Измена. Проиграть любовь. Ольга Арунд

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ГЛАВА 41
• ГЛАВА 42
• ГЛАВА 43
• ГЛАВА 44
• ГЛАВА 45
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Предавший муж, открывший глаза поклонник и участливый сосед. Кира не собирается выбирать, ведь теперь единственный мужчина в её жизни — сын, но время расставит всё по своим местам. Тем более, что у судьбы на неё свои планы.

ГЛАВА 1

Поворот, коридор, ещё один. Университет насчитывает не меньше десяти корпусов, не считая корта, бассейна, спортзала и общежитий, а топографический кретинизм мешает хотя бы примерно запомнить их расположение. Обычно проблема с опозданиями решается улыбкой и извинением, но не сегодня. Ещё и Сашка задержал, а если не успеть к Глебову, не то что с первой пересдачи, даже с третьей сдать математику не удастся.

   Рывком открытая дверь и аудитория с чужой группой и чужим преподавателем. Финиш.

   — Извините, — самое время паниковать.

   Пара началась, я в другом конце не того здания, а Глебов обещал четвертовать за ещё одно, даже секундное, опоздание.

   — Кира! — Хоффман стоит рядом.

   Высокий, темноволосый, ненамного старше меня и с такими знаниями, что наши преподаватели на него чуть ли не молятся. Серьёзный, ответственный и обеспеченный. Настолько, что старается это не столько скрыть, сколько не выпячивать, но мне хорошо известно, что за лейбл на всех его футболках. А стоимость самых обычных на вид часов на металлическом браслете измеряется в тысячах и далеко не рублей.

   — Ты не успеешь.

   — Я в курсе, Хоффман.

   Его опека откровенно бесит. И не только меня.

   Количество желающих заграбастать Гришу Хоффмана в меркантильные ручки с идеальным маникюром растёт с каждым месяцем, не спасает даже вечерка. Стоит ему появиться в учебном корпусе и семнадцать девчонок нашей группы готовы растаять восковыми лужами у его ног. И это не считая преподавательниц, секретарей и заведующих кафедрами, сосчитать которых не сможет даже ректор.

   Увы, принципиального различия между пятью минутами опоздания и прогулом всей пары в отношении меня у Глебова не существует. Осознание заставляет обречённо выдохнуть, и я сажусь на ступеньку красивой мраморной лестницы, по которой только начала спускаться.

   Идея получить высшее образование забрела в мою голову прошлой весной и следующие два месяца в ход шли все доступные способы, чтобы убедить Кирилла. Начиная с интернет-сёрфинга и заканчивая бурными ночами в общей постели. В начале июля он согласился, и у меня оставалось лишь несколько дней на сдачу экзаменов и сбор документов. Невозможно. Немыслимо. Но мне удалось! И отчисляться в конце первого курса я не собираюсь даже из-за особой нелюбви преподавателя.

   И это не только моё мнение. Стоит Глебову поднять на меня взгляд, и голубые глаза становятся холодней шельфовых ледников. Притом что звание худшего математика в группе принадлежит далеко не мне, и та же Малика, например, сдаёт её исключительно из-за врождённого умения списывать.

   Несмотря на это университет всё равно стал моей отдушиной, но сейчас наваливается запоздалое чувство вины. Перед моим уходом Сашка начал капризничать и нам с Александрой Борисовной пришлось в четыре руки отрывать его от меня, и даже час спустя в моих ушах всё ещё стоит его горестный плач.

   — Кир, брось. — Хоффман садится рядом, касаясь бедром моего бедра. — Глебов — нормальный мужик. Сдашь. Если не с первого раза, то со второго точно.

   Сдать-то сдам, но для этого мне предстоит неделю, а то и две посвятить исключительно высшей математике. Вряд ли Сашка с Кириллом придут от этого в восторг.

   — Ты-то что здесь делаешь? — хмыкнув, я поворачиваюсь к нему. — Тебя он с радостью примет даже за пять минут до конца пары.

   Хоффман догнал меня перед самой аудиторией, одним своим появлением заставив порадоваться, что я, наконец-то, не ошиблась корпусом.

   — Составляю тебе компанию, — он копирует мою позу.

   — Так просто?

   Его глаза слишком близко.

   Настолько, что впервые за девять месяцев до меня доходит, что они у него разного цвета — один зелёный, другой голубой. Красиво. Действительно, красиво, и в копилку Хоффмана с предупреждающим звоном падает ещё один плюс. Моргнув, я сбрасываю наваждение. С чего вдруг меня интересуют чужие глаза?

   — Ты же знаешь, что нет, — а он приближается, широкая ладонь зарывается в распущенные волосы, взгляд касается полуоткрытых губ.

   — Охренел? — Моя вина! Отталкиваю, вскакиваю, но Хоффман не делает больше попытки приблизиться, поднимается следом. Опасный прищур, снисходительная усмешка, руки в карманах — вот и всё, что остаётся от всеобщего любимчика. — Я замужем!

   — Я в курсе. — Мы стоим друг напротив друга, и если мой взгляд не обещает ничего хорошего, то его излучает истинно мужское самодовольство. — А ещё я знаю, кто и почему подсунул тебе не то расписание.

   — Знаешь, но не скажешь?

   Случайный почти поцелуй, моё практически согласие и резкое возвращение в реальность. Сомневаюсь, что последнее заставит Хоффмана раскрыть свои секреты.

   — Почему же. — Он забрасывает сумку на плечо, но на этом не успокаивается.

   Ещё на шаг ближе, моя у него в руках, и он бережно вешает сумку мне на плечо под моим острым немигающим взглядом. Опять слишком близко.

   — Ты же умная девочка, Кира. Подумай сама, почему тебя так ненавидит Меркулова.

   — Это твоя вина! — секундное замешательство и обвинение, которое заставляет его обернуться на последней ступени лестницы.

   Меркулова — староста, а одногруппницы недолюбливают меня лишь по одной причине.

   — Уверена? — под взглядом Хоффмана легко почувствовать себя идиоткой. — Люблю поплавать в бассейне, — совершенно не в тему сообщает он, засунув руки в карманы, — и Олимпиец был моим фаворитом, пока не закрылся на реконструкцию.

   И впервые с начала года Хоффману удаётся сбить меня с толку.

ГЛАВА 2

— Мама! — Сашка безошибочно чувствует мой приход. Распахнув дверь, я приседаю на корточки и ловлю в объятия своего любимого мальчика. — Ты плишла совсем?

   — Совсем, мой хороший.

   Александра Борисовна выглядывает из кухни, с улыбкой кивает мне и возвращается к готовке. Судя по ароматам, у нас сегодня запечённое мясо с овощами.

   Огромное зеркало в ванной отражает нас с сыном. Светловолосых, светлоглазых, со вздёрнутыми носами и ямочками на щеках. Ангельская внешность, она идеально подходит ему и полностью противоположна мне. Каждый раз при взгляде на Сашку я ищу хоть что-то от Кирилла и не нахожу. Мой сын — моя совершенная копия.

   Усадив его рядом с раковиной, я мою руки и слушаю его лепет. О том, как они с няней рисовали розового слона с крыльями, как в мультике. О колобке, которого в версии Александры Борисовны лиса не смогла съесть. И о накормленном супом зайце, помытом и высушенном феном.

   — Как ваша учёба, Кира? Успели? — Стоит нам зайти в кухню, и Александра Борисовна с умилённой улыбкой оборачивается, но салат сам по себе не приготовится, и она возвращается к плите.

   — Всё хорошо, почти не опоздала. — С Сашкой на руках сажусь за стол и беру дольку яблока.

   — Мама плишла совсем, — сообщает он няне.

   — Чудесно! — Все овощи в большом салатнике, и она забирает сына с моих колен. — Пойдём-ка, поищем нашего крылатого слона, а мама пока переоденется, — подмигнув, она несёт Сашку в детскую.

   У меня не меньше получаса.

   Светлая спальня впервые кажется мне пустой и холодной даже несмотря на по-летнему яркое солнце. Чёртов Хоффман со своими тайнами! Именно из-за него вместо томного наслаждения меня ждёт быстрый контрастный душ. Любимое домашнее платье и я занимаю кресло за столом, подогнув под себя ногу, и всё это — под аккомпанемент тревожных ударов набата в голове. Ноутбук прямо передо мной и впервые за восемь лет я собираюсь сделать то, за что обычно презираю всех книжных и киношных героинь.

   Локатор — очень удобная функция. Боитесь за ребёнка-школьника? Семейный доступ решит все проблемы, отследит любое его перемещение даже с выключенным телефоном. И не только его.

   — Мама, смотли какой слон! — Резко захлопываю крышку ноутбука, подхватываю сына на руки и сажу к себе на колени. — Мы его нашли!

   — Вот это слон! Какой огромный.

   Медленные, неповоротливые мысли не мешают рассматривать большую голубо-розовую кляксу с красиво прорисованными крыльями. До того, как устроиться няней, Александра Борисовна работала в музыкальной школе, учила детей рисовать.

   — И с клыльями! — восторженно ёрзает Сашка.

   — Точно, — беру его за руку, и мы идём искать Александру Борисовну.

   — Маме понлавился слон! С клыльями! — самодовольно заявляет Сашка, залезая на стул.

   Для него уже накрыт ужин из овощей, куриного филе и компота в любимой кружке с котами из мультика.

   — Конечно, понравился. — Александра Борисовна ловко, одним движением, закрепляет нагрудник и всовывает ему вилку в правую руку. — Такое чудо не может не понравиться! Ешь.

   — Вы можете остаться на ночь? — негромко спрашиваю у неё, пока Сашка увлечённо гоняет по тарелке запечённую морковь.

   — Извините, Кира, сегодня не могу, — искренне расстраивается она, — но если вам ещё куда-то нужно, я посижу с Сашей до вашего прихода.

   — Спасибо!

   Местоположение Кирилла — на другом конце города от того самого Олимпийца, и мне понадобилось двадцать секунд, чтобы убедиться в правоте Хоффмана — бассейн действительно ремонтируют. С февраля.

   Но мне удаётся выкинуть мысли о Кирилле из головы и вечер проходит замечательно. Мы втроём играем, рисуем и даже купаемся в четыре руки. И Сашка счастлив, ведь чаще всего с ним или я, или Александра Борисовна и почти никогда мы вместе. Потому что она подменяет меня в дни учёбы и в редкие отлучки, а остальное время мы отлично справляемся вдвоём. Читаю Сашке сказку тоже я, целую его на ночь и иду переодеваться.

   — Не торопитесь, Кира, — кажется, что-то всё же отражается у меня на лице. Да и привычка уходить из дома на ночь не в моём характере.

   — Я постараюсь побыстрее, — на ответную улыбку сил уже не хватает.

   Я запрещаю себе думать, пока жду лифт, спускаюсь в паркинг и иду к машине, но противное предчувствие плевать хочет на мои запреты.

   Чёртов Хоффман!

   С силой бью ладонями по рулю и пугаю сигналом возвращающуюся домой пожилую парочку. Каждому лет по семьдесят, но это не мешает им трогательно держаться за руки. Взмах рукой в качестве извинения и отчётливое понимание, что вряд ли удостоюсь такой верности.

   Верность вообще понятие растяжимое. Кирилл стал моим первым и единственным мужчиной. Мы поженились через полгода после знакомства и за всё это время мне ни разу не пришло в голову обратить внимание на другого. Изменить мужу? Зачем? В нашем браке меня устраивало всё, и даже то, что временами мы ругались, сталкивались лоб в лоб. Но даже моей наивности не хватает, чтобы предположить, будто Кирилл совершенно случайно оказался в простенькой гостинице на окраине города.

   С парковки выруливаю решительно и с этим же настроем проезжаю через центр, десять минут спустя останавливаясь перед обшарпанным невысоким крыльцом с говорящим названием «Надежда».

   — Добрый вечер, — за стойкой симпатичный молодой парнишка. — Хотите снять номер?

   — Здравствуйте, — даже сейчас мне не сойти за обманутую жертву, хотя в этот раз всё так и есть, — помогите мне, пожалуйста… — смотрю на бейдж и добавляю, — …Андрей.

   — Конечно, что случилось?

   Он сама любезность, и я перегибаюсь через стойку, отвлекая его внимание на более приземлённые вещи. Пока ещё слишком неопытный и застенчивый взгляд всё же опускается к низкому вырезу футболки.

   — Видите ли, мой молодой человек сказал, что уезжает за город, а его машина на вашей стоянке, — отпускаю на мгновение глаза, чтобы уже с робкой надеждой взглянуть на парня. — Помогите, Андрей! — выдавить слезу у меня не вышло бы при всём желании. — Я ведь с ума сойду, если не выясню!

   — Но…

   — Пожалуйста! — трагический шёпот на грани слышимости и он сдаётся.

   — Имя, — негромко спрашивает Андрей, косясь на мои всё ещё самые несчастные глаза.

   — Кирилл, — нервно прикусив губу, отвечаю ему, — тридцать три года, высокий, темноволосый, спортивный. На подбородке шрам размером с монету.

   — Кирилл Самсонов. — То есть он ещё и номер на свою фамилию снял? Настолько во мне уверен или считает полной идиоткой? — Триста шестой номер.

   — Люкс?

   — Нет. — И Андрей кладёт передо мной ключи, заставив потерять дар речи — такого участия я не ожидала. Как и того, что в ответ на мой благодарный взгляд он накроет мою ладонь своей. — Он не стоит слёз такой женщины!

   Смущение всегда удавалось мне легко — я краснею на раз, и лишь у лифта на губах появляется злая усмешка. Олимпиец, значит? Спасибо, господи, что даже восемь лет назад у меня хватило ума подстраховать и себя, будущее наших предполагаемых детей.

   Коридор третьего этажа полностью соответствует фасаду гостиницы — когда-то бежевые, а сейчас заметно выцветшие обои, холл с огромными кашпо и продавленными диванами, абстракции в рамках на стене. Не плохо и не хорошо. И это Кирилл! Который придирается даже к люксовым номерам пятизвёздочных отелей.

   Дверь триста шестого номера ничем не отличается от других, но открывается бесшумно, без единого скрипа. Предбанник, метр на полтора с зеркалом, отразившим блондинку с жёстким выражением ярких синих глаз. И стоны, в трактовке которых не ошибся бы и дурак.

   Лизу я узнаю сразу. Не мешают ни томно-прикрытые глаза, ни комкающие дешёвую простыню ладони, и я прислоняюсь плечом к косяку, ожидая развязки. Кирилл трудится вовсю и сейчас его не беспокоят ни падение акций, ни набирающие обороты конкуренты. Мускулистая спина покрыта каплями пота, руки напряжены до предела, а протяжное: «Да-а!», гарантирует скорую кульминацию.

   Меркулова, кстати, неубедительно симулирует, но Кириллу сейчас явно не до этого. Последнее: «Ли-иза!», он дёргается и падает на неё, а вместо стонов слышно лишь прерывистое дыхание обоих любовников. Можно уже и обозначить своё присутствие, но против воли я засматриваюсь на его спину, действительно красивую, с не до конца зажившими следами ногтей. Моих.

   Чёртов Хоффман! Хотя завтра я скажу ему спасибо. Может быть.

   Сколько их было до и сколько после? Даже знать не хочу, но гадливое чувство не пропадает, ощущаясь привкусом желчи на языке.

   — Привет. — Меркулова судорожно дёргается, испуганно смотрит на меня паскудными карими глазами, а Кирилл застывает, не спеша поворачиваться.

   — К-кира? — заикающийся шёпот, родом с подмостков третьесортного театра.

   — Заткнись.

   Она бесила меня и раньше, но сейчас вовсе воспринималась исключительно как дешёвая подстилка, не дороже застиранной простыни — уже не единственной свидетельницы супружеской измены.

   В полной тишине Кирилл поднимается, натягивает трусы и только после этого поворачивается. Раскаяние? Стыд? Вряд ли это про того, кто в первую очередь ценит собственный комфорт.

   — Кто?

   — Тебя больше ничего не интересует?

   Кир и Кира. Мы раним друг друга взглядами, словно обоюдоострыми кинжалами, и попадаем, оставляя в душах кровоточащие порезы. Когда-то я любила его до одури. Когда-то он пошёл ради меня на многое. Сейчас я не чувствую ничего.

   Подбросив на ладони ключи от номера, я разворачиваюсь и выхожу.

   — У вас… — Андрей осекается, когда я бросаю на стойку громко брякнувший ключ с пластиковым номером.

   Дома меня ждёт сын.

ГЛАВА 3

— Кира, это вы? — шёпотом спрашивает Александра Борисовна и выходит в коридор.

   Её не смущает прекрасная звукоизоляция квартиры — опасаясь побеспокоить Сашку, вечером она всегда говорит еле слышно.

   — Я, Александра Борисовна, — тёмный коридор скрывает выражение моего лица, — спасибо вам! Вызвать такси?

   — Не нужно, — она отмахивается, и я уступаю ей место у двери, — пока спускаюсь, машина как раз подъедет. Завтра к десяти?

   — К девяти, если можете, — прошу её, прикинув, что до пар как раз успею заехать к Михаилу Германовичу.

   — Хорошо, Кира, доброй ночи!

   Хлопок закрывшейся двери становится отправной точкой моего безумия.

   Виски, Кола, королева танцпола.

   Ред Лейбл для Кирилла слишком банален и дома водится лишь для меня. Как и Кола. Коктейль обжигает горло — обычно виски в нём далеко не полбокала. Прихватив бутылки, я падаю в кресло на балконе и устало откидываю голову на спинку.

   Самоуничижаться? Глупо. Прощать ради мифического счастья ребёнка? Ещё глупее. И вся такая умная я делаю следующий глоток, а по щекам катятся первые горячие слёзы. Горькие, с привкусом предательства и лжи.

   Когда мы познакомились, Кирилл был подающим надежды специалистом в крупной торговой компании, мне было восемнадцать. Родители-филологи терпели его только потому, что надеялись на скорый конец нашего бурного романа, не ожидая, что тридцать первого декабря, за десять минут до боя курантов, он позвонит в дверь и рухнет на одно колено прямо в коридоре.

   Свадьба не стала событием века — скромные посиделки в ресторане с его и моими родителями, и торжественное внесение меня через порог его съёмной квартиры. Первая брачная ночь стала ночью удовольствий и сумасшествий на грани, но нам было всё равно. А потом Кирилл озвучил то, о чём стоило бы договориться до опрометчивой свадьбы — он не хотел, чтобы его жена работала. Но я подчинилась и ежедневно готовилась к его приходу так тщательно, что профессиональным содержанкам и не снилось.

   Правда, очень скоро мне надоело сидеть дома, а ещё через пару недель экскурсоводы местных музеев встречали меня как родную. Удивляя саму себя, я втянулась, и долгие разговоры об истории со смотрителями музеев стали не прихотью, а насущной необходимостью. Спустя пару месяцев мне предложили написать статью в четырёхстраничную специализированную газету, и я справилась. Начала брать редкие, но всё же заказы, которые с каждым разом получались всё лучше, и закономерно ждала приглашения в одну известную областную газету, но… Кирилла повысили и из съёмной квартиры мы переехали в одну из самых дорогих новостроек города. Резкие перемены, ремонт, Сашка и я забросила журналистику во всех возможных смыслах.

   Грустно чувствовать себя дурой.

   Звонок прерывает ход моих мыслей. Неизвестный номер и безумная надежда, разбившаяся осколками с первыми звуками чужого голоса.

   — Пьёшь? — голос Хоффмана не назвать весёлым, и я вновь наполняю бокал.

   — Пошёл к чёрту.

   — Открой дверь, — быстрое уверенное заявление не позволяет сбросить вызов. Не доверяя ушам, уже слегка пошатываясь, я подхожу к двери.

   — Жить надоело? — спрашиваю в трубку и слышу смешок.

   — У меня с собой виски и Кола.

   Так себе аргумент.

   Тем более что возникает закономерный вопрос об источнике его информированности, я ни разу не пила в компании одногруппников. А идеальный Хоффман, в белоснежной рубашке и брюках, продолжает стоять под моей дверью.

   — Иди к чёрту, Гриша, — ласково посылаю я и отключаюсь, чтобы вернуться на балкон.

   Панорама ночного города завораживает разноцветными огнями, фарами машин, проносящихся по пустой улице, и особенно ярким ощущением одиночества. Как хорошо, что перед свадьбой я предложила Кириллу составить брачный договор и он, смеясь, согласился. Со счастливой улыбкой уверяя, что отдаст всё своё имущество и без этой бумажки. Потому что не знает больше таких, как я. Потому что отдаст за меня жизнь. Потому что любит.

   Опершись о перила, я вдыхаю полной грудью прохладный летний воздух, даже в городе отдающий сладковатым ароматом цветов и полевых трав. Буквально позавчера мы занимались любовью на этом балконе, задыхаясь в объятиях друг друга.

   Всё ложь!

   О том, что с моим желудком стоило поесть перед тем, как пить, я вспоминаю слишком поздно. Приступ тошноты накрывает внезапно, когда я выбрасываю пустые бутылки в ведро, и скручивает над раковиной, вырывая из глубин моего тела алкоголь вперемежку с желчью, болью и слезами.

   Ведь я всё ещё его люблю! Невозможно остыть за несколько часов, но крик застревает в горле. Мой сын, моё солнце, моя единственная радость. Он не увидит моих слёз и даже тени от них не появится на моём лице. Надсадный царапающий кашель сотрясает всю меня, приглушённый обеими ладонями. Спазмы прекращаются, глубокие судорожные вдохи и выдохи помогают прийти в себя, и я выпрямляюсь, не обращая внимания на боль в горле.

   Последний раз, когда меня рвало, Кирилл бережно придерживал меня за плечи, убирал волосы за спину. Токсикоз вообще штука мерзкая. Зато сейчас распущенные светлые пряди распространяют жуткий запах содержимого моего желудка. Душ и спать. Вот то, что мне по-настоящему нужно. И Сашка. А весь остальной мир может катиться по известному Хоффману адресу.

ГЛАВА 4

— Мама! Доблое утло! — крик в ухо и прыжок на живот будит мгновенно.

   На одних рефлексах удерживаю Сашку от падения, переворачиваюсь вместе с ним, перекладываю его на середину огромной кровати, и, пока он заливисто хохочет, открываю глаза.

   — Доброе шестичасовое утро, — против воли вырывается обречённый стон, но маленький энергичный смерч двух с половиной лет плюхается поперёк груди.

   — Хочу куфать кафу! — требовательно заявляет моё персональное чудо и желудок согласно урчит. Он всё ещё помнит вчерашние подвиги.

   — Кафу, так кафу, — фыркаю я.

   С Сашкой на руках ставлю молоко, и пока мы умываемся, смеясь и брызгаясь, оно успевает залить половину плиты.

   — Не будет кафы? — расстроено возит он ложкой по столу, пока я пытаюсь стереть следы первой неудавшейся попытки.

   — Ещё как будет.

   Молоко долито, доведено до нужной температуры, и через пятнадцать минут готовая каша лежит у нас в тарелках.

   — Голячо! — хнычет сын.

   Тот самый, который минуту назад не мог ждать и стучал ложкой по столу. Ещё бы не горячо! Быстро переливаю овсянку в плоскую тарелку, дую и ставлю перед ёрзающим Сашкой его любимое блюдо.

   Александра Борисовна приходит в половине девятого. Услышав характерный звон, открывающих дверь, ключей, я замираю с тушью в руках. Не понимаю как мне вести себя с Кириллом при сыне, но раздаётся дружелюбное: «Доброе утро!», и Сашка срывается с кресла, в котором до этого перебирал мою косметичку.

   — Доброе утро, — закончив с глазами, я выхожу из спальни.

   — Удалось выбраться пораньше, — обнимая Сашку, весело признаётся няня, — в поликлинике практически не было очереди.

   — Александра Борисовна, давайте мы запишем вас к хорошему кардиологу, — предлагаю ей уже в который раз. — У Кирилла есть замечательный знакомый — мастер своего дела…

   Я осекаюсь, но Александра Борисовна не замечает мою заминку. Или делает вид. Не удивлюсь, если ей давно известно о том, свидетельницей чего вчера оказалась я.

   — Кира, поверьте, в моём возрасте уже ни один мастер не поможет, — смеётся она. — Ну, что вы сегодня делали? — обращается она к Сашке.

   — Ели сголевшую кафу! — торжественно признаётся он, а я иду собираться.

   Глаза накрашены сильнее, чем обычно. На мне чёрные джинсы, чёрная футболка и часы на тёмном кожаном ремешке. Lady in black. Долго изучаю собственное отражение и иду переодеваться — чёрта с два я обрадую Меркулову и Хоффмана траурным видом.

   — Александра Борисовна, я убежала, — через пятнадцать минут я заглядываю в детскую и ловлю в объятия сына.

   — Плиходи быстлей! — шёпотом просит он. — Мы тебе слона налисуем.

   — Обязательно, мой хороший! — крепко целую его и, махнув няне, выхожу.

   Михаилу Германовичу я позвонила ещё вчера, сидя в машине перед «Надеждой» со сведёнными судорогой пальцами и ощущением краха своего персонального уютного мирка. Давний знакомый моих родителей, он находился на связи практически круглые сутки, и именно Михаил Германович составлял наш с Кириллом брачный договор.

   — Кира. — Он сам выходит навстречу, как только секретарь сообщает о моём приходе. — Здравствуй! — На правах старшего он по-отечески целует меня в лоб.

   — Доброе утро, Михаил Германович, — моему голосу ощутимо недостаёт его жизнерадостности. — Извините, что побеспокоила вас так рано.

   Официально он работает с десяти, но в это время я уже должна быть на парах, поэтому мне пришлось воспользоваться хорошим его ко мне отношением.

   — Брось, Кирочка! — Приобнимая за плечи, Михаил Германович провожает меня в кабинет. — Ты же знаешь, я здесь каждый день с восьми до восьми. — Он усаживает меня в кресло, а сам устраивается за столом. Секретарь бесшумно приносит поднос с кофе и конфетами и также незаметно исчезает. — Так что случилось? Признаться, вчерашний твой звонок оставил больше вопросов, чем ответов.

   Говорить об этом оказывается неожиданно трудно, и чашка с кофе помогает занять руки на долгие две минуты, во время которых Михаил Германович молча ждёт моих слов.

   — Мне нужен развод, — на выдохе признаюсь я, поднимая на него глаза.

   После не следует ни грома, ни молний. Михаил Германович даже позы не меняет, продолжая смотреть на меня с вежливым интересом.

   — Ты в этом уверена?

   — Абсолютно. — Отставив кофе, я переплетаю пальцы перед собой.

   — Как скажешь, Кирочка. — Он быстро пишет несколько слов в раскрытом ежедневнике. — У вас же есть ребёнок?

   — Саша, два с половиной года, — подтверждаю, и Михаил Германович хмурится.

   — Напомни-ка, когда заключали контракт?

   Даты, статьи, сроки, документы. Порой именно так рушится устаканенный привычный мир. Хреновый выход из зоны комфорта.

   Следующие полчаса мы проводим плодотворно, обговаривая все нюансы будущего бракоразводного процесса.

   — А чего бы ты мне не простила? — Моя голова лежит на его коленях, Кирилл нежно перебирает пряди волос.

   — Я не прощу измену, Кир. Никогда.

   Не думала, что это случится с нами. Правда, и совместной старости я тоже никогда не представляла. А вообще, многие ли задумываются о том, как через сорок лет будут гулять в парке под ручку с мужем? Хороший вопрос, но я точно не в их числе.

   До начала пары остаётся пятнадцать минут, и я нажимаю на газ, радуясь, что университет недалеко. Но всё равно опаздываю.

   — Извините. — К концу курса только-только начали появляться профильные предметы и этот, к счастью, не входит в их число. — Можно?

   — Проходите, Самсонова, — Разумовская приглашающе машет рукой и продолжает лекцию.

   Четыре пары истории подряд могут усыпить кого угодно, но волевая ироничная преподавательница вносит немало оживления в свой предмет. Поток из пяти групп не оставляет ни одного приличного места и либо я сейчас сажусь с Хоффманом на второй ряд, либо иду в самый конец. Естественно, я поднимаюсь по ступеням римской аудитории, но это не избавляет меня от его навязчивого внимания, после вчера откровенно отдающего подлостью.

   — Как ты? — Он присаживается передо мной на парту, чего никогда не позволял себе раньше. Решил, что с горя я кинусь в его постель?

   — О чём ты, Хоффман? — Я не прячу глаза под солнцезащитными очками и любой, в том числе и Меркулова, может попытаться поискать на моём лице признаки ночной истерики.

   — Со мной ты можешь поделиться. — Он склоняется ко мне, бережным движением заправляет прядь волос за ухо, игнорирует сотню вытаращившихся на нас студентов.

   Голос звучит на зависть любому психотерапевту — такой же ласковый и внушающий доверие. А со вчера Гриша заметно осмелел.

   — Пошёл к чёрту, Хоффман.

   Его не берёт ничего — ни мой снисходительный тон, ни ядовитая насмешка в глазах.

   — Брось притворяться, Кир. — Он всё ещё пытается вызвать меня на откровенность под злобными женскими взглядами половины потока. — Я могу помочь.

   И я не сдерживаюсь — осматриваю его с головы до ног, задерживаю снисходительный взгляд на ширинке, подаюсь к нему.

   — Помоги сам себе, Гр-риша. — После томного шёпота издевательский смешок звучит ещё более уничижительно.

   Как и то, что мои слова слышат практически все — в момент оглушающей тишины после звонка о начале пары.

ГЛАВА 5

Собирается дождь. Тёмные грозовые тучи группируются над острым шпилем главного корпуса, словно сговариваются, когда именно разразиться проливным дождём, чтобы угадать самый неподходящий для жалких людишек момент. И я ощущаю себя самой жалкой из всех.

   Нужно ехать домой, разговаривать с Кириллом, обсуждать развод, а сил нет ни на что.

   Он стал мне неплохим мужем, где-то слишком жёстким, где-то самолюбивым, но неплохим. Многие так живут, и до вчерашней ночи в наших отношениях меня не смущало ничего. Но Меркулова стала основой, на которую за последние двенадцать часов нанизалось много всего из того, с чем раньше я мирилась, не особо переживая о собственном комфорте.

   И привычный путь домой занимает гораздо дольше времени. Не помогают даже мысли о Сашке, напрочь перебиваемые тошнотворным сосущим чувством в желудке. Тем самым которое всегда предвещает кардинальные изменения, и не факт, что со знаком плюс. На парковке я тоже задерживаюсь дольше обычного. Настолько, что автоматическое освещение начинает гаснуть, оставляя тусклые оранжевые споты на стенах. И только тогда я выхожу из машины, заставляя снова вспыхнуть верхний свет.

   На десятый этаж лифт поднимается слишком быстро и мне приходится застыть на несколько секунд перед тёмно-зелёной дверью собственного дома. Хотя какой теперь дом… пусть Кирилл не водил сюда любовниц, но мне никак не отделаться от ощущения грязи, усиливающегося тем сильнее, чем ближе я подхожу к квартире. Это должно было быть просто. Но не было. Два тихих оборота ключа, щелчок и я вступаю на тёмную, под дерево, плитку, из всех предметов отчётливо выхватывая одно — обувь мужа.

   — Привет.

   В моём взгляде на него нет ни упрёка, ни мольбы.

   Ледяное равнодушие, которое всё же пробивает его самоуверенную броню. Я хорошо знаю его привычки, в том числе и эту — когда нервничает, Кирилл всегда засовывает руки в карманы брюк.

   — Привет. — Снимаю босоножки и иду в спальню, чтобы переодеться и принять душ.

   — Кира…

   — Не сейчас.

   Раньше я бы скинула платье прямо перед ним. Захотела бы возбудить, спровоцировать, но сегодня я скрываюсь за дверью ванной от него и всё более гнетущей атмосферы.

   Вот только вода не помогает. После контрастного душа на мне лишь полотенце и его пристальный взгляд, словно широкая ладонь скользящий по открытой шее и плечам. В домашний костюм забираюсь как в броню.

   — Идём в гостиную, — просит Кирилл и хочет взять меня за руку. Убираю ладонь.

   Только сейчас замечаю, что в воздухе витает трудноопределимый аромат, и чихаю, глядя на заставленную тридцатиметровую гостиную. У меня нет предпочтений среди цветов, видимо, поэтому Кирилл решил устроить здесь филиал цветочного магазина. Вот только ничего, кроме глухого раздражения, разноцветные бутоны не вызывают.

   — Прости меня, Кир. — Его ладони легко ложатся на плечи, прижимают к груди. — Это какое-то помутнение! Клянусь, это первый и единственный раз.

   Горячий шёпот обжигает ухо, вызывает предательские мурашки.

   Он хорошо меня изучил за эти годы, вот только «Олимпиец» на ремонте не один день, а три месяца.

   — Мне никто не нужен кроме тебя. — Одна рука ложится на талию, заставляя почувствовать всю степень его возбуждения. — Ты — моя единственная слабость. И в тебе моя сила! — Губы касаются шеи, и я наклоняю голову, открываю ему больший доступ к телу. — Ки-ира. — Он уверен в моей капитуляции. — Девочка моя!

   Вторая рука пробирается под ткань лёгких штанов и за мгновение до того, как его пальцы добираются до цели, в гостиной раздаётся презрительный голос:

   — Самсонов, ты серьёзно считаешь, что я стану с тобой спать после этой шлюхи? — Кирилл застывает за моей спиной. — Сколько их таких было за восемь лет?

   Ни разу в жизни я не смотрела на него, как на грязь под ногтями. Без слов развернувшись, выхожу на балкон, подальше от выносящего мозг аромата сотен цветов.

   — И убери эту клумбу, у меня от неё голова болит.

   — Кира. — Он не добился бы всего, если бы сдавался после первой неудачи. Кирилл опирается ладонями по обе стороны от меня. — Мы же любим друг друга. Разве стоит всё портить из-за интрижки?

   Я разворачиваюсь в кольце его рук, ощущая, как ветер прохладой проходит по открытой спине.

   — Что портить, Кирилл? Отличный секс? — Не могу сдержать порыв — касаюсь его щеки, чувствуя намечающуюся щетину. Разум ещё не осознаёт, что этот мужчина больше не мой. Мы встречаемся взглядами. — Найти мужчину на ночь не сложнее, чем снять одногруппницу собственной жены.

   — Она сама на меня накинулась, — он хмуро наблюдает, как я устраиваюсь в кресле.

   — Даже не сомневалась, — смешок выходит по-настоящему издевательским. — Как твоим ста восьмидесяти четырём сантиметрам и девяноста килограммам сопротивляться пятидесятикилограммовой девчонке. — Прикрываю глаза и пропускаю момент, когда он уходит.

   Понимает, что спорить бесполезно? Вряд ли, с его-то целеустремлённостью. Возвращение знаменуется холодной стенкой бокала, всунутой мне в руку.

   — Давай поговорим. — Кир садится напротив с бутылкой водки в руке и делает глоток прямо из горла. — Чего ты хочешь?

   — Получить диплом и вырастить сына достойным человеком, — усмехаюсь ему в лицо.

   — Кира.

   Удивительно, как боль выжигает всё хорошее, что ещё вчера было между нами. Его укор проходит мимо, не задевая ничего в моей душе.

   — Завтра Михаил Германович начинает бракоразводный процесс, — сообщаю с улыбкой на губах, отпиваю из бокала и морщусь.

   Слишком много алкоголя. Опять.

   — Значит так? — Кажется, что в его бутылке вода, так легко он её пьёт, но запах стоит соответствующий содержимому.

   — За всё нужно платить. — Я встаю. — И за удовольствие в том числе. Надеюсь, ты не станешь оспаривать моё право на Сашку, не подрывай остатки веры в твою порядочность.

   — А если стану? — Оборачиваюсь в дверях и поражаюсь безнадёжности в опущенных плечах и взгляде.

   Я искренне считала, что ему наплевать если не на сына, то на меня уж точно.

   — Тогда я уничтожу тебя, Самсонов, — бесстрастно, — чего бы мне это ни стоило.

   Цветочный аромат концентрируется в стенах гостиной, и я задерживаю дыхание, но тихое: «Кира!» заставляет замереть. Раздражённо оборачиваюсь и застаю невероятную картину, которая навсегда отпечатывается в сознании. Мой высокомерный, самодовольный, эгоистичный и практически бывший муж стоит на коленях, не отводя от меня горящего взгляда.

   — Не уходи.

   И вздрагивают руки, из горла вырывается свистящий выдох, а все истинно женские, милосердные порывы я подавляю жёстким, убивающим настоящую меня усилием воли.

   — Надеюсь, ты понимаешь, что сегодня спишь на диване. — Хлопок двери раз и навсегда отрезает меня от восьми прожитых лет жизни.

ГЛАВА 6

— Мама! — Это утро отличается от других лишь тем, что радостный визг Сашки доносится не сверху, а сбоку, прямо в ухо. — Доблое утло!

   — Доброе. — Глаза ещё закрыты, голос хрипит после сна, но руки уже обнимают худенькое тельце сына.

   — Сашка, бежим умываться, — весёлые интонации именно этого голоса мне приходилось слышать не так часто.

   — Папа! — Кирилла Сашка видит гораздо реже, поэтому и восторг каждый раз увеличивается, пропорционально количеству условно-безотцовских дней.

   — Пошли, пусть мама ещё поспит, — я слышу удаляющиеся шаги Самсонова и сонно протираю глаза.

   Как только мы остаёмся наедине, так или иначе, оказываемся в общей постели. Так что двухместный диван в детской оказался немногим хуже дизайнерской кровати, даже несмотря на то, что всю ночь пришлось подгибать ноги. Какая разница, если заснуть мне удалось лишь под утро.

   Сегодня слёз не было, но глаза всё равно отсвечивают весёленьким красным оттенком, и пока я пытаюсь хоть как-то сгладить этот ужас, оба Самсонова варят кашу. Пытаются варить. Потому что молоко они упустили, а крупу рассыпали по половине кухни.

   Молча смотрю как Сашка сидит на столешнице, болтая ногами, и радостно облизывает ладошки. Открытая сахарница стоит рядом.

   — Мы варим кашу. — Кирилл оборачивается, тепло улыбается, на нём следы молока, а в руке лопатка.

   — Кафа! — От восторга сын опрокидывается назад, но свободной рукой Самсонов легко его ловит, не дав встретиться затылку Сашки с фартуком из керамогранита.

   Ни мой испуганный вздох, ни резкое движение не мешают сыну снова запустить руку до локтя в объёмную банку с сахаром.

   — Осторожнее! — Угроза больше предназначается Кириллу, чем Сашке, и мне остаётся лишь идти за пылесосом, пока адскую смесь из крупы и сахара не растащили по всей квартире.

   Естественно, кашу довариваю я и, накрывая на стол, чувствую взгляд мужа. Практически бывшего. То, что вместо воскресного тенниса, за последние четыре года пропущенного лишь однажды — в день моих родов, Кирилл сидит здесь, смешит Сашку и никуда не торопится, мало меня волнует.

   — Сын, в зоопарк пойдём?

   — Смотлеть мифэк? — Ложка мгновенно забыта, а каша размазана по столу, стулу, полу и самому Сашке.

   — И их тоже, — подмигивает Кирилл.

   — А мама?

   Для Сашки не происходит ничего сверхъестественного, а то, что папа с утра дома — всего лишь приятный сюрприз. Щёлкает чайник.

   — Куда же мы без мамы. Чай? — Я впервые оказываюсь на месте рекламной домохозяйки, о которой демонстративно заботится любимый муж.

   — Воду.

   Передо мной возникает стакан с одинокой плавающей долькой лимона, перед Сашкой детская кружка с компотом, а сам Кирилл предпочитает зелёный чай.

   Сын болтает без умолку, глотает слоги и целые слова, мечтая о сахарной вате, медведях и капусте для кроликов, а я невидящим взглядом сверлю Кроша на его кружке, только сейчас замечая насколько зловещий у него оскал. Стоит её сменить на Трёх котов, или Фиксиков — сейчас у него все персонажи редких мультиков любимые.

   К огромному сожалению, насчёт зоопарка Кирилл не шутит, и через час мы выходим из лифта на втором этаже подземного паркинга. Если бы не Сашка...

   — Кира? — Кирилл зовёт меня, когда я уверенно направляюсь к своей машине.

   Ключи привычно ложатся в ладонь, но мне приходится вернуть их в сумку — мало того, что мы едем втроём, так ещё и короткий летний сарафан мало подходит для вождения. Но прекрасно для семейной прогулки. Сашка уже ёрзает в автокресле, в то время как я только подхожу к Вольво Самсонова.

   — Перебор, Кирилл. — Стоило бы казаться мрачной, обиженной или какой там ещё полагается обманутой жене, но внутри поселилась горечь, а внутренности покрылись льдом.

   Такой себе айсберг из живого человека. И открытая передо мной дверь не вызывает ничего, кроме усталого раздражения.

   — Мне не понравился наш вчерашний разговор. — Пока Сашка рассматривает город через тонированные стёкла, у нас есть время. Не знаю, куда делся цветочный павильон, но с утра о нём не напоминал даже остаточный аромат. — Кира, так нельзя.

   — Нам не о чем говорить.

   В салоне едва ощутимо пахнет цитрусом.

   А я всё гадала, откуда у него внезапная страсть к автомойке, чуть ли не по три раза в неделю. Ядрёный парфюм Меркуловой и правда может вывести лишь тотальная чистка салона. Наивная дура.

   — Ты вот так просто отречёшься от нашей жизни? — К счастью, Самсонов, как и я, не любитель пафоса, иначе не удалось бы скрыть тошнотворный надрыв киношной фразы.

   — Твоей.

   — Что? — Красный сигнал светофора, и мне приходится ответить, глядя прямо в раздражённые тёмные глаза.

   — Когда ты последний раз говорил, что любишь меня? — Простой вопрос, но он теряется и возвращает взгляд на дорогу. И вот сейчас вскидывает голову моя ярость. Та самая, которая незаметно, по капле, разрушала наш брак и меня. — Интересовался моей жизнью. Когда мы обсуждали что-то, кроме Сашки, совместных отпусков и ремонта?

   — Думаешь, ты одна такая непонятая и обделённая? — С сыном в машине он не позволяет себе отвлекаться, но руки напрягаются, с силой сжимая руль. Так, что скрипит кожа, а красиво очерченные губы сжимаются в одну линию. — Все так живут, Кира! Но жертву из себя строишь только ты.

   — Мам, а сколо мифы? — Сашка подаётся вперёд, надеясь дотянуться до просвета между передними сиденьями.

   — Скоро, мой хороший, почти приехали.

   По левой стороне улицы тянется длинная высокая стена из кирпича, бывшего когда-то ярко-красным, с облезшими фигурами животных поверху.

   — Ул-ла! — кричит он, вскидывая руки. Кирилл переезжает через лежачего полицейского, отчего Сашка ойкает, и въезжает в полутёмный подземный паркинг. — Мама?

   — Не бойся, Саш, сейчас папа припаркуется, и пойдём, — вряд ли он видит в темноте мою улыбку, но уверенный тон его успокаивает.

   Пока Кирилл достаёт сына, я выхожу из машины, но не вкладываю ладонь в его протянутую руку.

   Я не передумаю, Кирилл. Не прощу и не вернусь.

ГЛАВА 7

Зоопарк мы обходим за час и сейчас сидим на скамье, наблюдая, как весело Сашка носится вокруг клетки с белыми медведями. Бедные животные! Нетипичная для конца мая, по-настоящему июльская жара заставляет несчастных жить в бассейне в попытке хоть как-то охладиться, пока шкала градусника с упорством взбирается всё выше и выше, давно перевалив отметку в +25.

   — Кир, я не хочу тебя терять.

   Мы сидим рядом, но не касаемся друг друга, скрывая глаза за солнцезащитными очками.

   — Стоило подумать об этом до того, как тащить в постель кого попало. — Перед внутренним взглядом картина с его экстазом верхом на Меркуловой, и становится тошно.

   Дёргается верхняя губа, но, к счастью, в этот момент он смотрит на сына и мне удаётся быстро взять себя в руки. Храбрюсь. Мне горько и тяжело. Гораздо хуже, чем ему, но для меня теперь единственные ценности — я и Сашка, а развод — это единственный выход, при котором мне удастся сохранить самоуважение. Как бы Кирилл ни отпирался, мы оба хорошо понимаем, что она не была первой и вряд ли станет последней, а раз так, теряется всякий смысл нашего брака. И, кстати…

   — А вообще, Самсонов, тебе что, секса не хватало? — Он резко поворачивается в ответ на откровенное издевательство.

   Понимаю, почему в трудные минуты героини романов спешат прикурить, мне бы тоже не помешало занять руки. Но вместо этого я продолжаю смотреть на него с лёгкой улыбкой на лице, а рука всё так же расслабленно лежит на колене.

   — Кто он? — Сдёрнув очки, Кирилл сверлит меня по-настоящему бешеным холодным взглядом. — Ты слишком радуешься, так что признавайся, Кира!

   Его рука накрывает мою ладонь, и со стороны мы наверняка смотримся счастливой семейной парочкой. Вот только никто не знает, что вместо лёгкого поглаживания он до боли сжимает мою руку.

   — Давно ты с ним спишь?

   — Ты бредишь, Самсонов! — Губы кривятся в презрительной усмешке. — В отличие от тебя слово «верность» для меня не пустой звук.

   — Тогда из-за чего ты так счастлива?

   — Счастлива? — Мой нервный смешок слышит лишь он. — Ты идиот? — Кирилл дёргается, но молчит. — По-твоему, я мечтала выкинуть на помойку восемь лет жизни? — Сашка машет нам рукой, и мы синхронно улыбаемся в ответ. — Между нами много чего было, но уходить я не хотела никогда.

   — Так оставайся! — Его ладонь скользит по моему плечу, притягивая ближе. Пытаясь это сделать, но я резко поднимаюсь со скамьи. — Сохрани семью, Кира, и, клянусь, ты не пожалеешь.

   В такого Кирилла я когда-то влюбилась — сильного, уверенного, самоотверженного, но это было до «Надежды» и дешёвых простыней. До пустых обещаний и разорванного на ошмётки доверия.

   — Я уже жалею, Кир! — Сознание ловит счастливый Сашкин крик каждый раз, когда медведи выныривают, отфыркиваясь и мотая лобастыми головами. — Жалею, что не ушла сразу, стремясь сберечь спокойствие сына. Что…

   — Простите! — Слышу за спиной, но ощутимый толчок заставляет потерять равновесие, и я лечу вперёд. Испугаться не успеваю — Кирилл ловит, обхватив сильной рукой за талию и крепко, до хруста ребёр, прижимает к себе. Он же кидает злой взгляд на виновника. — Я вас сильно ушиб?

   — Смотрите под ноги!

   Самсонов поддерживает меня под локоть, пока я пробую наступить на подвёрнутую ногу. Последний раз, когда эти босоножки меня подставили, я ушибла колено о гранитную ступень. Одна радость, что лестница, как и весь дом принадлежали известному хирургу, приятелю Кирилла. Но этот раз переполнил чашу моего терпения, осталось лишь добраться до мусорного ведра.

   — Кир, ты как?

   Сегодня же найду нам новое жильё! Нельзя избавиться от воспоминаний за пару дней, особенно когда мой локоть в его руке выглядит настолько хрупким, что я начинаю ощущать себя феечкой из мультика. И Кирилл бессовестно этим пользуется.

   — Кира? — спокойный тон и не лишённые достоинства извинения кажутся знакомыми, как и разноцветные глаза стоящего перед нами мужчины.

   — Хоффман. — Спасибо авиаторам, они скрывают выражение моих глаз.

   Так бывает, когда ежедневно видишь коллег, однокурсников, одноклассников и уже не представляешь их вне того мира, где они — привычный устаканившийся фон. И теряешься, стоит столкнуться с одним из них в совершенной другой реальности — зоопарка, ресторана или торгового центра.

   — Какая неожиданная встреча. Представишь меня своему спутнику? —изощрённое издевательство обычно не входит в его арсенал.

   Так же, как и попытки соблазнить, но передо мной стоит совсем другой Хоффман, без налёта простоты и нарочитой скромности. Тот, который без труда сложил два и два, видя одинаковые обручальные кольца, но предпочёл другой путь. Сверкая белоснежным оскалом, явно заметив, как Кирилл до скрипа сжимает челюсти.

   — Кирилл, это Григорий Хоффман — мой однокурсник. Хоффман, это Кирилл Самсонов, мой муж.

   На этом свои обязанности я считаю выполненными и, оставив их одних, иду к сыну. Блондинка за спиной Хоффмана так и остаётся беззвучным приложением с отчётливыми чертами стервозности на лице.

   — Мама, мифкам жалко! — Первый восторг схлынул, и Сашка прижимается лицом к прутьям, грустно наблюдая за откровенно задолбавшимися медведями.

   — Точно, мой хороший. — Подхватываю его на руки.

   Вольер разделяет кованая решётка, и животные ходят кругами, замирая, когда оказываются слишком близко друг от друга. Прямо как мы с Кириллом. И Меркуловой в роли железного, с колючей проволокой и электрическим током, глухого забора. В нём остаётся последняя, едва заметная щель, которую я с достойным лучшего применения упорством забиваю жвачкой и замазываю гудроном. Так, чтобы наверняка.

   — Нам тоже становится жарко, пойдём домой? — Но Сашка меня уже не слышит. Тёмная макушка уютно лежит на моём плече, а её хозяин посапывает, видя яркие сны.

   — Давай я возьму. — Самсонов подходит неслышно и уверенно перехватывает сына. — Идём?

   — Кир, на пару слов. — Хоффман появляется справа, держась на вежливом расстоянии.

   — Идите в машину, я скоро. — Мне всегда удавалось прочитать выражение глаз Кирилла, но он снова в очках и всё, что я вижу — резкий поворот и быстро удаляющуюся спину.

   — Какого чёрта, Кира! — Время приближается к часу, и в зоопарке практически нет посетителей до второй, вечерней, волны.

   — Руки убери, — цежу я и стряхиваю его пальцы, неожиданно длинные и слишком сильные для не отличающегося мускулатурой одногруппника. — И выбирай выражения.

   — Я не для того рассказал тебе про Лизку, чтобы смотреть на счастливое семейство Самсоновых в полном сборе! — Хоффман щурится, а между бровей пролегает глубокая морщина, показывая то, что я уже поняла сама. Оценивая его возраст, я прилично так промахнулась.

   — Хоффман, а ты чего ждал? — хмыкнув, я стягиваю очки, с неприкрытым удовлетворением наблюдая, как он спотыкается о мой снисходительный взгляд. — Думал, я играю? Или всерьёз считал, что после всего я кинусь в твою постель? С разбега. — Презрительный смешок развеивает все возможные сомнения.

   — Верил в твоё благоразумие и самоуважение.

   Самое время разочаровать его ещё больше и избавиться от претендента на своё тело.

   — О чём ты, Гриша? — манерно растягиваю слова, мгновенно меняясь. — Благоразумие? — Взлетают брови. — Самоуважение? — Делаю шаг навстречу и пальчиком касаюсь его груди.

   Надо бы записаться на маникюр.

   — Откуда это у девочки, сексом заманившей перспективного финансиста в брачные сети? — Тихий смех в ответ на его недоверие. Как же легко порой оправдывать чужие ожидания! — Сколько их было и сколько ещё будет… — наконец, Хоффман меняется. — Его держит сын, — от контекста режет уши и бесчинствует совесть, — его держу я, и ни одна одноразовая подстилка не встанет между нами.

   — Меркулова…

   — Меня не волнует. — Сейчас — равнодушно повести плечами. — Кирилл разбирается в товарно-рыночных отношениях получше тебя, Хоффман, — добиваю его интимным шёпотом, — и знает, что именно покупает, удовлетворяя все мои просьбы! Сможешь также? — прохожу по нему оценивающим взглядом перед тем, как вернуть очки на место.

   Яркий сарафан на тонких бретелях только усиливает общую картину, когда я поправляю волосы, призывно открывая шею.

   — Оказывается, ты та ещё беспринципная… — прежде, чем он договорит, я закрываю ему рот ладонью.

   Наши глаза так близко, что мне хорошо видны тёмные прожилки в радужке — одинаковые, несмотря на разный цвет глаз. В руке, сжавшей мою, в стремлении отклониться, в нахмуренных бровях — во всём его виде лишь отвращение, тесно завязанное на презрении к таким, как я.

   — Пусть это останется между нами, — нежный шёпот и я убираю руку. — Звони, как решишься, Гр-риша! — игривое подмигивание стало бы последним гвоздём в крышку гроба его симпатий, но я неожиданно засмотрелась на кривящиеся губы.

   Эффект всё равно вышел что нужно, и я легко сбегаю по ступеням, действительно торопясь к сыну. Кирилл раз за разом растравливает душу, так что моё неадекватное внимание к Хоффману — лишь результат навязчивого желания отомстить.

   Хотя бы так.

ГЛАВА 8

— Я его уничтожу! — Сашка спит и Кирилла больше ничего не сдерживает. Проступают вены на руках, на шее бьётся жилка, а по лицу ходят желваки — Самсонов в бешенстве. — Значит, так у тебя выглядит верность? Это твои принципы?

   — Не ори, — прикрыв глаза, торможу его.

   — Отдалась за домашку? — продолжает Кирилл, заметно сбавив громкость, но не уменьшив ярость. — И после этого строишь из себя институтку! — После чересчур резкого поворота я смотрю на Сашку, но он не просыпается. — И сколько ты его ублажаешь? С первого дня в этом грёбаном институте? Меня одного тебе стало мало? Или ты и поступала только ради этого?

   Возня на заднем сидении заставляет его оборвать речь. Сашка поворачивает голову, что-то говорит во сне и успокаивается.

   — Выговорился? — Маникюр и правда пора обновить — на левом мизинце заметная трещина. — А теперь послушай меня, Самсонов. Если мне захочется, я поучаствую в целой оргии, но это не имеет к тебе никакого отношения уже двадцать шесть часов, — уверенная в своей правоте, я не распыляюсь ни на громкий тон, ни на показательные обвинения.

   — Я всё ещё твой муж. — Мы заезжаем в паркинг и, останавливаясь, Кирилл разворачивается ко мне. — Хочешь ты этого или нет.

   — Всего на пару месяцев.

   — Посмотрим, — угроза не пугает и стоит нам перешагнуть порог квартиры, как я твёрдым шагом иду в спальню.

   Кирилл останавливается в дверях, когда лёгкий дорожный чемодан заполнен уже наполовину.

   — И куда ты поедешь?

   — На Фрунзе, — сдув волосы со лба, я смотрю на него твёрдым взглядом, — и не надо обольщаться. Адрес ты знаешь лишь потому, что лишать Сашку отца не входит в мои планы.

   — И что ты скажешь Игорю Ростиславовичу? — хмыкает он, присаживаясь передо мной на корточки.

   — Правду.

   Со смерти мамы отец сильно постарел, но скрывать от него развод — высшая степень идиотизма.

   — А это для нового любовничка? — Двумя пальцами он вытягивает из стопки одежды кружевные чёрные трусики.

   — Пошёл к чёрту, Самсонов! — Выдернув бельё, я бросаю его в чемодан и раздражённо хлопаю крышкой.

   — Обязательно, родная, — вскидываюсь я слишком поздно, он хватает меня, намертво прижав руки к бокам, — но чуть позже.

   — Не смей! — Считается ли домашним насилием то, что Кирилл роняет меня на кровать, блокируя ноги и удерживая руки одной своей? Вряд ли суд это признает, узнав, как выгибается моё тело, когда он касается кожи, задрав сарафан до талии. — Кирилл!

   — Уже не так решительна? Да, Кира? — Меня отрезвляет металлический привкус во рту. — Тебе же нравится, не сопротивляйся.

   Сопротивляться возбуждённому мужику в полтора раза больше меня? Был бы смысл.

   — Ты пожалеешь! — Его рука поглаживающими движениями спускается всё ниже, и мои угрозы не имеют уже никакого эффекта.

   Как хорошо, что у меня есть аргумент посерьёзнее.

   — Зараза! — хрипит Кирилл и заваливается набок.

   Может, я и собиралась его пожалеть, но как-то совсем некстати вспомнились Меркулова и Хоффман, так что Самсонов получил прямой удар по своему достоинству и в прямом, и в переносном смысле.

   — Возможно.

   Мне хватает времени не спеша переодеться, собрать вещи сына и вывезти чемодан в коридор.

   — Мама, ты куда? — Из детской выходит Сашка, зевая и потирая рукой сонные глаза.

   — Поедем в гости к дедушке. — Улыбка и весёлое подмигивание зажигают восторг в глазах ребёнка — у него сегодня определённо счастливый день. В отличие от меня. — Держи рюкзак и беги за любимыми машинками, скоро выходим.

   — Дедуфка! — подпрыгнув, Сашка скрывается в детской, а я прислоняюсь к стене, прикрыв глаза.

   Условно-принудительный секс не состоялся, примирение по правилам Самсонова также, а сам он ближайшее время будет держать руки при себе. Неплохой расклад.

   — Фсё! — Сын вылетает из своей комнаты, широко размахивая брякающим при каждом шаге-прыжке рюкзаком.

   — Отлично, — взяв его за маленькую ладошку, я открываю дверь и касаюсь ручки чемодана.

   — А поцеловать папу на прощание? — Кирилл стоит в начале коридора, широко раскинув руки, и Сашку не нужно просить дважды. — Защищай маму, — весело напутствует он его, вот только взгляд поверх детского плеча обжигает предостережением.

   Самсонова опасаются подчинённые и уважают конкуренты, но сложно бояться того, с кем исполняла самые изощрённые фантазии. А уважение пропало в миг, когда я услышала стоны в прихожей гостиничного номера.

   — Буду, — умиляет меня сын серьёзностью во взгляде.

   — Идём, мой хороший, — в одной руке я держу Сашку, в другой чемодан, а за спиной оставляю прошлую жизнь, которая должна была стать счастливой.

   — Мама, а папа плиедет? — спрашивает сын, как только мы выруливаем на проспект.

   — Приедет.

   — Вечелом?

   — Вряд ли. — Перед нами резко выезжает шестёрка и в салоне раздаётся раздражённый скрип моих зубов. Хоть бы поворотник показал!

   — Завтла? — Сашка не унимается, быстро успокоив восторги.

   — Возможно.

   То ли на дороге одни идиоты, то ли у меня сдают нервы.

   Выдохнув, включаю правый поворотник и перестраиваюсь, максимально снизив скорость. Сын болтает что-то и, к счастью, от меня требуется лишь угукать в нужных местах. Завтра утром мне нужно к Михаилу Германовичу, а, значит, как только приедем, надо связаться с Александрой Борисовной. Знаю, что до родительского дома ей добираться намного сложнее, но выбора нет — никто не поставит жизнь на паузу, и если в среду меня не будет на очередной паре у Глебова, можно смело попрощаться и с пересдачей.

   Вообще, удивительно, насколько злопамятным может быть красивый мужик в самом расцвете лет. Наши девчонки млели каждую пару, откровенно напрашиваясь на факультативы, и все как одна считали, что пристальный взгляд Ильи Глебовича гарантирует страстный секс вместо скучного зачёта. Пролетели все и разом.

   Они, когда Глебов не допустил к сдаче, отправив тринадцать из двадцати девушек группы переодеваться и я, когда решила, что дружу с цифрами. Спасибо Илье Глебовичу, разубедил за три минуты! В итоге единственным, кто сдал высшую математику с первой попытки, оказался Хоффман, но и он радовался недолго.

   Часть девчонок переключилась на него с идеальным мотивом — поднатаскать в математике, и если поначалу он собирался поиграть в благородного рыцаря, то через неделю прямо посылал желающих по известному адресу.

   — Есё долго? — устало спрашивает Сашка вздохнув.

   — Чуть-чуть.

   Во двор перестроечной девятиэтажки мы въезжаем гораздо позже намеченного, но Сашка не обижается, не выпуская из рук свою законную награду — яйцо Киндер с мультяшными машинками на обёртке. Последние три недели папа живёт на даче, и вряд ли в доме есть что-то съестное, поэтому нам пришлось проехать через ближайший супермаркет. Каша на воде то ещё отвратное варево.

   Остаётся вопрос, как мне подняться на девятый этаж с чемоданом, продуктовым пакетом и ребёнком.

   — Помочь? — Вздрагиваю, резко разворачиваюсь и наступаю прямо на ногу непрошенного помощника.

   — Самсонова! — шипит Хоффман, но поддерживает меня под локоть, когда предательски подламывается тонкий каблук. Чёртовы босоножки! Стремление как можно скорее покинуть квартиру стоило мне нормальной обуви. — Имей совесть!

   — Ты бы ещё ближе подошёл и по носу бы получил, — я раздражённо захлопываю багажник, отсекая нас от увлечённого рассматриванием полурастаявшего яйца Сашки. — Какого… — исправляюсь, вовремя вспомнив, что сын повторяет всё подряд, а в моей речи слишком легко приживаются ругательства. — Что ты здесь делаешь?

   — Собираюсь тебя купить. 

ГЛАВА 9

Солнце медленно садится, лаская вечерними лучами деревянную горку на детской площадке, дикие яблони, посаженные самими жителями, и косящихся на нас старушек, облепивших скамейки как голуби парящие люки зимой. Я смотрю на Хоффмана и прикидываю, что мне выгоднее, послать его сразу или сначала воспользоваться услугами носильщика.

   — Бери сумки, помощник, — побеждает здравый смысл.

   Подняв дверь багажника, жестом указываю ему на чемодан и пакет с продуктами, и Хоффман легко подхватывает вещи.

   — Мама?

   — Иду, Саш. — Багажник закрыт, Хоффман при деле, и я отстёгиваю Сашку, ставя его на асфальт. Надутого, с рюкзаком и Киндером, и недовольно сверлящего взглядом чужого дядю с нашими сумками.

   — Здравствуй, Александр! — Мой откровенный сарказм не мешает Хоффману важно пожать руку сына. — Меня зовут Гриша, я учусь с твоей мамой.

   — Глиса? — Греча! Хочется съязвить, но не при ребёнке же.

   — Точно, — как ни в чём не бывало соглашается тот.

   — Идём, мой хороший. — Мы первые идём в сторону подъезда и держим дверь, пропуская Хоффмана.

   Всё время, пока мы поднимаемся в лифте, Сашка недобро на него косится, а я поражаюсь его интуиции. Доля благодарности к Хоффману всё же присутствует в моих мыслях, и если бы не его наглые домогательства, я бы её даже озвучила. Если бы…

   С дверью приходится повозиться — последний раз открывать её своим ключом мне посчастливилось года три назад. Антонина Васильевна, мамина соседка-подружка, переехала, и мама просила меня приезжать хотя бы раз в три дня, чтобы поливать цветы, больше напоминающие буйные джунгли. Тем летом она ещё была жива.

   — Мама, тепель мозно? — Сашка заходит в тесную прихожую, начисто забыв обо всём, кроме драгоценного яйца.

   — Сейчас помоем руки и съешь. Хоффман, — зову, ведя сына в ванную, — чемодан брось в коридоре, а пакет отнеси на кухню. И обувь сними!

   — Ты за кого меня принимаешь? — даже приглушённый водой, его голос звучит возмущённо.

   — Ты не хочешь этого знать, — хмыкаю себе под нос и помогаю сыну вытереть руки.

   Здесь в моей душе всегда воцарялся покой и умиротворение, но присутствие Хоффмана разрушает до основания и это. Не помогает даже то, что куда бы не смотрел мой взгляд, он замечает вечные вещи, те, что стояли на тех же местах и пятнадцать лет назад.

   — Фсё? — с надеждой спрашивает Сашка, хватая с раковины свою награду.

   На кассе он долго выбирал между Киндером и упаковкой мармеладных мишек, соблазнившись в итоге игрушкой, и получил её за терпение и стойкость.

   — Всё, — договариваю в пустоту, удивляясь, какую скорость развивает этот ребёнок, когда дело касается сладостей. — Саша! — кричу вдогонку. — Быстро на кухню. — Топот резко меняет направление, но в коридоре меня задерживает Хоффман.

   — Ки-ира, — протягивает он.

   К счастью, узкий коридор не просматривается с кухни и шелестящий фольгой сын не видит, как Хоффман крепко сжимает мою талию, привлекая к своей груди. Это чертовски неправильно, но на мгновение я задерживаю дыхание, глядя в самодовольные разноцветные глаза. Те самые, которые разрушили мой брак по собственной прихоти. Те, по которым сохнет большая часть потока. Те, которые решили, что я сдалась. И оказались недалеки от истины. Вот только понятие победы у нас с Хоффманом разное.

   — Ты же меня хочешь, — ментоловое дыхание укрывает мои губы тёплым покрывалом.

   — Сколько тебе лет, Хоффман? — откровенная насмешка вселяет в него сомнение.

   И правильно, ведь согласно сценарию мы уже должны страстно целоваться.

   — Двадцать восемь, — он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.

   — Я тебя младше, — всё так же стою в его объятиях, даже не пытаясь освободиться, — а понимаю в этой жизни гораздо больше.

   — Мама! — отчаянный крик, и у Хоффмана не остаётся выбора — он разжимает руки.

   — Что, мой хороший? — Я захожу на кухню.

   — Надо мыть, — глубокомысленно изрекает Сашка и протягивает ко мне руки ладонями вверх.

   — Ну, ты даёшь, герой! — весело хмыкает за моей спиной Хоффман.

   Тарелка, стоящая перед сыном, отличается неестественной белизной, в отличие от стола, стула, самого Сашки и даже стены. Интересно, хоть что-нибудь попало ему в рот?

   — Идём мыться, — никогда не понимаю, что следует делать в таких случаях.

   Ругать двухлетнего ребёнка? Сложно сохранить серьёзное выражение лица, когда он перемазан шоколадом словно спецназовец — на щеках широкие полосы от носа к волосам, а на лбу отпечаток ладони. Мне с трудом удаётся сохранять укоризненное выражение лица. Пока я отмываю сына, Хоффман успевает неплохо устроиться, поставив чайник и даже порезав лимон на тонкие кружочки.

   — Как тебе это удалось? — Включив ребёнку мультик, я возвращаюсь.

   Не самое лучшее занятие, но сейчас у меня нет выбора.

   — Освоиться в твоей кухне? — Мне никогда не удавалось так красиво поднимать бровь.

   — Порезать лимон.

   Странно, но меня не раздражает, что он здесь хозяйничает. Уходить без разговора Хоффман явно не собирается, хотя ещё днём должен был забыть о моём существовании.

   — Мама развелась с отцом двадцать лет назад, — хмыкает он и ставит передо мной кружку с чаем. Мою старую кружку с русалочкой и витиеватой надписью «Кирочка». — А через полгода вышла замуж удачнее прежнего. Ты знала, что готовка снимает стресс даже у восьмилетнего ребёнка?

   — Запомню.

   Из соседней комнаты слышится Лунтик, а мы чинно сидим на кухне, не спеша начинать разговор.

   — Ты мне соврала, Кира, — отставляя кружку, я знала, что увижу, и не разочаровалась. — Сегодня, в зоопарке, — немигающий взгляд, сжатые в тонкую линию губы и всё недовольство мира на лице.

   — И ты решил за мной проследить?

   — Увидел твою машину на парковке супермаркета и не удержался, — Хоффмана не беспокоит ни это, ни нахождение в чужой кухне.

   Кажется, он везде чувствует себя хозяином положения, что лично меня удивляет. Подобное мне приходилось видеть, и не раз, но те мужчины были гораздо старше. Хотя, что я знаю о Хоффмане? Только то, что он гений в математике.

   — Зачем ты приехал? — Второй раз закосить под дурочку не удастся, и мы оба хорошо это понимаем.

   — Я уже сказал, — хмыкает он, даже не притронувшись к кружке. — Я хочу тебя и хочу знать, сколько это будет стоить.

   Выдыхаю через сцепленные зубы и резко поднимаюсь. Помыть кружку становится лучшим выходом. Ярость кипит внутри, расплёскиваясь, выжигая внутренности и заставляя дрожать руки. Холодная вода не способствует успокоению, но мне нужно занять руки, чтобы не запустить кружкой в Хоффмана. Так, чтобы «Кирочка» разбилась осколками вместе с его лбом.

   Баран! Купить меня!

   Плевать, что я сама вложила эту мысль в его голову. Плевать, что это не должно меня задевать. Никогда в жизни я не оценивала людей по степени наполнения их банковских счетов. И услышать это оказалось… чересчур.

   — Не злись, — шёпот обдаёт тёплой волной ухо, горячие руки ложатся на талию, и он прижимается ко мне, демонстрируя всю степень своего желания.

   Удар.

   Я бью не по-женски, сильно, вкладывая всю горечь последних суток, и Хоффман отступает на шаг. Из носа течёт кровь, красными каплями въедаясь в белоснежную поло.

   — Запомни, Хоффман, раз и навсегда, — мне действительно легче. Не настолько, чтобы останавливать бракоразводный процесс, но достаточно чтобы перестать считать его виновником всего этого, — не подходи к стрессующей женщине! И не демонстрируй своё желание, если не хочешь остаться без достоинства.

   Очень удачно нож оказывается в моей руке, но я бросаю его в раковину и тыкаю в Хоффмана вафельным полотенцем с весёлым петушком, стоимостью пять советских рублей. Прямо в нос, туда, где совсем недавно был мой кулак. Ругательство радует даже больше любимого коктейля, но Хоффман может считать это проверкой. Если бы я сломала нос, кровь не остановилась бы так быстро, да и боль имела совсем другой оттенок. Знаем, плавали.

   — Зар-раза ты, Самсонова, — гнусавит он, на ощупь находя табурет и задрав голову вверх.

   — А ты — идиот.

   — Видимо, да. — Крутость Хоффмана заметно подпорчена засыхающими кровяными подтёками и лишней абстракцией на рубашке, но это не мешает мне подозревать очередную глупую выходку. — Потому что хочу, чтобы вы с Сашкой переехали ко мне.

ГЛАВА 10

Маятник настенных часов продолжает отсчитывать секунды.

   Хоффман молча ушёл умываться, а я никак не пойму, что ему от меня надо. Секс? Так стоило подождать пару недель, потом прикинуться милым и хорошим и, возможно, он бы добился своего. Но нет же, с бараньим упорством Хоффман продолжает показывать характер и подкреплять выходки идиотскими предложениями!

   Жаль, что надёжный буфер между мной и желающими развлечься испарился в тот момент, когда я вошла в гостиничный номер «Надежды». Да и вера Хоффмана в возможные товарно-денежные отношения устраивала меня гораздо больше вот этого всего. Что вообще происходит в голове человека, который такое предлагает? Тараканы совокупляются?

   — Ты подумала? — Кровь с лица он смыл и заодно охладился — с коротких тёмных волос на линолеум падают одинокие капли.

   — Пошёл к чёрту, Хоффман.

   Это скоро станет моим девизом, но я устала. Адски устала разгребать последствия супружеской неверности. И мне бы остаться одной, взвыть раненой волчицей, напиться до розовых соплей, но у меня Сашка. У меня учёба. И Михаил Германович, назначивший встречу на завтра.

   — Говори прямо, какого дьявола тебе от меня надо и проваливай из моей квартиры.

   — Дявол это кто? — Любопытная мордашка просовывается между Хоффманом и косяком двери. Ругать себя за несдержанность поздно.

   — Очень плохой дядя, — страшные глаза, печенье в маленькую ладошку и сын бежит досматривать мультик.

   — Прямо? — опасный прищур я уже видела и не впечатлилась ни им, ни приблизившимся Хоффманом. — Хочу, — тихий угрожающий тон, — чтобы ты лежала обнажённая на моей постели. В моей власти. — Разноцветные глаза темнеют. — Хочу, чтобы ты извивалась подо мной и раз за разом стонала моё имя. Чтобы твоя страсть оставила следы на моей спине. Хочу, чтобы ты была моей.

   Во время минутной паузы я осмысливаю его более чем пламенный ответ.

   — О-бал-деть. — Качаю головой. — «Пятьдесят оттенков серого» перечитал? Так это не ко мне, Хоффман. У нас есть специализированные клубы, хочешь, адресок подскажу? А то твои фантазии слишком уж напоминают романтизированные дрянным фильмом отклонения.

   — Считаешь, что это взрослый разговор? — хмыкает он. — Кир, по-моему, ты пересидела в декрете.

   — Ещё слово на эту тему, и я всё-таки сломаю тебе нос, — обещаю буднично, убирая посуду.

   — Думаешь получится? — Хоффман зажимает меня у раковины, упёршись обеими ладонями в столешницу. Какого я вообще до сих пор его слушаю? — Я сильнее, пока ещё Самсонова.

   — А у меня очень острое колено, — улыбка задумывалась милой, но глянец холодильника отражает оскал, — и рефлекс.

   Я отталкиваю его и захожу в гостиную, где Лунтик в водоёме радостно собирает бусины.

   — Солнце моё, последний мультик и спать, — сын не реагирует, — Саша!

   — Ага, — пусть он увлёкся, но, пока мы не дожили до очередного детского кризиса, слушался.

   Хотя, как по мне, детство вообще один сплошной кризис, зачастую именно для родителей.

   — Ты хорошая мать. — Хоффман стоит в проходе между коридором и гостиной, и добавляет, когда я останавливаюсь около него: — И вырастишь счастливыми наших детей.

   — Ты меня достал! — Под тихий смех я выталкиваю Хоффмана к входной двери. — Иди ко всем чертям.

   — Только вместе с тобой. — И вот знаю, что занимаю оборонительную позицию, скрестив руки на груди, но ничего не могу с собой поделать. Меньше всего мне хочется выяснять наши мифические отношения. — До встречи, Кира. — Хочу привычно послать, но понимаю, что это становится нездоровой привычкой, поэтому молча захлопываю за ним дверь.

   Пора мыть Сашку и доведённые до автоматизма движения отвлекают от лишних мыслей, особенно когда он сначала поскальзывается в ванной, а после весело выливает на меня пару литров воды. На этом наше купание заканчивается и когда высушенного и переодетого я приношу сына в детскую, он спит на ходу, мгновенно вырубаясь в обнимку с любимым одеялом.

   Через лёгкие шторы в комнату попадает свет фонаря и слышно проезжающие мимо машины. Детскую кровать моим родителям мы покупали на всякий случай и Кирилл вряд ли рассчитывал именно на такой. На стенах всё ещё висят, оставшиеся с моей юности, географические карты, учебные заметки и номера давно ненужных телефонов.

   Мне семнадцать, мы с подругами порхаем по центру города, привлекая внимание прохожих заливистым смехом и короткими юбками. Наше любимое место — аллея по правому берегу пересекающей город реки, с каскадными широкими ступенями и деревянными скамейками. Нас пятеро. Мы клянёмся в вечной дружбе, строим планы и не предполагаем, как далеко друг от друга раскидает нас жизнь.

   Их двое. Высокие, взрослые и в целом впечатляющие, но сейчас смеются, жестикулируя, и мы затихаем, показательно не смотрим на проходящих мимо уже мужчин. Агата ненароком поправляет волосы, Тома копается в телефоне, то и дело посматривая в их сторону. Варя с Элей продолжают смеяться, не обращая внимания на окружающих, а я просто жду, пока два образчика идеальных бойфрендов пройдут дальше и наш девичник снова обретёт весёлую непосредственность.

   — Девчонки, компания не нужна?

   Они останавливаются прямо напротив, и пока светленький сверкает безупречной улыбкой, его темноволосый друг насмешливо переводит взгляд с одной моей подруги на другую.

   Кирилла ожидаемо привлекает Агата, звезда нашей компании, в то время как Костя был готов любить всех и сразу. И начал доказывать это, подхватив Томку с Варей под руки.

   Кино и кафе закончились в ночном клубе, где Агата отожгла, вырубившись на кожаном красном диванчике, а я просто сбежала, устав от долбящей мозг музыки и подвыпившей компании.

   — Я провожу, — Кирилл нагоняет меня уже на улице, — час ночи не самое лучшее время для прогулок.

   — А ты благородный рыцарь? — Пару коктейлей всё же отметились в моей крови, а больше мне и не надо. — Тогда лови! — Я вскакиваю на узкое кованое ограждение — единственное, что отделяет меня от бурлящего внизу потока.

   — Рехнулась? — кричит он и пытается сдёрнуть меня с парапета.

   Хмыкнув, я пользуюсь гимнастическим прошлым, уходя от захвата, балансируя на самой грани.

   — Это же весело! — смеюсь в ответ, а в следующее мгновение птичкой слетаю в его руки.

   — Весело, значит, — выдыхает Кирилл мне в губы. Адреналин зашкаливает, перемешивается рваное дыхание, и я понимаю, что Агата в пролёте. — Дикая! — прижав меня к тому самому парапету, он касается моих губ обжигающим поцелуем и страсть огнём проходит по венам.

   Контраст горячего мужского тела и холодных брызг вырывается стоном удовольствия, и Кирилл заглушает его очередным поцелуем, стремясь стать глубже, ближе.

   — Поехали ко мне, — шепчет он, прикусывая мочку моего уха.

   Одна его рука уже под юбкой, пальцы задевают край кружевного белья, заставляя меня выгнуться над пропастью. Попадись мы патрулю, и закончили бы ночь в обезьяннике, но нам везёт, а редким прохожим, таким же пьяным и отвязным, глубоко плевать на целующуюся парочку.

   — Чёрта с два, — улыбка не сходит с моих губ, и я отталкиваю Кирилла, — я не уезжаю из клуба с незнакомцами.

   — Тогда завтра. — Он снова подходит вплотную, крепко прижимает меня к себе, упираясь значительным аргументом своей заинтересованности. — В шесть вечера.

   — Опять кино? — лживая насмешка, сейчас я согласилась бы и на парк.

   — Ресторан, Кира. — Особое удовольствие видеть, с каким желанием на тебя смотрит симпатичный мужчина. А уж когда он проводит по моей нижней губе большим пальцем… возможно, и стоило нарушить собственные принципы, в виде исключения. — Своих девушек я не вожу по дешёвым забегаловкам.

   Громкий пронзительный звонок разрывает ночную тишину пустой квартиры, заставляет вздрогнуть и, чертыхнувшись, я срываюсь к сумке. Забыла сбавить звук!

   — Да!

   — Как обустроилась, любимая?

   — Кирилл? 

ГЛАВА 11

Стоит смотреть, кто звонит, перед тем как отвечать.

   — Как Сашка? — Кирилл знает, что спросить и, скрипя зубами, я иду на кухню.

   Восемь квадратных метров не освещаются даже фонарём — как часто бывает, у него не хватает главного — лампы.

   — Хорошо, насмотрелся мультиков и уснул. — Я с ногами устраиваюсь на широком подоконнике.

   Ещё пару лет назад он был заставлен цветами. В то время, когда мама была жива. На другом конце трубки тишина.

   — Я люблю тебя. — И ему не нравится моя откровенно издевательская усмешка.

   — Перешёл к тяжёлой артиллерии? — Перед подъездом паркуется чёрный Крузер, не новый, но даже отсюда видно, что ухоженный.

   Кирилл раздражённо выдыхает. Удивительно, как мы срослись за это время — я знаю всё, что он сделает и что скажет. Даже представляю выражение его лица.

   — Перестань быть такой острой! — Острая, дикая, колючая и даже грубая. Всё про меня и именно это и привлекло его в тот вечер. — Отзови иск.

   — Нет.

   — Кира, — бьюсь об заклад, он собирается сказать что-то насчёт моей глупости и упёртости, но вовремя затыкается. Меня Кирилл изучил не хуже, чем я его. — Я буду настаивать на сохранении брака, — наконец, сообщает он. Ничего другого я и не ожидала. — Ты не отделаешься одним заседанием.

   — Кирилл Самсонов в своём репертуаре, — заговорившись, пропускаю, кто вышел из машины и куда пошёл. — На что ты надеешься? Я не изменю намерений.

   — Горячка — твой бич! — С той стороны трубки слышится стеклянный дзынь.

   Уверена, он сидит сейчас на балконе, с любимым коньяком в пузатом бокале, в одних потёртых джинсах и с устремлённым в никуда взглядом. Пронзительный укол в сердце, и я откидываю голову на стену, не позволяя слезам скатиться по щекам. Мы часто сидели так вместе — каждый в своём кресле или я на его коленях — и говорили, говорили, говорили… Всё начало рушиться ещё до Сашкиного рождения.

   — Ты всегда была такой, — меньше всего мне нужна ностальгическая хрипотца в тихом голосе, — резкой и неуправляемой, но я вовремя тормозил твои порывы. — Слёзы всё-таки прочерчивают две влажные дорожки по щекам, голосу я не доверяю. — Ты же моя пантера, Кир! Вся, от светлой макушки до ямки на ногте среднего пальца левой ноги.

   — А Меркулова тогда кто? — шёпот маскирует слёзы. А в ответ — тишина. — Мне не нужны твои признания, знаю и так, что она не первая твоя подстилка, — вспомнив сцену в номере, повышаю голос. — Но кто стал первой? Твоя Инночка подсуетилась, пока я полгода дохла от токсикоза и ещё три на сохранении? Или ты нашёл себе кого попроще? — догадливо ахаю. — А, может, всё началось ещё тогда, со смазливой дочки Ивана Аркадьевича?

   — Бред твоего воспалённого сознания, — жёстко отзывается он, но я словно сижу рядом и вижу, как нервно Кирилл глотает коньяк, и как дёргается рука за пачкой сигарет, которой нет уже как три года.

   — Значит, всё-таки дочка. — Лучше бы я встретила Хоффмана на пару лет раньше. Розовые очки разбились, но раны от осколков ещё долго будут отравлять мне жизнь.

   — Как ты узнала про Ли… Меркулову?

   — Мир не без добрых людей, — оговорка впивается очередной длинной иглой в сердце. Самое время стравить Кирилла и Хоффмана, но я молчу, не в силах объяснить это даже себе.

   — Тот сопляк, — с особым удовлетворением протягивает он, — побочная Ипатьевская ветвь, — и столько презрения в голосе, что я не сдерживаюсь.

   — О чём ты?

   — Так ты не в курсе с кем спишь? — тихий издевательский смешок действует не хуже пощёчины. — Хоффман — фамилия матери, по отцу щенок Ипатьев.

   — Ему двадцать восемь, — напоминаю, забыв про слёзы.

   Ипатьев… что-то такое мелькает на границе сознания, но мысль не даётся в руки. Где же я это слышала?

   — Спроси у любовничка, — Кирилл ловит волну, возвращая разговору нужный тон. — Под ним ты стонешь также громко, а, Кира?

   — Самсонов, ты предал меня. — В трубке становится тихо. — Выбросил на помойку моё достоинство и будущее нашей семьи. Наплевал на всё, что между нами было. — Перед глазами экстаз Меркуловой, и горечь в моих словах становится вязкой, ощутимой даже на том конце провода. — А я ведь хотела родить тебе ребёнка… — его судорожный вздох. — Как хорошо, Самсонов, что таблетки закончатся только завтра. Я скуплю все пачки в городе и больше не позволю никому залезть ко мне в душу! Спасибо, ты многому меня научил.

   — Кира. — Я словно наяву вижу, как он потерянно запускает руку в волосы. — Прости меня, родная! — Всего лишь шёпот, но я срываюсь. — Любимая, единственная моя, скажи, что ты хочешь, и я всё сделаю. Переверну мир, только бы ты меня простила. Жизнью клянусь, Кирёнок! Кир! Кира, ты плачешь? — Он видел мои слёзы лишь раз — когда умерла мама. И мне бы съязвить, уколоть больнее, но горло сдавливает спазмом и всё, что я могу — делать глубокие вдохи в попытках взять себя в руки. — Я сейчас приеду, слышишь, Кира? Умоляю, не плачь! Родная, я сдохну, но сделаю всё, чтобы ты была счастлива. Пожалуйста, потерпи всего пятнадцать минут.

   Его Вольво успел бы пересечь ночной город за это время, но Кирилл ошибается.

   Уже двое суток, как он перестал быть частью моей жизни.

   — Иди к демонам, Самсонов! — выговариваю отчётливо и бросаю сотовый на стол. Но предаться унынию просто не успеваю — трель вызова ввинчивается в мозг.

   Режим «Не беспокоить» оказывается очень кстати. И я без сил сползаю по стене между стулом и батареей.

   Господи, когда это закончится? Когда воспоминания перестанут рвать душу? Я же выморозила их все. Разбила ледяные картины возможного счастья, безжалостно разодрав и выкинув из памяти портрет светловолосой девочки с серыми, как у папы, глазами. Дочери, которой у меня не будет.

   Экран сотового продолжает светиться — Кирилл серьёзно надеется, что я возьму трубку? Сюда он не поедет. Ключей у него нет, дверь я не открою, а мучить дверной звонок он не станет, чтобы не разбудить Сашку. Но ничего не мешает ему встретить меня у института или ещё где-то, где я бываю регулярно. Его секретарше прекрасно известно моё расписание. А, значит, все поездки сводятся к посещению Михаила Германовича и учёбе.

   Остаётся надеяться, что наш разговор достаточно выбил его из колеи, чтобы Самсонов затих хотя бы на несколько дней.

   Сидеть и дальше бессмысленное занятие, но почему-то так легче. Вот бы мама была жива! Зав. кафедры филологии в том же университете, где я учусь, она бы не одобрила развод. Всеми силами старалась нас помирить и переживала.

   Каждое мгновение беспокоилась обо мне, Сашке и ставшем родным Кирилле… к лучшему, что она не застала меня в таком состоянии. Плохо, когда вся жизнь летит к чертям, но ещё хуже видеть страдания своего ребёнка и быть не в силах помочь. А мне поможет только время.

   Кажется, Самсонов, наконец, угомонился, и я рискую стянуть со стола телефон — вставать не хочется. Сорок три пропущенных. Надо же, совсем чуть-чуть не дошёл до ровного числа.

   Руша все мои надежды, сотовый вспыхивает на мгновение сообщением с незнакомого номера. Кирилл идёт другим путём? Может, и так, но я всё равно снимаю блокировку и тупо смотрю в экран. Оказывается, сообщений два.

   «Я всегда добиваюсь желаемого, и ты станешь моей. Обещаю!»

   Незнакомый номер и Хоффман. Без вариантов.

   «Я добьюсь твоего прощения, чего бы это ни стоило!»

   Самсонов никогда не признавал поражений. Даже в Монополии.

   Чтоб вы оба сдохли.

ГЛАВА 12

Утро начинается с жалобного: «Ма-ам» вместо поцелуев и прыжков по моему животу.

   — Саша? — со сна не понимаю в чём дело.

   — Писить! — трагическим шёпотом с большими глазами признаётся сын, и я подскакиваю, забыв, что вместо обычной кровати здесь он спит в детской с высокими бортами.

   — Идём, мой хороший. — Спускаю его на пол, и мы за руку идём в туалет, чтобы потом вернуться в мою кровать.

   Сашка играть, я досыпать, насколько это возможно, когда по соседству скачет маленький миленький слоник.

   Стены здесь — тончайшие, поэтому мы хорошо слышим, как в замке поворачивается ключ и открывается входная дверь.

   — Деда! — визжит мне на ухо Сашка, сползает с раскинутого дивана, и я слышу топот, что завершается радостным приветствием.

   — Сашка! — папин голос из коридора, и я жду, пока они дойдут до меня, но глаза слипаются против воли, и я проваливаюсь в темноту.

   — Кир, ты всё ещё спишь?

   — Встаю, пап, — вздохнув, переворачиваюсь на другой бок.

   — Кира! — гораздо ближе.

   — Может, я не пойду сегодня в школу? — Сажусь на постели с закрытыми глазами.

   — Какую школу, Кир, — хмыкает он, одновременно с радостным криком Сашки.

   Кирилл. Меркулова. Развод. Родительский дом.

   — Проснулась? — улыбается папа, когда я открываю глаза. Всё почти как раньше. Сашка устраивается у меня под боком.

   Шторы уже не сдерживают яркий солнечный свет.

   — Что за… — От сына пахнет курицей и домашней лапшой. Они обедали? — Сколько времени?

   — Почти полдень.

   Чёрт! Чёрт! Чёрт! Я всё проспала.

   — Пап, посмотри за Сашкой! — кричу на бегу.

   Пока чищу зубы, смотрю пропущенные, и стон выражает всё, что я о себе думаю. Михаил Германович звонил трижды!

   На кухонном столе тарелка с недоеденные супом и следами весёлого обеда — одинокая макаронина прилипла к обоям на уровне спинки стула.

   — Добрый день. Приёмная Хейфец Михаила Германовича. Чем я могу вам помочь? — Оказывается голос у молчаливой секретарши низкий с сексуальной хрипотцой.

   — Здравствуйте! — Чайник плюхается на плиту, громко звякнув. — Меня зовут Кира Самсонова, мне было назначено на десять часов…

   — Да, Кира Игоревна, Михаил Германович не смог до вас дозвониться. — Ещё бы он смог, телефон так и работал в режиме «Не беспокоить». — Он просил сразу связать вас с ним. Одну минуту, — в трубке играет скрипка и мелодия из «Шерлока Холмса». — Соединяю.

   — Спасибо!

   — Кирочка?

   — Михаил Германович, простите, ради бога! — винюсь я под вопросительным взглядом заходящего в кухню папы. — Честное слово, со мной такое впервые. — Я прислоняюсь к кухонному гарнитуру, пока папа убирает со стола. — Можно я сегодня подъеду? В любое время. Когда вам удобно?

   — Давай-ка так, — в трубке слышится шорох бумажных страниц, — у меня сегодня всё забито, в том числе и обед, — он хмыкает, заставив вспомнить, с каким удовольствием они с папой жарили шашлыки на нашей даче, — поэтому приезжай в шесть. Я тебя встречу и поговорим.

   — Я буду, спасибо вам большое!

   — До вечера.

   — Кира? — Папа сидит на деревянном стуле и пристально наблюдает, как я беру кружку и достаю сахарницу.

   — Да? — Чайник, наконец, вскипает, и я заливаю растворимый кофе шипящим в носике кипятком.

   — Ты уверена в том, что делаешь? — я тяну время, устраиваясь напротив него. — В разводе всегда виноваты двое.

   — Считаешь, надо было к ним присоединиться? — срываюсь, и папа морщится. — Извини. — Кофе обжигает нёбо и язык, и я дышу с открытым ртом.

   — А Сашка как? — Он сцепляет пальцы перед собой. — Что ты скажешь ему?

   — Ему четырёх нет, — ещё один глоток, — вряд ли с этим возникнут проблемы.

   — Ты всё решила, — констатация факта.

   — Да.

   Поджатые губы, собравшиеся около глаз морщины и постукивание пальцем по ладони — папа недоволен. Настолько, что хочет высказаться, но сжимает зубы. Знает меня, как и то, что в нотациях нет смысла.

   Пожить здесь уже не кажется такой хорошей идеей, ведь с отцом мы перестали ладить с тех пор, как вместо поступления в институт я вышла замуж. За того, против кого он категорически возражал и как показало время, не зря.

   — Хорошо, — медленно произносит папа, а я в который раз не понимаю, как у насквозь интеллигентных родителей выросло такое чудо, как я, — что ты намерена делать?

   — Михаил Германович нас разведёт, — имя приятеля в этом контексте ему тоже не нравится, — мы общались в субботу. — Из гостиной раздаётся довольный Сашкин смех. Машинка из Киндера весело скатывается со спинки кресла. — Не переживай, мы не задержимся надолго, мне нужно не больше недели, чтобы найти новое жильё, — и папа ожидаемо взрывается.

   — Разве я тебя выгоняю? — Он привстаёт, опираясь ладонями о стол. — Ты — моя дочь, а это, — он обводит рукой кухню, — твой дом! Чтобы ты не воображала себе все эти годы!

   — Я ничего не воображаю, пап, — мой вид заметно сбавляет обороты его недовольства, — просто сейчас… всё сложно.

   Наши объяснения прерываются громким Сашкиным плачем — машина упала между креслом и стеной, — и мы идём в гостиную, молчаливо решая продолжить разговор позже. Но позже не получается — сын капризничает, отказываясь ложиться спать, и до самого вечера мы не можем отвлечься ни на что другое.

   — Пап, мне надо ехать, — во время короткой передышки, пока Сашка увлечён рисованием, тихо сообщаю я и вижу, как отец машет мне из-за его спины.

   Все мои сборы — несколько звонков, и уже через пару минут я тихо прикрываю за собой дверь, скривившись, когда слишком громко щёлкает замок. И действительно спешу, потому что извиняюсь, не оборачиваясь, когда сталкиваюсь с кем-то большим прямо в подъездных дверях. Ауди отзывается утробным рычанием, и я выезжаю из двора под недовольные взгляды старушек на скамейке.

   Неужели не узнали меня? Или как раз наоборот, а теперь гадают, чем я заработала на новенький внедорожник? В общем-то, их предположения не лишены смысла, тем самым и заработала, и злая усмешка касается губ.

   К офису Михаила Германовича я подъезжаю, когда часы показывают пять минут седьмого, и, подхватив с сиденья пакеты, взбегаю по трём мраморным ступеням с витым кованым ограждением.

   — Мы закрыты, — сообщает поднявшийся при моём появлении охранник.

   — Я к Михаилу Германовичу, мне назначено, — бросаю, и он молча пропускает меня дальше, к следующей лестнице.

   С первого своего появления здесь офис ассоциировался у меня с ЗАГСом — тот же светлый мрамор с бежевыми разводами, позолота почти везде, разного размера растения и уютные кресла и диваны. Секретарши с сексуальным голосом нет на месте, и я прохожу дальше, шурша пакетами любимого ресторана Михаила Германовича.

   Он стоит ко мне спиной, в руке телефон, но поворачивается на звук открываемой двери и приветливо кивает, махнув в сторону кресла.

   — Нет, — голос такой, словно ему всё по плечу, — нет, не переживайте. Бросьте, Алексей Иванович! Это всё домыслы, не подкреплённые никакими вещественными доказательствами, — у меня есть пара минут и я распоряжаюсь ими, накрывая ужин. Уверена, Михаил Германович так и не вышел сегодня из офиса. — Хорошо, обещаю, я всё проверю. И, конечно, сразу свяжусь с вами. Да. И вам всего хорошего! — Он поворачивается и потрясённо разводит руками, увидев преобразившийся стол. — Кирочка! — Глаза лучатся, и в целом видно, что мне удаётся угодить.

   — Это в качестве извинений, — улыбаюсь и жестом предлагаю садиться. — Мне всё ещё неудобно, что я так вас подвела. Честное слово, со мной такое редкость.

   Мы располагаемся друг напротив друга, и если у Михаила Германовича стейк с соусом Дор Блю, салат гриль и апельсиновый тарт, то я обхожусь латте навынос.

   — Ох, Кира! — Он с неприкрытым удовольствием кладёт в рот первый кусочек мяса, ещё тёплого, мгновенно заполнившего кабинет узнаваемым ароматом молочной кислинки. — Я развёл, кажется, уже тысячи пар, но только несколько заставляли меня искренне сожалеть о происходящем и твой случай — один из них, — его сочувствие проходит ножом по сердцу.

   Вот бы рассказать всё, поделиться накипевшим, ощутить поддержку и участие старшего, но я делаю глоток и с лёгкой полуулыбкой смотрю на Михаила Германовича.

   — Спасибо, но у меня нет выбора.

   — Не сошлись характерами? — иронизирует он, и я насмешливо усмехаюсь.

   — Что-то вроде, — привычно подхватываю лёгкий тон, но мы оба прекрасно понимаем, что всё это вершина айсберга.

ГЛАВА 13

Пока Михаил Германович ужинает, я не отвожу взгляда от карты на стене. Нечто подобное я собиралась повесить в детской у Сашки, когда он чуть-чуть подрастёт, чтобы он сам отмечал посещённые страны, открывал новые горизонты, да и просто нравилась она мне. Как и массивная мебель из тёмного дерева, светлая кожа кресел и огромные окна, выходящие на оживлённый проспект.

   — Как здоровье Амиры Рафаиловны? — спрашиваю, как только Михаил Германович переходит к кофе.

   — Страдает, — улыбается он. — Иван в разъездах, Томочка за городом с детьми, а ей скучно. Завтра собираюсь отправить её к ним, и Тамаре легче, и Амира с внуками наводится.

   — Это замечательно. — Кофе в бумажном стаканчике остывает, и снова леденеют ладони.

   — А как Игорь? — внимательный взгляд заставляет улыбнуться. — Он знает о вас?

   — Мы с Сашкой сейчас живём у него. — Михаил Германович одобрительно кивает.

   — Ну хорошо. — Он сдвигает контейнеры на край стола. — Начнём с оформления доверенности. Ты же не хочешь кататься сюда ради каждой бумажки?

   Я практически ничего не понимаю в юриспруденции, но Михаил Германович объясняет всё чётко и понятно, и мы обсуждаем каждый пункт из его длинного списка. Вплоть до того, в чём я должна буду прийти на заседание, и какую сделать причёску.

   Только через два часа я киваю на прощание охраннику и сбегаю с крыльца. На парковке только одна машина — Михаил Германович отдал свою в сервис, а основной офисный планктон уже разъехался, благополучно закончив очередной рабочий день. Рядом притормаживает чёрное Вольво, и сердце противно замирает, но машина проезжает дальше и сворачивает на светофоре.

   Я выдыхаю сквозь зубы и дрожащими руками открываю водительскую дверь.

   Не помешал бы крепкий алкоголь, но, во-первых, такими темпами я сопьюсь, а во-вторых, нет никакого удовольствия цедить коктейль под неодобрительным родительским взором. Поэтому я возвращаюсь. И нервно дёргаюсь, заехав во двор.

   Вот только не секрет, что при встрече с хищником нельзя совершать резких движений. Поэтому я плавно паркуюсь прямо за чёрным Вольво, прислонясь к которому стоит тот, кто для меня опаснее всех хищников вместе взятых. Кирилл наблюдает за мной через лобовое стекло, пока я ищу выход из положения.

   Развернуться и уехать? И показать, что я его боюсь? Чёрта с два.

   — Что ты здесь делаешь?

   Мой внедорожник, корабль Самсонова и чёрный Крузер сокращают парковочные места во дворе практически вдвое. Старушки на своём посту, жадно впитывают каждый наш жест, и ко мне запоздало приходит мысль, что папе не понравятся появившиеся после этого слухи.

   — Приехал к Сашке. — Он отталкивается от машины и подходит ко мне.

   Вместо костюма на нём поло и джинсы. Неужели Самсонов забросил работу, только чтобы довести меня до истерики своими визитами?

   — Тебе прекрасно известно, что он уже спит. — На часах начало десятого.

   Когда Самсонов решает приблизиться, непроизвольно отступаю.

   — То, что ты вчера… — он обрывает сам себя. — Почему ты не даёшь мне даже шанса?

   — Хватит, Самсонов, — не остаётся сил обсуждать одно и то же по десятому кругу. — Мне действительно это надоело.

   — Кирёнок…

   — Ещё шаг и я уйду, — предупреждаю, и Самсонов отходит, засунув руки в карманы. — Хочешь знать почему? Потому что я предупреждала тебя! Потому что ты мне врал и продолжаешь это делать. Потому что предательство — самое страшное, что может произойти в браке.

   — А как же умение прощать? — раздражённо выдыхает он.

   Да, отвык Самсонов оправдываться. И то, что усилия не дают результата, приводит его в бешенство.

   — Я простила Меркулову, — он вскидывается в ответ на мою улыбку, — почти простила. В конце концов, мне ли не знать, как сложно устоять под твоим напором.

   — И щенка простила? — его самого передёргивает от вопроса, но тёмные глаза не отпускают моё лицо.

   — Прекращай его так называть, — морщусь в ответ.

   Пусть Хоффман далеко не идеал, но может обыграть любого не хуже самого Самсонова. И презрительная кличка режет слух.

   — Защищаешь любовничка? — Не понимаю чего в нём больше — горечи или ярости.

   С пониманием у меня сейчас вообще туго — каждый ответ я пропускаю через десятки фильтров, стараясь держаться нейтрально. Зря сюда приехала, очень зря! Надо было хватать Сашку, брать билет на самолёт и бежать из города. Подальше от Самсонова, Хоффмана и грядущих неприятностей. И пусть я винила бы себя за трусость, зато собралась бы, успокоилась и выработала хоть какую-то тактику в общении со всеми ними.

   — Кира! — протяжный шёпот и Самсонов плюёт на условности.

   Он крепко обнимает меня за талию, рукой зарывается в волосы и касается лбом моего лба. Рваный вдох.

   Понимание, что ему хреново так же, как и мне, отдаёт садистским удовлетворением.

   — Не могу, родная, — тихий голос звучит обречённо. — Не могу отпустить. Подыхаю от одной мысли, что тебя касается кто-то другой! Не могу работать. Не могу думать ни о чём, кроме тебя! Твои губы, твои руки…

   Перетерпеть. Просто подождать, пока Кирилл выскажется. Я почти не слушаю, напевая про себя дурацкую песенку. Почти. Но его слова пробиваются через все заслоны, реагируя одинокой скатившейся по щеке слезой. Чёртовы нервы! За последние пару суток я пролила слёз больше, чем за всю жизнь.

   — Кирёнок, возвращайся! — Взгляд глаза в глаза. — На любых условиях. Я позволю тебе всё. Хочешь щенка — играйся, я вытерплю! Всё что угодно, Кир, только не уходи. Прошу тебя!

   — Пошёл ты! — Отталкиваю Самсонова, отворачиваюсь и опираюсь ладонями о крышу машины. — Не равняй меня с собой, Самсонов. Я доверила тебе свою жизнь, потому что любила. Потому что не представляла как это — без тебя.

   — А сейчас?

   — Сейчас презираю себя за слабость, — поворот и мы смотрим друг на друга как тогда, в номере, где разбилось моё сердце. — За то, что предпочла спокойствие правде. За то, что слишком поздно поняла, что любовь закончилась.

   — Тогда почему ты плачешь, Кир? — Самсонов не делает попытки приблизиться.

   — Плачу? — Я провожу рукой по щеке и растерянно изучаю влажную ладонь. Злая усмешка касается губ. — Как всегда самонадеян, Самсонов. Знаешь, что это? Это надежды. Это мечты. Всё то, что делало наш брак живым.

   Открыв машину, забираю сумку и включаю сигнализацию. При взгляде на стоящего в двух шагах мужчину накрывает нерешительность, но я отбрасываю её как лишний груз.

   — Сашка спит с часу до трёх и после девяти вечера, — сообщаю тому, кто и так должен быть в курсе. — И не забывай, что ты приезжаешь к нему. Не ко мне.

   Не оглядываясь, я скрываюсь за дверью подъезда, предчувствуя, что это далеко не все неприятности на сегодня.

ГЛАВА 14

— Кира, это ты? — Папа выходит в коридор в домашних брюках и вельветовой рубашке поверх футболки.

   — Я, пап.

   Завтра же возьму Сашку и поеду за новой обувью.

   Босоножки, состоящие из одних шнурков и высокого каблука, летят в угол, ударяются об стену и падают на пол бесполезной кучей. Я всё-таки победила — у левой босоножки сломан каблук. Сегодня не мой день. Вся неделя не моя.

   — С тобой всё нормально?

   — Переживу. — Хочется рвать на себе волосы от бессилия, но я поднимаюсь и иду за ним в кухню.

   Несколько слезинок никак не отражаются на моём лице, и нет никакой необходимости прятаться за кружкой с кофе.

   — Как Сашка? — что-то назревает, и я оттягиваю кульминацию, как только могу.

   — Поел, проиграл, ушёл спать. — Его руки со сплетёнными пальцами вновь на столе.

   Интересно, что скажет Агата, когда я расскажу ей о Самсонове? Вот уж кто поддержит меня целиком и полностью.

   Молчание затягивается, но нарушу его не я. Не хочу. Хотя бы не с ним. Последние дни я только и делаю, что отстаиваю себя и свою позицию.

   Наивная, надеялась, что хоть здесь смогу подумать в тишине и покое.

    — Говори уже, пап! Хватит этого молчаливого укора.

   И его прорывает.

   — Кира, одумайся! — Под его взглядом я с трудом сдерживаюсь. Где поддержка? Где человек, прямая обязанность которого оберегать меня? — Это жизнь и в ней бывает всякое. Не лишай Сашку детства.

   — Детства? — Стены старой панельной девятиэтажки не предназначены для громких скандалов, и я сбавляю тон. — В котором мама — истеричка, а папа не ночует дома? Такое детство ты хочешь для собственного внука?

   — Когда умерла твоя мать, я готов был отдать её другому, лишь бы знать, что она жива и здорова. — Он опускает голову, заставляя чувствовать себя последней дрянью.

   — Я — не ты. — У него больное сердце и я усмиряю рвущиеся с губ колкости. — И не боюсь мифической старости в одиночестве.

   — По-твоему, это всё, — папа обводит рукой кухню, — миф?

   — Мне не хватает её не меньше, чем тебе, но я не превращаю из-за этого квартиру в мавзолей. Или ты и правда считаешь, что мама одобрила бы твой демонстративный аскетизм?

   — Инны больше нет! — отрезает он. — И не тебе судить о том, что она одобрила бы, а что нет.

   — Не мне.

   Я готова обсуждать свой развод, неправильные решения, Хоффмана, в конце концов, но не смерть мамы. Всё-таки хорошо, что папа приехал — будет кому присмотреть за Сашкой.

   Телефон, ключи и куртка. Вот всё, что мне нужно этой ночью. У меня нет морального права срываться на кого бы то ни было, поэтому стоит просто уйти.

   — Куда ты? — неожиданно растерянный вопрос и неторопливые шаги по коридору.

   — Кира! — не отвечаю, быстро закрывая за собой дверь.

   Старый обшарпанный лифт с подпалённым потолком и пластиковыми стенами слишком медленный и я сбегаю по лестнице, слыша глухое эхо от удара подошвы о ступени лестницы.

   Ехать. Нестись по улицам ночного города, оглушив себя динамиками и не замечая немые слёзы. Сашка не увидит. Никто не увидит, а, значит, можно окунуться в боль, что снова разрывает изнутри.

   Смотреть на влюблённые парочки с цинизмом униженной жены, уязвлённое самолюбие которой требует выйти из машины и просветить молодёжь, чем именно заканчиваются такие вот прогулки под луной.

   Предательством.

   Замечать гудящие весельем и пошлостью бары с яркими неоновыми вывесками и дизайном в стиле лофт. Сейчас это модно. Интересно, станет легче, если в компании пары друзей окунуться с головой в круговорот ночных огней? Вряд ли.

   Улицы практически пусты. Педаль в пол. Плевать на красный. Резкий поворот, визжат покрышки, но Ауди удерживается на дороге. Крузер бы перевернулся. Мелькают улицы и переулки, знакомые и нет, но мне всё равно. Вот только ночная гонка не помогает — от себя не убежать, и я аккуратно паркуюсь возле подъезда, у которого прошло моё детство.

   Почему? Почему? Почему? Пластик приборной панели выдерживает, ладони горят. Почему всё ещё так больно? Я выше этого, чувства давно прошли, но что тогда заставляет осыпаться прахом душу?

   Двор пуст, и даже местные алкаши ушли с насиженных скамеек новой детской площадки. Спасибо очередному кандидату в очередных местных выборах. На небе ни облачка и луна особенно издевательски освещает тёмный салон, придавая коже потустороннее мерцание.

   Папа должен был поддержать меня! Меня, а не советские представления о браке и семейных ячейках! Мою жизнь и мой выбор! Сашку, в конце концов, а не доисторическое понятие безотцовщины.

   Руки обнимают руль, и бессильно опускается голова. Может записаться к психологу?

   — Девушка, с вами всё в порядке? — не знаю, что заставляет вздрогнуть — стук в стекло или резкий звук клаксона. Спать в машине мне ещё не приходилось. — Девушка?

   Стук повторяется, пока я устало тру глаза, начисто забыв о макияже. Впрочем, вряд ли после пролитых слёз я выгляжу принцессой.

   — Всё хорошо, спасибо за беспокойство. — В некоторых случаях отсутствие уличных фонарей — благо.

   Дверь мне удаётся захлопнуть со второго раза. Нажимаю на закрытие дверей и чувствую, как подгибаются ноги, меньше всего ожидая, что меня подхватят.

   — Девушка, — укор в тоне незнакомого мужчины приобретает вселенские масштабы, — разве можно водить в нетрезвом виде! Куда вас проводить?

   — Я в норме. — Равновесие, наконец, восстановлено.

   Неудивительно, что он решил будто перед ним алкоголичка — нервы подорвали весь организм, и я в прямом смысле валюсь с ног, а парфюм, подаренный Кириллом, заметно отдаёт спиртом. Уже трижды мне приходилось проходить освидетельствование из-за чересчур придирчивых гаишников и трижды оставлять их в дураках. Такая своеобразная забава.

   — Я в курсе, что она у каждого своя, — весело хмыкает он, — и моя от вашей заметно отличается.

   — Чем же? — Мы идём рядом, и то ли он выполняет своё обещание, то ли нам просто по пути.

   С этого ракурса я вижу лишь то, что едва достаю ему до плеча и очертания рельефной руки в коротком рукаве футболки.

   — Градусами.

   Ему бы в клоуны, а то такое дарование пропадает. Отвечать не собираюсь, но, похоже, что он этого и не ждёт, открывая передо мной дверь подъезда.

   — Я в состоянии подняться на свой этаж! — раздражённо оборачиваюсь. Вот только в отличие от тёмной улицы, на первом этаже горит яркая лампа и взгляд изучающего моё лицо мужчины меняется с каждой секундой. — Проводили до подъезда и хватит.

   — Могу проводить до квартиры, — вместо насмешки в голосе звучит неподдельное сочувствие, — и даже заботливо подоткнуть одеяло. А могу предоставить коньяк и компанию.

   — А не пойти бы тебе…

   — Мы соседи, — перебивает он, заглядывая в правый от нашего почтовый ящик, — ты из пятьдесят второй?

   — С чего ты взял? — Это самой быстрый и непринуждённый переход на «ты» в моей жизни.

   Тёмные волосы, светлые глаза, слишком загорелая кожа даже для заграницы и зелёная футболка, свободная, но не скрывающая отсутствие пивного живота.

   — Туда недавно заехали новые жильцы. — Он забирает ворох писем. — Вадим.

   — Кира, — любезности заканчиваются, и мы молча ждём лифт.

   В два часа ночи он не нужен никому, поэтому так и стоит на девятом этаже — с того момента, как я его вызвала. Поднимаясь, мы изучаем расклеенную вокруг рекламу.

   — Я из семьдесят второй, — несвойственней мне порыв возобновляет диалог.

   — Ты дочка Игоря Ростиславовича, — констатирует Вадим.

   Интересно, это я так известна в собственном районе или у соседа всё хорошо с логикой?

   — Бинго! — Хорошо, что в старых лифтах нет зеркал, не хочется видеть собственную кривую улыбку.

   Щёлкает кнопка, и двери с натугой открываются, открывая вид на родительскую квартиру.

   — Кира. — Рука с зажатыми ключами опускается, и я разворачиваюсь к соседу, которого вижу впервые в жизни. — Не пугай отца. Моя ванная в твоём полном распоряжении, — он улыбается, но не насмешливо, а как-то по-доброму.

   — Всё так плохо? — Больше собственного отражения меня беспокоит нежелание возвращаться к неоконченному разговору и тоскливому папиному взгляду.

   — Считай, что ты попала под дождь. — Вадим пропускает меня перед собой и захлопывает дверь. — Тот, что на острове Кауаи. — Он щёлкает выключателем.

   — И что с ним не так? — Забрав мою куртку, Вадим фыркает.

   — Уверенность, что тебя смоет, если ты под него попадёшь. Первая дверь налево.

   — Спасибо, — неожиданный подарок в виде отзывчивого соседа окупается сполна.

   Современная, сверкающая хромом ванная оказывается оборудована гигантским зеркалом в половину стены. Хотя лучше бы я себя не видела. Вместо светлых волос — спутанное нечто, тушь лежит даже не под глазами, а где-то в районе подбородка. Вместе с телесной помадой, и это без учёта красных глаз и носа. Красотка!

   — Душ? — Вадим стоит в дверях с огромным полотенцем в руках.

   — Сомневаюсь, что поможет, — кривая ухмылка отражается в зеркале, через которое я смотрю на него.

   — Если передумаешь, — с улыбкой он бросает полотенце на столешницу, не пересекая порога ванной, и тихо прикрывают за собой дверь.

   А, собственно, почему бы и нет…

ГЛАВА 15

Я не выхожу после душа в одном полотенце, хотя обстановка для мимолётного романа что надо. Только меньше всего мне нужны новые обязательства, со старыми бы разобраться.

   — С лёгким паром, — весело хмыкает Вадим, когда я появляюсь в дверях.

   — Спасибо, — устроившись за столом, я натягиваю рукава кофты.

   Мне неуютно и непривычно. Кухня ничем не уступает ванной, и я ловлю себя на мысли, что мне нравится сочетание тёмной каменной столешницы, тёмных фасадов и светлой плитки. Техника — современнейшая, и выглядит как с картинки.

   — Я воспользовалась феном в ванной, — признаюсь с долей смущения, — надеюсь, у тебя не будет из-за меня проблем?

   — О чём ты? — дружелюбно интересуется Вадим и ставит передо мной тарелку.

   На столе уже стоят такие же с нарезанным сыром, овощами, каким-то мясом и литровая бутылка Мартини с двумя бокалами. Только сейчас я замечаю, что по кухне распространяется аромат жареного мяса, душистого перца, а сковорода брызжет маслом и шипит, когда Вадим переворачивает огромные стейки.

   — О той, кому не понравится моё присутствие в твоей квартире, — более чем прозрачный намёк и он на мгновение застывает, серьёзно задумавшись.

   Когда я нормально ела последний раз? Не помню. Дни и ночи смазаны, словно фильм на быстрой перемотке, и отчётливы в нём лишь отдельные моменты. Будто кадры на старой плёнке.

   — С моей работой сложно обзавестись тем, кто мог бы быть этим недоволен, — более чем прозрачный ответ и внутри меня чуть расслабляется закрученная до предела пружина.

   Мне не хочется привносить в чью-то жизнь проблемы так похожие на мои.

   — А кем ты работаешь?

   Вадим кладёт мясо на большую тарелку и накрывает железной крышкой, родом из фильмов про французские рестораны. Мне с трудом удаётся сглотнуть вязкую слюну, мгновенно заполнившую рот, и я закусываю урчание желудка долькой свежего огурца.

   — Давай не будем о работе, — просит он, и я выбрасываю белый флаг.

   — Как скажешь, спаситель незнакомых пьяных девиц! А о чём будем?

   — Может, о том, как ты заснула на руле собственной машины? — и хочется огрызнуться, но в его глазах неподдельное сочувствие.

   — Это тема ещё похуже твоей работы, — я горько усмехаюсь и засовываю в рот очередной огурец. — И я не пью Мартини, извини.

   Когда тебе хреново, невозможно справиться с желанием нагадить ближним, и чем сильнее, тем лучше. Вот и мне стоило ограничиться умыванием и сбежать в квартиру напротив, но вместо этого я сижу на чужой кухне, в компании чужого мужика, который готовит нам ужин. И титаническим усилием воли сдерживаюсь, чтобы не начать язвить и огрызаться.

   — Выбирай, — Вадим открывает верхний шкаф и передо мной ассортимент алкоголя на любой вкус.

   — Ты врач? — спрашиваю ошеломлённо, смутно догадываясь, что именно у них должны храниться такие залежи.

   — Я практически не пью, — хмыкает в ответ Вадим, — мне либо некогда, либо не с кем.

   Не дожидаясь моего ответа, он достаёт Ред Лейбл, а Мартини скрывается в недрах холодильника. Туда, откуда он достаёт Колу. Что вообще происходит?

   — Тебе разбавить? На пару бокалов здесь хватит, — Вадим ставит передо мной огромный пузатый бокал на основательной ножке, а себе достаёт коньячный. — Кир, всё нормально?

   — Да, извини, — я возвращаюсь в реальность. — Просто я… в общем, не бери в голову, последние дни со мной бывает. Я сама.

   Я забираю у него открытые бутылки и смешиваю в своей любимой пропорции — Колы после этого в бутылке остаётся на донышке.

   — За знакомство? — предлагает Вадим, и я с удовольствием соглашаюсь. — Ты надолго здесь? — он обводит взглядом кухню. Сомневаюсь, что имеется в виду его квартира.

   — Не знаю. — Мясо фантастическое и буквально тает во рту, заставляя вкусовые рецепторы захлёбываться восторгом. — Вряд ли мы задержимся дольше недели.

   — Мы? — с весёлой улыбкой переспрашивает Вадим.

   — Мы. — Сашка — единственное, что не даёт мне скатиться в водоворот безумия и тоски, на губах появляется улыбка. — А откуда ты знаешь, какие дожди на острове Кауаи?

   — Я много путешествую, как по мне, иногда даже слишком.

   Удивительно, как легко порой бывает с незнакомыми людьми. Уже третий час мы с Вадимом говорим о его командировках, моей учёбе, а неловкой паузы так и не возникает. Стейки успевают остыть, алкоголь так и стоит в наполовину опустошённых бокалах, а я смеюсь над очередным приключением Вадима и компании.

   — Правда, прекращай! — Я поднимаю глаза к потолку и вытираю проступившие слёзы, живот ломит от смеха. — Невозможно столько смеяться.

   — Я ещё не успел рассказать, как мы с парнями чуть не женились, искренне считая, что у племени Пираха это такой приветственный ритуал.

   — Не-ет, молчи, — со стоном я хватаюсь за его предплечье, — иначе я умру от смеха прямо в твоей кухне!

   — Не страшно, — весело хмыкает он, — трупов я не боюсь и хорошо знаю нашего участкового. Кстати, мы познакомились при забавном стечении обстоятельств…

   У него все обстоятельства забавные и, привстав, я закрываю ему рот рукой.

   — Вадим, ты издеваешься? — Он молчит, а я осознаю позу, в которой оказалась. — У тебя есть хоть одна грустная история? — нервно отдёргиваю руку и возвращаюсь на стул.

   Уже не смешно. Настолько, что в груди противно тянет, а ладонь горит от мимолётного прикосновения. Мне однозначно пора домой.

   — Есть, дело было на кладбище…

   — Так, всё, я домой. — Я встаю и, несмотря на бессонную ночь, чувствую себя отдохнувшей.

   — Проводить? — Вадим поднимается следом, и мы проходим в прихожую.

   — Два шага по лестничной клетке? — фыркаю и бросаю последний взгляд в зеркало — спасибо отзывчивому соседу, вид у меня что надо. — Думаешь, за дверью меня поджидают террористы?

   — Всякое бывало. — Он опирается плечом о стену и ждёт, пока я надену кроссовки. — Номер не оставишь? — я замираю, но лишь на мгновение.

   — Извини, — грустная улыбка касается моих губ.

   — «Мы»? — понимающе хмыкает Вадим.

   — Не только. Спасибо за душ, — звучит не очень, но в моём голосе благодарность и, уверена, он понимает за что. За участие и компанию в тот момент, когда я почти сорвалась.

   — Всегда пожалуйста, — насмешливо отзывается он. — Захочешь помыться ещё — милости прошу.

   — Я запомню. Спокойной ночи? — я практически ненавижу себя за вопрос в интонации, но сейчас телом правит то, что сильнее меня. Боль. Тоска. И неотвратимо надвигающееся одиночество.

   — Скорее, доброе утро, — улыбается Вадим и не спускает с меня взгляда, пока я не вхожу в родительскую квартиру.

ГЛАВА 16

— Кира? — папа не спит.

   Сбросив обувь, аккуратно кладу ключи, чтобы не звякнули, и прохожу в кухню. Единственный источник света — тусклая лампочка в вытяжке и из-за этого отец выглядит особенно постаревшим. И жутко расстроенным.

   — Пап, ты что, всю ночь здесь сидишь? — Я останавливаюсь рядом с ним и касаюсь его плеча. — У тебя же сердце.

   — Прости дурака, Кирюш! — горьким шёпотом просит он и накрывает мою ладонь своей. — Мама бы нашла правильные слова, я — не могу.

   — Па-ап, — сажусь перед ним на корточки.

   — Нет, выслушай! — Папа поворачивается и берёт мои ладони в свои. — Ты другая! Не похожа ни на меня, ни на маму. В тебя есть то, чего всегда недоставало нам — характер, стержень, решительность. Мы всегда боялись, что однажды просто не успеем подхватить, не сможем вовремя остановить, а ты продолжала нестись вперёд, словно сегодняшний день — последний.

   Папа замолкает и мне хочется ответить, попросить прощения, что злилась, не понимала их вечной паники, но он продолжает:

   — Когда появился Кирилл… — застывает на мгновение. — Рассудительный, взрослый, умный, мы с мамой надеялись, что хотя бы он сможет тебя удержать. Не дать тебе наделать глупостей. Поэтому и согласились, скрепя сердцем, сделали вид, что не видим скверны в его взгляде. И вот что получилось.

   — Вы не виноваты, — папа вздрагивает от моей искренности. — Кто угодно, только не вы с мамой! Только благодаря вам я сейчас здесь — живая, здоровая и готовая убивать за то, что мне дорого.

   — Ты всегда плевала на обстоятельства и пробивала лбом стены, — он укоризненно качает головой, но в следующее мгновение улыбается. — Впрочем, не только их, — и мы одновременно фыркаем.

   Был в моей жизни и такой случай. Дети жестоки во все эпохи, особенно когда хорошо учишься, не прилагая к этому практически никаких усилий.

   Класс пятый, или шестой, и начинающиеся идиотские мальчишеские замашки из разряда «ударить учебником по голове». Денис, Вова и Лёша зажали меня в углу, во время большой перемены между третьим и четвёртым уроком. Учителя ещё не было и, нахохлившись, я смотрела на веселье популярных парней класса и на смешки остальных.

   — Ну что, Карпатова, страшно? — противно хмыкает Вовка и тянется рукой к заплетённым волосам.

   — Совсем дураки? — и ведь действительно страшно.

   Это потом, много лет спустя, ты пересекаешься с ними на встречах выпускников и удивляешься, как вот это могло быть популярным десять лет назад.

   — Зато ты как первоклашка! — Денис больно дёргает за волосы. — Всё ещё носишь косички.

   Слёзы наворачиваются на глаза, некрасивые красные пятна покрывают шею и лицо, кожа горит от стыда. Все хотят быть популярными в школе, но не всем это удаётся. Маринка Иванова, дочка директора, смотрит из-за спин своих подпевал и довольно жмурится, а ведь мне так хотелось с ней дружить!

   Не знаю, что на меня нашло. Может, подсмотренный прошлым вечером боевик. Может, сказалась популярная тогда «Зена — королева воинов». А, может, прорезался тот самый характер. Вовка стоял передо мной, ближе всех, и именно ему достался удар лбом в нос. Одноклассники ахнули, обидчик взвыл, а я улыбалась, не обращая внимания на боль и намечающийся синяк на лбу.

   — Вас с мамой тогда впервые вызвали в школу.

   — Впервые, — папа улыбается ностальгической улыбкой, — но далеко не в последний раз.

   — Я была плохой ученицей. — Я сажусь прямо на пол, не вспоминая о бессонной ночи.

   — Нет, не плохой, — он качает головой. — Ты была одной на миллион, и остаёшься такой и впредь.

   Тогда они вряд ли так считали, когда стабильно, по паре-тройке раз в год, навещали директора. У меня были серьёзные проблемы с поведением.

   — Кир, — он приподнимает моё лицо за подбородок, — делай, как считаешь нужным. Ты моя дочь. Единственное, что у меня осталось, и я поддержу тебя, чтобы ты не решила.

   — Спасибо, пап, — на выдохе, и я стираю одиноко катящуюся по щеке слезинку.

   Ну, сколько можно реветь!

   В его взгляде смущение, но папа всё же спрашивает.

   — Скажешь, где провела эту ночь?

   В соседней квартире.

   — Колесила по городу. — В конце концов, это не совсем ложь. — Думала.

   — Ложись-ка ты спать. — Он в последний раз ободряюще сжимает мои руки и поднимается. — Тебе нужно выспаться.

   — Хорошо.

   Когда я уже стою в дверях, он вспоминает.

   — Кир, тебе же завтра, — взгляд на часы, — сегодня на учёбу! А Сашка как? Давай я останусь с вами.

   — Не нужно, — я оборачиваюсь и качаю головой. — Я созвонилась с Александрой Борисовной, она приедет.

   — Чужой человек, — морщится папа, — в то время как я могу помочь.

   Улыбаюсь и подхожу к нему, чтобы обнять за шею и поцеловать в щёку.

   — Пап, у тебя там рассада зачахнет, и график высадки собьётся. Не переживай, всё нормально. Александра Борисовна нам уже практически родная, да и не хочется мне напрягать твоё больное сердце. Отдыхай лучше.

   — Ну, раз ты так говоришь…

   И я ухожу спать под его тяжёлые вздохи.

   А утро становится по-настоящему добрым. Я просыпаюсь поздно, почти в обед и пока умываюсь, Сашка прыгает вокруг, захлёбывается восторгом и рассказывает, как они с дедом запускали бумажные самолётики. Когда мы заходим на кухню, на столе меня ждёт крепкий кофе, а сына тарелка супа. До прихода Александры Борисовны остаётся пару часов.

   — Пап, ты не видел мой телефон? — кричу из спальни.

   — Нет. А вчера ты с ним вернулась? — Он останавливается в дверях. — Может, в машине оставила?

   Они с Сашкой только что умывались, поэтому рубашка закатана до локтя, а руки всё ещё влажные после детских морских игр.

   — Да, наверное. — В рослой такой машине — генераторе юмористических историй. — Я быстро сбегаю и отпущу тебя. Ты успеешь на автобус? — Часы показывают двенадцать дня.

   — Успею, не торопись, — отмахивается папа и возвращается к раскрашивающему белую скатерть Сашке.

   Переодеваться? Только для того, чтобы сделать два шага по лестничной клетке? Лень. Схватив ключи, и от машины тоже, я захлопываю за собой дверь, надеясь, что Вадим ещё дома. Александра Борисовна плохо ориентируется в этом районе, поэтому телефон мне просто необходим.

   Оглядываюсь, хоть и понимаю, что веду себя как идиотка. Можно подумать, папа пойдёт проверять ушла я в машину или к соседу завернула! Коротко нажимаю на дверной звонок, а в ответ — тишина. Чёрт! Неужели ушёл? Вчера мне показалось, что он работает только в командировках, без графика 5/2. Вдавливаю кнопку до упора, надеясь, что Вадим так же, как и я, отсыпается после бессонной ночи.

   — Да! — Дверь открывается рывком, а меня оглушает недовольный рык.

   — Привет, — после секундной заминки я нервно переступаю с ноги на ногу.

   Стоило накинуть хотя бы куртку — в тонкой футболке на одно плечо некомфортно стоять в прохладе подъезда.

   — Кира? — похоже, что он не ожидал увидеть меня так скоро.

   В общем-то, я тоже не ожидала, что выдерну его не из кровати, а из душа. С коротких волос на ламинат капает вода, а явно второпях надетая футболка местами прилипла к телу, потемнев от воды.

   — Извини, что беспокою, — я ещё раз оглядываюсь на собственную дверь, — я у тебя телефон не забывала вчера?

   — Телефон? — он хмурится. — Понятия не имею. Проходи, поищешь, — при дневном свете это выглядит не так прилично, как в середине ночи, но у меня нет выбора, и я захожу вслед за ним.

   — А вот и он! — Я хватаю с тумбы у входа сотовый.

   Какая удача, что не пришлось его по-настоящему искать. Беглый взгляд выхватывает очередные тридцать пропущенных, и я с силой перевожу его на Вадима.

   — Завтракать будешь? — весело хмыкает он, и впервые за долгое время я снова чувствую себя зажатой первоклашкой.

   — Не могу, меня отец ждёт и… — отвлекаюсь на вспыхнувший экран.

   Незнакомый номер. Опять Хоффман развлекается?

   — И мы.

   — Что? — переспрашиваю, поднимая отсутствующий взгляд.

   — Тебя ждёт отец и «мы», — повторяет Вадим улыбаясь.

   — Точно, — улыбаюсь в ответ. — Спасибо за телефон и извини за беспокойство.

   — Брось, всё нормально.

   Закрывая дверь собственной квартиры, мне никак не удаётся понять, почему с губ не сходит улыбка.

ГЛАВА 17

— Нашла? — кричит папа, услышав хлопок входной двери.

   — Что? — мыслями я всё ещё не здесь. — А, да, пап, нашла. На сиденье валялся.

   — А мы едим суп, — фыркает он, сидя на стуле спиной ко мне.

   Сашка за обе щёки уплетает вчерашнюю домашнюю лапшу, не обращая внимания, что бульон летит во все стороны, а ингредиенты супа разбросаны везде, где только можно, кроме самой тарелки.

   — Вижу. — Я сажусь третьей и весело улыбаюсь, глядя, как умилённо дед наблюдает за внуком. Моя вина, стоило чаще навещать его после смерти мамы. — Пап, ты не опоздаешь?

   — Через полчаса выхожу, — откликается он, переводя взгляд на меня. Мне умиления тоже достаётся с лихвой.

   — Ну, зачем тебе эта электричка? Подожди до вечера, и я сама тебя отвезу! Всё лучше, чем два часа тащиться по транспортам с пересадками.

   — Кир, — папа морщится и встаёт, чтобы вытереть разлитый суп, — мы уже миллион раз это обсуждали. Я не дряхлый старикашка и способен добраться до Крылатовки самостоятельно. Тем более, ехать в электричке гораздо интереснее, чем час наблюдать за сменяющими друг друга коттеджными посёлками.

   — Скакать с автобуса на электричку и обратно, конечно, намного веселее!

   За два дня я опустошила практически половину кофе. Стоит хорошо так притормозить. То-то у меня руки трясутся, когда сажусь за руль.

   — Интересные знакомства никто не отменял, — подмигивает папа, пока я убираю за Сашкой. — В прошлый раз я познакомился с Аристархом Ивановичем, бывшим преподавателем высшей математики и страстного любителя кустовых роз.

   — Этот репетитор мне бы пригодился, — мой смешок он уже не слышит.

   Уговоры не помогают, и папа всё-таки выходит из дома так, чтобы успеть на двухчасовую электричку.

   — Позвони, как приедешь.

   Он смеётся и в ответ целует меня в лоб.

   — Позвоню.

   Двери лифта открываются раньше, чем папа нажимает на кнопку и перед нами стоит смущённая Александра Борисовна.

   — Здравствуйте!

   — Добрый день, — мгновение заминки у всех участников сцены, и я отмираю. — Александра Борисовна, познакомьтесь, это мой папа — Игорь Ростиславович. Папа, это Александра Борисовна, Сашкина фея-крёстная!

   — Приятно познакомиться, — он улыбается и переводит взгляд на меня. — Кир, я побежал, а то не успею.

   — Я вам не помешала? — спрашивает Александра Борисовна, как только за папой закрываются двери лифта.

   — Нет-нет, что вы, — я пропускаю её перед собой. — Всё в порядке, я, наоборот, боялась, что вы заблудитесь. Саш, Александра Борисовна пришла.

   — Ул-ла! — радостный крик и сын с трудом вписывается в поворот, вылетает в прихожую. — Я налисовал слона! С дедой.

   — Саш, погоди, я руки хоть помою, — смеётся Александра Борисовна, сопротивляясь тянущему её ребёнку.

   — Саша! — мой строгий голос имеет больший эффект, и он выпускает ладонь няни.

   — Я тебя жду, — и Сашка уносится обратно.

   — Извините, — развожу руками, но Александра Борисовна улыбается.

   — Бросьте, Кира, у вас замечательный ребёнок.

   — Спасибо. Хотите кофе?

   Всё-таки сложно вспоминать о гостеприимстве, когда этот дом уже давно не твой. Что бы ни говорил папа.

   — Не нужно, спасибо.

   Она идёт на голос Сашки, а я всё же ставлю чайник. Себе.

   Пусть папе одиноко, но мы не уживёмся на одной жилплощади, как бы ему ни хотелось обратного. Маму я заменить не смогу, а ему будет тяжело привыкнуть к нашему ритму жизни. Зайти на сайт аренды квартир самой или поручить это риелтору? До вечера ещё есть время подумать.

   — Александра Борисовна, давайте я вам всё покажу, — всё равно ждать, пока вскипятится вода.

   — Конечно. — Она встаёт из-за лакированного стола-книжки, где они с Сашкой снова рисовали. Кажется, мой сын растёт художником.

   Краткий экскурс по квартире заканчивается даже быстрее, чем я ожидаю. Оказывается, что Александра Борисовна живёт в такой же типовой трёшке, только в другом конце города. Хорошо, что все Сашкины вещи поместились в мой старый шкаф и ей не придётся искать их по всем уголкам теперь холостяцкой квартиры.

   — Не переживайте, Кира, мы со всем справимся. Может, вы поедете пораньше? Выпьете кофе в парке, я знаю, рядом с вашим университетом есть очень симпатичный. Вы выглядите уставшей.

   — А знаете, это мысль.

   На сборы уходит пятнадцать минут. Благодарно пожав ей руку, я целую Сашку и снова игнорирую лифт, сбегая с девятого этажа со злосчастными босоножками в руке. Самое время навестить обувной.

   Вообще, забавно. Я продолжаю пользоваться деньгами Самсонова и всем, что они дают, вместо того, чтобы гордо бросить пластиковые карточки ему в лицо. И ни одна струна в моей душе не звенит совестливо.

   Месть за измену? Вряд ли есть смысл именно в такой, учитывая, что моих расходов он даже не замечает. Страх остаться без средств? И рада бы в нём признаться, но чего нет, того нет.

   Скорее, осознание, что этот комфорт — для Сашки. Пусть Самсонов последняя сволочь, но он остаётся его отцом вне зависимости от обстоятельств, и это я готова подтвердить миллионами тестов ДНК. Хотя приди ему в голову мысль о проверке, материал я, конечно, сдам, но вряд ли подпущу после этого к сыну.

   Рука заносит босоножки над урной у подъезда, но пристальный, истинно НКВДешный взгляд Марии Петровны с пятого этажа заставляет тяжело вздохнуть. Этого лавочные пенсионерки мне точно не простят, и я иду к машине, на ходу снимая её с сигнализации. Придётся специально объезжать двор с другой стороны, чтобы заехать на мусорку, а потом крутиться на массивной Ауди, теряя всякую надежду нормально развернуться на крохотном пятачке у баков.

   Может, ну его и сходить пешком? Ради одних босоножек откровенно лень, тем более, когда есть возможность найти мусорный бак где-нибудь по пути к университету. Для меня выбор становится очевиден и симпатичная ярко-жёлтая, но катастрофически неудачная обувь летит на коврик переднего пассажирского. Чтобы бросалась в глаза и не дала забыть о собственной скорой кончине.

   Раздаётся звонок, от которого я дёргаюсь и ударяюсь головой о крышу машины. Всего лишь Агата, но последние дни сделали меня откровенной истеричкой.

   — Да!

   — Ты чего шипишь? — хмыкает подруга.

   — Неудачно ударилась, — с прижатой к уху трубкой, я ногой нашариваю порог и задом вылезаю из машины.

   — М-м. А, скажи-ка, дорогая моя, ты вообще собиралась просвещать меня на тему своего грядущего развода?

   — Что? — Врать Агате я, конечно, не собиралась, но вот такой открытый наезд говорит, что узнала она об этом не лучшим способом.

   — Твой Кирилл наведался ко мне лично, переполошив половину офиса.

   — Когда успел?

   Самсонов работать вообще ходит? Или ждёт, пока его «КлутсФин» загнётся без чуткого руководства?

   — Кира! — раздаётся со всех сторон, и я чувствую себя как в кинотеатре. — Ты меня не слушаешь, — ворчит подруга и оказывается права, потому что я разворачиваюсь.

   — Привет.

ГЛАВА 18

— Привет.

   — Да что происходит, Кир? — взрывается Агата.

   — Я перезвоню.

   — Я тебе помешал? — широко улыбается Вадим.

   — Не особо, — я бросаю телефон на сиденье, — а ты за мной следишь?

   Первые признаки шизофрении на лицо. Хоффман за мной следит, Самсонов следит, а теперь ещё и Вадим, даже фамилии которого я не знаю.

   — Слежу? — и такое у него лицо, что самое время ехать по своим делам. — Нет, собирался навестить друга, а ты?

   — Еду на учёбу.

   И вот вроде говорить нам не о чем, но Вадим продолжает стоять и улыбаться, а мне ещё меньше хочется садиться в машину и три часа издеваться над собой под суровым взглядом Глебова.

   — Где учишься?

   — В Университете имени Горького, на журналистике.

   — Серьёзно, — и видно, что он не насмехается, — не ожидал.

   — Почему?

   Вот, правда, неужели я настолько не похожа на журналистку? Вопрос на кого похожа лучше вообще не задавать.

   — Журналистика бывает жёсткой, а ты…

   — А я вся такая воздушная и неземная, — морщусь.

   Кажется, я давно смирилась с тем, что, увидев впервые, меня по-другому не воспринимают, но каждый раз всё равно продолжаю звереть от одних только намёков. Не знаю, кто додумался поместить мою суть в это тело, но ему однозначно было весело. Рост метр шестьдесят пять, светлые волосы, синие глаза, мягкие черты лица и хрупкость последних летних цветов в холодное сентябрьское утро.

   Я раздражённо захлопываю за собой дверь машины, но Вадим стучит в окно.

   — Что? — опуская стекло.

   — Я не хотел тебя обидеть, — признаётся он. — А вообще, сегодня мне привезли пару килограмм свежайшей говяжьей вырезки и если её не съесть, мясо пропадёт.

   — И что ты хочешь этим сказать?

   — Приглашаю тебя и твоего «мы» завтра на ужин, по-соседски. В восемь устроит?

   И настолько неожиданно это звучит, что я не могу найти предлог для отказа. Так и сижу молча и хлопаю глазами, напрочь забыв, что ещё немного и не попаду не только в обувной, но и на пару опоздаю. Опять у Глебова.

   — Лучше пораньше, — наконец, нахожусь с ответом.

   В восемь Сашка будет уже на половине пути в кровать.

   — В семь? — снова улыбается Вадим.

   — Хорошо, — выдохнув, закрываю окно.

   До пары чуть меньше полутора часов и покупка обуви больше похожа на набег печенегов на Русь, зато я успеваю войти в аудиторию перед преподавателем. Сегодня вторник и поток студентов значительно поредел — многим из вечерников не удаётся вырваться с работы, хотя кому-то наверняка просто не хочется, и я сажусь за вторую парту в левом ряду. Осознать свою ошибку приходится очень быстро, когда вместе со звонком входит Хоффман и взглядом выцепляет меня среди полусотни студентов.

   Никогда бы не подумала, что меня так подставит стремление сидеть в одиночестве.

   Хотя какая разница, если и без этого в аудитории хватает свободных мест.

   — Привет.

   Отсутствие ответа его не беспокоит и двумя движениями он фиксирует перед собой планшет. За весь год с ручкой мне не пришлось увидеть его ни разу, хотя, как и многих и других. Оставшиеся четыре парня нашей группы предпочитают ноутбуки, девчонки зачастую пользуются телефонами или как Хоффман планшетами и всего несколько студентов, в число которых и я, записывают лекцию по старинке — в тетрадь.

   — Кир. Кира! — Слышу через полторы пары и вздрагиваю, отрываясь от решения задачи. Ломая мозг, я напрочь забыла о Хоффмане.

   — М-м? — я всё ещё пытаюсь вникнуть в премудрости высшей математики.

   Жаль только, что усердие не учитывается при выставлении зачёта.

   — Кир, у тебя ошибка во втором примере, — и вот вроде Хоффман говорит серьёзно, но в глазах откровенное веселье.

   — А что, есть примеры, где ошибок нет? — фыркаю раздражённо и, отбросив ручку, тру пальцами переносицу.

   До окончания моих мучений всего тридцать минут. Просто досидеть до конца пары и выкинуть из головы все функции, вместе с их интегралами и переменными.

   Хоффман беззвучно смеётся.

   — Смотри, — он подтягивает к себе мои записи и указывает на уравнение в центре, — ты неправильно применила метод подстановки…

   Мне приходится придвинуться ближе, но через минуту я забываю, что правым боком чувствую бок Хоффмана. Потому что он объясняет, где ошибка и впервые с начала учебного года мне понятно почему! Каким бы придурком он ни был, но умение кратко и доходчиво пояснить, что не так у него не отнять.

   — Хоффман! Самсонова! Это должна была быть индивидуальная работа. — Глебов снова сверкает глазами-ледышками, и я возвращаюсь на своё место.

   — Простите, — не знаю, услышал ли он, но какая разница, если мне впервые удаётся решить задание самостоятельно.

   Пусть под надзором Хоффмана и после его мини-лекции, но удаётся! И в душе ворочается что-то, напоминающее гордость за собственные успехи.

   — К следующей паре закончите примеры. Проверю у каждого! — одновременно с тем, как Глебов захлопывает ежедневник, раздаётся звонок.

   Добби свободен! Собираюсь я практически мгновенно, но понимаю, что можно было не торопиться.

   — Кир, тебе помочь?

   Я разворачиваюсь к нему с телефоном в руке.

   — Хоффман, это мы уже обсуждали.

   Пусть его не впечатлило издевательство перед всем потоком, но что-то же оно должно было донести до упрямого сознания! Хотя, как показали последующие события, Хоффман просто баран.

   — Я про интегралы, — хмыкнув, он кивает на сумку у меня в руке. — Считай, что я предлагаю свою кандидатуру в репетиторы.

   — А репетировать мы будем у тебя? Или у меня?

   Может, его порыв и можно считать бескорыстным, но столько скрытых опасностей не было даже при составлении брачного договора.

   — Можем на нейтральной территории — ресторан, парк, библиотека?

   — Хо-оффман! — Я смотрю на него и не могу сдержать улыбку.

   Вот вроде взрослый мужик, сильный, местами даже опасный, а ведёт себя как мальчишка. И с теми же интонациями зовёт на свидание.

   Репетиторство, как же! Так и вижу, как мы сидим в университетской библиотеке, практически одни на огромный читальный зал. Склонившись вдвоём над одной тетрадью, и насмешливым шёпотом Хоффман объясняет мне высшую математику. Надолго ли его хватит? Судя по изменившемуся взгляду, не очень. Только в отличие от него, мне не сдалось гарантированное эротическое продолжение.

   — Ты серьёзно считаешь, что после твоих откровений я куда-то с тобой пойду?

   — Брось, Кир. — Основной поток студентов уже сбежал, и Хоффман отступает, давая мне место, чтобы выйти из-за парты. — Можно подумать, раньше ты не догадывалась о «моих откровениях», — нагло меня передразнивая.

   — Так я и раньше не собиралась с тобой заниматься, будь ты хоть трижды гением в математике.

   Мы спускаемся плечом к плечу, и почему-то меня это больше не смущает. Помогает определённость в его желаниях и моём отношении? Или тот удар? А,