Купить

Рассказы субару 6. Шестая звезда. Алиса Тишинова

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Вот и подошла к концу шестая часть автофикшн-цикла «Рассказы Subaru». Вероятно, не случайно количество частей книги соответствует числу лет, описанных в «Рассказах», и количеству звёзд на эмблеме автобренда. Случайностей не бывает.

   

   Как и счастливых концов. Потому что если конец счастливый, то это ещё не конец. Сказки обычно заканчиваются свадьбой, но ведь это тоже только начало. В жизни же чаще всего все потрясения и катаклизмы, американские горки и африканские страсти со временем приходят к относительному равновесию. И это, наверное, хорошо.

   

ГЛАВА 1. ПРАВИЛА НУЖНО НАРУШАТЬ

Что ей было думать после того, как он сбросил ее звонок, и не набрал ее позднее? Притом, что всего лишь пару дней назад, они чудесно общались.

   Ах, да, в тот раз вышла целая история — он перезвонил в самый неподходящий момент: муж только проснулся, дочь требовала внимания, а возле подъезда, загораживая вход, притиснулся кузов пикапа со стройматериалов, и грузчики таскали из него какие-то длинные доски, то есть, даже скамейка оказалась недоступной для приватных бесед…

    А день в целом тогда выдался отличный, солнечный. С утра Лиля с дочкой съездили в МФЦ заказать некую кадастровую выписку, совершенно не нужную, в общем-то, бумажку, необходимую для получения другой, которая уже давала право прописать сестру, — короче, обычная бюрократическая волокита, с которой хочется поскорее закончить. Зато, совсем рядом с МФЦ, находился городской пляж, где можно было загорать (купаться в грязноватой речке не разрешалось, и никто, кроме уток, к этому не стремился). А еще там была чудесная детская площадка. Лиля фотографировала дочь в объятиях ярко раскрашенного деревянного пирата; обе смеялись и радовались. День задался.

   Лиля сбросила звонок и осторожно, крадучись, вышла во двор, тихонько прикрыв дверь, и надеясь, что муж не услышал. Протиснулась между досками и грузовиком. Набрала номер. Занято. Ах ты, зараза! Вряд ли они звонят друг другу — он не идиот — перезванивать сразу после сброса. Значит, уже беседует с кем-то еще. Но ведь он слышит ее звонок! Что же теперь делать? Сейчас он договорит с собеседником, и снова начнёт звонить, раз она подала сигнал. Не стоять же ей теперь на улице в ожидании! Почему, ну почему не использовать Ватсап, как все нормальные люди? Лиля поставила телефон на беззвучный режим и вернулась в дом. Прошла на кухню, стала готовить ужин.

   После восьми вечера, когда муж ушел на дежурство, она увидела пропущенный вызов. Ну, конечно. Хорошо, что не было слышно. Перезванивать не хотелось. Прошло настроение. Стало уже каким-то вечерним и сонным. В Ватсапе писали подруги, и она переключилась на них. А он все равно звонил уже достаточно давно, чтобы теперь дергаться.

   Дочь плескалась в ванной, процесс укладки затягивался. Лиля ждала, когда она закончит, чтобы почитать ей на ночь «Мэри Поппинс».

   «Не стану звонить», — подумала. — «Завтра уже наберу… Не хочется сегодня. Сонно. Главное, он звонил, значит, я лягу спать спокойно».

   Изумляло собственное состояние. Ей не хотелось ему звонить! И не по какой-то там причине вроде обиды, страха, или плохого самочувствия, — ей просто было лень! Впервые в жизни. Спать хотелось больше. Сонно-спокойное счастливое настроение, память о прошлой встрече, о сегодняшней прогулке.

   Она почти задремала, когда любимая мелодия зазвучала вновь.

   Что? Где-то сдох большой белый медведь, и растаял лёд в Арктике? Реутов позвонил второй раз несмотря на то, что она проигнорировала первый? Значит — не просто вежливо перезванивал, а хотел дозвониться? Возможно, просчитал, что, раз она не могла говорить днем, то, с большой долей вероятности, будет одна ночью? И оказался прав.

   Ну, раз уж так… надо ответить. Поговорили, посмеялась. Но не договорились о встрече, это пока было не важно.

   Поэтому, два дня спустя, она не думала переживать, что он сбросил ее звонок. Видел, слышал. Занят был, перезвонит.

   Не перезвонил. Спокойствие сменилось недоумением. Недоумение — тревогой. А когда он снова не подошёл ни к обычному телефону, ни ко второму номеру, и, естественно, не ответил в Ватсапе, — тревога переросла в панику. Либо что-то с ним случилось, ведь еще недавно они так хорошо разговаривали… Либо… там какая-то Маша, с которой они «встречаются в одиннадцать». И, если до сих пор Лиля была хороша и нужна, хотя бы как игрушка, то с Машей возникло что-то серьёзное, а ей дали отставку.

   Все ярче рисовалась эта картинка в голове. Да, он рассуждал с ней про семью, про родителей, про «что есть там, наверху». Возможно, его потянуло на серьёзную связь. В конце концов, он может даже жениться на свободной Маше, и кто его осудит? Какие права есть у замужней Лили? Если посмотреть со стороны. Может, они там венчаются уже. А ей, дуре, он больше никогда и не ответит. Единственная песня, которую она могла слушать, рвала сердце: «Господи, помоги, всем, кто безответно влюблен!». Но хоть какое-то облегчение приходило со слезами.

   Ну, не умер же! Да слышно было бы в городе. Да муж бы слухи на хвосте «Скорой» принес. В Контакте Риты появилась бы картинка со свечой… или Рита не заходила бы туда эти дни, не постила ежедневно однообразный психологический позитив. Да в конце концов, Лиля почувствовала бы! Наверняка.

   Время шло, Лиля цепенела. Делала какие-то дела, машинально с кем-то общалась. Пришло в голову проверить его Ватсап — высветилось, что абонент был в сети. Пару дней назад. Но ее сообщение по-прежнему висело неоткрытым. Значит, просто удалил чат, не читая. Видел и удалил, не отреагировал. Спасибо, что не заблокировал еще. Значит, живой. Значит, Маша… А с ней — все кончено. И звонить больше нет смысла.

   Хотя, какого лешего?! Да может она позвонить, надоели эти реверансы! Почему она должна бояться? Имеет право узнать, в чем дело. Полное право. Не хочет ее видеть — пусть честно скажет это ей в лицо! Если ты мужик, если ты хочешь разорвать отношения — имей смелость сказать это. И уйти, по возможности, красиво… Ага, красиво, — а как ты сама себя ведёшь? С Ваней, например? Честно говоришь? Нет, ускользаешь... Но ведь там совершенно другой градус общения! Там никто не сжимает друг друга в объятиях до всхлипа, никто не смотрит влюблёнными глазами, никто не говорит (пусть и единожды — «девочка любимая»). Там сразу была договорённость навроде: «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, так зачем же время терять?». И все. Зато Ваня почти всегда свободен для нее, и соглашается на любые просьбы.

   Не важно…

   В очередной раз оказавшись возле МФЦ (теперь надо было забрать выписку, и заказать еще одну), она решилась. В пределах родного квартала решимости не хватало. Чем дальше от близких она находилась, чем больше свободы ощущала, тем уверенней чувствовала себя, тем больший удар могла вынести.

   Она взяла талон (сказали, ждать придется долго) и вышла на воздух. Набрала номер. Он ответил.

   Заготовленные фразы вылетели из головы. Оказалось, что не нужно ничего спрашивать решительным тоном.

   — Да, але! Привет тебе! Я сейчас еду в машине, слышно плохо.

   — Ты живой, оказывается.

   — Уже почти да. — Насмешливо и радостно. — Прошёл этот, как его…

   — Сифилис?

   — Ага. Омикрон. Мы все переболели, купили один тест на всех, дорогой, зараза. Ты знаешь, он в этот раз какой-то, я бы сказал, неврологический. Совсем мозг отшибает и шевелиться невозможно, страх, депрессия. Но сейчас уже лучше. А ты, конечно, сразу: «Ой-ой, мы никогда не увидимся больше!»

   Значит, видел, что она писала, но не прочёл до конца. Сообщение было спокойно-нейтральным, это он просто вспомнил отчаянные слова, которые она кричала в день святого Карантина.

   Цинично. Мерзко, что поддразнивает таким образом. Зато есть от чего оттолкнуться. Он помнит. Хорошо помнит ее фразы. Это лучше, чем ничего. Для сравнения — она не помнит абсолютно никаких слов Вани. Или любого другого, не значимого для нее мужчины. К тому же, насмешливой репликой он невольно обозначил их роли. Как бы то ни было, но роли выходили романтическими, эмоциональными. Не было больше нужды изображать незаинтересованность, придумывать предлоги, показывать, что звонит лишь из-за зубов. Хотя, надо признать, это удобно — личный стоматолог.

   Зачем-то она все-таки произносит ненужную фразу про зубы. Просто так, чтобы попытаться сбить лишнюю самоуверенность. Грош цена ее актерству, а всё равно подействует — ложка дегтя каждому неприятна.

   — Да нет, я особо не переживала в этот раз. Хотя пломба слегка подкрошилась; не катастрофично, но хотелось бы ее подделать.

   — Когда?

   — Могу и завтра, но лучше в пятницу.

   (Завтра она еще не соберёт саму себя в кучу. У них не было ковида, но муж притащил с работы какое-то неприятное ОРВИ с кашлем и соплями. К пятнице она надеется почувствовать себя лучше. А сейчас ее знобит, и она незаметно хлюпает носом.)

   — Да, давай в пятницу…

   Счастлива? Счастлива. Хоть и зла на его выкрутасы. Но, главное, нет там никаких Маш! Там был ковид и такое же унылое лежание дома, как и у них. Когда она придет, она выскажет ему все, что думает о его поведении.

   

***

Субару стояла на месте, ждала ее. Ее ли? Может, там опять десять пациенток в ряд сидят… Она нервничала. Нервничала так сильно, что ее била дрожь. К тому же простуда еще не прошла до конца. Днем было хорошо, а к вечеру стало страшно. Месяц не виделись! Дрогнувшим голосом сообщила мужу, что идет к стоматологу, чувствуя себя лживой и отвратительно бесталанной актрисой. Муж наверняка заметил, что ее трясёт, что лицо напряжено, что она второй раз мажет ресницы тушью, не попадая, смывает и снова мажет. Он видел, что она не ходила туда месяц. Удивлялся. Однажды, когда она сидела перед зеркалом, спросил

   — Ты к стоматологу?

   — Нет, — мрачно ответила Лиля. — Почему, вдруг?

   — Показалось, что красишься особенно тщательно.

   — Показалось.

   Не было сил у нее играть, скрывая отвратительное настроение, и вовсе она не красилась. И весь месяц (ну, почти) ходила с похоронным видом. Не трудно сложить два плюс два. А сегодня, когда собиралась, сообщила между делом, что у него был ковид. Чтобы стало еще более понятно… Хотя то была лишь слабая попытка дать понять, что ей давно нужно лечить что-то.

   Держалась, держалась, придумывала, что скажет при встрече… Она казалась себе не реагирующей больше ни на что — куда хуже-то? А к вечеру сломалась. Страшно стало безумно.

   Остановилась, достала сигарету. Музыку не включала. Не музыкальное настроение. Он издевается, а она будет романтику создавать? Лето прошло. Обидно. Бездарно. Джинсы, куртка, старые башмаки-ботильоны вместо изящных босоножек.

   Как подойти к двери, как войти? Когда ее так трясёт, и кажется, что там, за дверью, совершенно чужой человек, которому она абсолютно неинтересна. Может быть, она увидит пациентов, может быть, чужие вещи…

   На слабеющих ногах подошла к дверям. Открыто. Темно. Он сидит на диване, ждёт ее. Давно ждет, судя по виду. Дура-то! Зачем тянула время, ходила кругами, тратила нервы, изводила сердце! Можно было совсем не краситься… Ну, для себя разве что. Будто бы он станет придирчиво ее разглядывать. Она — это она, для него. Давно. Хоть блондинка, хоть рыжая, хоть зеленая. Хоть в белом платье, хоть в спортивных штанах. Как-то внезапно ощутила это.

   — Заходи. А у меня вот — простатит. Так что прощай…

   Как всегда. С порога брякнет что-нибудь, отчего у нее вылетят все предыдущие мысли.

   Если думал поразить ее, просчитался. Она уже выдрессирована мужскими страхами. В тридцатилетнем возрасте муж пугал ее стенокардией, оказавшийся впоследствии мнительностью. Скорее, тогда, стенокардия могла возникнуть у нее — от переживаний. А затем она привыкла. Артрит, переломы, ковид, тромбоз… Страшные слова, особенно последнее. Но она больше неспособна на юношеские эмоции. Может, надоело чувствовать себя дурой, хлопочущей наседкой. Может, просто поняла, что у всех всякое случается, а в истериках смысла нет.

   Прошла, разделась, повесила куртку на плечики. Выпила воды и подсела к нему.

   — Ну и? Какие симптомы?

   — Болит внизу справа. Тянет, и тянет… Колька на днях заходил, у него простатит запущенный. Нарассказывал… Вот и у меня, наверное.

   — У тебя всю жизнь там болит. Аппендицит твой хронический.

   — Не, аппендикс выше болел. А тут отдаёт вниз…

   — Ну, переместился. Он же подвижный! Лучше скажи, что это за детские игры; не надоело еще? Пропадать, не брать трубку, молчать в Ватсапе.

   — Да я очень редко пользуюсь Ватсапом; не сижу я в нем. Просто звонят там, с Питера так дешевле. Брат был в реанимации. Синдром Лайела начался после ковида, кожа сползала… Постоянно звонили.

   Ну не говорить же: «Ты врешь». Какая ей разница, бывает он там или нет. Кстати, значит он догадался, что ей видно, когда он был в сети. Суть не в этом. Он видел ее сообщение и не открыл, а теперь несет какую-то оправдательную чушь.

   — Жарко здесь.

   — Все открыто.

   — Не знаю. Невыносимо душно.

   — Давай вентилятор сюда притащу.

   

***

— Болел, не болел… Всегда можно ответить на звонок, перезвонить, послать эсэмэску.

   — Это ты так думаешь… Чай поставить?

   

***

— Слушай, не могу чай найти. Покупал же, приносил, помню! Куда-то дел?

   — И бумаги в туалете опять нет, одни полотенца.

   — Да ты что? Ну, вот… Это что? А это? Нет, все полотенца. — Он роется в шкафчиках. — Вон, еще чашечки есть.

   — С пингвином хочу.

   — Сделать тебе кофе?

   — Хочется чаю. Я сейчас кофе с желудком своим не пью.

   — Тогда только кипяток.

   — Нет, воду с маффинами и конфетами невкусно совсем. Давай тогда кофе слабенький.

   Себе он развёл какую-то жиросжигающую бурду, которая, со слов, валялась здесь несколько лет.

   — Дай попробовать.

   Отпила из его чашки.

   — Мерзко.

   — Что-то я прямо боюсь теперь, что ты кофе пьёшь, если нельзя. Не допивай, может?

   — У нас тоже какая-то хрень была, но тест у мужа отрицательный. Хотя, тесты эти...

   — А мы все слегли, тяжело прошло. Бабушка опять нехорошая. Рита долго не поправлялась, конъюнктивит какой-то присоединился, сухость глаз. У меня сердце болит, давление скачет. Локоть не проходит, колено. Достало все это! Нервы ещё, с этой обстановкой, конечно. «Кармолис» заказали на «Озоне», только им и лечились, бутылочка по рукам ходит, как эстафета. Кто нюхает, кто капает.

   — Что это?

   — Препарат немецкий, восстанавливает дыхательные пути.

   — Дай запишу. Не запомню ведь.

   Достала телефон, отодвинула на полуметровое расстояние от глаз.

   — Видишь, как мне приходится смотреть? Здесь хоть увеличить можно. А в кнопочном я порой не вижу, кому звоню!

   — Очки-то хоть носи, — с неподдельной тревогой.

   — Дома ношу, если читаю.

   — А так-то ты видишь? Машины, улицу?

   — Да, это же дальнозоркость. Только читать.

   — Тогда ладно…

   Незаметно выключается свет, Максим начинает обнимать и целовать, как умеет только он… Потом они лежат на диване. На этот раз он не бежит мыться, говорит:

   — Дай полежать рядом.

   Смеется над тем, как долго продолжаются сладкие конвульсии:

   — Видишь, что творится? Все, заклинило! Ну вот, опять! Это воздержание...

   Она слышит его ровное дыхание. Заснул. Ей тоже хочется.

   Телефонная трель нарушает сон.

   — Заснул ведь! — Вскочил.

   — Я на работе! — Бодрым и деловым тоном. — Да, скоро закончу. Буду часа через полтора. Оставляй и не бойся, все нормально.

   — Рита боится бабушку одну оставить. Ей надо уезжать. А я не понимаю, что с ней должно случиться, не ребёнок же.

   Лиля понимает, что он вовсе не рвётся исполнять обещание вернуться домой через полтора часа. Он вообще не торопится, и сидел бы здесь с ней сколько угодно долго.

   — Куда она едет?

   — Я не спрашиваю. У нее тоже есть личная жизнь.

   — Ах, это. Я думала, уезжать — это в Москву или Питер.

   — Нет, здесь, просто она на машине, потому «уезжать».

   Они сидят на диване, не одеваясь. Жарко. Снова звонят. Ей кажется, что это опять его телефон, но мелодия немного отличается.

   — Это у тебя. Муж.

   — Точно… Вечно я его мелодию путаю.

   Мамину, Нелину и общую распознает, они слишком другие. А мужнина очень похожа на резкий звук телефона Максима.

   — Да, да. Почти все. Скоро поеду…

   — Что он спросил? Возмущался, почему долго?

   — Нет. Совсем нет. Спросил: «Ты на каком этапе?», и все.

   — Я тебе как мужик скажу: если бы я так спросил, это бы означало, что я уже сильно возмущён.

   — Не думаю. Конечно, мне интересно услышать твое мнение «как мужика», но он всегда говорит прямо. И это его стандартная фраза, когда ждет, если куда-то собираемся. Просто чтобы знать, сколько еще есть времени… Тошнит меня. Не надо было кофе.

   — Беременность…

   — У меня уже лет десять такая беременность. Когда рожу-то?

   Смеется. Задумывается.

   — Слушай, а как вы вообще умудрились… забеременеть?

   — Обычным способом, — сразу, но чуть резко отвечает она.

   — Просто ты говоришь, столько лет не предохранялась… И сейчас тоже.

   — После родов поставили спиральку.

   — Зачем?

   — Спроси… Там у гинекологов принято было, а я не сопротивлялась. Ну и — гнойный эндометрит в результате. Не принимает организм чужеродного. Кстати, одна из причин, почему не хочу ни имплантов, ни коронок… Потом, через время, снова забеременела, но выкинулось. Видимо, и эмбрион посчитал за чужеродное. А потом все.

   Он тихонько гладит ее плечи, обнимая, кажется, сочувственно.

   — Тогда понятно… Сейчас, правда, меньше болеть стало. Может, действительно, застой?

   Ее рука вскользь легла на его живот, легонько пропальпировала в месте возможного нахождения аппендикса.

   — Не больно…

   — Депресняк какой-то последние дни. Тревожно постоянно. — Не уточнила, конечно, что громадная доля депресняка обусловлена его отсутствием. И, надо признать, отсутствие интима давило тоже. Не только «увидеть, поговорить, прикоснуться, поцеловаться», а то самое, неудовлетворенное звериное желание, монашеская жизнь без столь необходимой организму разрядки, превращающая ее в старуху, которой все «все равно», которая медленно движется, переползая изо дня в день. Если раньше в случае необходимости она просто помогла бы себе сама, то теперь просто не возникало такого желания, чтобы — самой. Оно тухло, оно не загоралось без него, — даже представить себе его мысленно не получалось. Что он сделал с ней? Или это просто возраст?

   — Даже приступы паники опять были. Не такие, конечно, как раньше, а как бы предвестники, которые гасишь, уже зная врага в лицо.

   — На меня иногда подобное накатывает. Один способ знаю. Хотя он и несколько неэтичен, что ли. Реально истощить себя чем-то, напугать. Реальным страхом, угрозой жизни. Чтобы все остальное вылетело, просто места не осталось в душе ни для чего. Бежать, спасаясь от погони, изо всех сил, на пределе, что вот еще чуть шаг — и не выдержишь. Какую-то опасную игру затеять. Или, хотя бы — просто ходить, много-много, быстро.

   — На это ресурс нужен. Силы. Когда приступ, тут не сможешь. Наоборот, хочется сбиться в комок, спрятаться…

   — Да, конечно, это помогает, когда просто тоскливо. Когда уже паника, там ни до чего. У Ани это было, она тогда дышала. Высунувшись в окно. Со стороны тоже, наверное, выглядит, как попытка суицида.

   — Дышать — да. Оно всегда помогает, во всем. А главное, когда знаешь разумом, что пройдет. Помнишь, что уже было и проходило. И становится спокойнее.

   «Помню я про Аню. Трудно забыть, знаешь ли. Может, поэтому так люблю делиться с тобой сокровенными эмоциями. Ты, наверное, единственный из мира мужчин, кто знает о приступах паники и с интересом поддерживает тему. И вообще понимает эмоции. Общечеловеческие.»

   Голос его теплел, когда он говорил: «Аня тоже…» Ну, здесь ей просто случайно «повезло», что у Ани это было «тоже», и, видимо, достаточно серьёзно выражено, раз муж вообще был в курсе.

   — А что ты чувствуешь? Когда оно возникает?

   — Это настолько неприятно, что не хочется вспоминать. Но зато срабатывает механизм — чем чаще об этом спокойно говоришь, тем легче. Иррациональный ужас из ниоткуда, так плохо, так страшно, что хочется не жить, лишь бы прекратить это. А во второй раз уже помнишь — оно было. И проходило. И ты снова смеялась и жила. Значит, пройдет. Надо помнить, что пройдет. Ну, таблетки тоже, конечно, помогают, но не сразу.

   

***

— Можешь дочку посмотреть? Мы целый год не проверялись. «Денталю» я больше не доверяю после того, как они ей десять кариесов нашли, а ты и поликлиника — ни одного. Поликлиника рядом, но туда записаться невозможно! «В день приема — с острой болью, или через «Госуслуги» в четверг в три часа». Открываешь в три часа «Госуслуги» — «извините, записи нет». Сказка про белого бычка… Так-то я бы лучше туда сводила. Ближе.

   Лучше — потому что к Максиму придется ехать с мужем. И возвращаться с мужем. А это трудно выдержать. На автобусе слишком дорого, долго и муторно вдвоем. Но попытки записаться в четверг или прийти в субботу к дежурному врачу оказались бесплодными, значит, вариантов нет.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

90,00 руб 21,60 руб Купить