Законы стаи. Полина Ром

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ГЛАВА 41
• ГЛАВА 42
• ГЛАВА 43
• ГЛАВА 44
• ГЛАВА 45
• ГЛАВА 46
• ГЛАВА 47
• ГЛАВА 48
• ГЛАВА 49
• ГЛАВА 50
• ГЛАВА 51
• ГЛАВА 52
• ГЛАВА 53
• ГЛАВА 54
• ГЛАВА 55
• ГЛАВА 56
• ГЛАВА 57
• ГЛАВА 58
• ГЛАВА 59
• ГЛАВА 60
• ГЛАВА 61
• ГЛАВА 62
• ГЛАВА 63
• ГЛАВА 64
• ГЛАВА 65
• ГЛАВА 66
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Новая жизнь -- замечательный подарок судьбы!

   Молодость, здоровье, приличная внешность! Что еще можно пожелать?

   Только как быть, если местные законы тебе не нравятся? Подчиниться, прогнуться и жить так, как все, не высовываясь? Или, все же, попробовать что-то другое?

ГЛАВА 1

АНДРЕЙ

   Город меня сожрал…

   Сожрал, переварил и выплюнул…

   Я ехал домой, в Березовку, искренне не понимая, куда, куда всё делось?! Когда я, тот самый восемнадцатилетний «кровь-с-молоком» пропал, растворился в серых буднях.

   Потерял жену:

   — Да, Андрей! И в отличии от тебя – он не нищеброд! Надеюсь, как порядочный мужчина, ты перепишешь свою долю квартиры на дочь.

   Потерял друзей:

   — Да ладно те, Андрюха… Ну, с кем не бывает, чо ты бычишь? Я же не специально, сам знаешь…

   — Игорь, ты не просто подставил меня! Меня с работы выгоняют, понимаешь?! Мать-мать-мать… у меня ипотека и жена в декрете!

   — Ну, в чем-то ты и сам виноват! Если бы ты меня послушал…

   Удар по зубам угомонил урода, которого я искренне считал другом. Только вот от «волчьего билета» меня это не спасло. Путь в банковскую сферу мне был закрыт на век. И то место, которое я с остервенением выгрызал зубами в столице, мне больше не светит вообще. Если бы я его послушал, я бы сейчас еще и на бабки влетел. А так меня просто «ушли» «по собственному».

   С Владом, которого я лично выволок из родной Березовки и поселил на своей первой, съемной квартире, терпеливо ожидая, пока он найдет работу и устроится, все произошло еще раньше и еще проще:

   — Ты понимаешь, сейчас я не могу вернуть эти деньги. Машина сжирает все, и у меня же ипотека!

   — Влад, а мы с Танюшкой даже ипотеку взять не можем. А я ребенка жду, понимаешь? Ты же божился вернуть через полгода! Ну, блин, продай тачку, в конце концов. На кой ты ее вообще брал?!

   После этого он сменил номер. Пришлось принять меры. Деньги я получил, конечно, но «осадочек», как говорится, остался.

   Доктор развел руками:

   — Я не господь Бог, Андрей Петрович… Увы…

   — Сколько? – голос у меня предательски дрогнул, пришлось откашляться.

   — Я не господь Бог, Андрей Петрович – повторил доктор. – Три, может, четыре месяца. Конечно, случаются и чудеса…

   На свадьбу дочери я успевал. Это хоть немного, но поддерживало меня и не давало сойти с ума. Съездил, оформил завещание. Напился…

   Решил привести дела в бизнесе в порядок. Сплавил работу на прорабов, перетряс все бумаги, оплатил все долги. Выдал премии – люди не должны пострадать. Нашел новый, отличный заказ – строительство не прекращается даже в кризис. Стал подыскивать, кому можно продать.

   Точку во всем этом поставила Ленуська - моя солнечная девочка, моя маленькая принцесса:

   — Пап, ну свекор обещал нам квартиру на свадьбу подарить. На свадьбе у Мишки папа и мама будут. Они не простые люди, ты же знаешь. Если ты придешь, Витасик уже не сможет присутствовать, это же неприлично! Он хоть и отчим, но так уж получилось, что когда мы с Мишкой родителей знакомили, мама с собой Витасика взяла. Он же ей муж! И Мишкины родители думают, что у меня нормальная семья и Витасик мой папа! Если сейчас ты объявишься… ну, это будет совсем некрасиво!

   — Лен, я подарил тебе полквартиры, еще когда разводился с твоей мамой. На совершеннолетие я подарил тебе отдельную квартиру. У тебя удобная однушка в хорошем районе, своя собственная и половина в родительской.

   — Пап, но новую можно будет сдавать, понимаешь? Да кто откажется от лишней квартиры в Москве?! И мы обязательно с Мишей заедем к тебе после свадьбы в гости! Ну конечно, не сразу – его предки купили нам путевку на Мальдивы! Но после медового месяца, обещаю!

   Город меня сожрал, переварил и выплюнул…

   Старый потрепанный «Форд» заворчал, недовольный ухабами и проселочной дорогой. Он был моей самой первой и самой любимой машиной. Даже когда я пересел за руль новенького салонного джипа, у меня просто не поднялась рука продать Фордик.

   Иногда, когда настроение становилось совсем паршивым, я выгонял его из гаража, покупал в Макдаке какой-нибудь огромный бургер, выезжал из душной загазованной Москвы и просто гнал в ночь – для успокоения взбудораженных нервов, для настроения, для воспоминаний о времени, когда всё ещё только начиналось.

   Ничего, он уже столько лет возит меня, что потерпит еще немного. Похоже, свою машину я знаю значительно лучше, чем людей, которые окружали меня в жизни. Я криво ухмыльнулся и отвел глаза от зеркала. Мое новое завещание станет для всех не самым приятным сюрпризом. И оспорить его никто не сможет – не зря я столько лет учился на юриста.

   Последняя горка, и показалась Березовка. На душе потеплело – я всегда любил бывать здесь. Когда еще были живы родители, я приезжал с женой и Леночкой. Батя встречал меня медвежьими объятиями:

   — Совсем отощал в своих столицах! Пошли скорее, там банька готова, да и мать вкусностей настряпала…

   Запустение в Березовке началось еще при его жизни. Сейчас здесь меньше двадцати жилых домов, где коротают свой век старики. Хорошо, хоть электричество сохранилось. А старый мой дом ветшает.

   Я вышел из машины, перекурил и начал отрывать доски с дверей и наличников, прибитые лет десять назад на совесть.

   Устроился я, в целом совсем неплохо. Отмыл дом и мебель. Перебрал уцелевшие кастрюли и чашки-ложки выбрал что покрепче и отчистил. Ночевал на старой кровати родителей. Вынес сопревшую перину и ветхие подушки на задний двор, прошелся тряпкой по изрядно проржавевшему изголовью.

   Мама очень любила эту кровать, и при ее жизни никелированные шарики на изголовье и в изножье всегда блестели. На толстенной перине возвышалась гора подушек, которые она прикрывала белоснежной тюлевой накидкой.

   Я же просто бросил на нее привезенный из города толстый поролоновый матрац и легкое одеяло с такой же невесомой подушкой и, застелив новый комплект белья, каждый вечер ворочался, слушая скрипы слабо натянутой пружинной сетки. От старости кровать сильно провисала, и спать удобно можно было только в «позе зародыша». Но, как ни странно, высыпался я гораздо лучше, чем в городе, где у меня была довольно роскошная спальня с лучшим ортопедическим матрацем.

   В соседней деревушке не так давно появилось фермерское хозяйство. Два-три раза в неделю гонял туда за молоком. С ухмылкой вспоминая свой московский снобизм и сцены, когда возвращал шикарный стейк только потому, что мне казалась неправильной степень прожарки, я периодически обугливал отличную фермерскую свинину на допотопной двухконфорочной плите, оставшейся от родителей. И ничего, хуже мне не становилось, просто обрезал подгоревшие места и даже не помер от собственной стряпни! А потом и приноровился готовить простецкую еду.

   Первое время за хлопотами я даже не замечал, как быстро угасают силы. Боли меня особо не мучали, да и запас лекарственной наркоты у меня был приличный. Я потихоньку вырубал заполонивший сад кустарник, подлатал крышу, поправил подгнившее крыльцо и спалил на заднем дворе весь накопившийся за годы мусор, обломки какой-то неопознанной мною мебели и кучу сгнившего тряпья, бывшего раньше одеждой и бельем родителей.

   Самым удивительным было то, что колодец во дворе не зарос и не иссяк, и вода оттуда по-прежнему отличалась удивительным вкусом. Иногда мне казалось, что эта вода – живая. Умом я вроде бы понимал, что я ухожу из этого мира, но почему-то не было страха и боязни. Напротив, в душе царило некоторое умиротворение и смирение. Ну, ухожу и ухожу. Каждый когда-нибудь уйдет.

   Было немного жаль недоделанных проектов. Вспоминал о том, что хотел завести собаку, но так и не собрался. Обидно было, что после моей смерти родительский дом снова погрузится в спячку. Вот это, пожалуй, огорчало больше всего. Жаль было и дом, и старый сад.

   Соседи мной особо не интересовались, да и было их совсем немного – родительский дом стоял на окраине, довольно далеко от тех домишек, где жили последние обитатели умирающего села.

   Изредка, раз в три-четыре дня навещал меня Матвей Палыч, довольно бодрый еще дедок, помнивший моих родителей. Особого внимания он не требовал, иногда соглашался выпить чашку чая и, молча посидев за столом, так же молча уходил, опираясь на трость и слегка прихрамывая.

   Ближе к осени боли участились, и я даже малодушно подумал о том, чтобы воспользоваться услугами хосписа. Достал визитку, которую мне дали в клинике, покрутил в пальцах и кинул в огонь – сегодня я первый раз топил печь.

   Я слабел…

   Наверное, я не смог бы раскрутить свой бизнес, если бы всегда не был предусмотрительным занудой. Просчитывая варианты, я обязательно старался подстелить соломку, где только можно.

   В тот день, когда я с таким трудом встал с кровати, что стало понятно – завтра уже не встану, я не стал заморачиваться работой и приготовлением еды, тем более, что в последнее время вообще ел очень мало и практически не испытывал голода. Просто заварил себе чай со смородиновым листом, сел на пороге дома просидел так почти весь день, постоянно впадая в дрёму. От лекарств сознание мутилось.

   Очнулся ближе к вечеру от озноба. Еще немного посидел, любуясь последними отблесками заката…

   Дом запирать я не стал, напротив, оставил входную дверь широко распахнутой. С трудом, цепляясь за стены и крепкую еще мебель, дотащился до кровати, сел, погладил проржавевший шарик и, взяв заранее приготовленную приличную горсть таблеток, запил водой прямо из кувшина. Смысла тянуть дальше просто не было.

   Уходя, уходи…

ГЛАВА 2

МАРИНА

   Я стояла у окна, с грустью смотрела на жутковатую майскую метель и вспоминала стишок с просторов инета:

   мой дивный город снежножопинск

   везде весна у нас метель

   и в зимних месяцах по восемь

   недель

   Весна в этом году и в самом деле выдалась поздняя и мерзкая, каждый вечер валил снег, иногда напополам с дождем, к утру все это замерзало неровной ледяной коркой.

   Люди падали и ломали руки-ноги. Машины заносило и в автомастерской «Сервис плюс» недалеко от моего дома, к радости мастеров, не иссякала очередь владельцев помятых «тазов» и сильно бэушных иномарок. Кольский полуостров – не самое уютное место для жизни.

   Меня зовут Марина Васильевна Сергиенко и сегодня, шестого мая, мне исполнилось сорок пять лет. Грустный получился день рождения. С утра звонила Карина, единственная и любимая дочь. Поболтали с ней в вайбере, поздравила меня, снова зазывала в гости. Похвасталась, что они, слава богу, ипотеку за свою трешку погасили и подумывают сейчас о втором ребенке.

   — Ты же понимаешь мам, Сеньке уже пятый год пошел, а нам с Мишей хочется еще девочку.

   Я смотрела на болтающую Карину, и на сердце было удивительно тепло – все же дочка у меня редкостная красавица, а если учесть, что в прошлом году она получила место начальника отдела в своей фирме, то еще и умница.

   К сожалению, Арсений был в садике, и поговорить с ним не получилось, но Карина сказала, что вечерком он обязательно позвонит с поздравлениями.

   — Они с папой вчера тебе весь вечер открытку клеили! – засмеялась дочь.

   После разговора я с некоторым даже раздражением оглядела облезлые стены собственной квартиры. Вот странная деталь – как поговорю с дочерью, так вроде бы и хочется навести дома шик и блеск, сделать, наконец, хороший ремонт. Обновить мебель, белье, посуду…

   Однако, как представлю, сколько на это уйдет денег и нервов, так сразу мне моя двушка кажется райским местом. Это, конечно, шутка, но как и в каждой шутке, в ней есть доля истины. Внезапно появившиеся у меня деньги, я все же предпочитала тратить на другое.

   Путешествия по миру – это то, куда я безжалостно сливала все доходы. Если учесть, что до тридцати пяти лет я даже на море не была ни разу, думаю, меня поймет каждый.

   Я родилась и выросла здесь, в крошечном провинциальном городке Кольского полуострова. Отца помню плохо. Он хоть и не был скандальным, но пил так, что как-то выпал из поля моего внимания. У меня нет практически никаких детских воспоминаний, связанных с ним. Окончательно и бесповоротно он ушел из моей жизни, когда мне было всего одиннадцать лет. Пожалуй, его похороны – это единственное, что я более-менее запомнила.

   Мама работала крановщицей на местном заводе, и первые года три после смерти отца наша жизнь стала даже лучше в материальном плане. Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь в Орловской области.

   Однажды я вернулась из поездки и с удивлением увидела у нас в большой комнате, которую мама называла «зала», «стенку». Настоящую стенку с роскошными полированными дверцами! Обои были переклеены во всей квартире, на полу лежал новый линолеум, изображавший паркет, и даже шторы в моей комнате загадочно поблескивали люрексом.

   Я помню, как визжала и прыгала от восторга, как смеялась мама, радуясь моему счастью, как она говорила мне:

   — Мы с тобой, Мариночка, еще за зиму на ковер накопим! Будет у нас в квартире сплошная красота!

   Пожалуй, тот самый ремонт и был для меня одним из самых ярких событий детства. Через год у мамы начались какие-то странные приступы недомогания, не помог даже летний санаторий, куда ей дали путевку от профсоюза. На очередном медосмотре ей поставили тот самый страшный диагноз.

   Мама боролась долго, боясь оставить меня одну. Она дожила даже до рождения Карины, которую я, восемнадцатилетняя дурища, принесла домой, что называется, в подоле. Она ни словом меня не попрекнула и помогала мне столько, насколько хватало ее сил…

   Я передернула плечами – что-то навалились грустные воспоминания. Впрочем, следующие годы, когда мы остались с Кариной уже вдвоем, не казались мне, тогда еще молодой и полной сил, совсем уж беспросветными.

   Были и маленькие радости, и удачные покупки, и девичьи секреты с дочерью. Была даже робкая попытка «замужества», которая продержалась всего три недели. Услышав, как этот самый «муж» орет на шестилетнюю Каринку за разбитую чашку, я молча собрала ему чемодан.

   Меня даже не задело, когда этот урод напоследок заявил, что взял меня с «прицепом», и мне стоило бы в ножки ему поклониться. Захлопнув за ним дверь, я только пообещала зареванной дочери поменять замок, а сейчас, чтобы отпраздновать свободу, предложила отправиться за тортиком.

   В девяносто шестом, когда я родила Каринку, работы в городе не было от слова совсем. У мамы была ремиссия и пенсия по инвалидности. Она подняла все старые связи и знакомства. И в результате, как только Карине исполнилось восемь месяцев, а у меня закончилось молоко, я попала на работу в лучший салон города, торгующий запчастями для автомобилей.

   Это было сложное, но интересное время. Очень долго покупатели не могли привыкнуть к тому, что женщина разбирается в железках. Первое время у моих напарников зарплаты были чуть ли не на порядок больше – хозяин платил нам небольшой процент в конверте. Разумеется, белая зарплата была обычной минималкой. В целом, Петр Семенович был неплохой дядька. Поговаривали, что из бывших бандюков, но мне, если честно, было наплевать на все сплетни.

   Компьютеры в нашем салоне появились только через два года, а до этого приходилось держать в голове неимоверное количество информации. Спасала меня отличная память.

   Кроме того, очень выручали женщины-водители. Чувствуя в разговоре с моими коллегами-мужчинами некую насмешку, все они рано или поздно становились моими покупательницами. А если учесть, что с каждым годом женщин за рулем становилось все больше и больше, то по зарплате я даже немножко обгоняла сотрудников.

   Гром грянул, когда Карине исполнилось шестнадцать. Петр Семенович отпраздновав шикарно свои шестьдесят лет, подарил наш салон своему младшему сыну, оставил сеть продуктовых магазинчиков старшему и, прихватив с собой жену, отбыл в маленький двухэтажный особнячок на берегу Черного моря, который он строил последние три года.

   Нельзя сказать, что Николай Петрович совсем уж ничего не понимал в бизнесе отца – папа довольно долго натаскивал этого великовозрастного плейбоя. Но не зря говорят: «На детях гениев природа отдыхает». Похоже, тут природа выспалась по полной. Достаточно сказать, что через три месяца и я, и мои коллеги оказались на улице, а всего через полтора года магазин пришлось закрыть как убыточный – конкуренты не дремали.

   Впрочем, проблемы Николая Петровича, этого горе-бизнесмена и хама, интересовали меня очень мало. Я металась в поисках работы. Самое логичное, разумеется, было бы пойти к конкурентам, но увы, женщин на работу туда не брали.

   Да-да, я знаю, это чистой воды шовинизм и нарушение законов, но это провинция. Из возможных вариантов было – уборщица, полный рабочий день и зарплата ниже минималки. Разумеется все это без оформления. Дворник, где платили 0,75 оклада, при этом участки по размерам были полуторные. Кладовщик на оптовый склад – серая зарплата, материальная ответственность, пожизненные недостачи.

   Ну, и на сладкое, кассир-продавец в сетевой магазин. При достаточно скромной зарплате там были бесконечные недостачи, которые оплачивали сотрудники. Даже при отсутствии нормальной работы в городе на дверях всех трех крупных магазинов никогда не снималось объявление: «Требуется продавец…».

   Иногда остаток зарплаты, который работники получали на руки, был даже меньше минималки. А у меня подрастала дочь, которой я мечтала дать приличное образование. Деньги на это я скрупулезно копила с того момента как она пошла в школу. И вот уже два месяца как нам приходилось тянуть из этого неприкосновенного запаса. Я нервничала и плакала по ночам.

   Идею бизнеса в сети, как ни странно, подкинула мне Карина.

   — Мамуль, ты посмотри, чем торгуют в магазинах и на рынках. Это же сплошной Китай! Кто тебе мешает закупать фигню на алиэкспресс и продавать ее в интернете?

   Идея показалась мне настолько бредовой, что я только отмахнулась, но Карина продолжала «зудеть» на ухо:

   — Мамуль, ну ты пойми! Вот эти деньги, что ты в сбере копишь, они только обесцениваются. Ты же понимаешь, что проценты не покрывают инфляцию. А тебе даже не нужно будет мотаться куда-то челноком. Мамуль, ну давай посмотрим вместе…

   Правду говорят, кто хочет – делает, кто не хочет – ищет причины. Я искала причины.

   — Карин, вот ты смотри… Чтобы такие патчи продать, это нужно снять ролик, нужно чтобы его куча народа увидела, и только тогда, может быть, что-то удастся продать.

   — Мам, да снимем мы этот ролик! Ничего там сложного нет!

   — Ты думаешь, это так легко?! Ты посмотри, как другие снимают! Там на заднем фоне шикарные квартиры! А я где буду это снимать? На фоне бабушкиной стенки?!

   Карина просто рассмеялась. А на следующий день, вернувшись из школы, как ни странно, с рулоном обоев, закрылась в своей комнате. Я с тревогой подходила к дверям, слушая шебуршание и не слишком понимая, что именно она там делает. Дочь двигала мебель, несколько раз чертыхнулась, а на все мои стуки и уговоры отвечала:

   — Утром увидишь!

   Утром я действительно увидела. Обои благородного жемчужного цвета были наклеены прямо поверх старых. Хватило их на угол возле окна. Старые шторы дочь частично ободрала, теперь на половине окна висело покрывало с ее кровати. Смотрелось это довольно нелепо - оно почти на полметра не доставало до пола. Но надо сказать, что очень хорошо сочеталось цветом с однотонными новыми обоями. Привычно-уютная комната дочери выглядела сейчас довольно необычно. Впрочем, Карина не обращала на это внимания – ее просто распирало от желания действовать.

   — Мама, пойди надень любую белую блузку… Нет, не белую, а лучше ту, которую мы вместе покупали, помнишь?

   — Помню, но надо костюм наверное надеть?

   — Ай, мама… — дочь досадливо махнула на меня рукой. – Ну, зачем тебе весь костюм, просто надень блузку.

   Поставив в угол по диагонали письменный стол, она загнала меня туда, долго прицеливалась камерой, потом сделала несколько снимков и позволила мне выйти.

   — Вот, мамуля, смотри сама.

   Я листала кадры на телефоне и хотя прекрасно знала, что это обман, но …

   На фоне гладкой, светло-серой стены сидела моложавая, довольно миловидная женщина, чуть растерянная и взлохмаченная. В кадр попадал кусок тяжелых дорогих штор, а вот стол перед ней смотрелся излишне пустым.

   — Карина, а мне кажется, вот сюда, – я неуверенно потыкала пальцем в экран,– сюда надо поставить что-то. Слишком пусто смотрится, понимаешь? Я думаю, стоит добавить маленькую вазочку, ну, помнишь ту, которая синяя? И в нее можно воткнуть пару голых веток.

   Нечто похожее я видела в коротком ролике одной из бьюти-блогерш, и помнится, тогда про себя отметила, что это смотрится просто, но элегантно.

ГЛАВА 3

Постепенно в комнате появилась довольно большая коробка, в которой лежали разные антуражные штуки для съемок. Например, та самая вазочка и несколько тонких березовых веточек, пара крупных красивых раковин и пяток камушков-голышей, которые дочь додумалась смазать воском. Блеск быстро пропал, а вот цвет стал глубже и камни смотрелись значительно ярче.

   Там же оказались: небольшой фанерный щиток, оклеенный с двух сторон тканью разного цвета, довольно широкий, пусть и не слишком длинный кусок очень старой доски, на котором прекрасно смотрелись всевозможные баночки и тюбики с косметикой. Туда же, в эту коробку складировались и более странные вещи – пара резных шаров из черненой керамики, огромный старинный том кулинарной книги в потертой кожаной обложке. Плетеные из соломки корзиночки и глиняный поднос довольно грубой лепки.

   Все это мы использовали в съемках, периодически меняя одно на другое. Эти штучки смотрелись несколько необычно, чуть загадочно и очень «экологично». На удивление быстро прошел мой страх перед камерой – если первое время я проговаривала заранее написанный и вызубренный текст, боясь ошибиться, и смотрелась при этом несколько «деревянно», то довольно быстро мы отказались от идеи сочинять речь заранее.

   Нельзя сказать, что деньги полились на нас звонким ручьем сразу. Пришлось потратить на рекламу некоторую сумму, чтобы появились хотя бы первые подписчики. Однако, уже через полгода уровень заработка сравнялся с прежним. Разумеется, мне приходилось вкладываться в нормальное оборудование для съемок – лампы, приличную камеру и прочие штучки, но я даже начала восстанавливать денежный запас, отложенный на учебу дочери.

   Карина, хоть и была идейным вдохновителем этого интернет-магазинчика, довольно быстро потеряла интерес к моей работе, но к тому моменту это было уже не критично. Я смогла оплачивать услуги Антона.

   Он выставлял свет, он вел съемку, он же потом монтировал ролик. И, кстати, делал это гораздо лучше, чем я сама. За все это он получал сравнительно небольшую сумму и был страшно доволен, что ему больше не приходится искать подработку – он учился на заочном и содержал на зарплату фотографа жену с ребенком.

   Я изрядно подтянула свой английский, выписывала небольшие партии товара с корейских и китайских сайтов и довольно быстро отказалась от услуг экспресс-доставки. У нас в провинции работала она весьма посредственно.

   Решив, что гораздо выгоднее будет развозить товар самой, я купила почти новый «Логан» и в короткое время накатала по области полторы тысячи километров. Надо сказать, что все мои поездки не просто окупались, а приносили доход, который становился больше день ото дня.

   В одиннадцатом классе Карина занималась с лучшими репетиторами города и после прекрасно сданного ЕГЭ уехала поступать в Питер. Поступила и даже получила койку в общежитии. Первый год она еще приезжала на каникулы, а потом все чаще предпочитала оставаться в Северной столице.

   — Мам, я хорошую подработку нашла в кафешке. Ну, прости-прости, но тут я за лето заработаю столько…

   — Карина, если тебе денег не хватает, ты скажи.

   — Ну, ма-ам! – укоризненно протянула дочка. – Мне этой зимой двадцать лет исполнится, сколько я у тебя буду на шее сидеть?

   Меня и радовала, и одновременно огорчала ее ранняя самостоятельность. Радовала, потому что я понимала — девочка не пропадет. А огорчало то, что больше не было моей малышки-мартышки, а была взрослая и самостоятельная молодая женщина.

   Разумеется, я откладывала ей на квартиру в Питере – к окончанию института хватит на скромную однушку. Но в моей жизни появилась какая-то странная пустота. Я много читала, в основном всякие дамские романы. Про попаданок, рыцарей, драконов и эльфов, но это было не совсем то, что способно заполнить интересными событиями свободное время.

   Бизнес между тем прекрасно себя чувствовал, когда мне надоело мотаться по области с коробками косметики, где были в нарядных пакетиках собраны заказы для конкретного города, я стала накидывать еще десять процентов и наняла симпатичную и аккуратную молодую женщину, которая только рада была свалившейся подработке. И начала серьезно подумывать о том, что двушка для Карины предпочтительней однушки.

   Первая путевка мне досталась совершенно случайно. Горящая от одной из клиенток. Я столько лет не была в отпуске, что сперва нелепо отнекивалась, когда Анжела Викторовна, курпулентная дама лет пятидесяти, уговаривала меня чуть не со слезами на глазах:

   — Марина Васильевна, миленькая, я вам прекрасную скидку сделаю! Там замечательный санаторий, все условия, кормят изумительно! И ведь это всего на две недели! Зато как здоровье поправите!

   Стоимость путевки даже со скидкой сперва меня несколько напрягла, но потом, решившись, я махнула рукой и отправилась в Сочи. Все оказалось именно так, как говорила Анжела Викторовна. И кормили прекрасно, и на экскурсии вывозили, и массажистка Любаша казалась мне Марьей-искусницей.

   Соседкой по комнате оказалась очень приятная женщина откуда-то из Сибири, моя ровесница – Галя. Судя по ее рассказам, она успела объездить полсвета.

   — А что, Мариночка, близнецы мои как в военное училище попали, так считай, отрезанный ломоть. Муж гуляет как сатанюка. Чем мне еще заниматься? У него один бизнес и бабы на уме!

   Я даже несколько растерялась от таких откровений.

   — Галя, а если к молодой уйдет?

   — Ха! Да я только рада буду, если уйдет! Только ведь две трети фирмы на меня записано и квартира моя, добрачная, и дачу поставили на мамином участке. Кому он в пятьдесят нищий и с пивным пузом нужен? Это он, Мариночка, боится, чтоб я его не бросила.

   Галя листала фотографии в телефоне и приговаривала:

   — Вот-вот, смотри, это в Италии… Паста у них там – объедение просто. Казалось бы, какая разница, макароны и макароны, ан нет. А в Париже, Мариночка, обязательно круассаны попробуй. Я там бегала после завтрака в уличную кофейню – м-м-м – она даже сглотнула, вспоминая прежнее удовольствие.

   Приехав домой, я начала оформление загранпаспорта. Карина была довольна. Мы частенько болтали по скайпу, и это именно она подсказала мне адреса сайтов, где можно достаточно дешево купить горящую путевку.

   — Их, мама, конечно мониторить надо, но там бывают скидки просто фантастические.

   И понеслась душа в рай. За следующие несколько лет, я объездила все, до чего могла дотянуться, благо работа давала мне такую возможность. Как правило, это были короткие, но очень яркие турне. Редко, когда больше десяти дней. Но каждой следующей поездки я ждала как наркоманка.

   Довольно быстро я поняла, что гораздо интереснее путешествовать не по крупным городам, а чуть вдали от туристических троп. Но такие поездки попадались к сожалению редко. За следующие четыре года до самой пандемии я побывала во множестве интересных мест. Пробовала устриц в Париже и пасту с морепродуктами в Венеции. Покупала тофу и свинину в кисло-сладком соусе в Китае, добралась до Норвегии и отведала лапскаус* и кве-фьордкаке**.

   Но вовсе не это было главным в моих путешествиях. Я посетила виноградники Италии. Смотрела, как зреют на солнце янтарные и черные грозди, как давят ягоду в маленьких хозяйствах и сливают дурманящий ароматом сок в огромные дубовые бочки.

   Купила индивидуальную экскурсию на небольшую французскую ферму и помогала варить сыр. Собирала хлопок в Индии и Китае, купила на память черную жемчужину на острове Исигаки, в заливе Кабира – там выращивали культивированный жемчуг и это была одна из самых интересных экскурсий по Японии.

   Мне скучно было просто бегать по сувенирным лавкам. Зато я с удовольствием посещала места, где производилось что-то интересное: маленькие фабрички и мастерские, фермерские хозяйства и сады.

   Наградой мне становились удивительные вещи, которые я привозила дочери – пара летних платьев из натурального индийского хлопка довольно экзотической окраски – Каринка просто пищала от радости! Элегантная кожаная сумка из Италии. Несколько бутылок отличного оливкового масла – мне посоветовала его бывшая россиянка, Ольга, теперь жена красавца-грека и, по совместительству, совладелица оливковой рощи.

   Разумеется, я привозила из поездок и некоторое количество обычных безделушек – шарфики, футболки, бижутерию, но именно кулон с черной жемчужиной стал моим любимым. Мне казалось, от нее идет какое-то удивительное тепло, которое заряжает меня энергией.

   Два года пандемии дались мне очень тяжело и когда, наконец, ограничения были сняты, первым делом я поехала к дочери. Ремонт в её двушке был уже закончен. Я с удовольствием осмотрела стильный дизайн.

   Карина ходила за мной следом, держась за руку, как в детстве – мы не виделись больше трех лет. Проболтали чуть не до рассвета. Как ни странно, хоть и связывались в вайбере часто, но живая беседа – это совсем другое. Виктор, ее муж, укатил с Арсюшей на недельку к своим родителям – показать подросшего сына. И внука я планировала дождаться через четыре дня.

   Уже под утро дочь сказала:

   — Мам, а давай махнем на Ладожское? Ехать не так долго, зато я там знаю прекрасное место. Возьмем лодку, по озеру покатаемся, позагораем! Я специально на работе неделю в счет отпуска выпросила.

   Через сутки, рано утром, Карина села за руль своей серенькой малолитражки, и через час с небольшим мы были на месте. Перекусили в скромной кафешке поселка и отправились к воде.

   День был солнечный, жаркий, и к берегу мы добрались не первыми. Недалеко от нас из микроавтобуса выгрузилось несколько семейных пар с детьми-подростками, чуть левее играла в волейбол компания молодежи, подальше от воды холодцом расплылась огромных размеров женщина, возле которой суетился высокий костлявый мужчина. Ветерок доносил его торопливые слова:

   — Сейчас, Ларочка, сейчас! Крем от загара я точно положил, так что не нервничай, сейчас тебе спинку намажу!

   В воду мы вбежали, взявшись за руки, и брызгались как дети, под неодобрительным взглядом мажущего Ларочку мужчины. У меня было странное состояние похожее на легкое опьянение, восторг вызывало абсолютно все – и богатая зелень, и чуть мрачноватая прохладная вода озера, и даже необъятная Ларочка с заботливым мужем.

   Плавала я весьма посредственно, поэтому путь проложила вдоль берега. Карина, слегка фыркнув на меня, легкими движениями рассекала воду уже метрах в сорока от берега, а я, медленно и торжественно гребя по-собачьи, двинулась в сторону волейболистов.

   Мы вышли на берег и развалились на горячем песке под обжигающими лучами солнца, было томно и лениво, не хотелось даже разговаривать. Народ тем временем прибывал, и через час, когда я решила окунуться второй раз, оставлять вещи без охраны было, пожалуй, уже рискованно.

   — Ты посиди, я быстренько окунусь и вернусь, тогда и тебя отпущу.

   Карина кивнула и села, поправив на носу темные очки. Заходя в воду, я шарахнулась от двух визжащих мальчишек, которые стреляли друг в друга из огромных ярко-желтых водяных пистолетов.

   Мимо с уханьем пробежал краснолицый пузатый дядька и хлопнулся в озеро так, что меня окатило брызгами с головы до ног. Лежащая на надувном матрасе женщина приподняла панамку с лица и брюзгливо выговорила мне:

   — Поаккуратней надо, любезная, вы меня забрызгали!

   Когда я увидела, что почти прямо на меня бегут трое малышей лет пяти-шести, а за ними встревоженными квочками несутся мама и бабушка, я плюнула и решила отойти немного дальше – здесь искупаться точно не дадут.

   Побрела по колено в воде в сторону, выискивая место посвободнее. Крепко пахло разогретой на солнце зеленью, чуть-чуть дымком и шашлыками. К жарким травяным нотам примешивался прохладный, влажный запах озера.

   Здесь, ближе к краю пляжа, народа было значительно меньше. Я проплыла метров тридцать, не больше, когда откуда-то снизу хлестнула струя ледяной воды, и мне резко свело ноги. Чувствуя дикую боль в скрученных мышцах, и беспомощно барахтаясь, я не успела даже закричать, погрузившись в воду с головой.

   Почему-то я не догадалась закрыть глаза и сквозь зеленоватую толщу воды видела огненный шар солнца, а ледяные струи тянули меня ко дну…

   Из газеты "Ладожские новости": "... не помогло. Тело утонувшей гражданки Сергиенко Марины Васильевны было найдено спасателями только вечером. Дочь покойной..."

   _____________

   лапскаус* — традиционное норвежское рагу из мяса и овощей.

   кве-фьордкаке** — пирог состоит из слоев безе, ванильного крема и измельченного миндаля.

ГЛАВА 4

МАРИ

   Еще не открывая глаз, полностью погруженная в утреннюю полудрему и не желая из нее выбираться, я все же глубоко втянула воздух подмерзшим носом. Запах тревожил своей незнакомостью, какой-то неправильностью…

   Почему-то страшно было открывать глаза, но чем больше я лежала, приходя в себя, тем больше понимала: там, за моими плотно сомкнутыми веками, находится что-то жутковатое. Глаза я открывала медленно, инстинктивно чего-то боясь.

   Первой мысли не было, как, впрочем, и последующих. Зато сильно сперло дыхание, и несколько минут я судорожно хваталась за горло, пытаясь хлебнуть ставшего вдруг тяжелым и плотным воздуха. Сидя на непонятном деревянном топчане, я в полной растерянности оглядывала довольно убогую комнатушку, не понимая где я, как меня сюда занесло, и даже не слишком соображая – кто такая, собственно, «я».

   Осознание личности начало приходить постепенно.

   Я – Сергиенко Марина Васильевна, мы отдыхаем с Кариной на берегу Ладожского озера… Карина поправила очки… Бегают и орут дети… Я иду по воде… И вдруг, как вспышка молнии – отчетливое воспоминание о том, как скрученное болью тело, извиваясь, уходит на глубину, а там, высоко-высоко, сквозь зеленоватую толщу воды виднеется огненный шар солнца…

   Получается, я что – утонула?! Все еще задыхаясь незнакомым воздухом, чувствуя нелепость, неправильность, несогласованность собственного тела, личности, странной обстановки вокруг, я закрыла глаза и рухнула на топчан, пытаясь понять и осмыслить произошедшее.

   Несколько минут я бездумно лежала бревном с закрытыми глазами, выравнивая дыхание и сердцебиение. Потом, стараясь не делать «мысленных скачков» резко, начала собирать в одну кучу все, что успела заметить и понять.

   «У меня чужое тело… Я не в больнице… И это не квартира», – тут я начала сама задавать себе вопросы и сама же на них отвечать:

   — Почему это не квартира?

   — Грязные беленые стены и такие полы в квартирах не бывают, даже в бомжатниках.

   — Тогда где я нахожусь?

   — Не очень понятно, возможно – деревня, потому что попахивает навозом, хотя окно закрыто и даже завешено короткой шторкой.

   — Точно не больница? Может быть, как раз сельская больничка и есть?

   — Даже в самой глухой деревне не может быть медпункта, где полы будут земляными, а постель – вот такой.

   — Может, Карина отвезла меня к какой-то местной знахарке?

   — Ни одна знахарка в таком сарае жить не будет. Кроме того, знахарка не способна поменять мне тело… — тут мысли снова сбились в кучу, я почувствовала сильную усталость и довольно быстро погрузилась в сон.

   Думаю, это была защитная реакция организма, мозга или души. Кто знает, что именно было первично для выживания, но больше всего этот сон напоминал хороший медицинский наркоз.

   Когда я вновь «включилась» в жизнь, мне было уже немного проще принять то, что тело, в котором я очнулась, не мое. Это была самая безумная вещь, которую первый раз я даже побоялась обдумать: слишком это смахивало на сумасшествие. Но, вставая, я не могла не видеть новых чужих рук и ног, которые вдруг стали моими. Да и темные волосы совершенно точно принадлежали не мне.

   Сейчас я лежала все еще с закрытыми глазами, принюхиваясь и прислушиваясь к новому миру. В комнате явно кто-то был. Я слышала шаги, кряхтение и вздохи, двигались какие-то вещи, что-то брякало. Потом человек подошел совсем близко к кровати, и мне на лоб легла тяжелая, влажноватая рука. Послышалось какое-то бормотание, что-то вроде:

   — Хвала милостивой Ман (Маан, Моан или даже – Муан), – я толком так и не расслышала.

   Голос вроде бы был женский. Рука еще чуть погладила меня по лицу, и человек отошел. Я не знала, как дальше лежать неподвижно – внутри все кипело от всплеска адреналина.

   Нет, я не испытывала страха за жизнь, однако, прекрасно понимала, что заняла в этом мире чье-то место. Мне казалось, что как только я открою глаза, все сразу поймут - я пришлая чужачка, захватчица.

   Кроме того, женщина говорила не на русском. Довольно мягкий язык, но точно не славянский. И хотя я прекрасно ее поняла, все равно не соображала, как я смогу разговаривать на языке, которого не знаю?!

   Это порождало состояние паники. Но лежать неподвижно и делать вид, что сплю дальше было просто невозможно: тело требовало движения, туалета, еды, а мозг требовал хоть какой-то ясности. Я открыла глаза и села.

   За это время в комнате ничего не изменилось, кроме того, что стало значительно темнее. На столе, часть которого была заставлена глиняными посудинами, в небольшой плошке с длинной ручкой горел огарок свечи. Сероватые беленые стены и углы комнаты тонули во мраке, а огонек клал жирные желтые мазки света на старое дерево стола, миску с каким-то варевом и саму женщину – пожилую, невысокую, грузную.

   Она застыла с ложкой в руке и как-то неуверенно повернула ко мне лицо, оказавшееся в тени.

   — Мари?! Мари, девочка моя, ты очнулась?!

   Бросив ложку в миску так, что разлетелись брызги, она вскочила с табурета, схватила за ручку плошку с мерцающим огоньком и, неуклюже подволакивая ногу, двинулась ко мне. Я сидела на кровати, поджав под себя ноги и молчала, совершенно не понимая, что и как я должна ответить.

   Женщина поднесла свечу к моему лицу, заодно ярко осветив свое.

   Лет пятьдесят, если не больше, обвисшие складками брыли, двойной подбородок, густые черно-седые брови. И только глаза, тонущие за набрякшими веками, смотрели ясно, даже чуть поблескивая. Женщина моргнула, и водяные линзы слез скатились по щекам двумя ровными каплями.

   — Девочка моя, святая Маас услышала мои молитвы! – толстуха всхлипнула, глядя на меня, и скривила в улыбке тонкогубый рот, вытирая пухлой рукой слезы на щеках. – Хочешь пить? Дать тебе молочка? Я сегодня как чуяла, у тетки Фет прикупила немножко.

   Я заелозила на кровати, пытаясь встать – очень хотелось в туалет, и я совершенно не понимала, как ей ответить. Судя по всему, эта женщина – мать той девушки, в теле которой я очутилась. У меня просто не хватало духа заговорить с ней.

   Толстуха подхватила меня за руку, закинув ее себе на шею и ловко подсунув плечо мне подмышку. Обняла свободной рукой за талию и, придерживая, помогла встать с кровати, приговаривая:

   — До ветру хочешь, деточка? Сейчас я тебе помогу.

   Меня немного покачивало от слабости, но руки толстухи были крепкими и теплыми, она куда-то все время двигала меня и, распахнув входную дверь, вывела в темноту.

   В лицо пахнуло прохладным, йодистым запахом моря…

   Тетка удивительно ориентировалась почти в полной темноте и достаточно уверенно тащила меня куда-то. Наконец ветерком разогнало тучки, розовый лунный свет стал ярче, и я стала смутно различать не только запах, но и отдаленный шум моря где-то за спиной.

   Слабо трепыхнувшись, вывернулась из рук женщины и обернулась. Мы находились на возвышении, а где-то там, внизу, не так и далеко плескало волнами море. Берег мне был не виден – его скрывали стоящие на уступ ниже меня домишки, но кусок воды с яркой лунной дорожкой, дробящейся от ветра на блики и вновь сливающейся в одну тропинку, мне был хорошо заметен.

   От дома мы отошли совсем недалеко. Женщина раздвинула какие-то тряпки, и я увидела нормальную вонючую выгребную яму. Только вместо привычной деревенской будочки, стены состояли из чего-то непонятного, вроде клочкастой ткани. Впрочем, рассматривать мне было некогда…

   — Все?

   Я молча кивнула головой, все еще страшась заговорить, хотя понимала ее прекрасно. Женщина вновь попыталась подхватить меня, но я отодвинулась. Настаивать она не стала. Повернулась и пошла к дому, приговаривая:

   — Как третьего дня тебя принесли, так ты в себя и не приходила. Я в храм два медяка снесла и свечку купила – все молилась милосердной Маас, чтоб она нас с тобой, сирот, пожалела. Она и пожалела, заступница наша!

   В доме, укрытая от уличного ветра, я почувствовала, что озябла. Женщина заметила мое движение и охнув, куда-то метнулась:

   — Сейчас, сейчас Мари, подожди, радость моя.

   Она вернулась почти мгновенно, сняв в углу комнаты висящую на стене тряпку, и накинула ее на меня. Меня резануло чужими яркими запахами, нереальностью ситуации и одновременно резкой материальностью этого мира.

   Шерстяная шаль кололась, немного пахла рыбой, дымком, и, как ни странно, чем-то родным и привычным, надежным и успокаивающим. Женщина между тем подталкивала меня к широкой скамейке у стола:

   — Садись, Мари, садись. Сейчас похлебки тебе налью – два дня ты, бедняжка, не ела.

   Женщина зашла в угол, который я еще толком и не видела – он находился в изголовье моего топчана. Там, в довольно большом камине, покрывалась холодным серым пеплом небольшая, тускло отсвечивающая горка угля. Над этой горкой, прямо в жерле камина стояла непонятная металлическая конструкция с закрепленным на ней большим котелком.

   Женщина что-то зачерпнула со дна и поставила передо мной на стол божественно пахнущую миску. То ли из-за огонька свечи, то ли по другой причине, но жирный рыбный бульон в миске отливал густым, коньячным, янтарем.

   Мне так хотелось есть, что я не стала ждать ложку, а подхватив миску с двух сторон, начала жадно, обжигая губы, пить горячую густую жижу. Бульон произвел просто волшебное действие – я мгновенно согрелась, даже бросило в пот. В нем чувствовался легкий привкус каких-то пряных трав и аромат дымка. Сытость волной разливалась по телу.

   Женщина так и не доела свою порцию. Сидела напротив, подперев щеку ладонью, и с умилением смотрела на меня.

   — Рыбку съешь, золотая моя. Старый Пантос специально для тебя принес.

   В миске лежали два крупных куска рыбы и я, не слишком церемонясь, съела ее прямо руками, сыто отдуваясь и облизывая пальцы. Отодвинула от себя миску и совершенно машинально сказала:

   — Спасибо!

   Сказала и испугалась, И собственному незнакомому голосу, и странно прозвучавшему слову.

   Из стоящего у двери бочонка женщина зачерпнула в миску немного воды, долила горячей, взяв ее из еще одного котелка в камине. Я смотрела, как она ловко, хоть и чуть прихрамывая, передвигается по комнате, все время поглядывая на меня, как будто боясь, что мне снова станет плохо.

ГЛАВА 5

Она убирала со стола, прятала продукты, мыла посуду, тихонечко наговаривая:

   — … и ведь нет бы мать послушаться! Я ли тебе не говорила – не женское это дело в море ходить. А ну, как не выловили бы тебя из воды?! И так нахлебалась, да столько в беспамятстве пролежала, а могло бы и еще хуже быть… — она как-то испуганно прямо мокрым пальцем начертила на собственных губах что-то похожее на решетку и укоризненно покачала головой. – Экий ужас к ночи подумался!

   Я молча слушала ее воркотню, не представляя, нужно ли что-то отвечать, но, кажется, ей не требовались мои ответы. Похоже, она просто проговаривала вслух свои переживания и страхи.

   Закончив наводить порядок, она вновь села за стол напротив, взяла мою руку в свои влажные ладони и, тихонько поглаживая, просительно заговорила:

   — Мари, детка, поклянись Всесильным Арсом, что не пойдешь больше в море. Уж на кусок хлеба мы себе и здесь заработаем. Мне вон обещали с верхнего города еще с одной семьи стирку отдавать. Не гневи богов, детка, другой раз все может гораздо хуже кончиться!

   Я машинально кивнула головой, совершенно не понимая, что отвечать. Женщина обрадовалась:

   — Ну, вот и ладно, деточка, вот и добро! Ежели тебе получше – пойду я спать. Устала. А ты тоже не засиживайся, а ложись еще полежи. Быстрее в себя придешь, а то вон какая — молчаливая да бледненькая.

   Уходя, она погладила меня по волосам и на секунду прижала к теплой, мягкой груди.

   Оказалось, что в домишке были еще комнаты. Недалеко от камина располагалась дверь, которую раньше я не заметила – слишком темно там было. Огарок женщина оставила мне, но он почти догорел. Я беспомощно огляделась, пытаясь понять, где взять еще одну свечу, но так и не увидела. Огонек в плошке мигал, и я сочла за лучшее забраться на «свою» кровать – надо обдумать все, что я видела.

   Лежа в темноте я размышляла. Похоже, что все эти россказни о попаданках имеют под собой какую-то основу. Может быть, книги, те самые, которые я почитывала дома, и писали такие вот попаданки? Они просто рассказывали о том, что с ними случилось, а чтобы в дурдом не сдали, помечали это как художественную литературу…

   Если я действительно погибла в своем мире, то назад не вернусь. По логике, мне просто некуда возвращаться. Сейчас мое тело валяется где-нибудь в морге, а бедная моя девочка устраивает похороны. Слезы навернулись на глаза сами собой, пришло осознание, что дочь я больше не увижу…

   Успокоившись, я стала размышлять, как выжить здесь. Эта женщина, судя по всему, мама. Мама именно того тела, в которое неведомые силы забросили мое сознание. Она настроена на любовь и жалость. И если я поведу себя достаточно умно, поможет мне адаптироваться в этом мире.

   Все попаданки всегда ссылаются на потерю памяти. По-моему, гениальный ход. Но в любом случае спрашивать нужно аккуратно, больше молчать и слушать. Я не должна выглядеть в глазах женщины полной идиоткой или инопланетным пришельцем.

   То, что можно будет узнать без ее помощи, я буду узнавать сама. Среди этих судорожных мыслей и планов ко мне незаметно пришел сон.

   Утро началось не с кофе. Крики петухов с разных сторон, розоватый свет встающего солнца, пробившийся сквозь белые занавески, и шаркающие шаги моей «мамы».

   Чувствовала я себя при пробуждении значительно лучше. За это время мир приобрел б

   о

   льшую реальность, а я испытывала не только страх от ситуации, но и некое любопытство. Какой он, этот мир? Что меня ждет в нем?

   — Мама… — слово выговорилось само собой, так, как-будто на этом языке я разговаривала всю жизнь.

   Женщина резко повернулась от стола, за которым она что-то делала стоя, и прошла несколько шагов до моего лежбища.

   — Проснулась, деточка? Вставать будешь или еще полежишь немного?

   — Мама, у меня с головой что-то не то…

   Женщина смотрела на меня испуганно и растерянно, пожевала мягкими губами, приложила теплую руку ко лбу.

   — А жара вроде нет, – с сомнением проговорила она. – Ежели болит голова, так полежи еще, я и сама управлюсь.

   — Нет, мама, не болит голова, просто помню не все. Даже не помню, как в воду упала. А болеть, ничего не болит, не волнуйся.

   Женщина с каким-то облегчением махнула рукой и добродушно проворчала:

   — Ну так и не пугай меня! А то как скажешь! А что забыла – так спроси, я подскажу.

   — Я много забыла, даже твое имя.

   Глядя на то, как совершенно машинальным жестом женщина кладет руку на сердце и начинает потирать, как на лице ее проявляются испуг и непонимание, я торопливо добавила:

   — Помню, что ты моя мама, а как зовут тебя не помню и соседей забыла.

   Женщина присела в ногах топчана, расстроено вздохнула, и вопросительно глядя на меня, сказала:

   — Мари, может к лекарю сходим? У меня несколько медяшек припрятано на худой день.

   Я резко затрясла головой. Еще не хватало мне потратить последние жалкие копейки на какого-то средневекового шарлатана. Про уровень древней медицины и взглядов на гигиену в интернете было столько статей, что даже мне, человеку от медицины далекому, нет-нет, да и попадались на глаза. Кроме того, я прекрасно знала, что никакой врач мне не поможет – невозможно вспомнить то, чего ты никогда не знал.

   — Мама, зачем же лекарь? У меня ничего не болит, я вполне здорова. А то, что не все помню, ну так это и не страшно.

   Наш разговор прервал стук в дверь, которая вслед за этим сразу же распахнулась. Вошла женщина примерно одних лет с моей «матерью» и с порога зачастила:

   — Ну вот, она уже и очнулась! А ты, Нерга, все причитала – лекаря, да лекаря! А оно, видишь как, все и обошлось! А я еще с вечера подумала, что как подою, надо к вам забежать и глянуть. Нако-ся вот… — она подошла к столу и выложила на него из карманов сероватого фартука несколько штук яиц. – Спроворь девке яишню, оно и сытно, и полакомится.

   — Дай Всесильный тебе удачи, Верса. А Мари-то моя…

   Ведомая скорее инстинктам, чем умом, я схватила руку «мамы» и крепко сжала, не давая ей договорить: «… память потеряла…» Я даже удивилась, как быстро я среагировала, но если рассуждать здраво, сообразила я все правильно. Мне здесь жить, и сплетни среди соседей о том, что у меня не все в порядке с головой, мне совершенно не нужны.

   Нерга, моя мать, с удивлением глянула нам меня, возможно не понимая моего намека, и я торопливо, не давая ей продолжить, заговорила:

   — Ой, тетушка Верса, награди вас Всевышний! Как вы так и угадали-то? Как раз сейчас маме и говорила, что хорошо бы яишенку с утра, больно уж хочется.

   — А я помню, помню, что ты яишенку-то всегда уважала, – разулыбалась тетка. – Ну, побежала я, дел еще невпроворот, – она так же шустро выскочила за дверь.

   — Мама, не нужно никому говорить, что у меня с памятью худо. Пойдут сплетни, разговоры – ничего хорошего.

   — Деточка, какая же ты умница! А я что-то и не подумала… Верса-то славная, не жадная — всегда поделится, а вот язык-то у нее… — она с улыбкой покачала головой. Посмотрела на стол, где белели яйца и спросила: — Пожарить тебе?

   Я кивнула головой, и, неуклюже переваливаясь, «мама» отправилась «жарить яишенку», а я, скинув ноги с топчана, села, машинально оглядывая пол и ища обувь. Судя по всему, искала я зря. Посмотрела на босые ноги хлопочущей у камина «мамы», вздохнула и встала. Похоже, обувь здесь считают роскошью, а глядя на застиранную хламиду, в которую «мама» была одета, я поняла, что и с нормальной одеждой здесь тоже не очень.

   От меня попахивало весьма ощутимо. Волосы казались грубыми и жесткими, хотя, скорее всего, от природы такими не были. Думаю, это следствие купания в соленой воде.

   Я немного поколебалась – стоит ли спросить, где умыться, но потом все же решила, что можно и еще потерпеть, а вот за завтраком уже надо начинать аккуратно задавать вопросы и выспрашивать – что, где и как.

   Яичницу ели прямо со сковородки. В ней присутствовали кольца жареного лука и крошечные кусочки сала. Есть с чужой женщиной было немного брезгливо, но я задавила в себе это чувство, понимая, что она подает еду так, как делала всю жизнь, и если я начну капризничать – это будет выглядеть странно. А в ближайшее время в моем поведении и так будет огромное количество странностей. Потому не стоит начинать раньше времени.

   — Мама, мне бы помыться надо – я подергала жесткие склеенные волосы. – Да и платье поменять стоит.

   Платья эти представляли из себя сшитые по прямой рубахи-миди, с прямыми рукавами из какой-то грубоватой ткани, изначально, похоже, крашеной в разные цвета. Со временем краска изрядно полиняла и оттенок улавливался с трудом, но и у меня, и у «мамы», и у забежавшей на минуту соседки одежки были совершенно одинаковые. Единственное отличие – «маму» и говорливую тетушку опоясывали широкие передники с большими карманами. «Мама» торопливо закивала:

   — Надо, детка, надо! Переодеть-то мы тебя переодели, а с волос соль так и не смыли. Ну, ничего, ничего, вечерком воду нагреем, помоешься.

   Я внутренне поморщилась – ждать до вечера мне не хотелось, но пока возражать не осмелилась. Был гораздо более важный вопрос, который нужно было решить прямо сейчас.

   — Мама, а на что мы живем?

   Учитывая убогость обстановки, я понимала, что семья принадлежит к одному из самых низких сословий. А общество здесь, скорее всего, четко делится на классы и, если думать на перспективу, то хорошо бы понять – есть ли возможность подняться выше.

   Я была изрядно ошарашена всеми этими событиями, но то, что годилось для других попаданок – чем плохо для меня? Зачем изобретать велосипед, если уже давно существуют довольно четкие инструкции?

   Мама удивленно подняла на меня взгляд и даже отложила в сторону деревянную ложку, которой доскребывала сковородку.

   — Прачки мы. Конечно, пока отец жив был и в стаю входил, получше мы жили. Ну, да что уж теперь вспоминать, хорошо хоть в стаю прачек взяли, все ж — не совсем беззащитные.

   — Я тоже прачка?

   Мама как-то замялась и с некоторым сожалением сказала:

   — Не наследственные мы с тобой. Тогда, помнишь, я даже козу продала – на взнос наскребала. Чтобы и тебя в стаю взяли – это нам еще копить и копить.

   Я молча переваривала информацию. Похоже, стаями здесь называют гильдии. Но если такая разница в названии, то, наверное, есть разница и в устройстве? Чем стая отличается от гильдии?

   — Но ведь я могу помогать тебе стирать?

   — Конечно! Ты всегда мне и помогала. Это вот последнее время что-то дурить стала, – недовольно добавила она.

   — Мам, а как я дурить стала? Я вот это очень плохо помню.

   — Ну как же, как же! Ты же у Вассанов три дня с утра до ночи на огороде пласталась, чтобы лодку на день получить. Не помнишь, как я тебя отговаривала?

   Я отрицательно помотала головой и со вздохом призналась:

   — Не помню.

ГЛАВА 6

ОСКАР

   Я отчетливо помню, как умирал…

   Сперва утихла боль и все звуки мира, который я покидал, как бы отдалились. Тишина обещала мне покой и долгий-долгий сон. Она наваливалась на меня и пеленала все плотнее и плотнее, не давая возможности шевелиться, думать, дышать…

   Потом, сквозь эту ласковую тишину начали прорываться какие-то странные звуки и новая боль. Как сквозь вату я слышал голоса:

   — Держи эту скотину, Кунт!

   — Да ладно … Не ори. Ему и так досталось…

   Меня дергали, тормошили и, кажется, куда-то пытались тащить. Глаз я открыть не мог, пошевелиться сам – тоже, и все сильнее наливалась болью голова. Я чувствовал себя обманутым и почти оскорбленным. Где, где обещанный мне покой?!

   На мгновение я даже пришел в себя – меня уронили в какую-то вонючую лужу. Я застонал, но глаз так и не смог открыть. Липнущие к телу вещи вызывали странное раздражение и, возможно, я бы окончательно очнулся, но тут меня уронили второй раз. Последнее, что я слышал, перед тем как потерять сознание окончательно, было:

   — Крепче держи, болван!

   Сознание возвращалось медленно, какими-то странными рывками. Больше всего мешала головная боль. Она накатывала волнами, стучала в висках и, возможно, я бы заплакал от слабости и беспомощности, но и глаза и рот казались засыпанными песком.

   Очередной проблеск сознания, кроме головной боли и дикой сухости во рту вызвал резкий приступ тошноты. Так и не сумев открыть глаза, я все же повернулся на бок, и тело скрутило судорогой рвоты…

   Не знаю сколько времени прошло до момента, когда я окончательно очнулся, но ощущение мокрого дерева у губ и вливающийся в пересохший рот восхитительно прохладной и вкусной воды я запомнил навсегда.

   Сквозь сомкнутые веки пробивался дневной свет, я лежал и глотал воду, которую кто-то вливал мне в рот большой деревянной ложкой. Почувствовал, как заслезились глаза, и окончательно придя в себя, попытался сесть.

   Мир дрожал в глазах за пеленой грязной слизи, сливаясь в мутное пятно. Я ничего не мог разобрать, кроме того, что там, за влажной серостью, есть кто-то живой. Кто-то, кто охнул и приговаривая: «Сейчас, сейчас, Оскар, потерпи мгновение…» — отошел от меня ненадолго и тут же вернулся. Крепкая рука взяла меня за подбородок и по лицу заелозила горячая мокрая тряпка.

   То, что я увидел, не было похоже на галлюцинацию – изображение стало четким и резким. И очень пугающим – и дом, в котором я очнулся, и невысокая полноватая женщина, с тревогой смотревшая на меня, были мне совершенно незнакомы.

   Несколько мгновений я тупо пялился на нее, а она, очевидно как-то по своему истолковав мой взгляд, метнулась куда-то в сторону и почти сразу у меня в руках оказалась огромная, пол литровая глиняная кружка наполненная горячим и душистым рыбным бульоном. Я машинально сделал глоток, потом второй.

   «Чистое блаженство! Господи, вкусно-то как!» — я жадно допивал крепкий навар, даже не имея возможности подумать. Это действие отняло у меня остатки сил и я, чувствуя на лице и теле испарину от горячего варева, со стоном откинулся на подушку.

   Болела голова, но как-то странно болела – четко над левым ухом. Последние дни я почти не мог есть, но этот бульон выпил с огромным наслаждением. В моей деревне не было домов из камня. Я никогда в жизни не видел эту женщину раньше.

   Нельзя сказать, что я был здоров. Скорее, состояние тела было как при сильном похмелье, но я совершенно не понимал куда делась болезнь. Ничего похожего на медленно жрущую тело боль и слабость не было. Зато ощущение, что вчера я подрался – было.

   Слегка раздражала некоторая непонятность и неправильность окружающей меня обстановки, но от горячего питья меня так разморило, что думать и анализировать я не мог. А поскольку дневной свет все еще резал мне глаза, я прикрыл веки и даже не заметил, как снова уснул.

   Окончательно пришел в себя я во второй половине дня. Окно, в которое так яростно били солнечные лучи, сейчас оказалось в тени. Глаза быстро привыкли к легкому сумраку комнаты, и я, рукой держась за побаливающий висок, на котором внезапно нащупал пальцами довольно приличных размеров засохшую рану, попытался понять – а где же я, собственно, нахожусь?

   Сел на кровати и огляделся. Невольно поморщился. Голова болела и немного кружилась. Состояние – как при легком сотрясении. Впрочем, почти сразу мне стало наплевать и на странную обстановку и на больную голову. Ноги, которыми я упирался в холодный пол, не могли принадлежать мне. Просто не могли, и все!

   За время болезни я довольно сильно похудел, а уж сколько потерял в весе пока жил в деревне, даже думать не буду. Но укладываясь по вечерам в кровать, я всегда отводил взгляд от тощих бело-голубых «палок», на которых не осталось ни жил, ни мяса.

   Я даже бриться бросил месяца полтора назад – настолько было неприятно смотреть на свое лицо в зеркале. Стоявшие на полу ноги были обычными, нормальными мужскими ногами, жилистыми, крепкими, покрытыми небольшим количеством волосни, грязные и загорелые. А вот волосы на ногах были темными. Если учесть, что я природный блондин…

   Я просто не понимал, что я сейчас должен думать. Все в том же состоянии полуступора я посмотрел на руки. Такие могли принадлежать молодому парню – гладкая загорелая кожа, крепкие кисти. Несколько раз сжал-разжал кулаки, тупо наблюдая, как от усилий немного вздуваются вены.

   Покрутил головой, оглядывая комнату и подсознательно ожидая, что в воздухе возникнут надписи. Ну, как это всегда бывает в книгах, когда герой попадает внутрь компьютерной игры. Если это виртуальный мир и я вступил в игру, то совсем скоро я узнаю условия и смогу набирать очки силы, храбрости, меткости, ну и так далее.

   Очевидно, состояние ступора мешало мне здраво мыслить, потому что я все сидел и ждал надписей, а они так и не появились.

   Зато появилась крепкая пожилая женщина в очень странной одежде. Бесформенное платье-хламида из какой-то грубой ткани, похожей на мешковину или рогожку, большой белый передник и потрескавшиеся от старости туфли, больше смахивающие на калоши. Щедро сдобренные сединой волосы убраны в какую-то странную нашлепку на голове. Это была та самая женщина, которая протирала мне лицо тряпкой и поила бульоном.

   — Очнулся, сынок?

   Я попытался кивнуть в ответ, и голова взорвалась резкой болью. Машинально поднял руку и вновь нащупал над левым ухом огромную шишку и рассеченную кожу. Женщина, с мягким сочувствием глядя на меня, спросила:

   — Болит? Может все же лекаря позовем?

   Я молчал, совершенно не понимая, что ей ответить, кто она такая и как я здесь оказался. А главное, я не понимал, откуда у меня чужое тело. Может быть, поэтому предложение женщины меня испугало – придет еще один человек, этот самый лекарь и начнет задавать вопросы. А что я ему смогу сказать?

   Однако трясти головой я больше не рискнул и пока судорожно соображал, что и как сказать, мое тело, почти самостоятельно, ответило женщине:

   — Да ну его к Трогу, твоего лекаря.

   Женщина вздохнула, непонятно лишь – с облегчением или с огорчением. Положив на стол какой-то сверток, принесенный с собой, она чуть укоризненно заговорила:

   — Сынок, ты бы не пил столько. Ведь каждую седмицу приносят чуть живого. Другой раз и покалечить могут.

   — Отстань, мать.

   Я снова вернулся в кровать, развернувшись к ней спиной, с ужасом проигрывая в голове этот диалог. Когда я сказал «Отстань, мать», я обращался именно к своей маме. Точнее, не к своей, а к маме того, кто жил до меня в этом теле.

   Ситуация была совершенно непонятная, от выброса адреналина у меня глухо бухало в груди сердце, и мне казалось, что это слышно на всю комнату. Что со мной случилось? Это реинкарнация? Это ад или рай? Или, может, это просто сбой в матрице? Кроме того, что за странный язык, на котором мы с ней говорили?

   Ответов не было. За спиной тихонько шуршала женщина, которую я автоматически назвал матерью. Она совершенно искренне считала меня своим сыном, а я даже не запомнил имени, которым она меня назвала, и не слишком понимал, как мне действовать дальше.

   Все же тело, которое мне досталось, было на редкость здоровым – сердцебиение утихало. Просто так лежать и гонять бестолковые вопросы в голове становилось скучно. Кроме того, организм потребовал посещения туалета. Судя по обстановке в комнате, ватерклозет здесь не предусмотрен.

   Решив, что без сбора информации я все равно ничего не узнаю, я уселся на кровати и как-то интуитивно почувствовал – не надо задумываться над языковыми проблемами, надо просто говорить.

   — Мама, я бы хотел на улицу выйти.

   Женщина, что-то делавшая у стола, резко повернулась и почти испуганно глядя на меня, взялась рукой за собственное горло. Потом, почему-то шепотом спросила:

   — Тебе совсем плохо, сынок?

   Я совершенно не понял, с чего она сделала такой вывод, но замялся, понимая, что нечто в моих словах ее насторожило. Я и не знал, что ответить, поэтому просто встал и попытался пройти к дверям. Через два шага у меня так сильно закружилась голова, что я схватился рукой за стол, чтобы не упасть. Женщина подсунулась мне подмышку, принимая на себя часть моего веса и приговаривая:

   — Осторожней, сынок, не торопись. Сейчас, потихонечку, полегонечку…

   Она вывела меня за порог, и на мгновение я захлебнулся солнечным светом и отчетливо-морским вкусом воздуха. Аккуратно поддерживая и направляя меня, женщина свернула за угол и в десяти шагах, дальше по тропинке, я увидел вожделенную будочку дачного туалета.

   —Дальше я сам.

   Она не спорила, но когда я вышел, стояла на том же месте, терпеливо дожидаясь. Здесь, на свежем воздухе, я почувствовал и кислый запах пота от собственного давно немытого тела, и вонючие нотки ночной рвоты, и весомый перегарный выхлоп.

   Кроме того, в туалете я обнаружил, что на мне кроме рубахи длиной до середины бедра больше нет ни одной нитки. Ни брюк, ни шортов, ни, даже, обычных трусов. Подходить к женщине совсем близко я постеснялся. Мне показалось, что ее стошнит от моей вони. Нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя совсем здоровым, но я не падал, голова кружилась вполне умеренно и я рискнул:

   — Мама, я бы помыться хотел.

   Женщина среагировала так же странно, охнула и посмотрела на меня почти с испугом, потом торопливо закивала головой.

   — Сынок, ты вот здесь сядь, я тебе сейчас все соберу.

ГЛАВА 7

Возле угла дома стояла небольшая древняя лавочка – обычная деревенская лавочка, чуть выщербленная от дождей и непогоды, с посеревшим от возраста деревом. Я уселся, стыдливо подоткнув рубаху, а женщина вернулась в дом.

   Сидел, жмурился на солнце, осматривая почти обычную деревенскую обстановку дворика. Пара небольших сараюшек, за туалетом я видел загончик, где копались довольно крупные курицы, дощатый выцветший забор, отгораживал нас от соседей, а вот на нем, на каких-то странноватых крючках, была развешена крупная рыболовецкая сеть. Судя по запаху моря, она здесь совсем не лишняя.

   Во дворе были заметны некоторые следы запустения. Дорожка, ведущая к туалету и куриному загону, покрыта слоем грязи, хотя когда-то была выложена подобием каменной плитки. Дверь одной из сараюшек покосилась и держалась только на одной петле, а вместо второй была подвязана какая-то тряпочка. Похоже, раньше у дома был хозяин, возможно, муж этой женщины. Может они разошлись, а может он и умер.

   Было нечто, что не давало мне расслабиться полностью и почувствовать себя дома – растительность. Часть травы во дворе была обычной, зеленой, пусть и непохожей на ту, что росла у нас.

   Другая часть сорняков, растущих вдоль дорожки и пробивающихся между каменных плит, имела яркий оранжево-бордовый оттенок. Около забора, самого обычного, распластался жутковатый куст с минимальным количеством листвы, зато покрытый кошмарными колючками длиной сантиметров пять-шесть каждая. На нем небольшими гроздьями висели сморщенные, коричнево-зеленые плоды. Я смотрел и совершенно отчетливо понимал – это не земные растения.

   Кряхтя, как старый дед и цепляясь за стену дома, я влез на лавочку, с любопытством оглядывая местность. Она довольно резко шла под уклон, спускаясь к берегу моря. Похоже, здесь район для бедняков. Соседские дома выглядели еще меньше, чем мой, да и слеплены были кое-как.

   Зато километра через три вправо от нас виднелась роскошная городская площадь с фонтаном и что-то напоминающее дворец. Пятна довольно густой зелени местами прерывались растениями каких-то невообразимых оттенков.

   Была даже рощица темно-фиолетовых деревьев, посреди которой торчало увенчанное шпилем здание, чем-то напоминающее храм. Вообще, как я понял, мой дом находился на одном из самых высоких мест. По другую сторону от городишки, за крышей моего дома, возвышались довольно приличные по размеру горы. Не Эверест конечно, но и не самые крошечные. Склон был покрыт осыпями камней и, пожалуй, жить ближе к этим горам было бы не безопасно.

   Никогда я не был в более идиотской ситуации. Это не компьютерная игра, иначе условия игры высветились бы давным-давно. Получается, что этот мир – реальный. И это явно не ад и не рай – условия не те. Оставался только сбой в матрице. Но, по сути, мне было как-то все равно. Главное, что теперь я не болен и у меня есть крепкое и относительно здоровое новое тело, молодое и сильное. За одно это я готов был наплевать на все вопросы.

   Я прекрасно осознавал, что думать нормально пока еще не могу – и головная боль мешала, и слишком уж шокирующим оказалось пробуждение в чужом теле. Именно поэтому я и размышлял о таких несущественных мелочах как оторванная петля на сарайке, сгнившие доски в заборе и отсутствие собачьей будки.

   Сейчас мне надо просто привести себя в порядок, а думать о том, как жить и выживать в этом странном городке, я буду потом.

   Почему-то я ожидал, что мыться придется в бане. Весь деревенский уклад дома и двора как бы намекал на это. Однако реальность оказалась значительно хуже. Между куриным загоном и трухлявым забором на трех толстенных столбах стояла огромная деревянная бочка. К краю ее была прислонена не слишком надежная лестница.

   Впрочем, в забор было вбито несколько гвоздей согнутых крючками. Именно на них женщина и развесила чистую сероватую рубаху самого примитивного покроя, легкие штаны из такой же ткани и ветхую простынь вместо полотенца.

   Мочалку заменял кусок старой рыболовной сети, сложенный в несколько раз, а вместо шампуня была какая-то воняющая хозяйственным мылом слизкая жижа в небольшой глиняной плошке. Крана как такового не было. Из дна бочки надо было выдернуть затычку с несколькими деревянными чопиками по кругу, и тогда семью струйками начинала литься вода, довольно прохладная.

   Больше всего в этой «роскошной» душевой меня порадовал осколок зеркала размером примерно с тетрадный лист, с отколотыми краями и мелкими темными пятнами испорченной амальгамы. Женщина все топталась и не уходила, как будто боялась оставить меня. Но наконец, тяжело вздохнув, удалилась. Первым делом я схватил зеркало.

   Ничего общего с моей прежней внешностью. И судя по изрядно побитой морде, парень этот был весьма фиговый драчун.

   Роскошный черно-фиолетовый бланш под левым глазом частично затекал даже на переносицу. Нос, кстати, был кривоват – похоже, когда-то его сломали. Темные волосы, слипшиеся от пота и грязи, явно давно не только не мыли, но даже и не расчесывали. Шишку над ухом я рассмотреть не смог, зато несколько сочных синяков и ссадин на теле обнаружились быстро – как только я снял рубаху.

   Я аккуратно намыливал голову, пытаясь осознать, что вот этот темноволосый парень в зеркале – это я. Самым примечательным, пожалуй, были глаза каре-зеленого, какого-то кошачьего цвета. А так – довольно обычное лицо. Небольшой старый шрам на подбородке, смуглая загорелая кожа, темная неряшливая щетина.

   Прохладный душ изрядно освежил меня – я чувствовал себя значительно лучше. С силой растирался намыленной сеткой, отмечая крепкое сложение, несколько шрамов по телу, похожих на ножевые, редкую поросль темных волос на груди.

   Когда сойдут синяки и ушибы, я буду вполне обычным молодым парнем. Волосы пришлось промывать дважды, а загрубевшие черные пятки я так и не смог оттереть. Да и черт с ними – обуви все равно не было.

   Возвращаясь в дом, я заметил, что размерами он явно больше, чем единственная увиденная мной комната. У меня было странно беспечное настроение. Какая разница, как я здесь оказался? Главное, я молод и здоров. Все остальное – просто чепуха.

   В доме на столе меня ждала миска полная густой рыбной похлебки, обжигающе горячей, с какими-то пряными травками. Женщина суетилась у моей кровати, меняя постельное белье. Точнее – простынь и наволочку. Пододеяльника не было.

   Аппетит у меня был просто зверский, и хоть слабость временами еще накатывала, но ложкой я работал, как экскаватор ковшом. Давным-давно еда не доставляла мне такого наслаждения!

   Закончив возиться с постелью, женщина села напротив и подперев щеку рукой, начала смотреть, как я ем. На несколько минут я даже замедлился – мне стало неловко от ее жалостливого взгляда. Чем-то она напоминала мне мою покойную маму – та же нежность, любовь и жалость во взгляде. Я невольно закашлялся и, отдышавшись, почти машинально сказал:

   — Мам, ну ты чего?

   На глаза женщины набежали слезы. Она часто заморгала, отчего лицо ее стало выглядеть совсем беспомощным. Потом крепко протерла глаза уголком передника и почему-то шепотом ответила:

   — Ты так давно не называл меня мамой, сынок…

   От ее тона у меня комок сжался в горле. Похоже, мой предшественник был тот еще козлина. Женщина между тем, как бы решившись на что-то заговорила:

   — Оскар, сынок… Всеми святыми тебя умоляю – не пей ты столько! Ведь опять весь недельный заработок спустил. Мне булочник уже и в долг не дает, – она смотрела на меня робко и как-то умоляюще, потом протянула руку и, будто стесняясь, погладила свободно лежащую на столе крупную мужскую кисть.

   Мою кисть. Я невольно вздрогнул, и по телу побежали мурашки. Это было точно так, как делала моя мама, там, в той жизни…

   — Мам… Мам, ты не думай… Я… — мне пришлось откашляться, чтобы продолжить, голос предательски срывался. – Не буду я пить, понял уже, что глупости это все.

   Похоже, что разговор этот возникал не первый раз. Женщина глубоко вздохнула, махнула рукой как-то безнадежно и, пряча глаза, заговорила:

   — Оскар, сегодня опять из стаи приходили… Сынок, давай дом продадим? Пропади он пропадом, но ведь в следующий раз синяками не обойдешься! – она говорила торопливо, почти умоляюще, и моя расслабленность начала медленно испаряться.

ГЛАВА 8

Я четко понимал одно, эта женщина – мать. На данном этапе – она моя мать. Она совершенно точно не понимает, что я не прежний Оскар, и, бог даст, никогда не поймет. А этот Оскар, похоже, имеет какие-то свои проблемы, о которых я ничего не знаю. Минуту подумав и аккуратно подбирая слова, я сказал:

   — Мам, ты только не волнуйся… Понимаешь, меня, похоже, вчера по голове сильно ударили…

   Она мелко закивала головой, и, чуть не плача, подтвердила:

   — Ой, ночью страху я натерпелась! Тебя ведь когда Гайн в дверь заволок, мне показалось ты и не дышал уже! Не водись ты с ним, сынок, всеми святыми прошу – не водись! Он ведь только пьет на твои деньги. А ежели заступиться или чего другое, нипочем не пойдет. Ведь я как плакала и молилась ночью милостивой Маас. Так-то уж мне страшно было – совсем ты не дышал! Видать сжалилась милосердная: как закончила я говорить, так ты и застонал…

   В целом, идея попаданства не была для меня нова. Но одно дело воспринимать это как некую игру ума, сказку для взрослых, и совсем другое - стать попаданцем самому. Да еще в столь странных условиях.

   Никаких тебе мечей и магии, уровней в игре или политических интриг. Какой-то нищий приморский поселочек и женщина, которая считает меня непутевым сыном, но при этом любит и жалеет. Я пытался оценивать ситуацию хладнокровно и понимал, что я просто не наберусь духу сказать ей, что пьянчужку Оскара таки прибили вчера в драке.

   Мне нужна информация о мире. Вся, какую я смогу получить. Похоже, мой предшественник наворотил каких-то дел и поссорился со стаей. Не слишком представляю, что это такое – стая, но судя по тому, что вчера его добили, лучше бы мне это выяснить побыстрей.

   — Мам, ты только не пугайся, но у меня с памятью что-то. Видать от удара, – я потер шишку над ухом и болезненно поморщился, задев рану на виске, смущенно улыбнулся ее испуганному взгляду и добавил: — Ты не пугайся, у меня ничего особо не болит, я вполне здоров, а что забыл – ты же мне подскажешь?

   — Сынок, может все же к лекарю сходить?

   — Мама, ты сама сказала, что у нас долги, а лекарю ведь платить надо.

   Ляпнул я это наугад, но, судя по примитивному хозяйству и по тому, как выглядел городок, вряд ли здесь могла быть нормальная медицинская помощь. Она неловко пожала плечами, соглашаясь со мной, что да, долгов много, и спорить не стала. Наоборот, поудобней устроившись на скрипнувшей табуретке, сказала:

   — Ну, раз так, спрашивай, сынок.

   — Что такое стая, мама?

   Женщина смотрела на меня испуганно и беспомощно, прижав ладонь к сердцу, помотала головой, как бы отгоняя дурные мысли и с надеждой спросила:

   — Сынок, ты шутишь?

   Я неловко улыбнулся, не желая ее пугать, и ответил:

   — Нет, мама, я действительно многое забыл.

   Она молчала, о чем-то думая, даже пошевеливала губами, как будто спорила сама с собой. Я терпеливо ждал, но чувствовал себя все хуже и хуже – навалилась усталость, снова начала кружиться голова. Наконец она подняла на меня глаза и охнула:

   — Оскар, да ты совсем бледный! Тебе плохо?

   Она помогла мне дойти до кровати, застеленной чистым пахнущим какой-то сладковатой травкой бельем, подтащила скрипучую табуретку, и села рядом, взяв меня за руку.

   Это было очень странное, почти забытое чувство – иногда также в далеком детстве со мной сидела моя родная мама. Точно также, как моя мать, она начала поглаживать мне руку теплой, слегка шершавой ладонью.

   Разговаривали мы долго. Сперва ей казалось, что я подшучиваю, но потом, поняв, что я действительно ничего не помню, она разговорилась, посматривая на меня с надеждой и периодически спрашивая:

   — Ну, теперь-то вспомнил?

   Мне не хотелось ее пугать, и поэтому отвечал я уклончиво, что-то вроде того, что кое-что вспомнил, но неотчетливо. Постепенно она сама увлеклась рассказом.

   Мир, который рисовался мне за ее словами, не был точной копией Земли. Сперва, когда она заговорила о стаях, мне почему-то показалось, что это некий аналог земных корпораций, но в процессе разговора я выяснил, что это не совсем так.

   Она рассказывала очень подробно, стараясь напомнить мне мельчайшие детали, и большую часть информации я получил не о самом мире, а о людях – ближайших соседях, друзьях прежнего Оскара и даже о его девушках.

   Мама искренне пыталась восстановить память сыну, а я с ужасом слушал рассказ о жизни выродка, который раньше занимал это тело.

   Меня нельзя назвать верующим или религиозным человеком, но если в этом мире есть Боги, значит, они просто сжалились над бедной Оллой.

   Ребенка ей местные боги послали аж на четвертом году брака, и это был, пожалуй, единственный период в ее жизни, который она прожила относительно спокойно. Ее муж любил выпить несколько кружечек эля каждый выходной день, а потом поучить жену уму-разуму.

   — Ты когда маленький был, так за меня заступался! Помнишь? – она дотянулась и ласково погладила меня по голове.

   Занимался Терфий, как и многие окружающие, рыбалкой. Рыбу сдавал перекупщикам, но тратить деньги на семью вовсе не спешил – всегда находились более интересные варианты. Посиделки с друзьями, игра в «камушки», ну и, разумеется, непотребные девки. Сдох этот образец семьянина, когда Оскару, а теперь уже, получается, мне исполнилось одиннадцать лет.

   — Ой, сынок! Как же страшно-то мне было! – Олла и в самом деле промокнула углом передника слезы на глазах, вспоминая эту «трагедию».

   Мне, признаться, показалось, что она должна была бы испытать облегчение – легче ведь прокормить одного ребенка, чем того же ребенка и здорового мужика. Оказалось, что нет.

   — Да ты что, сынок! – Олла с удивлением уставилась на меня. – Терфий же в стаю входил, а как он помер, так то один не заплатит, то другой, то цену собьют так, что нам и на еду ничего не останется… — она горестно покачала головой, вспоминая те времена. – Пока этой сайнисы насобираешь в воде по колено, да пока из нее циновок наплетешь – сколько времени уйдет, а потом придут скупщики от стаи и за бесценок все и заберут. Или в город поеду, а там, сам знаешь, каждый норовит свое урвать.

   Тут я счел необходимым покивать головой с умным видом, подтверждая, что да, помню. Судя по ее рассказу, совсем не гильдией и не профсоюзом была эта самая стая. Но тема детства была довольно безопасна, и чтобы не будить в Олле дурных мыслей я повернулся на бок, чуть сжал ее грубую кисть и сказал:

   — Я помню, мама, сколько ты с циновками возилась.

   Олла тяжело вздохнула, а я вдруг подумал, что время совсем уже позднее и, наверное, она устала за целый день. Дальше ее рассказ становился все страшнее и страшнее. Нищая вдова, которая из последних сил тянула единственного сына и не имела защиты ни от произвола этой самой стаи, ни освобождения от налогов, ни даже благодарности от собственного ребенка.

   Очень быстро «сынуля», который рос таким же крупным, каким был отец, повадился покрикивать на мать, требовать денег, а с момента, как вступил в стаю и пристрастился к элю, научился и поднимать руку на нее.

   Я с ужасом слушал этот довольно бесхитростный рассказ, где часто мелькали имена неизвестных мне людей. Слишком много вопросов задавать я опасался, запомнил только, что бездетных соседей зовут Гариш и Майта, а их бабку, так и не понял, чья именно она мать, так и зовут – бабка. Олла упоминала еще и каких-то друзей Оскара.

   Для себя я выловил только, что Сайм – светловолосый, а Гайн имеет шрам через все лицо. Был еще какой-то Кунт, но о нем Олла только сказала, что он — молчун.

   — Ну, сынок, помнишь, это когда вы с коптильщиками бились. Как ты меня тогда напугал!

   Рассказывая мне все эти истории о незнакомых людях, она, похоже, и сама увлеклась воспоминаниями, но я заметил, что она без конца старается устроиться поудобнее, елозит на табуретке, вызывая резкий скрип дерева и поводит плечами, пытаясь размять их. Мне стало неловко – я, этакий лось, лежу, а женщина, которая целый день протопталась на ногах, развлекает меня разговорами.

   Конечно, все это мне нужно и важно, но не обязательно вытягивать информацию прямо сейчас. Раз уж я «болею», то вполне могу не выходить несколько дней на люди, постепенно восстанавливая «память» по рассказам Оллы.

   — Мама, поздно уже. Иди-ка ты спать. Глядишь, я за ночь что-то сам вспомню, а что не вспомню, то завтра спрошу.

   Она ласково улыбнулась мне, вставая с табуретки и держась за поясницу, которая, наверное, ныла от неудобной позы, и с какой-то тихой радостью произнесла:

   — Тебя как подменили, сынок!

   Я насторожился. Что я делаю не так? Что именно вызывает у нее мысли о подмене?

   — Почему, мама?

   — Ты мамой-то меня звал пока не подрос… А потом, как в стаю вступил, так я от тебя ничего кроме «мать» больше и не слышала.

   Олла ушла в свою комнату, затворив дверь, и унесла с собой еле мерцающий огарок. А я еще долго ворочался, размышляя о том, что нужно быть осторожнее в разговорах и в то же время понимая, что я никогда не обижу эту женщину. Раз уж мне досталось тело ее сына, значит она – моя мать. Пусть все так и будет.

   Проснулся я от того, что кто-то кулаками молотил в дверь дома. Подскочил на кровати, вслушиваясь в какой-то невразумительный рев. За окном было еще темно и серо, солнце, похоже, только-только вставало. В дверях своей комнаты показалась встревоженная Олла в ночной рубахе до пят.

   — Сынок, это поди-ка опять Сайм пришел. Может – ну его? Постучит-постучит, да и уйдет…

   Я неопределенно пожал плечами, не слишком понимая, что нужно сделать. За каким лешим с самого утра в дом ломится этот самый “друг”? Олла занервничала еще больше.

   — А давай я скажу ему, что ты в себя еще не пришел? Эвон, какие синячищи у тебя!

   Олла подошла к дверям и, не открывая, довольно робким голосом сказала:

   — Тинк Сайм, Оскар еще в себя не пришел! Вы бы в другой раз зашли!

   Я признаться был шокирован, и на минуту даже подумал, что я что-то не так понял или запомнил. Вроде бы вчера Олла говорила, что этот самый Сайм – приятель ее сына, значит теперь – мой. Почему же она обращается к нему на вы, да еще и с каким-то титулом.

   Я же совершенно отчетливо слышал как пьяный мужик за дверью орал: «Олла, открывай!». То есть он к ней обращался на «ты», а она почтительно «выкала».

   Стук в дверь, как и рев за ней, только усилились после робкого отзыва Оллы. Мне было жутковато переживать эту попытку внешнего мира ворваться сюда. Я прекрасно понимал, что почти ничего не знаю, я к этому не готов и не понимаю, как себя правильно вести. Но стук в дверь все продолжался и в какой-то момент я просто потерял терпение, встал, прошлепал по холодному полу, аккуратно отодвинул Оллу и открыл дверь.

   Мягкий весенний ветер обдул меня свежим запахом моря, тонкой ноткой полыни и мощной волной перегара и грязного пропотевшего тела.

   Над горой поднимался рассвет, окрашивая в золотисто-розовые цвета все вокруг, даже драную рубаху молодого парня, смотревшего на меня мутными глазами.

   Наконец до него дошло, что дверь уже открыта и он, слова не говоря, отпихнул меня с пути, ввалился в дом и хряпнулся на табуретку. Ту самую, на которой вчера сидела мама.

   Парень был молод, двадцать два-двадцать пять, не больше. Коренаст и крепок телом. Белокурые волосы, давно не знавшие мыла и расчески. Он небрежным, машинальным жестом откинул их со лба, треснул крупной ладонью по столу и рявкнул так, как-будто все еще стоял за дверью:

   — Олла! Пить дай…

   — Сейчас, тинк Сайм, сейчас, вы только не шумите, соседи же еще спят.

   Олла как-то засуетилась и кинулась к своему кухонному углу.

   Парень сильно помотал головой, как-будто пытаясь согнать пьяный дурман, поднял глаза на меня, несколько мгновений бессмысленно пялился, а потом дико заржал, захлебываясь словами, периодически хлопая себя по бокам от восторга и одновременно пытаясь объяснить свое веселье:

   — Га-га-га… как он тебя… а Гайн под стол… а ты, как дурак… га-га-га!

   Я невольно потрогал шишку над ухом, чем вызвал новый приступ веселья у гостя. Наконец он отсмеялся, даже чуть подстанывая от удовольствия, вытер заслезившиеся глаза и взял глиняную кружку из рук стоявшей рядом Оллы.

   Он отпил примерно половину, потом прополоскал рот глотком и практически кинул кружку на стол. Она опрокинулась, и хорошая порция воды растеклась по старому дереву, закапав на пол.

   Парень был давно и тяжело пьян, я понимал это. Но совершенно не понимал его скотской расслабленности и молчания Оллы. Сам я по-прежнему стоял между дверью и проходом к столу и напряженно ждал, что будет дальше.

   — Жрать дай – небрежно бросил он сторону Оллы, даже не поворачивая головы.

   Она покорно закивала, и двинулась было в сторону кухни, когда я спросил:

   — Я не понял, ты просишь или приказываешь.

   Вряд ли он понял мои слова, но почувствовал, что я ему возразил. Олла замерла на полпути, испуганно сложив руки на груди, а он, нетвердой рукой опершись о стол, встал и попытался толкнуть меня в плечо.

   Я даже не стал с ним разговаривать. А замахивался он так неуклюже, что руку за спину я ему заломил без всякого труда, просто поднырнув под этот замах. Он как-то нелепо взвизгнул и начал бормотать:

   — Ты… сумасшедший что ли… это же я, Сайм… ты что делаешь…

   За это время, аккуратно подталкивая его, я довел блондина до высокой калитки, сейчас распахнутой, и отпустил руку. Он развернулся ко мне, и потирая локоть, с недоумением в голосе, заговорил:

   — Оскар, ты чего? Это же я! Ты что? Ты в себя еще не пришел? Я же Сайм, твой друг! – он совершенно искренне не понимал, что случилось.

   — Если друг, то не веди себя в моем доме как скотина. Вали давай, прочухаешься – придешь.

   Похоже, мои слова разозлили его, но мне, если честно, было уже наплевать – я всегда плохо переносил буйных во хмелю молодцов. Нажрался – сиди тихо и не мешай людям.

   Вытолкнув его за калитку, я закрыл дверь, даже не слушая какие-то визгливые выкрики, а про себя отметил, что неплохо бы отремонтировать калитку, а заодно и заменить несколько досок в заборе – они прогнили.

   Дорогие мои читатели, я советую вам заглянуть в новую книгу

   Киры Страйк "Всё в ажуре".

   Она всегда была одним из моих любимых авторов, и я с нетерпением жду каждую проду.))

   Уж попали, так попали. Причём все, включая автора. (Шутка.) Просто впервые получилось так, что родилась история, которая складывается сразу о трёх попаданских судьбах одновременно. И двое из героев - весьма неслабые личности, способные в любой момент изменить ход событий. ХЭ - наше всё, но какими путями придут к нему герои - большой вопрос. Хорошо, что в помощь этим двум упёрто-волевым кадрам дана третья - светлая, добрая, любимая и катастрофически наивная душа. Или они ей? В общем, всё будет хорошо, а каким уж манером - посмотрим.

   Выкладка глав 5 дней в неделю

   сильные герои, бытовое фэнтези, любовьморковь))

ГЛАВА 9

МАРИ

   Первые дни я немного боялась выходить из дома – пугали встречи с соседями, которые легко могли догадаться о моих «провалах» в памяти. Нервировала местная растительность – некоторые расцветки были ну совсем уж не земные.

   Впрочем, находиться в доме мне тоже было неприятно. Раздражал убогий быт и отсутствие столь привычных удобств. Не было нормально мыла, крема и шампуней. Не было нижнего белья. Да что там белья, даже обуви не было.

   Посуду Нерга мыла в глубокой миске одной и той же водой всю, а потом насухо протирала тряпкой. Конечно, в пальцах она не скользила, но считать ее чистой после этого можно было только условно. Я с трудом перебарывала чувство брезгливости. Иногда мне казалось, что Нерга не то, чтобы прямо догадывается о моем «вселении» в тело, но что-то такое начинает подозревать. Это меня пугало.

   Она охотно отвечала на все мои вопросы, но даже то, что именно я спрашивала, удивляло и настораживало ее. Да и не на все она могла ответить. Конечно, простые бытовые вопросы типа: «Как зовут соседку?», «Как называется растение?», «Как называется рыба?», отторжения у нее не вызывали. Она отвечала просто и спокойно, чуть сожалея о моей нарушенной «памяти».

   Зато объяснить мне толком, что такое стая она так и не смогла.

   По ее словам в городе стай не было. Появились они не так и давно, лет двадцать назад, но она совершенно не представляла, откуда появились сарты, кто их назначил и почему их все слушаются.

   Сарты – это руководители стай, и Нерга так и не смогла мне объяснить выборная это должность или наследственная. Я путалась в непонятных мне реалиях мира, а она, похоже, испытывала уже некое раздражение от моих бесконечных вопросов.

   Странный социум, существовавший за дверями нашего дома, поражал какой-то нелепой бестолковостью и неорганизованностью.

   — Да что ты, Мари, деточка, и впрямь с ума сошла? Откуда же здесь, на окраине какая-то там бумага? Мы ведь, чай, не городские!

   На третий день я напросилась в помощницы к Нерге – мне было неловко есть в ее доме, ничего не отдавая взамен. И я видела, что она любит и жалеет меня. Точнее, конечно, не меня, а свою дочь. Судя по всему, прежняя Мари и так помогала матери, потому через пару дней мы с утра отправились в прачечную.

   Надо сказать, работа была совершенно адская. Недалеко от нашего дома, примерно на том же уровне, был поставлен длинный щелястый сарай, в котором постоянно топили несколько печей. Рядом с сараем протекал небольшой каменистый ручей, не слишком глубокий, но порожистый. Часть берега была покрыта деревянным настилом. На нем, задрав пятые точки кверху, на коленях стояли женщины и полоскали белье в ледяной горной воде. Здесь его почти не терли руками, а кипятили в огромных чанах с раствором щелочи.

   На торцах сарая были широкие, постоянно открытые двери с обеих сторон. По этому длинному коридору постоянно гуляли довольно прохладные сквозняки, от печей несло жаром, над бачками клубились едкие испарения…

   Сидеть и отдыхать было некогда. Я с каким-то ужасом смотрела на крупных массивных женщин, из которых моя мать была, пожалуй, самой мелкой и пожилой. Целыми днями я таскала воду в тяжеленных ведрах, колола и закидывала дрова в ненасытную печь, помогала Нерге снимать неподъемные бачки и полоскала белье в ледяной воде.

   К вечеру ломило все тело, гудели ноги, кожу на руках и лице пощипывало от осевших за день щелочных испарений. Здесь же во много рядов были натянуты веревки, где развешивалось выстиранное белье. Высохшее складировалось в огромные корзины с двумя ручками, и их шустро утаскивали молодые мальчишки из стаи гладильщиков.

   Теперь я гораздо лучше понимала прежнюю обитательницу своего тела. Я тоже готова была на что угодно, лишь бы вырваться из этой круговерти. Только пока я не представляла, чем и как можно заняться. А вечером мы возвращались домой такие уставшие, что было уже даже не до мечтаний. Я чувствовала, как меня затягивает в замкнутый круг.

   В сумерках, к моменту, когда печи уже остывали, тяжело дыша и хрипловато покашливая, приходила госпожа Пасан — грузная пожилая женщина, с силой опирающаяся на толстую лакированную трость. Её одежда разительно отличалась от нашей. Нет, не покроем. Точно такой же балахон по форме сшит из был из тонкой, мягкой, похоже, хлопковой ткани в ярких цветах.

   Я начала понимать, что в этом мире есть и другие условия. Не обязательно жить в хижине с земляным полом и носить одежду из некрашеного грубого полотна. Здесь уже существуют и красивые ткани, и лаки-краски, и, наверняка — прочие вещи, делающие быт удобнее, украшающие и улучшающие его.

   Госпожа Пасан раздавала в протянутые руки женщин некоторое количество мелких прямоугольных монет, задыхаясь, брюзгливо выговаривала старшей прачке Лайхе какие-то претензии и, так же тяжело дыша, уходила к следующей прачечной.

   За ней всегда следовал молчаливый крупный мужчина с сильно обезображенным лицом – два рваных шрама пересекались на левой половине. К его поясу были подвязаны с десяток мешочков с монетами. Этакий ходячий сейф. На поясе у него висел устрашающих размеров тесак, а из рук он не выпускал не слишком длинную, но увесистую дубинку.

   Впрочем, смотреть на все это было интересно только в первый день. Из разговоров я уже знала, что госпожа Пасан — помощница сарта прачек. И таких помощниц у него было то ли три, то ли четыре – все прачки были членами его стаи. Самого сарта или даже саму, я ни разу не видела.

   Заодно я узнала, что конкретно значит «еще одна семья из верхнего города» — к корзинам с грязным бельем, которые выделяли Нерге, добавили еще одну.

   Утром, когда мы приходили, эти бездонные корзины уже дожидались нас – постельное белье, полотенца, салфетки и скатерти. Другого мы не стирали. Прачки сплетничали между собой, что за платья и блузки, а также за нижнее белье, платят значительно лучше. У некоторых прачек были помощницы, у некоторых нет. Почти все женщины были грубы, хамоваты и бесцеремонны. Часто вспыхивали склоки, а один раз произошла даже серьезная драка.

   Я в это время колола дрова и увидела только результат — разбитый нос одной из женщин, но даже этого мне хватило, чтобы испытать очередной приступ отвращения к такой жизни. Как я поняла позднее из рассказа Нерги, "победила" более молодая и крепкая соперница, хотя права была та, что старше. И никто не счел нужным вмешаться!

   Теперь я очень хорошо понимала прежнюю Мари. Кто угодно мечтал бы вырваться из этого ада. Этот скотский, почти рабский труд, так низко оплачиваемый, вселял в меня ужас. Я никогда не была лентяйкой, но понимание, что от меня ожидают покорности и такого же труда всю оставшуюся жизнь, вызывало отвращение и уныние.

   Нерга, пусть и не блистала особым умом, дочь все же любила и, как ни странно, была довольно чуткой женщиной. Скорее всего, она просто помнила себя молодой и потому попыталась утешить меня, когда мы возвращались домой:

   — Ничего, детка , ничего, – она погладила меня по плечу распухшей шершавой рукой. – Еще два дня отработаем, а там и выходной. Хочешь, сходим на рынок вместе?

   Очевидно, ей казалось, что это весьма заманчивое предложение, потому что, улыбнувшись, она пообещала мне купить орехов.

   Эти орехи меня просто добили! Шесть дней рабства, и в качестве вознаграждения горсточка орехов! Я с трудом сдержала слезы, мне не хотелось пугать ее или обижать, поэтому я только покорно кивнула головой.

   Домой мы, как правило, приходили совсем без сил, наскоро ели, изредка – рыбу, чаще всего или пустую кашу, лишь чуть-чуть сдобренную молоком, или такой же пустой суп, с редкими кусочками овощей. После этого сил больше не оставалось ни на что, а утром нас ждали новые корзины белья.

ГЛАВА 10

ОСКАР

   Пока заживали синяки на морде и прочие «боевые травмы», я никуда не выходил. Потихоньку, не торопясь, поменял прогнившие доски в заборе, забил по паре гвоздей в табуретки, чтобы были крепче и не скрипели, почистил от налипшей грязи дорожку, прибрал и сжег мусор во дворе.

   На пятый день от момента моего пробуждения в этом мире, когда Оллы не было дома, а я укреплял калитку, напротив меня молча остановились два молодых парня. Я поднял голову – один из них был тот самый Сайм, которого я выкинул в первую ночь.

   У второго от угла глаза, пересекая бровь до самых волос, тянулся довольно грубый широкий шрам. Я занервничал – похоже, это тот самый друг Оскара, о котором рассказывала Олла, но вот имя его я вспомнить не мог. Внутренне одернув себя, я легким ударом вогнал топорик в косяк калитки и шагнул им навстречу.

   — Ну, что, очухался? – голос блондина был чуть насмешлив.

   Второй стоял молча и недовольно смотрел на меня. Имя его всплыло в памяти само собой.

   — Спасибо, что довел до дома.

   Я смотрел ему в глаза, ожидая хоть какой-то реакции, но он, почему-то нахмурившись и буркнув:

   — Сочтемся, – отвернул лицо в сторону.

   Между тем, Сайм, похоже, довольный тем, что я не настроен агрессивно, резко сдернул с пояса маленький мешочек и кинул мне прямо в лицо. Поймал я его совершенно машинально, заметив, как на лице Сайма мелькнуло разочарование.

   — Смотри-ка, Гайн! – неприятно заржал Сайм. – Вон как наловчился ловить!

   Не то, чтобы я обладал слишком тонкой душевной организацией, но по словам, интонациям, даже по движениям этих двух легко было догадаться, что в группе из трех друзей – Оскара, Сайма и Гайна существовали какие-то подводные течения, о которых я на данный момент просто не знал. Мне мерещились в словах этих «друзей» и подначка, и даже — некая неприязнь. Я помнил, что Олла рассказывала о них именно как о лучших друзьях, но явно не все было так просто.

   Я раскрыл ладонь и с любопытством посмотрел на небольшой мешочек из мешковины. Внутри было что-то металлическое. Молча и вопросительно глянул в глаза Сайму.

   — Йорх сегодня выдал, – непонятно пояснил Сайм, и поскольку я продолжал молча смотреть ему в глаза, несколько раздраженный моей бестолковостью, добавил: — Сарт прислал оплату за прошлую седмицу.

   Я кивнул, сделав вид что так и нужно, подкинул мешочек на ладони, и это простое действие привело к тому, что Сайм, похоже, чертыхнулся. Во всяком случае, произнесенное им «хруфт» звучало именно как ругань. Он полез в собственный карман, вынул два серебристых прямоугольника и несколько раздраженно сказал:

   — Вот, при свидетелях отдаю, – он мотнул головой в сторону молчащего Гайна, и торопливо добавил: — Да и ты сейчас трезвый, а то потом опять будешь орать, что я не отдал…

   Я по-прежнему молчал, и тогда он с некоторым вызовом добавил:

   — Йорх велел узнать, когда ты на работу выйдешь? Лодка пятый день пустует, прибыли с тебя нет, а стая ждать не любит.

   Выбор у меня был невелик, я все еще откровенно трусил сунуться в мир самостоятельно, потому ответил просто:

   — Как ребро заживет, работать нормально смогу, тогда и выйду.

   — Ты что, нас даже в дом не пустишь? – вмешался Гайн.

   Только сейчас я обратил внимание, что стою перед ними, перегораживая путь к калитке. И мне совсем не хочется впускать их в дом – я помню скотское поведение пьяного Сайма. Потому я совершенно спокойно ответил:

   — Нет. Не впущу. У меня работы по дому накопилось, так что в другой раз.

   Они как-то странно переглянулись и Сайм с непонятной мне подковыркой спросил:

   — Ты что, даже в «Семилапа» сегодня не пойдешь? Маха еще вчера говорил всем, что сегодня снова девки из «Кровавой розы» у него будут.

   Черт знает, правильно ли я его понял, но решил, что «Семилап» — местный бар или трактир, Маха – его владелец, ну а «девки из «Кровавой розы»» — шалавы.

   — Говорю же, ребро сломано. Я и так еле двигаюсь, не до девок мне.

   Они еще с полминуты попереминались и попереглядывались, но поскольку я молча стоял, загораживая им проход, Гайн как-то демонстративно сплюнул в сторону, шлепнул по плечу Сайма и скомандовал:

   — Пошли отсюда!

   После их ухода я рассмотрел монеты из мешочка. Серебристые прямоугольники с отверстием на одном конце, точно такие же, как и те два, что отдал мне Сайм. Они были по размеру немного меньше медяшек, что я раньше видел у Оллы. Похоже, он вернул какой-то долг. Всего в мешочке было четыре таких монеты, и туда же я добавил пару от Сайма.

   Олла вернулась ближе к вечеру и так нахваливала меня за ремонт, с такой нежностью и благодарностью поглаживала по плечу, что ничего кроме неловкости я не испытывал.

   Хоть умом я и понимал, что сын Оллы был изрядным говнюком, но меня все же сильно смущала ее реакция на эти, в общем-то самые простые действия. За каждую мелочь она хвалила меня так, как будто я совершил подвиг. И хотя сама с утра до вечера была занята какой-то работой, но чуть ли не гордилась моими «достижениями».

   Видно было, что Оскара своего она нежно любила и с легким сердцем, простив все прежние обиды, улыбалась мне, как совершенно счастливый человек.

   Для меня это был довольно неуютный момент. Умом я прекрасно понимал, что на мне нет вины за прежнее поведение сына Оллы. Я даже не виноват в том, что он ухайдакал себя до смерти, но каждый раз, когда она меня хвалила, я остро ощущал неловкость.

   Кроме того, я прекрасно знал, что в данный момент сижу у нее на шее. Я не приносил в дом денег, зато с аппетитом выздоравливающего поглощал все, что она ставила на стол. Я не знал, нужно ли мне отдать ей эти монеты или стоит самому что-то купить в дом?

   Сама она, как я понял, зарабатывала деньги очень разными способами. Во-первых, в городе была какая-то обедневшая семья, которая не могла себе позволить служанку с проживанием, так что два раза в седмицу Олла уходила из дома на заре и возвращалась совсем поздно вечером. Кроме того, у нее были какие-то особо породистые куры, и большую часть яиц она продавала где-то на местном рынке. Ну и не брезговала любой работой, которую только могла ухватить.

   Например, однажды, на третий или четвертый день моего присутствия в этом мире, она вернулась домой сильно после полудня и притащила приличных размеров корзину с грибами.

   — Представляешь, сынок, – голос ее полнился радостью, – только вошла в лес - целая поляна веснянок!

   По мне, эти самые хваленые веснянки больше всего были похожи на обычные сыроежки. Однако, Олла, оставив на столе небольшую горсточку грибов, надела чистое платье и новый передник, тщательно прикрыла содержимое корзинки сероватой тряпкой и куда-то исчезла. Как потом выяснилось, такая корзинка этого местного деликатеса в городе продалась почти за сорок медяшек.

   Поколебавшись, Олла горделиво, но все же с некоторой опаской, выложила на стол медную кучку. Я тогда с любопытством разглядывал небольшие прямоугольники(убрала “ч”. У Мари прямоугольниЧки, а у мужчины - прямоугольники - не по-девчачьи.) монет, взял одну из них, покрутил, рассматривая достаточно аккуратную чеканку, заметил, что возле торца на каждой монете есть дырочка – скорее всего для того, чтобы удобнее было собирать в связку, и положил монету назад. Я все равно не понимал ее стоимости.

   В уголках глаз мамы собрались лучики морщин, от улыбки лицо посветлело и даже помолодело. Она чуть неуверенно спросила:

   — Сынок, а давай на рынок сходим вместе. Ежели суты сразу десять мерок брать – оно подешевле выйдет. А нам бы с тобой надолго хватило.

   Больше всего эта самая сута похожа была на перловку. Пожалуй, отличия были только в том, что зерна были чуть крупнее и имели желтый оттенок. Каша из нее казалась обильно сдобренной маслом. Увы, это был просто обман зрения – большая часть нашей еды была довольно постной и вполне вегетарианской.

   Рано или поздно, а дом все равно нужно было покидать, поэтому я согласно кивнул головой и ответил:

   — Ну надо, так сходим.

***

Если смотреть на рынок с высоты птичьего полета, то он казался слишком уж велик.

   Штук двадцать рядов длинных деревянных навесов, под которыми на прилавках выставляли фрукты-овощи-крупы-молочку. Почти четыре ряда занимали всевозможные дары моря. Центральные ряды были отданы под ткани и обувь, украшения и изделия из кожи. А самый дальний от моря край занимали небольшие, но шумные загоны со скотом и птицей.

   Почти одновременно на рынок с двух противоположных сторон вошли две пары людей.

   Молодой мужчина, толкающий перед собой плетеную двухколесную тележку. Он шел с достаточно еще моложавой матерью, которая частенько поглядывала на него. В противоположные ворота вошла тощенькая темноволосая девушка, которая сопровождала грузную прихрамывающую женщину. Пары несколько бестолково бродили между прилавками, покупая то одно, то другое.

   Корзины в руках Мари и ее матери постепенно наполнялись. Два увесистых мешочка разной крупы, небольшой кусочек сала – Нерга придирчиво и долго выбирала самый «скучный» и самый дешевый, без единой мясной прожилки, долго торговалась с мясником и, наконец, довольная, завернув добычу в чистую, прихваченную из дома тряпицу, кинула в свою корзину.

   — Мама, посмотри… — Мари кивнула на прилавок, над которым с жужжанием летала здоровая недовольная пчела.

   В глиняных плошках горками лежал засахаренный мед. Костлявая продавщица недоверчиво и небрежно оглядела покупателей, подозревая, что эти двое точно ничего не купят – слишком бедной выглядела их одежда.

   Нерга с сомнением покосилась на прилавок, неодобрительно покачала головой, как бы осуждая такую «роскошь», но глянув на жалобное лицо дочери, вздохнула и принялась торговаться, тщательно выбрав самую маленькую порцию.

   Плошка была размером как обычная чашка, грамм на триста, и меда в ней было чуть выше половины, но Мари не удержалась, и, не дав продавщице завязать горлышко, сунула палец, с трудом ковырнув вязкую плотную массу, закинула комочек в рот.

   Прижмурив глаза от удовольствия, она на секунду замерла, с горечью подумав : «Безумно вкусно! Но до чего же я докатилась… Эти гроши, которые мы зарабатываем – их же ни на что не хватает». Настроение ее начало портиться, и она, подхватив корзину, потащилась за Нергой дальше – на очереди были какие-то овощи.

   Пробираясь в шумной толпе, резко пахнущей потом, рыбой, морем, пряностями и навозом, старательно избегая столкновений с такими же плетеными тележками как у него, Оскар краем глаза зацепил забавную сценку – тощая девчонка, прежде чем убрать покупку в корзину, зацепила комочек меда и сейчас обсасывала собственный палец с блаженным выражением на лице, прижмурив глаза от удовольствия. Пожилая прихрамывающая толстуха рядом с ней углом передника стерла крупные капли пота с багрового, замученного лица и ворчливым, но добродушным голосом сказала девчонке:

   — Ну, будет уже, будет… Пошли, еще столько дел.

   Оскар на секунду отвернулся, и их разъединила толпа. Между тем, они с Оллой уже подошли к тому самому торговцу, где мама собиралась сделать «крупную» закупку. Олла бдительно наблюдала, как торговец считает мерки, высыпая крупу в мешок. На взгляд Оскара, мерка содержала грамм пятьсот-шестьсот не больше.

   Заметив, а точнее, унюхав на соседнем прилавке что-то копченое, Оскар оставил мать следить за крупой, а сам двинулся туда, на этот дивный запах. Над головой продавца с толстенной палки свисали солидные ломти копченого сала и мяса – это именно от них шло такое благоухание. На самом столе были выложены крупные тушки копченых кур и коричнево-золотистые птички размером поменьше.

   Оскар невольно сглотнул, и в памяти мелькнула зажмурившаяся девчонка, наслаждающаяся медом. Олла кормила сына сытно, но ни мяса, ни птицы за все это время на столе не было. Пустые супы, которые она сдабривала зажаркой на постном масле, разваристые каши с овощами. Даже рыбу они ели только дважды.

   Оскар ткнул пальцем в массивную, килограмма на два с половиной, коричнево-янтарную тушку и спросил:

   — Сколько?

   — Семь медяков.

   Он задумался. Медяков не было, а сколько именно их содержится в серебрушке, он даже не представлял. Мяса хотелось так, что он судорожно сжал челюсти и достал мешочек. Мелькнула мысль: «Хоть бы до дома дотерпеть, а то слюной захлебнусь», и опять в памяти возник образ зажмурившейся девчонки.

   С серебрушки он получил сдачу – двадцать одну медяшку. Пожалуй, это было совсем неплохо. Уже гораздо более уверенно он ткнул пальцем в приглянувшийся, глянцево-блестящий кусок копченого сала с солидной мясной полоской.

   За спиной ахнула Олла и, схватив его за рукав рубахи, оттащила в сторону, торопливо заговорив:

   — Сынок, ты что, ты что! У меня же денег не хватит! Я же столько с собой и не брала!

   — Мам, ты пока на работе была – мне Сайм принес за прошлую неделю деньги. Ты не переживай, нам на все хватит, еще и останется!

   Кажется, эти слова потрясли Оллу, она растерялась и даже не нашла, что сказать, просто неуверенно пожав плечами. Оскар уже давно понял, что свой заработок «сынок» предпочитал проматывать с друзьями, предоставив матери «честь» кормить его. Потому только ободряюще кивнул «матери» и вернулся к торговцу копченостями.

   И сало, и курица были завернуты в кусок нашедшейся у Оллы холстины и торжественно водружены поверх уже лежащего в тележке мешка с крупой.

   Глядя на довольное, но чуть растерянное лицо Оллы, Оскар улыбнулся, резко развернул тележку и под ее причитания: — Куда ты, сынок, куда?! – шустро двинулся к следующим прилавкам.

   Вакханалия покупок была не такой и долгой, но теперь в тележку добавились и солидных размеров глечик меда, и три румяных каравая душистого белого хлеба, и узелок с крупнозернистым желтоватым творогом, придавленный сверху куском сливочного масла.

   Уже двинулись к выходу с рынка и довольная, но, пожалуй, слегка встревоженная Олла, мягко выговаривала сыну за слишком дорогие деликатесы, когда где-то совсем рядом раздался дикий крик:

   — Мама! Мама, мама… Мама… ну, вставай же!

   Слушающий воркотню Оллы Оскар только через несколько секунд сообразил, что крик был на русском…

   Он замер, даже не сразу поняв, что нужно делать, потом резко развернулся, схватил Оллу за руку и, вручив ей ручку тележки, прямо-таки скомандовал:

   — Стой здесь! Я сейчас вернусь! – и, не слишком деликатно расталкивая людей, кинулся в соседний торговый ряд.

   С трудом пробившись сквозь тесную толпу, он увидел ту самую девчонку, стоящую на коленях в пыли возле лежащей толстухи с густо-багровым, еще более потемневшим лицом. Их корзины с продуктами валялись рядом. Одна из них опрокинулась, и из нее выкатились какие-то темно-серые продолговатые овощи. Оскар краем глаза заметил, как среди ног стоящих в толпе людей мелькнул силуэт согнувшегося мальчишки, и детская чумазая рука начала торопливо хватать те овощи, что подкатились к нему ближе.

   Девчонка изо всех сил пыталась приподнять голову женщины, очевидно еще не понимая, что мать мертва. От ее судорожных движений тело колыхалось и мгновениями казалось, что толстуха просто прилегла на минутку. Толпа встревожено гудела, а Оскар не мог отвести взгляд от навеки застывшего мертвого лица женщины. Ее тусклые открытые глаза были устремлены в небо…

ГЛАВА 11

МАРИ

   Сегодня с утра Нерга пыхтела и задыхалась больше обычного, но на мое предложение посидеть дома только отмахнулась:

   — Все запасы подъели. Ежели сегодня не купим, в другой день некогда будет.

   Рынок был довольно велик и шумен. Я с интересом оглядывалась, прислушивалась к спорам и разговорам. Быстро заметила, что покупает Нерга только самые дешевые продукты. Радости у меня это не вызвало – работали мы очень тяжело, но заработок наш явно не предполагал нормальное питание.

   Кроме того, от частых контактов со щелочными жидкостями руки у меня становились у меня такими же шершавыми, как у Нерги. Я боялась, что скоро по коже пойдут трещины. Понятное дело, что здесь нет резиновых перчаток и нормальных кремов, но какой-то жир для смягчения кожи нужен был обязательно. Впрочем, Нерга знала это и без меня.

   — Сейчас сала купим свежего, дома вытоплю, шкварочки можно в суп или в кашу, а жиром на ночь руки смазывать, – пояснила она.

   Я с беспокойством смотрела на ее багровое лицо, по которому стекали крупные капли пота, да и хромала она, как мне казалось, больше обычного.

   — Мама, может посидим в теньке?

   — Вот еще! – сердито отмахнулась она. – Быстрее закончим, дома отдохну.

   Этот поход на рынок дал мне очень четкое понимание всей глубины той жопы, в которой я оказалась. Наш с Нергой недельный заработок еле-еле обеспечивал довольно скромное питание. Не более. Чтобы купить какую-то одежду, утварь для дома или, питаться чуть лучше, необходим был дополнительный доход. Да и я достаточно четко понимала, что вовсе не мечтаю всю жизнь стирать чужое белье.

   Я внимательно приглядывалась к ценам, слушала разговоры, и настроение мое потихоньку портилось. Я четко понимала, что так жить нельзя. Единственным светлым пятном был момент, когда Нерга расщедрилась и купила нам небольшой стаканчик меда.

   Закупив, все что нужно, в том числе какие-то странные сероватые клубни овощей, мы стали пробираться сквозь толпу к выходу. Я видела, что Нерге плохо от жары и, не взирая на сопротивления, отобрала ее довольно увесистую корзину. Вместе с крупой, солью и овощами общий вес был килограмм двенадцать, не меньше. Даже у меня уже ныли плечи от груза, что уж говорить о моей «матери» — она пыхтела все тяжелее.

   Момент, когда Нерга умерла, я пропустила – засмотрелась на пеструю выставку шелковых и атласных лент, которые слегка пошевеливал ветерок. Разноцветные змейки взмывали в воздух и опадали, это было красиво, и я с тоской отметила, что сейчас в моей жизни нет ничего красивого - я, медленно и верно, превращаюсь в рабочую скотинку.

   Впереди кто-то громко ойкнул, я невольно подняла глаза и увидела, как Нерга заваливается на какого-то крепкого парня, который от растерянности излишне грубо отталкивает ее от себя.Я не могла считать ее своей матерью, но эта женщина заботилась обо мне, любила меня, жалела.

   Наверное, заметив ее остекленевший взгляд, умом я сразу поняла, что она мертва, но зачем-то уговаривала ее встать…

   Сильные руки подхватили меня подмышки, рывком вздернули в воздух и поставили на ноги…

   — Ты кричишь на русском…

   Я тупо уставилась в лицо незнакомого парня, совершенно не понимая, что он от меня хочет. Он взял меня за плечи и потряс так, что я только зубами клацнула. Добившись, чтобы я немного пришла в себя и глядя мне прямо в глаза, он повторил:

   — Ты кричишь на русском, – и догадавшись, что я не слишком понимаю, пояснил. – Мы в другом мире.

   Только тут до меня дошло, о чем он говорит. Пожалуй, это еще больше вогнало меня в ступор. Я, словно сквозь какое-то чуть туманное стекло, просто наблюдала, как развиваются события дальше.

   Оставив меня возле тела, среди гудящей толпы, из которой ни один человек не попытался мне помочь, он вернулся, ведя с собой женщину с тележкой. В эту тележку он молча закинул наши с Нергой корзины и о чем-то быстро переговорив с женщиной, снова исчез.

   Женщина, оставив тележку, взяла меня за руки и что-то успокаивающе говорила. Я плохо понимала, что именно. Парень вернулся довольно быстро. С ним шли трое крепких мужиков, один из которых нес на плече рулон ткани.

   Дальнейшее напоминало мне какой-то бред. Прямо здесь, растолкав людей, они запеленали Нергу в эту ткань, сшивая ее у меня на глазах огромными иглами. На лицо покойной, даже не закрыв ей глаза, накинули угол ткани. После этого к ним присоединился еще один мужчина — с большими деревянными носилками в пятнах облупившейся зеленой краски. Тело Нерги подняли, положили на носилки, и мы все куда-то пошли.

   По дороге женщина с коляской отстала – один из мужиков покатил куда-то ее тележку с продуктами, а она пошла следом. Парень, что разговаривал со мной на рынке, подхватил освободившуюся ручку носилок и взвалил себе на плечо.

   Дальнейшее я запомнила совсем плохо. Кажется, он меня о чем-то спрашивал. Потом, непонятно откуда, появилась Верса. Та самая соседка, которая принесла яйца. Она подхватила меня под руку и, что-то бормоча, тащила вперед. Потом я очнулась уже дома, тело Нерги было положено прямо во дворе и на лице распахнули ткань. Парень куда-то исчез и я чувствовала себя неуютно.

   Приходили соседи, многие из них зачем-то приносили продукты – самые разные и складывали их в комнате, на столе. Мне говорили какие-то слова утешения, гладили по рукам, я тупо кивала, соглашаясь со всеми.

   Ближе к вечеру парень вернулся вместе с той женщиной, своей матерью. К этому времени я потихоньку начала осознавать происходящее. Поток соседей почти иссяк, я сидела прямо на земле, возле закутанного тела, женщина ушла в дом, а парень, заглянув мне в глаза, сказал:

   — Меня зовут Андрей Петрович Иванов, – и, уловив мой удивленный взгляд, продолжил: – Точнее звали, в той жизни. А здесь меня зовут Оскар.

   Казалось, что перед глазами лопнула какая-то странная пленка, которая отгораживала меня от мира. До меня стало доходить, что мы разговариваем на русском, что он, похоже, такой же попаданец, как и я, и он мне помогает. Я машинально кивнула головой и спросила:

   — Ты там тоже умер?

   — Да. Ты давно здесь?

   — Чуть больше двух недель.

   — Эта женщина – он кивнул на тело Нерги – твоя мать? В смысле, я хотел спросить мать того тела, в котором ты сейчас?

   Я кивнула головой и спросила:

   — Тебе не кажется, что степень бреда в нашем разговоре просто зашкаливает?

   Он как-то равнодушно пожал плечами, помолчал и ответил:

   — Какая разница, что мне кажется? Важно то, что мы здесь, в этих телах, и нужно как-то жить дальше.

   Разговор не слишком клеился, и еще около часа мы сидели около тела Нерги. К сумеркам вернулись носильщики и собрались соседи, всего человек пятнадцать. Носилки с Нергой понесли, и Оскар молча шел рядом со мной сразу за мужчинами, провожая Нергу в последний путь.

   Мы спускались вниз, все ближе и ближе к морю, проходя узкими улочками, и хвост из соседей молчаливо тянулся за нами.

   Шли мы довольно долго и не совсем прямо к морю, а сильно забирая куда-то в сторону, ближе к горам. Немного поднялись вверх и вышли на небольшой и не слишком высокий утес, клинком выдающийся в море.

   Было уже совсем темно, но тропинка, по которой мы шли, превратилась в мощеную дорогу пошире, и каждые несколько метров по обочинам горели факелы, скудно освещая путь. На самом краю мыса стоял крошечный высокий домик-часовня. Или маленький храм, кто знает, что было верным в этом мире.

   Я догадалась о том, что это часовня только по тому, что навстречу нам вышел мужчина в сопровождении подростка. Оба они были одеты в длинные хламиды, подросток держал в высоко поднятой руке яркий факел. У каждого из встречающих на груди поблескивал медальон размером с ладонь. Серебристый у мужчины, с изображением то ли корявой звезды, то ли какого-то узора и медный, поменьше размером – у подростка.

   Все замерли, носилки положили на землю, и носильщики ушли куда-то за спины соседей.

   Жрец или священник довольно равнодушно начал начитывать заупокойную молитву, соседи периодически делали возле рта странный жест – две линии вниз, одна поперек, как будто запечатывали себе рты решеткой. Переглянувшись, мы с Оскаром стали повторять.

   Действо продолжалось совсем недолго. Минут через десять священник замолчал, носильщики вернулись и, оставив деревянные носилки на земле, ловко подхватили тело Нерги и просто бросили его с обрыва.

   — Она ушла в царство Молчащих! – торжественно провозгласил жрец и вопросительно глянул на Оскара. Тот протянул ему маленький серебристый прямоугольничек-монету, жрец довольно кивнул, повернулся к нам спиной и скрылся в своем убежище-часовне.

   Оскар платил носильщикам, что-то вполголоса говорил соседям, а я, потрясенная какой-то дикой простотой и примитивность похоронного обряда, молча стояла у каменного барьера, ограждавшего площадку, и тупо смотрела в воду, слабо освещенную лунным светом. Там, внизу, ходили бурунами небольшие волны и казалось, что темная вода шевелится.

   Только сейчас до меня дошло, что единственный человек в этом мире, который любил меня и заботился обо мне, ушел. Слезы хлынули сами собой и я, подвывая, просто села на землю.

   Теплая рука легла мне на плечо, немного развернула тело и дала возможность уткнуться в тяжелое мужское плечо.

   Оскар молчал, давая мне отрыдаться, за что я была ему благодарна…

   В самом конце похоронной процессии, состоящей из соседей и четверых носильщиков, мы вернулись к дому, где прямо на земле был раскинут длинный кусок ткани, на котором стояла поминальная трапеза.

   Мать Оскара, имени которой я так еще и не знала, собрала, похоже, всю посуду в доме. Возможно, что-то принесли и соседи. Разрезанный на добротные куски каравай белого хлеба лежал в самом центре «стола». Несколько тарелок с обычной «черняшкой», порезанная копченая курица, тарелки с овощной нарезкой, прозрачные ломтики копченого сала и огромное блюдо жареной рыбы.

   Люди молча рассаживались вокруг еды, брали по куску каравая и каждый говорил:

   — Пусть Молчащие будут к ней милостивы! – и добавлял от себя что-то вроде: «Добрая была женщина и работящая», «Хорошая была соседка», «Никогда Нерга в помощи не отказывала».

   Мать Оскара ходила за спинами сидящих и наливала из большого кувшина в подставленную чашку немного какого-то напитка, резко пахнущего сивухой.

   Пили только один раз, да и вся трапеза продолжалась недолго. Насытившись, каждый вставал, повторял тот самый странный жест возле губ и молча уходил. Разговоров за «столом» вообще почти не было.

   Когда соседи разошлись, мать Оскара, которая ни на минуту не присела во время трапезы, так же молча помогла мне собрать посуду.

   — Мама, сядь-ка, передохни. Я сам помою, – Оскар, провожавший последних поминальщиков, отобрал у нее корзину с грязной посудой. Женщина пробовала слабо возражать, но он решительно усадил нас на моей кровати, сунул матери в руки ломоть хлеба и кусок жареной рыбы и скомандовал: — Поешь пока.

   Я тупо смотрела в земляной пол и понимала, что сейчас он домоет посуду и они уйдут, а я останусь в этом неприглядном доме, который так и не стал мне родным. Странное чувство пустоты затягивало меня…

   Домыв кучу тарелок, Оскар оставил их сохнуть на столе, вынес грязную воду и, вздохнув, сказал:

   — Ну что, пора идти домой.

   У меня оборвалось сердце – сейчас они уйдут, и я останусь одна в этом жутковатом и непонятном мире, даже без ворчания и поддержки Нерги! Мне было так странно и страшно, что я затаила дыхание.

   Кажется, Оскар заметил это и, глянув на меня, добавил:

   — Мари, возьми смену одежды на первое время, с остальным потом разберемся.

ГЛАВА 12

До места добирались долго. Луна светила не в полную силу, периодически занавешиваясь кружевной пленкой облаков, и на темных узких улочках единственным источником освещения оставались еле мерцающие бликами свечей окна домов. В такие минуты Олла, которая поддерживала Мари под локоть, останавливалась – в полной темноте легко было упасть и покалечиться.

   Тихонечко, стараясь не спугнуть девушку, она рассказывала ей об Оскаре – о том, каким хорошим и славным мальчиком он рос, о том, что даже сейчас, в глубине души — он очень добрый и щедрый.

   Сложно сказать, что понимала Мари из ее речей, но она покорно кивала головой, даже не понимая, что собеседница ее просто не видит. Оскар шел на пару шагов впереди них, проверяя дорогу и смущенный панегириком в собственную честь, испытывал некоторое раздражение. Пройдя примерно треть пути, он не выдержал:

   — Мама, хватит! Мари сейчас явно не до того.

   В этот момент луна засветила так ярко, что они невольно начали поторапливаться, стараясь пройти при свете максимально большое расстояние. И все равно Мари даже примерно не представляла, куда они идут. Как-то очень внезапно у нее кончились все силы, и дневная усталость навалилась тяжелым одеялом, заливая тело свинцовой тяжестью и путая мысли.

   Они все шли, шли и шли, и путь этот казался Мари бесконечным…

   Она не запомнила ни направление, в котором они двигались, ни дом, куда ее завели. Тупо сидела на табуретке, глядя на суетящихся хозяев, совершенно не понимая, что нужно делать или говорить.

   Даже потом, много времени спустя, она так и не могла вспомнить, как оказалась в постели.

   До кровати девушку пришлось нести – она уснула прямо на табуретке. Олла несла в руках подсвечник и суетливо, шепотом приговаривала:

   —День-два тут поспит, а потом что-нибудь сообразим.

   Ночлег для девушки она устроила в собственной комнате, прямо на полу и, уложив Мари на груду тряпья, прикрытого простыней, Оскар с любопытством оглядел каморку. Он был в ней первый раз.

   В общем-то, она отличалась от его комнаты только размерами – меблировка была такая же убогая. Деревянная кровать, скособоченная табуретка без одной ножки, прислоненная к стене, заменяла прикроватный столик. В углу комнаты грубо сколоченный сундук и несколько гвоздей в стене, на которых висело какое-то тряпье.

   Свечку Олла поставила на табуретку, достала из сундука сшитое из лоскутов покрывало, накинула на спящую девушку и, жалостливо погладив ее по плечу, шепотом сказала:

   — Пойдем сынок, пусть поспит бедолага.

   Оскар подхватил свечу и двинулся в комнату. Им предстоял долгий разговор.

   Олла хлопотала на кухне. Заварила какую-то травку и села к столу с большой кружкой.

   — Мам, погоди чуть, я себе тоже налью.

   Чай слегка отдавал мятой, смородиновым листом и был немного терпкий на вкус. Оскар молчал и грел руки о кружку – ночи еще были прохладные. Наконец Олла не выдержала:

   — Сынок, а ты давно с девушкой знаком?

   Врать не хотелось, поэтому Оскар неопределенно хмыкнул и ответил:

   — Да нет, не слишком.

   — Мне, девочку, конечно, жалко. Но не больно это хорошо, что она у нас ночует. Я у соседей спрашивала. Кроме матери у нее другой родни-то и нет. Заступиться некому. Ей бы самое надежное сейчас замуж пойти. Все ж таки свой дом, не бесприданница какая. А ежели у нас жить будет, пойдут разговоры дурные, кто ж ее потом возьмет?

   В суматохе дня ему некогда было подумать о таких вещах. Да и не слишком еще хорошо он узнал этот мир, но понимание того, что Олла, скорее всего, права, хорошего настроения не добавило.

   — Мама, эта девушка мне не чужой человек. Она… ну, понимаешь, она – мой друг. Поэтому я ее не брошу.

   — Сынок, как это, девушка – друг?! Ежели ты себе невесту присмотрел, так я-то ведь не против!

   «Оно, конечно, после смерти матери траур надо бы выдержать, но раз они жениться собрались, то и ничего худого», – Олла кивала головой в такт своим словам, как бы подтверждая мысль, что женитьба – дело хорошее, и она совсем не возражает, но спросить сына так и не рискнула. – «По его годам – уже бы и свою семью можно».

   Она отхлебнула чая и посмотрела на лицо Оскара, но так и не поняла, понял он ее слова или нет. После болезни малыш сильно изменился, и она по вечерам молилась милосердной Афите, прося сохранить разум сына.

   Ребенка своего она любила до беспамятства и сейчас, замечая как он резко повзрослел после болезни, все еще испытывала опасения, как бы не потянуло мальчика к прошлой развеселой жизни.

   То, что сегодня он кинулся к этой самой Мари, ее вовсе не пугало. Правда, прачки славились скандальными характерами, зато и духом были крепки. Как правило, те из них, кто были замужем, верховодили в семье. А путняя жена и за мужем проследит, и пить ему не даст, и друзей-обормотов быстренько отвадит.

   Слишком недолгим был период спокойной жизни у Оллы, и она все еще боялась возврата к прошлому. Конечно, сына она принимала любым, даже когда он вел себя, как скотина, отбирая у нее последние гроши на опохмелку, но она принадлежала к той когорте женщин, кто все простит любимому детищу и оправдает каждый его поступок.

   «Ну что, молоденький совсем был, наглупил… Да и эти – она неодобрительно нахмурилась, вспоминая «друзей» сына – только и норовили за его счет выпить да погулять. А он ведь всегда хорошим мальчиком был. Это ведь не со зла меня тогда ударил, это в нем хмель говорил».

   К сожалению, материнская любовь зачастую слепа, и Олла вовсе не была исключением. Сейчас она искренне беспокоилась за то короткое и радостное благополучие, в котором они прожили последние две седмицы. Будет у сына жена с характером – может, оно и к лучшему, а уж она, Олла, изо всех сил постарается с невесткой поладить. Лишь бы мальчику хорошо было.

   Оскар допивал чай и думал о том, что завтра ему предстоит совсем непростая беседа. Он испытывал жалость к девчонке, но в то же время сильную радость от того, что нашел в этом мире хоть кого-то, с кем можно нормально разговаривать, не следить за каждым словом, обмениваться информацией.

   Информация и сторонний здравый взгляд вообще казались самым важным. Жаль, что эта самая Мари, похоже, находится здесь примерно столько же, сколько и он, но все же…

   В начале девяностых, когда появилась возможность выезда за границу, он, конечно, сам не ездил – денег не было, но несколько раз слышал, что русские, встречаясь где-нибудь на улочках Парижа или Монреаля, радовались друг другу, как близким людям. Даже если один из них был нищий студент по обмену, а второй нормальным быковатым братком. Даже анекдоты тогда об этом рассказывали.

   Со временем, когда поездки стали обычным делом, такие встречи перестали вызывать столь бурные и яркие эмоции. Да что там, уже в двухтысячном, когда он первый раз выехал с семьей в Турцию, русских вокруг было чуть ли не больше, чем турков. Однако те анекдоты Андрей прекрасно помнил.

   Сейчас, думая о том, сколько мелочей должно было совпасть, чтобы они с Мари вот так встретились, он испытывал тихое недоумение. Похоже, что теория вероятностей в данном случае выкинула ему выигрышный билет.

   С утра, за завтраком в доме царило несколько напряженное молчание. Жалостливо вздыхая, Олла суетилась, накрывала на стол, посматривая на молчаливую гостью.

   Девушка выглядела не слишком хорошо. Худая, бледнокожая, с припухшими от слез покрасневшими глазами, то ли сутулая, то ли сгорбившаяся от груза неприятностей.

   Поведение сына тоже вызывало у Оллы недоумение. Вместо того, чтобы разговаривать с гостьей, пытаться как-то развеселить ее и отвлечь, он хмуро отмалчивался и думал о чем-то своем, Олле совершенно непонятном.

   Оскар вообще последнее время был очень странным. Ласково обращался с матерью, заступился за нее и выгнал Сайма из дома, вместо того, чтобы швырнуть матери под ноги мелкую монету и потом в пьяном кураже попрекать ее тем, что она сидит у него на шее.

   Сам, будучи трезвым, накупил домой продуктов и деликатесов. Да и в трактир, в последние дни не сходил ни разу. А уж то, что он вчера после поминок лично перемыл всю посуду… Вспомнив это, Олла тайно сделала знак, отгоняющий нечистых духов.

   Происходящие события одновременно и радовали ее, и несколько настораживали своей необычностью. Конечно, то что он дома подремонтировал всякую мелочь, это благо. И то, что невесту себе присмотрел – тоже неплохо. Но где же это видано, чтобы мужчина посуду мыл?! И ведь сам настоял! Чуть не силком ее, Оллу, отдыхать усадил!

   Так что на душе у женщины было хоть и хорошо, но несколько тревожно.

   Сразу после завтрака Олла засобиралась в город – сегодня у нее целый день занят. К ее приходу семейство, где она работала поденно, ухитрялось не только навести в доме изрядный бардак, но и придумать ей кучу дополнительных дел и поручений.

   Иногда Олле даже приходилось забирать домой корзину чулок, требующих штопки. Конечно, никто за это не доплачивал, но она и этой работе была рада.

   Немного помявшись и не зная, кому дать поручения, она, все же не рискнула тревожить Мари и, выходя из дома, поманила за собой Оскара.

   — Сынок, я в город ухожу, готовить-то я вчера не готовила, так там, в тряпице кусок хлеба белого есть и сальца я немного отрезала – это пообедать вам.

   — Мама, не волнуйся, разберемся мы, – сын был хмур и задумчив.

   Немного помявшись, Олла все-таки рискнула спросить:

   — Сынок, а ты не жениться ли надумал?

   Судя по тому, как искренне удивился Оскар, ничего такого он не планировал. Олла почувствовала неудобство – девочку было жалко, но реакция сына на замечание страшила. С минуту помолчав и собравшись с духом, она все-таки сказала:

   — Сынок, а тогда надо бы домой ее отправить… — она посмотрела на недоумевающего сына и добавила: — Негоже этак-то у мужика в доме жить. Потом ведь ее никто и замуж не возьмет.

   Оскар нахмурился.

   — Она тебе мешает?

   — Что ты, сынок! Пусть бы жила, сколько хочет. Только ведь люди-то все видят, а языки у них длинные. Потом не то, что замуж не возьмут, а как бы в этот… Дурной дом не отправили.

   Говоря о «дурном доме» Олла потупилась. Пусть никакого особого воспитания она не получила, но все же детство ее прошло в городе, при матери-горничной, и она хорошо знала, о чем приличная женщина может говорить, а о чем нет. Сын, очевидно, все-таки что-то решил для себя, потому что мрачно кивнул и сказал:

   — Разберемся…

ГЛАВА 13

ОСКАР

   Я вернулся в дом и застал Мари молча сидящей над чашкой остывшего чая. Похоже, с того момента, как мы с Оллой вышли за дверь, она даже не пошевелилась.

   — Знаешь что, давай-ка я сейчас свежий чай сделаю, и пойдем на улицу. Там солнышко, свежий воздух… Да и поговорить нормально не мешает.

   Она как-то суетливо вскочила, чуть не опрокинув чашку и, сглатывая истерику, почти прокричала:

   — Я не понимаю! Понимаешь? Я-не-по-ни-ма-ю! Зачем это все? Как я жить дальше буду? Как скотина всю жизнь эти чаны ворочать?! И Нерга… Ты видел, что с ней случилось?!

   У нее был совершенно безумный, сухой взгляд, лицо побелело, и она трясущимися руками пыталась взять кружку с остывшим чаем и все не могла «поймать» ручку. Чувствовалось, что накопилось у нее прилично. Но единственное, что я мог придумать, чтобы не дать ей скатиться в полноценную истерику – это хряпнуть кулаком по столу так, что даже несчастная кружка подскочила.

   Она испуганно уставилась мне в лицо, я взял кружку, сунул ей в руки и, придерживая сам, помог ей напиться.

   — Все? Выоралась?

   Она как-то обессилено рухнула на табуретку и замерла. Я взял со стола свою кружку с таким же остывшим чаем, потеребил ее за плечо и скомандовал:

   — Пошли.

   Устроились на той самой скамеечке возле дома, которую я ремонтировал несколько дней назад. Машинально подумал, что неплохо бы здесь поставить еще и столик.

   — Ну вот, а теперь рассказывай…

   — О чем? – она с каким-то детским недоумением глянула на меня и растерянно пожала плечами. – Ну, она была прачкой, мы ходили с ней на работу, но мы не наследственные, так что после ее смерти взнос не вернут. Платят там столько, что даже на еду толком не хватает. А без стаи в этом мире не выжить, ты же знаешь…

   Это было не совсем то, что я хотел услышать. Но все же, получалось, что девчонка знает об устройстве этих самых стай побольше, чем моя мать. В общем, это было совсем неплохо. Однако, я поправил ее:

   — Давай так – для начала расскажи кто ты, а уж потом будем обсуждать, как выжить здесь.

   — А какая разница?

   Она, похоже, совершенно искренне не понимала. Пришлось пояснить:

   — Большая. Сперва ты расскажешь, кем ты была там, что умеешь делать, что знаешь. Потом я расскажу тебе то же самое, только уже о себе. А уж потом мы будем с тобой думать, как выживать здесь, какие знания сможем применить.

   Мне казалось, что я рассуждаю вполне правильно и логично, но она все-таки разревелась, и, всхлипывая, почти истерично заявила:

   — Я бьюти-блогером была! Много ты из этого сможешь применить?! Ты мне здесь интернет наладишь, адреса поставщиков найдешь? А уж клиентскую базу я сама соберу! – все еще всхлипывая, с раздражением и ехидством заявила она.

   Бабы все же совершенно непостижимые создания. Даже если там, на Земле, у нее все было в шоколаде, то все равно – там она умерла. Неужели лучше валяться в гробу и кормить червей, чем сидеть здесь, в совершенно новом мире, молодой, красивой и здоровой?! Что толку рыдать о прошлом?

   Впрочем, через некоторое время она успокоилась и, утерев лицо рукавом, принялась за рассказ:

   — Меня зовут Марина. Марина Васильевна Сергиенко…

   Я слушал внимательно нехитрую историю мамы-одиночки и для себя отметил одну хорошую деталь – она не боится работы. Если увидит цель и поверит в нее, будет вкалывать на совесть.

   Вспоминая ту жизнь, она оживилась. Рассказывала о дочери, о том, как Карина подпихнула ее к созданию собственного блога, о том, как путешествовала и многое другое.

   Отметил я и еще кое-что – в ее жизни не было мужчины. Нет, какие-то имена она упоминала, но судя по ее рассказу, это были не более, чем встречи для «здоровья». Пожалуй, это тоже был плюс. В отличие от моей бывшей жены, которая всегда искала сильное плечо и была нежной и трепетной принцессой, Марина в этом самом плече не слишком нуждалась. А я, кстати, как нормальный лох, даже не заметил, когда поиски сильного плеча у моей любимой жены перешли в поиски большого кошелька.

   Марина же строила свою жизнь сама. Да, она не новатор и не пионер, в том самом изначальном смысле слова – не человек, открывающий новые земли, новые горизонты и новые дела. Она — не лидер, но и не пиявка, которая ищет «папика» побогаче.

   О себе я рассказывал скупо – только основные вехи, не слишком вдаваясь в детали. Как ни странно, эта беседа о прошлом не только помогла ей выплеснуться, но и настроила Марину на какой-то более конструктивный лад. В отличии от меня, который занимался ремонтом дома и медленно собирал сведения, она постоянно выходила в люди, общалась с прачками, видела отношения в стае и знала об этом больше.

   Любопытные нюансы внутренних взаимоотношений в этих самых стаях позволили мне сделать не слишком хороший вывод. Больше всего, если смотреть со стороны, они напоминали вовсе не профсоюзную организацию, а бандитские группировки девяностых.

   Они так же, как и группировки, не были легальны и, похоже, нравы в них были точно такими же. Конечно, многое еще стоило уточнить и понять.

   Пожалуй, наша встреча послужила для меня хорошим катализатором.

   МАРИ

   Я даже не заметила, как пролетело утро. Мы все еще беседовали во дворе дома, но я заметила, что Оскар отвлекается. Когда он ответил мне невпопад, я, наконец-то, сообразила:

   — Ты что, есть хочешь?

   Он как-то смущенно помялся, глянул на меня и сказал:

   — Хочу. Только понимаешь, – он неловко усмехнулся, – я готовить не особо умею. А из-за вчерашнего… — он деликатно не стал упоминать смерть Нерги. – В общем, Олла ничего не оставила, надо самим что-то варить, – и с надеждой уставился на меня.

   — Ну надо, так приготовим, – потом осторожно спросила: — Олла ничего… Ну, против ничего иметь не будет, что я хозяйничаю?

   — Думаю, что нет, – он заметно повеселел, когда понял, что к плите вставать ему не придется.

   Быстро осмотрела продуктовые запасы, нашла небольшой мешочек сушеных грибов, приличный мешок суты, местный аналог картофеля и даже кусочек соленого сала.

   — Грибной суп сварить?

   — Да мне все равно что. Но вари тогда побольше, Олла с работы придет голодная.

   — Хорошо бы еще сметаны к этому…

   Оскар как-то забавно почесал себя за ухом, поморщился, как будто бы там болело, и пояснил:

   — Шишка у меня там здоровая. Еще от настоящего владельца. А сметану я сейчас к соседям схожу куплю, там корову держат, Олла пару раз молоко брала.

   Мяса в супе не предполагалась, потому я промыла крупу, и разведя маленький огонек, поставила вариться. Сидела за столом, чистила овощи на зажарку и думала о том, как же мне все-таки повезло встретить его.

   Почему-то даже простое осознание того, что я здесь не одна, успокаивало. Кроме того, пусть он и не был до конца откровенен, рассказывая о себе, но похоже, никаких совсем уж гадских подлостей он за свою жизнь не сделал. Да и одно то, как он не раздумывая кинулся помогать мне, щедро потратив свои собственные деньги, говорило о том, что человек он неплохой.

   То, что они с матерью жили побогаче, было заметно. И продуктовые запасы получше, и дом побольше, да и некоторые излишества посуды и мебели тоже присутствовали. Но даже это «богатство» выглядело коряво и убого на фоне наших прежних жизней. Отсутствие самых элементарных бытовых вещей, типа бегущей из крана воды, стиральной машинки, телефонов и такси, делало теперешнее существование на порядок сложнее.

   Крупа тихонько булькала, замоченные грибы уже стали мягче, я мелко порезала их на доске, закинула в суп и поставила топиться кусочек сала – раз уж не на мясном бульоне, то придется сделать зажарку. Местный лук мне нравился даже больше земного – он имел тот самый «сладкий» вкус, присущий только южному фиолетовому луку. Хотя на вид это были практически обычные луковицы, разве что крупнее размером.

   К моменту, когда Оскар вернулся, я уже сняла зажарку и, кинув картошку в суп, просто терпеливо дожидалась пока все дойдет до готовности. Он беспокойно принюхался и как-то даже жалобно спросил:

   — Скоро?

   — Скоро-скоро, – засмеялась я. – Минут десять-пятнадцать.

   Он вздохнул, сел за стол и сказал:

   — Слушай, Мари, надо бы еще кое-что обсудить.

   Обсудить предлагалось место моего проживания.

   — Мы с тобой слишком мало понимаем в этом мире. Если бы не Олла – я бы и не додумался до такого.

   Признаться, я не сразу поняла, о чем говорит Оскар.

   — Да наплевать мне на эту репутацию. Нет, конечно, если твоя мать против… Я могу вернуться к себе, – я старалась говорить спокойно, но мысль вернуться в свой дом меня откровенно пугала. В то же время ни Оскар, ни его мать мне ничего не должны. Они и так помогли мне значительно больше, чем те же соседи, которые знали Нергу всю жизнь.

   — Да не психуй ты. Ну, что ты сразу отворачиваешься? Ты думаешь, мне хочется остаться здесь одному, когда поговорить-обсудить не с кем?! Просто нельзя слишком демонстративно нарушать местные правила.

   — Оскар, ты не понимаешь. Я не обижаюсь, но и остаться одна не хочу. Как ты правильно сказал – поговорить здесь не с кем. Мне всегда страшно, что я выдам себя.

   — Вот-вот! – торопливо закивал головой он. – Я тоже опасаюсь ляпнуть что-нибудь не то, или задать неудобный вопрос. Только раз уж мы собираемся здесь жить, надо бы учитывать местные обычаи.

   — Это какие, например? – я недоуменно пожала плечами.

   Оскар, похоже, чувствовал себя неловко – примолк, подбирая слова, а потом с каким-то даже раздражением, заявил:

   — Олла считает, что я собираюсь на тебе жениться.

   — В каком смысле жениться?

   — В самом прямом! – он соскочил с табуретки, зачем-то распахнул дверь на улицу, и, уже выходя, раздраженно добавил: — Не думай, что я в восторге от этой идеи, но я не маньяк-насильник, так что мы могли бы типа пожениться, и тогда о нас не будут сплетничать соседи.

   Он вышел, а я осталась обдумывать. И то, что надумала радости не вызывало. Место женщины в этом мире явно ниже мужского. В целом я, примерно, понимала, о чем беспокоится Олла. Если вспомнить земное средневековье, то незаконное сожительство для мужчины – как с гуся вода, но вот репутацию женщины губит раз и навсегда. Да и фиг бы с ней, с репутацией, но проблема в том, что относиться будут как к гулящей девке. А такое отношение включает в себя элементы насилия. И заступиться будет некому.

   Пожалуй, я не зря сочла Оскара порядочным мужиком. Как раз ему этот брак не слишком и нужен. Безусловно, будет фантастическим идиотизмом, случайно встретив здесь, в чужом мире человека с Земли, сделать вид, что мы друг другу никто.

   Нет, конечно, по сути это правильно – мы и есть чужие, только вот, как ни смешно, ближе и роднее Оскара у меня здесь никого нет. Думаю, что и для него все точно так же. Ну, не готовы ни он, ни я полностью отказаться от наших прошлых жизней.

   Это то, что нас сформировало, то, что сделало нас такими, какие мы сейчас есть. Даже если у нас были разные судьбы, все равно в этом мире никто не поймет меня лучше, чем он. Для него, кстати, это работает точно так же.

   Оскар вернулся в дом минут через десять.

   — Иди мой руки, суп готов.

   Он засмеялся:

   — Я так давно не слышал этих слов.

   Ели молча. Суп, кстати, получился вполне съедобный. Я с удовольствием смотрела, как он откусывает от большого ломтя черного хлеба и, смешно вытянув губы, дует в ложку. Хороший аппетит у мужика. Наконец, доедая последние капли добавки, он спросил:

   — Ну, что ты надумала?

   Я неопределенно пожала плечами и ответила:

   — А что, у меня есть выбор? Ты же сам все прекрасно понимаешь.

   — Ну и ладно, – он слегка шлепнул ладонью по столу. – Придет Олла, выясним у нее, как это все происходит.

   — Кстати, мне, наверное, завтра придется уйти на работу.

   Оскар минуту помолчал, потом спросил:

   — Сколько тебе там платят?

   — Вдвоем с Нергой мы зарабатывали четырнадцать медяков в седмицу. Значит я зарабатываю один в день.

   Он что-то прикинул про себя, позагибал пальцы, подсчитывая, а потом твердо сказал:

   — Увольняйся. Я когда слушал о твоей работе, просто офигел. Да и ладно бы хоть платили за нее нормально, а такие копейки ты и дома заработаешь.

   — Интересно, это как я заработаю? – я насторожилась. Зарплата у меня, конечно, нищенская, но все-таки…

   Оскар беспечно махнул рукой и ответил:

   — Слушай, ну давай серьезно. Ты умная взрослая женщина… Неужели мы не придумаем, на чем зарабатывать? Да и в любом случае за рыбалку мне платят значительно лучше. Так что нет смысла гробить здоровье за эти копейки.

   Умом я понимала, что платят действительно копейки, но вот остаться совсем без заработка – это значит стать полностью зависимой от него. Так что, единственное, что я смогла ему ответить, прозвучало так:

   — Я подумаю.

ГЛАВА 14

Олла, вернувшаяся вечером, была довольна – девочка не только прибралась в доме, но и супчику сварила. Да и сын, похоже, не бездельничал – сегодня в своей комнате, на том самом месте, где вчера спала Мари, она увидела грубо сколоченный неуклюжий топчан. Значит, Оскар днем побеспокоился.

   На мгновение на глаза Оллы навернулись слезы. Конечно, она всегда верила, что мальчик просто попал под дурное влияние. И то, как он вел себя теперь, делало ее полностью счастливой. Настолько счастливой, что она боялась «сглазить» эту нечаянную радость. Мысленно вознеся благодарность могущественной Афите, Олла смахнула слезы и, поторапливая события, сказала:

   — Сынок, надо бы вещи Мари перенести. Да и стоит подумать, что с ее домом делать, неровен час – обворуют, – затем, уже обращаясь непосредственно к Мари, она спросила: — Деточка, ты же в стае?

   Мари неопределенно пожала плечами и ответила:

   — И я, и мама были в стае, но у нас это не наследственное, так она говорила.

   — Нам нужно пожениться, мам, – вмешался Оскар. – И я хочу, чтобы Мари больше не работала прачкой. Что это за жена, которая на целый день уходит?

   Олла понимающе закивала головой. Действительно, не дело, чтобы молодая жена отсутствовала дома целыми днями. Ее только смущали вопросительные взгляды сына и его невесты. Она искренне не понимала, что именно они хотят. Оскар поморщился так, как-будто у него внезапно заболел зуб и заявил:

   — Мама, ты не волнуйся, но я Мари рассказал про то, что у меня после удара по голове с памятью проблемы. А сама она… – он кивнул головой в сторону молчащей девушки. – Ну, ты же видишь, она молодая совсем. Ты уж нам подскажи, что и как лучше сделать.

   Этого Олла совсем уж не смогла вынести – горло перехватил плотный обруч, она с трудом, прошептав: «Я сейчас вернусь», выскочила из дома.

   — Куда это она? – Мари смотрела с удивлением.

   Оскар неопределенно пожал плечами и ответил:

   — В туалет наверное, – потом встал, раздраженно прошелся по комнате и спросил: — Тебе не кажется, что все эти разговоры о потере памяти звучат чудовищно фальшиво?

   Мари закивала головой, подтверждая, и ответила:

   — Вот-вот, я тоже себя чувствовала в это время полной дурой. И мне все время казалось, что Нерга начинает подозревать. Уж не знаю, права я была или нет, – задумчиво добавила она.

   А в это время, стоя на полпути к туалету, Нерга торопливо покрывала свой рот священной «решеткой молчания» и, мысленно возносила благодарность могущественной Афите, великому Арсу, милосердной Маас и всем остальным богам, которых только смогла вспомнить.

   «Всемогущие и Всеблагие! Пусть все останется так, как есть! Я, недостойная, готова вам хоть жизнь свою отдать, лишь бы мальчик мой к прежнему не вернулся!»

   Вечер прошел в разговорах. Олла поясняла, как лучше сделать.

   — Да нет же, Оскар, мы же не высокородные, чтобы по полгода траур выдерживать! Седмица, ну, может, две, это обычный траур. Вот через две седмицы и сходите в храм, – с беспокойством глянув на сына, она добавила: — Только жрецам надо будет серебрушку отдать. У тебя осталось ли?

   Перешли к следующему вопросу.

   — Даже не знаю, детка, – Олла с сомнением пожала плечами. – Конечно, вы можете в тот дом меня отселить, – осторожно добавила она и, заметив, как переглянулись дети и одновременно отрицательно покачали головами, с облегчением выдохнула и уже гораздо более бодро продолжила: — Можно, конечно, сдать его в аренду. Оскар у нас все-таки в стае, так что на арендаторов управа найдется, случись что. Но в любом случае, детка, – она посмотрела на Мари, – завтра нам с тобой надо бы сходить туда и вещи домой перенести. Негоже без присмотра бросать. А так, конечно, можно и продать. Место там хорошее – покупатели быстро придут.

   — Мам, — перебил Оскар, – а сколько такой дом стоить может?

   — Да кто ж его знает, сынок! Я и дом-то толком не видела. Присты, когда переезжали, свой, говорят, чуть не за сто серебрушек продали! Но мне кажется, что у Мари дом хоть и повыше их, но размерами поменьше. Это уж ты сам решай, продавать ли, сдавать ли.

   Разговоры затянулись чуть не до полуночи – и Оскар, и Мари без конца задавали вопросы. И Олла, как ни устала за день, готова была продолжать беседу до бесконечности. Теплое отношение сына и будущей невестки грело ей душу.

   Более того, глядя на них, она ощущала нечто странное – они были похожи. Чем-то совершенно неуловимым. Нет, конечно, общность прослеживалась и в их вопросах, и в манере говорить, и даже, как ей казалось, в манере переглядываться.

   Олла заметила, что делают они это совершенно синхронно, как бы ища поддержки друг у друга. Это радовало ее настолько, что она готова была бы принять любую невестку. А эта еще и вежливая, уважительная. Глядишь, рядом с такой сынка и не потянет в прошлую жизнь.

   Утром встали очень рано, с первыми лучами солнца. Уже уходя, чтобы отвести Оскара к его лодке, Олла сказала:

   — Ты, детка, пока чайку попей, а я вернусь, и пойдем к тебе вещи разбирать.

   Оскар был собран и сосредоточен – сейчас мать отведет его к его же «собственной» лодке, там, наверняка, придется столкнуться не только с «друзьями», но и с другими членами стаи.

   Сама работа его не пугала – в той жизни, как любой деревенский мальчишка, он не раз ставил сети, да и с рыбой обращаться умел. Какие-то отличия в работе, конечно, будут. Все же это – море, а не озеро, не река. Но не боги горшки обжигают – разберется.

   Когда Олла, проводив сына, вернулась домой, то посуда была вымыта, а Мари замачивала в корыте какие-то тряпки. Пожалуй, в данный момент мать и не пожелала бы своему сыну другой невесты. Эта – всем хороша. И работящая, и почтительная, да и приданое у нее доброе. Оскар-то, понятное дело, выглядел в глазах матери мистером Совершенство.

   К дому Нерги Мари шла молча, испытывая сильное смущение. Это благо, что Олла, сочувствуя девушке, молчала и ни о чем не спрашивала. На самом деле Мари просто не знала дороги, потому просто шла рядом с будущей свекровью. Та явно лучше представляла, куда идти.

   Уже у забора встретили Версу. Соседка поахала-поахала, жалея Нергу и рассказывая какая она, Нерга добрая душа была. Несколько раз сотворила священную «решетку молчания», но надо сказать, что это не слишком помогло. Попереживав о покойнице, она взялась допрашивать Мари:

   — Ты-то как теперь будешь? Соседи вон поговаривают – замуж, мол, собралась?

   Вмешалась Олла, заметив растерянность Мари:

   — Да, почтенная, сын мой, Оскар к нам ее в дом забирает. Сама понимаешь – негоже такой молодой в одиночку проживать.

   Фокус интереса Версы сместился с молчаливой Мари на расхрабрившуюся Оллу. Теперь свои вопросы соседка направляла «старшей по званию».

   — Это который Оскар? Который лоток на рынке держит, или который хромой Ниты сын?

   — Нет, почтенная, это который Оскар-рыбак, сын покойного Терфия.

   Верса на секунду задумалась, как бы вспоминая, потом недовольно поморщилась и вновь обратила внимание на Мари.

   — А не торопишься ли ты, девка? – похоже, то, что она вспомнила об Оскаре-рыбаке, болтливой соседке не слишком понравилось.

   Мари неопределенно пожала плечами, не понимая, чем вызвано недовольство соседки. Ее выручила вспыхнувшая от возмущения Олла:

   — Это чем вам, любезная, сын мой не угодил? Кажется, рыбак он не из последних, и в стае состоит, и поминки, и похороны на его деньги справлены, да и по дому любой ремонт делает – не могу пожаловаться… Так чем он вам не угодил?! – Олла даже подбоченилась от возмущения.

   Не ожидавшая такого отпора, Верса смутилась и отступила:

   — Что вы, почтенная, что вы! Худого ничего про жениха не скажу, а только даже Нерга мне про сговор ничего не говорила, вот я и того, полюбопытствовала. А так-то, дай вам Всемогущие всякого блага, а мне тут домой пора… – с этими словами она начала отступать в сторону своей калитки, а грозная Олла, слегка подталкивая Мари в спину и гордо задрав нос, прошла мимо злоязыкой соседки.

   Мысль о том, что девушка узнает о пьянстве Оскара и откажется от свадьбы, Оллу нервировала. Она с опаской покосилась на спутницу и успокоено вздохнула. Кажется, невеста ни о чем таком не задумалась, а на слова соседки просто не обратила внимания.

   В опустевшем доме Мари почувствовала себя совсем неловко, молча присела за стол и задумалась. Оробевшая Олла, боящаяся выглядеть в глазах невестки слишком уж «командиршей», тихонько устроилась на соседней табуретке и молчаливо ждала указа – что велят делать, в чем помощь понадобится.

ГЛАВА 15

МАРИ

   Дом пах сыростью и пустотой. Нерга прожила в нем всю жизнь, тяжелую и не слишком радостную. Пожалуй, это и к лучшему, что она так никогда и не узнала, что вместо ее дочери теперь появилась я.

   Нельзя сказать, что мне так уж хотелось оформлять это замужество, жить в одном доме с почти незнакомым мужиком и местной жительницей. Но мысль остаться одной в этом мире нравилась мне еще меньше. Все же этот Оскар-Андрей вполне вменяемый и, кажется, неплохой парень. Надеюсь, мы с ним поладим.

   Уже одно то, что он не бросил мать своего «донора», говорит в его пользу. А брак… Ну что, брак? Ни он, ни я ни в каких богов особо не верим. Нормальных паспортов здесь нет, какого-то серьезного учета тоже, похоже, нет. Поэтому, если понадобится, брак вполне можно будет скрыть. Думаю, Андрей относится к нему также – пока он нам обоим просто выгоден и удобен.

   Я оглядела знакомые стены и вздохнула — жалко было юную, погибшую душу. До слез жалко было Нергу, так и не увидевшую в своей жизни ничего хорошего. Про себя я мысленно пожелала им найти счастье в следующих жизнях. Если есть высшие силы в этом мире, то пусть матери и дочери повезет встретиться в новых воплощениях.

   Надо было зайти в комнату Нерги. Раньше я мельком там видела сундук. Надо было осмотреть все вещи, перебрать посуду и мебель, решить, что взять с собой, что оставить, что продать.

   Из комнатенки Нерги мы, пыхтя и задыхаясь, с трудом вытолкали тяжеленный сундук с барахлом поближе к окну. В ее комнате окошко было совсем уж крошечным и мутным.

   Несколько холщовых платьев, в отдельных мешочках две пары обуви, больше напоминающей кожаные галоши. Одни поменьше размером, похоже, мои, а вторые – большие и растоптанные – явно Нерги. Ужас, если честно! Судя по всему, эти самые галоши использовать можно было только в холода – к каждой паре прилагались штопаные-перештопаные, свернутые в клубок шерстяные чулки чуть выше колена.

   Большой рулон сероватого, дурно отбеленного льна или другой похожей ткани. Вот в нем, в этом рулоне, Олла и нащупала какое-то уплотнение. Долго копалась между слоями, приговаривая: «Сейчас-сейчас, детка… Уже почти прихватила…», и наконец-то, вытащила крошечный мешочек из кожи. Его она немедленно, с каким-то даже испугом, сунула мне в руки.

   — Погляди-ка, Мари, тут, похоже, что-то дорогое.

   Мешочек был увесистый, затянутый суровой ниткой. Из него на ладонь я высыпала десятка полтора медных прямоугольных монет, три серебряных и слегка поцарапанные сережки с ярким синим камушком. Я, конечно, не спец по драгоценным камням, но думаю, что это обычные стекляшки. Да и работа, надо сказать, особым изяществом не отличалась. Впрочем, это значит, что их можно продать, пусть даже и недорого.

   Я смотрела на это «богатство», накопленное бедной Нергой за всю ее жизнь, и слезы невольно наворачивались на глаза – бедная женщина, так и не увидевшая никакой радости.

   — Видать, матушка тебе приданое складывала, – Олла держала в руках несколько наволочек и две простыни. – Оставишь это или продашь?

   — Даже не знаю, – пожала я плечами. – Разве что для вашей постели оставить, пригодится ведь?

   Олла как-то неуверенно улыбнулась и часто закивала головой:

   — Конечно пригодится, а вам-то с Оскаром разве не нужно будет? Ну, в любом случае это с собой заберем.

   Вот еще забота теперь – ведь спать придется в одной постели с Андреем. А он молодой мужик, как бы чего не вышло… Впрочем, уйти от него я всегда успею. Да и не выглядит он насильником, так что не стоит паниковать раньше времени. Я вздохнула, стерла слезы и продолжила разбор добра.

   Кроме сундука с барахлом, под кроватью нашелся еще мешок с мягкой рухлядью. Тяжелые, неуклюжие, сшитые из дурно пахнущей овчины полушубки и две свернутые в рулон суконные юбки.

   — Ты смотри-ка, — Олла почтительно разглаживала слежавшееся сукно. – Это получается, маменька тебя как госпожу одевала!

   Я только вздохнула над ее наивным восхищением – у меня эти кошмарные тряпки такого почтения не вызывали.

   Часть барахла вместе с хорошей пуховой подушкой, сложили в сундук. Часть – небрежной кучкой скинули на кровать Нерги. Если найдется покупатель на это тряпье, то будет хорошо.

   Перебрали посуду, отложили несколько чашек и медный котелок, на который у Оллы прямо глаза загорелись.

   На заднем дворе была еще низенькая щелястая будка, где находились лопата, грабли, топорик и еще какое-то ржавое барахло. Я только пожала плечами, заглянув туда. Оскар придет – пусть сам решает, что может пригодиться в хозяйстве. Я понятия не имею, что у них есть с матерью, а что еще нужно.

   Домой с Оллой мы возвращались нагруженные, как два осла. Моя будущая свекровь, похоже, испытывала какую-то детскую радость от нечаянно свалившегося на нее «богатства». В то же время, ей явно неловко было от этой радости передо мной – она жалела меня, помня, что Нерга умерла. Эти двоякие чувства ее будоражили и, наконец, чтобы в душе ее воцарил мир, я спросила:

   — Почтенная Олла, а что можно сделать для моей матери? Ну, я не знаю, может в храм сходить помолиться?

   — Ой, деточка, какая же ты умница! Непременно нужно сходить и пожертвовать что-то из вещей личных, все знают, что это лучше любой молитвы! Сразу Всемогущие поймут, что матушку твою добрым словом здесь поминают.И от этого ей выйдет облегчение в посмертии. Завтра с тобой и сходим! Обязательно сходим! На доброе дело вещей жалеть не надо. Там, при храме всегда нищие сидят. Вот им и раздадим вещи оставшиеся.

   Я задумалась. Конечно, для меня все эти тряпки выглядят кошмарно, не к такому я привыкла. Только вот вспомнилось мне, как аккуратно, почти нежно, Олла гладила полушубок Нерги… Интересно, а сама-то она в чем зимой ходит? Может быть, стоит почистить кожух этот и ей предложить?

   Конечно, здесь, у моря, вряд ли зимы слишком суровые, но повышенная влажность и ветер – не самое лучшее сочетание. Раз уж мы будем жить вместе, пожалуй, стоит мне пересмотреть всю одежду в доме и сейчас, пока есть хоть немного свободных денег, докупить, что требуется. Как минимум по паре обуви на каждого члена семьи.

   Вещи пока свалили в кучу прямо в углу. В доме Оскара кроме большой проходной кухни, где он спал и комнатенки Оллы, была еще одна комнатка. Правда, сейчас ее использовали как дровник, но Олла ясно дала понять, что там будет наша с Оскаром спальня.

   — Оскар-то, когда маленький был, то там и ночевал. А потом, как Терфий умер, он спал плохо, да сам и напросился сюда, на кухню. А еще раньше там отец Терфия жил. Дом-то он еще ставил, ну, и потому и доживал с сыном и со мной. А теперь-то, конечно, вам понадобится комната. Еще когда дом ремонтировали, я помнится, Терфия уговаривала деньги поберечь и лишнюю комнату не делать, вроде, как и ни к чему она. А над ней крыша сильно худая была. А теперь, видишь – и пригодится.

   Приговаривая все это Олла шустро собиралась – уложила корзинку яиц, накрыла чистой тряпицей, надела свежий передник, на ходу продолжая:

   — Я дрова оттуда вытаскаю под навес, да побелю вам все и будет ладно. А ты спроворь кашу или супа какого – солнце к зениту, скоро уже и Оскар вернется с моря. А я до рынка сбегаю. Лучше бы конечно, с утра, но Всемогущие милостивы, может, и сейчас яйца продать успею, тогда хлеба куплю.

   — Почтенная Олла, может и не бегать вам сегодня на рынок? Яичницу Оскар и сам с удовольствием съест, а деньги на хлеб у нас есть.

   — Так ведь хлеб-то тоже на рынке, – заулыбалась она. – А я вам с Оскаром по паре яичек оставила. Не переживай, деточка, голодные не будете.

   С этим она и убежала, а я с интересом рассматривала пустой глиняный горшок, где она хранила яйца – на дне лежали ровно четыре крупных белых шара. Надо же, как интересно. То есть, два мне, два Оскару, а себе – вообще не надо? Хотя, что я удивляюсь? Многие матери так и живут всю жизнь.

   В этот момент я еще просто не знала о прежней, разгульной и пьяной жизни моего будущего мужа, не понимала толком, что такое стая, и даже как-то успокоилась, ощутив, что в этом мире я не одна, а наладить жизнь вдвоем все же, легче, чем в одиночку. Потому со спокойной совестью полезла смотреть запасы продуктов, собираясь приготовить обед на всю семью.

ГЛАВА 16

МАРИ

   Оскар вернулся, мрачноватый и не слишком довольный, уже после полудня. С собой принес крупную потрошеную рыбину на пару килограммов и, небрежно бросив ее на траву возле порога, сразу ушел отмываться. Вернулся переодетый в чистое и кинул на траву рядом с рыбиной комок грязной одежды.

   Я в это время ожидала его на скамеечке – вышла из дома отдышаться от жара плиты. Он плюхнулся рядом и, кивнув на одежду, сказал:

   — Постирать надо.

   Я молча глянула ему в глаза и отвернулась. С одной стороны он прав – в данный момент я просто нахлебница и домашняя работа должна быть на мне, раз уж он добытчик. С другой стороны – нафига мне менять шило на мыло? Стиркой я смогу и в прачечной заниматься. Пожалуй, надо обговорить все детали до продажи моего дома.

   Я, в общем-то совсем не против вести хозяйство, но будет значительно лучше, если я сама смогу зарабатывать. Это будет хоть какой-то гарантией в жизни.

   Поговорить толком мы не успели – вернулась довольная Олла – ей повезло, какая-то городская служанка, решив сэкономить хозяйских денег, делала оптовые закупки, безжалостно нагружая везущего тележку лакея, и купила у нее сразу всю корзинку яиц.

   — Даже почти и не торговалась! Переложила к себе, и дело с концом! Я и постоять на рынке не успела! – хвасталась довольная Олла.

   Она ушла в дом распаковывать продукты, и Оскар мне сказал:

   — Если хочешь, завтра можешь сходить со мной, помощницей. Там и поговорим.

   — Ладно, – легко согласилась я, сейчас действительно было не время.

   День прошел в хлопотах. Олла хозяйничала на кухне, напевая, готовила ужин. Сегодня предполагалась богатая уха.

   Оскар обезглавил рыбину, отрубил хвост и засолил ее, натаскал мне воды и потом ушел возиться к курятнику – что-то там ремонтировал.

   Я устроила большую стирку – кроме грязной, пропотевшей одежды Оскара была еще кучка постельного белья, мое грязное платье и одежка Оллы. Надо что-то решать с удобствами – это же немыслимо, столько времени тратить на самые обыденные и простые занятия!

   И потом, начнется зима – стирать в холоде еще можно, а мыться как? В корыте, возле печки? Это сейчас все еще относительно просто. Я полоскала белье и вспоминала, что стиральные машинки, вообще-то, существовали очень-очень давно, задолго до появления электричества. Только вот я не представляла, как они работают. С Оскаром, что ли, поговорить?

   Вечером после ужина долго чаевничали – обсуждали, что делать с домом.

   — Там, сынок, какая-никакая мебель есть и посуды немного, можно бы и в аренду сдать, деньги лишними не бывают. А полторы серебрушки, а то и две за такой дом можно запросить.

   Оскар вопросительно глянул на меня:

   — Что скажешь?

   Я неопределенно пожала плечами, но мысленно, пожалуй, склонялась к тому, что аренда мне выгоднее. Продать дом можно всегда, но ведь глупо будет проесть единственный капитал. При этом не общий, а мой, собственный.

   Кроме того, ни Оскар, ни я, понятия не имели, как здесь обстоят дела с женским имуществом. Я сильно подозревала, что после обряда в храме не только моя собственность отойдет мужу, но и я сама лишусь права голоса.

   — Давай не будем торопиться. Несколько дней вполне можно подождать с решением. Кроме того, будет время еще обсудить все завтра, как в море выйдем, – я обращалась к Оскару, но похоже Оллу мои слова насторожили. Она перевела удивленный взгляд с сына на меня, а потом снова на него, и спросила:

   — Ты собираешься взять ее в море?

   — Да, вдвоем сподручнее, – спокойно пояснил Оскар.

   Олла недовольно покачала головой и несколько робко возразила:

   — Сынок, не женское это дело – в море ходить. Опять же – что в стае твоей скажут?

   — А какая им разница? – Оскар чуть насторожился.

   — Оно, конечно, с помощником-то легче, отец твой тоже первое время брал меня с собой. Только ведь насмехаться начали над ним…

   — Да и пусть насмехаются, я все равно буду делать, как мне нужно.

   Я видела, что эта новость Оллу огорчила, но не слишком поняла причину. Переживала ли она за сына, за его репутацию или за возможные конфликты?

   Когда мы укладывались спать, я попыталась уточнить, и ответ мне не понравился.

   — Так ведь, деточка, кто может помощников-то с собой берут. Кто брата младшего, а кто и сына подросшего. Оно, понятно дело, вдвоем-то сподручнее, а только вот женщин брать не принято. Начнут насмехаться, слово за слово, дело-то молодое…

   — Вы боитесь, что Оскар подерется? – чем-то мой вопрос, похоже, смутил Оллу. Она долго возилась в кровати, устраиваясь удобнее, вздыхала и молчала. Наконец, повернувшись лицом к стене, глухо ответила:

   — Кто его знает, как оно там будет, а только лучше бы не рисковать. Давай-ка спать – устала я сегодня.

   Больше я к ней с разговорами не лезла – явно, были какие-то детали, о которых она просто не хотела говорить.

   Утром, после спешного завтрака, мы с Оскаром двинулись по узким кривоватым улочкам вниз, к морю. В дороге полюбопытствовала:

   — Слушай, а чего Олла за тебя так переживает? Ты… Ну, пусть не ты, но раньше этот Оскар что, драться любил?

   — Он, похоже, не только драться любил – усмехнулся Андрей. – Он и бухнуть не дурак был, и на девок зарплату тратил, и мать бил. Думаю, там много чего происходило.

   — Ужас! То-то она теперь с тобой носится, как с писаным яйцом.

   — Его, похоже, и прибили в кабацкой драке. Ну, хорошо или плохо это, только теперь это – мое тело и моя мать. Пойми ты, не могу я ее бросить!

   — Ты с ума сошел?! У меня и мысли такой не было! Они же не виноваты, что так случилось… Ну, ни Олла, ни Нерга…

   — Да, так что нужно в наших планах и ее учитывать – Андрей чуть хмурился – ему явно было не слишком приятно говорить все это.

   Дальше шли молча. В какой-то момент, остановившись в проплешине между домами, он сказал мне:

   — Смотри! – я подняла голову и обомлела – настолько фантастически-прекрасное зрелище мне открылось.

   В предрассветном утреннем сумраке была отчетливо видна ярко-розовая полоса на горизонте – вставало солнце. Внизу, в просвете между рядами заборов, открывался вид на морской простор. Там, у лодок копошились несколько человек, а часть судов, украшенная белоснежными треугольниками парусов, уже покачивались на волнах.

   Балла два-три, не больше на глазок определила я. Набегающие волны выбрасывали клочья кружевной пены на темную дугу берега. А в нескольких километрах от этих скромных рыбачьих лодочек тянулся целый лес мачт – там был порт.

   Они, эти корабли, были прекрасны какой-то старинной красотой и грацией. На кончиках мачт развевались разноцветные треугольные вымпелы. Собранные паруса, напоминали пышные рюши и воланы на платье средневековой красавицы. Из-за горизонта показался краешек солнца и позолотил эту удивительную картину.

   Одно из таких судов как раз поднимало паруса, уходя в море. На крошечной палубе суетились и что-то делали совсем уж микроскопические люди. И вдруг огромный белый парус раскрылся, как лепесток экзотического цветка при замедленной съемке…

   У меня просто дыхание перехватило от этой сказочности, и я невольно вспомнила:

   На небе облачный корвет,

   Дитя семи ветров,

   Плывёт куда-то на рассвет,

   Опалово-багров:

   Клубы жемчужных парусов

   На мачтах золотых,

   Меж дебрей вантовых лесов

   Серебряно-витых,

   И орихалк его бортов

   Вскипает, словно брют,

   Когда из пушечных портов

   Он чествует зарю.

   Их свёл и обвенчал эфир,

   И рок не изменим,

   Покуда существуют мир

   И небосвод над ним.

   Я читала вслух на русском и единственный человек в этом мире, кто мог понять эту чистую красоту картинки и стиха, молча стоял рядом, чувствуя то же самое…

   Мы стояли еще несколько минут, завороженные зрелищем. Наконец Оскар, как бы очнувшись, вздохнул и сказал:

   — Пойдем. Мы и так сегодня опоздали.

   Спустившись еще на один ярус, он неожиданно остановился и спросил:

   — Знаешь, не понимаю, как мы здесь оказались, но это ведь лучше, чем вечный сон и небытие?

   — Лучше. И нет в этом нашей вины, не грузи себя, – я прекрасно его понимала.

   Мысли о том, что мы заняли чужие тела и «вытеснили» хозяев, похоже, были у нас общими. Не так-то и легко быть «захватчиками» против собственной воли. Чувство вины – сильная штука, как ни крути. Так что его нежелание бросать Оллу я вполне понимала – это, своего рода, «плата» за новую жизнь.

   А для меня это решение Андрея – лишнее доказательство его порядочности. Хотя, пожалуй, ему в этом плане даже чуть легче – есть, кому «долг» отдавать. Я вздохнула, вспоминая Нергу, сглотнула комок в горле и поспешила за Оскаром.

ГЛАВА 17

ОСКАР

   Сегодня мы действительно пришли позже всех. Лодка Сайма уже была метрах в трехстах от берега. Признаться, я был только рад этому – чем-то блондин меня крепко раздражал.

   Даже не столько своей хамоватостью и наглостью, сколько не слишком понятными мне намеками на какие-то известные только ему и прежнему Оскару обстоятельства.

   Возле хижины сторожа на вбитых кольях осталась только одна сеть – моя. Сложив ее в лодку, я оттолкнулся от берега, и мы вышли в море. Парус у моей посудины был маленький и довольно ветхий. Думаю, что этот сезон он еще выдержит, а потом нужно будет менять – местами ткань уже ползла.

   Мари с интересом оглядывалась вокруг.

   Легкий дневной бриз не давал мне возможности отвлечься. Идти приходилось галсами, так что от парусов не отрывался – я далеко не самый умелый моряк.

   Вчера я облюбовал себе местечко возле двух торчащих из воды скальных макушек. Наткнулся я на него случайно. Но улов был более чем достойный, и идти я собирался снова туда же.

   Заметив, что Мари замерзла от слишком свежего ветра, я кинул ей кусок просоленного жесткого брезента:

   — Закутайся. Он, конечно, рыбой попахивает, но сразу станет теплее.

   — Андрей, а ты так и будешь рыбу ловить?

   — А у тебя есть другие предложения? – она молчала, и потому я продолжил: — Мы пока слишком мало знаем, а за рыбу платят совсем неплохо. Во всяком случае, на нормальную еду и одежду я вполне заработаю.

   — Нет, ты не думай, что я капризничаю, – она заговорила торопливо, как бы извиняясь. – Просто мне не кажется рыбалка слишком уж надежным делом. Тут ведь не все от тебя зависит, многое и от удачи. Кроме того, бывают шторма, да и просто плохая погода.

   — Не каркай! Пока все равно лучше ничего не придумали, – заметив, что она расстроено замолчала, я постарался успокоить: – Со временем, разумеется, постараюсь найти работу получше. Может быть, торговлей займемся. Мне кажется, здесь это будет проще всего. А пока – так…

   То ли я отвлекся и пропустил вчерашние скальные верхушки, то ли слишком скверно еще ориентировался на море, но часа через полтора-два, когда берег уже скрылся, я понял, что дальше искать их нет смысла.

   Сети, которыми здесь пользовались, были не слишком велики и в собранном состоянии напоминали большой мешок – по краю была продернута крепкая веревка, конец которой крепился к небольшому выносному блоку. Вчера я, признаться, еле разобрался в системе. Большая круглая сеть закидывалась в воду в развернутом состоянии и падала вглубь до тех пор, пока хватало веревки. Потом я немного ждал и начинал наматывать веревку на некое подобие деревянной катушки.

   Вытащил её практически пустую – немного водорослей и две рыбешки размером с ладонь. Для такой мелочи в лодке была корзина. Отпускать я их не стал, кто знает, сколько и чего выловим сегодня, а этих можно хоть на уху пустить.

   Меня не пугал примитивный быт. Как любой деревенский подросток я умел косить, работать в огороде, ухаживать за скотиной. Даже с отцовским ружьишком доводилось в лес ходить. В деревне на такое смотрели спокойно.

   Голодать мы точно не будем – море и лес прокормят. Но глядя на Мари, я понимал, что такой быт ее пугает. Получается, пока я буду зарабатывать деньги, ей придется стирать, готовить, следить за одеждой. Вряд ли, интересную, неглупую женщину могут радовать такие перспективы.

   Закинув сеть снова, я дождался вопроса от какой-то слишком уж притихшей Мари:

   — А что мне делать?

   — Пока ничего. Вот если сеть пойдет полная – поможешь мне тянуть, – я с сомнением посмотрел на нее – очень уж она худенькая, пожалуй, особого толку от ее помощи не будет.

   Солнце взошло, становилось теплее, и Мари, аккуратно свернув брезент, встала на носу суденышка, балансируя от легкой качки.

   — Оскар, посмотри вон туда, — Она махнула рукой куда-то влево и вдаль.

   Лодка не была совсем уж крошечной, но вряд ли она выдержит, если я встану сейчас с ней на носу.

   — Просто скажи мне, что ты там видишь.

   — Там большое светлое пятно.

   — И что? – не понял я.

   Она как-то смущенно пожала плечами, слезла со скамьи и, повернувшись ко мне лицом, пояснила:

   — Понимаешь, там огромное светлое пятно. Конечно, я, может быть, и ошиблась, – торопливо проговорила она, – но, мне кажется, что там большая отмель. Может быть, там ловить будет удобнее? Ну, рыба ближе к солнцу разве не собирается?

   Я хмыкнул и честно ответил:

   — А фиг его знает. Я на море никогда в жизни не рыбачил, поэтому, что тут и как - толком сам не знаю.

   Когда второй раз вытянул сеть и обнаружил там все то же самое – двух мелких рыбок, несколько клочков водорослей и морскую звезду, решил все же переплыть туда, куда показывала Мари. Солнце поднималось к зениту, а у нас кроме порции мелочи ничего еще не было.

   — Здесь? — Мари торопливо закивала головой и я, размахнувшись, закинул сеть. Теперь надо было немного подождать.

   Говорили о разном. Дом решили пока не продавать – арендная плата показалась нам заманчивее. Мари, в основном рассуждала о том, что и как нужно изменить в хозяйстве. В общем-то я ее понимал. Стирать грязное тряпье руками – то еще удовольствие.

   Обсудили возможность изготовления механической стиральной машинки. Я обещал покумекать – в принципе, там нет ничего особо сложного. Если подумать, то вопрос, скорее, упирается в стоимость изготовления. Валки для отжима белья можно сделать и из дерева, а вот машинку все же лучше из металла. Или корпус тоже можно деревянный?

   — Я подумаю, но пока ничего обещать не могу, сама понимаешь.

   — Понимаю…

   В общем-то, проблем по дому было столько, что мы оба не слишком хорошо понимали, с чего нужно начинать.

   — Давай определимся. Есть вещи жизненно важные – еда и тепло. Честно говоря, у меня наша печь вызывает сомнения. Мне кажется, она зимой дом не прогреет.

   — Кстати, надо бы еще узнать стоимость дров. Я тоже думала о том, что тепла от такого камина будет не слишком много. И еще, хорошо бы нам обувью разжиться, хотя бы сланцами на первое время.

   Мы обсуждали хозяйственные проблемы, но, похоже, оба были изрядно растеряны. Конечно, мы сможем благоустроить дом и заработать себе на еду и одежду, но стоит ли устраиваться именно на этом месте?

   — Знаешь, — оживилась Мари, – а, пожалуй, ты прав. Может быть, когда у тебя будет выходной день, мы сходим в город и посмотрим что там и как?

   — Да. Так и сделаем. По крайней мере, в городе мы лучше сможем оценить уровень развития мира, – заметив ее несколько недоуменный взгляд, пояснил: — Ну, как минимум узнаем, какие здесь уже существуют металлы, оружие, станки и прочее. Может быть, действительно нет смысла оставаться в этом поселке.

   Сеть шла очень тяжело, Мари изо всех сил цеплялась в веревку, и я понимал, что даже эта небольшая помощь мне очень кстати.

   На дне лодки билось четыре довольно крупных рыбины, напоминающих пеструю зубатку. Пришлось оглушить их веслом, чтобы не выскочили за борт. Одна была особо здоровая, килограмм на семь, по моим прикидкам. Остальные – по полтора-два. Таких уже можно сдавать.

   Я с сомнением глянул на солнце. По идее, пора возвращаться. Рыбу принимают до полудня, и я не представляю, куда деть ее, если мы опоздаем. Однако, Мари, почувствовавшая азарт, прямо взмолилась:

   — Давай еще разок, а?!

   В этот раз ждали мы совсем недолго, и улов был — серединка на половинку. Одна плоская как камбала рыбина солидных размеров. Ее ярко-оранжевые пятна на воздухе начали довольно быстро бледнеть. И с десяток пестрой мелочи, которую я сразу отправил в корзину – заберем домой.

   Сегодняшний улов был даже лучше, чем вчера, но мы едва не опоздали. Последняя телега, уже груженая коробами с рыбой, трогалась, когда лодка ткнулась носом в берег.

   Кост, сухопарый одноногий мужик, ловко прыгавший на своей деревяшке, недовольно выговаривал мне за опоздание:

   — Ты, Скар, еще дольше бы телился! В следующий раз сам будешь со своим добром бегать. Сказано – до полудня сдать, так и делай, что велено! Если бы не скруга, я бы и сегодня ничего у тебя не принял.

   Я молчал и не возражал. Не то, чтобы мне нравился этот наглец, норовящий нажиться на каждом рыбаке, но пока собачиться было не время. Я не только не понимал местную систему стай, но не знал даже элементарных вещей, типа названия рыбы. В разговоре это могло всплыть очень легко. Так что пока надо потерпеть.

   Рыбу Кост взвесил на довольно примитивных весах, явно накидывая в свою пользу. Все его манипуляции я прекрасно видел, но спорить не стал. Как я понял, скруга – это та самая плоская рыбина, стоит она, очевидно, подороже, чем местные зубатки.

   Меня смущало другое. Вчера я пришел вовремя, и Кост взвешивал мой улов и добычу других рыбаков у меня на глазах и сумму положенную мне и им называл сразу. За фант рыбы платили медяк. Конечно, прикидывал я все на глазок, но мне показалось, что этот самый местный фант чуть больше нашего килограмма.

   Если учесть, что в серебрушке целых двадцать семь медяков, то для того, чтобы заработать четыре серебрушки в неделю, мне надо рыбы сдавать раза в три-четыре больше. Конечно, прачкам платили еще меньше, но и у меня что-то с местной математикой не сходилось.

   Вытащили лодку на песок, Мари честно пыхтела рядом, развесили сети, я взял корзину с уловом, и мы отправились домой.

   Лицо горело от ветра и солнца, мышцы тянуло от усталости, хотелось есть. Однако, с едой пришлось повременить – во дворе дома нас встретила встревоженная Олла и недовольная крупнотелая женщина, которая с ходу начала выговаривать Мари:

   — Сколько тебя дожидаться можно! Люди работают, а я тут бегай, тебя ищи!

   — Лайха, — не слишком уверенно сказала Мари, – мама говорила, что я не наследная прачка, поэтому я больше и не приходила на работу.

   — Да мне все равно, наследная ты, не наследная! – горлопанила тетка. – Госпожа Пасан велела тебя немедленно привести! Пошли давай, у меня еще работы полно!

   Мари неуверенно глянула на меня, я кивнул, протянул корзинку Олле и сказал:

   — Мама, я схожу с Мари, а ты приготовь пока что-нибудь.

   Выходные дни возьму на следующей неделе.

ГЛАВА 18

МАРИ

   Шли довольно долго, пробирались кривыми улочками в сторону города.

   — Как думаешь, зачем меня вызвали?

   — Да, кто его знает, — Оскар неопределенно хмыкнул. – Ну, может быть, коллеги по работе на похороны какие-то деньги собрали. Может быть, тебе вернут часть ее взноса. Придем – узнаем.

   Мы говорили по-русски и шепотом, но все равно привлекли внимание Лайхи. Она на мгновение остановилась, повернулась к нам и недовольно скомандовала:

   — Эй, вы! Хватит шушукаться, ногами шевелите быстрее!

   Спустились на несколько уровней, ближе к морю, потом поднялись на широкую террасу. Вот здесь уже стояли значительно более красивые дома, чем те, в которых жили мы с Оскаром. В них даже присутствовали некоторые архитектурные излишества: на некоторых были красивые кованые флюгеры, один дом был украшен огромным круглым окном на втором этаже.

   На этой террасе дома шли в один ряд. Там, где в бедных кварталах шел второй ряд домов, зеленело что-то вроде низенького парка. Деревьев не было, поэтому вид на море все равно открывался, а невысокие кусты были фигурно подстрижены. Организованы большие многоцветные клумбы и рабатки, дорожки щедро посыпаны чистым желтым песком. Никаких оград в парке не было, но и людей не наблюдалось.

   Дом госпожи Пасан не отличался огромными размерами, но так же как и остальные, был двухэтажный, с ломаной черепичной крышей и двумя большими вазонами с цветами у входа. Все это было прекрасно видно сквозь красивый кованый забор.

   Да и сам вход был не слишком простой – три широкие ступени, сложенные из плоских камней, вели на небольшую крытую верандочку с деревянными резными перилами темного цвета. Высокие окна поблескивали чистым стеклом. Вид несколько портил телохранитель госпожи Пасан, тот самый крепкий и мрачный мужик со шрамами, которого она использовала как живой сейф.

   В этот раз на поясе у него не было мешочков с деньгами, зато одет он был значительно лучше, чем по вечерам. Кроме белоснежной рубахи из какой-то шелковистой плотной ткани, на нем была замшевая жилетка рыжеватого цвета, такие же брюки, а на ногах некое подобие сандалей. Он сидел на ступеньках крыльца, но мгновенно встал при виде нас.

   Кроме него на этом крыльце, небрежно облокотившись на перила, стоял смазливый блондинистый парень лет двадцати пяти. Кожаная жилетка одета прямо на мускулистый загорелый торс, кончики соломенно-золотистых волос небрежно сворачиваются в крупные кольца, на шее поблескивает тяжелая золотая цепь какого-то сложного плетения.

   Широкий, тяжелый кожаный пояс, на котором слева и справа свисают на бедра два длинных кинжала в ножнах. Или две короткие сабли – я не слишком разбиралась в таких железках. Мне не понравился его взгляд – внимательный, изучающий, масляно-липкий.

   Удивительно спокойным, даже каким-то угодливым голосом, присмиревшая Лайха, сказала:

   — Вот… Привела… Искала долго – так она в другой дом перебралась жить, а так бы, я конечно ее раньше нашла. Ты, Томах, госпоже Пасан-то скажи, что я полдня пробегала. Чтобы плату-то она мне не снижала.

   Телохранитель все также молча кивнул робеющей Лайхе, она часто закивала головой, как бы говоря, что все поняла, неловко попятилась, нечаянно толкнув Оскара, и шустренько направилась к воротам.

   Томах перевел взгляд на меня и Оскара, секунду подумал и буркнул:

   — Ты – проходи. А ты, – он глянул Андрею в глаза, – останься здесь.

   Блондин за его спиной шагнул, распахнул для меня тяжелую дверь со сложной резьбой. Где-то в доме звякнул колокольчик. Он, шутовски поклонившись, сказал:

   — Прошу, госпожа.

   По нагретым на солнце ступеням я поднялась, неловко потерла ноги о гладкие доски пола – мне не хотелось тащить грязь и песок в дом, и прошла в открытую дверь, которая немедленно захлопнулась у меня за спиной.

   Небольшой холл, в котором я оказалась, освещался узким длинным окном под самым потолком. В доме стояли тишина и прохлада. После пекущего солнца это было особенно приятно. Из холла вели несколько дверей, но все они были заперты, и я растерянно замерла на пороге.

   Один из темных прямоугольников распахнулся, и молодая гладкая женщина лет тридцати, в платье светло-серого цвета из хорошей ткани, внимательно осмотрела меня. Я почувствовала себя очень неуютно – хламида из холста изрядно пропотела, подол, залитый соленой морской водой, уже высох, и поэтому местами стоял колом. Босые, не слишком чистые ноги, тоже не добавляли мне уверенности.

   — Ну что встала? Когда зовут, надо идти, – голос у женщины оказался красивым и глубоким. Чем-то она была неуловимо похожа на госпожу Пасан. Может быть, дочь?

   По широкому короткому коридору она провела меня в комнату, которая, похоже, была рабочим кабинетом. Сама осталась за дверью.

   Госпожа Пасан сидела в глубоком кресле с резной спинкой, обложенная подушками. Ее трость была повешена на подлокотник. Рядом с ней, на легком креслице попроще расположилась пухловатая женщина лет сорока-сорока пяти, одетая дорого, ярко, крикливо.

   То, что комната была кабинетом, я поняла по тяжелому письменному столу, который стоял у окна, выходящего в сад. Там лежали какие-то листы бумаги, стояла массивная бронзовая чернильница и такой же стаканчик, в котором находились то ли карандаши, то ли перьевые ручки.

   Кроме того, на окнах в этой комнате были решетки. Наверное, госпожа Пасан, хранила здесь какие-то документы, а может быть, и деньги. Плотные коричневые шторы, сейчас раздвинутые, свисали богатыми фалдами. Стены комнаты были окрашены в мягкий кремовый цвет.

   Перед женщинами стоял изящный резной столик, весьма элегантно накрытый к чаю. Вазочка с каким-то печеньем, что-то вроде крупной креманки с медом, плоская тарелка с благоухающими ванилью булочками. Больше всего меня поразили расписные фарфоровые чашки с золочеными ручками. Чем-то они напоминали тот самый сервиз «Мадонна», о котором так мечтала моя мама. Эта комната выглядела…

   Я даже не сразу смогла подобрать слово. Комната смотрелась цивильно. Почти так мог выглядеть, например, зал в любой из квартир какой-нибудь многоэтажки.

   Женщины между тем внимательно и молча рассматривали меня. Я испытывала неловкость и чуждость этому чистому красивому дому. Наконец, госпожа Пасан, не обращая внимания на меня, отпила чаю, поставила чашку на блюдце и, грузно, всем корпусом, повернувшись к своей собеседнице, спросила:

   — Ну, как она вам?

   Та, брюзгливо поморщилась – на лбу собрались жирные складки, и я только сейчас заметила, что женщина накрашена и при этом весьма обильно. У нее были черненые брови и ресницы. Крупные губы покрыты чем-то оранжевым и блестящим, а на подрумяненной щеке, под правым глазом, была прилеплена бархатная мушка.

   Кроме того, на ней было какое-то дикое изобилие украшений. Массивные серьги в ушах переливались желтыми и красными камнями. На шее висело одновременно несколько цепочек и три ряда бус разного цвета. В полные белые пальцы впивались кольца и перстни с крупными цветными вставками, штук семь-восемь не меньше.

   До сих пор я не видела в этом мире людей, одетых столь необычно. Даже на рынке, куда все ходили принарядившись, я не помню ни одного женского лица с макияжем.

   Женщина между тем продолжала брюзгливо морщиться, разглядывая меня, и вдруг приказала:

   — Повернись!

   — Что, простите?!

   Я так растерялась, что даже не сразу поняла, чего она добивается. Она снова недовольно поморщилась, как будто у нее болел зуб и, взглянув на госпожу Пасан, ответила:

   — Тоща больно, да и бестолкова.

   Этот осмотр нравился мне все меньше и меньше. То, что мне не предложили сесть, это ладно. На данный момент, их социальный статус явно выше моего, они старше по возрасту, да в конце концов, возможно, в этом мире таковы правила этикета. Но вот то, что они говорили обо мне как о неодушевленном предмете, было весьма неприятно.

   Госпожа Пасан некоторое мгновение думала, а потом сказала:

   — Ну, скажем — двадцать?

   — Я не отобью такую сумму! – с возмущение заявила ее собеседница. – Ее нужно отмыть, переодеть, хоть чему-то обучить! Нет-нет, двадцать — это невозможно!

   — Не забывайте, она может работать и с половины, у нее свой дом. – госпожа Пасан явно давила на собеседницу.

   — А это еще хуже, – уверенно заявила та. – Будет капризничать, а то и втихаря клиентов таскать. Была у меня уже одна такая, со своим домом – хлопот не обобраться с ними! — она решительно отмахнулась рукой в перстнях, взяла со стола булочку, и аккуратно макнув в мед, принялась есть.

   Госпожа Пасан как-то визгливо засмеялась, похлопала толстуху по полной руке и сказала:

   — Я не сомневалась, дорогая, что ты будешь торговаться. Скажем – восемнадцать? Но это последнее слово! Сарт велел не соглашаться на меньшее, – строго добавила она. И после крошечной паузы и внимательного взгляда ей в глаза, добавила: — Если ты не согласишься, я устрою ее в «Кровавую розу».

   Женщина недовольным жестом положила на стол недоеденную булку и брюзгливо ответила:

   — Умеешь ты выкручивать руки!

   Я очень плохо понимала, о чем идет речь. Точнее, боялась понимать…

   Догадывалась, что говорят обо мне, собираясь как-то решить мою судьбу. При этом никто не интересовался моим мнением и даже не объяснял мне, чем именно предстоит заняться. Я молча и растерянно смотрела на женщин, и в голове крутилась безумная мысль, пугающая меня.

   Дай бог, чтобы я ошиблась… Однако, этот разговор о цене… У меня мелькнула отвратительная мысль, что больше всего эта незнакомая женщина почему-то напоминает мне постаревшую проститутку из романов французских классиков. Но не может же быть, в самом-то деле, чтобы…

   Госпожа Пасан хмурилась все больше и недовольнее, наконец, она подняла на меня глаза и сказала:

   — Ты… Как там тебя? – она недовольно пощелкала пальцами, как бы помогая себе рукой и сердясь все больше. – Зовут тебя как?

   — Мари.

   Госпожа Пасан удовлетворенно кивнула головой и, обращаясь напрямую ко мне, сказала:

   — Мы не бросаем своих в беде. Стая решила позаботиться о тебе. Это, – она кивком головы указала на свою собеседницу, – госпожа Баллион, она хозяйка дома «Тайные радости».

   Во рту мгновенно пересохло. Я смотрела на старуху Пасан и бордель-маман, не слишком соображая, что я должна ответить…

ГЛАВА 19

МАРИ

   Соображала я долго. Все же такая “простота” нравов была несколько ошеломительна для меня. Внимательно еще раз посмотрела на госпожу Пасан. В это время госпожа Баллион недовольно кивнула на меня и сказала:

   — Вот! Я же говорила – неотесанная и бестолковая! Это сколько с ней возни будет!

   — Зато свеженькая – возразила ей старуха.

   — Прошу прощения, что прерываю вашу светскую беседу, но вряд ли меня заинтересует это предложение.

   На лицах обоих теток появилась оторопь. Кажется, бордель-маман растерялась даже больше старухи. Собравшись с духом я продолжила, предварительно начертив на губах тот самый жест, ту «решетку молчания», которой научилась на похоронах Нерги. Для местных этот знак – что-то вроде нашего крестного знамения.

   — Моя покойная мать вела переговоры о моем браке. Сейчас, согласно ее воле, я жду окончания траура и собираюсь выйти замуж. Вряд ли моему мужу нужна такая работа для меня.

   Они заговорили почти одновременно, перебивая друг друга:

   — Какие переговоры! Да Нерга и слова-то такого не знала! – Пасан была искренне возмущена.

   А вот госпожа Баллион сообразила быстрее:

   — Зачем тебе замуж, малышка? Ты молода, хороша собой. Замужество это вечная работа, роды, пьяный муж по выходным! А ты, оказывается, и разговаривать умеешь. Где это тебя так обучили?!

   Я прокляла свою злость и длинный язык – аккуратнее нужно быть! Наступила некоторая пауза из-за неразберихи, наконец, они очередной раз переглянулись, и «мамка» продолжила:

   — Подумай сама, что хорошего тебя там ждет? Нужно будет угождать свекрови, муж будет бегать и приносить каждую лишнюю копейку ко мне, – она усмехнулась, – и тратить на моих девочек. И одежда… Ты посмотри на меня – она горделиво тряхнула бусами и цепями на груди. Потом, решив меня добить, широким жестом протянула ко мне унизанные кольцами пальцы. – У тебя никогда не будет такой, если ты выйдешь замуж! А моим девочкам мужчины дарят вещи и поинтереснее!

   — Подумай, девка, подумай, – спокойно сказала старуха Пасан. – Все же там послаще будет, чем замужем-то.

   — Может, я сейчас кликну Бриса? – как-то тихо спросила госпожа Баллион. – Он на крыльце остался.

   — Не выйдет, — недовольно поджала губы начальница прачек и с сожалением добавила – Не наследная она.

   Я прикинулась полной дурой, якобы не понимающей, о чем они говорят. А говорили они, как я понимаю, о том, чтобы забрать меня силой.

   — А зачем мне такие украшения? – я была вежлива, даже любезно улыбалась, но внутри, признаться, все тряслось мелкой дрожью. – Мне хватит того, что подарит муж. Он у меня строгий, даже к вам сюда одну не отпустил!

   Тетки вновь переглянулись и старуха Пасан коротко спросила:

   — Он кто?

   — Рыбак. И он в стае…

   Наступила пауза, после которой Пасан явно сдалась окончательно, а вот «мамка» еще попыталась меня уговаривать:

   — Ты сможешь спать сколько захочешь, разумеется, днем, и есть разные вкусные вещи! Даже мед и варенье. Пробовала когда-нибудь такое? А какие у тебя будут платья! Мои девочки босиком не бегают, знаешь ли – она пренебрежительно указала пухлым пальцем на мои босые и не слишком чистые ноги. – Тебя будет причесывать настоящий парикмахер, понимаешь?!

   — Нет, почтенная госпожа. Что мама моя наказывала перед смертью, то я и выполню.

   Резко фыркнув, бордель-маман объявила:

   — Он будет тебя бить, дуру такую! А я порченую не возьму – на кой ты мне сдалась?

   Она еще что-то выговаривала мне, но Пасан коротко и резко скомандовала:

   — Пошла вон отсюда! Грязи здесь натащила мне…

***************************

Королевство Аргентер

   Столица герцогства Ольверского – Венгердо

   Второй квартал торговой марки

   Дом купца тинка Маруса Крица

   В небольшом двухэтажном особнячке, не слишком богатом, но крепком и надежном, в рабочей комнате владельца происходил разговор. Эльга, белокурая и хозяйственная женщина, жена тинка Крица была сильно расстроена. Она нервно поправила выбившуюся светлую прядку, вздохнула и спросила:

   — Неужели все так плохо, Марус?!

   — Не переживай, милая. Я справлюсь, просто нужно немного подождать.

   — Может быть, тебе стоило бы…

   — Эльга, я собрал все свободные деньги и еще немного занял. Я выкуплю груз целиком и поправлю дела. Ждать нашу «Жемчужину» я не перестану, кто знает, что задержало экипаж. Но ты сама знаешь – море опасно, корабли не всегда возвращаются…

   — Да я не из-за украшений волнуюсь, Марус… — женщина небрежно махнула рукой, отметая такую мысль.

   — За это и вообще не стоит переживать, милая, – купец ласково погладил руку жены.

   Он выглядел не слишком здоровым. Крепкий мужчина лет тридцати пяти-сорока постоянно сухо покашливал. Глаза изрядно слезились, и он уже растер белки почти докрасна, собирая невольно бегущие слезинки чистой тряпицей. Тинк Марус откинулся в глубоком кресле, положил крепкую широченную ладонь на основательный дубовый стол и даже слегка ею прихлопнул, как бы подтверждая свои слова:

   – Когда из рейса вернется «Жемчужина» — я выкуплю все, что заложил. А этот ситец даст мне возможность наладить дела. Я немного приплатил одному из портовых чиновников. Он мелкая сошка, но первый узнаёт, что и почем привезли. И он даст мне знать, когда придет нужный груз. Риска почти нет – ситец сейчас в цене, а груз я перепродам почти целиком. Покупатель уже есть. Успокойся, мать!

   С тех пор, как жена родила ему сына, наследника и умницу, ему нравилось называть ее не по имени, а вот так вот коротко и весомо – мать. Конечно, тинк любил и двух младших дочерей. С рождением последней, Нилли, три года назад, он сдался на просьбы жены, осел на берегу и доверил свой корабль другому. И даже не мог пожаловаться на свою судьбу – семья была для него всем.

   А дела… Ну что ж, он наладит свои дела даже если с кораблем случилась беда. Главное – не упустить время!

   Эльга вздохнула. Мужа она любила, а моря боялась. Хорошо хоть, что Марус сам перестал ходить капитаном на «Жемчужине» и осел дома. Но и жизнь купца полна неожиданностей. Помоги, ему, всемогущий Арс и добронравная Афита!

   В кабинет без стука влетел белобрысый худенький мальчишка лет двенадцати.

   — Папа! Папа… — он с разбегу ткнулся отцу в плечо и заглянул в глаза: – Я все выучил, и тинк Крунг сказал, что я молодец!

   Вслед за мальчишкой, вежливо постучав в косяк распахнутой двери, вошел худощавый старик, одетый не слишком богато, но аккуратно и чисто. Даже белая рубаха была свежей, а маленькая штопка на жабо – почти незаметной. Кружева у горла прихвачены небольшой брошкой в виде морской звезды. День был жаркий, но старик, похоже, зяб всегда – поверх рубахи была накинут тонкий шерстяной колет. Он поклонился хозяевам и с улыбкой подтвердил:

   — Все так и есть, тинк Марус. Сегодня юный тинк был на редкость прилежен. Если бы он всегда так старался, я был бы спокоен.

   Старик замолчал, и наступила несколько неловкая пауза. Наконец, тинк Крунг кашлянул и сказал:

   — Тинк Марус, день оплаты был еще позавчера… Очевидно, вы просто запамятовали…

   Купец поморщился, как от зубной боли, но очень спокойно ответил:

   — Почтенный тинк Крунг, я всегда был достаточно аккуратен в платежах, вы знаете это… Увы, сейчас я вынужден вас попросить об отсрочке. – он встал с кресла и, подойдя к старику, заглянул в глаза. – Я не собираюсь злоупотреблять вашей любезностью, почтенный… Но прошу вас подождать еще седмицу. Возможно, я смогу выплатить вам и раньше…

   Старик согласно покивал головой и, попрощавшись с хозяевами, вышел – его ждали в следующем доме. Он был сильно расстроен – морская торговля не самое надежное дело, ему ли не знать! Совсем не факт, что купец поправит свои дела. Жаль будет, если он не сможет больше оплачивать уроки – юный Кронус весьма одарен природой. Да и в доме этой семьи к нему всегда относились с почтением. Очень жаль, если Маас, богиня здоровья и удачи, отвернулась от тинка Маруса!

   А наследник, даже не обратив внимания на разговор учителя и отца, беспокоился о своем:

   — Пап, ты обещал!

   Марус улыбнулся сыну:

   — Если папа обещает, он…

   — Всегда выполняет! – договорил сын с улыбкой и даже некоторым восторгом. – Мама, папа возьмет меня с собой!

   — Возьмет, раз так сказал. – подтвердила Эльга. – Но не уходи сейчас в сад – скоро обед, — строго добавила она. Кивнула мужу, поднялась и со словами: — Я велю Мейсе накрывать на стол, – вышла.

   — Ты должен обещать мне, Крон, что будешь хорошо себя вести и не станешь мешать моим разговорам, – Отец притворно строго глянул на счастливого мальчишку.

   — Обещаю, папа! Честно-пречестно-пречестно обещаю! – его нос, слегка сбрызнутый веснушками, чуть сморщился и он звонко чихнул. – Вот! Видишь! Сама Маас подтверждает мои слова! – важно добавил сын.

   Тинк Марус смотрел на наследника и твердо знал: он сделает все, чтобы семья не знала нужды.

ГЛАВА 20

МАРИ

   В первый выходной после моей беседы с госпожой Пасан в город мы так и не выбрались — Олла мягко, но настойчиво утащила нас в лес.

   — Что вы, деточки, веснянки еще три, ну, много ещё дней пять будут, а уж в следующие выходные и сходите, куда вам там надо.

   Она так уговаривала, что мы с Оскаром решили не сопротивляться. Грибы, о которых с таким восторгом говорила Олла, стоили в городе достаточно прилично, так что я вполне могла понять ее заботу.

   Больше всего по виду они напоминали сыроежки, но вот пахли совершенно не так. Думаю, в похлебке будут хороши на вкус. Оставив маленькую горсточку на столе, Олла унесла приличных размеров корзину в город на продажу. Она была страшно довольна добычей и даже пообещала Оскару купить кусочек сала:

   — Копченого, как ты любишь, сынок.

   Когда она ушла, Оскар заговорил первым:

   — Ты не сердишься, что мы день пропустили?

   — Да бог с ним, – отмахнулась я. – Без тебя я все равно бы не пошла, а так от меня хоть какой-то толк есть.

   Честно говоря, я просто боялась оставаться одна. То резкое ощущение опасности и собственной беспомощности, когда тетки, даже не считаясь с моим присутствием, обсуждали возможность задержать меня силой, напугало изрядно. Я понимала, что если бы не сослалась на будущего мужа, за которым стоит его стая, все могло закончиться гораздо хуже.

   Поэтому теперь я хвостом таскалась за Оскаром, вызывая улыбку на лице Оллы. Она думала, что я без ума от ее сына, и искренне радовалась этому. А сын этот последние дни был мрачен и все время что-то обдумывал, но со мной не делился. Время шло, а мы все еще толком не поняли, что такое эти самые стаи, и не представляли, какие в мире законы.

   Каждый день мы с Оскаром выходили на рыбалку, но погода немного испортилась, ночью прошел небольшой шторм. Море стало мутным, волновалось, выкидывая на берег медуз, клочья водорослей и иногда обломки дерева. Улов последние дни был весьма посредственный.

   До выходного оставалось еще два дня. Сегодня, не поймав почти ничего, кроме пары средних рыбешек, мы, продрогшие и мокрые от хлещущих волн, вернулись значительно раньше полудня.

   Рыбаков на берегу было немного. Похоже, хорошей добычей не мог похвастаться никто. Колченогий Кост хмуро глянул на нашу рыбу, но отвергать не стал – за его спиной высились груды пустых лотков. Озвучив сумму, он как-то странно глянул на Оскара и в полголоса сказал:

   — Как стемнеет, сюда приходи, дело есть.

   Оскар хотел было что-то спросить, но в это время, волоча по песку хвост крупной рыбины, к сараюшке подошел молодой парень с большим шрамом на лице. Он небрежно кинул свою рыбину на весы, чуть брезгливо осмотрел меня и сказал Оскару:

   — Сарт сегодня на работу собирает. Знаешь?

   Оскар кивнул, повернулся к нему спиной, и мы пошли развешивать сеть.

   — Интересно, что это за работа такая ночная, – я искренне недоумевала.

   Чуть раздраженно Оскар ответил:

   — Откуда я могу знать. Может перевезти что-то надо.

   Больше мы эту тему не обсуждали. Вернувшись домой, он поел и лег спать, наказав Олле:

   — Мама, разбуди меня вечером.

   Улыбка с лица Оллы тут же пропала. Я обхаживала ее так и этак, но на все мои вопросы она отмалчивалась и отворачивалась.

   По первым сумеркам, съев горячий ужин, Оскар накинул тяжелую длинную кожаную куртку и ушел. Олла села к столу так, что я поняла – она не сдвинется с места, пока сын не вернется домой. Нам оставалось только ждать.

   ОСКАР

   Возле сарайки одноногого стояла небольшая кучка мужчин. Я подошел, меня скупо приветствовали несколько человек, я буркнул в ответ и повернулся к ним спиной. Эти люди хорошо знали Оскара, стоит мне ляпнуть что-то не то, и последствия могут быть весьма неприятными. Я же не знал даже их имен.

   Дверь хибары распахнулась, но вместо Коста вышел совершенно незнакомый мне мужчина с узким, каким-то крысиным лицом и черной повязкой прикрывающей один глаз. В поднятой руке, примерно на уровне плеча, он держал некое подобие масляного фонаря с тускло мерцающим огоньком. Подняв его еще чуть выше, как будто бы он мог что-то осветить нормально, мужчина спросил:

   — Все собрались?

   — Михра нету… — сказал кто-то у меня из за спины.

   — Вон он, бежит. – возразил ему другой голос.

   Задание он проговорил быстро и четко. У меня мурашки пошли по телу – я понял, что вляпался по полной. Берег пустой, сбежать я не смогу – поймают сразу же. Да и потом, даже если я сбегу, дома остались Олла и Мари. К ним придут.

   Между тем, мужик поманил пальцем Гайна и меня, отвел чуть в сторону и дал отдельное задание:

   — Пойдете последними. Не торопитесь, пусть сперва команду зачистят. На судне будет купец с деньгами, мешок повезешь ты лично, – он глянул в глаза Гайна и погрозил пальцем. – Не вздумай дурить, я знаю, сколько там. А ты, – он глянул на меня. – идешь за ним и охраняешь деньги. Понял? Маркана я предупредил, он знает, что делать.

   Потом, вернувшись в толпу, он дал еще несколько наставлений здоровому битюгу, и громко сообщил:

   — Маркан – старший! Слушаться его – как меня!

   Потом поманил за собой этого самого Маркана, и они вдвоем вытащили из будки тяжелый сундук. Узколицый отомкнул замок, откинул крышку и сказал:

   — Разбирайте!

   Сам он стоял, придерживая фонарь и освещая внутренности сундука. Мужчины подходили по очереди, вынимая оттуда широкие кожаные ремни, и немедленно опоясывались ими. К каждому такому ремню с двух сторон крепились длинные ножны. Я молча застегнул на себе пряжку и вынул один из клинков. Тяжелый. Широкое лезвие длиной сантиметров сорок-сорок пять хищно блеснуло в тусклом свете фонаря.

   Гайн толкнул меня в плечо:

   — Не зевай, пошли давай.

   Молча отправился за ним, судорожно соображая, что делать. Шел Гайн не к моей лодке, а к другой, пошире и побольше. Вышли в море. Волны были слабые, а с парусом он справлялся виртуозно. Луна за тучами почти не проглядывала, но он, похоже, совершенно точно знал куда плыть. В какой-то момент, при очередном рывке ветра, он крикнул:

   — Помоги! Что расселся!

   А когда я сунулся с помощью, очевидно, довольно неуклюже, он только выругался и оттолкнул меня.

   Всю дорогу до судна я судорожно думал над извечным вопросом «Что делать?». В общем-то я знал ответ на этот вопрос, и этот самый ответ мне сильно не нравился.

   Наконец, впереди слабо засветились в темноте какие-то серые пятна, и через несколько минут стало понятно, что мы подплываем к огромному парусному судну. На несколько минут из-за туч выглянула луна и осветила болтающуюся у борта легкую лодочку.

   — Купец здесь уже, – Гайн повернул ко мне лицо, как-то криво хмыкнул и добавил: — Ты только не кромсай с перепугу всех подряд, как в прошлый раз.

   — Заткнись! – он меня раздражал, и ответил я ему совершенно машинально, но очевидно чего-то подобного он и ждал, потому что только хмыкнул и скомандовал:

   — Крюки доставай.

   Я нагнулся и пошарил под скамьей, под его недовольный шепот:

   — Ты что, совсем ополоумел?! На корме, где короба…

   На корме стояло несколько деревянных коробов и там же, впотьмах, я нашарил мотки веревки с крюками на концах.

   Из темноты слышались слабые удары железа о дерево, некоторое сопение и кряхтение, но в целом, все действовали очень тихо. Гайн выжидал. Прошло минут десять-пятнадцать, когда он, наконец, скомандовал:

   — Пошли! – и скинул кожанку в лодку.

   На нем оказалась почти черная рубаха. Секунду подумав, я снимать свою куртку не стал – моя рубаха белая и ее прекрасно будет видно в темноте. Крюки мы закинули почти синхронно. Только его впился в дерево где-то у нас над головой, а мой громко шлепнулся в воду, вырвав у меня из рук конец веревки.

   — Тварь безрукая! – прошипел Гайн. – Напился что ли? Я пошел, ты тогда — следом.

   Он легко, по-кошачьи ловко перебирал ногами по нависающему над нами дереву судна и исчез высоко у меня над головой, перевалившись через борт. Я так не умел, потому просто поднялся на руках, почти как по школьному канату.

   Первое, что я увидел – два трупа мужчин с распоротыми горлами и расплывающимися под ними темными лужами. Те, кто попал на судно раньше нас, уже тащили к борту какие-то тюки и молча спускали их на веревках вниз подельникам, что остались в лодках. Они работали в полной тишине, не разговаривая, понимая друг друга без слов.

   — Пойдем, нам в каюту.

   Вдоль борта судна мы стали пробираться, уступая дорогу несущим тюки мужчинам. От кормы, где мы влезли, до середины судна я видел еще несколько трупов – похоже, они перерезали чуть не половину команды.

   Дальнейшее произошло почти одновременно. Тучи разошлись, и хлынул поток лунных лучей, ярко осветив и палубу, и стоящие не так далеко на рейде другие суда. Гайн кивнул мне на дверь палубной надстройки и указал пальцем, что нам сюда и в это же время воздух прорезал дикий визг – похоже, кто-то из бойцов промахнулся.

   Визг прекратился почти сразу, но дверь каюты мгновенно распахнулась, и здоровый бородатый мужик лишь долю секунды оценивающий то, что он видит, получил ножом в глаз от Гайна. Он судорожно дергался и хрипел, когда Гайн вытолкнув тело из дверного проема, шагнул в каюту.

   Выбор свой я сделал еще тогда, когда мы плыли.

   Нож давно был у меня в руке, я шагнул за Гайном, плотно закрыл дверь и огляделся. Крошечная каюта, тесная и уютная, ярко освещалась двумя масляными лампами. Маленький откидной столик с закрепленным стеклянным графином – в нем покачивалась черная блестящая жидкость. Две больших кружки на этом же столике и слабый запах вина в воздухе – обмывали сделку.

   На узкой кровати, почти упираясь головой в потолок, стоял среднего телосложения мужчина с легкой сединой, вооруженный почти таким же тесаком, как и все мы. Он кого-то явно загораживал своим телом.

   Дальше действовал именно так, как решил. Напарник стоял немного неудобно и я тихонько, спокойным голосом окликнул:

   — Гайн! – и когда он только начал поворачиваться, всадил ему нож так, как учили. В поясницу, справа от позвоночника, направив лезвие немного снизу вверх.

   Почки. Смерть от болевого шока в течение максимум пары минут.

   Это был не первый труп на моей совести. В приснопамятных девяностых мне довелось послужить в Чечне. Нет, крутым бойцом я не стал, но… В общем, всякому учили и всякое бывало.

   Мужчина на кровати чуть растерянно моргнул и вновь собрался, внимательно глядя на меня. И его взгляд мне не нравился.

   — Ты купец?

   Он молчал, даже не дрогнув лицом. Похоже, что боец он получше меня. Я бросил нож на тело Гайна, внимательно наблюдая за торговцем – не метнул бы свой кинжальчик с перепугу. Хотя, тут ему нормально не размахнуться, конечно. Поднял руки на уровень плеч, раскрытыми ладонями к нему, в извечном жесте «сдаюсь» и сказал:

   — Нас предупредили о тебе. Давай думать, как выбираться. Быстро думать, купец.

ГЛАВА 21

МАРИ

   Оскар вернулся, когда за окном уже светало. Стукнула калитка и побелевшая Олла медленно и неловко поднялась со своего места, с какой-то исступленной надеждой глядя на дверь.

   Выглядел мой будущий муж далеко не лучшим образом – он был мокрый насквозь, прямо полностью, без куртки, в драной рубахе и вполне отчетливо постукивал зубами.

   Заметив рывок Оллы ему навстречу, он успел перехватить ее и не дать прижаться.

   — Все хорошо, мама, я живой. Только очень мокрый.

   Я испытывала какое-то странное, почти животное облегчение. Казалось, что с моих плеч сняли бетонную плиту, которая давила плотно и равномерно на душу и на разум. Острое понимание того, что этот, по сути, чужой мужик навсегда останется для меня самым близким в новом мире, смешивалось с радостью и недоумением.

   Я этого всего не хотела, о такой жизни не мечтала. Просто так легли фишки – мы близкие друг другу люди, и такими останемся навсегда.

   Я боялась встретиться с ним глазами — ночью я все же вытянула из Оллы немного информации. Теперь я гораздо отчетливее понимала, что из себя представляют стаи – типичные бандформирования девяностых. И весь этот пасторальный поселочек, с крепкими домиками и трудолюбивыми селянами стоит, литературно выражаясь, на крови. Во время рассказа Оллы я невольно вспоминала парижский «двор чудес».

   Город, которым я пару раз издалека любовалась и который мы с Оскаром собирались посетить на выходных, назывался Венгердо. Это столица герцогства, и там, в глубине города стоит дворец, где и проживает сам герцог. А место, где живем мы, называется Мормышка, а жители, соответственно – мормышники.

   Мормышка поставляла герцогской столице свежих девок в публичные дома, контрабандные товары для торговли в окраинных лавочках, охранников, убийц и наемников, если кому-то из жителей, вдруг, нужно было решить щекотливую проблему.

   Мормышка была местом жительства отребья и нищих под покровительством герцогской короны. За воровство в городе рубили руки подросткам и вешали взрослых. Зато здесь, в поселке, не действовали никакие законы.

   Тяжело вздыхая, без конца осеняя себя решеткой молчания, разговорившаяся Олла вспоминала, что иногда с таких ночных работ Оскар возвращался забрызганный кровью так, что рубаху невозможно было отстирать.

   — Ой, деточка… — она вяло махнула рукой. – Он ведь хороший у меня мальчик-то. И добрый, и жалостливый какой в детстве был, а только, что сделаешь, жизнь такая. Кто против стаи пойдет – жить все равно не дадут, – она вновь безнадежно махнула рукой и замолчала.

   Больше мы с Оллой почти не разговаривали. Она думала о своем и боялась за «сына». Я с ужасом размышляла о том, каково приходится Андрею в этой ситуации. Неужели, он будет убивать? Возможно, это был дикий эгоизм с моей стороны, возможно, просто желание выжить, но я почти не думала о жертвах. Я волновалась только за него – пусть он выживет любым способом!

   Я размышляла, что бы делала я в такой ситуации. Убила бы? Или предпочла бы, чтобы убили меня? И с каким-то тихим ужасом, заглянув в собственные темные глубины, понимала – я бы билась за свою жизнь. Скорее всего, проиграла бы, и очень быстро. Я не боец… Но однозначно билась бы, как смогла.

   Я дала себе слово, что никогда не стану осуждать Андрея за то, что сегодня, возможно, он стал убийцей. Я четко понимала – я не лучше. Но когда он вошел, я не смогла смотреть ему в глаза. Какой-то иррациональный страх — я чувствовала себя его подельницей, мне было не страшно, скорее, стыдно.

   Мы с Оллой хлопотали по дому – грели воду, собирали одежду. Голый Оскар, закутанный в одеяло, жадно хлебал горячий суп. Его ноги парились в тазу с водой. Я металась по дому вместе с хозяйкой, помогая ей и не зная, как заговорить с ним.

   Похоже, он заметил мое состояние. Кривовато ухмыльнувшись, сказал:

   — Не нагнетай. Посплю – поговорим.

   Я только покорно кивнула головой, с ужасом думая о том, через что ему пришлось пройти.

   Вымотанная Олла ушла спать, я выплеснула остатки грязной воды. И когда вернулась, увидела, что Андрей уже лежит лицом к стене. Трогать его не стала – ушла в коморку Оллы, на свою тахтушку.

   Разговор состоялся на следующий день, сильно после обеда. Встали мы все поздно – сказывалась бессонная ночь. Олла охнула и засобиралась с корзинкой яиц на рынок.

   — Хоть сколько-то успею продать.

   Я по-прежнему боялась смотреть в глаза Андрею. И как только за матерью захлопнулась калитка, он с каким-то раздражением поймал меня за рукав, подтянул к себе и, вздернув свободной рукой мой подбородок, просто вынудил посмотреть ему в лицо.

   — Что, уже все знаешь? Теперь с убийцей и разговаривать не будешь?!

   Злость вспыхнула как ответная реакция на безумие этого мира, на собственную беспомощность и на его дурацкий вопрос.

   — Что ты ведешь себя как истеричка? Ты мужик или баба сопливая? С чего ты взял, что я тебя осуждаю? Я, скотина ты такая, радуюсь, что ты домой живой вернулся!

   Он как-то странно выдохнул, почти хекнул, и немного растерянно сказал:

   — Что, даже спрашивать ни о чем не будешь?

   — Как это не буду? – удивилась я. – Я просто ждала, пока ты в себя придешь.

   Он хмыкнул и сказал:

   — Пошли на улицу. Сегодня солнечно, хоть погреемся, – и зябко передернул плечами.

   Рассказывал о ночной поездке он с паузами, без излишних подробностей и как-то очень не эмоционально. Я еще подумала, что женщина описала бы все-все – и запахи, и какой ужас она испытала, тыкая ножом в человека, и как все это ужасно.

   Рассказ Оскара был сух, информативен и явно немного сглажен.

   Когда он на пляже понял, что они идут грабить, он принял решение – постараться спасти купца. Если будет такая возможность. И Гайн ему эту возможность предоставил.

   — Купец таки кинулся на меня и чуть не прибил – кожанка была располосована весьма основательно, а вот на плече осталась только царапина. Зато купец пропустил хук слева. За спиной мужик прятал сына. Вот к мальчишке под ноги, на капитанскую койку, я его и сгрузил. Мы немного поговорили, а потом он подсказал, как вывести их с пацаном, – Оскар говорил как-то монотонно, похоже, не слишком желая вспоминать все это сам.

   Если послушать краткий рассказ, то дальше все было просто – они прошли на другую сторону корабля и, отгороженные от суетящихся пиратов надстройкой каюты, отец и сын спустились по канату в воду и просто уплыли – на них к тому времени были плотно завязаны пробковые пояса. Вслед за ними Оскар отправил за борт тело Гайна.

   ОСКАР

   Я не врал ей. Просто не хотел рассказывать, что нам с Марусом пришлось убить еще одного из стаи и сработали мы на удивление ловко – заорать он не успел. И уж тем более не стал рассказывать, что трупам пришлось вспороть животы и привязать к ним грузила, чтобы не всплыли.

   На наше счастье начал накрапывать мелкий дождь, луна окончательно скрылась за тучами, и поэтому, когда они с сыном уплыли к городу, я спокойно спустился в нашу с Гайном лодку.

   Абордажные крюки были с двух сторон веревки. Один цеплялся за борт корабля, а второй вбивали в нос лодки, чтобы не отнесло волнами. Я обрезал веревку у самого крюка, толкнул лодку – пусть плывет, и вновь поднялся на судно. Это был самый опасный момент – меня видели и один из стаи даже буркнул неодобрительно:

   — Чо болтаешься? Грузить помоги…

   — Мне Гайн велел еще в капитанской каюте забрать остатки…

   Он обматерил меня и, приняв новый тюк с товаром, отвлекся.

   Корабль собирались поджечь, об этом говорили еще на суше, для этого везли кувшины с маслом и для меня это был очень важный момент – вовремя спрыгнуть. Я не обольщался насчет своей способности плавать. Камнем ко дну не пойду, но и до берега, куда плыть километра полтора, точно не доберусь.

   Когда потянуло первым дымком, я понял, что пора. Прыгнув в воду и отплыв, сколько мог от разгорающегося корабля, я стал орать в темноту:

   — Маркан! Марка-а-ан!

   Из темноты подплыла лодка и меня взяли на борт.

   Узколицему я врал без зазрения совести – я точно знал, что не вернуться минимум двое.

   — Да откуда я знаю?! Я его в лодку довел, все сам видел – он спустился с поясом купца на себе, и еще прихватил тючок с какими-то инструментами медными, а мне велел еще в каюте барахло собрать. Там много добра-то было… Там меня кто-то и треснул по башке! Да не знаю я кто – со спины били! А очнулся – все кругом уже горит…

   Маркан виновато добавил:

   — Его-то, – кивнул на меня, – никто не искал. А Шароха не дозвались и не нашли. Решили, что с ними ушел…

   Узколицый слушал, морщился и, кажется, не слишком верил. Только и предъявить ничего не мог – меня вытащили из моря даже без куртки. В мокрой одежде не слишком-то спрячешь раздутый пояс с кучей монет – я стоял перед ним как голый, с прилипшей к телу одеждой и стучал зубами. Он только недовольно буркнул:

   — Узнаем… Все узнаем…

ГЛАВА 22

МАРИ

   Слишком много информации и переживаний свалилось на меня одномоментно. Мне было и жаль Андрея, вляпавшегося в такую беду, и одновременно страшно за него.

   Я никогда не считала себя хрупкой ромашкой, но все же последние события были слишком избыточны. Я ощущала сильную сонливость. Возможно, так защищалась моя нервная система. Ей просто нужен был отдых от этого безумия. Глядя, как я тру глаза, Оскар сказал:

   — Это хорошая мысль. Я бы тоже еще поспал.

   Мы разбрелись по комнатам, и я мгновенно провалилась в темноту.

   ОСКАР

   Я не слишком понимал, как относиться к ситуации. В данный момент мне было просто жалко ее. Для моей современницы ляпнуться в такое беззаконие – серьезное испытание. Конечно, сейчас, она просто обуза, но я точно знал, что не брошу ни Оллу, ни ее.

   Мари не брошу потому, что без меня она, скорее всего, пропадет. Ну, или в лучшем случае, пойдет в проститутки. А она – единственное, что связывает меня с прошлой жизнью и с прошлой личностью. Для меня это важно.

   А Оллу не брошу просто потому что…

   Черт, этот ублюдок и убийца, чье тело я занял, не вызывал ни жалости, ни симпатии. Сдох – туда и дорога. Я больше не буду себя грызть за то, что заменил его. Но то ли где-то в глубине его души все же была любовь к матери, то ли еще что-то сработало…

   В общем, на данный момент, у меня есть семья. Придется изворачиваться, чтобы она уцелела.

   Я еще посидел на улице, вздыхая и сожалея, что нет сигареты – очень бы сейчас пригодилась. Поганая привычка, кто спорит, но есть в ней свои плюсы.

   Я понимал, что наш разговор не окончен. Надо будет выбрать выражения помягче, чтобы донести до Мари остальные факты. В конце концов, я задолбался гонять в голове этот порожняк – придет время – она и так все узнает.

   Гораздо умнее будет сейчас пойти и нормально выспаться. Вода в море вчера была на удивление теплой, но вот когда меня выдернули в лодку… Думал, до берега околею окончательно. Просто чудо, что не слег с простудой. Так что – да, самое правильное сейчас – лечь поспать.

   Спал я беспокойно и тяжело, даже не слышал, как пришла Олла и хлопотала в проходной комнате по хозяйству. Проснулся только тогда, когда Мари нечаянно уронила какой-то медный котелок и вскрикнула от неожиданности.

   Ужинали спокойно, Олла рассказывала о том, что мука опять подорожала и еще какую-то ерунду. Мари напряжно улыбалась и изо всех сил старалась поддерживать беседу.

   Зато, когда она ушла спать, Мари меня сильно удивила. Негромко, на русском, она спросила:

   — Может, теперь ты расскажешь все остальное?

   Я пытался прикинуться непонимашкой, но это не прокатило.

   — Оскар, — она заговорила даже с каким-то раздражением. – не считай меня полной дурой. Я вполне могу сложить два и два. Если ты отпустил купца – значит, он вернулся домой. А если он вернулся домой, то стая об этом уже знает. Поэтому лучше расскажи мне все сам, чтобы я не придумывала всякой хрени. Ты убил купца?

   Я досадливо вздохнул, а потом мысленно махнул рукой. В конце концов, хоть она и выглядит как хрупкая юная тростинка, но по сути, это взрослая тетка возрастом под полтинник. Она жила в девяностых, наверняка читала криминальную хронику в то время, смотрела телевизор, и смысла врать ей, пожалуй, не было изначально. Тем более, что я не врал, просто не договаривал.

   — Ну что ж… — хмыкнул я. – Девочка ты, действительно, уже взрослая. Кроме того, была достаточно взрослой и в девяностых. Надеюсь, — несколько саркастически добавил я, – ты не ждешь от меня борьбы за справедливость? Ну, типа, чтобы я поубивал всех злодеев и в мире воцарило добро и все такое.

   Вопросительно глянул на нее, она презрительно фыркнула в ответ и заявила:

   — Хватит уже ерничать! Рассказывай.

   — Значит так. Купца зовут Марус. Кое о чем мы с ним успели договориться. Это нам еще повезло, что мужик – бывший капитан, ему и в плавание приходилось ходить, и с пиратами сталкиваться. Мог бы попасться какой-нибудь слизняк…

   Я выдохнул и продолжил:

   — Они с сыном не объявились дома. Ну, если он не совсем скотина. Судя по тому, что за мной еще не пришли, он сделал, что обещал.

   — А что он обещал? – уточнила Мари.

   — Его жена наденет траур, и всем объявят, что он погиб на этой шхуне. Вдова выставит дом на продажу, объясняя это тем, что в городе ей жить не по средствам. У нас, — я уточнил — у тебя, меня и Оллы есть примерно две-три недели времени, чтобы исчезнуть отсюда навсегда.

   Мари вскочила из за стола, прошлась по комнате, сложила руки на груди и передернула плечами, как будто замерзла.

   — Твою налево! Я не думала, что все так хреново! Неувязки в твоем рассказе, конечно, были… — она еще раз прошлась по комнате и спросила: — Тогда какого мужского полового органа, ты тянешь время? Ты же не идиот! Ты должен понимать, что мы не можем продать этот дом! – она потыкала пальцем в пол, поясняя какой именно дом имеет ввиду. – Это сразу насторожит стаю. Но мой-то мы можем выставить на продажу! Нельзя же бежать отсюда, не имея денег даже на еду!

   Я глянул на нее с некоторым удивлением – надо же, как она быстро все сообразила. Я все же опасался слез и прочих истерик.

   — Сядь, не мельтеши. Раз ты все так прекрасно понимаешь, то должна понять и то, что я не представляю, кому и как этот дом продать. Я спрашивал у Оллы – она только плечами пожимает. Поэтому сейчас я возьму немного денег, и пойду в таверну.

   — В какую таверну?!

   — Туда, куда регулярно шлялся прежний Оскар. Сегодня, если ты помнишь, последний рабочий день. Завтра – выходной. Значит, «мои друзья» сейчас гулеванят там.

   Она смотрела на меня с недоумением и некоторым сомнением, и я, улыбнувшись, добавил:

   — Вернусь поздно, пьяный и счастливый.

   — Ты уверен, что стоит это делать?

   — Уверен. Я и так слишком долго пропускал эти гулянки, и если не появлюсь там после «дела», это будет совсем уж странно.

   Она недовольно дернула плечом и все же уселась за стол:

   — Ты… Ты все же поаккуратнее там. Случись что, мне Оллу будет не вытянуть.

   Ее ответ, надо сказать, меня немного удивил. Если для меня Олла была матерью донора, то для нее-то – вообще чужим человеком.

   — Найди мне лучше рубаху поприличнее.

   Она скрылась в комнате Оллы и через несколько минут вернулась, неся чуть слежавшуюся, но явно не холщовую рубаху и какие-то темные плотные штаны. В другой руке у нее было что-то вроде пары сандалий. Я переоделся, с трудом разобрался с креплением на этой обуви, провел по волосам пятерней и решил, что этого вполне достаточно.

   Где находится этот самый пресловутый «Семилап» я уже знал, но в сумерках чуть не прошел мимо – дома в ряду у рынка были похожи, как близнецы: все низкие, приземистые и с темными окнами.

   Однако, дверь домика, который я только что миновал, внезапно распахнулась. Оттуда лился слабый свет, слышался скрипучий звук какого-то музыкального инструмента и довольно сильно пахнуло сивухой. Послышался отвратительный женский визг, гул голосов и прямо мне под ноги выкинули до изумления пьяное тело. А может, просто сильно избитое.

   Мужик встал на четвереньки и принялся блевать – я еле успел отскочить. Темный силуэт в дверях домика, загораживающий своим телом и без того неяркий свет, радостно воскликнул:

   — О, кто пожаловал!

   Он повернулся туда, в вонючее освещенное помещение и заорал так, как будто был за километр от собеседника.

   — Эй, братва, гляньте кто пришел!

   Сайма я узнал только по голосу. Он опять был изрядно пьян, но, кажется, радовался мне вполне искренне. Чуть сдвинув его с порога, я прошел внутрь.

   Морду, конечно, мне стоит сделать попроще, но заведение было даже хуже и грязнее, чем самая занюханная совковая рюмочная. Заодно я понял, почему снаружи не было света – все окна были плотно заколочены изнутри досками.

   Довольно большая комната, где вдоль стен стояло с десяток здоровых тяжеленных столов. На чуть приподнятом подиуме извивалась под скрипучую музыку какая-то шлюховатая девка — танцевала. Иногда она задирала подол широкого платья выше колена, что вызывало восторженный рев у посетителей.

   Сильно воняло потом, перегаром, жареной рыбой и прогорклым маслом. За столами, на массивных широких лавках, сидели несколько компаний по восемь-десять человек. Под ногами похрустывали рыбные кости. Сайм толкнул меня в плечо и, глупо хихикая, сказал:

   - Ну, че встал! Пошли к нашим!

   «Наших» я узнал по сидящему во главе стола Маркану, это была самая большая и, пожалуй, самая пьяная компания. Меня встретили довольно дружелюбным гулом голосов, и Маркан объявил:

   — С опозданца пива на всех! Эй, Фанка, слышишь?! На всех пива!

   Из дверей кухни выглянула мрачная чернобровая женщина с отечным лицом, кивнула мне, как старому знакомому и вновь исчезла.

   Через пару минут совершенно седой, но здоровый, как лось, мужик бережно поставил на стол бочонок литров на двадцать пять-тридцать, сильным движением вбил в него кран и, оттолкнув несколько кружек, которые попытались подсунуть страждущие, мрачно заявил:

   — Полторы серебрухи. Это — свежее.

ГЛАВА 23

ОСКАР

   Пиво было просто восхитительным, но чуть тяжеловатым! Плотное, густое, с очень легкой горчинкой и изрядной долей алкоголя.

   Мужики гомонили, наливая себе в здоровенные глиняные кружки, сдувая пену и, стуча посудинами друг о друга. От лихих движений пиво перехлестывалось через край, заливая и без того липкий стол. Я сделал еще глоток и прохладный напиток маслянисто скользнул в горло, смывая нервное напряжение.

   Сайм, жадно глотая, выхлебал почти пол кружки и, вытирая пену с лица рукавом, довольно хекнул:

   — Й-эх… Доброе пиво! И дурмана в меру.

   Слово дурман мне очень не понравилось. Я насторожился и решил пока больше не пить – хрен знает, что туда добавляют. Тем временем, слегка окосевший Сайм, продолжал:

   — Гайн, конечно, скотина та еще, крыса, можно сказать! Своих же друзей опрокинул. Но ведь куш-то поди не маленький взял? – он смотрел мне в глаза затуманенным взором, с каким-то детским любопытством ожидая ответа.

   Я смочил губы пивом, гулко булькнув кадыком – якобы глотнул, и спокойно ответил:

   — Вот сам у него и спроси, вы же, помнится, были друзья — не разлей вода.

   Маркан внимательно оглядел нас острым и достаточно трезвым взглядом и скомандовал:

   — Заткнулись оба!

   На секунду за столом воцарилось молчание, а потом снова поднялся гул голосов. Говорили в основном о рыбалке – кто сколько поймал, сколько заработал. Два мужика постарше, сидящие напротив меня, обсуждали предстоящую свадьбу чьей-то дочери – беседовали о кандидатуре жениха, да сколько приданого придется отсыпать.

   Сайм допил остатки в кружке и вновь зацепил меня:

   — А сказывают, ты, вроде как, жениться собрался?

   К нашему разговору прислушивались Маркан и еще один молодой парень – самый щупленький и незаметный среди всех. Поэтому я недовольно поморщился и обстоятельно ответил:

   — Да мать зудит…И скулит, и скулит без конца – мол, старая стала, стирать тяжело и дом вести не может одна. Я бы, конечно, послал, но тут она девку присмотрела – мамашка померла, а другой родни-то и нет. А за девкой целый дом идет!

   — Иди ты! Что, ни братьев, ни сестер? – завистливо протянул Сайм.

   — Не-а, одна она.

   — Ну, дом продашь – свадьбу знатную справишь! Ох, и погуляем же!

   — Да когда еще погуляем? Дом продать – не с удочкой на берегу посидеть.