Оглавление
АННОТАЦИЯ
Императору кровь из носу нужны драконы, вымершие много лет назад. Проект страшно секретный, и от него за лигу несёт курятником. Лучшие адепты страны собраны в одном месте в закрытой академии в самом защищённом месте государства. И они понятия не имеют, какой у императора в их отношении план.
О любви, неведающей преград, вопреки разуму, правилам и здравому смыслу,
О дружбе и чести
О безрассудной юности и суровой зрелости
И о Драконах с их истинными парами и трам-пам-пам — всё, как полагается. Они, кстати, несут яйца. Просто, чтоб вы знали))
ПРОЛОГ
Авдотий Филиппыч казнил петуха. Прямо перед вечерней баней. В пятницу третьего дня, когда над Зенкиной горой поднялись большие медленные звезды. Казнил по поводу сомнительному и, в общем-то, скверному. Честно сказать, так себе был повод. Но другого верного выхода у Филиппыча не было.
Аккурат в этот самый миг со стороны горы безмолвно полыхнуло, ослепляя звонаря, держащего в одной руке безголовую петушиную тушку, а в другой новый, блестящий сквозь алые подтёки топор. Филиппыч в неверии вскинулся, ступил в накапавшую вязкую лужу и, падая плашмя, неловко взмахнул петухом, успев подумать, что осквернил, наверное, совершенно новый инструмент и удачи с ним уже не будет, и что птичью бОшку надо было сворачивать за баней. И в это мгновение встретился зубами с доскою...
Когда Эльжбета Марковна подняла взгляд от теста, которое с упоением месила уже третью четверть часа, красочно оживляя в своих фантазиях их с новым капельмейстером дуэт в духовных пениях, перед глазами её медленно, с закручивающим сердце в узелки отвратительным скрипом, отворилась дверь, и взору предстала фигура, чернеющая ужасающей рожей, кровавая животом с топором и чёрным же обезглавленным петухом. Эльжбета Марковна задохнулась, увлекаемая паникой, стала заваливаться назад, но, припомнив о пятнадцати золотых кронах, ненадёжно спрятанных под матрасом, резко извернулась и метнула чудесно вымешенный пышный и чуток липкий ком в бродячую нечисть.
Нечисть взвыла, с размаху тюкнув затылком широкий потемневший косяк, и осела на пол.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Копьё не стояло.
Левек сжал тяжеленное древко ладонью и бездумно ковырнул ногтем гладкий грабовый ствол, к которому прислонился с устатку.
Копьё не удавалось пристроить никак. Куда бы он ни ставил его, оно сдвигалось, сползало, катилось, и в итоге обязательно падало и терялось. Да так, что в первый раз Левека чуть удар не хватил. Оно сливалось с пространством, и найти его можно было только на ощупь, и только точно зная, что именно и где нужно искать. Оно ещё и отползти в сторону норовило. Левек сам видел, глазам не поверил, но с тех пор постоянно держал короткое древко в руке. На весу. Чтоб наверняка не сбежало.
Рука возмущалась, грозя отвалиться вместе с заклиненной от тяжести шеей, и Левек с протяжным стоном вздохнул, чувствуя, как на лице проступает недостойное отпрыска благородного рода отчаяние.
А ведь он слово дал, что справится с задачей за несколько дней. Максимум за неделю, если с погодой не слишком повезёт.
И ведь почти повезло, если бы не этот грё...бной дождь. Точнее, ливень.
А если ещё точнее, ураган с градом. Который извергся прямо на дорогу перед Левеком и превратил её в непроходимое месиво, и оно почти сразу спеклось солнцем. Вместе с сапогами...
Ноги, кстати, тоже стоять отказывались, как и копьё. Впрочем, сидеть ногам не нравилось аналогично. Они, как и весь остальной организм, хотели сухой чистой постели, желательно отдельно от копья, и это было, увы, невозможно.
Но сначала воды. Бочку. Хотя можно было и таз. Ногам хватило б и таза. Как он стал бы мыться с копьём, Левек пока не придумал, но был уверен, что сообразил бы, если б такая оказия вдруг случилась. Но пока вот нет.
Настроение стремилось вниз, к подошвам замызганных сапог, которые были щедро уделаны розовой грязью.
Грязь была гордостью южного Заццвахта, и рожала отменные звонкие горшки и, сказывали, даже чуднЫе вопящие колокола, которые использовали для охраны, они славились на всю округу и даже дальше. Говорят, в сам Вышлав возили и ставили.
Но вот ходокам вроде Левека от этого было одно разоренье. Телеги вязли в непроходимой грязи, путники глохли от приветливых вздохов, писка и чпоканья розовой жижи, а строить дороги корона отказывалась, кивая на местных, которые объявили свою дыру заповедником этих самых вопящих грязей. Левек теперь думал, что идею заповедника власти поддержали специально, потому что строительство дороги в таких условиях обошлось бы в баснословные деньги.
Поэтому соваться в Заццвахт можно было лишь пару месяцев в году, когда дожди были коротки, а ветры достаточно быстры для того, чтобы распутица подсыхала, позволяя пройти за световой день хотя бы лиг пять.
Левеку оставалось семнадцать…
Сменить бы, — с тоской подумал Левек, шевеля озябшими пальцами, скрюченными в нутре мокрого сапога. Да и перекусить давно было б нелишним. Зря он, наверное, не зашел на пустынное подворье, к которому добрался как раз после заката. Но было жаль времени, и так в этот день половину пути еле волочился по жирной розовой жиже. Да и подозрительным оно ему показалось. Ворота раззявлены, на дворе словно искали что, а в доме ни огонька, и двери изнутри заперты. Только ставенка скрипит вверху где-то.
Ушёл от греха.
Теперь вот не знал, под каким кустом хорониться на ночь. Или уж и вовсе не спать?
Левек устало вздохнул и протяжно и судорожно выдохнул, с тоской глядя на темнеющую позади широкую двугорбую гору, от которой ему ещё идти и идти целых два дня. Луна щедро лила свет на заросший дремучим ельником склон, и жирные пласты грязи приветливо светилась в ночи: мол, рискни, вдруг ты как раз и обманешь, сможешь пройти и не потревожить.
Левек нахмурился, вцепился крепче в копьё и, зажмурившись, шагнул в радостно ждущую его розоватую жижу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Тайный советник его величества МАрия Первого, первого императора Великого Тиора, по совместительству ректор Ратицикой Академии Магии Павен Белецович Вельский сидел за столом в своём кабинете, и, обхватив руками с вечера растрёпанную голову, смотрел на занимающийся рассвет.
Небо призрачно посерело, выдавив из крадущейся прочь темноты тощие, косматые ели, да проступили, будто придвинулись, большие охранные камни, разбросанные вокруг замка. Они должны были бы чуть заметно мерцать, но сейчас этого не было видно.
Как и курьера. Вельский ждал его уже три дня, ругая себя последними словами за беспечность. Мог бы ведь сам выбраться. Ничего бы с его лягушатником за пару дней не случилось. Ан нет, поддался на уговоры, и теперь вынужден был ждать, и, что совершенно ему не свойственно, волноваться.
Размяк тут совсем.
Что могло задержать опытного, обязательного человека на спокойном объезженном тракте, Павен Белецович не знал. Даже думать о том не брался. Потому что думы эти отчаянно не способствовали здоровому сну. Вот как сегодня. Усталость была. И сильная. А сна ни в одном глазу не было. Как и вчера, и позавчера.
Курьер, бездна его дери! Хоть бы уже добрался…
Вельский с рычанием потёр осунувшееся лицо и придвинул к себе очередную стопку коряво исписанных листов.
..Женский корпус требует отдельный тренировочный зал, как в мужском, для... чего? ..расслабляющих самостоятельных занятий?
Двадцать две подписи.
Это чего же они там такое расслаблять собрались? Самостоятельно. Что за глупости? И откуда им вообще известно про мужской зал? Им об этом вообще знать не положено. Нет там никакого зала, и точка! Это мужикам перед сном положено агрессию сбрасывать, а девицам надо внедрить вечерний курс созидающей визуализации или какой-нибудь трансформирующей медитации. Главное, закинуть мысль помудрёней. И чтоб индивидуально, чтобы они каждая сама по себе мечтали, и в группы не собирались.
Нет, эту ерунду в топку. Никаких самостоятельных женских залов!
Павен с удовольствием смял желтоватый лист и бросил в широкую плетёную корзину для дров.
Быстро пробежал глазами следующий, согласно кивнул. Старосты просят снять запрет на проведение осеннего бала. Восемнадцать подписей. Надо подумать, как это обставить. Совсем без бала нельзя, напряжение и ожидания студиозусам надо во что-то сливать, но и снимать запрет так просто он был не намерен.
Так, стоп! Почему восемнадцать? Где ещё две?
Отсутствовали подписи старост четвёртого курса боевого и второго курса артефакторского факультетов.
Выяснить, почему.
Отложил прошение в сторону, снабдив его приметным знаком вопроса.
Задумался, когда он видел этих двоих? Да выходило, что не далее, чем на прошлой неделе и видел, и выглядели оба эти шалопая весьма посредственно. Обычно они выглядели. Тогда почему подписей нет?
Вельский раздражённо выдохнул через нос, чувствуя себя натуральной наседкой, а не убелённым благородной сединой магом, у которого боевого опыта было не меньше, а то и побольше, чем у начальника гвардии его императорского… имперства МАрия.
Павен нервно поскрёб ногтем засохшее чернильное пятно на столе и укоризненно глянул на отразившийся в зеркале над камином портрет августейшего. Вот спрашивается, зачем его сюда? Ведь упрятали! Награда, бесы её дери, от которой нельзя было отказаться.
И что вот это вообще? Павен схватил очередной лист.
..защита контура нестабильна…?
Камни не светят по этой причине? Вельский угрожающе посмотрел в окно на отчётливей проступивший в рассветной тиши приметный валун, злобно выдвинув вперёд массивную челюсть, будто от этого он немедля должен был засветиться.
К его собственному удивлению, ближайший камень моргнул и залился ровным голубым светом, а за ним и все остальные включились в охранную сеть.
То-то же! Вельский удовлетворённо хмыкнул в усы: есть ещё ягоды …в пороховницах! И, поёрзав на стуле в попытках найти положение поудобней, вернулся к запискам, которые были сложены в неопрятную толстую стопку на столе.
..что начальник обеспечения кухни собирает премии с работников. Взамен позволяет брать продукты неограниченно…
Вот ведь... и сам наверняка не брезгует. Опять нового начальника пищеблока искать. Третий уже, за его ректорство, получается. Что с ними делать?
А может… Развесить кругом портреты Мария? И сказать, что магические – следят. Августейший вон с него так смотрит, что Павену иногда на все пуговицы застегнуться хочется. А когда не хочется, на икоту пробивает. Вельский незаметно покосился на глядящего на него в упор императора, и будто бы непринуждённо распрямил ссутулившиеся над клятыми бумажками плечи, всерьёз опасаясь, что портрет за ним и правда следит.
Вот ещё напасть. Как проверить-то теперь?
Да нет. Ну ерунда же! С недосыпа и не такое привидеться может. Павен встряхнулся и с утроенным усердием вернулся к запискам.
..на втором этаже в матрасах клопы?
Гадость какая.
Гневный взгляд на окна жилого корпуса проблему с клопами решил едва ли, и Вельский отложил и эту записку на край.
..где световые камни?..
Действительно, где? Павен лично на позапрошлой неделе подписывал счёт, это сквозь общую пургу дел он как раз отчётливо помнил. Как Нинандра потешно гневалась, потрясая смехотворным своим кулачком, и убедительно искрила стоящими дыбом волосами. Вельскому это доставило душевное удовольствие и насмешило, и он, старательно напустив серьёзную непроницаемость на лицо, подмахнул все три сметы на осветительные камни: в учебный корпус, жилой, и на тренировочный полигон. А потом до конца дня блаженно улыбался, вспоминая её всю такую горячую, растрёпанную, гневную, в призывно натянутом на обнимательном месте платье. Как студиозус на летней практике, ей-богу.
А платье было действительно совсем не учебным... Она его только раз до того надевала. Павен помнил, потому что уже был им приятно впечатлён. Он даже расправил сейчас пошире внушительные свои плечи и втянул и без того крепкий живот надёжного имперского вояки, думая об этом платье Нинандры Лоевской, магистра ментальных конструкций Ратицкой Академии магии, по совместительству заведующей хозяйственной его частью. Ему прислали её в конце прошлого учебного года взамен сбежавшего в частную гимназию в Дюст престарелого маразматика Калеба Ховайского.
Вельский фыркнул и поморщился, вспомнив о нём, в очередной раз уверяясь, что всё, что ни случается, случается к лучшему, и тот инцидент с заменой отличное этому подтверждение.
Он не вполне был уверен, что Нинандра разделяет его убеждённость в удачном повороте судьбы, и даже подозревал, что её сослали сюда за что-то, так же, как и его, Павена. Но пока женщина сильно не жаловалась и терпеливо сносила тяготы преподавательской стези, волноваться было не о чем. А то, что искрила иной раз, так это и для здоровья, и для работы полезно, и для цвета лица опять же.
Они служили вместе ещё в войну. И этот факт оправдывал Нинандру для Павена в чём угодно. А вот куда делись камни, выяснить было не лишним.
Этот листок отправился к тому, что с клопами, и ректор, с опаской отпив из стакана вчерашнего успокоительного взвара, с неожиданным удовольствием залихватски крякнул. Взвар был убойной крепости, на самых надёжных расслабляющих травах. Он вспомнил. Лекари его ещё вечером принесли, да он запамятовал.
Кураторша лекарей халтуру не варила. Павен с надеждой покосился на опустевшую на треть кружку, хмыкнул и, по-прежнему не обнаружив в организме призыва ко сну, с неугасающим интересом углубился в прошения и кляузы.
..добавить часы боевой артиллеристской подготовки...
Совсем сдурели!? Может им ещё и пушки сюда завезти? Стрельбища в академии устроить? Чтобы на них потом всех собак спустили, случись что? Зачем вообще магам пушки?..
..прошу выделить новую форму, потому что катастрофически выросла грудь...
Да они издеваются! Это у кого это? Второй курс? Та малявка с лекарского, у которой глазищи с Луну? Воображение нарисовало к неземному взору небесных же размеров прелести не меньше пятого размера.
Хорошо, что лекарский, — подумал Вельский. С боевого и артефакторного пришлось бы переводить. Там нагрузка на спину и так большая, а артефакторам ещё и обзор под руками свободный нужен. Но поздравляю, что ли, хмыкнул Павен, подозревая, что размышляет сейчас о судьбе будущего достояния факультета, и что о девушке этой ещё не раз услышит, если не от преподавателей, то от студиозусов точно.
С удовлетворением заметил, что подписано прошение о новой форме старостой Смирной Татовичем со второго же курса. Отложил и его с пометкой «Одобрить». Видно же, что настрадался малёк.
..в старой шахте массовый падёж летучих мышей...
Действительно катастрофа. Как замок устоит без мышей? Пусть даже летучих.
Павен Белецович не запомнил, в какой именно момент он начал упускать разумную нить, изложенных обстоятельств, и строчки перестали складываться в осмысленный текст. То ли на пятом размере груди искрящей причёской Нинандры, то ли на пушках, рядами расставленных на полигоне и окружённых облаком мельтешащих мышей. Сознание его мягко уплывало, отказываясь понимать, при чём тут он? И как его собственная жизнь не последнего в империи боевого мага оказалась вдруг связана с матрасными клопами?
Вяло отметил, что совсем рассвело, и контур мерцает ровно так, как тому положено, а в следующее мгновение крепко спал, прямо на разложенных на столе записках.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Мелкие пуговки платья на объёмной девичьей груди безостановочно вздымались и опадали. Смирна Татович, староста третьего курса лекарского факультета Ратицкой Академии Магии, пробовал отворачиваться от будоражащего воображение вида, закрывать глаза, представлять разные отвлекающие от груди вещи, вроде препарирования жаб и яиц гигантской каснощёкой улитки, но взгляд сам, минуя собственную волю Смирны, стремился к прекрасному и увести его прочь не было никакой силы.
А ведь он думал, что воля у него сызмальства сильная, ему, во всяком случае, подвластная. А оказалось вон как – не воля, а наказание одно. Даже два. Наказания. Потому что вместе со становящимся отупевшим лицом отчётливо "становилось" кое-что ещё, совершенно другое. Чуть менее очевидное, но куда более выдающееся, чем всё остальное.
И главным словом тут было "выдающееся". Потому что выдавалось так, что больно было даже моргать. Поэтому Смирна сидел, выпучив очи, отчаянно не дыша, и смотрел только на Невтона Евсеевича, прозванного студиозусами Двухголовым Драконом, в жадной надежде на то, что драконья грамматика дурь из него выбьет быстро и с треском.
Дурь выбиваться отказывалась и по-прежнему сильно мешала сидеть.
Самым страшным сейчас было даже не то, что ему пришлось бы вдруг выйти к доске. С этим он худо-бедно бы сладил. А если к доске вызвали бы Её.
А ведь он не единственный парень на курсе, вдруг осенило Смирну. И у всех у них есть глаза. И другие органы, наверняка, страдающие не меньше его собственных.
Он мгновенно нашёл взглядом троих сокурсников, с ужасом отмечая знакомую борьбу напряжения и дебилизма на лицах. А ведь есть ещё Боевой факультет. Портальщики. И артефакторы в конце концов! И от возмущения и бешенства его слегка попустило.
И ведь рано или поздно эта бомба рванёт. И наверняка будут жертвы...
Перед взором пронеслась короткая, но героическая битва щуплых лекарей с могучими боевиками. И зрелищная схватка прекрасных лекарок с обиженными на них артефакторшами...
Смирна аж зашипел, так его торкнуло в нижний ствол от этой картины.
Эту катастрофу надо было как-то предотвращать. Что-то делать, куда-то писать. Он как староста был просто обязан сделать хоть что-то.
— Татович, спряжение глагола "стоять"! — раздалось почти над ухом дребезжащим голосом Невтона Евсеевича-Дракона, и Смирна только отмахнулся:
— Не спрягается, — зло подумав, что стоит и без спряжения отменно.
Дракон хмыкнул и насмешливо поинтересовался:
— Тогда "лежать"? — И твердо произнёс, почти скомандовал: — Лиере!
Смирна удивлённо взглянул на поникшие наконец-то штаны и ошарашено пробормотал:
— Аналогично.
— То-то же, — так, что слышно было ему одному, заметил профессор. И уже громче добавил, но всё ещё глядя на Смирну: — Запомните это. И поныне неспрягаемые глаголы драконьего языка являются магическими командами. Импульсами, запускающими цепочку ритуала, заклинания или просто уже готовой формулой действия. Сейчас это мало кто использует, но помните, лишних инструментов не бывает!
Смирна запомнил сразу, даже на себе это действие испытал, одновременно перебирая в голове известные ему слова, которые могли бы в будущем ему пригодиться, попутно соображая, что ещё мог заметить их местный Дракон?
Стыдно ему не было, нет. Всё-таки Дракон тоже когда-то был студиозусом, а если и не был, то с особенностями молодого организма ему наверняка встречаться случалось, поэтому понимать должен.
А вот то, что заклинание от позора его избавило, но проблему с Прекрасным не решило (грудь от этого меньше не стала) – это он осознавал отчётливо. Как и все возможные проблемы, которые в красках ему нарисовал лишённый достаточного притока кислорода мозг.
Сходить к артефакторам, чтоб амулет какой-нибудь дали маскировочный, что ли? Только кому его брать? Внезапно возникшей груди, или уж лучше сразу ему самому? Потому что грудь под артефактом спрячешь, а мысли о ней по-прежнему на виду у всех останутся.
Штаны привычно заныли, и Смирна бросил в сторону Дракона Евсеевича панический взгляд. Длительность его заклинания оказалась подозрительно короткой.
То есть, артефакта надо было брать два. И он за них до конца года не расплатится…
А если Дракона прям попросить уменьшить? Чтоб стало, как было! Ну хорошо же было, ей-богу! Главное, чтоб не перепутал, у кого и что уменьшать. А то конфуз может случиться. С Дракона станется, в воспитательных целях уменьшить не грудь, а... измученные штаны Смирны. Точнее, то, что в штанах. А с этим мириться парень отказывался.
Сейчас он даже не мог бы сказать, чья именно это была грудь. Потому что каждый раз это было, как удар в голову и... и всё. До лица он ни разу ещё не добрался. Просто наваждение и морок какой-то. И совершенно недостойное старосты... всё! У него опять начали привычно путаться мысли, и Смирна тихонечко зарычал.
Не факт, что Груди это понравится, или Дракон вообще согласится. Но сейчас-то он его поддержал, может, и дальше в беде не оставит? А ведь на кону спокойствие и порядок во всём университете!
А если возмущаться будет одна только Грудь, так он её пока даже лично не знает, а потом всегда можно сказать, за Великим не разглядел де.
Нет. Нельзя. Членовредительство всё же. И для здоровья может быть опасно.
Артефакты спокойней как-то. Но дорого. И не факт, что артефакторы даже по дружбе возьмутся помогать. Если только обратиться к кому-то из дурнушек – они с возможной соперницей охотно бы разобрались…
Смирна навскидку припомнил самых некрасивых девчонок. Хотя у артефакторов с этим был явный недобор – то ли амулеты себе выправляли, то ли магическая кровь свою лепту вносила, но все девчонки были хорошенькие, как на подбор.
В общем, не складывался у него план с недозаправленными кислородом мозгами.
Смирна вынужден был прибегнуть к последнему средству. Нужно было только сделать главное: посмотреть безымянной хозяйке Прекрасного в лицо.
Он набрал воздуха в легкие, чтоб подправить способность ясно соображать, и осторожно повернул голову в сторону, перебирал взглядом знакомые макушки, не решаясь пока позволить глазу скользнуть ниже. Она была где-то там, слева, он знал это точно. Штаны не дали б соврать.
Кто она?
Чёрненькая высокая Дафния? Рост не тот. Там вся Прелесть была явно ниже.
Бетка-болтушка? Пышненькая. Возможно, вполне. Он решился скосить глаза, но нет. Не она. Тогда кто же?
Вита – красава вся? Фигуристая умопомраченно и яркая невозможно, как все артефакторши, что она на лекарском вообще делает? И нет, не она тоже.
Рядом с Витой сверкнули испуганные большие глаза, сталкиваясь с его собственным настороженным взглядом, а дальше он просто обязан был прям под этим пытливым взором проверить. Проверил... и всё... бомбануло.
У Татовича потемнело в глазах, и он с тяжким вздохом уронил разом покрасневшее злющее лицо в ладони, стараясь не фиксироваться на воспрявших штанах, и не думать совсем ни о чём округлом.
Петра Шапек. Шапек! Упёртое недоразумение размером в четверть одного полноценного человека?
Да быть этого не могло! Хотя бесцветная эта коса в видениях о прекрасном как раз постоянно мешалась. Он должен был догадаться, вспомнить.
Но бесы... Серьёзно? Шапек?
Под тяжёлым, пристальным взглядом Дракона он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул. Он сделает это ради мира в их большой студиозусной семье и спокойствия на факультетах! И с чувством исполненного долга Смирна подписал прошение к ректору собственным именем.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Сбросить напряжение после занятий на полигоне оказалось хорошей идеей. Там как раз полировали друг друга третьекурсники боевики. Смирна ввязался в бой сразу, как только увидел отмашку Моравицкого, мол, сигай, недоумок, не накосячь только. Так он сказал ему на самом первом занятии ещё в прошлом году, когда Смирна пришёл проситься вольным слушателем к нему на боевой.
С тех пор Татович заявлялся на все лекции, которые позволяло расписание его и боевиков. Причём, неважно, какого курса. Он жадно впитывал всё, что давали, конспектировал до буквы, внимал каждой, даже самой незначительной, мелочи в безумном стремлении попасть, перевестись, как ему обещали. Ректор сказал, к зиме. То есть, после зимней сессии. Почему не сейчас, внятно ответить не смог, как Смирна его ни пытал. Сказал только, что если он вылетит с лекарского, боевого ему не видать.
Поэтому приходилось Смирне туго.
И сейчас это было очень своевременно.
Смирна нахрапом ворвался в чужой групповой бой, быстро выбрав сторону терпящих поражение, и ухнул сразу чуть не треть резерва в защиту – еле видимое поле вокруг парней разом вздулось плотным пузырём и вспыхнуло радужными переливами силы. С другой стороны послышались разгорячённые возмущённые крики. Его окружил сухой запах сожжённого воздуха и звуки чужого тяжёлого дыхания.
По всему выходило, он тут кстати.
— Вперёд только не лезь, — Коэн Бачек, капитан отчаянно лажающих недоумков, сплюнул в сторону, трудно и шумно дыша, и неожиданно ударил, что было дури, пробивая щиты на правом фланге противника кружным тараном. Заорал на весь полигон: — Сейчас!
И Смирна среагировал первым. Яркая белая волна пронзила пространство, и щит противников осел и развеялся.
Моравиц рявкнул "Стоп", когда смятые сечью и обухом ряды по ту сторону барьера начали хаотично выбрасывать остатки сырой неоформленной силы. Они взрывали землю между сражающимися, не способные долететь до цели, что было верным признаком пустого резерва, и Смирна с сожалением погасил готовое заклинание в кулаке.
Не додрался.., мелькнула у него быстрая мысль. Ещё бы хоть маленько! С досадой пнул выдранный во время боя клок земли, с торчащей из неё жёсткой, как щётка, пожелтевшей травой.
Задирать специально никого не хотелось. Ребята и с той стороны барьера, и с этой были отличные. Сработанные. Татович дрался с ними не впервые. И всякий раз к взаимному удовлетворению. Да и Моравицкий не гнал. Уже одно это было добрым знаком.
— Напомни-ка, на что тебе сдался лекарский? — Коэн хлопнул его по плечу так, что чуть по колено в землю не вогнал. — Хорошо держишь, молодец, — похвалил то ли за щит, то ли за то, что сейчас устоял. — И удар у тебя стабильный. Я ещё в прошлый раз заметил. — Смирна согласно кивнул, принимая похвалу. Главное, чтобы впредь в бой пускали, уже хорошо будет. — Так почему ты не у нас-то?
Смирна неспешно размял шею. Судя по хватке капитана на плече, отшутиться не выйдет. Ладно. Это был только вопрос времени. Рано или поздно всё равно пришлось бы рассказать. Выглядеть недалёким лопухом и мямлей перед Коэном очень не хотелось.
— Неудачное стечение обстоятельств, — уклончиво ответил Татович.
— И что, даже батька не помог?
Выходило, что на факультете было известно и про «батьку», невзирая на фамилию бабки по материнской линии, которой он тут назвался, и которая на отцовскую не походила ни разу. И хоть беседа вроде и была вполголоса, да один на один, без близких ушей, сам вопрос был не слишком приятным.
— Да как бы наоборот даже...
Батька как раз таки сделал всё, чтобы он на боевой не попал. По его просьбе даже набор в тот год ограничили, и закрыли раньше срока. И документы его «потеряли». И общий теоретический бал у него был «слишком высок», да-да, именно так в официальном отказе и было написано. Мол, вы научной деятельностью на благо империи должны заниматься, а не сливать силу в простой мордобой.
У Смирны тогда весь его мир и жизнь перевернулись. Шок и неверие, и будто обухом по голове огрели. Чуть глупостей не наделал. Спасибо ректору Вельскому, уберёг. Хотя, сейчас непонятно уже было, уберёг ли. Ещё год на лекарском его с ума просто сведёт от тоски и унынья.
И если поначалу он воспринимал это, как закладку на будущее себе в помощь, что в случае чего у него навык у самого есть и себе, и товарищу помочь, то теперь вся эта лекарская пурга его откровенно бесила, отодвигая его продвижение к собственной цели. Продолжить стезю отца – это было таким правильным и достойным, что он не мог понять, почему неожиданно встретил так много препятствий, вместо ожидаемой и, в общем-то, естественной помощи тех, кто мог это сделать легко. И кто, по его мнению, помочь был просто обязан.
— Бес мне в драку! Иди ты! — ожидаемо не поверил Бачек.
Смирна и сам до конца не верил. Всё не мог понять. Но то, что преподаватели по какой-то причине его не гнали и учёбе фактически на двух факультетах не препятствовали, наводило его на некоторые соображения, которые он держал пока при себе, и внимательно присматривался ко всему, что его окружало. Это в принципе и само по себе было нелишним. Присматриваться. Вот Смирна и наблюдал.
— Ничего, — припечатал его своим фирменным по плечу Коэн. — Зато у вас там девки на лекарском просто ух! — Чрезмерный восторг разгорячённого боем Бачека Смирну не то чтобы насторожил, но что-то подсказывало ему, что продолжение фразы ему не понравится. Поэтому он кисло улыбнулся половиной лица и попробовал высвободить левое плечо из захвата, сам ещё не отдавая себе отчет в том, зачем это делает. — Во такие, — и обрисовал перед животом два арбуза. Не меньше пуда величиной каждый. — Такие вот тыковки, — Бачек экзальтированно закатил глаза, и Смирне отчаянно захотелось ему врезать. Будто и не стояли сейчас только что плечом к плечу рядом, прикрывая друг друга. — И где только вы их раньше прятали? — продолжал упорно напрашиваться четверокурсник, — Правда, мужики? — Татович коротко оглянулся, обнаружив вокруг сияющие азартом после боя глаза боевиков. А ведь именно этого он сегодня ожидал, и опасался, подумал Смирна с досадой. Парни согласно посмеивались, отходя после встряски, кто заламывая друг друга на остатках адреналина, кто просто растянувшись прямо тут на плацу. — Ээх, я бы такую не раз и не два даже, — услышал Смирна мечтательное рядом. А дальше он сам не понял, что произошло.
— Ты чего?! — обиженно взревел Бачек, держась за стремительно краснеющий нос с показавшейся из-под ладони пузырящейся юшкой.
Смирна ошарашено посмотрел на свою сложенную в кулак руку.
— Ничего, — потряс в звенящей тишине головой, которая сделалась вдруг до того пустой и гулкой, как перед очередной атакой. — Остаточный рефлекс. Судорога после боя, — кивнул на бросивших мутузить друг друга парней. — Так бывает. Мы как раз изучали. Только что. Сам не верил, что возможно.
Он действительно поверить не мог. Что врезал Коэну Бачеку, который был чуть не в полтора раза его шире и вообще больше. Всё-таки у боевиков подготовка ежедневная и суровая. Совсем не то, что у лекарей, бесы их всех за ногу дери, вместе со всеми их тыквами. Да и старше он года на два.
— Извини, — буркнул Смирна. — Без обид.
— Да вообще-то тебе спасибо, — Коэн, смеясь, запрокинул лицо вверх. — Говорю ж, удар хороший. Заходи ещё, не стесняйся. — И боевики слаженно заржали, будто отпустил их кто.
Моравицкий остановил его у самого выхода с полигона. Поманил пальцем к поглощающей сети, сам облокотившись на опору контура. Смирна аж споткнулся, будучи свято уверенным, что делать этого категорически нельзя. Во всяком случае, именно это вбивали им с самого начала учёбы, и именно так гласило руководство по технике безопасности. Но Моравицкий вроде бы сам его составлял, поэтому ему, наверное, было можно.
— Выяснил, что хотел? — без обиняков спросил Моравицкий.
Смирна и не думал ничего выяснять, но да, именно выяснить случайно и получилось: и то, что вся академия в курсе, чей он сын, и то, что драки лекарей с боевиками, скорее всего, не избежать.
Оба пункта требовали размышлений, что с этим делать, и какую тактику поведения выбирать для наименьших потерь по всем направлениям, что учебному, что личных отношений. Но сделать это он пока попросту не успел.
— Да я, собственно, не за этим...
— Я так и понял, — хмыкнул Моравицкий. — Редко так появляться стал почему? — спросил строго.
— Программа не позволяет пока, — вопросы куратора Смирну сегодня раздражали. — Разгребаю. Как полегче станет, приду.
— Приходи, — согласился Моравицкий. — И с Бачеком поосторожнее.
Татович вскинул на их главного боевика хмурый взгляд:
— Услышал, — кивнул, принимая совет.
Что именно имел профессор в виду в этот раз: то, что Коэн в курсе, чей он сын, и сегодняшнюю его, Смирны, откровенность, или конкуренцию с ним у девчонок, или личные драки, в какую он сегодня чудом чуть не ввязался, Смирна пока не понял. Но обязательно в этом разберётся. Потом.
— И кстати, — Моравицкий окликнул его, когда он уже почти вышел за внезапно зажегшийся контур полигона, — ты Левека не видел? — Смирна с подозрением покосился на мерцание искусственной ловчей сети, которая уже пару дней то гасла, то опять вспыхивала мутной пеленой защиты, и отрицательно качнул головой. Старосту-артефактора Левека Кавешича он не видел три дня. Это было чистейшей правдой. А о большем его не спрашивали. И Смирна не знал, стоит ему уже начинать волноваться, или довериться и ждать оговоренного срока? — Иди уже отсюда, — недовольно махнул куратор боевиков, и Смирна не заставил его повторять дважды.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Сешень Витлавич Моравицкий наблюдал за ржущими парнями, прикидывая, что Левека он не видел уже на трёх занятиях. То есть, если учитывать два дня без его спецкурса в расписании артефакторов, выходило, по меньшей мере, дней пять. И не то, чтобы он должен был сильно за него волноваться, это была забота Витольда Боржека, куратора артефакторного факультета, который, к слову, и в ус не дул. И стоило ли ему, Моравицкому, волноваться за мальчишку?
Вот и он не знал.
Но то ли дело было в том, что контур опять просел, то ли будто взгляд чей-то чувствовался постоянно, тревога Сешеня росла. Хотя серьёзных причин для этого у него не было никаких.
Только вот Левек пропал.
Ну пусть появится живым и здоровым, прикидывал Моравицкий, он ему этих причин столько накидает, до конца семестра не отмахается. Удумал с занятий сбегать, когда у него контур сбоит. Сешеню и так за поплывшую защиту достанется от высочайшего, заикой б не стать. А тут ещё и Левек.
Эта работа, которая виделась ему изначально благородным наставничеством, водительством и примером кумира для молодняка, всё больше смахивала на что-то среднее между обязанностями няньки и пастушьей собаки. И оказалась, к тому же неожиданно нервной.
Молодёжь была любознательна и неутомима в поисках способов разгромить замок и выбраться из него после отбоя. Он едва удержался от рукоприкладства, когда впервые обнаружил троих своих недорослей в Ратице глубокой ночью. Они таскали у булочника из окна сладости. Сладости! Три здоровенных лба под два метра ростом каждый в обнимку со сладкими пирожками.
— Больфе не было нишего, — не переставая жевать покаялся ему Бачек, который естественно был среди этих малолетних вандалов. Без него вообще ни одно мало-мальски серьёзное происшествие не обходилось.
А когда портальщики наловчились таскать в замок контрабандный самогон? Да он едва дара речи от возмущения и ужаса не лишился, спешно латая дыры в защите усадьбы. Как они исхитрялись это сделать, он до сих пор голову ломал. Это своего рода соревнованием было: у портальщиков найти способ вынырнуть из защищённого замка, у Сешеня – прикрыть этот способ быстрее, чем они им воспользуются.
А уповать на здравомыслие юных гениев и пускать всё на самотёк, было себе дороже. Особенно сейчас, когда защита контура внезапно обрушилась, а потом восстановилась сама собой.
Это случилось три дня назад и лишило Сешеня нормального аппетита. Вернее не так. Аппетит у него был, как у любого здорового мужика, вполне себе зверский, и Моравицкого теперь постоянно мучил голод. Потому что поесть, латая дыры в сети, было попросту некогда. От этого он был рассеян и зол. И утром отправил первокурсников приращивать назад опавшие листья на деревья. Только чтоб были заняты, под ногами не путались и лишних вопросов не задавали.
Он трижды пожалел об этой своей затее. Потому что итог выглядел зловеще.
Первокурсники прирастили всё, что нашли в лесу. И листья, и обломившиеся ветки, и даже камни. Прямо к ветвям. Так, что ходить по лесу теперь было опасно для жизни. Камни падали и снять их с дерева оказалось сложнее, чем к нему подвесить. С этим тоже надо было срочно что-то делать.
Восьмой и седьмой сектор контура, что шли прямо вдоль самой кромки горы по старому полигону, вызывали у Сешеня серьёзные опасения, хотя изначально о них он совсем не волновался. Напряжённость контура там тоже стала спадать, но восстанавливаться, как в других местах, не желала. От этого через некоторое время летела вся сеть. Как вот сейчас.
Маргнек отметил это для себя, но не факт, что до конца понял масштабы проблемы. Смышлёный пацан. Тренировать нещадно надо. Некогда ему, видишь ли.
Бачеку в морду дал. Внезапно. А он думал, они поладили. Им бы стоило. Может, хоть на них это противостояние закончится. Благо у Бачека предубеждения к мальцу нет. А вот у юного Маргнека, который представлялся тут всем Татовичем – хороший, кстати, правильный ход – у него с отношениями сложнее. Чего не поделить успели?
И вроде в бой сегодняшний хорошо зашёл. Удачно даже. Сешень было подумал, что именно сегодня всё сложится для того, чтобы наконец примирить эти два клана. Но, как всегда, что-то пошло не так. И он был готов поклясться, что это "что-то" – девица. Впрочем, как и обычно.
Эти семьи в своих отношениях славились завидным постоянством. А проще говоря, идиотской упёртостью. Как деда Маргнека угораздило жениться на невесте тогдашнего королевского канцлера Бачека, так с тех пор и тлеет эта вражда.
Сешень Моравицкий глянул на ржущего Бачека, на взрывающихся рядом с ним хохотом парней и с тоской подумал, что слишком уж всё как-то правильно складывается и спокойно.
И то, что контур опять выправился сам собой, не дожидаясь вмешательства, и то, что студиозусы учатся. Учатся ведь, тварята, не халтурят! И что Татовича переведут вот-вот, никуда не денутся. И отец не достанет. А бабка его поддержала, кстати. На удивление. И её голос, конечно, весомей.
В общем, слишком спокойно всё складывалось. Только вот Левек, похоже, всё же пропал. И это было почти отрадой. Потому что значило, что опасность, которая ощущалась в воздухе, была не так уж неминуема.
Может, это из-за Левека его так трясёт просто, и не случится больше ничего? – рассеяно размышлял Моравицкий, глядя на засыпанный потемневшими листьями полигон. Порыв ветра сильно ударил снаружи, и до Сешеня донёсся приглушённый контуром гул.
— Сешень Витлавич, — окликнул его Бачек, — Ребята спрашивают, а если контур на полигоне усилить, можно из ружья пострелять?
— Коэн! — беззлобно простонал куратор курса боевиков. — Во-первых, неуд за теоретическую подготовку. Вы на каком курсе учитесь?
Бачек насупился:
— Я же не только для себя спрашиваю. Я для всех.
— Вот и неуд вам, как старосте, за всех, — и повысив голос настолько, чтобы слышно стало на весь полигон, прогремел: — От прямого физического воздействия ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ КОНТУР НЕ ЗАЩИЩАЕТ! — и добавил в сердцах, чуть тише, но чтоб расслышали, — Идиоты!
Ну а о том, что контуры в замке разные, им слишком много знать не надо. Двух упреждающих для страховки достаточно.
— А что во-вторых? — хмуро спросил Бачек?
— Ружьё вы где брать собрались?
— Ну...
— Не ну! Это попросту нелегально! — рявкнул Моравицкий. — Все претензии через ректора! Всё!
А может, не так уж всё и спокойно, подумал куратор боевиков, покидая полигон. Небо затянуло низкими серыми тучами, и разошёлся частый холодный дождь. Сешень поёжился, выискивая взглядом малую вершину горы, но не увидел ни её, ни даже Трёхногой сосны, что стояла на нижней террасе, чуть выше излома, у старого полигона.
Это хмурое унынье теперь здесь надолго…
Он махнул оставшимся на плацу студиозусам, чтобы уходили, активировал защиту, закрывая площадку, и быстро пошёл к замку. Надо было поскорее разобраться с контуром. И Левека найти.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
В библиотеке Петра ничего подходящего не нашла. Наверное, сюда и соваться не было смысла. Разве только для успокоения совести, чтобы наверняка проверить. Ну вот, проверила.
Убедилась, что в фонде академии об артефактах, активированных старой драконьей магией, ничего нет. Действительно, зачем Академии такие книги? Если самих драконов давно не существует? Но надежда – она такая коварная штука, толкает туда, куда здоровая, вразумительная лень ни за что не пустит. А чем ещё себе помочь, кроме чужого опыта и книг, Петра не знала.
Оставалось два варианта: пытаться попасть в закрытое хранилище через прошение к ректору, или идти за советом к Палице – почётному Дракону всей академии, который драл с них старый драконий язык в три шкуры, будто им на нём родных детей воспитывать. Да и с драконьим у Петры был полный порядок. Без него на артефакторском нечего было делать.
И если необходимость попасть в хранилище объяснить ректору она ещё как-то смогла бы, то какими глазами смотреть на профессора Палицу и как рассказать ему о своей проблеме, Петра не знала.
А Невтон Евсеевич бы помог. Он неудавшиеся эксперименты любил очень. Глумиться будет весь оставшийся год, а, может, и не год, но совет не зажмёт, хоть и страшный зануда.
Была у неё ещё мысль напроситься в архив имперской библиотеки. Она знала, что для подготовки к диплому туда пускали. Правда, не всех. Главное было руководителя выбрать понадёжнее, кто бы точно пропуск достал. Тут опять же бы Палица сгодился. Но, во-первых, до диплома ещё глаза вытаращишь, а во-вторых, диплом она хотела писать уже на другом факультете. А чтоб туда попасть, ей как раз нужен был допуск в архив…
Замкнутый круг получался.
С гневным сопением Петра поправила неотвратимо сползающую к поясу тяжеленную грудь и вздрогнула от покашливания за спиной.
— Не там ищете, — прошипел Палица противнейшим своим голосом, и на стол перед Петрой лёг тонкий учебник, напоминавший больше растрёпанную тетрадь, чем печатную книгу. — Наслаждайтесь! Руководство на стародраконьем по формированию направленных токов и активации магических ставов. И чтоб ни пылинка не пропала – они все здесь из чистой магии!
Петра опять вздрогнула, с опаской взглянув на тетрадь, на безобразие, угрожающе болтавшееся у неё впереди, и уже подбиравшееся к краешку нижних рёбер, и согласно и быстро кивнула.
Магические учебники она, конечно, ценила. И их пылинки тоже. От них вдохновенно чихалось и даже плакалось, если попадался слишком старый или невероятно магический фолиант. Прям чувствовалось, что магии в них, как камней в Зенницкой горе – до жути. Много, то есть. Ей, конечно, сейчас руководство по деактивации больше бы подошло. Но спорить с профессором в такой ситуации было чистым самоубийством.
— На себе кто пробует? — профессор больно постучал костяшками пальцев Петру по лбу. Она поморщилась, но стерпела. Потому что было за что: и бестолочь она, конечно, и профессору надо было смирение показать, но и продемонстрировать упорство продолжить работу. Желательно, несгибаемое. Это следовало выразить одним единственным взглядом, а Петра в них была не слишком хороша. Хуже она была только в артефакторике, судя по всему. — И не пытайтесь меня расчленить взглядом. Не поможет, — подтвердил её опасения профессор.
С глазами её действительно была беда. Всегда всем виделось в них что-то дурное, какой бы милой она не была. А ведь она старалась. То ли это было от неудачного грязно-тёмного цвета радужки, с вечно разными примесями, то какой-то бурой зелени, то желтизны. То ли от взволнованного напряжения, которое постоянно присутствовало в ней самой, и отчётливо поступало во взгляде, как бы она ни пыталась с ним бороться. Но к глазам её претензии имели почти все.
— На что вы вообще рассчитывали? — раздражённо спросил профессор. — Чего добиться хотели вот ЭТИМ? — возмущённо ткнул пальцем в болтавшийся уже почти на поясе шар. — Понятно чего, но ЧЕГО?! Что, по-вашему, от этого с вами должно было произойти?!
Объясняться было бессмысленно, ей всё равно вряд ли поверят. И, разумеется, профессор был прав, идея изначально была провальная. Кто особыми приметами для встречи с незнакомцем называет заметную грудь? Хотя ей, когда она прежде об этом размышляла, всё виделось логичным и очень разумным.
На что смотрят мужчины при знакомстве? Разумеется, на грудь. Незаметно, старательно это скрывая, но именно на неё. Это Петра, к сожалению, тоже хорошо знала.
Но сама была счастливой обладательницей минусового размера, как говорила её единственная тётка Граэта, поэтому маскировка была бы идеальной. Сделать грудь ко встрече с контактом, а когда дело будет завершено, избавиться от груди. А потом нет груди – нет особой приметы. Да и было это всяко определеннее, чем цвет каких-то там глаз.
Кто же мог знать, что с тестовым прогоном всё пойдёт не так? Сначала на неё обратят внимание все. То есть совершенно ВСЕ. И юноши, и девицы. Особенно девицы. И если парни в основном прятали глаза, стоило их застукать за созерцанием эффекта, который щедро демонстрировал её не слишком удавшийся артефакт, то сокурсницы в большинстве зеленели от злости, и слышать шипение с фырканьем Петре приходилось теперь со всех сторон. Как в самой тёмной глуши змеиного лога. Жутко. А для неприметного человека, привыкшего комфортно скрываться в чужой тени, попросту невыносимо.
Во-вторых, к вечеру первого дня эксперимента выяснилось, что грудь не снимается. И вроде бы даже приросла, потому что ощутимо чесалась.
А к обеду второго дня обнаружилось, что то ли формула, вложенная в неё, была нестабильна, то ли в произношении слов Петра напутала, хотя этим же днём на лекции Дракон Евсеевич как раз говорил о неспрягаемых глаголах, то есть они должны были работать! В общем, грудь стала вроде бы уменьшаться и медленно сползать, приобретая попутно такую тяжесть, словно в неё вложены были все драконьи словари разом.
И вот теперь она стояла перед профессором Палицей, не зная, куда девать глаза, раздавленная этой неудачей и отчаянно нуждающаяся в новой груди, потому что встреча с контактом ещё не состоялась, а без груди о ней вовсе можно было и не мечтать.
— Кроме вас полно других дел, а вас приходится искать по всему замку, — продолжал распинаться профессор. Петре было очень интересно, зачем ему было её искать. Мог бы послать кого-нибудь. Только б не Татовича. Он её и без поисков сегодня убить был готов на ровном месте. Знать бы ещё, за что. Ну и плевать, не до него ей сейчас. Хотя, конечно, искал её Дракон понятно зачем – кому попало такую старую книжку не доверишь. А Палица всё не унимался: — Одна половина курса в бешенстве, другая почти в коме. Делайте, что хотите, но чтобы завтра же всё было по-прежнему! — Петра в отчаянии закрыла глаза, в которых застыли жгучие слёзы. Если бы она только могла! — Сначала наворотят, а потом ищут, кто за них разгребёт, — внезапно смягчившись, проворчал Дракон. И с поистине горестным вздохом велел: — Показывайте, что у вас там. Да не краснейте. Раньше надо было краснеть, когда выдумывали вот... такое!
— Мо...может, лучше к Нинандре? — в отчаянии побормотала девушка, отвернувшись. Стесняться было в общем-то нечего, но с Нинандрой вся эта нелепая ситуация не выглядела бы такой катастрофой.
— Профессор Лоевская вас тоже по голове не погладит. Вам придётся поделиться со мной этой драматичной историей. Обещаю, что дальше меня она не пойдёт.
Петра опять вздрогнула, оглянувшись на Палицу через плечо, слишком хорошо понимая, что можно и не желать ни с кем поделиться секретом, но если кто-то очень хочет его узнать, он найдёт для этого способ. Но о собственных способах она распространяться, конечно, не собиралась.
— И глазищами не сверкайте. Вы знаете, что они у вас очень говорящие? Тренироваться держать взгляд надо, а не то замучаетесь. Люди будут хотеть вас сожрать и за меньшее, а уж за упрямство и звёзды в глазах тем более! — Петра отчаянно покраснела, понимая, что прямо сейчас она бы многое отдала, чтобы послушать ещё про свои глаза и про звёзды, но заметив понимающую ухмылку Палицы, мысленно отвесила себе оплеуху. Совести у Дракона не было ни на ноготь. — Так вот, не сверкайте! Менталистам я не по зубам, а никто другой в здравом уме ко мне соваться не станет. Разве по глупости. Сами понимаете.
Петра понимала куда больше, чем хотела бы, чтоб рассказали её «очень говорящие» глаза. Например, что у профессора вторую неделю болит зуб, потому что он застудился на сильном ветру, когда шёл по руслу Ратицкого ручья между холмами. Что ему там понадобилось в дождливое ненастье и почему он не взял с собой сменных сапог, Петра ни за что бы не решилась выяснять, но прогулку ту в окружающих профессора образах видела. И видела, что голову его наполняли отчаянные младенческие крики, от которых зубная боль делалась совсем нестерпимой.
А что к лекарю Дракон не пошёл – это правильно, потому что зуб выдерут, а болеть всё равно не перестанет.
Или что манера сутулиться и подскакивать при ходьбе – чистой воды показуха, и верят в неё разве только первогодки, которые Дракона ещё не раскусили.
Или что всеобщий язык для профессора неродной. Хотя знает он его отменно. Но думает он на другом. А вот на каком, Петра ещё точно не определила. Что-то неуловимо знакомое, но понять было пока невозможно. Не хватало опыта и словарного запаса. Это она тоже хотела бы посмотреть в библиотеке.
Может, нужно было просто спросить? Или он ей за это голову оторвёт? А не только то, что у неё неудачно отвисло.
Всё же с Нинандрой было бы проще. Ей хотя бы не пришлось объясняться, зачем. А если бы и пришлось, объясняться с женщиной о гипотетическом интересе к мужскому полу ей казалось не таким унизительным.
Петра решительно выдохнула, будто в прорубь сиганула, и быстро расстегнула пуговицы на блузке внизу. До рёбер. Этого должно было хватить, чтобы обозначить проблему.
— Что вы использовали, как основу? — поинтересовался Невтон Евсеевич, деловито осматривая её... ладно, пусть будет "неудачный эксперимент". Ни с чем более смущающим и смешным сталкиваться ей самой прежде не приходилось. Смотреть, как серьёзный профессор прислушивается к чему-то, склонив голову в бок, взвешивая на ладони белый объёмный мяч, было, если уместить впечатления в одно слово – ужасно. — Похоже на мячи для поло. Для зимнего… — задумчиво уточнил Дракон.
— Они и есть, — буркнула красная, как флажок над госпиталем Ратицы, Петра.
— Отличный выбор, — похвалил к ещё большему смущению девушки преподаватель. — Вес как раз оптимальный.
Всемогущие боги! Ей хотелось провалиться сквозь землю, и даже ещё дальше, чем сквозь неё. Сейчас у неё сделается какая-нибудь невыносимая психологическая травма, и она не сможет потом общаться ни с одним мужиком... Или не сделает больше ни одного артефакта. Или она не сможет принимать свою женскую сущность, или какая-нибудь ещё ерунда в этом же духе...
Боже... Что она несёт? В любом случае, она одна во всём виновата...
— Угу. А закрепляли на чём? — не унимался профессор, поворачивая несостоявшиеся достоинства Петры из стороны в сторону одновременно обеими руками.
— Тряпичный корсет, — сквозь зубы выдавила из себя Петра. Чем скорее он выяснит подробности, тем быстрей всё закончится, решила она, приготовившись терпеть, буквально задержав дыхание.
— Великолепное исполнение, — задумчиво пробормотал Палица, то ли хваля, то ли издеваясь. — А активировали чем?
— Так тем, что сегодня на занятии разбирали, — почему-то признаваться в том, что она давно освоила материал, было неловко. Будто она таким образом отлынивала от дополнительных нагрузок, и ей само собой всё давалось легко. А ей нет. Она с детства с этим драконьим отчаянно сражалась, и давался он ей, как любому нормальному человеку – по-всякому. Это только Палица на нём, как на родном. И вот Татович ещё. Непонятно, что он вообще на лекарском делает? Она-то ясно что. А этот? Громила среди муравьёв. Соответствие примерно такое же.
— Напомните-ка, что именно разбирали? — продолжал строить из себя маразматика Дракон. Если б мячи ещё перестал мять, поверила б точно.
— Речь шла о неспрягяемых глаголах. Драконьих, — уточнила зачем-то. Будто у Дракона они могли обсуждать что-то ещё.
— Я помню, что о глаголах, — наконец-то привычно взвился Палица, прислушиваясь к чему-то внутри мяча. — Я так осторожно выспрашиваю, какие именно несклоняемые глаголы вы использовали!
Ну слава богам, а то она уже волноваться начала, не зацепила ли его личное поле своим самокопанием. Она могла, она знала.
— Стоять, — мрачно проговорила Петра. — Я использовала "Статире". — Шары тот час дёрнулись из ладоней Палицы, беспардонно шмякнув его по длинному узкому носу, от чего профессор опрокинулся назад и, прижав руки к лицу, простонал:
— Просил же, осторожно!
Хуже быть просто не могло.
Что могло быть хуже их Дракона, Невтона Евсеевича Палицы, профессора высокой драконьей словесности, с разбитым носом валяющегося у её ног, под её же в очередной раз (и как всегда не вовремя) воспрявшей грудью?
Чудовищной силы артефакт получился. Если удастся снять... Петра с усилием отмахнулась от бившихся в голову мыслей.
Да лишь бы удалось уже снять!
Под горячую руку с мыслями осторожнее надо, это она хорошо знала.
Девушка в ужасе смотрела на сидящего на полу Палицу, нос которого распухал на глазах, и желала только одного: чтобы всё это поскорее закончилось.
— Простите, — сдавленно произнесла Петра. Ни помочь Дракону, ни сбежать она не могла. Да и страшно было, потому что каждый её следующий шаг приводил к новой катастрофе. Поэтому она мучительно краснела и ждала, когда Палица сам очухается и наконец ей поможет.
Из-за стеллажей послышались быстрые шаги, сопровождаемые шипящими ругательствами и отчаянным "Лиере! Лиере!".
Петра успела подхватить опять рухнувшие вниз от прозвучавшего заклинания шары, закрыться руками, кое-как заправить выпростанную рубашку и сквозь зубы шепнуть:
— Статире!
Из-за стеллажей послышался сдавленный стон.
Палица полушёпотом прогнусавил:
— Очень любопытно, — и окончательно улёгся на стёртый до белёсости библиотечный пол, по всей видимости, изображая глубокий обморок.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Смирна почувствовал неладное на лестнице, ведущей на галерею библиотеки. Он даже оглянулся вокруг, но ни рядом с ним, ни поодаль, слава богам, никого не было.
Ему теперь везде мерещилась Шапек. Как вот сейчас. Казалось, всё пространство вокруг пропитано её присутствием. Хотя как одна мелкая Шапек смогла бы пропитать собой целую двухэтажную библиотеку академии, к тому же сейчас, по всей видимости, совершенно пустую, Смирна не знал. Зато ощущения, что наполняли его всего, говорили ровно об обратном.
Он попробовал игнорировать нарастающий дискомфорт, как и, наоборот, прислушаться к себе – ничего не помогало, и Смирна упрямо шёл в направлении спасения – в отдел прикладной магии в поисках обратного заклинания отвода глаз.
Объяснить подробнее он не смог бы. Смирна собирался отвести глаза самому себе и надеялся найти словарную формулу, которая позволит ему это сделать.
Как «отвести глаз» от себя самого, единомышленников, дома и близких – всё это было ему, разумеется, известно. А вот самому себе – этого до сего момента делать не приходилось. Он только надеялся, что в словарях об этом есть хоть что-то. Хотя бы в драконьих. А если и там не найдёт, придётся идти к Палице, так он решил, шагая на лестницу, когда почувствовал это снова.
Как и всегда в такие моменты, голова стала необычайно лёгкой, то ли от неясной щекотки внутри, то ли от стиснутого вдруг дыхания. Смирна огляделлся в поисках девушки, и симптомы продолжили стремительно развиваться, хотя он мог поклясться, что и не думал о ней, и тем более, старательно не представлял ничего… большого.
Чувствовать себя озабоченным полудурком было не слишком приятно.
Поэтому формула заклинания была ему очень нужна, так он надеялся избавиться от ударного и нелепого наваждения типа Шапек.
Эту пигалицу прежде он вовсе не замечал. Ну не то что бы совсем вовсе, но взгляд, в основном, проскальзывал мимо, фиксируя её разве что как одну студиозусную единицу в наличии на занятиях. Смирна ставил напротив её фамилии знак плюс и забывал до следующей лекции.
Раз поймав этот её задумчивый взгляд, содрогнулся. Взгляд был откровенно страшным. Присутствовало в нём нечто потустороннее, тревожащее, пробирающее до самых печёнок. Поэтому связываться с ней Смирне ни по какому поводу бы не хотелось. Не его поля ягода, так он решил. Он даже прозвище ей тогда выдумал. Со страху, не иначе, чтоб бояться смешно было – Шапежка, вроде, как шанежка – картофельная ватрушка.
С ватрушкой она, разумеется, не имела ничего общего, будучи мелкой и тонкой, и вообще вся резкой, как натянутая струна. А ещё бледной, с горящим этим её внутренним безумием взглядом. Но прозвище почему-то не прижилось. Хотя с его легкой руки они всегда прочно за счастливыми наречёнными закреплялись, и те их гордо носили, а, может быть, просто вежливо сносили – этого Смирна не знал. Да и всё равно ему было, если честно. А вот про "шапежку" почему-то было обидно, что не поддержали. Он, можно сказать, от сердца это прозвище оторвал…
Может, они тоже этих её страшных глаз опасались, точно так же, как он? Хотя, что было страшного в этой невразумительной мелкоте, он бы сказать не смог, если бы у него спросили. Поэтому Смирна старался Шапежку вовсе не замечать, пока не произошло ЭТО.
ЭТО было большим, манящим, казавшимся мягким на ощупь. Таким, что ладони ныли, требуя это невообразимое осязать, чтобы просто узнать и запомнить. И ещё оно чудилось непередаваемо вкусным – он чувствовал едва ощутимую нежную терпкость на языке, и от этого башню рвало, а мысли не то что бы путались, а вовсе не появлялись. А те, что появлялись, мыслями называть было откровенно грешно.
Это ж надо в оборонных целях как-то использовать, посмеивался, поднимаясь по лестнице на второй этаж галереи, Смирна. Оружие массового поражения крайне устойчивого класса. Так он веселился, пока не услышал в отдалении подозрительно знакомые голоса.
Он прибавил шагу, потому что Палица ему, в общем-то, был нужен, и тут вдруг опять накатило так, что он, кажется, в голос застонал, отчаянно бормоча вслух:
— Лиере! Лиере!
Он давно бросил переживать, чем ему аукнется это «Лиере» в будущем, потому что команда «лежать», отданная громким шёпотом Смирне-младшему, могла привести совсем не к тому результату, о котором обычно мечтают парни. Но прямо сейчас идти было попросту невозможно.
Заклинание несколько помогло, но не так, как до этого – Шапежка чувствовалась здесь рядом, и дышать этим чувством Смирне было жарко.
Из-за стеллажей показались вдруг длинные ноги Дракона в отменнейших сапогах из крашенной в зелёный цвет коровьей кожи, а со следующим шагом и весь Палица, растянувшийся на деревянном полу галереи.
Смирна открыл было рот, чтобы спросить,
«Что здесь происходит?!» — но не успел.
Шапежка, стоящая над профессором, и держащая в руках вдохновляющего размера грудь, сквозь зубы зло прорычала:
— Статире!
И Смирна-младший резко упёрся в штаны.
Татович выругался сквозь зубы. И тут его с поразительной ясностью осенило: он не ошибался! Шапежка действительно была рядом каждый раз, когда с ним это случалось. И началось это не так уж давно. И ранее прошлой недели таких прецедентов вовсе не было. Почему это сразу ему в голову не пришло, он ответить точно пока не мог, не до того было.
Сейчас они смотрели друг на друга в упор, разделённые проходом меж стеллажами, в котором набралось бы едва ли больше трёх шагов, оба пытаясь осмыслить именно то, что он так и не спросил: «Что здесь, мать вашу, происходит?».
Петра скользнула взглядом по его искажённому гневом лицу, почему-то нахмурилась, спустившись к припухшей руке. Он в свою очередь задержался на её раскрытых ладонях, поддерживающих то, о чём он не более пары минут назад грезил, заметил смятый край белой рубашки...
..переход от осознания того, что ЭТО с ним делает именно она, к тому, КТО И ЧТО ИМЕННО здесь сейчас делал С НЕЙ, был стремительным и мгновенным. Растрёпанная Шапежка, валяющийся на полу Дракон… – маленькая безответная девчонка, которая не может постоять за себя, и сильный взрослый профессор. Глаза Смирны застило напугавшей его самого красной пеленой.
— Твою мать, — было всё, на что его хватило. — Лиере! — громко скомандовал он, обеспечивая себе свободу движений, и, в полной мере осознавая, что профессор Палица ни разу не Бачек – побить его без последствий не получится, и что остановить его самого сейчас может разве что кружной таран, бросился к спокойно развалившемуся на полу Дракону.
Шапежка изменилась в лице, внезапно расцвеченном не свойственным ей румянцем, и уже набрала воздуха в лёгкие, чтобы что-то сказать...
— Хватит! — рявкнул с пола Дракон, и Татович, увязнув в ловчей ментальной сети, выпущенной профессором, сам того не желая, остановился.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
— Хватит! — рявкнул Палица с пола, и Петра отпустила мячи. Они ударились друг о друга, издав неожиданный и позорный шлепок, девушка вскинула затравленный взгляд на Смирну, но тот, слава вечным богам, был занят профессором.
Лучше всего бы, конечно, сейчас было, если б Татович тоже в обморок упал. Она даже знала, что могла поспособствовать этому правым мячом, а после бы уже точно сбежала. Вот только узнать, как стабилизировать и вообще снять грудь, тогда будет не у кого. Ходить по кампусу с грудью наперевес (буквально) в поисках Палицы было не слишком удобно.
— Вы, — неожиданно спокойно и строго произнёс с пола Дракон, сдавливая пальцами тонкую переносицу, — Считайте, что завалили бы защиту курсовой. Ошибка глупая и грубая. Стабилизирующая формула кладется поверх активирующей, чтобы не искрило от вашего заклинания всё вокруг, а не вписывается в основу. — Петра мучительно покраснела, стараясь не замечать потрясённый и даже обиженный взгляд Татовича, и вообще опустила голову, втянув её в плечи, заметив всё же напрягшиеся желваки на порозовевших щеках парня, и недобро сощуренные глаза.
— И вы. — Продолжил профессор, — Уж не знаю, что вы там себе вообразили, Татович, у вас, полагаю, фантазия в силу возраста буйная, — он явно намекал на что-то, отлично известное им двоим, чего Петра не понимала, — но убивать меня всё же преждевременно.
Петре вот тоже было интересно, что у Татовича с профессором произошло, что дракон решил, что его студент близок к расправе. А судя по виду, с которым Смирна появился меж плотно заставленных книгами стеллажей, так оно и было. — Лучше вправили бы мне нос и остановили кровь. Лекарь вы или нет? — А вот сейчас Палица явно издевался над ними обоими.
Петра бросилась к Невтону Евсеевичу, но была остановлена его выставленной вперёд рукой и тихим "Прогибим артификур", от которого шары грохнулись на пол, прокатившись куда-то в сторону лестницы, а с рёбер Петры будто содрали присохший бинт, и на глазах девушки выступили слёзы. А она ведь пробовала этот артификур, только активирующим словом использовала другое.
Неуд за активирующие вербоиды будет заслуженным тоже, с досадой подумала она.
— Какое счастье, — выдохнул на это профессор, — что вы не додумались использовать бесключный замок. — Палица посмотрел на Петру из-под руки игнорирующего её присутствие Смирны, и выпрямился на полу, отдавая свой нос в полное распоряжение парня. И выглядел он при этом весьма обречённым. — Уверены, что вам так уж надо в артефакторы? — С пола раздался характерный хруст вправленного носа: — А вот вам точно в лекарях не место, — гнусаво простонал Палица, — Рука слишком тяжёлая.
Татович выглядел напряжённым и хмурым, и вообще таким, что было ощущение, что он с куда большей радостью Дракона прибил бы, чем стал ему что-то вправлять. И Петра снова подумала, что лекарский для него – странный какой-то выбор. Смирна, наверняка, куда уверенней себя чувствовал бы у боевиков, но по какой-то неизвестной причине оказался на лекарском. Как и она.
Зачем она думает об этом опять?
Крайне недовольный Палица сел, прислонившись к стеллажу, и с полки вывалилось руководство по разведению летучих мышей. Оно раскрылось на странице с портретом ощерившейся твари в натуральную величину. Петра вздрогнула, она раньше и знать не знала, что летучих мышей разводят.
— А я и додумалась... — пробормотала она, отвечая на замечание профессора про бесключный замок, пытаясь переключить раздражение Палицы с Татовича на себя — Просто не стала рисковать.
Она действительно знала, что так закрепляют все готовые артефакты. Но, во-первых, этот был экспериментом, а во-вторых, не слишком готов. Она планировала ещё поработать со структурой, плотностью и весом. Тьфу ты, даже вспоминать теперь стыдно.
Татович по-прежнему гневно дышал, и смотреть на него Петре всё ещё было страшно. Профессор упёрся локтем в согнутое колено, и, устроив голову на ладони, задумчиво произнес:
— А может, и выйдет из вас толк. — Петра не могла точно сказать, кого именно Дракон сейчас имеет в виду, и на кого смотрит, ей казалось, что на обоих. Но, может быть, после удара он не в состоянии был сосредоточиться на ком-то одном. — Идите, и пусть вам с лекарем повезёт больше, чем мне, — сжалился над ней Палица, — И поторопитесь, а то и дышать завтра нормально не сможете, если я правильно рассмотрел вашу возмутительную идею.
Петре пока было терпимо, но она полностью отдавала себе отчет, чем именно чревато удаление интегрированного артефакта, как и то, что обратиться ей, кроме лазарета, некуда. А там возникнут неудобные вопросы, на которые ей лучше было бы не отвечать.
Она попятилась к лестнице, прохрипев с жалкой улыбкой "Спасибо", с неприятным удивлением чувствуя, что едва держится на ногах.
И была остановлена мрачным:
— Стой. Я сам.
От вида злющего, как менийский бес, Смирны, приближающегося к ней, Петре захотелось немедленно броситься без оглядки вон. Но ноги словно приросли к полу, и повиноваться ей отказались.
— Что это за хрень была? — брезгливо спросил он, мотнув головой в сторону лестницы, к которой ускакали шары.
— Мячи для поло, — неохотно призналась Петра, полностью осознавая, какой идиоткой теперь в его глазах выглядит, и что в это мгновение, возможно, полностью меняет свою судьбу.
Потому что, если Татович окажется козлом и расскажет об этом хоть кому-нибудь на курсе, доучиться до выпуска здесь ей будет очень непросто. Придётся этот инцидент чем-то оправдывать, как-то обосновывать. И вообще исхитриться избежать всяких последствий. А последствия у внезапно выросшей груди размером с мяч для зимнего поло каждая будут суровые. Всё это она понимала прекрасно.
— Зачем? — Как одним хрипло сказанным словом можно было выразить возмущение, негодование и насмешку, Петра понять не могла, и в ответ просто промолчала, разглядывая неожиданно близкое лицо Смирны над ней. Золотистая радужка его глаз, так поразившая её при первой встрече, стала ещё ярче сейчас, будто дополнившись сияющими секторами. Будет очень обидно, подумалось ей, но, наверное, вполне закономерно, если её жизнь разрушит парень с такими красивыми глазами. Известный всем закон подлости в этот раз, как и всегда, работал исправно.
В приоткрытое окно дохнуло влагой и прелью, и огонь свечной лампы, стоящей у зелёных сапог Палицы дёрнулся и задрожал.
Смирна зажмурился, незаметно тряхнув головой, и потребовал: — Покажи! — и так сильно сжал плечо Петры, что та вскрикнула и всё-таки рванулась в сторону.
Ничего и никому она показывать не собиралась. Тем более Татовичу. Хватит ему мячей, а ей зрелища Дракона, взвешивающего те самые мячи на ладонях. Лютый стыд! Как теперь забыть? Теперь при виде книжных стеллажей она всё время будет вспоминать это.
И при виде Палицы. И Татовича. И зелёных сапог. Боги! Осталось хоть что-нибудь, что не будет напоминать ей об этом позоре?
— Полегче, великий врачеватель. Рискуете её окончательно угробить, а отвечать потом мне, — осадил его Палица. — Несправедливо получится. Лучше отведите девушку в лазарет. Свалится ещё где-нибудь по дороге. Или вообще хватит ума не дойти.
Дракон выразительно кряхтя поднялся и принялся заталкивать выпавшие руководства на полки.
Именно так Петра и собиралась поступить – вообще никуда не ходить. В комнате придумает что-нибудь. У неё имелся собственный лекарский кофр для таких вот... недоразумений.
Смирна по-прежнему сердито сверкал глазищами с раскрасневшегося лица и не выпускал её из ставшего ещё более крепким захвата.
— Глаза закрой, — неожиданно тихо попросил Татович, глядя на неё серьёзно и пристально. — Обещаю, ты не умрёшь, — Петра изобразила подобие улыбки, понимая, что между лазаретом и Татовичем выбирать надо Татовича. — Но будет больно. Наверное.
— Вряд ли ты сделаешь больнее, чем уже, — она перевела выразительный взгляд на его пальцы, и Смирна резко разжал ладонь. — Раздеваться не буду. Уверена, ты справишься и так. Если бы мне пришлось лечить тебя, я бы точно не стала тебя раздевать, — что-то случилось с ней, и она тараторила, как заведённая. Наверное, от страха.
— По-моему ты слишком много болтаешь, — преувеличенно мягко сказал Татович, активируя целительский поток, и Петра задохнулась от слепящей боли. Тело дёрнулось, пытаясь избавиться от рвущего рёбра огня, и девушка провалилась во тьму…
Её баюкало, будто она плыла в лодке. Петра с трудом разлепила глаза. Сначала она увидела густо синее, потемневшее небо, с узкими облаками на нём. Голова её завалилась в бок, и всё опять исчезло. А спустя всего миг, Петра обнаружила себя в руках Татовича, который нёс её куда-то через тёмный замковый двор.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Преподаватель высокой драконьей словесности, профессор Палица, известный среди студиозусов также как Дракон Евсеевич, проводил внимательным взглядом юного Маргнека, вцепившегося в девчонку, и подумал, что из всей этой бредовой императорской затеи, может, и выйдет толк.
Собрать вместе всех отпрысков тех, в ком когда-то горела драконья кровь, надеясь на то, что они охотно станут плодиться и размножаться, и рано или поздно эта кровь загустеет настолько, что у них появится свой собственный настоящий дракон, было очень самонадеянно, абсолютно глупо.
И баснословно дорого.
Невтон так и не выяснил, кто закинул императору эту безумную идею, и даже попервости очень возражал, найдя всю затею не стоящей и минимальных усилий. А усилия требовались масштабные. Целая операция имперского размаха. И настолько же серьёзной секретности.
Он сам не понял, как позволил себя уговорить и убедить в перспективности этого абсурдного проекта. Даже на какое-то недолгое мгновение поверил, что этих существ можно возродить, И рано или поздно, если утверждать связь между кланами, кровь пробудится и возьмёт своё.
И вот, посмотрите-ка, оглянуться не успел, и вот уже разводит драконов. Самому смешно.
Идея, по мнению Невтона, и вправду была провальная.
Начать следовало с того, что, как сами драконы, так и их потомки в неволе не размножались. Объяснить, почему такой сильной оказалась именно эта особенность уникальных магических существ, не удалось, и принудительно женить их друг на друге было бесполезно. Поэтому посвящённым в проект следовало создать такие условия, где бы молодые... ладно, давайте честно – они не люди, поэтому пусть будут... ну, хотя бы, особи, находились словно бы в естественной среде, и, что самое главное, ни о чём бы не подозревали.
Сначала потребовались годы, чтоб отследить все семьи, имеющие в родословной хотя бы крупицу драконьей крови, потом отобрать те, в которых есть отпрыски, наделённые даром. Но тут было легче, так как драконья кровь сама по себе дар. Отобрать подходящих по возрасту для учёбы. Их, слава небесам было не так уж много.
Потом организовать начальное обучение так, чтобы продолжить его они захотели бы именно там, где нужно.
И тут очень кстати пришёлся Сешеньский родовой замок. Удачно удалённый, и в то же самое время удобно досягаемый, если того было нужно, он высился на склоне горы, скромно показывая из-за леса свои серые башни. Его, конечно, пришлось отремонтировать и достроить. Охранную систему ещё наваять.
Как же! Все потенциальные драконы разом и в одном месте, а они и каждый по отдельности бесценны. В общем, дорогой проект. Очень дорогой.
Моравицкий и тут исхитрился убить всех зайцев разом: и гнездо родовое подправил, и развлечение по душе на ближайшие лет сто себе обеспечил, и корона теперь перед ним в долгу. И так, по мелочи, в виде пожизненной пенсии и почётного звания, разумеется, секретного.
Невтон, тихо посмеиваясь, покачал головой, привычно восхищаясь предприимчивостью старого друга. По его мнению, для этого тоже нужен был особый талант и определённая склонность конституции. Ну или особые жизненные токи. Но с этим, наверное, лучше было к Олюшко, она в этом больше разбиралась.
Они все тут были законспирированы по самые уши, и облачены в солидные магистерские мантии.
Специалистов собирали тщательно, преимущественно полипрофильных. К счастью, война забрала не всех, и из тех, кто вернулся, было, кого выбрать. Одна Нинандра Лоевская чего стоила с её буквально смертельными ритуалами. Да вот Олюшко. Хороший ядовед всегда на вес золота, а такого, как она, и вовсе на глазах держать было надо. Вот Марий и держал. Хоть и весьма странным образом.
За голову Олюшко тёмные назначили такую награду, что спрятать эту роскошную приметную женщину было больше попросту негде. Их императорское величество давно и безответно был влюблен в знаменитую отравительницу. И это тоже было проблемой. Как и вся эта дурацкая операция.
Невтон тщательно ощупал нос, удовлетворённо хмыкнул. Может, и выйдет из парня толковый стратег, как мечтает отец. Лекарь тоже неплохой бы получился, да больно уж прямолинейно врачует, не теряя времени на обезболивание.
Палица отряхнул запылившуюся мантию, окинул помещение цепким взглядом, собираясь убраться из библиотеки, пока ещё кого-нибудь не принесло, и не пришлось бы решать ещё чьи-то срочные глупости. Но помедлил, увлечённый мыслями об этой их фантастической службе, которую и службой-то назвать толком было нельзя, и наугад раскрыл валяющуюся без дела старинную тетрадь.
Вот молодёжь. Никакого почтения к артефактам! Он бы сам за одну возможность прочитать такую тетрадь в возрасте Петры отдал бы без сожалений свой крепкий юношеский сон. А эта… Не доросла ещё, значит. Хотя до тетради ли ей сегодня было…
…Будьте внимательны, используя прототермины на стародраконьем. Досадным побочным эффектом этого является исчезновение домовых гномов – они чрезвычайно чувствительны к драконьей магии…
И ничего-то этим сделать нельзя, вздохнул Палица. Гномов в хозяйстве замка им всегда не хватало.
Нашёл отодравшиеся от девицы мячи, покрутил в руках. Неудивительно, что Шапек жаловалась на увеличившийся вес. Мячи едва не лопались от наполнившей их магии, аж светились, и были удивительно тяжёлыми. Даже интересно, как девчонка их таскала. Талант имеется, но он её лучше бы к Нинандре в менталисты пристроил, чем на артефакторный отдавать. Чувствуется, что менталка ей по сердцу. Мысли чужие на лету ловит.
Да и Боржек староват уже для «мячей для поло», усмехнулся Невтон. И, наверное, вообще для мячей. Ещё удар хватит старика, ищи нового потом.
Палица подбросил один мяч на ладони. Тот приятно лёг в руку. Дракон расплылся в довольной улыбке: удачный размер. Возьмёт. Покидает на досуге с Сешенем.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
Профессор Боржек, куратор артефакторного факультета и по совместительству помощник Нинандры, ответственной за хозяйственную часть замка, с ужасом смотрел в окно, выходящее на часовую башню, отчаянно потирая большие круглые очки в нелепой надежде, что это хоть чем-то поможет.
Но, увы, всё было тщетно, и сколько бы старый профессор ни тёр толстые стёкла очков, в окне ничего не было.
То есть не то чтобы совсем ничего. Учебный корпус, колодец пересохшего лет триста назад фонтана и вечно мельтешащие студиозусы в наличие были, как и всегда. А вот Странник, венчавший скульптурную группу часов, совершенно определённо лишился копья. И оно не возвращалось на место, ни когда Боржек снимал очки, ни тем более, когда он надевал их обратно.
И объяснения этому феномену у уважаемого профессора не было.
Копьё было очень старым и очень магическим, если было уместно так выразиться.
Оно сочетало в себе светлую магию создавших его драконов поровну с остатками силы тёмного императора Регнерта, который был им повержен. Став в результате этого происшествия мощнейшим стабилизирующим артефактом, оно даже не было в полной мере копьём: короткое древко длиной в руку взрослого человека венчал наконечник из чёрной денницкой стали, рецепт которой был давно и безвозвратно утерян. И обладало оно необычайной сокрушительной силой.
Больше тысячелетия назад копьё было вложено в десницу Странника, символизируя торжество беспристрастной справедливости и равновесия сил в Истинном мире, заодно обеспечивая защиту замку, прозванному когда-то Ратицким Журавлём за подобие летящей через лес птице. И не только ему.
А в защите замок сейчас, несомненно, нуждался.
Профессор Боржек промокнул совершенно мокрое от пота лицо платком и дрожащими пальцами криво нацепил на нос очки.
По всему выходило, что артефакт похищен, и защиты контуров, которыми так гордился Моравицкий, больше нет.
Именно в этот момент Витольд Маркович Боржек, заслуженный артефактор империи, участник последней короткой войны, открывший схему автоматической зарядки и удалённой активации боевых артефактов, понял, что в замке произошла трагическая катастрофа, способная привести к безвозвратной гибели их всех. И все они вместе со студиозусами, теперь под угрозой. И доверие императора именитые магистры не оправдали.
Он, Боржек, не оправдал...
Куратор артефакторов поискал затравленным взглядом хоть что-то, что могло подарить ему быструю безболезненную смерть, но зонтик и носовой платок для этого годились едва ли. Во всяком случае, для быстрой, и тем более безболезненной.
Мысли в голове от таких дум словно разъезжались, оставляя во рту сладко-горький привкус сердечной настойки, и полное бессилия отупение.
И отчаяние.
Всё-таки права была его сестра Эльжбета, он всегда был слюнтяем. Ни ответственности на себя взять не может, ни решиться покончить с собой.
Наверное, надо было срочно что-то делать, кому-то что-то писать…
…А ещё это значило, что появился кто-то с сильной светлой или тёмной кровью, осенило вдруг Боржека, и силы этой хватило, чтобы забрать у Странника артефакт. А сделать это мог только тот, в ком течёт кровь создателей копья!
Как ни странно, эта мысль заметно воодушевила профессора, и лихорадочный румянец опалил его увядшие щёки.
И в замок однозначно уже кто-то проник! Иначе, как объяснить массовый падёж летучих мышей в гроте на нижней террасе? Он обнаружил их с неделю тому назад: обескровленные тушки крылатых тварей валялись под ногами молчаливым ссохшимся укором и зловещим предупреждением.
Любопытство вызвало то, что среди мышей не отмечалось никаких признаков паники, равно, как и попыток найти спасенье. А всем отлично известно, что летучие мыши очень шумны и пугливы, и встревоженная их клекотня должна была бы привлечь внимание. Но ничего подобного ночью он не заметил, и сигналов о происшествиях ему тоже не поступало.
Да и на привычный уже вроде исход домовых гномов тоже больше нельзя было закрывать глаза.
Куратор артефакторов решительно одёрнул пиджак, намереваясь посетить башню боевиков и лично Сешеня, прикинул что-то, повесил на согнутую руку зонтик. И, сунув в карман скомканный синий платок, ещё раз обернулся к окну.
Боржек на всякий случай опять снял и надел очки. Но снаружи, к его глубокому сожалению, ничего не изменилось. Странник всё так же сжимал бронзовую ладонь в пустое кольцо, в котором сияло безоблачной чистотой безмятежное вечернее небо.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
(Смирна. В то самое время как Дракон Евсеевич Палица мнёт переносицу на пыльном полу библиотеки, но ещё не начал мять полные магии мячи, отвалившиеся от Петры)
Он едва успел подхватить девушку. Поймал уже у самого пола. Уложил её лёгкую, как ветер, навзничь на скоблёные деревянные доски у заставленного одинаковыми книгами стеллажа и осторожно коснулся нежной девичьей шеи. И чуть не задохнулся от страха, пытаясь найти еле ощутимую жилку пульса. Его собственное сердце колотилось так сильно, что было странно, как рёбра удержали его и не проломились.
Петра Шапек, его сокурсница и просто маленькая глазастая девчонка, потеряла сознание у него в руках во время обычного целительского сеанса, в которых он был самым быстрым и лучшим на курсе. Эти сеансы они оттачивали второй год по паре раз на дню, а бывало и чаще.
Смирна боролся с паникой, сканируя состояние девушки, и думал, что уроки лучше всего выучиваются в экстремальной ситуации. И его безбашенная самоуверенность тому подтверждение. Лазарет был бы безопасней и спокойней, так нет же, захотел рисануться. Позёр! Сзади что-то гневное прошипел Дракон, но Смирне было не до него. Помочь Невтон Евсеич сейчас мог едва ли.
Ладонь девушки неожиданно показалась ему настолько холодной, что Смирна испугался, не убил ли Шапежку ненароком совсем. В панике он склонился к груди девушки, которую не дальше, чем несколько минут назад венчали два незабываемых мяча, и принялся слушать тихий, сбивчивый стук её сердца. Капельки свежей крови проступали сквозь ткань ученической рубашки, и он с большим трудом удержался от того, чтобы не сорвать её, чтобы убедиться, что справился с раной.
Сила говорила, что справился. Но убедиться воочию, что у неё действительно всё прошло, хотелось до колкого жара в пальцах. Под пристальным взглядом Дракона, пыхтящего рядом, за плечом, Смирна с усилием сжал и разжал кулаки, чтобы отвлечься.
Отвлекалось так себе.
Зачем она всё это к себе привернула, он так и не смог понять. А собственные догадки о том, для кого именно она могла это сделать, поднимали внутри что-то разрушительное и очень злое. И хорошо, что она была сейчас без сознания, потому что ответ на этот вопрос, который он опасался увидеть в её побледневшем, осунувшемся в бессознательности лице, ему бы вряд ли понравился.
— Искусственное дыхание в таких случаях обычно хорошо помогает, — издевательски прокудахтал Дракон, придвигаясь поближе, — Морда, правда... Лицо потом долго болит, — поделился бесценным опытом, задумчиво потирая щёку.
Мысль о том, что дракону в эту самую морду уже прилетало, неожиданно растеклась по опалённым кислотой внутренностям бальзамом. Смирна прижал Шапежку к себе, пытаясь хоть как-то её отогреть, потом вспомнил вдруг заклятье быстрого суховея, но отпускать всё равно не решился. Он подержит её ещё. Так надёжней.
— Сами донесёте? Или помочь?
Смирне очень хотелось сказать, куда он может со своей помощью идти, но он просто буркнул:
— Справлюсь.
Шапежка была лёгкой, но он совершенно не знал, как лучше её взять, чтобы не потревожить. В итоге держал то на вытянутых руках, то прижимал крепко к себе и, наверное, делал этим её едва поджившей кожице только хуже.
Он осторожно спустился по тихо поскрипывающей лестнице с галереи библиотеки и вышел в большой тёмный холл на первом этаже ученического крыла, в котором отрывисто и тихо гудели низкие голоса. Луна высвечивала яркое пятно в самом центре переднего зала, и Смирна встал в тени лестницы, прижав Петру крепче к себе. Он подождёт, когда эти люди уйдут. Заодно убедится, что Шапежка точно согрелась. Ни к чему это, чтоб их с ней в таком виде кто-то увидел.
— Ты чего тут? — тихо спросили у него над ухом голосом Бачека.
Смирна дёрнулся, больно приложился плечом о стену и тихо выдохнул сквозь зубы.
— А ты? — спросил шёпотом.
Коэн неопределённо пожал плечами, поглядывая в сторону высоких входных дверей, около которых разговаривали два человека.
— Ну? — поторопил с ответом парень.
— В корпус иду, — нехотя ответил Смирна.
— Кто это? — ожидаемо поинтересовался Бачек, кивнув на его ношу.
Смирна подумал, что это вообще не его, Бачека, дело, но вслух ответил,
— Сокурсница. Сомлела в библиотеке.
— Сомлела, значит, — недоверчиво ухмыльнулся боевик. — И поэтому ты так её тискаешь, что…
Смирна не дал этому идиоту договорить, кивнув на спешащих куда-то тех двоих, что стояли у двери.
— Угу, — Бачек дождался, пока они покинут холл, и опять внимательно стал рассматривать Петру. И Смирне это категорически не понравилось.
Оставалось надеяться, что в темноте боевик не узнает девушку. Хотя его же узнал…
— Тыковка! — яростным шёпотом выкрикнул Бачек, возмущённо сверкая глазищами в полумраке холла.
«Узнал», с досадой подумал Смирна.
Он не мог точно сказать, радовало его, что Коэн видит у него на руках Петру, или же это его напрягало.
— Без сознания она. В лазарет несу, — рубанул предупреждающим шёпотом Смирна, следя за сверкающим взглядом боевика.
Тот неожиданно наклонился, протянув к нему здоровенные руки, и попросил:
— Дай подержать, а?
Коэн коснулся Шапежки пониже спины, отчего Смирну аж подбросило. Он резко отшатнулся назад, чуть не ляпнув сгоряча: «Отвали! Самому мало!». Ошеломлённо потряс головой, вдруг признав, что так и есть! Мало!
— Совсем… что ли? Говорю ж в лазарет! — прошипел так, и сам не узнал свой голос. Парень мотнул головой в сторону лестницы, — За нами Дракон!
Бачек отдёрнул ладони.
— Ладно. В следующий раз, — хмыкнул коротко.
А вот следующего раза точно не будет, — зло подумал Смирна, вырываясь из ученического крыла в круглый замковый двор.
Время близилось к отбою, и сумерки почти смазали обзор под ногами. От зажегшихся магических фонарей видно было ещё хуже – они слепили глаза, не давая разглядеть дорогу, которая в этой части двора была очень неровной. Смирна, неловко споткнулся и чуть не завалился в усыпанный листьями и корой бесстыдницы старый фонтан, служивший студиозусам скамейкой и местом отдыха.
Парень шёл всё медленнее. В полной мере осознавая, что держит на руках настоящую, живую девушку. И это был его самый что ни на есть первый раз. До этого на руках он носил только щенков южнотиорской борзой, да ещё раз овцу на плечах как-то нёс, это было.
Петра была лучше овцы, хоть держать её было не так удобно.
А ещё девушка приятно пахла. То ли вишнёвым джемом, то ли яблочными пирожками. Смирна даже остановился на миг дыхание перевести, так вдруг дёрнулось что-то внутри и перехватило горло. От голода, подумал парень, и упорно двинулся дальше, чтобы донести её, наконец, в этот бесов лазарет, который всё никак не приближался!
Смирна понял, что она очнулась, когда его плечо стиснули пальцы, а тонкое тело в руках напряглось. Он сжал её крепче, естественно ожидая, что она сейчас же взбрыкнёт, как это делала в своё время овца, зацепив Смирну копытом по уху, но Шапежка затаилась и лишь через несколько сложных шагов, в которые ему стало вдруг жарко и трудно дышать, тихо попросила:
— Пусти.
В рёбрах от её голоса кувыркнулось, и он отпустил. Поставил на ноги, осторожно придерживая за плечи.
Надо было что-то спросить, сказать, но он никак не мог сообразить, что. Смотрел на неё краем глаза, как настоящий болван, делая вид, что разглядывает окна жилого крыла, потом опомнился, и буркнул, злясь на себя:
— Ты как?
И в ответ получил неуверенное:
— Нормально? — Шапежка выглядела испуганной и спрашивала будто бы у себя самой. Она странно дёрнула шеей, словно собираясь сказать что-то ещё, но передумала. Просто выискивала молча что-то в его глазах и хмурилась. — Спасибо. Наверное. Нет, правда, спасибо. — И вдруг заговорила быстро, путаясь в словах: — Я знаю, ты не такой, не станешь, но, если не скажу, ни спать, ни есть не буду, — Смирна нахмурился, силясь взять в толк, при чём здесь еда, которой она, судя по её болезненному виду, частенько пренебрегала? А девушка меж тем продолжала тараторить полную ерунду: — Могу я рассчитывать на твою... На твоё молчание? Или... — Шапежка зажмурилась, смешно сжав пальчики в крошечные кулачки, и выпалила, как в воду ухнула: — Или ты захочешь что-то взамен?
Смирна от возмущения задохнулся и, кажется, даже покраснел. Что она такое несёт-то?!
Как он мог подумать, что она... Он даже сам себе не мог объяснить, что именно. Но предположение Шапек о том, что он стал бы распускать язык о том, что произошло в библиотеке, и тем более требовать от неё за это хоть что-то, рассердило его, аж зубы заныли.
Хоть здравый смысл и говорил ему, что ждать чего-то от барышни, которая магичит себе артефакторную грудь из мячей для поло, не стоит. И самым глупым во всём этом было то, что он ничего вроде и не ждал. Ведь не ждал же? Это же Шапек. Дурацкая Шапежка.
— Ешь! — буркнул он гневно и коротко, и отчалил в сторону мужского крыла.
Настроение разом испортилось до паршивого…
На их этаже беззастенчиво громко ржали. Шумели разные голоса. Кто-то смог протащить контрабандой через ложную арку крегу вишнёвого пива, и теперь веселье буквально разливалось в воздухе. Смирна растерялся на миг среди хаотично снующих во все стороны знакомых и не очень людей. Он слышал, как артефакторы гоготали, тестируя экспериментальный медальон, позволяющий опьянеть с одной капли. Смирна невесело хмыкнул. Никто давно не мог припомнить, какая это была версия артефакта. Полезная вещь. Была бы на вес золота здесь. Жаль, опять не сработала.
Здесь было и несколько девчонок с разных курсов, Смирна приметил пару артефакторок и троих лекарок, учащихся годом старше. Но, кажется, все они были с парой.
Смирна прошёл по широкому коридору, без интереса поглядывая в распахнутые настежь двери. Кажется, в вечеринке участвовал весь этаж в своём полном составе.
Центром притяжения была, конечно же большущая крега пива. Она стояла в самой дали, у дальней лестницы, чтобы её можно было быстро спрятать, случись что. Хотя Смирне всегда казалось, что тройной полог невидимости защищает даже от взгляда магистра. Но проверять, как и все, не хотел.
На широком подоконнике между лестницей и его комнатой кучей была навалена всякая снедь, видно, кто что смог, пожертвовать из личных запасов. Там были пирожки из Ратицкой пекарни, что у тонкого дома, (которую студиозусы весьма уважали за размеры пирогов и цены), три солёных огурца, большая луковица, красная пастила, которую почти всем давали с собой из дома в качестве средства борьбы с лихорадкой, ещё он приметил кольцо вяленой колбасы, уже кем-то надкушенной, но до того ароматной, что у него во рту немедленно скопилась слюна. И шанежки...
И тут шанежки, поморщился Смирна, и неожиданно для себя принял протянутую ему кружку.
Пиво было вкусным. И хоть все и понимали, что этой креги будет мало, и выйти в Ратицу ночью уже не удастся, и пить сейчас значило потом только от неутолённой жажды мучиться, но от этого пива не отказывался никто.
Смирна позволил увлечь себя толпе, прикидывая, когда после его лечения сможет опомниться их дракон, чтобы прикрыть пирушку, и не стоит ли ему самому тоже что-нибудь поесть, когда его под руку взяла Эльза Батишек, артефакторка со второго. Машинально обнял её и залпом выпил своё пиво.
— Портальщики прикатили гоблинский самогон! — это было последнее, что запомнилось ему яркой вспышкой тем вечером, а потом наступила благословенная тьма, томно вздыхавшая голосом Эльзы.
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Петра с тревогой следила за движущейся к мужскому корпусу фигурой Татовича, а в ушах звенело его гневно шипящее "Ешь!". Что вообще она такого сказала? Просто вежливо попросила быть человеком! И если он всё-таки решит распустить язык, ей придётся на что-то решаться: или бежать из Академии, или отрезать ему этот самый язык в качестве компенсации. Она не сомневалась, что как минимум Палица её поймёт. Вряд ли Татович лишился бы хоть какой-то доли своего шарма, не будь у него языка. Напротив, приобрёл бы ещё больше загадочности и чуточку драматизма.
От понимания того, что этому остолопу и уродство будет к лицу, Петра тихонечко взвыла.
Почему у одних, что ни случается – всё им на пользу, а у других – каждый шаг катастрофа? Видеть Татовича среди первых, а себя среди вторых, было обидно и горько.
А ей ещё надо было придумать что-то взамен бесславно отвалившейся груди. Потому что до встречи с контактом оставалось чуть более суток, а, учитывая произошедшее, повесить на себя ещё один "выдающийся" артефакт означало привлечь к себе совсем ненужное ей внимание, и вызвать вопросы.
А требовалось Петре совершенно не это. Если точнее, ей нужно было выделиться из толпы, оставаясь по-прежнему незаметной для преподавателей и студиозусов.
Хотя кого она обманывает, весь план изначально был дурацким.
Поверить в то, что кто-то вознамерился купить у студиозуса-недоучки магический артефакт, было с самого начала очень и очень глупо. Решиться этот самый артефакт изготовить и продать – глупее было во сто крат. Надеяться же, что всё сложится легко и без препятствий, было откровенным безумием.
Но Петра ухватилась за то скромное объявление, написанное мелким корявым почерком и втиснутое в самом углу на доске у пекарни, как за последнюю надежду. Если бы ей удалось хорошо выполнить заказ, и клиент остался бы доволен, она бы смогла уговорить его дать ей хорошую рекомендацию, тогда бы никто больше не усомнился, в том, что она настоящий, прирожденный артефактор, а не травник и не лекарь! И уже в ближайшую сессию её смогли бы перевести на артефакторский. Благо, работать самостоятельно со второго курса было уже допустимо, и комиссия ни к чему не сможет придраться, случись какое-нибудь разбирательство с изготовленным студиозусом заказом.
Потому что сил изучать чужие кишки у девушки больше не было. Желание отсутствовало тем более. Нельзя было сказать, что лекарское дело ей не давалось. Давалось вполне. Как и ментальная магия, и построение порталов. Но душа лежала к ребусам тел магических предметов, слоёным пирогам структур и вязи магических потоков, заключенных в большой или малый объект. Петра горела артефакторским делом, как некогда её собственный дед.
Обнаружить, что распределение на факультеты уже завершено, было болезненным ударом. Таких опоздавших было лишь двое – она и Татович, который, стоя в приёмной ректора рядом с ней, Петрой, лишь на миг позволил обескураженности завладеть его лицом. Её тогда восхитило, как быстро он взял себя в руки и собрался, с готовностью вступая в безнадёжные прения с администрацией.
— Какие существуют варианты? Прямо сейчас, — веско уточнил он у сочувственно улыбающегося секретаря.
Та мимолётно поморщилась.
— Боюсь, их не так много...
— Ректор у себя?
Петра почти задохнулась от его наглости и самоуправства. Сама она молча давилась отчаянием, сжимая кулаки, и буквально погибая от страха спросить, что же ей теперь делать? А этот высокий юноша с бесстрастным угловатым лицом так запросто собирался зайти к ректору и спросить.
Что-то спросить.
Наверное, о том, как так получилось, что зачисление прошло раньше на сутки и абитуриентов, которым уже были высланы приглашения, не дождались?
— Ректор не при...
Не дав женщине договорить, он дёрнул ректорскую дверь на себя, и секретарь возопила:
— Молодой человек!
— Смирна Татович, — сухо представился этот наглец, который в равной степени восхищал и возмущал Петру, потому что вести так себя в приёмной ректора было, по её мнению, недопустимо, но обстоятельства требовали решительных действий, с этим она тоже была согласна. — Его нет... — заключил он, заглянув в пустой ректорский кабинет, и немедленно потребовал, — Где я могу найти главу приёмной комиссии? Здесь какая-то ошибка.
По мнению Петры, за каждой фразой про какую-то ошибку непременно скрывался чей-то злой умысел.
От этого у неё по спине пробежал неприятный холодок, и она взглянула на парня уже по-другому. Одновременно как на сообщника и сопострадальца.
Секретарь с грустной улыбкой развела руками и сказала то, о чём Петра и так уже догадалась:
— Я перед вами.
— Секретарь – глава приёмной комиссии? — преувеличенно снисходительно усмехнулся нахальный тип.
— Нинандра Лоевская, ментальная магия, ритуалистика. Декан, — просто, без каких-либо спецэффектов призналась женщина, чем навсегда покорила Петру. Она залюбовалась её необыкновенно сияющими светлыми волосами и даже улыбнулась, заметив отблеск смущения на физиономии парня.
— Простите. — Это было почти так же неожиданно, как прозвучавшие перед этим "декан". Такие самоуверенные типы, по наблюдениям Петры, никогда ни перед кем не извинялись. — Магистр? — и, получив скупой, кивок он продолжил: — Так какие для меня есть ещё варианты?
Нинандра посмотрела на пустующее ректорское кресло, которое было хорошо видно в приоткрытую дверь, и спокойно произнесла:
— У вас с этой милой девушкой он, к сожалению, один.
Кажется, именно в этот момент Смирна её заметил: недоуменно-медленно обвёл приёмную взглядом, и, увидев наконец Петру, просто потряс головой. Словно не мог поверить, что его сейчас уравняли вот с ней – убогой и бледной. — Два места на лекарском. На этом всё.
Она сказала это так жёстко и холодно, что Петра уверилась – Нинандра и менталист, и декан. Ни возражений, ни, упаси боги, сомнений у неё не возникло. А вот Татович соизволил уточнить, за что Петра была ему благодарна. Потому что сама постеснялась бы спросить. А выяснять потом наверняка стало бы проблемой.
— С возможностью перевода? Она вообще есть? В будущем, — и только отрывистые, короткие фразы выдавали его волнение, которого не было ни в холодном лице, ни в строгих почти жёлтых глазах. Тогда она ещё не знала, что так светлеют они у него от гнева и злости.
— Конечно, — подтвердила Нинандра таким тоном, что парень напрягся, кажется, ещё сильнее. — Это будет зависеть от вашей успеваемости на факультете, куда вы будете зачислены, и в профильных дисциплинах факультетов, куда бы вы желали перевестись.
Петра выдохнула, понимая, впрочем, что просто не будет, и учиться придётся фактически за двоих. Но это всё равно было лучше, чем упущенная возможность и потерянный год.
— Надеюсь, вы понимаете, что без внимания эта ситуация не останется? — сдержанно заметил её внезапный собрат по неудаче.
— Убеждена, — холодно отрезала менталистка, и лаконичным жестом указала им обоим на дверь.
Так Петра случайно познакомилась с их будущим старостой, Смирной Татовичем.
Он, как оказалось, хотел оказаться на боевом факультете, который, по всей видимости, путал с командирским. Потому что весь год лихо командовал однокурсниками, отрывистыми фразами объясняя, кто и что срочно должен делать, и куда и как быстро идти.
— Татович, э! — то и дело слышалось в коридоре, — Куда эти свитки?
Или:
— Патрон! Где сегодня практикум у Лиисы?
А иногда:
— Вау, чуваки! Патрон добыл нам разрешение на выход в город в ночь огней!
Или и вовсе:
— Завтра дежурство в учебном крыле. Оденьтесь почище! — Татович обычно разговаривал с ними так, будто ему было жалко слов, и будто всё происходящее наводило на него нестерпимую скуку.
К удивлению Петры, Смирну на факультете любили. В основном, потому что бОльшая часть слушателей были девицами, и подавляющая – безмозглыми. Так думала Шапек. Потому что никто в здравом уме не стал бы заглядывать в рот и ловить каждое слово парня, который и разговаривать-то с сокурсниками брезговал.
К середине первого курса парень из подтянутого сноба незаметно превратился в нормального растрёпанного студиозуса, вечно голодного, не выспавшегося, иногда злого, но по-прежнему исхитряющегося успешно заправлять всем лекарским. Петра была уверена, что так он пытается выслужиться и перед ректором, и перед Нинандрой. И подозревала, что тащит он не два курса – лекарский и боевой, а попутно захватывает ещё и спецкурс по менталке. Однако уложить это в голове и тем более понять, из какого портала он черпает время для учёбы, у неё не получалось.
Её собственные занятия доводили Петру до бессонницы от перенапряжения и почти до нервных срывов от истощения, потому что некогда было не то что поесть, дышать и думать порой удавалось через раз. А условие, поставленное Нинандрой и подтвержденное ректором, было однозначным: блестящая успеваемость на лекарском и выдающиеся успехи по желаемому профилю.
Они с Татовичем были фактически в одной лодке, занимаясь на пределах возможностей. Это не то чтобы сближало и роднило их, но, учитывая этот их незримый союз, на молчание Смирны о происшествии в библиотеке Петра очень рассчитывала.
В общем, Петре отчаянно нужен был перевод на артефакторский. А для этого тот самый клиент, объявление которого она увидела на стене булочной, и его заказ на магическое копьё, который хоть и показался ей странным, но и не таким уж сложным, чтобы ради него не рискнуть. К тому же, если клиент покажется ей подозрительным или ненадёжным, она всегда может отказаться и просто уйти, не раскрываясь. Так она размышляла, делая приписку внизу под объявлением о том, что на территории академии в последнюю неделю листопадня, после обеда третьего дня, заказчика будет ждать девушка с большой грудью…
Сейчас она была готова поклясться, что это происки фей, которые перед зимней спячкой превращались в вертлявых злобных пикси, так и норовя напакостить напоследок, или ещё какой-то городской нечисти. Потому что никому в трезвом уме и в голову бы не пришло бравировать отсутствующей грудью.
Три с половиной недели, именно столько она взяла себе, чтобы завершить проект. Она назначила встречу в академии намеренно, надеясь на то, что ложная арка не пропустит на территорию никого, у кого есть хоть какие-то дурные намерения и мысли.
Оставалось придумать, чем и как заменить неудавшуюся грудь, чтобы заказчик её узнал, и не привлечь при этом к себе больше ничьего внимания. Потому что его она и так привлекла уже слишком. Как минимум Палицы и Татовича. И ещё неизвестно чьё. И что из этого было хуже, Петра, увы, не знала.
До обеда среды оставалось полтора суток, копьё лежало в комнате на полу. В нём она была уверена, сама будучи от него в восторге.
Облегчённое и усиленное в самых уязвимых местах оно само ложилось в руку, подстраиваясь под владельца для взаимовыгодного контакта. Тончайший, снабженный микроскопическими желобками свод пера, укреплённый магической вязью, изящная шейка, в которую было влито столько магии, что переломиться могло скорее крыло Журавля, чем это на вид тонкое и хрупкое место. Точно выверенный овал яблока, удачно смещающий развесовку, плавно перетекающий в ажурную тулью, которая срасталась с почти невесомым древком – копьё было фактически продолжением руки, самой рукой, которой отданы были возможности и сокрушительная сила .
Петра и сама немного боялась копья. Замаскированное под обычный тренировочный шест, оно не должно было вызывать никаких вопросов. Но оно вызывало. Прежде всего, у неё самой.
Почему человек, который назвался в объявлении Вацлавом, заказал его не в надёжной оружейной мастерской, где наверняка работали опытные артефакторы? А обратился в академию, где надёжность исполнения по вполне объяснимым причинам хромала, разумеется, в отличие от цены. Возможно, этим всё и объяснялось, и Петра зря себя накручивала?
Или не всё. И тогда волноваться у девушки были причины. Хотя бы о том, что в заказе ни слова не было сказано о силе, которая должна была быть вложена в него. Там чёрным по белому было написано, что заказчику требуется магическое копьё. А вот что именно оно должно было уметь магичить, оговорено не было.
В самое большое смятение Петру, конечно же, приводило то, что копьём можно будет кого-то убить. Но также она полагала, что им можно будет и спасти чью-то жизнь.
В общем, Петра с ужасом ждала среды, отчаянно выговаривая себе за то, что в эту авантюру ввязалась. Она молилась всем известным богам, чтобы об этом никто не узнал, а на Татовича напало проклятие избирательной немоты. И чтобы он лучше думал, что Петру он и вовсе не знает. Как, судя по всему, думал весь год до этого.
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
(Сешень. В это же самое время. Пока Дракон мнёт, Смирна злится, а Петра пытается найти выход из дурацкой ситуации, в которую она сама себя загнала)
Самым сложным во всей этой затее было даже не всех их в одном месте собрать. А заставить их подумать, что они оказались здесь по своему собственному желанию. Проект требовал осторожности, упрямства и очень узкого круга в него посвящённых. Если точнее, посвящённых сначала было всего трое.
Но даже притом, что в каждом из них он был уверен, Моравицкого не отпускала тревога. Она смутно вилась на границе сознания, словно кто-то осторожно прощупывал его самого. И он именно так и подумал бы, если бы не первоклассный ментальный щит, который ему ставила сама Нинандра, и регулярно его подновляла. А лучше Нинандры Лоевской в ментальной защите не было никого. Он давно подозревал, что лучше Нинандры вообще и в принципе никого не было, потому что привычно отмахиваться от этой простой и невыразимо пугающей истины давно уже не получалось.
Но сейчас речь шла не об этом. Беспокойство билось рядом, и преступная притягательность Нинандры тут была ни при чём. Тревога скопилась внутри, заставляя вглядываться в тёмную стену леса, скрывавшую узкую тропу перевала – самое уязвимое их место, и постоянно прощупывать контур охранной сети, что, наверняка, было лишним. Сеть должна была послать сигнал в случае фатального крушения, и пропустить его было бы невозможно. Об этом узнали бы все. То есть вообще все, включая даже Ратицу, наверное. Это немного утешало.
Хотя контур на полигоне упал и восстановился сам. На краткое время, но всё же он был отключен. Как и почему, у Моравицкого пока так и не вышло разобраться. Он внимательно присматривался к каждому, кто был тогда внутри полигона, но ничего беспокоящего и даже подозрительного не нашёл. Кроме Маргнека, без веских причин навалявшего Бачеку. Всё это было более чем странно, и спокойствия не добавляло.
И чутьё упрямо зудело, что они все сейчас под угрозой, и весь проект может быть безвозвратно сорван в один момент
Тринадцать лет подготовки, копания в чужих дневниках, архивах, и выуживания вскользь брошенных фраз. Десятки личин и сотни контактов. Без Палицы он бы не сдюжил. Да и не взвалил бы Марий это на него одного. А так их было трое.
Идея собрать всех, в ком течёт хоть капля драконьей крови, вместе и заставить их добровольно плодиться и размножаться, чтобы в один прекрасный момент эта кровь загустела настолько, что у них появился бы свой собственный настоящий дракон – существо настолько же магическое, насколько устрашающее и боевое – принадлежала императору лично. И была такой же безумной, как и всё его правление от восшествия на престол и до нынешнего момента.
Драконы окончательно сгинули пять столетий назад. Не так уж и много, чтобы о них могли забыть, но ещё слишком мало, чтобы недостаток драконьей магии мог бы сказаться на устройстве мира. Их почти вырезали за время Тысячелетней войны, не оставив ни одной державе весомого преимущества. Остались только редкие смески – те, кого драконья кровь наделяла особенной чуткостью и способностью к магии. Но они давно ничем не отличались от обычных магов. Разве что возможностью успешно проявлять себя сразу в нескольких дисциплинах.
Трудность всей затеи заключалась в том, что драконы не размножались в неволе и по указке. И даже в далёких отпрысках их свободолюбивая кровь проявлялась совершенной бесполезностью политических и прочих насильственных браков – потомство просто не появлялось.
Поэтому единственной возможностью образовать пары было собрать этих детей вместе, в первую очередь для их безопасности, обучить и надеяться, что они смогут найти общий язык, не поубивав конкурентов.
Должны были... По мнению Мария, драконье чутьё само должно было притянуть их друг к другу. А уж после Ратицкая академия с радостью примет и взрастит все последствия этих союзов. И опять образует, и ещё раз взрастит. И так до бесконечности.
От проекта сильно несло курятником, но кто в здравом уме будет спорить с императором? Тем более так сильно вдохновлённым затеей. Сешень и не спорил, про себя нежно называя свой людный теперь родовой замок – драконятней.
Вообще Моравицкий неожиданно проникся идеей Мария, в полной мере признавая её возмутительную амбициозность, но и соразмерную ей, если не бОльшую, опасность. Если бы хоть одна непосвящённая живая душа узнала, что здесь собраны потенциальные драконы, уничтожить детей вместе с Журавлём и всей Ратицей ничего бы не стоило.
Поэтому им были нужны действующие маги. Боевые. С опытом настоящих военных операций, благо, таких после последней короткой войны было довольно. Так у них появились Павен и Боржек с Нинандрой.
Всё хозяйственное устройство Журавля было подчинено последней, вместе с домовыми гномами, связанными кровной клятвой молчания и занятыми на обеспечении порядка на кухне.
Курсы студиозусов были маленькими, почти камерными. И объяснялось для всех это тем, что в Ратицу попадали лучшие из лучших по личному приглашению императорского просветительского совета. К слову, в самом совете об этом ничего не было известно.
Факультеты формировались, исходя из традиционных драконьих магических предпочтений. Они всегда были лучшими менталистами, портальщиками, артефакторами и лекарями, обычно в равной степени владеющими всеми дисциплинами, но особенно расположенными к какой-то одной.
Казалось, Марий продумал всё, а Моравицкий с Палицей предусмотрели и додумали остальное. Замок, принадлежащий Сешеню по праву крови, и, естественно, Марию по праву государя, перестроили и укрепили, сформировали три степени защиты, обеспечили полную секретность, добыли лучших из лучших, надёжнейших специалистов, потому что учиться у кого-то ещё эти дети не стали бы. И даже первые влюблённые парочки начали появляться в коридорах.
Но тревога Сешеня всё равно беспричинно росла.
Самый фатальный провал случился бы, если о том, что они содержатся здесь, как несушки на развод, узнали бы сами студиозусы. Это было бы действительно катастрофой. Моравицкий задержался настороженным взглядом за неровно мерцающие окна мужского крыла, пытаясь различить хоть какие-то звуки.
Тишина стояла такая, что даже ночные сверчки не спешили её нарушать. А может, они просто уже попрятались от холодов в замок. Сешень приблизился вплотную к крылу, вслушиваясь в оглушающее безмолвие, подозрительно напоминавшее полог тишины.
Вечеринку, наверное, устроили, подумал куратор боевиков, скрываясь в тени Вечного Платана.
Постоит, понаблюдает. Заодно подумает.
Платан действительно был очень старым и очень большим. Едва ли не ровесник самого замка, он великодушно раскидывал едкие семена и широкие листья и сорил тонкой целебной корой, снабжая лекарей сырьём для настоек и зелий почти от всего на свете. От прыщей, от натужного живота, от женской головной боли...
Сейчас Вечный Платан был самым старым живым существом, обитавшим в замке. Сешень, бывало, захаживал к нему, как к старшему родственнику. То ли, чтобы в голове прояснилось, то ли пожаловаться.
Эта призрачная связь с предками через знавшее их когда-то дерево одновременно смешила его и волновала. Рядом с Платаном отчётливо ощущалась собственная временность, мимолётность. Но смотреть на жизнь с позиции вечности, которую олицетворяло для Сешеня это огромное, корявое дерево, оказалось полезным – во всём происходящем виделся Замысел. Невидимый смертным, глубокий, ведущий к чему-то глобальному смысл.
Сешень хмыкнул. Эк его пробрало…
Он помнил Платан с детства, когда увитый вьюнами замок был заброшен и пуст, и с центральной башни строго взирал на мальчишку Странник, сжимавший в ладони копьё. То самое, на котором держалась защита замка, и которая сейчас барахлила.
Как бы то ни было, после молчаливого общения с платаном Сешеню всегда становилось легче на сердце и чётче в мозгах. Вот как сейчас. Куратор боевиков похлопал старого друга по пятнистому стволу, благодаря за отрезвляющую помощь.
— Магистр Моравиц! Сешень! — услышал он дребезжащий голос Боржека, — Я видел, вы здесь, у нас экстренная... — артефактор удержался за ствол Вечного, силясь справиться с одышкой, и едва слышно прошептал: — …Сь…ситуация.
Моравицкий обернулся, в полной мере сознавая, что вот то самое оно, о котором настойчиво ныло чутьё, и даже не стал тратить время на расшаркивания, просто коротко спросил:
— Кто? Левек?
— Что Левек? — куратор артефакторов приблизил рыхлое лицо к груди Сешеня, слегка покачнувшись, — Ничего не понимаю.
— Пропал, — сказал с надеждой, что его сейчас успокоят.
Но профессор, продемонстрировав просто-таки верблюжью невосприимчивость и тугоухость, отмахнулся:
— Да нет, ну какой Левек, что вы? Причем тут Кавешич?! Копьё пропало! У нас пропало копьё! — Боржек, к ужасу Сешеня, с размаху хлопнулся затылком о махрявящийся ствол Платана и тонко жалобно вскрикнул.
— Копьё? Какое копьё? Тёмного Владыки что ли? — Моравицкий коротко обернулся в сторону центрального портика замка, но в густых сумерках ничего было не разглядеть.
И что значит, пропало? Контур – вон он, стоит целёхонький, крепенький. И, бесы, где всё-таки Левек?
— Идёмте! — Боржек ткнул Сешеня зонтиком в ребро, одновременно дёрнув за ворот пиджака, и охнул. От дурного предчувствия у Моравицкого ощутимо заныла печень. — Марий… помилуйте вечные боги… — отчаянно покаялся небесам в недостаточности пиетета Боржек, закатив глаза, — Марий нас убьёт.
Артефактор тащил ошалевшего от такого напора Моравица к башне, что-то шёпотом причитая.
Сешень приблизил светляка к пустой руке Странника и тут же поспешно его схлопнул. Обоих кураторов и артефактора, и боевика обступила тревожная темнота.
— Кто ещё, кроме вас, об этом знает?
И Левек, и вечность разом вылетели у Сешеня из головы, отрезвив её до кристальной ясности и мгновенно мобилизовав силу, как перед боем.
Копьё не могло быть похищено никем, кроме драконов или истинных тёмных.
Это исключено.
Ни тех, ни других на территории замка быть не могло.
Он был в этом уверен.
Драконов, по той причине, что их пока вовсе не существовало, а тёмных, потому что ложная арка у входа в замок просто не позволила бы им проникнуть на территорию академии.
Всегда оставался фантастический вариант того, что это был первоклассный и опытный маг и вор, который сумел обойти все эти условия. И тогда они были в полной… на дне самого глубокого колодца, в самом-самом глубоком подземелье Мария. И окажутся они там очень скоро и очень надолго, если не найдут копьё. Сешень не сомневался, что Марий им это «глубоко и надолго» обеспечит в самое ближайшее время.
Сила сыпалась с кончиков пальцев и, потрескивая мелкими искрами, падала на каменные ступени лестницы.
Не говоря Боржеку ни слова Моравицкий сбежал во двор, прыгая через две ступеньки, нашёл самую ровную сухую ветку Платана и чуть присел, рассматривая, как её отсоединить от дерева поаккуратнее.
— Ты ведь видел, кто это был, — возмущённо проворчал Сешень, пытаясь отломить несчастную ветку. — Видел! Мог бы и мыслеобраз какой воссоздать. Имя! Шептать ты прекрасно умеешь, я-то знаю! — Платан возмущённо тряхнул кроной, осыпав Сешеня подсохшими листьями и корой. — Вот именно! — гневно прошипел Моравицкий, ткнув в ближайший лист пальцем.
Ветка неожиданно оторвалась от ствола, больно стукнув хозяина замка по лбу, и в голове его снова нарисовался Левек.
— Бесы! У нас же Кавешич пропал! — ругнулся Моравицкий.
Он бегом поднялся в часовую башню. Лунный свет хлынул вслед за Сешенем, и по каменной стене поползла суетливая тень Моравицкого. Зловещая, как бесовское чудовище: длинные конечности, огромная голова и палка, торчащая из тела третьей ногой.
Ветер, ворвавшийся в открытый оконный проём, взлохматил и без его старания стоящие дыбом волосы, Сешень споткнулся и чуть не упал. Иногда ему казалось, что замок над ним издевался. То ли студиозусов с их мелким вредительством простить ему не мог, то ли просто характер так проявлял.
Но сейчас это не злило. Наоборот. Чувствовалась в этом какая-то неуклюжая поддержка и ободрение.
Боржек по-прежнему стоял у часового окна, нервно промакивая лысину огромным платком. Увидев Моравицкого с палкой, вздрогнул и немного присел.
Напугался, нахмурился Сешень.
— Вы! — выдохнул с облегчением профессор. — Что... что вы де-делаете?
Моравицкий резво лез в маленькое техническое окно, через которое можно было выбраться к Страннику на крышу. Он был сосредоточен на единственной цели – добраться до Странника. Узкое окно, рассчитанное не более, чем на домового гнома, не хотело пропускать тренированного крепкого мужчину никак. Сешень медленно выдохнул и сделал мощный рывок вперёд, на крышу.
— Его там нет. Совсем! Это же очевидно, — яростным шёпотом пытался вразумить его Боржек, но Сешень не внял. Он был занят тем, что сдавленно матерился, пытаясь протиснуть в окно свои широченные плечи. Одно за другим.
Он даже с надеждой обернулся к артефактору, но, смерив того беглым взглядом, запнулся о его упругий живот и решительно стал проталкиваться в окно снова. Перед лицом Боржека мелькнули длинные ноги Моравицкого, едва не сбившие с профессорского носа очки, и боевик весь скрылся из виду.
Профессор успел только вытереть взмокшую шею и промокнуть лоб, а Сешень уже выбирался обратно.
— Там накопитель. В сапоге, — послышался треск, Сешень на мгновение замер, а голос его сделался совсем сдавленным, — Вы... пони...маете, что взрослый мужчина... ыы-ха! Сюда бы не пролез.
— По-по-нимаю! Или же это была же-жен-щина!
— Или это была женщина, — согласился Моравицкий, отрывая запачканный кровью лоскут ткани с рукава. И ещё тише добавил: — Или ребенок.
Боржек с мучительным стоном вытер в очередной раз взмокшее лицо.
— Какова вероятность… того, что это… мог быть кто-то из воспитанников? — прерывистый глухой шёпот профессора разорвал тревожную тишину часовой башни, и Сешень щёлкнул пальцами только, чтобы убедиться, что Витольд не собирается преставиться прямо здесь.
— Надеюсь, что не они, — заключил сумрачно, прикидывая, что делать в первую очередь: откачивать Боржека, который вот-вот потеряет сознание, искать Левека или всё же копьё?
Вероятность, что копьё и Кавешич где-то в одном месте, была не нулевой. Хоть это и было бы слишком просто. Моравицкого покалывали разряды магии, просясь вырваться наружу, и он направил её в накопитель, оставленный неизвестным в сапоге Странника.
С одной стороны, хорошо, что оставили хоть что-то. С другой – злоумышленник теперь знает, на чём держится вся замковая охранная сеть.
Сешень осторожно просунул руку в окно, стараясь ухватить накопитель кончиками пальцев, но только загнал его глубже. Завтра. Он достанет его завтра.
Охранка на башню, накинутая им, поднимет его и ребят, если хоть края ступеней коснётся нога чужака.
— Они – драконы, — всхлипнул Боржек. — Копьё взять мог только сильный дракон.
Нервы у профессора на этой работе ни к бесу, подумал Сешень, спускаясь за ним из башни.
— Витольд, послушайте, — он крепко взял артефактора за плечи и заглянул тому в глаза. Даже в кромешной темноте, разом спустившейся на замок ночи, были заметны паника и ужас, сковавшие несчастного. — Вы прошли настоящую войну. А это всего лишь замок. И дети.
— Драконы, — обречённо выдохнул Боржек.
— Они НЕ драконы! Они личинки драконов! — Сешень зло встряхнул Боржека. — Даже не личинки! Яйца! Все они до единого – драконьи яйца! И нам с вами очень повезёт, если хотя бы одно из этих яиц вылупится ещё при нашей с вами жизни.
— Вы… в это не верите, — убито прошептал профессор, поправляя дрожащей рукой очки, почти сползшие с носа.
— Надеюсь, — Сешень одёрнул на Боржеке пиджак и похлопал его по спине, так, что артефактор пробежал полных два шага. — Я на это надеюсь. Как и все мы. Иначе вся затея была бы просто бессмысленной. Надеюсь. Но не слишком. Поэтому мы должны быть готовы ко всему.
Взгляды магистров встретились, и Боржек выдохнул:
— Если это был не дракон...
— По-правде, в то, что это был наследник тёмного владыки, я верю ещё меньше, — усмехнулся Сешень, рассматривая едва различимую снизу фигуру Странника и размышляя, как часто студиозусы вообще смотрят вверх? Сам он в детстве и юности часто подмечал разные несуразности, но на Странника привычно внимания не обращал. Стоял он на башне и стоял. Сешень о копье-то в его руке сам только от Мария узнал.
Моравицкий пожал плечами, вторя своим мыслям, и с опаской посмотрел на Боржека.
По ощущениям, Витольд немного успокоился, но всё ещё выглядел потрясённым. Что ж, по крайней мере, Сешеню не придётся откачивать артефактора прямо здесь.
— Что вы ему в руку вложили? — Боржек споткнулся и выронил платок. — Бесы, как же я его теперь...
— Просто палку — пожал плечами Моравицкий, но Боржек этого не заметил, слепо шаря рукой в темноте по булыжникам, которыми был выложен замковый двор. – Это всего лишь ветка Большого Платана.
— Думаете, никто не заметит?
— Думаю, Странник с палкой вместо копья выглядит менее вопиюще, чем Странник без ничего. Оставьте, — Сешень помог артефактору подняться, — Я пришлю к вам заведующего обеспечением... Бездна! — выругался, вспомнив, что завмат снова сбежал. — Слушайте, там у него в сапоге накопитель, на который наш похититель перенёс питание сети. Он просто снял её с одного артефакта и перенёс в другой.
— Что за накопитель такой? — пробормотал профессор.
— Он был почти разряжен. Не в том дело, — отмахнулся Сешень, боясь потерять мысль. — Копьё было скрыто от недоброго глаза. Но его всё равно увидели. И не просто. Кто-то увидел сеть и перенёс её на новый источник, чтобы не привлекать внимание.
— Вы думаете, это был маг, — профессор переступил с ноги на ногу и радостно охнул, наткнувшись на что-то ногой. — Артефактор, — Боржек с явным облегчением засунул найденный платок в карман.
— Допускаю, — уклончиво ответил Сешень. — Что вы рассказывали о копье Странника студиозусам?
— О копье Странника – ничего. Упоминал о копье Драконов и Регнерте. Только вскользь. Нужно обладать очень специфичным мышлением и чутьём, чтобы связать два этих копья из моего скудного рассказа.
— Боги знают, как я бы хотел сказать, что факты говорят об обратном, и это кто-то из студиозусов. Но это был бы слишком простой, хороший вариант.
Боржек протяжно и сдавленно выдохнул.
— Утром нам с вами нужно будет перенести питание контура в другое место, о котором не будет известно никому. Если это неожиданно появившийся выдающийся тёмный или другой похититель.
— Почему не сегодня? Сейчас? — судя по голосу, Боржек был готов или немедленно лезть на часы сам, или дежурить у башни всю ночь, чтобы предотвратить любое покушение на замок и находящиеся в нём зародыши драконов.
— Потому что вы будете создавать свой хваленый самозаряжающийся артефакт сегодня ночью! Неизвестно, когда мы сможем вернуть копьё.
— Да, верно, копьё!
— Действуйте! Всё. Я сам доложу ректору и... и дальше. А вы найдите, наконец, Левека! Три дня его не вижу на тренировках!
Сешень оставил за спиной оглушённого Боржека и обернулся, уже миновав пустой тёмный двор.
— Витольд! — тихо позвал он. Профессор вздрогнул, выронив зонтик. Надо сказать Лиисе, чтоб подобрала ему снадобье понадёжней. — Спасибо! — искренне произнёс Моравицкий, — Я ваш должник. Мы все, кажется.
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
По ощущениям, Левек давно миновал Северный Заццвахт и даже почти выбрался из грязей. Он не был в этом точно уверен, потому что под правой ногой временами ещё хлюпало и скрипело, а иногда даже жалобно подвывало. Но он подозревал, что к подошве просто пристал кусок глины, который намокал от росы или если он, Левек, неосмотрительно ступал в лужу. Левек подумывал остановиться и выковырять его хоть на выброс, хоть про запас, но шлось ему сейчас до того хорошо, что он решил подождать, когда наконец выдохнется и вынужден будет встать на привал.
Он подозревал, что причиной его резвому ходу было копьё, которое давно перестало вырываться и пытаться сбежать, и теперь надёжно покоилось в его руке, и как будто бы даже лишилось своей навязчивой тяжести. И было это таким естественным, словно век он так его с собой таскал. От этого на душе у Левека было спокойно, а сердце буквально пело, уверяя, что всё задуманное непременно получится.
Про копьё Левек догадался не сразу. Сначала молча разглядывал голубые прозрачные волокна силы, ровно текущие к секторам защитного контура и так очевидно его питающие. Левек и дальше воспринимал бы это, как должное, если б случайно не выяснил, что видеть это способен едва ли не он один.
И если сокурсники просто вежливо улыбались "не слишком удачной шутке" старосты, то старшекурсники на осторожный вопрос о том, знают ли они, на чём держится третий контур Журавля, сначала завалили его подколами, интересуясь, куда это и с кем он собрался линять за контур, а потом кто-то сказал, чтоб не выдумывал. Контур у Журавля только один, но мощный, его сам Сешень Моравицкий ставил. А Сеш – заслуженный имперский спец по защитной сети – это все знают.
Левек, конечно, тоже знал. Оттого и спрашивал. Потому что охранных контуров у замка было совершенно точно три. И один из них держался на том самом копье, которое он крепко сжимал сейчас в руке. И которое обладало невероятной силой. От неё у Левека горячо и волнительно было в груди, в ушах шумело, и ноги несли его вперёд сами.
Шумело-то, конечно, от ветра, который не щадя гнал его в спину, но парню больше нравилось думать, что это прорастает в него сила великого артефакта. Ему до щекотки под ложечкой было любопытно и страшно, к чему копьё его приведёт.
На самом деле Левек бежать никогда никуда не планировал. В Ратицкой академии ему было хорошо и даже интересно. А то, что бубен временами крепко трещал, к этому парень относился философски, искренне считая, что от потасовок и утверждения на своей территории он рано или поздно сделается настоящим мужчиной.
Но вот Странник и идущие от него токи силы парня волновали. Он любовался ровной пульсацией купола, укрывающего Журавля, и размышлял, чем он подпитан, и что именно магистры вложили в источник силы. На решение задачи у него было четыре года, и он был уверен, что рано или поздно профессор Боржек об этом сам заговорит.
Он и заговорил. О легендарном копье драконов. И владыке Регнерте. О союзе двух сил, уравновешивающих и усиливающих друг друга. О том, какой это был мощный и устрашающий артефакт, созданием которого и завершилась Тысячелетняя война, и что никто в здравом уме не посмеет к нему прикоснуться, потому что копьё способно мгновенно испепелить любого, в ком нет первородной драконьей или тёмной силы, и того, чьи помыслы запятнаны корыстью. Оно готово было даться в руки лишь истинному потомку драконов, и только ради благословенного равновесия, так сказал на лекции Боржек.
Что такое благословенное равновесие, Левек не знал. И хоть Боржек и говорил о копье в прошедшем времени, о каком именно копье шла речь, парень догадался почти сразу. У него в голове мгновенно всплыл Странник с зажатым в ладони коротким древком, в голове что-то щёлкнуло, и картина питания контура сложилась сама собой.
Он даже прикинулся бестолковым увальнем и нагло спросил, что ещё это ваше волшебное копьё умело? Глаза профессора коротко вспыхнули довольством.
— В основном, приводить к изначальному, или идеальному состоянию. Его целью было вернуть людей и драконов к миру. Это и произошло, хотя и весьма странным образом. Драконы смешались с людьми, а после и вовсе исчезли. Так что, — Боржек развёл руками, — копьё выполнило предназначение, фактически уничтожив своих создателей при этом.
— Это не так! — выкрикнул тонкий голос из-за спины Левека, и все обернулись к последней парте, где частенько сидела Петра Шапек, девчонка с лекарского. — Драконов уничтожили люди, — смутившись, чуть ли не прошептала она. — А копьё должно было поддерживать мир и не допустить новой войны. Тогда оно покарало бы сторону, которая этот мир нарушит. А люди с драконами со временем перемешались, и образовали одно государство. То есть, война была бессмысленной. Стороны были разорены, и у них не осталось другого выхода, как объединиться мирно после смерти владыки. Но люди всегда боялись драконов, и поэтому их просто... убили... со временем. Мне дед рассказывал. Он… артефактор.
— Спасибо за экскурс, госпожа Шапек, — помолчав то ли от неожиданности, то ли от досады, произнёс профессор. — Я знаком с вашим дедом. Выдающихся способностей человек. — Боржек вглядывался в девчонку со сдержанным интересом, — Вы совсем на него не похожи, — восхищённо заключил он, а Шапек вспыхнула до пунцовых щёк и уткнулась в конспекты.
Левек, наверное, расстроился бы, если б ему в лицо сказали, что он не похож на легендарного родственника. Но у него таких в доступной родословной не имелось. А были простые, понятные люди, без всякой гениальности, но крепко стоящие на ногах. И что с того, что вели замкнутый образ жизни? Никого из семьи это не смущало. Они чурались чужаков и не лезли в чужие дела. Как всегда говорил отец, вооружённый нейтралитет – основа мирного сосуществования с соседом. Мы их не трогаем – у них к нам меньше вопросов.
В детстве Левека тяготила их уединённость. Сейчас ему её не хватало. Безлюдного озера, дремучего тёмного леса с соколиной горой, а главное, своего собственного, свободного от чужих взглядов и мыслей неба... В Журавле небо было куцым, обрезанным близкими Зенницкими горами, но зато всегда разным. Потому что погода в Ратице менялась бывало по десятку раз на день.
Левек как раз вглядывался в безнадёжный дождь и обложившие замок тяжёлые тучи, когда в окно начал биться клановый вестник. Маленькая грязная птичка, слепленная из рыжего мха, длинных корней пырея и серой сыпучей глины почти разваливалась, пыталась влететь в закрытое окно с бегущими по нему водными дорожками. Левек распахнул створку и поймал неугомонного летуна. Птица рассыпалась, оставив в пальцах перепачканную записку.
«Оставайся на месте, — без предисловий было написано резким почерком отца. Это означало, что произошло что-то важное, такое, что он, не тратя времени на приветствия, начал с самого главного. — Пропала Даричка, — у Левека оборвалось что-то внутри, и строчки запрыгали перед глазами. — Наблюдай. Незаметно спрашивай о приезжих. Если появится в окрестностях Журавля, сообщи. — И приписка снизу уже второпях, — Будь осторожен».
Сердце бухало в ушах, а руки предательски тряслись. Левек упёрся ладонями в каменный подоконник, уговаривая себя, что вестник добирался до него не меньше двух дней, и что с тех пор, может быть, уже что-то прояснилось, и Даричка и вовсе нашлась. Но чутьё неумолимо говорило об обратном.
Пропала. В опасности.
Отец наверняка понимал, что замалчивание о беде, что стряслась с сестрой, Левек ему не простит, и поэтому поставил в известность сразу, рассчитывая, что парень будет занят его наказом и глупостей не натворит. Во всяком случае, больших глупостей.
И Левек в тот же миг вспомнил о копье. Потому что раз в нём заключено было столько силы и предназначено оно было возвращать всё к изначальному, то просто вернуть его, Левека, Даричку домой могуществу копья ничего не должно было стоить. Он отлично всё рассчитал, прикинув, что до земель клана чуть больше трёх дней пути, которые он налегке должен был пробежать даже быстрее, день заложил на поиски, с копьём это должно получиться само собой быстро, и четыре дня на возвращение обратно. Потому что дорога назад шла вверх.
Вообще он рассчитывал вернуться даже быстрее, всё-таки Моравицкий их регулярно и нещадно тренировал, а себя Левек задохликом совсем не считал. В их клане это было... стыдным?
В общем, Левек полез к Страннику прямо через техническое часовое окно, из которого смазывали большие чёрные стрелки. Стоя на скользком своде часов, упираясь взглядом в обшлаг левого сапога Странника, вдруг вспомнил и про испепеление чего-то там, и про недостойного, и про личную корысть, отчего, судорожно вздохнув, поскользнулся и схватился то ли за сапог, то ли за удачно оказавшуюся перед носом руку странника. Опомнился уже на лестнице, сбегая вниз, и с колотящимся сердцем, и оторопело обнаружил в стиснутой до белых пальцев руке копьё, которое... вырывалось!
От него ещё шли яркие силовые токи, и древко пульсировало, как живое.
Парень, недолго думая, завернул его в свой старый плащ, быстро собрался и заскочил к Татовичу.
— Слушай, меня не будет несколько дней. Прикрой, а?
— Как ты себе это представляешь? — хмыкнул Смирна. — От Боржека отбрехаюсь, но если Моравицкий прижмёт, сам понимаешь... — и вдруг нахмурился, внимательно вглядываясь в Левеково простодушное лицо: — Случилось что? Помощь нужна?
Левек помедлил мгновение и вытащил из кармана скомканный лист.
— На. Пусть у тебя будет. Отдашь Моравицкому, если дней через десять не вернусь. Но по идее, должен успеть за неделю обернуться, — он видел, как у Смирны по мере чтения отцовской записки тревожно сходятся на переносице брови, и это откликнулось внутри парня какой-то щемящей благодарностью.
Он и сам не знал, почему всё вывалил без обиняков Татовичу. Они и приятелями-то никогда прежде не были, не то что, друзьями. Может быть, потому что Смирна тоже был старостой. Хорошим старостой, и умел держать язык за зубами. А может, потому что за всё время, что они были знакомы, он так и не сблизился с кем-то одним, совсем, как сам Левек. Но оставлять за спиной человека, который знает, где ты, и в случае чего сможет поднять тревогу, было как-то спокойнее что ли.
Левек ясно осознавал, что прямо сейчас нарушает прямой приказ отца быть на месте. Но оставаться вдали от пугающей ситуации дома просто не мог. Не имел права!
Даричка – самый родной его человек. Так всегда говорила мама.
— Ни я, ни отец, а вы – самые родные друг у друга. В вас половина моей крови, половина отцовской. И только в вас обоих она одна и та же.
И Левек знал с самого раннего детства, что так оно и есть. Чувствовал.
Сестра была старше на семь лет. Она его и растила, и баловала. Она была, почти как мама. И у Дарички был сговоренный жених, который ей что-то не очень-то нравился, и сестра всё откладывала и откладывала свадьбу. Левек собирался первым делом наведаться к нему, если этого ещё не сделали старшие мужчины…
— Придумаю что-нибудь, — буркнул совсем посерьёзневший Смирна. — Осторожней там. Не спеши, но и не задерживайся. Десять дней, и я бью тревогу. Может, сразу к Сешеню, м?
— Не стоит пока. У меня есть кое-что, — Левек неопределённо покачал ладонью, — Надеюсь, выгорит.
Они расстались сразу после отбоя, и Левек даже смог заставить себя заснуть. Вскочил перед самым рассветом и опять забрался в часовую башню, чтобы оставить в сапоге Странника самый мощный накопительный артефакт, который делал под чутким руководством Боржека накануне, и осторожно перенёс на него с копья гудящие силовые нити.
Надолго его не хватило бы, конечно, но неделю, может, и продержится. Особенно, если пробоев не будет. Ведь не будет же? Как не было их в академии прежде. Во всяком случае, Левек никогда о них не думал и не знал.
ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Утром Смирна Татович, известный также, как Ибор Смирна Татовицкий-Маргнек, младший внук княгини левобережного Торжека и западного Заццвахта, заслужено мучился тошнотой и чудовищной головной болью, совершенно несоразмерной выпитому накануне. Подобным эффектом гоблинский самогон отягощался только в одном случае: если добыт был не слишком легальным путём, то есть, попросту говоря, бесчестно украден. Выяснять, кто, как и где спёр целую запечатанную новёхонькую крегу самогона, у Татовича сейчас не было не то что желания и сил, ему и жить-то сейчас не очень хотелось, и в сложившихся обстоятельствах не слишком моглось. Он бы с радостью сейчас обменял вот это всё на три часа мозгодробильного спецкурса ритуалистики у Нинандры, и даже полный учебный день у зануды Палицы, но самогон был сильнее, и отпускать Смирну из тисков похмелья категорически отказывался.
Утешало только то, что кара тошнотой и головной болью вместе с ним поразила всё мужское крыло. Во всяком случае, тех, кто присутствовал вчера на стихийном бедствии – вечеринке. А присутствующих, судя по болезненным вспышкам в памяти Смирны, было много.
В состоянии близком к коллапсу, размышлять о будущем взыскании за сегодняшний массовый прогул было несовместимым с жизнью, и Смирна с болезненной гримасой повернулся на бок, умоляя небеса накапать ему в рот хоть немного воды.
Небо неожиданно отозвалось из-за спины укоризненным женским стоном.
Если бы Смирна мог обречённо закрыть глаза, он бы это сделал. Но глаза его и так уже были закрыты. Единственное, что оставалось – притвориться окончательно и бесповоротно мёртвым, что, впрочем, было не слишком далеко от правды.
— Ты лекарь, — прохрипел из-за спины голос. Смирна равнодушно отметил, что не может его опознать. — Сделай хоть что-нибудь.
Точно. Он бесов лекарь. А не достойный называться мужчиной боевой маг.
Если бы Смирна мог, он уже бы что-то сделал. Но попытаться действительно стоило. Всё-таки клятва богам оказывать помощь любому нуждающемуся, данная на первом курсе, была настоящей клятвой. И Смирна с большим усилием вытащил ладонь из вороха тряпья, лежащего меж ним и девицей.
— Будет больно, — прошептал он, сам не зная, зачем предупреждает. Но что-то такое вилось в расплавленном похмельем мозгу, что он краем сознания отметил и неожиданно для себя высказал вслух. — Возможно, очень.
В ответ раздался очередной сдавленный стон.
Смирна осторожно выдохнул, чтобы не тревожить гудящую, как низкий колокол, голову, и протянул назад руку.
На что он надеялся? Что после выброса магии впадёт в благословенное забытьё? Или, что всплеск выжжет похмелье и в нём самом? Как бы то ни было, он оказался неправ. Абсолютно.
Девушка сзади вскрикнула и затихла. А его самого смахнуло с кровати, и скрутил на полу долгий безрезультатный и болезненный спазм. Он лежал на скоблёных досках, дышал запахом пыли, почему-то отчётливо бьющим в нос, больно было не то, что молиться, даже неподвижно лежать, поэтому он просто ждал, когда всё закончится, и он либо выживет, либо умрёт. Он нашёл внезапное утешение в размеренных вспышках боли и затаился, намереваясь попытаться заснуть.
Неожиданный порыв свежести ворвался в комнату, огладив Смирну холодом и запахом дождя. Кто-то влил ему в рот микстуру, а в тело три целительских дозы силы, и Татович медленно открыл глаза, стоило лекарской ладони оставить его натерпевшийся лоб.
Профессор Олюшко, встретив его осознанный взгляд, вскочила, отдавая кому-то команды.
— Чётче. Держите поток чётче. Очистите эту структуру, она не даст вам... Кто-то выжег яд частично. Вместе с собственной защитной системой. Она почти жива, просто без сознания.
Смирне не понравилось это "почти". Он попробовал подняться, встав на четвереньки, проклиная собственную беспомощность и недостойный старосты (и не только) позор. Руки тряслись, и тело мгновенно покрылось испариной.
— Татович, вам следует полежать, — Олюшко быстро отвернулась от кровати, и Смирна увидел совершенно белую Эльзу, лежащую с пугающе приоткрытым ртом.
Он поморщился, чувствуя, как побежали мурашки почему-то в районе живота, перевёл взгляд дальше и увидел серьёзные, тёмные глаза Шапежки. Он даже не понял, как оказался на ногах. И как смог внятно и ровно произнести:
— В порядке. Что с Эльзой?
Шапежка отвернулась, продолжая удерживать целительский поток, и Смирна увидел только, как она чуть заметно закусила губу.
— Спит, — отмахнулась Олюшко. — Меня больше беспокоите вы. Слишком быстро поднялись. Если бы Шапек вас не нашла, мы бы к вам не успели. Ваша комната последняя на этаже, остальные уже проверили.
Смирна почти ничего не понял из объяснений профессора, и, подумав, что ему надо прилечь, решил, что разберётся с этим позже.
А сразу следом увидел над собой в разгоняемой свечой темноте бледное, усталое лицо Шапежки. Она как-то вся посерела и съёжилась, сделавшись ещё меньше, чем казалась ему всегда. Волосы были собраны в низкий узел, отчего она выглядела старше и много серьёзней. И к такому её виду Смирна оказался категорически не готов. Всё это отозвалось в нём самом горячим комком, подпрыгнувшим где-то в горле, и он настороженно спросил:
— Ты как?
Подумал, что спросил, и что настороженно. На деле вышло какое-то невнятное бульканье, то ли шипение.
Глаза Шапежки вспыхнули радостью, и Смирне иррационально захотелось, чтобы она его поцеловала.
Но Петра вместо этого вскочила и вылетела за дверь.
— Магистр Моравицкий! Татович очнулся! — услышал Смирна её звонкий, переливчатый голосок, и с досадой поморщился. Сешень вкатит ему сейчас всё, что только сможет, а что не сможет, потом доберёт.
Появившийся в дверях куратор боевиков был сдержанно грозен, чем лишь подтвердил наихудшие опасения парня.
— Молчи, — оборвал властным жестом пространное бульканье Смирны. — Я сам всё расскажу. Вас отравили. Сознательно. Кто – выясняем. На данный момент на территории академии заглушены все порталы, и проверяется весь провиант.
— Кто ещё? — прохрипел Смирна.
— Увы, твоя девушка не приходит в себя. — Смирна в ужасе посмотрел на дверь. Его кто? Почему-то подумалось про Шапежку и что, слава богам, с ней всё в порядке. — Кроме неё, таких ещё трое. Остальные в относительном порядке.
— Девушка? — сдавленно переспросил Смирна.
— Эльза, — веско ответил Моравицкий. И добавил, как плиту на него положил: — Батишек.
Точно. Она была рядом с ним утром, когда пришла профессор Олюшко. И как она оказалась в его постели, выяснить теперь не удастся, да и имелся ли в этом смысл? Надо было немедленно соображать, что с этим делать, потому что становиться парнем Батишек, даже ненастоящим, Смирне не улыбалось от слова совсем. Да и царапало что-то внутри оттого, что это всё увидела своими глазами маленькая наивная Шапек.
— Как придёшь в себя окончательно, жду в моём кабинете. Заметь, не как почувствуешь себя лучше, а как придёшь в себя. С самочувствием потом разберёмся. — Смирна со вздохом попытался подняться, но нисколько в этом не преуспел. Только кивнул наставнику, соглашаясь. У него опять предательски кружилась голова, а перед глазами всё смазывалось в разноцветные зигзаги, отчего делалось во сто крат хуже. — Мне нужно всё, что ты помнишь, и всё, что знаешь. И не знаешь тоже.
Смирна подумал, что присутствие среди живых для куратора не будет иметь значения, и потянулся мысленно к Шапежке. Ей хотя бы было не наплевать, жив он или нет. Во всяком случае, ему очень хотелось так думать.
Надо же, их всех отравили! А он думал, это просто гоблинский самогон…
На этой мысли Смирна опять потерял связь с действительностью, иначе, откуда было бы рядом с ним взяться маленькой взволнованной Петре, осторожно касающейся его лба холодной узкой ладонью...
ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Коэн наткнулся на магистров случайно. Ну, может, не очень случайно. Но говорить всем планировал именно так.
Заблудиться в лабораторию Олюшко на четвёртом курсе надо было суметь. Он очень старался. Поэтому у него получилось. Потому что после всего увиденного, услышанного и надуманного сегодня ему точно требовалось успокоительное. Кувшина полтора будет вполне достаточно, он не сомневался. Лииса наверняка держала в стазисе не только лекарства.
У ректора эти не-только-лекарства тоже наверняка имелись, но ректор делиться со студиозусом, даже выпускного курса, стал бы вряд ли. А он пока не настолько «взволнован», чтобы лезть в ректорскую, разбирая тамошние щиты без спросу. Надо будет как-нибудь попробовать ради интереса. Вдруг получится.
Коэн беззвучно хохотнул и замер у двери, услышав приглушённые голоса.
На этаже никого не было, и он тихонько привалился к стене, намереваясь отдохнуть и спокойно посмотреть и послушать. Может, нужное что услышит. Сешень как раз им все мозги исклевал тем, что разведка для боевого мага – первый шаг на пути к победе. Вот он и разведывает.
Коэн осторожно выглянул из-за двери. В тесной лаборатории Дракон, уперев руки в бока, склонился к плечу Олюшко и что-то рассматривал.
— …И? — спросил Невтон с отчётливо различимым вызовом.
— Не знаю, — раздражённо сказала Лииса и принюхалась к выставленным на столе склянкам. — Запах, плотность и цвет соверщенно обычного качества, — она поднесла склянку к огню. — Горючесть посредственная, значит, крепость не выше обещанной.
— Конечно, не выше, — язвительно произнёс Палица, распрямляясь. — Наживы гоблины не упустят. Как ты додумалась предложить продавать им выбраковку студиозам по полной цене? Ну кощунство же!
Коэн аж воздухом подавился за дверью. Им что, всё это время продавали самогон малой крепости? За полную цену???
— Нормально, — отмахнулась Лииса и приблизила к склянкам огромную толстую лупу.
Как это нормально?! Нормально боёвку Сешеню по три раза сдавать. А самогон малой крепости – это просто бесчестно!
— Настоящий гоблинский им и понюхать многовато будет. А после этого, — Лииса кивнула на склянки,— они на утро даже на занятия приходить исхитряются. — В огромной бутыли на столе отразился увеличенный линзой искажённый рот Олюшко, и Коэн беззвучно закашлялся, аж слёзы выступили. — Они им скидку дают приличную. И все довольны. Гоблины, что брак пристроили, студиозы, что самогон по дешёвке купили. И если б таких, как сегодня, проколов не было, — повысила голос Лииса, — и нам не на что жаловаться было бы.
Палица презрительно фыркнул, на что Олюшко резко обернулась, так, что её тёмные волосы рассыпались по плечам, а глаза запылали. Коэн неожиданно увидел, что профессор очень красива. Это ошеломило и возмутило его. Зачем было себя так портить этими нелепыми бесформенными платьями и уродливыми пучками с очками? Он едва успел отпрянуть от двери, чтоб не попасться ей на глаза и скрыться в тени за дверью.
— Слушай, они мне всё пьющее население Журавля укрепляют своим самогоном! — возмутилась лекарша. — Я им в рецепт добавила кое-что, — она неопределённо покачала ладонью. — Ты что же думаешь, в Ратице от глины люди вдруг болеть перестали?
— А они перестали? — Палица отодвинулся от неё, рассматривая сверху вниз, настороженно щурясь.
— Сам попробуй, узнаешь, — Олюшко мотнула головой на стоящий в стазисном шкафу графин.
Отлично. Теперь Коэн знал, где у магистра хранится «успокоительное».
— Спасибо, воздержусь, — отказался Палица.
— Отчего же?
— За кого ты меня принимаешь?
— За приличного зануду, — отвернулась Лииса.
— Вот именно. Где официальные исследования? Сертификаты на компоненты? А сколько этапов испытаний твоя изменённая рецептура прошла?! Ты в своём уме?!
— В своём, в своём, — проворчала Олюшко, опять склоняясь к пробиркам, — Третий год пьют, никто не жаловался.
Коэн мысленно ужаснулся. Он что же? Три года пил экспериментальное питьё Олюшко? Парень на всякий случай ощупал себя, не выросло ли у него что-нибудь ненужное и не отвалилось ли нужное. Но ни рогов, ни лишних ушей, слава добрым богам, не обнаружил.
— Слушай, нет здесь проклятийного зерна!
