе не романтично, это опасно. Чрезвычайно опасно. И я сейчас не столько о возможной опасности со стороны преступивших закон, я о своих. Вы же понимаете, весна на дворе со всеми вытекающими инстинктами, а у меня больше половины полицейских – двуликие. Простите, я человек простой и привык говорить начистоту.

   – Я понимаю, сэр.

   – Я вынужден отказать вам, – отрезал Симмингтон. – Жениха вы легко найдете и вне стен полицейского отделения.

   – Я сюда не за женихами пришла! – повысила голос я. – А бороться с преступностью.

   – Вы? – у Симмингтона глаза полезли на лоб. – Помилуйте, мисс Хэйворт! С каких это пор леди служат в полиции?

   Я старалась держать себя в руках, хотя внутри все кипело от негодования.

   – Раз уж вы человек простой, сэр, тогда и я с вами буду говорить по-простому. Если вы думаете, что место леди у окна с пяльцами, вы глубоко ошибаетесь. Место леди везде, где она захочет. Хоть в парламенте, хоть в научной экспедиции, хоть в полиции. В конце концов, за примерами далеко ходить не нужно. Вспомните мисс Берринджер, которая поднимала за собой легионы во время Великой войны, или мисс Миддлстоун, которая изобрела механизм для сушки волос и посудомоечную машину. Ну а если ваши подчиненные видят во мне лишь объект для удовлетворения своих инстинктов, то проблема в них, а не во мне. И, по большому счету, это им нужно сидеть в начале весны дома и не высовывать носа на улицу, если уж они не могут удержать…

   – Все-все, пожалуйста, довольно! Я понял вашу позицию. – Симмингтон вытер платочком вспотевший лоб и предпринял еще одну попытку: – И все же самым увлеченным леди следует считаться со своей природой – всем известно, что женщины не созданы для службы в полиции.

   – В Уставе, на который равняются все стражи правопорядка, ни слова не сказано о том, что женщинам запрещено служить в полиции, – парировала я.

   – Это само собой разумеется! Посудите сами, женщины более впечатлительны и эмоциональны! – горячился Симмингтон, не понимая, что собственным примером доказывает обратное.

   – Не более, чем мужчины-оборотни по весне.

   – И менее развиты физически, – уже не так уверенно добавил суперинтендант, с неудовольствием оглядывая мою спортивную фигуру.

   – Месяц тому я выиграла марафон, сэр, – констатировала я. – Бежала наравне с мужчинами.

   – Был бы я мэром, как ваш батюшка… – Он оборвал фразу, смекнув, что сболтнул лишнего, и продолжил более миролюбивым тоном: – Ежели желаете служить в полиции, я, так уж и быть, пойду на некоторые уступки. Назначу лучшего наставника. И знайте, вы можете подать рапорт об увольнении в любое время. Я подпишу.

   – Этого не будет, сэр. Если только я не дотяну до общей планки, на которую равняются все начинающие стражи правопорядка.

   – Это вряд ли возможно, мисс Хэйворт.

   – Для меня нет ничего невозможного, суперинтендант Симмингтон.

   Тот крякнул и подписал назначение.

   – Что ж, стажер Хэйворт, – произнес он, вручая мне бумаги. – Я направлю вас к Фарлоу.

   Что? Слух меня не подвел, и я буду стажироваться у лучшего дознавателя Спрингтауна? Да это лучшее, что могло случиться в моей жизни!

   Между тем суперинтендант вновь отер платочком взмокшую лысину и сообщил по телефонному аппарату старшему инспектору Фарлоу о пополнении в команде в моем лице. После чего велел секретарю выдать мне оружие и проводить до дверей кабинета моего непосредственного начальника.

   Донахью с невозмутимым видом, будто это не он вовсе некоторое время тому не хотел пускать меня к суперинтенданту, отпер сейф и выдал мне новехонький полицейский жетон, наручники и револьвер. Заставил расписаться в шести или семи журналах. Ох уж эти бюрократические проволочки!..

   – Что, мисс Хэйворт, добились своего? – сказал он, пропуская меня в довольно широком коридоре вперед – исключительно для того, чтобы полюбоваться моими тылами.

   – Стажер Хэйворт, – поправила я, – и запомните, Донахью, я всегда добиваюсь поставленных целей.

   Он ухмыльнулся какой-то гаденькой улыбочкой и махнул костлявой рукой.

   – Вам сюда.

   – Благодарю.

   – Старший инспектор! – послышалось из-за нужной мне двери. – Прошу вас, употребите все свое влияние, ибо зачисление в ряды полиции девицы противоречит не только существующему порядку, но и мироустройству в целом!

   – Скорее, зачисление мисс Хэйворт в ряды правозащитников противоречит непосредственно вашему мировоззрению, – спокойно проговорил Фарлоу, ибо этот ровный, исполненный чувства собственного достоинства голос принадлежал именно ему.

   Я остановилась перед дверью. Не в моих привычках подслушивать, однако в эту минуту я замешкалась, поправляя выбившуюся из прически прядь, и попросту не смогла бы войти в кабинет в таком неподобающем для полицейского виде.

   – Не советую вам говорить то, о чем вы впоследствии непременно пожалеете, – добавил Фарлоу.

   Но тот, первый, будто не слышал слов начальника, и запальчиво продолжал оскорблять весь женский род со мной во главе. А этого я стерпеть не могла.

   Мое появление было фееричным. Лэнгтон застыл с открытым ртом. В ярком свете горевших электрических ламп его васильковые глаза резко контрастировали с огненно-рыжей шевелюрой и щеками цвета спелых томатов. Старший же инспектор поднялся из-за стола с явным намерением поприветствовать меня по всем правилам этикета, однако, пробормотав несколько слов, также застыл в немом удивлении. Такое впечатление, будто они впервые в жизни видят девушку. Конечно же, не впервые, но девушку в брюках уж точно не видели прежде. А что, собственно, здесь такого? Уверена, глядя на меня, девушки быстро поймут, что ходить в брюках гораздо удобнее, чем в тяжелых многослойных юбках, и совершат переворот в мире моды. А мои брючки были сшиты еще в Маунтоне, на заказ, из легкой огнеупорной ткани, как и слегка приталенный китель. Нечего и говорить, что смотрелась я в своей форме очень необычно и интересно. Да в этом полицейском управлении не один констебль шею себе свернул ради удовольствия на меня поглазеть.

   Фарлоу пришел в себя первым.

   – Мисс Хэйворт…

   – Стажер Хэйворт, сэр, – поправила я. – Прибыла под ваше командование согласно приказу суперинтенданта Симмингтона. Вот мое назначение, – и я протянула ему бумаги.

   – Присаживайтесь, стажер Хэйворт. – Фарлоу галантно отодвинул стул.

   Но я поспешила расставить точки над i.

   – Прошу вас, старший инспектор, и вас, стажер, относиться ко мне как к сотруднику правоохранительной службы, а не леди.

   – Конечно, стажер Хэйворт, – легко согласился Фарлоу.

   Лэнгтон же возмущенно фыркнул, но ничего не сказал, и только уселся нарочито подальше от меня, у противоположного конца длинного стола. Фарлоу устроился в кожаном кресле с высокой спинкой. Почти по всему периметру кабинета располагались деревянные шкафы-картотеки, позади шефа находился несгораемый сейф, а на нем – круглый аквариум с золотистой рыбкой внутри. В целом, не считая рыбки, обстановка кабинета старшего инспектора Фарлоу создавала приятное впечатление и настраивала на деловой лад.

   Я сложила руки на столе и приготовилась слушать.

   – Вы пришли как нельзя вовремя – мы намеревались обсудить дело о краже призрачной лилии, – и, не дожидаясь моего ответа, старший инспектор обратился к Лэнгтону: – Стажер Лэнгтон, прошу вас, введите стажера Хэйворт в курс дела.

   Тот побагровел еще сильнее, хотя, казалось, больше багроветь уже некуда. И, не глядя на меня, пробубнил:

   – Сегодня в доме мэра Хэйворта произошло ограбление. Украдена призрачная лилия – растение, что цветет один раз в двадцать лет. Центральные окна оранжереи, где росла лилия, разбиты. Внутри рассыпан порошок, дезориентирующий оборотней-ищеек. Свидетелей нет. Раненых и убитых тоже нет. Пропало двое: Роберт Хэйворт, сын мэра Хэйворта, лев-оборотень в возрасте пятнадцати лет. Второй – его гувернер, мистер Ольстер Лайтбоди, человек-волк. Предположительно, беглецы скрылись в западной части леса. Туда отправлен поисковый патруль, но пока никаких сведений о беглецах нет.

   – Спасибо за информацию, стажер Лэнгтон, – сухо сказала я. – Полагаю, патруль не вернется до тех пор, пока оборотни будут в состоянии возвратить себе человеческий облик?

   Краем глаза я заметила, как Лэнгтон ерзает на стуле. Девушкам из высшего общества, даже если они сами оборотницы, не пристало говорить вслух о многих вещах, в том числе об оборотничестве, и особенно в присутствии мужчин. Но стажер, похоже, запамятовал, что, надев брюки, я превратилась в полицейского. А кисейной барышней, страшащейся глубоко вдохнуть в присутствии сильных мира сего, я не была и прежде.

   – Это ведь не первое обращение вашего брата, верно? – мягко спросил Фарлоу.

   Сейчас, как и в доме моего отца, он жевал зубочистку. Должно быть, она в самом деле отвлекает от ужасной ломоты в костях и зуда в деснах. Может, и мне стоит попробовать?

   – Нет, старший инспектор, не первое, – отвечала я. – Впервые Роберт обратился два года назад, в день своего тринадцатилетия. При нем так же находился мистер Лайтбоди. Я не очень хорошо его знаю, но родители всегда отзывались о нем как о благонадежном и разумном человеке.

   Фарлоу задумчиво кивнул. Лэнгтон скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся к окну. Препротивнейший тип и, по всей видимости, женоненавистник. Иначе вел бы себя доброжелательно, как его непосредственный начальник, а не свысока, точно обращался к человеку второго сорта. Ничего, у меня еще будет время доказать ему и таким, как он, что женщины ничем не хуже мужчин.

   – По закону мы не можем снять подозрения с вашего брата, стажер Хэйворт, – тем временем говорил Фарлоу, – но, полагаю, это простая формальность. Как вы думаете, кому была выгодна кража?

   – Кому угодно! – пожала плечами я. – Цветущая призрачная лилия ценна сама по себе, а уж в преддверии приезда в наш город его величества Реджинальда Годфрида Третьего и ее величества Мэри Маргарет, полагаю, не ошибусь, если скажу, что стоимость цветка возрастет во сто крат, а то и больше, – и добавила непонятно зачем: – Отец так мечтал преподнести цветущую лилию ее величеству!..

   – Ну что же, – проговорил Фарлоу, – прежде стоит исключить из числа подозреваемых лиц, проживающих в доме и которые не могли совершить преступление. Начнем с вас, стажер Хэйворт.

   – Прошлой ночью я находилась в вагоне поезда Маунтон-Спрингтаун, сэр.

   Тот покивал в такт моим словам. А Лэнгтон поспешил вставить шпильку:

   – А почему не на дирижабле? По воздуху вдвое быстрее.

   – Потому что я предпочитаю поезда, – резко ответила я. – На этом оставим тему.

   Лэнгтон промолчал, правда, при этом не преминув бросить на меня торжествующий взгляд, красноречиво говоривший: «Да ты просто трусиха, как все девчонки», – а Фарлоу продолжал:

   – В доме проживают члены семьи и восемь человек прислуги. Мы опросили всех, кроме, разумеется, исчезнувшего мастера Роберта и мистера Лайтбоди. Четверо из слуг до полуночи веселились на празднике, остальные в один голос утверждают, что крепко спали.

   – Наверняка так и было, – сказала я. – Отец давно не превращается, а остальные обитатели дома, кроме меня, Роберта и мистера Лайтбоди, не являются оборотнями, а потому без особой надобности не выходят из дома в начале весны.

   – В любом случае нам нужно закончить это дело до тех пор, пока в Спрингтаун не прибыли их величества, – заявил Фарлоу, – и пока мы в человеческих телах. Извините, стажер Хэйворт.

   – Сэр! Я сотрудник полиции, а не леди! – напомнила я. – Мы это уже обсуждали.

   – Я принимаю вашу позицию, стажер Хэйворт. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, чего именно добиваетесь. – Фарлоу уселся поудобнее в своем кресле. – Стажер Лэнгтон, изложите свою версию.

   – Я думаю, во всем виноват гувернер, как бишь его?.. – Лэнгтон заглянул в блокнот. – Лайтбоди. Ольстер Лайтбоди. Кто-то пообещал ему приличную сумму за призрачную лилию, вот он и не удержался.

   – И устроил в оранжерее погром? – недоверчиво спросила я.

   – Возможно, ему помешали, – невозмутимо ответил тот. – Например, ваш брат Роберт. Началась драка, Лайтбоди разбил окно и сбежал. А мастер Роберт погнался за ним.

   – А затем Лайтбоди вернулся и рассыпал фунт порошка, желая замести следы? – съязвила я. – И для этого сбегал на рынок за запрещенным препаратом? Среди ночи?

   – Если хотите начистоту, пожалуйста, – вспылил Лэнгтон. – Я считаю, что гувернер не рассчитал силы и убил мальчишку. Труп спрятал, а следы обильно засыпал порошком. В конце концов, не так уж трудно его достать, этот порошок. Каждый третий торговец на рынке готов отсыпать полфунта всего за несколько пенсов. Хозяйки нарочно им запасаются, дабы отвадить оборотней от кладовых с припасами.

   Тут, сколько я ни крепилась, подбородок предательски задрожал, а глаза наполнились слезами. Что самое страшное, меня посещали те же мысли, что и Лэнгтона. Его версия была моей версией, моим самым ужасным кошмаром – похлеще того, что пришлось пережить в детстве.

   – Ну же, мисс Хэйворт, возьмите себя в руки, – послышался мягкий баритон старшего инспектора, – это всего лишь одна из версий. У нас нет никаких доказательств тому, что подобное могло произойти в действительности.

   – А говорила – не леди! – передразнил противный Лэнгтон. – Ведет себя как самая настоящая кисейная барышня.

   – Отставить! – рявкнул Фарлоу. – И запомните впредь, стажер Лэнгтон, оскорбления стражей правопорядка караются согласно статье второй Закона «О преступлениях против личности». Более подобных выпадов я терпеть не намерен.

   – Да, сэр, – пробормотал Лэнгтон и с этой минуты старательно делал вид, будто меня не существует в природе.

   Мысли о возможной трагедии неожиданно оживили призраков прошлого и меня вдруг выбило из реальности, заставив вновь испытать то, чего я страшилась едва ли не больше всего на свете. Полета на дирижабле.

   Лет двенадцать назад мы семьей летели в Палмдейл на воды поправить здоровье мамы. Роберта с нами не было – в ту пору он был совсем мал и оставался в Спрингтауне с няней.

   Я плохо помню, из-за чего на борту вспыхнул пожар, кажется, произошло короткое замыкание, вызвавшее искру, которая и привела к воспламенению горючего газа. Помню лишь ужас и панику, что охватили людей вокруг, помню громкий голос помощника капитана, призывающего не поддаваться этой самой панике… А спустя пару-тройку минут горящий дирижабль вместе со всеми пассажирами и экипажем упал в море. Из ста восемнадцати человек, находившихся на борту, погибло семьдесят четыре. При этом большинство погибло вовсе не от огня, а от утопления. В то время спасательные шлюпки на дирижаблях не были предусмотрены. Как, впрочем, не предусмотрены они и теперь.

   Люди пробыли в холодной воде довольно долго, прежде чем из бухты крошечного прибрежного городка – Лоутона – на помощь жертвам крушения не пришло суденышко, да такое ветхое, что за один раз могло перевести не более двадцати человек. В первую двадцатку попали я и мама. Во вторую – отец. Больше выживших не обнаружили, а в списках погибших оказались мамина горничная Трейси и отцовский камердинер Стефенс, который когда-то учил меня кататься на пони…

   Долгое время после того происшествия я просыпалась в ночи с бешеным сердцебиением – меня упорно преследовали кошмары. В них я заново оказывалась на охваченном огнем дирижабле, а затем – в ледяной воде, среди сотни отчаянно барахтающихся тел, и будто бы слышала голоса Трейси и Стефенса, взывающие о помощи… Постепенно кошмары сошли на нет, но нелюбовь к полетам осталась. Так же, как и к морским круизам, – и тому, и другому я предпочитала путешествия на поезде. Земля – она как-то надежнее воды и воздуха.

   – Стажер Хэйворт! – требовательный голос вырвал меня из пучины воспоминаний.

   – Старший инспектор? – встрепенулась я.

   – Пока поисковые отряды рыщут по лесу, мы отрабатываем версию по скупщикам краденого. И опрашиваем возможных свидетелей.

   – Есть, сэр! – сказали мы с Лэнгтоном одновременно.

   – Да, и вот еще что. – Фарлоу глядел попеременно то на меня, то на Лэнгтона. – У меня есть несколько правил. Первое. Приказы не обсуждаются, но инициатива приветствуется. Второе. Если вас нет на службе, я делаю вывод, что у вас весеннее обострение. И беру в команду того стажера, который сумел совладать со своим зверем в более короткий срок. Второй отправляется на поиски сбежавшего Карсона, если его, конечно, к тому времени не найдут. Понятно?

   – Да, сэр! – мы с Лэнгтоном вновь рявкнули в унисон.

   – И, кажется, пора вводить третье правило. – Фарлоу пожевал зубочистку и произнес: – Никаких неуставных отношений в команде.

   – Да я никогда, сэр! – возмутился Лэнгтон и – я заметила краем глаза – метнул в мою сторону такой взгляд, будто я была самой уродливой девицей во всем Королевстве.

   – Да, сэр! – отвечала я, чувствуя, как внутри бурлит лава – целое море ненависти к вынужденному напарнику.

   – Вперед, стажеры! Паромобиль ждет нас у крыльца! – и, взяв со стола кожаную папку с документами, Фарлоу вышел из кабинета.

   Мы с Лэнгтоном последовали за шефом, но неожиданно столкнулись в дверях.

   – Фарлоу возьмет в команду меня, – прошипел Лэнгтон, извиваясь ужом между моим бедром и дверным косяком. – Слабым духом и телом не место в полиции.

   – Вот именно, – проговорила я, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу ярость. – Мы еще посмотрим, кто из нас двоих слабее.

ГЛАВА 3. Конкуренты

За рулем полицейского паромобиля сидел усатый констебль, представившийся Уолтерсом. Фарлоу, джентльмен до мозга костей, пригласил меня усесться на заднее пассажирское сидение. Мне ничего не оставалось, как напомнить шефу о том, что я прежде всего страж правопорядка, а уж потом – девушка. Фарлоу кивнул и, подождав, пока я запрыгну внутрь, закрыл дверцу, а сам примостился рядом с шофером. Естественно, этот невыносимый Лэнгтон уселся рядом со мной. Ну ничего, я уж постараюсь обойти его во всем. Мне не привыкать тягаться с мужчинами.

   – Позвольте поинтересоваться, где вы получили образование? – спросила я, когда мы покатили по улице.

   – Здесь, в Спрингтауне, – безмятежно ответил Лэнгтон, очевидно, не ожидавший от меня вопросов с подвохом.

   – Я имею в виду высшее образование, – терпеливо пояснила я.

   – О! – Он на миг замялся. – Курсы интенсивной подготовки полицейских. Как лучший выпускник направлен на стажировку в Южное отделение полиции.

   Понятно. На таких курсах учат только тому, как вычислить на рынке карманника. Даже совестно стало – соревнование-то неравное. Победа ничего не будет мне стоить.

   – А вы? Чему обучались, кроме плетения кружев и расписывания экранов?

   Дешевый прием, Лэнгтон. Надеешься, что я потеряю контроль и расцарапаю тебе лицо, а Фарлоу исключит меня из группы за нападение на стажера полиции при исполнении? Не дождешься.

   – Тактической и огневой подготовке, – принялась перечислять я, – уголовному праву, гражданскому праву, криминологии, уголовному и гражданскому процессу, криминалистике, оперативно-розыскной деятельности, специальной физической подготовке, финансовому и налоговому праву, психологии, стрессоустойчивости, эффективной коммуникации, а также толерантности и недискриминации. Два года Высшей юридической школы Маунтона и четыре месяца учебной практики в полиции Палмдейла.

   Лэнгтон поморгал, помолчал и, наконец, пробормотал:

   – Внушительный список.

   – То-то же, – добродушно ответила я.

   Тем временем мы остановились у входа с большой табличкой, растянувшейся над аркой чугунных ворот: «Западный рынок. Добро пожаловать!» И уже безо всякой помощи со стороны я выскочила из паромобиля.

   Воздух полнился самыми разнообразными запахами: увядшей петрушки, свалявшейся кожи, подгнившей рыбы, запекшейся бараньей крови, человеческого пота. Но более других пахло хвоей – огромные площади лесов простирались в полумиле от рынка, и моя внутренняя львица отчаянно зацарапалась изнутри, желая вырваться на свободу.

   Не сейчас, милая, потерпи!..

   Пробираясь вдоль рядов вслед за Фарлоу, я стискивала зубы крепче и приказывала себе думать о чем-то постороннем. Но мой невыносимый напарник, похоже, всерьез решил вывести меня из себя.

   – Присматриваетесь к ингредиентам, которые позволили бы на время усыпить внутреннего зверя? – Он кивнул в сторону аккуратных пучков зелени, лежавших на одном из прилавков. – Да только Фарлоу не похвалит за это.

   – Ошибаетесь, – ядовито улыбнулась я, – высматриваю листья пещерницы. Говорят, настой из этой травы помогает избавиться от веснушек. Не слыхали разве?

   Лицо Лэнгтона пошло алыми пятнами, вены на шее вздулись. Представляю, какая буря поднялась у него внутри. Тоже, поди, зверь когтями скребется. Однако вслух он ничего не сказал.

   – Помогите! Вор! Держите вора! Полиция! – истошно завопили неподалеку, и мы с Лэнгтоном как по команде ринулись сквозь всколыхнувшуюся толпу.

   Краем глаза я углядела в соседнем ряду подозрительное движение и, к удивлению продавца, перемахнула через прилавок со свежей рыбой. Затем так же легко (спасибо регулярным занятиям по физической подготовке) перепрыгнула через второй прилавок, где скумбрия и треска оказались не такими свежими, и побежала по проходу.

   Но вскоре Лэнгтон пыхтеть перестал – то ли отстал, то ли понял, что воришка давно скинул украденное подельнику из толпы.

   Передо мной замелькала серая рабочая рубаха с разводами пота. Волосы засаленные, давно не стрижены. Худой, тощий даже, вертлявый. Видать, беспризорник. Еще чуть-чуть – и я схвачу воришку.

   Есть!

   Под визг и крики случайных свидетелей прижимаю лицом аккурат в увядшие пучки кинзы, завожу руки за спину, быстро щелкаю наручниками – парень готов.

   – Где украденное? – спрашиваю строго.

   – Я ничего не крал! Вы меня с кем-то перепутали! – визжит воришка.

   – Кто заплатит за испорченную зелень? – вторит ему продавец.

   Я подталкиваю мальчишку к выходу, туда, где припаркован полицейский паромобиль. Люди расступаются. Но никто из них не глядит на воришку. Все как один глядят на меня. Удивленно. Осуждающе. Пальцами тычут. Ахают, переговариваются, святых поминают.

   Ничего, перевоспитаю, заставлю с собой считаться. В юридической школе тоже было несладко. Приходилось едва ли не в буквальном смысле выгрызать себе место под солнцем и прикладывать раз в десять больше усилий, чем любой представитель мужского пола, чтобы сдать очередной экзамен и доказать, что леди тоже могут разбираться в криминалистике, попадать в движущуюся мишень и проходить полосу препятствий, причем, могут ничуть не хуже мужчин, а зачастую даже лучше.

   Усатый констебль нехотя отворил заднюю дверцу паромобиля, и я затолкала туда трепыхавшегося, как пойманный в сети карась, парнишку. И пристегнула наручниками к специальной ручке позади шоферского сиденья – чтоб не сбежал и не задушил шофера во время движения.

   – Это кто? – только спросил констебль.

   – Вор, – ответила я, сияя от гордости за первого пойманного мною преступника.

   – Старший инспектор вас сюда за вором привез? – прищурился Уолтерс.

   – Нет, но я же не могу закрывать глаза на вопиющее преступление!

   – Поймали-то с поличным?

   – Никак нет.

   – Не имеете права задерживать ни в чем не повинного человека, – с довольным видом поучал меня констебль. – Вот нажалуется он на вас, вышвырнуть вас не вышвырнут, но из полиции вежливо попросят. Эх, прошли те времена, когда полиция пользовалась практически неограниченной властью!..

   Уолтерс, который, скорее всего, и образования толком не имел, напрашивался на грубость, Бог свидетель! Но я сдержалась и вежливо ответила:

   – По закону я имею право задержать его до выяснения обстоятельств ровно на двадцать четыре часа.

   – А вы прям уж все законы знаете? – ухмыльнулся констебль. – И что в них написано о том, кто может служить в полиции? Мужчина, во!

   И, довольный собой, он покрутил свой ус.

   – На службу в полиции могут быть приняты подданные Соединенного Королевства Олдландии и Каламбрии в возрасте от двадцати одного года, – цитировала я, – имеющие среднее или высшее образование, независимо от расы, религиозных убеждений, этнического и социального происхождения, имущественного положения, места жительства и владеющих олдландским языком. Статья третья Закона «О Королевской полиции». И ни слова о том, что в полиции не могут служить женщины.

   – Но до сих пор в полиции служили только мужчины! – не унимался констебль. – Не женское это дело!

   – Отныне все будет по-другому, – уверила его я, – вы же знаете, что раньше дамам и на паромобиле не разрешалось ездить, а теперь, глядите, дамы рассекают дороги не только в пассажирском кресле, но и за рулем!

   Констебль крякнул с досады, но ответить ничего не успел, ибо со стороны рынка выступили Фарлоу с Лэнгтоном, причем не одни, а с незнакомой элегантной дамой, еще одним пареньком в наручниках и нагруженным покупками лакеем.

   – Они работали в паре. Поймал с поличным, – довольно сказал Лэнгтон, усадив воришку в паромобиль.

   – Миссис Войс, – обратился Фарлоу к элегантной даме, – посмотрите внимательно, этот ли парень вытянул у вас из сумочки кошелек?

   Дама пригляделась к пойманному мной пареньку.

   – Он! – Она энергично тряхнула головой. – Он вытащил кошелек!

   – Вы уверены? – повторил Фарлоу.

   – Конечно, инспектор! У меня прекрасная память на лица.

   Тогда шеф вежливо, но не терпящим возражений тоном попросил даму приехать в полицейское отделение и написать заявление о краже в течение двадцати четырех часов.

   – О, разумеется! Я поеду тотчас, прямо за вами, – отозвалась миссис Войс и перевела внимательный взгляд на меня. – А это та самая леди, которая поймала вора? Благодарю вас, мисс! От всей души! – и она крепко пожала мне руку.

   – Это моя работа, – отвечала я, не сумев скрыть широкой благодарной улыбки.

   – Так держать! Мы еще им не раз докажем, что голова у леди имеется не только для того, чтобы шляпки носить, верно? – Миссис Войс заговорщицки подмигнула мне.

   – Разумеется, – уверила ее я.

   Когда миссис Войс уселась в свой паромобиль, припаркованный неподалеку, а лакей принялся грузить покупки в багажное отделение, Фарлоу, с трудом сдерживая злость, проговорил:

   – Поздравляю, стажеры, вы спугнули информатора, зато поймали двух мелких воришек, которыми должно заниматься Западное отделение, но никак не Южное. Я еду в отделение с констеблем Уолтерсом, вы добираетесь самостоятельно – все равно ваши места заняты. А через два часа ваши отчеты должны быть у меня на столе. Ясно?

   – Да, сэр! – рявкнули мы с Лэнгтоном одновременно.

   Полицейский паромобиль быстро скрылся за поворотом. За ним следовал паромобиль миссис Войс, причем за рулем восседала она сама.

   Зеваки, привлеченные невиданным ранее зрелищем девушки в полицейской форме, расходиться не спешили.

   – Хорошее начало стажировки, ничего не скажешь, – пробормотал Лэнгтон, продолжая глядеть вслед умчавшемуся паромобилю.

   – Глядите-ка, девица в брюках! – раздалось из толпы.

   – Фу, бесстыдница!

   – Куда только ее родители смотрят!

   – Ее никто замуж не возьмет!

   – Лучше бы в прачки шла работать или в подавальщицы, чем в полиции задом вертеть!

   – А зад у нее ничего. Я б ее прям щас завалил, только пилер* мешает.

   Лэнгтон резко оглянулся, выискивая в толпе несчастного, посмевшего обозвать его пилером, но я потянула стажера за рукав.

   – Я возьму кэб, – решительно сказала я и направилась к ближайшему из них, – вы со мной? Или предпочитаете прогулки в одиночестве?

   Кэбы в привычном их понимании постепенно уходили в прошлое, но жители Спрингтауна по старинке называли так наемные экипажи на паровом ходу.

   – Кэб возьму я, – с вызовом заявил Лэнгтон.

   – Так уж и быть, сегодня я вам уступлю, – беспечно отозвалась я, наблюдая за тем, как цвет лица Лэнгтона превращается в ярко-красный, – но завтра возражений не приму!

   Я не просто дразнила Лэнгтона, но и обозначала свои принципы. Могла бы, конечно, и вовсе не уступать, да только собственных денег у меня нет, несмотря на то, что отец мой – один из самых богатых жителей города. Оставались лишь крохи от последней стипендии, и приходилось рассчитывать только на будущее жалованье стажера полиции.

   Кэба даже искать не пришлось – возле рынка их пруд пруди. Я села первой. Лэнгтон плюхнулся на сиденье напротив. В салоне из-за наполовину зашторенных окон царил интимный полумрак – видно, до нас здесь ехали влюбленные либо тот, кто хотел оставаться инкогнито, – и в голову полезли всякие ненужные мысли. Моя львица тоскливо заскреблась внутри. Сколько она еще продержится? День? Два?.. А Лэнгтон?

   Я внимательно присмотрелась к нему. Однозначно, зверь крупный, не какой-нибудь лис или оцелот. Но и не лев, иначе моя львица потянулась бы к нему при первой же встрече, да и со всеми спрингтаунскими львами я была знакома – их можно пересчитать по пальцам одной руки. Лэнгтон сидел, уставившись невидящим взглядом в окно. Глаза сверкают в полутьме кэба, челюсти крепко сжаты, ноздри раздуваются, лоб нахмурен. Если он прекратит уродовать себя этим зверским средством от веснушек, регенерация быстро избавит его от ожогов на щеках, и он окажется весьма привлекательным молодым человеком. И даже веснушки его не испортят.

   Внезапно он перехватил мой взгляд.

   – Как вы это терпите, Хэйворт? – бросил он так, будто обвинял в преступных намерениях.

   – Что? Ах, вы об этом!.. Если бы я реагировала на каждый такой выпад, то давно бы стала серийным убийцей. Я отрастила толстую шкуру, Лэнгтон, вам будет тяжело тягаться со мной.

   – Курсы стрессоустойчивости, я понял, – буркнул он.

   – Полезная вещь, – кивнула я. – Хотите, дам совет?

   – Валяйте.

   – Если вам захочется на кого-либо наброситься, просто спойте про себя куплет «Правь, Олдландия». И все пройдет.

   Это прозвучало несколько двусмысленно, но это я поняла уже после того, как фраза была произнесена.

   – Я попробую, – Лэнгтон невоспитанно усмехнулся.

   Я закусила губу.

   Оборотни – народ простой и до безобразия прямолинейный, особенно те его представители, которые не знакомы с великосветским воспитанием и правилами хорошего тона. Моя мама, родовитая аристократка, воспитывала меня как леди, и слово «наброситься» в нашем лексиконе использовалось редко и исключительно в выражениях «болонка набросилась на косточку» или «броситься с утеса от несчастной любви». В гимназии девочки могли «наброситься» на сладости, а девушки-оборотницы – наброситься на другую с кулаками, причем в буквальном смысле. Когда я поступила в юридическую школу, где учились исключительно представители мужского пола, на меня хотели «наброситься» (и это самое приличное слово из тех, которые они употребляли) практически все. Но я быстро поставила их на место. Да и руководство школы в этом вопросе стало на мою сторону и ясно дало понять, что любые неуставные отношения с мисс Хэйворт грозят позорным исключением из рядов студентов. Правда, нашелся один, кого это не пугало, но мы держали наши неуставные отношения в тайне и расстались лучшими друзьями.

   Интересно, у моего конкурента имеется девушка, которая успокаивает его внутреннего зверя? Если так, это ставит меня в заведомо проигрышное положение. Если не усыпить по весне рвущегося наружу зверя, хоть каким способом, это чревато тем, что я отправлюсь в патрульные, а не в дознаватели, и вся моя учеба и диплом с отличием коту под хвост. Фарлоу выдвинул непростые условия, но я постараюсь справиться.

   Ехали мы не быстро. За окном поверх городских крыш тянулся гребень леса, над ним плыли хмурые тучи. Нужно было как-то отвлечь просыпающуюся львицу. И прощупать почву заодно.

   – Ваши родные, верно, вами гордятся? – нарушила молчание я.

   – Пытаетесь разузнать, есть ли у меня кто-то, с кем я приятно провожу время? – Лэнгтон подался вперед, отчего мне пришлось вжаться в спинку сиденья, чтобы ненароком не столкнуться носами.

   – Ого, вы научились выбирать красивые выражения? – поддела его я.

   – В отличие от вас, – парировал он.

   Я почувствовала, что заливаюсь краской. Я вообще отвратительно владею собой в период весеннего обострения.

   – Не буду оправдываться, ибо не поняла, что вы имели в виду, – ответила я. – Но я за честную игру.

   – Я тоже.

   – Тогда никаких настоек, призванных на время усыпить внутреннего зверя. Никаких ведьмовских амулетов и заговоров.

   Он кивнул, мол, продолжайте, Хэйворт.

   – И никаких сношений с противоположным полом.

   – Святые небеса! – картинно удивился Лэнгтон. – А я думал, вы леди!

   – Я ведь вам уже не раз говорила, что не леди, когда на службе, – укоризненно сказала я.

   А мой конкурент, прищурившись, ощупал меня взглядом от фуражки до блестевших носков сапог, задерживаясь на груди, низу живота и коленках. Я изо всех сил пыталась держать лицо, хотя моя львица зашевелилась внутри. Она любила, когда ею восхищались, когда ласкали и чесали за ушком, да-да, в буквальном смысле.

   – Идет. Я принимаю ваши условия, – и он протянул мне руку.

   Я с некоторой опаской вложила в нее свою. И тут же обругала себя за это, ибо моя зверюга заволновалась в ожидании ласки и, кажется, ей уже все равно, что Лэнгтон не лев. Чертов конкурент понял все без слов. Наклонился и прошептал в самое ухо:

   – Пойте «Правь, Олдландия», Хэйворт. Говорят, помогает.

   Ах так! За честную игру, значит? Ну, держись, Лэнгтон! Ты не учел, что я самая настоящая хищница.

   Я притянула его за шею, не давая отстраниться, и томным голосом запела на ушко:

   – Правь, Олдландия, морями, сушей правь и небесами, чтоб свободен был вовек вампир, маг, двуликий, человек!

   Лэнгтон отпрянул, когда я сжала ему колено. Глаза его лихорадочно сверкали, лоб покрылся испариной, а руки… Да, руками он прикрывал застежку на брюках.

   – Вы чокнутая, Хэйворт! И это вы считаете честной игрой?

   – Вы не представляете, во что ввязались, Лэнгтон. – Я устало откинулась на спинку.

   – Вам что, так нужна эта работа?

   – Ну вам же нужна?

   – Я – совсем другое дело. Мне семью кормить нужно.

   – Даже так?

   Он покраснел до неприличия, это даже в полутьме было заметно.

   – У меня больная мать и сестра. А для вас это просто игра.

   – Давите на жалость, Лэнгтон?

   – Вы хотели узнать о моей семье – вы узнали. А теперь давайте играть по-честному.

   Я не ответила. Мне в каком-то смысле стало жаль конкурента. Но время покажет, годится ли он для работы дознавателя. Патрульные тоже зарабатывают неплохо.

   А я все-таки теряю хватку. Проклятое весеннее обострение! Никакой Лэнгтон не женоненавистник.

   Но уж лучше пусть бы им был.

   До Южного полицейского отделения мы доехали, храня гробовое молчание.

   В кабинете никого не было, не считая вертевшей хвостом рыбки в аквариуме, и Лэнгтон застыл в дверях. Должно быть, испугался остаться со мной наедине.

   – Не волнуйтесь, стажер, – бросила я, усаживаясь за стол, – жениться на себе не заставлю.

   – Вы о чем? – фыркнул тот, но дверь закрыл все же с опаской.

   – О том, что в кэб вы со мной сесть не побоялись.

   Взяв лист бумаги и самописное перо, я на минутку задумалась, а затем, не отрываясь, по всем правилам написала о том, что произошло на западном рынке. Перечитала и осталась довольна. Покосилась на Лэнгтона.

   Тот увлеченно грыз перо, а правую пятерню запустил в густую шевелюру. Но я уже давно поняла, что мой конкурент левша или, как говорят, нежеланное дитя лесной ведьмы и демона. Странно, что с такими данными его приняли на стажировку в полицию. В Уставе, конечно, прямо не сказано, что левшам запрещено служить закону и порядку, но на поверку выходило, что леворучек в полиции было примерно столько же, сколько и женщин. Точнее, не было вообще.

   – Написали? – поинтересовалась я.

   – Что? Да-да, почти…

   Он быстренько перебросил перо в правую руку и еще что-то добавил в текст. Повертел бумагу в руках, глубоко вздохнул.

   У меня превосходное зрение. И даже с другого конца стола я углядела три орфографические ошибки уже в первом абзаце. Лучший выпускник на курсе, говорите? Три раза «ха».

   Впрочем, Лэнгтон не виноват в том, что у него были плохие учителя. Да и договор у нас совсем о другом. И я как бы невзначай заметила, что неплохо бы поправить орфографию вот там и вот здесь.

   Он поглядел на меня исподлобья, буркнул: «Спасибо», – но ошибки исправил.

   Шеф, сердитый и явно в начинающей стадии трансформации, вошел в кабинет и потребовал отчеты. Быстро пробежался глазами по строкам. Спросил:

   – Стажер Лэнгтон, что вы нашли при обыске у задержанного?

   – Кошелек, сэр. Женский, – четко ответил тот. – Я там в отчете все указал подробно.

   – А вы, Хэйворт? – Фарлоу повернулся ко мне. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

   – Я не проводила обыск, сэр, – честно сказала я.

   – Почему?

   – Это же человек другого пола! Я не посмела.

   – Ваше счастье, что при нем не оказалось оружия, – прогремел шеф. – Но впредь, если вы собираетесь служить в полиции, решите для себя, что для вас важнее – приличия или жизнь. Причем не только ваша жизнь, но и жизнь ваших напарников. Ясно?

   – Да, сэр. Такого больше не повторится.

   Старший инспектор обвел комнату тяжелым взглядом.

   – С этой минуты и до наступления сумерек вы двое поступаете в распоряжение констебля Уолтерса. Некогда с вами сегодня возиться. Но знайте, я могу вас вызвать в любое время, и пеняйте на себя, если мне придется вас ждать. Да, и еще. Рудольфа не кормить. Я сам о нем забочусь.

   И ушел, оставив после себя напряженно звенящую тишину.

   – Кто такой Рудольф? – спросила я, лишь бы не молчать.

   Лэнгтон кивнул в сторону сейфа со стоявшим на нем аквариумом. Рыбка вальяжно двигалась между водорослями, шевеля шикарным золотистым хвостом.

   – Понятно, – коротко ответила я.

   _________________

   * Пилер – неуважительное обращение к полицейскому в Олдландии

ГЛАВА 4. Такие разные аристократки

Уолтерс, явно недовольный тем, что ему навязали каких-то стажеров, отвез нас на Морскую. И первой, кому я нанесла визит в качестве представителя правоохранительных органов, оказалась леди Гонория, супруга полковника Гамильтона и моя соседка.

   – Присцилла Мария! Дорогая! Как я рада вас видеть! – Она расцеловала меня в обе щеки и пригласила в гостиную, совершенно не замечая моей формы, престранно смотревшейся на фоне великолепных интерьеров потомственных аристократов. Хотя, конечно же, успела ее рассмотреть в деталях, не умудряясь при этом подать вида, будто чем-то заинтересована.

   Лэнгтон шел следом, озираясь по сторонам с таким выражением, будто попал в музей диковин. А Уолтерс вообще остался на улице, видимо, постеснявшись своих нечищеных ботинок.

   – Как здоровье вашей матушки? – спросила леди Гонория, отослав горничную, когда мы отказались от предложенного чая с пирожными.

   – Замечательно, благодарю, – ответила я. – Полковник Гамильтон в это время года, верно, предпочитает прогулки на свежем воздухе?

   – О да, – засияла почтенная леди. – Все еще предпочитает. Сын мой, младшенький, тоже с нынешнего года полюбил прогулки.

   – Как быстро летит время! – искренне удивилась я. – Сперва Уоррен, затем Минтон, а теперь и малыш Уинстон!

   – Помню, как ваш братец Роберт только-только делал первые шаги, – пустилась в воспоминания хозяйка.

   Я покосилась на Лэнгтона. Тот сидел на самом краешке кресла, по его меркам, верно, стоившем целое состояние, и продолжал разглядывать позолоченные рамы картин и сияющий хрусталь. Вид у него был немного испуганный, будто он боялся ненароком испачкать белоснежный мертумберлийский шелк, которым была обита вся мебель в малой гостиной Гамильтонов. Он еще не видел гостиную парадную.

   – Чудесное было время, леди Гонория, – согласилась я и, когда с приличиями было покончено, перешла к делу. – Скажите, вы видели прошлой ночью что-то, показавшееся вам необычным? Или, быть может, слышали?

   – О, вы имеете в виду этот несчастный случай у мэра Хэйворта?

   – Несчастный случай? – подал голос Лэнгтон.

   – Простите, возможно, я не совсем точно выразилась, – вполне дружелюбно ответила леди Гонория. – А случай, так сказать, запланированный заранее и совершенный теми, кому явно стоит сходить на исповедь.

   – Так что же, леди Гонория, видели ли вы этих нераскаявшихся грешников?

   – Нет, что вы, моя дорогая! Я имею дело только с благочестивыми подданными его величества и только, – она понизила голос, будто решила поведать какую-то тайну, – только лишь в светлое время суток.

   – Леди Гонория, вы позволите поговорить с вашей прислугой?

   – Разумеется, – расплылась в улыбке почтенная дама.

   Мы пообщались в людской с прислугой Гамильтонов, но те, как и их хозяйка, ничего не видели и не слышали. Держались все как один уверенно, с достоинством, будто прислуживают не полковнику из не самого крупного округа, а самому Реджинальду Годфриду Третьему. То ли никто из них на самом деле ничего не знал, то ли умело скрывал. Совершенно непробиваемая прислуга, под стать хозяйке. С Пиборном было намного проще общаться. Но, как учили на курсе эффективной коммуникации, выведать нужную информацию у потенциального обвиняемого с первого раза редко удается даже дознавателю со стажем.

   – Почему нужно обязательно говорить загадками? – проворчал Лэнгтон, когда мы покинули дом Гамильтонов и оказались на дорожке из красного кирпича. – Отчего нельзя называть вещи своими именами? Прислуга и та изъясняется на каком-то великосветском наречии.

   – Все предельно ясно, Лэнгтон, – ответила я. – Полковник Гамильтон с сыновьями и значительной частью прислуги бегали по мужской части леса, в то время как леди Гонория спала и ничего о похищении призрачной лилии из моего дома не знает. Как и слуги. Или вам что-то еще объяснить?

   – Ничего объяснять не надо, – нахмурился тот. – Следующий допрос я проведу сам. А вы просто поприсутствуете.

   – Хорошо, – легко согласилась я.

   Интересно, сможет ли он разговорить утонченную леди Сталлард или почтенную миссис Берроуз, не шокируя их?

   По мостовой между тем проезжал паровой экипаж, из открытых окон которого торчали мохнатые лапы. На всю улицу раздавался испуганный рык. Очевидно, у медведя первая трансформация, причем очень быстрая, поскольку обычно опытные гувернеры заранее уводят молодого оборотня в лес и уже там на практике обучают всем премудростям первого обращения. Во всяком случае, со мной и Робертом так и было.

   – С кем предпочитаете пообщаться в первую очередь? – обратилась к Лэнгтону я. – С леди Сталлард? Или же с миссис Берроуз?

   – Я предпочитаю общаться с молодыми и красивыми, – буркнул Лэнгтон. – Но если бы у меня кто-то спрашивал!..

   – Стажер, держите себя в руках! – резко сказала я. – Мне, конечно, нужна победа, но не хотелось бы, чтобы она досталась мне в первый же день. Где ваш дух соперничества?

   – Ладно, давайте вашу миссис Берроуз, – вздохнул он. – Я умею находить общий язык со старушками. Уже и пошутить нельзя.

   Я усмехнулась про себя, но ничего не ответила.

   Голубая гостиная миссис Берроуз была оформлена в стиле, господствовавшем в годы правления Бертрама Натаниэля Первого, отца ныне правящего Реджинальда Годфрида Третьего, и демонстрировала торжество прагматизма и рационализма, столь характерных для национального характера олдландцев. Комната была уставлена массивной мебелью из красного дерева, пол устелен коврами с восточными узорами.

   Итак, среди всего этого великолепия мы обнаружили миссис Берроуз – крупную, пышущую здоровьем женщину лет пятидесяти и настоящего гренадера в кружевах, восседавшую с вышиванием в голубой гостиной, куда нас провел седовласый Петтигрю, обладатель таких манер, которым позавидовал бы и придворный мажордом. Единственное, что портило безукоризненный образ – едва ощутимый запах мази от радикулита.

   – Стажеры Королевской полиции Хэйворт и Лэнгтон, миледи, – объявил Петтигрю и, пропустив нас в гостиную, верным стражем своей хозяйки остался стоять у дверей.

   – Присцилла Мария! – встретила меня миссис Берроуз. – Простите старого Петтигрю, он, должно быть, ошибся…

   И замолчала, вперившись взглядом в мои замечательные брючки из синей огнеупорной ткани.

   – Петтигрю никогда не ошибается, миссис Берроуз! – весело ответила я и улыбнулась старику. – Мы пришли к вам по делу о похищении призрачной лилии. Стажер Лэнгтон задаст вам несколько вопросов.

   – Однако! – зашевелилась в своем кресле миссис Берроуз. – В мое время на прием к уважаемым семействам из Южного Спрингтауна представители правопорядка записывались заранее. И не какие-то там стажеры, а суперинтенданты. Ну а главным оружием девушки был не полицейский значок, а скромность и добродетельность! При Бертраме Натаниэле Первом знали толк в воспитании молодого поколения!

   – Нисколько не сомневаюсь, миссис Берроуз, – любезно отозвался Лэнгтон. – Я вижу, вы необыкновенно умная и наблюдательная леди.

   – Ну, этого у меня не отнять, – прогремела миссис Берроуз, но уже намного более мягким тоном.

   – Понимаете, – продолжал Лэнгтон, – полицейское расследование зашло в тупик и без вашей помощи нам не справиться.

   Миссис Берроуз подалась вперед, глаза ее заблестели. Вышивание было забыто.

   – Как назло, минувшей ночью, когда была похищена призрачная лилия, никто ничего не слышал, не видел и не знает. Словно кража произошла в полной тишине. А ведь это не так! Окна оранжереи разбиты вдребезги, внутри все разворочено.

   Миссис Берроуз причмокнула губами, так увлекли ее подробности кражи.

   – Вздор! – выпалила она. – Все молчат, потому что не хотят связываться с полицией. Будто им есть что скрывать! Но я вам так скажу: у каждого свои тайны, и некоторые эти тайны потянут на статьи из Закона «О преступлениях против личности».

   – Но вы же не станете молчать, миссис Берроуз, не так ли? – Лэнгтон гипнотизировал ее взглядом.

   И она поддалась. Я всегда подозревала, что из миссис Берроуз вышел бы неплохой дознаватель.

   – Я честная леди, стажер Лэнгтон, и я все расскажу. В ту ночь Мэри плохо задернула шторы в моей комнате – она непроходимо глупа, и я выказываю по отношению к ней поистине ангельское терпение.

   – Не сомневаюсь, миссис Берроуз, – ввернул Лэнгтон.

   – Так вот, прямо в окно светила луна. И я встала, чтобы поправить шторы. Как раз в это время со стороны сада мэра Хэйворта послышался ужасный грохот. Палили так, будто началась война!

   – Может, действительно палили из пушек? Все-таки вчера отмечали годовщину победы. Была музыка, фейерверк.

   – Я еще не так стара, вернее, совсем не стара, чтобы не суметь отличить фейерверк от звона стекла! – возмутилась дама.

   – Вы совершенно правы, – покаялся Лэнгтон.

   – Так вот, – смягчилась та, – я прильнула к окну и увидала двух… э… две тени.

   – Каких-то зверей? – подсказал напарник. – Или тени были человеческими?

   – Нет. Звериные. И я даже скажу, какие именно, хоть и являюсь благовоспитанной леди. Но в то же время я законопослушная подданная его величества и, думаю, он бы простил мне такую вольность.

   – Разумеется, миссис Берроуз!

   – Это был лев! – торжественно сказала она. – Молодой. И с ним – волк.

   О! Мой брат Роберт и его гувернер, мистер Лайтбоди, оба, слава богам, живы и невредимы.

   – У кого-то из них в зубах была лилия? – не удержалась я.

   – О нет. – Миссис Берроуз покачала головой. – Чего не было, того не было. Выдумывать я не стану.

   – Скажите, пожалуйста, в котором часу это было? – спросил Лэнгтон.

   – В час ночи, – безапелляционно заявила миссис Берроуз.

   – Хорошо. Будьте добры, напомните, сперва разбилось окно или все-таки показались звери?

   Дама на минутку задумалась, даже чуть пяльцы из рук не выпустила.

   – А знаете, вы правы. Сперва были об… то есть звери. А после уже разбилось окно.

   Миссис Берроуз огорчилась. Наверное, втайне она желала, чтобы Роберт или Лайтбоди оказались замешаны в краже. А я в очередной раз убедилась в том, что брат мой при всем его взбалмошном характере не способен преступить закон.

   – А больше вы ничего не видели? Может быть, по улице проходили какие-то подозрительные личности?

   – Вы знаете, сейчас я уже и не вспомню, – миссис Берроуз многозначительно улыбнулась, – но вы непременно загляните ко мне на днях, стажер Лэнгтон. Быть может, в памяти всплывут подробности той ночи, и я смогу поделиться ими с вами.

   – Всенепременно, миссис Берроуз, – пообещал тот.

   – Вот хотя бы завтра к чаю. Миссис Фокс как раз приготовит пирог с патокой. Он у нее выходит лучше всего, – и будто бы случайно миссис Берроуз упустила свое вышивание.

   Естественно, Лэнгтон тут же кинулся его спасать. А дама снова будто бы ненароком, пытаясь соблазнить моего напарника, выставила из оборок толстую лодыжку, затянутую в кружевной чулок тонкой ручной работы.

   – Благодарю вас, мистер Лэнгтон, – томно проговорила она.

   – Пожалуйста, миссис Берроуз.

   – Мы можем пообщаться с вашей прислугой? – спросила я, отвлекая внимание миссис Берроуз от блестевшего своими васильковыми глазами напарника.

   Дама пожевала губами, раздумывая. И в итоге дала свое на то согласие, но настаивала на том, чтобы мы опросили прислугу в ее присутствии.

   Понимая, что это ничего не даст, я все же сказала «да». Хотя бы посмотрим, с кем предстоит иметь дело.

   Первым был тот самый Петтигрю, который прослужил в доме Берроузов с полвека сперва лакеем, затем старшим лакеем и камердинером покойного мистера Берроуза, пока, наконец, не занял должность дворецкого.

   – Старички – это по вашей части, так ведь? – шепнул мне несносный Лэнгтон, пока бедняга Петтигрю, несмотря на уговоры хозяйки, не решался сесть в ее присутствии.

   И, чтобы не задерживать допрос, поднялся все-таки Лэнгтон – дабы не сидеть при пожилом человеке и разговаривать с ним на равных.

   Начались стандартные вопросы: назовите ваше имя, должность, график работы и так далее. Здесь Петтигрю отвечал уверенно и без запинки. Но когда дело дошло до событий минувшей ночи и подозрительных личностей за окнами, дворецкий заминался и путался в показаниях, явно что-то скрывая. Миссис Берроуз со своего наблюдательного поста внимательно следила за ходом допроса, но сама, хвала небесам, не вмешивалась.

   Следующей была кухарка миссис Фокс. Обыкновенная женщина лет сорока пяти, дородная, флегматичная, не блещущая умом, не пугливая, но и не контактная. От нее мы не узнали ничего нового, только общие сведения вроде того, что миссис Берроуз ведет уединенный образ жизни и до сих пор горюет по давно ушедшему в мир иной мистеру Берроузу. Правда, тут я могла с ней поспорить, но не поспорила.

   На «закуску» достались две горничные, та самая Мэри, которая плохо задергивает шторы, и ее товарка по имени Энни. И если с характеристикой Мэри я была согласна на все сто, ибо девчушка от испуга и двух слов связать не могла, только стояла и мяла свой фартук, не смея поднять глаз на представителей закона, то Энни оказалась ее полной противоположностью. Как только чертовка увидела Лэнгтона, с ней начало твориться то самое. Сперва она крепилась, только стреляла глазками в сторону моего напарника, но природа брала свое, и, когда тот стал ее расспрашивать, девчонка просто слетела с катушек. Видно, оказалась из той же породы оборотней, и ее зверь потянулся к зверю Лэнгтона.

   – Назовите свое полное имя, – потребовал тот.

   – Энн Брукс, сэр, – бойко отвечала горничная, – буду рада ответить на все ваши вопросы.

   – Вы давно здесь работаете?

   – Если это можно назвать «давно», то да. – Она облизнула нижнюю губу. – Одиннадцать месяцев. С прошлого апреля.

   – Где вы работали до этого? – следующий вопрос.

   – Горничной в доме адвоката Глендейла. – Энни сделала шаг вперед, пытаясь перехватить взгляд Лэнгтона. – Я прекрасно стираю и глажу белье, сэр. Умею выводить любые пятна, в том числе застарелые. И стрелки на брюках у меня выходят лучше всего. А уж как я крахмалю воротнички!..

   – Не сомневаюсь, что и с воротничками вы справляетесь отлично, – поддержал игру стажер. Ох, зря он это сделал! – Почему ушли из дома мистера Глендейла? Был конфликт?

   – Что вы, сэр! Никакого конфликта! Я очень исполнительная и покладистая девушка. Все сделаю для того, кто меня ценит!

   Лэнгтон задал новый вопрос, на этот раз все по протоколу:

   – Раньше сотрудничали с полицией?

   – Приходилось, сэр.

   – По какому поводу? – Он старался на нее не глядеть, усердно что-то чертил в своем блокноте, но явно начинал нервничать.

   – Прогулки на свежем воздухе, сэр, в неположенном месте, – и Энни так глубоко вздохнула, что на корсаже затрещали шнурки. Черт возьми, она превращалась!

   – Энни! – прогремела миссис Берроуз, совершенно позабыв о правилах хорошего тона. – Ты не говорила, дрянная девчонка, что превращаешься в зверя!

   Лэнгтон заерзал на стуле. Еще пара-тройка вопросов, и пора заканчивать этот балаган.

   – Энни, скажите, где вы были минувшей ночью? – вмешалась я. – Может быть, что-то видели, слышали? Что-то знаете?

   – Нет, мэм. – Она даже не взглянула на меня и продолжала сверлить взглядом Лэнгтона, который уже начал потеть от ее напора. – Я приличная девушка и ложусь спать в одиннадцать, встаю с петухами и тут же принимаюсь за работу. Но если бы у меня имелся хотя бы вполовину такой красивый молодой человек, как вы, сэр…

   Ее голос менялся, плечи раздались вширь, вспарывая швы на платье. Лэнгтон вскочил со стула. Руки его дрожали, грудная клетка вздымалась. Миссис Берроуз орала дурным голосом, Мэри в страхе забилась в самый дальний угол комнаты, Петтигрю благоразумно спрятался за паровым котлом.

   Первостепенной задачей правоохранительных органов в марте месяце является обеспечение безопасности подданных Королевства и изолирование не умеющих держать себя под контролем оборотней. Не сговариваясь, мы с Лэнгтоном подскочили к девице с обеих сторон, взяли под руки и поволокли на улицу. Энни уже не скрывала своей второй сути. Пока девчонка еще могла изъясняться по-человечески, она откровенно предлагала Лэнгтону себя, а после, извиваясь в наших руках, то хрипела, то мурчала, и все льнула к моему напарнику, при этом пытаясь лягнуть меня побольнее. Мышцы под ее одеждой забугрились, и платье окончательно разошлось по швам, обнажая стремительно покрывающуюся светлой шерстью с черными полосками кожу. Но, что самое главное, у моего напарника тоже появились первые признаки приближающейся трансформации.

   – Держитесь, Лэнгтон! Вы сильный, справитесь! – подбадривала его я. – Ваша человеческая сущность сейчас важнее! А вы, Энни, если сейчас же не прекратите бодаться, отведаете яду из моего перцового баллончика.

   Мы стащили брыкающуюся девчонку с крыльца. На улице нас уже поджидал констебль Уолтерс. С его помощью мы запихнули Энни на заднее сиденье паромобиля, и я, накинув на себя заранее приготовленный Уолтерсом костюм в виде фартука из сверхпрочного материала и перчаток до локтя, запрыгнула на сидение рядом с Энни. Шлем с решеткой, закрывающей лицо, надела уже на ходу.

   Лэнгтона же от греха подальше оставили прямо посреди улицы.

   – Быстрее, Уолтерс! – торопила я, едва справляясь с девушкой-тигрицей в полутрансформации.

   А та упрямо видела во мне соперницу и, недолго думая, уцепилась зубами в правую руку, в то же время разрывая когтистыми задними лапами кожу на дверце паромобиля. Если бы не перчатки из сверхпрочного материала, эта напористая девица вполне могла бы откусить мне руку! А так я, быть может, ограничусь небольшим переломом.

   – Я тебе не враг, милая, – говорила я, положив ей вторую руку на голову и пытаясь погладить за ушком. – Я тебе помогу.

   Не снижая скорости, Уолтерс вынул из встроенного в приборную панель специального отсека сверток и перебросил мне. Энни, помотав огромной полосатой головой с зажатой в стальных тисках зубов моей многострадальной рукой, все-таки меня отпустила и окончательно трансформированной в звериную челюстью схватила предложенную ей кость с ошметками мяса. Раздался треск ломающейся кости и довольное мурлыканье тигрицы.

   – Молодец, девочка, – сказала я, – почти приехали.

   Лес приближался. Еще два квартала – и мы въедем под сень раскидистых дубов. Полицейский паромобиль мчался, пугая прохожих воем сирены и громадным зверем внутри.

   Моя львица тоже реагировала, еще как. Она просто бесновалась внутри, желая исполосовать противницу, разорвать в клочья, но я крепилась. Спасибо профессору Фитчеру, преподавателю по самоконтролю. Его методы реально работают.

   Покончив с косточкой, тигрица вновь вперилась в меня тяжелым взглядом, явно присматриваясь, куда нанести последний, смертельный удар. Но моя шея была закрыта доспехом. Свободными оставались только руки выше локтя. И одна из них сейчас истекала кровью. В другой я держала перцовый баллончик.

   – Не смей, – предупредила я, – или я прысну. Будет больно.

   Тигрица рыкнула. Уолтерс резко затормозил, и клыки лязгнули в каком-то дюйме от моего плеча.

   Дверь открылась, но тигрица не спешила на волю. А в глазах ее явственно читалось: «Тебе несдобровать!»

   Тогда я прокричала:

   – Властью, данной мне королем, – и прыснула ей ядовитым газом в морду, одновременно открывая дверцу со своей стороны и вываливаясь из паромобиля спиной вперед.

   Оборотница взвизгнула и, судя по звукам, замотала головой из стороны в сторону, стукаясь при этом обо все, что подворачивалось на пути.

   – Прости, я просто спасала свою жизнь, – пробормотала я, поднимаясь на ноги.

   Кое-как мы с Уолтерсом помогли ей выпутаться из ошметков платья и выбраться из тесного паромобиля. И через минуту красавица-тигрица скрылась в восточной, исконно женской части леса, куда уходят «подышать свежим воздухом по весне» представительницы прекрасной половины двуликих.

   – Стажер Хэйворт, вы держались молодцом, – похвалил меня Уолтерс, – позвольте оказать вам первую помощь. Но вам бы того… – и он красноречиво умолк.

   – Вот этого не надо, констебль.

   – Не хотите превращаться, отвезу вас в госпиталь.

   – Не нужно в госпиталь, прошу вас. Иначе моей карьере конец.

   – Ну, хоть присядьте тогда, – пропыхтел Уолтерс и достал откуда-то небольшой кожаный чемоданчик с вышитым красным крестом на нем.

   И только теперь я в полной мере почувствовала всю ту боль, которая должна меня терзать с той самой минуты, как тигрица прокусила мне руку. В глазах потемнело, ноги обмякли, и я, до привкуса крови во рту закусив губу, лишь бы не закричать, плюхнулась на сиденье.

   – Вот так, – хлопотал около меня Уолтерс, – кость не задета. Ваше счастье, что девка в полуобороте была, не то с ручкой можно бы было проститься, несмотря на рукавицы, уж извините, что я так по-простому. Я продезинфицировал рану. Сейчас забинтую и будете как новенькая.

   – Спасибо, – прошептала я, помогая констеблю освобождать себя от доспехов. – Спасибо, констебль Уолтерс.

   – Не за что, милая. Выздоравливай. На-ка вот, держи, – и он сунул мне под нос какую-то пилюлю.

   – Это что?

   – Обезболивающее. Старший инспектор сам его потребляет, когда его медведь там или волк поцарапает. Совершенно безвредный препарат.

   – Нет, благодарю. Я перетерплю.

   – Ну как знаешь, – крякнул Уолтерс. – Тогда вот водички. Это добро никогда не помешает.

   От воды отказываться я не стала и с наслаждением выпила почти половину фляги.

   А констебль тем временем разглагольствовал о вреде частого кровопускания.

   – Нет, если иногда, раз так в недельку или две, – говорил он, – когда колено крутит или спина прихватит, тогда можно. А чтобы из-за каждого чиха вампира в гости звать, то для организма хуже не бывает. Согласны со мной, Хэйворт?

   – Согласна, констебль Уолтерс.

   – Вы уж простите, что я так с вами тогда, на западном рынке, а? Я по-отечески к вам, как бы чего плохого не вышло. Люди не привыкли женщину слушаться, сами понимаете. Разве что в детском возрасте мамок и нянек, а так… Тяжело им.

   Лес призывно шумел, принося запахи хвои и свободы, и я поторопила Уолтерса, мол, пора возвращаться к службе.

   – Эх, старший инспектор с меня две шкуры спустит, что не доглядел за вами. И еще две – за то, что в госпиталь не повез.

   Я оглядела ноющую от боли руку, старательно перевязанную бинтами с проступившими капельками крови, и сказала:

   – Уже заживает, я чувствую.

   – Ну, поехали тогда, что ли, – вздохнул констебль и захлопнул дверцу.

   Лэнгтон, живой, здоровый и вполне в человеческом обличье поджидал нас у аккуратного дома мисс Сэджвик, главы гильдии ведьм Спрингтауна. Кинулся прямо ко мне, будто безмерно рад меня видеть. Заметил перебинтованную руку и побледнел.

   – Как вы, Хэйворт? Сильно потрепала вас, да?

   – Девчонка дралась за свое, – мне приходилось сдерживаться, чтобы не застонать – боль все еще терзала меня похлеще тигриных зубов, – вы приглянулись ей, стажер.

   Из бледных щеки Лэнгтона сделались пунцовыми.

   – Она почуяла в вас соперницу, – парировал он.

   – Вот еще! – фыркнула я. – Что же вы, все еще в человеческом теле? Не понравилась Энни?

   – А вы почему не обратились? Теперь вот с рукой маетесь, а ведь уже могли отрегенерировать.

   Констебль Уолтерс, осматривая в салоне паромобиля повреждения, оставленные когтями Энни, что-то ворчал себе под нос вроде того, что милые бранятся – только тешатся, и я резко перевела разговор на другую тему:

   – Чем занимались, пока мы с констеблем Уолтерсом спасали Спрингтаун от нашествия разъяренных тигриц?

   – Поговорил с мисс Сэджвик и всеми, кто живет на Морской, пятнадцать. Итого: одна ведьма, один дворецкий, две служанки, лакей и кухарка.

   – Что-то есть?

   – Боюсь, что нет.

   – Ладно, формальность соблюдена. Все равно из окон дома мисс Сэджвик нашего дома не видать, только часть сада.

   Я оглянулась и окинула взглядом большой дом из красного кирпича, принадлежавший миссис Берроуз. Стены его увивали плетистые розы, а над крышей повисла тяжелая свинцовая туча, озаряемая лучами заходящего солнца.

   – С этими достопочтенными леди с ума можно сойти, – проворчал Лэнгтон. – Но мы неплохо продвинулись в этом деле, да, Хэйворт?

   – Достопочтенная леди положила на вас глаз, – сказала я, с удовольствием наблюдая за изменением выражения лица напарника. – Вы уж непременно зайдите к миссис Берроуз на днях, вдруг действительно вспомнит что-нибудь интересное. Не будете же вы препятствовать расследованию?

   – Препятствовать расследованию не буду. – Лэнгтон сощурился, намереваясь сказать что-то еще, но я не позволила.

   – Постойте-ка. Окна спальни миссис Берроуз, если мне не изменяет память, выходят на другую сторону улицы. А это значит, что она нам лгала.

   – Или просто решила заночевать в другой комнате. Что здесь такого, если в ее распоряжении целый дом?

   – Во-первых, это неприлично – ночевать не в своей комнате, даже если в твоем распоряжении дом с двенадцатью спальнями, а во-вторых, истинные леди никогда не меняют своих привычек. Здесь что-то не так. И я не успокоюсь, пока не докопаюсь до истины.

   – А как же ваша рука?

   – Хотите списать меня раньше времени? Не получится!

   – Ладно, кто у нас дальше по списку? – спросил Лэнгтон. – Леди Сталлард? Она на кого больше похожа – на леди Гонорию Гамильтон или на миссис Берроуз?

   – Леди Сталлард – это леди Сталлард, – ответила я. – С ней не сравнится никто.

***

Молодой изящный дворецкий – полная противоположность старине Петтигрю – провел нас в полутемную гостиную, где в многочисленных зеркалах отражалась полулежавшая на кушетке и державшая в руке бокал с темно-красной жидкостью хозяйка.

   Леди Сталлард была матерью восемнадцатилетнего сына, но на вид казалась моей ровесницей. Белоснежная кожа, тонкие изящные черты, хрупкие запястья, голубые с поволокой глаза и чувственные алые губы призваны свести с ума каждого, кто только осмелится взглянуть на леди Совершенство. Вдобавок ко всему вампирша была одета в полупрозрачное домашнее платье, которое будоражило воображение волнительными намеками на роскошную грудь и бессовестно открывало точеные щиколотки и крохотные пальчики с аккуратными ногтями, подкрашенными нежно-розовым лаком. И мой напарник в буквальном смысле поплыл. Я кожей ощутила волну жара и вожделения, которая от него пошла. Ну надо же. Я подозревала, что леди Сталлард владеет искусством питаться человеческими эмоциями на расстоянии, не притрагиваясь к жертве, но впервые в жизни оказалась тому свидетельницей. И мне это не понравилось.

   – Очень рада вашему визиту, пусть и незапланированному, – томно произнесла леди Сталлард, когда дворецкий объявил наши с Лэнгтоном фамилии, – а потому прошу простить мне мой домашний наряд. Садитесь же, будьте как дома.

   Лэнгтон как загипнотизированный присел напротив хозяйки, совершенно бесстыдно пожирая ее глазами. Я нехотя уселась рядом, нарочно задевая его плечом. Очнись, стажер! Тебя же откровенно пьют, а ты рад стараться!

   – Леди Сталлард, полиция нуждается в вашей помощи, – и Лэнгтон со всеми подробностями выложил ей новость о пропаже лилии и погроме в отцовской оранжерее.

   Вампирша ощупала взглядом мою раненую руку и, не выказав при этом ни единой эмоции, вновь переключилась на Лэнгтона. Видно, ей больше по душе не кровь, а нечто нематериальное.

   – Ну что же, уважаемые представители закона и порядка, я ведь правильно вас называю? – Леди Сталлард сделала эффектную паузу, Лэнгтон преданно кивнул. – Не знаю, смогу ли вам помочь.

   – Пожалуйста, леди Сталлард, ближе к делу, – попросила я.

   – Называйте меня леди Элен, дорогие мои, – милостиво разрешила хозяйка, грациозно и завораживающе при этом перекидывая ногу на ногу. – Такой цветок может стоить целое состояние! Его способен купить только житель Южного Спрингтауна, не так ли? Со своей стороны обещаю, что проинформирую вас, ежели кто-то предложит его мне или моему супругу.

   Она говорила, растягивая слова, и глядела на моего коллегу так, будто… облизывала. С ног до головы. А тот блаженно прикрыл глаза и расслабился, отдавая всю свою энергию без малейшего сопротивления. Я лягнула его ногой. Он приоткрыл один глаз и зыркнул сердито, мол, чего тебе надо, Хэйворт, не мешай!

   – Хорошо, леди Элен, будем ждать весточки от вас. – Я резко поднялась. – Спасибо за сотрудничество и прощайте.

   – Но у меня еще остались вопросы, – запротестовал Лэнгтон, явно желая подольше насладиться обществом обворожительной хозяйки и обстоятельно допросить каждого из ее слуг.

   – Нам пора, – и я потянула стажера за рукав.

   Лэнгтон пришел в себя только на свежем воздухе. Уже стемнело, улица загорелась огнями, и глаза моего вынужденного напарника заблестели, отражая свет многочисленных фонарей. Он расстегнул верхнюю пуговичку на кителе, обнажая мощную жилистую шею.

   – Хэйворт, с вашими соседками с ума можно сойти, – пожаловался он, – такое чувство, будто меня выжали как лимон.

   – Так и есть. Из вас вытянули жизненную силу, так что сегодня вряд ли обратитесь – ресурсов не хватит, – мой голос предательски зазвенел, выдавая обиду за весь род оборотней. – На веселое времяпрепровождение тоже не рассчитывайте по той же причине.

   – Сомневаетесь в моих силах, Хэйворт? – Лэнгтон подошел почти вплотную.

   Я не отшагнула. Удержалась из последних сил.

   – Добро пожаловать в высшее общество, Лэнгтон. Учитесь держать себя в руках, а эмоции – на коротком поводке. И не расслабляйтесь ни на миг, иначе сожрут и не подавятся.

   – Хотите сказать, она прочитала меня как открытую книгу?

   – Не только она. У вас за редким исключением все написано на лице, и леди Сталлард ничего не стоило подкрепиться вашими эмоциями. Не волнуйтесь, регенерация вам поможет. За ночь восстановитесь, только поужинайте поплотнее. Но впредь будет вам наука.

   – Делитесь опытом, стажер?

   Его тут спасаешь, а он ухмыляется, радуясь, что уличил меня в предосудительном поведении!

   – Если хотите знать, да. Делюсь. Пользуйтесь на здоровье.

   С минуту мы буравили друг друга взглядами, пока, наконец, Лэнгтон не выдержал и не отвел глаза.

   – Ладно, спасибо за то, что вытащили меня оттуда. И за то, что справились с Энни.

   – Будете должны, стажер.

   – Буду, Хэйворт, – многозначительно произнес тот.

   Мне почему-то резко захотелось поддержать его, поделиться бурлящими через край эмоциями, руку пожать, например, но я не посмела. Еще не хватало разбудить мою львицу! Ему-то сегодня все равно, а мне страдай.

   А еще совершенно некстати подумалось, что мой вынужденный напарник наверняка хорош в том самом смысле. Да на него не то что Энни, а сама миссис Берроуз запала – это невооруженным глазом видно, и некрасивые ожоги на щеках тому не помеха. Я уже молчу о горничных из всех близлежащих домов, выглядывающих в эту минуту в окна. Весеннее обострение, черт его дери. Будет трудно, но я постараюсь изо всех сил, ведь на кону мечта.

ГЛАВА 5. Свой человек в доме

– Вы опоздали к ужину, мисс, но я оставила вам немного мясного пирога. И крепкий чай с молоком, – приговаривала миссис Спаркс – кухарка, служившая нашей семье верой и правдой третий десяток лет.

   – Спасибо, миссис Спаркс, – поблагодарила я и откусила добрый шмат вкуснейшего пирога. «Немного» по меркам нашей кухарки хватило бы на двух голодных оборотней.

   – Очень вкусно, благодарю от души, – проговорила я, оглядывая большое помещение, отведенное в нашем доме для кухни и столовой для слуг. Признаться, я всегда была здесь частой гостьей, ибо имела, по мнению моей бывшей гувернантки, непомерный аппетит, что приравнивалось к непослушанию и каралось поркой. Дочерей мэра тоже воспитывают розгами по мягкому месту, не только девочек из низшего сословия.

   – Кушайте на здоровье, мисс, – расплылась в улыбке миссис Спаркс, – для вас и мастера Роберта ничего не жалко.

   – Мистер Лайтбоди, надеюсь, не использует в своей практике грубые методы воспитания?

   – Нет, мисс Присцилла. Увы, мне так жаль, что мисс Уилвертон…

   – Не стоит, все уже в прошлом. Скажите, миссис Спаркс, за Робертом в последнее время не наблюдалось ничего необычного?

   – Нет, мисс, ничего такого, – развела руками кухарка. – Разве только раздражался по пустякам, но это у всех оборотней по весне так. Ох, простите, мисс!..

   – Да бросьте, не извиняйтесь. Оборотень – такое же слово, как и леди.

   Кухарка порозовела лицом и отряхнула складки своего фартука.

   – А мистер Лайтбоди? Говорят, у него появилась невеста? Что вы об этом знаете?

   – Да мало ли что говорят, мисс! – ужаснулась добрая женщина. – Верить всяким слухам – себя не уважать!

   – Да, но полицейским необходимо проверить каждую версию, даже самую нелепую. Это наша работа.

   Миссис Спаркс поворчала немного о том добром времени, когда леди сидели дома и даже носа на улицу сунуть не смели, да я не вслушивалась – была полностью поглощена остатками пирога.

   – Говорят, хаживал он в дом миссис Берроуз, – произнесла наконец миссис Спаркс с виноватым видом, будто ее саму подозревали в связи с Лайтбоди, хотя, конечно, никто ее не подозревал.

   – А к кому?

   – Уж не знаю, к кому. Может, к Мэри, а может, и к Энни.

   – Миссис Берроуз не запрещала?

   Миссис Спаркс не отвечала, нервно теребя оборку на фартуке.

   – В доме живут и другие представительницы прекрасного пола, – намекнула я, – не только горничные.

   – Помилуйте, мисс Присцилла! Миссис Фокс женщина приличная, она не станет связываться с мужчиной, – и кухарка торопливо зашептала молитву.

   Я оставила эту тему. И без того понятно, что Лайтбоди приглашала на чашечку чая сама миссис Берроуз.

   – У вас здесь так уютно! Вы не пользуетесь порошком против оборотней? Говорят, помогает хранить окорока и сыры нетронутыми.

   – Вы же знаете, мисс, я никогда не пользовалась запрещенными препаратами. Я честная женщина. Тем более в доме, где я служу, хозяева любят прогуляться по весне на свежем воздухе.

   – Знаю, – вздохнула я. – И все же кто-то воспользовался этим порошком. И я хочу знать, кто именно.

   – Если хотите знать мое мнение, мисс…

   – Слушаю вас, миссис Спаркс.

   Кухарка огляделась по сторонам, но услышать никто нас не мог. В такое позднее время в комнате мы оставались одни.

   – Это человек со стороны! – выпалила вдруг миссис Спаркс.

   – Вот что странно, – подумав, сказала я, – неужели в доме никто не слышал, как в оранжерее разбивают окна? Миссис Берроуз утверждает, будто слышала ужасный грохот.

   Кухарка повела полными плечами.

   – Окна мансарды, где спят слуги, расположены в противоположном крыле дома. К тому же в ту ночь на набережной играла музыка. Праздновали годовщину победы в последней войне с Каламбрией.

   – И, верно, большинство слуг отпросилось на праздник?

   – Молодежь – да. Стивен, Джеймс, Милли, Мэгги. А мы ушли спать.

   Выходит, погром в оранжерее мог сделать кто угодно: хоть свои, хоть чужие, и праздничная суматоха очень им в том помогла.

   – Спасибо за помощь, миссис Спаркс. Вы многое прояснили в деле похищенной лилии. Но если вы еще что-нибудь вспомните или услышите, я всегда рада вас выслушать.

   – А вы приходите на кухню, – радушно предложила миссис Спаркс, – как раньше. У меня всегда в запасе для вас пирожок или кусок пудинга.

   Я снова поблагодарила добрую женщину и обвела взглядом просторное помещение – мое убежище в далеком детстве, когда я, зализывая раны, оставленные мисс Уилвертон не только на теле, но и на душе, прибегала сюда и неизменно получала свежую булочку и доброе слово, которого мне всегда так не хватало...

ГЛАВА 6. Ночной вызов

Сладкие, дурманящие, легкие, словно взмах крыльев бабочки, поцелуи прошлись по скуле, скользнули за чувствительное местечко за ухом. Моя львица обожала эти моменты. Я тоже. И, обычно желая большего, чем мне могли дать, потянула его за шею, увлекая за собой, но он, наградив коротким поцелуем мою кожу в четверти дюйма от того места, где начинался воротничок, отстранился. Он не хотел меня «компрометировать». Но уже тот факт, что мы заперлись вдвоем, способен погубить мою репутацию. А если кто-то узнает, чем мы здесь занимаемся!..

   – Мой зверь просыпается, – напомнила я.

   – Мой тоже, – выдохнул он и, словно отбросив последние сомнения, провел ногтем вдоль позвоночника, зажигая внутри маленькие пульсирующие искры удовольствия, и принялся осыпать поцелуями мое лицо, уши, шею. Я охотно отвечала, наслаждаясь огнем, охватывающим все тело. Львица замирала внутри, млея от ласк, и позволяла мне-человеку держать над собой верх. Но взамен, потакая инстинктам, требовала такую вот плату. Впрочем, я ничего не имела против. И на какие-то мгновения, теряясь в ощущениях, я сливалась со своим зверем и уносилась туда, где нет никаких мыслей, условностей, правил, а есть лишь эмоции и всепоглощающее наслаждение, выжигающее все напускное, неважное, лишнее. Восхитительнейшее чувство, казавшееся единственно правильным и необходимым как воздух, как биение сердца, как пульсация крови в жилах!..

   В нашу идиллию поначалу тихонько, но с каждой минутой все настойчивее врывался стук. Сперва я отмахивалась, стараясь сосредоточиться на происходящем, но в конце концов проснулась. С минуту или две пыталась понять, что происходит: в голове шумело, а тело горело, вспоминая счастливые мгновения и отчаянно требуя продолжения.

   Но счастливые мгновения вновь оказались всего лишь иллюзией.

   – Горящие небеса!.. – простонала я, зарываясь лицом в подушку и нечаянно задевая раненую руку, которая тут же отозвалась режущей болью. Забыться бы вновь, погрузиться в сладкий дурман сновидений, оказаться с ним в той комнате наедине!..

   Но назойливый стук металлического клюва в стекло отрезвил меня окончательно. Я вскочила на ноги и выглянула в окно. Там, снаружи, билась в форточку для механических голубей неуклюжая птица, слишком большая для того, чтобы протиснуться в отверстие размером три на четыре дюйма. Кто мог послать мне голубя устаревшей модели?

   Недолго думая, я просунула здоровую руку в форточку и вытащила из специального отсека, расположенного в зобе, сложенный вчетверо клочок бумаги. Неоформившимся мужским почерком было написано следующее: «Новое срочное дело. Буду через пять минут. Стажер Лэнгтон».

   Надеюсь, это не новая «гениальная» подстава от моего напарника и старший инспектор действительно распорядился мне написать.

   На часах половина третьего ночи. На всякий случай я написала родителям записку, что отбываю на задание, переоделась, превозмогая боль в раненой руке, и собрала волосы на затылке в пучок. Не забыла и об оружии: револьвер за пояс, посеребренный нож в рукав, другой в голенище сапога. И перцовый спрей в карман. Я готова.

   В ту же секунду полуночную тишину прорезал звук подъезжающего двухколесного экипажа на керосиновом ходу. В юридической школе меня учили ездить и на таком виде транспорта.

   Не желая заставлять Лэнгтона долго ждать и тем самым отпускать шуточки по поводу женской непунктуальности, я выбежала через черный ход, обогнула угол дома и увидела нечто странное.

   На обочине под сенью раскидистого каштана стоял двухколесный железный «монстр», собранный из самых разнообразных деталей, а на нем восседал некто в кожаном плаще и очках-консервах. Уличные фонари давали не так много света, и на миг я засомневалась, Лэнгтон ли передо мной или кто другой. Но мужчина отодвинул на лоб очки, и сомнений не осталось. Ну, хоть не у самого крыльца остановился, и на том спасибо.

   – За самовольное внесение изменений в конструкцию транспортного средства полагается штраф в размере десяти фунтов стерлингов, – вместо приветствия сказала я, подходя ближе.

   Даже в неясном свете фонарей стало заметно, как сильно покраснел Лэнгтон.

   – Готовитесь в патрульные, Хэйворт? – процедил он.

   – Просто законы знаю, – парировала я.

   – Так пишите донос, раз такая умная, – бросил он. – Только позже. Старший инспектор ждет.

   – Обратитесь в мастерскую, – посоветовала я, проглотив обиду. – Ремонт обойдется вам дешевле, чем штраф.

   – Знаю, что проблемы с глушителем, а починить времени нет, – более миролюбиво, будто оправдываясь, ответил Лэнгтон. – Садитесь, Хэйворт, не укушу. Только держитесь крепче. И очки возьмите.

   Я надела очки. Да уж, в таких очках ночью практически ничего не видать даже с отменным зрением оборотня.

   Конструкция двухколесного экипажа предусматривала место для пассажира, но транспортное средство было самодельным, ручки и какая-никакая страховка отсутствовали, а посему держаться было не за что, кроме шофера. И мне ужасно не хотелось садиться позади Лэнгтона и касаться его. Особенно после недавнего сновидения. Поэтому я и медлила, хотя подозревала, что шум этого стального чудовища перебудил уже половину улицы и любопытные кумушки в эту минуту глядят на нас в окна.

   – Боитесь, что приехал с преступными намерениями? – усмехнулся Лэнгтон, заметив мою нерешительность. – Украду и закопаю ваш труп где-нибудь в лесу?

   – Вот еще. Я отправила голубя старшему инспектору.

   – Старший инспектор на выезде в северном районе. Пропал человек.

   – Ради исчезновения рабочего из северного квартала не станут среди ночи будить лучшего детектива южного района города. Тем более в марте.

   – А говорили, учились толерантности и недискриминации, – упрекнул Лэнгтон.

   Теперь уже вспыхнула я.

   – Я просто констатирую факт, – и, не медля более ни секунды, уселась на потертое кожаное сиденье по-мужски. От моего взгляда не ускользнуло, что напарник с интересом наблюдает за мной. – Не забудьте надеть очки, Лэнгтон. Вперед!

   Стажер опустил гогглы, и железный монстр взревел подо мной с таким звуком, что оставалось только удивляться, как у меня барабанные перепонки не лопнули. И в тот же миг, когда экипаж тронулся, я едва не слетела с седла и инстинктивно ухватилась за Лэнгтона, да так крепко, что тот от неожиданности вздрогнул.

   – Простите, но нам придется немного друг друга потерпеть! И будьте уверены, мне это так же неприятно, как и вам! – выкрикнула я, но ветер унес мои слова в ночную даль.

   Мы мчались по спящим улицам Южного Спрингтауна. Тускло горели фонари, пахло морем, лесом и керосином. А еще – мужским одеколоном и какой-то травяной настойкой. Снова веснушки, что ли, выводил?

   От встречного ветра полы кожаного плаща укрывали мои ноги и хлопали позади крыльями. А от ужасного шума разболелась голова. К тому же несносный Лэнгтон будто испытывал меня на прочность: поворачивал слишком резко, и экипаж сильно кренило вбок, да так, что я едва не касалась коленом брусчатки, и не сбавлял скорость, отчего на малейшей неровности я подскакивала на своем жестком сидении, точно резиновый мячик, и постоянно сползала назад. Приходилось прижиматься к Лэнгтону теснее, обнимать крепче, причем не только руками, но и ногами. Неприлично до жути, и в такие моменты приходилось напоминать самой себе, что я прежде всего страж правопорядка, а не леди.

   А главное, приходилось напоминать львице, что мне как человеку не нравится Лэнгтон. Кому вообще может понравиться этот чурбан неотесанный? Ладно, признаю, многие от него без ума. Но только не я.

   Не в моих привычках оспаривать букву закона, но сейчас было ужасно жаль, что по городу запрещено передвигаться на своих четырех – только в человеческом облике пешком либо транспортным средством. Ехать на данном экипаже на пару с Лэнгтоном – удовольствие сомнительное.

   Вскоре мы въехали в западный район – отсюда шла прямая дорога в район северный. Дорожное покрытие здесь было в разы хуже, и Лэнгтон, уразумев, наконец, что его самодельный экипаж может совсем развалиться, чуть сбавил скорость и уже не так резво сворачивал на поворотах. Зато на плохой дороге затрясло еще хлеще. И, боюсь, напарник успел прочувствовать все прелести моей немаленького размера груди, подпрыгивающей на каждом треклятом ухабе.

   Моя матушка, слывшая женщиной крепчайшего здоровья, несмотря на ее потуги выглядеть хрупкой и болезненной, непременно упала бы в обморок, увидев меня ночью в обнимку с мужчиной. А после, придя в себя, заставила бы того на мне жениться, несмотря на отсутствие десяти тысяч годовых. Ну а мисс Уилвертон хорошенько бы меня выпорола, непременно бы уволилась и сменила фамилию, дабы не губить свою репутацию из-за такой девицы как я.

   В общем, я была рада, когда эта экзекуция закончилась и мы, наконец, остановились перед закрытыми воротами завода. Горький дым тут же заполнил легкие. А свет четырех фонарей на секунду-другую ослепил, едва я стянула гогглы. «Спрингтаунский чугуноплавильный завод. Основан в году 1724 мистером Арчибалдом Фулбастером», – прочитала я выгравированную на воротах надпись, когда снова обрела способность нормально видеть. И еле слезла с кошмарного транспорта. От неудобного положения ноги затекли, во всем теле чувствовалась неприятная дрожь.

   Лэнгтон тоже очутился на своих двоих. Только на меня он уже не смотрел.

   – Пещерница, – сказала я. – Та самая, от веснушек.

   Все-таки внял моему совету!

   Напарник ответить не успел – из привратницкой будки вышел заспанный сторож с одностволкой в руках.

   – Чего надобно? – прошамкал старик. – Зачем среди ночи приехали?

   – Мы из полиции, – отвечал Лэнгтон. – Пропустите нас.

   – Ишь, чего удумали! – Сторож навел на него ружье. Ствол в его немощных руках ходил ходуном. – Уезжайте туда, откуда приехали! Кому говорят! Не то стрелять буду!

   – Опустите оружие, сэр, – вежливо, но твердо обратилась к нему я, выглядывая из-за плеча Лэнгтона, который упрямо и совершенно излишне пытался закрыть меня своей широкой спиной, – иначе будете осуждены за нападение на полицейских при исполнении. Вы видите, мы в полицейской форме, у нас имеются соответствующие удостоверения. На территории завода находится наш непосредственный начальник – старший инспектор Фарлоу. Мы прибыли ему в помощь.

   – Да где ж это видано, чтоб баба полицейским была! – фыркнул сторож. – Проваливайте, говорю вам!

   – Какая тебе разница, какого пола полицейский! – неожиданно вспылил Лэнгтон. – Твое дело открывать ворота перед представителями закона! Я доложу мистеру Фулбастеру о твоей грубости, он мигом вышвырнет тебя на улицу, где тебе самое место!

   Ого, не ожидала такого от Лэнгтона.

   – Ладно, – проворчал сторож, опуская оружие. – Показывайте ваши документы. И проходите, что ли… Кабинет начальника смены прямо по дорожке, потом направо. Там и начальник ваш, Фарлоу его фамилия. А ворота открывать не буду – не положено.

   – Смотри за транспортным средством, – наказал Лэнгтон, сунув тому под нос полицейский жетон, – если что случится, шкуру с тебя спущу.

   – Так вы это… простите старика, а? Не заметил сослепу, что вы в форме-то. А за средством пригляжу в лучшем виде, не пожалеете.

   – Вы хороший сторож, – похвалила я, – абы кого на территорию завода не пускаете. Не сомневаюсь, мистер Фулбастер доволен вами.

   Мы прошли через сторожевую будку (это и не будка вовсе, а небольшой деревянный домик с окном, двумя дверями и кое-какой мебелью) и очутились во внутреннем дворе. Несколько фонарей, располагавшихся друг от друга на приличном расстоянии, освещали лишь крохотные пятачки дорожки из красного кирпича под ними. Вдали угадывались очертания большого здания. Все остальное пространство было погружено во мрак.

   – Пока им не пригрозишь, ничего не сделают, – буркнул Лэнгтон. – А по поводу полицейских просто к слову пришлось.

   – Улица – не место для людей, запомните это, Лэнгтон, – только сказала я.

   – Не всем повезло родиться дочкой мэра, – процедил тот, – многие рождаются уже на улице. И никто из них, поверьте, никогда бы не выбрал такую жизнь.

   – Я тоже не выбирала, в какой семье родиться, – как можно спокойнее сказала я. – А по поводу вашего «шкуру спущу»… Не к лицу будущему полицейскому угрожать рабочему люду.

   – Погорячился, бывает, – согласился Лэнгтон. Как-то слишком быстро согласился. Неужто снова замышляет какую-то пакость?

   И тут Лэнгтон снова удивил вопросом:

   – Рука ваша как? Не болит?

   – Вашими молитвами, стажер.

   – Я к вам по-хорошему, а вы… – Он махнул рукой.

   – Ладно, простите. Я не успела отрегенерировать. Зато на моем новеньком кителе появились первые отметины от зубов оборотня – а вот вы ничем таким похвастаться не можете. Разве что вонзите зубы в собственный рукав.

   – У вас отменное чувство юмора, Хэйворт, – мрачно отозвался Лэнгтон.

   – Я два года училась выживать в обществе, где единственной женщиной, не считая меня, была престарелая кухарка. Я отвыкла шутить по-другому.

   Между тем мы свернули направо и, пройдя несколько ярдов, оказались у крыльца одноэтажного здания из серого кирпича. Лэнгтон хотел было опередить меня, открыв передо мной дверь, но быстро одумался. Я отворила ее сама и вошла первой.

   Дверь вела в узкий недлинный и плохо освещенный коридор с несколькими дверями слева и справа. Благо, потемневшие от времени таблички подсказывали, в какой именно кабинет нам нужно войти.

   В комнате с окрашенными серой краской стенами и старой казенной мебелью сидели старший инспектор Фарлоу и мужчина средних лет невыразительной наружности, очевидно, это и был начальник ночной смены.

   После короткого приветствия Фарлоу указал нам на стул. Стул был один. Должно быть, шеф сильно устал и не придал значения количеству стульев в кабинете. Еще и весенняя ломка донимала.

   Мы с Лэнгтоном переглянулись и остались стоять.

   – Позвольте представить, – проговорил Фарлоу, – начальник ночной смены мистер Корн. – Тот сдержанно кивнул. – Его сменщик, мистер Эзра Бартон, пропал три дня тому и не явился на работу. Об исчезновении заявила жена Бартона, – Фарлоу сверился со своими записями, – миссис Дженнет Бартон. Она утверждает, что прежде мистер Бартон никогда надолго не пропадал и исправно возвращался после смены домой. И почтенная дама до сих пор не знает, что тело ее супруга нашли сегодня в полночь в сточной канаве. У вас будут вопросы к мистеру Корну, стажеры?

   И мы тут же засыпали начальника ночной смены вопросами:

   – В каких вы были отношениях с покойным? У него были враги? Когда вы видели мистера Бартона в последний раз?

   Оказалось, что сменщиков связывали сугубо деловые отношения, по поводу врагов мистеру Корну ничего не было известно, а Бартона он видел, дай Бог памяти, месяц тому назад.

   – Мы не пересекались, – говорил Корн, – на службу я прихожу вечером, утром дожидаюсь начальника дневной смены и ухожу домой отсыпаться. А вечером заступает на смену мистер Бартон. То есть заступал…

   – Вы знакомы с миссис Бартон?

   Я не зря задала этот вопрос. Профессор Скиннер, мой преподаватель по уголовному процессу и криминалистике, говорил, что три убийства из десяти, по статистике, происходит по вине оборотней, три имеют мотивом денежную выгоду, три совершаются на почве ревности и, наконец, одно из десяти – что-то иное, например, врачебная ошибка, превышение мер самообороны, нападение вампира или убийство по неосторожности.

   – Нет, не знаком, – ответил Корн, однако секундная пауза перед этим самым ответом наводила на вполне определенные выводы.

   Убедившись, что вопросов больше не имеется, Фарлоу сделал нам знак возвращаться во двор.

***

Чернильное небо то там, то здесь прорезали мощные прожекторы полицейских дирижаблей. Ночная прохлада заставляла покрываться кожу мурашками. Вдалеке протяжно выл волк, в ветвях тихонько перекликались ночные птицы. Под ногами журчал ручей.

   А запах вплотную примыкавшего к заводу леса был невыносимо восхитителен. Львица не желала больше спать и отчаянно просилась на свободу – пробежаться с ветерком по знакомым просекам, хорошенько порычать, вцепиться зубами в заячью плоть… Я пропела про себя несколько строк гимна, втянула голову в плечи и, стараясь дышать через рот, ускорила шаг.

   Вскоре впереди замаячили фонари, показались человеческие фигуры. Подойдя ближе, я поняла, что перед нами два констебля. Они приветствовали Фарлоу и Лэнгтона и удивленно воззрились на меня.

   – Стажеры Хэйворт и Лэнгтон, – представил нас шеф. – Знакомьтесь, констебль Дрессел и констебль Торп.

   – Мы видим только одного стажера, – шепнул один из них. – И бабу в брюках.

   Второй хихикнул в ответ.

   Но мне было совсем не до них. В излучине ручья, застряв в ветвях кустарника, виднелось изувеченное тело. Как будто крупный оборотень, а может, даже не один, выместил на бедняге всю свою злость.

   – Итак, что у нас здесь? – Фарлоу спустился прямо к воде, слегка намочив носки идеально вычищенных ботинок. Осветил фонариком лежавшее тело. Палкой отодвинул воротник рубашки. – Присмотритесь внимательнее. Видите характерные следы от когтей зверя? Но сразу бросается в глаза то, что эти повреждения вторичны. Половина черепной коробки отсутствует. Глазных яблок нет. Грудная клетка и брюшная полость аккуратно разрезаны. Внутренних органов не обнаружено. Думаю, если раздеть его совсем, мы увидим… э-э… увидим, что повреждена и нижняя часть туловища.

   Пусть моей второй натурой была хищница, которая иной раз не брезговала сырой зайчатиной, да и во время учебы в юридической школе мне приходилось бывать в мертвецкой, а потому видеть трупы для меня не в новинку, но это… Это было слишком.

   К горлу подкатил противный ком, и мы с Лэнгтоном дружно ринулись в ближайшие кусты.

   – Несвежий бекон попался, – оправдывался мой конкурент. – Следовало его выбросить, да пожалел… Как вы, Хэйворт?

   – В порядке. Больше ни ногой в ресторан ливазийской кухни.

   – Да. Не стоит. Готовят там прескверно.

   Конфузясь и стараясь друг на друга не глядеть, мы возвратились к шефу. Тот продолжал как ни в чем не бывало:

   – Обычному человеку, да даже магу, опознать настолько изувеченное тело весьма трудно. Практически невозможно. И тогда в дело вступают двуликие… Впрочем, довольно патетики. Вот вам факты. Ночного сторожа привлекла возня в том месте, где ограда, опоясывающая завод, была сломана. Он вышел на звук и отбил тело у двух волков. Вызвали полицию. Сержант Диккенсон из Западного участка опознал в убитом своего соседа, мистера Бартона. Вопросы?

   Как шеф и просил, мы с Лэнгтоном тут же засыпали его вопросами:

   – Можно ли доверять показаниям сержанта Диккенсона?

   – Были ли похожие случаи?

   – Предположительное время смерти мистера Бартона?

   – Волки не пострадали?

   – Во-первых, – начал старший инспектор, дождавшись паузы, – сержант Диккенсон – человек-рысь, умеющий управляться со своим зверем по весне, и благодаря его чрезвычайно острому обонянию было раскрыто множество запутанных преступлений. Во-вторых, это действительно не первый случай, когда в Спрингтауне находят почти полностью выпотрошенный труп. В-третьих, я полагаю, смерть наступила еще три дня тому, но судмедэксперт скажет точнее. В-четвертых, сторож стрелял в воздух. Еще вопросы?

   – Это дело передали вам, – сказала я, – потому что расследованием похожих смертей занимались вы?

   – Это дело вел старший инспектор Харгривз из Западного отделения, – резко ответил Фарлоу, – а потому теперь веду я, – и, круто развернувшись на каблуках, исчез во тьме.

   Я посмотрела на Лэнгтона.

   – Старший инспектор Харгривз?..

   – Он был лучшим другом шефа. Погиб при исполнении месяц тому назад. Это дело – одно из тех, над которыми он работал незадолго до смерти.

   – Понятно, – пробормотала я в пустоту и задумалась на минутку.

   Придя в себя, я обнаружила, что Фарлоу с Лэнгтоном ушли далеко вперед, и поспешила за ними. А оставшиеся позади констебли, переговариваясь между собой, принялись заворачивать тело в мешковину.

   Здесь больше нечего было делать.

   Фарлоу предложил свой паромобиль, я не возражала. Пусть Лэнгтон добирается на своем «монстре» сам.

   Старший инспектор оказался отменным шофером. Новенькое транспортное средство двигалось плавно и практически бесшумно. Я даже ненадолго задремала, развалившись на удобном сидении. Из полудремы вывел чистый густой голос шефа:

   – В нашем деле личное время – понятие относительное. Могут поднять среди ночи, сорвать с семейного торжества. Вы готовы к этому, мисс Хэйворт?

   – Стажер Хэйворт, сэр, – поправила я. – Готова.

   – Как вы себя чувствуете?

   – К утру буду совершенно здорова.

   – Я имею в виду вашу вторую сущность. Справитесь?

   – Стараюсь, сэр.

   – У меня для вас новость.

   – Да, сэр?

   – Патрульные вышли на след вашего брата и мистера Лайтбоди.

   – О, неужели? – обрадовалась я.

   – В западном лесу, – продолжал Фарлоу, плавно сворачивая с Солнечной на Морскую. – Поиски продолжаются. Но теперь вы хотя бы знаете, что Роберт жив и здоров.

   – Благодарю вас за добрую весть.

   – Я отвезу вас домой. Поспите немного. Расследованием займемся утром.

   – Да, сэр, – и добавила: – Позвольте выразить свою благодарность за то, что позволили стажироваться у вас. Это очень много для меня значит.

   – А вы думаете, у меня кто-то спрашивал, согласен я или нет? – сказал шеф, чем привел меня в замешательство. – Ладно, Хэйворт. Простите. Я привык говорить прямо, на службе не приняты расшаркивания, а приличия зачастую не соблюдаются вовсе.

   – Понимаю, сэр. Я прошла Высшую юридическую школу. Там было то же самое.

   – Здесь не школа. Здесь жизнь в ее самом опасном проявлении.

   – Я готова к трудностям.

   – Вы мой стажер, Хэйворт, и я за вас в ответе. Обращайтесь в любое время и по любому вопросу, ясно?

   – Ясно, сэр. Можно вопрос?

   – Можно.

   – Что вы думаете по поводу побега Эдварда Карсона?

   – Я думаю, что уже с утра к нашим покамест не раскрытым делам прибавится еще одно.

   – Но…

   – Все. Приехали. Доброй ночи, Хэйворт.

   – Доброй ночи, старший инспектор.

   Я выскочила в ночь. Прохладный ветерок коснулся щеки, принес с собой запах моря. Еще полчаса, и будет светать.

   Дом спал. Даже из прислуги еще никто не спускался. Может быть, моего отсутствия не заметили?

   Переодевшись, я какое-то время разглядывала стоявший на туалетном столике флакончик с настойкой, замедляющей пробуждение зверя. В последний раз я пила ее перед отъездом из Маунтона, но, честно говоря, она не очень-то помогала. После того конфуза в лесу львица поутихла, но теперь снова дала о себе знать.

   За окном занимался рассвет. Оставив флакончик с настойкой нетронутым, я зевнула и с удовольствием растянулась на кровати. Засыпала я с более-менее легким сердцем. Роберт жив – это главное. И гувернер с ним, значит, есть кому об этом сорванце позаботиться. Но последней мыслью перед тем, как провалиться в блаженный сон, была мысль о Лэнгтоне.

   А все-таки он неплохо держался после того, как леди Сталлард его «выпила». Много лучше, чем в аналогичной ситуации держался Фредди. Возможно, в чем-то я недооценила своего вынужденного напарника.

ГЛАВА 7. Волчестер

За годы учебы в юридической школе я приучила себя каждое утро пробегать несколько миль, причем исключительно в своем человеческом теле, но из-за ночных приключений я проспала и за завтраком была вынуждена выслушивать наставления не только от отца, но и от матери, пожелавшей спуститься к столу.

   – Я надеялся вскоре увидеть имя своей единственной дочери в разделе «Помолвки и свадьбы», – заявил отец, – но никак не в «Криминальной хронике».

   – Обо мне пишут? – встрепенулась я.

   Отец швырнул газету, которую держал в руках, на край стола. Мое идеальное зрение тут же выхватило заголовок: «Первая леди в полиции поймала вора».

   – В самом деле, Присцилла, дорогая, – сказала мама, – поигралась – и хватит. Спрингтаун – не Маунтон, здесь царят строгие нравы. Негоже тебе ходить по городу в мужском костюме да без присмотра горничной.

   Она еще не знает о том, что я вытворяла ночью!..

   – Утром принесли записку, в которой сообщалось, – сурово сказал отец, – что тебя видели в темное время суток в компании мужчины!

   – Святые небеса! – вскрикнула мама и схватилась за сердце.

   О, теперь знает…

   Даже Джеймс, лакей, глядел на меня осуждающе. А другой, Стивен, бросился к маме с нашатырем, но та небрежно махнула рукой, мол, это лишнее.

   Не могла ли мама покрывать кого-то из них? Нет, конечно, глупости какие. Если бы она что-нибудь заподозрила, сама бы схватила обоих за воротник и не отпускала до приезда полиции.

   Но мысль о том, что она знает, кто виновен в пропаже лилии и погроме в оранжерее, не давала мне покоя. Я решительно отложила нож и вилку.

   – Отец, матушка! Никакая это не блажь, а сознательное решение посвятить жизнь правому делу. Бороться с преступностью по мере сил и возможностей. Подать пример тысячам девушек, которые мечтают приносить пользу обществу, но страшатся сделать первый шаг к мечте!

   – А потом Королевство недосчитается тысячи примерных жен, которые могли бы стать прекрасными матерями! – Отец багровел все больше и больше. – Такая потеря для общества!

   Только бы не сорваться! Вдох-выдох. И я постаралась как можно доходчивее объяснить отцу, что общество в лице женщин с активной гражданской позицией нисколько не проиграет, но, наоборот, выиграет. В конце концов, мужчины не считаются неполноценными, если не имеют семьи и каждый божий день ходят на службу. А некоторые из них – тот же профессор Скиннер, например, – даже умудряются воспитывать детей в одиночку.

   – Сегодня выдалось чудесное утро, – заметила мама, глядя в окно поверх моего плеча, – в лесу, должно быть, прохладно и чудесно пахнет хвоей. Распускаются анемоны. Поют птицы.

   Я чуть не взвыла. Мама применила запрещенный прием. Моя львица зашевелилась внутри. В кончиках пальцев закололо, сердце пустилось в галоп, вдоль позвоночника прошла знакомая горячая волна, напряглись мышцы.

   – Присцилла, детка, тебе, верно, нужно на воздух? – с надеждой спросила мама.

   – Нет, я справлюсь, – сквозь зубы проговорила я.

   – А бедняжка Роберт где-то там, в лесу, совершенно один…

   – Он не один, а с гувернером, – возразила я, – да и не маленький уже, в случае чего сумеет за себя постоять.

   – Селия, дорогая, – папа отер платочком вспотевший лоб, он владел собой гораздо хуже мамы, – напомни, когда к нам придут на чай Паддингтоны?

   – В пятницу, дорогой. Кстати, – мама повернулась ко мне, – Чарльз Паддингтон чудесная партия для тебя. Двадцать шесть лет, двенадцать тысяч годовых!

   – Извините, мне пора на службу. И я против. Чарльз Паддингтон никогда мне не нравился, несмотря на двенадцать тысяч годовых, – и я ретировалась из-за стола.

   – Присцилла! – рявкнул вдогонку отец. – Я всегда позволял тебе больше, чем другие отцы позволяют своим дочерям! Думал, немного свободы не пойдет тебе во вред, и жестоко ошибся. Не вынуждай меня применять…

   Более я ничего не услышала – хлопнула входной дверью. Не нужно было так поступать, но у меня не было выбора. Еще немного – и я бы превратилась прямо за столом. Или на Морской улице на полпути к лесу. И прощай моя служба у старшего инспектора Фарлоу.

   Надеюсь, отец не надавит на Симмингтона, и тот не попросит меня уйти из полиции. Влиятельный отец – не всегда к добру, я давно это знала.

   – Пиборн, отвезите меня в Южное полицейское отделение, – приказала я шоферу, которого отыскала у гаражей.

   – Никак не могу, мисс, простите, – ответил тот и на всякий случай спрятался за капотом. Наверное, я выглядела грозно. А может, трансформация уже началась?..

   – Почему? – спросила я как можно спокойнее.

   – Мэр Хэйворт запретил, мисс.

   – Ах так! – вспылила я и, отодвинув оторопевшего шофера в сторонку, чтобы ненароком не попал под колеса, уселась за руль, потянула рычаг. И, выпустив густое облако пара, выехала со двора и покатила по мостовой. Самостоятельно управлять паромобилем – почти так же здорово, как бежать по лесу на своих четырех. Упоительное ощущение свободы, свист ветра в ушах, чувство, что тебе подвластно практически все на свете – этого не передать словами!

   Проезжая мимо разносчика газет, размахивавшего свежими номерами «Королевских известий» на углу Солнечной и Соборной, я не удержалась и купила «Криминальные хроники».

   Интересующая меня статья была небольшой, и говорилось в ней не столько обо мне, сколько о роли женщин в истории развития нашего общества, и тем волнительнее и приятнее было читать. Что немаловажно, автором статьи являлась миссис Войс – та самая леди, чей кошелек был вчера так счастливо спасен.

   Я прибыла в отделение практически одновременно с Лэнгтоном. Тот снова приехал на своем динозавре паромобилестроения и удивленно таращился на меня, пока я не припарковалась и не подошла к нему. Впрочем, таращился не только он. Несколько полицейских из тех, кому не посчастливилось увидеть меня вчера, и стоявших в это время на улице, тоже воззрились на невиданное доселе зрелище. Судя по телосложению и опрятным, с иголочки, кителям – вампиры. У оборотней, если они не новички, как мы с Лэнгтоном, из-за частых обращений туда-обратно форма обычно представляет собой довольно жалкое зрелище.

   Должно быть, все оборотни нашего отделения, как бы выразилась моя матушка, дружно решили прогуляться на свежем воздухе.

   – Доброе утро, конкурент! – любезно поздоровалась я, поравнявшись с Лэнгтоном. – Что, снова позавтракали чем-то несвежим?

   – Доброе, – смешно промямлил тот из-за торчавшей изо рта зубочистки. – А вы, что же, до сих пор на ногах?

   – Как и вы!

   – Только после вас, Хэйворт!

   – Как вам будет угодно, – и любезно поздоровалась с вытянувшими от любопытства шеи констеблями, после чего, гордо вздернув подбородок, поднялась на крыльцо и захлопнула за собой дверь, едва не прищемив Лэнгтону нос.

   И все же от меня не укрылись брошенные в спину фразы:

   – Вот это да! Девица в полицейской форме! Перепутала полицейский участок с конкурсом на лучший маскарадный костюм?

   – Тише, болван! Это не девица, а дочь самого мэра Хэйворта! Про нее сегодня в «Криминальных хрониках» статья вышла.

   – Говорят, она окончила Высшую юридическую школу!

   – Что она здесь делает? Неужели служить надумала? Замуж не берут, что ли?

   Ха, не берут! Дочь мэра – самая желанная партия для любого холостяка города и его окрестностей. Да я этих женихов скоро отстреливать начну. Ну почему людям не понять, что не все девушки хотят замуж?

   Старший инспектор мерил шагами комнату. При нашем появлении коротко поздоровался и сказал:

   – Поздравляю, стажер Хэйворт. Вы становитесь местной знаменитостью, – и шеф кивнул в сторону газеты со статьей миссис Войс.

   – Благодарю, сэр! – воскликнула я, с трудом сдерживая ликование и полыхая счастливым румянцем.

   – Это средство вам не поможет, уж поверьте моему опыту, – заметил шеф, обращаясь уже к Лэнгтону. – Лучше поинтересуйтесь у стажера Хэйворт о практиках, которые помогают оттянуть пробуждение зверя. Она проходила все это в юридической школе.

   – Да, сэр, – выдавил тот, покрываясь алыми пятнами и стараясь не смотреть в мою сторону.

   – А теперь идемте. – Фарлоу прихватил кожаную папку со стола. –Констебль Уолтерс ждет нас. Мы едем в Волчестер.

***

Полицейский паромобиль мчал на север по Вокзальной улице. Уолтерс уверенно держал руль. Старший инспектор, сидя на переднем пассажирском сидении, с головой погрузился в чтение полицейских рапортов. Лэнгтон же, развалившись на заднем сидении рядом со мной, задумчиво глядел в окно.

   А поглядеть было на что. После дня Святого Рудольфуса весна окончательно вошла в свои права, и клумбы пестрели ярко-желтыми порослями форзиций, нарциссов и крокусов с вкраплениями белых и розовых примул, синих гиацинтов и кустов махровых камелий, отчего и невзрачные дома из серого камня выглядели наряднее. Сквозь плотные облака то тут, то там проглядывали косые солнечные лучи. Над рабочим кварталом поднимались столбы черного дыма, кое-где маячили продолговатые силуэты дирижаблей. По улицам сновали полицейские паромобили с оборотнями в полутрансформации, экипажи на керосиновом ходу, интроциклы, груженные щебнем и камнем тяжелогрузы и, несмотря на март месяц, пешеходы, спешившие по своим делам. А еще то и дело попадались бегущие в сторону леса волки либо лисы, гонимые патрульными, вооруженными револьверами и заостренными на конце палками. При виде принявших звериный облик двуликих внутри отзывалось щемящей болью и бессильной злобой против тех, кто ради собственной выгоды использует закон, разрешающий применять против оборотней огнестрельное и холодное оружие в начале весны.

   Когда мы, покинув город, въехали под сень леса, стало заметно темнее, так, словно вдобавок к густой, непроницаемой для солнечных лучей кроне небо заволокла тяжелая грозовая туча. Но, несмотря на сумрак, все здесь радовало глаз и поражало великолепием: покрытые цветочными коврами поляны, цветущий мох, величественные деревья, которые, быть может, еще застали те времена, когда Королевством правил сам Джерард Первый.

   Я изо всех сил сдерживала внутреннюю львицу, которая как никогда чувствовала наступление долгожданной весны. И, вместо того чтобы петь «Правь, Олдландия» или вспомнить все то, что я узнала из газет о сбежавшем Карсоне, в голову лезло нечто совершенно безумное и постыдное. То, о чем, по мнению моей матушки, благовоспитанные девицы вроде меня не должны даже подозревать.

   Вспомнилось, как прошлой весной мы с Фредди Стэнтоном, моим приятелем-оборотнем по юридической школе, готовились к экзаменам по уголовному праву и криминологии, и неожиданно открыли для себя способ обуздать внутреннего зверя, оттянуть его пробуждение и значительно снизить уровень агрессии. Впрочем, способ этот был открыт задолго до нас. Просто мы внезапно открыли его для себя и, как полагается двум прекрасно воспитанным людям из уважаемых старинных семей, которые не планируют связывать себя узами брака, немного друг другу помогли. Нет, мы не предавались откровенному разврату, как делают многие оборотни по весне, но поцелуи и обоюдные ласки через одежду здорово помогли нам не потерять рассудок, вовремя сдать весеннюю сессию и обойти по баллам высокомерных вампиров, которые, вовсе не ожидая от нас высокой работоспособности в марте, непростительно расслабились. О, я до сих пор помню, как это волнительно и безумно приятно – ощущать горячие губы на своих губах, словно выпивающие мою ярость и мою боль, ласковые руки, вызывающие приятное томление во всем теле, дарующие неповторимое наслаждение и долгожданное успокоение… Моя львица замурлыкала в ответ, но, уразумев, что это всего лишь воспоминания, отозвалась ощутимым толчком под ребра и резким выпадом неконтролируемой злости. Не удержавшись, я заскрипела зубами и, сжав кулаки, побольнее вонзила ногти в ладонь. Но это нисколько не отвлекло меня от главной проблемы.

   «Пение гимнов – церковных или прославляющих короля, – помнится, говорил профессор Фитчер, – самое верное средство усыпить внутреннего зверя. Но если не помогает и оно, пробуйте мысленно решать сложные арифметические задачи». Честно говоря, арифметика тоже не особенно помогала, но я, желая отвлечься от невыносимой рези в деснах и ломоты в спине, повернулась к Лэнгтону и спросила:

   – Сколько получится, если восемьсот пятьдесят три помножить на двести сорок четыре?

   – Хэйворт, вы… серьезно?

   На Лэнгтона было больно смотреть. На щеках проступила едва заметная рыжеватая с черными полосами щетина, меж полуоткрытых потрескавшихся губ выступали удлинившиеся клыки, глазные белки покрылись красной сеточкой лопнувших капилляров. А новенький китель на плечах зиял прорехами.

   – Решайте пример, Лэнгтон, живо! – прикрикнул на него Фарлоу, не отрываясь от бумаг. – Так, будто от этого решения зависит ваша жизнь!

   Стажер запрокинул голову и, лихорадочно вращая глазами, тихо-тихо забормотал:

   – Так, если восемьсот помножить на двести да прибавить то, что получится, когда пятьдесят помножить на сорок…

   Я пользовалась иной методикой умножения трехзначных чисел, а потому, когда Лэнгтон был готов озвучить ответ, уже знала свой.

   – Двести восемь тысяч сто тридцать два, если я правильно услышал задание, – мучительно выдохнул Лэнгтон.

   – У меня то же самое, – улыбнулась я, ибо мой вынужденный напарник снова был человеком, а мои десны не грозились выдать дополнительный ряд зубов.

   Но моя улыбка неожиданно смутила Лэнгтона. Он нахмурил брови и отвернулся. Я поспешно повернулась к своему окну. Но там, на полянке средь лиловых цветов, резвилась счастливая пара волков. Особи слишком крупные для обычных зверей, значит, оборотни. Здесь дорога делала плавный поворот, огибая полянку, и идиллическая картинка никак не исчезала из виду. А я все не могла отвести глаз от оборотней, которым не было до нас никакого дела.

   Так, сколько получится, если восемьсот девяносто девять помножить на четыреста пятьдесят шесть?..

   Дорога шла в гору, петляя меж исполинскими дубами и кедрами, когда вдали между деревьями мелькнули серые стены Волчестера.

   – Мы на месте, – объявил Уолтерс, выезжая на площадку перед крепостью.

   Но площадка перед самой неприступной темницей Соединенного Королевства оказалась забита кучами песка, щебня и строительного мусора, и Уолтерсу пришлось съехать с дороги в траву. Констебль предупредил шефа, что останется здесь и займется ремонтом кое-каких мелких повреждений. Фарлоу не возражал, лишь напомнил, чтобы тот на всякий случай держал наготове оружие. А нам сказал:

   – За стенами Волчестера постарайтесь лишний раз ни к чему не прикасаться. И следите за тем, что говорите. А еще лучше – помалкивайте. У Волчестера есть собственные глаза и уши.

   Выпрыгнув из паромобиля, я захлопнула дверцу и поежилась от внезапного порыва холодного ветра, принесшего с собой запахи могильной сырости и плесени. Подняла голову, оглядывая мрачную громадину старинной крепости с величественными парапетами и круглыми зубчатыми башнями, что со всех сторон обросли сеткой строительных лесов. И только донжон гордой одинокой стрелой упирался в хмурую тучу, облюбовавшую небо над Волчестером. Расположившиеся на лесах вороны деловито каркали, из чащи раздавался хриплый волчий вой.

   – Стажеры, за мной! – распорядился Фарлоу и бодрым шагом, будто на него совершенно не действовала весна, направился к обитым железом воротам.

   Крепость опоясывал глубокий ров с торчавшими оттуда заостренными кольями, да такой широкий, что ни одному оборотню даже при большом желании и определенной сноровке перепрыгнуть этот ров было невозможно. Но через пропасть был гостеприимно переброшен подъемный мост, будто здесь нас давно ждали. Поигрывая тросточкой, шеф устремился по шаткому деревянному мосту. Я поспешила за ним. Голова пошла кругом и резко похолодело все внутри, когда, проходя по качающемуся под ногами мосту, я глянула вниз. Благо, шедший позади Лэнгтон, будто почуяв неладное, ухватил меня за руку выше локтя, не дав оступиться. Разочарованно каркнул ворон, будто поставил на то, что я упаду, и проиграл. А я промолчала. Не думаю, что Лэнгтон сильно обидится, не услышав от меня слов благодарности.

   Перебравшись на другую сторону, Фарлоу постучал в ворота. По ту сторону стены отозвалось гулкое эхо.

   Открылось узенькое окошко, и гнусавый голос велел:

   – Пожалуйста, предъявите пропуск.

   Шеф молча передал привратнику бумагу.

   – Все в порядке, проходите, старший инспектор! – послышалось из-за ворот, и узкая дверь в них с лязгом отворилась.

   Привратник, седоватый мужчина в темно-синей ливрее с высоким воротничком, взял под козырек.

   – Что у вас здесь происходит? – строго спросил Фарлоу.

   – Ремонт, – пожал плечами привратник.

   – А ремонтники где?

   – Так отозвали на другой объект.

   – Когда?

   – Да сразу после побега Карсона и отозвали.

   Убедившись, что вопросы к нему исчерпаны, привратник кликнул охранника, и огромный бородатый детина в ливрее и с оружием в руках повел нас через внутренний двор к другим воротам. Я заметила, что над зубчатыми стенами были проведены ряды толстых проводов. Верно, то была электрическая защита от задумавших побег узников.

   – Неплохая защита, – прошептал Лэнгтон, осматриваясь по сторонам. – Держу пари, Карсон сбежал, переодевшись в рабочего. А вы что скажете, Хэйворт?

   – Я скажу, что прежде нужно осмотреть камеру, в которой держали Карсона, поговорить с начальником тюрьмы и опросить весь персонал. А потом уже делать выводы.

   – Я просто предположил, – буркнул Лэнгтон и уже совсем другим тоном произнес: – Спасибо, Хэйворт. Вы не обязаны были меня спасать.

   – Как и вы меня, – парировала я, но все равно было приятно, что мою помощь оценили по достоинству. И вообще я предпочитаю соревноваться на равных.

   – В следующий раз я дважды подумаю, вытаскивать вас из беды или нет, – ответил мой несносный напарник.

   – Думать вообще полезно, стажер, – фыркнула я.

   Между тем наша четверка миновала вторые охраняемые ворота и очутилась во дворе, в котором то там, то здесь высились горы песка и строительного мусора, но рабочих не наблюдалось. Если город производил впечатление переполненного улья, то Волчестер поражал безмолвием и запущенностью.

   Поднявшись по старым выщербленным ступенькам, мы очутились в мрачном холле, где из тьмы по углам выступали механические рыцари с алебардами и пахло плесенью.

   Какое-то время мы плутали по длинным пустым коридорам, где плиты под ногами подозрительно покачивались, а стены сужались с каждым пройденным ярдом, когда, наконец, в очередной раз свернув вслед за охранником, прошли в кабину лифта, до того тесную, что стоять, не прикасаясь при этом к несносному Лэнгтону, не получалось совсем. Благо, львица не особенно брыкалась внутри, а мой конкурент стоял с самым что ни на есть скучающим видом, будто его вовсе не трогало вынужденное заточение в тесном пространстве. Говорят, в Волчестере имеются такие узкие камеры, в которых преступнику приходится сидеть согнувшись и не разгибая ног, отчего тот быстро ломается и признается во всех смертных грехах.

   Тем временем сопровождающий нас охранник подал шефу какую-то бумагу. Тот прочел и передал мне. Я с любопытством погрузилась в чтение.

   «Запасных ключей найти не удалось, – значилось в записке. – Кто-то продолжает пить у охранников кровь».

   Я резко подняла голову и стукнулась обо что-то, фуражка съехала мне на нос. Лэнгтон фыркнул и потер подбородок. В следующий раз буду бить больнее.

   Но что бы это могло означать? Какую дверь должны открывать запасные ключи? Почему в газетах ни слова не говорилось о том, что у работников Волчестера пьют кровь? И кто такой этот молчаливый охранник на самом деле? Ответов пока не имелось ни на один из вопросов.

   Наконец мы поднялись на самый верх башни, где располагался кабинет мистера Аберкорна, коменданта крепости. Кабинет представлял собой довольно просторное помещение, обставленное в старинном стиле, напоминавшем гостиную миссис Берроуз, только в ее мрачноватом варианте.

   Сидевший за столом человек резво поднялся и устремился навстречу. У него была круглая и блестящая, как головка сыра, голова, с полным отсутствием растительности на ней, исключая бакенбарды. Одет он был в обычный костюм-тройку из коричневого твида.

   – Чем могу служить, господа? – спросил он и пожал шефу руку.

   Тот коротко представился, затем представил меня и Лэнгтона, и Аберкорн едва удостоил нас взглядом.

   – Я уполномочен провести дополнительное расследование по делу Эдварда Карсона.

   – Помилуйте, старший инспектор! – отмахнулся комендант крепости. – Этим делом занимается вся полиция Спрингтауна. Все, что можно было узнать у меня и моих людей, лучшие детективы Королевства уже узнали.

   Внутри меня все возмутилось в ответ на эту фразу, но на лице шефа не дрогнул ни один мускул. Вот это выдержка!

   – Прошу простить, ежели отрываю вас от важных дел, мистер Аберкорн, – проговорил Фарлоу. – Но я настаиваю на том, чтобы вы и ваши люди еще раз изложили все подробности этого дела.

   Комендант вдруг подался вперед и сказал так тихо, что я едва расслышала:

   – Просто найдите его, старший инспектор, прошу.

   – Ну, здесь я вам не помощник, – ответил Фарлоу с таким видом, будто его напрасно оторвали от сверхважного дела лишь затем, чтобы прогнать надоевшую муху, – лучшие ищейки-оборотни рыскают по лесам в поисках Карсона, а я не ищейка, мистер Аберкорн. Я детектив. И привык работать вот этим, – с этими словами он постучал согнутыми пальцами по котелку.

   – Ну, ежели вам так будет угодно, – развел руками Аберкорн.

   Первым на допрос вызвали того самого охранника, который обнаружил отсутствие Карсона.

   Он представился Расселом и почти слово в слово повторил все то, о чем до сего дня писалось в «Вестнике». Мол, побег обнаружил утром после завтрака, когда зашел в камеру проверить, не болен ли Карсон, и нашел под одеялом свернутую одежду и слепленную из папье-маше голову, к которой были приклеены настоящие волосы. Такое впечатление, будто Рассел выучил газетные статьи наизусть.

   – Как видите, ничего нового! – съязвил Аберкорн.

   Вместо ответа Фарлоу сказал:

   – Я бы хотел осмотреть камеру Карсона. Вы же не поселили туда другого заключенного?

   – Конечно, нет! Все на месте. Так, как было при Карсоне.

   – Отлично. Кто нас проведет?

   – Я сам и проведу, старший инспектор. Прошу за мной.

   – Мистер Рассел, – обратился к охраннику Фарлоу, – я попрошу вас составить нам компанию.

   Спустя десять минут блужданий по лабиринтам Волчестера Аберкорн сделал знак охраннику отворить дверь камеры, но Фарлоу остановил его, заинтересовавшись отверстием для подачи пищи. Небольшим таким отверстием семнадцати дюймов в ширину и пяти с половиной в высоту (Прим. автора: примерно 15 см в высоту и 45 см в ширину) – сквозь такой зазор как раз пройдет тарелка с яичницей. Хотя, нет. Вампиры обычно не едят яиц. А вот кровянку уважают.

   Шеф нагнулся и провел пальцами по нижнему краю решетки. Затем поднес руку к глазам Аберкорна.

   – Зачем вы натерли решетку жиром?

   – Что? Каким жиром? Зачем? – засуетился тот. – Я не отдавал такого распоряжения!

   Фарлоу обратился к охраннику:

   – Может быть, вы подскажете, в чем здесь дело?

   Охранник замялся, переступил с ноги на ногу, но под пристальным взглядом четырех пар глаз сдался.

   – Это крем, сэр, – проговорил он. – Для сухой кожи. На основе свиного жира. У меня жена таким пользуется. Карсон попросил накануне, вот я и дал.

   – Мы обычно не отказываем заключенным в невинных просьбах, – сказал Аберкорн.

   – В невинных просьбах? – Шеф картинно поднял правую бровь. – Волосы из цирюльни, папье-маше, крем – все это должно было навести вас на мысль о побеге.

   – Но не мог же Карсон сбежать при помощи крема для рук! – Похоже, Аберкорн до сих пор не понимал, куда клонит шеф.

   – Именно с его помощью он и сбежал. Разделся, смазал тело кремом и проскользнул через отверстие для пищи, – объяснил Фарлоу. – При его росте в пять футов (1,524 метра) и худощавом телосложении сделать это было несложно.

   Пока Аберкорн пребывал в оцепенении от внезапного разоблачения подробностей побега, шеф продолжал:

   – То есть Карсон мог бы сбежать именно таким способом. Возьмите мою тросточку, Лэнгтон, и хорошенько поищите. Где-то в полу или стенах камеры должна скрываться небольшая комната, где томится заключенный Эдвард Карсон.

   – Что? Да вы в своем уме, Фарлоу?! – вскричал Аберкорн. Глаза его бешено сверкали, в уголках рта выступила пена. – Повторяю: ищите Карсона за пределами темницы! Делайте свое дело и не забывайтесь. Я комендант Волчестера, а вы всего лишь полицейский.

   – Я уполномочен действовать в стенах Волчестера по своему усмотрению, – негромко, но твердо сказал шеф и вынул из внутреннего кармана сюртука лощеную бумагу. – Приказ подписан рукой его величества Реджинальда Годфрида Третьего.

   Аберкорн молча буравил взглядом бумагу. Воздух накалился до предела, только слышно было, как методично простукивает стены Лэнгтон. Я почувствовала, как струйка пота течет у меня по виску.

   – Здесь что-то есть, сэр! – воскликнул напарник, и одновременно послышался приказ шефа:

   – Осторожнее, Хэйворт!

   И в ту же секунду произошло то, чего я никак не ожидала. Аберкорн, видимо, наступил на какую-то особенную плиту, потому что в следующий миг пол под моими ногами резко ушел вниз, а над головой раздался оглушительный выстрел.

   Я никогда не жаловалась на скорость своих реакций. Успев ухватиться за выступающие плиты, я подтянулась и, проигнорировав любезно протянутую руку Лэнгтона, выкарабкалась самостоятельно. Доля секунды – и я оценила обстановку. Аберкорн стремительно удалялся по коридору в сторону выхода, Рассел возился с застрявшим в кобуре револьвером, а шеф, бледный, как молоко, прислонился к стене.

   – Помогите шефу, Лэнгтон, – бросила я уже на ходу, нагоняя Аберкорна.

   Из стен со скрежетом выступали заостренные колья, но благодаря моему умению уклоняться от движущихся предметов, как и давно не смазываемым механизмам, первую полосу препятствий я проскочила легко. Но когда из-за очередного поворота с шипящим свистом вылетело нечто полупрозрачное, остро пронзившее болью левое плечо, я не удержалась и вскрикнула.

   – Жива? – спросили, помогая подняться.

   – Я в порядке, – огрызнулась, стряхивая руку Лэнгтона, ибо голос этот, без сомнений, принадлежал именно ему.

   Пока я пыталась отдышаться и сообразить, не сломаны ли кости, напарник умчался вперед, и уже из-за поворота донеслось:

   – Вы арестованы, мистер Аберкорн, и имеете право хранить молчание. Ибо все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде.

   – Я протестую! – вскричал Аберкорн. – У вас нет ни оснований, ни полномочий!

   – Я стажер полиции, сэр, – отозвался Лэнгтон, – а основанием послужит тот факт, что вы стреляли в полицейского при исполнении.

   Я стиснула зубы. Конечно, я завидовала Лэнгтону лютой завистью. Но сейчас главное – доставить шефа в госпиталь.

   Однако этого не потребовалось. Шеф, живой и вполне здоровый, сообщил, что пуля попала в корсет из китового уса, который он надевает в исключительных случаях, например, при каждом посещении Волчестера, и выразил надежду, что я отрегенерирую быстрее, чем солнце скроется за горой Дельвиш.

   Как только Лэнгтон запер бывшего начальника темницы в одной из камер, в которой предварительно обследовал пол и стены на прочность, Фарлоу пригласил нас в камеру Карсона. Возвращались тем же коридором, но из стен уже не высовывались заостренные колья, а из-за поворотов не вылетали магические шары, все было тихо и спокойно. Но спокойствие это казалось мнимым.

   – Простите, Хэйворт, за то, что предупредил вас слишком поздно, – вдруг выдал шеф. – Но я не мог допустить, чтобы в моего стажера попала пуля.

   – Простите, сэр? – не поняла я.

   – Я знаком с устройством некоторых потайных механизмов в Волчестере, и один из них по счастливой случайности в ту минуту находился рядом со мной.

   Шеф хотел сказать, будто спас меня от пули, отправив в потайной колодец? А если бы Аберкорн целился выше, в голову?

   Упавшие небеса!..

   Между тем сквозь неширокий люк в полу мы попали в странную комнату без окон, превращенную в кабинет. Или, точнее, в подпольную фабрику по производству карт, ибо на столах и в шкафах громоздились целые упаковки карточных колод, а некоторые из них, очевидно, во время борьбы Карсона с Расселом, рассыпались по полу, как и канцелярские принадлежности, а пол с левой стороны стола был усеян осколками стекла и битой посуды.

   – Ничего себе! – присвистнул Лэнгтон.

   В центре комнаты стоял низенький человечек с абсолютно лысым черепом на тонкой шее, со скованными наручниками запястьями, в изысканном костюме того же кроя и качества, которые носил мой отец. Тот самый Карсон, которого до сих пор ищет по окрестным лесам вся полиция Спрингтауна и соседних городов.

   – Разрешите вам представить Эдварда Карсона, обвиненного по трем статьям закона «О преступлениях против личности», – объявил шеф.

   – Рад приветствовать вас, старший инспектор, – ухмыльнулся тот.

   – Вам предъявлено еще одно обвинение, Карсон, а именно использование незаконных приемов в азартных играх.

   – Плюс еще несколько лет к двум пожизненным срокам, – усмехнулся Карсон, – в моем случае особой роли не сыграют.

   – То есть вы не отрицаете своей вины? – переспросил шеф. – Замечательно. Лэнгтон, Рассел, проводите заключенного в камеру номер семь.

   «А я, шеф? – хотелось сказать мне. – Неужели вы списали меня раньше времени?» Но