Вселение. Александр Панин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1 - Шаг в сторону
• ГЛАВА 2 - У озера
• ГЛАВА 3 - Шестой нелишний
• ГЛАВА 4 - А жизнь продолжается…
• ГЛАВА 5 - Домик на дереве
• ГЛАВА 6 - От печки
• ГЛАВА 7 - И посевная
• ГЛАВА 8 - Сложности построения бани
• ГЛАВА 9 - Боярышня
• ГЛАВА 10 - Пройденное и предстоящее
• ГЛАВА 11 - За открытиями
• ГЛАВА 12 - Экспедиция и все такое
• ГЛАВА13 - Соседи
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Совмещение разумов и что из этого может получиться

ПРОЛОГ

Стариковский сон очень легок и чуток. Если с вечера не закинуться мощным снотворным, то просыпаться будешь от маломальского шороха и скрипа, которыми так богат ночью старый дом, чуть ли не ровесник своего обитателя. Обитателю, кстати, было семьдесят восемь лет, а дому чуть больше ста. Деревянный двухэтажный барак на бывшей окраине, он давно напрашивался на снос, пока не напросился. Часть жильцов уже съехала, кто куда. Обещанного компактного переселения традиционно не получилось. Федор Васильевич в числе последних должен был получить комнату тоже в каком-то доживающем свои последние дни ветхом строении. Несмотря на годы, ветераном войны он не был, значит, и указ Президента проехал мимо и дальше, и отдельная квартира ему не светила, к чему Федор Васильевич отнесся философски, мол, не жили богато – не стоит и начинать.

   А проснулся Федор Васильевич от странного ощущения, что его стало будто двое. Сознание, затуманенное ударной дозой снотворного, сразу выдало диагноз:

   - Ну, братец, поздравляю. Ты теперь еще и шизофреник.

   Федор Васильевич не успел даже осознать создавшегося положения и полностью открыть глаза, как под веки проник колеблющийся красноватый свет, а по ушам, непривычным к подобной разноголосице, ударила такая лавина звуков, что разобраться в ней сходу не было никакой возможности.

   Федор Васильевич легко скатился с ложа, краешком сознания отметив этот удивительный факт. Он, пожалуй, даже позабыл, когда это последний раз столь легко скатывался с ложа.

   В комнате (он полагал, что это комната) царил полумрак. Светилось только малюсенькое окошко справа, даже не окошко, а прямоугольное отверстие, светилось неровно, словно за ним горел раздуваемый ветром востер. Соответственно, и полумрак в комнате то придвигался, то отползал. Босые ноги ощутили устланный соломой пол, и Федор Васильевич удивился вторично, но, опять-таки, не заостряясь на этом.

   В это время мимо, шурша соломой, пробежал кто-то большой, раза в полтора выше Федора Васильевича, и весь в светлом, отчего казался еще больше. В правой руке пробежавшего что-то красновато блеснуло, отразив проникнувший через окошко очередной всполох. Федор Васильевич хотел было оскорбиться тем, что по его комнате без его на то разрешения шастают незнакомые гиганты в белом, но тут сзади тихо заплакал ребенок и всполошенный женский голос крикнул:

   - Федька, чо встал! Беги, выводи корову! Не иначе, татарва налетела!

   Федор Васильевич, глубоко обиженный манерой обращенья, попытался открыть было рот, но тело как-то само вынесло его через низенькую дверь во двор. Что такое «выводить корову» он смутно помнил по сопливому детству, хотя после никогда в жизни и не делал, и ему оставалось только удивляться, когда он решительно бросился к низенькому темному строению за домом. За те несколько секунд, в течение которых он бежал до хлева (надо же, и название откуда-то в голову пришло), Федор Васильевич успел увидеть многое и все увиденное ему категорически не понравилось.

   Совсем недалеко разгорался небольшой пока пожар, проносились какие-то тени на, подумать только, лошадях, слышались гортанные крики и женский визг. Где-то заходился в плаче ребенок. Кино, да и только. Недоумение Федора Васильевича возрастало.

   Между тем, он отодвинул деревянный засов, и из распахнутой низкой двери пахнуло сложной смесью запахов навоза и молока. Внутри кто-то протяжно замычал. Федор Васильевич, вернее, Федька бросился внутрь и смело ухватил корову за рога, на что раньше сам Федор Васильевич никогда бы не решился. Корова уперлась, наклонив голову, и не шла ни в какую. Ее пугали треск и гул близкого пожара, крики, отблески пламени. В общем, ее пугало все. Федька тянул, надрываясь, но корова была явно сильнее.

   Обзор из хлева был никудышный, несмотря на подсветку, да Федор Васильевич был увлечен делом вместе с Федькой, поэтому прореагировали только на женский вопль, не услышав за прочим шумом, предваряющего его короткого вскрика.

   Федька сразу бросил корову и рванулся на выход, но гораздо более осторожный Федор Васильевич сумел каким-то образом этот порыв притормозить, и Федька осторожно выглянул из проема. Картина аппетитной не выглядела. В маленьком дворике обнаружился натуральный кочевник из учебника по истории средних веков, который увлеченно занимался тем, что взгромождал животом на стоящую тут же телегу женщину в длинной белой рубашке. Ту самую, которая послала Федьку выводить корову. Совсем недалеко от телеги валялось тело, по всему, мужчины, тоже в белом.

   - Отец! Маманя! – вскрикнул Федька, и Федор Васильевич страшно испугался, что этот грязный кочевник сейчас его услышит, и он будет валяться рядом.

   Кочевник выглядел устрашающе: кривая сабля на боку; чехол с луком у седла стоящей рядом низкой лохматой лошадки; копье с хвостом, прислоненное к телеге. А еще по улице то и дело вскачь проносились его соплеменники. Поэтому Федор Васильевич усилием воли подавил порыв своего (теперь уже понятно) симбионта и, как человек старый и опытный, принялся размышлять.

   Татарин (ну а как еще было называть это действующее лицо, тем более, что и мать, хм, мать кричала насчет татарвы), между тем задрал на женщине рубашку выше пояса, обнажив роскошные белые ягодицы. Женщина вяло трепыхалась, и татарин для острастки врезал ей вдоль спины висящей на запястье плетью. Федька опять дернулся было, но Федор Васильевич опять сдержал его порыв. Он уже пришел к пониманию случившегося, но времени катастрофически не хватало, надо было срочно выходить из положения и у Федора Васильевича начал складываться определенный план.

   А татарин совершенно не подозревал ни о укрывающемся в темном хлеву пацане, ни, тем более, о каких-то его планах. У него перед глазами была небывалая добыча, и он спешил получить свое, пока не появился десятник и не наложил на нее лапу. Он развязал пояс и спустил штаны до колен. Эта женщина была явно не девственницей, и для рабского рынка ее беречь не стоило. Естество его торчало вперед и вверх, и татарин, чуть приподнявшись на носках, вогнал его в женщину. Та дернулась и завыла низко, а насильник, хохоча, задергал задом. Федор Васильевич перестал сдерживать симбионта. Он только постарался, чтобы тот прихватил валяющийся на земле кол и сдернул со стены болтающийся там на деревянном колышке ржавый серп.

   Татарин уже ничего не соображал. Он вцепился в бедра женщины мертвой хваткой, хрипел и хрюкал. И тут Федор Васильевич вместе с Федькой (уж тут-то они были заедино) от всей души вогнал кол татарину в зад. А стервец Федька еще упер тупой конец в землю и притопнул ногой, чтобы, значит, держался крепче. Клиент взревел, но как-то не по-мужски, с визгом. Басовитого рыка у него не получилось. Облом был ужасен. Федор Васильевич даже мимолетно татарину посочувствовал. И, главное, тот никуда не мог деться. Назад – значит, насаживать себя на кол. Вперед мешала женщина. А чтобы податься вбок, надо было сначала сдать назад, а там… В общем, оставалось только откатить телегу, что, естественно, никто делать и не собирался. А Федька, не оставив супостату времени для принятия решения, подбежал сзади и полоснул того серпом по горлу. Серп был совсем не таким, как у колхозницы на скульптуре Мухиной. Он вообще мало напоминал серп, а походил, скорее, на короткий, сильно изогнутый турецкий ятаган. Но форма, как оказалось, играла здесь второстепенную роль.

   Кровь хлестанула такой струей, что залила все вокруг: и женщину, и телегу, и самого татарина, вопль которого перешел в хрип и бульканье.

   Дальше Федор Васильевич и Федька действовали почти без противоречий. Федька поддел ногой конец кола, упертый в землю, и татарин завалился на спину. Он еще дергался, но всем было как-то не до него. Женщина, всхлипывая и охая, сползла с телеги. Когда она повернулась, оправив окровавленную рубаху, Федор Васильевич ужаснулся огромному синяку, обезобразившему ее красивое лицо. Однако, разглядывать что-либо просто не было времени. Глаза, как и руки, и ноги, и прочие части тела подчинялись исключительно Федьке. Федор Васильевич, к стыду своему, на обстановку просто не успевал реагировать. И посоветовать-то ничего не мог, потому что сам в такой ситуации ни разу не был. Но, насколько он мог судить, Федька все делал правильно.

   Во-первых, он послал мать за сестрой, которая пряталась где-то в землянке (Федор Васильевич только сейчас понял, что строение, где он осознал себя, является полуземлянкой и представляет собой врытый в землю сруб, крытый дерном). Во-вторых, он схватил под уздцы татарскую лошадку, довольно индифферентно взирающую на то, как негуманно разделались с ее всадником, и когда та попробовала заартачиться, по-хозяйски дал ей между ушей, одновременно дернув за узду. Лошадка, видимо, решила не связываться и притихла. И, в-третьих, он быстро, не чинясь, обобрал татарина, сняв с него саблю, драный халат, засаленный малахай, отороченный мехом лисицы, и мягкие сапоги. Все это добро он взгромоздил на лошадь.

   - Скорейше давайте! – прикрикнул он громким шепотом в сторону землянки.

   Оттуда немедленно выбежала мать с узлом в одной руке. Другой она тащила за собой маленькую всхлипывающую девчонку. Федор Васильевич тут же остро ее пожалел, чем вогнал в недолгий ступор Федьку. Но тот отошел быстро и опять взял бразды в свои руки.

   - Задами! Быстро! – скомандовал он.

   Мать с плачем бросилась было к лежащему мужику, но Федька был неумолим, и Федор Васильевич целиком его в этом поддерживал.

   Странно было, что за женщиной корова пошла как миленькая. Федька, держа под уздцы дополнительно навьюченную узлом лошадку, двигался первым. Следом мать вела за руку маленькую Машку и корову за веревку, привязанную к рогам. Корова попыталась было мычать, но получила по рогам и обиженно заткнулась.

   За землянкой и хлевом оказался огород со всякой всячиной, которая путалась в ногах. Федор Васильевич предположил, что это ботва репы, потому что другого огородного растения в средневековой Руси он не знал. То, что это была именно средневековая Русь, Федор Васильевич определил по наличию татар и русскому языку общения. Но дальше этого дело не шло. Приходилось все время отвлекаться, хотя Федька, похоже, справлялся и без его участия.

   С другой стороны двора тоже вспыхнул пожар, сопровождаемый воплями, визгом и другими неидентифицируемыми звуками. Плохо было то, что вокруг посветлело и ночь превратилась в сумерки. Они, конечно, не были видны как на ладони, но поторопиться следовало. Федька потянул лошадку, мать потянула корову и через несколько шагов невысокая, но развесистая ветла отделила их от деревушки.

   Сразу за ветлой местность стала резко понижаться, и запахло водой. Сбоку вывернулась узкая тропинка и идти стало значительно легче. Тропинка через десяток шагов привела к узеньким мосткам, под которыми угадывалась текущая вода. Федька уверенно свернул направо. Федору Василевичу оставалось только удивляться тому, как тот находит дорогу. Пока он удивлялся, Федька повернул еще, на этот раз налево, и зашлепал прямо через речку. Воды здесь было ему по колено. Мать взяла Машку подмышку, и та начала было скулить, но тут же замолчала, получив смачный шлепок. Федька обернулся и зашипел:

   - Тише вы.

   Хотя, скорее всего, никто в разоряемой деревне не прислушивался к долетающим со стороны реки звукам.

   Речка кончилась метров через пятнадцать. Под ногами заскрипел песок. Подъем был пологим и довольно длинным. Потом в береге образовалась как бы ступенька высотой примерно в полметра. На нее все влезли легко кроме Машки, которую мать просто переставила повыше, и коровы, которую пришлось толкать в зад. Эта ступенька, видимо, обозначала собою коренной берег, потому что больше уже вверх-вниз ходить не пришлось, только вперед. И после узкой травянистой полоски земли над головами беглецов важно зашумел лес.

   - Ушли, - подумалось Федору Васильевичу.

   Но Федька упрямо вел семью все дальше и дальше. Чистая, покрытая редкой травкой земля почти сразу кончилась. За ноги стали хватать удивительно цепкие и гибкие ветви кустарника. Под подошвами захрустели сухие сучки. Часто приходилось обходить здоровенные упавшие деревья с могучими корнями-выворотнями, походившими в темноте на жутких сказочных чудищ.

   Вот рядом с таким выворотнем, где-то через час пути Федька и остановился. Лошади он спутал передние ноги ее же уздой и та, смешно переступая, тут же принялась щипать скудную травку. А вот корову он привязал к одному из корней на короткую веревку, и та обиженно мыкнула. Федька, впрочем, не обратил на это никакого внимания. Зато сестру и мать он устроил со всеми мыслимыми удобствами, нарвав вокруг травы и застелив ее прихваченным из покинутого дома рядном.

   Мать, двигавшаяся как сомнамбула, села, прижала к себе дочь и тихо заплакала. Федька насупился. Федор Васильевич тоже счел необходимым пригорюниться, хотя и знать не знал убитого мужа и отца. Просто чисто по-человечески.

   Ночь подходила к концу. Светало. Даже здесь, под сенью дремучего леса, который явно был не чета хилым рощицам Федора Васильевича, стало сереть. Из мрака показывались стволы, переплетение сучьев бурелома, женщина с девчонкой рядом. Федор Васильевич наконец-то смог спокойно оглядеться и все обдумать. Однако оглядеться у него не получилось – глазами заведовал на данный момент Федька. А вот в мозгах Федька был ему не соперник. Тем не менее, вопрос, обращенный вроде бы к самому себе, он задал первым:

   - Кто ты?

   Сказал он это вслух и, если бы мать не была поглощена своим горем, она бы непременно это заметила. Ну а маленькая сестренка, утомившись, просто спала.

   Федор Васильевич затруднился сразу ответить. Как объяснить маленькому деревенскому жителю, черт знает какого века столь сложный вопрос, когда он сам, человек достаточно продвинутый, отягощенный двумя высшими образованиями, пока ничего толком не понял. Надо было наверно придумать что-нибудь простое, доходчивое, что не испугало бы пацана, а примирило его с создавшимся положением, а может даже дало повод для гордости. Впрочем, Федька сам дал ответ на этот вопрос.

   - Ты демон или дух святой?

   Федор Васильевич изумился простоте формулировки и незатейливости выбора.

   - Конечно святой, - ответил он почти без задержки. – Феодор я. Послан самим архангелом Гавриилом (на посланца бога Федор Васильевич не претендовал).

   Но наверно архангел Гавриил здесь тоже был в авторитете. Федька кивнул. Ответ его явно устроил.

   - А чудо можешь совершить? – спросил он с надеждой.

   - Чудо? Нет, чуда не смогу. Не затем я сюда послан, - назидательно заметил Федор Васильевич. – Я простой наблюдатель. Потом обо всем расскажу пославшему меня.

   - Как же так? – поразился Федька. – Разве сверху всего не видно?

   - Видно все, - подтвердил Федор Васильевич. – Но плохо. Потому как далеко очень.

   Наверно со стороны их диалог выглядел довольно занятно – сидит перемазанный в крови пацан, патлы торчат в разные стороны, глаза безумные. При этом бормочет что-то невнятное, размахивая руками, а потом замирает, словно прислушиваясь. Любой, поглядев, скажет – юродивый. Хорошо, что любых вокруг не было.

   Федька в конце концов смирился с присутствием в своей голове непонятного святого Феодора, тем более, то тот ему почти не докучал, да и жуткая усталость после весело проведенной ночи давала о себе знать. Так что Федька улегся рядом с сестрой и сразу заснул. И только мать продолжала сидеть, глядя в пространство пустым взглядом, и по щекам ее медленно катились слезы.

ГЛАВА 1 - Шаг в сторону

Птицы разорались совсем уж неумеренно, и Федька пробудился. Первым делом он пощупал голову. Голова была цела, все необходимые ее части: уши, нос, рот и глаза были на месте, и Федька немного расслабился.

   - Приснилось, - сказал он сам себе с большим облегчением, и обратился к делам насущным.

   Мать так и уснула сидя, и сейчас, разглядев ее при свете дня, пусть и затененном, мальчишка ужаснулся. Красивое лицо матери было обезображено огромным синяком, щека вздулась, от глаза осталась одна щелочка, на разорванной губе запеклась кровь. Федьке как ножом по сердцу резануло – мать он любил, хоть и стеснялся показывать это перед соседскими мальчишками.

   Голос в голове возник совершенно неожиданно, Федька даже подпрыгнул и оглянулся испуганно, не видел ли кто.

   - Бодяга, - сказал голос и умолк.

   - Что бодяга? – глупо переспросил Федька.

   - Ты рот-то не разевай, - посоветовал голос. – Просто думай. Я пойму. Так вот, бодяга - это губка. Она растет в речке на корягах и камнях. Хорошо помогает при синяках и кровоподтеках. И хорошо бы еще губу зашить. Как мать-то зовут?

   - А то ты не знаешь? – Федька не стал говорить этого вслух и у него получилось.

   - Знал бы – не спрашивал, - голос произнес это с интонацией, выдавшей раздражение, и Федька слегка испугался.

   - Василисой кличут.

   - Ага, понятно. Ну а ты чего здесь расселся? Надо в деревню сходить, проверить, а заодно и бодяги надрать в реке.

   - А как же маманя? И Машка? Нельзя их здесь оставлять.

   - Ну, возьмем с собой до опушки. А там им придется подождать. Ты, кстати, посмотри, что на лошади навьючено.

   Федька деревянным шагом приблизился к лошади, которая, видимо, побаиваясь леса, старалась держаться поближе к людям. На лошадке оказалось навьючено много чего. Федька стащил с нее две раздутые переметные сумы. Лошадь, кажется, даже вздохнула с облегчением. Видать, ее прежний владелец грабил не первую деревеньку.

   Федька не стал рыться в сумках, а просто поднял их и вытряхнул содержимое на землю. Федор Васильевич с интересом всматривался в валяющиеся на земле вещи. Назначение их он себе примерно представлял, а названия надеялся узнать у младшего собрата. Федька наклонился и поднял с земли одной рукой красивый синий сарафан, а другой что-то вроде пальто, отделанного темно-коричневым мехом, с широкими у плеча и зауженными книзу рукавами. В ответ на вопрос о названии Федька растерянно пожал плечами.

   В отдельной тряпице были завернуты женские украшения из серебра с зелеными полированными камушками. Вобщем ничего особо выдающегося в переметных сумах Федор Васильевич не приметил.

   - Извращенец какой-то. Или фетишист, - подумал он с досадой.

   - А что такое «извращенец» и «фетишист»? – тут же вопросил Федькин голос.

   Федор Васильевич помедлил с ответом, думая, стоит ли объяснять маленькому средневековому товарищу то, что еще не все взрослые двадцать первого века твердо знают, но потом решил, что, ежели он все-таки святой, то должен быть всеведущим и сказал:

   - Ну, это тот, который собирает женские вещи и получает от этого удовольствие, - и тут же предупредил. – Но это только мое предположение. Может быть, он хотел это любимой жене привезти, или у них в ауле женское барахло дороже мужского ценится. Теперь-то не узнать.

   Федька обдумал его решения и принял.

   Кроме переметных сумм на лошадке было потертое седло, под которым находился потник из войлока. На седле сбоку был закреплен лук в специальном футляре. Тут уж Федька, без всяких вопросов со стороны Федора Васильевича, пояснил, что это саадак. Лук был без тетивы, видно, его использование при ночном грабеже не предполагалось. Свернутые колечком три кожаных тетивы нашлись в специальном кармашке на боку саадака. Заинтересованный Федька вынул лук, который оказался чуть меньше Федькиного роста и попытался его согнуть. Федору Васильевичу пришлось его строго одернуть, потому что Федька был мальчишкой крепким, а как известно, сила есть – ума не надо. Федька засопел, но спорить не решился, а следуя совету, накинул петельку тетивы на один конец лука, уселся на землю, и попытался накинуть вторую петельку на другой конец, изгибая лук через вытянутые ноги. Мальчишка напрягся и покраснел, но петелька так и не дошла до нужного конца сантиметров на пять.

   - Ничего, - успокоил его Федор Васильевич. – С кем-нибудь вдвоем натянем.

   Он уже отождествлял себя с этим пацаном. А что оставалось делать? Громко возмущаться? Кататься по земле? Уйти в себя и не выходить? Да ведь даже покончить с собой невозможно, потому что Федька не согласится. Остается только смириться. Тем более, что в таком положении есть и немало плюсов. Например, Федор Васильевич перестал ощущать свое сердце, перестал беспокоить надоевший до чертиков остеохондроз, и вообще из болезненных ощущений осталась только заноза в пятке. Немного беспокоили условия, в которых он оказался, а в особенности, место и время действия. И если со вторым было относительно ясно (что такое плюс-минус век), то с первым было понятно только, что это где-то в средней полосе России.

   Федор Васильевич, погрузившись, было в размышления, тут же себя одернул, прикинув, каково будет Федьке, когда на его мозги обрушится весь этот сумбур. Однако, Федькины мысли, короткие и ясные до донышка, казалось, никак задеты не были. Получалось, что Федор Васильевич каким-то образом имел все-таки возможность уединиться в Федькином мозгу, одновременно воспринимая действительность всеми его органами чувств.

   - А вот интересно, - подумал Федор Васильевич. – Смогу ли я управлять его действиями?

   Он попытался поднять руку. Федька, как ни в чем не бывало, продолжал возиться с луком. Федор Васильевич напрягся. Федька сунул лук обратно в саадак и потянулся за копьем.

   - М-да, - и Федор Васильевич мысленно почесал затылок. – Незадача. А если мы попробуем немного не так? Федор, - позвал он своего визави.

   - А? – Федька едва не уронил копье и опасливо оглянулся. – Чего тебе?

   - Я хочу попробовать сам пошевелиться, - сказал Федор Васильевич немного виновато. – Ты не мог бы слегка расслабиться?

   - Как это? – не понял Федька.

   - Ну, закрой глаза, подумай о чем-нибудь приятном, а руки опусти, и пусть они висят совершенно свободно.

   - Ну ладно, - согласился Федька и закрыл глаза.

   Федор Васильевич напрягся. И вдруг Федькина левая рука медленно-медленно согнулась в локте, поднялась и почесала Федькин нос. Федька широко раскрыл глаза, глядя на свою руку. Федор Васильевич тут же оставил все попытки, Федькина рука упала, и мальчишка вроде успокоился. А Федор Васильевич тихо радовался. Стало понятно, что управлять он Федькиным телом может, вот только сам Федька воспринимает это пока несколько неадекватно.

   А Федька, опасливо косясь на свою левую руку, продолжал ревизию поклажи.

   Окончив ревизию, Федька опять навьючил все на лошадку, вытащил из-под выворотня сестренку и, поднатужась, взгромоздил ее сверху на груду вещей. Они тронулись обратно, при этом мать шла сбоку от лошади, придерживая дочь, а несчастная корова плелась сзади, прихваченная веревкой к задней луке седла.

   Когда, через некоторое время лес впереди посветлел, Федька остановил процессию и велел подождать его здесь. Федор Васильевич целиком одобрил его действия. Мать попыталась было присоединиться, но Федька твердо пресек это, указав на Машку и корову. Аргумент был серьезный и мать поняла. Федька еще, с подачи Федора Васильевича, велел ей на виду не маячить, а отойти подальше в лес и там дожидаться.

   Деревня на первый взгляд казалась обезлюдевшей. Может, так оно и было, но осторожный Федор Васильевич все-таки уломал Федьку не лезть через речку напрямик на глазах у возможных наблюдателей, а лесом отойти за поворот и переправиться так, чтобы не увидели из деревни. Федька поворчал, но подчинился.

   Брода за поворотом не было, а Федька плавал немногим лучше топора и с таким шумом, что Федор Васильевич пожалел о том, что настоял форсировать речку за поворотом. Через брод было бы по-всякому тише.

   Но Федька все-таки речку преодолел. Да и было там каких-то метров пятнадцать. Правда, нашумел он изрядно. И лягушки попрятались, и рыбы уплыли, и утки в камышах предпочли затаиться. Мокрый, грязный и злой Федька пролез через камыши, тихонько ругая святого Феодора, на что тот не преминул отозваться:

   - Я все слышу.

   Федька замер испуганно, заставив Федора Васильевича поинтересоваться:

   - Ну и что встал?

   Федька мотнул головой как лошадь и поспешил дальше. Спешил он, однако, осторожно, а к крайним землянкам подошел так, что, если в деревне кто-то и был, его он точно бы не заметил. Собственно, почти вся деревушка состояла из пары десятков таких вот полуземлянок по обеим сторонам проезжей дороги. И только в том месте, которое можно было назвать центром, возвышались несколько более-менее полноценных изб. По всей видимости, там жили справные хозяева. Правда, сказать про эти несколько обгорелых срубов, что они «возвышались», это значит погрешить против истины. А вот землянки огню поддавались плохо и, видимо, нападавшие, после нескольких попыток, свою затею оставили. Во всяком случае, родной Федькин дом оказался целым. Правда, цел он был только снаружи, а внутри все носило следы полного разгрома. Причем налетчики явно не руководствовались поиском упрятанных ценностей, а просто тупо вымещали зло. И Федор Васильевич догадывался, почему они его вымещали именно здесь.

   Федька начал было собирать разбросанные вещи, но вмешался Федор Васильевич.

   - Надо бы быстренько обежать всю деревню и посмотреть – может еще кто уцелел. Да и тело бы похоронить надо. А уже потом и барахлом заняться.

   Федька согласно кивнул, опять забыв, что голос находится у него внутри и внешние проявления согласия ему вовсе ни к чему. Но как только он подошел к двери, как слуха его коснулись странные звуки. Раньше отреагировал Федор Васильевич.

   - Замри!

   Странные звуки приблизились и оказались топотом копыт небольшого конного отряда. С десяток всадников в полосатых халатах прорысили по улице. Мелькнули раскосые коричневые лица, конские хвосты на вздетых копьях и пропали. Перестук копыт, замирая, стих вдалеке.

   И Федька и, что самое странное, Федор Василевич дружно сказали: «Уф!». А Федька после этого случая стал относиться к мнению Федора Васильевича более трепетно.

   Обежать десяток дворов, из которых половина была пепелищами, особого труда для Федьки не составило. Живых он не нашел. Кроме отца, зарублено, заколото и застрелено было еще пять человек. Мужиков среди них было двое, и оба старые совсем деды: дед Первак и дед Антиша. Понятно, что их убили не из-за бешеного сопротивления, просто как товар они никуда не годились, а оставлять их в живых было нерационально – все равно в зиму помрут от голода. Компанию, если уместна такая аналогия, убитым старикам составили три старухи. Причем, одну из них Федька даже не знал по имени – бабка и бабка. Все они валялись во дворах неопрятными кучками заношенного тряпья.

   Федька смотрел на мертвых со страхом и интересом. День только начинался, времени прошло совсем немного и мертвые выглядели совсем мирно. Мухи только роились в большом количестве. В основном на ранах и больших пятнах крови на земле.

   - Лопату поищи, - сказал Федор Васильевич, который сразу вспомнил то, что старался никогда не вспоминать: убитую мать и сестер и ржущих вокруг полицаев.

   Тогда Федька, которому было примерно столько же сколько теперешнему, жутко испугался и даже практически не дышал в своем убежище, из которого выполз только ночью, когда полицаи убрались не только со двора, но и из деревни.

   - А чего ее искать? – отозвался Федька. – У нас в деревне одна железная лопата и была.

   Он отправился на пепелище одной из справных изб. Лопата нашлась во дворе возле углей одного из сараев. Увидев сей девайс, Федор Васильевич натурально поперхнулся словами, которые хотел высказать в адрес мастера это чудо изготовившего. Федька только пожал плечами. Для него лопата из железа была признаком богатства и отнесся он к ней с должным пиететом, и даже отсутствие сгоревшего черенка не помешало. Федька быстренько сгонял домой где вытащил из-под лавки пропущенный мародерами топор. Топор пацану был явно великоват, но Федька по этому поводу не комплексовал. Он метнулся через дорогу, в два взмаха свалил тонкую березку и, примерясь, снес вершинку. Потом слегка подтесал конец и воткнул его на место выгоревшего черенка. Перевернул, пристукнул о землю.

   - Готово!

   Федору Васильевичу ничего не осталось делать, как восхититься. А заодно и задуматься. Затеянная работа хоть и была нужной, но чем дальше, тем больше она выглядела неподъемной. Пока намечались два варианта: стаскивать тела в одно место и рыть братскую могилу; хоронить там, где лежали, и копать шесть ям. Для пацана Федькиного возраста нереально трудно. Федор Васильевич нисколько не сомневался, что мальчишка справится. Но какой ценой. Опять же, время. И никакой гарантии, что его не застукают те ребята, которые только что проскакали мимо. Когда возвращаться будут. И тут Федор Васильевич мысленно хлопнул себя по лбу. У них же есть лошадь.

   Кстати, мыслительный процесс у Федьки шел примерно в том же направлении, правда, не так извилисто, и еще Федька, как отягощенный телом, о чем Федор Васильевич как-то не подумал, намеревался озаботиться чем-нибудь съедобным. Зайдя в землянку, он взял из-за ларя мешок, затолкал туда черствый, черный как земля каравай хлеба, отмерил в мешочек поменьше горстью пшена. Выйдя наружу, нарвал на огороде перьев лука. Попробовал вытянуть репку, но на конце пучка листьев был только тонкий желто-белый корешок. Прихватив во дворе помятый котелок, Федька уже собрался было уходить, но тут вмешался Федор Васильевич.

   - А у соседей посмотреть? – вкрадчиво поинтересовался он.

   Федька замер на полушаге. Смотреть у соседей? В деревне как-то было не принято заходить в соседский дом в отсутствие хозяев. Это Федька знал твердо. Авторитет родителей, которые это утверждали, не оспаривался.

   - Нет у тебя больше соседей, - прервал его мысли голос в голове. – Так что все их запасы мышам достанутся. Поторопись, Федька, времени мало, да и мать с сестренкой голодные сидят.

   Услышав про мать и сестру, Федька решился. Правда, брать у таких же бедных соседей было абсолютно нечего. Хлеб пополам с лебедой и лук с огорода. Рожь еще не жали, и настоящего хлеба не было ни у кого. Может быть, он и был у справных хозяев, но огонь решил по-своему. В результате Федька сложил в мешок целых три ковриги, здоровенный пучок лукового пера, немного щавеля и соль в тряпице. И только он собрался покинуть разоренную деревушку, как его окликнули из кустов громким шепотом:

   - Федька, а Федька!

   Федька вздрогнул. Надо сказать, что Федор Васильевич тоже вздрогнул, но виртуально. Уж больно неожиданно прозвучал голос на фоне мертвой деревушки. Словно с того света. Но голос-то был явно знакомый. Федька, собравшийся было задать стрекача, но так и не выпустивший мешок, медленно повернулся, нашаривая на поясе кривой татарский нож.

   Росшие вдоль дороги с противоположной от домов стороны густые кусты раздвинулись, и из них показалась лохматая голова.

   - Третьяк! – ахнул Федька, узнав товарища по играм, жившего с семьей через дом от них. – Ты один что ли?

   Мальчишка опасливо посмотрел по сторонам и боком вылез из куста, таща за собой путавшуюся в длинной рубашонке девочку.

   - Дашка! – изумился Федька, потом тревожно оглянулся и спросил:

   - Вы одни?

   - Одни, - Третьяк шмыгнул носом, потом для верности вытер его рукавом. – И батю и мамку, и братьев… Всех повязали и угнали. А мы с Дашкой на задах, под телегой ночевали. Ну и убёгли.

   - Айда за мной, - распорядился Федька, опять взваливая на плечо мешок. – Тут недалеко будет.

   - Отца убили, - рассказывал Федька, пока они шли до речки. – И мать пытались ссильничать, но я того татарина зарезал…

   Третьяк и Дашка ахали и восхищались. Федор Васильевич помалкивал. За разговорами не заметили, как преодолели брод и углубились в лес. Остановил их только голос матери.

   - Федька, паршивец, куда же ты пошел-то?

   Федька резко затормозил и повернулся на голос. Но его опередила Дашка. С криком:

   - Тетка Василиса! – она бросилась к матери, обняла ее и заревела.

   Глядя на сестру, зашмыгал носом и Третьяк. Мать, гладя льняную головенку прильнувшей к ней девочки, сама недолго крепилась и завсхлипывала. Следом разревелась Машка.

   - Ну вот, развели сырость, - недовольно проворчал Федька.

   Федор Васильевич укоризненно покачал головой. Внешне на Федьке это никак не отразилось, но настрой своего второго «я» он уловил и смутился. Подойдя к матери, он тронул ее за руку и сказал:

   - Маманя, я тут хлебца принес.

   Мать посмотрела на него вначале непонимающе, потом как-то сразу перестала плакать и засуетилась. Мигом на лесной подложке было расстелено чистое, хотя и помятое полотно, на которое горкой лег нарезанный толстыми ломтями, но от этого все равно не слишком аппетитный хлеб, рядом пристроился пучок зеленого лука и соль в тряпице. С краешка встала крынка молока, каким-то чудом попавшая сюда из оставленного дома.

   Переволновавшиеся и голодные дети моментально смели все, что было на «столе», и маленькая Машка вопросительно посмотрела на мать. Та только развела руками, и Машка уже привычно вздохнула. Хорошо, что к хлебу, очень смахивающему на глину, имелось хоть немного молока. Конечно, корова тоже перенервничала, поэтому и молока было немного, но, тем не менее, сохранялась надежда, что она еще оправится.

   После еды посидели немного, и Федька решительно встал.

   - Маманя, я лошадь возьму.

   - Зачем это тебе? – вскинулась мать.

   Она уже понимала, что сын стал главой семьи, но сердцем противилась этому, не потому что была властной женщиной или даже деспотичной, а просто не могла представить своего старшенького, который был еще сущим дитём, в роли хозяина.

   - Похоронить надо отца и деревенских, - мрачно ответил Федька. – Нам таскать не справиться.

   Лицо матери некрасиво сморщилось, и она с трудом подавила всхлип.

   - Я с тобой пойду, - сказала она. – Дашутка с Машкой побудет. А коровку, вон на аркане привяжем, где травка посочнее.

   Осторожный Федор Васильевич хотел было возразить, но подумал, что днем в июньском лесу относительно безопасно, да и татары вряд ли сюда припрутся, а вот им помощь взрослой женщины будет как раз впору. Правда, он помнил о проскакавших поутру всадниках.

   - Где у вас погост? – спросил он Федьку почти шепотом.

   Ну никак не мог он привыкнуть, что его больше никто не слышит.

   - Через дорогу в лес. Саженей сто будет от нашей землянки, - не изменившись в лице, ответил Федька.

   Выйдя из леса на берег, они внимательно осмотрелись. Деревушка лежала на той стороне тихая, обезлюдевшая и какая-то беззащитная. Стояла она лицом к дороге. А со стороны речки ярко зеленели огороды. Поля находились за леском, который после порубок был мелок и редок.

   Мать медленно двинулась первой. Федька уступил ей дорогу и пошел следом, ведя в поводу лошадку, которая, войдя в речку, сразу же потянулась к воде. Федька вытащил у нее блямкнувшие удила, и лошадка стала цедить речную воду сквозь крупные желтые зубы. Из-за этого Федька немного отстал, и Федор Васильевич забеспокоился, видя, как мать уже поднимается на деревенский берег, а за ней, поминутно оглядываясь, тащится Третьяк.

   Когда пришли на родной двор, мать первым делом бросилась к убитому мужу. С тела взлетело множество мух и, недовольно жужжа, закружилось рядом. Федька угрюмо молчал. Третьяк тоже опустил голову и ковырял землю пальцами босой ноги. У него еще сохранялась какая-никакая надежда. У Федьки же с матерью такой надежды уже не было, и Третьяк это понимал.

   Федор Васильевич тоже понимал состояние Федьки, но как человек трезвомыслящий и несколько циничный, что происходило не от склада ума, а от жизненного опыта, посчитал, что слезами всяко горю не поможешь, а дел впереди еще много. Он мягко намекнул Федьке, что пора бы с выражением скорби поскорее заканчивать, а то, кто его знает… Федька вынужден был согласиться, подошел и тронул стоящую на коленях мать за плечо. Та подняла голову, увидела лицо сына и молча встала на ноги. Третьяк подвел лошадь. Та, ко всему, видать, привычная, на труп никак не отреагировала. Федор Васильевич начал подсказывать:

   - Вам даже втроем не поднять. Веревка нужна. Обвязать подмышками и перекинуть через седло. Ты будешь тянуть за веревку, Третьяк и мать будут поднимать тело. Они приподнимут – ты подтянешь, они приподнимут – ты подтянешь. Третьяк пусть поднимает, он покрепче будет.

   Федька, соглашаясь, кивнул. Остальные посмотрели на него недоуменно. Но он уже побежал к хлеву. Смотанная пеньковая веревка висела внутри на стене.

   Тело отца взвалили поперек седла с огромным трудом. Все трое взмокли и запыхались. Два раза труп валился на землю, один раз даже придавив Третьяка, пока Федька не додумался провести веревку через торчащий из земли старый корень. Только после этого дело пошло. Под тяжестью трупа лошадка даже присела. Немного отдышавшись и прихватив лопату, все трое отправились на погост.

   Федор Васильевич, помня утренних всадников, и сам беспокоился и Федьку издергал. В результате тот всю дорогу тревожно оглядывался. Однако, на этот раз обошлось. Но не было гарантии, что так везти будет постоянно. На погосте Федька остался рыть могилу. Одну на всех. А мать с Третьяком, сгрузив тело, отправились за убитыми стариками. Деревенские старички были сухонькими, и мать с Третьяком предполагали управиться вдвоем. А Федька, поплевав на руки, принялся копать яму в легкой песчаной почве.

   Со всеми похоронными делами провозились, как прикинул Федор Васильевич, часа три. Солнце вышло в зенит и ощутимо припекало.

   - Пошли, - сказал Федька, берясь за повод.

   Мать, и до того не проронившая ни слова, молча двинулась за ним. Третьяк очистил лопату, вздохнул, глянул на низкий, широкий свежий холм и побрел следом. Они не успели пройти и десяти шагов. Федька резко остановился. Всему виной был Федор Васильевич, который не переставал приглядываться и прислушиваться. Ну не доверял он этой идиллической тишине. Он изображал в голове Федьки ту самую пуганую ворону, которая куста боится, что на фоне Федькиной беспечности выглядело несколько нелепым.

   Тем не менее, Федька остановился и прислушался. И правда, со стороны дороги, отделенной от погоста узкой полоской редколесья, послышался знакомый уже глухой перестук копыт. Федька вцепился в храп лошадки, а мать с Третьяком в страхе присели.

   На этот раз всадники не миновали деревушки. Топот стих, как понял Федор Васильевич, недалеко от сгоревших изб. Некоторое время царила тишина, потом вдруг раздался заполошный собачий лай, гортанные голоса и наконец, отчаянный визг. Визг висел в воздухе несколько секунд и как-то вдруг разом оборвался. Послышался хохот, потом чей-то раздраженный, судя по интонации, крик. На хохот наложился перестук копыт, и все это стало удаляться.

   Третьяк раскрыл, было, рот и даже успел сказать пару слов, но Федька шикнул на него и тот заткнулся, недоумевая. И вовремя. Опять раздался конский топот, но на этот раз одиночного всадника, и затих в той стороне, куда совсем недавно умчался отряд.

   Все трое дружно перевели дух. И, по общему мнению, лошадь тоже его перевела. Но, на всякий случай, еще немного подождали. Все это время Федор Васильевич накручивал Федьку и тот его надежды оправдал. Когда они, ежесекундно тревожно оглядываясь, перебежали дорогу и укрылись за ближайшей полуземлянкой и двумя заборами, Федька выступил перед имеющейся аудиторией, почти в точности повторив слова Федора Васильевича, но только в своей интерпретации.

   - Вот что, - сказал Федька решительно. – Уходить отсюда надобно. Нельзя нам тут оставаться. Не остережемся – перебьют или переловят.

   - Да как же! – всплеснула руками мать. – Здесь же дом, огород. И куда мы пойдем? В соседнюю деревню? Кому мы там нужны будем? Если они еще сами целы. А хлеба, хлеба-то…

   Третьяк предпочитал помалкивать, но видно было что точку зрения тетки Василисы он частично разделяет. Федька, вернее Федор Васильевич, ожидал именно такой реакции и обстоятельно стал отвечать на причитания матери, явив недюжинную для одиннадцатилетнего пацана логику, обстоятельность и словарный запас. Мать смотрела на него удивленно, а Третьяк так и вовсе разинул рот.

   - А куда здесь идти? – удивился Федька. – В лес конечно. Татарин в лес не пойдет, леса он боится. А мы даже от деревни далеко уходить не будем, чтобы иметь возможность собрать все с огородов. Хлеба, когда настанет пора, тоже уберем. Нас теперь ажно пятеро – управимся, небось. А к зиме и домик построим. Все ж таки мы с Третьяком мужики как-никак, - Федька усмехнулся.

   Третьяк переминался с ноги на ногу, поглядывая то на тетку Василису, которая все-таки была старше и опытней, хоть и баба, то на своего сверстника, показавшего вдруг незаурядную твердость и недетскую рассудительность. Мать и сама, видно, поняла правоту сына и только спросила:

   - А где же теперь жить-то будем и как?

   У Федьки, как выяснилось, уже был готов ответ.

   - Счастливо будем жить, а где – найдем. А пока вот что я вам скажу. Надо все, что нам может пригодиться, из домов вынести и забрать с собой. Нечего это здесь оставлять невесть кому.

   Мать опять возмутилась.

   - Как же так! А коли кто вернется?

   - Может и вернется, - задумчиво сказал Федька. – Что ж, то, что вернувшемуся принадлежало – мы отдадим. Я вообще не намерен бросать нашу деревню навсегда. Мы будем сюда наведываться, и, если кто вернется, заметим наверняка.

   Матери нечего было возразить, и она смолчала. Федька воспринял это как согласие. Третьяк тоже вроде бы не возражал. А Дашку никто и не спрашивал. Федор Васильевич мысленно потер руки. Теперь необходимо было отобрать из груды оставшегося неразграбленным барахла вещи, крайне необходимые на начальной стадии отдельного существования. А так как у них не было вообще ничего, то задача несколько упрощалась – надо было брать все. И тут же встал вопрос – как тащить и куда складывать.

   Пока Федька мысленно дебатировал с Федором Васильевичем, что для постороннего наблюдателя выглядело, по меньшей мере, странно, Третьяк вспомнил об остановке татарского отряда в середине деревни, и в одиночку отправился посмотреть. Очень скоро оттуда донесся его крик:

   - Федька! Иди сюда!

   Федька бросил матери:

   - Подержи лошадку. Я сейчас, - и побежал на крик.

   Он намеревался дать Третьяку хорошего леща, несмотря на его рост и вес, но, когда добежал, понял, что орать Третьяк имел полное право, и что сам он поступил бы точно так же.

   Оказывается, на задах одной из сгоревших изб, рядом с чудом не сгоревшим большим пустым хлевом, из которого явно вывели не одну корову, стоял совсем себе маленький хлев-не-хлев, а так, пристройка. И там кто-то активно шевелился. Даже странно было, что татары этого не услышали. А рядом с углом этого сооружения, под листьями лопуха, почти скрытая ими, лежала черная с белым собачонка, и кровавый след тянулся туда от самых открытых дверей большого хлева.

   - Татарин стрелил, - со знанием дела сказал Третьяк, наклоняясь. – Федька, глянь, а она ж живая.

   Собачонка часто-часто дышала. Розовый язык вывалился набок из полуоткрытой пасти. Глаза были прикрыты. Федька присел рядом на корточки и слегка тронул переднюю лапу. Собачонка слабо шевельнула хвостом. Федька встал и вытер пальцы об штаны.

   - Он ее стрелой шибанул. А потом, видать, вырвал. Вон, спина пробита. Хорошо, что наконечник, скорее всего бронебойный – шкура не разорвана. Так, а здесь у нас что? – Федька подошел к дверце и отодвинул засов.

   - Осторожнее! – только и успел крикнуть Третьяк.

   Дверь отлетела в сторону, сбив Федьку. Из темного проема выскочила белая коза. Глаза ее горели дьявольским желтым огнем. Мельком взглянув на сидевшего в пыли Федьку, она бросилась на огород, ухватила пучок зелени и принялась яростно жевать. Следом за ней из проема выскочили два совсем мелких козленка и запрыгали туда же.

   Федька, не вставая, почесал затылок.

   - Однако, - сказал Федор Васильевич.

   А Третьяк залился смехом, тыча пальцем то в Федьку, то в козу. Но тут как раз подоспела мать с лошадью и ввела всех в деловое русло.

   Федор Васильевич, будучи, если не абсолютным нулем в местных реалиях, то где-то очень близким к нему, потому что когда-то в ранней молодости что-то читал, не смог Федьке ничего внятного посоветовать. Он мог только сказать, что начинать надо с края и запоминать где что брали. И хорошо бы еще разжиться телегой. При слове «телега» Федька внутренне ощетинился - воспоминания о прошедшей ночи были слишком свежи, и Федор Васильевич покаянно затих. При этом он вспомнил, что телега как раз была в Федькином хозяйстве, но этот агрегат ничего общего с сооружениями времен детства Федора Васильевича не имел. Он был слишком тяжел и неуклюж. Всплывал в Федькиных мыслях и образ некоей «волокуши», но он не порадовал, потому что сразу возник вопрос брода. Федька на вопрос пожал плечами и сказал, что волокуша все равно между деревьев в лесу не пройдет, как, впрочем, и телега и в любом случае ее придется разгружать на берегу, а дальше все таскать на себе. Федору Васильевичу предложение «таскать на себе» не грозило, но он все равно загрустил, представив, много ли унесут два пацана и одна женщина. Как потом выяснилось, зря он загрустил.

   Следуя совету Федора Васильевича, Федька начал с края.

ГЛАВА 2 - У озера

Зачистке никто не помешал.

   Так уж получилось, что в первый день после обеда, ближе к вечеру они обобрали только две землянки. И первой с края оказалась развалюха бобыля деда Антиши. Так что и запоминать ничего не понадобилось. Улов с этих двух так называемых жилищ поместился в одну телегу. Вот тут Федор Васильевич и понял, почему усмехался Федька и куда он влез, не зная местных реалий.

   Во-первых, верховая татарская коняга жутко заартачилась, когда на нее стали напяливать местное подобие хомута. И ни уговоры, ни палка не смогли сломить упрямство степного скакуна. Зато от вьюков этот же скакун не отказывался и к поклаже, перекинутой через седло отнесся индифферентно. Парадокс. А, во-вторых, брод для телег находился примерно в полутора верстах от деревни. Как раз в ту сторону, куда проскакал татарский отряд. А в районе деревни конечно можно скатить телегу к реке, но вот чтобы поднять ее по откосу противоположного берега, нужны две лошади, и не такие, как эта мелкая коняшка.

   Поэтому телегу грузили слегка и тащили всем скопом. Для этого пришлось проложить дорогу по дедову огороду. Хорошо, что там практически ничего не росло. А на лошадку сделали простые веревочные вьюки и грузили бедолагу как верблюда. Скакун кряхтел, но шел. Вот с телегой получилась осечка, она проехала всего метров шестьдесят. Дальше шел уклон к речке метров в двадцать и, прикинув, что телегу потом придется тащить обратно вверх, пусть даже и пустую, от мысли довезти вещи прямо до воды отказались.

   Навьюченная же лошадь под водительством Федьки, перетащив барахло через речку, вверх идти с таким грузом попросту отказалась. Федька, видя такое дело, безропотно сбросил часть поклажи, и лошадь безо всяких вылезла наверх. Мало того, она спокойно подождала, пока Федька не принесет снизу оставленную часть груза, и не навьючит на нее опять.

   Вобщем умаялись все трое за день, хотя виду и не подавали. Мальчишки сводили напоить коня и корову, потом лошадку опять стреножили и пустили попастись, а корову привязали рядом с лагерем, как, впрочем, и козу, но одну, рассудив, что козлята от матери никуда.

   Отужинав опять хлебом с зеленью и молоком (Федор Васильевич прислушался к своему, то есть Федькиному желудку и ничего не услышал), которого с трудом, но хватило на всех, пацаны обустроили временный лагерь, поставив односкатный навес, крытый еловыми лапами и сложив из найденных камней подобие очага. Лагерь устроили примерно в полукилометре от берега, найдя в чаще маленький ключик, бивший из-под корней огромной ёлки. В этом месте образовался крохотный бочажок с чистым песчаным дном, из которого вытекал почти незаметный в траве и палых листьях ручеек.

   Сон сморил всех, едва улеглись. Причем последними улеглись мать и Дашка, по молчаливому согласию занявшая место старшей дочери.

   А утро началось с дойки, занятия сугубо мирного и привычного. Козу, до этого носившую кличку Машка, переименовали в Белянку, чтобы настоящая Машка не обижалась. Характер у козы, как выяснилось, был премерзкий и оба пацана никак не могли с ней справиться. Правда, когда за дело взялась мать, коза почему-то сразу присмирела, и подоить ее не составило труда. Конечно несчастная крынка молока, половину из которого тут же выдули козлята, не сильно отразилась на пищевом балансе, но, тем не менее, Машке хватило от пуза, да и Дашке немного перепало. Преимущества козьего молока даже в те времена были известны и Федор Васильевич, глядя Федькиными глазами на то, как отдувается, вкусившее сей ценный продукт молодое поколение, только радовался.

   Коровка, которую девчонки целый день откармливали сладкой травой и поили свежей водой, совсем отошла от ночного стресса, и молока от нее хватило на всех оставшихся. Конечно, диета, состоящая из суррогатного хлеба, зелени и молока, не очень способствовала трудовому энтузиазму, но крестьяне просто не знали другого питания. Мясо? Помилуй бог, а где его взять?! И где, если возьмешь, хранить? Рыба если еще. Но много ли ее наловишь на самокованый крючок, или той же вершей? На ушицу может быть.

   Но пока мальчишкам просто некогда было задумываться над этим насущным вопросом. Надо было заканчивать вывоз имущества из деревни, пока конкуренты не опомнились и не сломали все, по их мнению, ненужное, к чертовой матери. А еды, живот набить, пока хватало. Тем более, в семьях всегда говорили, что будет день – будет и пища.

   Поэтому, быстренько поев и попив, пацаны засобирались. Оставалось еще пять непросмотренных землянок. С телегой решили не связываться. Крупногабаритных вещей в домах все равно не было, а таскать в лес лавки или полати выглядело несколько странным. Потом может быть…

   - Так мы пошли, мамань, - сказал Федька, держа под уздцы фыркавшую лошадку, которая за сутки на вольных травах вроде даже залоснилась.

   - Идите, - мать оторвалась от собачонки, которой делала перевязку, и перекрестила мальчишек.

   Собака, как ни странно, до сих пор жила и подыхать вроде не собиралась. Ей промыли рану ключевой водой, положили какие-то травы и перебинтовали куском полотна. Девчонки устроили ее на мягкой подстилке и, приподняв голову, попытались напоить. Собака пить не стала, но благодарно шевельнула хвостом.

   Вообще живности в лесном подворье было уже много. Мать подумала было, что хорошо бы обзавестись парой кур, были такие у более зажиточных соседей, но никаких следов в деревне от них не осталось. Разве что несколько перьев во дворе. Да и кормить их было бы нечем. Мать уже привычно пригорюнилась. Вокруг никого не было, девчонки о чем-то весело болтая, погнали жвачных на недалекую, заросшую высокой травой полянку, и мать всласть поплакала. А потом принялась разбирать сваленные в кучу со вчерашнего вечера вещи.

   Она не могла понять, хоть и пыталась, для чего Федька с Третьяком взяли трое деревянных граблей и двое вил, для чего им, к примеру, два серпа, хотя понятно, что из оставшихся домов они притащат еще несколько, а если они затеют жать рожь, им больше двух и не понадобится. Вот крынки, корчаги, горшки – это понятно, посуда - вещь расходная, бьется легко, а замены теперь долго не сыщешь. Тряпья мальчишки набрали – просто ужас сколько. Не ожидала мать, что соседка могла иметь столько полотна. А ведь какой бедной прикидывалась. Потом она подумала, что ее землянка следующая, и слегка покраснела, представив, что увидит Третьяк. Когда начнет выворачивать ее укладки. Ей даже возжелалось, чтобы татары все пограбили.

   А мальчишки, тем временем, нагло вышли к броду и переправились в виду деревни, как ни беспокоился на этот счет Федор Васильевич. А вот молодости свойственно не замечать опасности. Может и опасность ее тоже не замечает.

   Когда Федька вытаскивал все из родной землянки, ему в какой-то момент стало очень не по себе, особенно, когда разгружал материны укладки и захоронки. Он помнил, как мать складывала туда эти тряпки, тщательно разглаживая их, а отец, большой и веселый, в окладистой русой бороде, подтрунивал над ней. У Федьки защипало в носу, и он вытер его рукавом. Третьяк, недоуменно воззрившийся было, все понял и отвернулся.

   Вытащив наружу все материны захоронки, Федька стал выламывать широкую доску лавки.

   - А это-то зачем? – поинтересовался Третьяк.

   - Помоги лучше, - пропыхтел Федька.

   Третьяк был на год старше и поэтому знал больше. Он притащил со двора кол, похоже тот самый, на котором сидел татарин, и приспособил его в качестве рычага. Поддавшись усилиям двух мальчишек, лавка с треском вылетела из гнезда. Третьяк отставил в сторону кол и, повинуясь Федькиному жесту, подхватил конец лавки. Вынеся ее наружу, он опять спросил:

   - Федька, ну что ты там задумал? Я, право, никак не соображу.

   - А вот чего, - ответил Федька, и принялся расставлять на доске разную посуду, равно пустую из землянки и наполненную простоквашей, сметаной, квасом из погреба.

   Скоро широкая доска лавки оказалась заставлена больше чем на две трети.

   - Берись, - сказал Федька. – Ты здоровый, поэтому первым пойдешь.

   Третьяк посмотрел на это дело и хлопнул себя по лбу.

   - А как же лошадь?

   Теперь пришел черед Федьки хлопать себя по лбу.

   - Забыл! Ладно, оставайся пока здесь, а я мигом. Только схоронись.

   Федька действительно обернулся быстро и вернулся уже без лошади. Третьяк же за это время, вопреки просьбе, принялся шерстить свою землянку. Правда, много он вынести не успел и вернувшийся Федька все-таки поставил его впереди, взявшись за доску с другого конца.

   Проявляя чудеса ловкости, они все-таки дотащили лавку с посудой до временного лагеря, уронив только один, пустой, горшок, который, правда, не разбился. Как женщины были рады – не передать. Странно, они радовались крынкам и тряпкам, и как-то совсем не обращали внимания на топоры, серпы и молоты. Мальчишки на это не обращали внимания, а вот Федор Васильевич задумался.

   Тащить доску обратно резону не было – такие лавки, в количестве, как минимум, двух штук, имелись в каждой землянке, да и планы у Федора Васильевича уже складывались относительно этих досок. Поэтому юные грабители отправились обратно налегке, а мать, разместив полные крынки в холодном ручье, повела следом лошадь.

   Уже затемно основная обираловка была закончена. Мать была просто поражена обилием свалившегося добра. Вдоль русла ручья выстроились разнокалиберные крынки и горшки с молочной продукцией и конопляным маслом. Хлеба, правда, уже черствого, было почти на неделю. Муки, чистой, а не жуткой смеси с лебедой и корой, при экономном расходовании могло хватить еще на неделю. В тряпках мать просто еще не разбиралась, но чувствовалось, что в зиму всем будет что надеть. Конечно, ее несколько смущала вероятность возвращения хозяев, но Федор Васильевич устами Федьки пояснил, что из татарского плена можно только бежать, потому что выкупать пленников, скорее всего, никто не будет, а добраться через степь обратно под силу только крепкому мужику и то, если сильно повезет. Так что… Мать в который раз подивилась разумным и связным речам сына, но так как дело было уже поздним вечером и все, умотавшись, готовились отойти ко сну, особого значения его словам не придала.

   Утром Федор Васильевич потребовал инвентаризации. Суть слова он Федьке разъяснил, а вот суть процесса пацан воспринимал с трудом.

   - Зачем? – чуть ли не вслух поинтересовался он. – Мы и так все знаем. На себе же таскаем. Да и набралось тут всего ничего.

   Однако Федор Васильевич на своем все-таки настоял, благодаря во многом своей репутации и наверно духовной сути.

   Для начала все имущество было разложено по подворьям. То, что было за дедом Антишей и за Третьяком с Дашкой, Федька сложил в одну кучу со своим. При этом мать категорически отказалась раскладывать по подворьям посуду и пищу, объяснив это тем, что пищу они все равно быстро съедят, а посуда ко времени появления из плена кого-нибудь из односельчан может и побиться. На это можно было возразить, но никто не стал. Только Федор Васильевич посетовал, что записать ничего нельзя, потому что олух Федька грамоте не учен, а если использовать его тело, то это будет мучение, а не запись, потому что у Федьки не развита мелкая моторика рук. Федька обиделся, и больше не на олуха, а на мелкую моторику. Оставалось надеяться на Дашкину память. Девчонка запоминала все, что ей говорили, а проверка показала, что запоминала абсолютно.

   Вобщем, с Федькой удалось сладить и он, все еще дуясь, вместе с Третьяком стали откладывать из принесенного добра отдельно железные изделия, отдельно чисто деревянные. Первых было катастрофически мало: восемь серпов самого разного вида и качества; пять топоров, тоже далеких от всякого рода стандартов; шесть кос-горбуш, причем две из них явно были в огне, то есть были сами косы без характерно изогнутого косовища; несколько железных сошников; два разнокалиберных молота и почему-то одна тяжелая мотыга. Один из зажиточных хозяев баловался кузнечным делом и у него на задах стояла уже совершеннейшая землянка под дерновой крышей, в которой находилась каменная наковальня, примитивный донельзя горн и минимальнейший набор кузнечных инструментов, годный только ежели гвоздь выковать. Кстати, там же и гвозди нашли, больше напоминавшие железнодорожные костыли, в количестве десяти штук. Горелые избы принесли вообще самый богатый улов железных изделий. Жаль, что некоторые из них лишились рукояток и, скорее всего, подверглись отпуску из-за высокой температуры, если конечно имели закалку. Так юные мародеры откопали два долота без ручек, тесло, два струга и даже (Федор Васильевич не удержался от радостного возгласа) пилу.

   В качестве промежуточного звена между железными и деревянными изделиями была представлена ручная мельница. Два массивных жернова ее были изготовлены из дуба диаметром около полуметра с набитыми на трущихся поверхностях радиально железными пластинками. Жернова были тяжеленными, и их пришлось катить, а через речку перетаскивать по одному. При этом бегун надевали на палку, а нижний перенесли на доске.

   Вот этому приобретенью мать радовалась не меньше чем крынкам. А Федька еще расстарался – выбрал самую новую мельницу. Вернее, это Федор Васильевич выбрал. Остальные тащить они не стали, резонно рассудив, что не тот у них состав, чтобы управиться хотя бы с двумя. А Федор Васильевич сказал вообще непонятно, что у них тут не мелькомбинат. А Федька озвучил, пропустив непонятное слово. Прослушав в Федькином исполнении свою мысль, Федор Васильевич подумал, что надо будет непременно на днях сходить посмотреть на поля. Должен же хоть кто-то из местных в этом разбираться. Может уже убирать пора.

   А Федька с Третьяком продолжали извлекать из груды имущества и раскладывать деревянные грабли в количестве двенадцати штук; деревянные же вилы – восемь штук; одну соху (Федор Васильевич заставил Федьку оглядеть ее досконально – никогда в жизни не встречал он такого раритета); скалки, рубели, цепы. В остальных изделиях Федор Васильевич позорно путался. Он еще мог отличить веретено от скалки, но остальное было для него темным лесом. Тем не менее, он попросил Федьку медленно пройти мимо разложенного инвентаря, интересуясь по ходу названиями и назначением непонятных предметов. Федька удивился, но доложил исправно.

   Уложив в памяти все эти мудреные названия и уяснив для себя, что всё это в ближайшее время не понадобится, Федор Васильевич опять наехал на Федьку с требованием подыскать место для жилища. Федька по малолетству считал, что лучшего места чем его деревня уже не найти, но его симбионт, имевший, ко всему прочему, пусть и давний, но в данный момент как нельзя более актуальный, партизанский опыт, заявил, что найти можно запросто. Надо только выполнить его условия. И тут же их изложил.

   Выглядело не слишком запутанно, вовсе не как «пойди туда, не знаю куда…». По крайней мере, Федор Васильевич считал, что изложил все просто, кратко и доходчиво. Но Федька, видимо, думал иначе, потому что тяжко задумался. Федор Васильевич подождал немного и решил изложить все еще проще, короче и доходчивей.

   - Слушай Федор, - начал он. – Ты должен себе уяснить, что наше будущее жилище в силу ряда причин должно быть скрытным и потому располагаться в самой глухомани. С другой стороны, нам нужна вода и поэтому рядом, желательно в шаговой доступности, должен быть источник. Река, ручей, озеро, ключ – без разницы. Теперь, чтобы построить дом, нам надо иметь большое ветвистое дерево, лучше всего дуб, потому что я других таких мощных деревьев в округе не знаю, а ты, если знаешь, то подскажи. Так как у нас есть скотина и ее надо будет кормить, то хорошо бы иметь поблизости несколько полянок, поросших травой. Ну и последнее – все это должно находиться не слишком далеко от деревни, потому что нам придется в нее наведываться и довольно часто. Хлеб убрать и вывезти – раз, сено – два, кузня, пусть и плохая – три, ткацкий стан, который не вывезти – четыре. Ну и прочее по мелочам. То есть всего пять условий. Подумайте с Третьяком. Уж вы-то должны знать окрестности, так как никто.

   Когда Федька поделился с Третьяком, естественно, выдав мысли Федора Васильевича за свои, тот посмотрел на него как на полного придурка. И наверно имел для этого основания. По его мнению, и он разъяснил это Федьке на пальцах, татары – это ненадолго. Не больше месяца. А потом август и осень. А осенью татары уже не воюют, потому что дороги раскиснут, а трава наоборот посохнет. Так что, выждать надо это время в лесу, а потом спокойно идти в деревню и ждать там своих, которые непременно из татарского плена вернутся.

   В напоре Третьяку было не отказать. Он озвучил свое мнение хоть и коряво, зато экспрессивно. Даже мать заслушалась и непроизвольно кивала. Но Федька не сдался. Он выслушал доводы Третьяка с циничной усмешкой (ну, по мнению Федора Васильевича, усмешка действительно была циничной), а потом ответил:

   - Третьяк, с первой половиной твоего яркого выступления я полностью согласен.

   И Третьяк, и мать заметно расслабились.

   - А вот со второй не согласен в корне. Не дождемся мы никого из плена, - Федька поднял руку, останавливая открывшего было рот Третьяка, и продолжил, - и не потому, что никто не сбежит или никого не выкупят. Просто нас они могут здесь уже не застать. Ты совсем забыл про такой, - Федька замялся, пока Федор Васильевич подыскивал замену слову «фактор».

   А тот лихорадочно перебирал в уме: резон, артефакт, агент…

   Федька снова обрел уверенность:

   - про такое обстоятельство, как князь Тарусский к коему наша деревенька приписана. Я совсем не утверждаю, что он сволочь, мерзавец и хам трамвайный, - последнее слово Федор Васильевич произнес как бы про себя, но Федьке понравилось, и он его озвучил. – Но после того, как татары его округу пограбили и пожгли, ему нужен будет хлеб в больших количествах. Во-первых, накормить голодную ораву оставшихся без крова. А такие обязательно будут. Ну и, во-вторых, на продажу. Ведь угнанных надо выкупать, город наверняка надо отстраивать. Ну вот и придет он по зимнему пути за хлебом. Может даже оставит вам с Дашкой, чтоб до весны не сдохли. Устраивает тебя такой расклад?

   Третьяк даже рот разинул. Федька говорил так гладко и так складно, что хотелось ему немедленно поверить. Но Третьяк еще немного потрепыхался прежде чем сдаться окончательно. Он был все-таки на год старше Федьки и рос в совсем другой семье, где наибольшим недостатком считалась тяга к перемене мест. Это Федькин отец имел в характере авантюрную жилку, о чем было известно всей деревне. Так что Федькины речи, как Третьяку подумалось, были частично подготовлены его наследственностью.

   А мать подумала, что вот так бы точно сказал ее муж. Может быть не столь заумно, но так. Интересно, где это Федька таких занятных слов нахватался. А Федька, не заметив материнского взгляда, уже собирал экспедицию на поля-луга. На поля, чтобы глянуть на урожай и определить степень его готовности, потому что погоды стояли солнечные, и рожь вполне могла дойти раньше времени. Ну а на луга, чтобы переворошить сено в валках. Мужики с покосом успели вовремя, еще до татар, а сено так и осталось лежать. Так что собрать стожок на зиму было бы очень неплохо. А до стожка сено надо просушить, то есть периодически переворачивать. Поэтому девчонок опять оставили на хозяйстве, а остальные вскинули на плечи грабли, а мать взяла еще и узелок с обедом, и бодро пошагали в сторону деревни.

   От брода к временному лагерю уже вела заметная натоптанная тропинка, и Федька повел своих чуть в стороне. Никто не возражал.

   Деревня встретила их полным запустением и отсутствием каких-либо звуков: мычания коров, криков петухов, лая собак. Мертвая была деревня. И только надсадно, на всю улицу скрипела чья-то распахнутая дверь.

   Покосные луга располагались ниже по речке, но Федька, прислушиваясь к накручивающему его Федору Васильевичу, повернул на поля. Ожидавший увидеть нечто вроде колхозных пространств своей молодости и зрелости, Федор Васильевич слегка обалдел, когда глазам его предстала выкорчеванная делянка в окружающем ее лесу. Делянка была окаймлена валом полусгоревших выворотней, тянущих во все стороны обугленные корни и вид имеющих близкий к апокалиптичному. Зато содержимое делянки радовало самый взыскательный взгляд – под ярким солнцем плотной стенкой стояла уже ударившаяся в желтизну рожь. Ну это Федору Васильевичу так объяснили.

   Федька каким-то таким хлеборобским жестом сорвал колос и поднес его близко к глазам, чтобы Федор Васильевич рассмотрел подробности. Колос по величине был, конечно, не ахти, но хорошего наполнения, такой весь из себя усатый и такой, так сказать, обстоятельный.

   - Наше поле, - сказал Федька, и в голосе его проскользнула законная гордость. – А чуть подальше, к болотине овсы и ячмень.

   - М-да, - сказал Федор Васильевич и пожалел, что не может почесать затылок.

   Федька уловил его мысль и затылок почесал.

   - А почему овсы у болотины? – благодарно хмыкнув, поинтересовался Федор Васильевич.

   - Ну как же, - важно ответил Федька. – Бытует же присловье «посади меня в грязь – буду князь». Вот это как раз про овсы.

   - Чего ты, Федька, замер? – прервал диалог Третьяк. – Идем на луга. До жатвы еще поболее седьмицы будет.

   Луга были более привычного для Федора Васильевича вида, и он даже обрадовался. Конечно термин «луга» для этой пойменной полоски был большим преувеличением, но, тем не менее, там был какой-никакой простор, хотя, конечно, условности тоже существовали. Например, Федькина часть луга тянулась от старой ветлы до условной линии между дубом на том берегу и отдельно стоящей сосной на этом. Но теперь эти границы роли не играли и все трое принялись энергично работать граблями, начав с самого первого участка.

   Скошенная трава уже практически дошла до нужной кондиции, и через несколько дней ее можно будет сметать в стожки. Обычно стожки вывозили в зиму на санях или волокушах. А здесь была вероятность, что татары, возвращаясь из набега, сами вывезут или пожгут. Из тягловой же силы имелась только лошадка, категорически возражающая против хомута. Проблема настоятельно требовала решения, и Федор Васильевич поставил ее на одно из приоритетных мест.

   Первым все-таки стоял поиск места временного или постоянного обитания. Тут уж как Бог даст. Свои условия Федор Васильевич продиктовал и теперь ждал, что пацаны, знающие окрестности, как столешницу в родной землянке ему подскажут и покажут.

   Перед сном мальчишки, хоть и уставшие, долго вспоминали знакомые места по обоим берегам речки. Порой дело даже доходило до ругани. Федор Васильевич, чтобы не мешать и не давить авторитетом, помалкивал, с интересом прислушиваясь. Наконец малолетние Сусанины вроде пришли к общему знаменателю и тут же заснули.

   А поутру они вышли вдвоем. Мать на этот раз осталась в лагере. Надо было как-то умудриться напечь хотя бы пресных лепешек на пару дней вперед, тем более, что необходимости экономить остаток муки не было.

   Первое место, по которому мнения сошлись, находилось на этой стороне реки немного вниз по течению и примерно на полверсты в сторону. Федор Васильевич не стал даже пересчитывать версты в метры и с нетерпением ждал, чтобы увидеть все собственными, вернее, Федькиными глазами.

   Мальчишки вышли на берег, прошли кромкой леса, и когда миновали последние крыши на том берегу, река заложила крутую излучину. Лес сразу же отошел подальше от образовавшегося крутого обрывчика, словно опасаясь взбалмошной во время весеннего половодья реки. А сразу за излучиной в речку пал узенький ручеек.

   Мальчишки переглянулись и повернули вверх по ручью. Деревья сразу же сомкнулись над головой, и идти стало намного труднее. Федор Васильевич понял, что слово «глухомань» пацаны восприняли буквально. Впрочем, конец дороги открылся совершенно неожиданно. Через сотню шагов и несколько стволов, лежащих поперек русла, ручей кончился болотцем, из которого вытекал. Одновременно кончился сосновый лес и начался березняк. И как страж на границе двух лесов стоял огромный дуб. Вокруг на площади радиусом около десяти метров росла только трава. Ствол начинал ветвиться на высоте метров шести, и огромные нижние ветви простирались почти горизонтально как раз до границы травы. Пышная крона почти не пропускала солнца, и под дубом царил полусумрак.

   - Однако, - подумал Федор Васильевич. – Сразу четырем условиям соответствует: вода, глухомань, дуб и деревня почти рядом. Если еще и полянка рядом образуется… Вот только добираться сюда…

   В это время Федька немного виновато сказал:

   - Вот только полянки рядом нет.

   И даже руками развел, вызвав вопросительный взгляд Третьяка.

   - Искренне жаль, - сказал Федор Васильевич.

   Ему действительно было жаль. Дуб выглядел настолько надежно и внушал такое доверие, что сразу возникало горячее желание поселиться под его кроной.

   - Ну а другое место где? – поинтересовался Федор Васильевич.

   - Другое как раз за речкой, - сказал Федька и поежился, вспоминая свой заплыв. – Это надо до брода идти, а потом сюда.

   - А переплыть? – ехидно спросил Федор Васильевич.

   - Переплыть? – Федька явно не горел желанием еще раз демонстрировать свой стиль плавания.

   - Ну да. Кстати, я там, у самого устья ручья видел сухую корягу. Речка здесь разливается, значит, течения нет, а у другого берега вообще мелко. Разденетесь – одежонку на корягу. Будете держаться за нее с двух сторон, а свободными руками грести. Тут всего-то саженей двадцать пять.

   Как Федор Васильевич сказал – так и сделали. Коряга только попалась верткая и одежонку слегка промочили. Но перебрались на другую сторону, и обоих распирало от чувства гордости. Еще бы, переплыли речку в самом широком месте. Жаль только, что никто этого, практически, подвига не видел.

   Идти оказалось неожиданно близко. Прошли по песчаной косе, перебрались через уже зарастающие травой колеи дороги. Лес, имеются в виду крупные деревья, был вырублен метров на пятьдесят от дороги. Осталась только всякая мелочь с обломанными верхушками и подрост с кустами. А дальше шла такая чащоба, что Шишкин бы обзавидовался. Но мальчишки нашли какую-то, только им приметную тропку и смело полезли сквозь невысокий подрост. Хвойными здесь и не пахло. Толстые, ветвистые, начиная с высоты где-то пяти метров стволы вязов, дубов, кленов, лип и ясеней не дали бы им ни единого шанса. Пространство между стволами было тщательно завалено останками павших гигантов, поросших толстым слоем мха и колониями каких-то мелких грибов на ножках и без, совершенно Федору Васильевичу неизвестных. Каждый свободный клочок земли захватывали кусты и травы, что делало передвижение по лесу сильно растянутым во времени акробатическим этюдом. Вобщем, на взгляд неподготовленного человека, девственность и дикость просто зашкаливали.

   Однако мальчишки бодро выписывали вензеля между стволами, перелезая через павших великанов. И, можно сказать, тут же пришли. Откуда в чаще взялось озерцо, так и осталось тайной. Да и никто, собственно, этим вопросом не задавался. А ведь, скорее всего, оно было окружено всякого рода легендами и поверьями. Но пацанам все это было глубоко по бубну. Они просто не знали многих поверий, если таковые и существовали.

   Озерцо было узким и вытянутым и в плане напоминало кривой огурец с толстой задницей. Ширина его в районе «задницы» составляла метров пятнадцать-двадцать, а длина была наверно раза в два побольше. Кусты на берегу разрослись как раз в районе загнутого конца, остальной же берег, словно по заказу был покрыт высокой сочной травой. Когда они подошли поближе, в воду громко плюхнулись несколько лягушек, а от одинокой кочки ушел в озеро узкий стреловидный след.

   - Щука, - сказал понимающий Третьяк.

   А потом Федька показал дерево. Этот тип местной флоры был еще круче ранее продемонстрированного дуба. По какому-то невозможному капризу природы, из одного корня выросли сразу три двухобхватных ствола ясеня. Получившаяся конструкция вынудила много повидавшего Федора Васильевича произнести фразу, совершенно не предназначавшуюся для детских ушей:

   - Ну ни х… себе!

   Хорошо, что хоть Третьяк не услышал.

   «Три богатыря» хоть и были несколько суше и стройнее своего дубового собрата, но по густоте кроны явно его превосходили. Федор Васильевич попросил Федьку немного покрутить головой, чтобы он мог оглядеться. Место выглядело во всех смыслах подходящим. Смущали только два оставшихся неразрешенными вопроса: каким образом провести сюда скотину и куда девается вода из озера в сильные дожди.

   На оба вопроса Федька безмятежно ответил.

   - А с той стороны есть неявная такая тропинка. Она вон за тем деревом дальше проходит. А из озера с узкого конца ручей вытекает и впадает в нашу речку выше деревни. Озеро, оно ж не простое, тут ключи на дне, потому и вода всегда холодная.

   Федор Васильевич мысленно перекрестился.

   - Здесь, - сказал он.

ГЛАВА 3 - Шестой нелишний

И Федька, и Третьяк, в отсутствие прочих свидетелей, решили побахвалиться хотя бы друг перед другом. Федька начал первым, но исключительно по делу – Федор Васильевич решил посмотреть на крону облюбованного дерева поближе, а Третьяк, не зная причин, но видя перед глазами инициативу, решил не отставать. Здоровое соперничество всегда приносило плоды. Чаще полезные.

   Просто так забраться на деревья, не имея ничего под рукой, было крайне затруднительно даже для местных мальчишек. Самая нижняя ветвь на одном из стволов возвышалась над землей не меньше чем метра на четыре. Или, как прикинул Федор Васильевич, на уровне второго высокого этажа. Третьяк задрал голову и присвистнул. Федька же с самого начала повел себя странно - он выдернул из ножен, висящих на поясе, трофейный татарский нож. Железо, из которого был сделан нож, не отличалось высоким качеством, но зато его можно было подправить на любом камне.

   Федька выбрал для своих непонятных целей высокий куст ольшаника, росший поодаль. Под обозначение «куст» он подходил мало. Однако, как еще можно было назвать множество стволиков, исходящих из одного места. Да и стволики были серьезными: толщиной в руку и длиной с трех Федек. Вот на один такой стволик и нацелился Федька.

   Ольха это вам не вяз и не ясень – долго сопротивляться ножу она не могла, да Федька и не стал перепиливать ствол. Он сделал глубокий надрез и просто по надрезу этот ствол обломил. Потом быстренько поотрубал ветки и, имея в руках почти двухметровую палку, пошел к дереву. Третьяк следил за его действиями с интересом, смешанным с невольным уважением. Наверно потому, что сам он никак не мог понять, что же такое Федька затеял. Однако, все разрешилось достаточно быстро и просто.

   Федька отмерил на палке расстояние между расходящимися стволами на уровне своей груди, сделал надрез и аккуратно отломил получившийся полуметровый обрубок. Потом он вставил его между стволов и расклинил ударами по концам рукояткой ножа.

   До Третьяка начало доходить, что задумал приятель, и он радостно осклабился. Федька, похоже, сам не ожидавший, что у него что-то получится, ответил ему бледной улыбкой. Но, тем не менее, сунув нож обратно в ножны, он взгромоздился на расклиненный обрубок и поднял над головой оставшуюся палку. Однако, он не учел, что его росточка будет чуть-чуть не хватать, чтобы вставить палку между стволами. И тогда пришел черед Третьяка.

   Можно было конечно просто подрезать палку, но ведь хотелось-то сделать ступеньку повыше. Третьяк взгромоздился на первый обрубок, встал поосновательней, поднял руки с палкой над головой, и она впритирку вошла между двух стволов. Ну а дальше уже было дело навыка. Выросшие в лесу мальчишки, используя палки как ступеньки, добрались до первой ветки, и Федору Васильевичу удалось их притормозить посредством Федьки только на высоте метров в двенадцать, где переплетенные ветви, толщиной у ствола с туловище взрослого человека, образовывали если и не идеальную, то очень близкую к идеальной площадку.

   Федор Васильевич, не доверяя первому впечатлению, посоветовал Федьке обрубить несколько мелких веточек, мешающих ему обозреть всю картину. И только увидев ее, как минимум, с трех ракурсов по числу стволов, удовлетворенно вздохнул:

   - Отличное место.

   - Да для чего место-то? – нетерпеливо спросил Федька, благо, Третьяк полез выше и ничего не мог видеть из-за листвы.

   - Дом будем здесь строить, - ответил Федор Васильевич, чем поверг своего носителя в полнейшее изумление.

   Тот даже не смог толком возразить и, что характерно, мыслей по этому поводу не было никаких, кроме: «Как же так-то?»

   - Да, дом, - твердо произнес Федор Васильевич, и чтобы окончательно закрепить в Федькиных уже съехавших набекрень мозгах эту идею, счел необходимым пояснить:

   - Нас здесь никто не достанет. Ни зверь лесной, ни люд разбойный, ни даже татары, если конечно найдут. Эпично получилось, - уже для себя подумал Федор Васильевич.

   Федька попытался возразить. В его понимании дом ассоциировался с чем-то устойчивым, надежным, основательным, наконец. Однако, Федор Васильевич последовательно отмел все его возражения, сказав, что вот на юге и на западе, далеко за пределами Руси дома строят из камня. Куда уж надежнее и основательнее. Там тебя с твоей землянкой просто не поймут. Однако, жить в этих каменных норах гораздо хуже, чем в тех же деревянных избах. И сквозняки, и холодно, и сыро. Но, тем не менее, устойчиво же. А с чего вообще Федька взял, что дом на дереве будет смахивать на воронье гнездо, а не будет таким же прочным и теплым как его родная землянка, в которой по весне, кстати, лужи.

   Федька поежился. По весне в землянке действительно было сыровато, как, впрочем, и по осени.

   - Зато зимой, - он встрепенулся, - зимой тепло, а летом, наоборот, прохладно.

   - Я тебе отвечаю, - сказал Федор Васильевич, как мог уверенно. – Что у нас зимой будет тепло, а весной и осенью сухо. И безопасно, - добавил он, подумав.

   Обратно шли другой дорогой. Через деревню. Как раз той самой тропинкой, о которой говорил Федька. деревня действительно оказалась совсем рядом. Но, чтобы ее достичь, пришлось попотеть.

   Федор Васильевич, которому потеть не пришлось, со страхом подумал о том, что все добро, которое они унесли в лес, придется переносить обратно. Федьке он решил об этом пока не говорить – пусть принимает решение самостоятельно. Тем более, что непременно тащить все сразу сейчас просто бессмысленно. А вот перевести женщину, детей и скотину надо будет непременно, но не сегодня. Завтра. Все завтра.

   Но до завтра была еще ночь и несколько светлых часов, и Федор Васильевич решил отобрать инструмент, необходимый для строительства. Как он понял, в этом лесном краю основным инструментом был топор, причем, зачастую, единственным инструментом. А прочие сопутствующие, типа струга, тесла и бурава просто игнорировались. Для целей же, которые ставил перед собой Федор Васильевич и которыми он намерен был плотно заинтересовать Федьку, нужен был не только топор. Так, например, на одно из первых мест, в связи с отсутствием пока лесопилки, выходил обычный клин. Лучше конечно железный, но вполне мог сойти и дубовый. Вот тут также большую роль играло и увеличенное количество топоров, которые тоже могли стать клиньями. Федор Васильевич, конечно, помнил и количество и даже форму отдельных секир, но, чтобы оценить толщину обуха и заточку лезвия, надо было все пересматривать заново.

   Хорошо, что, возвращаясь обратно, они еще раз обшарили кузницу и нашли в темном углу совершенно непримечательный кусок песчаника. Пацаны бы конечно прошли мимо, но Федор Васильевич обрадовался булыжнику как отцу родному, увидев в нем пока единственное средство для поддержания остроты разных лезвий.

   Отдельной заботой была единственная пила, изготовленная со средневековой прямотой и пренебрежением к изыскам. При большом количестве зубьев, трудно было, тем не менее, найти хотя бы два одинаковых. А понятие развода пользователю было, скорее всего, вообще недоступно. Федор Васильевич закручинился, предполагая, что Федьке объяснить про развод и заточку можно только на пальцах или при помощи веселых картинок. А так как ни то, ни другое недоступно, то надо думать.

   Что пока не внушало беспокойства, так это механизм для сверления отверстий под названием коловорот. Изготовленный из цельнокованого прутка, на один конец которого была надета полусферическая деревянная блямба, а другой расплющен и заточен под перовое сверло он был прост и надежен как лом и Федор Васильевич подумал умиленно, что вот, могли же предки.

   Таким образом, инструмент, необходимый на первой стадии строительства, в наличии имелся. Беспокоила только пила, но у Федора Васильевича уже появилась мысль относительно нее.

   Теперь стоило задуматься о подъемно-транспортном оборудовании. Когда обносили остатки деревни, Федька, а с ним и Третьяк, не без участия, естественно, Федора Васильевича, собрали все веревки, бечевки, шнурки и нитки, какие только встретили. Потом все это добро, тщательно рассортированное по длине, диаметру и материалу, было сложено в надежное место. Веревки были в основном пеньковые, но попадались и лыковые, и льняные, и даже волосяные, жильные и сыромятные. На этом фоне отдельным шедевром выглядел трофейный аркан. Жаль, что он был несколько коротковат. Вобщем, в веревках пока недостатка не ощущалось. Необходимо было только изготовить ворот диаметром побольше и какие-нибудь, хотя бы, бесшкивные блоки.

   Когда искали веревочный продукт, нашли и отличную рыболовную сеть метров шести длиной. Увидев ее, Федор Васильевич засомневался в уловистости изделия. Это, или рыба должна быть совсем дура-самоубийца, или ее должно быть нереально много, чтобы ее можно было ловить такой сетью. Поэтому пацаны вырезали две палки и использовали сеть в качестве бредня. С двух заходов количество плотвы и окуней просто зашкалило, и бригада рыбаков свою деятельность свернула. Все равно продукт девать было некуда. Мать конечно часть пожарила, но конопляное масло в количестве было ограничено. С солью тем более были проблемы, и тратить ее на засолку рыбы было не с руки. технология же приготовления юколы из плотвы походила скорее на горячечный бред. Вобщем, кроме ухи все остальное было или разорительно, или просто неприменимо, и идею заготовки впрок пока отставили.

   Федор Васильевич понял, что отвлекся, когда Федька настоятельно потребовал внимания. В руках он держал злополучную пилу. Федор Васильевич сразу же вспомнил, как он хотел решить проблему. Уже отобедавшие мальчишки, порывшись в куче железа, откопали там старый нож без ручки с тремя болтающимися на ее месте заклепками, взяли из кузнечного «малого набора» молоток и зубило и, болтая на ходу, отправились на дело.

   Пришлось опять тащиться в деревню, разжигать горн, потом греть нож чуть ли не до бела, и пристроив его на наковальне, прорубить зубилом щель от края к отверстию под заклепку на рукоятке. Потом чуть-чуть подрихтовали получившуюся конструкцию молотком и сунули в бадью с водой. Коротко пшикнуло, поднялось облачко пара и, погасив горн, кузнецы пошли обратно.

   Пока все это провернули, опустился вечер, и проводить эксперименты с пилой в угасающем свете дня Федор Васильевич не решился. Федька, получив неожиданно свободное время, бесцельно бродил вокруг лагеря, пытаясь обдумать ситуацию с домиком на дереве. Сложные мыслительные процессы, как из-за возраста, так и из-за убогой информационной базы ему были недоступны, и попытка составить из коротеньких мыслей затейливую конструкцию, раз за разом терпела крах. Но Федька, не обращая внимания на окружающую действительность, на то, как постепенно замолкали птицы, и начинали звенеть над ухом активизировавшиеся комары, как колонны рыжих лесных муравьев спешили домой, продолжал сопоставлять и соотносить. Федор Васильевич сперва наблюдал этот всплеск интеллектуальной активности с доброй усмешкой, а потом, видя, что товарищ идет в верном направлении, замкнулся, решив дать себе небольшой отдых.

   Отдых в результате вылился в крепкий здоровый сон, и разбудило его то, что Федька довольно вежливо поинтересовался:

   - Эй, Феодор, ты долго дрыхнуть-то намерен?

   Федор Васильевич очнулся, смутился и, чтобы оправдаться, сказал:

   - Замотался я тут с вами. Ты-то еще молодец, а как подумаю, что Третьяку придется объяснять – оторопь берет. Боюсь я, ты не сможешь. Авторитета у тебя маловато.

   Федька тут же поинтересовался, что же это такое за авторитет и почему его у него мало. А, выслушав объяснения, слегка скис. Но Федор Васильевич бодро заявил:

   - Все это чушь собачья. В скором времени авторитета у тебя будет с избытком.

   Федька похмыкал недоверчиво, но спорить не стал, а сразу потребовал дела. Федор Васильевич прислушался к организму, который у них с Федькой был на двоих и понял, что уже позавтракал. Оказалось, даже, что уже и посуда убрана, и девчонки отогнали молочное стадо на выпас, а мать возилась с раненой собакой, которая уже ела вполне себе самостоятельно. Федор Васильевич тут же посоветовал через Федьку не давать собаке сырую рыбу, а на вопрос «почему?» ответил «так надо».

   Вобщем, через непродолжительное время, понадобившееся для того, чтобы разъяснить Федьке суть развода, тот уже осторожно орудовал импровизированной разводкой, периодически поднося пилу к глазам, перед этим посадив Третьяка заготавливать дубовые клинья и штифты. Третьяк спервоначалу было стал артачиться, мол, зачем это надо, но получил неожиданно жесткий отпор от матери, заявившей, что выживать надо всем вместе, а Федька как раз знает, что делает.

   - А если тут некоторые хотят по-своему, то их никто не держит.

   Мать, как старшая, была в авторитете, и Третьяк немного струхнул. Он действительно не представлял себе, что делать дальше и, чувствуя инстинктивно, что Федька-то знает, дерзил просто из чувства противоречия. Он еще помнил, что в детских играх Федька всегда играл подчиненную роль. А тут понимаешь…

   А Федька молча делал дело и только ухмылялся. Федор Васильевич ему подсказал, что тетка Василиса сейчас на раз Третьяка в стойло определит. И точно. Третьяк взялся за колышки и штифты, даже не жужжа.

   Через пол часика Федька разводку закончил, и Федор Васильевич работу принял, указав на отдельные недостатки, тут же, впрочем, исправленные. Теперь каждый зуб следовало заточить с двух сторон, и Федор Васильевич посоветовал Федьке настраиваться на долгую и нудную работу. В их распоряжении удачно оказался трехгранный напильник героических пропорций, так что выбора особого не было. Третьяк был привлечен в качестве держателя, и Федька бодро взялся за дело.

   Результат, который он выдал через полтора часа упорного труда, был конечно не плачевен. Но, как пробормотал Федор Васильевич:

   - Бывало и хуже.

   Опробовать пилу собрался весь лагерь. Даже маленькая Машка поблескивала глазенками, засунув палец в рот. Федька и Третьяк с осознанием своей значимости встали по сторонам нетолстой сосны. Пила зазвенела, брызнули опилки и сосредоточенные лица, как пильщиков, так и зрителей расцвели улыбками. Сделав запил с одной стороны, пильщики поменялись местами и стали пилить с другой, сантиметров на пять выше. Когда они почти добрались до середины, дерево дрогнуло. Мальчишки быстро извлекли пилу, и Федька сильно толкнул сосну в сторону первого запила. Раздался треск, и дерево стало валиться, сшибая вершиной ветви соседних сосен. Наконец, примяв кусты, оно с гулом ударилось оземь.

   - Прекрасно, - сказал Федор Васильевич. – Теперь мы почти готовы. Дело за малым и на этот счет я еще подумаю. А пока нам нужны доски. Так что собирайтесь и выдвигаемся.

   Когда дошли до облюбованного дерева, пацаны опять заспорили. Перед этим Федор Васильевич озадачил Федьку поиском сосен, желательно высоких, прямых и без сучков. И чтобы недалеко. Вот как раз недалеко было. И высокие, и стройные. Ну и почти без сучков. Но было в двух местах. И теперь мальчишки спорили, чье место ближе.

   Федор Васильевич притормозил Федьку словами:

   - А пойдем, посмотрим оба места.

   Когда Федька озвучил это Третьяку, тот даже дар речи потерял. Потом спросил с подозрением:

   - Ты же оба места знаешь. Зачем тебе это?

   Федор Васильевич едва удержал Федьку от опрометчивого заявления, что это вообще-то надо не ему. И Федька вместо этого округло так заявил:

   - Хочу лишний раз убедиться.

   И они пошли, и Федор Васильевич убедился, что место, которое отстаивал Федька, хоть и находится дальше, но дорога оттуда несравнимо лучше. А вот в сторону места Третьяка дорогу преграждал глубокий овраг, густо заросший малинником. Третьяк, естественно, надулся, но Федькину правоту признал.

   Для разминки они спилили пару сосен. Федор Васильевич деревья отбирал очень придирчиво. Оценивая толщину, высоту, видимое отсутствие сучков. Впрочем, тут почти все деревья были как на подбор. Вот только толщина их Федора Васильевича не устраивала. В смысле, очень уж толстыми они были. С трудом подыскали сосенки в один обхват. И аккуратно завалили их вершинками в нужном направлении. Потом разделали на трехметровые бревешки. Получилось двенадцать штук. Ветки с вершинок пообрубали и свалили в кучу, а сами вершинки отложили. На них у Федора Васильевича тоже были планы.

   На следующий день Федька затеял переезд. Он замотивировал это тем, что скоты съели в округе всю траву, и их приходилось гонять на берег, а берег был виден всем и издалека. С его доводами молчаливо согласились, и даже Третьяк не осмелился противоречить. И скоро процессия, навьюченная самым необходимым на первое время, причем навьюченными были и корова, и лошадь, отправилась в путь. Участи вьючного животного избежали только коза, в силу несносности нрава, оба ее отпрыска, и хромая собака, которая сама была вьюком.

   Путешествие шло нормально, и никто не мешал, пока не дошли до леса за дорогой. Пацаны, проходя здесь, как-то не учли, что женщина, дети и корова обладают пониженной проходимостью и теперь расплачивались за это. Но все-таки до места они добрались, и даже почти без потерь, не считая разбитого горшка, несколько порванной одежонки и исцарапанных рук и ног.

   Кстати, место матери понравилось. Оно выглядело как-то уютнее, чем старый лагерь, и даже озеро, когда сквозь сомкнутые вершины прорывалось солнце, поблескивало не таинственно, а загадочно.

   Оставив на месте лиц с пониженной проходимостью, мальчишки поспешили обратно. Все-таки, несмотря на количество народа в первом рейсе и их максимальную загруженность, в старом лагере осталось еще множество вещей, и даже предметы первой необходимости не смогли забрать все. Уж очень за это время разрослась первая необходимость.

   Когда, уже навьюченные, они тащились обратно, Третьяк спросил:

   - Откуда ты, Федька, все знаешь? Вон даже как пилу точить. У вас же в хозяйстве отродясь пилы не было. И как лес валить знаешь. И наверняка еще что-то задумал. Откуда это у тебя?

   Причем, если первую часть вопроса он задал с обычным своим апломбом, как старший младшему, то вторую уже чуть ли не робко.

   - Понимаешь, - сказал Федька серьезно. – Я и не знал ничего. Но тут вот какой случай приключился – мне, словно кто-то подсказывает. Кто-то большой, сильный и всезнающий. А дальше сам поймешь, если не дурак.

   И Федька рассмеялся. Однако Третьяку было не до смеха. Он поглядел на Федьку с опаской и даже слегка отодвинулся.

   Федор Васильевич забеспокоился. Кабы не переиграть. Хорошо все-таки, что вокруг никого нет.

   … На уборку сена через три дня после переезда вышли всем обществом, включая корову, собаку, всех коз и лошадь. И если корова и козы просто паслись неподалеку, а хромая собака бдела, то лошадку попытались приспособить для приведения в действие средневекового аналога конных граблей, изготовленных из четырех граблей обыкновенных. Изобретение явно было сырым и требовало доработки, но кое-какую помощь все-таки оказало.

   К обеду труженики умудрились сметать два стога. Стога не ставили как раньше посреди покоса, а старались спрятать за кустами и деревьями. И делали их широкими и низкими, чтобы было как можно незаметнее. В принципе, четырех покосов вполне хватило бы на зиму, тем более, что еще предполагалась ржаная солома, но Федьку одолела жадность и он предложил убрать все. В результате возились три дня. Убрали-то все, но на остальные работы сил просто не оставалось. Попробовали протащить волокушу с сеном к месту постоянной дислокации и сразу же отказались от этого. И вовсе не потому, что было трудно. Просто по дороге оставался такой явный след из развешанных по кустам клочков сена, что пройти по нему мог и слепой.

   Третьяк от большого ума предложил наоборот, гонять к сену потребителей. С одной стороны это, конечно, выглядело заманчиво, но когда мать возмущенно предложила Третьяку провести корову с козой по зимнему лесу после снегопада, ему его же идея сразу перестала казаться соблазнительной, особенно, когда он живо представил себе это действо. Мать же и предложила, как всем показалось, оптимальный выход – перетаскивать сено в большом мешке, который она бралась сшить за день. На том пока и порешили.

   До жатвы еще было время, и мальчишки вплотную занялись заготовкой бревен, которые надо было напилить, очистить от коры, оставив только кольца на торцах, обстучать эти торцы обухом топора, чтобы не было трещин и сложить для просушки. А женщинам предоставили возможность заниматься собирательством. В лесу, конечно, собирать пока было нечего, поэтому они обихаживали огороды, которых вдруг оказалось очень много. Правда, основные огородные культуры пока пребывали в несъедобном состоянии, кроме, может быть только гороха, да и тот находился не в товарных обстоятельствах. А все остальные были в положении завязей. Поэтому работы были только по прополке и поливу. Хотя конечно, на зеленые щи с горошком уже можно было насобирать. Тем более, что крапиву никто не отменял.

   Федор Васильевич мог только предполагать, что получится из его затеи, потому что обо всем имел весьма туманное представление, почерпнутое из книг, а сам он никогда ничем подобным не занимался. Его сфера деятельности никаком боком не соприкасалась с чем-либо хотя бы напоминающем нынешние расклады. Тем не менее, Федор Васильевич просто обязан был быть уверенным в своих действиях, чтобы Федька, не дай Бог, не уловил и проблеска фальши. Поэтому все действия приходилось тщательно обдумывать, сопоставлять и прикидывать. Порой информации не хватало, и Федор Васильевич без зазрения пользовался чужой. Надо было просто вопросы правильно формулировать. Но вот на лесозаготовках, он считал, что сделал все правильно. Довелось ему поработать и в детстве, и в армии, и на заре, так сказать, капитализма.

   Теперь, в ожидании пока бревна чуть-чуть просохнут, надо было создать условия для вывоза получаемых из них досок, если конечно получатся, в чем Федор Васильевич как раз уверен не был. Где-то когда-то Федор Васильевич читал о дороге из жердей, причем в одну колею. И ходили, якобы, по той дороге двухколесные транспортные средства, приводимые в движение мускульной силой. Вот он и решил реализовать такой способ, тем более, что ничего иного в голову не лезло.

   Отложенные сосновые вершинки, окоренные и слегка обтесанные с двух сторон, чтобы сделать примерно равными начальные и конечные поперечные размеры, соединялись последовательно вполдерева двумя штифтами. Эта удлиненная оглобля прокладывалась от лесосеки к озеру напрямую. Если по пути попадались впадины, то в них закладывались короткие поленца. А так особо и не заморачивались прямизной, как по вертикали, так и по горизонтали.

   Само транспортное средство изготавливалось из двух передних, как наименьших по диаметру, колес пока ненужной телеги. Ступицы колес были насажены на новые дубовые оси, обильно смазанные дегтем. На колеса с двух сторон сбоку были прикреплены что-то вроде реборд из десятка элементов с каждой стороны, чтобы они не съезжали с направляющей. Два колеса, поставленные последовательно, были соединены рамой, сделанной из лишних граблей и вил, в нечто очень похожее на велосипед. Федька, конечно об этом не знал, но Федор Васильевич осознал вполне. «Велосипед» водрузили на направляющую, сквозь раму просунули короткую палку с возможностью двигать ее туда-сюда, Федька и Третьяк взялись за палку с двух сторон, сверху посадили Дашку в качестве пробной нагрузки и покатили постукивающую на стыках конструкцию в сторону лесосеки. Жаль, что дорога, длиной пока всего сто метров, быстро кончилась.

   А вот после проведенных испытаний, показавших состоятельность и эффективность принципа, даже пессимистично настроенный Третьяк проникся и безоговорочно впоследствии принимал Федькины технические решения. А остаток дороги на волне энтузиазма был достроен за два дня.

   Управившись с транспортным средством, Федор Васильевич обратил свой взор на подъемное оборудование. Крепить в этом сплетении ветвей рядовой «журавль» было просто невозможно, хотя механизм и подкупал простотой конструкции и исполнения. Федор Васильевич с Федькой пошли другим путем. Мальчишки сняли с бездействующего деревенского колодца обычный ворот, ось которого закрепили потом между двумя ветвями немного выше предполагаемой стройплощадки. К одной стороне ворота приделали заднее колесо от раскуроченной телеги, к спицам которого привязали короткие палки, сделав из него подобие штурвала, вещь опять Федьке незнакомую, но зато очень близко знакомую Федору Васильевичу. И все. Подъемное оборудование тоже было готово.

   О блоках и шкивах можно было подумать позже.

   Мальчишки, возясь со всеми этими материалами и подъемно-транспортным оборудованием, не только приобрели необходимые навыки владения пилой, топором, коловоротом и другими полезными инструментами, но и физически окрепли, поздоровели несмотря на довольно однообразное питание. Вся их диета состояла из хлеба, молока, жареной и вареной рыбы (чаще вареной) да зеленых щей. Изредка они пробовали и кашу, но крупа уже была на исходе. Все с нетерпением ждали начала жатвы.

   Но где-то за неделю до, так сказать, праздника первого снопа, через пустую деревню пошли татары.

   Первым, по заросшей уже дороге, на рысях прошел десяток авангарда на низеньких лохматых лошаденках, точная копия которых объедала сейчас траву вокруг озера. Правда, лошадка мальчишек была и толще и глаже, и вид имела независимый и гордый. А эти выглядели какими-то заморенными, но, тем не менее, бежали они бодро. Всадники привычно посматривали по сторонам, но оружие в руках не держали. Запустение, видимое невооруженным глазом, и начавшие зарастать травой пожарища внушали им если не спокойствие, то, по крайней мере, уверенность в том, что нападать здесь просто некому.

   Они не знали, что из-за одного из заборов, мимо которого они так беспечно проехали, за ними наблюдают внимательные и немного испуганные глаза. Федька и Третьяк растянулись на животах в высокой траве, росшей по обе стороны забора, и наблюдали картину прохождения татарского войска через узкие щели между досками. Щели очень ограничивали обзор, и татарский дозор только мелькнул и тут же исчез из вида.

   Третьяк хотел уже было вставать, но Федька зашипел сердито:

   - Ты куда, дурень. Сейчас остальные поедут.

   Третьяк молча плюхнулся обратно. С недавних пор Федька был для него неоспоримым авторитетом.

   Ждать пришлось недолго. Татарское войско ехало шагом по двое в ряд, больше не позволяла дорога, они и так держались стремя в стремя. Разговоров было не слышно, и вообще воины вид имели угрюмый и слегка потрепанный. Видно, легкой прогулки у них не получилось. Хотя, торока были полны, но вот чем – из-под забора было не разобрать.

   Войско шло налегке, без обоза. Видимо, обоз пошел восточнее. Да и не войско это было. Так, один из многих отрядов. Пацаны не умели считать, но Федор Васильевич приметил, что рядов было не больше сорока. Ну а уж умножить их на два труда не составило. То есть через деревню проходила одна из многих татарских сотен. Действительно, грабить такие деревушки хватит и одного десятка, а вместе они собирались, скорее всего, у довольно крупного города, каким здесь была Таруса.

   Последние всадники скрылись за поворотом, и Третьяк вопросительно посмотрел на товарища. Тот жестом велел подождать. Федьке нравилось, что все его слушаются. Он уже понял, что значит слово «авторитет», а еще он понял, что его авторитет основан исключительно на знаниях и умениях Федора Васильевича. Поэтому, четко осознавая лично свои возможности, Федька вел себя вполне пристойно и зря не борзел.

   Замыкающий десяток проехал, когда они уже хотели вставать и уходить. Эти воины вели себя не в пример развязнее. Они болтали между собой и смеялись. Когда и они скрылись, Федька и Третьяк, наконец, встали и отряхнули штаны и рубахи.

   - Чуть не попались, - сказал Третьяк, кривясь. – Сколько это мы под забором пролежали? До полудня, поди.

   - А ведь бегут татары-то, - задумчиво произнес Федька. – Сотня, поди ж ты, неполная. Да и невеселые они какие-то.

   - Они больше месяца в походе, - возразил Третьяк. – С чего им веселыми быть?

   - И полону при них нет, - гнул свое Федька. – Может, конечно, его отдельно гонят.

   - Я слыхивал, - сказал Третьяк, - что за татарским войском купцы ходят и все у них скупают. Что барахло, что полон.

   - Может быть, - не стал спорить Федька, и вдруг насторожился. – Вроде, скачет кто-то.

   Теперь и Третьяк услышал глухой перестук копыт в стороне, противоположной той, куда ушел татарский отряд. Третьяк рванул через дорогу, будучи свято уверен, что Федька бежит следом и, уже вламываясь в кусты, осознал, что он один. Третьяк тут же хлопнулся на живот и, извиваясь ужом (еще одна Федькина придумка), пролез под ветвями. Федьки видно не было. Копыта застучали совсем рядом, и Третьяк сунул нос в траву. А Федька, в отличии от Третьяка, через дорогу не побежал, а укрылся тут же за толстой липой на обочине, чудом избежавшей топора. Он просто встал за ствол, рассчитывая, что всадник на такой скорости вряд ли будет внимательно смотреть вокруг.

   Так бы и получилось, но в виду деревни всадник перешел с галопа на рысь. Федор Васильевич понятливо хмыкнул – населенный пункт, сбавь скорость. Хотя, благодаря соплеменникам такого вот всадника, пункт уже длительное время был ненаселенным. Как бы то ни было, но всадник скорость сбросил, и Федька успел его рассмотреть, хотя смотрел, естественно, не спереди и даже не сбоку, а, скажем так, сзади в три четверти.

   В отличии от соплеменников, этот был в кольчуге, пусть и ржавой местами и с маленьким круглым шлемом на голове. Спина была занавешена круглым красным щитом. А поперек лошадиной спины перед седлом у него была перекинута совершенно голая девчонка. Федька успел увидеть только связанные спереди руки и длинные светлые волосы, свисающие почти до уровня лошадиных бабок.

   Темная ненависть затопила его как вода и ощутимо толкнулась изнутри в крышку черепа. Вспомнился и убитый отец, и обесчещенная мать. Федор Васильевич даже не успел ничего предпринять. Сзади, за шнурком, которым он подвязывал штаны, у Федьки был заткнут обычный молоток. В кузню они с Третьяком ходили. Федька рванул его, совершенно не думая о последствиях, и бестрепетной рукой изо всех сил запустил в сторону татарина. И надо же было такому случится, что молоток угодил точно в затылок всадника. Правда боком, но это было уже несущественно.

   Все-таки Бог изредка помогает смелым и безрассудным. В этом Федор Васильевич смог убедиться лишний раз. Всадник выпустил поводья и запрокинулся на спину. При этом одна нога его выскользнула из стремени, и он боком вниз головой съехал на дорогу. Лошадь проволокла его немного за ногу и остановилась, недоуменно оглянувшись назад.

   Федька после столь удачного броска, результата которого он никак не ожидал, пару секунд находился в ступоре, а потом бросился вперед, подхватил отскочивший молоток и от души врезал поверженному врагу прямо по шлему. Как ни прочен был шлем, но он не выдержал такого надругательства и вмялся вместе с черепом.

   Подбежал оглядывающийся с опаской Третьяк.

   - Хватаем девку и бежим?!

   - Да ты чего?! – вызверился Федька. – Нельзя его бросать на дороге. вернутся татары и все вокруг обыщут. Давай лучше его в речку.

   - А лошадь? – Третьяк как-то сразу перестал паниковать и стал до ужаса практичным.

   - Тьфу ты! – Федька огляделся, и взгляд его остановился на начавшей шевелиться девчонке.

   При этом на наготу ее он как будто внимания не обратил. Наверно потому, что стоял с другой стороны.

   - Давай, Третьяк, снимаем.

   Они вдвоем ухватили девчонку за бедра, при этом Федор Васильевич отметил отстраненно, что у нее вся попа была в синяках, наверно татарин таки потешился дорогой, и, стянув с коня, поставили на землю. Ноги у нее тоже оказались связаны, и пока Третьяк придерживал норовящее свалиться тело, Федька присел на корточки и перехватил ножом веревки.

   Девчонка на ногах, даже развязанных, держалась плохо, но связанными руками уже попыталась прикрыть низ живота. Мальчишки, воспитанные в жестких деревенских традициях, отводили глаза, но вот Федор Васильевич мог себе позволить смотреть и оценивать. Ростом девица была чуть пониже Третьяка и наверно на годик старше. Еще по-подростковому угловатая и узкобедрая, хотя острые груди с маленькими розовыми сосками торчали довольно задорно. Еще Федор Васильевич успел мельком заметить почти бесцветный пушок на лобке, когда девчонку довольно бесцеремонно повернули, чтобы разрезать путы на руках, и длинные ноги с изящными щиколотками. Волосы у девчонки были богатые – густые и длинные, почти прикрывающие попу. Правда очень неряшливые и грязные.

   Федька, молча, стащил с себя рубаху и подал ее девчонке.

   - Как звать-то? – спросил он с деланной суровостью, стараясь скрыть смущение.

   - Аксинья, - ответила девчонка, одергивая рубаху, которая была ей несколько повыше середины бедер и еще больше смущаясь.

   - С лошадью управишься? – опять спросил Федька.

   Вопрос был не праздным. В крестьянских семьях традиционно с лошадьми имели дело в основном мужики. Коровы, козы – это бабское. А вот лошади… Однако, Аксинья кивнула утвердительно.

   - Тогда бежим! – подвел черту Федька и ухватил труп татарина за правую руку.

   В левую вцепился Третьяк, и они чуть ли не бегом поволокли его через чьи-то ворота, вдоль огородной межи к речке. Аксинья, держа лошадь за узду, поспешила следом, ухитряясь при этом босыми ногами затирать следы волочения.

   На берегу Федька быстро, как будто всю жизнь этим занимался, освободил тело от сапог, пояса с ножнами сабли и ножа и с помощью Третьяка оттолкнул его подальше в воду. Кольчугу и шлем они не сняли и поэтому тело, медленно погружаясь, уплыло вниз по течению. Третьяк перехватил у Аксиньи повод и вся троица, перейдя речку по броду, углубилась в лес. Федька не хотел наводить возможную погоню на лагерь.

ГЛАВА 4 - А жизнь продолжается…

Погони не было. Правда, троица вернулась в лагерь затемно, с трудом найдя дорогу. Так что, если кто и шастал в районе деревни, то до темноты успел убраться. Когда мальчишки, ведя в поводу лошадь, на которой восседала Аксинья, добрались-таки до лагеря, там начался легкий переполох. Аксинью сняли с лошади, потому что, поняв, что наконец-то все действительно закончилось, она, сначала, словно одеревенела, а потом как-то разом расслабилась, то есть, попросту говоря, упала в обморок. Причем, прямо с лошади. Хорошо, что ее снимали двое и смогли удержать, потому что худенькая вроде бы девчонка без сознания оказалась вдруг очень тяжелой.

   Федор Васильевич оказался в затруднении, оттого как не знал, что надо делать с молоденькими девчонками, когда они вот так вот валятся с лошади. Поэтому он с радостью уступил, то есть, конечно, это Федька уступил место матери.

   - Федька, - тут же скомандовала она. – Быстро набери в два горшка воды и поставь на огонь. Да горшки выбери самые большие.

   Федька с Третьяком пошли разбираться с горшками, а подвернувшуюся под руку Дашку отправили помогать матери. Вода нагрелась быстро и, отогнав пацанов подальше, мать принялась отмывать уже пришедшую в себя Аксинью, предварительно влив в нее даже издалека в свете костра выглядевший горьким настой. Пацаны конечно попытались разглядеть как выглядит голая девчонка (как будто днем не насмотрелись), но мать все время ухитрялась это зрелище загораживать собой. Первым делом Аксинье промыли голову раствором щелока. Федор Васильевич совершенно не разбирался в способе приготовления этого деревенского шампуня из воды и золы, но не раз видел его действие, и оно ему нравилось.

   Федьке и Третьяку еще два раза приходилось выходить из заточенья и греть воду. Аксинью на это время, чтобы не замерзла, укутывали в старую поневу. Наконец действо, именуемое помывом, кончилось и измученную, но чистую девчонку накормили молоком с хлебом и уложили спать. Костер, не получая пищи, погас сам собой. Федька с Третьяком еще пошептались, обсуждая перипетии схватки и взятие трофея, но усталость брала свое и они тоже угомонились.

   С утра Федор Васильевич предполагал заняться разделкой бревен на доски, а потом и поля проведать на предмет их готовности к жатве, но, зная, как далеко в лесу разносятся звуки, решил это дело пока отложить. Не факт, что прошедшая татарская сотня была единственной. Ведь, даже при полном разгроме войска, всегда останутся разрозненные группы и одиночные всадники, те, кому повезло или у кого более резвые кони. А противостоять лицом к лицу даже одному татарину пацаны бы всяко не смогли.

   В косьбе, в жатве, в пахоте, во владении плотницким инструментом – запросто, а вот что касаемо сабли, лука и аркана – тут нет, не тянули. Поэтому Федор Васильевич и определил день для разведки и изысканий. Последнее слово Федьке пришлось разъяснять.

   Откушав хлеба с молоком, мальчишки привычно стали собираться, подпоясываясь и вкладывая в ножны законную добычу – кривые татарские ножи. Неожиданно к ним пожелала присоединиться Аксинья, которая таки вынудила мать одеть ее вместо сарафана в штаны и рубаху. Длинную косу, оказавшуюся светло-соломенной, она, несколько раз свернув, засунула под шапку. Получился, если особо не приглядываться, настоящий мальчишка, который только лицо имел нежное и большеглазое.

   Видя такое преображение, пацаны только рты пооткрывали, и лишь Федор Васильевич понимающе хмыкнул, уж он-то и не такое встречал. На вопрос же новоявленного соратника, почему такие воинственные мальчишки не берут с собой лук, Федька, почесав затылок, сказал смущенно, что с луком у них получился полный облом. Натянуть-то они его натянули, а вот стрелять силенок недоставало. Даже у безоговорочного «верзилы» Третьяка.

   Аксинья на это только похихикала обидно и потребовала лук. Третьяк сгонял к отдельному навесу, где хранилось оружие и особо ценные инструменты, и вернулся с луком и тетивой.

   - Натяни, - попросила Аксинья.

   Третьяк безропотно, что было для него, по меньшей мере, странным, уселся на землю и через колено, прилагая массу усилий, натянул тетиву, горделиво глянув при этом на Федьку. Раньше-то они вдвоем натягивали.

   Аксинья отобрала у него лук, тронула загудевшую тетиву и одобрительно кивнув, сказала глядящим на нее во все глаза мальчишкам:

   - В лесу все равно не видно дальше, чем на двадцать шагов. Зачем же тянуть лук для стрельбы на двести.

   Федор Васильевич крякнул. Ну не знаток он был стрельбы из лука. При необходимости, он мог пальнуть и из пушки, а вот из лука – увольте. А пацанам стыдно было признаться, что они и на двадцать метров попадут разве что случайно, что их стихия силки, ловушки, да и те только в детстве. Потом-то не до игрушек будет.

   Аксинья кажется, поняла. По крайней мере, она промолчала, и мальчишки были ей за это благодарны. А вот лук она все-таки взяла с собой, повесив через плечо поверх колчана со стрелами. Федька подхватил мешок с обедом, Третьяк свернутый бредень, и они отправились. Мать, глядя на уходящих, только покачала головой.

   Пацаны пошли сначала на поля. Было у них подозрение, что там уже могли начать жатву раньше срока. Много было в лесу претендентов. Идти на поля напрямик, было сродни подвигу, поэтому пацаны, сторожась, вышли на дорогу, тщательно осмотрелись и прислушались, и только после этого двинулись в нужную сторону. Поговорить при этом не получалось. Какой уж тут разговор, когда они каждую секунду готовы были сорваться в придорожные кусты.

   Однако, до поворота на первое поле дошли благополучно. Не сказать, что оно их порадовало. Разгром, конечно, был, но вполне терпимый. Кабаны похозяйничали только с краю, медведь на овсы заходить или постеснялся, или его спугнули, ну, полевки и хомяки, это зло привычное, и их надо просто иметь в виду.

   Третьяк, как заправский хлебороб, сорвал колос и растер его между ладонями.

   - Еще немного, - сказал он, - и осыпаться начнет. Пора бы убирать.

   Федька понимающе кивнул, а вот Аксинья отнеслась к этому не совсем так, вернее, совсем не так как следовало бы.

   - Ой, а это что? – спросила она с такой непосредственностью, что мальчишки сразу поняли – человек ни в коей мере не шутит.

   - Рожь, - сказал Федька, и хотел было, произнести по этому поводу целую назидательную речь, но посмотрел на удивленную девчонку и сказал только: - Хлеб это.

   Аксинья совершенно по-детски всплеснула руками и потянулась к Третьяку.

   - Дай зернышко попробовать.

   Третьяк аккуратно сдул с ладоней ость и ссыпал почти чистое зерно Аксинье. Та переправила зернышки в рот, пожевала, зажмурилась и сказала:

   - А ведь и правда.

   Мальчишки засмеялись.

   - А ты ведь не из наших, - сказал Федька, отсмеявшись. – Не из крестьян.

   Третьяк застыл рядом, смешно приоткрыв рот.

   - Нет, - легко призналась Аксинья. – Я не крестьянка. Мы в Тарусе живем… Жили, - она вдруг поскучнела лицом. – Давайте не будем об этом. Ладно?

   - Хорошо, - покладисто сказал Федька, а Федор Васильевич сделал для себя заметку, чтобы потом как-нибудь исподволь порасспросить девчонку.

   По ее манере поведения и умению владеть оружием видно было, что это не простая посадская девчонка. Это, забирай выше, дочь непременно какого-то воина. И не из последних. А, кабы, не из первых…

   Федор Васильевич до того увлекся размышлениями на эту тему, что пропустил момент, когда его подопечные (да, да, именно так он их теперь называл) опять вышли на дорогу, чтобы перейти к последнему полю, которое на отшибе от всех прочих держал самый зажиточный мужик в их деревне. Поле было далековато, не менее километра, если напрямик, а по дороге так наверно и все два. - Но мужику-то было все равно – он пешком не ходил. Вот только татары не посчитались ни с богатством, ни с положением, и остатки его избы сейчас облюбовали лебеда и повилика.

   Вот это поле было не чета спрятанным в лесу полоскам Федькиных или Третьяковых родителей. Оно, конечно, тоже находилось в лесу, но краем выходило к самой дороге, и к тому же часть его находилась под паром.

   Правда поле, не будучи укрыто в лесу, подверглось не то чтобы потоку и разграблению, но пострадало прилично. И конница постаралась, шастая туда-сюда по дороге, и дикие любители выходили из леса. Но осталось всяко больше, чем было потравлено.

   Поэтому, пока шли от поля к речке за рыбой, приняли решение, что жатву надо начинать завтра именно с этого поля, как наименее защищенного. Если удастся взять с него, хотя бы половину, это уже будет трудовой победой. Как всегда, после принятия решения все резко повеселели и оставшийся путь до речки преодолели, даже не заметив.

   Бредень вели рядом с бродом, пустив более рослого Третьяка туда, где поглубже. Третьяк вставал на носки и даже проплыл пару метров таким же изысканным стилем, что и Федька, но шест, привязанный к бредню, не выпустил и замет дал целое ведро рыбы. Мелочь, естественно, выбросили, но рыбы все равно осталось много и это еще больше улучшило настроение компании, которая совсем забыла об осторожности. Хорошо, что в это время по дороге никто не проезжал.

   На обратном пути прошлись по нескольким огородам, обеспечив себя зеленым горошком, огурцами, несколькими репками и прочей травой. Хлеб и молоко в качестве постоянной диеты, честно говоря, надоели, и даже рыба плохо спасала, потому что масло иссякло и пожарить ее не получалось.

   А вокруг звенел июль – экватор лета. Жара стояла такая, что на дороге в некоторых местах земля просто потрескалась. Зелень на огородах пожухла и требовала немедленного полива. И, вроде речка была под боком, но чтобы таскать оттуда воду ведрами для полива всех огородов требовалась просто нечеловеческая выносливость, да и времени немало. По мнению Федора Васильевича, проблема имела несколько решений, но воплощая их в жизнь, можно было забыть про все остальное. Контингента на все не хватало, а тот, что имелся, был молод и слабосилен. Поэтому Федор Васильевич, поразмыслив, поддержал инициативу матери – следить максимум за двумя огородами. По трезвому размышлению, этого вполне хватало.

   Когда троица вернулась в лагерь, солнце стояло еще высоко и Федор Васильевич, которому жутко нетерпелось, накрутил Федьку. А тот, хоть и устал, но тоже загорелся пойти попробовать расколоть бревно на доски. Правда, сколько ни думали, не смогли сообразить, как обеспечить безопасность сего действа. Уж больно громким оно получалось. Отправить кого-нибудь на дорогу? Но и дорога просматривалась максимум на пятьдесят метров в каждую сторону. А если и заметишь кого, как подать сигнал, чтобы не выдать себя? А потом Федор Васильевич вспомнил, как в его времени, вдоль магистралей ставили специальные экраны, снижающие шум от мчащихся автомобилей. Вроде процент снижения силы звука при их применении был довольно большим. Ну а уж если ничего не придумалось, надо было использовать хоть это.

   Обрубленных веток на лесосеке хватало. И хоть хвоя с них, пожелтев, осыпалась, Федор Васильевич решил все-таки пустить их в дело. Между двумя соснами быстренько прикрепили три длинных жерди лесенкой и навесили на них собранные ветви, образовав неряшливую, длинную копну. Назначили испытания. Испытывать хотели все. Причем, желали находиться одновременно по обе стороны экрана. Это Федька его так назвал, и остальные не сделали ни малейшей попытки возразить. Федька, послушав соратников, и сам приняв участие в споре, вдруг одумался, махнул рукой и велел (прямо вот так вот – велел) Аксинье, которую назвал странным именем Кси, встать со стороны дороги, а Третьяку, соответственно, со стороны бревна. Дескать, потом они поменяются и оценят.

   Когда испытатели заняли свои места, Федька воткнул в бревно топор и обухом другого топора ударил по первому. Раздался сочный блямк. Стоящий рядом Третьяк поморщился и побежал менять Аксинью. Дождавшись, пока испытатели поменяются, Федька вновь ударил по топору.

   Оба эксперта, не сговариваясь, признали, что они отметили значительное снижение интенсивности звука на расстоянии примерно десяти шагов от экрана. Это было серьезно, но Федор Васильевич никак не мог успокоиться, и Федька решил идти непосредственно к дороге. Аксинья напросилась идти с ним, и Федька не возражал, несмотря на брюзжание Федора Васильевича, который рассматривал девчонку как очередную помеху своим планам. Третьяк по согласованию должен был колотить по обуху на каждый двадцатый счет. Так как мальчишки уже были обучены считать в пределах ста, то проблем с этим не возникло.

   Шли быстро, насколько позволял лес, а он поблажки не делал. Шли шагов на двадцать друг от друга, чтобы точнее проверить влияние экрана. Периодически сзади доносился глухой звон, который делался все глуше и глуше, и когда до дороги осталось еще шагов сто, совсем пропал.

   Федька окликнул Аксинью, они сошлись вместе и прислушались. Птички орали, что-то шуршало в прошлогодней опавшей листве, по вершинам пронесся порыв ветра. И все. И напрасно Третьяк там старался. В том, что он старался, не было ни малейшего сомнения. Третьяк был человеком обязательным.

   Федька, коль все было ясно, повернул обратно. Аксинья попыталась было идти рядом, но торчащий над плечом лук так и норовил зацепиться за ветку. Поэтому она пошла следом за Федькой, который умудрялся так выбирать дорогу, что Аксиньин лук ни за что не цеплялся. Правда, прямым его путь назвать было никак нельзя.

   - Федя, - Аксинья заговорила не как мальчишка-сорванец, роль которого (а может и не роль) она играла спервоначалу, а как примерная девочка из хорошего дома.

   Она даже ресницы опустила (длинные и пушистые), хотя Федька никак не мог этого увидеть.

   - Федя, а откуда ты все знаешь? – и затихла, давая Федьке время.

   Нет, не зря Федор Васильевич не доверял женщинам. Даже таким юным. Он бы мог привести массу примеров, как литературных, так и из собственной жизни. Жаль, что все эти примеры Федьке были до одного места. В этом деле человек должен учиться на собственных ошибках. Поэтому Федор Васильевич только вздохнул тяжело и предоставил Федьке возможность выпутываться самому. Федька остановился и повернулся к девчонке, которая, не ожидая этого, едва на него не налетела.

   - Знаешь, Кси (новое имя подружки Федьке нравилось, да и Аксинья не возражала), с тех пор, как увидел, что моего отца убил татарин, который потом ссильничал мою мать, я вдруг почувствовал, что мне стали помогать, - Федька застенчиво улыбнулся. – Советами конечно. Похоже, именно благодаря им я убил того татарина. И с тех пор они или он меня не оставляют. И все мои знания оттуда. – Федька усмехнулся. – И даже имя твое оттуда.

   Аксинья подошла вплотную и твердой совсем не девичьей ладошкой погладила Федьку по щеке.

   - Странный ты, Федька, - сказала она задумчиво и улыбнулась. – Но мне это нравится, - подумала и добавила, - очень.

   Федька даже покраснел от удовольствия и смущения.

   - Ладно, пойдем, - сказал он грубовато, чтобы скрыть так некстати проявившееся свое смущение. – Третьяк там, небось, заждался.

   А Третьяк, тем временем, пытался выдернуть из бревна забитый по самый обух топор. Забыв про поговорку «Сила есть – ума не надо», он едва не сломал топорище, и одумался только, когда оно стало потрескивать.

   - Федька, - сказал он беспомощно вылезшему из кустов товарищу, за которым тут же показалась Аксинья. – Тут такое дело…

   Федька, подойдя, внимательно осмотрел бревно и косо торчащий в конце его топор. Федор Васильевич быстро прикинул:

   - Так, слои ровные, еще один топор и клинья есть. Кострище…

   Федька вытащил из кармана моток бечевки, закрепил один ее конец у воткнутого топора, а второй на другом конце бревна, натер услужливо поднесенной головней из старого кострища, оттянул и отпустил. Бечевка щелкнула, и на бревне появился четкая черная линия. Третьяк с Аксиньей переглянулись. А Федька наставил второй топор на черту недалеко от первого и кивнул Третьяку:

   - Бей!

   Третьяк подхватил короткую дубинку и осторожно тюкнул.

   - Шибче! – скомандовал Федька.

   Третьяк ахнул от души. Федька с усилием выдернул топор и вогнал в образовавшуюся щель дубовый клин.

   - А теперь по клину.

   Третьяк долбанул не примериваясь. Бревно треснуло. Первый топор просто выпал.

   - Ну вот, - сказал Федька довольно. – И так до конца.

   Еще пара клиньев и бревно с громким треском распалось на две половинки.

   - Теперь будет посложнее, - предупредил Федька. – Третьяк, сделай четыре колышка длиной примерно в руку.

   Вдохновленный Третьяк управился почти моментально. Федька поставил одну из половинок на ребро.

   - Теперь крепи.

   Аксинья бросилась помогать, бестрепетной рукой удерживая колышек, пока Третьяк бил по нему обухом топора. Закрепив бревно, Федька действовал уже по накатанному; пробил на торце щель параллельно плоскости отщепа, загнал туда клин, потом отбил бечевкой прямую линию и, используя сразу два топора, получил наконец первую доску.

   На взгляд Федора Васильевича это был просто кусок дерева, очень близкий по форме к настоящей доске, но имеющий массу дефектов, нестыковок и несообразностей. А на взгляд Федьки, Третьяка и Аксиньи это была натуральная доска, которую надо было только слегка подтесать. И они с удвоенной энергией взялись за следующую. На их счастье, ствол попался прямослойный, и доски откалывались пусть и не со звоном (дерево было все-таки сыровато), но хотя бы ровно. После каждой доски троица разражалась радостными воплями, не забывая, однако, прятаться под защиту экрана.

   Когда солнце стало уходить за верхушки деревьев, и внизу начал сгущаться сумрак, у них было шесть отличных (ну, относительно конечно) досок и пара горбылей. Погрузив их на захваченный с собой «велосипед» и крепко увязав, Федька с Третьяком покатили конструкцию домой. Аксинья сзади несла два топора и задумчиво посматривала на Федькину спину.

   Утром мать, как самая опытная жница, разбудила всех ни свет, ни заря. Дашка с Машкой оставались на хозяйстве и важно кивали в ответ на материны наставления. Остальные, наскоро пожевав, собирали немудреный скарб. Взяли заранее заточенные с вечера серпы, мешки для сена, веревки и отправились, ведя в поводу обеих лошадок.

   Жатву начали с дальнего конца, со стороны леса. Сразу же выяснилось, что Аксинья с серпом даже не на «вы». Поэтому, во избежание тяжелых травм, ее отстранили от непосредственной жатвы и поставили вязать снопы.

   Сначала хотели срезать только колосья, чтобы не возиться с соломой, но Федька, с подачи Федора Васильевича, которому позарез нужна была солома, настоял, чтобы сноп шел полноценный. Поэтому жнецы наклонились к самой земле и пошли друг за другом уступом.

   Аксинье показали, как надо вить перевясла, вязать сноп и оставили наедине с грудой сжатой ржи, уходя все дальше по полю. Девчонка стала сгребать колосья в кучу, но они не слушались и Аксинья в первые же минуты взмокла как мышь. Потом не заладилось с перевяслом, потом стали расползаться колосья. Простые, вроде бы, действия оказались вдруг настолько сложными, что девчонка едва не расплакалась от осознания собственной никчемности. Выручила тетка Василиса. Она оглянулась, увидела состояние Аксиньи и пришла на помощь, медленно показав каждое движение, разложив его на составляющие с необходимыми пояснениями.

   - Все понятно? – спросила она, глядя пытливо.

   Аксинья отчаянно закивала, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на шею этой женщине, до боли напомнившей ей мать.

   - Ну и ладно, - сказала тетка Василиса и, мимоходом погладив ее по голове, пошла за ушедшими вперед Третьяком и Федькой.

   Аксинья перестала коситься на далеко ушедших жнецов и постаралась делать все медленно и плавно. И у нее, о чудо, тут же стало получаться, и минут через пятнадцать она уже бегала, раскладывая связанные снопы по свежей стерне, пока еще не приближаясь к жнецам, но, уже не отставая от них.

   Через пару часов примерно утомленные жнецы собрались на краю поля под сенью большой березы. Как ни странно, но больше всех уставшей выглядела Аксинья, хотя сама себя считала девицей крепкой и выносливой.

   - Это все с непривычки, - констатировала мать, держась за поясницу.

   - Другие группы мышц работают, - непонятно выразился Федька.

   Сам он с Третьяком выглядел намного свежее.

   Федька окидывал взглядом поле из-под руки, особое внимание уделяя проходящей его краем дороге, просматриваемой метров на сто от поворота до поворота. Ну а Третьяк куском песчаника правил затупившиеся серпы.

   - Еще немного пройдем, пожалуй, - сказал наконец Федька. – И шабаш с этим полем. Жаль, конечно.

   - А почему бы его все не убрать? – спросила наивная Аксинья.

   - Верховой с дороги запросто усмотрит, - пояснил Федька. - А если поле убрано, значит кто-то здесь есть. Искать начнут. Ну а если найдут…

   - Мы с него и так хорошо взяли, - добавил Третьяк. – Теперь еще как-то вывезти надо.

   - А куда будем вывозить? – полюбопытствовала Аксинья. – К себе, то есть к озеру?

   - Нет конечно. Тут рядом полянка есть – туда и вывезем, и заскирдуем временно. А уж потом, когда все уберем, к себе.

   После отдыха, сжав еще с десяток снопов, мальчишки на полянке, которая действительно оказалась рядом, сладили нечто вроде поднятого над землей настила, укрепленного на четырех кольях, обвязанных пучками прутьев наподобие метел. Снопы плотно укладывали в длинные мешки, которые грузили на лошадей, шедших каждый раз другой дорогой, чтобы не набивать заметную тропу. Скирда получилась довольно внушительной. Последнюю партию снопов не стали скирдовать, а повезли к себе. Счастливо избежав разного рода приключений, жнецы прибыли к озеру.

   Нетерпение мальчишек было столь велико, что они даже не стали есть. Ничего не понимающая Аксинья смотрела на них с тревогой, а мать стала готовить ручную мельницу. А мальчишки вытащили из мешка сноп, разрезали перевясло, разложили колосья на расстеленном полотне и, вооружившись цепами, принялись охаживать их с двух сторон. Аксинья даже рот раскрыла.

   Натешившись вдоволь, отгребли солому, а так как в лесу не было ни малейшего ветерка, то полову пришлось тупо сдувать. Вот тут Аксинья и приобщилась к таинству. Дула она хорошо, только надолго из-за головокружения ее не хватило. В результате всех действий получилась приличная корчага относительно чистого зерна.

   Мельницу крутили все по очереди. Легкой эта работа не была, и отдышавшаяся Аксинья приняла в ней активное участие. Когда из-под жернова посыпалась теплая светло-коричневая мука, радости окружающих не было предела. На время забылось даже нашествие, а уж тем более неустроенность быта и вообще все плохое. Пацаны запрыгали вокруг с совершенно ошалелыми лицами, к ним, радостно визжа, присоединились Дашка с Машкой. Аксинья бросила взгляд на тетку Василису, и ей показалось, что та с трудом сдерживается, чтобы не присоединиться к детям. И тогда Аксинья тоже сорвалась с места, швырнув оземь шапку. Коса ее расплелась, и волосы цвета ржаной соломы тяжелой волной заметались по плечам, и мальчишки, остановившись, вытаращили глаза на преображенную подругу.

   Когда муки набралось несколько горстей, мать ловко просеяла ее через реденькую ткань и замесила тесто. Пацаны, конечно, поизвращались над очагом, но печь у них все равно не получилась, да и с закваской были проблемы. Поэтому, максимум, что вышло – это пресная лепешка. Но зато она была большая и горячая. И все ели первый хлеб нового урожая, обжигаясь и давясь. И Аксинья обжигалась с перепачканными в саже носом и щеками, и радостно сверкала глазищами.

   Этот заработанный потом и слезами пир длился долго, до того времени, пока не сгустился в лесу мрак.

   А наутро пошли на следующее поле.

   Жатва продолжалась целую неделю. От темна и до темна. Только самую жару, а погода на загляденье стояла солнечная, они пережидали в теньке. За неделю они успели убрать еще шесть делянок. А потом Федька сказал:

   - Пожалуй, хватит.

   Если учесть, что урожай был хороший, а потравы минимальны, то собранного зерна вполне могло хватить на несколько лет при условии, что население не станет увеличиваться. Но так далеко никто не загадывал. Федька же занялся делом, на взгляд остальных, вовсе даже непонятным. Федька собирал и сравнивал колосья с разных полей и разных культур. И ржи, и ячменя, и овса, и даже новой для всех пшеницы, росшей на том самом поле, которое они сжали первым. Мало того, он попросил Третьяка, а тот от удивления не смог отказать, надрать ему бересты, которую потом порезал на равные прямоугольнички и расправил под гнетом. И стал наносить на них непонятные значки острой палочкой и прикреплять к снопам, которые категорически запретил трогать.

   Третьяк, уже привыкший к тому, что Федька знает, что делает, особо и не ерепенился, мать, твердо уверенная в правоте сына, всячески одобряла, а вот любопытная Аксинья, воспринявшая рассказ Федьки о советах свыше, прямо скажем, поверхностно, спросила:

   - Федя, а зачем это все?

   Другой на месте Федьки отделался бы шуткой, но Федька воспринимал Аксинью не как досадливую помеху, а как боевого товарища, как того же Третьяка, только в сарафане, то есть конечно… А, ладно… Вобщем, Федька стал обстоятельно объяснять свои действия. И хоть говорил он медленно, и временами даже казалось, что он к чему-то прислушивается, Аксинья все равно поняла мало. Особенно ее поразило слово «селекция». Раньше она считала Федьку как бы не совсем от мира сего, а после краткой лекции стала не на шутку уважать.

   Пока Аксинья удивлялась, пацаны в стороне очистили площадку, в центре которой вкопали короткий толстый столб. Потом пропали ненадолго и вернулись с толстой веткой орешника, которую закрепили консольно на макушке столба, подкрепив ее укосиной так, что вся конструкция стала напоминать виселицу. Еще больше она стала ее напоминать, когда к концу ветки привязали длинную веревку. Федька потянул за свисающий конец, ветка согнулась, а когда он его отпустил – упруго выпрямилась. Федька удовлетворенно кивнул, и они с Третьяком, прихватив «велосипед» отправились на лесосеку. Аксинья, конечно же, увязалась следом. Мальчишки ничего не сказали.

   - Федь, а Федь, - поспешая следом, спросила Аксинья. – А что это будет?

   - Увидишь, - коротко ответил Федька.

   Аксинья поняла, что он не склонен к разговорам и обиженно надулась. А Федька с Третьяком, не обращая внимания на Аксиньино настроение, откололи от бревна пару досок, погрузили на «велосипед» и потихоньку потопали обратно, переговариваясь вполголоса. Девчонке ничего не оставалось делать как идти следом.

   Она никак не могла понять, почему Федька вдруг стал дистанцироваться от нее. А Федьке просто было сейчас не до Аксиньи и ее обиды. Федор Васильевич попытался донести до мальчишки свои мысли и злился от того, что тот соображает с таким трудом. Вот сельскохозяйственная тема нашла отклик буквально сразу. Видно, Федьке она была очень близка, а потому понятна. А как дело доходило до чего-нибудь механического, Федька становился сущим тормозом. Федор Васильевич конечно надежды не терял, даже медведя можно выучить на велосипеде кататься, а Федька был далеко не медведь, но ангельским терпением он никогда не отличался.

   Особенно Федора Васильевича злило то, что он вынужден был обходиться исключительно советами, рекомендациями, наставлениями, которые Федька зачастую просто игнорировал. Можно было конечно действовать непосредственно, пользуясь не только Федькиными органами чувств, но и, так сказать, опорно-двигательным аппаратом, шевелить руками, ногами, в общем, взять мальчишку под полный контроль. Но для этого необходимо было, во-первых, Федькино согласие, а во-вторых, выглядело со стороны просто ужасно и отнимало массу сил. Федор Васильевич после такого сеанса полдня приходил в себя. Он, конечно, рассчитывал, что в будущем, когда их разумы более-менее притрутся, процесс станет менее энергоемким и болезненным. А пока приходилось разъяснять, объяснять и растолковывать. А тут еще и Аксинья отвлекала.

   Ни Федор Васильевич, ни Федька не рассматривали Аксинью как женщину. Первый, в силу своего возраста, считал ее дитем и относился соответственно. Ну а Федька еще сам был дитем и интерес к лицам противоположного пола в нем только еще начал пробуждаться. И сама Аксинья этому пробуждению не способствовала, одеваясь как мальчишка, и манеры имея соответствующие. И фигура у нее была мальчишеская, и волосы она скрывала. А то, что лицо имела красивое и нежное, ну так и что. Не до разглядывания лиц было в этой ежедневной битве за жизнь.

   Федька с Третьяком быстро разделали привезенные доски пилой и топором и стали сооружать из них нечто вроде перевернутой скамейки, используя для соединения врезку и дубовые штифты. Причем, похоже было, что предназначение этого сооружения сам Федька представлял плохо. В отличии от Третьяка, который вообще ничего не представлял, но законное любопытство заставляло его проявлять трудовой энтузиазм. Аксинья была точно в таком же положении. С одной лишь разницей, что инструментами она не владела, зато подержать, подложить, перенести она бросалась первой.

   Несложная в принципе конструкция была готова часа за два и установлена точно под «виселицей». На сиденье «скамейки» для устойчивости навалили камней, собранных по берегам озера, и Федька с Третьяком опять смылись.

   Аксинья присела рядом со столбом, задумчиво глядя на сооружение и пытаясь понять его назначение. В голову, как назло, ничего не лезло. А как раз и мальчишки появились, с треском выломившись из чащи с толстым березовым бревном на плечах.

   И вот тут началось самое интересное. Да такое, что через несколько минут вокруг собрались все обитатели лагеря.

   Мальчишки отпилили березовое бревно до размеров «скамейки» и водрузили на нее сверху, вложив в специально сделанные пазы. Федька потер середину свисающей с «виселицы» веревки куском сосновой смолы и пару раз обнес ее вокруг лежащего на «скамейке» бревна, а свободный конец, натянув веревку втугую так, что «виселица» даже слегка согнулась, закрепил на обрезке доски длиной чуть меньше метра. Этот обрезок встал таким образом, что свободный конец его уперся в землю, а тот, за который была закреплена веревка, приподнялся.

   - Третьяк! Ну-ка, надави! Ты потяжелее будешь! – крикнул Федька.

   Третьяк поставил ногу на обрезок доски с веревкой и от души надавил. Березовое полено со скрипом провернулось и, когда Третьяк снял ногу, согнувшаяся было «виселица» выпрямилась, и полено крутанулось в обратную сторону.

   - Еще! – скомандовал Федька.

   Процесс повторился.

   - Ну, - сказал Федька, и голос его дрогнул. – Будем пробовать.

   Он достал сзади из-за опояски сапожный нож-косяк и, держа его двумя руками, осторожно приблизил к дергано вращающемуся полену, упирая при этом лезвие на продольный брусок, названный им подручником. Нож задел полено с непередаваемо-шуршащим звуком и на полене появился еле заметный круговой затес. Федька прижал нож сильнее и слегка повел его вправо, и из-под ножа вдруг, пусть и на короткое время, завилась и тут же осыпалась спираль стружки.

   - Ага! – возликовал Федька и поустойчивее расставил ноги.

   Третьяк старался так, что уже взмок. И минут через десять земля рядом со «скамейкой», которую Федька окрестил токарным станком, была засыпана стружками, а березовое полено стало иметь сложную цилиндрическую поверхность, местами совсем гладкую, а местами словно вспаханную. Нож два раза вылетал из Федькиных рук, едва не выбив ему зубы.

   - Ну все. Моя очередь, - отдуваясь, заявил Третьяк.

   Но лучше всех процесс снятия стружки уже не с полена, а с невесть чего пошел у Аксиньи, когда она, наконец, дождалась своей очереди и не собиралась ее никому уступать. Наверно все-таки тонкая девчоночья рука оказалась тверже. И, главное, никто ей ничего не подсказывал. А стружка, завиваясь и дрожа, бежала по резцу, и то, что осталось от полена, на глазах становилось ровным и гладким.

ГЛАВА 5 - Домик на дереве

Новой игрушкой население лагеря увлекалось до темноты, пока не извели все полено на стружку, усеявшую окрестности и не перетерлась веревка. Мастеровыми побывали все, даже мать и Дашка. Все, кроме маленькой Машки, которая горько разревелась, когда ее не допустили из-за возраста и связанного с этим роста. После того как Машку успокоили, остальным не осталось ничего, как ложиться спать.

   А наутро Федька сказал, что нечего дальше тянуть, и уже давно пора, и они с Третьяком полезли на дерево. Аксинья посчитала необходимым также и свое присутствие. Мальчишки добрались до облюбованного места среди ветвей и тщательно замерили захваченной с собой бечевкой, вывязывая в нужных местах узелки. Потом съехали по привязанной веревке, уже на земле долго дуя на обожженные ладони. Аксинья не отставала, правда, по веревке она съезжала последней и слегка притормаживала ногами. Поэтому и дуть на ладони после касания земли не было необходимости. Пацаны, видя такое дело, только завистливо вздохнули.

   Основу домика, его, так сказать, фундамент решили делать из вяза, сломать который будет весьма проблематично. Найти вяз в местном лесу было несложно, а вот, чтобы подобрать необходимый, пришлось походить. Но поиски все-таки увенчались успехом, не могли не увенчаться при таком обилии материала. Правда, чтобы спилить деревце, пришлось повозиться и Федька, вернее, Федор Васильевич с горечью констатировал, что пилу придется перезатачивать.

   А вот тащить бревно к месту строительства пришлось втроем. Нет, спервоначалу-то Федька с Третьяком решили управиться вдвоем. Понятие рыцарства пацанам было неизвестно, но поступить они пытались в точном с ним соответствии. Однако, не срослось. Бревешко оказалось для мальчишек тяжеловатым. Конечно, по ровной открытой местности они бы дотащили, а вот в условиях девственного леса, изобилующего такими препятствиями, где даже черт ногу сломит, спасовали.

   Надо отдать ей должное, Аксинья не ждала, пока ее пригласят. Видя, что мальчишки скорее сдохнут, придавленные бревном, она просто встала посередине, подставив плечико под тяжеленную лесину. В один момент, когда Федька и Третьяк практически одновременно ухнули в ямы, и вся тяжесть бревна оказалась на Аксинье, она подумала, сгибаясь под непосильной ношей, что сейчас будет попросту раздавлена. Но мальчишки сориентировались моментально, удержав бревно на вытянутых руках, пусть и дрожащих от напряжения. Кстати, Аксинья потом поступала точно так же, когда сама попадала в яму.

   Как бы то ни было, но бревно они донесли. И тут же, не отдыхая, пока не прошел кураж, отправились за вторым. Переноска второго бревна, несмотря на усталость, прошла почему-то легче. Третий рейс, также не откладывая, сделали за топором и пилой. И только после этого все трое попадали и примерно полчаса приходили в себя.

   Передохнув, Федька вполне самостоятельно, но при молчаливом одобрении Федора Васильевича, взяв конец самой длинной и толстой веревки, собрался лезть на дерево. Однако, Аксинья его опередила.

   - Дай я, - сказала она вроде просительно, но, в то же время, требовательно.

   Федька посмотрел на нее с интересом, но веревку отдал. Аксинья тут же привязала к ее концу длинную бечевку, другой конец которой обвязала вокруг пояса и ловко полезла на дерево. Федор Васильевич сказал: «Хм», и Федька полез следом.

   А дальше было совсем интересно. Добравшись до нужного места, которое Федор Васильевич определил для установки ворота, Федька взял у Аксиньи конец толстой веревки, которую она вытянула посредством бечевки, перебросил через развилку ветви и крикнул вниз Третьяку, чтобы крепил ворот. Третьяк завязал узел и пошел к дереву, чтобы лезть наверх. И только он добрался до первой ветки, как сверху раздался пронзительный крик: «Па-аберегись!» и мимо Третьяка сначала вверх проехал выглядевший озадаченным ворот, а затем вниз вцепившаяся в веревку Аксинья.

   - А ты лезь, лезь! – крикнула она на ходу.

   Третьяк от удивления послушался и полез. Ворот уже покачивался над нужным местом. Они с Федькой немного приопустили его и закрепили. Ворот встал немного кривовато, но дефект быстро исправили, подтесав, где надо. Федька предложил испытать конструкцию, подняв Аксинью. Третьяк, заранее злорадствуя, согласился, крикнув вниз, чтобы девчонка цеплялась. Однако, его ждало разочарование. Хитрая Аксинья сделала петлю на веревке и даже дощечку подложила и, удобно усевшись, вознеслась подобно ангелу, как заявила наблюдавшая эту картину Дашка.

   После этого все захотели попробовать вознесения. Правда Машке и здесь не повезло, и она вынуждена была возноситься, сидя у Аксиньи на коленях. Но ее это как раз мало расстроило, и чадо выражало свой восторг, вопя на весь лес. После того, как детский контингент вознесся по два раза, а Федька с Третьяком отказались дальше крутить ворот, дело наконец-то дошло до принесенных бревен. Их грубо обтесали с боков и более тщательно сверху, и, положив на поленца, оставили подсыхать.

   В то же время, Федька не забывал и про токарный станок. Правда, поступил он не совсем по-рыцарски, но зато рационально, поставив за него не умеющую владеть топором Аксинью. Однако, Федька сказал обществу, что сделал это исключительно потому, что у Аксиньи лучше получается. Вобщем, правдоподобно отмазался. А девчонка почему-то была только рада. Заказанные детали: ось и ручка были сделаны в срок и даже несколько приукрашены. Повертев их в руках, Третьяк стал смотреть на Аксинью очень уважительно.

   Федька, жутко довольный, что сплавил часть своей работы, прикатил последнее, оставшееся у них тележное колесо, и насадил на выточенную ось вместе с рукояткой. Третьяк, ловчее всех орудовавший топором, был озадачен изготовлением подпорки для этого колеса, и немедленно приступил, используя для этого сложенные тут же обрубки и обрезки. А Федька притащил из сваленного в кучу сельхозинвентаря четыре цепа, обрезал их и приспособил к колесу в виде креста. Третьяк, увидев колесо с цепами, понял Федькину задумку и резво застучал топором, добавив своему сооружению дополнительные детали.

   С водруженным на него колесом сооружение смотрелось достаточно устрашающе. Мать, глядя на него, никак не могла понять его предназначения. Тогда Федька крутанул рукоятку. Колесо пришло в движение, размахивая цепами.

   - Надо же, - умилилась мать. – Умница, сынок. Сам придумал?

   Федька скромно потупился.

   Пока Федька купался в лучах славы, Аксинья принесла из сложенной невдалеке скирды сноп и разложила его рядом с примитивной молотилкой. Третьяк опомнился и взялся за рукоятку. Колесо завертелось, и цепы один за другим стали лупить по снопу.

   - Ты глянь-ка, - сказала Аксинья. – Цепы-то по одному месту бьют.

   - Вижу, - Федька досадливо поморщился. – Надо наверно было сделать цепы разной длины.

   - Верно. И поставить их с разных сторон колеса.

   Федька с Аксиньей переглянулись и засмеялись. И Федька подумал:

   - Вот ведь девчонка! И никто ей не подсказывает.

   Остановив увлекшегося Третьяка, они вдвоем быстро переделали молотилку, и Третьяк внешне недовольный, а на самом деле с радостью принявший неожиданный отдых, опять завертел колесо.

   - Ну вот, совсем другое дело, - удовлетворенно сказала Аксинья.

   А вечер уже синел и горящий в очаге огонь стал ярче, и мать от расстеленного полотна позвала всех ужинать.

   Утром солнце не вышло из-за плотной пелены туч, и Федька, кляня себя за медлительность, рванул с Третьяком на дальнее поле за снопами, поставив Аксинью главной на обмолоте уже привезенного. Дождь, по счастью, так и не собрался, хотя тучи провисели над головой до самого вечера. А мальчишки до обеда сделали три ходки на дальнее поле, почти ополовинив тамошнюю скирду.

   Аксинья тоже времени зря не теряла. Надо было только постоянно подкладывать уже раздернутые снопы под непрерывно крутящиеся цепы. Причем, с несложным делом кручения управлялась даже Машка. Жаль, что она очень уж быстро уставала. Вот Дашка, та держалась значительно дольше, ну а когда за дело бралась тетка Василиса, то Аксинья еле успевала подтаскивать снопы.

   Мальчишки же, вернувшись с третьей ходки, начали в темпе возводить большой двускатный шалаш, закрывая его нарубленной хвоей, которую привозили чуть ли не от лесосеки, потому что рядом сосен не росло, а еловые лапы начинали осыпаться уже через неделю. Шалаш окопали канавой, сделав отвод в озеро, и стали стаскивать туда обмолоченное зерно, которого оказалось неожиданно много. Федька никак не ожидал от своей молотилки такой производительности. Зерно конечно еще надо было провеять, но в связи с намечавшейся непогодой, с этим можно было и подождать.

   А вот с домом ждать не стоило. И хотя до холодов было еще далеко, но жизнь лесных кочевников под открытым небом или под продуваемым со всех сторон навесом начала уже надоедать. На этом фоне даже убогая землянка выглядела роскошным теремом. Но чтобы вернуться обратно никто даже не заикался. Поэтому, несмотря на усталость, мальчишки отправились на лесосеку и торчали там пока могли различать топор и бревно.

   Бревна, благодаря жаркой погоде, подсохли и на доски стали раскалываться гораздо легче. Федор Васильевич, видя такой расклад, решил в следующий раз попытаться при разделке более тонких бревен, которые, по идее, должны были высохнуть получше, уменьшить толщину получаемых досок. Федор Васильевич даже возмечтал о ленточной пилораме.

   - Чего, чего? – Федька, кативший «велосипед», в недоумении остановился.

   С ним вместе остановился и Третьяк, а за ними встала и Аксинья, глядя на Федьку во все глаза.

   - Нет, ничего, - смутился Федор Васильевич. – Это я так.

   С утра, наконец, пошел дождь. По-летнему крупный, шумный и короткий. Лил он от души, хоть и недолго, но успел промочить все. Уже и солнце вовсю светило, и птицы разошлись, словно им за это платили, а с деревьев все капало. Мать первым делом проверила зерно, но пацаны строили шалаш на совесть и ни одна капля внутрь не проникла. Зато промочило все, что не успели убрать, а убрать успели немногое, потому что полило утром, когда самый сон. Те вещи, что хранилось под навесом, а также мать с младшими девчонками, остались сухими. Все остальное, несмотря на скорость, с которой убирали, вымокло.

   Влажность резко поднялась. Под покровом леса после того, как выглянуло солнце, стало жарко и душно. Вобщем дождь от жары не спас, а наоборот усугубил.

   Имея такую наглядную агитацию, Федька решил более ни на что не отвлекаться, тем паче, что рожь и пшеница с ячменем и овсом с полей были убраны, а вымахавшую в два Федькиных роста коноплю решено было убрать немного позже. Трое выступили на лесосеку с намерением если и не покончить разом со всеми бревнами, то хотя бы максимально уменьшить их количество. Федор Васильевич действия народа полностью одобрял. Мало того, он и был инициатором этих действий. А еще ему не давал покоя тот факт, что Федьке вдруг стали доступны его, так сказать, приватные мысли. Раньше он мог думать, как бы уйдя в себя. А теперь получается, его оболочка стала давать трещины, если Федька услышал слова ему не предназначенные. Если так, то их взаимоотношения начинают осваивать новый уровень.

   Федор Васильевич терялся в догадках. А Федька на всю эту галиматью пока не реагировал. То есть, все-таки было еще у Федора Васильевича какое-никакое приватное пространство.

   Лесосеку обмочило капитально. Но, в отличии от леса у озера, здесь, благодаря цивилизационной деятельности лесорубов, было тепло, солнечно и ветер. И следы дождя со страшной скоростью испарялись. Так, к моменту прихода Федькиной команды, влага сохранилась только в тени. Вот, кстати, за экраном, куда укладывали бревна для разделки, ее было достаточно. Но Федька был настроен очень решительно и лишнее ведро воды для него помехой не являлось.

   Работа началась с эксперимента. Бревно не стали колоть сразу пополам, а начали отделять доски с боков по очереди. Оказалось, что времени в этом случае, уходит меньше, так как крепить бревно колышками стало необходимо только после отделения от него четырех досок. Пока Федор Васильевич подсчитывал экономию, разошедшаяся бригада успела развалить еще одно бревно, оставив целыми всего три толстых комлевых части. Пришлось срочно вмешиваться, потому что кроме досок Федору Васильевичу необходим был и брус, который он как раз хотел получить из комлевой части.

   Наработались так, что еле шевелились. И «велосипед», груженый под завязку, едва тащили. Аксинью тоже предлагали погрузить на «велосипед»