Снежный цветок Изольды. Рия Радовская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Когда на руке расцветает снежная метка, а пугающие незнакомцы похищают прямо с бала, вряд ли скажешь, что совершеннолетие удалось на славу. Но приключения Изольды только начинаются. Впереди — путь сквозь метельную магию и ожившие бабушкины сказки. Впереди — выбор, которого не хотела, любовь, о которой мечтала, и, может быть, счастье — если не ошибиться.

   Снежный цветок ждет тебя на Запретной горе, за вечными метелями. Торопись, Изольда, время на исходе!

   В книге вас ждут:

   - загадки и тайны прошлого

   - снежная магия и песни метели

   - ведьмы, что не жалеют о сделанном выборе

   - и мужчины, которые никогда не сдаются

   Однотомник, счастливый финал

   16+

ГЛАВА 1

Юная девушка должна любить балы, танцы, развлечения, комплименты. Все это знают, так? Но вот беда, то, что «знают все», зачастую оказывается очень далеким от истины. Изольда, к примеру, балы ненавидела тихой ненавистью. Танцы — еще куда ни шло, если бы партнеры молчали и позволяли просто танцевать, а не отвечать на дурацкие комплименты. Комплименты — о да, отличаются разве что степенью глупости, как будто мужчина, отвешивая очередную витиеватую хвалу своей даме, в глубине души считает ее круглой дурой. У которой главные достоинства — «ваши глаза как весеннее небо», «стан как у ивы»… это какой, хотелось бы понять, деревянный, что ли?! А волосы и вовсе только с золотом и могут сравнить. Такое впечатление, что они и золота никогда не видели. Однажды она, правда, услышала необычное про «цвет звездных россыпей», но только от юного барда, что был в Дортбурге проездом. И ни одному кавалеру не приходит в голову, что девушка хотя бы с зачатками вкуса и ума ни за что! Вот просто ни при каких условиях! Не купится на весь их одинаково цветистый и банальный бред!

   Если уж совсем честно, то ей хотелось танцевать, и платье, что дядюшка О подарил к совершеннолетию, очень нравилось. Из мягкого, ласково льнущего к коже бархата, темно-голубого с серебряным шитьем по лифу, оно и правда удивительно подходило к ее глазам. Вот только хотелось… не с кем попало. А кавалера, которому она с радостью показалась бы в этом платье, и с которым протанцевала бы хоть весь вечер, и обязательно спросила бы: «Ну что, Эберт, я уже достаточно взрослая?» — его здесь не было. Ни на балу, ни в Дортбурге, ни, возможно, во всем графстве или даже герцогстве. Очень давно.

   Уже целых пять лет прошло, как его забрал с собой проезжий маг, как раз перед совершеннолетием, а Изольда так хотела поздравить его самой-самой первой! Но с тех пор от соседского парня, в которого она была влюблена лет, кажется, с пяти, не приходило никаких вестей. При этих мыслях привычно сжималось сердце. Она даже не знала, жив ли Эберт, но по-прежнему ждала, надеялась, что однажды он вернется.

   Что еще она должна любить? Развлечения? Изольда любила гулять. Особенно зимой, в снег, когда вокруг вьется метель, вот как сегодня, и кажется, что снежинки зовут тебя танцевать с ними вместе. Иногда она даже «принимала приглашение» и немножко кружилась под свист ветра вместо музыки. Когда была маленькой, конечно. Честное слово, из метели получился бы наверняка лучший партнер, чем из любого здесь присутствующего кавалера.

   Но, увы, когда бал дает глава твоей гильдии, игнорировать его нельзя никак. Изольда пыталась. Сделала круглые глаза и предложила дядюшке:

   — А давайте я скажусь приболевшей? Как раз успею вечером проверить приходно-расходные книги за прошлый месяц, а то все до них руки не доходят.

   — До важных дел руки должны доходить вовремя, а не тогда, когда тебе хочется увильнуть от нежелательного приглашения, — сухо ответил дядюшка О, для всех, кроме воспитанницы, — господин Оттокар, солидный торговец и крайне серьезный человек. — Нет, Изольда, тебе нужно пойти на бал, нужно танцевать там, улыбаться кавалерам и присматриваться к ним. Балы, дорогая моя, отличное место для налаживания полезных связей, а не только для поиска мужей, как думают твои сверстницы. Тем более что в твоем случае недурно бы совместить.

   — Но я не хочу совмещать, то есть, не хочу замуж!

   — Поверь, меня это радует, хотя Адельберт и Ровена не одобрили бы твоих поползновений остаться старой девой. Но ты, девочка, слишком умна и старательна, чтобы сменить тебя в качестве делового партнера на молодого остолопа, который промотает деньги твоей семьи, а заодно и меня доведет до разорения.

   Изольда только вздохнула на эту слишком длинную для опекуна тираду. Господин Оттокар почти панически боялся разорения, однажды уже пройдя через унизительное банкротство и только чудом снова встав на ноги. Но сейчас его небольшой торговый дом совсем не бедствовал. Единственная в Дортбурге лавка колониальных товаров, которую открыли когда-то на паях дядюшка О и ее, Изольды, дедушка Адельберт, приносила отличный доход. Изольде ли не знать! Сведение баланса учетных книг уже года три как было на ней, а вместе с ним и проверка счетов, закупка всего необходимого для дома, от дров и продуктов до средства для полировки мебели, и даже выплата жалованья экономке, старой ворчунье Бригитте. На опекуне, освобожденном ею от всех этих мелких, но важных забот, оставались переговоры с поставщиками, поиск новых партнеров и гильдейские дела, к которым, впрочем, он собирался начать привлекать воспитанницу сразу после ее совершеннолетия.

   А оно, кстати, наступило как раз сегодня! Но вместо тихого домашнего праздника, о котором мечтала Изольда, приходится торчать в городской ратуше, слушать визгливое пение скрипок (глава торговой гильдии, как и положено процветающему негоцианту, отличался крайней прижимистостью и, конечно же, сэкономил на музыкантах!) и мило улыбаться в ответ на глупейшие комплименты. Хотя в одном дядюшка О прав: бал, оказывается, отличное место, чтобы присмотреться к возможным партнерам! Видят боги, любому из этих вот кавалеров, которые принимают ее за падкую на их пафосный бред глупышку, придется очень, очень-очень сильно постараться, чтобы когда-нибудь вести совместные дела с торговым домом «Оттокар и Адельберт». Память у нее хорошая, каждого запомнит!

   — Отчего вы так серьезны, милая Изольда? Пойдемте танцевать! Очаровательной белокурой красавице вроде вас категорически противопоказано скучать под такую чарующую музыку.

   — Благодарю вас, Георг, я немного устала от танцев. Пригласите кого-нибудь еще.

   «А ты, «милый» Георг, прямиком отправляешься в мой список пустозвонов! Правда, уже не припомню, каким номером, слишком много вас таких».

   В этот момент музыка вдруг отдалилась, сменившись заунывным свистом ветра и тонким звоном в ушах, а руку обдало колючим холодом, будто в кожу на тыльной стороне ладони впились тысячи крохотных ледяных иголок. Миг — и тут же прошло, оставшись только легким головокружением.

   Изольда испуганно ощупала руку, поддернула рукав — посмотреть. Из-под голубого бархата выглянул серебристый, как утренний иней на ветвях, цветок. Совсем простой, на пять лепестков, будто проступивший на коже морозный узор.

   «Неужели?!»

   — Иззи, что это у тебя?!

   Изольда быстро опустила рукав. Совсем забыла, что вокруг полно любопытных глаз и пронырливых носов! Хорошо хоть, что заметила именно Грета, простодушная и добрая, а не кто-нибудь из главных сплетниц города.

   — Не знаю, Гретхен.

   Почему бы, кстати, Георгу не пригласить Грету? Тоже «белокурая красавица», тоже с неплохим приданым, танцует хорошо, комплименты обожает. Так нет же, пошел искать мифического «кого-нибудь» в другой конец бальной залы.

   — Чья-то наиглупейшая шутка, — мягко сказал оказавшийся вдруг рядом маг. — Позвольте, я прикрою иллюзией.

   Скучнейший бал оборачивался одним потрясением за другим. Изольда и подумать не могла, что молодой и красивый маг, присланный зачем-то к бургомистру самим герцогом и ставший источником сплетен и живейшего интереса для всех местных кумушек и их дочек, обратит на нее внимание. Да еще и захочет — без всяких просьб! — скрыть иллюзией знак, который уж точно иначе вызвал бы шквал вопросов и пустого любопытства.

   Маг между тем взял ее ладонь в свою. Изольда затаила дыхание. К ней никогда прежде не применяли магию, она вообще ни разу не видела ничего магического! Но, хуже того, молодой и красивый мужчина тоже прикасался к ней впервые, если не считать совершенно случайные прикосновения где-нибудь в толпе или формально-обязательные в танцах. Ощущение оказалось до крайности смущающим. Она надеялась, что красавец маг не поймет причину ее волнения, спишет на первую в жизни встречу с колдовством. А тот провел над ее ладонью своей и чуть заметно улыбнулся:

   — Вот и все.

   — Так просто?! — вырвалось у нее. Она перехватила наверняка такой же изумленный, как у нее самой сейчас, взгляд Греты и осторожно потрогала руку, поводила пальцами по ровной коже там, где только что видела сказочный знак. Не болит, вообще никак не ощущается, только кожа очень холодная. С другой стороны, нынче в ратуше немудрено и замерзнуть, бургомистр прижимист не хуже записного торгаша, решил, наверное, что на балу можно согреться танцами, а не растопленными печами.

   — А вы думали, что магия это пафосное завывание заклинаний, гром и фейерверки? Тонкое воздействие незаметно, в том и прелесть. Кстати, раз уж мы с вами так неожиданно свели знакомство, не откажите подарить мне один танец. Не в награду, нет! Только ради удовольствия потанцевать с приятной девушкой.

   Изольде понравилось его «приятная девушка» вместо длинных и давно надоевших красивостей, и уточнение «не в награду» понравилось тоже.

   — И вы, конечно, можете звать меня по имени, — добавил маг. — Гантрам.

   — Я знаю, — улыбнулась Изольда, подавая руку для танца. — Весь город знает. Но мне приятно, спасибо. Я Изольда. А это Грета, моя подруга.

   — Рад познакомиться.

   Гантрам склонил голову и тут же резко поднял, откидывая с глаз рыжевато-каштановую прядь. Волосы у него были гораздо длиннее, чем носили мужчины в Дортбурге, это выглядело странно. Может, у магов так принято? Спрашивать Изольда постеснялась.

   А вот мага не смущали неловкие вопросы.

   — Грета, мне показалось, или вы и вправду расстроились, что тот напыщенный юноша обошел вас приглашением? О, не отвечайте, я вижу. Простите, вопрос был бестактным. Но в качестве извинения…

   Он не договорил, только украдкой обвел взглядом зал и как-то странно повел рукой, будто посылая незаметный знак в пространство. Ни удивиться, ни предположить, что он задумал, Изольда не успела, потому что буквально в следующий миг от компании обсуждающих что-то свое молодых людей отделился Рихард Ингевальд. Тот самый Рихард Ингевальд, в неполные тридцать уже капитан, прибывший в Дортбург пару месяцев назад на «Ледяной чайке» с партией кофе и пряностей и оставшийся в городе дожидаться с ремонтной верфи свою «любимую птичку». И все эти два месяца, а если спросить Грету, то она наверняка скажет, и сколько дней, и часов, бравый неприступный капитан лишал покоя и сна дортбургских девчонок. Тех, кого еще не успел их лишить красавец-маг Гантрам.

   В совершеннейшем изумлении Изольда смотрела, как Рихард идет через весь зал, останавливается перед Гретой и протягивает ей руку.

   — Потанцуете со мной?

   — Да, — едва слышно прошептала та, глядя на капитана, как на ожившую мечту. Хорошо хоть в обморок от таких внезапных потрясений не упала, но, похоже, была к этому близка.

   Взвизгнули особенно яростно скрипки, и пара на удивление красиво заскользила по начищенному до блеска паркету.

   — Но как?! — прошептала теперь уже Изольда.

   — Тонкое воздействие, — широко улыбнулся Гантрам. — Причем, что особенно приятно, ни к чему не принуждающее. Я всего лишь побудил обратить внимание на девушку того, к кому она сама неравнодушна. Дальше все зависит от них двоих. Но, Изольда, что же мы стоим? Давайте присоединимся к танцу.

ГЛАВА 2

Танцевать с Гантрамом оказалось даже приятней, чем Изольда надеялась. Он не мучил ее уши дурацкими комплиментами, не позволял себе слишком откровенных прикосновений, а главное — прекрасно вел, и она от души наслаждалась танцем. Пожалуй, с радостью станцевала бы с ним еще раз! Но, разумеется, такое явное проявление интереса было бы неуместным с его стороны. Однако один вопрос почему-то очень хотелось обсудить. Вот только как начать? Все-таки совсем незнакомый мужчина… Но Гантрам будто угадал ее переживания. Или даже услышал? При мысли о том, что магия может и такое, по спине отчего-то пробежал холодок. Как-то же он нашел во всем зале именно того, о ком мечтала Грета?

   — Вы ведь не слишком удивились, увидев знак на руке?

   А еще он оказался на диво прямолинеен. Никаких наводящих вопросов и вступительных тем!

   — А вы поняли, что это не чей-то глупый розыгрыш?

   — Магическая метка. Чтобы поставить такую, в зале должен быть еще хотя бы один маг, кроме меня. Но его нет.

   Эта метка, метка снежного цветка, появится в день совершеннолетия у той, кому цветок позволит себя сорвать. Так рассказывала бабушка. Но ее сказка была слишком длинной для бала. Изольда хотела было спросить, отчего Гантрам так уверен, что он единственный в зале маг, но тут же сама поняла ответ: наверняка он чувствует! Магов, а может, и магию.

   — Я удивилась! — возразила она. — Кто бы не удивился, увидев метку из старой сказки на собственной руке? Но я не представляю, как так вышло.

   — Сказка, — кивнул Гантрам. — Легенда о снежном цветке? Я думал, она давно забылась в ваших краях.

   — Я любила ее в детстве. Как считаете, что это все значит? Я, хоть и люблю сказки, никогда не верила в них по-настоящему!

   — В каждой сказке можно отыскать правду. А иногда и истинную магию. Только не говорите, что вы еще и родились зимой, — улыбнулся он. — А то, пожалуй, и я начну верить в старые легенды.

   — Мой день рождения как раз сегодня, — с легким вздохом призналась Изольда. Пока Гантрам не напомнил, ей даже в голову не пришло… — А ведь бабушка так и говорила: знак проявится в день совершеннолетия. Как это все… странно! — окончание фразы, как и ответ мага, заглушили взвизгнувшие на последних нотах скрипки. Быстро закончился танец, слишком быстро! — Вы думаете, эта легенда?..

   Она не сказала «имеет ко мне отношение» — маг наверняка поймет недоговоренное, а вокруг слишком много лишних ушей. Почему-то Изольде было… нет, все-таки не страшно, но точно не по себе. Тревожно. И хотелось, чтобы кто-нибудь умный и понимающий успокоил.

   — Не волнуйтесь, — снова угадав или почувствовав ее настроение, сказал Гантрам. — Мы непременно выясним, что происходит. Вы ведь не откажетесь как-нибудь навестить меня в доме господина бургомистра? К тому времени, обещаю, я узнаю все, что возможно, об этих странностях. Мне и самому всерьез интересно разобраться.

   «Потому что в вашем городе страшная скука» — осталось непроизнесенным, но Изольда будто услышала.

   Проводив ее, как принято, на то же место, откуда увел танцевать, маг поклонился и торопливо отошел. Изольда мысленно кивнула: приличия соблюдены, и теперь он, наверное, помчится в городской архив или в библиотеку, искать что-нибудь о внезапно ожившей древней легенде. Пожалуй, Изольда ему даже завидовала: для нее остаток вечера пройдет гораздо скучнее.

   Хорошо бы и ей уйти. Бал перевалил за середину, ее исчезновения никто и не заметит. Только надо предупредить дядюшку. Он-то не захочет покидать полезное для дела мероприятие раньше времени. А может, сбежать только отсюда, из бального зала, и побыть рядом с дядюшкой? Если он не в курительной, куда девушкам хода нет, а в приемной, где накрыты столы с закусками, или в галерее. Ведь все равно собирался начать вводить ее в деловое общество! Потому что…

   Она совершеннолетняя. Взрослая. Изольда тайком ощупала то место, где под иллюзией гладкой кожи скрывался снежный цветок. О таком подарке на совершеннолетие она точно не мечтала! Хотя… да, когда была маленькой, когда впервые бабушка рассказала ей о волшебном цветке, что ждет единственную избранницу на Запретной горе, за завесой вечных метелей, и обязательно исполнит ее самое заветное желание. Тогда мысль о том, что избранной могла бы оказаться и она, увлекала. Так сладко было мечтать, как она пожелает для бабушки с дедушкой здоровья, новый корабль для дедушки и дядюшки О, чтобы возил много-много товаров в их лавку, много цветов для бабушки, целый большой-большой сад, а для себя… себе она пожелала бы, чтобы нашлись ее настоящие родители, и было бы так особенно хорошо, если бы они оказались королем и королевой далекой волшебной страны! А еще… еще выйти замуж за Эберта, да. Жить с ним в большом двухэтажном доме, и чтобы обязательно трое детей, два мальчика и девочка, и… и дальше ее фантазия отказывала.

   Сейчас даже стыдно вспомнить, что она вполне серьезно поделилась этими мечтами с Эбертом. Конечно, тот поднял ее на смех. «Девчонки! Тебе восемь, а ты как только из пеленок вылезла. Сплошные глупости в голове! — да, так и сказал, а потом еще добавил: — Желание-то одно, а ты вон сколько напридумывала, и как будешь выбирать? Гадать на хвосте собаки?»

   Она тогда расплакалась, а он утер ей слезы и утешил по-своему, по-мальчишески: «Вы, девчонки, все мечтаете оказаться однажды принцессами, но тебе оно не надо, ты и так хороша. Меня не загадывай, я сам решу, без всякого волшебства. На корабль твой дед тоже сам заработает, вот увидишь! И госпожа Ровена сама может развести себе цветов. Вот и думай, что остается».

   Интересно, что он сказал бы сейчас? И почему детские мечты сбываются, когда им уже совсем не рады?

   А может, это всего лишь невероятное совпадение?

   В приемной дядюшки не было. Изольда выпила бокал пунша, съела крохотное пирожное, украшенное разноцветным марципаном, раскланялась с несколькими знакомыми из тех, кто уже слишком стар для танцев, но в самой поре для обсуждения испортившейся молодежи. От пунша стало жарко, и Изольда, отвязавшись от престарелой госпожи Эгельсон, отчего-то вздумавшей именно сейчас рассказать, какой у нее многообещающий внучатый племянник, пошла в галерею. Хорошо бы дядюшка был там! Но даже если нет, она хотя бы отдохнет от навязчивого внимания и слегка остынет. Галерея чудесна весной и летом, когда в нее выставляют кадки с цветущей сиренью, дельфиниумом и померанцами, а сейчас — пусто, сумеречно и холодно, в окна бьется метель, и никому в голову не взбредет там гулять. Кроме дядюшки, от которого она и переняла нелюбовь к бестолковому шуму.

   Но дядюшки в галерее не было. И вообще не было ни души, даже звуки бала стихали здесь, заглушенные воем ветра и тонким дребезжанием стекол в окнах. Изольда подошла к окну — и замерла, поймав взглядом свое отражение в темном стекле, неестественно бледное, будто снежное. По коже пробежался колючий холод, вспомнилась бабушка в ее последние дни, такая же снежно-бледная, но, странно, как будто помолодевшая и обретшая вновь былую красоту. И ее чуть хрипловатый, грудной голос, повторявший вновь и вновь: «Не пугайся, малышка, когда старая легенда тебя найдет». Тогда Изольде казалось, что бабушка бредит. Сейчас… сейчас она так не думала, и это тревожило. О старых легендах хорошо мечтать, особенно когда тебе всего восемь, но лучше бы им так и оставаться легендами!

   А вот еще интересно, почему именно эту сказку бабушка рассказывала чаще прочих? И всегда как будто с особым значением, словно хотела, чтобы маленькая Иззи представляла себя избранницей волшебного цветка, мечтала именно о нем, а не о каких-нибудь далеких волшебных принцах или эльфийских песнях. Пожалуй, так же она любила только сказку о снежных ведьмах, танцующих с метелью в самую холодную ночь года на Запретной горе, у границы вечных льдов.

   Ведьмы в этой сказке были совсем не страшными, просто красивые вечно юные женщины, от танца которых заметают землю метели, кружат вьюги, чтобы под снегом в тепле перезимовали цветы. А если снежная ведьма вдруг встретит и полюбит мужчину, то может отказаться от танцев и вечной молодости и уйти с ним, но горе ей будет, если мужчина окажется ветреным и бросит возлюбленную. Такая брошенная ведьма или обречена вечно скитаться по миру людей, пока не умрет человеческой смертью, или, сжалившись, ее заберет зима, развеет по ветру колючими снежинками, и даже память о ней заметет снегами.

   Но стать снежной ведьмой маленькая Изольда никогда не мечтала, хотя танцевать с метелью ей нравилось. А вот цветок — не давал покоя, даже снился. Снилась Изольда себе — взрослой, красивой, настоящей принцессой, с цветком в ладонях, и был тот всякий раз — разным, то похож на розу, то на фиалку, а то на нежный яблоневый цвет. Но на эту вот метку точно похож не был! Тогда, в зале, так обрадовалась иллюзии мага! А сейчас отчаянно захотелось рассмотреть знак в подробностях. Когда рядом ни одного лишнего взгляда. Только снежный ветер за окном и холодные потемки вокруг. Несколько масляных светильников их совсем не разгоняют, лишь рассеивают слегка мрак до смутных светловато-желтых пятен.

   Изольда всегда любила зиму. Не боялась холода. Чего бояться? Одеться потеплее, и никакой холод не страшен. А из любой метели можно выйти к знакомому дому, если не забредать далеко. Но сейчас холод будто был другим, забирался под легкое для зимы платье, выстуживал последние крохи тепла. Да и пальцы внезапно совсем оледенели. Захотелось поднести их ко рту, согреть дыханием. А еще лучше — не стоять здесь совсем одной, вернуться к свету и музыке, к горячему пуншу и живым голосам, найти все-таки дядюшку. И она даже сделала пару шагов туда, откуда пришла, но отчего-то остановилась. Поежилась уже не от холода, а от странного, смутного ощущения чего-то… неправильного? Необычного? Огляделась. По-прежнему тихо. По-прежнему темно. Только воздух будто стал гуще. Изольда вдохнула… вернее, попыталась, потому что вдруг отчаянно заколотилось сердце, как после долгого бега или от ужаса. Но разве она хоть раз в жизни так сильно пугалась? Нет. А вот теперь…

   Когда прямо перед ней в воздухе заклубились черные клочья неестественно жуткого, будто колдовского тумана, подумалось, что вот теперь — в самый раз впервые по-настоящему перепугаться. А когда туман вдруг исчез, оставив вместо себя темный провал, и оттуда один за другим появились четверо, Изольда уже даже не боялась. Просто оторопело смотрела, пытаясь понять, не мерещится ли ей. И как такое возможно?! Четверо — темные высокие силуэты в плащах. Даже лиц нет — низко опущенные капюшоны, и от этого как-то особенно не по себе.

   — Идешь туда, куда ведут.

   Изольда и хотела бы ответить хоть что-то, только почему-то не могла открыть рот. Словно онемела или губы склеились. Мелькнула совсем уж дикая мысль, что, если бы могла, не разговаривала бы сейчас, а завизжала дико и заполошно, так, что самой было бы стыдно. Хотя чего тут стыдиться, когда тебя… похищают? Вот так нагло, прямо с бала?

   Другой темный — ростом ниже Изольды — вскинул вверх руки и что-то едва слышно забормотал. Новый провал открылся почти там же, где первый, только потянуло из него почему-то явственным холодом и дохнуло ветром. Ее дернули за руку, а потом втолкнули прямо в это черное и жуткое, и она… полетела? Не стало ни пола под ногами, ни низа, ни верха, но ее тащило куда-то, несло с сумасшедшей, захватывающей дух скоростью. Больше всего она была сейчас, наверное, похожа на рыбину, попавшуюся на крючок, несчастную, глупую рыбину, которую тащат из воды в неведомое и страшное и в финале, несомненно, зажарят и съедят. Или сварят и съедят. Или засолят… но в любом случае съедят! А она не в силах ни остановить или хотя бы замедлить это неминуемое стремительное движение, ни даже закричать или заплакать. Хотя ясно же, что ни крики, ни слезы не помогут.

   Полет закончился резким рывком, как будто ту самую рыбину подсекли, прежде чем выдернуть из воды, — и в следующий миг Изольда стояла на ногах, вот только пошевелиться все равно не могла, потому что ее крепко держали чьи-то руки, так крепко и сильно, что даже вздохнуть не получалось. И почти сразу же, она не успела даже проморгаться и осмотреться, последовал новый рывок, и снова — стремительный и ужасающий полет. Но теперь, как будто ее разуму надоело бояться, в голову пришла скорее забавная мысль — что пойманную рыбину везут, похоже, к повару на перекладных, как будто королевской почтой. Только вот от такой бешеной скорости у нее шумит в ушах и к горлу подкатывает тошнота. Не отключиться бы.

   Мысль о королевской почте оказалась до крайности правдоподобной, потому что, едва она вывалилась из второго провала, как ее толкнули в третий. Там стало совсем нехорошо, а в четвертом на нее наконец навалилась мягкая и теплая темнота.

ГЛАВА 3

Ее все еще держали, пол под ногами качался, но хотя бы был, точно был! В ушах тонко звенело, и сквозь звон пробивались резкие мужские голоса.

   — Что с ней?

   — Сомлела с непривычки.

   — Юхан!

   — И пальцем не трогал! То есть трогал, но не так!

   — Ну да. Ласково придерживал и слегка помял. Как обычно. Силу-то девать некуда!

   — А ты вообще заткнись!

   — С чего бы это?

   Если ее похитители сейчас передерутся, хватит у нее сил сбежать? Пожалуй, нет. Не сразу. Ох, что ж так дурно-то…

   — Хватит. Опять нарветесь. Давай ее наверх, Юхан, она уже приходит в себя.

   — Где Тессард? Я думал, тут ждать будет.

   — Недосуг ему за вами, недоумками, по сугробам бегать. С его сиятельством говорит. Ждите.

   Изольду подхватили на руки и понесли куда-то, кажется, по лестнице. То есть, судя по разговору, раз «наверх», точно по лестнице, но чудилось, что и она, и похититель вообще никуда не идут, а кружатся внутри гигантского колеса. Если ее сейчас вывернет прямо на этого мужлана, он ведь ее не убьет, нет?

   Но тут кружение прекратилось, и Изольда поняла, что лежит на чем-то мягком и даже вроде бы чистом. По крайней мере, пахло свежим бельем и лавандой, почти как дома. Тяжелые мужские шаги протопали прочь, стукнула дверь. Неужели оставили одну?

   «Погоди, не спеши, — осадила она первый порыв вскочить и бежать. — Если оставили без присмотра, значит, уверены, что никуда не денусь. Это раз. Два — надо понять, где я. Нет, сначала надо прийти в себя. Потом понять, как выбраться. Наверное, понадобится теплая одежда. Еда. Деньги. И как-то избавиться от этих, кем бы они ни были».

   Изольде совсем не нравилось быть похищенной. Во-первых, сама мысль пугала до леденящего ужаса. Она одна во власти нескольких мужчин, что может быть кошмарнее? Только если они решат… ну… применить свою власть. Может, для начала поискать хоть что-то, что сгодится как оружие? Но что? «Кочерга подошла бы идеально». Изольда в красках представила, как обрушивает тяжелую железную кочергу на голову похитителю. Но прекрасная фантазия тут же сменилась более правдоподобной: тип в плаще и капюшоне попросту перехватил ее руку, кочерга выпала, звеня, и… Изольда так перепугалась дальнейшего развития воображаемой схватки, что резко открыла глаза.

   Она лежала в небольшой чистенькой комнате. Простоватой, но уютной. Блестел в отблесках очага выскобленный пол, шевелились от сквозняка вышитые занавески на окне. На столике в углу стояла зажженная масляная лампа, а у столика — две табуретки с красивыми резными ножками. И скамья у стены. А еще полосатый коврик у кровати. Почему-то при виде этого коврика Изольда даже немного успокоилась. Почти такой же лежал у ее детской кроватки в старом доме. Кто-то вязал его своими руками! И это точно был не один из похитителей. Значит, здесь есть женщины! С которыми можно попробовать договориться!

   Только вот смущали голоса снизу. Уж слишком это напоминало какой-нибудь трактир. Или постоялый двор. И с хозяевами просто так договориться не выйдет, им наверняка заплатили за молчание. А перебить цену ей нечем. Даже всех украшений — один серебряный перстенек с бирюзой, память о бабушке. Для Изольды — бесценная, но для других людей — простенькая безделушка, за которую много не выручишь.

   Есть, конечно, еще платье. Дорогой бархат, кружева, серебряное шитье. Дядюшкин подарок тоже было жаль, но дядюшка сильнее расстроится, потеряв ее. А убегать в бальном платье — все равно никуда не годная идея, ей понадобится простая, удобная и теплая одежда.

   Изольда осторожно пошевелилась, села. Отлично, ей лучше. Ни тошноты, ни головокружения. Для начала нужно осмотреться.

   Она подошла к темному окну и едва не застонала в голос. Вдали высились горы, закрывая скалистыми отрогами и острыми вершинами половину неба, а над горами полыхал призрачный свет, переливался от золота к зелени, от зелени к розовому, пурпурному и фиолетовому, и снова к зелени, то яркой, то тусклой. Огромные ленты, полотнища света — на все небо! И черные силуэты гор, высоких елей и пихт, острых крыш небольшой деревеньки. Только в одном месте во всем Стормберге сиял ночами этот волшебный, неземной свет! Запретная гора!

   Это же другой край королевства! Неудивительно, что ее тащили, словно какое-то срочное письмо, через эти жуткие провалы! Она даже не представляет, как отсюда добраться в Дортбург, но ясно, что не так-то просто!

   Но зачем? Почему она именно здесь? Не для того же, чтобы надругаться над девичьей честью, для этого не нужно было тащить ее в такую даль. Да и то сказать, зачем похищать девушку, если в любом городе, селенье, даже на любом постоялом дворе можно найти девиц легкого поведения? Вытребовать выкуп за воспитанницу у господина Оттокара? Тогда, конечно, ее бы спрятали, но неужели не нашли бы убежища поближе? К тому же только представить, чтобы маги, те, кто стоит неизмеримо выше простых людей, рядом с королевским троном — и вдруг промышляли похищением простых городских девиц за выкуп?! Чушь!

   Но отчего-то лезла в голову еще большая чушь, порожденная видом Запретной горы, меткой на руке, разговором с Гантрамом и нахлынувшими после воспоминаниями о бабушке. Легенда говорила, что именно отсюда, то есть не совсем отсюда, не от какого-то постоялого двора или деревенского дома, а просто от подножия горы, — избранная должна пройти путь к цветку, чтобы доказать свою избранность.

   Но не могли же эти…

   Даже не додумав абсурдную мысль, Изольда замотала головой. Хватит! Пусть сказки остаются сказками!

   Чего она совсем не ожидала, так это стука в дверь. И дело не в глубокой ночи за окном, просто похитители и приличные манеры — какое-то слишком уж невероятное сочетание.

   Но у нее-то манеры никто не отбирал! Она отвернулась от окна, на всякий случай поправила на ощупь прическу и спокойно сказала:

   — Войдите.

   Вошел совсем даже не похититель, а молодая и довольно миловидная девушка, наверное, ровесница Изольды. С подносом в руках, в закрытом темно-зеленом шерстяном платье, белом накрахмаленном передничке и чепчике, совсем не трактирная подавальщица, скорее горничная из приличной семьи. На подносе исходил ароматным паром чайник, стояло блюдечко с колотым сахаром, еще одно с печеньем и крохотный кувшинчик со сливками.

   — Господа сказали, вам дурно было. Я чаю принесла, — быстро проговорила она, пристраивая поднос на столик. — Попейте, госпожа, станет легче.

   Тут Изольда с немалым удивлением поняла, что не только чаю выпить, а и поесть не отказалась бы! Все-таки единственную пироженку на балу трудно считать ужином, а паника и беспокойство пробуждают поистине волчий аппетит.

   Но просить она не стала, только кивнула:

   — Спасибо, с удовольствием выпью чаю. А кто ваши господа?

   — Об этом стоило бы спросить у господ, — раздалось от двери. Изольда с огромным трудом сдержала испуганный вскрик. Наверное, эти безликие фигуры в плащах с глубокими капюшонами будут ей теперь сниться в самых ужасных кошмарах! Если она, конечно, доживет до возможности видеть кошмары.

   — Ваша светлость! — встрепенулась горничная и торопливо присела в почтительном книксене. — Изволите чего-то еще?

   — Нет, Матильда, ступай.

   Чего она ждала, когда за девушкой закрылась дверь? Наверное, вопросов или хоть каких-то… действий? Но этот… эта… светлость! просто стоял. И будто пристально, очень пристально ее рассматривал. Сам прячась в глубоких тенях у двери. Туда почти не добирался свет, и темная фигура «светлости» казалась выходцем из мрачной адской бездны. Вот спасибо за такого компаньона к чаю! Изольду словно приморозило к полу, стояла и не могла ни пошевелиться, ни хоть что-нибудь сказать. Только почему-то было горько, наверное, от одуряюще вкусного аромата чая, к которому она, конечно же, не посмеет теперь и притронуться.

   — Говорят, прошлое не возвращается. Но ко мне сегодня вернулось, — вдруг сказал он и шагнул в комнату, откидывая капюшон. — Не так я думал увидеть тебя снова. Малявка выросла. Здравствуй, Леда.

   Изольда бессознательно попятилась. Стоявший перед ней мужчина, высокий, широкоплечий, сильный, такой… такой взрослый! Никак не мог быть Эбертом. Но это был он, он, и совсем не «малявка» и «Леда» убедили ее в этом. Как ни странно, Эберт мало изменился на лицо. Да, черты стали резче и грубее, взрослей, а еще он отпустил волосы, совсем как у Гантрама, даже, кажется, еще длиннее? Но былой мальчишка узнавался в нем сразу.

   Вот только…

   «Ваша светлость»? И это похищение, он, получается, с ним связан?

   — Я тоже не так хотела бы тебя увидеть! — вырвалось у нее. — Почему я здесь?

   — По воле герцога Астора, — сказал он, махнув ей на табуретку. — Садись, чай остынет. Я объясню. — И сам, скинув тяжелый, на меху, плащ на лавку и оставшись в дорожном костюме и высоких сапогах, опустился у стола на вторую.

   — Ты считаешь, это… так вот просто?! Они не виделись пять лет, потом он ее похитил, и они сели пить чай?! Это уже даже не сказка, а… дурацкий водевиль!

   — Тебя не похищали, — возразил он. Хотел сказать что-то еще, но у Изольды вырвался неконтролируемый смех. Не похищали? Не похищали?! А как назвать вот это все: страшные темные фигуры, жуткие провалы, грубое «Идешь туда, куда ведут»?! Увеселительной прогулкой, может быть?! Или, о боги, свиданием?! Она без сил прислонилась к стене, сквозь смех начали прорываться всхлипы.

   Как Эберт поднялся и оказался рядом, не видела, только почувствовала крепкую хватку повыше локтей, ее легонько тряхнули, а потом она уткнулась куда-то ему в камзол и ощутила ладонь на спине.

   — Чш-ш-ш. Что за истерики на ровном месте? Моя малявка всегда была смелой. И терпеть не могла разводить сопли! Тихо. Не бойся.

   Он пах очагом, как будто долго сидел у огня, и чем-то еще незнакомым, но тревожным. Металлом, сталью? Но разве у стали есть запах? Откуда вообще такие мысли? Изольда уперлась ладонями ему в грудь, отстранилась немного. «Моя малявка», ишь ты!

   — На ровном месте? Не похищали?! Скажи тогда, что такое, по-твоему, похищение?

   — Тебе лучше не знать, — он качнул головой и отстранился сам. — Если я скажу, что без сегодняшнего приключения за тобой пожаловала бы недели через три герцогская карета с охраной и препроводила сюда же, только у всех на виду и с согласия господина Оттокара, да и твоего тоже, потому что есть люди, которым не возражают, что-то изменится? Вряд ли.

   — Конечно, изменится! Ты разве не понимаешь? У всех на виду и с согласия! Дядюшка не будет сходить с ума, разыскивая меня по всей ратуше, обо мне не пойдут слухи, что я сбежала прямо с бала с каким-нибудь слащавым пустозвоном. Конечно, что такое для герцога репутация простой девушки! Не говоря уж о том, что я до смерти перепугалась и у меня с собой нет даже смены одежды. Это, конечно, такие мелочи против всего остального. Но все же и эти мелочи можно отнести к «что-то изменится».

   — Насчет дядюшки не волнуйся. Там один из лучших ментальщиков герцогства, твой опекун спокоен за твою судьбу и видит десятый сон.

   — Лучший кто? И, я не поняла, что он сделал дядюшке?!

   — Ментальщик. Маг, который работает с разумом и памятью. Господин Оттокар помнит, что ты уехала по личному распоряжению герцога и с тобой все хорошо.

   — Ему это не повредит? — сама мысль, что можно вот так легко заставить помнить то, чего вовсе и не было, привела в ужас.

   — Нет. Чтобы повредило, маг должен желать вреда и должен быть готов расстаться с собственной жизнью. Магия не прощает таких сильных вмешательств в чужую жизнь и сознание. И не тревожься о своей репутации. Официальное распоряжение прибудет позже, но оно будет, так что ничего ни для твоего дядюшки, ни для тебя не изменится. То, что случилось сегодня, — издержки спешки. Мы с тобой можем смириться с этим или нет. Но не изменить.

   Он снова сел. Взглянул на нее, хмурясь:

   — Я предпочел бы, чтобы ты, как и дядюшка, видела сейчас десятый сон. Но ты здесь. И завтра, то есть уже сегодня, придется отправляться в путь с рассветом. Поэтому давай поговорим о самом важном, а потом попробуешь поспать. Хотя бы немного.

   Изольда на миг прикрыла глаза, глубоко вздохнула и медленно-медленно выдохнула. Этому способу быстро успокоиться научила бабушка, и до сих пор он работал безотказно. Сейчас, правда, не очень сработал. Ну так и ситуация была гораздо более сложная, чем разбитая любимая чашка или не доставшийся блинчик с малиновым, а не яблочным повидлом. И все же у нее хватило самообладания подойти к столу, сесть, держа спину ровно, словно в гостях, налить себе чаю и спросить:

   — Где же твоя кружка, ваша светлость? Или мне придется пить чай одной, чувствуя себе настоящей хамкой?

   На «светлости» Эберт заметно поморщился, на хамке усмехнулся.

   — Я не сочту тебя хамкой, даже если вздумаешь есть кашу руками. Пей, здесь все для тебя.

   На самом деле хотелось спросить, с каких пор и каким образом он «светлость». Но если уж спрашивать, то Изольда хотела узнать обо всех тех пяти годах, что они не виделись. Вот только… прошлое не возвращается, так? Маленькая Иззи могла мечтать о соседском мальчишке, но смеет ли взрослая Изольда мечтать о том, кто теперь «его светлость»? Да он, может, уже и вовсе женат! Нет, думать сейчас еще и об этом она просто не в состоянии.

   Вздохнула и, поколебавшись между сахаром и печеньем, решила не стесняться и есть всё, что дали. Если «отправляться в путь с рассветом», то сил ей понадобится немало. И «немного поспать» — не совсем то, что поможет после настолько сумасшедшего вечера.

   Печенье она смела, как самой показалось, в мгновение ока, и даже пристальный взгляд почему-то молчавшего Эберта не помешал. Тем более что чай уже начал остывать, и следовало поторопиться. Но когда допивала вторую кружку, с сахаром вприкуску, а он все еще ни слова не сказал о том самом «самом важном», не выдержала:

   — Чего ты ждешь? Хотел поговорить — так говори.

   — Не могу, когда ты жуешь, — он очень знакомо улыбнулся. — Сбивает настрой.

   Всегда от этой его улыбки, открытой и бесшабашной, у нее замирало сердце, а потом начинало биться сильнее. Столько времени прошло, а ничего не изменилось.

   — Но уже можно. — И улыбка погасла. — Выходим на рассвете. Путь на Запретную гору опасный и долгий, но не бойся, тебя есть кому охранять. Его сиятельство ждет нас в трех днях пути отсюда к вершине. — Он вдруг замолчал, рассматривая ее со странной смесью недоумения и неверия. — Проклятье, Леда! Почему я говорю это тебе?! Метка снежного цветка? Серьезно?

   — Разве ты не помнишь? «Глупые девчоночьи фантазии»? Знаешь, я выросла, и сейчас мне совсем не до фантазий.

   — Сказки заканчиваются там, где начинается магия, — он покачал головой.

   — Но это сказка! Просто бабушкина сказка, Эберт!

   — А цветок на твоей руке? Сказка нарисовала?

   — Я не знаю, — чуть слышно призналась она. — Не знаю, что думать. Чему верить.

   — Покажи мне, — попросил он. — Гантрам сказал, магия древняя и сильная, но почему только сейчас?

   — Потому что совершеннолетие. Как раз сегодня… то есть, уже вчера, да?

   А сама отметила: Гантрам. Вот кому должна она сказать спасибо за чудесный вечер. Вот куда он побежал после танца! Не в библиотеку, а докладывать герцогу Астору, самому Черному Ястребу, старшему брату короля, об избранной! А ментальщик, о котором упомянул Эберт — тоже он?

   — Никому нельзя верить, — сказала мрачно. — Жаль, что я не оттоптала ему ноги.

   Поставила опустевшую кружку, протянула руку:

   — Смотри, если увидишь. Этот ваш Гантрам прикрыл его иллюзией.

   Эберт взял ее ладонь в свою, теплую и отчего-то шершавую, будто иссеченную сотней рубцов или шрамов, так что Изольде вдруг остро захотелось посмотреть, почему такое странное ощущение. Сосредоточенно хмуря брови, провел над ней другой рукой, и кожу начало легонько покалывать. А в следующий миг на ней проступил серебристый контур цветка.

   — Проклятье, — снова пробормотал Эберт. Будто до последнего не верил, что и впрямь увидит метку. Или… не хотел верить? — Ни слова там не было про совершеннолетие. Ни одного слова. Как и про цветок на руке.

   — Как же не было? — удивилась Изольда. — Бабушка так и говорила, я точно помню. «В день, когда избранница цветка станет взрослой, путеводная метка распустится цветком на ее руке».

   — Бабушка? — переспросил он и вскинул на нее встревоженный взгляд. — Ну конечно. Бабушка. У нее была своя легенда. Хотелось бы знать, почему. Но это уже ничего не меняет. Леда, я сказал все, что должен был. Все, что говорил многим здесь до тебя. Если хочешь спрашивать, спрашивай. Отвечу, если смогу.

   — Ты не сказал главного. Зачем мы туда идем? За цветком? Мне он больше не нужен. У меня было одно желание, но… кажется, сегодня ему пришел конец.

   — Когда-то их было гораздо больше, — с горькой усмешкой заметил Эберт, выпуская ее ладонь. — Как сильно все меняется, да? Конечно, за цветком. Запретная гора — в самом сердце метелей. Чтобы добраться до вершины, надо пройти сквозь заслон ветра и снега, а провести там может только избранная. Она же — сорвать цветок.

   Изольда сцепила руки в замок. Мысли путались, в голове сливались слова Эберта и давние — бабушкины, где-то становились рядом, где-то сталкивались. Бабушка, к примеру, не говорила о том, что избранница способна и тем более должна кого-то куда-то вести. Зато говорила, что сорвать цветок она может только для себя. Если судить по бабушкиной сказке, герцогу, чтобы получить цветок, нужна была не избранная, вернее, ему не помогла бы никакая избранная. Он сам должен был родиться девушкой для этого. Зимой, в снежную ночь под вой метели, и получить метку на руку в день своего совершеннолетия. Но, похоже, тот, кто рассказывал сказки его сиятельству, что-то напутал.

   — Ты сказал, «многим до тебя». Кто они были? И сколько их было? И, главное, что с ними сталось?

   — Ничего, — он пожал плечами. — Их было много. Но они не были избранными. — И, помолчав, добавил: — Довели до границы метелей, провести не смогли, вернулись домой с щедрой наградой и благодарностью от герцога.

   И вроде бы звучало безобидно, но Изольде отчего-то хотелось пристальнее вглядеться в лицо Эберта. Может, потому что он впервые за этот вечер не смотрел ей в глаза? С тех пор, как снял капюшон, конечно.

   — Не бойся, — сказал он то, что уже говорил сегодня, и вот теперь наконец-то поднял голову. И взгляд был… тоже хорошо знакомым, да. Прямым и честным. — С тобой не случится ничего плохого. Я обещаю.

   — У меня все равно нет выбора, так? — тихо спросила Изольда.

   — Так, — кивнул Эберт и поднялся. — Тебе правда нужно поспать. И я очень надеюсь, что у тебя получится.

   Уже от двери заметил негромко:

   — И ты права. Не доверяй никому.

   — Даже тебе?

   — Даже мне. Сейчас нас не слышали, но в дороге случается всякое. Будь осторожна со словами. Мы знакомы, этого я не скрывал. Но ты из прошлой жизни, которая для меня давно закончилась. «Цепные псы герцога», мои парни, должны думать именно так.

   И ушел.

ГЛАВА 4

Изольда никогда не ездила верхом. Лошадей, конечно, не боялась, но и в седле себя не представляла. Но после безумной кутерьмы, которая началась, наверное, за час до рассвета, и весь этот час только усиливалась и становилась все безумнее, даже обрадовалась, когда ее взгромоздили на невысокую толстенькую лошадку, сказали держаться за седло, не бояться ничего, а главное — ни в каком случае не визжать. Боги, да они на себя бы посмотрели! Нет, не визжали, конечно, но шуму от этих «псов герцога» было, как от целой стаи побрехучих базарных пустолаек!

   Сама Изольда успела переодеться — вчерашняя девушка, Матильда, принесла чистую полотняную рубашку, длинную пуховую кофту, толстые штаны, войлочные сапожки, варежки на меху и шубу почему-то с разрезами по бокам, невероятно красивую, из золотой парчи с шитьем, впору какой-нибудь «светлости», а не простой горожанке. И уж точно никак не годившуюся носить ее с мужскими штанами! Но Изольда посмотрела в окно, на заснеженные горы, и не стала спорить. Только попросила сохранить бальное платье, объяснив честно, что это подарок от опекуна, и потерять его она очень не хочет.

   Поесть она предпочла бы в комнате, но завтрак накрыли внизу, для всех. Простой и сытный: каша с мясом, сыр, хлеб, горячий сбитень. Эберт сел во главе стола, ее усадил рядом, но остальные! Они мельтешили вокруг, то один то другой оказывался за столом, закидывал в себя содержимое тарелки и исчезал, и вот уже он орет где-то во дворе, спрашивая, почему до сих пор не оседланы кони, куда запропастились приготовленные с вечера одеяла и «где этот круши-ломай Юхан, когда его сила раз в жизни действительно нужна». И все это так быстро и шумно, что она даже лиц не запомнила, хотя старалась, раз уж сейчас они все были в облике обычных людей, а не пугающих полупризраков под глубокими капюшонами. И называли друг друга по именам! Но поди запомни, кто рыжий и долговязый, кто недовольный всем на свете коротышка, а кто — тоже недовольный, но как-то по другому, белобрысый.

   — Если бы наши приказчики так собирались на ярмарку, дядюшка уволил бы всех, — не выдержала наконец она.

   — А многие из приказчиков господина Оттокара могут не вернуться с ярмарки? — спросил Эберт, взглянув на нее… странно. — Боевые отряды проверяются в бою, а не в сборах. Вот там от них стоит требовать порядка и слаженности.

   — Разве что сбежать с выручкой, — вспыхнув, тихо сказала Изольда. — Я поняла. Прости.

   — Ничего, — Эберт пожал плечами. — Тебе неоткуда знать, сколько смертников среди боевых магов. Мои парни — из тех, кто умеет выживать. Правда, дури в их головах столько, что иногда и впрямь только хорошим боем и выбьешь. Но если столкнуться с ними в столичных залах, — он усмехнулся, — ни за что не догадаешься, что вот этот огромный тролль в любой непонятной ситуации может огреть дубиной вдоль хребта, а вон тот громкий недоумок — лучший фехтовальщик герцогства, если не всего Стормберга. Отменные важные господа, знатоки манер и придворного этикета.

   — И я рядом с ними покажусь деревенской простушкой, — продолжила Изольда. Кивнула: — Гантрам держал себя настоящим придворным кавалером.

   — У Гантрама не сложилось с оружием. Боевой магией владеет, но… Скажем так, боевые маги не могут полагаться только на магию. Так что залы и приемы — его удел. И, конечно, архивы и исследования.

   — Не знаю, как насчет архивов, а девиц очаровывать он умеет, — наверное, резче, чем следовало, сказала Изольда. Отчего-то вспомнилась искренняя любезность мага, и горько было понимать, что та самая подкупившая ее искренность была всего лишь слишком умелым притворством.

   — Неужто успел очаровать тебя? — вдруг развеселился Эберт. — Стремительная тактика — совсем не в духе Гантрама. Не злись на него, мы все выполняем высочайшее распоряжение. Даже ты.

   — Буду злиться, — честно сказала Изольда. — Не люблю обмана. Можно было объяснить как есть. Кто бы пошел против воли герцога?

   Возможно, Эберт снова возразил бы, нашел слова, которые убедили ее и даже пристыдили, но тут в зал ввалился кто-то из этой то ли четверки, то ли десятки, уже в плаще и капюшоне, доложил торопливо:

   — Все готово, — и Эберт вскочил, приказав коротко и резко:

   — Едем.

   И вот уже второй, а может, третий час она тряслась в седле, кусала губы, стараясь не показать, как с непривычки устали ноги и болит почему-то поясница и спина. Впереди покачивалась, закрывая обзор, укутанная плащом спина мага, который держал в руке повод ее лошади — конечно, ей самой поводья не доверили! А вдруг ускачет из плена страшных магов, словно какой-нибудь отчаянный лесной разбойник! А вокруг — заснеженные снизу доверху высоченные ели, склоны, поросшие опять же елями и каким-то ползучим кустарником, пустые, но тоже заметенные глубоким снегом прогалины — возможно, летом здесь ручьи? Или все-таки какие-то дороги, хотя бы тропинки? Коренастые сильные лошадки глубоко вязли в снегу, но шли вперед и вперед, а парни Эберта и он сам молчали, и оттого казалось, что она здесь совсем одна. Даже тот единственный, спину которого видела, после такой долгой тишины стал казаться частью леса, а не живым человеком. Поэтому даже вздрогнула от его неожиданного негромкого вопроса:

   — Не замерзла?

   Он придержал лошадь, дождался ее и поехал рядом. Протянул тугую кожаную флягу.

   — Пей. Скоро начнется подъем. Магия там шалит, так что горячего нам не видать до сумерек.

   Сняла варежки, и пальцы сразу закоченели. Маг, понаблюдав за ее попытками открыть, выдернул пробку сам. Во фляге оказалось вино, душистое, горячее, пахнущее гвоздикой и корицей, лимонными корками и перцем. Такое согреет до самых костей! Изольда осторожно глотнула раз, другой. Словно горячее жидкое солнце пробежало по телу. Вернула флягу, маг тоже глотнул, спросил, резким тычком загнав пробку на место:

   — Что так мало? Опьянеть боишься?

   Она кивнула. Даже с этих двух глотков повело, голова стала легкой, и тянуло глупо хихикать. Но с двух глотков это совсем скоро пройдет, уже через несколько минут, наверное. И хорошо.

   — Если мне вдруг придется отпустить поводья, крепко держись за гриву. Брюква смирная, не понесет, разве что немного попрыгает. Поняла?

   — Д-да, — на самом деле Изольда совсем не понимала, что делать, если эта «смирная» вдруг запрыгает, но спорить с незнакомым магом было страшней. И вдруг словно само на язык прыгнуло донельзя глупое: — Но почему Брюква?!

   — Любит, — даже так, не видя лица, можно было почувствовать улыбку в голосе. — Хрумкает всем зайцам на зависть, только дай.

   Изольда хихикнула, наверное, те два глотка все-таки сделали свое дело.

   — А я пироженки люблю, с марципаном. Здравствуйте, меня зовут Пироженка?

   — Будь ты резвой кобылкой, может, так и назвали бы, — усмехнулся маг. — Я Руди, кстати. Будем знакомы, госпожа Пироженка.

   — Будем, — согласилась Изольда. — Только не обижайтесь, если я вас не узнаю без капюшона. Ну, то есть, пока не заговорите.

   — Узнаешь. Меня сложно спутать с остальными. Но давай я представлю и их. Того, что похож на горного тролля, зовут Юханом. Громче всех орет Венделин. Больше всех брюзжит и вечно всем недоволен — Лукаш. Его лучше не злить — потом не отцепится. Ну а его светлость графа Тессарда ты и без меня знаешь.

   — Он правда граф? Но как?! Хотя, — сникла она, — это нужно у него и спрашивать, наверное. Простите.

   — Да не за что. Я знаю Эба почти пять лет. Графом он стал прошлым летом. Милостью его сиятельства. Только светлостью лучше не называй. Не привык еще. Не любит.

   Изольда покачала головой:

   — Как странно.

   Хмель выветрился — даже быстрее, чем она думала, — и стало грустно. Любит или нет зваться по титулу, но титул у него самый что ни на есть настоящий. Вон — милостью герцога! Неслыханный взлет для городского мальчишки. Теперь он — не ее полета птица.

   — Мы все здесь — не из дворцовых гостиных, — будто угадав ее мысли, заметил маг. — Герцог Астор редко приближает кого-то из знати. Считает, что титул мало получить при рождении, нужно еще и заслужить.

   — А вы все с титулами? — удивилась Изольда. Как-то не вязались у нее титулованные особы с опасными путешествиями по запретным горам. Не говоря уж о похищении девиц с балов в провинциальных городишках, пусть это даже не совсем похищения.

   — Почти. Но граф у нас пока один. Юхан, вон, уже барон, глядишь и графом станет однажды.

   — Не стану, — глухо пробасили сзади. — Оно мне надо?

   Изольда вздрогнула. Сейчас этот голос звучал добродушно, но она слишком хорошо запомнила угрожающее: «Идешь, куда ведут».

   — Тише вы! — зашипели откуда-то спереди. — Завеса!

   — Молчим, молчим, — покладисто согласился Руди. И шепотом пояснил: — Полоса магической метели. Слушай и держись крепче. — И снова уехал вперед, туда, где один за одним другие маги отряда скрылись в белой метельной пелене.

   «Что слушать?» — хотела спросить Изольда. Но тут и ее Брюква дошла до этой самой метельной занавеси, и Изольда услышала…

   Метель пела.

   Метель радовалась. Приветствовала избранницу, рассказывала, как долго ее ждала, и как ждут там, высоко, другие метели, те, кто старше и сильнее. Звала поплясать вместе хоть немного, отметить встречу. Изольда вскинула руки, широкие рукава шубы съехали к плечам, а на руке под варежкой вспыхнул, обжег холодом цветок. Сейчас Изольде не нужно было видеть его, она ощущала каждый лепесток. Зазвенели колокольцы, взвизгнули скрипки. «Танцуем, да, танцуем!»

   — Спятила?! — вдруг заорали прямо в лицо. Изольду тряхнуло, дернуло вперед, щеку обожгло, будто кто-то бил, чтобы привести ее в чувство. — Сказали же! Слушай! Не доорешься! — Прямо на нее смотрел разозленный парень, капюшон свалился, и сам он выглядел так, будто его валяли головой в снегу. А глаза, яркие и зеленые, как у кошки, сужались от бешенства.

   И это бешенство словно передалось Изольде! Засвистела, взвихрилась вокруг метель, а она прошипела, глядя прямо в эти глаза и ощущая, как сама щерится и щурится:

   — Не смей меня бить. Сам спятил. Я слушала, а ты помешал!

   Он вдруг разом успокоился, нахмурился, замерев, будто тоже что-то слышал, кроме ее шипения. Потом, ухватив ее за руку, а лошадь за поводья, молча потянул вперед.

   Метель взвыла резко и пронзительно и выпустила их на свет. Не ласкали лицо снежинки, не звала танцевать вьюжная круговерть. Стояли неподвижно, в полном безветрии, заснеженные елки, сверкали на солнце нетронутые сугробы. А засыпанные снегом маги смотрели на Изольду почти с одинаковыми выражениями лиц, сумрачными и тревожными.

   — Ее зовут, — сказал этот «спятивший» зеленоглазый. Наверное, он и есть тот, кто «громче всех орет»? Венделин? — Она их слышит. Не ушла бы в пропасть. Руками махала как безумная, не реагирует, не отвечает. Бормочет и шипит.

   — Сам ты безумный! — вспыхнула Изольда. — Каких таких «их»?

   — Снежных ведьм, — объяснил Эберт. Он рассматривал ее так же, как и прочие, но во взгляде было что-то еще, кроме тревоги. Сомнение? Грусть?

   — Не слышала я никаких ведьм, что за глупости! Метель пела. Красиво. Танцевать звала. И всё, какие ведьмы, какая пропасть?

   — Метель часто тебя танцевать звала, Пироженка? — вдруг усмехнулся еще один, рыжий, как морковка, с россыпью ярких веснушек и светло-голубыми глазами.

   — Всю жизнь, — пожала плечами Изольда. Сердиться после «Пироженки» не получалось. — Так вот ты какой, Руди? И правда, не спутаешь.

   — И что будем делать? — спросил предположительный Венделин. — Если она не соображает, когда надо за лошадь держаться, а не руками махать, и утанцует с метелями куда-нибудь в пропасть… Не к седлу же привязывать?

   — Привязывать пока не будем, — покачал головой Эберт. — Изольда, ты почему не держалась и не слышала нас? Метель пела громче?

   — Метель пела красиво, — задумчиво, пытаясь припомнить все до мелочей, сказала Изольда. — Не громко, нет. Но кроме нее, никто не… — Она осеклась, вдруг осознав, что говорит о метели, как о живом и разумном существе. — Нет, вас я не слышала. А она радовалась встрече и звала танцевать.

   — И повод у меня из рук вырвала, — кивнул Руди.

   — Чем выше, тем громче будут петь ведьмы, — заметил еще один маг, до этого молчавший. С темным колючим взглядом и скуластым сухощавым лицом. — И завести могут, и увести. Ей, может, ничего и не будет, раз избранница. А может, и будет. Окончательно обезумеет и пойдет танцевать на вершину. Да там и останется.

   — Выше — те, кто старше, — вспомнила Изольда вдруг еще из песни метели. — Они тоже ждут.

   Она хотела добавить, что танцевать — совсем не значит обезуметь, но не успела.

   — Вот-вот. Уже ждут. Ковры расстелили, столы накрыли, — неприятно усмехнулся этот темный. — Только обратно после их пиров никто из избранниц не возвращался.

   — Хватит, — резко сказал Эберт. — Поедем, пока не стемнело. Руди, ты знаешь, что делать.

ГЛАВА 5

Изольда не могла бы сказать, что ее больше взбудоражило — волшебная метель или обидные высказывания магов, все эти «как безумная» и «окончательно обезумеет». Пожалуй, все-таки второе: с метелью танцевать ей приходилось и прежде, пусть тогда она и не теряла связи с окружающим миром, а вот безумной Изольду никто еще не называл! Наоборот, все считали ее на редкость здравомыслящей, а некоторые даже занудной.

   А теперь то и дело ловила на себе пристальные взгляды, и чудилось — от нее ждут, что вот-вот дико захохочет и умчится к ближайшей пропасти. Или что еще должны делать, по их мнению, безумные девицы? Даже Руди — он снова вел Брюкву — больше не болтал, а, кажется, готовился в любой миг хватать ее и не пускать. В конце концов она не выдержала:

   — Если я и обезумею, то от вашего ожидания!

   — Попробуй представить себя на нашем месте, — миролюбиво предложил тот. — Ты сопровождаешь крайне ценную госпожу, за жизнь и сохранность которой отвечаешь головой. А она норовит потеряться в пурге и свалиться с лошади. Как думаешь, пристально будешь за ней присматривать?

   Изольда фыркнула — впрочем, уже остывая.

   — Ничего я не норовлю. И… да, я бы присматривала, но не так, чтобы мой присмотр выводил ее из равновесия. Знаешь, мне трудно судить, но вот мой дядюшка О говорит, что нет ничего хуже женщины, которую намеренно или даже случайно вывели из себя. — Она помолчала, прежде чем продолжать: так явственно вспомнился дядюшкин голос, спокойный и слегка насмешливый, каким он говорил только дома, для самых близких, что сердце сжала тоска. — Он говорит, что предпочел бы оказаться в шторм и ураган напротив дикого зверя, чем рядом с такой женщиной.

   — Надо подсказать ребятам, чтобы заранее присматривали себе безопасный сугроб, — рассмеялся Руди. — Я-то уж как-нибудь выдержу приход урагана в наши края. Пять младших сестер, это вам не какие-то шторма и звери.

   Теперь уже рассмеялась Изольда. И спросила хитро:

   — А может, ты сбежал в маги от них?

   — Не просто сбежал, — со смешком подтвердил он. — Улепетывал так, что вся деревня таращилась. За конем господина мага было сложно угнаться. Но я не привык сдаваться. Он и взял-то меня скорее за упорство, чем за таланты. Зато теперь мои девчонки не считают, сколько медяков им нужно отложить на пряник к празднику.

   На слове «пряник» Изольда невольно сглотнула: время, наверное, давно перевалило за полдень, и есть хотелось так, будто плотный завтрак давным-давно провалился в тартарары.

   Руди заметил.

   — Голодная? Потерпи, скоро приедем. Еда с собой есть, но грызть заледеневшие куски на морозе так себе удовольствие. Не всякие зубы выдержат.

   Изольда кивнула, и дальше ехали молча. Путь шел в гору, пока не слишком круто, но заметно. Лес поредел, чаще стали попадаться отвесные скалы. А в небе, хотя еще и не стемнело, чудились отблески зеленых и лиловых всполохов. Но сумерки сгущались все быстрее, а вместе с сумерками крепчал и мороз. Похоже, ночь в этих краях приходила так же резко и внезапно, как осенние шторма в Дортбурге. Изольда начала тревожиться: где же то самое обещанное «скоро приедем»? Никаких признаков жилья, ни тропинки, пусть даже занесенной снегом, ни дымом не пахнет…

   Она уже собралась спросить у Руди, когда, по его мнению, должно настать «скоро», но тут отряд остановился у одной из отвесных желтоватых скал, и маги один за одним начали спешиваться. Руди помог Изольде, она пошатнулась, ощутив — наконец-то! — землю под ногами, но тут увидела, где предполагается отдыхать, и оторопело замерла.

   Пещера?! Нет, серьезно? Они проведут ночь в какой-то, о боги, норе?! Как дикие звери?

   Но выбирать не приходилось, не в лесу же оставаться, под открытым небом. К тому же Руди, спустив ее со спины лошади, и не подумал отпускать, держал за руку — и так, за руку, провел в узкий лаз.

   Внутри кто-то уже развел костер. Дым утягивался вверх, в темноту — что ж, по крайней мере, не придется цеплять головой потолок и ходить согнувшись! Вход в пещеру плотно закрыли кожаным пологом, а поверх еще и деревянным крепко сбитым щитом наподобие двери. Шум леса отдалился, стал слышнее треск костра, Изольда вынула руку из ладони Руди и подошла туда, к костру. В нескольких шагах от огня тепло совсем не ощущалось, но рядом — другое дело. Можно и варежки снять, и расстегнуть шубу. Наверное, еще немного, и воздух прогреется. Хотя при пяти мужчинах спать она все равно будет в одежде.

   Но как же приятно протянуть руки к огню, согреть! Только цветок… он сиял ярко, так же ярко, как огонь, и еще вчера она, наверное, любовалась бы этим волшебным сиянием. Но после всех треволнений ночи, после тяжелого дня, да и вообще от одной только мысли о навязанном ей путешествии становилось так себя жаль, что глаза бы на этот цветок не смотрели!

   — Ничего себе светится! — воскликнул спешивший куда-то все еще предположительный Венделин и даже остановился. Он обеими руками прижимал к груди объемный меховой сверток и с интересом разглядывал метку. — С самого начала так?

   — Нет, — мрачно ответила Изольда. — Так еще не было.

   — Значит, чувствует магию ведьм, — кивнул он, прищурившись. И добавил тише: — Проклятье. Да если бы мы знали, что ищем! А то родинки, шрамы, родимые пятна, блондинки, крючконосые, калечные! Ха! Магический знак должен быть похож на магический знак! Я же говорил! И кто меня слушал?

   — Все поняли, что ты молодец, Венди! — на плечо все-таки да, Венделина с оглушительным хлопком опустилась огромная лапища Юхана. От такой дружеской поддержки не всякий бы, пожалуй, и на ногах устоял, но Венделин только пошатнулся от неожиданности. А вот Изольда снова вздрогнула, хоть и понимала, что тогда, в ратуше, этот «тролль» ее запугивал исключительно ради дела, а так, пожалуй, он скорее добродушен, чем зол. И лицо у него было совсем не страшным, обычное лицо — простоватое, с крупными, немного грубыми чертами, и с неожиданно щегольскими усами с подкрученными кончиками. Такие усы не очень подходили ни к самому лицу, ни к его выражению, зато вынуждали улыбнуться. Впрочем, наверное, они подходили к титулу. «Господин барон», конечно же, скорее должен щеголять закрученными усами, чем простонародной физиономией.

   — Не лезь! — дернулся Венделин. — И не смей…

   — А ты не вздумай гордиться, — пробасил Юхан. — А то и так гонору до небес! И отстань от девчонки.

   — Я к ней что, пристаю? Ты чувствуешь, сколько в нем магии?! Ты когда-нибудь такое видел, тролль необученный?!

   — Вот и смотри спокойно, и не лезь! Она тебе не собачка дрессированная. Уж наверное, не рада, что на нее тут таращатся все кому не лень. — Юхан отошел, а Венделин взглянул на Изольду в упор.

   — Ты-то хоть понимаешь, что никто из нас такого в жизни не видел? Очень странная магия. Дикая и непонятная. Сложно на такое не реагировать.

   — А ты понимаешь, что я эту магию себе не просила? Не видели они! И сразу я то избранная, то безумная, то еще какая-нибудь?

   — Ты что, обиделась? — он удивленно приподнял брови. — Извини, если что, но искать тебя в пурге, а потом пытаться доораться и в чувство привести — сомнительное, знаешь ли, удовольствие. Я боялся, что ты теперь такой и останешься. Не видишь, не узнаешь, только бормочешь.

   Она смотрела на него и не знала, что ответить. Потому что выходило, что именно на него и впрямь обижаться не за что. Но сама обида никуда не делась.

   — Да, — проговорила медленно, словно поймала ускользавшую мысль на крючок и теперь вываживала перед тем, как выдернуть из глубин на свет. — Обиделась. Но, наверное, на тебя и правда не должна. А на все сразу. Тоже сомнительное, знаешь ли, удовольствие, когда тебя хватают прямо на балу, в твой, между прочим, день рождения, пугают до смерти, тащат куда-то, запихивают в чужую одежду, заставляют идти в гору с кучей чужих мужчин, и все только из-за какого-то глупого знака. Мне все равно, сколько в нем магии. Я не маг, как вы. Я хочу домой, и понимаю, что это невозможно, пока мы не дойдем до цветка, да и потом… сложно сказать, что будет потом. Все это немножко мешает радоваться жизни.

   — Понимаю, — серьезно кивнул он. — Но ты хотя бы кого-то тут знаешь. Другим не так везло. Вряд ли тебя это утешит, но хоть что-то. И кстати, я бы на твоем месте с такой красотой на руке домой не хотел. Понятно же, что раз оно такое засветилось, значит, зачем-то нужно и в покое тебя не оставит. Так что, может, лучше поскорее разобраться, что к чему? — Он вдруг протянул ей свой сверток. — Иди-ка лучше вей себе гнездо. Когда руки заняты, легче не думать о всякой гадости. Тессард покажет, где.

   — Что это? — пальцы погрузились глубоко в мех. Медвежий? — Одеяло? Эм-м, спасибо.

   — Не за что, — усмехнулся он. — И перина, и одеяло. На таком не замерзнешь даже в сугробе.

   Изольда завертела головой в поисках Эберта и увидела, что, пока они с Венделином разговаривали, суета закончилась и в пещере образовался некий порядок. В одном углу лежали такие же шкуры-одеяла, в другом высились аккуратной горой седельные сумки, а рыжий Руди, похоже, собрался готовить ужин. Эберт и еще один, невысокий и мрачный, тот, который язвил о коврах и столах, что-то делали вдвоем у самого входа — кажется, вырезали на деревянной «двери» какие-то знаки.

   — Я им там не помешаю? — быстрым шепотом спросила она.

   — Почти закончили, — сказал Венделин, окинув взглядом символы. — Не помешаешь.

   И умчался к сумкам. А Изольда, прямо так, с одеялом в охапке, пошла к Эберту.

   Странно, но с этим одеялом она вдруг почувствовала себя… уверенней? Нет, наверное, просто спокойней. Как с игрушечным медведем, которого обнимала в детстве, засыпая.

   Взгляд скользнул по символам, почему-то стало холодно, словно пригоршню льда за воротник насыпали. Если в этих знаках тоже была магия, то, кажется, какая-то не слишком приятная!

   — Эберт? — спросила тихо. — Здесь найдется уголок хоть немного в стороне? Чтобы я могла отдохнуть, никому не мешая, и… чтобы об меня не спотыкались?

   Он обернулся, уперся взглядом в меховой сверток и понимающе хмыкнул.

   — Венделин решил пристроить тебя к делу? Лукаш, закончишь тут?

   — Да что заканчивать, — недовольно отозвался тот, дернув плечом. — Шаманский примитив. Даже настраивать не надо.

   Эберт поднялся. Махнул вглубь пещеры, где своды терялись в непроглядной тени и куда не добирались, наверное, ни свет, ни тепло от костра. Ну что ж, сама ведь хотела в стороне…

   — Там в дальней стене есть удобная ниша. Пойдем, покажу.

ГЛАВА 6

В темноте цветок засиял ярче — не настолько, чтобы сойти хотя бы за свечку, но и расшибить лоб о стену можно было не опасаться. Вот только Изольду такое полезное свойство не обрадовало. Чем чаще и заметнее напоминала о себе магия волшебной метки, тем ясней становилось, что назад дороги нет и уже не будет.

   Эберт вытащил из вбитой в стену скобы факел, сосредоточенно подержал над ним ладонь, дождался, пока вспыхнет крошечная искра, и пояснил:

   — Здесь нестабильная магия. То получается, то нет. Что-то серьезное — и вовсе опасно колдовать. Потому что получиться может все что угодно. Юхан однажды пытался создать свечи. Видишь, чем закончилось? — Он поднял уже как следует разгоревшийся факел, и Изольда увидела полосы копоти на каменном своде. — Хорошо, что камень не горит. И так-то еле потушили.

   — А кресалом пользоваться магам никак нельзя? — шутливо изумилась Изольда. Выделывается, совсем как в детстве! Хотя, если уж честно, каждый раз, когда Эберт был «как в детстве», отдавался приятным теплом на душе.

   — Можно. И кресалом, и молотком, и топором. Но сложно. Не использовать магию для мага — это… не знаю, наверное, как зрячему лишиться зрения.

   От разочарования перехватило дыхание. Он… не выделывался? Не для нее? Просто колдует теперь, даже не думая об этом?

   — Вот, смотри.

   Он снова поднял факел повыше, и теперь Изольда удивилась уже не шутя. Она, честно говоря, думала, что «удобная ниша» — что-то вроде… ну, пускай не комнаты, но хотя бы кладовочки? А тут… всего лишь углубление в стене! Чуть выше основного пола пещеры, что придавало этой выемке вид почти что кровати, да, не совсем уж крохотной кровати, но… боги, и вот это — всё уединение, на которое она может рассчитывать?!

   — Но, Эберт! Я помещусь здесь, только если свернусь в клубок, как собака на морозе!

   — Леда, — укоризненно протянул он. — Здесь прекрасно помещалась девица втрое тебя шире и на голову выше, которая к тому же ухитрилась затащить с собой Юхана. И они не просто здесь уместились, а даже отлично провели время.

   От таких откровений бросило в жар. Изольда сильнее прижала к себе одеяло, как будто оно могло, словно щит, отгородить ее от всех мужчин и их возможных поползновений. Хотя… она-то никого «затаскивать» не станет, а никто из этих пятерых пока ни на что такое не намекал…

   — Совсем забыл, — сказал вдруг Эберт и вручил ей факел. — Сейчас.

   Стоять с факелом в одной руке и одеялом в другой показалось Изольде до крайности глупым, и она положила одеяло в нишу. Получилось, как будто молча согласилась с Эбертом. И почему-то представилось, что он, именно он, а не рыжий Руди или болтливый Венделин, мог бы сам «покараулить» ее ночью, если они и вправду собрались не спускать с нее глаз.

   Вернулся Эберт почти сразу с внушительным кожаным тюком.

   — Это Матильда для тебя собрала. Я не вникал, но, наверное, что-нибудь полезное.

   — Спасибо! — обрадовалась Изольда. Боги, девушка уж точно лучше мужчин понимает, что нужно другой девушке!

   — Как устроишься, приходи к костру, Руди уже должен успеть с ужином.

   — Хорошо.

   — Да, и если от костра пойдешь прямо от входа, наткнешься на «комнату уединений».

   — На что?!

   — Это Юхан так обозвал, — он усмехнулся. — Услышал от какой-то очень нежной особы, которая от слов «отойти по нужде» едва в обморок не падала.

   Он нарочно ее смущает то и дело? У Изольды, кажется, даже уши заполыхали, а Эберт пояснил преувеличенно серьезно:

   — Дело, правда, было во дворце, а не в пещере. Но Юхану понравилось.

   Юхан, похоже, серьезно относился к своему баронству. Не в том смысле серьезно, как, скажем, ростовщики серьезно относятся к золоту и процентам, а скорее как капитаны — к своим кораблям, основательно и с чувством ответственности. Усы, теперь вот… «комната уединений», с ума сойти!

   Эберт между тем воткнул факел обратно в скобу. И ушел, ничего больше не объясняя. Что ж, сказано было достаточно. Устраиваться и подходить на ужин. Ну и… в «комнату уединений», да. Изольда невольно хихикнула. Кажется, ей тоже нравится!

   Она расстелила одеяло, толстое и мохнатое, села и развязала мешок. Благословите все боги добрую Матильду! Там были тонкие нижние штаны и рубашка, запасные толстые штаны и кофта, пуховый платок, вязаные варежки и носки, но, кроме всего этого, очевидно необходимого в пути, там было настоящее богатство, о котором мужчины, конечно, и не подумали бы! Два гребешка, редкий и густой, лента и шпильки для волос. Зеркальце, о боги, настоящее дорогое стеклянное зеркальце! Странно, Матильда совсем не похожа на ту, кто может делать такие подарки совсем незнакомым девушкам. Небольшая берестяная шкатулочка с жиром, мазать губы и руки на морозе. И даже — Изольда быстро оглянулась, не смотрит ли кто, — мягкие тряпочки для «красных дней». И если на зеркальце она подумала, что Эберт мог и сам собрать для нее этот мешок, только прикрывшись именем служанки с постоялого двора, то это… Нет, о таком могла подумать только женщина.

   Поколебавшись немного, Изольда сняла шубу и накинула на плечи платок. Да, так неплохо. В пещере, конечно, не сказать чтобы тепло, но уже и не мороз, а от тяжелой меховой одежды хотелось отдохнуть. И не идти же в красивой длинной шубе в «комнату уединений», неудобно будет, да и испачкать недолго. Довольно и того, что она в штанах!

   Костер она постаралась обойти в тенях, пусть и совсем не была уверена, что ее и вправду не заметят. Но все-таки спокойнее, когда не ощущаешь откровенных взглядов в спину. Нашла прикрытую деревянной крышкой бадейку в дальнем закутке, сделала свои дела и теперь уж пошла к костру, на вкусный запах мяса и… картошки? капусты? что, интересно, можно приготовить так быстро с таким аппетитным запахом?

   С ужином успел не только Руди. То есть, его уже не только приготовили, но и поесть успели почти все. Когда Изольда подошла, Венделин как раз вставал с недовольным:

   — Снова я? Когда уже настанет очередь кого-нибудь другого?

   — Когда у нас появится кто-нибудь, кто больше тебя будет заслуживать высокой чести внеочередных дежурств, — ядовито ответил Лукаш. Вот как, он, значит, язвит не только о ней?

   — Трудись, Венди! — пробасил ему вслед Юхан и тоже поднялся. — А я спать. Балбес, порадовался бы, что его дежурства не перед рассветом, как мои.

   — Садись, Пироженка. — Руди щедро зачерпнул из котелка, стоящего в центре грубо сколоченного подобия стола, густое мясное… рагу? По виду, кроме мяса, там была картошка и еще какие-то овощи, которые так сходу да еще и в полумраке опознать не получилось. Наполнил доверху жестяную миску и поставил рядом. — Ешь.

   Первую ложку Изольда пробовала с опаской, хоть и проголодалась, и пахло вкусно. Но разве можно успеть приготовить правильное, хорошее рагу на костре? Да еще и за какие-то жалкие полчаса? Или они здесь уже дольше, а она утратила ощущение времени от темноты и усталости? Но мясо было мягким, овощи — тоже в самую меру.

   — Ты себе магией не помогал? — не выдержала она. — Вкусно!

   — Если б помог, тебе досталась бы кучка угольков вместо ужина, — улыбнулся Руди. — Через это мы уже проходили.

   Изольда взяла один из трех последних ломтей хлеба, лежавших здесь же на столе, и умяла всю миску за какие-то несколько минут. Верно говорят, что горячую еду особенно ценишь после целого дня на морозе! Ей казалось, такого вкусного она не ела никогда. Маги на нее не смотрели, это радовало: не слишком-то весело было бы ужинать под прицелом пристальных взглядов. Переговаривались негромко о своем: о пути на гору, о следующей ночевке в каком-то «Лисицыном зубе», или, если очень уж не повезет, то на Черной опушке, о том, что в деревне ходили упорные слухи о шатуне, и тот шатун наверняка так и будет бродить у людского жилья, пока не пристрелят.

   А Изольда, наевшись, взяла кружку с душистым чаем, которую шустро налил для нее Руди, втянула аромат.

   — С мятой, малиной, и?..

   — И горным сонником.

   — В тебе пропадает великий повар.

   — Или великий отравитель, — заметил Лукаш. — Сонник — довольно опасная травка.

   — Пока еще никто не умер.

   — Пока?

   — Конечно. Я ведь уже говорил, ты будешь первым. Пей, Пироженка, не бойся. Заснешь крепче, вот и всё.

   Спать уже хотелось, и даже без всякого чая. Но посидеть рядом с костром, грея пальцы о горячую кружку, хотелось не меньше, и Изольда пила, не торопясь, мелкими глотками, чувствуя, как растекается по телу блаженное тепло. И украдкой рассматривала магов. Пока они не бегают, как угорелые, и не прячутся под капюшонами.

   Пожалуй, она погорячилась, решив, что мужчины и не вспомнили бы о гребешках для нее. Эти — вспомнили бы. В тот момент, когда начали расчесываться сами. Таким волосам, как у Эберта или Юхана, иная девушка позавидует! Странно, конечно, видеть у мужчины косу — а они оба именно что косы заплели! У магов, похоже, все не как у людей, не только способы огонь разжигать.

   Но Лукаш выглядел и того удивительней. Он свои черные, жесткие даже на вид волосы уложил в пучок. Почти что натуральный старушечий пучок на макушке! Только закрученный каким-то сложным образом и с несколькими выпущенными прядями. Изольда представила, как просит его научить делать такую же прическу для бала — получилось бы смешно, не будь у Лукаша такой ядовитый характер.

   И даже волосы Руди, длиной «всего лишь» по плечи, выглядели такими густыми и ухоженными, что ясно было — о них заботятся.

   Кружка показала дно, и Изольда, зевнув, поднялась.

   — Спокойной ночи.

   — Спи крепко, Пироженка.

   — И не утанцуй случайно к выходу, — сварливо пробормотал Лукаш, — там охранные руны, кто знает, как они среагируют на магию ведьм?

   Спать в одежде было непривычно и неудобно, и все-таки Изольда, едва представив, как раздевается ко сну, отмела эту мысль. Завернулась в меховое одеяло, как в кокон, и заснула, едва закрыв глаза.

   И сразу же оказалась на снежном склоне горы. Вокруг плясала метель, то принимая форму изящных девушек в длинных платьях, то снова распадаясь на отдельные снежинки и снежные вихри. И десятки голосов звали ее:

   — Танцуй с нами, сестра!

   — Танцуй, будет весело!

   — Пляши, веселись!

   Но едва Изольда сделала первый шаг, ветер подхватил, оторвал от земли и понес. Перехватило дух, сердце замерло в ужасе, а вокруг все так же плясали метельные девы, им земля под ногами не была нужна.

   — Что же ты, танцуй!

   — Лети!

   Но Изольда могла только смотреть, как все ниже уходит лес, заснеженный склон, гора… А потом ветер стих, и она камнем полетела вниз, в пропасть.

   И проснулась от собственного крика.

ГЛАВА 7

— Тише-тише, все хорошо. Леда, все хорошо, — знакомый голос пробивался сквозь морок кошмара, сквозь темноту и белую взвесь снега перед глазами. Изольда не сразу сообразила, где она и что с ней. Но чувствовала, что кто-то крепко держит ее за плечи, и от этого почему-то делалось спокойнее.

   — Леда! Очнулась?

   — В порядке? — спросил другой голос, вроде бы тоже знакомый.

   — Кошмар, наверное, — отозвался первый. — Твой сонник как-то неправильно работает.

   — Э-эберт? — собственный голос показался чужим, сиплый и жалобно-тонкий. А тело было словно деревянным, отяжелевшие руки отказывались шевелиться. И чудилось, что она не лежит здесь, закутанная в теплое меховое одеяло, а летит, все еще летит сквозь ветер, снег и пустоту — в пропасть.

   — Думаешь, ведьмы?

   — Кто знает. Может, просто перенервничала. А может, и нет.

   — Пойду заварю другой сбор.

   — Принеси воды. Она вся горит, но руки ледяные.

   Эти голоса точно были не из сна. Не призрачно-метельные, а мужские, грубые и настоящие. Эберт, вспомнила она, и… Руди? Только непонятно, о чем они там спорят. И где — там? Если она здесь, а они… рядом? Но она видела только две смутных тени, темные фигуры на фоне чуть менее темного, слабо освещенного пространства.

   — Эберт? — снова позвала она.

   — Эберт, — согласился первый голос. — Страшный сон?

   — Д-да, — Изольда попробовала сесть, но запуталась в одеяле, оно обвивало ноги каким-то совершенно немыслимым образом. И в этот миг Изольда поняла сразу несколько, наверное, важных вещей. Что она чуть не упала не только во сне, но и здесь, из ниши на пол пещеры. Что Эберт держит ее за плечи. Что она сама неизвестно как и когда успела схватиться за него, и он теплый, почти горячий, а она вся дрожит. Даже зубы стучат. А главное… главное, что сон, который начинался так волшебно, совсем ей не нравится! И вовсе не потому, что никому не понравится во сне падать в пропасть. А потому что эти голоса… слишком похожи на те, что она слышала днем! Как будто они не снились, а были на самом деле!

   Эберт как-то умудрился поднять ее и посадить вместе с этим огромным одеялом, так что Изольда чувствовала себя уютно сидящей в том самом гнезде, которое должна была свить. Причем вместе с Эбертом: он так и не отцепил ее от себя, наоборот, сел рядом. А выпустить его почему-то не получалось. Когда же он притянул ее к себе, и вовсе не осталось смысла отпускать. Все равно он никуда не идет.

   — Бросил немного сухих ягод. Горячая вода без всего — гадость та еще, — сказал вернувшийся Руди. Эберт поднес к ее губам кружку.

   — Пей. Только сначала подуй.

   — Не настолько горячо. Давай, Пироженка, зимние кошмары надо отгонять теплом.

   Ягоды не успели размокнуть, просто не могли, но вода все равно немного ими пахла. Пахла летом. Этот запах отгонял зимние кошмары гораздо лучше, чем просто тепло. Изольда отпивала понемногу, и каждый раз, прежде чем сглотнуть, держала во рту, чтобы лучше ощутить вкус. И с каждым глотком вкус лета становился немного сильнее, ярче, и метель с ее девами и песнями-плясками казалась такой же далекой и сказочной, как в детстве, когда бабушка рассказывала о снежных ведьмах, а за окном цвели вишни, накрывая весь Дортбург волнующе ароматным белым облаком, или шумел теплый летний дождь, или падали в траву перезревшие яблоки с самой верхушки яблони, куда даже Эберт не рисковал залезать.

   — Я вспомнила сейчас яблоню возле твоего дома, — улыбнулась она. — Яблоки на ней были такие душистые.

   — Ничего себе. Руди, ты что туда набросал?

   — Яблок точно не было. Пойду займусь отваром, зови, если что.

   — Ту самую, с которой как-то свалилось гигантское яблоко и огрело по голове твоего деда? — спросил Эберт, когда Руди отошел. — Это был поистине впечатляющий экземпляр.

   — Окончивший свой жизненный путь в бабушкином компоте, — припомнила Изольда. — В расплату за подлое нападение из засады, достойное самых что ни на есть легендарных лесных разбойников.

   — А по-моему, твой дед был даже доволен. Не гнилушка какая-нибудь сверху прилетела, а целый компот. — Голос Эберта потеплел, как будто вспоминать о прошлом ему было все же приятно, хотя, может, немного грустно. — Мне жаль, что их обоих так быстро не стало, — добавил он, помолчав. — Но тебе ведь неплохо живется с господином Оттокаром?

   — Ты же помнишь, я и раньше называла его дядюшкой, он… — Изольда хотела сказать, что дядюшка О и прежде не был для нее чужим человеком, а почти что членом семьи, и еще, что они и впрямь хорошо уживаются вместе, но тут подумала странное. — Эберт, скажи… Ведь Гантрам не мог рассказать о моей семье? Да он до бала наверняка и не знал ничего обо мне… хотя, конечно, мог расспросить кого-нибудь. Но все равно, разве вам так уж важно знать, когда у вашей очередной избранной умерли дедушка с бабушкой? Я… чего-то не понимаю?

   — Гантрам ни при чем. Ты допила?

   Изольда прикрыла глаза и выпила остаток уже остывшего напитка, не отрываясь. Вытряхнула в рот слегка размякшие ягоды. Там были малина и что-то незнакомое, терпко-кисловатое, но приятное. Наверное, снова горное или просто северное.

   — Было вкусно. Спасибо.

   — Руди скажешь. Давай ложиться.

   Изольда опустила взгляд, будто могла что-то высмотреть на дне опустевшей кружки. Призналась тихо:

   — Мне страшно. Снова засыпать. Вдруг… опять?

   — Если «вдруг», я тебя разбужу. Ты же знаешь, что я рядом. Сейчас, только одеяла принесу.

   Изольда смотрела вслед стремительно ушедшему Эберту и медленно осознавала: он собирается спать с ней. С ней рядом. И, если бы не кошмар, она бы возмутилась, обязательно! Но… но сейчас она… радовалась?

   Да, радовалась. Зачем врать себе? Она не хотела оставаться одна, и, конечно же, желала видеть рядом не кого-то другого, а именно Эберта.

   Он вернулся с огромной охапкой мохнатых меховых одеял. Попросил:

   — Встань пока.

   Изольда, придерживая на плечах свое одеяло, соскользнула на пол пещеры. Переступила ногами — холодный, даже в шерстяных носках леденит! А Эберт тем временем настелил в нише одно одеяло на другое, еще одно, свернутое вчетверо, положил вместо подушки и кивнул:

   — Влезай. Укладывайся.

   В нескольких слоях меха ноги утопали по щиколотку. И лежать тоже было мягко. Изольда завернулась в одеяло, свила из него кокон, подоткнула со всех сторон. От одной мысли, что Эберт сейчас ляжет рядом, горели уши и часто-часто билось сердце. Так близко с мужчиной! Ночью! И самое ужасное, что она совсем не против! То есть… не против, чтобы он просто лежал рядом, это ведь… ну, ничего такого, правильно?

   Эберт тоже укрылся одеялом, не замотался, правда, а просто укрылся, но через столько слоев меха его близость все равно никак нельзя было почувствовать. Но почему-то… она все равно ощущалась.

   — Рассказывай, — сказал он. — Чтобы кошмары перестали пугать, ими нужно поделиться. Тогда все станет совсем не страшно.

   Изольда поежилась, даже в одеяле стало вдруг холодно, словно метель пробралась под густой теплый мех. Коротко, запинаясь, мучительно подбирая слова — какие слова могут передать сначала восторг от сказки, а потом смертельный ужас?! — пересказала свой сон. И закончила тем, что пугало сейчас:

   — Мне кажется, что это не просто сон. Что они, эти метельные девы, настоящие. И разбиться я могла по-настоящему.

   — Девы, точнее, ведьмы, скорее всего настоящие, — задумчиво отозвался Эберт. — Не зря же мы здесь. Да и метка на твоей руке подтверждает многие сказки. Но разбиться… Это возможно, но странно. Ждать тебя на горе, звать тебя. Чтобы убить?

   — Ведьмы? У бабушки ведь была сказка и о снежных ведьмах… Но там ничего не говорилось ни о метках, ни о цветке, ни о девушках, которых они ждут или зовут. Только о том, что они танцуют, чтобы снег укрывал землю. И… — она смутилась от того, что собиралась сказать, как будто до того смущения было мало! — ведьма может встретить мужчину, полюбить его и остаться с ним. Тогда она уже не будет танцевать с остальными. Станет обычной женщиной.

   — Но ты обычная, а они тебя зовут. Знаешь, Леда, лучше не слушай их. На Запретной горе много мороков. Заморочат так, что не только дорогу домой забудешь, но и себя потеряешь.

   Нет, от такого «поделиться» Изольда совсем не перестала бояться! Она не хотела терять себя или забывать дорогу домой. А Эберт продолжал:

   — Никто не скажет, что за голоса с тобой говорят и куда заманивают — к вершине или к пропасти. Сны — это сны, мы над ними не властны. Но если повторится то, что случилось днем, лучше не слушай.

   — Но как? Как можно не слушать? Они… сразу в голове? Нет, не совсем, но… Не знаю! — она чуть не плакала от невозможности объяснить так, чтобы Эберт точно понял.

   — Помнишь одноглазого Хельма со старого баркаса? Помнишь, как он любил драть уши и учить жизни? Ты его слушала? Или только слышала?

   Слушать или слышать? Изольда никогда не задумывалась о разнице, а ведь и правда!

   Одноглазый Хельм, пугавший всю ребятню Дортбурга… О да, Изольда отлично его помнила! Хотя бы потому, что большинство ее сверстников боялись старого рыбака издали, повторяя друг другу страшилки о том, что в молодости тот был пиратом, что продал душу морскому дьяволу и потому живет на своем баркасе и почти не сходит на берег… А Изольда вместе с Эбертом и несколькими его приятелями частенько пробиралась на старый баркас — очень уж хорошо с него клевала осторожная макрель. Как будто Хельму и впрямь морской дьявол подгонял рыбешку прямо под борта баркаса! Вот только Эберт смеялся над глупыми страхами и говорил: «Он просто прикармливает, это же удобно, когда все время ловишь в одном и том же месте!»

   Теперь-то Изольда понимала, что Хельм и злым не был. Ловить малолетних балбесов, которые так и норовят свалиться в воду — что в этом злого? А долго и нудно растолковывать, почему они остолопы и щукины дети и что зря их дома так мало порют… Все они прекрасно научились пропускать брюзжание старика мимо ушей.

   — Я поняла… Да, Эберт, я попробую так. Спасибо!

   И как же хорошо, что она завернулась в одеяло по самую макушку, а то, наверное, от облегчения и радости обняла бы его!

   — Теперь не страшно? — спросил тот, будто по голосу понял, что ее наконец отпустило. Жуткий сон остался где-то там… ну да, во сне, сменившись солнечными воспоминаниями о детстве. Где все они были еще балбесами, зато беззаботными и счастливыми.

   — Рядом с тобой мне никогда не было по-настоящему страшно, — призналась она. — И когда я была «малявкой». И сейчас… тоже.

ГЛАВА 8

Признаться-то призналась, но тут же пожалела. Потому что такое можно спокойно говорить, когда тебе восемь, десять, но не… не когда ты уже взрослая, а твоя детская любовь лежит рядом, и вокруг так темно, что ты едва его видишь, и так тихо, что, кажется, даже участившееся биение твоего сердца он услышит и поймет, почему так… А он, он уже тоже… совсем-совсем взрослый, да еще и «его светлость», а не соседский