Основы человечности для чайников. Екатерина Шашкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Дом без окон и дверей
• ГЛАВА 2. Добрая сказка на ночь
• ГЛАВА 3. Пойди туда, не знаю куда
• ГЛАВА 4. Занимательная хронология
• ГЛАВА –5. Волчонок
• ГЛАВА 5. Ложь во спасение
• ГЛАВА 6. Исчезновение
• ГЛАВА 7. Призраки прошлого
• ГЛАВА 8. Шрамы и кое-что ещё
• ГЛАВА –4. Этот
• ГЛАВА 9. Батарейки
• ГЛАВА 10. Перекрестья и закоулки
• ГЛАВА 11. Драки за гаражами и их особенности
• ГЛАВА 12. Тимур с разных ракурсов
• ГЛАВА 13. Мы в ответе за тех, кого…
• ГЛАВА –3. Ученик волшебника
• ГЛАВА 14. Магия, генетика и немного печенья
• ГЛАВА 15. Долгосрочное планирование
• ГЛАВА –2. В каморке, что за актовым залом
• ГЛАВА 16. Незаконное проникновение и невидимые гномики
• ГЛАВА 17. Добро пожаловать в клуб!
• ГЛАВА 18. Узловая точка
• ГЛАВА –1. Отрицательная высота
• ГЛАВА 0. Место, где дом
• ЭПИЛОГ. Пятиминутка человечности, волчности и взаимопонимания

АННОТАЦИЯ

Ксюха учится в школе, не ладит с одноклассниками и живёт с бабушкой. Однажды она спасает собаку от хулигана — но вместо общественной благодарности получает ворох проблем, с которыми не в состоянии справиться.

   И тут появляется таинственный незнакомец и предлагает помощь.

   Ксюха не дура, она прекрасно понимает, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

   Но мышеловка внезапно оказывается очень уютным местом.

ГЛАВА 1. Дом без окон и дверей

Знаете вот это дурацкое состояние, когда промозглая осень (холодно, бррр!), ты сидишь на бетонном парапете набережной (холодном), пялишься на воду (холодную), пьёшь приторно-сладкую газировку (тоже, конечно, холодную) и изо всех сил надеешься, что река сейчас выйдет из берегов, окатит всех волной (холодной, естественно) — и каким-то чудом смоет все проблемы?

   Выяснится вдруг, что никто не завалил контрольную, не ругался с училкой, не дрался с Серёгой Бурановым и не толкал его так, что этот дебил приложился головой прямо о чугунную лавочку.

   Не умер, к счастью. Если бы умер — фиг бы тебе дали спокойно посидеть на набережной.

   Но сотряс отхватил, и кровью всё вокруг залил основательно так — и лавочку, и одежду, и даже асфальт местами.

   И сразу вопли, крики, скорая, бабушку к директору, «Ну всё, Фролова, это была последняя капля!»

   Уже восьмая «последняя капля» с начала года.

   Но теперь, видимо, самая-самая последняя.

   А этот придурок ещё и телефон умудрился разбить. Серёга. Когда падал.

   Дорогой. Новый.

   Все Ксюхины вещи стоили меньше, чем этот телефон. Даже вместе с самой Ксюхой. Особенно с Ксюхой. Потому что её стоимость — вообще величина отрицательная. Никакой пользы, одни убытки.

   И ещё…

   До бабушки, наверное, уже дозвонились. И до Серёгиных предков тоже. И теперь они все ругаются друг с другом. То есть маман Серёгина ругается, она у него голосистая, как пароходная труба. А бабушка смотрит жалобно и уверяет, что обязательно всё уладит и деньги за телефон вернёт. А директриса снова про свою «последнюю каплю».

   И так по кругу, пока все не охрипнут окончательно. Ну или пока не придут к решению, которое всех устроит. Но охрипнут наверняка быстрее.

   Хотя к решению рано или поздно тоже придут, и вряд ли это решение Ксюху обрадует.

   Возвращаться домой и выслушивать вердикт не хотелось. Ксюха глотнула ещё газировки, посмотрела на зелёную (последнюю!) каплю, стекающую по горлышку бутылки. Язык, наверное, такой же зелёный стал. Как у змеюки, ссссс…

   Вот вылезла бы из воды огромная змеюка, или сразу Ктулху какой-нибудь, и разнёс бы весь район вместе со школой. Все бы сразу забыли и про Буранова, и про его телефон, и про контрольную.

   — Ктулху фхтагн, — старательно прогудела Ксюха в недра бутылки.

   — Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех… эээ… вгах’нагл фхтагн, — так же старательно выговорил за спиной мужской голос.

   — А… — ответила Ксюха.

   Сложно придумать что-то более осмысленное, когда ты сидишь, предаёшься страданиям, а тебе вдруг в ухо Лавкрафта цитируют.

   Ну ладно, не в ухо, а в затылок. Но от этого ни капельки не легче!

   — А? И это всё, что ты можешь сказать? Да я две недели учился эту галиматью выговаривать! — недовольно пробурчали за спиной.

   — Зачем?

   — Да просто по приколу. Чтобы все удивлялись.

   — И что, было бы лучше, если бы я от культурного экстаза в речку грохнулась? — Ксюха всё-таки обернулась.

   Рядом с ней стоял… Мужик? Парень? Она не слишком хорошо умела определять возраст на глаз, но человек был явно старше неё и младше школьного историка Тимура Игоревича. Ну, то есть примерно от пятнадцати и до тридцати. Дурацкий такой возраст, когда совершенно непонятно, как к этому самому человеку обращаться и относиться.

   Одежда тоже ясности не добавляла: косуха нараспашку, под ней свитер какой-то линялый с затяжками, джинсы дырявые, кеды. В общем, примерно как сама Ксюха, только парень.

   Видимо, всё-таки парень, на мужика не тянет.

   — Нет, в речку грохаться точно не надо, там мокро и холодно, — сказал он. — Давай опустим всякие церемонии и перейдём сразу к делу. Я так понял, тебе помощь нужна.

   Тут любая нормальная девчонка, конечно, должна была гордо заявить, что не принимает помощь от незнакомцев, и сбежать. Мало ли что! Ксюха даже подумала об этом немножко. Совсем немножко, пару секунд.

   А потом решила: парень, Ктулху, нашествие инопланетян — какая разница-то? Да и что может случиться на людной набережной посреди дня? Тем более помощь ей действительно не помешала бы.

   Только откуда этот странный тип знает о её проблемах? И что потребует в уплату за их решение?!

   — В чём подвох? — напрямик спросила Ксюха. — Вы вообще кто?

   — Добрый фей.

   — С топором?

   — Со штопором. — Штопор был немедленно вытащен из кармана и предъявлен.

   Очень, очень странный тип!

   — А серьёзно? С чего вам мне помогать? И какую помощь вы имеете в виду? И что я должна сделать в ответ? И как вас, кстати, зовут?

   — Людвиг, — ответил парень на последний вопрос. — Честно! Только не смейся, а то помогать не буду.

   — Паспорт покажите, — потребовала Ксюха. Но не засмеялась, хотя очень хотелось.

   — А у меня его нет. То есть с собой нет. — Людвиг взъерошил и без того растрёпанные русые волосы. — Слушай, ну… Хватит на меня смотреть как на врага народа. Давай поговорим как нормальные люди, посидим в тепле где-нибудь. Охота тебе тут торчать?

   Ага, вот сейчас её затащат в машину и увезут в глухой лес. И вырежут почку. Прямо в лесу. Штопором.

   — Мне и здесь неплохо.

   — Зато мне плохо! Я замёрз!

   — А нечего в такую холодрыгу в кедах ходить! — буркнула Ксюха. Всерьёз бояться Людвига почему-то никак не получалось. Как вообще можно в двадцать первом веке Людвигов бояться?

   Он бы ещё Вольфгангом представился!

   — И вообще, у меня нога болит, стоять тяжело, — угрюмо продолжил Людвиг.

   На правую ногу он действительно старался не наступать. Поджимал её, как собака — раненую лапу, разве что не поскуливал при этом.

   Но вместо жалости и сочувствия Ксюха испытала любопытство: как он умудрился совершенно беззвучно подкрасться к ней со спины с такой ногой?

   Да даже если бы и со здоровой: вся набережная засыпана опавшими листьями, которые шуршат от любого движения. А в тот момент ничего не шуршало, это Ксюха помнила совершенно точно.

   Значит, либо он врёт про ногу, либо…

   Второе «либо» никак не придумывалось. Не по воздуху же он к ней подлетел, в самом деле!

   Ксюха поудобнее перехватила бутылку из-под тархуна. Стеклянную.

   Нет, она не собиралась бить ей Людвига. Пока что не собиралась. Просто с бутылкой было как-то спокойнее, надёжнее.

   Потом Ксюха проверила сумку, убедилась, что она застёгнута и перекинута через плечо. То есть не грохнется в воду от неосторожного движения и не растеряет по пути тетрадки с ручками.

   Людвиг смотрел на всё это спокойно и будто бы даже с улыбкой. Смешно ему, ага. Его небось не пичкали с детства лекциями о том, что никуда нельзя ходить с незнакомцами. И не драли за волосы после того, как буквально на пять минуточек заглянул в соседний двор кошку погладить.

   — Куда мы пойдём? — осторожно спросила Ксюха.

   — Ко мне домой.

   — Нет! — Она ответила, кажется, раньше, чем он успел договорить. Спрыгнула с парапета на тротуар и сделала пару шагов в сторону.

   Наверное, если бы Людвиг попробовал её задержать: преградил дорогу, схватил за руку или хотя бы подозрительно дёрнулся — Ксюха не выдержала бы и припустилась бегом подальше отсюда. Или, может, заорала бы. Или и то, и другое одновременно.

   Но Людвиг стоял — и она тоже остановилась, уставилась на него настороженно.

   Он всё ещё не выглядел опасным.

   Впрочем, говорят, маньяки вообще редко выглядят опасными. Нормальными они выглядят, обычными, как все люди.

   Но нормальным и обычным Людвиг тоже не выглядел. У него было странное имя, дурацкая стрижка (возможно, стрижкой это было полгода назад, а сейчас представляло собой неравномерно отросшее нечто) и тонкие обкусанные губы. И ещё у него, похоже, и вправду болела нога. Он снова поджал её, опёрся о парапет, украдкой перевёл дух.

   — Можно в кафешку зайти, — сжалилась Ксюха. В конце концов, ей помощь предлагают. Жизненно необходимую. Хоть и каким-то очень странным образом.

   — Да у меня с деньгами не очень… Ну, в смысле они вообще-то есть, но не здесь.

   — В торговом центре недавно фудкорт открыли, там можно и просто так посидеть, не выгонят.

   А ещё там куча народу и несколько выходов, один из которых возле туалета. Если что-то пойдёт не так — можно отойти помыть руки и быстренько слинять.

   — Далеко?

   Он что, ещё и не местный? Или придуривается?

   — Не очень, минут пятнадцать пешком.

   Людвиг задумчиво покусал губу. Затем, решившись, кивнул.

   — Ладно, прогуляемся. Только… не против, если я тебя под руку возьму? А то из меня сегодня пешеход так себе.

   Теперь задумалась Ксюха. Ненадолго.

   — Если что — я буду орать и вырываться, — честно предупредила она. Но руку всё же подала.

   Людвиг ухватился за неё, сжал чуть повыше локтя. Сказал вполголоса, словно самому себе:

   — Не успеешь.

   И щёлкнул пальцами.

   — Ааа… — начала Ксюха.

   И не закончила.

   Потому что людная дневная набережная внезапно растворилась. Выключилась, как картинка в телевизоре. Исчез влажный осенний воздух, и шуршащие листья, и деревья, и река, и асфальт, и даже просто ощущение земли под ногами.

   Не было яркой вспышки, темноты, света в конце тоннеля. Было просто странное ничто: без запахов, звуков, цветов.

   Ксюха бы наверняка упала от неожиданности, но чужие пальцы всё ещё крепко держали её за плечо. Недолго, пару секунд. Потом отпустили.

   — …ааа, — закончила Ксюха.

   То, что задумывалось как крик, в итоге оказалось чем-то средним между жалобным стоном и восхищённым вздохом. Причём ближе ко второму.

   Потому что когда Людвиг разжал руку, когда под ногами снова появилась опора, а перед глазами картинка — Ксюха обнаружила, что находится не на знакомой набережной, а в каком-то совсем-совсем другом месте.

   * * *

   Комната, в которой она оказалась, была квадратная. Или даже кубическая. Ровненькая такая, правильная — и почти пустая.

   Посередине одной из стен находился здоровенный камин, перед ним — ворох шкур, в углу — одинокое кресло. И всё, больше никакой мебели и никакого декора. Как будто кто-то решил создать в «Симсах» охотничий домик, но фантазии хватило только на деревянные стенные панели, а денег — на две двери и камин. На окна и люстру уже не хватило.

   — Вот так-то лучше! — Людвиг с блаженным стоном повалился на шкуры и вытянул ноги к огню.

   Ксюха осторожно поставила на пол бутылку из-под тархуна, мысленно досчитала до пяти — и с воплем ломанулась в ближайшую дверь.

   Позднее она не раз пыталась понять, почему повела себя именно так, но всегда выходила ерунда какая-то.

   То есть сначала всё шло хорошо. Она, конечно, испугалась, удивилась и испытала ещё целый ворох эмоций, но это были вполне понятные эмоции, человеческие. Любой бы испугался и удивился, оказавшись неизвестно где, непонятно как и в компании какого-то странного типа.

   Ксюха поморгала, привыкая к смене освещения (на улице было пасмурно, но в комнате без окон — гораздо темнее), потопталась на месте, ущипнула себя (дурацкая попытка убедиться, что это не сон), глубоко вдохнула и пообещала себе сначала медленно досчитать до десяти, а уже потом задавать глупые вопросы.

   Досчитать получилось только до пяти, а потом Ксюхе вдруг показалось, что из темноты раздался вздох. И тени по стене поползли какие-то странные. И пламя в камине вдруг взметнулось вверх и выбросило сноп искр, будто живое.

   Просто показалось, ничего такого.

   Но в следующее мгновение Ксюха обнаружила, что вопит и ломится в дверь.

   — На себя, — подсказал Людвиг.

   Дверь наконец-то поддалась — и Ксюха оказалась в ванной. Совершенно обычной, совмещённой с туалетом, как в хрущёвке.

   Висящее над раковиной зеркало отразило бледное испуганное лицо в обрамлении разноцветных волос — и вдруг пошло волнами. В глубинах стекла мелькнула оскаленная рожа с красными глазами, а потом какие-то тёмные руки, больше похожие на когтистые лапы.

   Это выглядело как в кино.

   Как в плохом кино: так же ненатурально, только мрачной музыки не хватало.

   Какой-то частью мозга Ксюха прекрасно понимала, что её просто хотят напугать. Понимала, что надо взять себя в руки, выпрямиться, рассмеяться и показать всем, что она видит глупые уловки насквозь. Но почему-то не получалось.

   Точнее, почти получилось.

   — Людвиг, прекрати этот цирк, — проговорила Ксюха, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Тебе нужна я сама, а не мой труп!

   Зеркало разочарованно вздохнуло, моргнуло и убрало лапы, морду и прочие искажения реальности. Два настенных светильника, до этого притворявшиеся выключенными, разом вспыхнули и осветили кафель весёленькой бирюзовой расцветки, мохнатый коврик на полу и махровое полотенце, небрежно перекинутое через бортик ванны. Обстановка здесь была гораздо уютнее, чем в комнате, и даже отсутствие окон не так резало глаза, потому что кто вообще в таких местах окна делает?

   Ксюха несколько секунд постояла на месте, убеждаясь, что кошмар закончился.

   А потом дверь за её спиной вдруг с грохотом захлопнулась, свет погас, зазвенело разбитое стекло, а по щеке скользнуло что-то холодное и склизкое.

   «Я не боюсь!» — напомнила себе Ксюха.

   Но всё равно взвизгнула от неожиданности, шарахнулась в сторону, врезалась бедром в бортик ванны, едва не перевалилась через него внутрь.

   Рот ей немедленно зажала призрачная рука. Вторая вцепилась в шею, сдавила — и едва зародившийся в груди крик оборвался на вдохе.

   * * *

   Говорят, дети помнят себя примерно с трёх лет.

   Ксюха помнила, кажется, с рождения — но урывками.

   Вот первый класс, куда всех приводят родители, а её — бабушка. В руках колючий и вонючий букет, новые туфли натирают, волосы заплетены так туго, что болит голова. Первоклашкам устраивают экскурсию по школе, рассказывают, что здесь есть даже — вау! — свой собственный бассейн. Ксюха стоит в толпе далеко от воды, но всё равно слышит её зов, плеск, журчащие переливы, видит отблески света на кафельных стенах. А потом роняет букет и в слезах выбегает из помещения.

   Вот море. Потому что бабушка решила, что нелюдимой четырёхлетней внучке нужно море — и там она обязательно станет, как все нормальные ребята, общительной и социализированной, будет играть в мячик, бегать наперегонки и плавать. Но Ксюха не хочет плавать. Она смотрит, как волны наползают на берег, как нежатся на мелководье прозрачные медузы, как с визгом бегут в воду дети и взрослые… и тоже бежит, но в другую сторону, да так быстро, что бабушка едва успевает перехватить. Потом она что-то говорит, объясняет, доказывает. Ксюха не слышит, Ксюха ревёт.

   А вот самое первое воспоминание. То, чего Ксюха никак не должна помнить.

   Ей год или что-то около того. В таком возрасте обычная домашняя ванна кажется огромной — как бассейн, как море. И чужие руки кажутся огромными, особенно когда сдавливают шею. Когда зажимают рот, чтобы не орала. Когда накрывают лицо и направляют его вниз, под воду, на самое дно.

   Ксюхе пятнадцать. Она врезается бедром в бортик ванны, теряет равновесие и падает в воду.

   Плеск, журчащие переливы, отблески света на кафельных стенах.

   * * *

   — Ещё раз такое устроишь — я тебя нахрен спалю! — прорычал Людвиг куда-то в сторону. И совсем другим тоном, даже почти заботливо спросил: — Эй, ты как?

   Ксюхе было никак.

   Её трясло так, что зубы лязгали друг о друга, и она всерьёз подозревала, что при попытке сказать хоть слово откусит себе язык. Из глаз текли слёзы, заливались в уши, из-за этого все звуки казались приглушёнными.

   — Ну тихо, тихо. Всё хорошо, ничего страшного не случилось. Не ушиблась? Он больше не будет, я обещаю.

   — Кто? — с трудом выдавила Ксюха.

   — Дом. Ну, в некотором роде. Это место.

   От объяснений понятнее не стало. Людвиг, кажется, заметил недоумение, поэтому поспешно добавил:

   — Пойдём. Это проще показать. Встать сможешь?

   Ксюха неуверенно кивнула и только тогда поняла, что сидит на полу.

   На полу! Не в ванне, а рядом с ней! И никакой воды вокруг нет, только большое полотенце, которое смягчило удар, когда Ксюха приложилась бедром о бортик.

   Она осторожно покосилась на зеркало — оно вело себя смирно и страшные рожи больше не показывало. И лампочки не мигали.

   «Просто кошмар, — сказала себе Ксюха. — Просто дурацкий кошмар».

   Людвиг помог ей подняться на ноги — бережно, будто действительно беспокоился. Будто бы и не он совсем недавно ехидно комментировал её попытки открыть дверь.

   — Ты знал, — буркнула Ксюха, решительно вытирая слёзы.

   — О чём?

   — О том, что это произойдёт. Ты даже не удивился, когда я выбежала из комнаты.

   — Не удивился. Но я этого не планировал, честное слово. Знал, что ты испугаешься, оказавшись здесь… любой бы испугался. И думал, что этого будет достаточно.

   — Достаточно для чего? — Говорить получалось всё легче, истерика уже не пыталась прорваться наружу всхлипами и воплями. Но совсем не исчезла, конечно. Привычно затаилась внутри, дожидаясь, пока её снова не разбудит плеск воды.

   — Для того, чтобы подкормить Дом.

   Людвиг распахнул дверь — и Ксюха зажмурилась от яркого света.

   Комната изменилась. Не преобразилась до неузнаваемости, не стала больше и даже не отрастила окна, но теперь с потолка свисала здоровенная люстра в форме тележного колеса, единственное кресло в углу обзавелось братом-близнецом, а между ними возник низкий деревянный столик.

   А ещё в стене появилась третья дверь — почему-то разноцветная, а не однотонно-деревянная, как предыдущие.

   И разноцветие это подозрительно напоминало радужные прядки в волосах Ксюхи: зелёного побольше, сиреневого поменьше, жёлтого совсем нет, а красный был когда-то красивый, но быстро смылся и стал невнятно-бурым.

   — Кажется, ты ему понравилась, — прокомментировал Людвиг.

   — А что за дверью? — Вопросов было множество, но этот почему-то казался самым важным. (Разумеется, после «Что здесь происходит?» и «Выберусь ли я отсюда живой?»)

   — Понятия не имею. Давай вместе посмотрим.

   Дверь открывалась внутрь — легко и беззвучно. Ксюха мысленно приготовилась к чему угодно, даже к очередной порции кошмаров, но вместо этого её ждала спальня. Самая обычная спальня, небольшая, но уютная: кровать, письменный стол, платяной шкаф, ковролин на полу, светлые шторы на окнах.

   Именно к шторам Ксюха подбежала в первую очередь, раздвинула их в стороны — и уткнулась взглядом в стену.

   Дом остался верен себе и окнами обзаводиться не пожелал. Но шторы слегка светились и в задёрнутом виде создавали ощущение, что сквозь них пробиваются солнечные лучи.

   — Что снаружи? Где мы вообще находимся? — спросила Ксюха. Ещё один важный вопрос из бесконечной вереницы.

   Людвиг промолчал. Подошёл к стене, погладил её ладонью и прошептал куда-то в воздух:

   — Сделай мне тоже так. Со шторами. Можешь же.

   — Это же и так тебе, — не поняла Ксюха.

   — Нет, это тебе. Твоя комната. Ты можешь ей не пользоваться, но если её займу я — это будет неправильно. Дом не одобрит. Он же для тебя делал.

   — Предварительно запугав до полусмерти?

   — Он не виноват. Он так питается.

   Из подкроватной темноты раздалось согласное урчание.

   — И только попробуй сказать, что ты не наелся! — фыркнула Ксюха, надеясь, что неведомое существо её слышит и понимает. — Я тебе обед из трёх блюд обеспечила и двойную порцию компота.

   — Прости. — Людвиг наконец-то отлип от стены и теперь смотрел на Ксюху почти в упор. Выглядел он при этом неожиданно серьёзно и виновато. — Я должен был предупредить. Или вообще не тащить тебя сюда. Но по-другому ты мне не поверила бы.

   — Да ладно, бывает. — Ксюха пожала плечами. Она и сейчас не слишком-то верила во всё происходящее, просто сил на удивление уже не осталось.

   — Не ладно. Твоего страха хватило на целую комнату. Это очень много. Я не знаю, что он тебе показал и чего именно ты испугалась, но… в общем, если я могу как-то помочь… сейчас или вообще… Могу отправить тебя домой и больше не беспокоить, если хочешь. Хочешь?

   Всё это звучало очень странно. Не подозрительно, просто странно. И грустно. Как будто этот идиот наконец-то понял, что нельзя самовольно похищать людей, тащить их магией неведомо куда, а потом пугать до истерики.

   А раньше не понимал.

   Хотя вроде бы очевидные вещи!

   — Боишься, что я отвечу: «Да, верни всё как было и не приближайся ко мне больше»? — не сдержалась Ксюха.

   — Боюсь, — сознался Людвиг.

   — Бойся сильнее! Может, ещё одно кресло появится.

   — Лучше кровать, у меня кровати нет, — неуверенно улыбнулся хозяин дома (хотя сам Дом, наверное, поспорил бы с таким определением).

   — Можешь на моей спать, разрешаю. — Ксюха улыбнулась в ответ, но вышло коротко и криво, потому что как раз в этот момент её осенила совсем не весёлая мысль. — Слушай, а если… Ну, если эта комната возникла из моего страха, то из чьего возникло всё остальное?

   — Из моего.

   — И сколько времени это заняло?

   Людвиг промолчал. В общем-то, ему и необязательно было отвечать. Человек, который так трепетно относится к чужим страхам, наверняка слишком многое испытал на своей шкуре. Столько, что хватило на ванную, гостиную с камином (пусть и без мебели) и…

   — Что за последней дверью?

   — Неважно. То есть важно, но… не важно никому, кроме меня. Никаких особых секретов, просто кое-что личное.

   — Значит, кухни здесь нет?

   — Нет. Как-то не сложилось.

   — Жалко, — вздохнула Ксюха. — Есть хочется.

   — Мне тоже.

   — Надо было слушать меня и идти в кафе!

   — У меня всё равно денег нет. Да я бы и не дошёл. — Людвиг виновато развёл руками и похромал к кровати. Плюхнулся на неё, как на диван, опёрся спиной о стену, похлопал ладонью рядом с собой, приглашая присоединиться. Ксюха послушалась.

   Некоторое время они сидели молча.

   Потом Ксюха обнаружила, что ей жарко.

   Наверное, ей давно уже было жарко в куртке и тёплой толстовке, но почувствовать это удалось только сейчас, когда хаос в голове поутих. Менее хаотичным не стал, но организму хватило и этого, чтобы вспомнить, как ощущаются самые обычные вещи: голод, духота, слишком жёсткая пружина матраса, лямка сумки на плече.

   С ума сойти, она даже сумку до сих пор не сняла!

   Ксюха покосилась на Людвига. Он тоже до сих пор сидел в верхней одежде, явно чувствовал себя неуютно, но старался лишний раз не шевелиться, чтобы не спугнуть тишину.

   Пришлось шевелиться первой.

   Когда на кровать поочерёдно легли сумка, куртка и толстовка, Людвиг наконец-то отмер и нерешительно спросил:

   — Не уйдёшь?

   — Куда? Здесь даже двери нет.

   — Я могу проводить. Верну туда, откуда взял — даже моргнуть не успеешь.

   — Лучше объясни, что происходит. Нормально объясни, по-человечески. Потому что я уже совершенно ничего не понимаю.

   — Так уж и ничего? Про Дом вот сразу поняла!

   — Не совсем, — смутилась Ксюха.

   — Да? А мне наша беседа вполне осознанной показалась.

   — Это я просто притворяюсь. Незаменимый школьный навык: в нужных местах кивать с умным видом и отвечать что-то условно уместное. А понимать для этого не обязательно.

   — Ничего с моего детства не поменялось, — хмыкнул Людвиг. — Ладно, попробую объяснить понятнее. Только давай для начала познакомимся, что ли.

   — То есть ты всё-таки не Людвиг?

   — Нет, я, как ни странно, действительно Людвиг. Просто я родился в Германии, и мама дала мне обычное немецкое имя, подходящее обычному немецкому мальчику. А вот ты так и не представилась.

   — А я Ксюха. Можно Ксю. Назовёшь Ксюшенькой — дам в нос без предупреждения. И не смейся, я могу!

   — Верю. — Людвиг потёр нос, не то закрываясь от возможного удара, не то пряча улыбку. — Почему именно так?

   — Потому что Ксюшенька — это нежное создание с косичкой и в юбочке. Или даже в балетной пачке. Бабушка очень хотела меня на балет отдать. Даже записала и на первое занятие привела. А потом сказала, что ей меня водить некогда, занятия в соседнем дворе, сама доберёшься, не маленькая. Ну, я добралась. Только перепутала двери, сунулась вместо танцевального зала в спортивный, а там как раз каратисты занимались, новички. Так я к ним три месяца и ходила. Дома врала что-то, да меня не особо и спрашивали. А потом бабушка как-то раз решила меня пораньше забрать, ну и засекла это всё. Влупила, конечно. И ни на какое карате не пустила больше.

   — У тебя только бабушка? А родители где? Умерли?

   Вопрос прозвучал так естественно и просто, что очень захотелось ответить «Да». «Да» объяснило бы всё, избавило от излишков чужого любопытства и даже ненадолго приглушило бы дурацкие страхи, но…

   Ксюха потёрла ногу — после столкновения с ванной там наверняка был синяк — и, осторожно подбирая слова, проговорила:

   — Живы. Но это не та тема, которую я хочу обсуждать.

   — Ладно, — легко согласился Людвиг. Помолчал немного, думая о чём-то своём, и сообщил почти торжественно: — В общем, магия существует. Хотя ты, наверное, и сама уже догадалась.

ГЛАВА 2. Добрая сказка на ночь

Добиться от Людвига связной истории оказалось нелегко. Он то залипал в стенку, то расковыривал и без того дырявые джинсы, то начинал выдёргивать затяжки из свитера… Но хотя бы куртку снял — уже хорошо.

   Ксюха поймала себя на мысли, что хочет встать над ним, упереть руки в бока (совсем как бабушка!) и потребовать, чтобы этот дурной мальчишка переоделся в домашнее, сменил кеды на тапочки и перестал теребить в руках всё подряд. Но с гардеробом тут, похоже, была та же проблема, что и с кухней.

   Хотя самая главная проблема была всё же с самим Людвигом, которому больше нравилось грызть костяшки пальцев, чем выговаривать слова.

   — Можешь не рассказывать подробно, — осторожно начала Ксюха. — Просто объясни, чего ты от меня хочешь. Ты же там, на набережной, чего-то хотел.

   — Помочь я тебе хотел.

   — Ага. Так вот случайно шёл и думал: «Кому бы помочь? О, девчонка сидит! Ей помогу!»

   — Не случайно. И я тебя не на набережной заметил, а раньше, возле школы. Когда ты драться полезла.

   Ну да, полезла.

   Зачем-то.

   Глупо получилось: Ксюха вышла с уроков, расстроенная очередной двойкой по алгебре, а Серёга Буранов на улице издевался над собакой. Собака была большая, лохматая, серая, похожая на хаски (вроде бы только у них синие глаза бывают). Наверняка домашняя, просто потерялась, заблудилась и умудрилась запутаться задними лапами в мотке тонкой лески.

   Серёга дебильно хохотал и дёргал за конец лески. А иногда тыкал собаку палкой, благоразумно отойдя подальше. И снимал всё это на мобильник. Хаски визжала, рычала, но выбраться из ловушки никак не могла, и достать обидчика тоже.

   Ну, Ксюха ему и двинула.

   Надо было, наверное, словами попросить. Но это же Буранов, он словами не понимает, только поржал бы и продолжил развлекаться. И тогда ударить точно не получилось бы, он же сильнее и выше. А вот если сзади и без предупреждения — тогда нормально, можно и убежать успеть, пока очухается.

   Удар получился даже чересчур сильный. Сумка с учебниками свистнула в воздухе и с размаха припечатала Серёгу по затылку. Он выронил телефон, обернулся, ошалело моргнул, а потом вдруг запнулся за всё ту же леску, потерял равновесие — и грохнулся прямо головой о лавочку.

   Почти сразу вскочил, потирая лоб, с удивлением уставился на окровавленную ладонь и осел обратно на землю. То ли от шока, то ли голова закружилась — кто теперь разберёт?

   Помогать ему не хотелось, а убегать было поздно: Ксюху уже заметили учителя, школьники и другие прохожие, привлечённые собачьим визгом и звуком удара.

   И этот вот, чтоб его, Людвиг, заметил тоже.

   — А чего сразу не подошёл?

   — Когда бы я успел? Там же такая толпа собралась — как будто цирк приехал.

   — И я в роли главного клоуна.

   — Скорее уж, в роли отважного дрессировщика. Сильно тебе влетело?

   — Заявление в полицию никто не написал — уже неплохо. Да и вообще, повезло, что всё случилось за пределами школьной территории. Говорят, пару метров в сторону — и я бы так легко не отделалась. Так что остались мелочи всякие: пережить, когда меня дома вечером убивать будут, найти деньги, чтобы заплатить за разбитый телефон, ну и сверху на лечение Серёги добавить.

   — Много?

   — Не знаю. Как бабушка договорится. — Ксюха пожала плечами. — Много, наверное. Сколько там всякие айфоны стоят?

   — Не дороже разбитой головы.

   — Это смотря какая голова…

   — Тоже верно. — Людвиг пощупал свою, словно прикидывая, во сколько её можно оценить. И, кажется, результат его не порадовал. — Но ты уж выясни как-нибудь. Я же должен знать, сколько тебе денег надо.

   — Ты что, в самом деле хочешь дать мне деньги?

   — Ну да.

   — Просто так? За красивые глаза?

   — Ты совершила хороший поступок, спасла животное. Считай, что это кармическое воздаяние.

   — Это твоя собака, что ли?

   — А похоже, что у меня есть собака? — хмыкнул Людвиг.

   — Похоже, что у тебя вообще никого нет, — не сдержалась Ксюха. И сразу же об этом пожалела, потому что такие вещи не говорят полузнакомым людям, которые собираются помочь с деньгами.

   Но Людвиг совершенно не выглядел как человек, способный помочь. Ему бы самому помощь не помешала!

   — Никого у меня нет, даже собаки, — притворно всхлипнул он, явно цитируя «Малыша и Карлсона». А потом совершенно серьёзным голосом добавил: — И денег тоже, честно говоря, нет. Деньги сначала раздобыть надо. И с этим ты мне поможешь.

   — Та-а-ак, — протянула Ксюха.

   То есть она не зря всё это время чуяла какой-то подвох.

   Потому что не бывает так, чтобы появлялся в критический момент добрый человек и решал все проблемы. Просто не бывает! Что-то обязательно пойдёт не так: либо человек окажется недостаточно добрым, либо взамен старых проблем наплодит новых. Или и то, и другое одновременно.

   — А если я откажусь?

   — Не откажешься, — уверенно заявил Людвиг, приобнимая Ксюху за плечо и подтягивая ближе к себе. Она дёрнулась, пытаясь вырваться, но хватка оказалась крепкой.

   Да и куда вырываться-то? Выхода из Дома нет, дальше ванной не сбежать. Разве что в канализацию слиться.

   — Не откажешься, — повторил Людвиг. — Я видел тебя на набережной. Как ты сидела и пялилась в воду с таким лицом, будто сейчас туда сиганёшь. Уже прикидывал, как вылавливать, если вдруг что.

   — Зачем?

   — Неприятно, знаешь ли, смотреть, как у тебя на глазах человек тонет.

   — Ну так и не смотрел бы! Отвернулся и шёл своей дорогой!

   — Ксю, блин! Ты всегда такая сложная или только сегодня?

   — Всегда, но иногда я сплю.

   — Тогда давай сделаем вид, что ты спишь. Или хотя бы засыпаешь, а я рассказываю тебе сказку на ночь. А ты слушаешь, молчишь и не перебиваешь, пока я не закончу.

   — Но потом, если я откажусь, ты меня выпускаешь и оставляешь в покое. Ты сам пообещал, я за язык не тянула, — напомнила Ксюха.

   — Я дам тебе время на раздумье. Пару дней.

   — И за это время загнёшься тут один, потому что у тебя ни денег, ни еды, ни чистых носков?

   — Ксю!

   — Молчу, молчу. Давай свою сказку, Оле-Лукойе.

   Людвиг резко выдохнул, как будто это он, а не Ксюха, собирался прыгать в ледяную воду.

   Ксюха, кстати, не собиралась, тут он ошибся. Духу бы у неё не хватило прыгнуть, от одной только мысли голова кружилась и ноги слабели. Но иногда, чувствуя себя особенно никчёмной (примерно как сегодня), она думала, что было бы неплохо туда упасть. Случайно.

   Но ведь случайно — это же совсем другое дело!

   — Жил-был один парень, — напевно начал Людвиг, будто и в самом деле собирался сказку рассказывать. — Не слишком добрый, не очень хороший, зато довольно крутой волшебник. Другие волшебники его не особо любили, потому что мало кто любит сильных и умных, но терпели. Долго терпели. Пока однажды парень не совершил ошибку и не натворил… ну… в общем, натворил. Сам виноват, чего уж там.

   Рука Людвига всё ещё сжимала плечо Ксюхи. Сжимала сильно, и с каждой фразой — всё сильнее и сильнее. До синяков, наверное. Но сейчас был не самый лучший момент, чтобы вырываться или шипеть от боли, и Ксюха терпела. Терпела и слушала.

   — Его поймали. Это было легко, он даже не сопротивлялся и не пытался сбежать. Наверное, в шоке был, или что-то типа. Сам не верил, что это всё действительно случилось. А потом, когда поверил, уже поздно было. Его бросили в тюрьму и заблокировали ему магию. Волшебники в целом люди не самые гуманные, могли и убить сгоряча. Особенно учитывая… ну, масштаб произошедшего. Но почему-то пожалели. Или время тянули, кто их знает. Мне… ему тогда ничего не сообщали, ничего не объясняли. Иногда кормили, иногда били, а однажды недоглядели, и он удрал.

   — Как? — не сдержалась Ксюха. Она, конечно, честно собиралась молчать, но интересно же, как настоящие волшебники с заблокированной магией сбегают из настоящей магической тюрьмы.

   — Расскажу, если будешь себя хорошо вести. А пока предлагаю считать, что он был очень умный и предусмотрительный. И талантливый. И везучий.

   — И скромный.

   — Ксю! — Людвиг явно хотел изобразить грозный рык, но всё испортил внезапно вырвавшийся смешок. — Нет, скромность никогда не входила в число его достоинств, и не могу сказать, что он от этого сильно страдал. Вообще не страдал. Очень даже гордился тем, что смог обвести всех вокруг пальца и выбраться на волю. Минут пять гордился. А вот потом начались проблемы, потому что герой наш оказался без документов, без денег, без еды… В общем, совершенно без ничего, даже без чистых носков, тут ты угадала. И без друзей, потому что настоящих друзей у него и раньше-то немного было, а после того, что он натворил, совсем не осталось. Только бессловесное чудище, которое питается страхами и ночными кошмарами, и случайно встреченная на улице школьница, которая заступилась за собаку. И которая, возможно, найдёт в себе силы заступиться за нового знакомого.

   Людвиг изобразил, кажется, самое жалобное лицо, на которое был способен: бровки домиком, печальный взгляд, скорбно поджатые губы — ну прямо как ребёнок, который выпрашивает игрушку у родителей.

   В детстве наверняка срабатывало.

   А вот сейчас… Сейчас Ксюха честно постаралась отвлечься от эмоций и оставить в голове только факты:

   — То есть ты преступник. И не просто какой-то там вор и мошенник, а настоящий злодей, который совершил нечто такое, что даже все друзья отвернулись. И тебя наверняка ищут.

   — Уже не ищут. То есть, конечно, если случайно на улице встретят, то очень обрадуются и немедленно схватят. И в местах, где я часто бывал, наверняка следящих заклинаний понатыкали. Но целенаправленно не ищут. Доказать не могу, поверь на слово.

   — Предлагаешь мне поверить на слово преступнику? Человеку, о котором я не знаю вообще ничего, кроме того, что он сам рассказал?

   Людвиг со вздохом развёл руками. Видимо, это означало «да».

   — У меня есть сбережения, — добавил он. — Счёт в банке точно заблокировали, но наличка и драгоценности остались. Припрятал в своё время на чёрный день, как знал, что пригодится. Одна проблема: я сам их забрать не могу, меня засекут. Нужно, чтобы сходил кто-то посторонний, а в идеале — вообще не несущий в себе никакой магии.

   «Значит, во мне нет магии», — отстранённо подумала Ксюха.

   Не то чтобы она всерьёз надеялась…

   Ладно, надеялась.

   Надеялась с того самого момента, когда за доли секунды переместилась с набережной неизвестно куда и убедилась, что это не глюки.

   Надеялась украдкой, тайком, запрещая себе думать об этом и уж тем более заострять на этом внимание.

   Надеялась, что в один прекрасный момент Людвиг скажет: «А теперь я научу тебя парочке заклинаний». Или: «В тебе сокрыты огромные силы». Или: «Твоё появление было предсказано сто лет назад».

   — Совсем никакой магии? — на всякий случай уточнила Ксюха.

   — Ну да. Почти все заклинания и магические вещи оставляют след, по которому человека можно вычислить. А этого нам не надо. К счастью, ты совершенно чистая, а след от перемещения в Дом развеется за пару дней. Да если и не развеется, никто не обратит на него внимания, он совсем слабо фонит. С тем же успехом ты могла бы залезть в какой-нибудь подвал с привидениями, или случайно наступить на хвост оборотню. Или в церковь сходить.

   — Разве в церкви есть магия?

   — Смотря в какой. Иногда бывает. Но оборотни встречаются чаще.

   — Я даже не буду спрашивать, сколько у нас в городе оборотней.

   — Не спрашивай, я всё равно точно не знаю, не считал. Но не очень много: пара кланов степных волков, несколько лис, ну и так ещё кое-кто по мелочи.

   — А кто ещё существует? Ну, кроме оборотней и привидений?

   — Да почти никого, в основном все вокруг — обычные люди. Можешь вообще для простоты считать, что существуют только люди. Оборотни — люди с врождённым талантом к анимализму, привидения — мёртвые люди.

   — Вампиры?

   — Ммм… Свихнувшиеся люди с анемией и аллергией на солнечный свет? — Судя по всему, это была шутка, но в каждой шутке…

   — А Дом кто?

   — А Дом — боггарт.

   — Как в «Поттере»?

    Людвиг рассеянно поморгал в ответ, потёр нос и смущённо признался:

   — А я его не читал. Как они там хоть выглядели-то?

   — Как угодно. Ну, то есть они превращались в то, чего человек больше всего боится, но исчезали, если над ними посмеяться.

   — Этот не исчезнет, даже если ты сюда команду КВН притащишь, — хмыкнул Людвиг. — Но зато с ним можно договориться. Хотя любые соглашения с нечистью — штука крайне опасная, даже не пытайся повторять. И взгляд такой невинный не делай, я серьёзно говорю. Не пытайся. Никогда. И… нет, такой взгляд тоже не делай, я всё равно тебе не расскажу, в чём суть нашего договора.

   — Не больно-то и хотелось. — Ксюха демонстративно зажмурилась, чтобы не выдать взглядом ещё какую-нибудь мысль. — То есть Дом — нечисть?

   — Злой дух. Или посмертная сущность, если точнее.

   — А в чём разница?

   — В точности формулировок. Нечистью можно обозвать всё что угодно. Строго говоря, это вообще не термин, а порождение человеческой фантазии. А боггарт — вполне конкретный тип нематериального существа.

   Кровать ощущалась и выглядела вполне материально. И стены. И камин в большой комнате. А самой материальной, конечно, была ванна.

   — Тогда почему мы чувствуем всё, что вокруг? — спросила Ксюха, потирая синяк на бедре.

   — Сложно объяснить. Не думаю, что кто-то вообще точно знает, как это работает. Сам Дом — бестелесный, но, питаясь чужими страхами, он создаёт внутри себя подобие реальности, с которым мы можем взаимодействовать. Можно завернуться в одеяло, можно погреться у огня… Можно обжечься, кстати. Воду можно пить, я пробовал, не отравился. Вот с едой бы не рискнул, но еды здесь и нет. Но если смотреть снаружи, то всего этого не существует, только маленький полупрозрачный бестелесный дух.

   — Злой?

   — Да, не слишком добрый. Он, если ты заметила, заманивает людей и запирает их внутри кошмара. Люди начинают паниковать и истерить, потом понимают, что не могут выбраться, и паникуют с удвоенной силой, а боггарт жрёт их эмоции и радуется. Дальше как повезёт: может выпустить жертву, когда наестся, а может высосать до конца и выплюнуть труп.

   — То есть мы сейчас внутри злого духа? Практически в желудке?

   — Приятно иметь дело с умным человеком. — Людвиг улыбнулся. Как-то очень недобро улыбнулся, и от этого похвала приобрела отчётливый язвительный оттенок.

   — И как отсюда выйти?

   — Без меня — никак.

   — А войти?

   — Аналогично.

   — Почему? Ты же только что сказал, что боггарт может жрать людей просто так, обычным способом? Обычным для него. То есть если я найду его физическую оболочку, того самого условно-бестелесного духа, и он меня сожрёт — я спокойно окажусь внутри без твоей помощи.

   — Сперва найди. Это во-первых. А во-вторых, когда тебя жрут — это вообще-то больно. Ну, если ты вдруг не в курсе.

   — А ты откуда знаешь? На собственном опыте проверил?

   — Крайне приятно иметь дело с умным человеком, но иногда утомительно. Давай ты в следующий раз список вопросов заранее сочинишь и в письменном виде принесёшь, а не будешь постоянно новые на меня вываливать?

   — Можно подумать, я виновата, что они постоянно появляются. Объяснял бы нормально и подробно — я бы не спрашивала.

   Людвиг, кажется, всерьёз задумался над этим предложением.

   По крайней мере, некоторое время он молчал, прикрыв глаза и машинально вытягивая из свитера очередной обрывок нитки. Потом недовольно вздохнул, помассировал больную ногу (при этом наконец-то отпустив Ксюхино плечо) и веско произнёс:

   — Перебьёшься.

   Вот и как с ним разговаривать, спрашивается?

   Да ни один нормальный человек, если у него есть хоть капелька самоуважения, не станет помогать этому придурку даже за очень большие деньги. Как минимум потому, что в существование этих денег сначала поверить надо, а Людвиг делает всё для того, чтобы верить ему не хотелось. Ни в финансовом вопросе, ни в любом другом.

   Ну что ему стоило с самого начала побыть вежливым и галантным? Познакомиться по-человечески, а не подкрадываться со спины? Пообщаться на тихой лавочке, а не в желудке неведомой нечисти, питающейся страхами?

   Разыграть красивый и достоверный спектакль, а не устраивать для новой знакомой персональную комнату ужаса и не нести потом какой-то бессвязный полусказочный бред, сбиваясь с третьего лица на первое.

   В общем, Людвигу стоило бы как-то постараться не быть таким же недотёпой, как сама Ксюха.

   — Объясняй, что надо делать, — буркнула она, не давая себе шанса передумать.

   А что ещё оставалось?

ГЛАВА 3. Пойди туда, не знаю куда

В Доме связь не ловила, но стоило вернуться в привычную реальность — и телефон завалило уведомлениями: пропущенные вызовы, несколько эсэмэсок и ворох сообщений во всех мессенджерах, до которых бабушка успела дотянуться. Ну, то есть почти во всех существующих мессенджерах, кроме разве что лички тик-тока и твиттера.

   По содержанию все сообщения были примерно одинаковыми: требовали немедленно явиться домой, иначе небо упадёт на землю, океаны выйдут из берегов, кровавый дождь прольётся над калмыцкими степями, а одна дурная девчонка останется без ужина.

   В реальность угрозы Ксюха не поверила, потому что утром в холодильнике стояла целая кастрюля макарон и полная сковорода котлет, нажаренных про запас.

   На внучку бы поднялась, а на котлеты — нет.

   И съесть бы она всё не успела.

   Так что отсутствие ужина никому не грозило. А вот полчаса скандала — вполне. Скандалить бабушка любила и подходила к делу вдохновенно, с полной самоотдачей, особенно если на работе день не сложился.

   Да, она работала. Причём начальницей отдела, так что дни у неё не задавались частенько.

   Почему-то когда Ксюха говорила, что живёт с бабушкой, все сразу представляли сморщенную старушку в платочке и с палочкой, которая еле сводит концы с концами и не может справиться с непутёвой внучкой.

   Иногда Ксюха думала, что лучше бы эти фантазии оказались правдой. Пусть бы они действительно экономили каждый рубль и перебивались с картошки на макароны, пусть бы никуда не ездили в отпуск и всё лето торчали в городе или горбатились на даче, пусть бы вместо смартфона был старенький кнопочный мобильник… В общем, пусть бы жили как придётся, только чтобы дом был действительно домом, а бабушка — действительно бабушкой.

   Ну, в смысле, нормальной бабушкой.

   Стереотипной.

   А не такой, как на самом деле.

   Телефон пискнул, высветил на экране новое уведомление: бабушка наконец-то добралась до твиттера и выкатила в личку ворох злобных смайликов и лаконичное «Немедленно домой». Видимо, вдохновение на новые угрозы закончилось, а повторяться не хотелось.

   Ксюха вздохнула и обречённо ответила: «Уже иду». Хотела ещё добавить «Я всё объясню», но не стала.

   Толку-то?

   Всё равно никто её оправдания слушать не будет, это она знала совершенно точно.

   И не ошиблась.

   В этот раз бабушка решила высказаться, как только внучка переступила порог:

   — Ноутбук больше не увидишь.

   — Он мне для учёбы нужен. — Ксюха хотела по привычке зашвырнуть кеды в угол, но решила не нагнетать и без того напряжённую обстановку и аккуратно поставила их в шкаф.

   — Для учёбы можешь пользоваться моим компьютером.

   — Там пароль.

   — При мне. И так, чтобы я видела монитор.

   — Да ты иногда дома не появляешься целыми днями! А если мне доклад какой-нибудь срочный зададут?

   — В библиотеку сходишь, не развалишься. Или поищешь всё, что нужно, с телефона, и перепишешь от руки. Может, хоть почерк получше станет.

   Ксюха открыла рот, чтобы возразить, что некоторые учителя ругаются на рукописные рефераты, — и закрыла.

   Это был тот случай, когда лучше промолчать. Не говорить про школьные требования, любовно настроенные под себя программы, сохранённые статьи, скачанные киношки, игры и картинки. Оплакать это всё можно потом, а сейчас лучше запихать обиду поглубже и стерпеть — и есть небольшой шанс, что тогда экзекуция закончится побыстрее.

   Пока что бабушка даже не орала. Просто стояла посреди коридора, мешая пройти дальше. Значит, разговор ещё не окончен, претензии ещё не высказаны и Ксюха ещё не прощена.

   Впрочем, прощение ей, кажется, вообще никогда не светит. Она виновата по умолчанию. Просто по факту рождения. Практически первородный грех.

   — Что молчишь? Язык проглотила? — прикрикнула бабушка. — И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

   Ксюха посмотрела.

   Смотреть на бабушку ей, в общем-то, нравилось. Ну, в нормальной ситуации. Вне скандалов.

   Она была совсем ещё не старая. И красивая: высокая, худая, с элегантной причёской, с маникюром, в строгом брючном костюме (даже не переоделась, когда пришла).

   По сравнению с Ксюхой она выглядела как сказочный единорог на фоне коротконогой деревенской лошадки. Прекрасный лебедь и гадкий утёнок. Снежная королева и…

   — Ксения!

   — Ладно, — буркнула Ксюха. Кажется, молчать всё же было не лучшей идеей.

   — Что «ладно»?

   — Ладно, я поняла. Ты куда-то запрятала мой ноут и больше мне его не отдашь.

   — Ничего ты не поняла! Ты хоть представляешь, что натворила? И что мне сегодня наговорили?

   — Ругались.

   — Ругались? Это не просто «ругались», это… Ты хоть представляешь, каково это всё выслушивать? Да мне так стыдно перед людьми не было с того момента, как мать твоя… начудила!

   «Начудила». Теперь это так называется.

   Бабушка очень не любила называть некоторые вещи своими именами, и подбирала такие странные эвфемизмы, что Ксюха не всегда могла догадаться об истинном значении фразы.

   Вот «начудила» — это что? Сбежала из дома? Накрасила губы слишком яркой помадой? Пробила в ухе третью дырку? Родила ребёнка? Что-то ещё?

   Столько вариантов — и все правильные.

   — Счастье, что никто не вызвал милицию! — с надрывом продолжила бабушка.

   — Полицию, — машинально поправила Ксюха.

   — И врачам сказали, что он сам споткнулся.

   — Так он сам и споткнулся. О леску.

   — Вот так всем и говори!

   — Да это правда! Не толкала я его! Только стукнула немножко!

   — Я не знаю, как с тобой быть! Что мне делать, если ты обычных человеческих слов не понимаешь? — Бабушка будто не слышала возражений. — Мне тебя из дому не выпускать? Везде за ручку водить, как маленькую? Голова у тебя есть вообще, или она нужна только для того, чтобы лохмы твои в разные цвета красить? Не думаешь ведь совершенно, даже не пытаешься! Почему у других дети как дети, а у меня — наказание ходячее? Вся в мать, никаких мозгов! И закончить, видимо, так же решила!

   Скандал перешёл в активную фазу.

   Тут можно было уже ничего не делать и никак не реагировать, просто иногда кивать в такт словам и не слишком заметно думать о посторонних вещах. Ну, то есть не улыбаться.

   Улыбаться Ксюху и не тянуло.

   От сравнения с матерью всегда делалось не до улыбок, а бабушка, как назло, очень любила об этом говорить. И каждый раз Ксюхе хотелось забиться в угол, зажать уши и заорать: «Нет! Прекрати! Я — не она! Я не буду как она!»

   — Такая же бессовестная балбеска, только о себе и думаешь! А обо мне кто подумает? А о последствиях? Хоть бы раз в жизни, прежде чем глупость сделать, мозги включила! Как ты дальше жить собираешься, я не понимаю?!

   Ксюха тоже не понимала.

   А как, действительно, жить, если всё, что она делает — неправильно? Любой поступок, любое решение, любой выбор — ошибка (по крайней мере, с точки зрения бабушки). Не та одежда, не та музыка, не те оценки.

   — Глаза бы мои тебя не видели! Рожу твою бесстыжую!

   «Я ведь могу просто развернуться и уйти», — подумала Ксюха. Даже покосилась на дверь, искренне надеясь, что делает это незаметно.

   И в тот же момент отчётливо поняла, что никуда она на самом деле не уйдёт. Не потому, что пойти некуда, и не потому, что кеды обратно из шкафа доставать неудобно, а потому что… ну…

   Потому что если она сейчас развернётся и уйдёт, то поступит в точности как мама.

   И получится, что Ксюха действительно в неё. Что они одинаковые. И закончат одинаково. И значит — ничего, совершенно ничего нельзя изменить. Только разреветься от безысходности, прямо здесь, на пороге.

   А ещё потому, что бабушка огорчится. То есть огорчится ещё сильнее. Она ведь Ксюху на самом деле любит. Потому и ругается, что любит. Это просто такой вот у неё способ любить.

   Больше-то ей любить некого.

   И как тут уйдёшь?

   — Бабуль, не надо. Не кричи. Я всё исправлю, — осторожно вклинилась в бесконечный монолог Ксюха.

   — Что ты исправишь? Себя ты исправишь?

   — Я деньги найду. За телефон Серёгин. И вообще.

   — Где ты их найдёшь, дармоедина?

   — Заработаю.

   — Кто тебя на работу возьмёт, малолетку? Сиди дома! Если узнаю, что ты с какими-нибудь наркоманами связалась, с закладками там или ещё чем — выпорю так, что неделю сидеть не сможешь. Ясно тебе?

   — Ясно.

   — Что тебе ясно?

   Да всё ясно. Что малолетка, дармоедина и, с точки зрения бабушки, может запросто связаться с наркоманами. Хотя последнее, конечно, вряд ли. Что же она, совсем дура, что ли?

   С другой стороны, Людвиг, наверное, ещё хуже, чем наркоманы. Непонятнее и опаснее. А ведь связалась же на свою голову!

   — Я буду вести себя прилично и сидеть дома. И ходить в школу. И не драться там… и вообще нигде.

   Бабушка молчала, будто ещё чего-то ждала. Не разговор, а собеседование на должность штатного телепата!

   — Извини? — неуверенно предположила Ксюха. И, судя по слегка потеплевшему взгляду, угадала.

   — Иди ужинать, — велела бабушка, кивая в сторону кухни. — Да стой ты! Руки помой. И переоденься.

   * * *

   Чат класса молчал. Очень подозрительно молчал.

   Ксюха давно догадывалась, что где-то есть ещё один, в который её не позвали, но сейчас окончательно в этом убедилась. Потому что не могло такого быть, чтобы сегодняшнее событие вообще нигде не обсуждалось.

   А значит, завтра все опять будут шушукаться по углам и пялиться в спину. В лицо-то, скорее всего, ничего не скажут, но всё равно неприятно.

   Зато в одном из мессенджеров внезапно обнаружилось сообщение от Тимура: «У тебя всё в порядке? Помощь нужна?»

   «Ничего страшного, уже всё нормально. Спасибо», — набрала в ответ Ксюха и мысленно показала одноклассникам язык. Точнее, одноклассницам. Им-то, небось, Тимур в личку не пишет!

   На самом деле его звали Тимур Игоревич, учителей всё-таки положено величать по имени-отчеству, особенно если они взрослые, а не какие-нибудь практиканты.

   А Тимур Игоревич был вполне уже взрослым, преподавал историю и обществознание, носил очки в тонкой оправе, прятал под длинными рукавами рубашек татуировки и, по мнению некоторых девчонок, походил на какого-нибудь корейского айдола.

   Не то чтобы во всём походил, но что-то такое восточное в его внешности явно проглядывало. Точную национальность определить никто не мог, а в лоб спрашивать девчонки почему-то стеснялись.

   А Ксюха однажды не постеснялась и спросила. Любопытно же! И татуировки показать попросила, а то все о них только слышали.

   Так и выяснилось, что ни капли он не кореец, а всего-навсего на четверть татарин и ещё на четверть казах. Никакой экзотики. Зато татуировки у него действительно были: парные, на обоих предплечьях, как широкие браслеты со странным витым орнаментом. Красиво, но непонятно.

   Ксюха решила, что узор похож на надпись на Кольце Всевластия, и следующие полчаса они обсуждали сначала фильм, а потом книгу. Потом ещё что-то. Потом ещё.

   Потом Тимур Игоревич между делом пожаловался, что уже не знает, куда складывать анонимные записочки от влюблённых школьниц, и спросил, нельзя ли что-то с этим сделать.

   — Сжечь? — предположила Ксюха. И уточнила на всякий случай: — Я имею в виду записки, а не девчонок. Хотя их тоже иногда сжечь хочется.

   — Нет конечно, — смутился Тимур. — Сжигать никого не надо, но, может быть, ты сможешь им как-то объяснить, что не стоит так себя вести? Во-первых, я учитель, а они ученицы. Во-вторых, я же вас всех старше лет на… Тебе сколько?

   — Тринадцать.

   — Ну вот, а мне — тридцать! Больше чем в два раза старше! И вообще, у меня девушка есть.

   — Они знают. И про девушку, и даже где она живёт. Давно уже выследили, — не стала скрывать Ксюха. — А меня они точно слушать не будут, я им не авторитет. Могу только хуже сделать нечаянно. Так что вы уж как-нибудь сами.

   С того времени прошло года два.

   Как отвадить фанаток, Тимур так и не придумал, но с Ксюхой иногда болтал на переменах и приносил ей книжки почитать.

   Те же самые книжки она вполне могла скачать в интернете и читать с телефона (что зачастую и делала прямо на уроках), но обмен бумажными томиками подразумевал ещё и общение, и обсуждение, и очень быстро стал той отдушиной, ради которой Ксюха вообще заставляла себя ходить в школу.

   Заодно и историю полюбила. Ну а что? Она интересная, особенно если не по учебнику зубрить, а Тимура слушать и документалки всякие смотреть, им же и посоветованные.

   Зато одноклассницы Ксюху окончательно невзлюбили. Примерно так же пылко и искренне, как не любили тимурову девушку. Только вот девушка была далеко и обо всей этой нелюбви знать не знала, а Ксюха каждый день мелькала в школе. И каждый день ловила на себе злобные взгляды.

   И иногда отскребала жвачку он стула, прежде чем сесть за парту.

   Или от джинсов, если забывала заранее проверить стул.

   «Расскажешь, что на самом деле случилось?» — высветил телефон.

   Прямо сейчас Ксюха хотела только одного: молча подумать, во что она ввязалась и как теперь с этим быть.

   «Завтра на перемене подойду».

   «Буду ждать. Выше нос!»

   Ксюха послушно задрала нос к потолку, хоть Тимур не мог её сейчас видеть. Сделала селфи в подтверждение, но так и не отправила — лицо на фото получилось такое испуганное и усталое, что никакие фильтры не спасали.

   И вообще перспективы не радовали.

   Бабушка, конечно, в итоге сменила гнев на милость и сказала, что отдавать деньги за разбитый телефон можно и частями, за год управится. Ксюха подозревала, что можно и быстрее, если ноут всё-таки продать, а не хранить из вредности где-нибудь у соседей или на работе.

   С другой стороны, кому он нужен, этот её ноут, ему уже давно на металлолом пора, подвисает от каждого неловкого движения.

   С третьей стороны — Людвиг. И его «Да там всё просто: придёшь на место, заберёшь коробку, содержимое поделим».

   Ксюха, конечно, всегда знала, что нельзя верить странным незнакомым личностям, особенно если они честно признаются, что сбежали из тюрьмы. Но магия… Магия — это веский аргумент! Пусть даже сама Ксюха ей не владеет, Людвиг — преступник, а Дом — стрёмная хтонь, питающаяся кошмарами, но как же хочется вернуться в комнату с камином или в новую спальню с разноцветной дверью!

   Хочется выяснить, что такого натворил Людвиг.

   Хочется узнать больше о магическом мире.

   И хочется денег: отдать долг за телефон, купить новый ноут… ну и вообще всякое. Бабушка вот давно ворчит, что в зубную надо, но каждый раз откладывает, потому что деньги на что-то другое нужны.

   Значит — придётся взять себя в руки и идти добывать эти самые деньги. Прямо после уроков, чего тянуть-то.

   * * *

   Сразу после уроков не получилось: сначала Ксюха заглянула к Тимуру и пожаловалась на жизнь. Ну, то есть рассказала про собаку и про разбитый телефон, узнала учительскую версию («Фролова совсем от рук отбилась!») и обменяла прочитанную книгу на новую.

   Потом пыталась избавиться от Инги.

   Инга Гаврилова была одной из тех девчонок, которые тащились по Тимуру, но училась она на год младше, поэтому остальные фанатки её в свою тусовку не звали. Её вообще никуда не звали, кроме школьных олимпиад, поэтому пухленькая малявка в толстых очках обычно держалась особняком и проводила свободное время, уткнувшись в мобильник. Или прячась от Буранова.

   Буранов в принципе считал своим долгом докопаться до всех, кто хоть сколько-то выделялся из толпы. Ксюхе от него поначалу тоже частенько прилетало, но она быстро научилась огрызаться и бить в ответ. Инга бить не умела. Она так и сказала, когда подошла:

   — Я тоже его хотела вчера стукнуть, но не решилась. Не умею так, как ты.

   — Да чего там уметь-то? Я же не кулаком, а просто сумкой. — Ксюха пожала плечами. — Извини, я тороплюсь. У тебя важное что-то, или так, поболтать?

   — Я ненадолго. Только сказать хотела… Я же всё видела, но не полезла к нему. Испугалась. А ты такая крутая!

   На мгновение Ксюха растерялась. Или даже на два мгновения.

   Ощущение, что её поступок не осуждают, а одобряют, было новым. Странным. Непривычным.

   — Спасибо? — осторожно произнесла она в ответ.

   — Тебе спасибо. — Инга смущённо улыбнулась. — А не знаешь, что с той собакой стало?

   — Понятия не имею. Убежала куда-то. Точнее, убежал, кобель же. Тебе-то он зачем?

   — Ну… просто. Познакомиться хотела. Он красивый.

   — Красивый, — согласилась Ксюха. — Но я правда не видела, куда он делся. И мне правда пора идти. Извини.

   А потом, выйдя из школы, она внезапно обнаружила неподалёку того самого пса.

   Или, по крайней мере, очень похожего: такого же серого, лохматого, слегка припадающего на заднюю лапу, которую накануне перетянуло леской. Нормально рассмотреть не получилось: заметив пристальный взгляд, пёс сразу же скакнул за угол и скрылся из виду.

   Догонять его Ксюха не стала, только подумала, что либо это очень уж дурацкое совпадение, либо кое-кто её совсем за идиотку держит, либо он сам идиот. Не акцентировал бы внимание на больной ноге — она, может, и не догадалась бы. Или догадалась, но чуть позже. А так — очевидно же всё.

   Особенно учитывая, что удирать из условного магического Азкабана удобнее всего в собачьем обличье.

   Хотя Людвиг и сказал, что «Гарри Поттера» не читал. Принести ему, что ли? Пусть просвещается!

   Конечно, можно было допустить, что хромая собака и хромой человек совершенно никак не связаны, нисколечко, но эта версия казалась гораздо более фантастической, чем предположение, что Людвиг ещё и оборотень. Тем более он сам признал, что они существуют.

   Ксюха ещё немного потопталась возле школы, но собака больше не появилась.

   Не появилась и по пути на маршрутку.

   И по пути с маршрутки до нужного места она тоже никаким волшебным образом не возникла, поэтому Ксюха выбросила её из головы и сосредоточилась на деле.

   Пока что всё шло по плану.

   Минут десять шло, пока Ксюха не подняла глаза от карты в телефоне и не обнаружила перед собой забор.

   Кривоватый такой забор, явно временный, наспех собранный из здоровенных листов серой жести. И даже ворота, сейчас нараспашку открытые, были из такой же жести, слегка погнутой по краям.

   А за воротами шла стройка: сновали рабочие, торчали из земли сваи, экскаватор стоял, понуро опустив ковш.

   — Круто! — пробормотала Ксюха. Со всем возможным сарказмом пробормотала, потому что на самом деле всё было, конечно, совсем не круто.

   Людвиг описывал дом как старый, деревянный, но вполне себе существующий. К старому дому прилагался сарай — такой же старый, ветхий, но, опять же, существующий. Сейчас же перед Ксюхой не было ни того, ни другого.

   И что дальше?

   Можно было, наверное, вздохнуть, сфоткать забор с котлованом и принести Людвигу снимок вместо денег, но это выглядело как-то… слишком легко, наверное. И бессмысленно. И бесприбыльно (а на прибыль Ксюха, что скрывать, всё же надеялась).

   Она на миг представила, что задание ей дал не скрывающийся от правосудия колдун, а родная бабушка. И вот приходит она к бабушке с пустыми руками и говорит: «Нет там ничего, всё снесли».

   А бабушка отвечает: «А спросить у тебя язык отсох, что ли? Может, они эту коробку нашли и себе оставили? Или она так и лежит где-то в земле закопанная? Взяла бы да поискала!»

   Голос в голове прозвучал настолько реалистично, что Ксюха рефлекторно сжалась и втянула голову в плечи. В этой дурацкой позе её строители и обнаружили. Точнее, один строитель, который как раз в этот момент подошёл ворота закрыть.

   — Здра-а-асьте, — протянула Ксюха, не дожидаясь, пока её спровадят подальше, чтобы не мешалась. — А можно спросить? Может, вы знаете? Тут такая история вышла… Понимаете, меня бабушка сюда послала…

   Бабушка — это прекрасное оправдание и секретное оружие. Аргумент на все времена! Потому что обычно люди, заслышав это слово, представляют стереотипную старушку в платочке и иногда даже с палочкой — уж это-то Ксюха знала совершенно точно.

   А ещё все в курсе, что стереотипная старушка в платочке (особенно если она с палочкой) способна на любые странные вещи, затребовать может что угодно — и попробуй ей откажи, она же старенькая.

   Старость надо уважать!

   — У неё в какие-то незапамятные времена в этом доме друг жил, — вдохновенно продолжала Ксюха. И погромче, погромче, чтобы остальные строители тоже заинтересовались. Пусть организуют себе внеплановый перекур, расслабятся, посмеются. Главное — внимание привлечь, а там уже как пойдёт. — Ну, знаете, первая любовь, встречи под луной, записочки с признаниями и всё такое. А когда им нужно было разъезжаться по разным городам, они в знак этой своей первой любви закопали в сарае коробку со всякими безделушками — записки те самые, открыточки, цветы засушенные. А потом бабушка отучилась и обратно вернулась, и друг этот тоже вернулся, но они после этого не особо общались, и любви уже никакой не было. Но он умер недавно — старенький уже совсем был, — а бабушка впала в ностальгию и вот вынь да положь ей эту коробку, срочно надо. Хотела сама сюда ехать, но куда ей, она ходит-то еле-еле! Я ей говорю: «Да там и дома-то, небось, никакого нет, не то что сарая, а если есть, то кто меня туда пустит?». Она вся расстроилась, конечно, а ей волноваться нельзя, у неё сердце… Ну я и решила съездить всё-таки. На удачу. Такая вот история. Вы тут коробку не находили случайно?

   Строители задумчиво переглянулись. Собралось их вокруг уже шестеро: мужики как мужики, обычные, слегка помятые, но вроде не злые. Прогонять странную девчонку они не торопились, а значит — были вполне готовы к диалогу.

   — Да уже, наверное, ничего не найдётся, — наконец ответил один из мужиков, самый коренастый и обстоятельный. — Все вещи бывшие хозяева вывезли, когда переезжали. А потом бульдозер подогнали да снесли всю эту халупу вместе с сараем. И соседнюю тоже. Всё, что внутри оставалось, вместе с мусором и вывезли. Стулья там какие-то были, точно видел. Ящик картошки. Пальто драное. Может, и коробки были, не помню уже.

   — Так она же закопана была! Если я правильно поняла, пол у сарая был земляной, и они прямо в нём ямку вырыли. Может, если вы на том месте ничего не копали, всё так внутри и сохранилось?

   — Может и сохранилось, кто его знает. — Мужики снова переглянулись, поморщили лбы, подымили друг в друга сигаретами. Со стороны это выглядело так, будто они общались телепатически. И будто разум у них был коллективный, один на всех, а тот крепыш, который говорил с Ксюхой, просто озвучивал общую волю. — Сарай, вроде, вон там стоял. Пошли-ка глянем.

   От сарая осталось одно бревно и три прибитые к нему доски. Каким-то чудом они уцелели во время сноса, а потом их выдирать не стали: на бревно прикрутили умывальник, а по доскам расставили старые консервные банки, служившие пепельницами. Стройке импровизированная курилка не мешала, котлован будущего дома находился намного правее.

   Ксюха обошла бывший сарай по периметру, прикидывая размеры и планировку. Ближняя к дороге стена наверняка была глухая, та, которая смотрела на забор соседнего дома — тоже. Получается, дверь находилась в одной из оставшихся. А дальний от двери угол… Вряд ли тот, который под умывальником, там землю давно размыло и любой клад вынесло бы на поверхность.

   Значит…

   — Где-то здесь, — указала Ксюха. — Если там вообще что-то сохранилось, конечно.

   Земля в приглянувшемся месте выглядела самой обычной. Цельной.

   После дождя она наверняка была мягкой и рыхлой, но не руками же копать. Ксюха прихватила из дома маленький металлический совочек, с помощью которого бабушка пересаживала свои ненаглядные фиалки, но только сейчас осознала, как нелепо выглядит эта почти детская лопаточка на фоне полуметрового слоя почвы. А то и метрового.

   Людвиг так и не объяснил толком, как глубоко закопал свои сокровища. Сказал: «Насколько вдохновения хватило».

   Положение спас тот самый разговорчивый строитель, который не просто притащил нормальную лопату, но и всем собой являл желание ей воспользоваться.

   — Как эта твоя коробка хоть выглядела-то? И по размерам?

   — Понятия не имею! — Ксюха искренне понадеялась, что у Людвига хватило мозгов не прятать деньги в какой-нибудь упаковке от принтера или кроссовок, а то вся наспех сочинённая легенда про бабушкины любовные письма пошла бы прахом. — Наверное, не очень большая и не сильно тяжёлая. Бумажки же.

   — Бумажки обычно как раз тяжёлые. И как бы они там не разложились за столько лет.

   — Да в сухой-то земле что им сделается? — вмешался ещё один строитель. Оказывается, он тоже умел разговаривать. — Раньше-то их крыша от дождя защищала, пока сарай целым стоял. Если грунтовыми водами не подмыло, то могли долго пролежать.

   — А дом давно снесли? — заинтересовалась Ксюха.

   — Да года два или три назад. Думали, раньше участок застраивать начнут, но с документами что-то затянулось, вот и отложили. Ну-ка двигайся, проверим, уцелело ли что-нибудь.

   Лопата с чавканьем воткнулась в землю.

   — А жильцы куда делись?

   — Расселили, небось. Но тут уж я не в курсе, перед нами-то никто не отчитывался.

   Строитель копал осторожно, чтобы не перерубить ненароком коробку. Поэтому и звяканье из-под земли раздалось не слишком громкое. Аккуратное такое звяканье, как будто неведомое сокровище робко высунулось из-за угла и просвистело: «Пссс, я тут!»

   Остальные мужики оживились, зашушукались, подтянулись ближе.

   Ксюха почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. Неужели нашли? Или это просто лопата наткнулась на какую-то железку?

   В четыре руки они с общительным строителем разгребли влажную землю и вытащили наружу круглую жестяную коробку.

   Легенда про бабушкину любовь затрещала по швам, но всё же уцелела — жесть местами покрылась ржавыми пятнами, а картинки поблекли и облупились, делая надписи едва заметными.

   А надписи выглядели очень знакомо. Почти в такой же коробке из-под датского печенья (чуть менее ржавой, конечно) дома у Ксюхи хранились нитки, иголки и разноцветные пуговицы. Много-много пуговиц.

   К счастью, коробка выглядела достаточно винтажно, чтобы никто не обратил внимания на хронологические нестыковки. Всех гораздо больше интересовал сам факт находки. И содержимое клада, конечно.

   С последним возникли проблемы: на жестянке висел замок. Не здоровенный амбарный замок, конечно, а маленький такой, декоративный, диаметром всего в пару сантиметров. Легенда про бабушкину любовь взмыла ввысь, а затем со всей дури шмякнулась о землю. Потому что, с одной стороны — замок был сделан в форме сердечка. А с другой — видела Ксюха такие сердечки: их на базаре продают, а потом на мостике влюблённых вешают.

   А вот были ли они в гипотетической бабушкиной юности — тот ещё вопрос.

   Строители по-прежнему не обращали никакого внимания на поехавшую хронологию. Коренастый подёргал замочек и со вздохом протянул коробку Ксюхе:

   — Я б его рубанул чем-нибудь, но жалко. Вроде как чужое имущество. Так что ты хозяйка, тебе и решать, открывать или нет.

   «Конечно нет!» — подумала Ксюха.

   — Наверное, не стоит, — произнесла она, поколебавшись для вида. — Пусть уж бабушка убедится, что всё на месте. Может, у неё и ключ где-нибудь припрятан, кто ж знает.

   — Да ключ не поможет, там, небось, нутро проржавело всё. Так что ищи сразу кусачки какие-нибудь. Ну или топориком тюкнуть можно. Или… ну, разберёшься как-нибудь. Да любой мужик рукастый разберётся. А не найдёшь мужика — обратно к нам приезжай. Только не завтра, завтра тут другая бригада будет, а у нас выходной.

   — Спасибо вам огромное! — Ксюха хотела пафосно прижать коробку к груди, но вовремя опомнилась. Жестянка была грязная, а куртка — почти чистая. И очень не хотелось сажать на неё пятна непонятного происхождения, а то бабушка (настоящая, а не гипотетическая) не обрадуется. — Вы меня спасли! Даже не знаю, как отблагодарить.

   — Да брось, не надо никаких благодарностей, — отмахнулся лопатой строитель. — Ты, это… лучше расскажи потом, что внутри-то было. Я тебе телефон дам, фотку скинешь? Любопытно же. Столько лет в земле пролежали письма.

   Ксюха, конечно, пообещала. И телефон записала. И селфи со строителями сделала. И стройку пофоткала — показать Людвигу и уточнить, где его носило последние несколько лет, пока дом расселяли и сносили. И ещё раз поблагодарила.

   В общем, можно сказать, всё прошло не так уж и плохо.

   Но главное — Ксюха гнала сомнения из головы, но они возвращались и зудели, как назойливые комары — главное, чтобы это оказалась нужная коробка. И ещё главнее — чтобы Людвиг не забыл, что вечером у них встреча на набережной, и не исчез в неизвестном направлении.

   А то зачем Ксюхе коробка, без Людвига-то?

   Пусть даже и с деньгами.

ГЛАВА 4. Занимательная хронология

Людвиг не забыл.

   Он сидел на лавочке — нахохлившийся, растрёпанный и несчастный, как замёрзший воробей. Всё в том же растянутом свитере, драных джинсах и тонких, явно не по погоде, кедах.

   К вечеру похолодало, порывистый ветер гонял по асфальту листья, обрывки бумаги, чью-то кепку и дрожащего той-терьера в цветастом комбинезончике. А ещё постоянно пытался вырвать из рук Ксюхи объёмистый пакет — пришлось взять его в охапку и тащить так.

   Из пакета аппетитно пахло едой.

   Пообедать дома Ксюха не успела — слишком торопилась, поэтому просто покидала в пластиковый контейнер котлеты с макаронами и теперь нюхала их с наслаждением (вкусно же) и с запоздалым сожалением (а греть-то как? Разве только понадеяться, что Дом за прошедшие сутки кухню отрастил).

   Судя по бледному виду Людвига, он либо вовсе не ложился спать, либо всю ночь смотрел самые отборные кошмары, так что, похоже, материализация кухни действительно была лишь вопросом времени. Но спрашивать напрямик Ксюха постеснялась, просто плюхнулась на лавочку рядом с этим бедолагой, кинула ему на колени пакет и велела:

   — Наслаждайся!

   Людвиг сглотнул. Заглянул в пакет так осторожно, словно боялся, что оттуда сейчас выпрыгнет ядовитый паук или змея какая-нибудь. Гремучая, например.

   Ну а что? Удобно же, когда хвостовую погремушку за шуршанием целофана не слышно: можно с комфортом подстерегать жертву, приманивать запахом котлет, а потом кусать за нос.

   За нос Людвига, конечно, никто не укусил, но лицо у него на секунду стало такое, как будто очень даже укусили.

   — Только не говори, что ты вегетарианец, — буркнула Ксюха.

   И задумалась, бывают ли вообще собаки-вегетарианцы.

   Ну, если теория о том, что хромая собака и есть этот колдун-неудачник, — не последствия разыгравшейся фантазии.. А как проверить-то?

   — Я… не… — Людвиг снова сглотнул. — Это мне?

   — Нам обоим, я тоже голодная. Но тебе больше. Ты сколько не ел-то вообще?

   — Не знаю. Там же ни окон, ни часов, ничего нет. Вот я и… Спасибо!

   — Да ты бери, бери, не стесняйся. Извини, что холодное, но там ещё чай горячий в термосе, с ним должно быть нормально. Или пошли домой, там поешь.

   До дома Людвиг терпеть не стал, всё-таки залез в пакет обеими руками и чуть ли не с головой, неловко вскрыл контейнер и вгрызся в котлету. И сразу же потянулся за второй. Кажется, первую он проглотил целиком.

   — Не торопись, жуй нормально, — велела Ксюха. — Никто у тебя еду не отберёт. Ну, по крайней мере, я не отберу. Так что лучше потихоньку. А то говорят, что если долго голодать, а потом резко объесться, то вообще умереть можно.

   — Я живучий, — отмахнулся Людвиг, но скорость всё же убавил и челюстями задвигал. — И я не долго. Наверное. Может, пару дней.

   — А как же ты на встречу не опоздал, если в Доме часов нет?

   — Да я уже давно тут сижу.

   — В кедах?

   — В кедах… А что?

   — А ну быстро пошли греться! — Ксюха вскочила с лавочки, как будто для того, чтобы переместиться в Дом, нужно было действительно куда-то идти. Впрочем, встать в любом случае не помешало бы.

   Людвиг с сожалением положил обратно в контейнер третью котлету и бережно захлопнул крышку.

   — А салфетка есть?

   — Там же, в пакете.

   — Ксю, ты сокровище!

   — Сокровище твоё тоже в пакете.

   — Ты вскрыла коробку?

   — Вскрыла, — не стала врать Ксюха. — Хотела убедиться, что нашла именно твой клад, а не какую-то постороннюю жестянку. Но я ничего оттуда не брала, честно. Можешь пересчитать.

   — Думаешь, я помню, сколько и чего там точно было? — Людвиг вытер жирные руки, швырнул салфетку в ближайшую урну и медленно, с заметным трудом поднялся. Нормально опираться на правую ногу он всё ещё не рисковал. — Пошли домой.

   — Пошли домой, — повторила Ксюха, протягивая ладонь.

   Кажется, она уже начала привыкать к перемещениям.

   * * *

   В Доме ничего не изменилось. По крайней мере, на первый взгляд.

   Новые двери не отросли, окна не прорезались, шкаф из стены не вылупился.

   Ксюха скинула куртку на кресло и подсела ближе к камину. В нём потрескивали те же дрова, что и вчера, дым послушно уходил в трубу, которая никуда не вела, а искры иногда взмывали в воздух, но никогда не падали на пол. Но от огня шло совершенно настоящее, живое тепло, и комната в отблесках пламени казалась уютной и почти родной.

   Это было странно. Как может казаться родной комната, в которой ты очутился второй раз в жизни?

   Но Ксюха совершенно точно знала, что может вот так кидать куртку на кресло, а сумку — на куртку, может сидеть на шкуре возле камина, может даже заснуть здесь, если захочет. А если не захочет — может заснуть не здесь, а на кровати. Потому что у неё есть кровать. Потому что Дом сделал ей кровать.

   За все пятнадцать лет своей жизни Ксюха спала на кровати только в гостиницах, когда ездила с бабушкой в отпуск. Наверное, это были не самые лучшие гостиницы и не самые лучшие кровати, но всё же не старый продавленный диван, стоящий дома.

   Но это были чужие кровати.

   На чужой кровати нельзя было свить гнездо из одеял и оставить его в таком виде на весь день, потому что бабушка сразу начинала ворчать: «Заправь постель немедленно! Что люди подумают?!»

   Люди — горничные — вряд ли думали что-то особенное. Убираться в номере и приводить в порядок кровати было, вообще-то, их работой.

   И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.

   А здесь (дома? в Доме?) никто бы слова не сказал на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.

   Но ещё больше она была уверена в том, что на ночь всё равно придётся вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… ну… она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.

   Людвиг прохромал к своей двери (к той, за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела — в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.

   В миску как раз поместились остатки котлет и макарон, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.

   — Не подгорит? — на всякий случай уточнила Ксюха.

   — Не успеет. — Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завёрнутую отдельно, чтобы ничего не выпало.

   Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил её в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.

   — Что? — не поняла Ксюха.

   — Да ничего, отвык просто.

   — Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок, что ли, не давали? А есть как же?

   — Ложкой. Или руками. Как повезёт. С вилкой, наверное, проще было бы.

   У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему тогда? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?

   — У вас там тараканы были?

   — Я не видел.

   — А сколько ты там вообще сидел?

   — Не знаю точно. Недели две-три. Я сначала не считал, а под конец запутался, — честно ответил Людвиг, принюхался и потянулся в камин за миской. Обжёгся о металл, зашипел, огляделся в поисках прихватки или полотенца, не нашёл, кое-как натянул на ладони длинные рукава свитера, опять сунулся за миской, подхватил, быстро переставил на пол, снова принюхался, с удивлением уставился на тлеющий рукав, выругался, стянул свитер и потащил его в ванную. Заодно и руку обожжённую холодной водой сполоснул.

   Вернулся. Опустился на шкуры. Буркнул что-то неразборчивое.

   — Очень больно? — спросила Ксюха.

   — Не, ерунда, на мне быстро заживает, — отмахнулся Людвиг и радостно вонзил вилку в котлету. Потом спохватился и протянул её Ксюхе. — Будешь?

   — Ешь, голодающее Поволжье. Я потом, если останется. Или дома.

   — Спасибо. Что бы я без тебя…

   — Страдал бы. И хватит болтать с набитым ртом.

   Людвиг послушно заткнулся и занялся едой. Сейчас он ел уже не так торопливо: тщательно всё пережёвывал, облизывал губы и вилку, жмурился, наслаждаясь вкусом (хотя какой там вкус-то, особенно у макарон?) и выглядел совсем по-домашнему.

   Казалось, вместе со свитером он избавился от своей обычной ершистости и обнажил прятавшегося внутри милого и спокойного человека. Хотя, скорее всего, дело было не в свитере, а в голоде.

   Впрочем, как выяснилось, свитер тоже кое-что скрывал.

   Ксюха подсела поближе, стараясь не выдать любопытства, и уставилась на руки Людвига. На предплечья. На покрывающие их татуировки.

   На первый взгляд они казались витками колючей проволоки: резкие угловатые линии, иногда заходящие друг на друга, поросшие какими-то не то шипами, не то зубцами. Никакой гармонии или эстетики, только болезненный тревожный хаос.

   С трудом верилось, что кто-то в здравом уме набьёт себе такое.

   Людвиг, конечно, на совсем уж здравомыслящего не тянул, но всё же подобное казалось слишком даже для него. Разве что во всей этой мешанине узоров был какой-то скрытый смысл.

   — Что это значит? — не стала тянуть Ксюха.

   Расскажет — хорошо, промолчит — ну и ладно, тоже не страшно. Из красноречивого молчания иногда можно вытянуть гораздо больше информации, чем из многословного объяснения.

   — А, это… — сказал Людвиг и замер с недожёванной котлетой во рту. Посидел так немножко, потом проглотил её явно через силу, без прежнего аппетита, и совершенно безжизненным тоном объяснил: — Блокировка магии.

   — Ясно, — пробормотала Ксюха, хотя на самом деле ничего ясно не было. Она-то думала, что блокировка — это какое-то заклинание, которое развеялось, как только Людвиг сбежал из тюрьмы. Потому что сейчас он совершенно точно мог колдовать: перемещался в Дом и из него, превращался в собаку… или не превращался (пока не доказано).

   А больше он, в общем-то, ничего и не делал.

   То есть…

   — И она всё ещё работает? Ты совсем не можешь использовать магию?

   — Работает. Не могу.

   До стадии принятия тут явно было ещё очень далеко. Людвиг смотрел на татуировки так, будто готов был немедленно выжечь их серной кислотой или просто выгрызть из тела, если бы хоть на мгновение поверил, что это его спасёт.

   Но, судя по всему, не спасло бы.

   Ксюхе стало неловко, потому что она явно наступила на больную мозоль. Очень свежую здоровенную кровавую мозоль, которая может лопнуть от любого прикосновения. И даже без прикосновений рано или поздно наверняка лопнет.

   Но удержаться и не потыкать в эту мозоль было совершенно невозможно.

   — И такой блок совсем никак не убрать?

   — Только вместе с руками. Но, знаешь, я ещё не настолько отчаялся, чтобы их отрубить. Всё равно без рук колдовать затруднительно.

   — А как же ты тогда попадаешь в Дом?

   — А как ты домой попадаешь? — спросил Людвиг. И сам же ответил: — С помощью ключа, как любой нормальный человек.

   Ксюха попыталась представить себе этот ключ.

   На её памяти Людвиг при перемещении совершенно ничего не делал. Просто брал её за руку — и мир вокруг изменялся: набережная превращалась в Дом, а Дом — в набережную. Иногда он при этом щёлкал пальцами (один раз из трёх). Иногда не щёлкал (остальные два раза).

   То есть руки у него совершенно точно оставались свободными.

   И как это понимать?

   Ключ не в руке? А где? Материален ли он? И может ли им воспользоваться кто-то ещё? Например, одна девочка, начисто лишённая магических способностей.

   — Покажи! — потребовала Ксюха.

   — Перебьёшься. И вообще, хватит на меня глазеть, ешь давай. — Людвиг подвинул в сторону Ксюхи последнюю котлету и четыре макаронины. Он не злился, и даже не похоже было, что пытался скрыть информацию. Просто не хотел объяснять.

   Вместо этого он повернулся к коробке со сбережениями и откинул крышку.

   Разглядывать содержимое Ксюха не стала, успела уже изучить. Да и не было там ничего эдакого. То есть было, конечно, но недостаточно для вау-эффекта: несколько пачек с деньгами (всё вперемешку: и рубли, и доллары, и евро), какие-то бусы, серьги и кольца, несколько драгоценных камней в маленьком мешочке, чья-то вставная челюсть, бережно завёрнутая в тряпочку.

   Отдельно лежала старенькая записная книжка с телефонами и подписями на немецком. Ксюха её пролистала, конечно, но ничего толком не поняла. Ну книжка и книжка, телефоны и телефоны, чего их изучать-то?

   Несколько писем на пожелтевшей бумаге, тоже на немецком.

   Вроде бы.

   Ксюха, честно говоря, не была уверена. Немецкого она не знала, а почерк в письмах был такой, что даже русские буквы разбирались с огромным трудом.

   Да, русские буквы там тоже были, на обратном адресе. Откуда — СССР, куда — DDR. ГДР, то есть. Поэтому Ксюха и сделала вывод про немецкий язык. И ещё про то, что письмам никак не меньше тридцати лет. Точнее было не разобрать, штамп на конверте совсем расплылся от времени.

   В общем, содержимое коробки Ксюха уже успела изучить, а местами даже переписать и сфотографировать (вдруг пригодится), поэтому сейчас изучала самого Людвига и то, как он перебирает вещи. Письма — аккуратно, но будто бы брезгливо, деньги — небрежно, как что-то второстепенное, драгоценности — с нежностью, челюсть… Ну, как любой другой человек, нашедший чью-то вставную челюсть, — хмыкнул и отложил в сторону.

   — Держи! — Людвиг вытащил из коробки стопку тысячных купюр и, не пересчитывая, протянул Ксюхе. — Хватит тебе?

   — Должно хватить. Спасибо!

   — Тебе спасибо за помощь. Расскажи хоть, как всё прошло? Проблем не было?

   — Была одна, совсем маленькая. Тот дом с сараем уже несколько лет как снесли.

   Ксюха всё ещё следила за Людвигом. Интересно было, как он отреагирует на эту новость.

   Людвиг не отреагировал почти никак.

   То есть он помолчал немного, потом сказал «Ясно» и снова замолчал.

   И ему-то совершенно точно всё было ясно. А Ксюхе — не всё. Так, кое-что, сущие мелочи.

   Например, дом расселили года три назад, но Людвиг об этом понятия не имел, хотя по рассказам выходило, что он до тюрьмы в нём жил.

   Самыми крупными российскими купюрами в коробке оказались тысячи, причём довольно старого выпуска. А ведь первые пятитысячные начали выпускать больше пятнадцати лет назад (Ксюха погуглила).

   Людвиг не знал, где ближайший торговый центр, который уже десять лет как открылся (Ксюха погуглила).

   Людвиг не читал Поттера. И даже не смотрел.

   Ладно, это как раз можно было объяснить…

   Но остальное-то?!

   Сколько же ему лет? И сколько было, когда он попал в этот свой Азкабан?

   По словам Людвига, он пробыл там всего несколько недель, а потом сбежал. Но если бы он сбежал совсем недавно, его бы искали по свежим следам. А он сказал, что уже не ищут и, похоже, не врал.

   Что-то не складывалось.

   Ничего не складывалось!

   Ксюха полезла в сумку за телефоном. Мобильники в России начали массово появляться где-то в начале двухтысячных, смартфоны — спустя ещё несколько лет. Успел ли этот бедолага застать хоть что-то из них?

   — На, сам посмотри. Я пофоткала там всё. — Ксюха сунула смартфон Людвигу прямо в руки и сразу поняла: с таким чудом техники он ещё не сталкивался. — Только не урони с непривычки, умоляю, он мне дорог как память о бесцельно прожитых годах!

   — Это телефон, — со вздохом сообщил Людвиг, как будто хоть кто-то в комнате этого не знал. — Ладно, подловила. Теперь объясняй, как его включить, а то раньше они по-другому выглядели.

   — Сбоку маленькая кнопка. Нажми один раз.

   — Круто! А дальше? — спросил Людвиг, когда на экране высветилось требование ввести графический ключ.

   Интонация у его слов была странная. Нечто среднее между восторгом (Вау, какая штука!) и досадой (А я ей пользоваться не умею). Причём досада, кажется, всё-таки перевешивала. И не столько из-за неумения пользоваться телефоном, сколько из-за того, как быстро и легко какая-то случайная девчонка это раскусила.

   Наверное, Ксюхе стоило гордиться собой, но почему-то не получалось.

   Ну да, раскусила. Поймала с поличным. Поставила перед фактом. Практически вынудила человека раскрыть тайну.

   Только вот скрывал он эту тайну явно не ради выгоды и не из-за любви к недомолвкам. Просто старался не вспоминать лишний раз, как про те же татуировки.

   Как сама Ксюха старалась не вспоминать (и уж точно не хотела бы рассказывать) про маму.

   Ну и чем здесь гордиться?

   — Твёрдый знак там нарисуй, прямо на экране, по точкам, не отрывая руки, — велела Ксюха.

   С квестом по разблокировке телефона Людвиг справился с первого раза, чем совершенно точно заслужил уважение. В качестве награды Ксюха решила не расспрашивать его о прошлом совсем уж нагло. По крайней мере, в ближайший час. Пусть сначала с техникой наиграется!

   — Почему именно твёрдый знак?

   — Да просто так, он прикольный. Теперь открывай галерею… ну, вот в ту кнопочку просто пальцем ткни. Ага. И листай фотки. Нет, не туда, вправо. Ой, то есть влево...

   С фотогалереей Людвиг тоже разобрался довольно быстро и вскоре уже разглядывал кадры со стройки. Долго разглядывал, заодно и увеличивать картинку научился.

   — Ну и ладно, — наконец выдохнул он, возвращая Ксюхе телефон. — Всё равно это была съёмная квартира и никто меня там не ждал.

   — А прописан ты где? — Ксюха немедленно позабыла о своём намерении не приставать с расспросами. Потом-то вспомнила, конечно, но к этому времени Людвиг уже начал отвечать.

   — У отца. Если этот старый жулик меня ещё не выселил каким-нибудь образом… А это что за кнопка?

   — Камера. О, сфоткай меня на шкуре рядом с камином! — Ксюха отодвинула в сторону миску с остатками еды, чтобы не портила кадр, и попыталась изобразить на лице что-то милое и расслабленное, а не как обычно. — Не любишь его?

   — Камин?

   — Отца.

   — Терпеть не могу, и это взаимно. Не дашь мне уйти от темы, да?

   — Дам, если ты попросишь. Могу вообще домой свалить, если хочешь. Ну, то есть не сама, конечно, тебе всё равно придётся проводить меня в реальный мир, но… Я могу уйти, но… — Ксюха уставилась в огонь, просто потому, что надо было смотреть куда-то, кроме как на Людвига. Не котлету же взглядом буравить!

   Потому что…

   Ну…

   Потому что на самом деле она совсем не хотела уходить!

   — Вот так и замри, — скомандовал Людвиг и быстро сделал несколько снимков. — Глянь сюда, вроде бы неплохо получилось. А это… ой, я что-то нажал и оно теперь меня снимает.

   — Это фронтальная камера, для селфи. Ей можно всякие автопортреты делать. И ещё там встроенные фильтры есть, и маски всякие, сейчас покажу. Вот, смотри! Тебе идёт!

   При виде своего лица с огромными анимешными глазами и мультяшным румянцем Людвиг ожидаемо заржал, а от маски с собачьими ушами торопливо отвёл взгляд.

   Слишком торопливо, чтобы это можно было списать на случайное совпадение.

   Ксюха не собиралась спрашивать настолько в лоб и вообще не планировала спрашивать прямо сейчас. Но любопытство внутри вибрировало и жгло, а от вопросов першило в горле, и они вылетали сами собой, совершенно неудержимо, как кашель при бронхите:

   — Почему ты скрываешь, что умеешь превращаться в собаку?

   Людвиг, кажется, вовсе не удивился вопросу.

   — Потому что я не умею превращаться в собаку, — хмыкнул он в ответ. — Ты что, волков никогда не видела?

   — Разве что по телеку, в документалке, но они там были тощие и облезлые какие-то. А что, правда волк? Серьёзно? Я думала, хаски!

   — Кстати, во многих художественных фильмах волков именно хаски и играют. Ты в курсе?

   — Никогда об этом не задумывалась, — созналась Ксюха. И немедленно выпалила очередную глупость: — А можно тебя погладить? То есть не человека, а волка? Если откажешь, то я не обижусь, я всё понимаю. Просто собак очень люблю, а бабушка не разрешает, вот и… Очень хочется… Извини…

   — Можно, — после небольшой паузы кивнул Людвиг. — Можно погладить. И можно оставаться здесь столько, сколько захочешь. Я даже ключ тебе дам. Но только в обмен на последнюю котлету!

ГЛАВА –5. Волчонок

1991 год

   Людвиг Майер ничего не боялся. Он мог залезть на самое высокое дерево во дворе, дёрнуть за хвост злющую овчарку Юту с соседней улицы, целых десять минут просидеть в тёмном чулане, добежать по тонкому льду до середины озера и несколько раз топнуть там ногой, заговорить с полоумной фрау Бруннер и ещё много чего. Конечно, почти всё это приходилось делать тайком от мамы, но маму с её вечной угрозой надрать уши Людвиг тоже не больно-то боялся.

   Её просто огорчать не хотелось, но это другое. Совсем другое.

   А вот сама мама была жуткой трусихой: вечно волновалась, что сын поранится, обожжётся или просто свернёт себе шею. Но Людвиг был не только бесстрашный, но и везучий. И сообразительный. И обаятельный.

   В общем, прекрасный был человек этот Людвиг Майер восьми с половиной лет от роду, только непоседливый очень.

   Да и как усидеть на месте, когда вокруг столько всего интересного?

   Например, в лесу!

   Лес окружал деревню со всех сторон. Не сдавливал в тисках и не держал в осаде, как игрушечные солдатики вражеский замок, а просто расстилался вокруг пышным зелёным ковром.

   Это был приличный, культурный лес. Через него проходило большое шоссе и ещё несколько дорог поменьше, а всё остальное пространство занимали пешеходные тропинки с указателями. По тропинкам день-деньской гуляли бодрые пенсионеры, мамочки с колясками, влюблённые парочки и туристы, приехавшие посмотреть на развалины старинной крепости, притаившиеся неподалёку.

   От крепости осталось едва ли полторы стены, да и те высотой по плечо Людвигу Майеру, но туристов это не останавливало.

   Людвига тоже, поэтому развалины он облазил вдоль и поперёк, и знал там каждый камень.

   И очень удивился, обнаружив рядом с одной из стен странную белёсую дымку.

   Летним солнечным днём дымка совсем не казалась страшной. Выглядела она примерно как пар над кипящей водой — мутный сгусток без определённой формы. И без запаха. И без…

   Людвиг аккуратно потыкал дымку пальцем и убедился, что на ощупь она тоже никак от обычного воздуха не отличается.

   Но всё же что-то в ней было такое непонятное, притягивающее внимание. Нездешнее.

   Возможно, даже магическое!

   Мама строго-настрого запрещала трогать без разрешения магические предметы и после ритуалов всегда прятала их в сейф, подальше от Людвига. А ещё она говорила, что в непонятной ситуации надо обязательно звать её.

   Но мама была далеко, дома, в получасе ходьбы: вниз по холму и ещё немножко через лес.

   А непонятная ситуация — прямо тут, под носом.

   «Пока я доберусь домой, пока объясню, в чём дело, пока мама согласится пойти со мной к развалинам — эта дымка ведь и рассеяться может!» — рассудил Людвиг Майер. И решил сделать проще: притащить непонятный сгусток воздуха домой.

   Не весь, конечно. Так, маленький кусочек.

   Для этого Людвиг вытащил из кармана пакет из-под пирожка. Сам пирожок он съел уже давно, но мама всегда говорила, что мусор в лесу разбрасывать нельзя, поэтому пакет пришлось запихивать в карман и тащить до ближайшей урны. Вот и пригодился!

   Замахнувшись пакетом, как сачком, Людвиг поймал кусочек дымки, быстренько затянул горловину… и с удивлением уставился на пустой пакет, наполненный обычным, прозрачным воздухом.

   А непонятная субстанция осталась висеть возле стены, ничуть не уменьшившись в размерах. Даже, кажется, слегка раздалась вширь, как распушившийся перед дракой кот.

   Вся она в пакет, пожалуй, не уместилась бы.

   — Пылесос бы сюда! — пробормотал Людвиг.

   Субстанция ощерилась.

   То есть распушилась ещё сильнее.

   Людвиг распушился в ответ. Полноценно вздыбить шерсть в человеческом облике он, конечно, не мог, но всё же тряхнул головой, слегка наклонился вперёд и вздёрнул верхнюю губу, обнажая клыки. А вот зарычать не успел, потому что окружающий мир внезапно погрузился в темноту.

   Темнота ощущалась странно: только что был день, и солнце золотило развалины крепости, и вдруг наступила ночь, а вместо земли и травы под ногами…

   Хм…

   Людвиг нагнулся и пощупал. И довольно быстро убедился, что земля, трава и всякие прочие мелкие камешки остались на месте. И воздух пах совершенно по-прежнему. И солнце всё так же припекало макушку и правую щёку.

   Но глаза видели только непроницаемую тьму. В которой вдруг начали загораться огоньки.

   Парные огоньки.

   Парные огоньки, подозрительно напоминающие глаза.

   Темнота наполнилась шорохом и приглушённым рычанием, какое могла бы издавать стая волков, окружающая одинокую жертву.

   Вот только Людвиг совершенно точно знал, что в окрестностях нет чужих агрессивных волков. Да и не пахла темнота волками.

   А цоканье тем временем приближалось, рычание усиливалось, и огоньки-глаза горели всё ярче.

   — Интересненько! — сказал Людвиг. И двинулся навстречу.

   Страшно ему не было. Скорее уж — страшно любопытно!

   Темнота испустила разочарованный вздох, шорохи стихли, глаза поблекли.

   — Эй, ну вы куда? — окликнул Людвиг. — Давайте поговорим! Кто вы такие? Что вы такое?

   Ответа не последовало, но по щеке словно пёрышком провели — не противно, скорее щекотно. Возможно, это была попытка общения. Или нет.

   — Ты хочешь меня напугать? — напрямую спросил Людвиг. — А зачем? Не понравилось, что я кусок тебя поймать пытался? Прости, если это тебя обидело, я больше не буду.

   Темнота снова вздохнула, но в этот раз скорее устало. «Как же я задолбалась висеть здесь, поджидая жертв! А когда наконец-то нашла хоть одного подходящего ребёнка, он замахнулся на меня пакетом, а потом отказался бояться волков», — сквозило в этом вздохе.

   Воздух посветлел, развалины, земля и лес вернулись на свои места. Сгусток тумана тоже вернулся, но теперь он выглядел совсем бледным и потрёпанным, словно попытка воздействовать на Людвига выпила из него все силы.

   Его было жалко, как выброшенную игрушку или попавшую под дождь бесприютную собаку. Его хотелось пожалеть, но как пожалеть клочок воздуха?

   Людвиг погладил дымку рукой. Снова ничего не почувствовал, но почему-то решил, что всё делает правильно. Мама учила помогать людям. И нелюдям. А непонятной сущности совершенно точно требовалась помощь.

   — Как тебе помочь? Объясни. Расскажи, что случилось? Ты не можешь говорить, но умеешь насылать иллюзии. Расскажи через них, и мы вместе придумаем, что делать дальше.

   На некоторое время бледное облачко неподвижно зависло в воздухе, словно не веря услышанному, а потом встрепенулось и как будто слегка потемнело. Глаз у него не было, но Людвиг явственно ощущал вопросительный взгляд.

   — Я не вру. Я правда хочу знать, что ты такое и как тебе помочь, — сказал он.

   Облачко медленно, но верно наливалось свинцовой темнотой, становясь всё больше похожим на грозовую тучку. Маленькую, совершенно мультяшную и совсем не страшную тучку.

   А потом в ушах Людвига загрохотал совсем не мультяшный гром, а перед глазами возникло нечто странное.

   Это была не полноценная иллюзия и не статичная картинка, а скорее поток образов и ощущений. Как отдельные кадры, выхваченные из киноленты, только не на экране, а прямо вокруг Людвига, будто он сам находился в центре истории и был её главным героем.

   Мрачные закоулки старинной крепости. Холодные каменные полы, сквозняки, завывание ветра в каминных трубах. Полумрак и неясные тени на стенах.

   Тьма сыто урчит и отправляется на поиски новой жертвы.

   Влюблённые, ищущие укромное место для встречи. Дуэлянты и забияки. Слуги. Строители. Воры. Заблудившиеся в коридорах дети.

   Тьма сыта и счастлива.

   Тьма не убивает. Убьёшь — наешься один раз до отвала, а потом будешь голодать. Не лучше ли пить страх понемногу, пробовать разные его вкусы, подбирать меню под настроение? Не лучше ли заботиться о своих людях, как сами люди заботятся о коровах и курах?

   Тьма бережёт своих людей.

   Приходит он. Колдун. Смеётся мерзко, говорит, что кто-то слишком обнаглел и обитатели крепости решили, что дешевле нанять мастера, чем и дальше шарахаться от каждой тени.

   Тьма погружается в сон.

   Однажды тьма просыпается и понимает, что прошли годы. Столетия.

   Тьма уверена в этом.

   А потом она встречает Людвига Майера восьми с половиной лет от роду, который пытается запихать её в пакет.

   — У меня идея! — провозгласил Людвиг Майер, как только чужие воспоминания схлынули, а в ушах перестало звенеть. — Знаешь, у меня есть мама, и она вечно всего боится. Ну, в основном за меня боится, конечно. Тебе даже не придётся её пугать, можно просто находиться рядом и иногда подпитываться её страхами. С голоду не умрёшь, а потом… ну, потом что-нибудь придумаем. Как тебе такой план?

   Боггарт (а белёсый клочок тумана был, несомненно, старым, но не слишком удачливым боггартом) заинтересованно затрепетал, но почти сразу же обмяк, повис безвольной тряпочкой. Кажется, сама идея пришлась ему по вкусу, только вот реализации что-то мешало.

   — Ты не можешь покинуть пределы замка, — уверенно произнёс Людвиг. Пожалуй, он и сам не мог точно сказать, откуда взялась эта уверенность: из обрывков чужой памяти, из детских книжек про призраков, или вообще помогло случайное озарение.

   Боггарт немедленно просветлел всем собой и заметался вдоль стены, показывая, где искать привязку.

   Искали долго.

   Точнее, с местом определились почти сразу, но потом выяснилось, что нужный предмет скрыт где-то в толще земли. Пришлось копать.

   Сперва Людвиг пытался рыть яму руками, затем плюнул на предосторожность (да всё равно же никто не увидит!) и обернулся волком. С лапами и когтями дело пошло бодрее, да и запахи помогали ориентироваться. Он быстро выделил нужный и теперь точно знал, что именно ищет и где оно зарыто. Не очень глубоко, к счастью.

   Спустя полчаса работы Людвиг уже держал в руках небольшую косточку (кажется, от указательного пальца) и радовался, что боггарт не потребовал вытащить на поверхность весь скелет целиком.

   Косточка отправилась в пакет, сгусток тумана, совсем разлохматившийся от волнения, нырнул туда же. И даже поместился!

   Правда, пакет, совершенно невесомый, но довольно объёмный, пришлось нести в руке сперва по лесным тропинкам, а потом через всю деревню, но никому не было до него ни малейшего дела. Кажется, если бы Людвиг тащил с собой детскую лошадку на колёсиках или кастрюлю с горячим супом — тоже никто не удивился бы, только вздохнули бы обречённо: «Опять этот непутёвый мальчишка что-то затеял!»

   Отсутствием чрезмерного внимания и глупых вопросов Людвиг наслаждался почти до самого дома, и даже успел помечтать о том, чтобы мама тоже ничего не заметила (а лучше — вообще ушла куда-нибудь по делам), но, свернув на родную улицу, понял, что украдкой пробраться в свою комнату не получится.

   Потому что у дома стояла полицейская машина.

   И скорая.

   И даже пожарная, и это было совсем уж странно, потому что вокруг совершенно точно ничего не горело.

   В другое время Людвиг был бы рад такому обилию спецтехники и непременно выпросил бы у пожарников разрешение залезть в кабину (в крайнем случае, можно и без разрешения), но сейчас это всё… Нет, не пугало. Но настораживало.

   — Здравствуйте, герр Штайн, — вежливо поздоровался Людвиг с пожилым полицейским, который жил на соседней улице, а сейчас курил, прислонившись к машине.

   — Людвиг Майер, — произнёс герр Штайн. И замолчал.

   И все вокруг замолчали, прекратили разговоры и разом повернулись к ним. И уставились на Людвига, словно ожидая чего-то.

   — Людвиг Майер, — повторил герр Штайн.

   И не сказал больше ничего. Ни «Где тебя носило, мать уже всю округу на уши поставила?!», ни «Сколько раз тебе говорили не баловаться со спичками!», ни «Ханс Раух видел, что это ты измазал краской забор фрау Бруннер!»

   Вместо всего этого полицейский вздохнул и обвёл взглядом всех вокруг, словно умоляя, чтобы кто-нибудь пришёл ему на помощь. Но помогать никто не стал, все только отворачивались. Даже пожарники.

   И только тогда Людвигу стало страшно.

   Действительно страшно.

   Когда герр Штайн наконец-то начал говорить, Людвиг уже не слышал его слов. Только чувствовал, как лихорадочно колотится сердце, как текут по лицу слёзы и как ворочается и довольно урчит сгусток тьмы в пакете.

ГЛАВА 5. Ложь во спасение

— Я нашла хозяина собаки, — с порога объявила Ксюха.

   Всю дорогу домой она думала, что бы такое соврать про невесть откуда взявшиеся деньги. Варианты типа «Нашла на улице», «Выиграла в лотерею» и «Получила за помощь от беглого колдуна-оборотня», конечно, отпадали сразу. Нужно было что-то условно правдоподобное, но сложнопроверяемое и, конечно, совершенно законное.

   — Какой собаки? — не поняла бабушка. Её сейчас больше всего интересовала не какая-то неизвестная собака, а вполне реальная пропажа еды из холодильника. По крайней мере, смотрела она явно на пустую полку. — Слушай, а куда ты...

   — Так я о том и говорю! Ты дослушай! Я на улице заметила собаку. Ну, ту самую, которую Серёга мучил, когда я его по башке долбанула. А собака красивая, хаски. Только она… он теперь хромает, поэтому я сразу и опознала, что это тот самый. Но он ко мне сначала подходить не хотел, боялся. А это тут было, недалеко. Я сбегала домой, забрала котлеты и приманила его. И осмотрела, пока он ел. А у него на ошейнике медальон был с телефоном хозяина. Я позвонила, там мужик так обрадовался, сказал, что приедет, как только сможет. Ну и пока он ехал, мы доели все котлеты. Потом я этому мужику рассказала, что случилось. Ну, всю историю с разбитым мобильником, и вообще. А он покивал так задумчиво, а потом дал мне денег. Типа за спасение собаки. За дважды спасение: что от Серёги отбила, и что хозяина нашла. Короче, нам теперь есть чем отдавать долг за телефон. Вот!

   И Ксюха выложила на стол пачку банкнот.

   Бабушка неторопливо закрыла холодильник и перевела взгляд на деньги. Некоторое время она смотрела на них, как на дохлую мышь, или даже как на дохлую мышь-зомби, которая вдруг вскочила и побежала всех кусать. Но банкноты не кусались, не воняли и вообще вели себя смирно, поэтому бабушка решила их потрогать. Осторожно. Кончиком ногтя.

   А потрогав, вынесла вердикт:

   — Немедленно позвони этому человеку и верни деньги!

   — Ещё чего! — буркнула Ксюха. Реакции бабушки она не удивилась, только в очередной раз мысленно отметила, что у той какой-то совершенно иррациональный страх перед подарками судьбы. Мол, чтобы получить что-то, надо работать, страдать и превозмогать. А если вдруг что-то досталось легко и просто — то это не считается и вообще не к добру.

   — Я сказала — звони! Разве можно брать деньги у незнакомых людей?

   — Можно. Он сам предложил.

   — Вот взял и просто ни с того ни с сего предложил первой встречной соплячке такую сумму? Откуда они у него вообще? Может, он преступник какой-нибудь! Нормальные люди так не поступают!

   Ну да, нормальные страдают и превозмогают, а потом попрекают внучку каждой копейкой, потраченной на новый чехол для телефона или краску для волос.

   — Хочешь сказать, нормальные люди не благодарят тех, кто им помог?

   — Благодарят. Но поблагодарить — это, например, спасибо сказать, а не деньги в карман совать.

   — Да почему? Разве плохо, если у человека достаточно денег, чтобы отплатить ими за помощь?

   — Плохо, что ты опять не думаешь о последствиях. — Сдаваться без боя бабушка не собиралась. — Сколько раз тебе повторять: бесплатный сыр бывает только в мышеловке!

   — Это не сыр, это плата за мой поступок.

   — За то, что ударила человека по голове?

   — За то, что спасла собаку!

   Технически, Ксюха сейчас даже не врала, в этом просто смысла не было. Зачем придумывать что-то с нуля, если хватает вполне реальных фактов?

   Другое дело, что даже самые реальные факты бабушку всё равно не устраивали. Пожалуй, этой упрямой женщине легче было бы поверить, что Ксюха спёрла деньги из кассы соседнего магазина или ограбила дворника, получившего премию. Тогда хоть понятно было бы, из-за чего скандал.

   Но бабушка раз за разом умудрялась делать проблему даже из хороших событий и добрых поступков, и этого Ксюха никак не могла понять.

   — В общем, я принесла деньги, — не выдержала она. — Забирай и трать. Хочешь — Серёгиной матери отдай, хочешь — сапоги себе новые купи, хочешь — в помойку выбрось. Или вообще к психологу сходи — может, перестанешь уже подвох во всём видеть и орать на меня по любому поводу.

   — Ах ты хамка малолетняя! — Бабушка замахнулась полотенцем, но Ксюха уже выскочила из кухни и захлопнула за собой дверь.

   И в свою комнату дверь тоже захлопнула, громко и демонстративно, чтобы все слышали, как она обиделась.

   Хотя на самом деле — не так уж и обиделась. В конце концов, она свою бабушку уже пятнадцать лет знает и давно привыкла ко всем её закидонам. Да и подвох во всей этой истории с деньгами действительно был, просто Ксюха не хотела о нём говорить. Не хотела, но прекрасно его осознавала и мысленно брала на себя всю ответственность за то, что может случиться дальше.

   Потому что когда серый волк поджидает девочку на лесной тропинке — нужно бежать, а не кормить его котлетами и чесать за ухом. Особенно если на прощание волк даёт тебе ключ от своего логова.

   * * *

   Ключ выглядел как рисунок.

   Собственно, это и был рисунок: Людвиг набросал его Ксюхиной ручкой в Ксюхиной же тетрадке, на последней странице, и сказал, чтобы потом она эту страницу вырвала и сожгла. На всякий случай. И ещё сказал, что в таком виде ключ не сработает, потому что линии надо обязательно напитать кровью.

   Именно её, Ксюхиной, кровью. И тогда этот рисунок будет реагировать именно на неё, а ни на кого другого не будет.

   И рисовать его надо было на каком-нибудь натуральном материале, без синтетики. На куске дерева, например. Или на камне. Впрочем, бумага тоже годилась, но больно уж хлипкой и недолговечной она казалась. Хотелось чего-то понадёжнее.

   Ксюха обшарила комнату и мысленно добавила в список подходящих материалов картонку и кусок кожи, оставшийся от старой куртки. Кожа, пожалуй, подходила лучше всего: и крепкая, и с собой носить удобно, даже в карман поместится. Но не сотрётся ли с неё рисунок?

   На чём Людвиг хранил свой ключ, Ксюха так и не выяснила, а сам он показывать не спешил.

   И даже не объяснил, как умудрялся его активировать, когда обе руки оставались свободными. А он ведь чётко сказал: до ключа надо дотронуться, да ещё и сосредоточиться на том, куда хочешь попасть.

   Ксюха ещё немного полюбовалась рисунком и попробовала повторить его на соседнем листочке, чтобы потренироваться. И, конечно, немедленно накосячила. Ключ напоминал карту метро какого-то условного города: круг и несколько линий, пересекающих его (и друг друга) в разных местах. На вид не слишком сложно, но попробуй начерти без линейки, циркуля и транспортира.

   Хотя Людвиг нарисовал картинку от руки и сказал, что выверять до миллиметра здесь ничего не надо, главное — намерение и векторы приложения силы.

   В векторах Ксюха ничего не понимала, а магической силы у неё (если верить тому же Людвигу) не было вовсе, поэтому не хотелось, чтобы вся работа пошла насмарку из-за глупой мелкой ошибки. Через копирку этот рисунок перевести, что ли? Или трафарет какой-нибудь сделать? Или попросить человека, у которого руки из нужного места растут?

   Ему, человеку этому, можно даже не объяснять, что именно он рисует, чем и для чего. Просто заплатить и…

   А если…

   О!

   Идея, как водится, пришла в голову внезапно и на первый взгляд показалась гениальной. А главное, она отвечала абсолютно всем условиям (всем двум — про кровь и про натуральные материалы) и заодно объясняла, как запускать ключ, не касаясь его.

   Ну, то есть почти наверняка объясняла.

   Но ведь не сделаешь — не узнаешь!

   Ксюха достала телефон и быстренько поискала цены на воплощение своего замысла. Не так уж и дорого оказалось, денег вполне хватало. Потому что бабушке она, конечно, отдала не всё, что получила от Людвига, себе тоже немножко про запас отложила.

   А потом Людвиг ещё сам добавил, сразу после того, как ключ нарисовал. Сунул Ксюхе прямо в руку несколько тысяч и попросил:

   — Слушай, раз уж ты твёрдо решила сюда вернуться… Купи какой-нибудь еды, а? И носки запасные.

   — Ладно. А чего сам-то не купишь?

   — Не хочу лишний раз высовываться в большой мир, мало ли на кого наткнуться можно. Да и ходить тяжеловато, особенно если на человеческих ногах.

   — Очень болит? Как же ты умудрился-то? Так сильно леской передавило?

   — Нет, леской просто добавило. Ничего, заживёт. Не бери в голову.

   Ксюха давно уже заметила, что фразы типа «Не бери в голову» и «Забудь об этом» обладают совершенно магическим воздействием: они въедаются в память и заставляют мысленно возвращаться к ним снова и снова. Попросить о чём-то забыть — вообще самый лучший способ сделать так, чтобы человек накрепко запомнил нужную информацию.

   Жалко, что учителя в школе этим способом пренебрегают, а то бы все учились исключительно на пятёрки!

   Кажется, Людвиг тоже не знал этого волшебного правила и искренне надеялся, что Ксюха сразу же выбросит из головы его страдания. Ага, разбежался!

   В итоге она просто подумала, что надо зайти не только в продуктовый, но и в аптеку. Обезболивающего какого-нибудь купить, противовоспалительного… и что там ещё обычно в аптечке держат? Уголь активированный? Мало ли, вдруг понадобится.

   — А из еды ты что любишь?

   — Да я всеядный. Скоропортящееся только не бери, тут холодильника нет. И плиты. Пока что. Ну, придумай что-нибудь. Тушёнку купи, во! И ложки с вилками. И чайник обычный, не электрический. И сигареты.

   — Сигареты мне не продадут, я несовершеннолетняя.

   — Скажешь, что для родителей, проблем-то!

   — Вот сразу видно, что ты во времени потерялся. Сейчас в магазинах камеры везде, их проверяют, а кассиров потом штрафуют, если они без паспорта что-то такое продадут.

   — Да ладно, как-нибудь разберёшься, я в тебя верю.

   Верит он, ну да! Если бы Ксюха сама в себя так верила — проще было бы. А купить сигареты без паспорта — это, пожалуй, квест посложнее, чем раздобыть на стройке коробку с деньгами и драгоценностями.

   — Какие сигареты-то?

   — А… — Людвиг поворошил волосы. — Не знаю. Я вообще-то не курю. То есть раньше не курил.

   — А тут вдруг решил начать?

   — В одиночестве лучше курить, чем пить. Наверное.

   Ксюха подумала, что нужно сделать что-то ободряющее, но так и не смогла решить, что именно. Скорее всего, Людвиг и не ждал никакого ободрения и поддержки, просто поделился мыслями, но от них веяло такой беспросветной тоской, что сердце сжималось.

   Тени довольно урчали из углов комнаты и, кажется, облизывались.

   Возможно, плита и холодильник в Доме могли появиться очень скоро.

   Вот так и получилось, что на следующий день после школы Ксюха отправилась за продуктами. Даже список покупок заранее составила, как серьёзный и ответственный человек. И шла ровно по этому списку, героически игнорируя соблазны типа газировки и мороженого со скидкой. Вот когда холодильник появится — тогда можно и о мороженом подумать.

   Споткнулась она ровно один раз, на кассе, когда добралась до злополучных сигарет, спрятанных в закрытом шкафу.

   Одноклассники их как-то добывали, это она точно знала. Но вот как? Тырили у родителей? Стреляли у прохожих? Просили взрослых купить?

   Ксюха огляделась. Народу в магазине было не очень много — середина рабочего дня всё-таки. Тётка с двумя мелкими детьми не выглядела как человек, к которому можно обратиться с подобной просьбой; огромный бородатый мужик с засаленными волосами не выглядел как человек, к которому вообще хотелось бы обращаться.

   И, как назло, никаких сонных студентов с банками энергетика. Уж они-то, небось, не отказали бы.

   — Ищешь кого-то? — раздалось над головой.

   Ксюха вздрогнула и обернулась. Пока она разглядывала покупателей, со спины к ней неслышно подкрался Тимур. Сонный и с банкой энергетика.

   Не студент, конечно, но тоже сойдёт!

   — Тимур Игоревич, вы меня напугали! — сурово высказала учителю Ксюха. И сразу же пошла в атаку: — Но я очень рада вас видеть! Спасите меня, пожалуйста! Мне очень нужны сигареты. То есть не мне, конечно, но очень надо. Поможете купить, а? Я деньги отдам.

   — Ты же знаешь, что курить вредно, да?

   — Так я правда не себе! Честное слово! У нас сосед ногу сломал, а он один живёт, никакой родни поблизости нет. Попросил за продуктами сгонять, ну и за сигаретами заодно. Я сказала, что мне не продадут, но ему без них прямо жизнь не мила.

   Тимур перевёл взгляд с Ксюхи на корзину с продуктами. Та действительно вполне тянула на базовый набор еды для одинокого холостяка или какого-нибудь туриста-походника: хлеб, палка копчёной колбасы, три банки тушёнки, картошка, доширак — и дальше в том же духе. Даже чипсы, шоколад и печенье на общем фоне не очень выделялись (можно подумать, взрослые их не едят!).

   — Я всё-таки учитель, Ксюш. Ты представляешь, как со стороны будет выглядеть, если люди узнают, что я своей ученице сигареты покупаю?

   — А никак не будет, мы же никому не скажем. По крайней мере, я точно не скажу, честно-честно!

   — И что мне с тобой делать? — вздохнул Тимур (но к ящику с сигаретами развернулся. Пока неосознанно, но всё же!)

   — Понять, простить, помочь. Три пачки, а? Ну пожа-а-а-алуйста!

   В итоге он, конечно, согласился. У Ксюхи вообще сложилось впечатление, что Тимур и спорил-то больше для приличия. Потому что учителям действительно не положено покупать детям сигареты. Но им, если вдуматься, вообще ничего не положено: вести с учениками задушевные разговоры, обмениваться книжками, щеголять татуировками и выкладывать в соцсети пляжные фотки.

   Открытых страниц в соцсетях у Тимура вроде бы не было.

   А вот тату…

   — Тимур Игоревич, а что ваши татуировки означают?

   — Мы же вроде в прошлый раз договорились, что это эльфийские письмена. — Он залпом выхлебал полбанки энергетика, но бодрее выглядеть не стал. Наоборот, когда они вышли из магазина на улицу, мешки под глазами сделались чётче, а общая помятость — заметнее.

   — Но я ведь знаю, что это не они.

   — А могла бы притвориться, что не знаешь. Хотя бы в благодарность за сигареты.

   — Я вам очень-очень благодарна, но любопытство сильнее.

   — Да ничего они не значат, просто узор понравился, — отмахнулся Тимур. — Забудь уже про мои ошибки молодости.

   — Можно подумать, сейчас вы старый.

   — Сейчас я… ну, хотя бы взрослый. Наверное.

   В «наверное» отчётливо звучало совершенно искреннее сомнение. Возможно, потому, что Тимур действительно не выглядел взрослым. По крайней мере, таким правильным стереотипным взрослым. С ним можно было общаться совершенно спокойно, как с ровесником. Даже, наверное, ещё лучше, потому что с одноклассниками-то у Ксюхи как раз не ладилось, а Тимур всегда был готов её выслушать и понять.

   Или хотя бы попытаться выслушать и понять.

   Именно поэтому она решилась на следующий вопрос:

   — А где вы татуировки делали?

   — У одного знакомого. — Тимур слегка замялся с ответом. — Но это было очень давно.

   — А правду говорят, что несовершеннолетним без согласия родителей тату делать нельзя?

   — Говорят, да. А что, тоже хочешь? Или опять для соседа спрашиваешь?

   — Ну… Типа того… — теперь замялась уже Ксюха. А потом подумала, что Тимур не дурак и всё поймёт правильно, и решительно выпалила: — Хочу! Очень хочу!

   — Не надо. Зачем тебе вообще кожу портить?

   — А вам зачем?

   — Так говорю же, ошибки молодости. — Тимур нервно потёр руку прямо через рукав. — Ты сейчас домой? Давай пакет понесу, тяжёлый же. Всё равно по пути.

   Ксюха без колебаний протянула продукты.

   Ну а что? Пусть помогает, если хочет. Или он думает таким образом от расспросов защитится? Зря, зря! Уже давно стоило понять: если Ксюха хочет чего-то добиться, то окружающих ничто не спасёт. Можно, конечно, запереть назойливую девчонку в банковском сейфе, но и это сомнительный способ, ведь рано или поздно она там умрёт от голода, и тогда до всех продолжит докапываться уже её неупокоенный дух.

   Весёленькая перспектива, особенно учитывая слова Людвига о том, что призраки всё-таки существуют.

   Но Тимур, кажется, не собирался никуда Ксюху запирать или отделываться от неё другими, ещё менее гуманными способами (иначе что мешало ему сослаться на дела и сбежать в противоположную сторону?). Он просто хотел помолчать и спокойно допить свой энергетик.

   Допил. На ходу швырнул опустевшую банку в урну — и даже попал, но радости ему это не добавило.

   — У вас что-то случилось? — не выдержала Ксюха.

   — С чего ты взяла? — Тимур натянул на лицо насквозь фальшивую улыбку, как будто это могло кого-то обмануть.

   — С того, что вы выглядите так, будто по вам всю ночь маршировал отряд Росгвардии.

   — Просто не выспался.

   — Тимур Игоревич, врать нехорошо!

   — Да не вру я. Реально не выспался.

   — Потому что?..

   — Фролова, ты уже задумывалась, куда после школы учиться пойдёшь? Мне кажется, по тебе следственный комитет плачет. Или кто у нас там ещё допросами занимается?

   — Обычно когда говорят, что мне прямая дорога в полицию, имеют в виду «за решётку».

   — Это они просто плохо тебя знают, — хмыкнул Тимур. — Без шуток, я вообще не удивлюсь, если однажды увижу тебя в форме.

   — А вы от темы-то не уходите. Ну, то есть если не хотите рассказывать, то так и говорите, а не увиливайте.

   — Да не увиливаю я, просто не знаю, с чего начать. Так-то ничего страшного не случилось… Подумаешь, с девушкой поругался. То есть даже не поругался, а… В общем, мы расстались. Только одноклассницам своим не говори.

   — Боитесь, что они толпой ломанутся на вакантное место и поубивают друг друга?

   — Боюсь, что они ещё и меня ненароком затопчут. И Диане тоже достанется, за то, что посмела отвергнуть такого прекрасного жениха.

   — Как она только могла?! Да как её земля носит?! — с наигранным возмущением воскликнула Ксюха.

   Тимур, судя по хмурому лицу, шутку не слишком оценил.

   С Дианой он встречался давно, чуть ли не с института. Ксюха видела её несколько раз — красивая девушка. Даже, пожалуй, слишком красивая. Всегда будто только что с подиума или из салона красоты: укладка, макияж, маникюр, дорогая одежда и украшения. Она работала в какой-то частной клинике и вроде бы даже была там не последним человеком, но подробностями Ксюха никогда не интересовалась.

   Ей было вполне достаточно знания, что вот эта конкретная красотка — невеста Тимура, поэтому при встрече с ней надо вежливо здороваться и стараться вести себя прилично, чтобы не огорчить ненароком любимого учителя.

   Но сейчас любимый учитель уже был огорчён, причём усилиями этой самой Дианы, и Ксюхино вежливо-нейтральное к ней отношение моментально сменилось на неприязнь. Пока ещё лёгкую. Ксюха даже нашла в себе силы осторожно предположить:

   — Может, помиритесь. Всякое же бывает…

   — Да мы особо и не ссорились. Просто так вышло… У неё свадьба через месяц.

   — Как?! — вырвалось у Ксюхи, и в этот раз возмущение было совершенно натуральным. — То есть это, конечно, не моё дело, но…

   «Это совершенно точно не твоё дело», — сказал взгляд Тимура.

   Сам Тимур ничего не сказал, только вздохнул.

   Ксюха вздохнула в ответ, отвернулась и пошла дальше молча.

   Молчания хватило надолго, почти до подъезда. До той самой точки, где Ксюха обычно сворачивала к своему дому, а Тимур — на соседнюю улицу.

   В этом месте тишина вдруг стала особенно плотной, давящей, почти осязаемой, и Ксюха поняла, что если не скажет хотя бы слово, то задохнётся под её гнётом.

   Но Тимур внезапно заговорил первым:

   — Хочешь ещё что-то спросить? Только не про Диану, умоляю.

   — Хорошо, не про неё. Подкиньте контакты татуировщика, а?

   — С ума сошла?

   — Нет, абсолютно серьёзно спрашиваю.

   — Ни за что! Даже не уговаривай!

   — Я не уговариваю, просто объясняю. Понимаете, я же уже всё решила. Всё равно пойду и сделаю, и никто меня не остановит. Так ведь лучше, если я пойду к хорошему проверенному мастеру, чем в какой-нибудь подпольный салон, да?

   — Лучше — если ты вообще никуда не пойдёшь ещё года четыре.

   — Три.

   — Ладно, три.

   — Два…

   — Ксюш, мы не торгуемся.

   — А я и не торгуюсь, я прошу. По-дружески.

   — Я не… — Тимур явно хотел сказать «не твой друг», но осёкся. И правильно сделал, потому что Ксюха на такое и обидеться могла. Хотя и говорят, что на правду не обижаются, и Тимур ей действительно не совсем друг — слишком уж большая разница в возрасте и социальном статусе.

   Но он всё же осёкся.

   И Ксюха не обиделась.

   — Я твой учитель, — исправился Тимур.

   — Я знаю, — вздохнула Ксюха. — Просто очень не хочется идти за татуировкой к каким-нибудь стрёмным личностям, у которых антисанитария и никаких гарантий. Я же не дура и не хочу, чтобы меня там чем-нибудь заразили, или чтобы рисунок потом весь расплылся. Делать — так сразу хорошо, правда же? Или вы не согласны?

   — То, что ты сейчас творишь, называется эмоциональный шантаж, и я на такое не куплюсь. Не хочешь идти к сомнительным личностям, работающим без лицензии, — не ходи. Терпи до совершеннолетия.

   — Если вы мне поможете, то я никому не расскажу, что вы с девушкой поругались.

   — А это тоже шантаж, причём уже самый обыкновенный. Где ты такого нахваталась?!

   — Жизнь научила, — вздохнула Ксюха.

   И даже не смутилась.

   А чего смущаться? Она же всё правильно сказала: если Тимур ей поможет, то про его ссору с Дианой никто не узнает. А если не поможет, то всё равно никто не узнает. По крайней мере, от Ксюхи.

   Потому что нельзя недооценивать искусство правильно построенных фраз!

   А искусству этому её, между прочим, Тимур и научил. Точнее, книжки научили, которые он почитать подсовывал. Там вечно то древние мифические твари таким образом отважных героев обманывали, то отважные герои — древних тварей.

   Ксюха так и не определилась, кем она себя чувствует — тварью или героем. Кажется, ситуация всё-таки получилась не слишком героическая. Но надо же как-то выход на татуировщиков заиметь.

   Тимур со вздохом вытащил телефон, немножко в него потыкал — и мобильник в Ксюхином кармане мелодично звякнул.

   — Я тебе скинул телефон и адрес. Скажешь там, что ты от меня. Только не говори, что ученица. Просто знакомая, ладно?

   — Тимур Игоревич, вы самый лучший! — проникновенно воскликнула Ксюха.

   — Я ужасный. Отвратительный. И однажды меня за это уволят. Кстати, на следующий урок с тебя доклад про реформы Столыпина. Вслух, у доски. И про домашку не забывай, буду спрашивать. И тату потом покажешь.

   — Обязательно!

   Или нет? Или сделать две: какую-нибудь мелочь, которую показывать не стыдно, и вторую — только для себя? Или соврать, что татуировка в таком месте, которое посторонним людям не показывают, а учителям — тем более? И, кстати, а где бы её, действительно, сделать?

   — Ксюш… — отвлёк от рассуждений голос Тимура.

   — Что?

   — Не хотел затрагивать эту тему, но… Честно говоря, меня беспокоит твоё поведение в последние дни.

   Если бы это сказала бабушка, Ксюха бы просто отмахнулась. Бабушка, или кто угодно из взрослых, или даже кто угодно из учителей. Подумаешь, поведение их беспокоит. Других проблем в жизни нет, что ли?

   Но это сказал Тимур, и Ксюха пообещала себе подумать о его словах. Когда-нибудь потом, когда будет время. Потому что в его исполнении это звучало почти как «я беспокоюсь за тебя».

   Но сейчас она просто заверила:

   — Всё будет хорошо!

   И нырнула в родной подъезд. За спиной с грохотом захлопнулась дверь.

ГЛАВА 6. Исчезновение

Сначала Ксюха заметила в Доме новую дверь.

   То есть нет, сначала она поставила пакет с едой на пол и вытерла о джинсы вспотевшую от волнения ладонь. Во второй ладони был зажат листок с ключом: пока что просто символ, аккуратно выведенный на картонке. Ксюха даже нашла старую перьевую ручку и заправила её собственной кровью: показалось, что так будет удобнее рисовать, чем кисточкой. В целом получилось неплохо, но отмывать перо потом пришлось долго — кровь густела и засыхала гораздо быстрее, чем чернила.

   Ключ сработал идеально: только что Ксюха была в собственной комнате — и вот она уже в гостиной у камина, ставит пакет на пол и пытается дышать ровно, чтобы не выдать своего волнения. Получалось плохо, сердце билось о рёбра, как безумная муха о стекло, а в голове крутилась одна-единственная мысль: «Смогла! Получилось! Это не сон, я реально только что переместилась в пространстве сама, без помощи Людвига!»

   Хотелось верещать от радости. Хотелось прыгать на одной ножке. Хотелось немедленно рассказать всему миру, что даже без врождённой магии можно делать всякие волшебные штуки.

   Но последнее желание Ксюха торопливо выбросила из головы, огляделась и позвала:

   — Людвиг, ты где?

   Никто не откликнулся.

   И вот тогда Ксюха наконец-то заметила новую дверь.

   Выглядела она обычно. Максимально обычно. Деревянная, выкрашенная белой краской, уже слегка пожелтевшей и облупившейся от времени, с простой металлической ручкой — она напоминала кухонную дверь в типичной старой хрущёвке. Ксюха была почти уверена в том, что увидит за ней, — и угадала.

   Ну, то есть почти угадала.

   В новой комнате стоял холодильник. Совершенно монструозный, оглушительно рычащий, напоминающий внебрачного отпрыска танка и грузовика. И, судя по надписи «ЗиЛ Москва», грузовик Ксюхе померещился не случайно. Самым забавным было то, что провод от холодильника вёл напрямую в стену. Не втыкался в розетку, не уходил в просверленное отверстие, а просто срастался с кафельной плиткой, как будто они изначально были единым целым. Кажется, Дом не слишком хорошо понимал, откуда берётся электричество.

   Однако работал холодильник отлично, в этом Ксюха убедилась, как только сунулась внутрь. Дверцу, правда, удалось открыть только со второй попытки — она была тяжеленная и всё время норовила захлопнуться, прищемив пальцы.

   В общем, теперь в Доме была кухня.

   Точнее, кусочек кухни.

   Потому что кроме холодильника в новой комнате больше ничего кухонного не было. Не отросло ещё. И окна, конечно же, не было тоже.

   Но главное — в ней не было Людвига!

   И в туалете его не было.

   И в спальне Ксюхи.

   Оставалась последняя комната, но в неё Людвиг просил не заглядывать, поэтому Ксюха просто побарабанила в дверь и немножко поорала. Ответа, конечно, не дождалась.

   Они не договаривались о точном времени встречи, так что, теоретически, Людвиг мог сейчас находиться где угодно. То есть, видимо, где-то в реальном мире. Не привязан же он к Дому, в конце концов! Взрослый самостоятельный человек, у которого могут быть свои дела. Погуляет — и вернётся.

   Это нормально, все люди так делают.

   Ксюха проговорила это про себя несколько раз, пытаясь угомонить нахлынувшую вдруг тревогу, но не помогло. Куда он пойдёт без телефона, без документов, без нормальной одежды? Разве что в звериной шкуре опять решит побегать, но это ещё опаснее: снова запутается в какой-нибудь леске, или бесприютную собаку решат поймать звероловы или какие-нибудь зоозащитники (исключительно по доброте душевной, но от этого не легче), или в нём вообще опознают волка и вызовут МЧС. И застрелят, например!

   Кошмар какой!

   Да и он ведь не планировал никуда выходить, иначе прекрасно купил бы себе продукты самостоятельно!

   Кстати, продукты. Ксюха не торопясь, нарочно растягивая время, переложила всё в холодильник. Немного почитала книжку на телефоне. Потом снова оббежала все комнаты, кроме запретной, в тщетной надежде, что Людвиг просто спрятался. Или заснул под кроватью (мало ли). Или в обморок от голода упал (тоже, например, под кровать).

   Не нашла, конечно, ни Людвига, ни указаний на то, куда он мог подеваться. Хоть бы записку оставил, зараза!

   Последняя дверь интриговала и манила.

   Нет, Ксюха не собиралась нарушать запрет. Ей всегда было немного смешно от сказки про Синюю Бороду, или от любых других сюжетов, где герои из любопытства лезут туда, куда обещали не лезть, даже если совершенно точно знают, что потом им это аукнется.

   Да даже если бы и не знали! У каждого есть право на личную жизнь, и нельзя просто так заглядывать в чужие тетрадки, телефоны и комнаты. В чудом найденные коробки с деньгами тоже, наверное, нельзя, но надо же было убедиться, что это нужная коробка. Да и Людвиг не запрещал, кстати.

   Он и в комнату соваться, строго говоря, не запрещал. Просто не хотел, чтобы кто-то туда заглядывал, как не хотел рассказывать о прошлом, ограничиваясь туманными обрывками информации. И Ксюха приняла правила этой игры, и изо всех сил держала в узде своё неуёмное любопытство: то есть, задавая вопросы, была морально готова не получить ответов.

   Но сейчас дело было не в любопытстве. Совсем не в нём.

   Сейчас иррациональная тревога скреблась внутри, беспокойно ворочалась, колола острыми гранями неопределённости, мешала думать о посторонних вещах. Вообще мешала думать.

   Ощущение было дурацкое, но Ксюха совершенно точно знала — оно не отступит само по себе. Не раньше, чем она убедится, что с Людвигом всё в порядке, или хотя бы сделает всё возможное, чтобы его найти.

   Хотя второе — вряд ли. Скорей уж, когда всё возможное закончится, Ксюха начнёт думать про невозможное и грызть себя за то, что не способна сотворить чудо. По крайней мере, обычно получалось именно так.

   Она подошла к двери, осторожно дотронулась до ручки. Объявила вслух:

   — Я только посмотрю, нет ли там Людвига.

   Дом, кажется, был не против. По крайней мере, никак не проявил своё недовольство, и Ксюха решила, что молчание — знак согласия.

   Дверь открылась легко, на ней не было замка или даже щеколды. Точнее, снаружи не было. Снаружи она выглядела как совершенно обычная деревянная дверь, такая могла вести в спальню, в библиотеку, в кладовку — куда угодно.

   Изнутри же дверь оказалась металлической, из некрашеного железа с пятнами ржавчины. И пол в комнате был металлический. И стены. И даже потолок. Никаких заклёпок, стыков или трещин — просто тёмная железная коробка без окон и без…

   Ксюха торопливо шагнула назад, придержала дверь, чтобы та не захлопнулась. Потому что оказаться запертой в этом металлическом гробу совсем не хотелось. Там, кажется, даже вентиляции никакой не было — густой тяжёлый воздух забивал лёгкие, мешая сделать нормальный вдох, а низкий потолок заставлял рефлекторно вжимать голову в плечи. Не комната, а какая-то камера пыток!

   Чтобы убедиться, что здесь Людвига тоже нет, Ксюхе понадобилась пара секунд, не больше. Из комнаты она не вышла, а буквально выпрыгнула и мысленно пообещала себе больше никогда туда не возвращаться. По крайней мере, без очень веской причины.

   После такого гостиная с камином, креслами и шкурами выглядела буквально как рай земной: тепло, светло, уютно.

   Только вот…

   — Где он? — спросила Ксюха. — Куда он пошёл? Можешь как-то объяснить?

   Тени в углах вкрадчиво колыхнулись. Едва заметно, но вполне достаточно для того, чтобы понять: Дом услышал вопрос. Услышал, но отвечать не торопился.

   — Не можешь сказать или не хочешь? Или не знаешь? Но хоть что-то объясни, хоть намёк дай! Если с ним что-то случится, кто тебя тут кормить-то будет? На меня даже не рассчитывай!

   Из-под кресла раздалось голодное урчание. Звук был странный, в первую очередь потому, что он не слышался, а ощущался — словно лёгкая дрожь прокатилась по комнате.

   Кормить, значит… ну хорошо… В конце концов, иногда за информацию приходится платить.

   — Тебе лишь бы пожрать, да? Ладно, жри. Достаточно будет небольшого страха или нужна настоящая паника? То есть… ну… — Ксюха подумала, что она и так почти в панике. Хотя, казалось бы, чего волноваться? Просто накрутила себя, вот и лезут в голову всякие глупости. — Я нужна тебе испуганная, а не бьющаяся в истерике, так ведь? Потому что мне потом ещё Людвига идти искать, и нервный срыв мне в этом точно не поможет. Так что давай ограничимся лайт-версией.

   Дом снова не издал ни звука, но его согласие разлилось в воздухе. Дом готовился и предвкушал.

   Ксюха глубоко вздохнула и шагнула в сторону ванной. Сжав зубы, заставила себя переступить порог. Включила воду на полную, чтобы шумела.

   — Ну, волчара, я тебе это ещё припомню! Я тебя научу записки оставлять и предупреждать, когда уходишь! Телефон тебе куплю, или часы с GPS, как ребёнку. Найдись только.

   И выключила свет.

   * * *

   В общем-то, Ксюха за последние годы неплохо научилась контролировать свои страхи. А что делать, мыться-то надо! Это ребёнок может позволить себе орать и вырываться, когда бабушка пытается намылить ему голову, а взрослая девица должна справляться сама. И Ксюха справлялась. Разве что глаза старалась не закрывать, даже если в них попадало мыло. Потому что с открытыми глазами намного проще, реальность не путается с давними воспоминаниями.

   Но всякое, конечно, случалось. И лампочка в ванной перегорала, и электричество вырубалось, или даже просто в глазах ни с того ни с сего темнело от подступающей паники.

   А иногда Ксюха специально заставляла себя зажмуриться. Ненадолго, на пару секунд. Пыталась таким образом тренировать нервную систему.

   Нервная система тренироваться отказывалась и исправно выдавала в ответ головокружение, тахикардию и прочие спецэффекты.

   Вот и сейчас получилось так же: сердце забилось чаще, воздух застрял где-то в горле, отказываясь проталкиваться в любом направлении, ноги подкосились, и Ксюха аккуратно сползла по стенке на пол. К счастью, дело было возле двери. И (к ещё большему счастью) возле незапертой двери.

   Ксюха кое-как толкнула себя вперёд, ударилась плечом, заскользила по кафелю…

   Дверь тоже заскользила — наружу. Ванную наискось перечеркнула светлая полоса.

   В гостиную Ксюха не вышла, а выползла, потому что ноги всё ещё дрожали. И всё тело дрожало. И голос, конечно, тоже дрожал, когда она прохрипела в пространство:

   — Достаточно? И только попробуй сказать, что этого мало!

   Дом ничего не сказал. Просто молча обрушил на Ксюху картинку.

   Это было похоже на утренний сон в перерыве между двумя звонками будильника. Вот ты кое-как осознаёшь себя в реальности, наугад шаришь рукой по тумбочке, пытаясь выключить звук, он обрывается, ты убеждаешь себя встать и даже пытаешься это сделать, а потом вдруг снова оказываешься лежащей лицом в подушку, а будильник снова звонит, потому что спросонья ты нажала не «отключить», а «отложить».

   Но между этими двумя попытками проснуться мозг успевает выстроить в голове связный сюжет с персонажами, кульминацией и даже своей внутренней логикой.

   Конечно, ты забываешь этот сон сразу же после пробуждения. А потом весь день пытаешься его вспомнить, или хотя бы поймать то самое ощущение, когда целая жизнь уместилась в пару минут.

   Сейчас произошло нечто подобное. На целую жизнь, конечно, не тянуло, но Дом явно каким-то чудом утрамбовал в несколько секунд кучу событий.

   Вот Людвиг просыпается, рывком садится в кровати (в Ксюхиной, между прочим, кровати. Ну да ладно, она же сама разрешила), пытается отдышаться после очередного кошмара. Нервно трёт больную ногу, морщится, сползает на пол.

   Ковыляет в ванную — медленно, придерживаясь за стену. И непонятно — то ли это его спросонья так шатает, то ли нога совсем отказывается слушаться.

   Долго умывается холодной водой, чуть ли не целиком голову под кран засовывает, не обращая внимания на намокшие волосы и ворот футболки.

   На обратном пути замечает кухонную дверь, открывает осторожно, видит раритетный холодильник, ржёт.

   На первый взгляд ничего смешного в этом детище советского автопрома вроде как не было, но Людвиг явно поймал какие-то свои ассоциации, и не сказать чтобы сильно весёлые. Потому что смех получился нервный, немного истеричный. Так смеются от безысходности, когда понимают, что терять уже нечего, пан или пропал. И немедленно идут делать глупости.

   В общем, Ксюхе смех совсем не понравился.

   Ещё меньше ей понравилось, что, отсмеявшись, Людвиг торопливо похромал в гостиную, разворошил там добытую со стройки коробку, выудил из неё какую-то бумажку и запихал в карман. После чего накинул куртку, сунул ноги в кеды и исчез.

   Видение тоже исчезло. Выключилось, как сон при пробуждении. Но, в отличие от сна, из головы не выветрилось, хоть и слегка потускнело, перестало казаться таким реальным.

   Ксюха ошарашенно потрясла головой и выругалась.

   Ругаться она, правда, не очень умела. В голове словесные конструкции иногда выстраивала, но вживую их отрабатывать было не на ком, поэтому сейчас все распирающие эмоции кое-как сформулировались в одно короткое:

   — Идиот блохастый!

   Ну а как его ещё назвать? Идиот и есть!

   Погулять он пошёл, видите ли! Поздней осенью! С мокрой головой! В кедах на босу ногу! В человеческом, чтоб его, облике! Воспаление лёгких, что ли, захотел, в придачу к больной ноге?

   — Он мог превратиться в волка уже после перемещения. Может, у него в звериной шкуре ключ не работает, — утешила себя Ксюха, но злиться не прекратила. И нервничать, конечно, тоже. Потому что после картинки, подсунутой Домом, вопросов стало больше, чем ответов.

   Во-первых, совершенно непонятно, сколько времени прошло с момента исчезновения: час, полдня, сутки? Часов здесь не было, ориентироваться по солнцу тоже не получалось, проснуться Людвиг мог когда угодно — хоть утром, хоть вечером. Но, наверное, времени всё же прошло достаточно для того, чтобы забеспокоился даже Дом. А он совершенно точно беспокоился, иначе не стал бы Ксюху подсказками снабжать.

   А во-вторых (и в-главных), куда этого блохастого понесло?!

   Коробка с сокровищами по-прежнему стояла на журнальном столике, Людвиг явно не счёл нужным куда-то убирать её или прятать. Да и от кого прятать, если Ксюха уже давно сунула туда нос? Хотела бы что-то спереть — уже спёрла бы.

   Она заглянула в коробку, пытаясь понять, чего не хватает. Пропажа нашлась быстро — один из конвертов с письмом. Точнее, само письмо осталось на месте, Людвиг утащил с собой именно конверт.

   Ну что ж, уже легче. Потому что если на этом конверте не был записан какой-нибудь тайный шифр (а Ксюха ничего подобного не замечала), то оставался только адрес. Точнее, один из двух адресов: немецкий или русский.

   И скорее — всё-таки русский. Вряд ли Людвига понесло из Дома прямиком в Германию. Как бы он вообще умудрился туда попасть?

   В придачу к ключу Ксюхе досталась и короткая лекция о том, как им пользоваться. И если с перемещением в Дом всё обстояло совсем просто (сконцентрироваться и коснуться рисунка), то обратный путь был чуть сложнее. Сперва требовалось представить, куда хочешь попасть. И не абстрактную точку, а вполне конкретное место, откуда ты уже перемещался. То есть знакомое не только тебе, но и Дому.

   Там, в этом месте, оставался некий энергетический след, к которому прокладывался маршрут. И след этот держался не так уж и долго — неделю или две, не больше.

   Грубо говоря, сам ключ никого никуда не перемещал, он лишь отправлял сигнал и задавал координаты, а все волшебные манипуляции брал на себя боггарт. Так что пользоваться этим методом могла даже лишённая магии Ксюха.

   И, конечно, Дом мог запросто выплюнуть человека в реальность безо всякого ключа. В то единственное место, где он сам физически находился в этот момент. Но Людвиг очень просил такой способ не пробовать. Сказал: «Тебе совершенно точно не понравится», и Ксюха предпочла ему поверить.

   То есть прямо сейчас она могла отправиться либо к себе в комнату, откуда сегодня переместилась в Дом, либо на набережную, откуда её несколько раз перемещал Людвиг.

   А сам Людвиг… Успел ли он за последнее время побывать где-то, кроме набережной?

   Может и успел, но уж точно не на территории бывшей ГДР.

   Значит, остаётся только Россия!

   Ксюха вгляделась в адрес, с трудом разбирая поблекшие от времени буквы. Ну, не так уж и далеко, пешком добраться можно, а там дальше видно будет, что делать. Может, Людвиг сам навстречу попадётся, а может, там уже и дома-то никакого нет, как в случае с сокровищем. Чего загадывать? Идти надо!

   Телепортироваться на набережную оказалось несложно. Ксюха боялась, что кто-нибудь обратит внимание на девчонку, возникшую из ниоткуда, но всем было наплевать: на ближайшей лавочке судачили мамашки, рядом с воплями носились их дети, буквально в паре метров обжималась какая-то парочка — и никто из них вообще никак не отреагировал на внезапное появление.

   Наверное, это тоже была какая-то магия.

   Или нет. Или люди просто привыкли ничего не замечать.

   Мобильник с гневным пиликаньем выплюнул пачку уведомлений, накопившихся за время отсутствия в обычном мире. Ксюха привычно смахнула их в сторону.

   Эх, ещё бы связь в Доме ловила — и можно было бы вообще наружу не вылезать. Особенно теперь, когда холодильник появился. Забить его продуктами до отказа — и устроить каникулы на несколько дней. Отдохнуть от всего: от бабушки, от учёбы, от осенней слякоти. От реальной жизни.

   Ксюха поймала себя на том, что думает об этом всерьёз: прикидывает даты, решает, что соврать бабушке о своём отсутствии, и надо ли вообще врать, или лучше молча свалить на недельку, ничего не объясняя? Записку только оставить, чтобы не волновалась.

   Хотя всё равно же волноваться будет. Ей только дай повод…

   В общем, над этим стоило поразмыслить.

   Когда-нибудь потом, когда время будет.

   Но сначала — найти Людвига.

   Ксюха включила навигатор, убедилась, что направление выбрала верно, и бодро зашагала вперёд. А внутри скреблось мерзкое чувство, что она опаздывает, катастрофически опаздывает. Или — хуже того — уже опоздала.

ГЛАВА 7. Призраки прошлого

   В этот раз дом оказался на месте — обычная панельная пятиэтажка, серая, обшарпанная и явно знававшая лучшие годы. Причём годы эти остались позади ещё до рождения Ксюхи, а то и до рождения Людвига, сколько бы ему там лет на самом деле ни было.

   Здание пялилось в пространство мутными окнами в рассохшихся деревянных рамах. Изредка взгляд выхватывал вкрапления новенького белого пластика, но смотрелись они как редкие здоровые зубы в насквозь прогнившей челюсти — жутко и неуместно.

   Зато двери подъездов оказались все как на подбор: железные и с домофонами.

   Ксюха нашла нужную, потопталась перед ней, не рискуя сразу набирать номер квартиры. Потому что — а вдруг ответят? А вдруг спросят, что она тут забыла? Ну и что врать-то тогда? «Простите, здесь волк не пробегал? Дурной, хромой, но обаятельный. Прошу вернуть без вознаграждения».

   А впрочем, почему бы и нет?

   — Откройте, пожалуйста! — затараторила Ксюха, едва дождавшись, когда на том конце снимут трубку. — У меня собака в ваш подъезд забежала, а дверь захлопнулась. Впустите, пожалуйста, я быстренько, заберу её только и…

   Домофон пиликнул, оборвав фразу на середине. Приглашающе так пиликнул. Типа «Ну заходи уж, раз пришла».

   Отлично, первый рубеж преодолели. А дальше?

   Лампочка в подъезде не горела, пахло затхлостью и плесенью. Судя по влажному воздуху, где-то в подвале протекали трубы. Судя по следам на стенах — крыша протекала тоже.

   Крайне неуютное место!

   Нужная квартира на четвёртом этаже нашлась быстро, но позвонила в неё Ксюха не сразу. Во-первых, звонок был выдран ещё в незапамятные времена, и сейчас из стены торчал только одинокий провод.

   А во-вторых, надо же осмотреться, морально подготовиться, время выждать, по этажам побегать для достоверности легенды. Поорать ещё можно.

   — Малыш! Малыш, ты где? — старательно, но не очень громко позвала Ксюха. Не голосить же на весь подъезд, в самом деле.

   Гипотетическая собака на зов не откликнулась, Людвиг тоже. Соседи либо не расслышали, либо проигнорировали. В этом плане Ксюха их понимала — она бы тоже не вышла. Хотя в глазок бы, наверное, посмотрела. Любопытно же!

   Вспомнив о глазках, Ксюха поспешила придать лицу более подходящее к случаю выражение. Даже стараться особо не пришлось: она действительно нервничала и действительно искала. А кого именно — не так уж и важно.

   А вот теперь можно и в дверь постучать. Аккуратно, но торопливо. Не «Сова, открывай, медведь пришёл», а «Извините, что беспокою. Можно войти?»

   Дверь, обитая облезлым коричневым дерматином, открылась не сразу. Сначала за ней помолчали, потом зашуршали, потом звякнули цепочкой. И только после этого петли тихо скрипнули и из узенькой щели раздалось:

   — Кто там?

   Ксюха с трудом поборола желание немедленно в эту щель заглянуть. Ну, вроде как невежливо. Надо же хорошее впечатление произвести, а не как обычно. И легенду выдержать до конца, а не врываться в чужую квартиру с воплем: «Куда вы дели Людвига?»

   Потому что, может, Людвига здесь и не было вовсе.

   Или был, но давно ушёл.

   Или — если неведомые задверные личности его и правда куда-то дели — совершенно точно не стоит требовать его назад открытым текстом. Мало ли что!

   Поэтому Ксюха сделала жалобное лицо и торопливо выдала:

   — Здравствуйте. Это я вам в домофон звонила, про собаку. Спасибо большое, что впустили. Только… ну… это очень странно, наверное, но я собаку не нашла. То есть он в подъезд зашёл, я точно видела. А теперь его тут нет. Вообще не представляю, куда он мог деться. Не знаете, тут нет случайно какой-то дыры в подвал или чего-то такого? Или, может, он к кому в квартиру забежал? Ну, в смысле, кто-то мог подумать, что пёс ничейный, и впустить. Там парень был… Он в подъезд как раз заходил, Малыш с ним и забежал. Может, и дальше за ним пошёл? Не знаете, кто это мог быть? Извините, просто не представляю, кого ещё спросить, а вы уже вроде как один раз меня спасли. Если я мешаю, то сразу уйду, вы не думайте. Но вдруг знаете…

   Дверь захлопнулась.

   Потом распахнулась, тихо звякнув снятой цепочкой.

   На пороге стояла бабушка. Типичная такая бабушка, какой у Ксюхи никогда не было, но какую она изредка пыталась себе представить: седая старушка в застиранном, но чистом халатике и с пуховым платком на пояснице. Полненькая, опрятная, разве что бледная, как будто уже давненько не выходила из квартиры на солнце.

   За спиной старушки виднелся коридор, который мог бы иллюстрировать статью «Типичная обстановка времён СССР»: выцветшие обои в цветочек, зеркальное трюмо, на стене репродукция картины с мишками в лесу, вместо двери в комнату — штора из мелких деревянных бусин, слегка колышущаяся от сквозняка.

   А в комнате небось полный шкаф столовых сервизов и телевизор накрыт кружевной салфеточкой.

   И холодильник «ЗиЛ» на кухне, ага. В такой квартире ему было бы самое место.

   На мгновение Ксюха даже поверила, что угодила в прошлое. Или вот-вот угодит: стоит только сделать шаг через порог.

   — Заходи, — велела старушка. Голос у неё был приятный, мягкий, не вызывающий никаких опасений. Но Ксюха, конечно, всё равно опасалась. На всякий случай.

   — Да я же на минутку, просто спросить… Не хотела мешать.

   — А разве ты мне мешаешь? Заходи, не стой столбом, и мух в квартиру не пускай. Выдохни, объясни толком, что там у тебя стряслось?

   Ксюха осторожно переступила порог и почти не удивилась, когда дверь зловеще захлопнулась за спиной. Хотя, скорее всего, это был просто сквозняк, ничего необычного.

   — Собака у меня пропала. Пропал. Малыш. Я отвлеклась ненадолго, а он умчался. Я за ним побежала, но догнать не успела. Заметила только, как он в этот подъезд заскочил. Какой-то парень заходил, Малыш за ним в двери прошмыгнул — и как испарился. И я теперь вообще не представляю, как его искать. Может, вы видели кого-то: либо собаку, либо парня. Лучше обоих, конечно.

   Так себе была легенда, если вдуматься.

   Может, стоило в лоб спросить? Или нет?

   Жалко всё-таки, что в школе не учат, как искать беглого магического преступника, которого понесло неизвестно куда. Может, эта милая старушка радостно пригласит её на кухню, напоит чаем с баранками и выложит как на духу всю биографию Людвига. А может, траванёт вареньем из мухоморов, распилит на кусочки и выкинет в мусоропровод.

   Впрочем, в этом доме нет мусоропровода. Придётся тело в мешках на улицу выносить в несколько приёмов, а такие пробежки по лестнице с четвёртого этажа на первый и обратно — не для пожилых людей.

   — Как она хоть выглядела-то, собака твоя? — Старушка всё ещё говорила вполне мирно.

   — Ну, обычно… лохматая, серая. Хаски. Они такие, знаете, как переходное звено между лайкой и овчаркой, симпатичные, но дурные.

   — А мальчик?

   — Да тоже обычно… Растрёпанный такой, в куртке кожаной. — И в кедах на босу ногу, ага! — Живёт тут кто-то похожий, не знаете?

   — Похожий, говоришь… И в кедах… — Старушка задумчиво поцокала языком.

   Ксюха нервно сглотнула. Про кеды она вслух не говорила, только подумала. Да, очень громко, наверное, подумала, но кто же знал, что её услышат!

   — Очень громко, — подтвердила старушка с таким горьким вздохом, словно уже несколько раз просила убавить звук у внутреннего радио, но Ксюха к просьбам не снизошла.

   От такого внутреннее радио переклинило окончательно, и оно выдало в эфир протяжное «Ааааааыыыыы!», пронзительное, как пожарная сирена. Старушка в ответ на это поморщилась и, не сводя глаз с гостьи, обошла её по кругу, чудом ни за что не зацепившись в узком коридоре.

   Передвигалась она совершенно бесшумно, даже тапочками по полу не шаркала, отчего Ксюхе стало жутковато. Но вместе с тем пришло понимание, что она всё же не ошиблась адресом. Искать Людвига (или хотя бы информацию о нём) действительно стоило именно здесь, в этой старомодной квартире. Но как искать-то?

   Интересно, сколько здесь комнат? Вроде одна. И кухня. И санузел.

   И старушка, которая читает мысли.

   И Ксюха, которая снова слишком громко думает.

   — Где он? — выпалила она вслух. — Вы же всё равно уже поняли, зачем я пришла.

   — За кем, — ни капли не смутившись, поправила старушка. — Ты, кстати, знаешь, что врать нехорошо?

   — Подслушивать чужие мысли тоже нехорошо.

   — Да разве я подслушивала? Так, по верхам кое-что ухватила. Надо же было убедиться, что ты не грабить бедную бабушку пришла. А то ходят тут всякие, а из дома потом ценные вещи пропадают: ложки, серьги, челюсть вставная.

   — Так это были ваши зубы? — выпалила Ксюха, вспомнив содержимое коробки Людвига.

   Старушка демонстративно нахмурилась.

   — Ну, милая, разве же можно о таком спрашивать. Зубы — это вещь личная, интимная. Это же почти как про возраст спросить.

   — Ладно, про возраст промолчу. И вообще буду хорошей приличной девочкой, только скажите, где он! — Прозвучало это почти жалобно. Почти как «пожалуйста, отдайте мне Людвига, а я для вас всё что угодно сделаю».

   Или нет.

   Ксюха и сама не до конца понимала, на какие жертвы она готова пойти. Людвиг не был её другом, не был родственником, не был учителем, он просто появился из ниоткуда несколько дней назад, рассказал про магию, дал почесать мохнатое волчье брюхо — и показал место, где можно укрыться от реальной жизни. И Ксюхе очень не хотелось, чтобы это место исчезло. Чтобы Людвиг исчез. Чтобы мир резко стал прежним, а воспоминания о нескольких чудесных днях со временем затёрлись, притворились сном.

   — Нет, я так больше не могу! — всплеснула руками старушка. — Ну попроси уже своего мальчика, он покажет, как заглушку поставить и не сводить окружающих с ума своими эмоциями!

   — Почему-то все, кроме вас, нормально воспринимают мои эмоции! — огрызнулась Ксюха. И торопливо добавила: — Он не мой мальчик. Он сам по себе мальчик, свой собственный.

   — Ладно, сдаюсь! Забирай уже своего собственного мальчика. Вот же упрямое создание!

   Дверь в кухню распахнулась. Хозяйка квартиры при этом даже пальцем не шевельнула, но теперь Ксюха была совершенно точно уверена, что сквозняк ни при чём. Магия, только и исключительно магия!

   А потом она увидела холодильник. Тот самый — вернее, точно такой же — огромный, побитый жизнью агрегат. Дом воссоздал его скрупулёзно, вплоть до потрескавшейся краски сбоку, до застарелых следов от наклеек на дверце.

   Из-за холодильника виднелись ноги. В кедах. Без носков.

   Ксюха рванула вперёд раньше, чем успела толком испугаться. Влетела в кухню, грохнулась на колени рядом с Людвигом, распростёртым на полу. Попыталась вспомнить всё, что знала о первой помощи, но мысли разлетелись в разные стороны, как голуби от велосипедиста, промчавшегося сквозь стаю.

   Людвиг совершенно точно был жив: он тяжело и часто дышал, иногда вздрагивал, но в сознание не приходил. Ксюха осторожно коснулась его руки — кожа была холодная и очень бледная. Но никакой крови вокруг. По крайней мере, на первый взгляд.

   Откуда-то тянуло палёным, но не так сильно, чтобы всерьёз подозревать, что Людвиг отравился угарным газом.

   Да и чем-то другим отравиться он вряд ли мог: судя по полной чашке чая и нетронутой шоколадке, к еде он даже не притронулся. Разве что на стул присесть успел — а потом вместе с ним и свалился.

   — Что вы с ним сделали?

   — А не видно? Спать уложила.

   — Прямо на полу? — ошарашенно спросила Ксюха первое, что пришло в голову.

   — Где получилось — там и прилёг. А как бы я его в другое место перетащила? Мне даже стул сдвинуть тяжело, не то что этого оглоеда. — Ворчание у старушки получалось добродушным, не обидным. И не слишком взволнованным. Это странным образом успокаивало и пугало одновременно.

   В первую очередь потому, что Ксюха никак не могла понять, на чьей стороне этот божий одуванчик и что вообще происходит. И что делать дальше.

   — Надо скорую вызвать!

   — Не поможет ему скорая. Да и не надо бы её сюда. Ничего, сам очухается, а уж сколько потом протянет — не мне знать. Так что не нервничай, ничего я ему не сделала. Придержала разве что, чтобы головой не ударился, но вряд ли помогло, он и раньше на всю голову отбитый был. И не надо на меня так сурово молчать. Забирай уже этого бедолагу, и чтоб я вас обоих тут больше не видела.

   — Спасибо? — осторожно пробормотала Ксюха.

   Очевидно, их отпускали. Более того, выпроваживали. Но ничего не объясняли, и это злило, хотя злость отступала, стоило только посмотреть на Людвига. Его надо было срочно вернуть домой.

   Его надо было вернуть в Дом!

   Но Ксюха всё же не удержалась, спросила:

   — Тогда зачем вы вообще тянули время, слушали мою болтовню? Сказали бы сразу: «Проходи, забирай». Или боялись, что я грязными кроссовками полы испачкаю?

   — Надо же было убедиться, что ты не причинишь ему вреда. — Старушка задумчиво пошамкала губами. — По крайней мере, не причинишь больше вреда, чем он сам способен себе причинить. Всё, иди уже. Быстро, быстро! И больше никогда не возвращайся. И ему передай — на порог не пущу, пусть даже не пытается.

   Ксюха кивнула, вцепилась в Людвига левой рукой, правой нащупала в кармане ключ.

   Зажмурилась, представляя себе Дом.

   Взмолилась мысленно: «Забери нас отсюда!»

   И исчезла.

   В этот раз перемещение получилось каким-то резким, нервным. Ксюху выдернуло из кухни так, что зубы лязгнули друг о друга, а потом так же грубо приложило коленями об пол Дома. Людвиг приземлился удачнее — на одну из шкур. Но, наверное, всё равно ударился, потому что сразу же тихо застонал, хотя в себя так и не пришёл.

   Ксюха всхлипнула. Она не собиралась реветь, это как-то само собой получилось: от страха, от беспомощности, от обиды на весь окружающий мир, оставивший её один на один с проблемой, которую ей не под силу решить.

   Старушка сказала, что скорая Людвигу не поможет, и, похоже, не врала. Кем бы эта странная бабуля ни была и какие бы цели ни преследовала, Ксюха так и не почуяла от неё никакой опасности. И вранья тоже, а уж распознавать чужую ложь она всегда умела.

   Ладно, об этом можно и позднее подумать.

   Или у самого Людвига спросить. Он-то знал, куда и зачем отправился, и Ксюха обязательно вытрясет из него информацию, как только он придёт в себя.

   Главное — чтобы пришёл.

   Пока что не приходил.

   Время застыло, будто его вдруг поставили на паузу, как фильм или компьютерную игру. Ничего не происходило. Даже Дом затаился, замер в напряжённом ожидании: не шуршал, не вздыхал, не тянулся тенями из угла. Людвиг лежал на полу, Ксюха неподвижно сидела рядом с ним — и совершенно не представляла, что делать дальше.

   Звать на помощь? Тормошить? Молиться? Рыдать?

   «Двигайся! Делай хоть что-то!» — приказала она себе, но так и осталась сидеть.

   «Я сейчас досчитаю до трёх — и встану…»

   «Встану. Обязательно встану. Я смогу».

   Прорваться через оцепенение оказалось неожиданно сложно. Ксюху словно окружала густая липкая смола, и от того, что смола эта была воображаемой, легче не становилось. Даже дышать получалось с трудом, какие уж тут движения.

   Но она всё равно попыталась. Моргнула. Пошевелила пальцами. Сжала кулак.

   Время тяжело, неохотно сдвинулось с места, словно провернулась огромная проржавевшая шестерня.

   — Людвиг, — тихо позвала Ксюха. — Очнись, пожалуйста.

   Он не реагировал, но хотя бы дышал. Совершенно точно — дышал.

   Ксюхе не нравилась его бледность и то, каким он был холодным. Не оборотень, а какой-то вампир в спячке!

   И ещё больше ей не нравились его насквозь мокрые кеды. В лужу, что ли, влез по пути? Так и простыть недолго в придачу ко всему остальному.

   Что делать с мокрой обувью (в отличие от обморока) Ксюха примерно представляла, поэтому кеды с Людвига сразу же стянула и поставила поближе к камину, просыхать. На голые (и, конечно, тоже холодные) ноги хотелось первым делом натянуть шерстяные носки, но их под рукой не было, поэтому Ксюха просто растёрла ступни полотенцем.

   Точнее, попыталась растереть, но уже через пару секунд Людвиг дёрнулся, смешно поджал пальцы и сообщил:

   — Щекотно вообще-то.

   Голос был тихий, хриплый, совершенно безжизненный.

   Кажется, Людвиг сам удивился, услышав его таким. И ещё больше удивился, когда Ксюха рухнула на него сверху, обняла обеими руками и прошептала в самое ухо:

   — Живой…

   — Конечно живой. Каким же мне ещё быть?

   — Да ты тут полчаса лежал труп трупом. А то и больше.

   — Паршиво, — пробормотал Людвиг, осторожно обнимая Ксюху в ответ. — Принеси водички, а? Или лучше сок. У нас есть сок?

   — Есть, я купила.

   — Гранатовый?

   — Фейхуёвый.

   — Сарказм чую я в словах твоих, юный падаван.

   Ксюха украдкой выдохнула. По крайней мере, этот задохлик достаточно очухался, чтобы распознавать сарказм. И ещё он смотрел «Звёздные войны». Тоже неплохо! Хоть какой-то мостик общего культурного контекста между берегами разных поколений.

   — Персиковый. Он со скидкой был. А гранатовый ты не заказывал.

   — Ну вот теперь заказываю. Купишь? И гематогенку.

   — С ёжиком?

   — С каким ёжиком?

   Мостик культурного контекста опасно зашатался.

   — Напомни попозже, я тебе про мемы расскажу. — Ксюха отлипла от Людвига и направилась на кухню. — О, у нас выросли обеденный стол и чайник!

   Чайник был электрический, но провод, как и у холодильника, рос прямо из стены. Существование розеток Дом по-прежнему игнорировал. Тем не менее всё прекрасно работало: чайник сразу же зашипел, подогревая воду, стоило только нажать на кнопку, а сок оказался приятно-прохладным.

   — Спасибо, — улыбнулся Людвиг, принимая кружку. Пока Ксюха возилась на кухне, он добрался до кресла, а вот усесться в него не смог, так и устроился рядом, на полу, опершись спиной о подлокотник. — Что ты успела натворить, если на целый чайник хватило?

   — Это ты успел натворить. Сначала ушёл, потом никак очнуться не мог. Я немножко психанула, вот оно и…

   — И всё?

   — Тебе мало, что ли?

   — Не знаю. — Людвиг пожал плечами, чуть не выронив кружку из подрагивающих рук — пришлось подхватывать. — Я просто как-то не думал, что за меня кто-то станет волноваться. И тем более не думал, что это окажешься ты. Тебе же от моего исчезновения сплошная польза: ключ есть, где остатки денег лежат — знаешь. Живи и радуйся.

   — Ты идиот?! — гаркнула Ксюха.

   И снова едва успела подхватить кружку (впрочем, уже пустую).

   Людвиг удивлённо округлил глаза. Для полноты картины не хватало разве что наивного вопроса «А что я не так сказал?», но он и без того повис в воздухе. Кажется, именно так и ощущались слишком громкие мысли.

   Ксюха старательно подумала в ответ, потому что сформулировать словами никак не получалось.

   Да, она испугалась. Кажется, впервые в жизни всерьёз испугалась не за себя, а за какого-то постороннего человека.

   Хотя ладно, за себя тоже. Немножко. Испугалась, что все приятные изменения, которые произошли в её жизни в последние дни, могут в любой момент исчезнуть вместе с Людвигом.

   Но на самом деле она отдала бы всё это: магию (которой у неё и так не было), знания о магии (которых тоже было не густо), деньги (те, что не успела потратить) и ключ от Дома — лишь бы точно знать, что Людвиг в порядке. Она готова была отправиться за ним не только в соседний район, но и в другой город. Отправиться, отыскать и за шкирку притащить домой, лишь бы отпустила эта дурацкая зудящая в душе тревога.

   Которая, кстати, никуда не делась.

   Людвиг всё ещё походил на бледный труп и даже сидел с трудом. И явно не горел желанием рассказывать, что с ним случилось.

   — Ты идиот, — повторила Ксюха, уже тише и спокойнее. — Как тебе вообще могло прийти в голову, что для меня деньги важнее живого человека?

   — Обычно именно так и бывает.

   — Тебе нормальные люди в жизни совсем не попадались, что ли?

   — Попадались. Давно, в детстве. Но я же тогда мелкий совсем был. Может, просто считал их добрыми и заботливыми, а о настоящих мотивах понятия не имел…

   Ксюха вздохнула, решив, что в третий раз повторять про идиота уже не стоит. Да и много ли она сама встречала действительно добрых людей?

   А ещё — сейчас есть вопросы поважнее!

   — Я от тебя не отстану, пока не объяснишь, что произошло. Так что давай, рассказывай, зачем тебя туда понесло и отчего ты в обморок грохнулся.

   — Как ты меня нашла? Это ведь ты меня нашла?

   — Даже не пытайся сменить тему. Выкладывай всё как есть.

   Людвиг изобразил на лице что-то похожее на безысходность. Не то партизан на допросе, не то щенок, которого зажали в угол суровым «Кто погрыз ботинок?!».

   — Ещё сока принести? — сжалилась Ксюха.

   — А шоколадки у нас случайно нет?

   — Случайно есть. Но сначала рассказ. А потом — как повезёт.

   — Вот ты шантажистка!

   — Да, я в курсе. — Ксюха хотела рассмеяться, но осеклась, ведь буквально то же самое ей совсем недавно сказал Тимур. В контексте рассуждений о хороших людях звучало как-то невесело. Не получалось у неё быть хорошей, хоть тресни — всегда вылезала какая-то червоточинка. — Ладно, страдалец, будет тебе шоколадка. Но давай ты хотя бы с пола поднимешься.

   — Зачем? Мне и здесь неплохо.

   — Совсем сил нет?

   — Ну... — Людвиг почему-то никак не хотел сознаваться в своей беспомощности, но отрицать очевидное тоже не стал. — Голова кружится. И вообще... так себе... Но это ничего, пройдёт. Так что тащи шоколадку, сок, фрукты какие-нибудь, если есть. И что ты там ещё купила? Всё, в общем, тащи, устроим пикник у камина. А потом и поговорим.

ГЛАВА 8. Шрамы и кое-что ещё

— Понятия не имею, с чего начать, — сознался Людвиг.

   Подниматься с пола он по-прежнему не спешил. Ксюха подумала, подтянула ближе одну из шкур и устроилась рядом.

   В камине уютно потрескивал огонь, под ладонью проминался тёплый мех, тени тихо сидели по углам, на тарелке постепенно заканчивались орешки, чипсы и нарезанное ломтиками яблоко. Шоколадку доели первым делом, по-братски разделив напополам.

   — У меня, кажется, проблема.

   — Я догадалась, — не удержалась от сарказма Ксюха, но сразу же сменила тон: — Извини, я не буду перебивать.

   Людвиг вроде бы не обиделся. По крайней мере, никак не среагировал и спокойно продолжил:

   — Я когда из камеры удирал, мне в ногу засадили какую-то гадость. Заклинание. Думаю, целились в ключ от Дома, но слегка промазали.

   — Так и знала, что ключ прямо на тебе нарисован! Татуировка, да?

   — Это называется «не буду перебивать»? — хмыкнул Людвиг. — И, кстати, нет, не татуировка. Её мне бы первым делом содрали вместе с кожей, или залили какой-нибудь кислотой, чтобы рисунок нарушить.

   — Бррр… — Ксюха поморщилась. Недостатком воображения она никогда не страдала, поэтому немедленно примерила на себя всё сказанное. Идея с татуировкой сразу же прекратила казаться крутой и умной. Но менее привлекательной почему-то не стала. — А если не тату, то что?

   — А... проще показать, наверное. Сейчас, погоди...

   Людвиг осторожно поднялся, придерживаясь за кресло, постоял немножко, поёжился, как перед прыжком в холодную воду, а потом расстегнул штаны и спустил их на пол раньше, чем Ксюха успела смутиться и отвернуться.

   Впрочем, отворачиваться особого смысла не было, не голым же он остался, в самом-то деле! Трусы как трусы, на пляже и откровеннее бывает.

   Но самое интересное начиналось ниже, на бедре: сетка свежих шрамов, в точности повторяющая узор ключа. Только шрамы были странные: не ровные и тонкие, какие остались бы от ножа, а корявые, как рисунок первоклассника.

   — Это ты сам сделал?

   — Конечно сам, кто ж ещё? Царапал потихоньку, когда никто не видел. Самое сложное было — чтобы не заметили. Ну и пропорции, конечно. На глазок же всё, без линейки.

   — Царапал… чем? — Ксюха подозревала, что она уже знает ответ, но надо же было уточнить — вдруг всё не настолько плохо, как ей сперва показалось.

   — Ногтями. Точнее, когтями. — Нет, именно настолько плохо. — Больше нечем было. Не самый удобный способ, честно говоря. Во-первых, больно, во-вторых, стоит позу сменить — и сразу весь узор нарушается. Да ещё и кровь течёт, пачкает...

   Ксюха открыла рот — и промолчала. Просто не знала, что сказать. Представляла Людвига, раздирающего собственную ногу в попытках добиться правильного рисунка, и всё это тайком… То есть молча, и вообще без лишнего шума.

   Кошмар какой!

   — Я правда слишком громко думаю? — спросила она вместо дурацких слов, совершенно неспособных сейчас описать настоящие эмоции.

   — Да, громковато. Но я не читаю твои мысли, если тебя это беспокоит. Я вообще мысли читать не умею, просто слышу рядом с тобой такое… Как фоновый гул, но не звук, а ощущение. Если сосредоточиться, то могу поймать эмоции и намерения, не больше. Не знаю, как по-другому объяснить.

   — Вроде поняла. Я примерно так же Дом чувствую.

   — А, значит, с тобой он тоже разговаривает? Вот болтун!

   Тени по углам отчётливо захихикали.

   — Цыц! — прикрикнул на них Людвиг. — Ладно, хватит так старательно излучать сочувствие. Это просто царапины, не страшнее разбитой коленки. Проблема-то не в них.

   Настоящую проблему Ксюха уже и сама разглядела. Всего-то и требовалось — ещё немного опустить взгляд. От коленки и ниже ногу Людвига покрывала сетка трещин. Ярко-алых, словно кровью налитых. Только кровь (если это всё же была она) не вытекала наружу — она застыла, как клей, скрепляющий разбитую на осколки кожу.

   Издалека это больше походило на искусную цветную татуировку, чем на настоящую рану. Только вот татуировки не меняют цвет сами по себе, и не мерцают на свету, как ёлочная мишура.

   — В волчьем обличье оно не так заметно. Вообще не заметно, — припомнила Ксюха.

   — Зато по ощущениям — почти никакой разницы.

   — Очень больно?

   — Когда как. Сейчас — терпимо.

   Вопреки собственным словам, Людвиг со стоном опустился обратно на пол, даже штаны натягивать не стал. Это у него называлось «терпимо».

   — Это можно как-то вылечить?

   — Понятия не имею. Наверное, можно. Наверняка можно. Только я не знаю, как.

   — А кто знает?

   — Это я и пытался выяснить.

   — И как, успешно?

   — Ну… Я подумал, что есть один человек, который меня точно не сдаст. Правда, я не помнил номер её квартиры. И адрес тоже не помнил. Ну, визуально-то помнил, конечно, всё-таки я там несколько лет жил, но это давно было, ещё в детстве. Мало ли как там всё поменялось. А то получилось бы как с тем домом, который снесли. — Людвиг закинул в рот горсть орешков, маскируя паузу.

   — Ну, этот хотя бы не снесли, — вклинилась Ксюха.

   — Лучше бы снесли.

   — Так что стряслось-то?

   — Да ничего. То есть… Умерла она.

   Ещё одну горсть орешков Людвиг пережёвывал с такой тщательностью, что, наверное, перемолол их в арахисовую пасту. Прерывать этот процесс Ксюха не рискнула, но молчала очень выразительно.

   — Это квартира моей бабушки. Двоюродной. Папиной тётки, в общем. Она даже в моё время уже очень старая была, и я должен был догадаться, что… ну, лет-то сколько прошло! А я что-то даже не подумал об этом, просто примчался туда и начал в дверь названивать, пока не впустили.

   — Повезло, что вообще хоть кто-то впустил. То есть… эээ… сочувствую?

   Получилось как-то странно, вопросительно, словно Ксюха сама не была уверена, стоит ли в данном случае выражать сочувствие. Если бы умерла её собственная бабушка, Ксюха бы точно расстроилась, но вряд ли хотела бы слышать от посторонних какие-то стандартные соболезнования. Вся эта показуха обычно очень бесила.

   Но вроде как надо же было что-то сказать.

   Так положено.

   — Она и впустила, — хмыкнул Людвиг, показательно проигнорировав сочувствие. Кажется, он тоже не очень одобрял такие штуки.

   Задумавшись об этом, Ксюха с явной задержкой осознала смысл фразы.

   — Как это?! Она… погоди… Это та старушка, которую я видела?

   — А ты её видела?

   — Да, когда за тобой притащилась. Она мне дверь открыла. Милая такая бабулечка, общительная. Она что, мёртвая?!

   — Ты с ней ещё и разговаривала? Серьёзно? Прямо как с живым человеком? И ничего не заподозрила?

   — Как я вообще могла что-то заподозрить? Она не летала, не светилась, сквозь стены не проходила. Цепочкой дверной звенела. Зачем ей цепочка, если она призрак?

   — Привидения часто повторяют те действия, к которым привыкли, пока были живы. Они ходят через двери, а не через стены, смотрят телевизор, пьют кофе… ну, на самом деле не пьют, конечно, но вполне могут сварить, перелить в кружку и флегматично на неё смотреть.

   Людвиг не шутил. Совершенно точно не шутил.

   Ксюха даже глаза прикрыла, вызывая в голове образ старушки, — и снова не заметила ничего необычного. Бабушка как бабушка. Обычная. Нормальная, а не как у некоторых. Подумаешь, мёртвая немножко.

   Наверное, стоило испугаться хотя бы с опозданием, но почему-то не получилось. Да и чего тут бояться? Они прямо сейчас сидят в желудке злобного монстра — и ничего, прекрасно себя чувствуют!

   — Ладно, допустим. А дальше? Только не говори, что ты грохнулся в обморок, увидев призрак.

   — Тогда бы я в коридоре грохнулся, — логично заметил Людвиг. — Нет, я удивился просто. А пока соображал, как себя вести, она на меня накинулась с претензиями. Типа «Где тебя столько лет носило?!» и «Куда ты, бандит, челюсть мою утащил?». Ну утащил и утащил, чего бухтеть-то…

   — Ты серьёзно спёр у собственной бабушки вставную челюсть?

   — Так получилось. Ну не смейся, правда нужно было для дела, а вернуть потом не вышло! Будешь ржать — вообще ничего не расскажу.

   — Ну и кто из нас теперь шантажист? — Ксюха с трудом подавила очередной рвущийся наружу смешок.

   — Я не шантажирую, а ставлю перед фактом. Ну, в общем, она высказала мне всё, что накипело, а потом хотела накормить, но вспомнила, что дома продуктов нет — призраку-то они без надобности. Нашла заварку столетней давности, шоколадку какую-то из заначки притащила. Такие, знаешь, тихие мирные семейные посиделки. Я ей рассказал про свою проблему, она поохала, конечно, сходу никакого решения не предложила, но обещала подумать. А потом… Я, честно говоря, не совсем понял, что произошло. Ничего особенного мы не делали, разговаривали просто. Чайник как раз вскипел, я себе налил, сел, к шоколадке потянулся… И тут вдруг такое ощущение, что из меня все силы выкачали, до капли. И всё, и темнота. — Людвиг поёжился от воспоминаний. — А потом пришёл в себя уже здесь и с тобой.

   — Так это тебя из-за заклятья в ноге вырубило или просто так? Может, от нервов или от голода?

   — Нет, это точно магия. У меня уже бывало нечто подобное, только не так резко, и тогда я точно знал, кто из меня силы тянет. А здесь… странно всё. И с ногой тоже странно. Она болела в этот момент, да, но она и накануне болела. Она вообще теперь всегда болит, ну и что, каждый чих на неё списывать?

   — А что это заклинание вообще делает-то? Которое в ноге?

   — Да не знаю я, в том-то и проблема! Раньше я с таким не сталкивался, исходную формулу тоже не видел, а так, на глазок, без магии разобраться не получается. И у баб Дуси тоже не получилось, у неё сейчас возможностей ещё меньше, чем у меня.

   — Она ещё и Дуся…

   — Евдокия. А что? Нормальное имя!

   — Нормальное, нормальное, — отмахнулась Ксюха. — Просто она мне сразу показалась такой милой стереотипной бабушкой, что если бы её звали Ангелина или Карина — я бы разочаровалась. А вот Дуся или Глаша — самое то.

   Людвиг хмыкнул. И внезапно совершенно без перехода выдал:

   — Ксю, ты офигенная!

   — С чего вдруг?

   — Просто. У тебя каким-то странным, совершенно парадоксальным образом работает мозг, поэтому я никогда не могу предсказать, как и на что ты среагируешь. Ты не шарахаешься от призраков и боггартов, чешешь оборотня за ушами, раскручиваешь строителей на поиски коробки. Есть в этом мире хоть что-то, способное тебя удивить?

   — Человечность, — даже не потрудилась задуматься Ксюха.

   — В смысле?

   — В прямом. Когда люди… призраки, боггарты, оборотни, строители… когда все эти существа относятся друг к другу по-человечески. Так что, честно говоря, меня очень удивляешь ты. Тем, что нарисовал мне ключ, а не отправил подальше, как только я перестала быть тебе нужной. За ушами, опять же, дал почесать. Ну и вообще, не прогнал, не побил. Даже не наорал ни разу.

   Людвиг смотрел странно. Недоверчиво. Даже, пожалуй, ошарашенно.

   — Бедный ты мой ребёнок, — наконец выдохнул он. — Что они с тобой сделали?

   — Кто? — не поняла Ксюха.

   — Все, кто не по-человечески… Все, кто тебя обижал. Все, кто тебя до этого довёл.

   — Да брось, нормально у меня всё. Я не бомжую, не голодаю, у меня даже телефон есть. И ноутбук. Правда, бабушка его спрятала куда-то, но это ерунда, вернёт. В общем, отлично живу, как все люди.

   — Ага, — сказал Людвиг таким тоном, словно ни на мгновение Ксюхе не поверил. Хотя она же чистую правду сказала, даже не приукрасила ни капельки в кои-то веки. — Ладно, я понял. Извини. Расскажи лучше, как ты меня нашла.

   — Хорошо. Но потом ты расскажешь, кто и когда тянул из тебя силы.

   — Это неинтересно.

   — Мне не для развлечения. Хочу понять, как это работает.

   — Расскажу, — кивнул Людвиг. — Тащи ещё шоколадку.

ГЛАВА –4. Этот

1991 год

   — Пожалуйста, будь с ним вежлив… — Фрау Вальд прижала Людвига к себе и пригладила ему непокорные волосы, но он тут же упрямо замотал головой.

   Он не хотел быть вежливым, не хотел идеальную причёску, и чужих прикосновений тоже не хотел.

   Фрау Вальд огорчённо вздохнула. Она, в общем-то, была неплохой женщиной, доброй. И к тому же — соседкой и подругой Хелены Майер. И когда всё случилось… когда взрослые думали, что делать дальше (с Людвигом, с его домом и вообще), она первая предложила забрать мальчишку к себе. Мол, какая разница: всё равно дома пятеро сорванцов и вечный кавардак. С одним из этих сорванцов Людвиг даже учился в одном классе. Не то чтобы они дружили или даже общались (Франц считал Людвига слишком шумным, Людвиг считал Франца скучным занудой), но взрослые решили, что это хорошая идея. Хорошее решение проблемы.

   Временное, конечно.

   Людвигу не нравилось быть проблемой, не нравилось быть обузой, не нравилось делить комнату с Францем. Ему вообще мало что нравилось. Он просто хотел домой. И к маме.

   К маме его отпускали без возражений. Чего бы не отпустить — на кладбище тихо, спокойно, безопасно, пусть идёт, если хочет.

   Домой не пускали. Сказали: нечего там делать, да и заперто.

   Ключи хранились у фрау Вальд. Людвиг мог бы запросто их стащить, только не видел в этом смысла. Он мечтал попасть не в тот дом, который стоял сейчас пустой, с опечатанной дверью, тёмными окнами и лужайкой, заросшей сорняками, а в прежний, сохранившийся в памяти, в тот, где светло, уютно, сквозняк колышет дурацкие шторы в цветочек, а мама ругается, что непутёвый сын снова где-то заигрался и пропустил обед. А то и ужин.

   Ну и пусть бы ругалась, она же не со зла.

   И даже когда морковку в рагу добавляла — это тоже не со зла, а для витаминов.

   И даже её вечное «Немедленно убери свой бардак!»

   Теперь Людвиг был согласен и на уборку, и на варёную морковку, и на примерное поведение, лишь бы всё стало как раньше. Но прекрасно понимал, что как раньше не будет, поэтому морковку из еды, приготовленной фрау Вальд, выковыривал с особой старательностью.

   Но это теперь, когда немножко отпустило.

   А в тот день, когда всё случилось, он, конечно, рвался домой как безумный, хотел увидеть всё своими глазами. Даже подрался с одним из полицейских, который пытался преградить вход.

   Ну, как подрался… Как вообще восьмилетний пацан может подраться со взрослым мужиком? Боднул в живот, пнул в коленку, укусил за руку (чудом сдержавшись, чтобы не обернуться волком) и был с позором вышвырнут на улицу.

   Потом долго ревел на заднем дворе.

   Потом попытался пролезть через окно.

   Не успел — герр Штайн заметил лазутчика, схватил в охапку и унёс подальше. Людвиг даже не сопротивлялся, к тому времени он уже достаточно успел разглядеть.

   За окном (тем самым, в которое он пытался залезть) находилась кухня. Деревянный пол был залит кровью, брызги попали на посудный шкаф, и на накрытый светлой скатертью стол, и даже на любимую кружку Людвига, которую он на этом столе оставил утром.

   Мама всегда ругалась, когда он не мыл её за собой и не убирал в шкаф, но ему так больше нравилось. Нравилось, что приходишь домой — и всегда можно отхлебнуть остывшего чая, или сока, или… нет, молоко лучше не допивать, оно за это время частенько успевало прокиснуть, особенно летом.

   В общем, Людвиг подумал, что из этой кружки он, наверное, никогда уже пить не сможет, даже если ему её отдадут.

   Чего бы и не отдать, в принципе? Это же его дом. Наверное. Других родственников и наследников кроме Людвига у мамы не было (или она про них никогда не говорила).

   — Хочу к маме, — сообщил Людвиг куда-то в рубашку герра Штайна.

   — Нельзя, — вздохнул полицейский.

   — А когда будет можно?

   — Когда эксперты… ну… закончат… Давай я тебя пока к фрау Вальд отведу? Поживёшь у неё несколько дней, а потом мы что-нибудь придумаем. Согласен?

   Людвиг кивнул. Наверное, он кивнул бы на что угодно: на предложение сходить в магазин, побриться налысо или переехать жить на луну. Ему было попросту всё равно.

   В итоге несколько дней как-то незаметно превратились в пару месяцев. Фрау Вальд жалела сироту и опекала как могла, герр Штайн иногда заходил в гости и рассказывал, как продвигается расследование.

   Расследование не продвигалось никак.

   Некто забрался в дом средь бела дня, сунулся в кухню, проломил хозяйке голову кофемолкой, а потом вместе с ней и скрылся. Зачем ему кофемолка — так никто и не понял. Может, в состоянии аффекта прихватил, или просто пьяный был, или на ней остались его отпечатки, или… или… Бесконечное число вариантов.

   Никто бы и не заметил ничего до самого возвращения Людвига, если бы не окно, распахнутое по случаю летней жары. Ветер всколыхнул штору так, что она дотянулась аж до включённой плиты и немедленно загорелась. Всерьёз поджечь ничего не успела, но пламя случайно заметила соседка (не фрау Вальд, а другая), и вызвала пожарных. А те — полицию и скорую.

   Хотя скорая там была уже не нужна.

   Фрау Вальд считала, что убийца — кто-то из туристов. Или просто мимо проезжал. Но точно не местный, не мог местный такое сотворить. Герр Штайн в ответ обычно молчал, потому что у него опыта было побольше.

   У Людвига опыта вообще не было, но всё же он с тоской думал, что если бы его пустили на кухню сразу после убийства и дали как следует осмотреться (а главное — принюхаться) — он бы мигом вычислил злодея. Но все следы затоптала полиция, а запахи со временем выветрились, осталась только вонь от горелой шторы и бессмысленные разговоры.

   Да и те постепенно затихали, сходили на нет.

   А потом, когда Людвиг подумал, что про него вообще все забыли и жить ему вечно в одной комнате с Францем Вальдом, приехал этот.

   Он заявился рано утром, когда все ещё спали. Потом Эрих, старший сын фрау Вальд, ворвался в комнату, сдёрнул с Людвига одеяло и велел немедленно одеваться, умываться и бежать в отцовский кабинет. Сам герр Вальд был в отъезде (он вообще почти всегда был в отъезде, в рабочих командировках), но важные семейные вопросы традиционно решались именно в кабинете.

   Важный семейный вопрос, для решения которого немедленно требовался Людвиг, мог касаться только одного — приезда этого. Сам приезд, в общем-то, секретом не был, просто случился как-то очень уж внезапно и без предупреждения.

    Людвиг выскочил из комнаты, торопливо принюхиваясь прямо на ходу. Из мешанины знакомых домашних запахов мгновенно вычленились новые: какой-то резкий одеколон и дешёвый стиральный порошок. И почему-то резина. Запахи просачивались из-под двери кабинета, щекотали нос и заставляли морщиться.

   В общем, этот Людвигу заранее не понравился.

   — Ну же, иди, — шепнула фрау Вальд, подталкивая Людвига к двери. — Веди себя хорошо. Если что — я рядом.

   — Угу, — буркнул Людвиг и шагнул через порог, мысленно готовясь к чему угодно.

   Этот даже не обернулся, он был занят — задумчиво пялился в окно. Людвиг подошёл туда же и несколько секунд изучал соседний дом (его собственный дом!) и кусок улицы. На стоящего рядом человека он демонстративно не смотрел.

   Очень старался не смотреть, но краем глаза, конечно, поглядывал. Надо же было понять, что мама в нём вообще нашла.

   На героя-любовника мужчина не походил, скорей уж на какого-то инженера: очки в толстой оправе, серый костюм (приличный, но словно с чужого плеча), стрижка дурацкая. И — совсем внезапно — здоровенная золотая печатка на пальце.

   — Привет. Как дела? Тебе объяснили, кто я? — осторожно произнёс гость, не выдержав тишины. По-немецки он говорил грамотно и даже почти без акцента. Разве что медленно, словно каждую фразу сначала выстраивал в голове и только потом произносил вслух.

   Людвиг кивнул. Приветствие и первый вопрос он проигнорировал, но мужчина этого либо не заметил, либо предпочёл не заметить.

   — Ты знаешь, зачем я приехал? — продолжил он.

   Людвиг снова кивнул.

   — Хочешь отправиться со мной?

   Вопрос был посложнее, чем предыдущие. В первую очередь потому, что ответа на него Людвиг не знал.

   — Зачем я вам? — напрямик спросил он. — Столько лет не вспоминали, а тут вдруг заявились.

   — Я понятия не имел о твоём существовании. Твоя мама ничего мне не сказала. Мы не слишком активно переписывались, но всё же иногда общались, и всё это время она вообще не упоминала, что у неё есть сын. Только в последнем письме созналась, словно предчувствовала… — Этот вытащил из кармана несколько писем. — Проверь, если хочешь.

   Читать письма Людвиг не стал. Даже разворачивать их не стал. Казалось, стоит перевести взгляд на аккуратные строчки, написанные знакомым почерком, и мир разобьётся на части, раскрошится прямо под ногами, и в эту пропасть рухнут остатки самообладания.

   — Ну ладно, узнали вы обо мне — и что?

   — Я должен был тебя увидеть.

   — Увидели. Хорошо разглядели, или мне другим боком повернуться?

   За дверью раздался вздох. Очень тихий, на самой границе слышимости. Точнее, на границе волчьей слышимости. Такой аккуратный, точно отмеренный вздох, адресованный непосредственно Людвигу.

   Потому что фрау Вальд казалось, что он ведёт себя невежливо.

   Людвигу, в общем-то, тоже так казалось. Более того, он был в этом абсолютно уверен, но менять стратегию поведения не собирался. Пусть этот сразу поймёт, с кем ему предстоит иметь дело.

   — Ты, наверное, знаешь, что… — начал мужчина, но вдруг замолчал. Задумался. Развернулся к двери, достал из кармана мелок и небрежно начертил на косяке символ, напоминающий разлапистого таракана.

   — Фрау Вальд за такое руку откусит, — мрачно сообщил Людвиг.

   — Не думаю. Она выглядит достаточно приличной женщиной, чтобы не признаваться, что подслушивала под дверью, а потом звуки вдруг перестали поступать наружу.

   «Заклинание, защищающее от прослушивания», — подумал Людвиг и попытался запомнить «таракана» во всех подробностях. Палка, два усика, шесть отростков-лапок…

   — Ты знаешь, что унаследовал от меня и своей матери некую силу? — Этот задумчиво покрутил в руках мелок. На сына он старался не смотреть.

   — Конечно.

   — Я имею в виду не тот талант, который… Не то, что ты можешь превращаться в волка. В анимализме я, честно говоря, не слишком разбираюсь. Но в письме, которое отправила мне Хелена, говорилось, что в общей магии ты тоже довольно силён. Гораздо сильнее, чем когда-либо была она. Именно поэтому она и решилась мне написать: в тебе много силы, но рядом нет человека, который научил бы тебя её контролировать.

   — Я и так прекрасно всё контролирую.

   — Ты крайне сознательный для своего возраста, не отрицаю. Но через несколько лет у тебя начнётся гормональная перестройка со всеми сопутствующими трудностями. Знаешь, чем это грозит?

   — Бриться придётся.

   — Это не самая большая проблема. Дело в том, что в этот период твоя магия начнёт стремительно выходить из-под контроля. И чтобы к переходному возрасту ты полностью овладел всеми необходимыми знаниями, приниматься за обучение нужно уже сейчас.

   — А вы тут при чём?

   — Думаю, достоин ли ты того, чтобы лично заняться твоим обучением.

   Людвиг удивлённо посмотрел на мужчину. Он-то считал, что этот приехал исключительно для того, чтобы забрать несчастного сиротинушку в далёкую Россию и там строить из себя примерного папашу. Типа от безысходности, под давлением общественного мнения. Нельзя же бросать собственного ребёнка на произвол судьбы.

   Но слова про обучение звучали более интересно.

   Только вот…

   — А что, могу оказаться недостойным?

   — Пойми меня правильно, я не подозреваю Хелену во лжи, но у неё никогда не было особых способностей к магии. Это не секрет. Возможно, она не слишком точно разглядела твой потенциал или слегка преувеличила его. Случайно, естественно.

   — И как проверить? — заинтересовался Людвиг.

   Мама действительно почти не умела колдовать и не стеснялась в этом признаться. Она была учёной, биологом, и говорила, что для работы ей достаточно волчьих навыков, а общая магия всё равно не поможет правильно настроить микроскоп.

   А Людвиг вовсе не чувствовал себя всесильным. Он не умел двигать предметы взглядом, зажигать огонь щелчком пальцев или делать другие штуки, которыми обычно развлекались волшебники в книжках. Он был волком, самым обычным волком. Как мама.

   — Я могу замерить уровень твоей силы. Это не постоянная величина, она зависит от многих факторов, в том числе от возраста, опыта и даже настроения, но примерные показатели снять можно. Только придётся немного подпортить паркет твоей опекунше. Всё ещё считаешь, что она за это откусит мне руку?

   — А мы ей не скажем, — заверил Людвиг и отогнул угол ковра, освобождая участок пола.

   Мужчина присел на корточки и начал быстро чертить символы. В этот раз они были посложнее таракана.

   Вскоре пол покрылся узором из кругов, чёрточек и букв неизвестного алфавита. Или, может быть, нескольких алфавитов.

   — Вставай сюда. — Палец с золотой печаткой указал в центр рисунка.

   Людвиг послушно встал. Страшно не было (не убьют же его, в самом деле), но в глубине души разгоралась тревога. А вдруг мама напутала, и нет в нём никаких особенных сил? Вдруг он ничем не отличается от того же Франца Вальда? Вдруг этот, замерив уровень магии, лишь презрительно фыркнет и уедет обратно в одиночестве?

   Всего час назад Людвига это совершенно не беспокоило, но…

   Ему всё ещё не нравился этот, но…

   Он не хотел уезжать, но…

   Но!

   Меловые линии начали светиться, магия всколыхнулась вокруг Людвига, обвила его плотным коконом, растрепала и без того не слишком аккуратную стрижку. Почему-то мучительно захотелось чихнуть, но Людвиг сдержался — побоялся испортить торжественность момента.

   Почти сразу же стало скучно. Узор на полу продолжал светиться, тело слегка зудело, нос чесался, но в остальном ничего интересного не происходило.

   Этот стоял напротив Людвига, вглядывался во что-то над его головой и удивлённо цокал языком, но непонятно было, восхищение он таким образом выражает или разочарование. А ещё он казался совершенно вымотанным.

   Он и раньше выглядел слегка помятым, но это была обычная помятость, как у любого уставшего с дороги человека. А сейчас к ней добавились бледность, синяки под глазами, капли пота на лбу и полное ощущение, что мужчина вот-вот растечётся по полу обессиленной лужей.

   — Может, достаточно? — осторожно спросил Людвиг.

   — Тебе тяжело?

   — Нет, это вам тяжело, а мне просто скучно. И нос чешется.

   Этот слабо улыбнулся и взмахнул руками, будто стряхивая с них налипший песок. Магия, повинуясь жесту, сразу же угомонилась и перестала терзать волосы Людвига. Символы на полу погасли, оставив после себя запах гари и тонкие выжженные борозды.

   Мысли о том, что фрау Вальд за такое сделает, перешли из области фантазий в категорию насущных вопросов, и Людвиг торопливо прикрыл испорченный пол ковром, пока колдун пытался продышаться, опершись о стол.

   — Извини, почти не спал сегодня, — сознался он в ответ на удивлённый взгляд Людвига. — К сожалению, я не из тех героических людей, которые могут провести на ногах несколько суток и сохранить способность адекватно мыслить и колдовать.

   Он выглядел жалко.

   Не в том смысле, что его хотелось жалеть (вовсе нет), но и смеяться над его слабостью тоже не тянуло. Честно говоря, при виде этого человека Людвиг вообще не испытывал каких-то особых эмоций. Кроме, может быть, любопытства.

   — И как результат?

   — Неплохо. Думаю, учёбу ты потянешь. Так что, поедешь со мной?

   Людвиг задумался и разгладил ногой залом на ковре. Он совершенно точно не горел желанием тесно общаться с блудным папашей, жить с ним бок о бок и изображать сыновью любовь.

   Но любопытство!

   А ещё — возможность сменить обстановку, уехать в другую страну, подальше от дурацких сочувственных взглядов; возможность учиться; возможность жить своей жизнью, а не чахнуть под заботливым крылышком фрау Вальд.

   — Я не планирую увозить тебя силой и не собираюсь играть в дочки-матери, — правильно истолковал мужчина его сомнения. — Кроме того, я женат, и, подозреваю, жена моя не обрадуется, если возле неё будет постоянно маячить чужой ребёнок. Так что, скорее всего, ты даже жить будешь не с нами.

   Людвиг подумал ещё пару секунд — и решительно протянул мужчине руку, как взрослый.

   — Я согласен. Забирайте.

   Этот кивнул и пожал руку.

   Пожатие вышло слабым и каким-то рыхлым. Сначала Людвиг подумал, что взрослый боится слишком сильно сжать детскую руку, но нет, причина была не в этом. На самом деле он просто не мог сильнее.

   Не мог физически — это ещё полбеды. Ну, мало ли, действительно устал, тяжёлый день выдался.

   Но и в ментальном плане Людвиг ощущал в мужчине только редкие, совсем слабые проблески магии, и для этого ему даже не нужно было рисовать на полу странные загогулины. Обычно сила текла по телу как река, но у этого человека она тянула разве что на жалкий пересохший ручеёк. И этот тип собрался его учить? Серьёзно?

   Первым желанием Людвига было брезгливо отстраниться, но потом возникла идея получше: он, наоборот, вцепился в руку этого со всей силы и позволил части своей энергии перетечь в чужое тело. Ничего сложного, он часто делал такое для мамы, когда она уставала. Но только для мамы — больше ни с кем не получалось, да и не хотелось.

   Этот вздрогнул, удивлённо уставившись на сцепленные руки, вокруг которых поблёскивали искры.

   — Что это? Как? Зачем?

   — Да просто… Помочь решил. Я, конечно, необученный, но тоже кое-что умею. Потерпите пару минут, сейчас может быть немного неприятно, но потом сил прибавится.

   Судя по виду мужчины, особого дискомфорта он не испытывал, и оживал буквально на глазах. Если кому здесь и было неприятно, то только Людвигу, да и то по морально-этическим причинам. Всё же не мама.

   — И ты с любым так можешь? — заинтересовался этот.

   — Нет, только с… Эй, перестаньте! Вы что творите?!

   До этого Людвиг делился энергией добровольно, но всё вдруг резко поменялось. Руку свело от боли, зато ладонь этого стала жёстче и горячее. Она сжимала, как тиски. И тянула, тянула, тянула силу. Не излишки, а всё подряд, как мощный магический пылесос.

   Очертания кабинета смазались и поплыли вбок.

   — Вот видишь. С контролем ты пока что справляешься плоховато. — Голос доносился словно издалека, в ушах звенело, голова кружилась, воздуха не хватало.

   Не хватало сил.

   — Отпустите…

   Мужчина отпустил, и Людвиг, не удержавшись, рухнул на колени и опёрся ладонями об пол. Вернее, одной ладонью: боль прошла быстро, но правая рука онемела до плеча и едва шевелилась.

   — Считай это платой за обучение и заодно — первым уроком. И зачем такое кислое лицо? Ты же сам решил поделиться силой, а я просто взял чуть больше. Ничего страшного, отлежишься — и всё пройдёт, дети быстро восстанавливаются, а у меня на сегодня есть ещё дела, для которых понадобится энергия.

   — Чтоб вы ей подавились!

   — Поздно, я её уже благополучно переварил.

   — Я передумал! Никуда я с вами не поеду! — Людвиг почти рычал. Злость клокотала в горле, и от превращения в волка защищала одна-единственная мысль: в зверином облике не получится ругаться. У животных с человеческой речью плоховато.

   — Поедешь, — спокойно возразил этот. — Во-первых, ты уже пообещал. А во-вторых, если я смог так запросто поставить тебя на колени, то и другие смогут. Уверен, тебе бы этого не хотелось. Но для того, чтобы противостоять окружающим, нужно учиться. Я дам тебе информацию, инструменты, возможность познать себя и мир. Поверь, это намного больше, чем ты сможешь получить в своей глухомани.

   — Заработаю денег и уеду в Берлин. Найду учителя там, наверняка не хуже вас будет.

   — Возможно. Но когда это случится? Через сколько лет? Вспомни, что я говорил: времени у тебя не так уж много, в ближайшие годы ты должен освоить базу, иначе никогда не сможешь распоряжаться своей магией в полной мере.

   Людвиг промолчал. Его подташнивало, очертания мебели двоились и расплывались.

   — Съешь что-нибудь сладкое и отдохни. А потом начинай собирать вещи. Завтра утром выезжаем, — велел этот и вышел в коридор.