Купить

Островитяне. Александр Панин

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Как сделать интересной жизнь на далеко не таинственном острове.

   

ПРОЛОГ

Было время когда-то. Гремело, цвело… и прошло.

   М. Семенова

   Много воды утекло с тех пор в Кузнечном ручье, много дождей прошумело над почерневшим Теремом, окруженном домами большого города. Не один раз пролетали гуси на север и обратно. Тех, кто тогда, в далеком ныне 1649 году приплыл сюда, чтобы навеки поселиться, можно пересчитать по пальцам. Их было совсем немного, пожелавших здесь, в диких лесах, на краю новооткрытого континента построить новое государство для себя и своих близких по своему разумению.

   Из «Летописи…» графини Арины Паниной

   Я перечитала заново всю свою «Летопись…». Кое-где кое-что пришлось подправить. Особенно в самом начале. Уж больно по-детски я там рассуждала на взрослые темы. Нет, нет, я исправляла только стиль изложения, совершенно не касаясь сделанных мною тогдашней глубокомысленных выводов и обобщений, продиктованных юношеским максимализмом, за которые сейчас становится немного стыдно. И опять не могу не вспомнить по этому поводу моего любимого братца. Это он заметил первым мою тягу, скажем так, к фиксации событий вперемежку с мыслями и переживаниями людей, которые в этих событиях участвуют. Это он ненавязчиво подтолкнул меня к созданию моей «Летописи…». И, наконец, это он впервые сделал для меня то самое знаменитое стальное перо, ставшее впоследствии одной из статей нашего экспорта. И только благодаря ему вы можете практически из первых рук узнать историю наверно самой загадочной и романтичной страны нашего мира.

   Уже больше года прошло с тех пор, как растаяли на горизонте паруса корабля, уносящего моих любимых Санечку и Лёнчика. Больше года я изо дня в день поднималась на башню нашего фамильного Замка в надежде увидеть, наконец, в Проливе его белые мачты. И вот вчера истек последний из отпущенных дней ожидания. Санечка, когда уходил, сказал: «Если хочешь, можешь нас подождать. Но не более года». Теперь все. И я, пожалуй, обнародую наконец свою «Летопись…». Пусть узнают, как все было на самом деле.

   Познакомились мы с Паниным странно и, если со стороны смотреть, пожалуй, даже романтично. Мне тогда шел девятый год, и я для своих лет была невелика росточком, что не помешало, однако, этим мерзким разбойничьим харям уволочь меня в лес из родного дома. Я орала, кусалась, царапалась, звала маму, хотя ее убили на моих глазах. Куда делся отец, я не видела, а вот братец Савка как-то извернулся, полоснул одного из разбойников кухонным ножом по руке и исчез в кустах.

   Что бы со мной тогда сделали, я просто не хотела представлять. Мною овладел просто животный страх и одновременно такая же злость. Мне связали руки и ноги и заткнули рот грязной вонючей тряпкой. Потом меня просто зашвырнули в нашу же телегу и куда-то повезли. Везли долго, я уже и мычать не могла, и слезы все вытекли. Вдруг телега остановилась. К ней подошел некто здоровый, черный, лохматый, задрал на мне рубашку и полез пятерней между ног. Было страшно больно и я замычала, а вокруг заржали. Наверно, это было невероятно смешно.

   Хорошо, что кто-то вдруг заорал: «Атаман!», и черный, косматый отвлекся, а потом и совсем исчез. Судя по тишине, которая наступила, с ним исчезли и все остальные разбойники. Но через несколько минут я убедилась, что это не так. Надо мной нависла такая отвратительная физиономия, какая только во сне может привидеться. Правая рука у него была замотана тряпкой, и я узнала того, которого Савка ударил ножом. Разбойник гнусно захихикал, увидев мое положение, и попытался левой рукой перевернуть меня на живот, а я, содрогаясь от омерзения, извернулась и умудрилась попасть ему головой по раненой руке. Разбойник взвыл и ударил меня кулаком в живот. Хорошо, что бил он левой, а то из меня бы и дух вон. А так я задохнулась и только хрипела, сложившись вдвое.

   - Эй, Пров, ты поосторожнее там, - раздался второй голос. – Атаман прознает – зарубит.

   Первый, все еще подвывая и грязно ругаясь, отошел. И тут, через щели в телеге я увидела, как с краю полянки шевельнулись ветви куста, и там показалось Савкино лицо. А я после удара никак не могла толком вдохнуть и у меня даже мычания не получалось. Хотя умишком я и понимала, что лучше всего внимания разбойников не привлекать. В душе зажглась сумасшедшая надежда, но Савкино лицо, помаячив несколько секунд, пропало. А вместо него, раздвинув кусты, на поляну выбрался почти бесшумно страшный мужик. Высокий, широкоплечий, с какими-то пепельно-русыми лохмами на голове и почему-то ярко-рыжей очень короткой бородой. Рубаха на нем висела клочьями и была вся в кровавых пятнах. В руках мужик держал синевато поблескивающую странную прямую саблю. Он сделал несколько широких скользящих шагов и оказался за телегой и вне поля моего зрения. Следом за ним тенью проскользнул Савка, вооруженный длинным ножом. Послышались два свистящих удара, вскрик и длинный булькающий хрип. Я злобно обрадовалась, понимая, что с разбойниками покончено, и стала изгибаться, шурша соломой, и мычать в своей телеге, чтобы привлечь внимание. Мне это удалось, и я увидела над собой уже знакомую рыжую бороду и глаза. Глаза были совершенно обычными серо-стального цвета, но вот их выражения я не забуду до конца своих дней. В них, казалось, была сосредоточена вся боль, вся жалость этого мира. Это не метафора, мне тогда так и показалось. Я услышала, как с сочным скрипом вонзилась в землю сабля. В следующий момент он одернул мою рубашонку и очень осторожно вынул тряпку изо рта. С минуту наверно я дышала широко раскрытым ртом как выброшенная на берег рыба. А мужик за это время успел перерезать веревки у меня на руках и на ногах.

   - Ты кто? – требовательно спросила я заплетающимся еще языком.

   Типа, я готова принять от тебя помощь, но сначала обзовись.

   - Кто я? – переспросил он, беря меня на руки. – Я Панин. Так сказать, целеустремленный бродяга. Если тебя это устроит.

   Я поверила ему сразу и безоговорочно. Ну вот такое у этого человека было свойство. Мало того, я прижалась к его груди и заплакала. Заплакала по маме, по отцу, по своей, пусть и не самой хорошей жизни. От Панина пахло потом, кровью и железом. Как ни странно, но это успокаивало. А еще он на ходу бормотал:

   - Не плачь, девочка. Не плачь, маленькая.

   И от этого плакалось так сладко, так легко. И вот что странно, - я полюбила этого человека сразу и навсегда. Я полюбила его всем сердцем, всей душой и, наверное, телом. Просто я тогда этого еще не знала. Казалось бы, как может полюбить несмышленая девчонка. Ну, во-первых, мне было примерно восемь с половиной, а моя мать в пятнадцать уже родила Савку, а, во-вторых, скажу без ложной скромности, не такая я была и несмышленая. Это красотой Бог меня обидел, а что же касается ума, то здесь все было как раз наоборот.

   Панин нес меня совсем недолго. А мне было так хорошо у него на руках, так тепло и уютно, что я почти позабыла, что со мной случилось у разбойников. Шедший впереди Савка раздвинул камыши, и я увидела спрятанную за ними лодку. В лодке сидели… вот тут меня переклинило третий раз за сегодняшний день. Первый, седенький старичок, был ничем не примечателен, зато второй… Это была царевна из сказки. Из сказки красивой и доброй. Панин со мной на руках шагнул через борт, и сказочная царевна бросилась к нам, едва не опрокинув лодку. И глаза ее сияли таким же светом доброты и жалости, как и у Панина. Я тогда еще подумала, что эти двое или брат и сестра, или очень близкие люди. Я ошиблась тогда. Но не потом.

   А через полчаса я познакомилась с массой народа. С черным, страшным и угрюмым Климом, который был очень похож на атамана разбойников только еще шире в плечах и с затаенной болью в глазах; с изящным и ироничным Князем; с типичным русским богатырем – широкой душой Бердышом; с двумя братьями-купцами Семеном и Осипом, одинаковыми как две горошины - справным, благообразным и деловым. Остальные на этом фоне просто не смотрелись.

   И поплыли мы в город Архангельск. А куда нам было деваться? Возвращаться в разоренную избенку, чтобы зимой гарантированно умереть от голода? Пробираться лесами в ближайшую деревню? Ну и кому там нужны будут бедные сироты? Я и Панина об этом спросила. А он только глаза округлил

   - Так ты не знаешь? В рабство продадим, конечно. Какому-нибудь турку.

   А когда я заметила, что турок в Архангельске нет, он признал:

   - Да, здесь у меня нестыковочка выходит. Ну ладно, тогда будете просто членами нашего коллектива. Мы тут все практически бедные сироты. Начиная прямо с Клима.

   Савка сразу прилип к Панину и ходил за ним по пятам, буквально глядя в рот. А я близко сошлась с «царевной» Алёнушкой. На почве, так сказать, общего «предмета воздыхания». Мы, конечно, об этом друг другу не говорили, но я замечала, как она смотрела на Панина, когда думала, что никто этого не видит. Мне было бы положено ревновать, а я не могла. Как можно. Ведь Алёнушка была во много раз красивее и добрее. А я была мелкая, некрасивая и злая. Прекрасная из нас получилась пара. Но никто не смеялся. А Панин как-то посмотрел на нас внимательно и сказал: «Какие вы, девчонки, красавицы» и в глазах его не было ни тени улыбки.

   А как-то раз, дело было уже на Сухоне, я ввечеру заснула на палубе, и приснился мне дивный сон. Что именно там было, я уже забыла, но помню ощущение пронизывающего меня блаженства. А проснулась я утром уже на берегу, на мягкой подстилке из лапника. А Савка потом сказал, что это Панин взял меня спящую на руки и перенес на берег. Подробности он опустил. Да мне и не нужны были подробности.

   Уже потом, взрослой, я проанализировала эти события и пришла к выводу, что мое влечение к Панину было неосознанной реакцией на его доброту и ласку. Я потянулась к нему чисто инстинктивно, как ребенок, лишенный родительской любви. Может быть, мои родители и любили меня, но внешне их любовь никак не выражалась. Наоборот, вечные тычки, окрики, подзатыльники. «Аринка, подай! Аринка, прими! Аринка, сбегай!». Конечно, в наших условиях, наверно, по-иному было просто нельзя, но поди объясни это крохе в замызганной рубашонке, которая лишена самого главного в своей жизни - материнской любви. По крайней мере, ее зрительного воплощения. Тем не менее, я часто, забившись в самом носу под планширь, тихо плакала, вспоминая свою маму, свое, как мне казалось, безвозвратно ушедшее детство.

   И ни кто иной, как Панин вытаскивал меня из моего убежища и бродил по палубе со мной на руках, укутав от ветра в свой кафтан и тихо напевая или, скорее, бормоча, свои странные песни. Именно тогда я выучила:

   Кто спит на вахте у руля, не размыкая глаз.

   Угрюмо плещут лиселя, качается компас…

   и

   Южный Крест там сияет вдали,

   С первым ветром проснется компас.

   Бог, храня корабли, да помилует нас.

    (А. Грин.)

   И я улыбалась ему сквозь слезы и шептала: «Я люблю тебя, Панин». И он вполне серьезно тихонько отвечал: «И я люблю тебя, маленькая».

   А потом мы приплыли в Архангельск. В большой город полный народа. А рядом на реке стояли иноземные корабли. Эти корабли пробудили во мне странное чувство. Они были нездешние, они были из другого мира, из заморских стран. Они были красивы какой-то непонятной мне красотой, которую я воспринимала инстинктивно, но не могла объяснить словами. И я, естественно, полезла с этим к Панину. И он битый час рассказывал мне об огромных шумных городах, рядом с которыми Архангельск просто маленькая деревушка; о далеких материках и островах; о желтых, черных, красных людях их населяющих; о пальмах и мангровых зарослях; об огромных стадах рыб; о китах и дельфинах; о гигантских спрутах и маленьких крабах; о штормах, ураганах и тайфунах и о несущихся сквозь них в пене и брызгах шхунах, фрегатах, галеонах. А через час я обнаружила сидящую вокруг всю нашу компанию, слушавшую Панина с разинутыми ртами. Ну, кроме Кузьмы, наверное.

   После Панинского рассказа энтузиазма у нас было хоть отбавляй. Постройка корабля началась под таким впечатлением, что работы длились до позднего вечера. Меня, правда, по малости лет потом отправили в город, где я и прожила до самого ледохода, помогая нашим. Я старалась изо всех сил. Для меня главным было – не оказаться обузой. Хозяйке и Алёне порой приходилось сдерживать мои порывы. А Панин, в те редкие дни, когда бывал у нас, так нахваливал мое варево, что мне даже становилось неловко.

   Когда после ледохода мы переехали в лес, и я впервые увидела корабль, стоящий на стапеле, мне сделалось не по себе. Вблизи он был просто огромен и подавлял своими размерами, хотя, когда я поднялась на палубу, каюты показались мне маленькими и тесными. Но это нисколько не помешало мне радоваться тому, что я увидела, наконец, начало воплощения своей мечты, которая стала оформляться после Панинского рассказа. Уж очень мне хотелось увидеть воочию все то, что он так красочно описывал.

   Панин заражал всех своим отношением к работе. Хотя никого из наших заражать было не надо. Даже такой наемный работник как Аким, которому по определению должно быть все глубоко по бубну, не отставал, а порой и опережал. А когда дело дошло до спуска на воду, это был настоящий праздник. Мы веселились, как и работали – до упаду.

   А дальше события, которые и так не медлили, помчались галопом. Мы только-только успели дошить паруса. Не буду говорить за других, но для меня это была действительно очень тяжелая физическая работа и Панин не раз отгонял меня от паруса. Однако, мое упрямство ему преодолеть так и не удалось, и он, глядя на мои исколотые пальцы только качал головой.

   Как только мужики установили рангоут и начали тянуть такелаж, а «Скиталец», так назвали корабль не без моего участия, стал приобретать законченный вид, встал вопрос снабжения, потому что без воды и еды мы могли бы путешествовать только на другой берег. Вопрос «куда» был давно решен – Северная Америка, какой-то там остров. Я не вдавалась в подробности, для меня было достаточным то, что мы будем пересекать океан. И тут вдруг… «Вдруг» почему-то всегда случается ночью. Примчался Федот, перебудил всех, размахивая руками. В результате Панин подхватился и умчался вместе с Савкой.

   А у нас началась суета и мельтешение. Мы потащили на берег все, что было. А Федот стал разносить береговые сооружения вдребезги и пополам. Что интересно, Федот с одинаковым энтузиазмом строит и ломает, и нет у него никакой жалости к тому, что сам же и построил.

   Потом я совсем запуталась в событиях и делала только то, что мне велели старшие. Ну, вообще-то для меня таковыми были только Панин и Алёна, которая, и я знала это совершенно точно, должна была стать женой Панина. Как ни странно, меня это совершенно не напрягало, наоборот, я была здорово рада за них обоих. Так вот, Панин назначил меня старшей над купеческими бабами и детьми, оставленными в дельте Двины, пока они, там в Архангельске будут забирать Клима и посаженного в поруб Князя. Насчет того, что Панин вытащит товарищей и вывернется сам, я нисколько не сомневалась и была совершенно спокойна, в отличии от своих подопечных, которые весь вечер и часть ночи квохтали так, что я чувствовала себя словно в большом курятнике.

   А утром появился Панин на лодке и все само-собой разрешилось. Поднялась страшная суета, быстро, однако, прекратившаяся, когда Панин лично покидал вещи в лодку, посадил туда теток с детьми, девок отправил по берегу, а меня просто взял подмышку и сунул на корму. Я пыталась возражать, но он сказал:

   - Времени нет, Ариш. Мне рулевой нужен.

   И я заткнулась. Потом была сумасшедшая гонка по протоке и через Двину, и Панина подняли на борт никакого. Пока он дышал как загнанный лошадь, Федот перевез девок. И тут появилась погоня, а мы стали удирать. Все орали, и Панин громче всех. Бабы визжали. Дети не отставали. По нам палили. Было не то что весело, но ненапряжно, хотя и сумбурно. Вобщем, мы ушли. Как сказал Панин: «Нас может догнать только ветер».

   Объявление на Доске объявлений Морского вокзала:

   Вниманию господ пассажиров! С 1 октября рейсы регулярных лодий от порта Мариинск до портов Александровск и Новотроицк будут осуществляться в 900 и в 930, соответственно. Отправление лайнера Мариинск – Гавана –Амстердам – Ставангер – Архангельск переносится на вторник на 800.

    Капитан порта М. Зайцев.

   Из «Летописи…» графини Арины Паниной

   Море. Я и предположить не могла, что оно такое. Тетки, кстати, боялись, а я могла часами простаивать у фальшборта. Жалко, что он такой высокий. Но наибольший восторг у меня вызывали моменты, когда Панин ставил перед штурвалом маленькую скамеечку и водружал меня на нее. Сам он становился сзади и клал свои руки поверх моих на рукоятки штурвала. Вот это было нечто. И мы вместе упоенно орали:

   Мы вышли в открытое море,

   В суровый и дальний поход.

   Когда на нас напали пираты, меня сунули в каюту прежде чем я успела сориентироваться. Надо признать, что у Панина реакция была гораздо лучше моей, что нисколько не обидно, тем более, что и остальные тоже подкачали. И весь бой я просидела внутри, ничего не видя и слыша только грохот нашей «артиллерии», вопли команд да редкий стук стрел в корпус. Когда шхуну стало зверски валять с борта на борт, я поняла, что мы в открытом море. Бабы тут же тихо заголосили, а на палубе заорали, что убили Панина. Я обмерла, тело перестало слушаться, а в голове пролетали обрывки мыслей: «Как же так? Его же нельзя убить. Это же Панин… Кого-то другого…». Тут на палубе раздался страшный крик Алёнки. Бабы моментально затихли, а я рванулась к трапу, расталкивая попадавшихся по дороге. Но пока я пробилась наверх и выбралась на палубу, Панина уже унесли в кормовую каюту, где в дверях стоял угрюмый Савка. Возле фок-мачты палуба была залита кровью. Я попыталась поймать взгляд Клима, Князя или Федота, но мужики хмуро прятали глаза, разворачивая «Скитальца» обратно в залив. Я без сил опустилась на палубу возле фальшборта и закрыла лицо руками. С грохотом рушился мой новый мир. Уже второй раз за мою маленькую и теперь уже никчемную жизнь.

   В чувство меня привел ужасный визг-вой-крик. Человек не мог издавать такие звуки. Я огляделась. Над планширем мелькнула женская фигура с летящими по ветру распущенными волосами. В руке ее блеснула длинная Панинская шпага. Меня словно подбросило. Я метнулась к противоположному борту, где сгрудились все мужики. Рядом со шхуной стояла здоровенная лодка, кабы не больше самого «Скитальца». Внутри было полно народа и тел. И среди всего этого металась Алёнка. Она была воистину страшна. Я не берусь описывать ее облик и звуки ею издаваемые, но кровь реально стыла в жилах.

   Первым опомнился Князь. Ну ему и положено. Он легко махнул через фальшборт, в прыжке выдергивая саблю из ножен. Следом тяжело полез Федот, держа двумя руками огромный топор.

   И тут до меня дошло. Вот они, те, кто убил мой мир, убил мою детскую любовь, кто сделал несчастной Алёнку. Я зашипела как рассерженная кошка и вырвала из ножен на поясе стилет – Панинский подарок. Но пока я лезла на высокий фальшборт, подоспел Клим. Мой перекошенный рот не мог выговорить ни одного слова. Я просто орала и извивалась у него в руках, остатками разума понимая, что ни в коем случае нельзя задеть его стилетом. А страшный Клим, которого я, честно говоря, побаивалась, вдруг прижал меня к себе, не уклоняясь от мельтешащего кинжала, и сказал тихо: «Не надо, Аришенька».

   Из меня как стержень выдернули, я обвисла у него на руках и разревелась.

   А когда мы узнали, что Панин пришел в себя, бабы радовались как дети, девки обнимались, а мужики лупили друг друга по спинам так, что гул стоял. А я просто захлебывалась от счастья. Для меня все было как в тумане. Даже стоянка в Ставангере прошла мимо сознания. И я очнулась от этого ощущения полного обалдения уже на подходе к Голуэю.

   Я так была счастлива в это время, сидя между Паниным и Алёнкой в телеге на высоченных колесах, в новом платье, что не замечала ничего вокруг. Отметила только, что город большой и каменный, а на окраине, куда мы приехала, такие халупы, рядом с которыми наши избы кажутся хоромами.

   Его Высочеству, Князю Объединенных графств Северо-востока

    Василию I

   При этом направляем Вам на рассмотрение и утверждение проект Рескрипта о наделении гражданством лиц, прибывших в период с 01.01.1672 по 01.07.1672 гг. Все упомянутые окончили языковые курсы и принесли присягу на верность идеалам Княжества.

   Предварительно Список рассмотрен Палатой народных представителей и одобрен Сенатом.

   Секретарь Сената М. Прутовых

   Приложение: список взыскующих лиц в 2-х экземплярах

   Из «Летописи…» графини Арины Паниной.

   И был океан. И был шторм. Потрепало нас тогда изрядно. Но я вот ни чуточки не боялась. Справедливости ради, Алёнка, к тому времени ставшая официальной Панинской женой, тоже не боялась. Источником нашей уверенности был один и тот же человек. И вот что странно, я полюбила Алёнку еще больше. Она стала мне и старшей сестрой, и матерью. Ее любви и доброты хватало на всех. Но не дай Бог, если кто серьезно посягнет на ее Панина, меня или Савку. Куда только пропадала ее доброта. Я один раз в жизни видела разъяренную медведицу и мне хватило, тем более, что мать заставила меня саму отстирывать рубашонку. Так вот, эта Алёнка была гораздо страшнее. После нападения пиратов ее стали уважать все мужики, а некоторые посматривали с явной опаской. А она как будто этого и не замечала.

   Особенно я любила, когда она что-нибудь делала, сидя в каюте. Я примащивалась рядом, обняв ее колени и прижавшись к ним щекой, а она посматривала на меня сверху ласково и кротко. Как мне хотелось тогда назвать ее мамой.

   Океан порадовал нас не только штормом. Буквально через пару дней мы выловили большую лодку, которую Панин назвал баркасом, а в ней двух человек. Это были голландский купец и его дочка. Купец, хотя и живой, находился в бессознательном состоянии, а вот дочка, которую звали Лотта, поправилась уже на следующий день. К сожалению, голландский более-менее знал только Князь, а он не счел нужным служить нам посредником, потому что уже через день мы встретили «серебряный» галеон и Князь обалдел до самого острова. А Панин, после того как «Скиталец» под грузом серебра сел едва ли не выше ватерлинии, сказал, что мы теперь, если считать на душу населения, самое богатое княжество в мире, а на вопрос Федота, почему не берем больше, ответил непонятно, что, дескать, жадность фраера сгубила.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

70,00 руб Купить