Хозяйка "Волшебной флейты". Ульяна Гринь, Анна Эристова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Завязываю
• ГЛАВА 2. Осматриваюсь
• ГЛАВА 3. Управляю
• ГЛАВА 4. Отбиваюсь
• ГЛАВА 5. Изыскиваю
• ГЛАВА 6. Знакомлюсь
• ГЛАВА 7. Оправдываюсь
• ГЛАВА 8. Обновляю
• ГЛАВА 9. Репетирую
• ГЛАВА 10. Пою и танцую
• ГЛАВА 11. Схожу с ума
• ГЛАВА 12. Расследую
• ГЛАВА 13. Влюбляюсь по уши
• ГЛАВА 14. Блистаю на балу
• ГЛАВА 15. Пугаюсь до смерти
• ГЛАВА 16. Прощаюсь
• ГЛАВА 17. Люблю навеки

АННОТАЦИЯ

Почти прибыльное заведение, сказала она. Всего лишь год, сказала она. А потом отпущу с миром и с наградой…

   Не верьте благообразным дамочкам по утрам! Вообще не верьте дамочкам! Не подписывайте мутных договоров, даже если вам предоставят магический перевод! Не нанимайте оборотня охранником! А главное…

   Не влюбляйтесь без памяти в глубоко положительного мужчину. Даже если он смотрит, как будто съесть готов. Ну, или хотя бы пожевать!

ГЛАВА 1. Завязываю

- Нет, всё! – сказала я громко сама себе. – Завязываю!

   Икнув, прижала руку к животу. Там мутило. В голове тоже крутили вертолёты. Хорошо, что я села на скамеечку! Иначе на своих шпильках не прошла бы и десяти метров. Нет, надо завязывать, серьёзно. Долго я так не продержусь.

   Ещё и клиент пошёл нервный - то ли приток наркотиков в городе, то ли фазы Луны сбились… Вот сегодняшний, например, вообще какой-то фрик. Думала, живой от него не уйду. Но обошлось, слава богу. Разве что ангел-хранитель окончательно поседел.

   - Завязываю, - твёрдо повторила вслух, чтобы зафиксировать своё искреннее желание. Я всегда верила в магию слов.

   Чёрт, не надо было полировать шампанское пивом…

   Утро. Я никогда не думала, что в моём городе ранние утра такие красивые. Нежные пастельные тона неба, шорох листьев под лаской ветра, острый запах мокрого асфальта и тягучий аромат цветущих лип – всё это я научилась ценить только в такие моменты, когда шла домой, в свою маленькую каморку на последнем высоком этаже старого дома на Тверской. И никого, кроме дворников – сосредоточенных на своей метле маленьких людей с восточными лицами. А ещё моими спутниками были птицы – голуби, воробьи, славки. Как раз в то время, когда я топала через парк, они рыскали по аллеям или распевались на деревьях, невидимые глазу.

   Сейчас на ветке надо мной пела не славка. Я вытащила из сумочки телефон, нашла приложение и запустила его на запись. Приложение бесстрастно анализировало звуки города и выдало: «Дрозд обыкновенный». Надо же! Я никогда не думала, что так поют дрозды – с присвистом, как будто флейтист проверяет свой инструмент…

   Вздохнув, упаковала обратно смартфон, растрепала волосы привычным жестом – я так делала часто, чтобы заполнить паузу в разговоре. А что? Внимание приковывает, рот раскрывается, слюни текут… Надо завязывать, правда, а то у меня уже все мысли только о том, поможет мне данный жест или данное слово в соблазнении очередного клиента или помешает…

   - Разрешите присесть, мадемуазель?

   Услышав такое, я медленно подняла голову, чтобы взглянуть на женщину, которая задала этот вопрос. Моргнула, ибо подумала, что мне чудится. Такие дамы по скверу на Тверской не гуляют в пять утра!

   У неё были завитые кудряшками седые волосы, пронзительные глаза ярко-голубого цвета на морщинистом лице и брошь, приколотая на воротнике розовой блузки. Да, строгая розовая блузка с рукавами-буфами и прямая юбка-карандаш длиной до середины икры, а ещё туфли на низком каблуке – похожие носила моя прабабушка в последний раз, когда я её видела. Дама показалась мне сном или видением, поэтому я ещё раз моргнула. Но она не исчезла. Более того: не дожидаясь ответа, села на лавочку рядом и, чинно сложив руки на обтянутых юбкой коленях, спросила:

   - Есть ли у вас время побеседовать?

   - О боге нашем всемогущем? – съязвила я, глядя во все глаза на это чудо. Таких я ещё не видала, но теперь можно сказать, что видала я всё. Дама лишь улыбнулась на мою дерзость, ответила мягко, но тоном, не оставляющим места для сомнений:

   - Абсолютно не о нём.

   - А о чём тогда можно трепаться в парке в это время?

   - Если я не ошибаюсь, вы пожелали расстаться с чем-то.

   - Допустим, - грубо ответила я. – Тебе какое дело?

   Бабка божий одуванчик. Таких не подозревают ни в чём. Тихушницы…

   - Допустим, у меня к вам деловое предложение.

   - Дурь не употребляю и не собираюсь, - я даже отсела чуть дальше. Желудок снова замутило. Надо побыстрее домой и выпить таблетку… Или освободить желудок. На месте разберусь, что лучше.

   - Я не предлагаю вам никакого товара под названием «дурь», - ласково, но с ноткой твёрдости в голосе отказалась дама. – У меня действительно деловое предложение. Извольте выслушать.

   - Да отвали ты уже, карга старая, - устало сказала я, поднимаясь. – Не изволю я ничего.

   - От таких предложений не отказываются, - предупредила дама и добавила: - Танечка.

   - Какого чёрта? Откуда вы знаете моё имя?

   - Видите ли, мадемуазель, я стараюсь всегда собрать сведенья, прежде чем заговорить с кем-нибудь… отсюда.

   - Откуда это отсюда?

   Если бы я могла, припустила бы бегом от этой старушенции, только пятки сверкали бы! Но я не могла – чулки порву, а они двадцать баксов стоят. А на шпильках далеко я не убегу. Поэтому ещё дальше отодвинулась и опасливо глянула на старуху. Та кокетливым движением руки поправила свои букли на висках и с достоинством ответила:

   - Сначала я должна убедиться, что вы примете моё предложение. Уверяю вас, мадемуазель, для вас оно не менее выгодно, чем для меня. К тому же вы несколько минут назад решили завя… завершить деятельность, которой занимаетесь в настоящий момент.

   - Бла-бла-бла… - отмахнулась я. – Ладно, валяйте ваше предложение. Только… Аспиринчика не найдётся?

   - Вам не нужен аспирин, - авторитетно заявила бабка. – Слушайте. Моё имя мадам Корнелия.

   - Аж мада-ам! – ехидно протянула я, но получила по колену перчатками:

   - Не перебивайте меня, это невежливо! Так вот, я владею сетью коммерций на восточном побережье.

   На побережье чего?

   - Но я уже немолода и желаю удалиться на покой. Знаете ли, у меня есть домик в курортном городке на водах, увитый диким виноградом, со служанкой и кучером, с коляской и четвёркой лошадей…

   Зачем мне вся эта информация?

   - И можете себе вообразить, мадемуазель, я пристроила все мои заведения в надёжные руки! – неожиданно громко воскликнула старушка, и я вздрогнула. – Кроме одного.

   - И-и-и? – я сделала скучающее лицо. Тоже умею тянуть время и играть в покер. И вообще, это я ей зачем-то понадобилась, а вот она мне совсем не нужна. Мне нужен мой душ за треснувшей стеклянной перегородкой, мой шампунь с шелковицей и моя кроватка с твёрдой подушкой и мягким одеялком…

   - И я предлагаю вам, Танечка, стать управляющей заведением в Мишеле! – торжественно заключила розово-седая дама с брошью.

   Как будто оказала мне великую честь и неоценимую услугу, ей-богу!

   Танечка, то бишь я, отсела на самый край скамейки и сказала мадам Корнелии как можно более спокойным голосом:

   - Конечно, конечно. Заведением. Да.

   Как бы сбежать от этой сумасшедшей?

   - Но, знаете, я в кофейнях – как свинья в жемчуге. Наверное, вам стоит поискать кого-то другого.

   - Кто вам сказал, что у меня кофейня? – кокетливо рассмеялась дама. – Нет, заведение отнюдь не кофейня и даже не чайный салон.

   - Ну, мне в общем-то глубоко фиолетово, какой у вас там салон, - уже грубее ответила я. – Из меня никакой управленец, я ненавижу математику и вообще…

   - Послушайте, мадемуазель! – старуха начала слегка раздражаться. – Я не предлагаю вам стать счетоводом! Всего лишь разумно управлять полдюжиной человек и получать прибыль! Деньги считать вы умеете? Ничего другого делать вам не придётся, кроме как быть ухоженной, красивой и одеваться в роскошные платья.

   - Ну да, ну да. А подвох-то в чём?

   - Для чего вам искать подвох?

   - По опыту знаю, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, - усмехнулась, вспомнив последствия самых заманчивых предложений в моей жизни. Их было немного, так что будем считать, что я прилежно училась на своих ошибках.

   Как же отвязаться от приставучей бабки?

   Я поморщилась от нового приступа головной боли, спросила без особой надежды:

   - Аспиринчика не найдётся у вас всё-таки?

   - Ох, наказание богини, - мадам Корнелия покачала головой и, щёлкнув замочком, раскрыла свой стильный ридикюль из фальшивого крокодила. Мода циклична, неужели эти мини-саквояжики опять входят в моду? Из сумочки появилась на свет кожаная же круглая коробочка с застёжкой. Я терпеливо ждала свою таблетку. Дама поймала на браслете левого запястья цепочку с крохотным ключиком, открыла замочек и откинула крышечку.

   На бархате в специально сделанных углублениях лежали матовые камешки-голыши каждый размером с пятирублёвую монету. Мадам Корнелия окинула меня оценивающим взглядом и поинтересовалась:

   - Голова и живот?

   Я кивнула, заинтересовавшись против воли:

   - А это что, литотерапия?

   - Некоторые ваши слова, душечка, - она достала камень приятного фиолетового цвета в чуть более светлые разводы, - вводят меня в прострацию.

   Я отшатнулась, когда она занесла руку надо мной, но старуха с укоризной посмотрела мне в глаза:

   - Мадемуазель, сидите спокойно!

   Камень лёг мне на лоб почти между бровей. Я замерла, боясь, что он упадёт, но голыш держался как приклеенный. Он был тёплым, но дарил прохладу. А дама вынула из углубления ещё один камешек – на этот раз приторно-розового цвета – и приложила к солнечному сплетению, быстро и точно сунув руку мне в декольте. Я старалась не шевелиться и не отсвечивать, но ситуация была настолько неестественной и чудной, что мне захотелось хорошенько проржаться. А прохлада приятно разлилась по телу, стало легко. Потом я поняла, что голова больше не болит.

   - Как вы это сделали? – удивилась я, прислушиваясь к желудку. Шторм успокоился, блевать не тянуло.

   - Сидите мирно, Танечка, - любезно посоветовала старуха. – Пусть действие камней вылечит вас окончательно.

   - Это что, какой-то развод? – снова усомнилась. – Они натёрты наркотиком?

   - Во имя чёрной богини, какая же вы недоверчивая! – восхитилась мадам Корнелия. – Вы именно тот человек, что мне нужен для управления заведением!

   - Уфти, - выдохнула устало. – Ладно, рассказывайте, что там у вас за предложение.

   - Так я уже всё вам рассказала, мадемуазель. Я нанимаю вас, вы получаете прибыль и половину прибыли отправляете в мой банк каждый месяц. Вот и всё!

   - А сейчас, конечно же, ваше хм-хм заведение убыточно?

   - Что вы, упаси богиня! Есть некоторые нюансы, если не вдаваться в подробности, но я уверена, что вы справитесь с любыми трудностями, Танечка.

   Так, начинается. Трудности, нюансы… Нет, это всё-таки развод, я уверена! Надо смываться. Тем более, что я уже вылечилась от птичьей болезни.

   - Спасибо, конечно, за доверие, так сказать… Но не думаю, что мне сейчас нужны трудности. Я, пожалуй, пойду.

   И даже начала подниматься со скамейки, но мадам Корнелия сказала спокойно и твёрдо:

   - Сидеть!

   Я замерла. Не то чтобы послушалась… Но её тона невозможно было ослушаться. Вот уж точно – мадам. Спохватившись, отлепила будто намагниченные камни от кожи и протянула старухе:

   - Видите ли… Я хотела накопить немного денег, чтобы пойти на курсы маникюра… А не вот это вот всё.

   - Душечка, как только вы сможете воспитать достойную хозяйку из смены, вы сможете прекрасным образом вернуться и пройти ваши курсы… э-э-э чего вы там хотите?

   Я пошевелила поднятыми пальцами:

   - Ноготки!

   - А! Ну да, хотя бы это. Так вот, я предпочитаю складывать яйца во много разных корзин, поэтому в вашем мире у меня тоже есть некоторые вклады. По окончанию контракта, по выполнению всех условий вы получите достойную сумму в ваших деньгах.

   - Сколько? – практично спросила я.

   - Сколько стоят ваши э-э-э курсы?

   - Тысяча баксов, - ответила быстро. Ладно, чутка завысила, но надо всегда просить больше, тогда дадут, сколько надо.

   Мадам Корнелия прищурилась и кивнула:

   - По рукам.

   И ладонь протянула. Я тоже прищурилась. Нет, подвох точно есть, слишком быстро она согласилась. И вообще, я даже не знаю, где эта Мишель. Может, в Турции какой-нибудь или в Египте, а там надо держать ухо востро! Живо паспорт отберут и рабыней сделают…

   Но, глядя в голубые старушечьи глаза, я отчего-то послушно вложила руку в её ладонь и пожала.

   - Что ж, Танечка, по рукам ударили, теперь самое время отправляться на место, - довольно сообщила мадам Корнелия. Она вынула из ридикюля ещё одну коробочку, открыла её ещё одним ключиком и набрала в щепоть мелкого серого порошка. Дунула, осыпав нас обеих, улыбнулась и сказала:

   - Мишель.

   Как будто из ниоткуда поднялся ветер, зашумели липы над нами, а дрозды спрятали флейты и сами спрятались. Я испуганно вскрикнула:

   - Что это? Прекратите немедленно!

   - Ля демуазель не должна бояться магии, - наставительным тоном заметила мадам Корнелия. – Она должна подчинять её себе.

   И после этой шикарной философской мысли ветер превратился в ураган, поднял нас обеих - спокойную, как сова, старуху и орущую от ужаса меня – и закрутил в сумасшедшей польке.

   Когда танец завершился, я, не в силах устоять на ногах, повалилась на пол.

   На пол?

   Мы оказались в большой комнате с балками под белёным потолком, с камином, холодный зев которого смердел сажей, с деревянным полом, и не выровненные половицы создавали впечатление, что дом этот - в деревне. У бабушки такие полы были…

   - Ну что же, перенос прошёл удачно, - сказала мадам Корнелия настолько беспечным тоном, будто говорила о покупке пирожного в кафе. – Поднимайтесь же, Танечка.

   - Вам хорошо, - проворчала я, пытаясь собраться в кучку и заставить мышцы повиноваться. – А я ничего не поняла…

   - Вы в Мишеле, дорогуша, и нам нужно осуществить ещё много важных дел! Подписать договор, приодеть вас согласно этикету, передать вам некоторую сумму в качестве подъёмного капитала…

   - Делайте, как знаете, - буркнула я вяло, оглядываясь.

   Дом производил впечатление старинного поместья. Кроме балок и камина на это указывали простые одинарные окна без стеклопакетов и жалюзи. За окнами раскинулся цветущий сад, и я подошла поближе, чтобы разглядеть, что именно цветёт. Показалось, что вишни, хотя ведь уже не сезон!

   - Простите, а где именно находится Мишель? – спросила отвлечённо. Мадам Корнелия так же отвлечённо сказала:

   - А, в другом, отличном от вашего, мире. Пойдёмте же в кабинет, надо подписать договор.

   - В каком ещё другом мире? О чём вы вообще говорите?!

   Вишни, это точно вишни! Но они не цветут в одно время с липами. А в парке цвели липы… Как такое возможно? Как вообще возможно то, что я оказалась здесь после того, как ураган унёс нас со скамейки?

   Мадам Корнелия коснулась моей руки, и я вздрогнула, дико посмотрела на старуху. Та улыбнулась мягко и сказала:

   - Просто примите в голове тот факт, что вы оказались в совершенно другом месте. А остальное приложится. Быть может, чаю с бергамотом? Лесси! Лесси, где ты, глупая девчонка?

   Была бы я Лесси, я бы фыркнула и отчитала старую дуру за «глупую девчонку». Но на зов прибежала одетая совершенно невообразимым образом молоденькая девушка. На вид ей было лет пятнадцать, не больше. Чёрное платье в пол с белым передником, как у советских школьниц, только гораздо длиннее, придавало девушке вид старинной горничной. Но самое главное – её волосы прикрывал охренительный белый чепчик с кружевами, завязанный ленточками под горлом!

   Лесси коротко присела в книксене и встала, сложив руки на переднике:

   - Слушаю вас, барыня.

   - Живо сервируй чай с бергамотом в кабинете и не забудь несколько кусочков сахару, - распорядилась мадам Корнелия. Я же закрыла рот и просто смотрела на Лесси большими глазами. Та бросила на меня любопытный взгляд, снова присела и убежала в коридор. Повернувшись к мадам Корнелии, я спросила:

   - А это?

   - Моя служанка Лесси. Весьма нерасторопна и медлительна, но при должной муштре из неё может выйти толк. Я оставлю её в вашем услужении. Она сможет и причесать, и накрыть на стол. Идёмте, Танечка.

   Пришлось последовать за ней. По узкому и длинному коридору мы свернули налево, потом прошли через большую красиво обставленную комнату, стены которой украшали огромные портреты в стиле ампир, в другую – более строгую, без безделушек и картин, но с большой библиотекой. Я подошла к ближайшему шкафу, тронула корешки – такие пыльные! Их никто не брал в руки уже много времени. Эх, было бы у меня столько книг…

   - Мадемуазель, договор! – напомнила старуха от стола.

   - Иду, иду.

   Она подвинула мне несколько исписанных от руки листов желтоватой бумаги, и я попыталась вчитаться в текст, но не поняла ни слова. Буквы были знакомые, не то кириллица, не то латиница, но в слова не складывались. Отодвинув бумаги, решительно заявила:

   - Я не буду это подписывать. Я тут ничего не разбираю. Написано не по-русски.

   - Ох, да не беспокойтесь, эта проблема решаема. Лесси! Саквояж!

   Буквально через пару секунд прибежала Лесси с крокодиловым ридикюлем и почтительно поставила его на стол. Мадам Корнелия достала коробочку с камнями и вынула из неё полупрозрачный камень с редкими серыми разводами. Встав, подошла ко мне и приложила его к моей макушке:

   - Вот так, а теперь попробуйте прочитать договор!

   Я смотрела на бумагу, смотрела, смотрела… И вдруг разобрала слово «заведение», а за ним - слово «пользование», и название «Пакотилья». Хм, симпатичное название для ресторанчика… Или всё же это кофейня? Похоже на паэлью…

   - Итак?

   - Читаю, - сказала, разбирая остальные слова. Обычный витиевато составленный договор передачи в аренду. Дом и заведение, а также коляска и кобыла. Кобыла эта меня отчего-то так поразила, что я, пробегая взглядом текст, всё время возвращалась к ней. Кобыла, с ума сойти…

   - Подписывайте, мадемуазель, и ваше полное имя внизу не забудьте.

   Ещё раз глянув на слово «кобыла», я взяла перо, с сомнением обмакнула его в чернильницу и, поставив на договоре жирную кляксу, расчеркнулась в низу страницы. Светлеющими чернилами вывела «Татьяна Ивановна Кленовская».

   - Ну вот и прекрасно! – воскликнула мадам Корнелия, прихлопнув бумаги ладонью. А я стояла, как оглушённая, только и думая о том, что, кажется, совершила самую большую глупость в своей жизни.

   - Лесси! Сноси мои баулы в карету, я уезжаю немедленно!

   - А как же я? – спросила глупо.

   - А вы, душечка, управляйте! – рассмеялась мадам Корнелия, взмахнув рукой. И ушла.

   Так-так… Пакотилья, значит. Ну что ж, я хотела завязать – я завязала. Теперь надо осмотреть выданное мне в аренду заведение и решить, с чего начать управление им.

   Лесси проводила бывшую хозяйку и вернулась, встав передо мной, как и прежде – со сложенными на переднике руками. Спросила тоненьким голоском:

   - Барыня, что прикажете?

   - Лесси, ну… покажите мне тут всё, что ли.

   - Барыня делают мне слишком много чести, обращаясь, как к равной, - скромно хлопнув ресницами, ответила девушка. – Думаю, вам не терпится осмотреть в первую очередь спальню и гардеробную?

   - Ага, давай спальню и гардеробную, - согласилась я. Как они тут разговаривают такими сложными конструкциями? Можно же проще сказать, зачем наверчивать?

   Мы поднялись по узкой скрипучей лестнице на второй этаж мимо развешенных по стене картин с сельскими пейзажами, и Лесси открыла дверь, присела в книксене:

   - Прошу барыню зайти. Я приготовлю мятные обтирания. Мадам Корнелия купила для вас платье, я разложила его на кровати, если желаете посмотреть.

   - Обтирания? Мне бы в душ, - я оглянулась. – Тут есть ванная?

   - Простите? Барыня желают в баню? Но сегодня не воскресный день! – испуганно воскликнула Лесси.

   - Ох ты боже мой… - вздохнула я. – Ладно, давай обтирания.

ГЛАВА 2. Осматриваюсь

Лесси принесла в спальню бадью воды, от которой поднимался пар. К ней прилагались мешочки, простые холщовые мешочки, от которых пахло травами. Лесси положила их на столик перед кроватью, и я схватилась за один из них. Мята! В мешочке сушёная мята. Вдохнула, закрыла глаза. Боже, как дома…

   - Барыня соизволят снять своё платье, или позволят это сделать мне?

   - Чего?

   Я обернулась к девушке. Та стояла передо мной с губкой в руках – большие глазки, добрая улыбка. Милая, няшная, но умываться я привыкла сама. Поправилась:

   - Я соизволю. А ты… Сходи принеси чай, который в кабинете.

   - Быть может, барыня прикажут заварить новый чай? Тот уже остыл.

   - Остыл, так кипяточка добавь. Давай свою мочалку. Иди.

   На лице Лесси отразилась вся гамма чувств – от недоверия до ужаса. Как это добавить кипяточка? Этот вопрос не был озвучен, я чётко услышала его по выражению бровей и губ. Сказала с нажимом:

   - Иди, Лесси, принеси чай, который ты сервировала в кабинете.

   Служанка приняла абсолютно оскорблённый вид и, аккуратно положив губку возле бадьи, вышла из комнаты, не забыв присесть на прощание.

   Мать моя женщина, какой Версаль!

   Выдохнув шумно, как утюг на функции отпариватель, я стащила через голову своё минималистическое платьишко и взялась за мокрую губку. Она приятно пахла мятой, и я с удовольствием обтёрлась где смогла. Трусики тоже сбросила и осталась голышом. Глянула на платье – оно было очень старомодное. Я такое не надену. Точно-точно, никогда в жизни. А что есть ещё?

   В шкафу, который вонял нафталином, было пусто. Неужели мадам Корнелия мне купила только одно платьишко? Вот это, желто-коричневое, с оборочками, с длинным рукавом? Пока Лесси несла чай, я обыскала всю комнату.

   Плохо.

   Но выполнимо.

   Я прикинула платье на себя, глянула в зеркало. А ничего такое, возможно даже мне пойдёт. Если рукава убрать, а застёжку эту горловую расстегнуть…

   Процесс одевания в платье оказался непростым. Я никак не могла всучиться в него. Просто совсем не налезало в талии! Я и так, и сяк, но напялить на себя это кукольное платье не смогла. И, когда Лесси вошла в комнату, сказала:

   - Оно слишком маленькое!

   - Барыня, - вздохнула служанка. – Вы забыли надеть корсет.

   - Что? Нет, только не это! Корсет… Лесси, а если без него?

   - Барыня не смогут втиснуть талию в платье, сделанное для сорока сантиметров!

   - Барыня не хочет себя ограничивать в сорок сантиметров!

   - У барыни нет выбора.

   Её улыбочка сказала мне, что фиг я выйду из дома без платья, а в платье – фиг я выйду без корсета. Один ноль в пользу служанки. Три ноль в пользу корсета! Я скривилась, но выдохнула:

   - Ладно, давай корсет.

   В следующие двадцать минут мы усиленно пытались втиснуть мои худенькие телеса в сорок сантиметров корсета. Я орала, выдыхала, задерживала дыхание, ругалась матом. Но в конце концов всё получилось. Правда, у меня сложилось ощущение, что я больше никогда не смогу ни вдохнуть, ни съесть кусочек. Зато талия стала действительно тоненькой!

   - Лесси… Я смогу… дышать? - спросила безнадежно. Служанка окинула мою фигуру довольным взглядом и огладила руками передник:

   - Барыня очень красивая с тонкой талией.

   - Можешь вылить чай в унитаз, - сказала я мстительно. – Мне некуда его пить.

   - Как барыня прикажут, - присела в книксене Лесси. Я попыталась вздохнуть, но не смогла. Я вообще не могла дышать, но организм требовал, поэтому, пробуя размеры корсета, вдохнула, выдохнула. Потом ещё. И ещё. В принципе, жить можно, хоть и сложно. Зато ничего лишнего не съем и не потолстею.

   - Ладно, теперь платье, - сказала обречённо. Лесси тут же схватила произведение местной «от кутюр» цвета детской неожиданности и представила передо мной в раскрытом виде. Стараясь не двигаться больше, чем необходимо, я вступила ногами в юбку и подняла голову, пока Лесси натягивала её на бёдра, потом рукава на руки, потом застёгивала вдоль спины длинный ряд бесконечных пуговок, обтянутых той же тканью. Я ещё подумала: боже, это же так неудобно! Самой ни снять, ни надеть!

   Лесси отряхнула, поправила, разгладила и отступила:

   - Вам так идёт, барыня! Горчичный цвет всё-таки очень благородный.

   - Ужасно, да, - я долго разглядывала себя в тусклое зеркало, стоявшее на трёх ножках в углу спальни, потом сказала: - Хорошо, теперь я хочу посмотреть на… заведение.

   - Барыне необходимо причесаться, - деликатно заметила девочка.

   - Ну дай расчёску, - я пожала плечами, чувствуя, как давит на рёбра корсет.

   - Если барыня позволят, я уложу волосы.

   - Мне что, и чепчик нацепить, как у тебя? – фыркнула почти безнадёжно. Да, удружила старая мадам! Корсет, причёска… Это полный абзац.

   - Что вы, чепец надевают, только отходя ко сну, барыня, - покладисто сообщила Лесси.

   - Чтоб я сдохла, если надену чепец, отходя ко сну, - сказала я, будто пообещала. – Причёсывай давай, я вообще уже нифига не понимаю, что делать.

   Через каких-нибудь полчаса я стала обладательницей шикарной причёски из собранных наверх и уложенных при помощи миллиона шпилек волос. Нет, конечно, я преувеличиваю, не миллион их было, но что не меньше тысячи – это точно. Голова лишилась привычной лёгкости, а я ощутила себя настоящей дамой. С ума сойти, и всего-то надо корсет и причёску, чтобы из ночной бабочки превратиться в мадам.

   Надеюсь, в кофейне меня не вычислят.

   - Что теперь, Лесси? – спросила я у служанки, когда та закончила возиться с волосами. Девушка присела на согнутых ногах и сказала милым тоном:

   - Если барыня желают отправиться в «Пакотилью», я велю кучеру подогнать коляску к парадному входу.

   - Боже ж ты мой, - пробормотала я. – Ну, вели. А я пока прогуляюсь по дому, посмотрю, что тут у вас где.

   Она явно хотела что-то сказать, но передумала, только изобразила книксен и вышла.

   А я вдруг вспомнила о своей сумочке. Надо куда-то её спрятать. Там мой паспорт, мои деньги, моё всё. Огляделась. В спальне, конечно, много мест, но надо найти такое, чтобы уж точно никто не догадался заглянуть. Точно, надо найти место, где много пыли. Значит, даже Лесси туда не лазит. А где у нас самые труднодоступные места?

   На шкафу было чисто. За зеркалом не нашлось даже паутины. Под кроватью можно было есть с пола. Чёрт, вот же чистоплотная девка! Зря её ругала мадам Корнелия. Но это не решает моей проблемы.

   В конце концов, я засунула сумочку под матрас – далеко на середину кровати. И, успокоенная, вышла из спальни, спустилась по лестнице на первый этаж. Так, тут у нас кабинет, это я помню. Тут у нас гостиная. А что тут?

   Открыв дверь между этими двумя, я вошла в кокетливо обставленную комнату. Тут были картины, голые статуи, всё, как в старинных кино. Парчовые диванчики. Креслица. Камин с широкой полкой. На полке стояли портреты молодой женщины в корсете. Да-да, не в платье, а в корсете с оголёнными плечами. И волосы у неё были распущены по плечам. Красивая, очень эффектная женщина… Хозяйка дома? Присмотревшись, я угадала черты мадам Корнелии и хмыкнула. А она была ничего в юности! Почти модель! Были бы тут фотографы – с руками бы оторвали для съёмок! Конечно, образ милой старушки с седыми буклями никак не вязался с образом этой роковой красотки, но кто их нас не грешил в юности? Усмехнувшись, сказала сама себе: не мне бросать камень. А салончик симпатичный. Видимо, для приёма гостей.

   Закрыв дверь, я прошла дальше по коридору, миновав гостиную. Свернула в узкий проход, где даже потолок стал ниже, спустилась по каменным ступеням на полметра и вдруг попала на кухню. О том, что это именно кухня, я поняла по огромной русской печи, занимавшей почти половину всего пространства. Она была откровенно закопчённой и выглядела, как плохо отмытая базарная баба.

   Печь заговорила со мной низким, сиплым, но приятным женским голосом:

   - Куда это вы, барыня? Леську б послали, я б всё сделала!

   - Да я так просто, уважаемая печь, я ничего не хочу, - растерянно пробормотала.

   Печь разродилась круглой, как большой, распаренный колобок из перестоявшего теста, тёткой. Та заклокотала, прикрывая пухлой ладошкой рот, и я поняла – смеётся. Обиженно вздёрнула нос и добавила:

   - Посмотреть хотела, что сегодня на ужин. А вы кто? Повариха?

   - Кухарка я, барыня, а звать меня Акулина, - и баба поклонилась в пояс, заставив меня удивлённо вскинуть брови. Как у неё получается сгибаться пополам? А вот получается же… Бадьи тяжёлые таскает, наверное, вон какая корзина с… что это там? Свекла? Блёклая какая-то…

   - Очень приятно, Акулина, так что у нас на ужин?

   Кухарка даже отступила на два шага. Мне показалось, что она испугалась. Крестным знамением себя осенила, меленько, не так, как наши звёзды в церкви, не широко и размашисто. Я пожала плечами. Акулина махнула рукой:

   - Простите, барыня, я и забыла… Говорила барыня, что приведёт кого-то оттуда… А я и забыла.

   - Откуда оттуда?

   - Ну, нам знать не положено, - кухарка взяла нож, свёклину, принялась скрести, не глядя на меня. – Мы люди маленькие, наше дело вона: готовка. Парную свеколку сготовлю вам, барыня, да с куропаткой томлёной. Идите уж, идите с кухни, а то одежда вон пропахнет дымом, Леська потом замахается проветривать!

   - Иду я, иду, - сказала с неожиданной обидой. – Ухожу.

   - Барыня! – позвал меня тонкий голосок Лесси из коридора. – Барыня, где вы? Кучер уже подогнал коляску!

   - Иду. Я уже пришла, - сообщила я служанке, поднимаясь по ступенькам обратно. – Спасибо.

   - Шляпку, барыня, - с лёгкой укоризной она подала мне соломенное нечто с завязками. Я запротестовала:

   - Нет, это не моё. Я такое не ношу!

   - Негоже барыне с непокрытой головой по улице раскатывать, - уже твёрже сказала девушка и, встав на цыпочки, нахлобучила шляпку мне на причёску. Я даже пикнуть не успела, как Лесси завязала элегантный бант под подбородком. Боже, кошмар какой-то! Придётся спрятаться в карете и не отсвечивать!

   Но только я собралась вырваться из цепких лапок служанки, как она снова меня огорошила:

   - Перчатки, барыня!

   - Р-р-ры, - вырвалось у меня, и Лесси странно глянула, но решила не обращать внимания и подала мне пару тонких замшевых бежевых перчаток, вышитых по тыльной стороне нежными цветочками почти такого же оттенка, как и моё платье. Натянула и перчатки. Посмотрела на Лесси, поджав губы:

   - Ещё что-нибудь? Трость? Сапоги? Сумку?

   - А, да! Барыня в точности правы! Ридикюльчик!

   Она метнулась в гостиную и принесла мне кожаную сумочку в форме сердца с петелькой наверху. Протянула с книксеном, я продела запястье в петельку и вздохнула:

   - Как же тут всё сложно…

   Лесси проворно открыла входную дверь, и я шагнула наружу, в новый незнакомый мир.

   Он пах вишнями и свежестью прохладного ветерка. Облака на небе спешили, догоняя друг друга, отчего солнце мигало, то скрываясь за ними, то светя холодно. Я поёжилась, но платье неожиданно отлично грело. Шерстяное, что ли?

   За дверью оказался маленький садик, усыпанный опадающими розовыми лепестками. Трава была ещё жухлой, зимней, скованной в тисках крохотных оградок, которые тянулись вдоль песчаной дорожки до самой ограды – кованной, монументальной, с калиткой, с впечатанными между прутьев фигурками птиц и цветов. Кучер – здоровый бородатый мужик в тёмной ливрее и высоком, с широкой тульей цилиндре – почтительно согнулся, распахнув калитку, и ждал, пока я дойду до коляски, запряжённой красивой, серой в яблоки лошадкой.

   - Добрый день, - сказала я кучеру. – Как вас зовут? Меня Татьяна.

   - Доброго денёчка барыне, - удивлённо прогудел мужик. – Порфирий я, ваше благородие.

   - Очень приятно, отвезите меня, пожалуйста, в заведение. «Пакотилья», да?

   Он протянул мне руку, и я догадалась опереться на неё, чтобы забраться в коляску. До этого момента мне казалось, что самое ненадёжное средство передвижения – это коляска старого советского мотоцикла. Теперь коляска с лошадью стала первым номером в моём рейтинге кошмарной «техники». Лошадь постоянно двигалась, перебирая ногами, а я возблагодарила небеса, кармические силы и личную удачу за то, что мне не предложили сесть верхом!

   - Н-но! Пошла, родимая! - прикрикнул на лошадь Порфирий, и коляска тронулась. Впрочем, это оказалось даже забавно. Цок-цок копыта по булыжникам мостовой, скрип-скрип большие колёса без резины, а я ухватилась рукой за подлокотник, разглядывая город.

   Дома все были маленькие, самые высокие – в два этажа. Палисадники и деревянные заборчики с крашеными в белый штакетинами придавали домикам кукольный вид. Вишни цвели так густо, что все ветки были облеплены розовым снегом. Обожаю вишнёвый компот… А в этом году его будет много! Надо Акулине сказать, что я люблю вишню…

   Но дома и деревья практически сразу ушли на второй план. Я жадно разглядывала людей, ходивших по деревянным настилам, заменявшим в этом городке тротуары. Кстати, надо спросить, куда приволокла меня мадам Корнелия.

   - Порфирий! А где мы? – крикнула кучеру. Он в полуобороте бросил:

   - Так на Главной улице, барыня! К церкви едем, а там направо свернём – и в Красную Слободку попадём!

   - А город, как город называется?

   - Михайлов, - удивлённо прогудел Порфирий. – Михайловской губернии!

   - Спасибо, - коротко ответила я.

   Про Михайловскую губернию никогда ничего не слышала. Значит, и правда какой-то чужой мир…

   - Вот и церковь, - кучер махнул рукой вперёд и крупно, размашисто перекрестился. Я заметила, что все, кто входил на небольшую площадь перед церковью, повторяли его жест. Перекрестилась сама на всякий случай, глянув на золочёные купола. Не стоит выделяться. Мадам Корнелия ничего мне не сказала об этом мире.

   - А тут ещё трошки – и уж в «Пакотилье» будем!

   - Отлично, - пробормотала я. – А то меня, кажется, укачивает…

   И правда, снова замутило в желудке. Поэтому я очень обрадовалась, когда коляска остановилась перед домом с высоким крыльцом и вывеской, обрамлённой фигурными фонариками на кованых ручках. «Пакотилья» было написано курчавыми буквами. Я оглядела фасад. Два этажа, узкие оконца, плотно задёрнутые тёмными шторами, трещина слева от крыльца. Эх, это нехорошо! Здание может рухнуть. Надо бы спросить у знающих людей.

   Порфирий соскочил с козел и подал мне руку:

   - Пожалуйте, барыня.

   - А вы возвращаетесь домой?

   - Что вы, барыня! Как всегда, туточки поставлю кобылку да буду вас ждать.

   Я кивнула:

   - Хорошо. Только я не знаю, сколько времени пробуду в заведении. Возможно, до вечера.

   - Так моё дело маленькое – привезти, увезти.

   Я снова глянула на фасад. Ладно, стоять и смотреть можно бесконечно, надо идти.

   Поднялась по ступенькам, взялась за ручку и толкнула дверь. Она не поддалась. Тогда я потянула. Дверь отворилась, явив мне тяжёлые бархатные портьеры пыльного бордового цвета. Звякнул колокольчик. Я отодвинула портьеру, вошла, пригнув голову. В нос ударили запахи холодного пепла, алкоголя и цветов. Фыркнув, я сделала несколько шагов по прихожей, стены которой были оклеены пошлыми сиреневыми обоями с золотистыми фризами по верху и по низу. Здесь стояли кокетливые, словно кукольные диванчики в тон обоям и крохотные столики, а на столиках вазы с сухими цветами. Ага, заменить надо…

   Я прошла в дверь и застыла на пороге большой комнаты. Заменить? Пожалуй, в этом заведении нужно заменить всё.

   В декоре из плюша, бархата и перьев на роскошных диванчиках сидели девушки. По меркам моего времени и мира – старомодно одетые в корсеты и коротенькие юбки, из-под которых торчали полосатые или розовые чулочки на подвязочках. По меркам этого времени и мира – неприлично полуголые!

   Кофейня?

   Чёрта с два.

   Какая же я была дура, когда подписалась на этот дурацкий договор!

   - Ой, откуда к нам такую приличную барышню замело?

   Одна из девиц, повыше и поплотнее остальных, черноволосая, с правильными, но грубоватыми чертами лица, стянула на голых плечах шаль с длинной бахромой и прошлась по комнате за спинкой диванчика. Остальные захмыкали, возвращаясь к своим занятиям. Одна раскладывала пасьянс, другая штопала чулок, ещё две просто сидели, развалившись на диванчике, покручивая на пальце локон распущенных волос.

   - А что, к вам и зайти нельзя? – спросила я с привычным вызовом. – Или за вход платить надо?

   - Барышня, да вы никак дверкой ошиблись!

   Откуда-то, как чёрт из табакерки, выскочил неприятного вида хлыщ – худощавый, прилизанный, с пижонскими тонкими усиками. Согнувшись в поклоне, рукой указал на выход:

   - Прошу, пожалуйте за мной, я вас провожу!

   - Э, спокойно. Я новая хозяйка э-э-э заведения!

   Реакция за моими словами последовала, в принципе правильная. Девицы переглянулись между собой, потом уставились на меня, оглядывая платье и шляпку. А хлыщ преобразился – разогнулся, улыбнулся понимающе и протянул мне руку:

   - Мадам, какая радость! Прошу вас, пожалуйте в кабинетец, я сервирую бокальчик, введу вас в дело…

   - Потом, - руки я ему не подала, настолько тип был неприятным. – Итак, у вас тут…

   Я оглядела девушек, подняла брови, поправилась:

   - У нас тут бордель.

   - Что вы, что вы, исключительно увеселительное заведение для мужского досуга, - снова залебезил хлыщ. Он подтолкнул девушку в шали поближе ко мне, но сделал это шлепком пониже спины. Девушка ничего не сказала, но бросила на мужчину такой взгляд, что мне сразу всё стало понятно. Однако всё же уточнила:

   - А вы чем здесь занимаетесь?

   - Служу, мадам, сервирую, распределяю девиц по гостям, - снова склонился он и украдкой посмотрел на одну из них – самую юную и самую пока ещё свежую. В глазах его словно разлили масло – так они блестели.

   Сколько я перевидала подобных взглядов…

   Недаром сразу решила, что тип мне неприятен. Со вздохом спросила:

   - Имя?

   - Ксенофонт, мадам.

   - Отлично, ты уволен.

ГЛАВА 3. Управляю

- Простите? Я не ослышался?

   Он играл такое искреннее изумление, что я даже поверила. Но всего на секунду. Я мадам, чтоб Корнелию черти взяли! Я хозяйка. Поэтому…

   - Ты глухой? Вещи собери свои и вон.

   Ксенофонт оскорбился. А вот девушки явно обрадовались. Я могла потрогать их счастье, таким оно было осязаемым! Отлично, значит, мне не придётся извиняться перед этим типом. Он всё ещё стоял столбом, и я шагнула ближе, придвинулась чуть ли не вплотную, стараясь не дышать от запаха, которым были пропитаны его волосы, сказала тихо:

   - Если ты не уберёшься отсюда немедленно, я вызову полицию.

   - Вот этого я вам, мадам, не посоветую, - пижонские усики дёрнулись вниз, улыбка обнажила не слишком здоровые зубы. – У девиц-то наших не у всех билетики в порядке.

   Билетики? А, да, жёлтый билет вместо паспорта… Бог знает, откуда мне это известно. Ладно, один ноль, но битва не проиграна. Я тоже улыбнулась, но мои зубы блестели эмалью, как мои глаза – правотой:

   - Если что, я тебе могу и сама по уху съездить, без полиции! Вон из заведения! Если я тебя увижу ещё раз в своей жизни – убью. Понял?

   По-видимому, мой взгляд был достаточно убедительным, потому что Ксенофонт слился практически сразу. Он отнырнул от меня, схватил с барной стойки шляпу-котелок, откуда-то добыл трость и перчатки и как-то очень быстро испарился.

   Если честно, мне даже стало дышать легче.

   Я помахала рукой, чтобы нагнать свежего воздуха, и сказала сама себе, в пространство:

   - Я хотела завязать! Завязать…

   Подняла голову к потолку и пожаловалась высшим космическим силам:

   - Но не так же!

   Опомнившись, взглянула на девиц. В комнате воцарилась мёртвая тишина. Только одинокая, рано проснувшаяся муха жужжала над блюдом с подвявшими булочками. Я стояла, глядя на девушек, а они все смотрели на меня большими глазами. Раньше как-то мне не приходилось принимать решения, не приходилось заботиться о ком-то. Только о себе. Сама работала вначале, потом прибилась к сутенёру, потом от него к «мамке» на квартиру. А теперь я сама «мамка»…

   Нет, так нельзя. Я же завязала.

   Девушек было пять. Не все красавицы, не все куколки. Но накрашены густовато – губы подведены, щёки нарумянены, а на глазах – не то жирный карандаш, не то уголь из печки… Учить их и учить. Ладно, пока надо решать, что делать дальше.

   Не могу же я в самом деле стать «мамкой» и продавать девочек клиентам!

   - У кого ключ от заведения? – спросила глядя поочерёдно на каждую. Все молчали, только та, с шалью, бросила, прежде чем отвернуться и отойти к дивану:

   - У Ксенофонта.

   - Дубль?

   Они смотрели на меня непонимающе. Я махнула рукой:

   - Короче, никого не пускайте, сегодня мы закрыты.

   Девица в шали тут же обернулась, возмущённо цыкнула:

   - Это как же! А платить мы чем будем?! Как так?

   - Тебя как звать? – обратилась я к ней персонально.

   - Аглая.

   Низкий голос, стать, рост. Хороша. И прямо видна в ней порода – может, аристократка? Как в этом мире можно стать проституткой? Что с ней случилось? Ладно, это потом. Всё потом. Решать проблемы надо по мере их поступления.

   - Кто из вас тут дольше всех работает?

   Оглядев товарок, Аглая подбоченилась, распустив шаль руками:

   - Ну, я, допустим.

   - Пойдём, - кивнула ей. – Как там этот холуй сказал? В кабинетец.

   Она вильнула плечом, приглашая меня за собой. Девицы смотрели тревожно, переглядывались, кто-то шепнул подружке что-то, чего я не разобрала. Но с ними я разберусь позже, пока мне надо всё узнать. А кто лучше может мне рассказать о заведении, чем девушка, которая дольше других работает в нём?

   Кабинет оказался отдельной комнатой, в которой, кроме узкой односпальной кровати, стояли стол со стулом и шкаф с книгами и папками. Я взяла одну из них, открыла. Бумага, написанная витиеватым почерком с вензелями, а сверху надпись «Полицейское управление Михайлова, губернское управление Михайловской губернии, Российская империя». Уфти! А ниже – «Сие дано Головкиной Аглае в удостоверение, что она является путаной и имеет жёлтый билет».

   - Головкина – это ты? – спросила я у Аглаи. Она кивнула. Я прищурилась, оглядев её с ног до головы, потом продолжила допрос: - Откуда ты пришла в… заведение?

   Она снова вильнула плечом, сказала своим шикарным грудным голосом:

   - Так батюшка мой купец был, разорился. Сам повесился, имение с молотка пустили, завод забрали. А нам куда, детям? Братцев моих забрали в ремесленники, а я вот помыкалась да к мадам Корнелии прибилась.

   Ясно-понятно. Таких историй я слышала море. Только вместо купца – инженер, а вместо торгов – коллекторы.

   Отложив папку, взяла вторую. Полистала. Дело Настасьи Менихиной. Спросила:

   - Настасья, это кто?

   - А курносенькая наша, с пасьянсом, - охотно ответила Аглая. – Из крестьян она. Новенькая.

   - Аглая, как вам тут работается?

   Я убрала папки в шкаф. Потом посмотрю. Обернулась к девушке. Аглая пожала плечами:

   - А как и у других. Нигде не лучше, нигде не хуже.

   - О чём ты говорила, когда я сказала закрыть заведение?

   - Так ведь девушки платят мадам каждый день, - она усмехнулась и подняла на меня круглые чёрные глаза – такие красивые, такие яркие. – За комнату, за пропитание, за чулки и бельё.

   - Дело только в этом? Да не вопрос, Аглая, за сегодня вы не платите ничего.

   - Мадам любезна, - коротко ответила она, хмурясь. Я спросила:

   - Что такое?

   - Мадам любезна только сегодня? Ксенофонта выгнали, за постой не возьмёте… А завтра что?

   Она смотрела пристально, цепляя взгляд глазами. Такими выразительными… Я вдохнула, выдохнула. Сказала ей:

   - Сядь, Аглая. Поговорить надо.

   - Отчего б не поговорить, мадам, - улыбнулась она. Улыбка разилась со взглядом. Девушка умела, как и все путаны, улыбаться одними губами. А вот глаза остались тревожными. Понять её можно, конечно¬: как не волноваться, когда новая метла приходит и начинает мести? Но я не изменю своей цели. А цель моя – сделать из этого заведения нечто совершенно другое, нежели обычный бордель. Потому что я завязала.

   - Сколько стоят твои услуги?

   Аглая пожала плечами, стянув шаль на груди, ответила:

   - Целковый за свечу.

   - И это значит?

   Она обернулась, взяла с комода свечу и показала мне:

   - Пока горит – целковый. Прогорела – пожалуйте на выход, или Ксенофонт ещё целковый возьмёт.

   Свеча была маленькой, тонкой и низкой. Что ж, сколько она может гореть? Полчаса? Знать бы ещё цены в этом мире… Пометила в мозгу: узнать цены. Взяла у Аглаи свечу, спросила:

   - И как, хватает мужчинам?

   Девушка подняла глаза к потолку, фыркнула, как будто засмеялась, и сказала:

   - Есть такие, что хватает, а есть такие, что сразу по три свечки берут.

   - Не удивлена, - пробормотала я. Отложив свечу, пробежалась взглядом по папкам на полке: - А что тут? Не только же досье на девушек?

   - Ксенофонт тут хранит всякие счета. Он же каждую бумажонку подшивает: за булочки из кондитерской, за чулочки из галантереи, даже за свечи!

   - Тут? – я вынула папку наугад, и Аглая кивнула:

   - Ага, мадам, это счета за алкоголь. Заказывали муссат в винном доме господина Краузе, а вот пиво дрянное, экономил Ксенофонт…

   - Да ты всё знаешь, Аглая! – восхитилась я, разглядывая каллиграфический почерк продавца. Две пинты муссатного вина – это же просто поэма!

   - Я, мадам, спросить хотела, - сказала она, и я вновь подивилась её голосу. В нашем мире из неё вышла бы оперная певица. А в этом – жрица любви…

   - Спрашивай.

   - Мы как теперь работать будем без Ксенофонта? Надо бы нового управника искать.

   - Серьёзно? Чтобы он тебя лапал? – удивилась я, закрывая папку. – Нет, уж как-нибудь без Ксенофонтов обойдёмся. Управлять я буду сама.

   Она посмотрела на меня удивлённым взглядом. Видимо, мадам Корнелия тут появлялась лишь деньги забрать. Но мне нечего было ей объяснять. И без неё проблем хватает. Муссат это явно игристое вино, потому что по-французски мусс — это пена. Притянуто за уши, но пусть уж так. А сколько у нас там пинта? Никогда не знала, но, видимо, придётся измерить, чтобы мыслить нормально, в литрах…

   Ладно, это тоже потом. Сперва мне надо разобраться с девушками.

   - Что там Ксенофонт говорил? Кто тут без документа?

   - Так Авдотья, - с готовностью ответила Аглая. – Позвать?

   - Зови.

   Я закрыла папку, отодвинув её в сторонку, и села так, чтобы корсет давил поменьше. Господи, да как они вообще тут живут с этим пыточным приспособлением? Нет, я так больше не согласна. Попрошу сделать мне лифчик. А можно и вообще без него, что за глупые предрассудки!

   В кабинет вошла худенькая маленькая девушка. Это она штопала чулок. У Авдотьи были остренький носик и огромные голубые глаза, как у Мальвины, только волосы, такие же вьющиеся, как у куклы, оказались с рыжиной. Грязные, кстати, волосы. А-та-та, детка, мыться нужно не по воскресеньям, а каждый день!

   - Мадам звала? – спросила девушка кротким тонким голоском.

   Я кивнула:

   - Садись. Скажи мне, как тебя зовут, и откуда ты.

   - Спасибо, мадам, я постою. Авдотья я, по фамилии Заворотнюк. Сами мы из Артамоновска, туточки в Михайловской губернии. Маменька наша померла родами, а папенька наш полицмейстер тамошний, шестерых растил сам, да после женился снова.

   Авдотья замолчала, потом пожала плечиками, словно ей было зябко в одном корсете, сказала:

   - Мачеха выжила. Так я туточки и оказалася.

   - Почему у тебя документов нет?

   - Так ведь нельзя нам жёлтый билет, папеньке доложат. Никак нельзя, чтобы папенька узнал…

    Я закатила глаза к потолку, спросила безнадежно:

   - А как же ты раньше работала? В полицию не забирали?

   Авдотья улыбнулась всё так же кротко:

   - Так Ксенофонт меня прятал.

   - Прятал? Где?

   - Так вот туточки, в кабинете.

   Она повела рукой, указывая на низенький шкафчик. Бог мой, неужели она сидела в шкафчике, согнувшись в три погибели? Встав, я заглянула в шкафчик. Там были полки, а на полках стопки не то простыней, не то полотенец. Авдотья хихикнула, видя моё недоумение, и, откинув невидимый крючок, толкнула полки внутрь. Они со скрипом повернулись, открывая лаз в стене, а Авдотья пояснила:

   - Чуланчик тамочки. Пересидеть можно.

   - Понятно, - ответила я и закрыла лаз. – Документ нам с тобой всё-таки придётся сделать, Авдотья.

   - Мадам, умоляю, будьте милой, только не жёлтый билет! – личико девушки всё скукожилось, и мне стало её жалко. Я ответила:

   - Не жёлтый билет, а настоящий документ. Паспорт, например.

   Существуют ли в этом мире паспорта? Как же мне всё тут узнать, изучить, желательно сразу? Почему мадам Корнелия не приложила мне камешек к башке и не вложила в неё все необходимые знания?

   - Для паспорту, мадам, мне выйти замуж нужно, - вздохнула Авдотья. – А как же работать после этого?

   - Глупости, мы что-нибудь придумаем, - ободряющим тоном сказала я. – Да и не будем мы работать, как прежде.

   - Как это, мадам?

   - Так это. Скоро всё узнаете. Зови, кто там ещё есть.

   Авдотья похлопала глазками, видно, по привычке изображать из себя дурочку и вышла из кабинета. Я прошлась вдоль стены, погладив по спинке красивый изогнутый диванчик. А пыли-то, пыли… Надо клининговую службу вызывать! И вообще… Может, и дизайн изменить. Размахнуться я могу. И даже идеи есть.

   - Звали, мадам?

   Кошачий голосок, развязный тон, манеры вкрадчивые. На миг даже показалось, что в дверь вошла Кисуня, моя коллега и условная подружка. Но, как только я обернулась, наваждение рассеялось. Девица, стоявшая в кабинете, была маленькой, фигуристой, глазастенькой и улыбалась так, будто я была мужчиной.

   - Как твоё имя?

   - Пелагеей крещена.

   - Петь умеешь?

   - Что, мадам?

   - Что слышала.

   Кошачий голос начал слегка раздражать. Она всё прекрасно расслышала. Играет. Я села, закинув ногу на ногу, повторила:

   - Ты умеешь петь, Пелагея?

   - Так петь-то мы все умеем, - схитрила она.

   - Ты тут почему?

   - А почему девки идут в заведение? – Пелагея сморщила носик и рассмеялась так, что я поняла – она тоже жертва. И у неё история, как у остальных – выгнали, стала ненужной. Только Пелагея решила скрывать свою историю за показной беспечностью и таким же показным смехом.

   - Конкретнее, - потребовала я бескомпромиссно, прекрасно зная, что девушка соврёт.

   - Да замуж хотела я, а он меня совратил и бросил.

   Ага, понятно. Ну, может и правда.

   - Что ты умеешь, Пелагея?

   У меня возникла слабая идея, очень слабая. Кафе тут не сделаешь, ресторан тоже. Нет, можно, конечно, если выгнать всех девушек и сделать большой ремонт. Но куда они пойдут?

   - Умеешь ли ты играть на каком-нибудь инструменте? Танцевать? Петь?

   - Я, мадам, хорошо умею разговаривать с мужчинами и денег у них просить.

   А вот теперь она сбросила личину кошки и встала передо мной, будто голышом. Ноздрями дёрнула. Плечами повела. Сказала грубо:

   - А больше нам ничего уметь и не надо.

   - Хорошо, - пробормотала я. – Иди. Позови мне Настасью.

   Пелагея вскинула голову и вышла с таким гордым видом, словно была потомственной аристократкой. Я вздохнула. Ну, не всем же быть милыми няшками… Всегда есть стервы. И мне попалась Пелагея. Прямо себя увидела в ней. Я тоже стервой была когда-то, пока не поняла, что все одинаковые, и всё одинаково.

   Настасья вошла, кутаясь в платок. Угловатая, курносая, с некрасивым, но милым личиком. Простенькая. Именно таких любят хорошие дядьки – знакомых и родных. Обстоятельства таковы… Так случилось… А она не такая. Как и все, ждёт трамвая.

   - Настасья, почему ты здесь?

   - Так ить лучше, чем в ночлежке, - удивилась она. – Тама и убить могут, а тут Ксенофонт не дал бы.

   - А ты петь умеешь?

   - Петь? – она запнулась на миг, потом раскинула руки, улыбку изобразила на лице и вывела низеньким, но уверенным речитативом: - Ай как у нас на вишнях девки собиралися! Ай как собира-али, да не всё собра-али! А вишня попадала-а, барин осерча-ал!

   - Стоп! Тихо! – рассмеялась я. – Не надо больше.

   - Мадам, а мадам! Вы меня только не выгоняйте, а! – взмолилась девушка. – Я ведь всё умею, всё! Я и стирать могу, и убирать! Я горшки могу выносить, я бокалы натирать могу! И шить, и штопать!

   - Настасья, - строго сказала я. – Почему ты думаешь, что я тебя выгоню?

   - Так Пелагеюшка вона сказала… Кто петь не умеет, того вон!

   Я встала. Так-так, уже начинает воду мутить Пелагея. А ведь только минуту, как вышла из кабинета… Её надо держать на виду, эту кошку драную. Вкрадчивые манеры – подлянки будет крутить. Поэтому… Нет, я её выгонять не буду. Но и головы дурить не дам.

   - Слушай меня. Скажи девушкам, что никого выгонять я не стану и каждой найду место по способностям.

   - Мадам так добра, - пробормотала Настасья чуть ли не в слезах.

   - Но! Наше заведение станет другим.

   - Как это? Не поняла.

   - Потом поймёшь, мне надо подумать. Скажи мне, кто там ещё остался, кто ко мне не приходил?

   - Разве только Аннушка, - обернулась на дверь Настасья. Я видела, что ей не терпится побежать к своим и рассказать о том, что я ей поведала.

   - Зови. И вот что, есть тут что поесть, или где-нибудь заказать еду? Я голодна, да и вы, наверное, тоже.

   - Могём сбегать в трактир, мадам! – на радостях воскликнула Настасья. – А уж там что желаете: и щец, ежели есть, и кулебяки можно взять, али каких солений!

   - Возьми всего понемногу, а денег…

   - Так я скажу на ваш счёт записать, мадам!

   - А так можно?

   - А как же! Записывали, бывало!

   - А там долг есть?

   - Я спрошу, ежели желаете!

   - Спроси. Бумагу пусть напишут. Я расплачусь.

   Настасья выскочила из кабинета, а я снова встала. Надеюсь, мадам Корнелия не оставила мне слишком много таких долгов. Подъёмный капитал-то она мне дала, а вот хватит ли его, чтобы осуществить ту туманную идею, что родилась в голове…

   - Мадам, звали?

   Аннушкой оказалась самая молодая, самая тихая и самая интеллигентная с виду девушка. Она была высокой, худенькой и почти плоской. Ни груди, ни попы. Если бы не корсет и длинные волосы, закрученные в вычурную причёску по типу моей, можно было бы назвать Аннушку мальчиком, переодетым в женское платье. Да и лицо у неё было таким… Вытянутым, со впалыми щеками, с выпуклыми скулами.

   Девушка скромно остановилась у двери, сложив руки на животе. Я спросила рассеянно:

   - Ты петь умеешь?

   - Нет, мадам.

   - А что умеешь?

   - Играть на рояле.

   - Серьёзно? – вскинулась я. – А что играешь?

   - Этюды, симфонии… Могу подобрать популярные романсы.

   - Училась?

   - Шесть лет с учителем музыки, мадам.

   - Подожди, ты училась музыке?! – удивилась я, принялась рассматривать её пристальнее. Интеллигентный вид может скрывать всё, что угодно. Аннушка зябко поёжилась и сказала тихо, словно стесняясь:

   - И музыке, мадам, и иностранным языкам. Я бегло говорю по-французски, по-немецки и знаю латынь.

   - Честно? Нет, я просто не смогу тебя проверить, потому что по-французски могу только «бонжур», «мерси» и «сан санкант эуро».

   - Здравствуйте, спасибо и сто пятьдесят, - автоматически перевела Аннушка, - а вот чего именно – не знаю.

   - Ну это понятно, - выдохнула я. – Да ты находка! Отлично! А почему ты здесь?

   - Мадам позволит мне не отвечать на этот вопрос? – осведомилась Аннушка. Всё это безо всякого выражения на лице. Будто уже ничего не могло её взволновать или обрадовать.

   Я кивнула. Потом я всё равно узнаю больше, но сейчас это не принципиально. Пусть даже она аристократка. А пока…

   - Мадам!

   В кабинет вбежала Аглая, толкнув Аннушку. Вид у девушки был перепуганный. Она приложила ладонь к высокой груди и выдохнула:

   - Полиция!

ГЛАВА 4. Отбиваюсь

Вслед за Аглаей в кабинете оказалась Авдотья. Бледная, как мел, дочка провинциального полицмейстера вся дрожала мелкой дрожью и смогла только проблеять:

   - Мадам, прятаться?

   Я глубоко вздохнула несколько раз, чтобы прийти в себя. Нет, нельзя так меня пугать, что ж такое! Потом оглядела девушек и твёрдо сказала:

   - Прятаться не надо. Всё будет хорошо. Аглая, останешься со мной, а остальные разойдись. И оденьтесь поприличнее, пожалуйста!

   Авдотья помертвела. Я понимала её прекрасно, но прятать не собиралась. Надо сделать ей документ, а без полиции в этом деле не обойтись. Поэтому полицию я приму, объясню всё по-человечески. Не звери же, не съедят за отсутствие паспорта!

   Аглая посмотрела в спины удалившимся товаркам и тревожно спросила у меня:

   - Мадам, вам не кажется, что Авдотью лучше спрятать?

   - Вечно прятаться нельзя, запомни это.

   Я посмотрелась в висевшее на стене зеркало, поправила выбившийся локон и покачала головой. Лучше я была бы в своём платьице, тогда местная полиция наверняка потеряла бы челюсти ещё на входе. Но да ладно.

   - Пошли, Аглая, встретим полицию.

   Она запахнула шаль на груди и снова нацепила на лицо выражение ироничной кокотки. Я тихо заметила:

   - Поскромнее личико сделай.

   - А то вы, мадам, нашей полиции не знаете, - фыркнула она. – Мужики они везде мужики, даже одетые в форму с эполетами! С ними себя держать надо.

   - И всё же.

   Учить она меня будет…

   Я первой вышла в зал. Девушки оттуда испарились, зато по комнате прогуливались двое полицейских в тёмно-зелёных мундирах с простенькими погонами на плечах и в фуражках, похожих на кепи. Третий господин был в штатском. И он сразу мне не понравился.

   Когда ты работаешь в злачной профессии, очень скоро начинаешь считывать людей, как открытую книгу. Двое в форме – простачки, любят пожрать вкусно да выпить винишка, ещё не женаты, но не против были бы. А главный в этой троице – человек скрытный, но честолюбивый. Служит по призванию. Сажать в тюрьму нарушителей – это его хобби, за которое удачно платят зарплату. И глаза у него такие… Честные! Незамутнённые. Он и после службы не пройдёт мимо старушки, укравшей булочку от голода, водворит её за решётку и пойдёт спать с чувством отлично выполненного долга.

   - Добрый день, - сказала я с улыбкой. – Чем обязаны такому визиту?

   Когда ты улыбаешься искренне, все или практически все присутствующие невольно зеркалят твоё настроение и улыбаются в ответ. Полицейские в форме так и сделали, подтвердив мою теорию о простых мужиках. А главный в штатском остался серьёзен, как на похоронах. Он коротко кивнул в знак приветствия и заявил с налёта:

   - Мне предписано арестовать вас, мадам. Собирайтесь и будьте любезны позвать мне Авдотью Заворотнюк.

   - Зачем вам Авдотья?

   - У меня есть информация, что она находится здесь без жёлтого билета.

   - Откуда такая информация?

   - От проверенного осведомителя. Прошу не сопротивляться. Ежели будете сопротивляться, мадам, нам придётся вас увести силой.

   Глаза его задорно блеснули, и мне показалось, что уводить силой – это для него любимая часть работы. Нет, такого удовольствия я сему господину не доставлю. Обернулась к Аглае, сказала:

   - Если Авдотья оделась, пусть выйдет.

   Аглая сделала большие глаза, но не посмела ослушаться. Пошла куда-то на лестницу. А я повернулась к полицейскому:

   - Простите, уважаемый, я не расслышала ваше имя.

   - Афанасий Николаевич Трубин, - с лёгким поклоном ответил тот.

   - Очень приятно.

   Я сделала ещё одну попытку:

   - Быть может, мы пройдём в кабинет и за бокалом вина выясним все… спорные моменты?

   - На службе не пью, - гордо отказался Трубин.

   Я так и знала. Ладно, прокатимся с Авдотьей в полицейский участок, может быть, там найдутся более адекватные сотрудники.

   Девушка тряслась, как пушинка на ветру. Мне пришлось сжать её руку, тем самым заставив посмотреть на меня. В глазах Авдотьи я прочла панический страх. Шепнула ей спокойно:

   - Ничего не бойся.

   Она не поверила. Пришлось тряхнуть её за плечи:

   - Авдотья, я обещаю, что всё будет хорошо!

   Она очнулась и спрятала лицо в ладонях. Трубин отметил довольным тоном:

   - На вашем месте, мадам, я бы не давал подобных обещаний беглой проститутке!

   - А я бы на вашем месте, господин, не обвиняла бы честную девушку бог знает в чём!

   Голубые глаза полицейского смотрели на меня так странно… Мне показалось, что он садист. Да, я знавала таких мужчин. Для них нет больше радости даже не то, чтобы причинить физическую боль, а подчинить, унизить, растоптать. Что ж, Афанасий Николаевич, посмотрим, кто кого растопчет.

   - Аглая, - позвала я. – Закрой дверь как можешь и умеешь, никого не впускай до моего возвращения.

   - Хорошо, мадам, - сказала она спокойно, но я видела, что девушка напугана.

   - Я скоро вернусь, - бросила ей и, потянув за руку Авдотью, пошла к выходу.

   У крыльца заведения стояла коляска. Не такая, как у меня, а старенькая, потрёпанная, запряжённая одной понурой лошадкой с нечёсаной гривой и куцым хвостом. Трубин широким жестом пригласил меня внутрь:

   - Прошу, мадам.

   - Сам такой, - буркнула я и увидела спешившего к нам Порфирия. Крикнула ему: - Порфирий, мне нужен адвокат, самый лучший! Немедленно!

   Кучер остановился, хлопнув себя ладонями по ляжкам, прикрытым кафтаном, и побежал обратно к экипажу. Будем надеяться – побежал искать адвоката. Трубин буркнул:

   - Не поможет. Садитесь уже, госпожа… м-м-м…

   - Кленовская, - гордо заявила я и забралась в коляску, игнорируя протянутую мне руку.

   Авдотья плюхнулась рядом и зашептала:

   - Мадам, пропали мы, ой пропали! Этот полицейский настоящий зверь…

   Я не нервничала. Сколько раз меня забирали в полицию – не сосчитать. Ну, дадут штраф, ну, пожурят. Ничего, неприятность эту мы переживём, как в той детской песенке. Я была уверена, что с полицией всегда можно договориться. Не словами, так деньгами. Деньги у меня есть, мадам Корнелия оставила подъёмный капитал.

   А вот Авдотья белела, краснела, молилась. Прямо вслух, однако молилась богине. Что у них тут за религия, интересно?

   Мы ехали по городу, как мне показалось, в обратную сторону. К церкви. Да, точно, я же видела мельком вывеску «Полицыя», когда проезжала мимо! Значит, туда нас и привезут. А люди на нас косились, некоторые крестились даже – в основном благообразные дамочки в шляпках и с кружевными зонтиками. Тьфу на вас, дамочки! Никогда не зарекайтесь от сумы и от тюрьмы.

   Куда Корнелия спрятала деньги? Наверное, в сейф. Знает ли Лесси код сейфа? Сможет ли деньги взять? Или мне придётся упрашивать выпустить меня под честное слово? Как убедить полицейских в моих исключительно добрых и даже пуританских намереньях сделать из «Пакотильи» приличное заведение?

   Кто на нас донёс?

   Ксенофонт, к гадалке не ходи. Сучёныш обиделся за увольнение и решил отомстить. Удавлю гада, когда увижу. Если увижу…

   - Приехали, девки, слазь.

   Коляска остановилась перед полицейским управлением, которое было расположено очень удачно напротив церкви. Трубин выскочил первым и велел молодчикам в форме:

   - Ведите их в арестантскую.

   - Куда?! – изумилась я. – Вы что, сдурели? Какая арестантская!

   - А вы думали, вас пригласят в отдельный кабинет для беседы? – съязвил Трубин. – И чайку сервируют?

   - Конечно! – нагло заявила я. – Вы дам бросите за решётку без разбирательства?

   - Ай, некогда мне с вами языком чесать, - отмахнулся Трубин и ушёл. Один из полицейских подал мне руку:

   - Прошу, дамочка, не извольте буянить, очень не хочется вас силой…

   - Не буду я буянить, - буркнула. – А начальство есть какое-нибудь тут?

   - Так господин Трубин же.

   Я сошла на брусчатку дороги, Авдотья сползла следом и вцепилась в меня:

   - Мадам, мадам, не оставляйте меня одну, умоляю!

   - Да успокойся ты! Всё будет хорошо.

   - Ой, не верю, не верю, мадам! Отправят депешу домой, папенька узнает, богиня…

   - Авдотья! – рявкнула я. – Молчи! Лучше молись, так от тебя меньше шума!

   Она послушалась. Нас провели через приёмную, где пылинки плясали в лучах света, проникающих через плюшевые шторы на окнах, в арестантскую. Это оказалась клетка, огороженная толстыми решётками в дальнем углу зала. Один из полицейских с почтением пригласил нас войти за решётчатую дверь и повернул ключ в замке. Потом сказал:

   - Прошу прощения, госпожа Кленова.

   - Кленовская, - прошипела я. – Начальство позовите! То, что повыше Трубина.

   - Как вернутся с доследования, - кивнул он и ушёл.

   Я села на шконку и вздохнула. Огляделась. Мы в углу, тут никого нет, если покричать – может, и услышат. Или нет. Авдотья молится рядом. Ладно, подождём, когда начальство вернётся с доследования.

   Похоже, я даже задремала. Было с чего – ночь не спала, потом старуху встретила, безо всякого отдыха попёрлась в заведение… Очнулась от звяканья ключа в замке. Подняла глаза и увидела Трубина, который вошёл в арестантскую. Так-так, опять он? А где его начальство?

   Об этом и спросила, но полицейский чин усмехнулся и ответил, как будто промурлыкал:

   - Ну зачем вам моё начальство, госпожа Кленовская? Я пришёл предложить вам сделку.

   - Какую сделку?

   - Очень выгодную для вас, э-э-э…

   Он явно ждал, что я ему представлюсь, но я не предоставила этому типу такое удовольствие. Спросила:

   - Конкретнее?

   - Госпожа Кленовская, я могу выпустить вас и прекратить всякие следственные действия за одну маленькую услугу…

   Он придвинулся ближе, грубо нарушая моё личное пространство. Я хотела бы отодвинуться, но справа была решётка, слева Авдотья, а сзади шконка. Поэтому я вскинула лицо, отстраняясь, и ответила:

   - Хотелось бы знать, какую услугу вы от меня хотите.

   - О, сущий пустяк, госпожа Кленовская! Встретимся через час в номерах, и дело решённое.

   Я только глаза распахнула, не веря своим ушам. Потом переспросила:

   - Что?

   - Да-да, моя прекрасная мадам, в номерах! Вы не останетесь обиженной, госпожа Кленовская…

   И он придвинулся ещё ближе, совсем близко.

   Я медленно стащила перчатку, отложила её на шконку.

   Пощёчина прилетела ему в лицо, когда Трубин не ожидал. Отшатнулся. А я, выудив откуда-то из глубин памяти все просмотренные мною сериалы и прочитанные книги, крикнула:

   - Подите прочь, сударь!

   - Ах ты дрянь! – прошипел Трубин.

   - Что здесь происходит?

   Я выдохнула и оттолкнула Трубина подальше, чтобы рассмотреть подошедшего господина с тростью. Он оказался довольно молодым и симпатичным, с правильными чертами лица и небольшой бородкой, с пронзительными карими глазами. Пальто, котелок… Не начальство ли?

   - Прошу прощения, эта профурсетка меня ударила, господин Городищев! – пожаловался Трубин. Городищев оглядел меня, Авдотью, которая тихо плакала в уголке шконки, Трубина. Сказал:

   - Афанасий Николаевич, займитесь текущими делами. Я сам допрошу госпожу… э-э-э.

   - Кленовскую, - сказала я с достоинством, потирая ладонь.

   - Прошу вас, госпожа Кленовская, пройдёмте в кабинет, а вы, Трубин, распорядитесь подать нам чаю.

   С трудом удерживаясь от того, чтобы показать скукожившемуся Трубину язык, я с достоинством вышла из камеры и попросила Городищева:

   - И Авдотью с нами возьмите, она ни в чём не провинилась, бедная.

   - Разумеется, - ответил Городищев скупо.

   Какой милый! Даже не милый, это определение для любого мужика без склонности к агрессии. А Городищев такой… Сдержанный. Вежливый. Идеальный. Ах какой мужчина!

   Идеальный мужчина провёл нас до кабинета, пропустил внутрь, открыв дверь, и сказал:

   - Прошу, садитесь. Позвольте представиться: надворный советник Платон Андреевич Городищев, дознаватель Михайловской полиции.

   Я каким-то внутренним чувством самосохранения ощутила, что надо ответить так же. Ответила:

   - Татьяна Ивановна Кленовская, новая хозяйка «Пакотильи».

   - Извольте принять мои искренние поздравления.

   Лицо Городищева ясно разнилось с его словами. Он не рад. Совсем не рад. Я понимаю. Завязала я, Платон Андреич! Но как ему сказать об этом?

   - Я сейчас вам всё объясню. Я уволила управляющего Ксенофонта, который лапал девушек и явно крал. А этот поганец заявил в полицию.

   - Чем же вы объясните, Татьяна Ивановна, что ваша девушка, - он заглянул в бумагу, лежавшую на столе, - Авдотья – без жёлтого билета работает в заведении?

   Я села. А потом встала. Сказала:

   - Ничем, уважаемый Платон Андреевич. Жёлтый билет ей просто не нужен.

   - Как так, Татьяна Ивановна?

   Он даже усмехнулся, глядя мне в глаза. Тоже встал, обошёл стол и приблизился. Я запаниковала. Может, и он приставать надумал?

   Его лицо внезапно оказалось совсем рядом – а у меня внезапно весь воздух из лёгких улетучился в прекрасное далёко… Хоть бы в обморок не упасть!

   - Татьяна Ивановна, что с вами?

   Он поддержал меня под руку, и я очнулась. Его лицо показалось мне усталым. Усы эти его странные… Он прикидывается сильным, а сам очень устал.

   С усилием выпрямилась, и посмотрела в карие глаза. Они были холодны, хотя карие обычно тёплые. Но Городищев только делал вид, что проявляет участие. На самом деле я видела: ему всё побоку. И я, и Авдотья, и все остальные дела этого полицейского участка. Ему бы выспаться… Как и мне.

   - Я в порядке, - ответила тихо. – Устала очень.

   - Сейчас подадут чай, - сказал он и, оставив меня, подошёл к двери, открыл её, выглянул в коридор: - Трубин! Где же чай?!

   В коридоре протопали шаги, и Трубин, который выглядел не слишком довольным, принёс серебристый самоварчик. Я умилилась – какая прелесть! Настоящий самовар, даром что маленький! От него шёл пар изо всех щелей, а сверху корону самовара венчал пузатый фарфоровый чайничек. Поставив самовар на стол, Трубин глянул искоса на Городищева, и тот взмахом руки отпустил его:

   - Идите.

   Когда Трубин вышел, я улыбнулась:

   - Чай — это прекрасно. Авдотья, садись, сейчас будем пить чай.

   Господи, какие глупости я говорю! Горожу для Городищева полную чепуху! Но, по-моему, тут все так трындят, так что я не выбиваюсь из общего ряда. Но Авдотья не двинулась с места. Она выглядела не менее напуганной, чем в арестантской.

   - Авдотья! – шикнула ей. Городищев подошёл к девушке и поднял её лицо пальцами:

   - Что ж, Авдотья, мадам надо слушаться.

   - Простите, - пробормотала она.

   Городищев достал из стеклянного шкафчика, занавешенного изнутри шторками, три стакана в подстаканниках – ей богу, как в наших поездах! - и налил в каждый заварки из чайника. Потом поднёс стаканы по очереди к кранику самовара и долил горячей водой. Поставив передо мной один, спросил:

   - Сахару, Татьяна Ивановна?

   - Покорнейше благодарю, - отказалась я. Откуда все эти словечки в моём репертуаре?

   Он положил два куска неопределённой формы себе в чай и принялся размешивать ложечкой. Потом посмотрел на меня пристально:

   - Татьяна Ивановна, так что вы хотели сказать? Отчего Авдотье не нужен жёлтый билет?

   - Потому что она не работает у меня… хм, как там сказал господин Трубин? профурсеткой. Она служанка.

   - Это ещё надо доказать.

   - Каких доказательств вы хотите? Есть только моё честное слово. И «Пакотилья» прекратила своё существование.

   - Как это?

   Он казался удивлённым. Карие глаза смотрели пристально, настойчиво. Я улыбнулась, ощущая, как вымоталась. Сказала:

   - На месте заведения я хочу открыть музыкальный салон.

   - Музыкальный салон?

   Городищев даже поперхнулся глотком чая, закашлялся. Подавив в себе желание вскочить и похлопать его по спине, я подтвердила самым спокойным тоном, на который была сейчас способна:

   - Совершенно верно. Салон, куда будут приходить не за плотской любовью, а за эстетическим наслаждением от хорошей музыки, дорогого вина и общения с интересными собеседницами.

   Тут, похоже, удивилась даже Авдотья. Но я не обратила на неё никакого внимания – не на Авдотью я смотрела, а на кареглазого коллежского асессора Городищева. Прокашлявшись, он усмехнулся и легонько склонил голову, словно признавая за мной право совершать ошибки:

   - Что же, это богоугодное дело, Татьяна Ивановна. С любопытством зайду к вам, когда вы откроетесь.

   - Благодарю, - ответила я. – Так что с паспортом для Авдотьи?

   - Думаю, мы можем устроить это, - задумчиво сказал Городищев. Мне показалось, что он уже думает о чём-то другом, и даже захотелось немного обидеться. Я отпила глоток горячего чая и поставила стакан на стол. Авдотья сделала то же самое. По-моему, она боялась даже дышать в кабинете полицейского. А мне наоборот дышалось очень легко, когда я смотрела на Городищева.

   Лес я знаю, мужчин тоже…

   Этот мною даже не заинтересовался, кроме как случаем полицейского беспредела в рядах сотрудников. А это значит… Что это значит? Что я выгляжу в горчичном платье, как чучело – раз. Что, возможно, он женат и счастлив в браке – два. Что я старею и теряю хватку – три.

   Ни одна из этих версий для меня не приемлема.

   Может быть, надо надавить?

   Я даже уже рот открыла, чтобы задать какой-нибудь идиотский вопрос и прозондировать Городищева на предмет его предпочтений в женщинах, но в коридоре раздались шум и громкий голос:

   - Я имею право, я адвокат!

   Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался господин в элегантном пальто, в серой шляпе и с тростью. Его роскошные усы блестели, а глаза горели возбуждением. Он ткнул кончиком трости в Городищева и заявил:

   - Госпожу Кленовскую необходимо отпустить за неимением доказательств её вины!

   - Господин Волошин, - усмехнулся Городищев. – Приветствую вас. А к госпоже Кленовской у нас нет никаких претензий. Она может быть свободна.

   И он подтвердил это соответствующим жестом, словно отпустил меня на все четыре стороны. Я обрела способность говорить, потерянную при появлении адвоката, и спросила:

   - А Авдотья?

   - Я выпишу ей паспорт самолично, госпожа Кленовская, и отпущу, - он посмотрел мне в глаза и улыбнулся так, что сердце моё упало куда-то в район попы. Презирает. Но почему?

   - Благодарю вас, - я встала, забрав у Авдотьи свои перчатки, и обернулась на адвоката: - Господин Волошин, вы позаботитесь о девушке?

   - Разумеется, - он слегка поклонился. – Но сначала я отвезу вас домой, госпожа Кленовская.

   Я хотела возразить что-нибудь, но благоразумно заткнулась.

   Мне и правда надо домой.

   У меня самой-то в этом мире есть паспорт?

ГЛАВА 5. Изыскиваю

Перед полицейским управлением стояло два экипажа: тот, на котором нас с Авдотьей привезли, и тот, который мне выдала в пользование мадам Корнелия. С облучка последнего соскочил проворный, несмотря на свою комплекцию, Порфирий и поклонился в пояс:

   - Барыня, всё исполнил, как было велено!

   - Спасибо, Порфирий, ты очень вовремя, - ответила я ему. Мужик рассиялся, как новый рубль, и прогудел в кулак:

   - Куда теперича, барыня?

   - Любезный, отвези нас к Татьяне Ивановне домой, - велел Волошин, протягивая мне руку. – Позвольте вам помочь, Татьяна Ивановна.

   Я не решилась отбрить его. Всё-таки прискакал галопом в полицию меня вызволять! Ну, деньги, да, но всё же…

   Забравшись в коляску, я села в самый угол, а Волошин пристроился рядом, вытянул свою трость и тронул кончиком спину Порфирия:

   - Трогай.

   Вот за это надо убивать… Но я промолчала, ибо Порфирий как будто только этого и ждал, скомандовал лошадке:

   - Н-но, пошла, родимая!

   Мы заколыхались в такт лошадиной рыси по булыжникам мостовой, и Волошин озаботился внезапно:

   - А вам предъявляли обвинения, Татьяна Ивановна?

   - Вроде да, но потом как бы и нет.

   - Это хорошо… хорошо.

   Он задумался, а я вдруг сообразила:

   - Я, наверное, должна вам гонорар?

   Волошин очнулся от мыслей, очень деликатно рассмеялся:

   - Что вы, что вы, Татьяна Ивановна! Корнелия Яковлевна передала мне вас на тех же условиях, на которым мы с ней сотрудничали!

   - А можно узнать условия? – во мне проснулась деловая женщина с хваткой. Вдруг там вообще что-то кабальное? А я тут разъезжаю с ним по улицам… А вдруг у него поминутная оплата?

   - Конечно, Татьяна Ивановна. Корнелия Яковлевна меня вызывала при любых проблемах, а в определённое время, раз в год, её банковский поверенный присылал мне оговоренную сумму.

   - То есть, ваш тариф не меняется, даже если я вас буду вызывать каждый день?

   Ну понятно, абонемент. Знаем, видали. И ещё обманывают. Много обманывают!

   - Конечно же нет, Татьяна Ивановна, да у вас же есть договор!

   - Я не видела договора.

   - В сейфе Корнелии Яковлевны. Она должна была вам оставить код.

   Он вдруг ахнул, качая головой, пугая меня. А потом вынул из-за обшлага пальто конверт:

   - Ну разумеется! Она же оставила письмо. Вот, возьмите.

   Я приняла между пальцев крафт конверта. Толстенький. На лицевой стороне написано: «Татьяне Кленовской». На оборотной: «От мадам Корнелии». Хорошо. Почитаю.

   - Как вас зовут? – спросила я у адвоката.

   Он слегка удивился, но ответил:

   - Иван Арсеньевич Волошин, к вашим услугам.

   - Очень приятно, - ответила я. – Моё имя вы уже знаете.

   - Разумеется. Корнелия Яковлевна мне о вас говорила. Она велела исполнять ваши указания, как её собственные!

   - Вононо чо Михалыч, - пробормотала я.

   - Я знаю всё о вас, не кройте от меня подробности, если я могу вам помочь – к вашим услугам, Татьяна Ивановна.

   - Иван Арсеньевич, я благодарна вам за всё, что вы делаете.

   Да, я была благодарна, но больше всего на свете мне хотелось избавиться от Волошина. Даже не могу понять почему – ведь он весь положительный и очень приятный мужчина! И всё же. Чуйка, что ли? У меня чуйка на мужиков. Есть такое дело, когда ты всеми волосками на шее и руках ощущаешь – этот мужик принесёт проблемы, даже если он хорошо одет и выглядит с иголочки.

   Вот Иван Арсеньевич Волошин производил именно такое впечатление.

   Поэтому я с облегчением выбралась из коляски напротив крыльца дома, в котором оказалась, попав в этот мир. А Порфирий оглянулся, чтобы получить указания. Я сказала:

   - Отвези господина адвоката обратно к полицейскому участку и проследи, чтобы он проводил Авдотью в заведение. Потом можешь вернуться домой.

   - Как скажете, барыня, - кивнул кучер.

   - Спасибо за помощь, Иван Арсеньевич.

   - До скорой встречи, Татьяна Ивановна, - Волошин коснулся пальцами полей шляпы, и коляска двинулась дальше по улице, чтобы развернуться на углу. А я вздохнула свободно и вошла в дом.

   Затхлый воздух в коридоре улетучился, когда я открыла дверь. Колокольчик звякнул, и тут же появилась Лесси:

   - Барыня вернулись?

   - Да, - коротко сказала я, стаскивая надоевшую шляпку. Перчатки бросила на консоль у стены. Девушка присела в книксене и спросила:

   - Обедать, барыня, или чай?

   - Обедать, - ответила. – И чай. В кабинет.

   - Как барыне будет угодно, - ответила Лесси и юркнула на кухню.

   Хорошо, что здесь не надо снимать обувь! Я прямо в ней прошла в кабинет, закрыла за собой дверь и положила на стол конверт. Читать письмо было немного стрёмно, но надо. Мне нужны деньги. Мадам Корнелия умная баба, она всё на меня скинула и просто свалила. А мне разгребай!

   Впрочем, я сама кое-где виновата. Ксенофонта уволила, а мадам этого не предусмотрела. Собираюсь сделать музыкальный салон из борделя. Учинила афронт полицейскому. Я вообще попаданка супер-мега класса. Уволить бы меня без выходного пособия, да некому. Мадам Корнелия изволила свалить на побережье.

   Знать бы ещё только – на побережье какого моря?

   Со вздохом я взяла конверт в руки и решительным жестом оторвала край. Вынула письмо, сложенное вдвое, а за ним – бумаги. Отложив их пока в сторону, развернула письмо. Мелким почерком мадам Корнелии там было написано:

   «Дорогая Танечка, как я и предполагала, вы согласились на моё предложение, что меня немало радует. Вы женщина умная, хваткая, и я уверена в вашем успехе на поприще славных увеселений в Мишеле. Засим позвольте мне сообщить вам код от сейфа, в котором я оставила вам некоторые деньги для ведения дела».

   Четыре цифры: 5218.

   «Не сочтите за тягость принять на себя заботу о девицах, которые, хоть и дуры безмозглые, обладают значительным потенциалом в деле соблазнения мужчин. По всем финансовым вопросам извольте обращаться к моему банковскому поверенному, господину Бергу Льву Иосифовичу. Также в вашем распоряжении будет адвокат, господин Волошин Иван Арсеньевич. У него есть навыки общения с полицией и прочими государственными органами. Не стыдитесь звать его, ведь я плачу ему довольно неприличную сумму денег в год».

   Да, это я помню. Адвокат сказал. Так, что ещё?

   «Управляющий Ксенофонт поможет вам с девицами, которых нужно всё же держать в узде. Он ловкий малый с большим опытом. А с остальным, думаю, вы справитесь. Удачи вам, милая Танечка, и до встречи через год. Мадам Корнелия Фонти».

   Ишь!

   Удачи…

   Ладно. Удача мне не помешает. Да и вообще, мне сейчас не помешают деньги. Я встала, оглядывая кабинет и пытаясь отыскать сейф. Его нигде не было видно. Отлично! А что мне теперь делать? Обшаривать тут всё и заглядывать под каждую картину?

   На моё счастье в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошла Лесси с подносом. Она присела в книксене и спросила:

   - На стол, барыня?

   - На стол, - машинально ответила я, потом вскинулась: - Лесси, ты знаешь, где у мадам Корнелии сейф?

   Девушка посмотрела на меня удивлённо, но, как отлично вышколенная служанка, спросила вежливо:

   - Барыня позволят?

   - Показывай! – фыркнула я, чтобы прервать версаль. Лесси подошла к книжной полке и потянула за корешок тоненького томика. Шкаф скрипнул, вздохнул, и несколько полок медленно отворились вбок. За ними оказалась внушительная тяжёлая даже на вид дверца сейфа.

   - Пожалуйте, барыня, - скромно сказала Лесси, снова присела и удалилась, не забыв снять клош с тарелки.

   Я проводила её взглядом. Хорошая девочка, интересно – почему мадам Корнелия называла её ленивой и тупой? Ладно, разберёмся. Сейчас сейф. Подошла к нему, осмотрела. Колёсико с цифрами. Надо крутить. В принципе, ничего сложного. Покрутила колёсико до отметки на цифре 5, потом на остальные цифры. А вдруг не откроется? Вдруг есть какой-нибудь секрет?

   А позвонить и спросить никак… Телефон ещё не изобрели.

   В сейфе что-то гулко щёлкнуло, и дверца отворилась. На потёртом бархате полок лежали пачки бумаг, обмотанные шёлковыми ленточками крест-накрест. Стопка блёклых монет сиротливо пряталась в уголке. А ещё в сейфе был симпатичный кожаный футлярчик. Я потянула его к себе, тихо надеясь, что там бриллиантовое колье. Но в футлярчике оказался невзрачный мелкий и корявый жемчуг. Он прятался под запиской, написанной твёрдым округлым почерком: «Надевать только в случае крайней необходимости!»

   Интересно чукчи пляшут…

   А что такое крайняя необходимость? И вообще, чем жемчужное ожерелье поможет мне в случае крайней необходимости?

   Блажь старушечья, вот и всё. Ладно, потом разберусь. Наверное… Теперь надо посчитать, сколько Корнелия мне оставила на бедность. Деньги тут, конечно, очень странные. Я развязала одну из ленточек, взяла бумагу и прочитала: «Объявителю сей государственной ассигнации платит ассигнационный банкъ пятьдесятъ рублей ходячею монетою». Всего таких «банкнот» было десять. Двести пятьдесят рублей. Даже смешно стало – ну что это за деньги? А потом подумала, что ничего не знаю о здешних ценах. Сейчас пересчитаю всё и позову Лесси, чтобы она мне рассказала.

   Всего в сейфе оказалась тысяча рублей в ассигнациях по двадцать пять и пятьдесят рублей, восемьсот рублей серебряными монетами и двести – золотыми. Я богата, у меня две тыщи! Ура.

   Или не ура?

   Блин, как бы по ценам сориентироваться?

   Я сложила деньги обратно в сейф, закрыла его и села за стол. В тарелке ещё парил светло-зелёный суп-пюре, а в другой – остывали какие-то мелкие птичьи ножки, запечённые со свеклой. Чёрный хлеб, нарезанный брусочками, лениво лежал веером в крохотной, будто кукольной корзиночке. Бутылка белого вина, запотевшая с холода, была откупорена, а рядом стоял узкий бокал на высокой ножке.

   Что ж.

   Пора бы и подкрепиться.

   Ела я без удовольствия. В голове крутилась мысль о том, что мадам Корнелия точно убьёт меня, если я запорю ей бизнес. Что мне известно о работе музыкального салона? Ну, ясен пень, там поют и играют на музыкальных инструментах. У нас есть рояль, есть Аннушка, которая фурычит в рояле. Есть Аглая с её шикарным голосом… Что дальше-то?

   Налила в бокал немного вина и проглотила залпом.

   Мне нужно нечто, что выделит одно конкретное заведение из множества остальных. Белое, остренькое, сладкое на послевкусии вино вдруг прочистило голову. Ясная мысль выбилась наружу и заплясала, отбивая чечётку.

   Пользуйся своими знаниями и тем, что придумано в твоём мире, Таня!

   Отбросим Тик-ток и прочие видео- и фотогалереи. Тиндер? Знакомства? Неплохая идея. Надо только узнать, как тут обставлено дело со сватовством.

   Я схватила бумагу и, неуклюже ворочая пером, вывела нетвёрдо «Знакомства» первым пунктом. А дальше в порыве вдохновения написала «Театр». Проглотила пару ложек супа, задумалась. Театры-то тут наверняка есть. Опять же надо чем-то выделиться. А что придумали люди в моём мире? Правильно, садись, пять.

   Сериалы!

   А что? Актрисы из девчонок должны получиться неплохие, а сценарии… Можем писать их вместе. Какие-нибудь душещипательные мелодрамки публике понравятся, а если ещё и с моралью, то вообще получится прекрасно! Каждую неделю, скажем, новая серия. Чтобы узнать продолжение, люди будут приходить и платить за спектакль, а ещё и напитки будем подавать, лёгкие закуски…

   Написала напротив театра «сериал» и задумалась. Для театра нужны декорации, костюмы, макияж. Нужно время, чтобы написать пьесу, выучить, отрепетировать, подготовить всё. Нужны деньги, чтобы жить, есть и мыться. Нужно продумать концепцию и план наших вечеров. Хватит ли мне месяца? О, и ещё реклама! Это обязательная стадия, если я хочу зарабатывать.

   «Реклама» добавилось к моему списку в самый конец листа. Я задумчиво обвела слово несколько раз и отодвинула от себя полупустую тарелку. Налила ещё вина в бокал и громко крикнула:

   - Лесси!

   Девочка появилась примерно через пол-минуты. Присела в книксене, что начало меня раздражать, спросила:

   - Чего барыня желают?

   - Барыня желают… Тьфу! Скажи мне, сколько стоит хлеб?

   Лесси подняла брови, но ответила послушно:

   - Так четыре копейки, барыня.

   - Молоко?

   - Семь копеек пинта, барыня.

   - Сколько ты получаешь зарплату?

   - Что барыня изволит спрашивать? – удивилась Лесси. Я перефразировала, вспомнив:

   - Жалование твоё изволю узнать.

   - Десять рублей в месяц, барыня… - девочка помолчала, пока я переваривала и пыталась сосчитать, сколько хлеба она может купить на свою зарплату, а потом спросила осторожно: - Барыня недовольны моею работою? Желают продать меня?

   - Что значит «продать»? – удивилась уже я.

   - Ну как же… Ежели барыня недовольны, ежели присмотрели другую горнишную… - голосок девочки сорвался, она всхлипнула: - Не губите, барыня, я всё-всё буду делать, как вы прикажете, только изъявите желание!

   Твою мать.

   Я вздохнула, осознав, что попала в самый разгар крепостного права, и сказала твёрдо:

   - Лесси, я не собираюсь тебя продавать. Ты меня вполне устраиваешь. Я просто хочу узнать цены, чтобы сориентироваться в деньгах.

   Девочка прижала руки к груди, ответила с чувством:

   - Я всё для вас, барыня, всё! Только скажите, только глазоньками покажите, я тут же, мигом!

   - Успокойся, Лесси! Мне бы какую-нибудь газету, что как где и по какой цене покупается. Понимаешь?

   - Сейчас же принесу, барыня, не извольте беспокоиться!

   Она выскользнула из кабинета, а я взялась за голову, снова ощутив боль в висках. Поставила локти на стол, пользуясь, что никто меня не видит, и закрыла глаза. Что день грядущий нам готовит…

   Знакомства, театр, сериал, реклама.

   Но начать нужно, естественно, с ремонта. Заведение мадам Корнелии было не то чтобы ветхим, но и лоском не блистало. Потёртые диванчики, пыльные шторы… Да что там. Рояль и тот кое-где поцарапан, а уж расстроен наверняка.

   Нужно пригласить реставратора. Или хотя бы настройщика. Шторы постирать, сиденья диванов покрыть чехлами. Девушек одеть по-человечески.

   Да я за полгода со всем этим не разберусь!

   Самое время упасть духом и рыдать. Но в последний раз я плакала года три назад. Да, как раз в день моего совершеннолетия, когда отчим заявил, что не намерен далее меня содержать и чтоб я убиралась на все четыре стороны. А маман и слова против не сказала, глядя на своего мужика влюблёнными глазами. Правда, украдкой сунула мне двадцать баксов. С двадцатой мне как раз жить не тужить…

   Стук в дверь заставил меня поднять голову. Лесси скользнула в кабинет и положила с книксеном передо мной газету:

   - Пожалте, барыня! Сегодняшняя, купила у мальчишки на улице!

   - Давай! – оживилась я, схватив газету и пачкая пальцы типографской краской. Лесси услужливо подсказала:

   - На третьей странице объявления о продаже, ежели барыня желает полюбопытствовать.

   Шурша бумагой, я нашла третью страницу. Бросилось в глаза объявление крупным шрифтом посреди листка: «Продается имение близъ Михайловска съ 18 десятинъ земли, при нёмъ река и мельница, съ 200 душъ крестьянъ и прислугою». Чуть ниже в красивой витиеватой рамочке другое насмешило: «Роскошныя щегольския усы развиваются въ короткое время при применении усатина Перу. Баночка 2 руб. 50 копъ. Съ пересылкою».

   Ага, мазь для усов (скорее всего, полный фейк, ха-ха-ха) целых два с половиной рубля с почтовыми расходами.

   Разбирать яти и еры было поначалу сложновато, но я вскоре приноровилась читать их правильно. Цен в газете, конечно, было немного. Зато были брачные объявления, которые даже не насмешили меня, а знатно доставили: так что бедная Лесси испугалась, прибежав на мой дикий хохот. Ну как не ржать, читая что-то вроде: «Я надумалъ жениться, но не знаю на комъ. Меня все любятъ, я не богатъ, но я красивъ; мне 25 летъ, роста выше средняго, характеръ мягкий. Кто богатъ, красивъ и не старше 19-ти летъ, техъ прошу откликнуться желательно было бы единственъ. дочь родителей, согласенъ войти въ домъ и жить вместе съ родителями. Прошу не стесняться, дело – серьезно». И таких объяв было немало… В основном, искали богатых женихов или невест с приданым. И думать не надо, почему бордели так популярны в этом мире! Там можно просаживать состояние и не быть женатым.

   Ладно, это всё лирика, а мне интересны цены. Неужели придётся в город выходить, чтобы узнать? О, а вот это очень любопытно! «Щепетильная лавка, товары для дамъ, всё для дома, мелкая розница». Я позвала Лесси, спросила:

   - Что такое щепетильная лавка?

   - А так там всяческие мелочи продаются, - охотно ответила девчонка. – Перчатки, например, или нитки моточками, иголки, ножницы. Думочку можно прикупить, полотенечко… Барыня желают прогуляться по лавкам?

   - Да, - решительно ответила я, хотя до этого момента сомневалась. – И ещё мне нужно где-то купить ещё платья. Это вообще дорого?

   - Ежели барыне платье необходимо, так надо к модистке ехать, - солидно сказала Лесси. – Мадам Корнелия так на дом заказывала сию особу, так та приезжала к мадам по первому зову!

   - Хочешь сказать, что ко мне она «так» не поедет? – фыркнула я, и девочка смутилась, затеребила руками край передника. Пробормотала покаянно:

   - Пущай барыня не серчает, кто ж их, этих модисток, разберёт…

   - Да не серчаю я, - ответила, вставая. – Как его… Этот… Порфирий вернулся?

   - А как же, барыня, а как же! Тотчас же велю отвезти вас к модистке, барыня! Ежели барыня желают…

   - Да, Лесси, будь добра, скажи Порфирию, что я хочу проехаться по лавкам. Какие тут есть? Щепетильная, прости господи, какая ещё? Овощная?

   - Зеленная, барыня. Ещё бисквитная есть, ежели сладостей хочется, а ещё есть мелочная… Все они на Язовенной улице, там и модистка есть, другая, не та, что к мадам приезжала. Та, что к мадам приезжала, подешевле да поскромнее.

   - Отлично! – ответила я с воодушевлением. Обожаю шоппинг! – Скажи Порфирию, я сейчас спущусь.

   - Бегу, барыня, - Лесси присела в книксене и выскочила из кабинета.

   Я же открыла сейф, взяла себе несколько бумажек по «двадцать пять рублей ходячею монетою», сложила их в ридикюльчик-сердце и с лёгкой душой пошла вниз. Оглянулась на обед, который не доела. Надо сказать кухарке, чтобы разогрела мне его на ужин – крылышки выглядят аппетитно, но в корсете у меня совершенно нет места, чтобы слопать всё. Наверное, на то и расчёт…

   Из нижнего коридора свернула на кухню. Акулина пила чай – вкусно, с чувством, с прихлёбом – из блюдца. Боже мой, ведь я столько лет не видала никого, кто пил бы чай, налив его в блюдце! Покойная моя прабабушка, приехавшая в Москву из села Красного на Волге, только так и делала. Но она была купеческой дочкой, у них в семье так было принято.

   И вот теперь я умилилась, увидев Акулину с блюдцем на четырёх пальцах левой руки, с надкушенным бубликом в правой, сказала ей с улыбкой:

   - Приятного аппетита.

   - Ох, - только и ответила кухарка, освобождаясь от еды, вскакивая, отряхивая передник и кланяясь. – Ох, барыня, не велите наказывать, уж думала – отдохну маленько перед ужином.

   - Мне не за что вас наказывать, Акулина! – фыркнула я. – Просто хотела сказать, что я не доела обед, так что вы как-нибудь его разогрейте на ужин, хорошо?

   - Богиня с вами, барыня! Как это так-то?

   Кухарка даже перекрестилась, а потом оглянулась на печь:

   - Я вам уже замочила селёдочку в молоке, поджарю да с картошечкой, да с огурчиком малосольным, да с капусточкой мочёной…

   Я ощутила, как рот наполняется слюной, и проглотила её, сказала с невольным осуждением:

   - Акулина, вы хотите, чтобы я растолстела, да?

   - Что вы, барыня, у вас такая тоненькая талия…

   Отмахнувшись, я снова представила жареную селёдку на картошке и развернулась на выход, бросив на прощание:

   - А крылышки всё же приберегите на завтра хотя бы.

   У входной двери я была поймана Лесси и жестоко одета в соломенную шляпку и перчатки. Девочка напутствовала меня:

   - Нежелательно барыне шляпку снимать, а то веснушки одолеют кожу, а она у барыни такая белая, что завидки берут!

   - Я не буду снимать, - послушно сказала я. А потом спросила: - Лесси, тебе купить что-нибудь в лавке?

   Девочка опешила так, что я даже испугалась, что она в обморок упадёт. Она прижала руки к груди, на глазах выступили слёзы, и Лесси прошептала:

   - Барыня так добра, так добра… Что вы, барыня, разве ж мне нешто нужно, когда я на вашей службе!

   - Ладно, брось. Куплю тебе что-нибудь на свой вкус, раз ты не говоришь.

   И я вышла на крыльцо, оставив девочку переживать своё нежданное счастье.

   Порфирий ждал меня у ворот на передке коляски с вожжами в руках. Увидев, соскочил, согнулся в поклоне и подал руку. Я уже с некоторой привычкой забралась в ненадёжное средство передвижения и сказала кучеру:

   - Будь добр и любезен отвезти меня на улицу Язвенную… Ой! Как её там… Где лавки!

   - На Язовенную, барыня хотели сказать, - почтительно кашлянул в кулак Порфирий, карабкаясь на передок. – А как же, всенепременно отвезу! Как раз самая торговля чичас.

   - А тебе что-нибудь купить, Порфирий? – спросила уже почти машинально и получила ответ:

   - Что вы, барыня, рази мне нешто нужно? Вы уж себя побалуйте, барыня, вам-то важнее!

   Кучер разобрал вожжи и чмокнул на лошадь. И мы поехали на улицу Язовенную, где располагался старинный торговый центр, а попросту лавки со всем на свете, что было необходимо для женщины и для дома.

ГЛАВА 6. Знакомлюсь

Торговая улица – самая посещаемая улица в городе. Из коляски я наблюдала за людьми, которые спешили по лавкам. Большие окна их были уставлены товаром. А под окнами стояли кое-где скамеечки, на которых отдыхали хозяйки, поставив корзину рядом. Деловитая суета, царившая в этом квартале, заворожила меня, и я чуть было не пропустила магазинчик с перчатками на вывеске.

   - Порфирий! Остановись! – крикнула кучеру, и он натянул вожжи:

   - Пр-ру, бешеная! Вы, барыня, в лавочку зайдите, а я тут неподалёку буду, ежели что. Только ручкой махните – и я тотчас прибегу.

   - Договорились, - весело ответила я и сошла с коляски, опершись на его руку. Всё внутри возбуждённо вздрагивало от нетерпения. Покупки, покупочки мои!

   На витрине были выставлены мотки ниток, спицы, вышитые или просто тканевые игольницы, отдельно сумочки-кошельки и перчатки. Я уже присмотрела себе пару, которые мне захотелось купить, но даже войти в лавку не успела.

   Меня привлёк женский возглас, раздавшийся неподалёку.

   - Городовой! За вором! Украл! Ох, Богиня, украл сумку! Городовые, сюда!

   Я с любопытством повернулась и даже шею вытянула, чтобы разглядеть подробности преступления. Молоденькая женщина, одетая в очень красивое платье с оборками, драпировкой и мелкими цветочками из ткани, с невообразимой шляпкой на голове и даже с вуалькой картинно всплеснула руками, а на хорошеньком кукольном личике её были написаны ужас и возмущение.

   Вор же, мальчишка лет десяти, нёсся прямиком ко мне, пряча под лохмотьями, бывшими когда-то рубашкой, что-то маленькое и блестящее, всё в бисере.

   Реакция у меня всегда была отменной. Несколько лет в бизнесе, где в любой момент может прилететь с любой стороны, оттачивают рефлексы. Вот и теперь я, предусмотрительно подобрав подол горчичного кошмара, служившего мне платьем, дёрнулась наперерез парнишке, подставила ему подножку и прицельно толкнула в подворотню, где воришка покатился кубарем к стене.

   Никто даже не глянул в нашу сторону, а я подскочила к нему, схватила ещё не очухавшегося мальчика за ворот лохмотьев и тряхнула:

   - А ну, отдавай сумку! Сейчас же!

   - Барышня, ой не бейте, барышня! – захныкал он, размазывая по лицу кулаком грязь вместе с несуществующими слезами. – Не со зла, барышня, с голодухи! Пустите, пустите!

   Я наклонилась к нему, стараясь не вдыхать кислый запах трущоб, исходивший от немытого тела, прошипела:

   - Сумку верни и можешь валить на все четыре стороны!

   - Голодом, барышня, мучаюся…

   Его чёрная от грязи рука сунула мне сумочку, а мне стало его жалко. И правда что, беспризорник, что с него взять… Сказала строго:

   - Пойдёшь в «Пакотилью», скажешь, что от меня. От Татьяны Ивановны Кленовской. Там тебя накормят. Но воровать больше не смей, понял?

   Он закивал меленько и рванулся дальше в подворотню, оставив в моей ладони с треском оторванный кусок воротника.

   А я выдохнула, провожая его взглядом, и глянула на сумочку. Клатчик небольшой, симпатичный, вышитый бисером и маленькими камушками. Тяжёлый. Слишком тяжёлый для барышни из приличной семьи…

   Поборов соблазн заглянуть внутрь, я вышла из подворотни на Язовенную улицу и направилась к обворованной девушке. Она уже рыдала на плече другой дамы, которая была одета чуть попроще, без лоска. Рыдала натурально, уже не картинно, а вокруг собрались зеваки, обсуждая детали происшествия. Откуда-то раздавались пронзительный звук свистка и топот тяжёлых сапог. А поздно! Я уже всё сделала за полицию! Выкусите, дурачки!

   - Пожалуйста, ваша сумка, - сказала девушке весело. Она вскинулась, взглянула на меня полными слёз глазами и протянула руку к клатчу, заговорила тоненьким голоском:

   - О Богиня, неужели вы и правда отобрали её у вора! Как необыкновенно! Марфа, посмотри! Барышня справилась с вором!

   - Барышня такая храбрая, - проблеяла служанка в тон госпоже. Я вручила сумку девушке, и та судорожно расстегнула пуговку, раскрыла клатч и заглянула внутрь. Я увидела, как на лице её страх и тревога сменяются блаженством и выражением истинного, искреннего счастья. Стиснув сумочку в руке, девушка коснулась рукава моего платья:

   - Я хочу отблагодарить вас, просите всё, что пожелаете!

   - Что вы, не стоит, - пробормотала я. Она настойчиво взяла меня за руку:

   - Нет, нет! Добрые поступки должны поощряться, душечка! Давайте знакомиться! Княжна Елизавета Кирилловна Потоцкая.

   - Татьяна Ивановна Кленовская, - представилась я по всей форме. – Я совсем недавно в городе, буквально сегодня приехала. Вот, решила сходить полюбопытствовать торговлей.

   - Татьяна Ивановна, душечка, вы непременно должны посетить наш дом! Я просто обязана представить вас маменьке, рассказать, что вы сделали для нас!

   Говорила она – как кошка мяукала – манерно, тоненько, восторженно. Никогда не любила женщин, говорящих таким детским тоном. Но княжна показалась мне не просто глупенькой кокеткой, а человеком более глубоким, но прячущим это под маской блондинки, несмотря на тёмно-русые волосы. Оглянувшись на щепетильную лавку, я закусила губу, а потом сказала с улыбкой:

   - Хорошо, я принимаю ваше приглашение.

   Рядом с нами зафырчал конь, остановилась коляска, которую я уже видела – из полицейского управления. С подножки спрыгнул сам господин Городищев, и у меня снова ёкнуло сердечко. Властный альфа-самец, уставший от жизни и преступлений, галантно склонился над кистью княжны Потоцкой и спросил, выпрямившись:

   - Что приключилось, Елизавета Кирилловна?

   - У меня украли сумочку, - ответила она отстранённо и снова коснулась моей руки, - но Татьяна Ивановна была так любезна, что догнала вора и вернула мне её.

   Городищев обернулся ко мне, посмотрел так странно, что я невольно снова подумала о горчичном кошмаре, в которое облачена. Да, мне нужно к модистке, очень срочно! Заказать платьишко, как у княжны! И шляпку! Шляпку с цветами, с листиками, с органзовыми накрутками, с вуалькой… Иначе так и буду выглядеть в глазах такого мужчины простенькой горожанкой, не представляющей никакого интереса…

   - Вижу, что вы, Татьяна Ивановна, с первого дня в нашем городе решили обратить на себя самое пристальное внимание, - сказал Городищев сдержанно. И я не смогла определить по голосу – рад он этому, или это его убивает.

   - Прошу меня простить, - ответила с достоинством. – Но, если бы мы ждали вашего городового, то Елизавета Кирилловна лишилась бы своей сумочки навсегда.

   - Господин… э-э-э… - вступила княжна, и Городищев напомнил:

   - Платон Андреевич Городищев, следователь Михайловского полицейского управления.

   - Господин Городищев, вы же поблагодарите Татьяну Ивановну за её своевременное и очень успешное вмешательство? – вкрадчиво спросила Елизавета своим мяукающим голосом. Полицейский снова поклонился и сказал, словно против воли:

   - Разумеется, от лица всего полицейского управления я выражаю благодарность госпоже Кленовской за вмешательство, но хочу также напомнить, что не стоит делать работу полиции за полицию.

   Вот говнюк!

   Я присела в книксене, вспомнив, как это делала Лесси, и покладисто ответила, подпустив немного ехидства в голос:

   - Разумеется, Платон Андреич, я не стану делать за вас вашу работу, просто в этот раз так случилось.

   - Что ж, инцидент исчерпан! – воскликнула княжна. – Татьяна Ивановна, вы должны поехать со мной в Потоцкое! Я приглашаю вас на ужин! Маменька будет очень рада.

   - С удовольствием, - ответила я слегка мстительно и совсем не для Елизаветы, а для бесчувственного чурбана, который, как и все полицейские, отличался зашоренностью и полным отсутствием эмоций.

   Городищев поклонился мне, касаясь пальцами полы шляпы, и повернулся к княжне. Вот ей он поцеловал руку. И тут меня уколола ревность. В самое сердце. Я прекрасно понимала, что ревность в моём положении совершенно лишнее чувство, но ничего не могла с собой поделать. А ещё мною завладела какая-то чисто детская обида. Как это так - ей он ручку целует, а мне нет! Совсем несправедливо!

   Именно этим я могла объяснить свои действия. Повернувшись к княжне, я взяла её под руку, как будто она была моей подружкой в классе, и потянула туда, где стояли экипажи, говоря:

   - У меня тут коляска, Елизавета Кирилловна, поедем вместе.

   Она хотела было что-то сказать полицейскому, но я не дала ей шанса. Нет, не будет княжна говорить с Городищевым! Он мой и точка!

   - С превеликим удовольствием воспользуюсь вашим предложением, Татьяна Ивановна, - Елизавета говорила с искренним восторгом, но я ощутила её внутреннее, скрытое изумление. А навстречу нам уже спешил Порфирий, сокрушаясь:

   - Барыня, ох барыня, как же это я недоглядел! Как же вы так за воришкой-то?! Что ж не позвали-то?

   - Да как-то не было времени, - улыбнулась я. – Порфирий, пожалуйста, отвезти нас к княжне Потоцкой домой.

   - Да-да, любезный, в поместье, - подхватила Елизавета Кирилловна. – Надеюсь, ты знаешь, где оно находится?

   - Кто же не знает, ваше сиятельство, - поклонился кучер. А я исподтишка бросила взгляд на Городищева. Он вполголоса беседовал с очевидцами, покачивая тростью, и вдруг обернулся, глянул прямо мне в глаза.

   Меня обдало волной жара, потом бросило, как выкованный клинок, в ледяную воду. Полицейский смотрел очень странно. Вроде и с любопытством, а вроде и с подозрением. Но главное – заинтересованно. Как будто понять хотел: кто я такая и с чем меня едят.

   Это же чудесно! Это просто превосходно! Я не оставила его равнодушным. Я пробудила в нём эмоции, и не важно, что сейчас они со знаком минус. Знак можно и заменить на плюс, а вот равнодушие ничем не заменишь…

   - Сердце, барыня, в пятки ушло, - жаловался Порфирий, помогая сперва княжне, а потом мне забраться в коляску. Марфа, прижимая к животу корзину с покупками, сама вскарабкалась на передок, ухватилась за поручень и села подальше от кучера. – До сей поры трепетает, трепетает сердце-то… Как подумаю, что не уберёг, что дозволил за воришкой бечь, так и прошибает холодным потом!

   - Да всё в порядке, Порфирий, мальчишка там был, что мне мальчишка сделает?

   Я глянула на Елизавету Кирилловну за поддержкой, но она только сложила ладошки на груди, восхищённо прошептала:

   - Какая вы храбрая, Татьяна Ивановна!

   - А ежели б, не дай Богиня, ножичек выхватил? – укорил меня кучер. – Они, мальчишки-то, скоры на это! Порезал бы, и что б чичас?!

   - Ну не порезал же, - усмехнулась я. – Трогай, Порфирий, видишь – Елизавета Кирилловна переволновалась, ей нужно домой побыстрее.

   - Ах, Татьяна Ивановна! Наша кухарка готовит исключительную душепарку – вы же знаете, ото всех болезней да от нервов! Я тотчас велю сварить, как только прибудем, вы должны её попробовать!

   Она взяла меня за руку и заглянула в глаза. Опять эти манеры… Терпеть не могу! Но мне отчего-то показалось, что у Елизаветы Кирилловны совсем не было подруг, и она была настолько одинока, что хваталась за каждую девушку её возраста. Мне же не жалко поужинать у княжны и поболтать с ней о том и о сём! К тому же это может быть мне очень важно. Осторожненько выспрошу у неё по поводу нравов в этом мире, познакомлюсь с укладом жизни, а ещё протекция княжны и её связи могут быть чрезвычайно полезны для музыкального салона!

   Мы ехали по дороге, которая пролегала между рядами равно посаженных берёз. Зелень на ветвях только-только начала кучерявиться, ещё даже не распустившись полностью, поэтому сквозь полуголые ветви можно было видеть пейзаж прекрасной русской пасторали с полями, деревушками, церковными куполами, пасущимися коровами и насыщенно-салатовыми лугами. Была бы во мне художницкая жилка, я остановилась бы здесь и рисовала, рисовала, рисовала… Но я никогда не была склонна к прикладным искусствам и даже в детстве на уроках рисования получала сплошные трояки – за упорство.

   Но, ей-богу, видя такой пейзаж из открытой коляски, мне ужасно захотелось его нарисовать…

   - Здесь так красиво, - выдохнула против воли. Елизавета Кирилловна подхватила мгновенно:

   - Да, окрестности Михайловска просто чудесны своей красотой! А знаете, Татьяна Ивановна, к нам приехал художник – очень именитый, если слышали, Алексей Скрябин, и он рисует окрестности.

   - К вам?

   - Да, он живёт в поместье, вы обязательно познакомитесь с ним.

   - А чем вы занимаетесь по жизни? – полюбопытствовала я. Княжна подняла брови, ответила с запинкой:

   - Как же… Поместьем. Вы знаете, Татьяна Ивановна, в имении столько дел, столько дел!

   - Вы занимаетесь всем сама?

   - О да, мне приходится. Видите ли, - у Елизаветы Кирилловны увлажнились глаза, – папенька умер четыре месяца назад, оставив все дела нам с маменькой. У него не было наследника мужеского полу, все мои братики отдали Богине душу в раннем возрасте. Посему папенька нанял мне преподавателей, отправил учиться в Европу… Но мне совершенно не по душе дела! Я в них разбираюсь чуть лучше, чем хавронья в помидорах!

   Хмыкнув над метафорой, я спросила:

   - И что же за дела в поместье?

   Мне действительно было интересно. Но Елизавета Кирилловна ответила размыто:

   - Ох, приказчики, крестьяне со своими проблемами, закупщики, поставщики… Право, я терпеть не могу дела поместья!

   Она вздохнула и вдруг оживилась:

   - Зато у меня есть школа! Я обожаю учить детей грамоте!

   - Школа? – переспросила я. Княжна сложила руки на груди, давая понять, что школа для неё самое приятное воспоминание в жизни:

   - Да! Ещё папенька организовал школу для крестьянских детей, чтобы обучать их грамоте. А я продолжила. Детки такие милые, они настолько жаждут знаний! Совсем маленькие, они прибегают на уроки и так смотрят на меня, такими глазами… Маменька не благоволит школе, она считает, что крепостным лучше оставаться неграмотными, а я думаю, что грамотные-то они нам больше урожая соберут да денег на оброк заработают.

   Боже, деревенская школа для крепостных… Милые детки, которых барышня, играясь, учит читать и писать. А потом, когда вырастут, как нефиг-нафиг запорет на конюшне за какую-нибудь провинность! Не верю я этим княжнам ни на грош.

   Я спросила осторожно, чтобы не спугнуть Елизавету Кирилловну:

   - А ваша маменька чем занимается?

   - О, у маменьки в последнее время есть идея-фикс: удачно выдать меня замуж. Поэтому она постоянно устраивает балы у нас в имении… О-о-о, Татьяна Ивановна! Ведь в ближайшую пятницу также будет бал! Вы должны прийти, я не приму отказа!

   - Конечно, я приду, - пробормотала, слегка удивившись, но удивиться сильнее не успела, потому что впереди показалась усадьба, огороженная каменным белым забором с решётками, а под колёса коляски бросилась целая вереница нищих оборванцев с песнопениями.

   - Тпру-у-у! – заорал Порфирий, лошадь окоротил так, что она заржала недовольно. Коляска затрещала, опасно накренившись, Марфа с визгом свалилась в кювет, а я машинально схватилась за поручень и Елизавету Кирилловну удержала. Она только охнула. Я подивилась подобной выдержке, но потом поняла, что это просто от того, что княжна потеряла дар речи. От страха.

   Экипаж выстоял, не упал, и я отпустила девушку, подобрав подол, соскочила на землю. Нищие показались мне какими-то картинными, ненастоящими. Лохмотья на них были добротными, а заплатки – красиво налепленными. Но воняло от них знатно. Всего их было восемь – пятеро мужчин разного возраста и разной степени бородатости, две худые, измождённого вида женщины и одна девочка лет семи. Роднило всех взрослых то, что они были слепыми. У некоторых на глазах была замотана тряпка, а некоторые просто сверкали бельмами.

   Даже ругнуться на них совесть не позволяет.

   Но я всё же сказала:

   - Господа, поаккуратнее бы вам…

   Зато Порфирий, соскочивший с подножки, закричал-зарокотал:

   - От щас как огрею кнутом, чтоб знали, куда не соваться! Виданное ли дело, едва барынь не зашибли, татье отродье!

   - Да всё же в порядке, Порфирий, - негромко заметила я. – Ты Марфе помоги, она там, кажется, покупки растеряла.

   Один из слепых кинулся мне под ноги, причитая хорошо поставленным баритоном:

   - Не вели казнить, барыня, нищие мы, богиньи люди, на богомолье идём, ненароком чуть сами не зашиблися… Девчоночка ещё не обвыкла водить-то… Прощеньица просим, барыня, нам бы где покормиться и на ночлег попроситься…

   Он упал на колени, пополз, перебирая ими, прямиком ко мне и весьма прицельно для слепого схватил мою руку, но не облобызал, как я предполагала, а просто прижался лбом к тыльной стороне кисти. От него исходил жар, и я подумала, что мужик больной. Но руку выдернуть мне показалось невежливым. Я торопливо ответила:

   - Ну-ну, вставай. Никто не пострадал, это хорошо, но надо быть аккуратнее.

   Марфа с кряхтеньем выбралась из овражка, заметила с осуждением:

   - Задавить его, так никому хуже не будет, а ежели её сиятельство пострадает, так как мы, крепостные-то, жить без неё будем?

   - Всякая жизнь важна, Марфа, голубушка, - выдохнула княжна, поправляя покосившуюся шляпку. Сойдя на землю, Елизавета Кирилловна старательно улыбнулась слепому, не приближаясь, впрочем, к нищим больше, чем на пять шагов:

   - Богиньин человек, здесь рядом моё имение, мы привечаем всех, кто идёт на богомолье, уж скажи своей девчонке, чтобы вела вас прямиком на скотный двор. Найдёте там кров и еду.

   - А далеко до имения? – повернулась я к ней. Елизавета Кирилловна вскинула руку в точно выверенном жесте, красивом и плавном, указав на еловое скопление прямиком за берёзовым перелеском, в котором мы остановились:

   - Верста, не больше. Желаете прогуляться, Татьяна Ивановна?

   - Что вы, - ответила чисто из вежливости. Я-то привычная к прогулкам, а вот княжна, кто её знает. Заболеет ещё или ногу подвернёт.

   - Тогда садитесь в коляску, едемте. Очень уж нервы сдали, верите? Тотчас душепарку велю сварить, мы с вами выпьем по бокальчику.

   Не знаю, отчего, но её кукольно-приторный тон меня покоробил. Возможно, потому что нищие всё ещё сидели в пыли дороги. Особенно жалко было женщин. У одной из них глаза были закрыты и склеены густой противной полоской жёлтого гноя. Интересно, она совсем не может видеть, или это такой жестокий конъюнктивит? Гной – бактериальная инфекция, если не лечить, можно и глазные яблоки потерять…

   - Елизавета Кирилловна, а у вас тут есть врач? – спросила походя, садясь в карету. Мне показалось, что слепой, говоривший со мной, прислушивается к каждому слову, но я постаралась не думать об этом. Девочка ещё меня беспокоила. Лет семь на вид ей было, живенькая, но бледненькая, а под глазами синяки, как от недосыпа. Или от болезни. Нет, я не смогу жить в этом мире и видеть нищету каждый день, но ничего не делать и только думать счастливо, что коснулось не меня и слава богу.

   - Врач? Вам нездоровится, Татьяна Ивановна?

   Голос княжны стал приторно-тревожным. И я снова поморщилась. В нём прямо сквозили нотки фальшивой заботы. Покачала головой:

   - Нет, но надо бы осмотреть этих нищих, вдруг кого-то удастся вылечить.

   - Помилуйте, Татьяна Ивановна, - вдруг рассмеялась княжна. – Да зачем же? И на чьи средства? Думаете, у них есть за душой больше, чем два рубля на всех?

   - Ну… - пробормотала я. – Может быть… Благотворительность…

   - Милая моя, вы не представляете, сколько средств мы тратим на еду для нищих, сколько даём им милостыни! И ведь ни один из них не решил скопить да вложить в какое-либо дело, Татьяна Ивановна! Они все убогие, увечные да ленивые.

   Порфирий тронул коляску, я оглянулась на восьмерых убогих и увечных. Странное ощущение появилось, что поймала чей-то взгляд. Нет, глупости, наверное, смотрела девочка – их проводница. Хотя, разве взгляд ребёнка может быть таким цепким и оценивающим?

   Так, всё, хватит думать о нищих. У меня своих забот хватает. Мне нужно подружиться и поболтать с Елизаветой, познакомиться с её маменькой, деликатно выспросить о денежных делах. А потом вернуться домой и начать претворять в жизнь план по созданию на базе бывшего заведения музыкального салона «de renommeé», как говорила моя бывшая «мамка».

   И я так и не купила перчатки, которые присмотрела.

   Поместье Потоцкое открылось мне сразу же за еловыми зарослями, которые скрывали добрую часть вида. Ели были посажены так густо, что походили на живую изгородь, даже забор был ни к чему. Коляска проехала в широкие ворота, лошадь захрустела копытами по каменной крошке. У нас бы это назвали щебнем, но он был слишком мелким. За воротами был парк – приятный глазу, зелёный, с разбитыми клумбами, пока ещё зияющими чёрной землёй и редкими ростками. Чуть поодаль между цветущих вишен вилась милая пешеходная дорожка, обрамлённая кустами роз. Цветов на них ещё не было, но я сразу узнала листочки и колючие стебли.

   Дом стоял на открытом месте парка и был примером классической уездной усадьбы, какой её описывали в книгах и снимали в кино. Двухэтажный, с большими окнами, с портиком и колоннами на крыльце, поблёкшего жёлтого цвета вперемежку с белыми рамами и барельефами, дом выглядел солидно и снобом смотрел на меня. Мол, тут приличные люди живут, аристократы, не шваль какая-нибудь вроде мадам Корнелии…

   Я смутилась лишь на миг. Входная дверь открылась, и на крыльцо вышел подтянутый и невозмутимый лакей в чёрном костюме. Княжна бросила ему, когда мы остановились:

   - Семён, доложи маменьке, что у нас гостья! Татьяна Ивановна, умоляю вас чувствовать себя здесь, как у себя дома. Потоцкое к вашим услугам.

   Вот поместье мне, в отличие от его хозяйки, безумно понравилось. И так захотелось жить в нём! Не в нём, конечно, а в таком же доме, окружённом землями, парком, деревьями…

   И никаких соседей на километры вокруг!

ГЛАВА 7. Оправдываюсь

Но пустые мечты. Я вздохнула, потом глубоко вдохнула. Воздух в этом мире был, конечно, замечательный, но здесь особенно – потому что ели и сосны окружали поместье как будто кольцом, как будто защищали от посторонней атмосферы. Где-то кудахтали куры, и этот звук показался мне таким родным, знакомым, милым… Захотелось посмотреть на них, полюбоваться. А тут и собака залаяла невдалеке, и я чуть не расплакалась от умиления.

   Звуки пробудили во мне жадное желание вернуться домой. Даже если дома меня не ждёт ничего лучше, чем прежняя работа. Но я со вздохом загнала это желание обратно и сосредоточилась на визуальном плане. Усадьба красивая, хорошо отремонтированная. Видно, что у хозяек есть средства. Слуги ходят важные, солидные. Вон мужик какой-то прямо гусём выступает, даром что в руках корзины тяжёлые. А баба от колодца несёт вёдра на перекладине… Господи, как же она называется, эта приблуда? В голове пустота, только восхищение.

   Чем?

   Миром, временем, своей удачей. Занесло ж меня в такую прелестную эпоху! Такая красота, такая гармония…

   Откуда-то появились двое: мужик с бородой и мальчишка лет восьми-девяти. Он удирал, а мужик его догонял. И даже плеть достал на бегу, хлестанул воздух! Пацан избежал удара, вильнув в сторону, а мужик ругнулся грязно и тормознул перед коляской, чтобы не попасть под копыта взбрыкнувшей от неожиданности лошади. Поклонился в пояс. Мальчишка уже скрылся за сараем, а я повернулась к Елизавете Кирилловне:

   - Зачем он за ним гнался?

   - Прокоп-то? Ох, не знаю, - легкомысленно махнула рукой княжна. – Видно, мальчик что-то украл или испортил. Дворня такие разгильдяи… Учишь их, учишь! А они всё одно не понимают: сохранность господского имущества — это их личная благодать!

   Очарование сельского поместья улетучилось, как будто его и не было. Я кисло улыбнулась. Всё же крепостное право — это жестоко. И, каким бы прелестным ни был вид спереди, на задворках проступали пятна, виделись дыры и заплаты. Дети должны учиться в школе, а не работать на подворье и в поле. А взрослые не должны гоняться за детьми с плетью…

   Теперь я поняла, почему Лесси так умоляла меня не продавать её. Работа горничной у хозяйки заведения всяко легче, чем в деревне, а у такой милой и доброй хозяйки, как я, и вообще плёвое дело!

   - Пойдёмте же, Татьяна Ивановна, я познакомлю вас с маменькой, - настойчиво потянула меня в дом княжна. Я не стала сопротивляться и позволила увести себя со двора. В доме пахло мятой и хвоей. Всё тот же запах еловых лап… Я увидела их в вазе в виде букета и отчего-то рассмеялась. Вроде бы не Новый год…

   - Как мило, - сказала Елизавете Кирилловне,