Оглавление
АННОТАЦИЯ
Осознав, что личность Максима подобна обаятельному и бессердечному вечному мальчишке - Питеру Пэну, Лиля делает слабые попытки разорвать мучительную связь, но жить без него не получается. Тем временем в мире происходят новые стрессогенные события, потрясающие не меньше пандемии. Казалось бы, на фоне всего пережитого шестидесятилетнему мальчику пора бы повзрослеть и стать человечнее, но мачо продолжает свои игры
ГЛАВА 1. ОМИКРОН
Странная апатия овладела ей. Не то, чтобы болезнь, не то, чтобы печаль. Муж начал работать, и ей незачем больше упрекать себя за прекращение трудовой деятельности в торговых центрах — ведь она лишь подрабатывала, когда он сидел дома. Теперь она может со спокойной совестью заниматься творчеством и воспитанием… Тем не менее, ныло занозой: «Не справилась бы ты все равно; ненадолго тебя хватило.»
Живое общение вновь свелось к дому и соседям. Не хватало сил, постоянно хотелось спать. Должна бы уже отдохнуть, восстановиться. Но стоячее болотце лени и зимней спячки, напротив, затягивало все сильнее. Чем больше она отдыхала — тем быстрее уставала. Перемена места и деятельности необходимы ей: ну не умеет она быть счастлива в четырёх стенах (квартал вокруг дома, то бишь, магазины, банки, почта, школа, поликлиника, — включается в те же четыре стены).
Максим. Здесь сложнее. Спустя пару недель после его рождественской эсэмэски, она сделала первый пробный звонок — по поводу того, что ей нужно как-нибудь прийти, подлатать кое-что. (Заново собранные зубы на штифтах гордо именуются словом «пломба» при осмотрах, но, на самом деле, это протез на собственном корне, и он имеет свойство потихоньку разрушаться, ведь эту «пломбу» ничто не держит, не ограничивает, она сама по себе является заменой коронки. Обычно такие стоят недолго; года два в лучшем случае. У нее, наверное, третий или четвёртый год, — держатся, конечно, но, но… что-то проседает, что-то разрушается — пусть дефект меньше миллиметра — все равно появляется дискомфорт. И с этой проблемой никто, кроме него, не поможет — тут уж честно. Даже если совсем не захочется идти к нему. Официально будет вынесен вердикт: «Ходите, как есть, пока не развалится. Отломится — сделаем новый (дорого). А лучше надеть металлокерамическую коронку»).
Договорились предварительно на пятницу. Тогда же ее приглашали на встречу в банк — обсудить возможность получения кредитного лимита на карту. Банк находился через два здания от любимого дома номер пятьдесят, и работал до восьми вечера, как ни удивительно.
Она зайдёт туда на минутку, прочтёт условия договора, а дома скажет, что в банке была очередь…
В пятницу вечером было темно и холодно; совершенно не хотелось никуда ехать. Вышла во двор, набрала номер.
— Ну что, ехать к тебе?
— Слушай, нет… я, кажется, заболел. Кашель, ломает. Не пойму.
— У-у… жаль. Так удобно было сегодня — все равно мне туда тащиться нужно, про кредит узнать. Пять шагов.
— Поедешь? Везёт… на улице свежо. Может, решиться? Хотя, нет, нет. Еще тебя заражу. Да и плохо мне.
— Зараза к заразе не липнет. Но, если плохо, что же делать.
— Значит, ты хотела совместить меня и банк?
— Конечно. Разве хочется по такой погоде лишний раз куда-то специально ехать?
— Заодно, мимоходом! А ведь встречи должны быть праздником!
(Издевается? Скорее всего. Раскусил ее нарочитую небрежность. Конечно, ни в какой банк она не поедет. В самом деле, специально тащиться туда только из любопытства — вдруг что-то выгодное предложат — можно было бы, будь на дворе лето.)
— Для кого?
— Для меня. И для тебя.
(Вопрос застал его врасплох, ответ не был продуман. Ему просто пришлось ответить: «Для меня», чтобы не выглядеть хамски наглым. Конечно, он имел в виду только ее. Разве для его игрушки может быть важным что-то еще, кроме него? Разве его можно с чем-то совмещать? К сожалению, он был прав. Но, хотя бы, не узнает об этом. Тем более, недавно она уже ездила туда — менять паспортные данные. Это было обязательной процедурой. А про кредитную карточку можно и позже узнать…)
— А какой там банк? Ты смотри, сразу не соглашайся — мало ли, какие там «подводные камни».
— «Совкомбанк». Да, я знаю. Потому и хочу вживую изучить договор. Они позвонили, предложили оформить через личный кабинет, но я предпочла сделать это в офисе. Ладно, пока тогда. Пора собираться.
— Пока.
Ей послышалось тихое чмоканье в трубке, обозначающее поцелуй? Послышалось, конечно. Мерещится черти-что… «Принимает желаемое за действительное». Как она обожает его своеобразные выражения, простые и многозначительные одновременно; всегда идеально грамотные!
Обескураженность. Когда же ей теперь звонить? Впрочем, она чувствовала, что никуда сегодня не поедет. Или даже не чувствовала, а просто настолько отвыкла — что не верится. Зато, благодаря ему, она наконец-то привела себя в полный «боевой» порядок. Даже волосы покрасила. Кажется, немного перетемнила. Вот и хорошо, как раз ко времени встречи останется нужный оттенок. Только когда она будет, встреча? Одно дело — звать на свидание здорового человека. Или — пусть еще не совсем здорового, но только если у нее проблема, не терпящая отлагательств. А полностью восстанавливаться после ковида можно долго. Названивать неловко.
Хотя, почему? Как раз — очень даже замечательно. Она не будет его звать; она просто справится о здоровье через неделю… или раньше. Да, но ведь он не звонит ей, узнать о ее здоровье? И она все еще обижена после того жуткого дня рождения; после нового года без поздравлений? Хотя рождественская эсэмэска прозвучала извинением. Он никогда не извиняется. И этот шаг для него был значимым. Он хотел ее вернуть. А может, ей показалось. Просто пожалел. Решил сделать приятное. Или поздравлял всех, а заодно и ее. Или вообще номером ошибся? Нет. Он никогда не делает непродуманных шагов. Ну, почти. Значит, была цель. Цели «подергать нервы, и проверить, как она там» — у него, скорее всего, быть не могло. Он не девица современная, звонящая бывшим по пьяни; не юный мальчик, который тешит свое самолюбие. Если в прошлый год он несколько месяцев реально не хотел общаться ни с кем вообще — то и ушел «в подполье». А цель может быть одна. С какими бы то ни было чувствами — он все же хотел ее вернуть, когда дошло, что она замолчала окончательно.
Он казался неожиданно тёплым, обрадованным ее звонку. Не успел подойти, и перезвонил сразу после ее «отбоя». Говорил и говорил — словно его месяц взаперти держали, без права переписки. Собственно, сами темы были малоинтересными — те же обсуждения, что и с соседом: о новой системе тестов, признаках штамма омикрон и его лечении; о бабушке и Рите (которая опять «может не пустить его из дома, плачет и боится за здоровье близких», несмотря на то, что он ходил за лекарствами для самой Риты, когда плохо было ей. Видимо, там действительно имелся некий пунктик, фобия. «Все не так просто», — сказал Максим на ее возмущенное: «Ты взрослый человек, взял и пошел, куда хочешь, не докладывая дочери»). Беспрестанно и долго говорилась всякая, в общем то, ерунда; можно было даже не отвечать, просто «висеть» в телефоне. «Скучно ему, что ли? Никто не звонит? Ни брат, ни друзья, ни эта кикимора… с дачи. Как так — на выходных он не поедет строить ее домик, раз болеет? Неужели? И не помрёт она от того, и домик не развалится? Жаль, кстати…»
— Можно в субботу встретиться, — закинула Лиля пробный камешек. Желая услышать реакцию на слово «суббота», не надеясь ни на что. — В прошлую субботу ты сдал тест; неделя пройдет.
— Посмотрим…
Она забыла про свое предложение напрочь. Какая суббота, когда он сказал, что совсем недавно была высокая температура, и даже спутанность сознания, не говоря уже о подскоках давления и аритмии.
Она ловит себя на мысли, что в последнее время, хоть она и сочувствует ему в целом, но совсем не запоминает, как именно у него дергалось и бухало сердце, в каком месте болели то ли бронхи, то ли желудок, то ли еще что… Практически так же пропускала мимо ушей, как жалобы мужа. А бесполезно запоминать. В конце концов, она — не их лечащий врач.
Через неделю позвонила снова. Голос его звучал глухо. Сообщил, что совсем «никакой», что они с Ритой всю ночь не спали, ждали «Скорую» для старушки, а потом, не дождавшись, сами отвезли ее в больницу. Спустя полчаса разговора Максим заметил, что, мол, начинает отпускать; в голосе появились игривые нотки.
— Видишь, как я хорошо влияю! — обрадовалась Лиля.
— Очень хорошо!
— Так когда встречаемся?
— Хоть сейчас!
— Сейчас не могу. В пятницу…
— Завтра?
— Нет, послезавтра.
— А я ведь в ту субботу приезжал. Мне запомнилось, ты сказала — в субботу…
— Я же просто так сказала! Не легче было позвонить или написать, чем ехать?
— Башка ковидная, не соображает ничего.
Она заметила, что никто из них больше не уточняет время. Только день недели. Какая разница, во сколько. Они дождутся друг друга.
Сказав мужу, что идет в банк, она почему-то не сумела добавить, что, возможно, заглянет в стоматологию. Язык не повернулся.
Лиля нашла старую черную блузку, строгую и элегантную, с необычными воротом и манжетами «под королеву». Из-за них и приобрела когда-то эту блузку, но почти не надевала. Узкая серая юбка-карандаш. Стильно. Хоть и не очень удобно. Хотелось выглядеть иначе, непривычно, более строгой и деловой.
— Сейчас еще должен мальчик прийти.
— Бли-ин! Я сказала, что пошла в банк! Какой, на фиг, мальчик?
— Да? Ой… Ладно, тогда мальчика только посмотрю за три минуты.
— Ты болтать начнёшь!
— Не буду болтать…
Лиля возмущённо ушла заваривать чай; затем, совершенно не заботясь о мыслях пациента, не глядя на него, вышла с чашкой в холл. Мальчик и вправду был отправлен восвояси, с напутствием прийти на лечение завтра утром.
— До свидания всем! — произнёс он, надевая куртку.
Лиля даже не взглянула; не до того ей было. Она заметила, что акварель-абстракция, подаренная ею на день рождения, которая явно не произвела тогда впечатления на Максима (он равнодушно сунул ее в кладовку-переодевалку), теперь была заботливо поставлена на окно над диваном. Особой красоты в ней не было — просто абстракция, наполненная положительными вибрациями. Ну, Лиля считала, что наполненная, во всяком случае. Вспомнился старый фильм с Челентано, где тот ломал подаренную девушкой музыкальную шкатулку. Но перед тем глупо и радостно улыбался, глядя на нее. Когда остался один. А при вручении подарка небрежно швырнул в ящик стола…
Акварель, вместе с одиноким искусственным амариллисом в горшке, разбавляла унылый черно-бежевый колорит помещения. Уж не соскучился ли он за месяц?
— Холодно?
— Очень. Дует откуда-то. Обогреватель включи.
— Где включить?
— Зелёную кнопку нажми.
Обе кнопки были белыми. Зелёным и красным горели индикаторы. Но Лиля разобралась. Это ведь нормально — говорить неточно. Нормально — немного подумать перед тем, как произвести действие. Вот муж все назвал бы точно. Он и от нее требует того же. Максим выражается слегка по-женски, и для нее это нормально. Она улавливает.
Это вообще особенность его речи. Без чёткого начала и конца, кусками, эмоциями; сразу на несколько тем. С одной стороны — ей тоже многое непонятно в результате (нет чёткой структуры); с другой — вот так для нее нормально, привычно, комфортно. И она может брякнуть при нем то, что пришло в голову эмоционально. Без логики. И он поймет, или не поймёт (тогда сообщит, что не понял), но не осудит. Это нормально — иногда не понимать. Но зато говорить с человеком свободно, так, как хочется самому, а не как требует другой: «Докладывай четко: первое, второе, третье!»
— Вот что здесь болит? Это лёгкие, да? Или остеохондроз? Нажми вот здесь, пожалуйста. И ниже. И правее.
Она, кажется, собиралась делать «умное лицо»? Говорить, что пришла только лечиться, а все остальное… нет, она больше так не будет. Ее слишком обидели тогда, в «последний день на Титанике». И после — не поздравив с Новым годом. Она даже узкую длинную юбку надела специально, чтобы как в панцире быть. И она уже массирует его спину. Машинально.
— У тебя руки мягкие. Сразу отпустило… Гладить тебя?
— Ой, что ж ты такой холодный! — передернуло даже. — Все равно, гладить. Сто лет, никто… А мне нужно это. Меня в детстве всегда гладили — мама, папа…
— А потом началось студенчество, и там стали гладить другие, — засмеялся.
— Нет. — Лёгкая заминка. — Это совсем другое…
Оба понимали, что выражение Максима, включая в себя секс, обозначало гораздо больше, и, скорее, было сопоставимо с родительской нежностью, чем с отдельно взятой половой функцией.
— Конечно, другое… Ты уже распробовала эту жидкость? И как тебе?
До того, как пришел пациент, они читали инструкцию к какому-то гомеопатическому средству от кашля и прочих симптомов ковида.
— Нет, только понюхала. Это ж капли какие-то.
— Да я о том, что ты в чай долила из маленькой бутылочки. Самогон тот самый.
— Я думала, это вода! Я же просила разбавить холодной водой, а ты мне протянул ее!
— Я не успел сказать — мальчик пришел. Сидит, кайфует, и думает, что это вода!
«Панцирная» юбка не произвела должного впечатления — точнее, может, и произвела, но не то, что задумывалось, — она была сдернута с легкостью, как бумажная маска.
Только с ним это может быть так прекрасно. И только с ним она полностью расслаблена, не стесняется абсолютно ничего. Он включает свет; рассматривает ее. Она знает это, лёжа с закрытыми глазами, и наслаждается этим знанием еще сильней. Так чувствовать себя можно только с родным, близким. Не с тем, которого постоянно боишься потерять, о ком скучаешь и плачешь; чье отношение не можешь понять. Вот что странно — при всех ее страхах и обидах — в эти моменты она чувствует абсолютную раскрепощенность — ту, что называют «быть самой собой», — которая возможна только при практически идеальных отношениях (вот и разбирайтесь, специалисты…)
— Не смогу я больше… — она отодвигает его руки. Он соглашается, и теперь они двигаются в унисон, с одним дыханием на двоих. Ее фраза невольно оказывается ложью — ну, на тот момент ей и вправду казалось, что выжата до дна. Оказывается, это было лишь начало.
— Помню, помню, — полежать…
— Конечно. И фиг отпущу, — смеется она, плотно обхватывая его ногу своей. Голова ее, которую минуту назад он прижимал к своему лицу с такой силой, что просто удивительно отсутствие вмятин, — лежит на его плече.
Абсолют прервался резкой трелью звонка.
Рванувшись к телефону, Лиля жалобно-яростно выкрикнула нечто непечатное.
— Тише, тише, — шептал Максим.
Господи, как стыдно! Выдала себя всю, просто до неприличия (а ведь женщина должна быть загадочной и неприступной…)
До которого часа, интересно, может работать коммерческий банк? Она совсем забыла… Десятый час.
— Да, да; все в порядке! Просто долго жду автобус… ой, извини, плохо слышно. Скоро буду.
Положила трубку.
— Да, с банком ты, конечно…
— Ну, не хотела я лишний раз говорить, что к тебе иду. Не знаю, почему; вполне можно было сказать, но как-то само ляпнулось про банк. Он, в самом деле, до восьми. Пусть думает, что до девяти; может так быть?
Максим скептически покачал головой. Он бы не поверил.
— Чаю бы еще хоть выпить…
— Не включается он никак. Повезло в первый раз. А сейчас сколько уже дёргаю рычажок — и ничего.
— Надо плавно, и подпереть ложечкой.
— Да бесполезно. Трясти надо.
Она расхохоталась:
— Ты как в анекдоте. Знаешь?
— Нет, — улыбнулся.
— Опыт с обезьяной проводили. Банан висит высоко на гладком столбе, по нему не забраться. Обезьяна трясёт столб. Лаборант незаметно подкладывает длинную палку. Обезьяна оглядывается, находит палку, и сбивает банан. Затем решили такой же опыт с генералом провести. Генерал трясёт столб изо всех сил. Лаборанту надоедает ждать, он подсказывает: «А если подумать?» — «А что тут думать, трясти надо!» Ладно, главное теперь есть кипяченая вода. Разбавлю пакетик…
— Вот интересно, — произносит он со своим привычным выражением, действительно неподдельного, интереса, настолько сильного и заговорщицки-лукавого, что невольно заражает жаждой познания слушателей. Это и делает его таким молодым — видишь перед собой мальчишку, задумавшего какую-то весёлую проказу, или жадного до всевозможных знаний, студента. В этот момент происходит волшебство — ни седины, ни лысины, ни морщин больше не замечаешь. Только хитрую улыбку и глаза, наполненные жаждой жизни. — Можно болеть, быть голодным, уставшим, нищим, — а это желание, инстинкт продолжения рода, — все равно важнее всего.
— Да. Это тяга к жизни, — подхватывает она. — Либидо. Есть две противоположных направленности в человеке: либидо — тяга к жизни, и мортидо — тяга к смерти, к разрушению. Если не поддерживать в себе либидо, то возникнет тяга к разрушению себя. Как и все в мире, само по себе, если не стараться, — имеет склонность к энтропии.
— Это что?
— Ну-у, разве вы по химии не проходили? Это из законов термодинамики. Не помню точно. Снеговик, например, разрушается, тает, если его не сохранять специально. Создать сложнее, чем разрушить.
— Это какая химия?
— Неорганическая. Первый курс. Так вот, либидо и мортидо. А теперь еще — «ковидо».
— Ох, не надо про «ковидо». С друзьями теперь зарекаемся, что на эту тему не будем, и все равно, через пятнадцать минут все обсуждают ковид…
— А как насчёт тех, кто не думает о мортидо; кто живет весело, казалось бы, но уверяет, что либидо им ни к чему? Занимаются вышивкой, разным рукоделием, хобби. Книжки читают, едят, готовят.
— Да, ну вот, смотри, — книжки читают. О чем?
— Да, да, и я об этом думала! В книгах находят то, чего не нашли в жизни. Хобби, тоже, если по Фрейду, — сублимация. Хотя это и слишком узко, конечно.
— Пошли? Ты еще там?
— Еще там, — буркнула Лиля, выходя из туалета. — Расчесаться надо.
— Ты же торопилась?
— Ну, так что теперь, лохматой ехать? Пять минут ничего не решат… Погоди, — оборачивается, смотрит в шальные карие глаза. Ты меня не полечил даже. Я не поняла, — насмешливо морщит нос, изображая Нюшу из «Смешариков». — Мною, что, — воспользовались?!
— Ха! Кто еще кем воспользовался!
— Конечно, ты! Вам ведь больше нужно, вы там, иногда, ради этого, можете и проститутку снять… У вас ощущения сильнее… говорят.
— Ага, — моментально парирует он. — Зато — сколько раз я, и сколько — ты?
Она замирает на секунду, но тут же выпаливает, задрав нос
— А я… в такие моменты математикой не занимаюсь!
(Наглое вранье. Еще как занимается. Ну, приблизительно, конечно.)
Смеются.
— Сексологи исследования проводили, — продолжает она. — Мужчин и женщин помещали в аппарат магнитно-ядерного резонанса; предлагали им там заняться самим с собой. Изучали, что происходит в мозге тех и других. А еще помещали пары. У тех вспышки были гораздо сильнее, потому что психика и эмоции играют огромную роль. Только, честно говоря, не могу себе представить такие опыты, — хихикнула.
— Угу. Аппарат замкнуло, бедняг током шарахнуло, а учёные зафиксировали вспышку в нейронах за оргазм!
На улице было морозно и скользко. Лиля привычно ухватила Максима под руку.
— Эти новые штаммы появляются в организмах со слабым иммунитетом, болеющих долго, и без температуры. У вирусов есть время скрещиваться между собой и мутировать. Они не хотят нас погубить; мы им нужны для их жизни.
— То есть они нас пасут, как дойных коровушек. Логично. Может, у них есть разум, круче нашего. — Они подошли к узкой тропинке. — Иди сейчас вперёд.
— «Вперед, Фатьма!», — она, как всегда, вспомнила анекдот. — А где машина?
— Иди; правильно идёшь. Теперь стой. — Схватил под руку перед ледяным склоном. — Держи меня крепко, чтобы не упал! — засмеялся.
«Какое блаженство… А вот и субарка…»
— Будешь курить?
— Конечно.
Она, не спеша, достала сигарету.
— А что вот здесь? Ты помнишь, где трахея на бронхи расходится?
— Нет, не здесь. Выше. Где вначале показал. Ну, на уровне Анахата-чакры. — Название вылетело непроизвольно.
— Что? Анахата? Я запомню! Анахата — хата… Как ты тогда сказала: «Вечер в хату!» Запомнил.
— А ты не знал таких выражений?
— Не-а.
— «Ходу воровскому, смерти мусорскому. Часик в радость, чифир в сладость…»
…
— Хм, автобус еще тащится. Надо же. Но это в депо, наверное, или заказной. Рейсовых уже не может быть.
— И троллейбус.
— Троллейбусы чуть дольше ходят. Да, если я с банка иду…
— В такое время с банка ты должна возвращаться разве что с большим мешком за спиной…
— О, да! Скорее, давай мешок! — протянула руку.
— У меня нету. — Быстро, словно бы в самом деле оправдываясь. — Как быстрее доехать: поверху или понизу?
— «Да не мелочись ты, Наденька…»
Вопросительный, непонимающий, заинтересованный взгляд. Опять она что-то придумала!
— С «Иронии судьбы». Когда Ипполит мылся, а Надя сказала: «Пальто испортишь!»
Засмеялся облегчённо. Значит, просто ее извечные цитаты с анекдотами, а не подколы.
ГЛАВА 2. СПЛОШНОЕ ВРАНЬЕ
— Вечер в хату! — радостно поздоровалась Лиля, появившись в дверях стоматологии. Идеальное приветствие. И часик им в радость, и чифир (то есть, чай в пакетиках) — в сладость. Только сегодня с чаем не получилось — электрочайник приказал долго жить. На дне осталось немного кипячёной воды.
Прошло около часа, когда Максим дал Лиле круглое зеркальце, предложив поглядеть на полностью переделанную работу, заново слепленные пломбы-коронки.
Смотрелось красиво, и ощущалось приятно — гладко, заполнено. Может, будет мешать с непривычки, но пока она была в восторге.
— Что ты сидишь? домой собираешься?
Как меняется мир. Еще совсем недавно — сердце рухнуло бы в пропасть, ноги подкосились бы от таких слов. Она делала бы вид, что ей все равно, и мучительно соображала, что придумать для любой возможности задержаться здесь.
Теперь она поднялась, пожав плечами; открыла шкаф, замоталась тонкой шалью. Не слишком приятно, и не очень понятно, но она не расстроится безумно. И еще — она знает, что может сделать так, как ей хочется. И может прямо спросить его, почему так сказал. Только ей лень.
Подошёл, обнял. Снял шаль.
— Одеваешься? Холодно? Хочешь домой? Греть тебя?
К чему эти игры и глупые вопросы, если уже обнял? Можно подумать, выпустит теперь, даже начни она сопротивляться. Промолчала.
Щёлкнул выключателем.
— Свет надо экономить…
— Опять ты про экономию…
— Так лучше? — он вернул прежнее освещение.
— Нет, конечно. Но хоть сейчас мог бы не говорить об этом.
Шепот ее уже стал прерывистым.
— Вообще, кто там говорил, что встречи должны быть праздником? Вот и устроил бы праздник. А у тебя даже чайника нет теперь!
Зато вновь звучит ее любимая, безумно красивая «Hold me for a while», и вновь она видит их, обнимающихся, словно со стороны, иллюстрацией к музыке — слишком красиво, слишком киношно, чтобы быть правдой. Ее запрокинутая голова, и его — склоненная, руки, обнимающие друг друга, как лебединые шеи. Клип эротический. Только вот словно по привычке снимают красивое кино. «Дубль двухсот четырнадцатый, мотор!» Зачем она здесь, зачем они вместе? — если через час нужно разбегаться по домам, и отдельно заниматься разными делами, жить отдельной жизнью?
Он стелит покрывало на диван, она устремляется к телефону — убавить звук до минимума, чтобы уменьшить ощущение киношности. (Ее тщательно подобранная музыка тоже играет немалую роль в их особой атмосфере. Воздействует на мозг. Не специально, так сложилось. Но, волей-неволей, при виде нее он начинает мурлыкать себе под нос «Шерше ту журы». И для нее, также, они ассоциируются с ним. Все самые трогательные, пронзительные, атмосферные фильмы о любви, особенно старые, чёрно-белые, с немыслимым шармом — вся музыка оттуда создана для них, о них…)
Видимо, голова закружилась, потому что он спрашивает, поддерживая ее:
— Тебя качает? Голодная?
— Вообще-то да, — соображает она, внезапно понимая, что отчаянно хочет есть. — Давай сюда свой банан. Я им не наемся; но хоть что-то.
— Вот те раз…
Он ждёт, пока она доест банан — единственное, что нашлось сейчас из съестного.
Она, конечно, переживает, что у него не получается так, как хотелось бы. Зато они долго-долго лежат вместе, отдыхают, и продолжают вновь. Зато он вцепляется в нее так, словно умрёт без нее, его поцелуи запредельны. Мелькнувшие мысли о возможных оставленных следах на теле почему-то не радуют, как прежде. Ну, будет синяк на шее, плече; вспухшие губы. И какая ей с этого радость?
Он еще в некотором трансе, выскользнул из нее и не заметил, что животворящая субстанция выплеснулась в ее нежно обхватившую ладошку. Она нанесла ее на бедро, на живот.
— Что ты делаешь?!
(«Опять изображаешь, словно никогда не видел подобного?»)
— Это полезно для кожи, — с деланным недоумением в голосе. — Там гормоны, белок…
— Я же не этот… морж или кашалот.
— Почему? — теперь ее мозг не отреагировал сразу. — А, ты имеешь в виду спермацет. Кстати, не помню, имеет ли это вещество отношение к сперме, или просто название похоже. Внутрь, конечно, еще полезней.
— Тогда предохраняться надо.
— Предохраняйся! Если делать нечего. До сих пор не веришь, что я — давно — злобная климактеричная баба?
Резкая и требовательная мелодия телефона застала Лилю врасплох.
Утром она сообщила мужу, что ей, якобы, из некой социально-коммунальной службы, попросили прийти, переписать какой-то документ. Все равно он не вникает, а для раннего времени суток официальные инстанции — лучший вариант предлога. Она отведет дочку в школу и проедет в контору. Честно говоря, ей вообще давно надоело выдумывать предлоги, и переживать об их правдоподобности. Ей думалось, что муж не совсем дурак, чтобы не понимать. Они создают худой мир, который лучше доброй ссоры, благодаря этим реверансам: она сообщает разнообразные места своих необходимых посещений, а он делает вид, что верит.
— Где ты?
— Я… еще прошлась по магазинам, искала лечебные магниты; мама просила.
(Не так давно Лиля в самом деле искала их — в «Медтехнике», в интернете. И знала, что таких, которые нужны, уже не производят.)
— В каком ты районе?
— В центральном.
Она вспомнила, где расположена контора, которую называла с утра.
— «Макси». Назови торговый центр «Макси», — шептал Максим. — Он в том районе. И рядом есть магазин «Здоровье».
— Я думал, может ты рядом, так подхватить заодно.
— Нет, я еще далеко. Только вышла с «Макси». Плохо слышно здесь, транспорт шумит. Скоро буду…
Раньше он никогда не звонил ей так часто; тем более, не предлагал нигде ее «подхватить»; ездил теперь куда-либо только по острой необходимости.
— Надо ехать.
— Погнали…
Максим был не в духе; злился на машины, которые еле тащились перед ними.
— Вот что эта Сузучка издевается? Они там за рулём планшет рассматривают!
— Как субару — так Субарка. А Сузучка звучит обидно…
— Они просто катаются, делать им нефиг!
— Так это хорошо, отдыхают люди. Это здорово.
Ей хотелось позлить Максима. Пусть видит, что можно просто кататься, отдыхать, и не торопиться.
— Смотри, слева цветочный киоск.
Странно, но он послушно повернул голову.
— Работают двадцать четыре часа в сутки; правда классно? Можно в любое время купить букет!
Максим вяло кивнул.
— Раздражает все. Бабку выписали. Господи, как без нее было дома хорошо! Нет в жизни счастья…
Лиля хотела завернуть что-нибудь умное, но отчего-то передумала, и просто брякнула:
— Как это нет? а я?
— Ты — мой укор, — подумав. — В моей несостоятельности…
ГЛАВА 3. ЗАВТРА БЫЛА… СУБАРУ И ПОЛИТИКА
А затем началось это… Мир раскололся на части в очередной раз. Казалось бы, измученные ковидом и карантином, люди уже утратили способность удивляться и паниковать. Потрясло, но теперь — всего лишь на неделю. Вообще, кажется, начиная с две тысячи двадцатого, — вряд ли от прививок, скорее, от беспрерывного ментального давления, психических атак и «психологических качелей» со стороны не то высших, не то — вышестоящих, сил, — человеческая психика как-то деформировалась; приняла боевую готовность, постоянно ожидая нового удара с какой-нибудь, самой неожиданной, стороны, и пребывая в состоянии неизвестности, неопределённости. Самое мучительное — не понимать, что происходит и каковы причины; и что, возможно, будет дальше. Хоть в мире, хоть в отношениях, — один хрен…
Кажется, Лиля на что-то была обижена, или — не знала, под каким предлогом появиться вновь. Но, по прошествии пяти дней с начала военных действий, а далее — ожидания резкого повышения цен на все товары и исчезновения многих; закрытия основных соцсетей и сбоев в работе других сайтов: «этого не может быть!»; беспрерывного слушания и чтения новостей; беготни в поисках исчезающих лекарств (она опять, как и перед карантином, не верила, что такое возможно, — и потому не затарилась нужными лекарствами, как многие, а всего лишь купила по одной дополнительной упаковке депакина и метипреда, которые были нужны мужу и дочери, — и в результате ее безалаберности, — позднее ей пришлось скупать, с трудом раздобывая через знакомых аптекарей, уже втридорога, последние несколько коробок), — так вот, после всех этих событий она просто-напросто забыла, удобно или неудобно лишний раз звонить Максиму, и что он там о ней подумает. Она должна была увидеть его, и услышать, что он думает обо всем; узнать его реакцию. И, в конце концов, ей просто было нужно, чтобы он обнял ее, иначе она с ума сойдёт.
Максим казался более озабоченным своей учёбой, решением задач и тестов для продления сертификата, нежели мировыми проблемами. Он не успевал, и сердился на всех, кто отвлекал его. К Лиле это не относилось — да она и не отвлекала. Подумаешь, несколько часов в неделю, а то и реже. Ее удивило его относительное спокойствие на этот раз, в сравнении с собственной паникой. Ведь он попадал под удар еще сильнее, чем тогда — станут недоступными импортное оборудование и материалы. Если он раньше не мог позволить себе приобрести лишний наконечник, шлифовалку… Запчасти к Субару, наверное, будут стоить немыслимые суммы? Но он уже только рукой махнул. Она не поняла, как, между делом, они договорились встретиться. Позже дошло, что никакого предлога больше не требовалось. Просто: «Могу прийти», просто: «Хорошо, приеду».
Подходя к дому, она увидела субару, и его. Приблизилась, легонько стукнула в окошко. Он открыл дверь, вышел.
— Ох, привет тебе. А я чуть не уснул. Три часа спал сегодня.
— Аналогично.
— Заберешься? — оглянулся на нее, идущую следом; протянул руку.
Держась за него, она спрыгнула на тротуар с обледенелой тропинки. Ерунда, конечно. Но все-таки впервые они шли под руку не только оттуда, но и туда. Средь бела дня. Это тебе не Ваня, который может снять шикарные апартаменты, а по улице идет так, словно тебя не существует. Да бог с ним, с Ваней. Впрочем, и с Максимом тоже… Устала она.
— Я так и не купил чайник. Не успел. Бабушка одна предлагала целых три, в которых нужно что-то починить…
Лиля молча вытащила из сумочки кипятильник.
— Ой, какая ты молодец! Отличная вещь; а мне в голову не пришло.
— Работает ли? Это еще мой студенческий.
Они пили чай стоя. Ели какую-то сладкую булочку и печенье в шоколаде, синхронно запуская руки в кулечек.
Наконец-то она смогла высказать все, что думает о политической и экономической ситуации; об историческом прошлом Украины, — много о чем. Так, как хотелось. Не притормаживая себя, со всеми эмоциями и вопросами, со своим мнением. Без риска увязнуть в долгом и нудном споре, перетекающем в ссору; без страха сморозить что-то не то. Мнения совпадали не во всех нюансах (он не считал, что закрытые соцсети напоминают апокалипсис, например), но с ним не было страшно, если бы даже они значительно расходились. Вот в чем дело. С ним можно было иметь полностью противоположные суждения, но не поссориться при этом.
— Слушай, время идет, а мы все хохлов обсуждаем! — он притянул ее к себе.
— Да подожди… я чай допью. Нет, ты все равно мне объясни, мне всегда хотелось понять. Ведь была Киевская Русь? Владимир, Олег — русские князья. Потом столицу перенесли в Москву. Откуда вообще взялась Украина?
— Это долго… Казаки…
— Ну да… но все равно…
— Да отстань ты со своей политикой! — он целовал ее, задыхаясь от страсти, расстегивал сапожки, юбку. — У меня посерьёзнее проблема — с застёжкой твоей юбки…
— О, да, эта юбка экзаменационная! Не каждому дано…
— Ты, это… Каждому-то и не надо, а?
Счастливая, она садилась в субару. И все же что-то ушло вместе с игрой под названием «Я прихожу лечиться, а все остальное происходит чисто случайно…». Раньше она не то, что не позволила бы себе — просто не могла бы — крикнуть со смехом: «Реутов, я тебе что-нибудь оторву!» — если он снова слишком быстро вскочит с дивана. — «Вернись, и сделай мне массаж».
Забыв, что надо стесняться, и что-то изображать, она рассказывает ему тонкости своих ощущений, лишь запинаясь на некоторых словах, которые мгновенно подсказывает он.
— Разные ощущения. Когда оргазм от…
— Рукоприкладства…
— Да… Он не слабее, он просто другой по качеству… Когда от…
— Членовредительства?..
— Да… — смеется, — тогда он просто полностью окончательный, абсолютный, хотя может быть менее острым, что ли.
— Ты так рассказываешь, что мне снова начинает хотеться!
— Ехать пора…
Всегда что-то омрачало радость. Этим «что-то» было осознание, что все равно через два-три часа придется вернуться домой; и ничего не меняется, не движется. Какой смысл в том, что не меняется, не растет, хотя и не умирает? Это как «замершая беременность», хотя при ней эмбрион гибнет все равно. Какой смысл в такой беременности? Вот и здесь та же история. А страсть ее уже не та — есть привычка быть с этим человеком, и больше ни с каким другим. Но она смотрит на него убийственно трезвым взглядом. Хоть и любит.
Когда он все-таки помогает ей — забирает заказанный ей депакин в аптеке, которая находится ближе к его дому, чем к ее; говорит ей (вопросительно, с волнением глядящей на него) очень спокойно: «Таблетки в машине», — стеснительная и «не умеющая благодарить», Лиля обвивает его шею руками, чмокает в щеку, говорит «спасибо» голосом, от которого в сломанном чайнике могла закипеть вода.
— Помаду отпечатала? — ворчит он, опомнившись и сообразив, что стоит, глупо, счастливо улыбаясь после того, как киношно прижал ее к себе.
— Не-а, — отвечает она беззаботно. — А если бы даже? Стереть трудно?
…
— Замучился я с этой учёбой, с арендой, с долгом. Но хоть сдал тесты. Каждый день по два-три раза гипотензивные пил.
(«Плохо дело», — думает Лиля, но молчит.)
— Как я не хочу на этот юбилей!
— Не ходи. Скажи, как в анекдоте: «Ничего не знаю — в субботу у меня секс!»
— Нельзя. Там очень важная тётенька. Самая главная у нас. По району.
— Подлизываешься?
— Нет… Хотя… Но нельзя не ходить. А завтра похороны. Мама у старой знакомой. Марины. Надо помогать.
— Вот я не понимаю — в чем сейчас помогать? Теперь все делает ритуальная служба. Поддержать разве что.
— Ну да. Как ты думаешь — надо мне к ней сегодня еще заехать? — неожиданно он смотрит на нее растерянно, как ребёнок, ожидая совета. Она понимает, что он такой же, как она, внутри, — при всей своей показной уверенности, — боится сделать что-то не то, показаться бестактным или навязчивым. Она помнила, как он не знал, что ответить знакомой, написавший сообщение из ковидария. И в результате написал что-то несуразное. Это с ней он всегда попадал в нужную эмоцию. Или просто она принимала от него все?
— Знаешь, я не думаю, что там такое страшное потрясение. Не так, как у нас было. Конечно, горе, но ведь возраст такой, и болела уже давно.
— Да, но это мама.
— Да. Но все-таки уже ждали… Но ты действуй, как знаешь. Просто позвони и спроси ее саму?
— Я тоже об этом думал. Но нет, не скажет. Не такой человек…
…
— Да что с тобой сегодня? Сколько можно? Я не могу больше!
— Не знаю. Я сегодня себя не контролирую… таблетку принял, — признается он.
— С ума сошёл? А сердце как?!
— Прекрасно…
— Зато у меня не выдерживает…
…
— Ужасно скользко сегодня. Осторожнее, что ты делаешь?!
— Я думала, что это тёмное пятно — асфальт.
— Нет, это замерзшая земля в колдобинах, просто лед тёмный. А ты туда скачешь.
— Теперь вижу…
Субару ждала, когда Лиля, оторвавшись от Максима, схватится за ее гладкий надежный бок, откроет дверцу и усядется. Чтобы после снова расстаться надолго.
ГЛАВА 4. СУБАРУ ВЕСНОЙ
— Соскучился?
— Не-а. — Подумав.
Вот так значит? Опять больше не нужна? Только теперь это не смешно. Теперь ей незачем звонить часто — серьёзно лечить ей нечего, разве что подшлифовать что-то иногда, подделать. Справляться о его самочувствии тоже больше незачем. Значит, она замолчит надолго. После такой фразы первой звонить не будешь, а он первым не звонит вообще никогда. Разозлилась больше, чем расстроилась. Закричать хотелось: «Ты соображаешь, что делаешь? Всему есть предел, играм в том числе, и моему терпению».
— Ну и ладно, — вслух. — Как там похороны? Чем занимаешься?
— Пытаюсь работать. Сижу, задачи решаю тестовые. Столько времени на это уходит! Я не привык к компьютеру, меня работа в нем только тормозит…
— Ясно. Учись. Пока.
Хоть трубку кинуть первой…
…
Она жила, и даже не очень сильно страдала. Устала, наверное, страдать. И просто устала из-за все более сумасшедшей своей жизни. Дом был на ней, дела копились как снежный ком. Если раньше ей никто не помогал, то теперь ей еще активно мешали. Всем известно, проще ухаживать за тяжело больными, чем за выздоравливающими. Мужу предстояло оперировать катаракту, резко развившуюся под действием препаратов. В ожидании этого события он взял очередной отпуск, вышел на нескончаемый больничный, начал активно бегать по врачам, суетиться, круглосуточно приставать с разговорами (в основном, докладывая Лиле все подробности своего самочувствия: цифры артериального давления, сердечный ритм, изжогу и продукты, которые могли ее вызывать («Есть меньше надо!» — хотелось завизжать Лиле, которая с тоской глядела в опустевший холодильник, понимая, что сегодня опять надо тратить деньги, покупать основные продукты, тащить сумки, варить, мыть… Интересно, как белка в колесе понимает, что ей пора спать? Когда выпадет из колеса? Варка, мытье посуды, приборка и закупка продуктов. Добро бы она себя великолепно чувствовала. Но тратить время на разговоры о самочувствии — это какие же силы нужны…)
— Нет номерков ни в поликлинике, ни в «Дентале». Не успею до операции. Запиши меня к своему.
— Хорошо, — коротко вздохнула Лиля.
Значит, не знает. По крайней мере, не знает, кто. Странно. Или — настолько уже все равно, настолько смирился со своим положением, переродился в капризного ребенка, младшего брата… чтобы сохранять хоть какое-то общение? Она спросила Максима заранее, не против ли он принять мужа, если потребуется. Вряд ли это могло быть приятно. Но выбора не было. Перед операцией должны быть подписаны все необходимые документы, в том числе о санации полости рта.
…
Вопреки убеждению Лили, в марте ее организм решил, что опасения Максима на счет предохранения были не лишены оснований. Теперь казалось странным, что ей вновь потребовались прокладки; она успела полностью отвыкнуть подобных неожиданностей. На всякий случай гинеколог отправила ее на УЗИ. По дороге Лиля набрала Максима.
— Привет тебе. Слушай, можешь принять мужа? — быстро заговорила она, не давая опомниться. — Не успевает он вылечить все; нет номерков на завтра; а в понедельник уже операция.
— Привет! Как у тебя дела? Я сейчас бегу в «Энергокомфорт». Ты тоже куда-то идёшь? Погода чудесная, солнышко… Представляешь, мне все-таки дали сертификат; я сдал тесты!
В другой раз Лиля была бы счастлива, что Максиму хочется поболтать вместо лаконичного ответа; он явно вытягивал ее на беседу. Но до УЗИ оставались считанные минуты, а ей еще нужно приобрести одноразовую насадку в аптеке.
— Это здорово, поздравляю!
— Ой, какие птички прыгают по кустам! Чудо какое! Розовые, с хохолками! Кто это?
— Свиристели! — Лиля невольно заразилась детским восторгом. — Я тоже их видела, правда, в феврале. Из окна прямо. Первый раз в жизни, в этом году.
— Ох, как же их… подожди!
— Фотографируешь?
— Пытаюсь…
— И я снимала, но вышло мутно, неразборчиво. Слушай, они классные, но давай про мужа, а? Я тороплюсь.
Легкий укол досады. Снимает. Чтобы кому-то послать, показать фотографии. Пусть даже всего лишь Рите или брату, а не какой-то там женщине, — но не ей, не Лиле. Он так и не дал ей номер своего смартфона. Она не может общаться с ним через вотсап.
— Завтра мужа, да? Надо сообразить; не помню, кто у меня завтра. А что ему делать? Много?
— Ну сообрази! Не помню я, сами обсудите. Вроде бы два лечить, два удалять. Не помню. Я опаздываю, не могу больше говорить!
Нарочно тянет время!
— С утра может? К девяти?
— Да, в любое время. Хорошо, спасибо, пока…
…
Физически ощутила его недоумение. Она сломала систему, сбила равновесие. Не ожидал он, что, записав мужа, она повесит трубку, не сказав больше ни слова.
Она знала, что разговор не окончен.
Вечером Лиля собиралась в магазин, и погулять с дочерью. Заветная мелодия заиграла в прихожей, когда они надевали пальто. Слишком громко, слишком нагло. Сбросила звонок. Ясное дело, хочет перенести визит. Хоть бы все нормально только было; не сорвалось. Внутренний голос уверял, что дело не в изменившихся обстоятельствах, а просто Максим не может понять, почему она не продолжила общение. Не стоило бы звонить, но дело требует. Набрала с улицы. Не ответил. Ну, вот. Еще и так. Ну, что же, ее совесть чиста — она звонила. Остальное — не ее проблема.
Она всегда все чувствует, и глупо ее разубеждать, когда она знает точно. Точнее, чем если бы услышала в словесной форме.
Звонок.
— Да, да! — на бегу.
— Привет еще раз. Изменилось у меня кое-что; может он к часу прийти?
— Да, он весь день свободен. Хорошо, пока.
— А…
Лиля нажала на «отбой».
Недоговоренное повисло в весеннем воздухе. Боже, как прекрасно жить! Спросил — «может ли?» — значит, просто удобнее к часу. Значит, принял бы в любом случае. Но Лиля понимала — все равно ему, в какое время. Не для того звонил… и вновь не получил продолжения разговора. А нечего было говорить, что не соскучился по ней!
И еще одну вещь она знает заранее; знает, что будет завтра; в предвкушении…
..
Наслаждаясь отсутствием мужа, столь редким, что нужно было пользоваться моментом и отдыхать, — она пила кофе с молоком, посыпанный корицей и мускатным орехом. В школу еще через два часа. Разбудил звонок настырного поклонника (поначалу творческого, впоследствии перешедшего на личность, и теперь упорно предлагающего ей руку и сердце). Человек был интересен, как друг. Привлекли его сюжеты и наброски; волновало мнение по поводу ее произведений. Не прогонять же его лишь из-за того, что влюбился? Звонок она сбросила, но встала.
Муж у Максима. Бред. Вместо нее. А ее там нет. Но все равно хорошо. «Надеюсь, он не сидит на нашем диване?».
Странно все. Сколько было эмоций в такой же ситуации четыре года назад! Сейчас она лишь усмехается. Хорошо еще, не пришло в голову, что муж узнает акварель, украшающую подоконник над диваном. Впрочем, Максим вырулит из всего. Он и в прошлый раз говорил с мужем, вставляя неплохие фразы «в ее пользу» — что для женщины вполне простительно опаздывать, говорить неточно, и тому подобное. С вечным своим невозмутимым обаянием он неизменно совершал правильные шахматные ходы в игре под названием психологическое воздействие.
Ей, полной дилетантке в этом, хотелось совершить невозможное — переиграть гроссмейстера.
Кофе, булочки с корицей, солнышко в окне и тишина. Чудесно. Дивная мелодия, раздавшаяся с телефона, нарушила тишину, но завершила идиллию, нисколько не удивив Лилю. Она ждала этого; точнее, не ждала, а просто знала.
— Привет тебе! Ну, все, он ушёл. Два зуба я ему сделал, рядом, верхние слева, те, что сильно видно. Там у него нервов нет, неживые, я сделал внутрипульпарную анестезию. Но четвёрку пока времянкой закрыл, надо будет еще промывать и затем уже пломбировать постоянной. Тройку восстановил полностью; на штифте, надеюсь, продержится, хотя там мало чего осталось, конечно, один корень. Хотел заодно нижние, но он отказался. Мне так показалось, он боится анестезии — то ли реакции какой, то ли просто укола. Сразу: «Много всего будет, надо по частям…».
«К чему мне знать эти подробности?» — хотелось сказать Лиле. Ей было совсем неинтересно, что там творится с зубами мужа. Но не скажет. Ей приятно, что Максим отчитывается ей, а не мужу. Словно она — хозяйка, и муж — ее заказ у Максима, который тот должен выполнить. Ей безумно приятно слышать исполнительную интонацию в его голосе — что сейчас, что в тот раз, когда он забирал лекарства из аптеки. И увидеть пропущенный звонок (позже поняла, что он звонил из аптеки с целью отчитаться) — тоже казалось таким милым. Обычное действие, напоминающее отношения между мужем и женой: жена дает задание, и муж, выполнив, сообщает об этом. В этот момент мужской голос звучит смиренно, покорно, деловито и по-семейному; в нем слышится ожидание собаки, что ее похвалят, ласково потрепав за ушами. Н самом деле, конечно, подобные эмоции далеки от Максима, как звезды от земли, — тем приятнее слышать его в этой роли. Потому что определённые действия волей-неволей ставят любого человека в определённую роль, пусть даже на минуту. А если человек привыкнет выполнять определённые действия часто — волей-неволей сроднится с ними, и начнет испытывать соответствующие эмоции. Войдёт в роль, сам не заметив. Бытие определяет сознание, в большей степени, чем наоборот, хоть и это верно. Павлов был не дурак, выработка у собаки условных рефлексов на основе безусловного — подтверждение тому. Можно витать в облаках, и считать, что дух преодолеет все. Преодолеть он может. Но создать новую реальность одним духом невозможно. Зато вполне возможно преобразить сознание, — о, не убив, не испортив прежнее, а просто добавив в него новые черты, ипостаси, — путём создания новых ситуаций, нового физического опыта. Скажем, Лиля, например, невольно прониклась духом супермаркета, не задаваясь такой целью. Работа в магазине стала близка, расширила сознание, не отняв ничего из прежнего — лишь добавив. Психика-то безгранична, в отличие от тела и времени жизни. Отнимается лишь физическое — труд, время, силы.
Ей было несколько стыдно посылать мужа к Максу. Теперь он будет уверен на сто процентов, что брак Лили фиктивен в известном смысле. Хорошо это или плохо? Поймёт, что он у нее один.
— Он, конечно, вошёл в роль… Сразу начал рассказывать, какой он самый больной в мире человек; стонать, охать, вздыхать… Говорил, говорил… еле выпроводил.
«А мне приходилось слушать это веками!» — хотелось отозваться Лиле фразой из «Интервью с вампиром». Правда, Макс не понял бы.
— Не мог подольше подержать?
— Я взял с него две тысячи, — чуть смущённо. — Чтобы не было обидно.
— Кому не обидно?
— Ни ему, ни мне…
Лиля вспомнила предыдущий разговор с ним «Скажи, ему, чтобы не платил. Типа, жена потом расплатится… натурой». — «Нет, так не пойдёт».
Мог бы и вернуть эти деньги на ее карту… но она не попросит. Даже если бы вдруг он согласился, что вряд ли.
И беседу с мужем:
«Конечно, лучше попасть в городскую, но, если уж приходится в платную, то только к Реутову!» — говорила она, наступая на горло собственной песне. Очень не хотелось сводить их вместе, но «Денталь» — это сплошное разорение.
«Так он платный?»
«Конечно. А как иначе?» — недоумевала Лиля. Как частник может быть бесплатным, интересно…
«Но ты-то бесплатно у него лечишься».
«Я — это я.» — Чуть было не рассмеялась истерически, не выдала нечто вроде: «Вряд ли он захочет тебя!» — «Я — знакомая. А у него полгорода знакомых. Если он будет бесплатно лечить всех родных всех знакомых…»
«А, ну хорошо тогда. Я и сам так думал,» — успокоился муж.
— А ты не мог его подольше подержать? Полечить, поговорить? Я бы отдохнула.
— Нет уж… получите — распишитесь. Он и сам торопился. Не судьба тебе отдохнуть. Зато как он сделает глаза, как увидит все.
Максим деланно захохотал.
— Хватит. Этот твой дебильный смех делает тебя похожим на голубого.
— Да ты что? А я-то все думаю, почему они ко мне пристают. Неужели возникают такие подозрения?
— Да.
— Даже когда ты со мной? — Лиля видела в его голосе, как он улыбался и картинно-грозно хмурил брови. «Паяц», — подумалось ей внезапно.
— Даже когда я с тобой. — Театральная пауза. — Разговариваю.
— А ты не думала… — он вдруг замялся, голос стал нерешительным и более серьёзным, — о том, как бы прийти в гости?
Как она обожает эту его манеру ходить окольными путями, выражаться не так, как сказал бы любой другой! Куда бы записать, а? Впервые в жизни Реутов не выдержал и признался, что соскучился; зовет ее, когда она молчит. И, разумеется, он не скажет это по нормальному, как любой другой, он будет подбирать неловкие композиции из слов, лишь бы не открыться дословно, не произнести запретного, хотя и невозможного истолковать его фразу иначе. Любой нормальный сказал бы иначе. Господи, что она в нем нашла, что? И все же она так счастлива…
— Муж идет. — Прозвучало, словно она хочет улизнуть «на самом интересном месте», но в замке вправду повернулся ключ. — Думала, думала, — быстро, шепотом, с интонацией, желающей отделаться поскорее. — Пока.
— Все, все, давай, пока…
ГЛАВА 5. СУБАРУ В ГОРОДЕ
Несколько дней в душе расцветали ромашки, хоть и не видела его почти месяц. Оно того стоило! Впоследствии эйфория схлынула, момент был упущен, и жизнь стала обыденной.
Когда она вновь позвонила первой, возникло ощущение, что все это надо ей. Одни и те же разговоры. Очередное «приедь за мной», и очередное объяснение, почему он не успеет после пациента. Лучше бы прямо сказал: «Ты для меня не так важна, чтобы я за тобой ехал». Но прямо он не скажет. И уйти она не может. Некуда уходить — его любит. Никак не уйти — кто ее лечить будет?
Надела новые, модные, подаренные мамой на новый год, джегинсы. Красивые, в обтяжку, с серебристыми лампасами. Никогда не носила таких вещей, но все уверяют — удобно и тепло. Правда, тепло; даже слишком. Снова выпал снег, и Лиля решила, что к вечеру замёрзнет. Мягкий терракотовый свитер. Белое пальто, теперь уже не новое, но все еще симпатичное. Джегинсы непривычно стягивали ноги, сдерживая шаг. Тёплые как рейтузы, плотные как джинсы, и воздухонепроницаемые, как капроновые колготки. «Словно космонавт в скафандре. Как же я дойду до остановки? Мне нечем дышать. Я привыкла, что кожа всего тела должна дышать». Еще и дернуло обуть высокие сапоги! Кое-как загрузилась в троллейбус (теперь приходилось ждать недолго — в отличие от вредной «десятки» троллейбусы ходили регулярно, и стоили дешевле. Хорошо, что маршруты изменили, и вместо шестого здесь ходит третий, повторяя путь десятого автобуса. До остановки на улице известного писателя, конечно. Дальше, скорее всего, троллейбус идет иначе, чем автобус, но ей какая разница?
С чего-то вдруг позвонил Максим, уточнил, едет ли она.
— Да, еду.
— Тогда жду!
— Можешь не ждать, а ехать навстречу! — пошутила Лиля и положила трубку.
Так. Пока она говорила, что-то пошло не так. Троллейбус направлялся вправо, вон, виднеются купола храма. Почему он пошел по маршруту старого шестого? Так тоже можно доехать, но это будет дольше, и идти потом от вокзала.
— Нет, к вокзалу мы вообще не идём, — бодро пояснила кондукторша. — Мы вернулись к совсем старому расписанию, свернем у рынка и на конечную, к депо. Давно уже.
Точно. Давно. Она же так долго не была у него. Не месяц, но… Как же так, почему она не знала про старый маршрут?
— А вам куда нужно?
— К вокзалу…
Объяснять, на какую именно остановку она хотела попасть, не получилось бы — кто его знает, какой там номер дома, как остановка называется. Лиля никогда не задумывалась об этом.
— Как мне добраться до вокзала?
— Выйдете здесь, пересядете на «единицу».
Ну уж нет! Сама судьба ведёт ее. Лиля даже не подумала нервничать. Сунула наушник в ухо, встала к выходу.
Номер Максима был занят. Ничего, зато он видит, что она звонит. Пара секунд на отбой, оба звонят одновременно. Она уже стоит на остановке перед домом с высокими коваными воротами; на другой стороне — строительный магазин. Место хорошо известно ей, только она не знает, какой транспорт ходит здесь сейчас в нужную сторону.
— Приедь за мной! — испуганно-истеричных ноток в голосе процентов двадцать, остальные восемьдесят — спокойно-приказные. Первые добавлены для вызова чувства нежности к маленькой девочке посреди незнакомой местности.
— Троллейбус завез не туда. Я не знаю, как отсюда добраться.
— Где ты?
— Улица Правды. Хрен его знает, какой дом. Вот, Правды, десять.
— Я не понимаю, где это. Напротив что? Магазины рядом какие? «Магнит»? «Дамская одежда»?
— Нет… Аптека, «Связной». Киоски продуктовые.
— Ты на остановке?
«Неужели сейчас скажет: садись на автобус?»
— Нет, уже отошла. Вот перекресток. Ага, перекрёсток с Невского.
— Ясно, понял. Храм видишь?
— Нет. Но он где-то рядом, просто не видно. Едь давай!
— Нет, подожди, мы так не договаривались. — Сердце оборвалось. Все было зря? Не приедет?! — Туда будет очень долго. Иди к храму, вверх по улице, там будет тропинка ко второй поликлинике. Это близко.
Фу-ух... выдохнула.
Все, она видит золотые купола, просто с прежнего ракурса они были загорожены высотным зданием.
На всякий случай надо уточнить — там столько тропинок вокруг. Навстречу шли лишь двое молодых людей демонстративно устрашающей наружности — патлатые, в цепях и татуировках, с пивом в руках. Прежде Лиля шарахнулась бы от таких, но сейчас ей сам чёрт не брат.
— Не подскажете, как пройти ко второй поликлинике? — сияя льющимся из глаз счастьем и уверенностью.
— Вон туда, она сразу за храмом. — Фраза прозвучала неожиданно мягко, вежливо и доброжелательно.
Сплошной триумф; даже с парнями, которые, судя по повадкам, могли бы грубо пристать к ней или любому другому прохожему. Но ее неожиданное доверительное обращение за помощью нокаутировало их, превратив в джентльменов. Тропинка — вот она. Максим объяснил путь предельно точно. Она переспросила лишь для большей уверенности. Теперь можно медленно выкурить сигарету, а затем насладиться медленной прогулкой по аллее вдоль красивой церкви.
Ей стало еще жарче. Не думая, как она будет выглядеть, Лиля машинально расстегнула белое пальто, — все, что она могла сделать сейчас. Умудриться надо одеться так, что невозможно что-то снять, не оказавшись голой. Джегинсы казались панцирем, объёмный мягкий пуловер грел, как печка. Высокие зимние сапоги были просто лишними! Откуда ей было знать, что за день сойдёт почти весь снег, если еще вчера она ковыляла по скользкому льду, проваливаясь в подтаявшие сугробы? Может, и хорошо, — физический дискомфорт отвлекает от душевных переживаний. Однако хотелось выглядеть идеально — ведь он будет высматривать ее на дороге. Ладно, что же делать. Успеет она сделать селфи на фоне собора с золотыми куполами?
На краю тропинки, по которой шла Лиля, стояла пожилая пара — женщина в платке, и мужчина в инвалидном кресле. Отводя глаза, Лиля постаралась обойти их. Возможно, они просто гуляют, или возвращаются с поликлиники, но платок на голове напоминал о церкви. Ничего особенного, но вот не любила Лиля активных, демонстративных попрошаек. Боялась даже. Они вели себя, как цыгане, от которых не отвязаться. Она может спокойно подойти, и дать немного мелочи любому страшному, пьяному, грязному бомжу; а таких вот крупных тётенек на паперти — опасается.
Торопиться не надо — когда-то он еще приедет. Если приедет… Она помнит, как долго ждала мужа в таких ситуациях. Пока мужик соберётся, выйдет из дому, заведётся, покурит, включит навигатор… Максим не пользовался навигатором, потому и уточнял место. Конечно, время зависит от расстояния… Но наверняка придётся ждать — парковая дорожка закончилась неожиданно быстро. Вот и вторая поликлиника, через узкую улочку. Она не успевает продумать свои мысли, прочувствовать ощущения; остановиться, послушать музыку, подумать, осознать.
Дальше идти некуда. Он назвал поликлинику и собор, но не сказал, куда конкретно подъедет; может, здесь есть стоянка? Мимо промчались, навстречу друг другу, две невзрачные чёрные машины. А вдруг он не приедет?
