Вторая попытка. Александр Панин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ первая
• ГЛАВА 1 – Из огня да…
• ГЛАВА 2 – Твой дом – тюрьма…
• ГЛАВА 3 – Любая дорога начинается с первого шага
• ГЛАВА 4 – Этап большого пути
• ГЛАВА 5 – Гремела атака
• ГЛАВА 6 - Прельщение
• ГЛАВА 7 - Конечная
• ЧАСТЬ вторая
• ГЛАВА 1 – Искусство кражи
• ГЛАВА 2 - Закладка
• ГЛАВА 3 – Между делом
• ГЛАВА 4 – Трудовые будни
• ГЛАВА 5 – Просто любовь
• ГЛАВА 6 – Новый год
• ГЛАВА 7 - Спуск
• ГЛАВА 8 – В списках значится
• ГЛАВА 9 – Бегство надо готовить заранее
• ГЛАВА 10 – Вторая попытка

АННОТАЦИЯ

Приключения бывшего инженера во временах отдаленных

ЧАСТЬ первая

ГЛАВА 1 – Из огня да…

Панин осознавал себя медленно, по клеточке, по нейрончику выплывая из мутного обморочного состояния, которое цепко держалось за организм, никак не желая выпускать его из мягких обволакивающих объятий. В голове пульсировала, раскачиваясь, тупая боль. В ушах отдавался звенящий гул, меняющий тональность в такт болевым пульсациям. Дыхание с трудом проходило через гортань, оставляя впечатление того, что эта самая гортань высохла до состояния мумификации и оставила для прохода воздуха совсем уже крошечное отверстие. Все тело было как кисель и ни одна мышца ни произвольно, ни сознательно не включалась. Панин попробовал пошевелить пальцами, но так и не понял – шевелилось ли хоть что-нибудь. Зрение говорило, что вокруг тьма египетская, слух ничего кроме упомянутого гула предложить не мог, тактильные ощущения отсутствовали напрочь. Хуже того, Панин не смог бы определенно сказать, даже если бы ему угрожали страшной смертью, стоит он в данный момент, сидит или лежит. То есть ему-то было все равно, но интересно…

   Он немного испугался, но страх был такой же вялый, отвлеченный, в нем отсутствовала острота и адреналина в кровь он явно не добавил. Тогда Панин начал соображать. Вобщем-то он соображал уже с того момента как осознал себя именно Александром Паниным, но именно сейчас его мысли приобрели определенную направленность. Панин стал думать о том, как он мог оказаться в таком состоянии, и кто или что могло этому содействовать. Но сколько он ни рылся в памяти, ничего, с чем связывалось бы его теперешнее положение, откопать не смог. В памяти зияла дыра, в которую бесследно провалилось и время, и пространство, и сопутствующая материя. И как он ни напрягал извилины, кроме усиления головной боли ничего не получил. Тогда Панин решил успокоиться и предоставить все естественному ходу событий.

   И как только он это решил, словно в ответ или в поощрение его логичного взвешенного действия, включился слух. Лучше бы он не включался первым. То, что Панин услышал, повергло его в состояние легкой паники.

   Совсем рядом, чуть ли не над ним самим, голосили как по покойнику (а может и правда по покойнику) сразу две женщины. Делали они это с большим чувством, так, что сразу было видно, вернее – слышно, что плач этот не притворный, что за ним стоит, по крайней мере, глубокая привязанность. Голоса женщин были совершенно незнакомы Панину и это хоть немного, но успокаивало.

   Не так звонко и, видать, поодаль слышались и мужские голоса, судя по интонациям, о чем-то спорящие, хотя конечно различить, что это спор, а тем более его предмет из-за бабьих причитаний было невозможно, но Панин сразу для себя решил, что это спор.

   В промежутках между криками, когда женщины набирали воздух в легкие, становился слышен какой-то заунывный жуткий скрип, который Панин не смог идентифицировать и оставил на потом. Были еще звуки, но невнятные и ни с чем не ассоциирующиеся. Но и те, которые он хорошо расслышал, дали очень богатую пищу для размышлений на животрепещущую тему «Это где же я? А?»

   Панин быстренько отменил свое опрометчивое решение успокоиться и стал лихорадочно шарить в мозгах в поисках выключателей, ответственных за включение других органов чувств, а также рук и ног. На большее он пока не претендовал. Выключатели может где и были, но срабатывать отказывались и слух работал в одиночку, направляя в мозг совершенно однобокую информацию. Хуже всего было то, что Панин вообще не представлял себе, что может с ним произойти в следующую минуту и соответственно отреагировать, хотя, с другой стороны, как реагировать если даже и представишь. В этой мысли была какая-то логическая нестыковка и Панин на мгновение отвлекся от поисков выключателей, чтобы ее обдумать. Наверно это было как раз то, что нужно. В мозгу явственно щелкнуло будто релюшка отлипла и включилось осязание, а заодно и пространственная ориентация.

   Неизбалованный информацией мозг был буквально погребен под свалившейся на него грудой и, урча от усилий, принялся ее разгребать. И Панин понял, что он лежит на спине так, что голова немного выше ног, а руки пристойно сложены на груди, что вокруг скорее всего летний день, так как несмотря на легкий ветерок, поглаживающий лицо, солнце греет весьма ощутимо. И еще Панин понял, что лежит он босиком на голой земле и в спину весьма чувствительно упирается острый камешек.

   Панин быстренько сопоставил впечатления и пришел к неутешительному выводу, что покойник был как раз он и, как только бабы по нему отплачут, тело незамедлительно предадут земле. Такие мелочи, как почему покойник босой и не в ящике, он как-то в расчет не принял.

   Панин задергался в оболочке своего мозга как бабочка в коконе или цыпленок в скорлупе, лихорадочно ища выход, посылая импульсы ко всем мышцам, про которые только мог вспомнить. Но все так же грело невидимое солнце, ветерок сдувал со лба непослушную прядь, поясница уже наливалась болью от продолжающего давить камня, а бабы, срываясь на визг, продолжали свой заупокойный речитатив. Панин даже стал молить бога, чтобы эти причитания не кончались как можно дольше, потому что их окончание могло означать только одно – переход к следующей стадии, а именно - опусканию в могилу.

   Бог в этом плане, видимо, был на стороне Панина – бабы упорно стенали, хотя уже начали похрипывать. Мало того, он наконец-то почувствовал, что и мышцы становятся ему послушны, однако не все, далеко не все. Тело упорно отказывалось повиноваться, но зато открылись глаза. Правда они смотрели не прямо, а почему-то влево, но совершенно случайно это направление оказалось нужным.

   То, что Панин увидел, его, с одной стороны, немного успокоило, а с другой вовсе даже нет. Прямо перед его взором, то есть слева, стояли на коленях две женщины, одна молодая, другая уже в годах и причитали так, что слезы брызгами летели во все стороны. Над кем там они производили свое скорбное действо было не видно, но явно не над ним – Паниным и это успокаивало. Но когда Панин после секундного чувства облегчения, как бы волной прокатившегося по организму, обратил внимание на детали, ему опять стало плохо. Во-первых, обе тетки были одеты так словно сошли с картинки в учебнике истории, под которой стоит поясняющая надпись «Русский женский городской костюм конца XVI начала XVII вв.» или «…середины XVI в.» - Панин этих тонкостей не знал; во-вторых, не далее чем в пяти-шести метрах за коленопреклоненными женщинами возвышалась серая бревенчатая стена. А насколько себя помнил Панин он последние лет восемнадцать прожил в городе С.-Петербурге, в котором найти бревенчатую стену было весьма проблематично.

   Первой мыслью было, что он каким-то образом оказался в деревне, но она тут же отпала из-за невозможности логично связать современную деревню с внешним видом женщин. Второе, что он подумал – «Ленфильм» и съемки какого-то блокбастера о российском вкладе в эпоху позднего средневековья. Но тут он, как ни напрягался, не смог связать себя с «Ленфильмом», к тому же в голову пришло, что «Ленфильму» сейчас не то что блокбастер – видеоклип не потянуть.

   Больше ничего путного Панину в голову не пришло, и он так и лежал с вытаращенными вбок глазами в ожидании следующего включения. В поле зрения в это время появилось еще одно действующее лицо: к рыдающим женщинам подошел мужик, одетый не менее занятно. Мало того, что он выглядел как сильно потрепанный музейный экспонат, он еще имел в руках лист бумаги и гусиное перо видно для вящего сходства.

   - Вижу, что признали, - сказал он сиплым голосом и окунул перо в глиняную чернильницу, висевшую на поясе. – Имя, прозвище, откуда?

    Женщины как-то разом оборвали плач и старшая, все еще всхлипывая, сказала:

   -   Силантий. Косой. С Бронной слободы мы.

   -   С Бронной. – повторил мужик, царапая пером по листу бумаги, который он пристроил на колено. – С вас две деньги.

   -   За что же, батюшка?! – ахнула старшая и даже руками всплеснула.

   -   Ты что ж, тетка, думаешь бесплатно мертвяков в приказ стаскивают почитай, что со всей Москвы?

   Москвы?! Панин встрепенулся, мысленно конечно. Какой, тудыть ее растудыть, Москвы! Что за чертовщина! Он напрягся, словно пытаясь разорвать невидимые путы. Ситуация нравилась ему все меньше и меньше. Если это чья-то злая шутка, то шутнику лучше быстренько эмигрировать куда-нибудь в дебри Борнео. И, то ли напряжение помогло, то ли просто срок пришел, но путы стали лопаться, вернее нервные импульсы от взбудораженного мозга стали доходить до мышц, а те адекватно реагировать. Панин почувствовал, что тот аморфный кисель, который был его телом, стал твердеть, наливаться силой, обретать форму и вот наконец с чудовищным скрежетом, слышным наверно по всей округе, согнулись пальцы на правой руке, потом на левой, глаза обрели способность двигаться в орбитах и по всему организму, начиная с пяток, прокатилась волна крупной дрожи словно вдоль тела провели отбойный молоток.

   Видно ворочающийся как полураздавленный червяк Панин привлек чье-то внимание, потому что совсем рядом раздался пронзительный вопль, переходящий в визг. Панин невольно посмотрел в том направлении, не прекращая телодвижений. Там стоял еще один мужичок, по обличью не выпадающий из общей картины. Глаза его были раскрыты до предела, пальцем он тыкал в сторону ожившего Панина, а из отверстого рта неслись не совсем приличествующие мужчине звуки.

   - Чего орешь? – поинтересовался Панин, но из горла его, видно еще не восстановившего свои функции, вырвалось только хриплое бульканье.

   Мужик прекратил вопль, но стоял в прежней позе, сохраняя на лице выражение изумления, смешанного с ужасом. Крик его привлек к Панину всеобщее внимание и теперь на него таращились и бабы, которые от страха даже не смогли закричать, и писец, уронивший атрибуты своей профессии и творивший крестное знамение где-то в районе живота, и еще несколько мужиков и баб, находившихся на обширном дворе, прилегающем к длинной бревенчатой стене. Все это Панин увидел, приняв сидячее положение и медленно ворочая как бы вросшей в плечи головой. И еще он увидел, что справа и слева от него аккуратным рядком, уставив в небо незрячие уже глаза, лежат несколько тел. И вот им было глубоко все равно что там Панин делает и делает ли он что-либо вообще.

   Народ, увидев ожившего покойника, который уже в следующий момент вполне мог наброситься, загрызть, выпить всю кровь и еще бог весть что натворить, ясное дело, с криком бросился прочь, роняя друг друга. Уроненные, даже не пытаясь встать, продолжали улепетывать на четвереньках. Все бежали в сторону ворот в заборе, где благополучно столкнулись и застряли, отчаянно вопя и пихаясь локтями.

   Панин, подстегиваемый визгливой разноголосицей, встал на колени, опираясь о землю руками, и попытался подняться на ноги. Это ему удалось со второй попытки, то есть, можно считать, что сразу. Все живые за это время пробились через теснину ворот, оставив повисший на раскрытой створке женский головной платок да облезлую серую шапку в пыли, и Панин остался в молчаливой компании мертвецов. Мозги у него совсем уже были набекрень, и Панин временно оставил попытки совместить свое прошлое со своим же настоящим, занявшись восстановлением подвижности организма. Он почему-то подозревал, что скоро ему эта подвижность очень понадобится. Организм слушался плохо, но все же слушался и ощущалось, что состояние это временное и если процесс восстановления и дальше пойдет такими темпами, то где-то через час можно будет считать себя в форме и начинать более активные действия.

   Разминаясь, Панин успел оглядеть себя и обнаружить, что одет он в поношенные синие джинсы и рубашку. Карманы были пусты. Оно и верно – зачем покойнику лишняя тяжесть. Это скифы норовили сунуть в курган все, вплоть до жены, коней и рабов, христиане же считают, что кроме казенных риз и лиры на том свете человеку ничего не нужно, а уж если в ад угодишь – то и одежонка ни к чему – в котле все равно голым сидеть. Значит Панина причислили к праведникам и это воодушевляло. Смущало отсутствие наличности, и перспектива в связи с этим топать пешком.

   - Куда топать, - остановил себя Панин. – И откуда.

   Вот это и следовало узнать. Да и все остальное тоже.

   Становилось совсем тепло по мере того, как поднималось солнце. Панин отметил, что сейчас примерно девять утра, отметил наугад, так как часов тоже не было. В это время заскрипела дверь, да так громко и зловеще, что Панин вздрогнул и резко повернулся, выпрямляясь прямо из положения «ноги на ширине плеч, наклоны вперед, не сгибая коленей». В бревенчатой стене несколько поодаль от того места, где разминался Панин, открылся проем. Оттуда с некоторой опаской высунулся здоровенный детина в подпоясанной веревкой грязной рубахе, обежал взглядом двор и остановился на босом покойнике, который в данный момент выглядел живее всех живых.

   - Ты что ли живой? – вопросил детина осторожно, цепляясь за косяк. Видимо, его бедолагу выталкивали наружу для полноценного диалога одновременно подсказывая нужные слова. Начальство, как всегда в минуту опасности, первым быть не желало.

   - Ну, - ответил Панин, принимая более свободную позу и потешаясь мысленно над содержательностью беседы.

   Инициативу в этом диалоге он пока на себя брать не собирался.

   - А чего же тут лежал?

   - Положили и лежал. Да ты не стесняйся, выходи. Я сейчас добрый и кровь пить не буду.

   Детина отпустил косяк, чтобы перекреститься и тут же как пробка вылетел во двор. Сделав по инерции несколько шагов с совершенно обалделой физиономией, которая выражала удивление, страх и злобу одновременно, он повернулся и собрался было нырнуть обратно, но тот, кто его вытолкнул, был проворнее и дверь, опять пронзительно заскрипев, захлопнулась перед самым его носом.

   - Ага, - сказал Панин, постаравшись, чтобы голос его звучал как можно более зловеще. – Вот я тебя сейчас… - и он плотоядно облизнулся. – А ну, давай колись, где это я? Кто тут меня к покойникам причислил?

   Парень затравленно огляделся. Похоже, что он не совсем понимал то, о чем спрашивал Панин.

   - Слышь, ты. – Панин подошел поближе, и парень вжался спиной в бревна и даже глаза полуприкрыл, готовясь к самому для себя худшему.

   Он был на полголовы ниже Панина, но килограммов на двадцать потяжелее и, тем не менее, даже не сделал попытки хотя бы прорваться к воротам, куда эвакуировались все присутствовавшие, если уж чувствовал себя не в своей тарелке в обществе якобы ожившего мертвеца.

   - М-м-да-а, - протянул Панин, чувствуя, что здесь толку не будет, но попыток не оставил. – Так что это за богоугодное заведение? – спросил он без особой, впрочем, надежды.

   Детина молчал как сфинкс.

   - Тебя спрашивают, дубина! – заорал вдруг Панин, сгреб парня за рубаху и приложил спиной к стене. – Язык отсох?! А ну, отвечай быстро!

   Глаза у парня стали оловянными, он сжался насколько позволяли габариты и пролепетал:

   - Что отвечать-то?

   - Ага! – обрадовался Панин. – Молодец! Значит так: что за двор, где покойники штабелями лежат, и как я сюда попал? Это первое. Ну а остальное, когда ответишь на первое.

   Парень послушно открыл было рот, но в это время со стороны ворот донесся шум и звяканье металла. Взгляд детины моментально стал осмысленным и страх в нем не то, чтобы совсем пропал, но как-то потеснился и стал сосуществовать с мстительной злобной надеждой. Панин сразу уловил перемену настроения у объекта и повернулся к воротам. Через них во двор как-то скопом – видно никто не хотел идти первым – лезли бородатые люди одетые в долгополые красного цвета кафтаны с черными поперечными нашивками и красные же колпаки с меховой оторочкой. В руках у бородачей были широченные топоры на длинных топорищах с лезвиями в форме полумесяца, на боку болтались кривые сабли. Лезли они молча, целеустремленно, хотя некоторая доля нерешительности в действиях присутствовала. Это было заметно и по замедленности движений и по тому как они переглядывались. Но в любом случае это была сила и с ней следовало считаться.

   Но о том, что это была сила, Панин спервоначалу как-то не подумал. Он оторопело уставился на новое явление и начавшие было приходить в норму мозги опять поехали. Единственная мысль, которую он смог додумать связно от начала до конца, была: «Нет, ну это ж надо!». Дальше были полный разброд и шатание. Панин замер как статуя командора и только округлившиеся глаза отслеживали движение бородатых мужиков. Выйти из столбнячного состояния ему помог парень, которого он опрометчиво оставил за спиной. Панин вдруг почувствовал, как его обхватили поперек туловища и над самым ухом визгливый, какой-то бабий голос с надсадой заорал:

   - Хватайте его, стрельцы!

   Панин даже обрадовался. Создавшаяся ситуация требовала действий, а не размышлений. Поэтому он с облегчением отложил обдумывание положения на потом и занялся коварным детиной, постаравшись сделать так, чтобы тот жалел о своем коварстве как можно дольше. Процесс расплаты длился не более десяти секунд и не сопровождался никаким шумом кроме двух резких выдохов. Оставив жертву собственного коварства валяться на земле с красно-бурой физиономией и раскрытым в одновременной тщетной попытке вздохнуть и заорать ртом, Панин повернулся к тем, кого парень назвал стрельцами.

   Те, видя, что объект скор и суров на расправу, немного притормозили, но не остановились, уповая, видимо, на численное преимущество и арсенал холодного оружия. Выставив вперед топоры словно копья, они надвигались на Панина полукругом, прижимая его к стене. Конечно можно было попробовать пробиться. Все-таки, в ближнем бою такой топор скорее помеха, - не станут же воины в свалке рубать наотмашь – можно и по своим попасть. Но вдруг какой дурак изловчится и зацепит. Смысл? Высокая и благородная цель? В отсутствии.

   - Ладно, мужики. – Панин примирительно поднял руки. – Я понял. Я был неправ. Чего уж там, ну погорячился, вспылил. Вобщем сдаюсь. Вас больше, и вы сильнее.

   Стрельцы остановились и недоуменно переглянулись. Нерешительность, и так проскальзывавшая во всех их действиях, видимо, овладела ими полностью и рукояти топоров медленно, вразнобой опустились на землю. Вперед, чуть помедлив, вышел самый высокий и худой, но с роскошной рыжей бородой стрелец. По-видимому, старший.

   - Кто таков, молодец? – спросил он, грозно насупясь, и, придерживая левой рукой топор, правую, словно для придания веса своим словам, положил на рукоять сабли.

   Такая демонстрация силы даже у несведущего в боевых искусствах не могла вызвать ничего кроме иронической улыбки, но Панин умудрился сохранить на лице выражение приличествующей моменту серьезности.

   - Да вот, - сказал он, обвел взглядом двор, стрельцов, заглядывающих в ворота любопытных и валяющегося на земле детину, который до сих пор сипел как проколотая шина, и развел руками. – Очнулся здесь. Как попал – не знаю. Народ не трогал, ничего не нарушал. – Подумал и добавил: - …Ваше благородие.

   Старший насупился еще больше и на челе его явственно проявилась усиленная мозговая деятельность. С одной стороны, вроде оно конечно – мужик вел себя по отношению к представителям власти весьма смирно, народ на него не жаловался, только ежели со страху; так если ты пугливый, чего же других обвинять. Ну перепутали божедомы, приняли упившегося за покойника – не первый раз. А то, что этого олуха обидел, так тому и надо. А взять другую сторону: одет не по-нашему, говорит временами совсем непонятно и держит себя как-то очень уж свободно и независимо, не то что остальной народец. Старший явно затруднялся с решением, хотя ситуация выглядела экстраординарной наверно только глазами Панина. Он снял руку с сабли и, сдвинув шапку на лоб, поскреб затылок. Решение не приходило.

   Панин тоже переминался с ноги на ногу в ожидании. Он уже понял, что ответа на свои вопросы он здесь не получит и рассчитывал навести справки в шумевшем за забором городе. В том, что там город он не сомневался, как уже и в том, что там не родной Питер, а что-то другое, пугающее и одновременно притягивающее своей загадочностью и неопределенностью.

   Если кто-то из влиятельных и денежных не поставил себе задачу заморочить Панину голову, выбрав его среди многих по непонятным признакам, то иначе как переносом во времени все происходящее объяснить было нельзя. Панин изо всех сил надеялся, что все-таки он стал предметом розыгрыша и даже дал себе слово ничего с этими остряками не делать. А на что еще можно было надеяться человеку в его положении. Мозг почти освободился от мути, которая, словно спугнутая светом тьма, уползла в норы и щели и теперь панинское воображение, которое и всегда-то было нестандартным и гипертрофированным, получив богатую пищу, разошлось вовсю. Панин, вернее другая рациональная часть его мозга, не успевал справляться с кучей вариантов предполагаемого прошлого, реального настоящего и предвидимого будущего.

   Затянувшуюся паузу прервал знакомый резкий скрип. Панин оглянулся. Дверь, ранее выпустившая отдыхавшего теперь парня, опять открылась. В проеме показался колоритный субъект, одетый во все черное. В физиономии его было что-то мефистофелевское. Сходство подчеркивала торчащая вперед узкая, похожая на козлиную борода и крючковатый нос. На воротник черного кафтана из-под черной же шапки свисали редкие пегие волосы. И голос его был под стать обладателю – резкий, скрипучий и высокий.

   - Чего смотрите, стрельцы?! – строго вопросил он. – Хватайте его!

    - Что значит, «хватайте»! – тут же возмутился Панин. – За что?! Что я такого сделал?! Воскрес, не дожидаясь Страшного Суда?! Так это не в вашей, пардон, компетенции.

    Человек в черном огорошено посмотрел на Панина и у того создалось впечатление, что он удивлен не тоном, которым Панин выразил свою мысль, а скорее словами, из коих большая часть ему была непонятна. Человек явно не актерствовал, он попросту не въезжал.

   - Да немец это, дъяче, - подал голос старший стрелец. – Вон, говорит не по-нашему. Толмача бы надо.

   Тот, кого назвали «дъяче», как-то сразу сник и уже безразлично отмахнулся.

   - Ведите на съезжую и разбирайтесь сами.

   Неопределенность разрешилась, и стрельцы даже вроде обрадовались.

   - Пошли, - сказал старший, перехватывая поудобнее топор. – Отведем тебя на съезжую и пошлем кого-нибудь на Кукуй. Если за своего признают – отпустим, ну, а если нет… - он не договорил, но перспективу Панин примерно понял.

   Стрельцы обступили его плотно и стали подталкивать к воротам. Уже на выходе Панин оглянулся: человек в черном глядел ему вслед как ворон, у которого добыча ушла прямо из клюва; парень настолько оклемался, что уже мог сидеть и только покойники лежали тихо рядком и ни на что не реагировали. И никто из них не собирался воскресать

   - Мужики, вы мне скажите, что это такое? Куда меня занесло-то? –Панин показал на строение, двор которого они покидали.

   - Вестимо, Разбойный приказ, - сказал старший.

   - Господи, конечно Разбойный… Как это я раньше не догадался, - пробормотал Панин и с отчаянной решимостью воскликнул. – Ну а царем у вас кто?!

   Старший очень удивился и даже приостановился.

   - Ну ты даешь, - сказал он чуть ли не с уважением. – Алексей Михалыч, конечно. Храни его Господь!

   Свет, проникавший в два узких, расположенных под самым потолком оконца, был уже по-вечернему неярок, хотя еще позволял различить низкое прямоугольное помещение с грубо тесаными бревенчатыми стенами и земляным полом. По периметру «зала» располагались двухэтажные нары заселенные довольно плотно. Слышался негромкий говор, шорох и звяканье металла – шла неспешная тюремная жизнь. Атмосфера в помещении была удушающая.

   Панин сидел в углу, привалившись спиной к стене, ощущая сквозь рубашку ее грубую фактуру, и предавался невеселым размышлениям. Там (уже там), в своей прежней жизни, он очень уважал фантастику и часто ставил себя на место полюбившегося героя, примеряя к себе не его подвиги (упаси боже, чужого не надо), а ситуации, в которые герой с завидным постоянством вляпывался. Но одно дело, сидя в старом кресле, давно уже принявшем форму его тела, под уютным кругом света, мысленно проигрывать положения и с блеском из них выходить, не прилагая никаких усилий и не неся потерь и затрат, и совсем другое – сидеть на жестких нарах в настоящей кутузке, ощущать на щиколотках реальный холод реальных кандалов и иметь за стенами несомненный семнадцатый век со всеми его прелестями. А уж в том, что век там именно тот, Панин за несколько часов окончательно убедился. Да и втолковывали ему со знанием дела.

   Панин вспомнил, как стрельцы вывели его через ворота на улицу и передернулся словно эхо шока, который он тогда испытал, докатилась до него через время как набегают волны от брошенного в воду камня. Блин! Любимая ситуация: героя совершенно неожиданно для него суют в другую эпоху, в другое измерение, где он должен или обязан, хрен его знает, освободить от негодяев прекрасную принцессу и доставить ее к безутешным родителям, которые умеют быть по-королевски благодарными. Но при чем здесь он – Панин. Среди его знакомых отродясь не водилось Мерлинов и прочих Кощеев, которые могли бы учинить подобное безобразие. Кому понадобилась скромная личность инженера-судостроителя, по-своему конечно талантливого и физически развитого, чего уж тут, но к этим играм никогда и никакого отношения не имевшего. Ну, то есть, отродясь!

   А ведь Панин мог бы совершенно спокойно, со стопроцентной уверенностью прозакладывать свою не очень буйную голову, да что там голову – бессмертную душу, которая в некоторых пикантных ситуациях тоже являлась предметом торга, в том, что он находится в семнадцатом веке в городе Москве.

   …Стрельцы окружили Панина плотно, но не настолько, чтобы как-то стеснять его движения. Может повлиял его авторитет «ожившего покойника», а может непонятный статус «немца», но обращались с ним, по крайней мере, пока, уважительно. Ярко-красный конвой с возвышавшимся посередине Паниным не спеша шествовал по пыльной улице, сопровождаемый немногочисленными любопытствующими, прослышавшими что-то об ожившем мертвеце, который к тому же оказался немцем. Панин крутил головой как филин, почти на триста шестьдесят градусов и глаза у него были такие же круглые, вот только разинутым ртом он эту птичку никак не напоминал. Представившаяся картина напрочь отвратила его от исторических фильмов с их искусно взлелеянным многоцветьем и почти лубочной яркостью. Доминирующим цветом на улице был серый, пребывая во множестве оттенков, являясь и фоном, и действующим лицом, и даже зрителем. Бревенчатые стены домов разной степени серости, серые тесовые заборы, серая пыль на дороге и серо-зеленая трава на обочинах, припорошенная этой пылью, люди, в основной своей массе одетые в серо-белую, серо-черную, серо-коричневую и просто серую одежду. Довольно унылая, надо сказать картина. Конечно яркий солнечный день, синее небо с белыми клочьями облаков, красные, зеленые, синие пятна там и тут немного скрашивали общее впечатление, но эту цветовую гамму Панин воспринимал как-то отстраненно – она мешала его общему настрою.

   Улица, по которой двигался конвой, ничем не отличалась от улицы какого-нибудь провинциального городка средней полосы России. Панин неоднократно попирал таковые стопами в ранней молодости, когда мать возила его к своей родне. Разница была быть может только в отсутствии телеграфных столбов и зеленых насаждений, если не считать таковыми редкие, чудом уцелевшие березы да кусты бузины. Тут правда подворья были обширнее, заборы выше и капитальнее, а архитектура непривычнее. Поражало обилие церквей, здесь и там возносивших к небу разноцветные луковицы и кресты. Все дома были сложены из толстенных бревен разной степени свежести, но преобладали все-таки довольно старые, насколько мог судить Панин, имевший небольшой опыт общения со строевым лесом.

   Обилием народа улица не отличалась и тому могла быть масса причин. Но те представители московского населения, которые встречались, в общую картину укладывались прекрасно. И, в отличие от питерских улиц конца двадцатого века, здесь даже неискушенный панинский взгляд запросто мог выделить слои и сословия, до того отличалась носимая ими одежда. Словно униформа на разных родах войск. Вот протопал груженый полупустым мешком явный крестьянин; вот этот определенно ремесленник или посадский, причем, скорее всего, не процветающий; этого вояку, обвешанного оружием, вообще ни с кем не перепутаешь; ну а тут, ребенок догадается – боярин.

    Панин заслонил глаза от пыли, поднятой громоздкой, запряженной четверней каретой, но успел заметить, как прохожие, скинув шапки, кланяются сидевшему в ней толстомордому субъекту. Карета проскочила, гремя копытами и колесами, заливисто свистнул рыжебородый кучер и приостановившийся было конвой потопал дальше, увлекая ошеломленного Панина то ли в сказку, то ли еще куда.

   - Кто это проехал? – осторожно поинтересовался Панин у старшего.

   - Князь Белозерский, - ответил тот и посмотрел удивленно, мол, странно, что страна не знает своих героев.

   - Князь, - пробормотал Панин и потряс головой.

   Они не спеша шли вдоль заборов и им уступали дорогу люди и собаки. Стрельцы переговаривались вполголоса о своих житейских делах: о ценах на московских базарах; о грозящей засухе; о чадах и домочадцах. Изредка проскальзывало упоминание о полковнике и сотских. Стрельцы их, видно, не жаловали, но относились с почтением.

   Панин не слушал, он был целиком поглощен созерцанием, изредка выдавая междометия типа «ого», «ну-у», «да-а» и даже целые фразы, самой длинной из которых была – «ни хрена себе!». А когда показались высокие красные стены и, покопавшись в памяти, Панин понял, что видит Кремль, он вообще остановился и стрельцам, не понявшим движения его души, пришлось слегка подтолкнуть клиента древками топоров.

   Башни Кремля были без привычных остроконечных наверший, но форму зубцов нельзя было перепутать ни с чем. И это легло дополнительными фактами в панинскую копилку. Впрочем, за те полчаса, в течение которых они шли до места, откуда был виден Кремль, все панинские сомнения вместе с надеждами были погребены под огромной кучей таких фактов.

   Конечно нельзя было считать Панина крупным знатоком истории и даже просто знатоком, но кое-что он все-таки знал. И это кое-что чуть ли не во всем совпадало с увиденным. Ну, разве что, за вычетом некоторых мелочей. Значит, что? А хрен его знает, что это значит! Не сталкивались мы с этим.

   Панин опять воззрился на окружающее, как будто ожидая, что оно заколеблется и начнет рассеиваться, а сквозь него проступят знакомые контуры львов у Банковского моста и вместо скрипа тележных колес слух приласкает визг автомобильных покрышек. Но колеса проскрипели мимо и где-то внятно задребезжал колокол.

   Съезжая изба находилась на относительно широкой площади, окруженной двухэтажными домами, к которыми вполне применим был термин «терема», и высоченными заборами. Собственно, скорее, заборами, так как ни один дом непосредственно на площадь не выходил.

   Площадь была тщательно вытоптана, в меру пропылена и не в меру замусорена. И к тому же довольно плотно заселена народом, как, видимо, всякое присутственное место независимо от времен. Одноэтажное здание съезжей, высокое и казавшееся составленным из нескольких строений, было окружено кольцом коновязей, большая часть из которых пустовала, а меньшая служила пристанищем разномастных коняг. Кони фыркали, непринужденно обмахивались хвостами, некоторые что-то ели. Вокруг суетились хозяева и сочувствующие.

   Несколько дверей избы были открыты настежь и через них сновали люди как в униформе, так и без оной. На глазах у Панина двое стрельцов в таких же красных кафтанах, как и у его конвоя сноровисто затолкнули внутрь какого-то оборванного гражданина. Тот размахивал руками и, скорее всего, выражал несогласие. Панин приосанился и решил пока не нарываться, а посмотреть, что будет дальше, тем более, что он себе совершенно не представлял куда пойти если его тут же вот сейчас вот, прямо здесь освободят.

   Тем временем к панинским стрельцам (он уже считал их своими) подошел кудрявый молодец в синем кафтане и при красивой сабле. Молодец вгляделся в Панина и поинтересовался у старшего:

   - Кого привел, Василий?

   - Да вот, - неохотно ответил тот. – Из Разбойного приказа. Бывший «покойник». Божедомы, видно, по ошибке притащили.

   - Что же вы его сюда-то?

   - Да какой-то он… - старший, сдвинув колпак, поскреб затылок. – Вобщем не наш…

   Молодец еще раз оглядел насупившегося Панина.

   - Одет не по-нашему, - констатировал он. – А еще что?

   - Говорит он как-то… - стрелец неопределенно покрутил рукой в воздухе, словно пытался выудить из него нужное слово и наконец выудил, - …так.

   - Нормально я говорю, - встрял Панин. – А если некоторые слова вам непонятны, то не моя в том вина, а… - тут он подумал, что стрелец может воспринять его слова как намек на непроходимую тупость и умолк.

   - Вот видишь, - стрелец скорбно покачал головой. – Пусть лучше Лука Палыч разберется.

   Синий отступил в сторону и проводил их внимательным взглядом.

   Панина ввели в одну из дверей, оказавшуюся столь низкой, что ему пришлось не только нагнуть голову, но и слегка присесть. Со стороны это наверно выглядело комично, но об этом как-то не думалось. Помещение, в котором он очутился, перешагнув порог, было тоже низким, что никак нельзя было предположить, глядя на строение снаружи.

   - Куда же они пространство дели? - невпопад подумал Панин. – Мансарду что ли оборудовали?

   Но буквально тут же ему стало не до архитектурных подробностей. Он огляделся. Комната была не большой, но и не маленькой и вполне прилично освещена через два окошка, удачно ориентированных на юг. Довольно скудная обстановка состояла из нескольких широких неокрашенных лавок вдоль стен и мощного стола возле одного из окон. За одним концом стола восседал дородный мужчина с обильной растительностью на лице одетый в красный кафтан. Кафтан был расстегнут, из-под него виднелась белая рубашка, тоже распахнутая на груди. Могучие кулаки мужчины покоились на столешнице. Другой конец занимал субъект, являвший собою полную противоположность. И хоть одеяние его тоже было красным, выглядело оно так непрезентабельно словно обладателя долго где-то валяли и потом, слегка выбив пыль, усадили за стол. Но одеждой отличия не заканчивались. Субъект был тощ, лыс и мелок. Перед ним на столе лежал слегка измятый лист серой бумаги, рядом стояла глиняная чернильница с торчащим из нее обгрызенным пером, выдранным скорее всего из вороньего хвоста. На лавках сидели еще двое мужиков, но Панин только отметил их наличие, не вдаваясь в подробности.

   - Вот, Лука Палыч, - сказал, выходя вперед, старший и указал на Панина. – Из Разбойного приказа, значит, привели.

   - Ну, - мутно вопросил дородный мужчина. – Пошто привели-то?

   Старший уже без заминки отбарабанил про ожившего некстати покойника и теоретического немца, как заметил Панин, ничего от себя не добавив.

   Лука Палыч, видно, был мужик тертый и видывал всякое, потому что не стал ахать и хлопать себя руками по бедрам, отчего Панин даже немного обиделся, считая себя, и не без причины, явлением экстраординарным. Вместо этого он деловито обратился к Панину:

   - Так ты и вправду немец?

   Панин уже прикидывал варианты: назовись он кондовым русским – ведь не сможет толком ответить ни на один вопрос, так как совершенно не знает нынешних реалий; с другой стороны, никто из местных «немцев» его тоже не признает, но у иностранцев в России всегда было больше возможностей.

   - Да, я немец, - твердо ответил Панин. – Но, как бы это сказать, ежели по-рюсски… Вот… не совсем. Я есть уроженец Швейцарского Тироля.

   И можете не посылать никого в Кукуйскую слободу – никто там не сможет засвидетельствовать мою личность, потому что я прибыл в Москву только вчера.

   В глазах у Луки Палыча, доселе сонных, вспыхнул огонек интереса. Он выпрямился и поскреб бороду.

   - И откуда прибыл?

   - Оттуда, - сказал про себя Панин, а вслух со всей возможной почтительностью, на какую только был способен: - Из Новгорода, ваше благородие.

   Он даже немного акцента подпустил, чтобы его немецко-швейцарское происхождение вызывало меньше сомнений. Но как раз происхождение оказалось ни при чем, потому что Лука Палыч привстал, уперевшись руками в стол, и поинтересовался с плохо скрываемым охотничьим азартом:

   - От шведов, выходит?!

ГЛАВА 2 – Твой дом – тюрьма…

…Панин оборвал нить воспоминаний и прислушался к телу. Тело было просто никуда: ныли все суставы, горела спина, в голове как молот бухал. Не прошло и восьми часов с того момента как он вышел из своего обморочного состояния, как его снова попытались туда загнать, на сей раз довольно грубо. Панин не без самодовольства подумал, что некоторые из тех, кто приложил к нему руку, выглядят сейчас гораздо хуже и вряд ли скоро будут боеспособны если вообще будут, учитывая развитие медицины в это время. Он поднял руку, сжал кулак и посмотрел на сбитые костяшки пальцев. И в том числе Лука Палыч.

   - Тоже мне, НКВД. Шведские шпионы, японские шпионы… Одно и то же во все века.

   На руках напоминающе брякнули цепи. Панин уныло огляделся. Когда его сюда вселили, он особо не приглядывался, будучи весь в себе, но сейчас, немного очухавшись, был готов к восприятию.

   Местный вариант Лефортова для непривычного глаза выглядел жутко: осклизлые черные стены, сложенные из толстенных бревен, низкий давящий потолок, кривые жерди нар, отполированные поколениями сидельцев. В памяти тут же всплыла однокомнатная квартирка на улице, название которой прозвучало бы в этом месте как богохульство или горькая насмешка – проспект Просвещения – верх уюта и домашнего тепла, хотя Панин называл ее не иначе как одиночной берлогой. Здесь же одиночеством и не пахло. Свой срок Панину предстояло мотать в большой компании.

   Соседи по нарам спервоначалу новому товарищу не досаждали, дали осмотреться и пообвыкнуть. Они даже организовали вокруг относительно пустое пространство, чтобы новичок чувствовал себя посвободнее, пока в полной мере не проникнется.

   Но даже тактичности благородных узников бывает предел. Сначала стал громче разговор по углам, потом забрякало железо, обозначая движение серых теней, которые были когда-то вольными людьми. Свободное пространство вокруг Панина стало мало-помалу сокращаться словно берег во время прилива. Впереди этого медленного движения находились признанные камерные авторитеты. Даже неискушенный глаз сразу бы выделил их из общей массы сидельцев. Их было трое, до крайности непохожих друг на друга внешне, но, если приглядеться повнимательнее, все-таки имеющих одну общую черту, но не внешности, а характера.

   Молодой симпатичный парень лет двадцати, беловолосый и румяный, - в народе о таких говорят «кровь с молоком», - даже тюремная атмосфера не смогла стереть румянец с его щек; заросший черным волосом, похожий обличьем на гориллу, угрюмый мужик, драная одежонка на котором совершенно не скрывала выпирающих бугров мышц; изящный, несмотря на облекающие его фигуру лохмотья, и где-то даже грациозный, очень похожий на сильно обедневшего аристократа с неразличимым возрастом мужчина. Среди стоявших за ними тоже были колоритные фигуры, но те явно были просто статистами – солировали эти трое. Но даже среди них был своего рода лидер – аристократ в лохмотьях, небрежно подобрав блямкнувшие кандалы, присел рядом с Паниным и участливо поинтересовался:

   - За что тебя, сердешный?

   Панин был не из тех, кто при малейших признаках участия или намек на хорошее отношение тут же рассиропливался и, вытирая обильные слезы, падал в объятия обретенного друга. Вовсе наоборот – суровая перестроечная действительность, сопряженная с начальным этапом эпохи первоначального накопления капитала, в несколько приемов вышибла из романтического юноши все его благие порывы и пуще всего излишнюю доверчивость. Так что купить Панина теплым тоном было невозможно, а вот пробудить подозрительность, - это на раз. Тем более, что объяснять сокамерникам, откуда он взялся, Панин вообще не собирался.

   - За шпионаж в пользу Швеции, - мрачно сказал Панин и внимательно оглядел общество.

   На большинстве лиц было написано явное недоумение, но аристократ, видимо, почувствовал иронию.

   - А как быть с попыткой взрыва боярской Думы? – поинтересовался он вкрадчиво.

   Панин посмотрел на него с интересом: если человек шутит, значит он не может быть слишком уж плохим и потом, на Руси вовсе не обязательно в тюрьмах сидят нехорошие люди, часто даже совсем наоборот. Но интерес Панина к означенному человеку совсем не означал автоматически полного доверия с последующей исповедью.

   - Думу пока не шили, - сказал он, - но следствие только начато, так что всякое может случиться. Но общество, надеюсь, не думает, что это всерьез?

   Реакция общества была самой разнообразной в широком диапазоне от понимающих улыбок до злобных гримас. Аристократ поудобнее устроился на нарах.

   - И все-таки, сударь, - сказал он. – Чем же вы насолили этому городу, что он вас упрятал в нашу обитель? Шутки конечно уместны, но мы ждем правды.

   И все трое посмотрели на Панина внимательно и серьезно, так, что тот понял – этим ребятам надо лапшу на уши вешать с натурально правдивым видом иначе не миновать доказывать право на место под солнцем самыми активными методами. А после того как Панину отечески внушили, что он мерзавец и шведский шпион, он ничего не хотел делать активно. По крайней мере, сегодня. И Панин честно, со всеми подробностями пересказал события сегодняшнего дня, не говоря неправды, но, в то же время, и не говоря всей правды, справедливо считая, что коллектив до такой правды еще не дорос.

   Слушали его внимательно, едва ли не затаив дыхание, и правильно реагировали в ударных местах рассказа. А когда Панин поведал о сцене допроса в съезжей, экспрессивно, но со сдержанной жестикуляцией, слушатели вместо аплодисментов загремели цепями, раздались ругательства и угрозы – в общем, выступление прошло успешно. Широкие слои тюремного населения прониклись сочувствием к безвинно осужденному – это было видно и без бинокля, достаточно было послушать их выражения в адрес царских сатрапов.

   Оставались трое вожаков. Как заметил Панин, у двоих из них – парня и волосатого мужика – если и возникли какие вопросы, то они предпочли держать их при себе, а вот аристократ, судя по его задумчивой физиономии, никак не вяжущейся с мгновенным взблеском глаз, собирался что-то спросить. И Панин не ошибся.

   - Ну а где вы, сударь обитали до того, как сподобились попасть в покойники? – спросил этот Шерлок Холмс, вызвав у Панина вялое желание заткнуть ему рот парой ударов.

   - Вот ведь падла, иезуит хренов! Что же я ему расскажу-то?! Про «Балтсудопроект» в славном городе Санкт-Петербурге? Про нашу веселую житуху периода бесславного конца второго тысячелетия? Или может описать ему политический расклад накануне выборов президента? От этого у любого крыша съедет. А назовешь какой-нибудь город наобум Лазаря – окажется, что он или у шведов, или у поляков, или у татар, или, паче чаяния, у него совсем другое название, или…

   И тут Панина не то чтобы озарило, просто фантазия у него всегда была буйной, а когда хозяина загоняли в угол, мозги выдавали такие варианты, что потом, при разборе полетов, Панин крутил головой и удивлялся сам себе.

   - Далеко обитал, - сказал Панин, закинул руки за голову и потянулся. – Но, если вы, судари, собираетесь учинить мне допрос именно сейчас, на общем собрании, вам придется применить методы Луки Палыча, потому что… - тут лицо его стало жестким, глаза сузились, - после его воздействий на откровения меня как-то не тянет.

   - Да ты знаешь… - начал было молодой парень, угрожающе придвигаясь, но аристократ остановил его резким жестом.

   - Это как понимать, сударь? – повернулся он к Панину.

   - Буквально, сударь.

    Панину сейчас хотелось только одного – лечь навзничь или лучше на живот, потому что спина все-таки побаливала и отключиться напрочь. Все же, несмотря на закалку в последние годы, впечатлений для одного дня было многовато. Однако, понимая, что забыться ему все равно не дадут если он не приподнимет хотя бы краешек покрова над своей тайной, сказал:

   - Ей-богу, мужики, вы что не видите? Я еле шевелюсь, а вам повествование подавай. Все завтра, если жив буду.

   - Он прав, - сказал доселе молчавший волосатик. – Время еще будет, - и, обращаясь к парню, - Подсоби ему рубаху снять, пусть Кузьма посмотрит. Эй, Кузьма!

   Откуда-то из-за спин народа шустро вынырнул сухонький мужичок, на котором даже лохмотья смотрелись опрятно.

   - Помоги страдальцу, - сказал ему волосатый и добавил, ухмыляясь. – Хоть он и шпион.

   Мужичок сноровисто ощупал Панина крепкими холодными пальцами, что в духоте камеры даже принесло некоторое облегчение, несмотря на боль ими причиняемую. Закончив осмотр, мужичок исчез в дальнем углу, но через минуту появился опять с маленьким узелком, в котором оказалась его походная аптечка. А еще через пять минут Панин, смазанный каким-то снадобьем, уже лежал на нарах и вздыхал если не блаженно то, по крайней мере, расслабленно. Он даже не заметил, что, когда Кузьма колдовал над его побитым телом, трое вожаков разглядывали его рубашку, вернее нашитый с изнанки на воротник яркий ярлычок и недоуменно переглядывались. И наверно только изо всех сил лелеемые манеры помешали аристократу почесать затылок. будь он в одиночестве, он непременно бы сделал это.

   Сон наваливался на Панина неодолимой силой. Глаза слипались, руки и ноги отяжелели и не желали шевелиться. Даже боль стала далекой и какой-то отстраненной. А ведь, казалось бы, после стольких приключений какой уж тут сон. Тут надо как встрепанному носиться по помещению, причитать и бить себя в грудь, предварительно разодрав на ней одежды. Или мрачно сидеть в углу, лелея планы освобождения и страшной мести. Или, на худой конец, плакаться в жилетку новым знакомым, горько сетуя на злодейку судьбу, подсунувшую ему такую подлянку. Но Панин всегда считал себя мужчиной нестандартным и старался, чтобы его поступки несли на себе яркую печать его личности. Поэтому он взял и заснул.

   Когда Панина приволокли со второго допроса и бросили у порога, он находился в полном беспамятстве. Палач, видно, был опытный и членовредительства не допустил, но шкуру попортил изрядно, да и крови выпустил много. Поэтому Панин отключился в момент транспортировки его из застенка в камеру и не пришел в себя даже брякнувшись об пол. Никто из сокамерников не поспешил ему на помощь пока доставившие его – двое угрюмых молодцов – стояли над поверженным телом в раздумье: приводить подследственного в чувство или пусть все будет как будет. Рассудив, что второй путь проще, молодцы ушли.

   Двое – волосатый мужик и аристократ, раздвинув сидельцев, приблизились к телу. Панин лежал ничком. Мокрые, окровавленные лохмотья того, что было раньше рубашкой, почти не прикрывали исполосованной кнутом спины. Джинсы оказались прочнее и почти не пострадали, а может до них просто не дошла очередь, но кровяными пятнами они тоже были украшены щедро. Кровь продолжала сочиться, уже не впитываемая мокрой одеждой.

   - Вот ты и ты, - волосатый ткнул пальцем. – Берите и потихоньку к дальнему окну. Кузьма, озаботься.

   - Это серьезно, Клим, - сказал аристократ. – Они за него взялись от души. А ведь если он нам сказал правду, то что он сказал им?

   - Чтобы он им не сказал, - пожал плечами волосатый, - ему в любом случае конец. Скажет правду, если она правда – не поверят; скажет, что подослан шведами, если пыток не выдержит, - голову долой. Чем-то он им не понравился.

   - Я знаю, чем, - задумчиво сказал аристократ. – чувством собственного достоинства.

   - Чем, чем?

   - Понимаешь, Клим, он выглядит свободным, хоть и сидит в холодной, да и ведет себя так же. Кому же там, - он ткнул пальцем вверх, - это понравится?

   - Свободным, говоришь? – пробормотал Клим. – Значит все правда?

   - Скорее всего, да.

   Кузьма тем временем хлопотал над Паниным и тот начал подавать признаки жизни: приоткрыл глаза, пошевелился и прохрипел что-то невнятное.

   - Ась? – склонился к нему лекарь.

   - Воды бы, - уже более членораздельно прошептал Панин.

   Совсем молоденький парнишка, худой и длинный, не дожидаясь дальнейших просьб и распоряжений, мигом слетал к бочке у входа и принес деревянный ковшик. Панину приподняли голову и поднесли посудину к губам. Он сделал несколько глотков и со стоном откинулся навзничь. Привычные к таким картинам арестанты разбрелись по помещению и занялись каждый своим делом. Только трое вожаков собрались возле Панина, да Кузьма несуетливо обихаживал его израненное тело.

   Трое негромко переговаривались, не боясь быть подслушанными: все остальные держали дистанцию, а Кузьма был свой человек. А поговорить было, о чем.

   - Завтра его не тронут, - сказал аристократ. – А вот послезавтра могут взять, если оклемается и вот третьего раза он может уже и не пережить.

   - Я же пережил, - не без гордости за свое железное здоровье сказал парень.

   - Ты, Бердыш и четыре раза переживешь, - сказал Клим. – А он постарше будет и видно, что не бит, не ломан.

   - Ну, предположим, выдержит он и третий допрос. Может у Мясника в тот день будет хорошее настроение. Но что потом?

   Аристократ сложил руки на груди и, подняв голову, посмотрел на высоко расположенное узкое окошко.

   - А потом ничего, - зло сказал Бердыш. – Кончат его – возьмутся за нас. Мы сейчас за его счет живем. Он им интереснее.

   - Это да, - задумчиво пробормотал Клим.

   - Бежать надо! – сказал аристократ, оторвавшись от созерцания. – Бежать! И его с собой прихватить.

   - Бежать, - передразнил его Бердыш, очень точно копируя интонацию. – Чего ж ты до этого не сбежал? Нравилось, что ли?

   - Не было непосредственной угрозы жизни, - туманно объяснил аристократ. – Да и, честно говоря, цели тоже не было. Куда бежать-то? К шведам? К полякам? К татарам? Или в Москве оставаться?

   - Во запел! – удивился Бердыш. – А просто свобода тебя значит уже не устраивает?

   - Нет, не устраивает, - отрезал аристократ.

   - Кончайте собачиться, - пробасил Клим. – Ты, Князь, дело говоришь – может быть и путь подскажешь?

   - Я подскажу.

   Голос раздался оттуда откуда они меньше всего ожидали его услышать.

   Все трое оглянулись. Панин, приподнявшись на локтях, глядел на них одним глазом, второй, заплывший от удара, вообще не открывался.

   - Я подскажу, - повторил он, кривясь от боли. – Суньте что-нибудь под голову или помогите сесть – рано мне еще на одре валяться.

   Панина усадили, прислонив к стойке нар, которую даже обернули каким-то тряпьем для комфорта. Кузьма, сделав свое дело, тихо убрался в сторону. Повинуясь жестам, трое приблизились к Панину, загородив его со всех сторон и от любопытных глаз, и от любопытных ушей.

   - Вот что, мужики, - сказал Панин тихо и тяжело перевел дух. – Кое-что из вашего разговора я слышал, вы уж не обессудьте и почти со всем согласен. Так что давайте не темнить: я нужен вам, пока не знаю зачем, а вы нужны мне. Будем основываться на этом. Все вопросы потом, - добавил он, заметив нетерпеливый жест Бердыша. – Отсюда пора сматываться. – Панин замолчал и осторожно вытер ладонью лоб, скривившись при этом.

   Трое слушали внимательно, не выказывая признаков нетерпения. Чему-чему, а терпению их жизнь научила. Остальные обитатели камеры тоже прислушивались к разговору у окна, но не явно, иначе запросто можно было и не проснуться поутру.

   Панин отхлебнул принесенной водицы и продолжил:

   - Выбраться отсюда можно тремя путями: в дверь, в окно и через подкоп. Чтобы выйти в дверь надо заманить ночью внутрь одного-двух караульных, оглушить их, переодеться, ну и далее по обстановке. Способ хороший, но на шум могут нагрянуть не один-два, а три-четыре караульных. Справиться мы конечно справимся, но, боюсь, перебудим остальных. Теперь окно: для человека оно узковато, а расширить можно только при наличии инструмента – пилы там или, хотя бы, ножа. Инструментов у нас нет. – Панин обвел взглядом собеседников, и они почти синхронно кивнули. – Значит этот путь не для нас. Остается подкоп. Вот эти две стены, - он показал, - ни к чему не примыкают. Лучшее, по моему мнению, место вон там в углу, за нарами. Землю ссыпать ровным слоем под нары, рыхлить острыми кромками браслетов. Фундамента, скорее всего нет, - пара-тройка венцов под землю и все. А это не более метра, тьфу ты, ну полсажени. Караульные снаружи в тот угол скорее всего и не заглядывают. Ну а куда потом, это вам должно быть лучше известно.

   Панин замолчал и наступившую тишину нарушало только его тяжелое дыхание. Трое помалкивали, обдумывая сказанное. Наконец Бердыш сказал:

   - А, по-моему, лучше заманить сюда охрану и разделаться разом. И при оружии будем, и никто не помешает. Что мы с четырьмя что ли не справимся?

   - Нет, - покачал головой Клим. – Тут Сашок прав – лишний шум нам ни к чему. Как мы справимся с четырьмя оружными? Тут всех подымать надо, причем заранее. А если кто донесет?

   - Удавлю! – скрипнул зубами Бердыш.

   - Чтобы удавить, знать надо. А мы не знаем. Али передавить всю тюрьму?

   - Что тут обсуждать? – вмешался Князь. – Сашок дело говорит. Подкоп надо делать. У нас есть ночь и день – должны успеть. Вот только, - он потряс руками. Зловеще брякнули кандалы. – Что с украшениями делать будем? А?

   - Украшение придется носить до завтрашней ночи. – Панин попытался изобразить улыбку, но у него получилась жуткая гримаса. – А потом… Князь, - обратился он к аристократу, - тебе не составит труда дойти до дверей? Только не привлекая всеобщего внимания.

   - До дверей? Мне? – удивился тот. – Но зачем?

   - Там слева торчит большой камень с кольцом. Дай-ка сюда руку. – Панин ткнул пальцем в железный браслет, обхватывающий запястье Князя. – Вот этим местом три раза проведешь по камню. И нажимай как следует. Потом покажешь мне.

   - Но зачем? – повторил Князь с недоумением.

   Двое его товарищей молчали, но их лица тоже выражали удивление.

   - Иди, иди, - устало сказал Панин. – Я вам потом объясню. – И прикрыл глаза.

   Князь, все еще недоуменно оглядываясь, отправился к двери, не забыв, однако прихватить с собой для маскировки ковшик. Все головы как по команде повернулись в его сторону. В таких условиях трудно было сохранить в тайне свою миссию, но Князь блестяще вышел из положения: проходя мимо камня, он эффектно споткнулся и с присущим ему изяществом растянулся на полу. Встал он только с третьей попытки и только знающий человек мог заметить его неестественно повернутую руку, которая три раза срывалась с камня. Когда Князь вернулся, аккуратно неся полный ковшик, Панин тихо сказал:

   - Красиво сделано. Ну, показывай.

   Увидев желаемое, Панин вздохнул облегченно.

   - Я так и думал, - пробормотал он. – Песчаник. Ну-ка, мужики, давайте поближе.

   И когда три головы опять склонились к нему, сказал:

   - Значит так. Железо, которым клепали кандалы, совсем мягкое. Поэтому мы по очереди стираем головки заклепок вот здесь изнутри, где они поменьше, об тот камень. Потом между щеками браслетов вставляем конец железного костыля, - он вон там из стены торчит, - и как следует бьем с обратной стороны. Вам придется озаботиться доставкой чего-нибудь заменяющего молот: камень, полено – все сойдет. Теперь еще. Вы вполне уверены в наших, так сказать, сокамерниках? Никто не стукнет, ну, в смысле, не донесет? Я к тому, что начинать подкоп надо прямо сейчас и у стукача, если он есть, будет время нас заложить.

   - Народец тут разный, - сказал Клим. – Может и ярыга какой затесался. Но мы поставим кольцо из своих людей и начнем ближе к ночи. Ничего, успеем. Бердышу силы не занимать, - и он хлопнул своего молодого товарища по литому плечу.

   Тот горделиво приосанился, словно ему предстояло не землю рыть, а, по крайней мере, выступать на рыцарском турнире.

   - И молоток раздобудем, - махнул рукой Князь. – Еще сегодня. Народ пойдет христарадничать и принесет. Нас конечно не поведут, но я скажу кому надо.

   - Вот и ладушки, - сказал Панин. – А сейчас, если вы не возражаете, я бы немного повалялся. Силы мне еще понадобятся, а их осталось мало, - и он сделал попытку усмехнуться.

   Со стороны это выглядело страшно.

   Панина задвинули поглубже на нары, подальше от любопытных глаз, обложили каким-то, мягко говоря, несвежим тряпьем и оставили в покое. Он лежал в полузабытьи, пронизываемый иглами боли, в удушливой атмосфере узилища. Мозг, уже притерпевшись к сигналам, которые подавало избитое тело, изредка отвлекался и радовал Панина картинами его уже вчерашней цивилизованной жизни. Картины были нечетки и обрывочны и как бы даже не совсем реальны. Та, другая жизнь, которая в свое время казалась Панину чуть ли не беспросветной, отсюда выглядела словно светлая волшебная сказка, далекая и недостижимая.

   Там, в той жизни Панин тоже чувствовал себя человеком, попавшим под пресс обстоятельств, но там, по крайней мере, он знал обстановку, он знал пути выхода или думал, что знает. Панин был рядовым инженером, хотя конечно сам себя он таковым не считал и не только потому, что где-то на полке пылились десять авторских свидетельств, но еще и потому, что знал и умел он действительно много и благодаря неуемному любопытству, и отцу с дедом, которые были мастерами на все руки. Сколько он себя помнил, Панин постоянно что-то изобретал, выдумывал и мастерил. В раннем детстве это были простенькие игрушки, потом пистолеты, стрелявшие горохом и вишневыми косточками, арбалеты, баллисты и катапульты; позже Панин увлекся судомоделизмом и даже участвовал в последнем всесоюзном конкурсе. Это увлечение и предопределило его поступление в тогда еще Ленинградский кораблестроительный институт и работу после его окончания в большом конструкторском бюро.

   Главным конструктором Панин не стал: и в силу молодости лет, а в основном потому, что грянула перестройка и инженеры вроде него стали никому не нужны как стало ненужным его конструкторское бюро, да и вся отрасль под названием «судостроение».

   И талантливый инженер Александр Панин оказался не у дел, и, соответственно, без средств к существованию. Нет, конечно никто его за ворота не выбрасывал, но отсиживать каждый день по восемь часов, ловя слухи, что вот-вот кто-то из главных конструкторов привезет невиданный заказ от богатого зарубежного дяди, а потом гадать дадут или не дадут высиженные гроши – такое мало кого могло устроить.

   А вокруг бушевал российский вариант дикого капитализма с советским лицом. В минуту делались огромные состояния, по городу шастали ошалевшие от легких денег новоиспеченные миллионеры – все совершалось с истинно русским размахом. Наблюдать со стороны за этой буржуазной вакханалией было и грустно и весело: дочки и жены торговцев, бандитов и партийной номенклатуры, враз ставшие светскими дамами; бывшие комсомольские вожаки, изо всех сил старавшиеся выглядеть лощеными олигархами; фирмы, общества и товарищества, вспухающие и лопающиеся во множестве, как пузыри – словом, полноценная жизнь. Все это великолепно было описано у Булгакова и в «Белой гвардии» и в «Беге». Создавалось впечатление, что все эти мордатые, хорошо кормленные молодцы лихорадочно хватают все, что плохо лежит, поминутно оглядываясь в предчувствии скорого прихода красных, но постоянно имея в виду стоящий у причала пароход, который при малейшей опасности увезет их в благодатные Констанцу, Стамбул или даже Марсель.

   Панин, как человек увлекающийся и азартный, желающий попробовать все на свете, глядя как довольно тупой в повседневной жизни народ, неспособный решить простенькую задачу или собственноручно изготовить хотя бы табуретку, гребет лопатой денежки, решил тоже попробовать себя на этом поприще. Он вполне справедливо, как ему казалось, полагал, что уж он-то, имеющий неординарные мозги и пришитые к нужному месту руки, имеющий солидную теоретическую подготовку в лице классиков литературы эпохи первоначального накопления капитала, с поставленной программой быстрого обогащения справится играючи.

   Задача привлекала Панина не конечным результатом, а возможными вариантами решения, многообразием ходов и неиспытанными доселе ощущениями. Панин склонялся более всего к организации собственного производства, хотя некоторые из его знакомых (тоже теоретики) утверждали, что в этом, чуть ли не первозданном хаосе, лучше всего заниматься крупнооптовой торговлей, посредничеством или неприкрытым грабежом, а производство, кроме головной боли и постоянных наездов официальной и неофициальной мафии, ничего не принесет.

   Однако Панин был упрям и последователен. Не желая неподготовленным бросаться в бурное море бизнеса, он внимательно проштудировал массу литературы, включая и ругаемый ныне всеми и на всех углах «Капитал» небезызвестного КЭ Маркса. Газета «Коммерсантъ» стала его настольным изданием, - он брал её с собой даже в туалет и прочитывал всю, включая адреса и телефоны редакции.

   Где-то через месяц Панин счел себя достаточно искушенным во всех тонкостях. Однако жена бурно возражала против начала новой жизни. Делала она это, по мнению Панина, большей частью из-за того, что он собирался пустить в дело их скромные семейные сбережения, предназначенные для покупки новых туфель (на большее все равно не хватало). Но жену Панин все-таки уговорил, наобещав ей, буквально через год, бриллианты, «Феррари», Пальма-де-Мальорку ну и, конечно, новые туфли.

   И вот, в начале марта состоялось торжественное открытие частной верфи с красивым названием «Морская Звезда». Присутствовали все трое учредителей, они же администрация, они же рабочие, они же почетные гости. Об основание стапеля была разбита предварительно распитая бутылка водки.

   Панину уже мерещилась слава Геркулеса Линтона – строителя «Катти Сарк», полковника корпуса корабельных инженеров Владимира Стоке – создателя «Паллады» и деньги Онассиса. Его соучредители тоже не были скептиками и пессимистами и, засиживаясь по вечерам над чертежами, они мечтали о том, как их детище выиграет «Whitbread Round the World Reis», и они одной левой заткнут за пояс знаменитую фирму «Спаркмен и Стефенс». Уж чего-чего, а энтузиазма им было не занимать. Прослывшие трудоголиками японцы выглядели бы на их фоне тунеядцами, лентяями и лоботрясами.

   Панин вообще не появлялся дома, правда делал он это еще и потому, что обещанные златые горы несколько подзадерживались, а супруга, никогда не отличавшаяся ангельским терпением, все чаще выступала с программным вопросом: «Где деньги, Панин?!» … «деньги где…» … «…Панин … Панин»…

   «А…Что…», - Панин вскинулся было, но тут же закряхтел от пронзившей тело тупой боли. Его еще раз слегка подергали за руку.

   - Панин…

   Свет, проникающий в окошки узилища, носил красноватый закатный оттенок и это придавало помещению еще более зловещий вид.

   Панин, скрипя зубами от боли и постанывая, приподнялся на жестком ложе среди груды тряпья и огляделся. Рядом сидели Князь и Кузьма. Кузьма держал свой узелок, готовый приступить к исполнению лекарских обязанностей.

   - Бердыша на пытку взяли, - сообщил Князь. – Если завтра мне и Климу достанется, то далеко мы не убежим.

   - Значит бежать надобно нынче же ночью, - сказал Панин, сильно в душе сомневаясь, что лично он сможет не то чтобы бежать, но даже ползти.

   - Там уже роют, - тихо сказал Князь, неопределенно мотнув головой.

   Панин прислушался. Под нарами вроде ощущалась какая-то возня, но очень невнятная. Человек неинформированный и не понял бы, что узники этого замка Иф собрались на свободу.

   -Блин! – с выражением сказал вдруг Панин. – Никто не озаботился посоветовать Бердышу, чтобы не особо запирался? Ему сейчас главное -

   шкуру обратно целой принести.

    - Никто, - встрепенулся Князь. – А сам он не догадается. Молод еще, горяч. Сейчас я, - он вскочил с нар. – С Климом словом перемолвлюсь.

    - Постой, - задержал его Панин. – Надо попробовать передать ему как бы официально, ну, в общем, открыто и в то же время с намеком, но чтоб никто не заподозрил подвоха. Я внятно выражаюсь?

    Князь задумался буквально на секунду и в следующий момент невеселая улыбка шевельнула его усы.

    - А ты, Сашок, словно не первый раз в узилище.

    - Как же, - проворчал Панин. – Пожил бы ты в наших условиях. Там тебе все сразу: и тюрьма, и сума, и власть, и сласть. Называется это дело – дерьмократия. – Последнее слово он проговорил уже в спину уходившему Князю, не особо рассчитывая, что тот услышит и поймет, а больше для того, чтобы облегчить душу, растревоженную воспоминаниями.

    Никогда еще Паниным не владело столь сложное чувство, в котором смешались в равной пропорции восхитительное ощущение полной свободы и не очень приятное осознание себя затравленным зверем. Даже боль ушла куда-то в сторону, - не потому, что утихла, а просто было не до нее. Мозг то бурно радовался, то лихорадочно перебирал варианты выхода из создавшегося положения. Тело при этом пребывало в сидячем положении за грубо сколоченным столом в комнате с низким потолком и совсем без окон. Здесь же, частично за столом, частично на лавках вдоль стен располагались около десятка бывших товарищей по заточению и среди них Клим, Князь, бердыш и Кузьма.

    Побег прошел не то, чтобы легко, но как-то неожиданно. Создавалось впечатление, что тюрьму вообще не охраняли, предоставив узникам самим решать – сидеть ли им дальше или разойтись в поисках места, где лучше кормят.

    Земля в месте подкопа хоть и была плотной и глинистой все-таки уступила железным углам ручных браслетов, и подземный лаз длиной около четырех метров был вырыт как к двум часам пополуночи, когда даже самые бдительные часовые, теряют половину своей бдительности.

    Конечно в самой тюрьме тайну побега долго хранить не удалось; даже в коммунальной квартире, разделенной на комнаты, новости разносятся с ужасающей скоростью, - что же говорить об одной, хотя и большой комнате, населенной пятью десятками человек, которым совершенно нечего делать. Но если среди сокамерников и были засланные казачки, они, зная крутой нрав вожаков, предпочитали до поры помалкивать, предполагая, что время еще есть. И это потому, что изворотливый Панин, неожиданно обнаруживший в себе еще и талант контрразведчика, озаботился распусканием дезинформирующих слухов, отодвигающих срок побега на следующую ночь.

    C кандалами по технологии Панина справились довольно быстро, благословляя Провидение за то, что кому-то из содержателей тюряги взбрендило оставить в камере точильный камень. Молотка, правда, не раздобыли, но булыжник килограмма на два наличествовал, и бывший кузнец Клим очень аккуратно, почти без синяков и ссадин, посшибал браслеты.

    В побег ушли только избранные. Правда, может быть потом, по их следу, под шумок еще кто-нибудь сделал ноги, но уж это Панина со товарищи никак не касалось.

    Князь первым скользнул в подкоп, вторым по-медвежьи полез Клим. Панина почти волокли двое специально приставленных крепышей. Бердыш скрипел зубами, но шел сам, гордо отвергая помощь.

    За стенами было тихо и темно, хотя небо и было звездным. Ни шагов караула, ни звяканья оружия… Только вдалеке лениво перебрехивались собаки, да совсем отдаленно заголосил какой-то психованный петух. Это и радовало, и настораживало.

    Беглецы затаились за углом, пока ушедший вперед неслышной тенью Князь выяснял оперативную обстановку. Он вернулся через пять минут, хотя показалось, что прошло не менее часа, и прошептал чуть слышно:

    - Спят. Двое. К воротам не пойдем. Ни к чему испытывать судьбу.

    И беглецы гуськом, как можно бесшумнее, стали красться вдоль стены к высокому забору. Панин подумал, что если бы кто из знакомых его сейчас увидел, то хлопнулся бы без чувств и долго не приходил в себя.

    Оборванный, избитый, крадущийся темной ночью вдоль забора в компании таких же драных гопников – сюрреализм, да и только.

    Ощущение нереальности происходящего не покидало его, и только чувство долга перед вновь обретенными товарищами удерживало Панина от того, чтобы выпрямиться во весь рост, выйти на середину двора и послать все громко и раздельно к соответствующей матери. Чувство долга было у Панина больным местом. Больным, потому что по нему постоянно били. Но он продолжал считать, что может быть когда-нибудь к нему тоже будут относиться так же, как он старался относиться к другим.

    Почти трехметровый забор был тоже преодолен без эксцессов, если не считать того, что канат, наспех сплетенный из ветхих одеяний, не выдержал веса поднимавшегося последним Клима и тот тяжело брякнулся оземь. Но на звук падения никто не отреагировал и, замершие было в самых неожиданных позах, беглецы быстро пришли в себя, связали канат и благополучно втащили Клима на забор.

    Дальше пошло сложнее. Улицы Москвы на ночь перегораживались рогатками и решетками, при которых дежурили решеточные сторожа. Преодолеть эти заграждения и при спящем стороже было довольно проблематично, а уж если страж бодрствовал… Заори он с перепугу – и тут же явится стрелецкий патруль при топорах и саблях. Пробираться же дворами и огородами мешали многочисленные сторожевые псы. Загрызть не загрызут, но шуму будет изрядно. И затаиться до времени в центре Москвы было невозможно.

    Пришлось идти на риск. Выделили группу захвата из трех человек помоложе и половчее, двигавшуюся впереди основной группы и, при необходимости нейтрализующую решеточных сторожей. Группа располагала небогатым арсеналом в виде дубины, ножных кандалов и булыжника.

    Слава Богу, арсенал пришлось применить только один раз, и применивший его божился, что сторожа он только оглушил.

    Где-то к четырем часам утра, двигаясь медленно, с частыми остановками, когда приходилось затаиваться и выжидать, группа наконец добралась до нужного места.

    - Здесь, - с облегчением сказал Князь, указывая на покосившийся забор, за которым, на фоне начинающего светлеть неба, проглядывали контуры длинной, прогнутой посередине крыши.

    Из трубы, несмотря на столь раннее время, поднимался дым.

    Князь четыре раза с паузами стукнул в низкую калитку. Все ждали. Князь повторил стук. Чуть слышно скрипнула отворяемая дверь и глухой мужской голос поинтересовался неприязненно:

   - Кого там принесло?

    … Их провели не в избу, а в погреб, под которым оказался обширный подвал с укрепленными толстенными досками стенами и потолком.

    Панин осторожно присел за стол, опершись об него локтями, и с облегчением вытянул ноги.

   - Куда это мы пришли? – поинтересовался он у Бердыша, который с протяжным вздохом пристроился рядом на лавке.

   - Не знаю, - ответил тот, - это все Князь. А я ведь не москвич.

   - Из понаехавших значит, - пробормотал Панин.

   - Ну да, - легко согласился Бердыш.

   - Место конечно неприметное, - сказал Панин. – Но наверняка большинство таких схронов властям известны и, если в них прячется всякая мелочь, на это закрывают глаза, но тут ведь весь тюремный цвет сбежал.

   - Не боись, Сашок, - сказал, подходя Клим. – Князь дело знает. Ему тоже обратно не хочется.

   - Лучше я сейчас немного побоюсь, - ответил Панин. – Чем потом прикидывать какое у Мясника с утра настроение и расположен ли он кости ломать или только шкуру спустит. Меня, знаешь ли, жизнь поучила.

   - Об чем разговор?! – раздался над самым ухом у Панина голос Князя.

    Панин вздрогнул от неожиданности – Князь оставался наверху с хозяином и теоретически не мог войти незамеченным. Как оказалось, только теоретически.

   - Насколько в этой норе безопасно? – поинтересовался Панин, оценив возможности Князя.

   - В этой норе, - со вкусом сказал Князь, - всего один вход, зато целых два выхода: один на соседний пустырь, а другой ажно у Яузы. Мало того, вход можно ликвидировать в момент, нажав рычаг вон там, в углу. Весь погреб завалится и, чтобы добраться до подвала, придется копать два дня. Сами понимаете, мы все это время на месте сидеть не будем.

   - А если нас будут ждать у выходов? – перебил его Панин.

   - Ну-у, - протянул Князь. – Тогда я сильно разочаруюсь в своих друзьях.

   - Ладно вам, - сказал Клим. – Другого места сейчас все равно не найти.

   - Не найти, - вздохнул Панин. – Ты, Князь, не обижайся. Это я от излишней трепетности.

   - Пустое, - сказал Князь. – Вот сейчас мы отужинаем… или, скорее, позавтракаем и тогда все твои страхи пропадут. Вот вы двое, - он ткнул пальцем. – Пошли со мной.

    Двое зверовидных мужиков с готовностью вскочили с лавки и последовали за Князем, не выказав при этом никакого неудовольствия.

   - Дисциплинка, - мысленно восхитился Панин. - Интересно, на чем он авторитет заработал.

    Мужики скоро вернулись, нагруженные разнообразными продуктами. Стол как-то враз превратился в изобильный натюрморт, от взгляда на который у Панина обильно потекла слюна. Никто из присутствующих не заставил себя упрашивать. Через минуту под сводами подвала раздавались дружное сопение и чавканье, какие могут издавать десяток здоровых изголодавшихся мужиков, не страдающих наличием изысканных манер. Впрочем, Князь в этом плане мало чем отличался от сотоварищей, разве что сопел потише.

    Тем не менее, ранний завтрак прошел в сосредоточенном молчании, то есть без слов. Панин припомнил, что на Руси очень истово относились к процессу принятия пищи и старались не прерывать его праздными разговорами. Впрочем, какая уж тут застольная беседа, когда жрать хочется так, что сил нет.

    Да Панин и не пытался лезть с вопросами, хотя на языке их вертелась масса. Однако, на то, что Панин скромно помалкивал, влияло не только роскошное застолье. Панин сознавал, что многие его вопросы могут счесть, мягко говоря, непонятными, если вообще не дурацкими, а это вполне может повлиять – и не в лучшую сторону - на только-только начавший укрепляться авторитет. Поэтому он принял для себя установку: когда молчишь – умнее кажешься.

    После завтрака вздремнули пару часов здесь же, на лавках - кто поместился и на полу остальные. Первое возбуждение от удачно проведенного рискованного мероприятия прошло, на души и тела снизошел пусть временный и хрупкий, но покой.

    Только Панин не мог себе позволить благодушного настроения. Хотя где-то, в глубине организма еще теплилась совершенно дохлая искорка надежды на столь же неожиданное возвращение в свой мир. А действительно, туда-сюда челночный полет и выступление перед узкой аудиторией на тему «Эпоха царствования Алексея Михайловича и мой в неё посильный вклад». Ну да, сон, пьяный бред, кома, наконец…

    Все-таки, будучи наполовину реалистом, Панин прикидывал, как и где в этом времени поудобнее расположиться. Вспомнился бессмертный труд М. Твена «Янки при дворе короля Артура», где недвусмысленно выдавались рекомендации путешественникам во времени.

    Но в этом плане Панин свой шанс уже упустил. Ну вот как сейчас являться ко двору, если ты во всероссийском розыске и вместо почестей и монарших милостей запросто можешь получить кнутобойство и каторгу. Вообще, как себя вести человеку, не знающему местных реалий? Хорошо, если сочтут за психа ненормального (дураков на Руси всегда любили), а если опять за чьего-нибудь шпиона…

    Панин замычал и потряс головой, пытаясь хоть таким способом отделаться от невеселой мысли насчет «полных крантов».

   - Ты чего? – участливо спросил вездесущий и всевидящий Князь. - Болит где?

   - Душа, - признался Панин. – Душевнобольной я. Псих, то есть.

   - Это как? – удивился Князь.

   - Ну вроде юродивого, - объяснил Панин. – Только в скрытой форме. Шутка.

   - А-а-а. – Князь вежливо улыбнулся. – Слушай, Сашок, по-моему, сейчас самое время обсудить наше дело. Ты не находишь?

   - Не возражаю, - сказал Панин. – Действительно, надо быстрее решать.

    Через пять минут они вчетвером уже сидели в дальнем углу, в то время как остальные беглецы расположились в противоположном. Никто не возражал против такого расклада.

    Князь посмотрел на Клима, просто и естественно занявшего председательское место. Тот значительно кивнул. Князь оправил лохмотья и изящно повел рукой.

   - Мы склонны верить, - сказал он, обращаясь к Панину, - что все, о чем ты нам рассказал, истинная правда.

    Панин слегка наклонил голову, давая понять, что он оценил их отношение к своим словам и внутренне обмер, лихорадочно соображая, что же он мог в горячке наговорить. Помнилось смутно.

    Князь между тем продолжал:

   - Я конечно допускаю, что все это может быть красивой сказкой, но, ей-богу, мы готовы поверить и в сказку. На Руси смутно, разбойников по дорогам немеряно, в Москве тоже жизни нет. И будущее беспросветно.

   - Перспективы нет, - подсказал Панин, но поймав недоуменные взгляды собеседников, махнул рукой и снова изобразил на лице вежливое внимание.

   - Мы еще в холодной прикидывали, что будем делать, если сойдем. И ничего не смогли придумать, кроме как идти озорничать на проезжем тракте. А Клим кузнец от Бога, Бердыш грамоте учен и воинскую науку постиг, я тоже не последняя спица в колесе. Однако нет нам дороги в нормальную жизнь, да и что это за жизнь! – Князь в сердцах махнул рукой. – А ты сказывал – моря теплые, страны новооткрытые, где людей мало, а богатств видимо-невидимо… И жизнь там вольная…

    Теперь Панин вспомнил. Когда его, для начала слегка побитого, втолкнули в камеру, и местные авторитеты подступили с требованием связно изложить кто он, откуда и за что посажен, Панин, сознавая, что правда будет воспринята неадекватно, угостил сокамерников наспех сочиненной легендой.

    Согласно ей, родители его сбежали в смутное время от непрекращающихся усобиц и боярских дрязг и нашли пристанище в новой земле Америке, куда доплыли на голландском корабле. Они достигли там определенного положения, владеют обширными землями, но очень скучают по утерянной Родине. Все у них там поставлено на русский манер, все дети воспитаны в православии и носят русские имена. Но все же окружение, которое составляют голландцы и англичане, накладывает на образ жизни и поведение свой отпечаток. И отец взял с Панина клятву побывать в России, чтобы, так сказать, подышать воздухом Родины и может быть даже обзавестись русской женой, которую непременно привезти к ним в Америку. А Панин, не зная местного расклада, вместо свадебного пира угодил в тигулёвку.

    Ну такая вот получилась версия. Не хуже и не лучше других. А что было делать. Как-то надо было объяснить незнание местных реалий, непохожий язык, ну и прибытие со стороны Новгорода. Да и в голову кроме проклятых пендосов и их происков ничего лезло…

   - И вот порешили мы, - немного нараспев и как бы даже торжественно сказал Князь, и сидевшие тут же Клим и Бердыш важно кивнули. - Порешили мы, значит, идти с тобой в землю Америку. И чтобы быть всем заедино.

    Князь замолчал, и они все трое посмотрели на Панина, который в легком офонарении лихорадочно перебирал варианты. Пауза затягивалась.

   - Черт! Трепло! – мысленно обругал себя Панин, а вслух сказал, - Тронут вашим участием, господа и со своей стороны готов соответствовать.

    Фраза получилась не совсем та и Панин сам это почувствовал.

    Однако его собеседники восприняли ее как должное и обрадовались почти по-детски, а широкая улыбка на распухшем от побоев лице Бердыша выглядела и вовсе гротескной.

   - Ну вот, - прогудел Клим, - и договорились. А хочешь быть над нами атаманом?

    Панин подумал. Атаманом он уже бывал, и чем это закончилось помнил очень хорошо. А ведь там были совсем другие условия.

   - Не, мужики. Хреновый из меня атаман. Не знаю я ваших условий. Вот есаулом быть согласен, и даже не первым, – хмыкнул и добавил, - вице-атаманом.

   - Ладушки, - сказал Клим, не отреагировав на незнакомое слово. – А кто же тогда атаманом будет? Кого общество изберет?

    Общество притихло на минутку. Панин с интересом наблюдал за сим демократическим процессом, заранее предугадывая результат.

   - Так пусть Клим и будет, - сказал Бердыш и посмотрел на Князя с чувством вины и вызова одновременно.

   - Пусть, - Князь пожал плечами с видом полнейшего равнодушия, никого, однако, не обманувшего.

   - А может лучше Князя, - как бы размышляя вслух, сказал Клим.

   - Политик, - восхитился про себя Панин, а вслух сказал:

   - Я, мужики, вас почти не знаю, и мне трудно судить кто из вас более достоин, поэтому приму любое ваше решение на веру.

   - Да ладно, Клим. Ты человек обстоятельный, рассудительный, справедливый – кому же атаманом быть как не тебе, - чуточку раздражено заметил Князь. - А красно говорить тебе и ни к чему – никого убеждать не надо.

   - Значит порешили, - спокойно сказал Клим. – Тогда так: из Москвы надо уходить как можно быстрее. Побега нам не простят. Поэтому уйдем этой же ночью. Надо будет раздобыть одежонку, а то больно мы приметные, особенно Сашок, и харчей прихватить хотя бы дня на два, на три.

   - Не мешало бы оружия, - вставил Бердыш.

   - Не мешало бы, - согласился Клим. – Князь, придется тебе озаботиться.

    Князь кивнул, соглашаясь.

   - Теперь эта, в какую сторону пойдем? Можно на юг к татарам, а там и к туркам, но кто их басурман знает… А можно и через поляков попробовать…

   - Если мне будет позволено, - вежливо встрял Панин, - то я бы предложил идти на север, к Архангельску. Во-первых, меньше вероятность, что нас там будут искать; насколько я наслышан, все бегут или на Дон, или за Камень; во-вторых, никакими басурманами там и не пахнет и, в-третьих, туда часто приходят английские и голландские корабли.

   - На север тоже бегут, - пробормотал Князь. – Меньше, конечно, чем на Дон. Туда на тихое житие бегут, а большинству все-таки Дон ближе.

   - К Архангельску дорога трудная, - сказал Клим. – Сплошные леса. Это тебе не на вольный юг степями идти. Можно и лошадей раздобыть.

   - Э-э, - Панин небрежно махнул рукой. – Архангельск стоит на реке Двине и этим все сказано. Идем сначала в сторону Твери на Волгу, потом по Волге до Рыбинска, там поднимаемся по Шексне до Кириллова, потом волок на Сухону и – до самого Белого моря без пересадки.

   - Мудрено говоришь, - заметил Клим. – И откуда так хорошо дорогу знаешь?

   - Отец поведал, - сказал Панин значительно. – Да вообще-то и карты есть, и причем никто их не засекречивал. И, я так полагаю, лодку на реке достать не сложнее, чем четырех лошадей в степи. К тому же лодку можно сделать, чего не скажешь о лошади.

   - А ты и лодку сможешь? – уважительно поинтересовался Бердыш.

   - Могу, - сказал Панин не без гордости. – Я и корабль могу, только возиться долго придется, - он вспомнил эпопею «Морской звезды» и улыбнулся.

    Как-то сразу ощутилось, что авторитет Панина серьезно вырос, и некоторые из заединщиков уже стали задумываться, а того ли они выбрали атаманом.

   - Решено, - сказал Клим, напомнив окружающим, что бразды правления находятся все-таки у него. – Идем на север.

ГЛАВА 3 – Любая дорога начинается с первого шага

Панина и Бердыша, как временно нетрудоспособных, оставили коротать время в обществе друг друга. Остальные разошлись кто куда, не особо афишируя куда именно.

    Панин разлегся на лавке, закинув руки за голову, и попытался обдумать создавшееся положение. Поток событий увлекал его, и, хотя он сам приложил руку к созданию этого потока, многое теперь происходило помимо его воли. А этого Панин не любил. С другой стороны, не менять же ход событий только потому, что тебя не устраивает твоя роль в их, в общем-то верном, направлении. Было над чем подумать. Опять же, неразрешимая загадка переноса во времени… Но вникнуть в суть ему не дали.

   - Слышь, Сашок, - тихо позвал Бердыш.

    Панин прощал парню его отношение к нему как к равному. Откуда ему, хоть и грамотному и превзошедшему воинскую науку, было знать, что выглядевший его ровесником Панин на самом деле на десяток лет постарше, намного грамотнее, а уж что касается воинской науки… Не любил Панин до времени афишировать свои преимущества.

   - Сашок! – опять окликнул Бердыш. – Спишь что ли?!

   - Да не сплю я, - отозвался Панин. – Какой тут сон после такой встряски.

   - Слышь, - как-то робко поинтересовался Бердыш. – А как там в этих морях? Неужто завсегда тепло?

    Панин повернул голову и посмотрел на парня.

    Тот лежал на животе, положив подбородок на скрещенные руки. Сквозь растрепанную копну светлых волос поблескивали глаза. На лице Бердыша было написано такое жадное неуемное любопытство, что Панин, совсем было собравшийся послать его подальше, передумал, устроился поудобнее на лавке и начал рассказ.

    Ничтоже сумняшеся Панин валил все в кучу: Колумба и Дрейка, Америго Веспуччи и Моргана. В компанию попали Кортес и Писарро, Эдвард Тич и Лапуант, Кавендиш и Магеллан. Все это было щедро разбавлено эпизодами из «Одиссеи капитана Блада».

    Драма океана разворачивалась на пару сотен лет по временной оси в самых ярких красках, на которые был способен панинский ум и изощренный язык.

    Свистел ветер в снастях, кладя на борт пузатые купеческие корабли, набитые доверху пряностями, кофе и сахаром; зелено-синие, отороченные белой пеной волны вздымали на своих спинах громоздкие испанские галеоны, переполненные золотом ацтеков и перуанским серебром; узкие флейты голландцев; высокобортные английские фрегаты, ощетинившиеся пушками; черные бригантины пиратов.

    Гудела под ветром тугая парусина и голые по пояс матросы под свист боцманских дудок, дробно топоча босыми пятками по выбеленным солью доскам палуб, бросались к вантам, шкотам и брасам.

    А потом мерно плескались волны о сваи причалов, лес мачт высился в порту, пропитанном запахами водорослей, рыбы и пряностей, потные грузчики, ступая вереницей по шатким трапам, тащили на спинах тюки, ящики и бочки.

    А по вечерам яркие огни таверн зазывали моряков и табачный дым завивался спиралями, и ром плескался в оловянных кружках, и песни вырывались из открытых настежь дверей в знойную южную ночь:

   Пятнадцать человек на сундук мертвеца.

   Йо-хо-хо и бутылка рома!

   Пей и дьявол тебя доведет до конца.

   Йо-хо-хо и бутылка рома!

    Панин умолк, перевел дух и посмотрел на слушателя. Бердыш уже не лежал, - он сидел на лавке, поджав под себя одну ногу, вцепившись в край сиденья и подавшись всем телом вперед. Вытаращенные глаза и открытый рот придавали парню вид глуповатый и жуткий, если учесть, что его лицо было щедро украшено синяками и ссадинами, а опухоль только-только начала спадать. Панин был поражен тем эффектом, который произвел на парня его, в сущности, незамысловатый пересказ известных фактов. Он даже не пришпоривал фантазию, а просто пересказывал, не очень, правда, близко к тексту, прочитанные книги.

   - А дальше? – чуть ли не со стоном выдохнул Бердыш.

   - Ага, - сказал Панин. – Это мы запросто.

    И он повел повествование дальше.

    Свирепые шторма в лоскутья рвали паруса, как лучинки ломали мачты, пенные потоки воды гуляли по палубам, матросы надрывались у помп, вознося молитвы и богохульствуя. Прибой бесился на рифах, покрывая белой пеной корявые клыки скал; коварные песчаные мели цепко держали уловленную жертву, медленно затягивая ее в свое чрево, словно обожравшийся удав. В глубине вод неслышным тенями скользили огромные акулы, способные одним движением челюстей перекусить человека пополам. Гигантские спруты с массой извивающихся щупалец хватали людей с палуб и утаскивали их в пучину. Великий Морской Змей поднимал из вод увенчанную красным гребнем голову.

    Панин рассказал, как на морских дорогах попадается мореходам призрачный корабль с пылающими на клотиках огнями Святого Эльма, со скелетами в лохмотьях, приветливо размахивающими костлявыми руками с марсов и салингов, с суровым капитаном у штурвала, спрашивающим у всех встречных дорогу к мысу Бурь.

    Панин рассказал какой нестерпимо яркой бывает синева океана под полуденным тропическим солнцем, как лениво поднимают корабли длинные пологие волны зыби и проносятся мимо сверкающие стайки летучих рыб. Как покачивают взлохмаченными верхушками пальмы над белым песком пляжа, запятнанным местами эфемерным кружевом пены.

    Заклинаниями звучали странные названия: Эспаньола, Гваделупа, Багамские острова, Саргассово море…

   - Все, - сказал Панин, обрывая рассказ на полуслове. – Не могу больше. В горле пересохло. Да и нельзя сразу много. Надеюсь, у нас еще будет время. – и он сел на лавке.

    В подвале кроме него и Бердыша оказывается находился еще и Князь. Когда он вошел - Панин не слышал и с какого места он успел ухватить нить рассказа не знал. Но Князь стоял, прислонившись к стене, такой же завороженный, как и Бердыш. Правда он не таращил глаза и не разевал рот, но черты его лица как-то обмякли, а губы слегка трогала мечтательная улыбка.

    Немая сцена продолжалась недолго. Оба панинских слушателя хоть и с трудом, но вышли из транса и полные восхищения набросились на рассказчика. При этом совершенно не замечалось разницы в возрасте и социальном происхождении. Оба, горя неподдельным энтузиазмом, пытались выяснить у Панина – действительно ли все происходило на самом деле так, как он только что описал. Они и верили, и не верили. Слишком ярка, слишком красива была сказка. Слишком необычен был человек ее рассказавший. Они хлопали друг друга по плечам, причем Бердыш даже не морщился, обменивались междометиями и бешено жестикулировали.

    Панин смотрел на все это несколько озадаченно. Он не ожидал, что его рассказ может вызвать такую бурную реакцию и решил впредь быть поосторожнее в интерпретации фактов и несколько «подсушивать» информацию, иначе эмоциональные всплески слушателей грозили затопить рассказчика.

    Панин отхлебнул прямо из стоящей на столе крынки душистого кваса, вытер губы остатками рукава и сказал:

   - Чего это вы, парни, разошлись? Неужто никогда о таком не слыхивали?

   - Не-е, - ответил Бердыш, а Князь добавил, - До нас такие рассказы не доходят, Сашок. Такие вещи если и рассказывают, то только у самых верхних. А тебе кто рассказал?

   - Почему обязательно рассказал? – удивился Панин. – Кое-что сам видел, кое-что читал…

   - Читал? – в свою очередь удивился Князь. – Неужто есть такие книги?

   - Всякие книги есть, - неопределенно ответил Панин, в который раз кляня себя за необдуманность слов. – Что у тебя со снаряжением? - попытался он перевести разговор в иную плоскость.

    Князь вспомнил о деле и пошел к дверям, но никак не мог успокоиться и на ходу что-то бормотал и крутил головой.

   - Вот бы попасть туда, - мечтательно сказал Бердыш, и эта детская непосредственность битого жизнью взрослого парня особенно поразила Панина.

   - Так ведь мы вроде туда и направляемся, - осторожно сказал он.

   - Да. Туда. – вроде бы очнулся Бердыш, оглянулся удивленно и радостно улыбнулся щербатым ртом. – Туда!

    Князь осторожно, боком пролез в дверной проем, прижимая к себе длинный угловатый сверток, небрежно обмотанный драной, грязной холстиной.

   - Вот, - сказал он, укладывая сверток на пол.

    Сверток тяжело и зловеще лязгнул.

   - Времени мало было. Собрал, что успел. Еще бы пару деньков. Но увы…

    Панин подошел поближе, с интересом наблюдая, как Князь разворачивает ветхую тряпицу. Первым впечатлением было, что это куча ржавого железного хлама, но в следующий момент глаза различили пару здоровенных пистолетов, топор, несколько ножей и… Панин с трудом смог поверить себе – длинную боевую шпагу. Он наклонился и осторожно поднял клинок.

    По широкому тусклому лезвию прихотливо извивался узор из сплетенных роз, резная чашка прикрывала обмотанную желтой проволокой рукоять, тут и там на эфесе видны были смятые оправы от некогда украшавших его драгоценных камней. Панин вспомнил: «Дорогие камни не ставят на плохое оружие». Он повернулся к Князю.

   - Откуда это?

   - Не знаю, - пожал плечами тот. – Может какой наемник завез, а может разбойнички на тракте с купца сняли.

   - С купца шпагу, - усомнился Панин.

   - Ну, странными путями путешествует иной раз оружие. А тебе, я смотрю, она приглянулась?

   - Еще бы. – Панин провел ладонью по холодной стали. – Это же толедский клинок! Ему цены нет! – Он перехватил правой рукой рукоять шпаги. Она так удобно легла в ладонь, словно родилась когда-то вместе с нею, но по несчастью была надолго разлучена.

    Панин крутанул шпагу справа и слева двойным веером, и лезвие прошелестело в воздухе, обозначив по бокам два мгновенных призрачных круга.

   - А ножны?

    Князь развел руками и кивнул на шпагу.

   - А ты можешь.

   - Немного могу, - скромно сказал Панин, надеясь, что его несколько декоративные навыки понадобятся не скоро, и оперся на шпагу.

    Клинок слегка согнулся под тяжестью тела.

   - Что тут у нас еще?

   - Еще сабля, - с сожалением сказал Князь. – И все. Немного пороха и пули к пистолям. – он вынул из-за пазухи рог, заткнутый пробкой и маленький мешочек.

   - Не густо, - сказал Панин и, не выпуская из рук шпаги, присел над грудой оружия. – Пистолеты хоть действующие?

   - Сейчас. – Князь по очереди осмотрел пистолеты и щелкнул курками. – Кремни на месте, курки действуют. Ржавые только – придется почистить. – Он нажал на спусковые крючки.

    Кремни звонко ударили по отражателям, оранжево сверкнули над открывшимися полками хвостатые искры.

   - Действуют, - удовлетворенно сказал Князь. – Сейчас принесу тряпиц, маслица…

   - И точило, - напомнил Панин.

   - В первую очередь, - согласился Князь.

    …Они шли уже третьи сутки. Позади остался Сергиев Посад со сверкающей куполами Лаврой и совсем уж далеко неприветливая Москва. Лесная слабонаезженная дорога с поблескивающими в колеях темными лужицами, заросшая посередине короткой мягкой травой, не спеша ложилась под ноги, скрывая за плавными поворотами пройденные версты. Вокруг стоял кондовый бор с негустым подлеском. Полуденное солнце пробивало кроны, освещая яркими пятнами темно-медные стволы. Пахло смолой и влажной прелью. Тишина нарушалась только мерным шорохом шагов, вскриками птиц да гудением пролетающих шмелей.

    Впереди маленькой группы шествовал Клим, опираясь на здоровенную суковатую палку, сразу за ним и чуть справа - Князь, потом Панин, сосредоточенно глядящий себе под ноги, за Паниным Кузьма и замыкал строй Бердыш.

    После второго совещания в подвале решили никого лишнего с собой не брать, чтобы не светить группу на переходе, а также конечную цель путешествия. На последнем особенно настаивал Князь, опасавшийся, по его словам, что тайна, доверенная многим, перестанет быть тайной. Панин был с ним в этом совершенно согласен, хотя и очень сомневался, что власти, прослышав об их цели, тут же отрядят в город Архангельск команду стрельцов на предмет поимки и примерного наказания. Сам он на месте властей только радовался бы возможности бесплатно избавиться от такого контингента, какой представляла из себя сборная Клима.

    Кузьму взяли по просьбе, ну или по требованию, атамана, которому показалось нелишним иметь в экспедиции собственного «медика». Кузьме как колдуну светила монастырская тюрьма на неопределенное количество лет и податься ему было совершенно некуда.

    Одета группа была пестро и не сказать, чтобы очень добротно. Сразу видно было, что одежонка сборная и не всегда по размеру. Но основную свою функцию – прикрывать тело она выполняла исправно, а стоящее над землей лето не предъявляло особых требований по части теплоизоляции. Панин сохранил свои привычные джинсы, на которые его товарищи поглядывали критически, справедливо полагая их очень приметными. На ноги ему натянули какие-то опорки, которые Клим назвал улядями, тело прикрыли грубой серо-белой рубахой до середины бедер, кокетливо подпоясанной веревкой. Кафтан под названием армяк Панин нес свернутым в мешке за спиной. Там же за спиной была пристроена и шпага, поднимаясь поблескивающей гардой над левым плечом. Сперва Панин посмеялся над своим одеянием, особенно над армяком, из рукавов которого его длани торчали чуть ли не по локоть, потом привык и уже не обращал внимания, считая, однако, что Клим в таком же армяке выглядит гораздо естественней. На Князе прекрасно смотрелись василькового цвета старый стрелецкий кафтан, дополненный колпаком со слегка облезлой меховой оторочкой, и коричневые штаны, заправленные в мягкие сапоги. Бердыш был этаким бравым хлопцем в распахнутой на широкой груди свитке и светлых шароварах. Кузьма походил на крестьянина с картинки, но вид имел не забитый, а мечтательно-благостный.

    Все, кроме Кузьмы, были вооружены, но оружие пока не понадобилось. Путешествие проходило тихо, без приключений, и это радовало и настораживало одновременно – судьба не терпит длительного везения и пакостей от нее можно было ожидать в любой момент.

    Шедший впереди Клим остановился, подождал пока к нему подтянутся остальные и сказал:

   - Отдохнем немного и перекусим. С утречка уже много прошагали.

    Дорога как раз выбралась на широкую поляну, покрытую яркими цветами. Место для привала было самое подходящее. Путешественники свернули с дороги и, приминая высокую сочную траву, прошли шагов десять к огромной березе, каким-то образом выросшей среди сосен. В ее тени они и расположились, опершись спинами о ствол и блаженно вытянув ноги.

    Кузьма, играющий роль мальчика за все, тут же расстелил ряднушку, откромсал полкаравая, выложил горкой огурцы, несколько крутых яиц, соль в тряпице. Бердыш выставил глиняную баклагу с водой.

    После такой прогулки аппетит был отменный, поэтому всю еду смели в момент. Съели бы еще несколько раз по столько, но харчи следовало поберечь, потому что дорогу никто не знал, и когда будет следующая деревня даже предполагать не могли.

   - Клим, - спросил Панин, опять откинувшись к стволу и полузакрыв глаза. – А ты вот такой пистоль сделать сможешь?

   - Такой, - сказал Клим, пристраиваясь рядом. – Конечно смогу. Делывал я и пистоли. Говорили знающие люди, что не хуже льежских. Возни только много.

   - Да ты ж должен быть жутким богачом, - сказал Панин, повернув голову и открыв глаза. – Хороший мастер, делающий хороший товар, всегда в почете.

   - Я и был, - вроде бы безразлично ответил Клим, но за деланной индифферентностью проглянула горечь. – Была у меня кузница в Замоскворечье – как раз напротив государева кабака. Лошадей ковать – все ко мне, телеги чинить тоже: оси там, шины, шкворни. Двое подмастерьев были – ребята хоть куда! Сами все делать горазды. Саблей моей работы гвозди можно было рубить без ущерба. Эх, да что там… - Клим слабо отмахнулся.

   - Ну и… - начал было Панин, но полулежавший рядом Князь тронул его за колено.

   - Оставь его, Сашок, - тихо сказал он. – Не любит Клим этого вспоминать. Может когда-нибудь сам расскажет. А пока оставь…

   - Да я ничего, - смутился Панин.

   - Эх, сейчас бы убоинки, - подал голос Бердыш.

    Его совсем не было видно в траве и только над тем местом, где он лежал, слабо шевелились стебли.

   - Не из пистоля же дичину бить, - ответил Князь, прекрасно зная, что Бердыш и без него все понимает. – Погоди, вот дойдем до Волги, лодкой разживемся, тогда и лук соорудим. Неужто такие мастера лук не осилят?

   - Такие мастера, - сказал Панин, - что угодно осилят. Даже часы. Было бы где топором размахнуться.

    Товарищи невесело посмеялись.

   - Тихо, - сказал вдруг Бердыш, и все сразу замерли, потому что постоянное ожидание опасности довело у них эту реакцию до автоматизма.

   - Ты чего? – вполголоса спросил Клим секунд через двадцать, в течение которых все напрягали слух.

   - Голоса, - ответил Бердыш. – Похоже там.

    Панин, как ни прислушивался, ничего подозрительного, отличающегося от обычных звуков леса, не услышал и посмотрел на Бердыша вопросительно.

    Тот покивал – мол, я слышу.

    Клим размышлял недолго. Он сделал знак, и путешественники, моментально собрав скарб, скрылись в сосняке. Там, критически посмотрев на Панина, он кивнул Князю и Бердышу.

   - Посмотрите, ребяты. Только очень тихо.

    Ребяты быстренько скинули верхнюю одежонку, сунули за голенище длинные ножи и, расходясь в разные стороны, исчезли за стволами. И даже палая хвоя не зашуршала.

    Клим вынул из-за опояски пистолет, открыл полку и проверил затравку, подкрутил винт, крепящий кремень, пошуровал шомполом в стволе и положил рядом с собой на хвойную подстилку.

    Панин, видя такое дело, потянул из-за спины шпагу. Лезвие льдисто сверкнуло, поймав солнечный лучик.

   - Не торопись, - сказал Клим, - Они не скоро вернутся.

   - Как думаешь, кто это? – спросил Панин, присаживаясь рядом.

   - Мужики наверно с обозом. Кто же еще здесь может быть?

    Прошло минут двадцать, по панинскому разумению, когда из-за стволов неслышно появился Бердыш. Лицо его было сосредоточено, и Панин сразу понял, что там не обоз и не мужики.

   - Рассказывай, - сказал Клим, по-прежнему не вставая.

    Бердыш присел рядом на корточки.

   - Разбойнички, - коротко сказал он и сплюнул сквозь щербину в зубах.

   - Та-а-ак, - протянул Клим. – А где Князь?

   - Там остался. Присмотреть.

   - За чем присмотреть?

   - Они обоз разбили. Похоже, монастырский, с казной. Датошные в охране были, так их побили. А возчики, вестимо, разбежались. Они телеги в лес отогнали и сейчас как раз дуванят. Их человек десять. Есть раненые…

   - Веди, - сказал Клим. – Ты, Сашок, отстань саженей на десять, а ты, Кузьма, столько же от Сашка.

    Бердыш прихватил оставленную саблю, и они с Климом не спеша пошли вперед, забирая влево. Панин выждал немного и пошел следом, держа шпагу на плече. За Паниным, груженый скарбом, тронулся Кузьма.

    Как Панин не старался, идти бесшумно у него не получалось. Может где-нибудь на асфальте он и справился бы с этой нелегкой задачей, но в лесу, где земля устлана шуршащей, сухой как порох хвоей, мелкими веточками и сучочками, норовящими хрустнуть при малейшем нажиме, идти бесшумно становилось просто невозможно.

    Пройдя метров десять, Панин потерял из вида Клима и Бердыша, потому что все внимание направил на плавность и бесшумность походки, для чего сначала высматривал место, куда поставить ногу, потом делал шаг, медленно перенося вес тела, и опять смотрел. Со стороны это, наверное, походило на движение по минному полю.

    Когда обеспокоенный Бердыш выглянул из-за ствола, Панин уже весь взмок и много раз проклял обоз, разбойников и Клима, решившего удовлетворить свое любопытство за его, Панина, счет. Бердыш подождал, пока Панин своим своеобразным журавлиным шагом приблизится к нему, и прошептал довольно громко:

   - Сашок, ты крупные сучки обходи, а остальные дави без сожаления. А то как раз к завтрему придешь.

    Панин посмотрел на него раздражено и ничего не ответил, только встряхнулся, перехватил шпагу левой рукой, а ладонь правой вытер о рубаху.

    Бердыш опять ушел вперед, скользя между стволами. Панин поспешил следом, уже не особо заботясь о тишине. После пяти минут петляния и перебежек он увидел впереди поваленную сосну, которая при падении зацепилась за соседок и частично висела в воздухе под углом градусов в тридцать. За этим стволом очень удобно расположились Клим, Князь и Бердыш. Клим и Бердыш держали в руках пистолеты, а Князь уже вытащенную из ножен саблю. Панин пошел чуть ли не на цыпочках и даже дышать перестал.

   Как выяснилось, все его предосторожности были напрасны. Местные робингуды чувствовали себя в родном лесу совсем вольготно и не собирались прислушиваться к каждому шороху, тем более, что они были заняты подсчетом и дележом добычи, а это у джентльменов удачи настолько важный и ответственный процесс, что все остальное начисто игнорируется. Но Панин не был в обиде на товарищей – всегда лучше перестраховаться.

   - Чего это вы? – кивнул он на оружие. – Никак драться собрались?

   - А ты глянь, - сказал Клим, и глаза его зло сверкнули.

    Панин осторожно высунул голову из-за лесины. Метрах в двадцати, за редкими здесь стволами, виднелась небольшая полянка. На ней кучно стояли три телеги, запряженные каждая парой лошадей. Вокруг толпились люди самого причудливого обличья. Такую выставку Панин даже в кино не видел. Примерное сходство можно было обнаружить только в одеяниях беспризорников из «Кортика».

    Это было первое, что бросилось Панину в глаза. Не успел он толком удивиться, как заметил то, от чего Клим схватился за пистолет, хотя раньше он за атаманом никакой сентиментальности или жалости не замечал.

    Среди живописных «лаццарони», отличавшихся от обычных босяков только наличием оружия и зверскими рожами, на которых явственно отложился отпечаток профессии, находилась девушка и когда на мгновение затихал гвалт, слышался ее тихий плач. Она пыталась натянуть на голые плечи остатки сорочки, но из этого ничего не получалось, потому что двое разбойников тянули ее в разные стороны – один за руку, другой за одежду.

   - В обозе, видать, ехала, - шепотом пояснил Клим.

   - Ну и что же мы, смотреть пришли! – тоже шепотом возмутился Панин. – Давайте, блин, что-нибудь делать! Клим, ты атаман или банщик!

   - Не шуми, Сашок, - примирительно сказал Князь. – Тебя ведь ждали. Сейчас Клим диспозицию объяснит – и вытащим мы эту деваху.

   - Быстрый больно, - проворчал Клим.

    Видно было, что атаман обиделся, но старался этого не показывать.

   - Все бегом, бегом. Думать надо.

   - Прости, атаман, - сконфузился Панин. – Погорячился я.

   - Ладно. Не за себя болел. Значит так. Мы сейчас выйдем к ним. Втроем. Я, Князь и Сашок. Ты, Бердыш, остаешься в засаде и держишь наготове пистоль. Как я свистну, стрелишь вон того, здорового и сразу к нам. Ты, Князь, берешь которого в свитке, и рыжего. Мой – вожак. Остальные, похоже, послабже будут. Сашок, я тебя в деле не видел, как сам думаешь – сдюжишь?

   - Вот заодно и проверим, - проворчал Панин.

   - Тогда смотри за остальными. Постарайся, чтобы они нам не мешали. Все всё уяснили?

   - Не впервой, - сказал Бердыш и осторожно, без щелчка взвел курок.

   - Тогда идем. – Клим сунул пистолет за пояс, прикрыл его полой армяка и решительно шагнул вперед.

    Они шли спокойно, не таясь. Клим посередине, справа Князь, слева и сзади – Панин. Люди на поляне были настолько увлечены, что не заметили их, пока троица не подошла вплотную.

   - А мы на цыпочках норовили, - мимолетно подумал Панин, стараясь не комплексовать по поводу предстоящей драки. Шпага – она не для парада, а разбойник тоже человек. Впрочем, время такое… Мог ведь и в скит какой удалиться. Там небось беглых привечают и из какого времени не спрашивают…

   - Об чем шум? – скучно поинтересовался Клим, как участковый у давно знакомых малолетних уличных хулиганов.

    Гвалт разом стих, и все, кто был на поляне, уставились на вновь прибывших; кто с недоумением, кто со злобой, и только одна девчонка с сумасшедшей надеждой. Явление Клима со товарищи было настолько неожиданным, что разбойники на какое-то время лишились не только дара речи, но и способности двигаться. Однако, надо отдать им должное, в себя разбойники пришли быстро. Видно народ был тертый.

    Через пару секунд их вожак выдернул из-за опояски что-то, напоминающее ребристую булаву (потом Панин узнал, что это шестопер) и шагнул к Климу. Был вожак широк в кости, черен и зверовиден. Чувствовалась в нем грубая животная сила, очень подходящая ему по статусу. Одет он был так же как и Князь – в старый стрелецкий кафтан, но если на Князе его одеяние выглядело уместным и ладным, то на разбойничьем вожаке оно сидело как на пугале вороньем, к тому же было прожжено в нескольких местах и изрядно перепачкано. Вобщем более неприглядного мужика Панин давно не встречал. Однако Клим на такие мелочи, как внешний вид, внимания не обращал.

   - Чего шумите? – опять спросил он. – За версту слышно.

   - А ты кто таков, чтобы спрашивать? – грубо поинтересовался разбойничий лидер, однако чувствовалось по тону, что он осторожничает, полагая за Климом какую-то силу, которую не мог понять.

    Он видел перед собою трех человек не слишком выдающихся физических кондиций, слабо вооруженных, но то, что они пришли вот так, в открытую, не убоясь численного преимущества вероятного супротивника, заставляла задуматься над причинами столь смелого поведения. В мозгах вожака шел настолько тяжелый мыслительный процесс, что это явственно отражалось на его физиономии.

   - Не твое собачье дело, кто я! – Бас Клима был, пожалуй, на пол-октавы пониже и уверенности в нем чувствовалось гораздо больше. – И кто ты таков мне знать неинтересно. Но вот пошто девчонку обижаете?

    В вожаке, видать, еще не совсем угас боевой задор после удачной схватки с охраной обоза. А вокруг стояло десять его молодцов готовых, он это видел, по первому его слову растерзать дерзких чужаков. И все-таки вожак помедлил еще.

   - Это моя девчонка, - сказал он, демонстративно кладя заскорузлую длань на хрупкое плечико. – Я ее с боя взял. А вы убирайтесь отсюда покуда целы!

   - А вот мы сейчас ее спросим. – Клим подошел поближе.

    Князь подтянулся за ним. Панин чуть поотстал, чувствуя себя пень-пнем со шпагой в руке.

   - Ты чья будешь? – спросил Клим у девушки, которая судорожно цеплялась за остатки своей одежды. – Кто твои родители?

   - Нет у меня родителей, - всхлипнула та. – Только тетенька.

   - Значит сироту обижаете, - констатировал Клим. – Плохо делаете, ребяты. Бог вас накажет. Но это еще когда будет. А пока я озабочусь, - и он, откинув полу армяка, выдернул пистолет.

    Вожак или был отчаянно храбр или, что скорее всего, отчаянно глуп. Увидев черный зрачок пистолетного дула, он взревел и взмахнул шестопером. Клим не стал ждать и выстрелил почти в упор. Пистолет громыхнул как гаубица, выбросив сноп огня и плотный клуб дыма. Разбойника отшвырнуло назад, разворачивая вправо, и он, продолжая орать, рухнул на траву. Клим отбросил пистолет и пронзительно свистнул. Тут же справа из-за деревьев ударил выстрел. Здоровенный детина, стоявший чуть поодаль, возле одного из возов, охнул и медленно стал садиться на землю.

    Реакция разбойников была самой разной. Трое из них бросились к своему атаману, размахивая кто топором, кто саблей, один, сломя голову рванул в лес, остальные соображали - бежать или драться. И перетянуть чашу этих весов в ту или иную сторону могли как решительные действия Клима со товарищи, так и призыв какого-нибудь оставшегося на ногах разбойничьего есаула. Им оказался как раз тот самый рыжий, на которого Клим указывал Князю.

   - Бей их! – заорал он и взмахнул топором, целясь в Клима.

    Тот отскочил в сторону, выдергивая длинный нож, а в игру вступил Князь. Его сабля скрежетнула по лезвию топора и рыжий по инерции, вслед за своим оружием, едва не въехал носом в траву. Князь тут же отточенным разворотом ушел влево, уклоняясь от здоровенной дубины, которой его попытался попотчевать один из разбойников, бросившихся на призыв есаула. Дубина с жутким свистом прошла в сантиметре от плеча Князя и тот, все еще продолжая поворачиваться, огрел ее владельца саблей по плечу, успев развернуть лезвие плашмя. Тот вскрикнул и уронил свою палицу. Рука его повисла как плеть.

    Панин, участвовавший до этого исключительно в учебных боях, медлил. Ему было слегка не по себе, если сказать мягко. Проливать кровь, может даже убивать… Это было противно самой панинской природе. Его надо было настолько сильно разозлить, чтобы он попросту забыл себя от ярости. А тут пока не получалось. Ну не тянули эти оборванцы на серьезных противников, как их представлял себе Панин. Поэтому он хоть и принял боевую стойку, и шпага отыскивала острием цель, но все еще выжидал, как будто все должно сложиться само, без его активного участия. Он увидел, что из-за деревьев выскочил Бердыш с ножом в руке и подумал, что силы теперь вроде бы примерно равны.

    Девчонка, из-за которой, собственно, и разгорелся конфликт, так и стояла, обмерев от ужаса. Каково было ей после одной кровавой драки и дележа, где она была добычей, угодить еще в одну свалку. Кем для нее являлись эти четверо – избавителями или еще худшими насильниками? Она стояла, прижав к груди стиснутые кулачки, и смотрела почему-то на Панина, который здесь ну никак не был основным действующим лицом и на иноземного принца не тянул, потому что лицо имел еще более побитое, чем у любого из присутствующих злодеев. И может быть этот затравленный взгляд, обращенный на него, как показалось, с мольбой и надеждой, поднял в душе Панина волну чувства, которое Анчаров, в свое время, назвал «свирепой нежностью». Панин ясно понял, что для того, чтобы в этих глазах пропал страх, он сейчас будет бить и может даже убивать.

    Все эти мысли мелькнули буквально в мгновение, и на театре военных действий за это время не произошло никаких перемен. Клим стоял, чуть пригнувшись и выставив вперед левую согнутую в локте руку. Правую с ножом он держал опущенной вниз. Князь, обезоруживший двумя ударами двоих противников, уже поворачивался в сторону того, в свитке, доставшегося ему по диспозиции. Бердыш едва сделал два шага в сторону схватки. Оставшиеся на ногах шестеро разбойников пока свое поражение признавать не спешили.

    Вооружение у них было самое разнообразное: у кого длинный нож, который римский легионер вполне мог принять за меч; у кого рогатина; один держал даже обычную косу, насаженную на древко как копье. Краем глаза Панин заметил, как один из разбойников, державшийся чуть сзади товарищей вскидывает пистолет. Панин даже не успел ничего подумать, тело само приняло решение – мгновение спустя он уже летел в отчаянном броске, вытянув вперед руку со шпагой. Разбойник уже жал на курок, когда десять сантиметров лезвия оказались у него под ребрами. Выстрел прогремел, но пуля ушла куда-то в сторону верхушек сосен. Панин упал на бок, больно ударившись о что-то твердое, перекатился, вырывая шпагу, и вскочил на ноги. Клинок свистнул, и разбойник, державший косу, остался с половиной древка, недоуменно разглядывая свое оружие.

    Надо отдать им должное, разбойники сразу поняли, что расклад сил не в их пользу. Поэтому оставшиеся на ногах почли за лучшее убраться подальше, плюнув на добычу, которую, как известно, с собой на тот свет не прихватишь. Через минуту на поле боя остались только раненые и победители.

    Панин воткнул шпагу в землю и подошел к девушке, боязливо посмотревшей на своего избавителя.

   - Все, милая, - сказал он как мог ласково, помня, что физиономия у него немного симпатичней чем у Квазимодо. – Больше тебя никто не тронет.

    Девушка опустила голову и опять заплакала. На этот раз тихо и облегченно.

   - Ну что тут? – спросил, подходя, Клим.

    Панин пожал плечами. – Плачет.   

   - Эх, - тяжело вздохнул Клим. – Обидеть каждый может. А вот защитить… Давайте ребяты. Раненых надо обиходить. Бердыш, кликни там Кузьму. А мы с Князем посмотрим, что в телегах. Как это, Князь?

   - По праву войны, - сказал Князь и небрежно вбросил саблю в ножны.

    Когда поздно вечером общество расположилось на ночлег, у него уже был обоз, состоящий из телеги и пары лошадок, золотовалютный запас из пятидесяти рублей (мизерная сумма по панинским меркам, но целый капитал в глазах Клима), а Кузьма обзавелся шустрой и умелой помощницей.

    Девушка Алёнка была из монастырских крестьян. Монахи ее попросту продали одному из тверских помещиков и отправили, так сказать, по почте. Когда Клим предложил ей вернуться в родную деревню, она опять расплакалась, из чего общество сделало вывод, что ей там тоже не сладко.

    Вобщем, сразу после ужина состоялся расширенный совет атамана и есаулов (короче, всех), который после длительных дебатов постановил считать девушку Алёнку на испытательном сроке в одну неделю и определить ее в науку к Кузьме вторым мальчиком за все. Панин в совете участия не принимал, мотивируя это тем, что совершенно незнаком с местными реалиями.

    Все время, пока шел совет, он рассматривал кандидата, вернее кандидатку в шайку. Кандидатка была хороша. Даже очень хороша.

    Есть женщины в русских селеньях…

   продекламировал про себя Панин.

    Сгущающиеся сумерки не позволяли рассмотреть детали, но общее впечатление было самое положительное. Панин пообещал себе рассмотреть детали с утра и заснул со спокойной совестью.

ГЛАВА 4 – Этап большого пути

Лодка шла ходко, хотя и была изрядно нагружена. Не считая шести человек, типа экипажа, в ней находилось еще большое количество багажа, которым путешественники успели обрасти за две недели странствий.

    Поэтому, по предложению Панина, был выбран заместитель атамана по административно-хозяйственной части. Термин обществу очень понравился, и на совершенно демократической основе на эту должность была выбрана Алёнка, которая зарекомендовала себя девушкой бойкой, умелой и как-то сразу пришедшейся по сердцу всем мужчинам.

    Она совсем не была обузой, как поначалу опасались, - вовсе наоборот, ее присутствие подействовало на климовскую шайку очень благотворно, сделав ее если не высокоморальной, то более сплоченной. Клим в ней просто души не чаял, опекая как любимую дочь; Князь относился несколько свысока, но по-доброму; Бердыш в ее присутствии даже несколько терялся и робел; Кузьма называл внучкой. А Панин, каждый раз глядя на Алёнку, вспоминал свою прежнюю жизнь, и это было для него как нож острый. Он даже в лице менялся, и девушка к нему единственному относилась с уважительной опаской.

    Она путешествовала с ними, потому что, как ни бились, не смогли найти приемлемого варианта по решению дальнейшей Алёнкиной судьбы. Просто так сбыть с рук в подвернувшейся по дороге деревушке не позволяла совесть – куда одинокой сироте податься – опять в кабалу. В монастырь без вклада не примут, да и не знал никто, где расположен ближайший женский монастырь. Опять же, сведают монахини, что их новая послушница бывшая монастырская холопка, и сдадут обратно. И по всему выходило, что Алёнке один путь – куда-нибудь на окраину Руси, где беглых еще привечают и родства не спрашивают. Алёнка же, может под влиянием всеобщего хорошего отношения, или, как тешил себя Панин, под влиянием его рассказов, слезно умоляла взять ее с собой, хотя никто вроде и не рассказывал ей, куда идут и для чего, собственно.

    Клим пытался было ее отговорить, но как-то неубедительно. Остальные помалкивали и тихо радовались каждый про себя, когда его попытка не удалась и Алёнка заняла место полноправного члена группы. Вслед за этим последовала головокружительная карьера.

    До Волги добрались без проблем. Лошадки тянули справно, погода стояла хорошая, разбойники, а также стрельцы не попадались. Из предосторожности взяли восточнее, подальше от Твери. Может это помогло, а может никто их и не искал.

    Не доезжая верст двадцати до реки, Князь умудрился продать лошадей вместе с телегой ехавшим с обозом в Ростов купцам, с которыми пересеклись в небольшой деревеньке. Оттуда до берега пришлось тащить скарб на себе, но Князя никто не корил, потому что таких случаев могло больше не подвернуться, а бросать справную повозку и лошадей было жалко, хоть и достались они практически даром. Лучше уж помучиться.

    Лодку удалось найти на следующий день, и еще два дня Панин с Климом доводили ее до ума: приладили фальшкиль из дубовой доски; сделали мачту и руль. Алёнка за это время под чутким панинским руководством пошила из холстины парус.

    И вот сейчас Панин восседал на кормовой банке, зажав подмышкой румпель и обозревал вверенное ему судно и экипаж. Он назначил сам себя капитаном и рулевым и остальные не возражали. Ветер дул с верховий, и не надо было рыскать от берега до берега в лавировке, и капитан блаженствовал, вытянув босые ноги и подставив лицо солнцу. По его прикидкам они сейчас делали не менее четырех узлов и где-то завтра к обеду должны были подойти к Угличу.

    Движения на реке практически не было. За все время пути Панин видел только несколько лодок, с которых промышляли местные рыбаки и один раз они обогнали караван барок, нагруженных почти по планширь и шедших вниз со скоростью течения. Поэтому опасности столкновения не было никакой – держись себе стрежня и в ус не дуй. Перехватить же панинский корабль при таком ветре могли только легкие лодки с хорошими гребцами, а где их было взять провинциальному городскому начальству. Вобщем – кругом благодать.

    Экипаж, похоже, разделял мнение капитана и тоже блаженствовал. Ожидавшие трудного, исполненного опасностей пути на Север панинские спутники никак не могли поверить в то, что им, по крайней мере, сейчас ничего не грозит. Они привыкли, что жизнь вечно строит им козни, подсовывает пакости, и относились к этому, как к чему-то предопределенному и вольготное существование воспринимали с настороженной радостью. Причем степень настороженности убывала от Клима к Алёнке и также возрастала степень радости, которая у непосредственной Алёнки не сходила с лица даже когда она хмурилась.

    Время шло к обеду, и Алёнка с Кузьмой думали над меню, то есть прикидывали: варить ли уху из наловленной утром рыбы или же запечь ее же. Панину хотелось жареной, но масла не было, как, впрочем, и сковородки. Клим с Бердышом строгали древки для стрел, а Князь аккуратно сучил бечеву, которую предполагалось использовать в качестве тетивы. Прочность ее вызывала сомнения, но другой не было. Сам лук был уже готов, и Панин полагал, из него можно будет снять не только зазевавшуюся курицу, но даже и зазевавшуюся овцу, если, конечно, Клим, как обещал, сделает приличные наконечники.

   - Мужики, - сказал Панин лениво и чуть-чуть подтянул шкот. – Может нам в Угличе товару какого взять. В смысле, для перевозки. Или пассажиров… ну, попутчиков. Все равно ж до Рыбинска идем. Может какому купцу чего отвезти надо. А тут мы с фрахтом…ну, типа, вот они мы…

   - Какой товар, - проворчал Князь. – Сами с трудом поместились.

   - Это верно, - посетовал Панин. – Суденышко маловато.

   - Товар возить – себя показывать, - сказал Клим. – Нельзя нам. В бегах мы.

   - Никогда я не стану с чужим барахлом связываться! – возмутился вдруг Князь, а глядя на него и Бердыш высказался, - Какие из нас торгованы? Лучше сабелькой помахать.

   - Всю жизнь, - назидательно сказал Панин, - саблей махать не будешь. Спроси-ка вон Клима – очень ему хочется упражняться с саблей? Ему, скорее нужны дом, семья, любимая работа. Верно, Клим?

    Глаза Клима слегка затуманились. Он отложил работу и бесцельно потер руки.

   -Тут, Сашок, ты прав. Человеку нужна мирная, спокойная жизнь, постоянство и уверенность в завтрашнем дне. Человеку нужно твердо знать, что завтра никакая сволочь не пограбит его двор, не побьет его семью и не отдаст его самого в холопы.

   - Вот видите, – обрадовался Панин, - что говорит человек, умудренный жизненным опытом. А что может дать этому человеку все вышеперечисленное? Сам и отвечаю – положение в обществе.

   - Сила нужна, - сказал Бердыш. – Сила и ловкость. Тогда тебе никто не страшен. И дом можно защитить и семью.

   - Послушайте, - с апломбом заявил Панин. – Сила, деньги – все это верно, но это лишь части одного целого, называемого крайне непонятно общественным статусом.

   - Чего это? – вытаращился Бердыш.

   - Ну вот смотри. К примеру, Клим у нас боярин.

    Клим хмыкнул.

   - А ты вовсе посадский. Ну конечно сильный как Илья Муромец и денежный как… - Панин пощелкал пальцами, - ну вобщем денежный. Так вот, у кого при таком раскладе будет сохраннее дом и семья?

   - Вестимо, - сказал Бердыш. – К Климу тогда разве подступишься. Хотя… - он подумал. – А вот ежели царь-государь…

   - Вот, вот, улавливаете. То есть, чем выше человек расположен на общественной лестнице, тем спокойнее он себя чувствует. Ну а царь – это отдельный вопрос. Самодержец, фиг ли… Нет, если вы предпочитаете вольную бродячую жизнь…

    На этот раз промолчал даже Бердыш.

    Панин огляделся, шевельнул румпелем, подтянул шкот. Потом после довольно длительной паузы сказал:

   - Мужики, вы только не подумайте, что я призываю вас буквально завтра стать боярами. У нас просто не та генеалогия, ну родословная, если понятнее. Может только у Князя?

    Князь махнул рукой.

   - Толку от моей родословной.

   - Ага. Значит, аристократию нам не потянуть. Бояре там, дворяне – все это не про нас. А вот, скажем, купечество…

   - Чего это ты, Сашок, разошелся? – спросил Князь, прищурясь. – К чему ты нас сирых призываешь?

   - Да ни к чему пока. – Панин пожал плечами. – Я просто пытаюсь заронить искру в ваши души, какую-нибудь мечту на грани возможного.

   - Что это за мечта, - насмешливо сказал Бердыш. – Товары по Волге в лодке возить. И обогатиться невиданно.

   - Да-а-а, - Панин посмотрел на него с жалостью. – Прав был великий пролетарский писатель Горький – рожденный ползать, летать не может. Ты хоть что-нибудь слышал из того, что я говорил?

   - Как же, - обиделся Бердыш. – Бояре, посадские, купцы… Этот… общественный статус.

   - Ясно. – Панин замолк и стал глядеть вперед с преувеличенным вниманием.

    На лодке ненадолго воцарилось молчание. За бортом плескались мелкие волны. Медленно-медленно проплывали поросшие великолепным лесом берега. Чистое голубое небо украшали несколько снежно-белых клочьев. Мирная идиллическая картина. Ничто не предвещало, мягко говоря, неприятностей. Тем не менее, во всех городах и весях пока еще не великой России Панина со спутниками ждала одна и та же участь – где раньше, а где и позже.

   - Александр Владимирович, - вдруг робко сказала Алёнка и даже порозовела от смущения. – А ты можешь сделать большую лодку?

   - Я все могу, - мрачно буркнул Панин. – Только это никому не надо. А мне одному - это тоже по бубну.

   - А можешь сделать так, чтобы она плавала быстрее всех? – не унималась Алёнка.

   - Могу. – Панин посмотрел на нее с нескрываемым интересом.

    Девушка совсем смутилась и притихла.

   - Я продолжу твою мысль, Леночка, - сказал Панин. – Много товару и быстрее всех. Это называется – стать монополистом среди перевозчиков. То есть те, кому надо доставить товар побыстрее, а это практически все, будут обращаться к владельцу такой лодки или корабля. Правильно?

    Алёнка кивнула. Она уже почти свободно понимала панинский язык, особенно когда он старался говорить попроще, а не нес явную заумь.

   - Леночка, - сказал Панин проникновенно. – Ты юный гений. Ты Адам Смит и Карл Маркс одновременно. Не оскудела еще Русь талантами. Давай-ка мы с тобой организуем фирму и забьем баки всем купцам в округе. У меня даже название есть, немного ностальгическое, правда, - «Морская Звезда»! А некоторые тут, - он дернул подбородком в сторону Бердыша, - пусть идут саблями машут. Воины! Блин!

    …Вокруг, развернувшись во всю мощь, продолжалось строительство чисто русского капитализма, сравнимое по разрушительной силе с Октябрьской революцией. Всенародно избранная Дума крыла всенародно избранного Президента по матери. Он тоже не стеснялся в выражениях. На улицах палили, словно вернулся героический восемнадцатый год. Газетные статьи напоминали фронтовые сводки.

    Но Панину со товарищи было как-то не до того: газет они не читали; телевизор не смотрели и на улицу почти не выходили. Зато изделие на стапеле росло, как гриб после дождя. Денег у учредителей было немного, поэтому они даже не замахивались на макси-класс – их притязания были гораздо скромнее. Но, тем не менее, в бывшем Советском Союзе, а тем более в нынешней России такого никто не строил, и строить в ближайшем обозримом будущем не собирался. Не было на необозримых просторах шестой части света больше таких олухов.

    Но то, что он олух, Панин с удивлением узнал только спустя четыре месяца после начала строительства, когда их красавица уже готова была к спуску на воду. Выяснилось, что богатые клиенты предпочитают ездить по суше и другого средства передвижения, кроме шестисотого «мерседеса» или «БМВ» седьмой серии просто не знают, средний класс отсутствует как таковой, а отдельные его только что народившиеся или еще не вымершие представители заняты более проблемами выживания, нежели приятного времяпровождения, совмещенного с борьбой со стихией. Существовавшие же во все времена энтузиасты, готовые в одиночку и сплоченными экипажами бороздить океаны, не имели средств даже на часть судна, хотя Панин не наглел и крутой цены не ломил.

    Вобщем, когда через десять месяцев лодка была наконец продана владельцу ресторана на Литейном, обнаружилось, что вместо ожидаемого стопроцентного навара, «Морская Звезда» оказалась в жутком убытке.

    Панин задумался. Нет, конечно, задумываться он начал гораздо раньше, но как-то так, мимолетно. Теперь же пришлось думать всерьез. Его товарищи по бизнесу, вовлеченные им в судостроительную авантюру, глухо роптали – еще не явно, но с намеком на то, что он, Панин и есть всему виновник, что плакали их денежки, что заниматься производством в этой стране может только круглый дурак или Зюганов. Панин, ясное дело, возражал, говорил, что производство – основа всему, цитировал Маркса, Форда и даже А.С. Пушкина, но действительность с блеском, походя и небрежно разбивала его аргументы, оставляя руины амбиций.

    Оставшись наедине с кучей долгов, Панин гордо отверг предложение вернуться в КБ и попробовал выкрутиться из создавшегося положения, проявив при этом чудеса изобретательности и смекалки. Пока он самоотверженно сражался на экономическом фронте, его родная жена нанесла ему неожиданный удар с тыла.

    К борьбе на два фронта Панин готов не был. Пока он отбивал наступление на одном, на другом следовал прорыв за прорывом. Бои были тяжелыми и изматывающими. Панин похудел, озлобился, стал неприятен в общении – обычный результат неурядиц и очень скоро из-за неконтактности и нетерпимости, о которых раньше только слышал, потерпел поражение на обоих фронтах.

    Верфь, вернее то, что от нее осталось, была продана за долги, жена сделала Панину ручкой и ушла сначала к родителям, а буквально через месяц к какому-то более удачливому бизнесмену, который, не обладая панинскими данными, был, тем не менее, при деньгах. Панину осталась квартира и даже кое-что из обстановки.

    Сначала он был в шоке. Жену он не то, чтобы любил со всей силой и страстью (все-таки обоим было за тридцать), но уважал и как-то не мыслил существования вне семьи. Над ним даже на работе подтрунивали: мол, кто куда, а Панин сразу к себе в нору. И даже в длительных командировках на сдаче судов он не позволял себе в отношении посторонних женщин ничего кроме легкого флирта. А тут нате вам!

    Потом Панин затосковал. Все валилось из рук, пропали желания и помыслы, остались одни рефлексы: условные и безусловные. Он автоматически ел, пил, спал, отправлял естественные потребности, пока было на что есть и пить. Когда закончились скудные средства, а это произошло буквально через неделю, Панин стал за бесценок распродавать остатки обстановки. Вырученных денег ему хватило аж на два месяца. За это время он немного отошел и опять стал интересоваться жизнью.

    Еще через месяц Панин оправился окончательно. Этому немало способствовала случайная встреча на Невском, там, где между ним и Садовой мысом выдается Гостиный двор. Бывшая панинская жена шла под руку с низеньким квадратным мужичком, типичным «новым русским», как их изображают на карикатурах, была одета с иголочки, в шикарных туфлях и выглядела ухоженной и очень довольной жизнью. Панина она не заметила. А он, увидев ее, испытал сложное чувство досады, злости, удивления и облегчения. Проводив взглядом удаляющуюся, довольно несуразно выглядевшую пару, Панин понял, что жизнь не кончена, что еще не все сделано для бессмертия и руки, а также и оружие складывать рано.

   - Вон бережок хороший, - прервал плавное течение мыслей Панина доселе молчавший Клим. – Здесь и на дневку встанем.

   - А. Что? Понял, шеф, - очнулся Панин и скомандовал сам себе: - На шкоты! К повороту!

    Лодка накренилась и по широкой дуге пошла к левому берегу, где над желтой полоской пляжа зеленой стеной стоял лес.

    Панин аккуратно притер свое суденышко к береговой отмели, и матрос Бердыш, напутствуемый басовитым рыком капитана, спрыгнул на песок со швартовным концом в руках. Алёнка тут же потащила на берег котел, а Кузьма, вооруженный топором, отправился в лес по дрова. Панин, как и положено капитану, ушел с судна последним, но следуя своей оригинальной методе, то есть, скинув штаны, прыгнул с кормы в ласковую волжскую воду.

    Насколько Панин помнил Волгу по своей прежней жизни, бывая в командировках в Нижнем и в Астрахани, это была широченная и ужасно грязная река, после окунания в которую надо было непременно отмываться под душем, если таковой оказывался поблизости.

    Радужные нефтяные пятна, полиэтиленовые пакеты, щепки, бутылки, дохлая рыба и другой, не поддающийся классификации мусор, торжественно сплавлялся в Каспийское море или причаливал к берегам, создавая живописные свалки. Экологи лупили во все колокола, но их звон не достигал слуха людей, увлеченных первоначальным накоплением капитала. В семнадцатом веке, как выяснилось, все было по-другому.

    Нет, конечно воды Волги не отличались кристальной чистотой горных рек, но, по крайней мере, их голубизна была несомненной, а если и плыл вниз к Каспию какой мусор, то он был исключительно естественного происхождения. Купаться в такой Волге было чистым наслаждением.

    Панин вынырнул метрах в двадцати от берега и понесся к середине реки, вспенивая воду не хуже гоночного катера. Он уже как-то демонстрировал свой стиль плавания спутникам, но это было давно, на Москве-реке и тогда не было Алёнки. И теперь он решил не упускать возможности и показать класс еще раз, тем более, что тело требовало хорошей разминки. Все, кто был на берегу, побросав дела, смотрели из-под руки, как волны разбегались по играющей многочисленными солнечными зайчиками поверхности воды. Описывая длинную дугу, Панин плыл к дальнему концу пляжа. На берег он выбрался на четвереньках, хватая ртом воздух – разминка далась ему дорого. Все-таки лет было сильно не двадцать.

   - Покрасоваться решил, олух! – мысленно осудил себя Панин и выпрямился.

    Смотревшая на него во все глаза Алёнка ойкнула и поспешно отвернулась. Мужики заулыбались, а Клим покачал головой.

   - Ах, простите, - сказал Панин, подходя. – В следующий раз буду купаться одетым. Заодно и постираю. Что это Вы, Алёна, нос воротите? Али мне специально для Вас в тулупе поплавать?

    Алёнка быстро оглянулась, покраснела и хихикнула.

   - Человеческое тело, - назидательно сказал Панин, - само по себе очень красиво. Я конечно не пример, но все равно… Смотреть на него не зазорно, если, конечно, смотреть, не вожделея…

   - Как, как? – переспросил Князь.

   - Не вожделея. Ага. Так вот. Особенно прекрасно женское тело. Великие художники Ренессанса…

   Панин оборвал себя и посмотрел на окружающих.

   - Впрочем, чего это я.

   - Эй, Сашок! – позвал Клим. – Подойди-ка!

    Панин, как был в трусах, направился к атаману, который натягивал на здоровенный, метра в полтора, лук свитую Князем тетиву.

   - Может ты и из лука могешь? – сказал Клим, протягивая Панину лук и стрелу.

    Панин принял оружие, осмотрел его, тронул пальцем загудевшую тетиву.

   - В детстве очень увлекался, - сказал он. – А сейчас не знаю. Навыки утеряны. Нет, в направлении цели я конечно выстрелю, если кто-нибудь мне эту цель укажет.

   - Эвон, пенек, - сказал Клим.

    Панин поднял лук с наложенной стрелой, правая рука его отошла далеко назад, оттягивая тетиву до уха. Лицо его напряглось, закаменело, левый глаз прищурился.

    Щелк! И стрела умчалась. Бердыш сорвался с места и побежал вслед.

   - Ну что?! – крикнул Князь.

   - Мимо! – отозвался Бердыш.

   - Мазила, - констатировал Князь. – Но выглядел героически.

   - А то, - сказал Панин. – Мне бы потренироваться и цены мне не будет. Как лучнику конечно.

    Уха между тем поспела, распространив в воздухе источающий слюну запах. Общество расселось вокруг небогато сервированной самобранки и отдало дань Алёнкиным кулинарным талантам. Панин с грустью отметил отсутствие в ухе лаврового листа и перца. Но свежий воздух и физические упражнения воздействовали на аппетит не хуже пряностей, и он с удовольствием похлебал варева из общего котла, а потом оприходовал выделенную ему персонально вареную рыбу.

    Обед традиционно прошел в общем торжественном молчании и уже потом, когда они отдыхали на травке перед тем как плыть дальше, Клим вдруг поинтересовался как бы невзначай:

   - Сашок, а что ты там про товары говорил? Ведь не впусте же ты такие словеса возвел. Объясни-ка мне, старому, подробнее, что ты предлагаешь.

    Панин внимательно посмотрел на атамана. Тот полулежал расслабленный и осоловевший от еды и солнца, но не похоже было, что он хочет послушать Панина исключительно в целях улучшения пищеварения. Панин уже неоднократно имел возможность убедиться, что мозги у атамана работают исправно и в нужном направлении. А направление ведь можно и подкорректировать.

   - Старый, - проворчал Панин. – Ты на сколько меня старше? Года на три-четыре? Ладно. Значит так: коротко и сжато. До Америки мы добираться будем долго и не факт, что доберемся. От Архангельска надо будет доплыть до Англии или до Голландии, смотря по тому, на чей корабль мы попадем, а уже оттуда искать корабль до колоний. Вобщем, при благоприятном раскладе дорога может занять около года. И высадимся мы в Америке сущими нищебродами, потому как все денежки уйдут на проезд.

   - Но ты ведь не об этом говорил, - вроде как удивился Клим.

   - Это типа вступление. Слушай дальше. Я предлагаю стать морскими перевозчиками, если уж речными у нас не получается. Да, да нам всем. И тебе, и Князю, и Бердышу, и Алёнке, и даже Кузьме. То есть теми, кто везет, положим, сахар и ром с Ямайки, слоновую кость из Африки и пряности из Индии. Для этого мы строим самый быстроходный в мире корабль. Уж поверь, я знаю, как это сделать. И будем мы самыми классными перевозчиками. И будет у нас куча денег, но, блин, не для того, чтобы просто иметь их много. Я вам сегодня уже талдычил: деньги только средство. Я хочу занять такое место в обществе, чтобы никакой Лука Палыч не мог до меня и пальцем дотронуться.

   - Дался тебе Лука Палыч, - лениво сказал Клим.

   - Это для примера. Я хочу, чтобы ты, Клим, не шатался меж двор, а стал уважаемым человеком; я хочу счастья и удачи Бердышу и Князю; я хочу, чтобы Алёнка не пожалела потом, что пошла с нами; чтобы Кузьма провел остаток дней достойно, с пользой для людей и себя. Вот, что я предлагаю!

    Панин умолк и стал глядеть на угасавший костер, от которого поднималась тонкая струйка дыма, чуть отклоняясь в сторону и тая в воздухе.

   - Ветер стих, - отметил он автоматически.

    Клим молчал, молчали и остальные, поглядывая на Панина кто серьезно, кто с насмешкой.

   - Не увлек я их, - подумал Панин. – Нес какую-то ахинею. Попроще надо было, подоходчивее. Или индивидуальный подход искать. А идея хороша. Что не удалось в конце ХХ века, должно запросто прокатить в середине ХVII. А с другой стороны, в Америку-то они собрались на вольное житье, или русскому человеку только волю и подавай, пусть даже хлеба не всегда хватает. И главное – поменьше работать.

   - Ладно, - вздохнул Клим и поднялся. – Поплыли дальше. А для твоей затеи, - обратился он к Панину, - однако, деньги нужны и немаленькие. Нашими пятьюдесятью рублями здесь не обойтись. Или ты корабль задаром построишь?

   - Задаром не построить, - сказал Панин, идя за ним следом. – Но ведь главное – цель, а средства и изыскать можно. Есть же много способов.

   - Есть, есть способы. – Клим глянул искоса и опять отвернулся.

    За те несколько дней, что плыли до устья Шексны, экипаж немного пришел в себя, оттаял и где-то даже обленился, потому что всей работы было есть и спать, да изредка, для разнообразия рыбку половить или поохотиться. Питание конечно изысканностью и разнообразием не отличалось: только то, что удавалось купить или попросту украсть в редких деревушках, да еще плоды реки и леса, на которых, собственно, и держались. Однако никто не исхудал и не осунулся, а некоторые даже поправились.

    Тем не менее, все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилось и спокойное плавание вниз по течению при ясной солнечной погоде. В устье Шексны, которое нашли только, наведя справки у местных жителей, все это как отрезало. Только Панин положил руль влево, а объединенная команда гребцов расселась по банкам, как откуда ни возьмись набежали тучи и холодный северный ветер погнал навстречу короткую злую волну.

    Капитан тут же развернул судно и наорал на гребцов, которые, по его мнению, зря ели казенный хлеб. Лодка скользнула к берегу и команда, в хорошем темпе выгрузив имущество, принялась городить среди елок нечто вроде вигвама. Полностью от дождя изолироваться не удалось, но редкие капли не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось снаружи. Уютно потрескивал костерок, распространяя приятное тепло и дым, который, правда, скапливался в основном вверху и поэтому рассевшееся на земле общество кашляло только изредка.

    Ввиду тесноты заняться чем-либо в вигваме было практически невозможно, даже улечься всем шестерым, чтобы скоротать время в здоровом сне, было никак нельзя. Бердыш попытался было поведать историю того, как он угодил в тюрьму, но народ слушал, явно скучая, тем более, что некоторые слушали ее не по первому разу. Видя такое отношение к своему рассказу, Бердыш обиженно умолк.

   - Александр Владимирович, - попросила Алёнка. – Расскажи что-нибудь.

    Панин, который сидел, задумавшись, не обращая внимания на дым и падавшие на макушку редкие капли, не отреагировал.

   - Александр Владимирович, - повторила девушка, робея, и слегка тронула его за локоть.

    Панин вздрогнул:

   - Что?! – и повернул к ней лицо. Отсутствующий спервоначалу взгляд его сфокусировался на Алёнке, и Панин улыбнулся.

   - Что же рассказать-то, Леночка?

   - Про дальние страны, - сказала девушка и уселась поудобнее уверенная, что Панин ей не откажет.

   - Про дальние?.. – Панин поскреб лохматую голову, прикидывая какую же историю извлечь на свет божий, чтобы не сильно уж разъезжаться во времени.

   - Как-то раз, - начал он. - Это было примерно тогда, когда, - он оглядел спутников, - вот, Клим был еще маленьким.

    Все посмотрели на Клима.

   - Так вот, тогда корабль доставил на остров Барбадос. Это там, у побережья Америки такой здоровенный остров, ну вот как отсюда до Углича будет. Так вот, привез, значит корабль этот целую толпу английского народа. У них там в Англии случилось восстание некоего герцога Монмута. Что уж там этот герцог не поделил с другими, не знаю, но он восстал и его, соответственно, раздолбали. При этом повязали кучу народу. Иногда вовсе даже непричастного. Ну не мне вам это рассказывать. Долго с ними не возились: суд – Сибирь, то есть, конечно, Барбадос. Среди этих несчастных был один медик и звали его Питер Блад. Медик это что-то вроде нашего Кузьмы, только ученый. И был он как раз тем самым непричастным, ну вот как я примерно. Тем не менее, он был осужден, а по прибытии на остров продан в рабство местному плантатору с некрасивым прозвищем Бишоп, у которого, несмотря на все его недостатки, была хорошенькая племянница Арабелла…

    Далее последовало вольное изложение романа Саббатини «Одиссея капитана Блада». Герои романа в устах Панина стали еще более благородными, но приобрели несколько скептическое отношение к жизни, свойственное самому рассказчику еще в конце двадцатого века. Большое внимание Панин уделил морским и сухопутным пейзажам, батальным сценам, а также описанию даров земли и моря. Не обошел он вниманием и любовные коллизии, которыми во множестве насытил повествование, чтобы сделать приятное Алёнке.

    На время обеда рассказ пришлось прервать, зато после него, когда оказалось, что дождь – это надолго и дальнейшее плавание придется отложить, по крайней мере, до завтра, слушатели потребовали продолжения – и получили его. Панин занял их внимание еще часа на три, выдумывая подробности, которые и не снились автору первоначального варианта. Под конец рассказчик начал похрипывать и несколько скомкал финал, хотя и донес до слушателей идею хэппи-энда.

    По окончании рассказа возникла небольшая дискуссия. Слушатели уловили противоречия в характере капитана Блада и в его отношениях с мисс Арабеллой Бишоп. Каждый высказался в том плане, что уж он-то на месте Питера Блада поступил бы совершено по-другому. Только Алёнка молчала, сидя рядом с Паниным и не видела она вокруг ни продымленного мокрого шалаша, ни обросших и оборванных спутников. Сейчас она стояла под сенью пальм и магнолий на берегу синего-синего моря, и вдалеке, громоздясь облачными ярусами парусов, плыл красный фрегат, на котором спешил к ней благородный и элегантный капитан с лицом Панина. Дальше этого Алёнка и в мечтах боялась заходить, совершенно несправедливо полагая, что бедной деревенской девушке нечего рассчитывать на взаимность такого кавалера, каким ей представлялся Панин: он и смелый, и умный, и знает много, и умеет, и хорош собой; а уж сколько повидал… С ним и дядька Клим считается, и Князь с Бердышом уважают.

    Панин и не подозревал какие мысли посещают прелестную головку его соседки и лениво цедил шекснинскую воду из берестяной кружки, сожалея, что чай до Руси еще не добрался. Остальные продолжали плодотворный обмен мнениями и потому первым, кто услышал странные звуки, был Панин. Он опустил кружку и прислушался. К плеску волн о берег прибавился еще какой-то плеск. Чуть-чуть другой тональности и периодичности.

   - Тихо! – зашипел Панин и возбужденные спорщики разом затихли. – Весла плещут – или я не капитан!

    Бывшие узники отреагировали почти мгновенно. Когда Панин наконец извлек из-под сложенного добра свою шпагу, мужики уже были снаружи, а Кузьма с Алёнкой сноровисто собирали самое необходимое для поспешного бегства. Панин выскочил из шалаша под дождь со шпагой в руке и увидел, как разворачиваясь поперек течения, туда, где на песке чернела их лодка с наклоненной в сторону мачтой, движется целый караван.

    Но это ему спервоначалу так показалось, от неожиданности что ли. Уж больно резок был переход от благодушествования к боевой тревоге. У страха-то, как известно, глаза велики. А всего караван состоял из трех лодок. Правда, для справедливости, надо сказать, что лодки были большие. Не лодки даже, а, наверное, ладьи, как их изображают на картинках-реконструкциях. Сидели они в воде низко: то ли гружены были тяжело, то ли просто борта были невысокими, как и положено речным судам. И народу на них было много. Гораздо больше, чем экипаж панинской лодки.

    Панин в тревоге глянул на Клима, но тот стоял спокойно и смотрел на приближающиеся ладьи скорее с интересом, чем со страхом. И Князь с Бердышом тоже не делали попыток скрыться или приготовиться к бою. Панин немного успокоился и опустил шпагу, постаравшись сделать так, чтобы ее не было видно с ладей, которые подходили все ближе, на ходу перестраиваясь из кильватерной колонны во фронтальную линию. Мерно всплескивали длинные весла, по четыре с каждого борта, - сгибались и разгибались спины гребцов в мокрых от дождя и пота рубахах. На носу передней ладьи стоял мужик в темном кафтане поверх белой подпоясанной рубахи.

   - Здравы будьте, путники! – крикнул он. – Дозвольте до вашего берега!

   - Милости просим! – откликнулся Клим. – Откуда путь держите!?

   - С Ярославля мы!

    Весла вспенили воду, заорали кормчие, и ладьи одна за другой мягко ткнулись в берег. На берегу тут же начался легкий переполох: кто крепил концы, кто тащил по сходням припасы, а несколько человек стали устанавливать навес из веток и холста. По тому как быстро и слаженно все работали чувствовалось, что управляет здесь крепкая рука, и эта высадка для них не первая.

    Общество было довольно разномастное, но в общей суете как-то сразу подмечалось, что разделено оно было на три неравные группы: гребцы и матросы; кормчие и приказчики и, наконец, двое хозяев. Те держались наособицу и участия в аврале не принимали, если не считать нескольких отрывистых фраз.

    Панина и его спутников они нисколько не опасались. То ли люди были такие небоязливые, то ли уповали на свое численное преимущество, то ли еще чего.

    Двое старших спокойно, по-хозяйски направились к шалашу, возле которого стояли Клим, Князь, Панин и Бердыш. Подойдя, поклонились достойно, шапок не ломая, и Климу ничего не оставалось как пригласить их внутрь, тем более, что и самим мокнуть больше не было необходимости.

ГЛАВА 5 – Гремела атака

В шалаше стало тесновато. Гости внимательно посмотрели на Алёнку, но особого удивления не выказали. А девушка покраснела и смешалась, но не потому, что важные люди обратили на нее, бедную сироту, внимание, а потому, что ей, хозяйке, совершенно нечем было их попотчевать. Запасы подошли к концу и кроме последнего каравая хлеба в Алёнкиных закромах ничего не было.

    Гости верно расценили ее смущение и улыбнулись в бороды в ответ на сбивчивые извинения. Долго задерживаться они не стали. Несколько вежливых вопросов: куда путь держите; не по пути ли нам; как проходит плаванье? – и откланялись, пригласив к себе на ужин Клима, в котором безошибочно распознали старшего, и почему-то Панина, хотя он на глаза не лез и вообще старался вести себя скромнее.

    Когда гости ушли, Клим быстро проинструктировал товарищей:

   - Спросят ежели, серпуховские мы из посадских. А плывем к Архангельску, потому что слышали, там жизнь богаче от купцов иноземных. Алёнка – дочь моей сестры. И постарайтесь поменьше говорить о себе, а побольше слушать.

    Князь отправился пообщаться с судовыми командами, Бердыша оставили доглядывать за хозяйством, а Клим с Паниным не спеша побрели к шатру соседей. По сравнению с их шалашом это сооружение выглядело как боярские хоромы рядом с крестьянской избой. Сразу чувствовалось, что хозяева пребывают в достатке и могут себе позволить, скорее всего, не только шатер.

    Когда Панин с Климом вошли внутрь и были радушно приняты и посажены на расстеленный в центре ковер, выяснилось, что да, действительно – могут себе позволить. Посуда, правда, была деревянная, скорее всего походный вариант, но столь затейливо вырезана и раскрашена, что для знатоков наверно имела ценность не меньшую, чем серебряная. Ну и яства были соответствующие. В них конечно угадывались знакомые ингредиенты, но общее впечатление было новым и ошеломляющим. Ко всему прочему, хозяева имели еще и классного повара.

    Из еды здесь культа не делали, что для Панина было внове, по крайней мере, за время пребывания в семнадцатом веке, и беседа велась параллельно с принятием пищи. Беседе способствовало и великолепное пиво, какого Панин вообще никогда не пробовал.

    Хозяев звали Семеном и Осипом. Они были родными братьями и занимались, как понял Панин, оптово-розничной торговлей, совмещенной с экспортно-импортными операциями или, проще говоря, возили в Архангельск разный товар, который втюхивали заморским купцам, а также держали лавку в торговых рядах. И хотя хозяева по понятным причинам не вдавались в коммерческие подробности, Панину, как бывшему капиталисту, стало ясно, что навар они со своего дела имеют хороший и могли бы иметь еще лучший, если бы не засилье чиновного люда. По словам братьев, обирали их немилосердно и гораздо проще было договориться с разбойниками на тракте, чем с каким-нибудь ярыгой в воеводской канцелярии, который вместо того, чтобы блюсти интересы государства, драл с торгового люда несколько шкур, из которых хорошо если одна отходила по прямому назначению.

    Панин расспрашивал братьев исподволь, осторожно, стараясь не напугать и не заронить тень подозрений незнакомыми словами и выговором, но все равно иногда ставил их в тупик. Клим вообще помалкивал, быстро поняв, что Панин ведет какую-то свою игру и лучше ему не мешать. Когда через полтора часа они вышли из шатра, у Панина уже начала оформляться мысль, которую надо было срочно додумать.

    Он уже не раз задавался вопросом, - как же ему жить в этом времени и кем быть. Пока судьба подсунула ему две стези, от которых на Руси не принято отказываться: тюрьму и суму. И та и другая Панина никак не устраивали. Наметившаяся было третья была жутко неопределенной, хотя конечно являлась самой стоящей. И, опять же, Америка… Далась мужикам эта Америка. Тоже мне – звезда путеводная. Америка. Ну что она такое в семнадцатом веке? Прибрежная полоска английских колоний. Вечные стычки с индейцами, грубость и неотесанность колонистов. Америка и в двадцатом веке сплошная неотесанность, перемежаемая откровенной тупостью. Нет, Америка была хороша как первоначальная легенда, как способ более-менее правдоподобно объяснить появление в Москве ничего не знающего мужика. Откуда, мол, ты, мужик, такой взялся, что ни хрена не знаешь? А из Америки я. И все, вопросов больше нет. Даже в семнадцатом веке знали, что которые американцы – те в наших делах ни фига не петрят.

   - Видал? – спросил Панин, кивая на оставленный позади шатер. – Вот так надо жить.

    Клим промолчал, но было видно, что идея ему по душе.

    В своем протекающем шалаше, возле дымного костра Панин мысль, высказанную Климу, продолжил и развил.

   - Эти Семен и Осип и есть то, что я называю необходимым общественным статусом. Ну, помните, я вам говорил о разнице в положении боярина и посадского?

    Все, кроме Клима воззрились на Панина с нескрываемым недоумением, которое тут же сменилось интересом. Панин умел увлекать окружающих. Для начала он кратко, но впечатляюще ознакомил остальных с материальным и финансовым положением братьев-негоциантов. И даже Клим, который все наблюдал воочию, вдруг увидел все совершенно по-иному и поразился этому.

   - Только без зависти, - сказал Панин в завершение. – Завидовать кому-то – последнее дело. Брать в качестве примера для подражания – это завсегда пожалуйста. А от зависти недалеко и до простых арифметических действий: отнять и разделить. А там, глядишь, большевики и Октябрьская революция. Вот ежели можешь своей головой и руками такого достичь, то флаг в эти руки – и вперед, а не можешь – иди к тому, кто может в работники или поищи другую стезю.

   - Александр Владимирович, - спросила Алёнка. – А кто такие большевики?

   - Это… - сказал Панин и посмотрел вверх, откуда с размеренностью метронома прямо в костер, шипя, падали редкие капли. – Ну это такие люди, которые хотят, чтобы не было богатых и бедных.

    Глаза Алёнки округлились.

   - Ой, - сказала она. – А кто же тогда будет?!

   - Равенство, - ответил Панин. – Братство. А также мир между народами. Но вы не беспокойтесь. Вам это не грозит.

   - Что? Ни равенство, ни братство?.. - спросил Бердыш вроде как недоуменно.

   - Ну да, - ответил Панин. – И мир, соответственно, тоже.

    Все молчали. Панин тоже замолчал. Больше чем сказал, он говорить не хотел. Сейчас, по крайней мере. До решения народ должен дозреть вполне самостоятельно. Только тогда дело будет делаться целеустремленно и со всем возможным рвением. Вот как путешествие в Америку, к примеру.

   - Ладно, - сказал наконец Клим. – Время уже позднее. Вы давайте ужинайте. Мы там для вас гостинцев принесли.

    Алёнка тут же вспорхнула с места, и тесный шалаш сразу стал еще теснее.

   - Ой, дядька Клим! – зазвенел ее голосок. – Откуда это?

   - От купцов, вестимо, - ответствовал Клим, отползая поближе к стенке, чтобы не мешать Алёнкиным стремительным передвижениям.

    Пока четверо собратьев расправлялись с неожиданно появившимся угощением, Панин, чувствуя ответственность за вверенное ему судно, вышел на берег. Темноту ночи чуть подсвечивали скрытые за стенками выросших шалашей костры. Приглушенно плескалась волна о борта лодок, причем купеческие лодки отзывались звонче – это Панин отметил чисто автоматически. Дождь уже не так интенсивно шуршал в лапах и листве, хотя небо было еще сумрачно-черным без малейшего намека на звезды или, хотя бы, луну.

    Вдруг внезапно без перехода вспомнился вечерний Невский: разноцветные огни реклам, лаковый блеск автомобилей, пестрая толпа на тротуарах, сияющие витрины. И волны звуков отовсюду: шуршание шин, глухое взрыкивание моторов, редкие вскрики клаксонов, обрывки музыки, шум фланирующей публики, хотя вроде каждый идет молча. Панин на мгновение погрузился в атмосферу покинутого города, но вместо ожидаемого острого приступа ностальгии ощутил только легкий дискомфорт. Как-то не по себе стало и мимолетно мелькнуло что-то вроде сожаления.

    Удостоверившись, что корабль на месте, Панин поспешил в шалаш, где хоть и было тесно и дымно, все же меньше капало. Уже вползая в узкую щель прохода, он поймал себя на том, что завидует братьям-негоциантам, обладателям роскошного шатра, хотя еще минут пятнадцать назад предостерегал своих спутников от этого греха.

    Утро было прохладным и ветреным. Отовсюду капало, мокрая трава неприятно холодила босые ноги. По всему берегу тянуло дымом костров и запахом каши. Климовская команда довольствовалась остатками вчерашней трапезы. Надо было срочно что-то изыскивать из продуктов питания, потому что работа предстояла тяжелая и до ближайшей пристани верст было многовато. Поэтому Бердыш с Князем, прихватив лук, который правда от сырости потерял некоторую часть своих боевых качеств, отправились в лес, а Панин с атаманом, как люди более склонные к водной стихии, пошли на реку. Крючок у них был. Грубый, неизящный, но достаточно острый. И леска, плетеная из конского волоса. А вырубить удилище и копнуть червяка из-под дерна труда не составляло.

    Они пристроились у подмытого дерева, где угадывалась глубина, совсем рядом с лагерем, так, что видно было, как суетятся ладейные команды, готовясь к отплытию. Потом стало не до наблюдений. Рыба в этом месте была какая-то ненормальная, и складывалось впечатление, что ее вообще никогда не кормили. Панин вымок и перемазался в земле, откапывая шустрых червяков, которыми Клим непрерывно угощал водяную фауну, через раз или через два, в зависимости от везения, выдергивая из родной стихии ее представителей и отталкивая их ногой от кромки берега.

    Через полчаса Клим с сомнением сказал, глядя на шевелящуюся в мокрой траве поблескивающую чешуей груду:

   - Может хватит?

   - Давай еще! – азартно отозвался Панин, вытирая лоб и оставляя на нем грязную полосу. – Когда еще такой случай представится?!

   - Так ведь испортится.

   - Да, - слегка остыл Панин. – Соли у нас в обрез если не сказать грубже.

   - Тогда заканчиваем, - решительно сказал Клим. – Может еще Князь с Бердышом чего добудут.

    Они быстренько нанизали добычу на длинные ивовые прутья и чуть ли не волоком потащили ее к лагерю.

    Шатер купцов уже исчез. Народ втаскивал по сходням последние короба, гребцы со стуком разбирали весла. Один из братьев, похоже Семен, еще стоял на берегу, выжидательно глядя на приближающихся Клима и Панина. Те остановились рядом, удерживая на весу рыбу, чтобы не извозить ее в мелком песке. От шалаша к ним поспешали Алёнка с Кузьмой.

   - Может вместе поплывем? – предложил Семен после приветствия. – Сподручнее как-то. По слухам, шалят на Шексне.

    Непонятно было: то ли он озабочен безопасностью вдруг полюбившихся ему странников, то ли своей и своего товара – все-таки лишние активные штыки.

   - Мы догоним, - сказал Клим коротко.

    Купец покрутил головой с сомнением, но больше ничего не сказал. Мол, была бы честь оказана.

    С грохотом убрали сходни, заскрипел песок под днищами, вразнобой плеснули весла.

   - Разбойники!? На реке?! – наконец-то удивился Панин. – Что, и такое бывает?

   - Всяко бывает, - уклончиво ответил Клим.

    Они отплыли только через два часа, дождавшись возвращения охотников. Те, в отличие от удачливых рыболовов, добычей обременены не были, если не считать невзрачной птички, которую Бердыш назвал рябчиком. Никто, однако, не насмешничал. Ну не повезло мужикам – с каждым может случиться. Немудреный скарб уже лежал в лодке. Экипаж занял места согласно штатного расписания, капитан Панин скомандовал гребцам: «И-раз!» и двинул румпель, отводя лодку от берега.

    Грести против течения было невесело и пока одна пара гребцов отдыхала другая пыхтела так, будто на судне был установлен паровой двигатель. Панин со спокойной душой вручил румпель Алёнке и подменил Кузьму. Лодка сразу пошла шибче.

   - Ветерка бы, - сказал Бердыш, ставший вдруг горячим сторонником паруса, совершенно забыв о первоначальном скептическом отношении к нему. – Мы этих купчишек вмиг бы сделали. Блин!

   - Не засоряйте родной язык, товарищ, - сказал Панин, далеко откидываясь назад.

    Под форштевнем зашипела рассекаемая вода.

   - Мы их и так сделаем. Держи влево, Леночка. Вон на ту косу.

    Раскрасневшаяся Алёнка повернула тяжелый румпель. Платочек ее сбился, коса наполовину расплелась, подол сарафана вздернулся, обнажая изящные ножки в несуразных обутках.

    Трудовой процесс не мешал Панину любоваться.

   - Хороша девчонка, - думал он. – Чертовски хороша. Красавица, прелестница, чаровница. Да при этом еще и умница. Редчайшее сочетание. Или это в наше время редчайшее, а у них здесь как раз в порядке вещей? Да нет, не может быть. Вон она. Найди еще такую!

    Менялись каждые пятнадцать-двадцать минут, гребли почти два часа. Медленно уплывали назад заросшие густейшим сосняком берега, с завидным постоянством чередовались плесы и омуты. Мерный скрип весел стал навевать сон даже на гребцов, не говоря уже о подвахте и рулевом, тем более что, не в пример вчерашнему дню, солнце грело действительно по-летнему.

    Видя такую расслабленность экипажа, Панин решительно скомандовал:

   - Лево руля!

    Описав неширокую дугу, лодка с шуршанием въехала носом на песчаную косу.

   - Окунемся, - сказал Панин. – Для бодрости. И вообще, я в Шексне еще не плавал.

    Он тут же сдернул рубаху, выскользнул из джинсов и перелез через борт. Воде было очень далеко до парного молока.

   - Однако, - подумал Панин. – Взбодрит здорово. Может даже до кашля. – и с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, прыгнул вперед плашмя всем телом.

    Взметнулся каскад брызг, окатив сидящих в лодке. Последовал взрыв возмущения, выразившийся в разных словах мужской части экипажа и громком визге заматамана по АХЧ. Пенный бурун обозначил движение капитана в родной стихии. Азартный Бердыш сдернул рубаху, обнажив исполосованную шрамами могучую спину, и полез через борт.

   - Ты, Алёнушка, вон туда, за мысок отойди, - заботливо сказал Клим.

    Девушка, придерживая подол сарафана, с изяществом светской дамы, спрыгнула на мелководье.

    А Панин разошелся вовсю. После эффектного вольного стиля он продемонстрировал великолепный баттерфляй, потом перешел на медленный брасс, а потом и вовсе исчез под водой. Привыкшие к таким фокусам соратники не обратили спервоначалу на исчезновение Панина никакого внимания. Однако, прошло довольно много времени, а капитан в прямом смысле – словно в воду канул.

   - Сашо-ок!!! – заорал Бердыш, обеспокоенно крутя головой.

    Эхо отлетело от противоположного берега и ушло перекатами вниз и вверх по реке.

   - Утоп, - упавшим голосом сказал Бердыш, когда затихло.

   - Не-е, - неуверенно пробасил Клим. – Не должон. Может он нас дурачит?

   - Где тут дурачить?! – загорячился Бердыш. – Смотри сколь сажен до мыска. Да я на одном вдохе даже добежать не смогу, не то, что доплыть. А больше и спрятаться негде. Только ежели под тем берегом, но туда еще дальше.

   - Вот еще, - озабоченно сказал Клим, скребя затылок.

   - Может быстренько спустимся в лодке до первого поворота, - предложил молчавший доселе Князь. – И в воду поглядим. Вдруг…

   - А если все-таки шутка? Хороши же мы будем.

   - Знаешь, Клим, пусть потом надо мной все смеются. С радостью присоединюсь. А пока буду действовать так, словно это и не шутка вовсе.

    И Князь решительно полез в лодку. За ним, чуть отстав, последовал Бердыш.

    А виновник этого переполоха, бесшумно вынырнув за тем самым мыском, на который указывал Бердыш, стал медленно пробираться сквозь прибрежный кустарник, и физиономия у него расплывалась в предвкушении. Мелькнувшая было мысль о том, что поступать таким образом по отношению к товарищам не совсем этично, была подавлена в зародыше. Панин успокоил свою совесть тем, что все действо должно занять не более пяти минут и ничья нервная система за это время серьезно не пострадает. Он раздвинул сплетение гибких ветвей и внезапно замер в неудобной позе, и с лица его сползла ухмылка, и появилось удивление и восхищение.

    На маленькой полянке, открытой в сторону реки, стояла Алёнка и окручивала вокруг головы тяжелую косу. Ее одежда, аккуратно сложенная, лежала рядом. Панин видел в первозданном виде многих женщин, но он готов был поклясться, что такой идеальной фигурки он еще не встречал. Облитое солнцем Алёнкино тело, казалось, светилось мягким золотисто-белым сиянием, создавая впечатление дивного мраморного изваяния. Это избитое сравнение первым пришло на ум Панину, когда он, ошеломленный, забыв все, смотрел на девушку, не подозревавшую о его присутствии. Привычка анализировать куда-то пропала, уступив место опьяняющему восторгу.

    Это длилось вечность или мгновение – Панин выпал из времени, из его нормального течения. И только когда девушка опустила руки, закрепив наконец косу, и сделала полный грации шаг к реке, Панин пришел в себя.

    Он торопливо оглянулся, словно боясь быть застигнутым врасплох, облизал враз пересохшие губы и медленно, стараясь не зашуршать и не хрустнуть веткой, пошел вокруг. В висках стучало, словно мозг просился наружу, а пред глазами стоял тонкий стан, слегка повернутый над великолепными бедрами, белейшие плечи и широкие полушария грудей.

   - Леночка, - прошептал Панин и тут же, налетев коленом на торчащий сухой сук, зашипел от боли.

    Это его немного отрезвило, но возле лодки он уже появился не столь эффектно как рассчитывал. Индифферентно выслушав вполне справедливые упреки и даже обещание в следующий раз навалять как следует и торжественно поклявшись, что следующего раза не будет, Панин уселся на корме и предался размышлениям, хотя мысли получались обрывочными, бессвязными, а логика отсутствовала вовсе. Когда же появилась Алёнка, свежая после купания, с капельками воды на волосах, когда она улыбнулась радостно и немного застенчиво, все мысли куда-то улетучились, сердце заколотилось торопливым толчками, и Панин вдруг почему-то почувствовал себя старым, несуразным и никуда не годным. Он даже сгорбился и втянул голову в плечи, охваченный каким-то странным чувством неполноценности, словно невольное прикосновение к юной красоте надорвало его державшийся из последних сил организм. Вопреки всякой логике, согласно которой любой, даже самый занюханный мужик должен, браво выпятив грудь, броситься на подвиги или хотя бы сделать попытку посягнуть, Панин чувствовал только полную опустошенность. Он был словно вычерпанный колодец, на дне которого осталась крохотная лужица, изо всех сил пытающаяся отразить в себе звездное небо. Очень странное ощущение и так не похожее на все прежнее, ранее, в далеком отсюда двадцатом веке, случившееся с Паниным. Он вовсе не собирался иллюстрировать собой знаменитую сентенцию «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», но что-то в нем помимо его воли не давало проявиться его мужским инстинктам, и Панин являл собой только печально-восторженного созерцателя. Он совершенно не пытался анализировать свое состояние, а уж тем более изменить что-либо в складывающихся отношениях. Он просто сидел, смотрел, радовался до умиления, до праздничного гула в голове.

    Однако Панин не принял во внимание, что остальная часть экипажа свободна от его комплексов и вовсе не обязана считать этот гул праздничным.

   - Стреляют! – воскликнул Бердыш, вскинувшись.

    Некоторое время все прислушивались до звона в ушах.

   - Не слыхать боле, - сказал наконец Клим. – Может охотник какой. Ну давайте уже отправляться. Солнце-то вон как высоко – тяжеленько нам придется. Хотя и ветерок вон поднимается.

    Слегка сморщив поверхность реки, над плесом пронесся мягкий порыв.

    Собирать было нечего. Экипаж столкнул лодку с косы, на ходу попрыгал в нее и разобрал весла.

    Опять началась тяжелая посменная работа. Вперед-назад, вперед-назад. И солнце слепит глаза, когда откидываешься, таща на себя отполированную ладонями рукоять весла, и комары, которые, в отличие от днепровских птиц, запросто долетают до середины Шексны, надоедливо звенят над ухом. А в перерывах, пока товарищи рвут жилы, только и успеваешь оплеснуть лицо прохладной водицей из-за борта, прополоскать горло, да выпрямить гудящую спину. И уже рулевой кричит с кормы своим мелодичным голоском: «Смена!» Рулевому видней, он ведет отсчет расстояний и времени, а гребцу не до того, - для него все расстояние и время сконцентрировано во взмахе весла, в напряжении рук и спины. Вперед-назад, вперед-назад.

    Разгибаясь в очередной раз, Панин вдруг ощутил, как упруго движется навстречу воздух. Спервоначалу он было подивился той скорости, какую смогла развить их галера, и только потом до него дошло, что это встречный ветер. Сказать, что Панин обрадовался – значит ничего не сказать, до того ему обрыдла эта отупляющая своей монотонностью изматывающая работа. Нет, в профессионалы он бы никогда не пошел. И хотя ветерок был так себе, да еще и встречный, Панин решил случая не упускать.

   - Суши весла! – распорядился он решительно, игнорируя команду рулевого, который только что звонко выкрикнул: «Смена!»

    Среди гребцов возникла сумятица, но опять вошедший в свои права капитан железной рукой навел порядок. Поняв суть, экипаж радостно засуетился – видно не одному Панину не улыбалось быть галерником – и лодка оделась парусом за рекордный срок. При торжественном и в то же время заинтригованном – все-таки ветер встречный – молчании экипажа капитан решительно положил руку на румпель.

    Лодку понесло как-то боком, наискось через всю речку. Забурлила под бортом вода.

   - Ага! – заорал Панин.

    Все его комплексы словно этим же ветром и сдуло.

   - А ну, не путаться в шкотах! Все на днище! Балластом будете!

    У противоположного берега лодка развернулась на пятке. Хлопнул звонко, перелетев на другой борт, парус и суденышко опять помчалось к оставленному было берегу, но уже метров на сто выше отправной точки. Тут как раз открылся поворот и Панин, чуть подправив курс, пошел длинным галсом. Лодка кренилась, касаясь планширем пробегающей воды, парус слабо гудел, потрескивала мачта, а Панин, прочно уперевшись босыми ногами, держал румпель и громко бормотал:

    Потуже, парень, вяжи узлы – беда идет по пятам.

    Сегодня ветер и море злы, и зол как черт капитан.

    Сидя на мокром днище, звонко захохотал Бердыш, улыбнулась Алёнка, радовался даже Кузьма, которого по ветхости избавили от мук гребли. И в это время опять до них донесся гул. На этот раз совсем близко.

    На лодке затихли и перестали улыбаться. Клим открыл было рот, по-видимому, намереваясь опять свалить все на неведомого охотника, вздумавшего шляться с пищалью по здешней глухомани, но тут гул, громкий и отрывистый, долетел до них опять.

   - В полуверсте, - категорично заявил Князь и посмотрел на атамана.

   - Надо приготовиться, - сказал Клим мрачно. – Сашок, нельзя ли потише?

   - Я сбавлю ход, - пообещал Панин. – Вон за той косой. Князь, Вам не составит труда вынуть из-под этой груды барахла мою верную шпагу? Благодарю Вас.

    Река повернула, поставив лодку в галфвинд. Грех было не воспользоваться такой удачей, но Панин, придерживая румпель и стравив шкоты, вопросительно посмотрел на Клима. Тот обозрел окрестности и махнул рукой.

   - Где наша не пропадала!

    И Панин рывком выбрал шкоты. Легкая лодка понеслась как настеганная, заставив непривычный экипаж вцепиться кто во что. Мельком Панин заметил округлившиеся от страха и восторга глаза Алёнки и пожалел, что галс так короток, всего каких-то полкилометра.

    Красиво гоня перед собой пенный бурун, лодка вынеслась на очередной поворот, и, как только ушла назад коса правого берега, перед глазами экипажа предстала картина морского, вернее речного сражения. На середине реки, достигавшей здесь метров ста пятидесяти в ширину, как напуганные жирные утки сгрудились купеческие ладьи. А вокруг, словно псы, травящие медведя, сновали низкие черные лодки. Панин насчитал их целых пять штук. По шесть-семь человек в каждой давало общую численность нападающих в тридцать-сорок активных штыков. А ведь могло быть и больше.

    Капитан Панин отреагировал мгновенно: лодка развернулась через фордевинд за каких-нибудь пару секунд и тут же нырнула обратно за косу. Отмахав вниз метров сто, Панин прижал ее к кустам низкого берега и спустил парус.

   - Ваше слово, - сказал он, обращаясь к молчащему Климу.

   - Биться надо! – быстро сказал Бердыш, не дожидаясь реакции атамана.

   - Быстрый какой, - проворчал Клим. – Броду-то мы не знаем, как же в воду лезть. Только головы зря положим.

    За поворотом вопили так, что слышно было даже здесь. Тонко пела сталь.

   - Кузьма, возьми Алёнку и быстро на берег, - сказал атаман после полуминутного раздумья, когда команда его от нетерпения уже стала елозить по доскам. – И не высовываться, пока не покличем. Что скажешь, Сашок? Как биться будем? Я на воде не силён.

    Панин отметил про себя тактичность и мудрость атамана и в очередной раз порадовался, что имеет такую надежную опору, а вслух сказал:

   - Значит так, мужики, стенка на стенку мы ломить не будем. Тем более – ветер. Заряжайте пистолеты да приготовьте лук. Придется немного пострелять. И постарайтесь поменьше мазать. А теперь – полный вперед!

    Князь посмотрел внимательно на Панина и, одобрительно кивнув, стал раскладывать на банке оставшиеся стрелы.

    Отойдя от кустов, сперва медленно, а потом все более и более забирая ветер и ускоряясь, лодка вылетела на плес вся в брызгах, сверкавших на солнце маленькой радугой. Панин на этот раз ушел чуть дальше, к обрывам левого берега и так же изящно развернул лодку на пятке.

   - Все на правый борт! – заорал он и вцепился в шкоты.

    Курс на этот раз был менее выгоден – бейдевинд (слава Богу, не очень крутой), но выбирать не приходилось. Набирая скорость, лодка вышла из тени высоких сосен и, кренясь, направилась к месту сражения. Их пока еще никто не заметил.

   - И не надо, - подумал Панин, забирая еще правее, чтобы в последний момент свалиться под ветер и тогда уже в пене и брызгах… Пусть противник, да и купцы прочувствуют возможности. Экипаж, вооруженный до зубов, выставив на поднятый планширь правого борта стволы и стрелы, ждал только сигнала. Панин чуть шевельнул румпелем и потравил шкоты. Ветер свистнул в снастях, и они понеслись.

    Сцепившиеся в абордаже суденышки медленно дрейфовали по течению. На относительно высоких бортах ладей кипела свалка. Судовые команды купцов составленные, видно, из ребят крепких и небоязливых, отбивались кто чем мог. Звуки битвы, круто замешанные на мате, разносились над безразличной водой. Чуть ли не перед носом панинской лодки в воду плюхнулся один из нападающих. Подавив в себе инстинктивное желание отвернуть, Панин подправил курс прямо на вынырнувшую из воды голову. Раздался вопль, лодку чувствительно тряхнуло, но скорость ее почти не уменьшилась.

   - Давай! – крикнул Панин в бешеном усилии на шкотах и румпеле, словно это он сам, а не ветер, гнал лодку в разноголосый вопль, хряск ударов и лязг железа.

    Грохнули выстрелы Клима и Бердыша, Князь спустил тетиву лука. А лодку уже проносило мимо и дальше, так что в сутолоке и гаме драки никто даже толком и не понял: кто это, откуда и для чего. Одна пуля и стрела нашли цели, списав двоих нападавших.

    Панин опять приткнул лодку к берегу, предварительно развернув ее на этот раз метрах в ста выше свалки. Пока канониры быстро, но без суеты готовили свое ужасное оружие к бою, он положил поближе свою шпагу.

   - И вам рекомендую, - сказал Панин экипажу. – Я конечно буду держаться подальше, но чем черт не шутит. Давайте на левый борт! Вперед!

    Хлопнув парусом, лодка опять сорвалась с места.

    Когда они приблизились метров на двадцать, Панину показалось, что сопротивление защитников сломлено, потому что схватка переместилась на палубы ладей, и в приткнутых разбойничьих лодках не было почти никого. Различить же цели в скоротечности схватки, да еще пробегая мимо на приличной скорости, представлялось проблематичным. Тем не менее, Панин решил еще раз пройти мимо, что и исполнил блестяще.

    На этот раз только один пират, почему-то оставшийся в лодках, вывалился за борт. Бердыш даже не стал стрелять, не найдя или не будучи уверенным в правильности выбранной цели, а Князь выпустил стрелу почти наобум, уповая скорее на то, что Бог должен хранить хороших людей.

    Течение отчего-то слишком медленно тащило сцепленные суда, скорее всего потому, что с какой-то из ладей отдали якорь. Со времени вступления в кампанию панинского двухпушечного кэта, они едва сползли вниз по реке метров на десять. То ли это сделали пираты, то ли сами купцы – в любом случае преследуемая цель была непонятна, но Панина это сейчас мало волновало. Вот то, что избранная тактика не то, чтобы не принесла успеха, а как-то обидно игнорировалась противником – это да – это трогало. Надо было лезть в самую гущу боя, и Панин, автоматически разворачивая лодку, прикидывал – стоит ли. Нет, конечно, понятно, справедливость должна торжествовать, а зло, наоборот, должно получить достойный отпор. Но вот какую цену придется платить за торжество справедливости. Панин меркантильно решал про себя, что, если дело выгорит, обдерет он купцов как липку и медлил, придерживая рвущуюся лодку.

   - Что же ты, Сашок? – спросил Князь, словно поняв панинские колебания. – Ведь они нас привечали, а теперь их бьют и грабят.

   - А-а-а! – Панин натянул шкот.

    Лодку сорвало с места и неудержимо понесло прямо в свалку.

   - Бердыш, постарайся забросить якорь на ладью, - командовал Панин. – И держитесь с Климом чуть сзади. Мы с Князем пофехтуем, а вы с пистолетами прикроете. Все понятно?

   - Понятно! – дружно ответил экипаж и в это время лодка мягко приткнулась к борту ладьи.

    Панин выпустил из рук шкот и румпель и подхватил с банки свою шпагу. Все колебания, все сомнения он оставил за чертой, за гранью, отделившей от прочей жизни ту особую форму существования, которая именуется боем. Он вдохнул глубоко, стараясь вызвать в себе ощущение легкости и отрешенности, которые иногда приходили в учебных боях, но вместо этого ощутил лишь противное подрагивание рук и липкий холод в низу живота. Однако отступать было еще противнее, и Панин шагнул вперед, через борт синхронно с Князем, сжимавшем в правой руке положенную на плечо саблю. Сзади сторожко держались Клим и Бердыш с пистолетами наизготовку.

ГЛАВА 6 - Прельщение

Разбойники уже очистили от экипажа одну из ладей – как раз ту, на которую высадились Панин с командой, и всей оравой, уже не столь многочисленной, осаждали две другие еще огрызавшиеся. На захваченной ладье поверх прикрытого холстиной груза, на носовой, и кормовой палубах валялись убитые и раненые и алели лужи крови. Двое мужиков, не дожидаясь окончания схватки и, видно, уже уверовав в свою скорую и полную победу, сноровисто сдирали закрывавшую груз холстину. Они оторопело выпучили глаза и не только не успели схватиться за оружие, но даже слова не вымолвили. Князь рубанул одного походя и небрежно, как показалось, но попал точно по ключице. Кровь ударила фонтаном и Панина едва не вывернуло тут же на поле брани. Он вдруг отчетливо понял, что тут игрушек не будет, тут надо работать по-честному, что на одних словах будущего не построить. И в следующий момент отработанным до автоматизма движением, длинным скользящим выпадом вогнал клинок во второго разбойника. Тут крови не было совсем, потому что острие угодило бедолаге прямо в сердце. Странно, но Панин не ощутил ни жалости, ни отвращения. Он как-то отстраненно и даже с интересом посмотрел на скорчившееся тело, на окровавленное лезвие и шагнул вперед, оглядываясь в поисках нового противника.

    Князь уже вскочил на планширь и покачнулся, удерживая равновесие. Там на соседнем судне, чей борт возвышался примерно на треть метра над бортом ладьи, которую только что освободили от презренных пиратов доблестные моряки капитана Панина, еще лязгала сталь, раздавались крики, стоны и хрип. Панин без колебаний последовал за Князем.

    Притиснутая к надстройке уполовиненная команда во главе с одним из братьев дорого продавала свои жизни и товары. Разбойников было больше, они были злее и умелей. Купцов ждал несомненный и полный разгром. Наверно можно было сдаться, поднять руки, сложить оружие, - в конце концов, сколь бы ни был дорого товар, он не дороже жизни. Но что-то ведь заставляло даже последнего судового ярыгу биться насмерть.

    Не было времени размышлять об истоках стойкости и преданности. Панин и Князь ударили с тыла и в полминуты изменили соотношение сил. Они не орали страшным голосами, не корчили зверских рож, не играли в благородство (повернись лицом к смерти, гад!). Князь просто шел вперед, правда, по довольно сложной траектории, и сабля в его руках коротко и зло взблескивала. Он не фехтовал и даже не отбивал направленных в него ударов. Князь рубил быстро и аккуратно. Необходимый антураж создавал Панин. Уж его толедский клинок лязгал и скрежетал, сталкиваясь с различной формы лезвиями, по полной программе. Создавалось впечатление, что пираты Князя просто не замечают, зато вовсю отыгрываются на Панине, правда, опять же, без особого успеха.

    А когда прогремели выстрелы Клима и Бердыша и воспрянувшая команда, превратившаяся из потенциальных покойников в почти триумфаторов, с воплями и злобными и радостными одновременно ударила по оставшимся, пиратам ничего не осталось кроме поспешного бегства.

    Они, очертя голову, стали прыгать за борт, при этом некоторые не выпускали из рук оружие, хотя спасаться в воде с саблей или топором было очень неудобно. Победители сгоряча бросились было преследовать разгромленного противника, но их остановил громкий голос купца:

   - Остановитесь, ребяты! Ружья давайте!

    Клим и Бердыш, успевшие перезарядить пистолеты, выстрелили почти одновременно, но как-то без особого результата, если не считать эффектных всплесков рядом с двумя пиратами, изо всех сил гребущих к близкой косе. На ладьях вразнобой стучали шомполами, загоняя пули в стволы нескольких фитильных ружей. Панин, когда увидел вблизи это чудо оружейного искусства, несколько оторопел. Плывущие пираты в ужасе оглядывались. Правда, громыхнувший через несколько минут нестройный залп существенного урона отступающему в панике противнику не нанес. Только один из участников заплыва заорал как заполошный и резко сбавил скорость, загребая воду одной рукой.

    Остывающий от схватки Панин, который стоял, опершись на шпагу, и наблюдал за действиями стрелков, усмотрел в этом аналогию, но поделиться было не с кем.

    Победители не преследовали побежденных – не было ни сил, ни желания. Да и погоня в условиях пришекснинских дебрей носила бы характер скорее устрашающий. Опять же, дел у победителей и так было невпроворот.

    Старший из братьев – Семен подошел к стоявшей кучкой абордажной группе. Группа вид имела жутковатый, особенно забрызганный кровью с головы до сапог Князь, который до сих пор смотрел взглядом, способным, казалось, повалить сосну. Подошедший купец сам в своей и чужой крови низко поклонился всем четверым.

   - Должники мы ваши, - сказал он. – На веки вечные. Спасибо вам, люди добрые. Не пропадет за нами. На то слово даю.

    Клим благодарность принял с достоинством, но как атаман и дипломат