Яблоко для дракона. Часть 1. Марина Добрынина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Аутодафе
• ГЛАВА 2. Нелюди
• ГЛАВА 3. Возвращение
• ГЛАВА 4. Проблемы и возможности

АННОТАЦИЯ

Он рожден, чтобы убивать монстров. Прятаться, стараться выглядеть, как все, и убивать. Да вот только кто он сам на самом деле? Сможет ли понять и сможет ли смириться?

ГЛАВА 1. Аутодафе

Я научился летать в две тысячи третьем.

***

Тварь попалась обнаглевшая. Мало того, что она охотится недалеко от моего дома, так еще и делает это прямо возле дороги. В кустах типа спряталась. Такая незаметная – размером с сенбернара, с лягушачьей широкой пастью и пятнистым длинным хвостом. Меченая.

   Подхожу с подветренной стороны, чтобы не учуяла мой запах. Оцениваю опасность. Раздеваться лень, так справлюсь. Куртку только скидываю, чтобы не испачкать. Денег в обрез, а куртка новая почти, удобная.

   Почуяла, скотина. Разворачивается ко мне, зубами щелкает угрожающе. Но на морде ужас. Не ожидала Охотника тут увидеть? Умнее надо быть, я у вас тут один на весь город, могла бы и выяснить, в каком районе лучше вообще не появляться.

   Тварь пятится, потом приседает на передние лапы и бросается на меня. Какие мы смелые! Ловлю ее на правую руку, мои когти входят в мягкое пузо без затруднений. Тварь визжит, размахивает лапами и умудряется-таки меня оцарапать. Брезгливо отбрасываю ее в сторону. Добавляю носком ботинка по морде, чтобы издохла быстрее. Осматриваю предплечье. Царапины длинные, глубокие. Заживут.

   Смотрю на тварь. Сдохла.

   Лежит на грязном песке тело мелкого, бомжеватого вида, мужичка. Воняет отвратительно, как и все Оборотни, даже дохлые.

   Ну вот, а я только отчет отправил. Надо отметить этого, чтобы потом не забыть внести.

   Рука пульсирует. Пульсирует и распухает прямо на глазах. Я – идиот. Давно с ядовитыми тварями не сталкивался, забил на охрану труда. Так мне и надо. Жар приливает к лицу. Очень плохо. Трансформироваться. Где? Нет, домой, мне нужно домой. Голова болит.

   С трудом доползаю до второго этажа, открываю дверь, еле стою, держась за стену. Смотрю, а там Леха. Он же в ночную смену должен сегодня работать!

   Ну что ж, когда-то это должно было случится.

   - Так, - шепчу, потому что трудно говорить с пересохшим горлом, - не пугайся. Тебя не трону. Объясню позже.

***

С Лехой мы учились на юрфаке, там и познакомились. На заочно-вечернем. Днем в универ я никак не мог ходить. Моя белая, как бумага, шкура, не переносила солнечный свет. Вообще. Нет, если закутаться, как мусульманская женщина, да обмазаться солцезащитным кремом с фактором сто, то перебежками, из тенечка в тенечек, я передвигаться мог. Но нормальным такое существование точно не назовешь. А потому днем я больше отсыпался, работал по ночам.

   Городок у нас северный, зимой световой день короткий, летом белые ночи. Так летом мне совсем было не айс. Потому, если денег хватало, на лето я обычно сбегал на Алтай. Есть там одно местечко, где Охотники, если приспичит, отсидеться могут. Как водопой у Киплинга, никто никого не трогает. А ночь нормальной продолжительности.

   Зато зимой в моем городе хорошо, если есть, где жить, конечно. Вообще люблю свой город. Он у меня маленький, стоит на реке. Вокруг тайга. Хороший такой стабильный городок со своей градообразующей организацией под названием Корпорация. Хозяин Корпорации – мировой мужик, мэром рулит потихоньку, иногда денег на ремонт дорог подкидывает.

   Хотел бы я в Корпорации работать. Там и зарплаты ух, и соцпакет шикарный. Да только что с того толку, что учился я хорошо? Кому нужен в Корпорации юрист, который света белого не выносит? Вот и то-то, что никому. Хотя у меня все одногруппники были не прочь туда попасть, да только мало, кому удалось.

   Лехе тоже не удалось, хотя резюме свое скидывал.

   Я тогда с людьми сходился очень плохо. Ну чужие они. И я странный. Я их не понимаю, а они меня. Так, кивнем друг другу при встрече и все. А общаться хотелось. Такой вдруг к концу обучения появился эмоциональный голод, не описать. И понять не могу, откуда взялся. Жил же я как-то раньше один. С девушками встречался несколько раз. Но поговорить… Мне не с кем было просто поговорить. Я дошел тогда до того, что с мебелью разговаривать начал. Привет, стол. Да-да, я знаю, что ты совсем старенький, но поскрипи мне что-нибудь в ответ. О, чайничек. Чайник, мы сегодня будем воду кипятить или опять начнем выпендриваться и рассказывать, что у нас шнур коротит?

   Все деньги, что удавалось заработать, на учебу уходили, и жил я в доме под снос. Его все обещали снести, обещали, но пока даже электричество не вырубили. А чайник расселенные забыли мне на радость.

   Леха-Леха. Леха тогда женат был. Работал на двух работах сразу – инкассатором в банке и охранником в Агентстве Аэрофлота. А потому, когда приходил на начитку, просто спал. Преподы его не трогали. Дрыхнет здоровенная детина, уткнувшись лбом в стол, и ладно, лишь бы не храпел.

   Спал и спал, потом как-то готовился, сдавал. А тут история зарубежного государства и права – предмет, прямо скажем, сложный. Ну, Леха на вопросе про реформацию в Англии и завис. Это не экзамен, письменный зачет на оценку, но сдавать-то надо. Я свое сделал давно, сидел думал – сейчас сдать или позже, чтобы не выпендриваться. Смотрю – в печали инкассатор. Залез носом в его билет, кое-что подсказал. В общем, сдал он аж на четыре. А потом в бар позвал отметить. У него в Агентстве как раз выходной был. Ну а там бутылка пива за другой, интересы общие нашлись. Как-то так и подружились.

   Потом получили дипломы, обмыли это дело и стали решать, как жить дальше.

   Леха к тому моменту развелся и из квартиры жены съехал. Мне моя халупа деревянная тоже надоела. Ну мы прикинули и решили снять квартиру на двоих. Пока материальное положение не поправится. Я к тому моменту за обучение уже рассчитался, пару клиентов постоянных нашел, из тех, с кем можно по вечерам встречаться и документы по электронке отправлять. В общем, мог себе позволить начать снимать жилье. Но однушку тянуть было бы тяжело.

   Короче, нашли мы квартиру – двухкомнатную, моспроекта. Леха себе сразу комнату в конце отхватил, проходная мне досталась. Но я как-то не расстроился. В моей зато был балкон. Райончик так себе, конечно. Из тех, про которых в объявлениях о покупке и съеме жилья обычно пишут «не предлагать». Гарлем местного разлива, где машины гоняются за пешеходами по тротуарам, бомжи дерутся на помойках за грязные бутылки, а пьяными телами устелены улицы. Преступность торжествует, милиция отдыхает.

   Впрочем, район нас не обеспокоил. По Лехе сразу заметно, что просить сигаретку не стоит – трудно курить сломанными руками. Меня тоже как-то не трогали. Я невкусный. То ли морда слишком наглая, то ли что. Невкусный.

   Знала бы местная гопота, насколько сложно мне дать отпор нападению. Люди ведь. Существа неприкосновенные. Каким бы ни были гадами порой, они – люди. Причинить вред человеку – табу. Это я понял одновременно с обретением второй сущности.

***

Меня зовут Ковалин Артур Герхардович. Я - Охотник.

   Да, отец у меня Герхард. Не знаю, почему. Семейство наше, насколько знаю, всегда жило в России, и с чего вдруг мальчиков стали называть германскими именами – понятия не имею. Пока был маленьким, не интересовался, а позже не было ни желания, ни возможности расспрашивать. Мне двадцать семь, я один в этом городе, и с шестнадцати семья не желает меня знать. Мне от нее остались имя-отчество, о которые язык сломать можно, да навыки, которые привил отец.

   Я – Охотник, и охочусь на Оборотней. Меня родили, воспитали, сделали именно таким. Таковы мое предназначение, судьба и основная работа.

   Я не человек. Охотники с людьми не скрещиваются, может, потому нас осталось так мало. Хотя в основной своей форме я от людей ничем не отличаюсь. Вот смотрю в зеркало – ничем. Кожа только белая, что объяснимо. Попробуй загори с такой реакцией на свет. Глаза слишком светлые – серые, почти бесцветные, но это не потому, что я Охотник, а потому что у отца такие. У моих брата с сестрой, насколько я помню, глаза, как у мамы – темные, почти черные.

   Я худой и невысокий. Не исключаю, что это из-за того, что долго есть было нечего. Я в этот город в девяностые попал. Отправили к месту работы, так сказать. Общество Охотников денежное довольствие мне назначило, только хватало его ровно на три сникерса. Нет, сникерсы я не мог себе позволить. Разглядывал их только иногда на витринах киосков, слюну сглатывал. Уж очень хотелось. Но один сникерс шесть пятьдесят стоил, а мне жалование в месяц девятнадцать рублей приходило. Вот и живи, как хочешь.

   Я до этого в Мегани жил, это наш областной центр. Не в самой Мегани, в пригородном поселке, в частном доме. До двенадцати вообще ничем от нормальных детей не отличался, в школу ходил даже, учился на отлично. Мне нравилось учиться. А в двенадцать отец решил меня актуализировать. Это, в общем-то, нормально, чем раньше проходит актуализация, тем меньше побочных эффектов она дает – и для психики, и для физики. Раньше двенадцати нельзя, конечно. Толку не будет. После шестнадцати тоже нежелательно – побочка может быть.

   Помню Ритуал, но как-то размыто, что ли.

   Меня закрыли на неделю в подвале без света и еды. Сначала давали воду, потом перестали.

   А потом, слабого и утерявшего связь с действительностью, вывезли в поле. Не было ни пастухов, ни собак. Была только пища. Которая двигалась и блеяла. Я утопил это поле в крови. Я перерезал более пятидесяти овец. И когда я устал и насытился, в меня стали вливать кровь насильно. Я отбивался и плевал. Я вымазался в красном весь, целиком. Меня рвало выпитой кровью, но в меня вливали ее и вливали. И когда, наконец, я совершенно обессилел и лежал в луже и тихо хрипел, один из присутствующих при этом людей разрезал свою ладонь, зажал мне ладонью нос, и когда я волей-неволей открыл рот, накапал мне в глотку свою, человечью кровь. И вкуса человеческой крови я с тех пор не выносил. И пробовать не пытался.

   Меня не спрашивали, хочу ли я пройти ритуал. Это – долг. Хотя я хотел.

   Быть, как папа, сражаться с монстрами. Ну и что с того, что после этого я смог выходить на улицу только по ночам, чтобы меня, юного и неопытного, не сожгло ставшее враждебным солнце? Подумаешь, вынужден был перейти на домашнее обучение. Не ходить в школу – это здорово, учиться можно и дома. Исчезли друзья? Не страшно.

   Я привык находиться в темноте и постоянно тренироваться. И даже к тому, что почти не вижу маму, брата и сестренку, тоже привык.

   Ведь у меня была вторая сущность – это меня занимало.

   Я мог трансформироваться, а этого-то уж точно ни один человек не умеет. Перед Охотой, да и просто по желанию, а иногда и без него, мог изменять свое тело, превращаясь в монстра. Я становился крупнее, сильнее, быстрее, злее. У меня изменялись и восприятие действительности, и реакции. Тогда я редко помнил в деталях, что происходило во время Охоты. Мое еще почти человеческое восприятие не всегда способно было переработать это и ввести в банк воспоминаний.

***

Выползаю к обеду на кухню, голова болит, как с похмелья, но царапины почти зажили. Ставлю чайник и тут Леха появляется. Смотрит на меня ошалелым взором и молчит.

   Усмехаюсь.

   - Я уж думал, ты до канадской границы добежать успел.

   - Была такая идея, - сознается он, - но любопытство победило. Это что вообще было?

   - Я это было.

   - А, ну ладно.

   Леха чай себе заваривает, бутерброд с сыром готовит, а я понимаю, что спиной ко мне он поворачиваться опасается. Злит.

   - Так, - говорю, - а что ты видел?

   Молчит.

   - Леха! Ты думай, или я ищу новую квартиру, и ты забываешь, что видел. Или мы с тобой нормально разговариваем, и ты от меня не шарахаешься. Бесит. Ну, будем разговаривать?

   - Будем, - бурчит он.

   Садится за стол, сахар ложечкой в чашке помешивает, в глаза не смотрит. Не друг, а институтка какая-то. Потом, как бы нехотя, произносит:

   - Чудище я видел. Черное, здоровое, с зубами, когтями и длиннющим хвостом. И с крыльями. Как у летучих мышей. Это типа нормально, по-твоему?

   Слушаю, давя улыбку. Черное чудище, ага, я этот зверь. Во втором облике я себе вообще больше нравлюсь, чем в первом. Леха забыл упомянуть, что живот и горло у меня светло-серые, а по всему телу плотно прилегающие друг к другу чешуйки.

   - Не сказать, чтобы очень нормально, - отвечаю, - но вот такой я. Если что, людям об этом вообще знать не положено. Ты учти.

   - Ага, сейчас побежал рассказывать! Чтобы меня в дурку упекли? Подожди. Что значит, людям не положено? Ты вообще кто такой?

   Первый раз в жизни приходится кому-то рассказывать, что я такое. Забавное ощущение – как облегчение. И как-то весело, что ли. И неловко. Ну как на общественном пляже догола раздеться. Не, я не пробовал, какие мне пляжи по ночам? Но аналогия почему-то именно такая пришла. Может, из прошлой жизни.

   - А я, - говорю, - Охотник. На Оборотней. Соответственно, и вид у меня должен быть такой. Относись к этому просто, как к профессии. Считай меня, если хочешь, милиционером там, спасателем, пожарником. Хочешь, даже разрешение на Охоту покажу? Нет? И, главное, ты помни – людей я не трогаю. А то – не люди. И даже не животные. Это выродки, Леха, их надо убирать.

   - Оборотни? А они какие? Как волки?

   - Разные бывают. Вот волков ни разу не встречал. А так… Ну разные. Обычно они как люди, а иногда Твари.

   - И много их?

   - Достаточно. Но на таких как ты, крепких, они редко нападают. Так что можешь не бояться.

   - А таких, как ты, Охотников, много?

   - Я здесь один.

   В общем, он понял.

   А дальше жили мы с Лехой нормально. Иногда водили домой девок. Он – чаще. Я – как повезет. Ходили на работу. Каждый на свою. Он в тот же банк, где инкассатором был, устроился юрисконсультом. Я нашел себе нескольких клиентов, оказывал им услуги правового характера. Ну там, сделку оформить, филиал создать, претензию написать. Зарабатывал немного, но на еду и аренду квартиры хватало.

   По ночам, так, конечно, иная работа. По ночам я охотился.

   Оборотней и в самом деле в нашем городе много. И меченных предостаточно, и других, которых я до поры не трогал.

   Метку разглядеть невозможно, описать нереально, но каждый Охотник ее «видит». Метка появляется на Оборотне после того, как он убил человека.

   Наличие метки на Оборотне - не только достаточное основание для его ликвидации, это - мой долг. Людей убивать нельзя и точка. И если я не могу напасть на человека физически, у Оборотней сдерживающего фактора нет. А потому каждый Оборотень, каждый - потенциальный убийца, опасная и кровожадная Тварь. То ли ошибка Вселенной, то ли проявление ее чувства юмора.

***

Она… Начало и конец, причина и следствие. Когда она впервые появилась в нашем доме, была пьяная вдрызг. Пьяная дура, висела на Лехе, когда они вдвоем пробирались мимо меня в Лехину комнату, и мерзко хихикала. Я решил потерпеть. Переночует и все, и не будет отравлять жизненное пространство своим дынно-огурцовым запахом. Эти новые духи. Модные, назойливые. Просто пытка с моим-то чутким обонянием.

   Я рассмотрел ее как следует за завтраком. У нее неплохая фигурка. Не плохая, но и не хорошая. Обыкновенная. Узкие плечи, чуть провисшая под свитером – это в ее-то двадцать три – двадцать четыре года – грудь. Ногти на руках выкрашены в ярко-розовый цвет. Уверен, и на ногах тоже. Глянул под стол, и точно, не ошибся. У нее прямые темные волосы до плеч, голубые глупые глаза, короткий вздернутый нос и пухлые губки. Причем нижнюю она постоянно оттопыривает, полагая, вероятно, что это сексуально.

   Наверное, имелись в ней скрытые достоинства. Но я не готов был копать так глубоко.

   Именно за завтраком я проникся к ней стойкой и яркой неприязнью. Почему именно к ней? Не знаю. Это не первая пассия Алексея, и завтраком нам девиц тоже доводилось кормить. Ему - моих, мне – его. Ничего сверхъестественного. Кто первый встал, тот и готовит.

   А для этой мне было жаль и еды, и воздуха, и времени. Я хотел, чтобы она как можно быстрее ушла. Может, духи виноваты, может, предчувствие.

   Помню, смотрю на Леху укоризненно, мол, где ты откопал эту кралю, и почему она до сих пор здесь? Тот пожимает плечами и отводит взгляд. Краля, ее зовут Катя, меж тем поедает приготовленный мною омлет со скоростью уборочного комбайна.

   - Ну что же! – бодренько заявляет Алексей, - Мне пора на работу.

   Он встает, складывает тарелку в мойку, но она-то продолжает сидеть как ни в чем не бывало и хлебать чай. Меня охватывает паника.

   - Леха, - говорю, - давай отойдем на пару слов.

   Стоим в коридоре, рычу:

   - Ты что, решил ее здесь оставить, со мной?!

   - А что? – ехидно улыбается он, - Я тебе полностью доверяю.

   - Не вздумай, - говорю, - убирай ее отсюда как хочешь. Она мне здесь совершенно не нужна.

   - Но, Артур, девушке совершенно некуда пойти.

   - Нет! Ты с ума сошел! Мне ночью… работать!

   Срываюсь на крик. Что же, мою нервную систему здоровой не назовешь. Но теперь я его напугал.

   - Да…, - растерянно бормочет Леха, - это сегодня?

   - Да, сегодня! А если со мной случится то же, что и в прошлый раз? Ты хочешь, чтобы она при этом присутствовала? Тогда сразу скажи ей «до свидания» и психушку вызови.

   Он глядит на меня и моргает. Потом выходит на кухню. Не знаю, что уж он ей говорит, но мадемуазель проносится мимо к входной двери, кидает в мою сторону испепеляющий взгляд и исчезает. Тогда я надеялся, навсегда.

***

На этот раз не помню вообще ничего.

   Только образ – пятнистое создание со стрекозиными крылышками и клыками, как у саблезубого тигра. Как я приполз домой? Такое ощущение, будто просто проснулся от кошмара. Лежу на диване, за окном птички чирикают. Хорошо! Хочу встать, но отчего-то больно. Рука, снова левая. Кожа разорвана от кисти до локтя. Будто кто-то пропахал по мне борозды. И простынь вся в крови. Ну ничего. Запихиваю ее в стиральную машину. Отстирается.

   Я еще слаб, а на улице солнце вовсю. Рука-то заживет и сама. Не впервой. Можно перекинуться, трансформация ускоряет заживление, но она не избавляет от шрамов. А я, вопреки тому мнению, что шрамы украшают мужчину, стараюсь иметь их поменьше, и раны, по возможности, зашивать. Вызываю такси. Фирма эта мне знакома. Я на их услуги, по-моему, треть заработка трачу. Им уже не надо объяснять, что стекла в автомобиле должны быть тонированными, а подъезжать следует к самому входу. Десять минут. «Волга» у подъезда.

   Жаль, в травматологии не моя смена. А то я там успел подружиться с одним хирургом. Он меня регулярно зашивает и вопросы ненужные не задает. Так утомительно каждый раз что-то придумывать. И чтобы еще уколы от бешенства не вкалывали. Мои зверюги, как правило, бешенством не болеют. Но не буду же я это врачу объяснять?

   Говорю врачихе – молодой и симпатичной, вот прямо очень симпатичной, лучше б Леха привел в дом кого-то подобного, жаль, она с обручальным кольцом на пальце – что поскользнулся, проходя через стройку и упал на арматуру. Может, и не верит, но милиции не сообщает, боевые раны заштопывает.

***

У меня есть Магда. Магда – продавец в магазине промтоваров. У нее красивые руки, низкий голос, от нее пахнет персиками и машинным маслом, и мне нравится этот запах. Она старше меня лет на пять, и потому зовет меня малышом и сладеньким. Слышу и растекаюсь сладкой лужицей.

   У нее своя квартира и много знакомых, которые заходят в разное время суток. Я среди них – не самый странный. Сама Магда предпочитает ночь, как и я.

   Мы встречаемся нечасто.

   Иногда я приезжаю, обычно поздним вечером, с очередным подарком – странной картинкой. Мы пьем с ней или красное сладкое вино, которое она почему-то хранит в холодильнике. Мне не нравится вино, но нравится Магда, и я готов пить с ней, что угодно.

   Мне с ней хорошо и спокойно. Она называет мои картинки «измышлениями», говорит, что в восторге от них. А я делаю бабочек. Это какое-то странное стремление, сходное с опьянением. Нравится вышивать, и не знаю, должен ли я этого стыдиться. Я делаю чудовищ с крыльями бабочек и бабочек с мордами чудовищ. Нитки, яркий светящийся шелк, покупаю в киоске около рынка. Рамки иногда заказываю, иногда беру в фотоателье. Иногда, если времени не хватает, дарю свои произведения так, необрамленными.

   Совсем от них отказаться не хочется, дома у двух холостых мужиков они смотрелись бы не слишком хорошо, потому и дарю их Магде. А она берет с благодарностью, вывешивает на стене в коридоре. Вся стена уже в странных картинках. Здорово. И красиво, и воспоминание какое-то о моих трофеях.

   Сказала как-то, ей за коллекцию большие деньги предлагали. Но она не продала. Молодец. Продаст – продешевит. Лучше дождаться, пока меня какая-нибудь Тварь задавит. Тогда дороже стоить будут.

***

Пора поохотиться. Я не каждый день, да и не каждую неделю выхожу на Охоту. Да и успешны они не все, конечно. Мне нужен отдых, и Оборотни не размножаются, как бактерии. Слышал, есть среди нас Охотники, считающие, что любой Оборотень должен быть уничтожен просто потому, что потенциально опасен. Не согласен. Если Оборотень немеченный, может держать себя в руках или лапах, пусть живет. Для чего-то ж были они созданы. И уж точно не для того, чтобы служить нам дичью. Природа так не делает.

   Да и Общество Охотников против. У нас есть четкая директива, кого ликвидировать можно и нужно, а кого – нет. Отступления не приветствуются. С метками – нужно. Остальных – по приказу или спецразрешению.

   Брожу по городу, накинув на голову капюшон. Обследую двенадцатый микрорайон. Именно там исчезли на прошлой неделе двое детей. Там пропадают бомжи, но их не считают. Бомжей в статистике не существует.

   На Охоте. Буквально схожу с ума от ужаса. Постоянно вздрагиваю и кошусь в стороны, любую минуту готовый сорваться с места и убежать. Я – худой невысокий мальчишка, трясущийся и плохо одетый. Жду. Самое тяжелое сейчас – это ощущение страха. Вызываю его у себя намеренно. Я должен излучать ужас, иначе Твари не появятся, а искать их самому муторно и долго.

   Да, они чувствуют запах Охотника, но страх сильнее. Он манит их, заставляет забывать об осторожности. Шансов, что подействует, мало, но мало ли, мало ли…

   Нет никого, и это и хорошо, и плохо. Хорошо – никто не мешает. Плохо – ну, если бы здесь оказалась спешащая с дневной смены женщина в возрасте с сумками или потерявшийся ребенок, выманить Тварь было бы легче. А так только я.

   Под редкими фонарями снег красиво блестит. Он бьет по глазам яркими ледяными точками и хрустит под подошвами ботинок. Холодновато. Одеться получше не могу. Ведь я – жертва, а жертва должна чувствовать дискомфорт.

   - Эй, молодой человек!

   Меня? Оборачиваюсь. Это мужчина. Высокий, крупный, с круглым, заведенным от излишне хорошей жизни животом, оттопыривающим длинную дубленку. В норковой светлой шапке и дорогой зимней обуви. Трезвый. Что бы ему здесь делать в час ночи? Сейчас спросит, где у нас здесь библиотека.

   - Молодой человек, подскажите, дом семнадцать по улице Ломоносова далеко отсюда?

   - Не местный, - бурчу и иду дальше. Откуда этот взялся на мою голову? На таких не нападают.

   Но тип не отстает. Семенит рядом и пытается заглянуть в лицо. Не надо тебе, дядя, на физиономию мою любоваться, не мой ты клиент.

   - А, может, мы с вами проедемся сейчас на моей машине и посмотрим? А? А я вас подвезу?

   - Я не спешу.

   Ускоряю шаг, но и он бежит рядом, чуть не подпрыгивая. Так он мне всю охоту испортит.

   - Двадцать баксов! – наконец, восклицает он.

   Кошусь недоуменно.

   - Двадцать баксов, мальчик! И это не займет много времени!

   Резко останавливаюсь. Точно, испортил всю малину. Мне уже не страшно. Мне противно.

   Осторожно интересуюсь:

   - Ты что, дядя, меня за педика принял?

   Сопит, поскольку устал от гонки, и молчит. Снимаю с головы капюшон. Лицо у меня не детское, особенно когда раздражаюсь. А сейчас я почти в бешенстве.

   - Извините, - говорит, пытаясь сохранить остатки достоинства, и косится в сторону машины. Тачка его, черный приземистый Лексус, все это время тихо тащится сзади, как бы подстраховывая. Что же это водитель шефу своему не помог мальчика кадрить?

   - Послушай, - говорю, - тут недавно дети пропали, не твоего… твоих рук дело?

   - Я не… я только добровольно…

   - Ах, добровольно?

   Снимаю перчатку с правой руки, чтобы он мог увидеть мой рабочий инструмент. Увидеть и оценить, что этот инструмент может сделать с его принадлежностями. Это всего только когти.

   А дяде демонстрация не нравится.

   - Чуешь? – спрашиваю, - Чем пахнет?

   И тут товарищ резко разворачивается, бежит к машине, прыгает в нее и уезжает. Номер запоминаю на всякий случай: у244ар. Всякое в жизни бывает. Может, еще встретимся.

   Но охота насмарку. Бояться не получается, я зол, а от злых Охотников Оборотни стараются держаться подальше. Можно идти домой, а то замерз уже. Уже в своем районе, проходя мимо недостроенной пятиэтажки, успеваю почуять знакомый запах и увернуться. Существо, которое буквально на пару сантиметров промахнулось мимо моей шеи, чем-то похоже на человека – карикатурного, с лысой зубастой головой и костлявыми руками. Любопытно. То ли вторая форма такая, то ли он как-то умудрился недоперевернуться. А что, так можно вообще?

   Но интересно: вот так охотишься, охотишься, а тут такие экземпляры прямо под носом пропадают, еще и наглые необычайно – на Охотников кидаются.

   Тварь невелика по размеру. Сидит на снегу черной кляксой, причем длинный зубчатый хвост злобно бьет по насту, и готовится повторить бросок. Может, мне удастся обойтись малой кровью? В смысле только его – не своей. Ну, не трансформироваться? А? Тварь прыгает, и вновь едва успеваю увернуться. Перчатка летит в сугроб. Не забыть потом подобрать. Отвожу локоть назад, сгибаю пальцы в кошачью лапу, и, когда она вновь прыгает, подныриваю по нее, летящую в прыжке и бью когтями по ребрам. Она как-то всхлипывает и, все еще продолжая лететь, кучей мокрых тряпок валится в сугроб. Легкие, гадость еще какую-то брезгливо стряхиваю, а сердце в руке еще бьется. Раз, два, три, четыре… Наконец, надоедает ждать, и я выкидываю его на чей-то недостроенный балкон. Ухожу, не оборачиваясь. Как-то неинтересно наблюдать, кем Тварь была на самом деле. Останавливаюсь, набираю в руки снег и тщательно очищаю от крови и слизи пальцы. Малоприятное ощущение.

   Зайдя в квартиру, ощущаю дынно-огурцовый запах – более отвратительный, чем вонь Твари на стройке. У нас гостья. Поскольку вешалка за неимением прихожей стоит в моей комнате, как проходной, висящие на ней женское пальто и шарф распространяют этот омерзительный фруктово-овощной амбре. Сгребаю с вешалки одежду и выношу ее на балкон. Пусть проветрится. И ложусь спать с чистой совестью и осознанием отлично выполненного долга.

   Ближе к обеду меня будят истошные вопли. Леха со своей пассией носятся по квартире и что-то ищут. Катерина при этом истерически верещит. Отмечаю, что голос ее мне тоже не нравится.

   - Что-то потеряли? – спрашиваю.

   Не отвечают. Ну ладно. Укрываюсь одеялом с головой и собираюсь было заснуть снова, но тут меня осеняет. Должно быть, они ищут пальто, а если они его ищут, значит эта особа желает из нашей квартиры выйти. Неужели я буду ей в этом мешать?! Вскакиваю, бегу на балкон, вытаскиваю оттуда изрядно припорошенные снегом детали одежды и торжественно вручаю Катерине.

   - На, - говорю, - и уходи побыстрее. Мне нужно отдохнуть.

   Катя смотрит на меня, сузив глаза, берет пальто, с которого уже начинает капать на ковер, и сухо буркает:

   - Все, ноги моей здесь больше не будет.

   - Какое счастье! – искренне восклицаю я и заползаю под одеяло.

   А Леха потом обиделся. Даже разговаривать со мною не хотел. Было бы из-за чего.

***

Ближе к вечеру следующего дня, я уже выспался, звонит Рамиль - клиент не постоянный, но денежный и обязательный. Просит подготовить для него новый договор на услуги охраны. Он сам руководитель небольшой охранной фирмы, и договоров этих делал кучу, но тут обломился большой и престижный заказ: охрана складов одной из структурок Корпорации. Структурка платит скупо, но без задержек, и, глядишь, за ней и другие крупные заказчики потянутся. В общем, Рамиль хочет «договорчик шик-блеск-красота».

   Смотрю высланные по электронной почте документы, прошу взять у потенциального заказчика перечень автотранспорта, имеющего право беспрепятственного проезда.

   Рамиль обещает достать. И я погружаюсь в работу, испытывая удовольствие от подбора точных формулировок, от изучения специальных норм законодательства. Есть в юриспруденции какая-то магия, если вдуматься. Логика есть и поэзия. Не жалею о выборе профессии и до сих пор собой горжусь – высшее образование среди Охотников редкость.

   На следующий день, часа в четыре дня, уже стемнело, меня вызывают в управление внутренних дел. Хорошо хоть по телефону, а не повесткой. Значит, я ни в чем не провинился, а так, для профилактической беседы.

   Вхожу в кабинет к своему старому знакомому – Полковнику. Сидит, насупленный, седые усы шевелятся, как у таракана. Увидев меня, эффектным жестом кидает на стол фотографии. И я вижу труп ребенка. Девочка лет десяти. Ее ребра взломаны снаружи, вскрыты, как консервная банка. Фотографий много, воспроизводят каждую подробность. Сижу и молча перебираю их.

   - И что? – спрашиваю.

   - Ковалин, ты уже убиваешь детей?

   - Вы же знаете, что нет.

   - Да ну?! – удивляется он, - А то я не видел трупы после тебя! Можно сказать, твой почерк.

   - Я не охочусь на детей.

   Он и в самом деле это знает. Именно Полковник выдавал мне разрешение на Охоту, ему я периодически, помимо Общества Охотников, отчитываюсь, и он контролирует меня в отсутствие инспекторов от Общества. Так зачем снова объяснять ему, что Оборотни крайне редко получают метку до начала полового созревания. Оборотням тоже нужна какая-то гарантия выживания. Что если кто-то родился Оборотнем, он может всю жизнь прожить спокойно, так и не изведав вкуса крови. И что не только Охотник способен на такое, но и многие Твари. Хотя Твари любят поедать свои жертвы.

   Зачем ему объяснять? Он и так это знает. Как знает и то, что я не причем. Зачем вызывал – тайна, покрытая мраком. Может, просто, напомнить о том, кто тут главный.

   Но почему б его немного не побесить? Интересуюсь:

   - А сердце нашли?

   - А почему ты об этом спрашиваешь? – настораживается Полковник.

   - Да так! – наивно хлопаю глазами, - Просто я их всегда выбрасываю. Невкусно.

   - Положи руки на стол, - приказывает он.

   Я – хороший мальчик, послушный. Он осторожно, кончиком указательного пальца, трогает мои когти.

   - Есть у меня на тебя, Ковалин, управа, - говорит он, - привлечь тебя к ответственности сейчас не могу. Задерживать тоже не буду, поскольку куда ты от меня денешься. Ты руку-то правую вверх ладонью положи, если не хочешь, чтобы я пальцы все тебе переломал.

   Я, должно быть, бледнею и зеленею, поскольку Полковник, глядя на меня, улыбается. Знаю, что он хочет сотворить, но сделать ничего не могу. Если, допустим, я захочу убить его, и, воспользовавшись трансформацией, выберусь отсюда, долго мне не прожить. Или его коллеги замочат, или мои сожрут. Но я плохо представляю себе ситуацию, при которой захочу его убить. Слишком многим ему обязан.

   Просто сбежать и подождать, пока остынет – тоже не вариант. Полковник последовательный, и, если что-то придумал, доведет дело до конца. Опять-таки, если он что-то придумал, это зачем-то ему надо. Желания просто поизмываться над кем-то никогда за ним не замечал.

   А потому безропотно поворачиваю руку. Он хватает меня за кисть, тянет на себя, так что почти лежу на столе, и кусачками, аккуратненько, срезает под корень мои когти - мое оружие и украшение. Честное слово, аж слезы на глаза навернулись.

   - На! – заявляет, великодушно протягивая мне обрезки ногтей, - Носи на память.

   Беру. И я ему даже благодарен. Мог бы и вместе с пальцами.

   Интересно вот, жертва – человек или Оборотень? Забавно было бы напроситься в морг с вопросом: у вас тут труп привезли, можно я его обнюхаю?

   Так и вижу.

***

Леха сказал, что они с Катей планируют пожениться, что выводит меня из равновесия. Не понимаю, зачем ему это. Мало было первого брака, после которого он год оклемывался? А я ведь с Верой, его первой женой, знаком. Вполне адекватная личность, в отличие от этой. Главное, огурцами не воняет.

   Нет, я мог предположить, что все к этому идет, когда Катя перебралась к нам в берлогу. Поселилась в Лехиной комнате и постоянно ходит туда-сюда через мою, вызывая желание намазать линолеум маслом, чтоб уж пролетала на скорости.

   Но все еще надеялся, что это временно. Планировать пожениться и жениться – две большие разницы. Думал, потерплю пару недель, Лехе она надоест, и все будет, как раньше. А вот нет.

   Я встречался с клиентом в городе. Дело близилось к завершению, и шло удачно. В случае успеха мне полагался крупный гонорар, и эта мысль приятно согревала сердце. Люблю я деньги.

   Тихонько напевая, открываю дверь ключом и слышу... Слух мой обострен, что помогает в Охоте, но в жизни – очень даже наоборот. Слышу с порога ее голос.

   - …почему этот урод продолжает жить с нами! Скажи ему – пусть выметается!

   - Ну, Кать, какой же он урод? Да это и его квартира тоже. Ну и куда ему идти?

   Это Леха бубнит виновато.

   - Нет, - продолжает она, и в голосе слышны рыдания, - я не могу с ним жить. Он меня пугает!

   Далее рыдания перерастают в отчаянный рев. Наверное, уже всю кухню затопила. Ничего, сейчас ей Леха выдаст.

   - Кать… ну Катя… ну котеночек мой…

   - Пожалуйста, львеночек, пожалуйста, пусть он уйдет.

   - Хорошо, котеночек, хорошо. Я с ним поговорю.

   - Нет, - рыдания стихают, но голос прерывист и печален, - пообещай мне, что ты его прогонишь.

   - Да-да, прогоню-прогоню…

   Дальше речь уже не разбираю. Не ожидал, что так накроет, но меня начинает ломать, нарастают и запахи, и звуки, часы тикают, как трактор. Это вторая моя в жизни неконтролируемая трансформация. Вторая! Первая была в детстве, и то под присмотром отца!

   Слышу треск дерева и больше ничего…

   Открываю глаза. Что-то стекает со лба, холодное и противное. Поднимаю руку, ага, кто-то марлечку влажную на голову положил. Лежу на своем родном диване светло-синего цвета. Я укрыт пледом, мне тепло и спокойно. Леха приколачивает дверной косяк на место.

   Совсем уж было собираюсь высказать ему свою признательность, как слышу:

   - Ле-о-о-о-ш! Милый, подойди ко мне!

   Алексей кладет молоток на пол и уходит на голос, даже не взглянув в мою сторону. Срываю с головы мокрую тряпку. Не хочу находиться с этими в одном помещении. Но один взгляд в сторону окна, и желание уйти незамедлительно как-то затухает. На улице солнышко. А я сейчас слабый и дохлый. Мне на этом солнышке и получаса не прожить. Так и ползать, что ли от подъезда к подъезду? Ничего. Я подожду. Получу гонорар и сразу съеду.

   Все равно слышу слишком хорошо. Легкий скрип за стеной заставляет сжимать кулаки и тихо материться. Что бы я не делал, ночная кукушка Катя повернет все по-своему.

   Но все кончится. Скоро-скоро все закончится.

   - Что с тобой, - интересуется эта девица утром, намазывая маслом кусок батона, - эпилепсия?

   Отвечаю:

   - В некотором роде.

   Леха на меня косится – он-то видел проявления этой «эпилепсии». Привыкнуть к такому, конечно, нельзя, но пережить можно. Особенно если тебя это непосредственно не касается. И-эх! Показать бы ей Охотника в действии, сразу бы, наверное, унесла отсюда свои жидкие кости. Улыбаюсь, представив ее ужас, даже появляется аппетит. Дожевывая кусок колбасы, сообщаю:

   - Понимаю, вам нужно создавать семью. Не могу, конечно, сказать, Алексей, что я одобряю твой выбор…

   На этом месте Леха хмурится, а его избранница морщит нос, но не даю им реализовать право ответной реплики.

   - Так вот, - продолжаю, - я не намерен стеснять вас своим присутствием. Но, Катюша, раньше времени не радуйся. Мне нужно, раз, получить деньги за работу, и, два, подыскать подходящее жилье. А это две недели минимум. Надуюсь, столько вы в состоянии вытерпеть урода?

   - Артур! - с укоризной восклицает Леха.

   - Да, - чеканит Катя, - столько мы в состоянии тебя вытерпеть.

   Ну вот и ладненько. Вот и договорились. На душе как кошки насрали.

   - Артур, - произносит Леха и смотрит на меня прямо и торжественно. - Мы с Катей приглашаем тебя на свадьбу.

   И протягивает мне пригласительный. На нежно-голубом фоне пара голубков и золотые кольца. Скромно, как говорится, и со вкусом. Открываю: Екатерина и Алексей приглашают Вас на бракосочетание, которое состоится в кафе «Золотая рыбка» 22 февраля 2003 года.

   - Это что же, - удивляюсь, - в следующую субботу? Вы успели даже заявление подать? Ну что ж, спасибо, я приду. А кто свидетели?

   - Катины друзья.

   - А ты их хоть знаешь?

   - Ну да, симпатичные ребята.

   - А-а-а… Ну тогда ладно. Я приду. А сейчас, извините, пора по делам. Темнеет.

   Но это не те дела, о которых Леха подумал, судя по его физиономии. А то, что свидетелем меня не позвал – обидно. Я бы отказался, но он ведь и не предложил.

   Дела мои – это поход к Магде. Понимаю, что лишь ей и могу пожаловаться на жизнь. Тем более, что очередная картинка готова. На ней тот Оборотень-клякса. Я изобразил его с лазурными крыльями бабочки за спиной. Купил красивую темно-коричневую рамку. Мне нравится, что получилось.

   У Магды гости. Школьная подруга с мужем и избалованным пацаном лет пяти. Он тянет руки к моим бабочкам и закатывает истерику, когда их ему не дают. Приходится подарить ему кляксу. Две минуты забавы, и вот она уже валяется на полу с торчащими нитками. Украдкой подбираю и прячу. Потом отреставрирую.

   У ребенка на свитере аппликация – большая зеленая мышь в кепке. Интересно, почему зеленая? Разве бывают зеленые мыши? Хотя мне ли спрашивать себя о том, что бывает, а что нет.

   Наконец, они уходят. Мы с Магдой сидим и молча смотрим друг на друга. Потом пьем чай, и я прощаюсь. Так и не поговорили.

***

Кажется, за мной следят. Иду, и будто в спину смотрят. Оборачиваюсь – никого.

   Я о таком в детективах читал. Представлял, как некто крадется в ночи за твоей спиной, и ты вздрагиваешь, покрываешься мурашками, а он отступает в тень, и дальше неизвестность. Оборотни меня не выслеживали. Они либо прятались, либо сразу нападали. Хотя последнее – крайняя редкость.

   Понять не могу – кому я нужен?

   Я честный Охотник. Примерный гражданин. Людей не трогаю. Налоги за меня работодатели перечисляют. Общество Охотников – точно, оно законопослушное, зарплату выплачивает, что с учетом северной надбавки и районного коэффициента составляет, дайте-ка подсчитаю, триста девяносто пять рублей в месяц. Щедрость неимоверная. А я ему отчеты шлю ежемесячные и иногда альманахи получаю про жизнь других Охотников, чтобы, видимо, не думал, что остался один такой во всем мире.

   Если б не мои гонорары, жить бы мне, как и некоторым моим потенциальным жертвам, в подвалах и коллекторах.

   Но сейчас я зарабатываю нормально, и, кстати, вполне способен найти себе хорошую квартиру, а не ютиться в проходной комнате, изображая домашнее животное в молодой семье.

***

Сегодня по плану похож на мероприятие - собираются местные шишки на ночной банкет в небольшом четырехзвездочном отеле в парковой зоне. Пригласительный достался мне от Кати, которая получила его от какой-то околосветской подруги. Катя одна идти не захотела и торжественно передала его мне. Мол, сходи, чудовище, проветрись.

   Чудовище не против. Чудовище давно измышляло, как бы это ему в бомонд затесаться. Дело есть одно.

   Смокинг надевать не собираюсь, да и нет его у меня. Надену любимый свой костюм. Английский, в тонкую полосочку. Буду весь такой представительный.

   Не знаю, вошли ли в нашем городе в моду фуршеты, но здесь все больше похоже на пир, как его изображают средневековые художники. Или на свадьбу без невесты и конкурсов. Длинный стол, белая скатерть, белые же чехлы на стульях, подвязанные сзади розовыми бантами. посуда на столах белая с золотым орнаментом. Обилие хрусталя. Все это создает странную дисгармонию со стенами, оббитыми деревянными панелями – будто король решил шикануть в избе. Ну да я не дизайнер. Не разбираюсь. Может, так и задумывалось.

   Народ собрался богатый и богатство демонстрирующий. Особенно по дамам заметно – количество бриллиантов на один квадратный метр зашкаливает. Уши, шеи, пальцы, запястья – все в сверкающих каплях. Робин Гуда бы сюда с командой, вот бы поживился.

   Чувствую себя неловко. Голубем с помойки в элитной голубятне. Вокруг хвосты, и хохолки, и яркие окрасы. А у меня - шея серая и лапы голые.

   Сижу, уставившись в тарелку, а когда поднимаю взгляд, вижу на том конце стола его – ночного любителя подросших мальчиков. Смотрит недоуменно, и, нет-нет, на руки мои косится. Облом, сударь. Ничего примечательного. Полковник сделал маникюр.

   И вообще не надо на меня пялиться. Отворачиваюсь, чтобы уделить внимание соседке за столом – она очень даже ничего. Фигурка, вызывающая желание ее пощупать, приятный запах. Слегка манерная, но кто здесь не такой?

   Все-таки тип тот – кто он? Не могу удержаться, поглядываю в его сторону, замечаю, с каким уважением обращаются к нему соседи за столом и обслуживающий персонал. Я бы сказал даже – подобострастием. Какая-то большая шишка.

   Нервирует.

   Стоп. Вижу жертву. Знаков Иван Сидорович. Молодой, перспективный. Он директор небольшого, но, как я слышал, имеющего неплохую прибыль, завода. Что-то там с водой связано. Чувствую его запах даже здесь несмотря на то, что большинство присутствующих надушено. Мой клиент. Вон она, меточка-то, яркая, светится. Откушал Иван Сидорович человечьей плоти, откушал, сразу видно.

   Папу его помню. Знатная Тварь, на проститутках специализировался. Но мне не по зубам, не подступиться. Так и ходил я в его сторону зубами скрипел, пока не решил товарищ съездить на родину, на Большую Землю, там его и сцапали коллеги-Охотники.

   Сынок получил метку недавно. Были две жертвы. Одной удалось спастись, дала против него показания и до сих пор отдыхает в психдиспансере. Вторая, неопознанная, в морге лежит.

   Информацией такого рода меня Полковник снабжает. Одной рукой, значит, отнимает. Другой – дает.

   Знаю, у Ивана Сидоровича сын есть – пяти лет. Любопытно даже, когда он по стопам старших родственников пойдет.

   Иван Сидорович на меня смотрит пристально. Тварь почуяла Охотника и хочет сбежать, но увы, деловые интересы мешают.

   Встречаемся у туалета. Входим вместе. Туалет тут тоже пафосный, весь в зеркалах, в которых мы с Тварью многократно отражаемся.

   - Охотник. - выдыхает Иван Сидорович. Смотрю на его открытое, честное, красивое лицо и думаю: «Ну кто ж тебя заставлял, падла? Мог же нормальную жизнь прожить. Длинную. Спокойную». Смотрю и впервые испытываю симпатию к жертве.

   - Это была случайность, - тихо произносит Иван Сидорович.

   - Оба раза? - уточняю я.

   - Я не хотел.

   - Не имеет значения.

   - Денег не предлагать?

   - Увы.

   - Вы же от меня не отстанете.

   Улыбаюсь.

   - Хорошо. Подождите меня.

   Он заходит в кабинку, а я решаю подождать его в коридоре. Не в наших с ним интересах биться здесь. Соблюдаем приличия. Так что я дождусь его, потом выйдем на улицу и там, где-нибудь в тихом месте, посмотрим, кто кого убьет.

   Жду и жду, он не выходит. Медвежья болезнь? Мимо меня в туалет проходит какой-то полупьяный господин, спустя две минуты вылетает с воплями:

   - Кто-нибудь! Позвоните в скорую! Там Знаков! Повесился!

   Такого эффекта я не ожидал.

   Пока есть возможность, лучше уйти.

***

Звонит Рамиль, директор охранного предприятия. Вызывает на встречу. Говорю: с транспортом проблема, на самом деле, просто никуда не хочу. «Не беда!» - отвечает он и высылает ко мне серо-синий джип с разговорчивым белобрысым водителем. Доставляют меня со свистом чуть не прямо в кабинет, тем более тот на первом этаже офисного здания.

   Рамиль встречает у порога, улыбается доброжелательно. Приятный мужик, кстати, люблю с ним работать.

   - Здравствуйте, Артур Гер.. Герм.. Герт…

   Терпеливо ожидаю, пока Рамиль выговорит мое имя.

   - Добрый вечер, Рамиль Исаевич. Давайте я документы просмотрю и поеду.

   - Куда торопиться? Толик отвезет. Чай, кофе?

   - Пиво, водка? – отзываюсь привычно.

   - А что! – оживляется Рамиль, - Без проблем. Коньячок?

   - С удовольствием.

   Молча наблюдаю за тем, как клиент решительно опрокидывает в рот стопку дорогого французского коньяка, заедает его присыпанным кофе лимоном.

   - Чей это?

   - Этот? – удивляется размякший клиент, - это ж зам генерального Корпорации по строительству.

   - Такой, - уточняю, - высокий пузатый тип лет пятидесяти-шестидесяти? Как его? Апаков?

   - Ну да, - фыркает Рамиль и глядит на меня снисходительно, мол как можно не знать таких людей, - Только Аксаков. Геннадий Михайлович. Неужели не знаете? Он в замах года четыре уже ходит.

   - Слышал. А репутация у него как? В плане противоправных действий. Не задерживался?

   Рамиль чуть коньяком не поперхнулся.

   -   Кто? Аксаков? Зам генерального?

   Он выглядит настолько удивленным, что мне аж стыдно. Кто ж его посадит? Это ж памятник!

   Как же, блин, тесен этот мир.

***

Мысль по поводу когтей приходит неожиданно. Нет, они, конечно, отрастут. Но пока чувствую себя неуютно, как голым. Ничего за двери не задевает, по кнопкам стучать не мешает. В итоге в местной бесплатной газете объявлений нахожу рекламку наращивания ногтей. Согласен, процедура сугубо дамская. Но кто мешает сделать ее и мне? Никто не мешает. И пусть они отвалятся после трансформации. Во-первых, не каждый день я оборачиваюсь, во-вторых, мне вот прямо сейчас, в этот самый момент, без когтей плохо и некомфортно.

   Салон «Далила» (парикмахерская, маникюр, педикюр, массаж, макияж) расположен у черта на куличках. Совершенно не престижный пока район. Говорят, его вот-вот застроят, и тогда самые богатые горожане будут биться за счастье поселиться там. А пока дыра-дырой. Но вывеска впечатляет. Золотом по синему: «Далила». Название подкупает символичностью. Хорошо, мне отрезать ничего не надо, а то бы развернулся и ушел в ужасе.

   В вестибюле толпится народ, но я по предварительной записи, и потому проблем нет.

   - Ах, это вы тот молодой человек, который ногти хочет нарастить?

   - Да, - отвечаю, усаживаясь на вертящийся стул, - мне только на трех пальцах. Понимаете, это для шоу.

   - Ах, для шоу!

   - Только мне покрепче, потому что обстоятельства, знаете ли, всякие бывают, вдруг за что зацепишься, а пользоваться ими долго. Так что вы постарайтесь.

   - Да-да, - кивает девушка-маникюрша, мол, конечно, желание клиента для нас закон, даже для такого больного на голову, как этот. У нее самой короткие чистые от лака ногти и полосатая челка, падающая на глаза.

   - У вас такие красивые пальцы, - говорит она.

   - Знаю, - отвечаю снисходительно.

   Вскоре ухожу оттуда довольный и счастливый. С тремя блестящими акриловыми когтями и классической стрижкой на отросших было русых волосах. Тот еще пудель Артемон. Но хоть не Самсон, и на том спасибо.

***

Дома стараюсь бывать пореже. Там Катя. Заколебала вопросом, когда я съеду.

   Да я квартиру уже даже нашел и посмотрел. Понравилась. Но хозяйка предоплату просит за полгода вперед, у меня столько нет. Жду, когда деньги перечислят.

   Устал объяснять.

   Она, похоже, поняла, что меня ее духи раздражают, и обрызгала ими все, включая мой диван. Все воняет. Привыкнуть невозможно.

   А еще постоянно оставляет шторы незадернутыми. Думаю – специально.

   Охочусь чаще.

   Решился. Давно хотел, но все ноги не шли в ту строну. Пойду проверю двадцатый микрорайон. Рай наркоманов. Это известно всем – от первоклассников, до милицейской верхушки. Едва на улице темнеет, из разных щелей выползают тощие зеленые мальчики и девочки с остановившимися глазами.

   На наркоманов Оборотни нападают редко. Думаю, они невкусные. И похожи на погремушки. Не знаю, почему, такие пустые коробочки с семенами. На них не нападают, но вот среди них вполне могут оказаться нужные мне элементы.

   Я нашел его в подъезде под лестницей. Простой подъезд, в меру обшарпанный, без лампочек. На железной двери квадратное отверстие. Напоминает, что когда-то здесь был домофон.

   Он увидел Охотника и попытался вылезть, но крылья цеплялись и мешали. Так там и остался. Сидит, смотрит на меня пустыми красными глазами, из зубастого клюва стекает слюна. Оборотень-наркоман. Завидное зрелище. За это и люблю свою работу. Каждый день что-нибудь новенькое.

   Гляжу с ехидством. Никуда это чучело меченное от меня не денется. Но как бы его оттуда выманить? Минут пять брожу вокруг дома. Нахожу, наконец, возле магазина ящик из-под фруктов, отламываю коричневую занозистую дощечку. Возвращаюсь. Вижу: жертва моя пыталась протиснуться наружу, но удалось это ей лишь частично. То есть одна розовая когтистая лапа вылезла, а все остальное – уже нет. А лапа дергается периодически, и тогда, мне кажется, сквозь шкуру можно увидеть тонкую человеческую руку с обломанными ногтями.

   Тычу в лапу доской. Ноль реакции. Глаза Твари прикрыты желтой кожистой пленкой, хохол из перьев грустно падает на клюв. Не может он из-под лестницы выбраться, но ведь и мне к нему не подобраться.

   Последний, думаю, способ остался. Наивный такой, но я уже и не знаю, что еще предпринять. Покупаю пачку соды в соседнем киоске. Отсыпаю с чайную ложечку на оторванный от коробки же листик бумаги. Птичка на месте. Спит. Кладу бумажку где-то в метре от клюва и жду, что будет.

   - Смотри! – говорю, - хочешь? Хочешь? Хочешь?!

   Глаза приоткрываются.

   Чудище видит приманку и начинает постепенно протискиваться наружу. Движения его становятся четкими и целеустремленными. Вот, что значит стимул.

   Отступаю назад. Оборотень – это крупное грифоподобное существо, только с зубами и четырьмя лапами. Молча тянет клюв к порошку. И когда его длинная похожая на шланг от пылесоса шея, полностью выползает из убежища, я бью по ней ребром ладони. По тому месту, в котором шея соединяется с костистым птичьим туловищем. Голова падает, ударяясь клювом о бетонный пол, крылья вздрагивают, разметав окурки, и передо мной появляется истощенный парень с кривым позвоночником и торчащими двумя гребнями лопатками. Труп парня.

   - Прощай, - говорю.

   Охота была удачной во всех отношениях. Весело хлопнув дверью, выхожу на свежий воздух. Сегодня полнолуние. Как славно. Ушастый заяц прыгает по светлому диску, и воздух, кажется, вспыхивает электрическими брызгами. Почти тепло. Безветренно. Думаю: а не пройтись ли мне пешочком? Отхожу уже на приличное расстояние, когда слышу сзади хлопанье двери. Той самой, которой я сам только что хлопал. Оборачиваюсь – пустота. Странно.

   То ли кто из соседей вышел, но почему он не поднял тревогу? Или за моей работой кто наблюдал? Вот еще новости.

   Иду домой, оборачиваюсь время от времени. Ничего не замечаю.

   Сплю плохо, мысли лезут в голову дурацкие. Утром звоню Полковнику. Он, судя по голосу, сонный, злой.

   - Это я Ковалин.

   - Что тебе?

   - Клиента в двадцатом микрорайоне заберите. Мой.

   - Принято. Это вся информация?

   - А когти-то отрастают.

   - Тебе что нужно, Ковалин?

   - За мной следят.

   - Чушь.

   - Я Охотник. Сами знаете, со слухом и нюхом проблем нет.

   - И что?

   - Следят за мной. Кто – не пойму.

   - Зайди ко мне завтра. В четыре. Поговорим.

   - В четыре не могу. В это время у друга моего свадьба.

   - Тогда после.

   - Это когда, в полночь, что ли?

   - Да хоть за полночь.

   Полковник относится к отряду тоскующих холостяков, из тех, что гордо похваляются своей полной во всех отношениях самостоятельностью, но на деле руку готовы отдать или какую другую часть тела за хозяйку на кухне и в постели. С женой, со второй, развелся, дочерей выдал замуж, и теперь одинок как парус в море голубом. В общем, Полковник порой и вовсе домой не уходит – переночует у себя в кабинете на кожаном диванчике цвета бордо, сполоснет в казенном туалете лицо холодной водой, и вновь готов к труду и обороне. Он сам мне как-то об этом рассказывал.

   - Ладно, - вздыхаю, - может, и в самом деле показалось. Вы меня особо не ждите, но, если что, звякну.

   Хороший мужик Полковник. А что гавнистый, так то по должности ему положено.

   Ощущения только у меня странные. Тоскливо как-то и, что себе-то врать, страшно. Вроде и ничего такого не происходит, а муторно, неспокойно.

***

Я хотел приехать только на пьянку. Опустить процедуру бракосочетания. Светло, и да что я там такого не видел? Но Леха настоял. Сказал, что тогда его людей вообще будет очень мало. Станет чувствовать себя там одиноко, я же его друг, я обязан, ну и нес прочую чепуху.

   Синоптики обещали пасмурную погоду, так что думаю, что выживу. А, кроме того, Леха просил захватить с собой какую-нибудь подружку. Возьму Магду. Все будет не так обидно. Да и ей в радость.

   Она и в самом деле обрадовалась, сказала, что для такого случая платье у нее особое имеется. Красивое платье. Темно-красное, с вырезом на груди. Примерила, показалась, я признался, что ей идет. Она обещающе улыбнулась.

   В зале бракосочетаний все прошло на ура. Новобрачные целовались, их родители плакали, дети скакали по полу и путались в ногах приглашенных. Лилии, ну почему все дарят лилии, пахли так, что хоть противогаз надевай. Магда, такая теплая и близкая, наблюдала за действием с умилением на ярко накрашенном лице, крепко сжимала пальцами мой локоть и иногда многозначительно на меня поглядывала. А я хотел порадоваться за Леху, но не мог. Было ощущение, будто присутствую на похоронах. Ну да, похоронах своей дружбы. Не получалось ранее, не стоило и начинать.

   После регистрации брака отправляемся в ресторан. Зима, темнеет рано, молодые сделали фотографии себя любимых на фоне церквей и березок, а также проехали положенные семь мостов на счастье, еще до ЗАГСа.

   Алкоголь в незнакомых компаниях стараюсь не употреблять. Боюсь потерять контроль и натворить всяческих дел. Представьте, перепуганные гости, невеста в обмороке, жених в трансе. А посреди зала пьяное «черное чудовище». Скачет на задних лапах, упираясь в пол хвостом и размахивая перепончатыми крыльями, подвывает на мотив «Владимирского централа». Врагу такого зрелища не пожелаешь, а уж другу тем более.

   Но свадьба же. Сам не понял, как пару бокалов шампанского выпил. Расчувствовался.

   Магду за талию обнимаю, шепчу на ушко:

   - А пошла бы ты за меня замуж?

   Смотрит на меня грустно и пристально, как на тяжело больного, говорит:

   - Нет.

   Как плиту уронила. Нет и все. Без апелляций. Но я-то думал, да! Я же так, на всякий случай спрашивал. Не предложение делал, а хотел просто, гипотетически, спросить только и «да» услышать. Человеком себя почувствовать нормальным.

   Спрашиваю в растерянности:

   - Почему?

   - Не обижайся, Артур, но ты такой странный. Я до сих пор не могу понять, люблю тебя или больше боюсь. Это пикантно, конечно, и меня будоражит. Но замуж – ни за что.

   - Почему? Я был бы плохим мужем?

   - Плохим? Артур, иногда я думаю, а человек ли ты? Взять даже эти твои измышления. Что за увлечение такое, вышивание? А эти образы… И вообще, все мои друзья говорят – это ненормально. Тебе, по-хорошему, вообще бы психиатру показаться.

   Отхлебываю шампанское, и на лице у меня, должно быть, выражение из серии «и ты, Брут». Но она даже не делает попытки меня утешить.

   - А ребенка, - спрашиваю, - ты могла бы от меня завести?

   - Ребенка? – смеется она, - Ну это запросто.

   - Тогда пошли.

   Встаю и беру ее за руку.

   - Пошли, - говорю, - у нас мало времени.

   Как знал.

   Подсобок в любом ресторане предостаточно, но насчет ребенка вру. Не бывает у Охотников с людьми общего потомства.

   Катерина сегодня даже ничего. Белое платье невесты украсит любую. Скрасило и ее. Кружавчики с финтифлюшечками придают ее лицу не свойственное ему обычно выражение невинности. Она такая веселая, игривая, успела пообщаться практически со всеми гостями, и даже с музыкантами прекинулась парой фраз, когда бутылку им подносила. Лишь я остался неохваченным.

   «Girl, you´ll be a woman soon» ставят на магнитофоне подвыпившие музыканты и уходят на перекур.

   - Пойдем, - подскакивает ко мне Катерина, - Ты не можешь отказать новобрачной.

   Нехотя встаю. Люблю танцевать, но не с ней же! Впрочем, куда деваться. Свадьба есть свадьба. У мероприятия свои законы. Отказать нельзя.

   Топчусь на месте, не зная, за что взяться. На спине невесты вырез почти до задницы. На голую кожу руки складывать не хочется. На то, что ниже – и подавно. Поэтому осторожно, пальцами, придерживаю ее за бока. Да вот когти эти торчат, как бы не поцарапать. Веду, значит. Песня – одна из моих любимых. Только бы невеста молчала, позволила насладиться звучанием, раз движениями насладиться не получается. Жаль, это не в ее стиле.

   - Ты – молодец, - сообщает радостно.

   Молчу.

   - Девушка эта с тобой, кто она?

   - Знакомая.

   - Симпатичная. Ты ее того, чпокаешь?

   Простота хуже воровства. И это «чпокаешь» - отвратительно.

   - Тебя это не касается.

   - Хорошо бы чпокались, а то я уж подумала, ты гомик.

   - У меня традиционная ориентация.

   Улыбается. Продолжает:

   - Ты весь такой беленький, сладенький, ногти длинные. Хочешь, лак тебе принесу? Розовый, перламутровый.

   - Спасибо, не надо.

   Понимаю же – намеренно меня выводит. Не понимаю: зачем. Съехать с квартиры давно согласился. Чем еще ей могу помешать – ума не приложу.

   Ради удовольствия? Ей просто нравится меня бесить?

   И пахнет. Она опять пахнет этими духами, и такое ощущение, будто только что ими надушилась, перед тем, как меня позвать. А может, и только что. Специально. Дышу через силу. Еще подол ее платья под ногами путается, как бы не наступить. Ничего, песня скоро закончится, выдержу.

   Двадцать секунд покоя. Обдумывание. Продолжение. Интимным шепотом, обдавая мне ухо горячим дыханием:

   - Ты так к Лешке постоянно липнешь, будто хочешь, чтобы он тебя трахнул.

   И вот тут взрываюсь. Еще до того, как взлетает моя рука, понимаю, что делать это не следует, но, блин, бью эту дуру ладонью по лицу так, что с ее прически на пол сыплются шпильки. На густо намазанной мордашке остается след удара, а я смотрю на ладонь в ужасе.

   Я ударил невесту. Ниже пасть некуда.

   Я поднял руку на человека. Осмелился. Не проконтролировал себя. Какой бы гнусью Катя не была, она не Оборотень с меткой.

   Не решаюсь глянуть на лицо невесты. Наверное, я разбил ей губы, или нос.

   Кровь на ладони, подношу ее к лицу машинально и как-то на автомате слизываю. Наверное, это выглядит отвратительно. Этот вкус – острый и горький – отрезвляет.

   Под ногами воздушные шарики валяются. Поднимаю взгляд, вижу: все на меня смотрят. И даже Магда с каким-то отвращением.

   Думаю, она со мной сейчас не пойдет. Понимаю, остается лишь быстро удалиться. Желательно, с достоинством, но очень быстро - пока гости в шоке

   Стремительно вылетаю из зала, хватаю в гардеробе свою дубленку и понимаю: не успел. Чья-то рука толкает меня в спину. Слышу:

   - Пойдем, поговорить нужно.

   Дождался. В темноте гардероба чей-то кулак бьет меня под дых. А я не решаюсь дать сдачи, ведь могу убить, и потому получаю по морде. Ничего страшного, но тут происходит нечто странное. Потому что я отключаюсь.

   Это для меня не типично.

***

Темно и пахнет старым деревом.

   Лежу на спине, не могу сориентироваться. Где я? Голова болит зверски, в висках пульсирует. Было б кому поныть, поныл бы. Пытаюсь руки поднять, а не получается, упираюсь во что-то. Ощупываю пространство вокруг. Да, доски – шершавые и плотно сбитые. На ум приходит Эдгар По – как он боялся, что живьем закопают. Накатывает паника, что плохо. Давлю ее в себе, вернее, пытаюсь, но тут вдруг начинает пахнуть жареной картошкой с луком. Хороший такой запах. Вряд ли бы пробился сквозь полтора метра грунта.

   Паниковать прекращаем. Голова болит. А, стало быть, можно и поспать.

   Просыпаюсь от резкого звука, понимаю, что это крышку моего гроба отдирают. Аромат картошки становится сильнее, но теперь он мешается с запахами склонившихся надо мной людей.

   Щурюсь, привыкая к свету. Он здесь хоть и искусственный, тусклый, но после гроба все равно глаза режет.

   Вижу лица. Спектр чувств на них разнообразный – от любопытства до отвращения. Кто-то быстро крестится. Кто-то отстраняется в испуге.

   Говорю:

   - Коллеги! Где кол в сердце? Что-то вы неправильно меня похоронили.

   А они мне:

   - Какой ты нахрен нам коллега. Убивец ты, злодей и выродок. И будем мы тебя судить и от тебя свет белый очищать. Вылазь.

   Вот так вот. Не удастся мне поделиться с ними секретами профессионального мастерства. Меня перекрестили, выковыряли из ящика, как моллюска из раковины. Едва не оторвав руки. Дали для профилактики по шее и сопроводили в соседнее помещение, не потрудившись обеспечить как-то свою от меня безопасность. Обидно даже.

   Я их узнал. Ну как узнал? Вспомнил.

   У каждого на груди знак – желтая рыбка. Я читал о таком в одном из альманахов Общества, хотя сам не сталкивался. Там писалось, что есть некие люди, считающие себя санитарами леса, уничтожающими всяческие отродья типа Оборотней и прочего, что они в состоянии себе нафантазировать. Фанатики, мешающие религию и суеверия.

   Любители.

   Процедуру суда не начинают, видно, кворума нет. В общей массе различаю лицо нервной девочки лет пятнадцати, представительного, но туповатого на вид бородатого деда, двух хорошо одетых парней, по виду студентов, и какую-то затраханную жизнью домохозяйку с тоскливым взглядом. Все напряженно ждут. Я жду вместе с ними. Интересно даже, что со мною делать будут.

   Жуткая таинственность. Обстановка подчеркивает идиотизм ситуации. Понимаю: народу не хватает острых ощущений, вот он и восполняет их за мой счет. Хочется нервишки пощекотать. С этой целью и стены тряпками завесили, и черепок на стол положили, правда, пластиковый, и кресты всюду понатыкали. Чтобы уж сразу, как в плохих фильмах ужасов. И свечи, свечи. Они повсюду. К ним даже служительница приставлена – маленькая жирненькая старушонка с зажигалкой. Поскольку в помещении сквозняк, старушка периодически к свечкам подбегает и зажигалкой чиркает. Замечает, что я на нее любуюсь, плюет на пол и крестится. Дура.

   Посреди всего этого балагана стол и три стула. Стулья явно казенные, как видно, стащил кто-то из адептов с родного предприятия. Стол прикрыт кумачом. Полагаю, места для судей. Я так понял, здесь суд все же будет. Импровизированный.

   Сижу на полу, на собственной дубленке, и никому до меня дела нету. Оператор с камерой, высокий, смуглый, южной внешности, бродит по помещению с задумчивым видом. Прикидывает, видать, достаточно ли освещения. Я заметил: когда говорит, растягивает гласные. Точно не наш. У нас, северян, речь отрывистая, четкая. Мол, не спи, замерзнешь.

   Народ собирается. Появляются судьи. Вот занят первый из стульев. Осторожно, бочком, на него заползает старушонка с зажигалкой. Ну все. Держись, российское правосудие. Второй стул также вскоре оказывается оккупирован. На него заявляет законные права дед с бородой. Но процесс все не начинают. Центральный стул пуст. Надо полагать, ждут председателя. А вот и он. Молодой поп, суровый такой на вид. Желтое узкое лицо, колючий взгляд, жидкая сероватая бороденка и узкие плечики под балахоном. Понимаю, все, абзац мне пришел полнейший, и теряю всякий интерес к разбирательству. Потому что, несмотря на то, что от креста мы, Охотники, как и Оборотни, собственно, в обморок не хлопаемся, очень уж церковь нас не уважает. Профессиональная ревность, быть может. Не знаю.

   Прошу суд избавить меня от присутствия на этом балагане, и просьбу мою, как ни странно, удовлетворяют, выдворяют в соседнее помещение. Хотя это, конечно, неправильно. А как же ордалии? Угли там в руках подержать или поплавать с камнем на шее? Не? Не хотите? Ну и ладно.

   Кто же, интересно, из них способен был меня вычислить и отловить? Я – зверюга опасная, дрессировке не поддаюсь. Меня заарканить может только опытный Охотник или Оборотень в силе. Профессионал. Выследить и поймать. Это кто ж их на меня натравил? И за что? За то, что я Катю ударил? Как-то быстро все очень произошло.

   А не мог Леха меня на свою свадьбу заманить, чтобы потом подставить? Да нет. Как-то сложно это для него. Да и зачем?

   И вообще, что ж я так погано о друге-то? Стыдно.

   О! Приглашают на оглашение приговора.

   - Господа, - говорю, выслушав, в чем обвиняют, - ну какой из меня Оборотень? С ума сошли, что ли? Да их вообще не бывает!

   - Молчи, - отвечают, - злыдень, а то мы пасть тебе заткнем.

   Грозятся… Что же это такое? Чуть что, так сразу в пасть. Чувствую нездоровое какое-то веселье. Ну смешно же! В самом деле, смешно. Двадцать первый век на дворе. А мне аутодафе устраивают.

   Объясняют толково: вбивать гвозди в ладони – это не гуманно. Впрочем, не в ладони даже, а в кисти рук, поскольку ладони веса тела не выдерживают, – все равно не гуманно. Раз чудовище, я то есть, является орудием Тьмы, и, стало быть, Сатаны, то пусть Солнце, а вернее, Бог, сам решит, что с монстром делать. Не стоит облегчать Богу процесс принятия решения.

   Солнце, господи, солнце. Ну кто сказал им, что Оборотни боятся солнца? Оно просто замедляет их реакции. Солнца боимся мы, Охотники, и тоже не знаю, почему.

   Я Охотник, не Оборотень, и даже руку на человека поднять не могу. На Катю поднял, так ладонь жжет до сих пор, в груди боль. Ненавижу себя.

   Наверное, я заслужил этот смертельный балаган.

   Но какое смешение понятий! Такое примитивное. Я, стало быть, орудие Сатаны. Не знал. Но поскольку прикосновения Бога, то есть, Солнца, я долго вынести не в состоянии, скоро от монстра останутся целыми только три пальца на правой руке. Те самые, которые будут бинтами замотаны. Обещают замотать, чтобы до казни кровью не истек.

   Мера пресечения выбрана суровая. Сначала мне вырвут когти на правой руке. А потом выставят меня, голого, чтобы ускорить процедуру, на солнце. Вернее, вывесят, учитывая предыдущий диспут о гвоздях. Хотят посмотреть, пойдет ли от меня дым. Я им разъясняю, что не пойдет. Просто кожа покроется ожогами третьей-четвертой степени. А умру я, скорее всего, от болевого шока. Потому что сердце не выдержит. Ржут. Ну ладно, посмотрим, кто окажется прав.

   Мысль накатывает вдруг о том, что, вот если бы было можно, было бы здорово, если бы Магда забеременела от меня, и родился мальчик.

***

Сижу на полу на корточках. Жду. Народ бегает, суетится. Обсуждает, как мне когти лучше вырывать: под наркозом или без. Рядом подсаживается оператор. Ставит камеру на пол. Хорошая камера. Свадьбу такой снимали, помню.

   - Слышь, - говорит, - покурить хочешь?

   Киваю.

   - Давай.

   Сидим, курим.

   - Ты и в сам деле Оборотень? – интересуется собеседник.

   - В некотором роде, - соглашаюсь я, - а что?

   - Да так, ничего.

   - Тебя они сюда пригласили? – спрашиваю, кивая в сторону защитников веры и отечества.

   - Эти? Не. Этим-то зачем?

   - А кто?

   - А, мужик один. Клиент.

   - Баксов двести?

   - Да ну! Пятьсот. Сказал заснять, что с тобой здесь делать будут.

   - Так ничего ж интересного.

   - Кому как.

   - Пожалуй. А в милицию тебе позвонить слабо?

   - А деньги?

   - Ну да, - вздыхаю, - деньги. А если я сам их тебе заплачу, а ты одному полковнику позвонишь?

   - Ну да! И такого клиента потерять?

   Стряхиваю пепел, затягиваюсь.

   - Часто работаешь по его заказу?

   - Бывает.

   - И что, каждый раз убийства снимаешь?

   - Нет. Второй раз только. А так, всякое… ну такое… сам додумай.

   От додумывания меня аж передергивает.

   - Что это ты, - спрашиваю, - решил со мной побеседовать? Совесть заела?

   - Да не, - отвечает, - какая совесть? Нет ее больше. Да и с кем мне поговорить, кроме тебя?

   - Три пять пять семь девять девять.

   - Что?

   - Три пять пять семь девять девять. Телефон. Простой. Ты позвони, и мы с тобой потом еще поговорим. О съемке. Смысле жизни. О чем хочешь. А я деньги найду.

   Он встает, пристраивает на плечо камеру. Глядит на меня свысока.

   - А вот скажи, если ты и вправду такой монстр, как они говорят, чего ж ты их не раскидаешь?

   Гляжу на него с грустью.

   - Глупый ты, - отвечаю, - это ж люди. А вдруг покалечу?

   Вот она судьба моя какая. Кто-то будет мастурбировать, глядя, как я поджариваюсь на солнце. Жаркое из Оборотня, сэр! Специфическое удовольствие.

   А Катя с Лехой, думаю, сгребли мои вещи куда-нибудь в уголок и ждут, когда я приду им жилплощадь освобождать. Леха, может, Магде уже позвонил, они знакомы. Та сказала, что я переплюнул сам себя и знаться с таким засранцем она не желает. А поскольку быть мне больше негде… Нет, не пойдет Леха заявление о моем исчезновении подавать. Не пойдет. Решит, что черти меня съели и поделом.

   Господи, как жить-то хочется!

   Ах, Катя, сука, все ведь из-за нее.

   Нет, я сам виноват. Раз все идет так, значит, заслужил.

   Интересно, а кто тот таинственный клиент, что съемку заказал? У меня лишь один извращенец на примете.

   - Эй! – кричу, - Оператор!

   - Ну?

   - Аксаков? Аксаков его фамилия? Заказчика твоего?

   - Ну, Аксаков, тебе легче от этого стало?

   - Легче.

   Не такой уж я идиот, каким кажусь иногда. Мне легче. Но противнее.

   Народ суетится. Решили проявить гуманизм, и когти под наркозом выдирать. Только где ж его взять? Наркоз-то? А самим боязно, нервничают. Поглядывают на меня косо. Конечно, монстр я, монстр, но на вид человек человеком. Нелегко, братцы, над живыми человеками издеваться.

   Аксаков, значит, задержание мое организовал. Один удар и восемь дырок. И свидетеля убрать, и такое видео заполучить. Это ж класс! Эксклюзив.

   А монстр жареный, а монстр пареный, а монстр тоже… Хочет жить.

   Наконец решено, наркоза нет, проблема отпадает. Дедок с пассатижами торжественно приближается к бедному Оборотню. Оборотень стучит ногтями по столешнице, не желая, в общем-то, чтоб его подвергали подобной экзекуции. У Оборотня, должно быть, вид очень уж устрашающий, потому что на него наваливаются сзади, прижимают лбом к вышеупомянутой столешнице и вытягивают вперед руку.

   Слышу, как, кряхтя, дедок присобачивает орудие казни к моей лапе и готовлюсь к боли – короткой, но мучительной. И тут положение спасает нервная девочка. На редкость визгливым голосом она заявляет:

   - А когти-то у него ненастоящие! Это ж наращённые! У меня подружка почти такие же делала!

   Спасибо, милое дитя. Выручила. Народ засомневался, мол, если когти у него ненастоящие, может, он и сам не такой. Да, да!!!! Я поддельный! Отпустите только поскорее, а то кушать очень хочется. Но потом кто-то вполне логично замечает, что, если так, то и от солнца мне тоже ничего не сделается. А проверка не помешает.

   Не помогло.

   - Это эксперимент! – говорит один из студентов, мусоля и тиская свою костлявую левую коленку, болит, как видно, - мы послужим науке!

   Любопытно, конечно, что за наука изучает способы уничтожения нечисти. Ну а я же нечисть, судя по всему. Экспериментаторы хреновы.

   Меня аккуратно раздевают, складывая одежду в кучку у стены. Я не то, что не сопротивляюсь, вообще не двигаюсь. У меня мыслей о сопротивлении даже нет.

   Я – Оборотень. Они – Охотники. Они меня поймали.

   Я – Охотник. Они – Люди. Я не вправе им навредить.

   Они – люди. Не знаю, смог бы я их раскидать, или нет. Возможно, смог бы, но мысль о трансформации даже не мелькнула в голове. И опять же, они люди. Разве я могу навредить человеку?

   И вот стою я, полностью голый, безо всяких там бинтов, загораживающих доступ солнцу, и слушаю тихое обсуждение того, что на вид мужик мужиком, никаких анатомических особенностей. Шершавые ладони домохозяйки бесцеремонно оглаживают мою спину, вздрагиваю и тут же, словно в награду, меня накрывают колючим шерстяным одеялом и ставят у ног старые клетчатые тапки. Правильно, не нужно, чтобы я замерз раньше времени.

   Во дворе балка – временного жилья, наследия советского прошлого - установлен деревянный крест, сколоченный из двух шпал, плохо оструганных и занозистых. Бородатый дядька, оглядев меня, и, судя по всему, прикинув рост, деловито приколачивает к вертикальному столбу поперечину – ступеньку для ступней.

   Полагаю, чрезмерные издевательства надо мной не входят в их планы. Читал, что и без того нагрузка на спину велика, а товарищи за чистоту эксперимента.

   Явно близится утро. Холодно. Ежась, выхожу на снег, тоскливо смотрю на начинающий светлеть горизонт. Нос чешется.

   Затянутые, чтоб не гнили, черной антикоррозийной пленкой стены балка создают ощущение провалов в пространстве. Безветреная тихая погода обещает яркий день. Все очень странно. Будто происходит и со мной и не со мной. Хочу жить, но при этом испытываю какое-то странное любопытство: а каково это под солнцем? А сколько я протяну? А как это будет происходить? Отпустить не прошу. Бессмысленно. Я тоже ни одного меченного Оборотня не отпустил. Я очень эффективный Охотник. Был.

   Присутствие оператора выдает красная точка во тьме.

   - Н-ну! – бодренько заявляет бородатый дедушка, - залазь!

   Кошусь на странное сооружение и прячу мерзнущий нос под одеялом.

   - Куда? – бурчу из-под ткани.

   - Как куда? Ногу на перекладинку, поворачиваешься и…

   Дедок смотрит на крест, чешет грудь. Видать, процедура и в самом деле оказалась непродуманной. А может вспомнил старый, что людей к крестам на земле приколачивали, и уж после ставили. Я же, блин, умный, интеллектуально развитый. Только вот, читая о восстании Спартака, никак не думал, что окажусь одним из поверженных Крассом рабов.

   Пора этот фарс заканчивать. Хотят убить меня, пусть не заморачиваются. Говорю:

   - Поставьте мне табуретку во дворе, эффект будет тот же, а геморроя меньше.

   Дед нетерпеливо отмахивается. Эффект, может, и тот же, а вот эффектность не та.

   - Эй! – подает голос оператор, - начинай уже, аккумулятор на морозе садится.

   - Ладно, - взмахивает рукой дед и обухом топора сбивает на землю тщательно приколоченную до этого перекладину, - становись к столбу. Мордой вон туда. И одеяло сымай.

   Как сказано, так и становлюсь. Студент номер два заводит мои руки за спину, скручивает запястья, кажется, проволокой, заставляя прижаться спиной к холодной колючей поверхности. Прошу:

   - Слышь, дед, верни одеяло, замерзну ведь.

   - Не успеешь, - бодренько отвечает старичок.

   Народу собирается больше, скучают. Светлеет еще поздно, медленно.

   Группа женщин греется чаем из полуторалитрового металлического термоса. От студента номер два, гордого внесенной им лептой, ощутимо несет алкоголем. Вижу, любитель экспериментов на воздух не вышел. Нет и нервной девочки, что спасла мои когти, – может, позвала домой мама. Оператор, я слышал, счастливый обладатель пятнадцатилетней аудюхи со встроенным термометром, говорит, что уже «минус пять» и скоро потеплеет.

   Последние минуты, и забавно, что не думаю о прошедшей жизни, не молюсь, не сожалею. Просто разглядываю людей вокруг и жду солнце. А оно встает незаметно.

   Это февральское утро. Сегодня тепло. Удивительно тепло для нашей местности и для этого времени года. Скоро наступит весна. Наступила бы. Даже снег, кажется, готов подтаять. Еще немного, еще каких-то пару месяцев, и земля очистится и потемнеет.

   Я не замерзну. Подобная мелочь едва ли способна меня убить.

   Пока что пасмурно, но я-то знаю, что скоро эта серая муть на небе разойдется, и снег станет отливать солнечной желтизной. А сейчас он серо-голубой, почти такой же, как пространство над ним.

   А вот и солнышко. Выползло, проглянулось. Вражина моя. Ласкает кожу настойчиво и умело, того и гляди истаю, как Снегурочка над костром.

   Пока мне еще хорошо. И такое ощущение радости и свободы охватывает, что хочется петь. Почему я не знаю песен о солнце? Солнечный круг, небо вокруг… Солнце не круглое, оно зубчатое, оно растекается…

ГЛАВА 2. Нелюди

В больнице я пробыл недолго. Первые дни, правда, помню плохо. Уже потом добрый доктор объяснил, путая мудреные слова с понятными, что у меня небольшое обморожение и шок. Обморожение. Говорил же, одеяло оставьте.

   И шок. Ну шок, это понятно. Ни разу меня не привязывали люди голым на морозе. Хотя кому я вру? Себе-то не надо. Почему я не умер? Почему ожоги от мороза, а не от солнца? Я же помню его – яркое, почти теплое. Да что помню, вон оно, нагло светит сквозь голые ветви. Птахи орут какие-то, радуются. Никогда не был знатоком птиц. Мне это не надо. Я – Охотник, а не ловец пернатых.

   Охотник ли я, если солнце мне не навредило?

   Пока валялся в больнице, приходил Полковник.

   Мы встретились с ним внизу, в комнате для посетителей. Он – улыбающийся, пахнущий табаком и выхлопными газами. И я – растерянный, испуганный, в мятой полосатой пижаме и тапках, отчаянно воняющий немытым телом и больницей. И без когтей. Не знаю, куда делись.

   - Я одежду твою привез, - говорит Полковник, - получишь, когда выписываться будешь. И на тебе яблочко.

   Вручает яблоко – большое, зеленое, неровное, как солнце. И замолкает, а мне спросить о многом хочется, только мысли все в слова все не складываются. Наплывают друг на друга, толкаются, теряют смысл.

   - Одежду я у этих забрал, которые, ну ты понял. Профилактическую беседу с ними провел, обещали, что так больше не будут.

   Нервно хихикаю.

   - А что ты хотел? – продолжает Полковник. За что сажать-то их? Нету состава преступления, нету. Подумаешь, вытащили тебя на солнышко. Может, посмотреть хотели, загоришь или нет. По мелкой хулиганке? А смысл? Ну съездили тебе по морде разок, так и то не факт, что они.

   - Почему я живой?

   Полковник криво ухмыляется.

   - А какой ты должен быть?

   Хочу заорать: «Дохлый! Дохлый я должен быть и уже закопанный!». Но молчу. Приемный час. Справа на скамейке желтый, кашляющий постоянно, мужик пытается слушать тихо бормочущую ему женщину средних лет. Она очень похожа на ту домохозяйку. Может, она и есть.

   - Вот что, Ковалин, - говорит Полковник, тяжело поднимаясь на ноги, - ты выздоравливай давай. Парень ты молодой, вся жизнь впереди. Бывай.

   - Подождите. Скажите только, вам звонили тогда?

   - Кто?

   - Ну кто-нибудь, вам кто-нибудь звонил и говорил, где меня найти?

   Полковник хмурится.

   - Да кто мне мог позвонить? Сам я волну поднял. Ты на связь не вышел, не объявился. Я и подумал, случилось что. А ты вон. Загораешь.

   Никто, значит, не звонил. Моя жизнь стоит меньше пятисот баксов.

***

После выписки выхожу на улицу, а там весна. Не, снег лежит еще, но воздух теплый, пахнет влагой, и ветви сосен встрепенулись что ли, позеленели. На свету непривычно и как-то боязно, но я стою у крыльца минут десять, смотрю на голубое мытое небо. Глаза с непривычки слезятся. А потом еду к себе.

   Ключ к замку, конечно, не подходит. Еду к квартирной хозяйке, прошусь, чтоб впустила. Вещи-то нужно забрать. Оказывается, все проще. Леха обо всем с ней уже договорился и вывез мое барахло к ней в холодный гараж. А сам отбыл в Таиланд. Медовый месяц.

   Она смотрит на мою физиономию, на которой, надо полагать, кроме растерянности, мало, что отражается, и проникается сочувствием.

   - Знакомые, - говорит, - дачу сдают недалеко от города. Незадорого. Там даже автобус ходит. Ну как там, километрах в двух остановка. Но дороги зато чищенные.

   Улыбаюсь.

   - Спасибо. Спасибо, а можно вещи мои пока тут полежат, недолго? Я заплачу. Мне деньги должны были прийти, думаю квартиру снять. А потом все вывезу, ладно?

   Хмурится сначала, потом машет рукой.

   - Да ладно, только если недолго.

   Недолго, конечно, недолго. Не люблю быть обязанным.

   Вот только насчет денег я погорячился. На карте их нет. Совсем. НЕ то, что гонорара. Просто ничего нет. Карта девственно пуста.

   К сожалению, версия лишь одна. Леха знал пароль. Гонял пару раз с моей картой за пивом. А она дома лежала. Я ж на свадьбу шел. Зачем мне карта?

   Смешно. Виру с меня решил взять за то, что я на его жену руку поднял? Лучше бы морду набил. Так понятнее и не так противно.

   Через неделю зарплата из Общества Охотников, маленькая, но хоть что-то, но что делать сейчас? В кармане сто двадцать пять рублей, и на что мне их хватит? Может, у Магды перекантоваться?

   Мысль о Магде вызывает неожиданное отвращение. Очень не хочу к ней идти. Почему? Ну потому что. Наверное, она могла бы как-то выяснить, где я, что со мной, приехать. Хотя она тогда так на меня смотрела…

   Да и не было меня всего неделю.

   Интуиция орет: не иди! Но я иду.

   Звоню и звоню ей в дверь. Не открывает. Звоню и звоню, уже понимая, что пришел напрасно.

   А нет, вот она. Какая-то заспанная, помятая, в махровом халате, и только губы алым накрашены. Никогда ее такую не видел. Чужая.

   - Артур? Ну заходи.

   Н-у-у-у-у-у заходи-и-и-и-и. Она так это тянет, что лучше бы не заходить. Но я ж решил сегодня, что на интуицию плевать, так что упрямо делаю шаг вперед. Обои в ромбиках. А на них – пейзаж в золотой раме. Простенький. Горы, водопад, деревья, каждый листик выписан отдельно. Не художник писал, ремесленник. Ни чувств, ни солнца, не теней. Просто аккуратно нарисованные листики. Вот и нашелся человек, которому это нравится.

   И ни одной картинки-измышления на стене. Ни одной. Где они?

   Магда, перехватывает мой взгляд, хмурится.

   - Я решила сделать ремонт. Они мне тут будут не в тему. Я их все отдала. И вообще, скажи спасибо, что не выкинула. Безвкусица полнейшая!

   А вот это больно.

   - Чаю будешь? Или еще что хочешь?

   Она приглашающе улыбается. Понимаю – это вульгарно. И ничего от нее не хочу. Только спросить.

   - Магда, ты беременная?

   - Ты дебил?

   - Понятно.

   Ухожу без денег и без желания когда-либо с ней встретиться. Видать, и в самом деле дебил. В душе опустошение. Она выкинула всех моих бабочек. Она их отдала. Все то, что я дарил, что я делал. Всех моих монстров, часть моей души. Если они не нужны были ей, кому еще? Ощущение, будто часть моей жизни стерли за ненадобностью и набросали сверху тупенький пейзаж.

   Обои с ромбиками.

***

Беру у хозяйки адрес дачи и ключи, тем более, здесь есть большой бонус – денег вперед с меня не требуют.

   Автобус ходит, не обманула. Вот насчет чищеных дорог я бы поспорил, хотя снега не по уши, и то спасибо. Из вещей я забрал лишь одежду на смену и тяжеленный ноутбук, и теперь тащу это все, матерясь. А что делать? Денег нет, мобильника нет, но есть мобильный модем. Без связи мне никак. Без связи и компа мне только в дворники, а так хоть есть шансы заказов набрать, да пару-тройку клиентов пошерстить на тему задолженности. Есть у меня такие хронические неплательщики. Пока не пнешь, не перечислят.

   Калитку недавно откапывали, так что, хоть и с трудом, но открыть ее удается. Шесть вечера, темнеет, скоро станет совсем холодно.

   На мое счастье электричество в доме есть, как и отопление. Тоже электрическое. Домик небольшой, добротный, окна целы. Туалет, правда, на улице, но дорожка к нему прочищена. Банька небольшая имеется.

   С водой беда. Стоит в жестяных флягах, замерзла. Ну да снег здесь чистый, растопим.

   В общем, часам к двум ночи я относительно чист, почти в тепле, практически сыт (купил по дороге доширак в киоске) и с обещанием клиента перечислить долг завтра утром.

   Жизнь, вроде как, начинает налаживаться, но вот тут на меня накатывает.

   Накатывает настолько, что я обуваю чьи-то старые валенки, стоявшие у порога, набрасывая, не застегивая, дубленку и выхожу на улицу. Небо звездное, а месяц маленький, тонкий, как ниточка. Где-то далеко шумят машины.

   Иду по дорожке между дачными домиками, разглядываю их – дорогие и развалюхи, думаю о себе.

   Почему? Почему я выжил? Почему я не просто выжил, черт побери, но даже следов солнце на мне не оставило. Что со мной произошло такое, что полностью меня изменило? И произошло ли что-то. А вот эта мысль была самой страшной. Вдруг все бред? Вдруг я все выдумал, и не было никакой Охоты, были просто приступы, эпилептические, к примеру. Вдруг я все нафантазировал? То есть к моей эпилепсии прибавляется еще и шизофрения. Смешно.

   Бросает в холодный пот. А что, если я убивал, но не Оборотней? Может быть, они вовсе не существуют, и все это время я охотился на людей? Все, что я помню – бред? Или не все? А как мне понять это, если я болен?

   Мог ли я все придумать, в том числе и то, что Солнце для меня зло?

   Есть два человека, у которых я могу спросить об этом: Леха и Полковник. Но Леха далеко, и разговаривать с ним не хочется, а Полковник... Полковник меня ни разу на Охоте не видел. Как он сказал? Меня вытащили позагорать?

   Вдруг вся моя жизнь – бред сумасшедшего?

   Сознание сопротивляется, но у тараканов в голове своя логика.

   Иду в размышлениях, печальных и тягостных, и чувствую запах. Тот самый знакомый, острый запах Твари. Слышу, как громко, истерично взлаивает собака, потом визжит и замолкает. Что из этого мне кажется? Все кажется. Руки в карманы глубже. Валенки великоваты, ноги подволакиваю.

   А запах все ярче. Я даже слышу эту Тварь, она приближается. Только и успеваю, что руки из карманов достать, как она на меня прыгает сзади. Выворачиваюсь из дубленки, скидываю ее вместе с Оборотнем, разворачиваюсь. Он мелкий, тощий. Страшный черный недокормыш размером с крупную собаку, но с рогами и бычьим хвостом. Зубы вот только ни разу не коровьи - острые клыки хищника. Тварь приседает, касаясь лапами снега и дубленки моей несчастной, рычит.

   Чувствую, как кровь становится горячей, пространство изменяется. Не надо. Иначе буду убивать. Притормаживаю трансформацию.

   - Иди, - говорю, - отсюда. Я тебя не трогал.

   Твари все равно, трогал я ее или нет. Она хочет жрать. Меня, судя по всему. Хотя странно, что она решила начать с Охотника. Метки-то нет.

   Тварь медлит, соображая, по зубам ли дичь. Понимаю: галлюцинация или нет, но защищаться придется.

   Наклоняюсь, набираю в ладонь снега, делая увесистый твердый снежок.

   - Уходи, - говорю, - по-хорошему.

   Тварь шипит, поднимая шерсть на загривке. Запускаю снежком ей в морду. Сильно, со всей дури, а дури сейчас хватает.

   - Вон пошла!

   И тогда она прыгает. А я, дурень, и без когтей, и без трансформации. Она целится мне в горло, успеваю подставить руки и оттолкнуть. Не хочу ее убивать. Не могу. Не понимаю, с кем бьюсь – с человеком ли, порождением бреда или и в самом деле чудовищем, которое следует уничтожить.

   - Уходи!

   Она снова и снова тупо бросается на меня, полосует когтями руки, чувствует кровь, и от этого становится еще более буйной. Отбрасываю ее в сторону снова и снова, и снег вокруг нас уже красный.

   - Уходи!

   Не знаю, в который раз я это кричу, но Оборотень вдруг опускает морду, скукоживается, и, скуля, отползает в сторону, а затем и ныряет за чью-то калитку. Стою, пошатываясь, дышать тяжело, устал. Наклоняюсь взять многострадальную дубленку, на которой уже и потоптались, и кровью улили всю. Успеваю расстроиться – денег нет, и вообще она мне нрави… лась. И тут мне на спину прыгает Оборотень. И сползает так по ней, цепляясь когтями. Даже не знаю, та ли это Тварь, с которой я бился, или нет. Единственное, что могу, это вскрикнуть, и все, рядом нет никого. Ни Твари, ни кого еще.

   Возвращаюсь в дом. Большого зеркала нет, а оценить степень повреждений с помощью крохотного зеркальца для бритья сложно. Но руки все в ссадинах и царапинах, местами кровоточащих. Что со спиной, пока не знаю. Боли особо не чувствую, но, судя по тому, что как-то мне там холодно и мокро, все плохо.

   Телефона нет. Скорую не вызвать. Да и не приедут они в эту тьму тараканью. Ладно, поверим на время, что я все же Охотник, и хваленая регенерация при мне. Трансформироваться не хочу – боюсь. Нахожу среди запасов хозяев старую простынь и просто заворачиваюсь в нее, надеясь, что повреждения поверхностные, и к утру затянутся, а там я что-нибудь порешаю. Ну и ложусь спать на диванчике – небольшом, продавленном, старом, пахнущем чужими жизнями.

   Надеюсь, не очень его испачкаю. Денег-то нет хозяевам ущерб возмещать.

   Снятся кошмары, что понятно. Просыпаюсь с рассветом, что не очень. Тут-то и понимаю, что регенерация при мне – руки будто кошечка поцарапала, а вот со спиной явно ехать в травму придется.

   До остановки еле до ковылял и с трудом перенес долгую дорогу на автобусе.

   Добрался до травмы. Мимо гардероба прорывался с боем. Ну как объяснить гардеробщице, что под старым ватником (еще раз привет хозяевам) у меня лишь присохшая простынь? Неприлично это, в простыни по общественным местам расхаживать.

   Хотел было ватник скинуть гордым жестом, а нет, больно.

   А опять сегодня не моя смена. Сидит та самая, хорошенькая, с которой мы почти незнакомы. Смотрю на нее и думаю: арматура не прокатит. Разве что соврать, что я по ней прыгал и катался.

   - Ну и что у нас сегодня за стройка? – интересуется врачиха, глядя на меня лукавыми карими глазами.

   Радуюсь.

   - Так вы меня помните? А давайте познакомимся. Я Артур.

   - А давайте без давайте. Я замужем, и ваша карточка у меня на столе лежит. Ковалин Артур Герхардович, за что ж родители вас таким имечком наградили?

   - Так не ко мне ж претензии!

   - Ага. Ну, рассказывать будем, что случилось, или сразу уколы от бешенства ставить начнем? А, может, милицию вызвать?

   Да, милиции мне не хватало, а еще психиатрички. И уколов от бешенства.

   Потом-то я понял, что она заговорить мне зубы пытается, отвлечь. В этот раз реально было больно. То ли из-за воспаления, то ли из-за масштабов, то ли неведомо почему. Не ставить мне уколов от бешенства и в милицию не звонить я ее уговорил, но к себе возвращался со спиной во швах, дурной головой после обезболивающего с противовоспалительным и ощущением того, что я влюбился.

   Леночка-Елена.

   Имя на бейдже у нее написано.

   Тянуться к кому-то в моем положении – глупость полная, но я же ничего не прошу, ничего не хочу, просто наслаждаюсь состоянием. А потому можно.

   Возле больнички банкомат. Проверяю карточку без особой надежды. Ура! Деньги поступили. Иду в супермаркет, беру тушенку, рис, бутылку коньяка и сотовый. Хороший был гонорар, да весь сплыл. Хоть и модель из тех, что попроще, но сожрала она почти все мои финансы, да еще и за месяц связи вперед пришлось заплатить. А иначе как? А никак. Кому нужен консультант без возможности с ним пообщаться.

   Сажусь на лавочку и обзваниваю всех клиентов, чьи контакты помню. Оставляю свой новый номер, прошу любить меня, жаловать и подкидывать работу как можно чаще. Одному еще закидываю удочку насчет постоянной работы. Удивляется, мол, зачем это вам надо, вы ж никогда на мои предложения не соглашались? Обещал подумать.

   Никогда не соглашался, а теперь жить негде и жрать хочется. И вообще, я, может быть, человек, свет белый мне мил и так далее. Могу себе позволить.

   Разрешаю себе помечтать пару минут о том, как было бы хорошо – быть простым человеком. Работать в офисе, жить в своей квартире, ни на кого не охотиться, никого не бояться. И эта мысль мне нравится, но отгоняю. Прежде чем начинать мечтать, нужно понять, что со мной творится. В порядке ли у меня голова, в конце концов. А то сомнения в последнее время одолевают.

   А воробьи сегодня бешеные – прыгают, чирикают, взъерошивают крылышки, заигрывают друг с другом. Солнце. Весна. Домой пора.

    Уже на подходах к участку чувствую запах Тварей. Солнце только садится. Что это они? Где? Бросаю на землю сумки. Быстры взгляд на правую руку – когти только начинают проклевываться. Не оружие.

   Крадусь к участку - коты отдыхают. Обнюхиваю все, осматриваю. Никого. По всему видать, Оборотень приходил, походил кругом и ушел, не забираясь на участок. Хорошо.

   Сумки я забрал, риса с тушенкой наварил, полстакана коньяка налил и приготовился думать.

   И тут звук – странный такой и противный. Не сразу даже сообразил, что это новый сотовый. Пока вспомнил, куда пальцем тыкать, уже звонков пять прозвучало. Номер чужой.

   - Ну, привет, Ковалин, как устроился?

   - Полковник, вы, что ли? Номер мой откуда?

   - Да кто ж, мальчик мой, твой номер в этом городе не знает? Ну, рассказывай, что было.

   - Ничего не было. Живу. Пожрать вот себе приготовил. Тихо.

   Сам не знаю, почему вру.

   - А говорят, у тебя там собаки пропадают периодически.

   - Какие собаки? Нет у меня собак.

   - Да разные. Будто прямо медведь у вас там в кооперативе завелся, говорят.

   - Медведь? Полковник, какие медведи в конце февраля, да на территории дач? Вы чего?

   - Ничего. В город-то переехать обратно не планируешь?

   - Так я второй день здесь. Не знаю. Надо?

   - Не, не надо. Отдыхай, Ковалин, сил набирайся.

   Странный звонок какой-то. Медведи. Оборотней вот да, видел. Или не видел? Любопытно еще, кто из пяти человек, которым я позвонил, сообщил мой номер Полковнику. Но что гадать? Любой мог.

   Прихлебывая коньяк, пытаюсь отчистить и зашить дубленку. С грустью осознаю: не-а, бессмысленное это занятие. Конфетка из говнеца все равно получается говняная. И ходить мне, судя по всему, в гламурном хозяйском ватнике, пока не отберут, или пока на что другое не заработаю. А хорошо коньячок-то идет!

***

Уже привыкаю жить здесь. Еще денег подзаработал, съездил заплатил хозяевам за месяц, вещи перевез, воды купил. Даже нравится. Тишина, спокойствие. Оборотни, или кто они там, не приходят. Работаю.

   Согласился в суд съездить. Смешно, в суде ни разу не был. Иски подавал, а ездили другие. Так и вижу: появляюсь я в процессе и первым делом требую все окна темными шторами закрыть. А мне в ответ: все ли у вас в порядке с головой, товарищ представитель истца?

   Тут решился. Страшновато, и в другой город ехать надо. Но когда начинать, если не сейчас? В принципе, сложного-то ничего. Иск из договора аренды, все элементарно, но просто боюсь. А чего боюсь, сам не понимаю.

   Клиент присылает за мной машину. Не к дому, на трассе встретиться пришлось, ну да не страшно. Три часа в дороге, в тепле и спокойствии. Водитель молчалив, не любит шансон, и это прекрасно.

   И все было еще прекраснее, если б не вторая сторона, вернее, ее представитель – средних лет истеричная тетка, вроде опытная, но в то же время тупая. Такое вот странное сочетание. А я, идиот, разволновался, разнервничался, документы уронил. Первый процесс! Когда судья предложил из предварительного процесса перейти в основное слушание, распсиховался еще больше. В общем, процесс-то я в этой стадии выиграл. Но так и не услышал, какое основное место работы представителя ответчика и не запомнил, как ее зовут. Хотя свой новый адрес назвал, когда представлялся.

   Зачем только, если подумать? Прописан я вообще у Полковника. Точно волнение, иначе не объяснишь.

***

Проснулся рано, тропинку почистил. Снег тает, весна сейчас ранняя. И если снег не убрать, буду по лужам хлюпать к сортиру. Ничего особенного, а неприятно. Несу лопату в сарай убирать и слышу робкое:

   - Хозяина!

   Поворачиваюсь к воротам, а над ними макушка черная торчит. Выхожу поговорить. Таджик, что странно. Что им тут делать в это время? Землю еще никто не обрабатывает, гастарбайтеры обычно позже слетаются на наши пашни, как скворцы. Хотя тут ни скворцов, ни пашен.

   - Чего надо?

   - Хозяина, работа есть?

   И только тут и запах, и понимание. Оборотень передо мной. Стоит, смотрит глазами черными, в руках кепку драную комкает.

   Вдох, и когти слегка отросшие впиваются в ладонь.

   Не уходит. Должен понять, кто я, не уходит. И снова нелепое это:

   - Хозяин-а-а-а-а-а-а.

   Рычу:

   - Уходи.

   Злить меня не надо. Не готов я еще к тому, чтобы Оборотни меня выслеживали, а не я их.

   - Хозяина, поговорить надо.

   Говорить с Тварью! Какая чушь. Всех Тварей нужно уничтожить. И забываю то, о чем думал раньше – что не все Оборотни опасны. Что есть те, кто пробовал кровь, и кто нет. И что я умею их различать, этот – без метки. Сейчас перед глазами пелена красная и одна мысль в голове – убить.

   - Охотник, поговорить надо, - повторяет Оборотень. Тихо, почти без акцента.

   Так трудно сдерживаться.

   - Говори.

   - Живем мы тут. Мы людей не трогаем. И ты нас не трогай. Айше, дочка моя, на тебя напала. Глупая, испугалась, что ты за нами пришел. Не нападет больше. Убивать не хотела, пугать только.

   - Я понял. Уходи.

   Стоит, мнется, а у меня сил нет сдерживаться.

   - Охотник, ты нас не тронешь?

   - Я не трогаю немеченных. Никогда. Уходи. Быстро.

   Захлопываю калитку и сбегаю в дом. Падаю на диван, клубком сжимаюсь. Пытаюсь успокоиться, тяжело. Так хотелось разорвать его. Так хотелось, не объяснить! Сравнить не с чем. Вот как дышать – так хотелось.

   Чуть позже начинаю соображать здраво. Меня просто поставили в известность о том, что живут рядом. Хорошие, законопослушные Оборотни. С чего я так завелся? Что вообще со мной происходит? Кем я становлюсь?

   Зависть накатывает. Вот Оборотни могут днем ходить спокойно, а я не мог. Почему я вечно прятался во тьме, а им при свете дня всего лишь сложно трансформироваться? Несправедливо.

***

Конец февраля и март прошли вполне благополучно. Начинаю испытывать удовольствие от жизни за городом.

   Наступил апрель, на удивление теплый для нашей местности. Все таяло, текло, пенилось, в город приходилось выезжать в резиновых сапогах. Клиенты посмеивались, но не злобно.

   Заметив, что у дома вытаяла и просохла большая площадка, решаю сделать шашлыки. Привез из города мяса, угли, овощи всякие, пять бутылок красного испанского вина и две водки. На всякий случай. Потому что шашлыки для себя - это гнусность и пижонство. Звоню Полковнику.

   Раньше бы Леху с собой позвал, но сейчас и вспоминать о нем противно.

   Полковник трубку не берет. На смс не отвечает. Не отзываются ни номер, известный мне ранее, ни тот, с которого он звонил в последний раз. Впрочем, странного в этом нет. Он – мужик занятой, а, может, в отпуск уехал или командировку. А там на звонки на сотовый отвечать – удовольствие дорогое.

   Так что, слегка опечаленный, но горестями не сломленный, устраиваю праздник весны себе самому.

   Мангал и шампура в сарае валяются, в маринаде ничего сложного нет. В общем, с утра в субботу я, уже намахнув стакан красного, стою у мангала, ворошу алеющие угли, жизни радуюсь.

   Сигнал автомобиля за забором даже не настораживает. Думаю – Полковник. Увидел пропущенные и решил проведать. А адрес я ему смской сбросил.

   Открываю, радостный, калитку и останавливаюсь в ступоре, разглядывая стоящее у забора чудо автопрома. Чудо потому, что оно, низкопузое, умудрилось проползти по весенней грязи. В ступоре, потому что номера, хоть и заляпаны, но просматриваются. У244ар.

   Водитель выскакивает, плюхнувшись лакированными ботинками в снежно-грязную кашу, открывает заднюю пассажирскую дверь, и оттуда медленно выплывает элегантная дама. Поскальзывается, опирается рукой о забор, что-то бурчит сквозь зубы и направляется в мою сторону.

   Хочу захлопнуть калитку, но не буду.

   - Позволите? – спрашивает дама низким хрипловатым голосом.

   Отступаю.

   Она смотрится на моем участке как жар-птица в курятнике – странно и неуместно. Худая, высокая, с учетом каблуков выше меня, в соболиной короткой шубке и сапогах по колено. Очень светлая блондинка лет сорока пяти.

   Окидывает взглядом участок, дом, задерживается на мангале.

   - Я могу пройти внутрь? Тут у вас… мокро.

   Лечу открывать дверь, как тот водитель. Предлагаю чаю.

   В дом входит водитель, ставит на стол пакет и испаряется.

   - Конфеты, коньяк, - говорит дама, - к столу.

   Эту марку коньяка я не знаю, такие конфеты тоже вижу впервые, но открываю все, предлагаю ей, наливаю коричневой ярко пахнущей жидкости в граненый стакан. Это явление Христа народу интригует и пугает, и потому, наверное, суечусь сверх меры.

   - Меня зовут Аксакова Лидия Ильинична, - говорит дама низким хрипловатым голосом. – Я супруга Аксакова Геннадия Михайловича. Насколько я знаю, вы знакомы.

   Киваю. Шапочное такое знакомство, в результате которого меня чуть не убили. А так-то да. Знакомы, конечно.

   - Я к вам приехала с очень специфичным предложением, Артур.

   И начинает излагать, повергая меня в состояние крайнего… хм… изумления.

   Если по очереди, то мне предлагают:

   Раз. Работу в Корпорации на хорошей должности с приличной зарплатой и полным пакетом гарантий (вещь хорошая).

   Два. Проживание в доме у Аксакова (трехэтажном, уточняет она) на полном пансионе с услугами прачки, кухарки, водителя, личного тренера, да кого угодно (напрягаюсь).

   А за это я должен сделать м-а-а-а-а-ленькое такое одолженьице.

   Думаю, скажет сейчас: «никому не рассказывать то, что мне известно». Я, кстати, еще сам не определился – что делать с имеющейся информацией, и все больше склоняюсь к тому, что ее следует похоронить. Поскольку меня вроде как не трогают, а очищать общество от асоциальных типов, особенно, если эти типы ну очень влиятельны, и, вообще, люди, я не нанимался.

   Я на Оборотней-то уже не охочусь который месяц и вообще хочу жить обычной жизнью обычного человека.

   Но предложение звучит иначе.

   - Есть в вас, Артур, что-то занимательное, - говорит дама и коготками по моему плечу проводит. И коготки эти даже сквозь ватник ощущаются.

   Конечно, я весь занимательный. То ли Охотник, то ли просто парень с шизофренией, эпилепсией и паранойей до кучи. Но нет, она имеет ввиду нечто иное.

   - Мы с Геной несколько раз пересматривали то видео…

   Отмираю и решаю уточнить:

   - На котором меня чуть не грохнули?

   - Ну что за глупости! Никто не собирался вас убивать, Артур. Это был эксперимент.

   Хлопает ресницами и вновь пытается дотронуться до моего предплечья. Дергаюсь в сторону. Инстинктивно. Дама хмурится слегка, а потом вновь начинает улыбаться, берет стакан, бултыхает в нем коньяк, как в бокале, держит паузу. Даже думать боюсь о том, что скажет дальше.

   - В любом случае вы остались живы, и мы с Геной очень этому рады. Артур, я знаю, у вас сейчас проблемы. Вам негде жить, у вас мало денег, вы не занимаетесь своим ремеслом. И эти проблемы очень просто решить. Гена не решается сам это предложить, поэтому приехала я. Знаете, вас не так легко найти в этом захолустье. Но нам подсказала одна знакомая. Вы с ней встречались в суде недавно. Мы еле проехали. Но я думаю, такие предложения не делаются по телефону.

   У нее очень худые руки, тонкие запястья, а пальцы почему-то короткие, узловатые. У нее пальцы женщины, которая не всегда была богатой. Не аристократка, не буржуазия, нет. И я смотрю на эти пальцы, на кольца на них. Много колец. И все еще боюсь думать.

   - Артур, переезжайте к нам, - произносит она мягко, - нам будет с вами хорошо.

   И вот тут до меня дошло. Чувствую – физиономия горит, волосы дыбом. Говорю, а голос срывается:

   - Вы мне секс втроем предлагаете, что ли?

   - Необязательно втроем. Можно и по отдельности. Не обязательно с нами. Не обязательно секс. Просто вы и в самом деле очень занимательный. И мы найдем, чем вместе заняться. Вы не представляете, какой может быть ваша жизнь, Артур.

   Глаза ее блестят, помада на губах блестит тоже. А у меня, кажется, начинают отрастать хвост и чешуя. Единственное, что могу сказать, чтоб не матом:

   - Лидия Ильинична, уезжайте отсюда, пожалуйста. Прямо сейчас.

   Поднимается, смотрит на меня пристально.

   - Так вы подумаете?

   Гляжу на нее молча, она быстро кладет на стол две визитки.

   - Тут телефоны Гены и мой. Звоните в любое время.

   Не провожаю. Сижу, чувствуя опустошение, катаю в голове мысль: «Я – секс-игрушка. Я, Охотник, - секс-игрушка для извращенца и педофила. Двух извращенцев, как минимум». Катаю, пока не становится смешно и в голову не начинают лезть картинки всякие моего проживания в доме у Аксакова со всеми вытекающими. Минуты через две начинаю ржать, чуть не истерики. Выхожу на участок, вытирая слезы. Угли, конечно, давно прогорели.

***

Гнездо Оборотней я нашел. Не специально.

   Гуляю как-то утром по дачному кооперативу, разглядываю дома, слушаю птиц, которых здесь неимоверное количество. Некоторые так занятно перекликаются, никогда такого не слышал. Мимоходом отмечаю следы других людей. Машин стало больше. Пахнет дымом и шашлыками. Северяне готовятся к дачному сезону загодя.

   След беру нечаянно и не сразу даже соображаю, что иду по нему. Решаю: ну иду и иду, и что такого? Приду куда-нибудь, посмотрю, в том числе и на свою реакцию.

   Оборотни живут в домике для прислуги возле громадного кирпичного особняка. Все семеро. Уже знакомый мне таджик, его жена, старшая дочь лет пятнадцати на вид (надо полагать, та самая Айше) и четверо мелких мальчишек – остроухих, любопытных и пугливых, как мыши. И три кошки. Во всяком случае, я насчитал три.

   Смешно сказать, я раньше не задумывался о том, что у Оборотней могут быть семьи. Нет, знал, конечно, что почкованием они не размножаются. Но думать о том, что они, как люди, могут жить вместе, переживают, если кого-то их них убивают?

   Даже когда я беседовал с тем, покончившим потом с собой Оборотнем-директором завода и вспоминал, что у него отец есть, сын малолетний, я как-то не думал о них, как о семье. Так, некое сообщество.

   Впрочем, зачем мне раньше было размышлять о чувствах Оборотней?

   Таджик встречает меня у калитки, впускает в дом, усаживает за стол. Пью крепкий чай и только, категорически отказавшись от плова. Да, ни на ком здесь меток нет, и человечинкой точно никто пробиваться не станет, но все равно, боязно как-то и брезгливо.

    Ахмед выглядит умиротворенным, его невысокая полная жена постоянно поправляет платок на волосах и смущенно улыбается, мальчишки разглядывают меня с недоумением и восторгом, а недавно пытавшаяся меня убить, или, как сказал Ахмед, испугать, Айше, сидит за столом, сжавшись, и лишь иногда обжигает кожу быстрыми взглядами темно-карих, почти черных глаз.

   А я веду неторопливую беседу о природе и погоде, слушаю рассказ Ахмеда про хозяина участка – тот появляется здесь редко, про то, что Ахмед привез семью, не знает. Знает о кошках, но против ничего не имеет.

   Разглядываю Ахмеда и членов его семьи и убеждаю себя, что это просто люди. Инстинкты со мной не соглашаются, но я же не животное, чтобы следовать инстинктам. Да и убить никого не хочется, так, просто пробегает порой дрожь по коже да пальцы сжимаются в кулак и все.

   Прощаюсь, так и не пообещав, что их не трону.

   Не знаю, почему.

***

Звонит клиент, директор охранного предприятия, Рамиль. Предлагает подъехать за гонораром и обсудить кое-что еще. Машину за мной не выслал, но это еще ничего не значит. Может, отправил своего водителя Толика по делам.

   Смущает, что встретиться предложил в кафе. Да еще и на окраине города. Впрочем, ладно, мало ли какие у него могут быть заморочки. Может, дела какие рядом.

   Приезжаю чуть раньше, чем договорились. Сажусь за столик, прячу под ним ноги в резиновых сапогах.

   Где-то в глубине души до сих пор живет уверенность в том, что юрист должен выглядеть, как юрист, а не как бомж. Но к этой бы уверенности бы еще нормальное жилье да денег побольше.

   Хорошо хоть сейчас тепло, и на вешалке висит моя куртка, а не старый потрепанный ватник.

   Рамиль опаздывает на двадцать минут. Успеваю выпить кофе, поиграть в червей на телефоне, поразглядывать посетителей. Их мало. Парочка влюбленных у окна и сидящая неподалеку одинокая девица с длинными кровавого цвета ногтями, лениво листающая Космополитен.

   Но вот и он. Входит торопливо, оглядывается, плюхается рядом и тут же выкладывает передо мной конверт. Не успеваю даже «здрасте» сказать, как получаю:

   - Артур, парень ты хороший и юрист неплохой, но больше я с тобой работать не буду. Так что это то, что я тебе должен, не звони больше.

   Плохо. Я на долгое сотрудничество рассчитывал.

   - Почему?

   - Люди мне сказали, что с тобой ни работать, ни общаться не стоит. До отдельной команды. Чревато. Артур, прости, мне в этом городе еще бизнес вести.

   Мысленно договариваю «а таких специалистов, как ты, куча».

   - Какие люди хоть, Рамиль Исаевич?

   - Большие люди. Очень большие.

   Он встает, оставляя меня в полном недоумении.

   - Да что случилось?

   Опирается ладонями о стол, наклоняется, дыша мне в лицо перегаром (одиннадцать часов утра!), шипит:

   - Я не знаю, куда ты влез, как ты наступил на хвост человеку, номером машины которого ты интересовался, но наступил. Пока, Артур. Разберешься с ситуацией, звони.

   И уносится. Вскрываю конверт. Там деньги. Больше, чем он был должен, ненамного, но больше. Чьим я там номером интересовался? Аксакова? И что, он решил мне теперь подгадить за то, что я… хм… тесно общаться с ним отказался? Тупая ситуация. Очень тупая.

   Встреча завершилась быстрее, чем я рассчитывал, и потому решаю съездить к Полковнику, благо от него давно ни слуху, ни духу, и трубку не берет. Дальше дежурного меня не пускают, объясняют милостиво, что Полковник в больнице. Напали на него злыдни. Вот прямо возле подъезда порезали. Где лежит? Да в первой городской. Когда? Так дней уже восемь-девять как.

   Это получается, то ли когда я на шашлыки его звал, то ли прямо перед этим. Не думаю, конечно, что именно я причина нападения на Полковника. В конце концов за желание поесть шашлыков с бывшим Охотником не убивают, но все равно – какого лешего?

   К Полковнику в палату меня ожидаемо не пускают, но пакет с яблоками соглашаются передать.

   Звоню клиенту, который обещал на работу меня пристроить. Мямлит сначала что-то, а потом сообщает, что работы нет и не предвидится. Никакой. Вот совсем никакой, даже неквалифицированной. И грузчиков, и дворников полным-полно. Все вакансии заняты.

   Это пугает. Раздражает, конечно, и пугает тоже.

***

Утром выхожу на крыльцо и чувствую запах крови. Несвежей. Много.

   За воротами меня поджидает сюрприз.

   Сюрпризище.

   На большом очень тёмном пятне лежат останки какой-то незнакомой мне старушки. Маленькой, седой, худощавой, одетой во что-то потрепанное и темное. Старушке вскрыли грудную клетку, вспороли живот, выпотрошили. Да и в целом её тело выглядит каким-то некомплектным. Я даже не сразу понял, что у нее отсутствует часть мягких тканей.

   Плохо пахнет. Не только кровью, еще и Оборотнем. Почему-то пугаюсь. Несусь в дом, нахожу достаточно вместительный мешок, упаковываю в него останки и несу в сарай. Кипячу здоровенную, литров на десять, кастрюлю воды, заливаю кипятком пятно крови - на дороге и ещё с полметра вокруг.

   Не знаю, глупость совершил или нет. Ведь позвонить Полковнику мне и в голову не пришло. Впрочем, он же болел.

   Мелькает мысль о том, что это слишком нагло и демонстративно - оставлять жертву Оборотня у дверей Охотника, но я не успеваю ее додумать, потому что, неожиданно, радуюсь. Я же поступил, как человек!

   Я же спрятал труп. Не пошел по следу, не трансформировался. Я подумал не о том, как найти убийцу, а том, чтобы не нашли меня. Это же означает, что я готов к нормальной жизни, я могу.

   Но, черт возьми, второе первого не отменяет. А возле трупа пахнет Оборотнем, и следы его имеются. Тут ерунда какая, я способен отличить запах одного Оборотня от другого, но, когда они рядом. А не над развороченным трупом.

   Что я подумать должен был? Что это Ахмед и его семейка! Метками решили обзавестись и меня об этом в известность поставить. Это вот и думаю, а потому несусь к ним. Убил бы без сомнений. Оборотень – труп – смерть меченного Оборотня. Прочнее этой связки нет ничего. Убил бы, но домик прислуги пустует, и только три кошки – две черные и одна полосатая – сидят на крыльце и смотрят на меня с укоризной.

   Уже ночью гружу мешок на старые санки, беру из сарая, хранящего множество дачного барахла, ледоруб и вывожу труп к протекающей неподалеку речке. Прорубь охотно проглатывает то, что осталось от старого человека.

***

Утром следующего дня отправляюсь в город за продуктами, потому что шок-шоком, а есть хочется всегда. Вернувшись в дом, нахожу на заборе записку, аккуратно прибитую мебельным гвоздиком. В ней сообщается, что Ахмед и его семейство не виноваты. Они только посмотрели. А убил кто-то другой. Также там говорится, что не только люди, в городе и Оборотни исчезают.

   Записку срываю, мну, но задумываюсь. Что значит, Оборотни исчезают? Я же их не трогаю. А это моя местность, и никто другой сюда и носа сунуть не должен. У нас, Охотников, как у хищников, территория четко поделена. Найду рядом другого, на выбор, могу убить (если получится), а могу жалобу в Общество Охотников накатать, и кто его знает, что хуже. Если, конечно, он мне официальный вызов не бросит. Вызов не принять нельзя. Но не было ничего такого. Не было! Я бы знал.

   Может это та добровольная дружина по очистке местности от зловредных тварей? Ну а что, меня-то они поймали. Отчего б не грохнуть еще кого. Хотя нет. Тупая идея какая-то. Бабушка-то причем? А она точно не Оборотень.

   Мне ее продемонстрировали. Не думаю, что кто-то хотел меня таким образом подставить. Хотя… а если бы я позвонил в милицию? Не стал бы первым подозреваемым? А если бы Ахмед не ушел, убил бы я его, поняв, что он немеченный или нет? Не должен был.

   Склоняюсь к тому, что это кто-то что-то хочет мне сказать. Только я тупой – в упор не понимаю, что именно.

***

Проблемы только нарастают.

   Звонок на сотовый. В тот же день.

   - Артур? Нам нужно поговорить.

   Эти визгливые интонации узнаю сразу, хотя по телефону и не слышал.

   - Откуда у тебя мой номер, Катя?

   - Кто надо, тот и дал!

   - Кто надо?

   - Кто надо!

   Нажимаю отбой.

   Телефон трезвонит снова. Ухожу смотреть, что у меня на огороде выросло. Цветочек какой-то желтый расцвел. Я дневные цветы вообще мало какие знаю, не было нужды их изучать. И пахнет незнакомо. Лук выпустил листья, как стрелки, на краю оттаявшего первым участка. Срываю, жую, вкусно.

   Возвращаюсь в дом. Пять пропущенных. Телефон орет снова. Все тот же номер. Ну ладно.

   - Что тебе, Катя? Деньги хотите мои вернуть?

   - Какие деньги? – визжит она. Чудесная женщина.

   - Которые вы с карты моей сняли. Вряд ли Леха это придумал. Ну, возвращать думаешь?

   - Эти деньги твоя компенсация за то… ну ты знаешь, за что!

   Вероятно, за мордобитие. Знал бы, во сколько мне это обойдется, врезал бы сильнее.

   - Артур, не клади трубку!

   - Ну?

   - Алешу уволили!

   - Бывает. И что?

   - Это ты виноват!

   Она визжит так, что телефон приходится отвести подольше. У меня слишком чувствительный слух. Хочу вновь нажать сброс, но она же будет звонить снова и снова.

   - Из-за тебя! Ему прямо сказали, что из-за тебя! Ты должен сделать то, что не сделал. Делай это быстро!

   - Кать, у тебя с головой все в порядке? Какие претензии? Я с твоим мужем со дня вашей свадьбы не общаюсь.

   Лексика Кати становится ненормативной, нажимаю отбой и перевожу трубку в беззвучный режим.

   Ощущение на душе мерзопакостное. Ее голос, да и весь разговор - все противно. Самое же гадкое то, что, возможно, это и в самом деле из-за меня. Наверняка ж Аксаков постарался. Мало кто в нашем городе имеет такое влияние, чтобы уволить специалиста просто потому, что его бывший сосед по квартире чем-то провинился.

   И что теперь делать? Уезжать? Куда? Это – моя территория, она за мной закреплена. Я не могу просто взять и вторгнуться на место обитания другого Охотника – придется либо просить разрешение на проживание, либо бросать вызов, либо прятаться. Ничего такого я не хочу.

   Да и нравится мне этот город. Я хорошо постарался за прошедшие годы, чтобы мне было здесь комфортно сейчас. Комфортно. Смешно, да.

   Может, и стоит начать о думать о переезде. Прошение о переводе в другую местность в Общество подать. Может, есть где свободный участок.

   И прошение я подаю. По почте. Потому что, если Общество и имеет какое-то представление об интернете, я об этом не осведомлен. Я им отчеты всегда по почте отправляю.

   Заказы у меня еще есть. На тех двух клиентах свет клином не сошелся, и что бы там ни думал о себе Аксаков, он не всемогущ. Так что без денег пока не сижу. Хотя тут отягчающие обстоятельства объявились. Ко мне на участок пришли кошки. Две черных и одна полосатая. И остались жить. Кормить их нечем, о чем им и сообщил. В итоге полосатая перешла жить в дом, а черные остались на участке. Надеюсь, здесь есть мыши. Впрочем, в ближайшую вылазку в город купил своим новым соседям сухой корм.

   Полосатую зову «Мася». Черных никак. Все равно они мои кис-кис игнорируют.

***

Ночью сплю. Чем я еще должен заниматься ночью в одиночестве? Мне вообще, может, теперь нравится спать по ночам. Повода навестить Леночку-Елену, о которой вздыхаю периодически, нет, а без повода как-то нету повода. Хорошо сплю, несмотря на то, что на моей подушке дрыхнет полосатая пакость и иногда лапой меня трогает. Будто проверяет, не делся ли я куда без спроса.

   И тут грохот. Кто-то долбится в ворота так, будто от того, открою я или нет, зависит его жизнь. Чуть не падаю с дивана, бегу, открываю калитку, а там девица.

   - Артур Ковалин?

   - Ну?

   - Общество Охотников. Инспекция. Пусти.

   Вскоре гостья – приземистая и несимпатичная - лопает на моей кухне то, что я запланировал на завтрашний обед. У нее плоское и бледное, как у меня недавно, лицо, курносый нос.

   - Долго ехала, - чавкая, объясняет она.

   Не спрашивая, наливаю вино в стакан, двигаю ей.

   Косится с подозрением, но пьет. Говорит:

   - Ты прямо как Баба Яга. Напоить, накормить, спать уложить.

   - Что нужно?

   - Инспекция, говорю же, прошение о переводе подавал? А без проверки никак. Спать мне где? Устала.

   А у меня в доме шикарный выбор. Хочешь – на кухне на стульях. Хочешь – в комнате, которую занимаю я. Хочешь – то ли в кладовой, то ли в еще одной комнате. Уж больно крохотная, не знаю, как и назвать, зато там кресло раскладное стоит.

   Соглашается на кресло.

   - А почему окна не занавешены? – спрашивает деловито. И вот тут я тухну. Почему-почему, потому что мне это вообще не надо. Говорю – уплотнить собирался - и следующие полчаса прибиваю к рамам старые одеяла. Девица молчит, косится на меня с подозрением. Укладывается спать. Ухожу к себе и тоже занавешиваю окна. Не хочется, чтобы она знала: света я больше не боюсь. Я доложу об этом в Общество Охотников сам. Потом как-нибудь.

   Вспоминаю, как сомневался в собственной вменяемости. Смешно. Вон оно, подтверждение, ворочается в соседней комнате на скрипящем неудобном кресле.

   Утром, как назло, звонит клиент. Переношу встречу на вечер.

   Инспектор просыпается ближе к четырем дня. А я так и сижу за ноутом на кухне с занавешенными шторами. Жарю яичницу, жду расспросов.

   Уходя спать, она положила на кухонный стол свое командировочное удостоверение на Пустышкину Елизавету Ивановну, инспектора 2 ранга. Что это означает – понятия не имею. Меня этому не учили, а поинтересоваться ранее как-то повода не было. А фамилия хорошая, наводящая на размышления.

   Выползает, требует показать уборную, а она, на улице. Выдаю старый плед, чтоб прикрылась, пока бежит туда. Возвращается.

   - Ну что, - говорит, - Артур Герхардович, побеседуем?

   - Да, Елизавета Ивановна. Что значит второго ранга?

   - У меня широкие полномочия. И зови меня Лизой.

   Ненавижу размытые фразы. Сам использую, но когда в отношении меня – терпеть не могу. Уточняю.

   - Без вашего решения я на другую территорию перебраться не могу?

   Смотрит оценивающе. Оценивающие взгляды с недавних пор тоже бесят.

   - Откуда у тебя загар, Артур?

   - Это не загар. Я просто смуглый. Так в чем дело?

   У нее короткие темные волосы, вьющиеся на висках, курносый нос и темные, не разобрать, какого цвета, глаза. И запах Охотника.

   - Отчеты твои испортились. Читала. Неэффективный ты какой-то стал. В чем дело?

   - Переселился.

   - Да ну? Тут вся улица Оборотнями провоняла!

   Отворачиваюсь, наливаю себе чай. Может, и провоняла. Не чувствую. Принюхался.

   - Они немеченные. А я просто хочу уехать из города.

   - Почему?

   - Климат не подходит. Здоровье портится.

   - Других причин нет?

   Выдыхаю.

   - Нет.

   - На Охоту ночью пойдем, - сообщает она, - посмотрим, что там у тебя со здоровьем. И кто у тебя тут чем меченный.

   Ну что же, пойдем значит пойдем.

   Когда темнеет, выходим на улицу, где Елизавета быстро скидывает с себя одежду. Без нее она как-то симпатичнее, но не успеваю даже толком оценить это, как она трансформируется. В землисто-серое, лоснящееся чудище. У нее шесть лап и узкая длинная морда, обросшая шевелящимися жвалами. Очень красиво.

   - Ты так пойдешь? – шипит недовольно.

   - Да.

   Идем по кооперативу. Я просто по дороге, а она скользит вправо-влево, принюхивается, длинный хвост дергается. Действительно, в этом обличии она гораздо привлекательнее.

   Долго бродим, пока, наконец, оба, одновременно, не останавливаемся, почувствовав запах. Приходится перекидываться и мне.

   - Хорош! – говорит она и шевелит носом. Вскоре настигаем маленькую желтую самку с меткой. Она такая молодая и жалкая, что я... вру, раньше бы я ее убил, а сейчас не хочется. Тварь визжит, пытается забиться под дом, но Елизавета настигает ее, впивается зубами в хвост, тянет на себя, с рычанием вгрызается в шею. А я молча за этим наблюдаю. За тем, как инспектор рвет мелкого желтого Оборотня, за тем, как Оборотень рвется, издыхая.

   Вскоре Елизавета поворачивает ко мне узкую, испачканную кровью морду, удовлетворенно выдыхает:

   - А ты говорил, здесь Тварей меченых нет.

   Пожимаю плечами. Об этом конкретном я и в самом деле не знал. Эта – не Ахмедовская.

   - Тело, - говорю, - убрать надо.

   - Тебя это беспокоит? – удивляется инспектор.

   М-да, раньше не беспокоило. Но раньше меня вообще мое будущее не беспокоило. Раньше я не хотел быть человеком.

   Трансформируюсь и уходим. Бросаю взгляд через плечо на труп. Как я и полагал. Девушка. Лет двадцати.

***

А утром мне на электронную почту приходят фото. С неизвестного адреса. Явно нарезка с видео. Это мои фото. Я – издали, привязанный к столбу. Мои руки. Я правильно угадал, это была проволока. Мое лицо с очень странным, почти кайфующим выражением, освещенное лучами поднимающегося солнца.

   Удаляю письмо вместе с вложениями. Еще не хватало, чтобы инспектор это увидела. Да и мне пересматривать ни к чему.

   Желание убраться из города нарастает. И я уже не думаю о том, Охотник я или нет. Мне ясно – Охотник, но я не хочу больше им быть. Мне нравится солнце, нравится то, что я могу начать новую жизнь.

   И от Общества Охотников я сейчас хочу лишь разрешение переехать туда, где меня не знают.

   Сижу, переделываю договоры на ноуте, зеваю. Привык уже спать ночью, просыпаюсь достаточно рано. А эти занавешенные окна мешают. Еще два раза звонила Катя. Визжала и рыдала. Чувствую себя жуком в коробке – куда не метнусь, везде стены. Еще и инспекторша эта.

    Полковник звонит. Хватаю трубку.

   - Да!

   - Артур, поговорить надо.

   - Да!

   И умолкаю. Какие да? У меня тут эта под боком. Спит, конечно, но никто ж не гарантирует, что не выползет в неурочный час и не обнаружит, что меня нет. А куда я по свету мог деться? Устал врать.

   - Могу только по телефону, - тихо проговариваю, хватаю плед на всякий случай и убегаю в туалет. Там уже поясняю:

   - Меня проверяют. Из Общества. Не хочу, чтобы знали, что свет мне не страшен.

   - Думаешь, не знают?

   - Надеюсь. Что с вами случилось? Кто напал? Из-за чего? Как вы вообще?

   - Жить буду.

   Будет, наверное, но это сипение в трубке мне не нравится.

   - Я думал… - продолжает Полковник, - но по всему выходит, что это из-за тебя. У тебя все в порядке?

   - Я нормально. Почему из-за меня?

   - Может, тебе уехать?

   - Я пытаюсь. Почему из-за меня?

   - За тобой ведь и в самом деле следили. Мне тут птичка одна кхе-кхе… на хвосте принесла… В твоем кооперативе, говорят, труп девушки нашли? В смысле, ну ты понял. Это ты?

   - Быстро, однако. Почти. Не я, но я там был. Что за птичка?

   - Очень интересные люди тобой интересуются, парень.

   - С вами кто-то рядом есть?

   - Постоянно такое.

   - Аксаков? Он слежку заказал? Да?

   - Нет.

   И вот тут вся моя славная теория рушится к чертям собачьим. Как нет? Кто? Кому еще я нужен? Я, черт побери, жил здесь спокойно десять лет. Никого, кроме Оборотней, не трогал. Кому я еще понадобился…

   Полковник кладет трубку, а я сижу, уткнув лоб в ладони и пытаюсь собрать мысли в кучу. Хреново.

   И очень жаль, что нет под рукой желтых ниток.

***

- Понимаешь, Артур, - говорит Лиза Пустышкина, уплетая пельмени. Как погляжу, она вообще любительница поесть, - чтобы тебя отсюда выпустить, надо кого-нибудь сюда направить. Мы же не можем такую богатую Оборотнями местность оставить без присмотра? Кандидатура на твое место есть, но вызывать ее сюда, не разобравшись, что творится, жестоко как-то. Да ведь?

   - Да ничего такого особенного и не творится, - вру, отводя глаза.

   - Врешь ведь.

   И эта проницательность злит.

   - Слушайте, если есть ко мне какие-то претензии, говорите сразу. Есть доказательства – предъявляйте. Но не надо передо мной киношного следователя изображать.

   Лиза хохочет, расплескивая и смех, и чай.

   - Да их полно, доказательств твоих! Полнехонько, Артурчик! Ты от звонков телефона дергаешься. Ты не охотишься. Ты света не боишься. Думаешь, я дура? У тебя даже шторы неплотно задернуты, и тебя это ни граммулечки не беспокоит. Посмотри, где сижу я, и где ты. Я полностью в тени. А ты?

   А ко мне уже почти подползла полоса света, и я не обращал на это внимания. Да. Но это ничего еще не доказывает.

   - Артур, я что, фото твои не посмотрела, прежде чем ехать? У тебя кожа всегда была белее белого! А сейчас? Ты в зеркале себя видел?

   - Нет у меня зеркала!

   - Ага, а бреешься ты, глядя на луну. А самое поганое знаешь, что?

   Смотрю на нее, сжимая зубы и кулаки, и убить ее хочется. Вот прямо разорвать на части, как она вчерашнего Оборотня. Убить, бросить здесь и свалить куда-нибудь подальше. Ну и пусть там будут другие Охотники, я разберусь. Почему я должен терпеть все это? Осточертело.

   - А самое страшное, Артур, - уже тише продолжает она, - что от тебя пахнет иначе. Почти как от Твари. Поэтому я и хочу знать, что происходит.

   Руки становятся холодными, дышать тяжело. Я – человек. Я хочу быть человеком. Я не хочу быть ни Охотником, ни Оборотнем. Но все вдруг становится ясно – и почему я света не боюсь, и почему охотиться не тянет. И даже странное, противоестественное желание напасть на инспектора вписывается в эту картину.

   Я превращаюсь в Тварь.

   Я не могу оставаться Охотником, не убивающим и не боящимся солнца. Я – просто Тварь. И слухи о том, что мы близки по крови, верны.

   Накидываю куртку, выхожу во двор. Солнце еще не село. Но оно такое теплое, по-весеннему ласковое. К желтым цветочкам присоединились голубые, мелкие такие звездочки. Серая кошка Мася спит на крыльце. На протаявшей лужайке лежат три трупика мышей, выложенные параллельно, мордами к дому. Видимо, подарок мне от черных.

   - Артур! – кричит инспектор, - вернись в дом! Мы не договорили.

   О чем тут еще разговаривать? Если я Тварь, значит, могу убить человека, а потом любой Охотник имеет право меня уничтожить. Это даже не будет убийством – просто очистка местности. Неважно, что я пока не нападал на людей. Я могу почувствовать жажду в любой момент. Потому что я полноценный Оборотень, имеющий второй облик, опасный и непредсказуемый. И плакали мои мечты об ипотеке.

   Елизавета замирает в дверном проеме, болезненно щурится.

   - Артур, вернись, пожалуйста. Я не собираюсь тебе вредить. Давай разберемся, что случилось. Может, все еще можно исправить.

   Вхожу в дом. Тянет выпить, но, верно, не стоит. Оборотней-наркоманов я ловил, а становится Тварью-алкоголиком мне пока не интересно. Хотя… хороший способ самоубийства. Накачаться коньяком до невменяемого состояния и напасть на какого-нибудь Охотника. Вот на Лизу, хотя бы. Потому что иначе вряд ли она меня одолеет. Я крупнее во второй ипостаси и лучше вооружен.

   Ладно, оставлю эту идею на потом.

   Лиза выглядит встревоженной. Улыбаюсь.

   - Все в порядке.

   Садится на мой диван, хлопает ладонью по его поверхности, приглашая присоединиться. И вдруг обнимает, гладит по спине и голове, как мальчика, шепчет:

   - Артур, держись, нас, Охотников мало.

   - Я не Охотник, Я - Тварь.

   - Нет, не Тварь. Ну почти. Был бы Тварью, я бы хотела тебя уничтожить. Ты же знаешь, нам сложно сдерживаться. Вот ты на вчерашнюю не напал, это очень странно. А я не смогла бы ее отпустить, даже если бы хотела. Мы же такими созданы. Мы враги, хотя и родственники. Ну? Ты еще не Оборотень, Артур.

   Мне неожиданно приятны ее прикосновения, и, если честно, хочется плакать, хоть и стыдно. А потому выворачиваюсь из объятий.

   - Не знаю, что делать.

   - А ты расскажи, расскажи мне все. Мы что-нибудь придумаем. Я ж не дура. Может, помогу чем.

   Ну а почему бы и нет? Расскажу. А убить я ее всегда успею.

***

- Ты влип, - говорит она, - а кофе у тебя хороший. Налей еще.

   Смеюсь.

   - Вот ты капитан очевидность! Я не влип, я в глубокой черной жопе.

   - Ну почему сразу в жопе? У тебя всего три проблемы. Ты становишься Тварью, что нехорошо. Хотя и не смертельно. И они живут, пока не начнут убивать и Охотника не встретят. А ты парень опытный, все наши приемы и примочки знаешь, бегать можешь долго. Ведь так?

   Киваю. Могу. И в голову мне это уже приходило.

   - Проблема два. Аксаков. Который, скорее всего, понял, что ты именно Охотник и через жену передал, что ждет интима или чего еще занимательного. Фотки покажи.

   - Удалил.

   - Да ладно! А то я их не достану.

   Показываю рукой на ноутбук.

   - Пожалуйста.

   Через пару минут любуюсь на собственную физиономию крупным планом.

   - А знаешь, - тянет Лиза, - что-то в этом есть. Эротическое.

   Морщусь. И думать об этом противно.

   - Чего у тебя тут такое лицо радостное? – интересуется она.

   - Солнце увидел.

   - Раньше не видел, что ли?

   - Не знаю. Увидел. Хорошо мне стало. Я говорил уже об этом.

   - Точно от солнца?

   - Хватит!

   Смотрит ехидно. Дразнит. Нравится ей дразнить. А мне неприятно.

   - Лиза. Ничего приятного, ничего… возбуждающего в этом не было. Я собирался сдохнуть. И это не повод для того, чтобы поржать.

   - Хорошо. Ржать не буду. Аксаков хочет тебя в свое пользование и потихоньку подталкивает к этому решению. Из дома выселить тебя еще не пытались?

   - Нет. Но это затруднительно, наверное. Хозяева за границу уехали надолго. Раньше зимы точно не вернутся.

   - Ну вот видишь! Уже что-то хорошее. Жильем ты обеспечен. Переходим к проблеме три. Возможно, есть некто третий. Из-за кого пропадают Оборотни… Твари пропадают и трупы появляются странные, к которым ты отношения вроде как не имел. Старушку не искали, кстати?

   - У меня не спрашивали.

   - Ты тело точно утопил, а то я уж боюсь спрашивать, с чем пельмешки были?

   - Магазинные!

   Она меня бесит.

   Стою за ее спиной и стараюсь не думать о том, как легко сломать ей шею. Пальцами вот сюда…

   - Что ты там пыхтишь? – спрашивает Лиза, оборачивается и смотрит на меня очень внимательно. – Ты себя контролируешь?

   - Да.

   - Тогда давай поговорим о первой проблеме, пока контролируешь. Думаю, я знаю, из-за чего с тобой все это происходит. Тебе не следовало пробовать кровь человека, да еще и в минуту яркого душевного волнения. Ты сам запустил в себе изменения, Артур. Ты же знаешь, к Оборотням мы гораздо ближе, чем к людям. Ты никогда не станешь человеком, как бы ты ни старался. А вот от чудовища тебя, как и меня, как и всех нас, отделяет вот такусенькая капелюшечка.

   И здесь-то мне Катя удружила. Своей кровью и то нагадила.

   И эта вот, Охотница, тоже мне утешительница. Классная альтернатива – или стать Тварью и прятаться от Охотников всю недолгую жизнь или… что?

   Смотрю на Елизавету, и она с готовностью отзывается:

   - Чтобы снова стать Охотником, ты должен опять пройти Ритуал.

   - С овцами?

   - Да с кем угодно. Только ты должен опять выпить крови. Причем именно того человека. Сам же человеком ты не станешь никогда. И мысль эта была тупая. Вообще не понимаю, как она тебе в голову пришла. Как ты вообще мог?!

   Она заводится и кричит, будто ее это сильно задевает за живое. Орет прямо-таки, и все ее тело выдает волнение.

   - Да тебя нам в пример ставили. Суперэффективный Охотник. Идеально встроился в среду. Нормально зарабатывает. Имеет связи в силовых структурах. Ни одного обращения за помощью!

   И тут теряюсь.

   - А что, можно было?

   - Да тебе в голову это не приходило! И вдруг прошение о переводе. И отчеты говенные. Да твои отчеты в последнее время без проверки утверждали, потому что ты ж идеал. Я их когда просмотрела, офигела просто. Ни одного Оборотня. Ни одного. Приезжаю и что вижу? Нытика, который так запустил собственную жизнь, что почти стал Тварью. Который сидит тут в полной жопе и страдает. Зеркало, блин, купи, от пола до потолка! Посмотри на свою несчастную рожу! Смуглый Охотник, мать его.

   Сдалась вам всем моя рожа. Но тут в голову приходит интересная мысль.

   - Лиза, - говорю, - но ведь, насколько я хорош, нельзя было узнать из отчетов. За мной наблюдали?

   - Конечно! – восклицает она и тут же смотрит на меня испуганными круглыми глазами. Выглядит при этом миленькой и трогательной. Просто глупая девчонка, строящая из себя супервумен.

   - Кто? Лиза, сказала «а», говори «бэ». Я правильно понимаю, что Общество периодически присылало ко мне наблюдателей? Правильно? Вы следите за нами? Кого ко мне присылали? Кто мог охотиться тут, на моей территории? Он может быть третьим лицом? Ну?!

   Нахохливается, руки сжимает коленями.

   - Я не знаю.

   - Лиза, это может быть проблема номер три?

   - Не знаю.

   - Лиза!

   - Ну что ты от меня хочешь? Я просто инспектор второго ранга. Я не все знаю. – хнычет она, и вроде как правдоподобно хнычет. Ладно, даже если моя версия правдива, с этой проблемой я пока сделать ничего не могу. Но я уже воодушевлен. Благодаря этой забавной девчонке я, наконец, разобрался с происходящим. Пора и планы строить.

   - Ну что, - говорю, - любительница пельменей, хватаем Катю за шкирку и в поле, искать овец и Охотника из меня делать, раз уж третьего не дано?

   Смотрит на меня исподлобья, пыхтит. И тут кошка приходит, которая Мася, запрыгивает на диван, трется об инспектора, мурчит. Морда у кошки довольная, хотя я, кажется, забыл ей корма насыпал. Мышей сожрала, может?

   - Тяжело с тобой, Артур, - вздыхает инспектор. – Нет, нам, правда, нужно с происходящим разобраться для твоего преемника. Сначала Аксаков. Пока ты не стал Оборотнем окончательно, но пока свет переносишь и пока на людей можешь нападать. После Ритуала все вернется, как было. А если его не провести…

   А если его не провести, я стану Оборотнем. И кто его знает, сколько у меня времени в запасе.

   Подхожу к ноуту, вижу новое сообщение с того же адреса, что и фотографии.

   «Тебе же понравилось?»

   И снова кровь к лицу, глухое рычание. Бешенство нарастает.

   - Стой! – кричит Лиза, - Это в тему! Начни переписываться. Тебе все равно надо это прекратить.

   - Ты знаешь, кто он?

   - Примерно представляю. Да, он очень крут у вас здесь. Артур, я в таких городах не жила. Но я не идиотка, я читала.

   - Лиза, ты чем на жизнь зарабатываешь?

   Она неожиданно смущается.

   - Ну так… с компьютерами немножко… Чем еще по ночам можно зарабатывать?

   - Хорошо, что отвечать?

   - Дай я сама.

   Страшно пускать ее в свою почту. А с другой стороны – что еще я могу потерять? Сам же сказал, что в жопе.

   А дальше пью кофе, психую, рычу, читая переписку, но вмешиваться не пытаюсь. Любуюсь вот на Лизу. Такая увлеченная. Есть в ней что-то. Как там обо мне говорили? Занимательное.

   «Я бы не сказал, что понравилось» - быстро печатает она.

   «А что бы сказал?»

   Смеюсь, понимая, что на той стороне экрана Аксаков (если это он), скорее всего, тоже не один. Может это даже жена его сидит сейчас, отбивая ритм длинными ногтями.

   - Так, - говорит Лиза, поднимая на меня взгляд, - сейчас прямо ты сломаться не должен. Что ты мог сказать, если бы решил сдаться, чисто теоретически? Только не матом.

   - Я не мог сдаться.

   - Подумай!

   - Ну… Блин… Ну напиши ему, что… Напиши, что это яркие впечатления.

   Смешливо фыркает и печатает:

   «Я был впечатлен».

   «Хочешь повторить?»

   - Елизавета, никаких повторений я точно не хочу!

   - Хочешь-хочешь, - бормочет она и печатает:

   «Это было слишком для меня».

   «Тебе понравилось мое предложение?»

   - Подожди, - говорю, - подожди. Сейчас. Вот. Напиши просто: я хочу жить нормальной жизнью. Посмотрим, как отреагирует.

   Именно это она и печатает, тут же прилетает ответ.

   «Нормальная жизнь не для нас»

   - Интригует, - бормочет Лиза, - что отвечать?

   - Что мы хотим в итоге?

   - Чтобы твоему преемнику никто не мешал. А ты имел возможность пройти Ритуал и переехать.

   - Хочешь, чтобы я убил Аксакова?

   Пожимает плечами.

   Исследую свои эмоции. Убить человека. Недавно сама мысль вгоняла в ступор. Вгоняет? Нет. Немного неприятно, и все. Если иначе Аксакова не остановить, а других вариантов нет, значит, будет так. Сценарий разработаю потом. Лиза не прикроет. Она, как нормальный Охотник, поднять руку на человека не способна. Почти. На Катю ж я поднял.

   - Слушай, - говорю, - а вот интересно. Убить ты не можешь, а меня на это толкаешь. К этому как относиться?

   Разводит руки.

   - Как-то вот.

   - Хорошо. Пиши: «Что тебе от меня нужно?»

   Печатает. И приходит вполне закономерный ответ.

   «Ты».

   Лиза печатает:

   «Почему я?»

   Это нам обоим интересно.

   «Сердцу не прикажешь».

   Блин!

   - Артур, - говорит Елизавета, - тут ничего не поделаешь, тебе в любом случае придется туда идти. Так что заканчивай ломаться и соглашайся. Пока ты еще полу-Тварь.

   И, не дожидаясь моей реакции, печатает:

   «Устал. Хочу поговорить»

   «Приезжай».

   - Ты знаешь, где он живет? – спрашивает она.

   - А кто не знает? Долина нищих. Где-то там.

   Долиной нищих жители города именуют коттеджный поселок, в котором, расположены дома местной знати. Выяснить с помощью Интернета, где именно обитает Аксаков, оказывается неожиданно легко. Нет, конечно, я мог бы и спросить его, но зачем, если можно так? Лиза сама вызывается съездить на разведку. Я там пока светиться не хочу. А ломиться в логово этого вурдалака без подготовки как-то глупо. Даже для меня.

   Когда стемнело, провожаю Лизу на остановку, от денег на такси на дорогу обратно гордо отказывается.

   На стене остановочного павильона висит объявление. Черно-белая листовка с фото плохого качества. А на фото старушка – такая худенькая, в платочке, с растерянным выражением лица. И текст: вышла из дома и не вернулась… просьба сообщить.

   А я смотрю и думаю: не она ли теперь лежит на дне речки? А если она? У нее была семья. Ее ищут, беспокоятся, переживают. Стоило ли мне сообщить о находке, чтобы члены семьи этой старой женщины успокоились, прекратили ждать? Может быть, мне нужно сделать это сейчас?

   Нет. Не сейчас точно.

   Сейчас у меня другой вопрос.

   Выкидываю старушку из головы и переключаюсь на решение задачи с Аксаковым.

   Аксаков знает, что я такое и представляет, на что я способен. Думает ли он до сих пор, что я не трону человека? Не знаю. Вообще представления не имею, насколько широки его познания. Он – человек с деньгами, со связями, мог ли нанять детективов или кого там еще, чтобы выяснить подноготную мою и прочих Охотников? Допустим, мог. Знает ли, что я не боюсь больше солнечного света? Однозначно, знает. Зачем я нужен ему на самом деле? Понятия не имею.

   Верю ли в то, что я ему нужен исключительно для того, чтобы… Даже в мыслях противно. Не особо. Чудится мне все же какая-то странная комбинация. Кажется, что я не все воспринимаю правильно. Да и в целом веет от этого всего какой-то нелепой чертовщиной.

   Кто он? Очень влиятельный, властный человек. Извращенец, который пытается разнообразить свою сексуальную жизнь. Кто знает, что он таков? Жена, водитель, оператор, возможно, прислуга. Есть ли у него охрана? Должна быть.

   Моя задача – сделать так, чтобы он оставил меня и моего преемника в покое. Чтобы больше не было ни провокаций, ни попыток испортить жизнь, ни непристойных предложений. Есть ли иные способы добиться этого кроме убийства? Не вижу. Вернее, можно искалечить так, чтобы активные действия он предпринимать больше не мог. Хорошая, кстати, мысль. Во всяком случае, супругу его отвлечет на уход за несчастным.

   Дальше останется только как-то вновь сделать меня Охотником (немного грустно, привык уже к солнечному свету) и можно уезжать. Опять грустно, город мне нравится. Жаль, что это перестало быть взаимным.

   Понимаю, что мысль об убийстве человека не вызывает ни малейшего волнения. Скорее даже предвкушение какое-то. Я становлюсь Тварью. Что интересно, и эта мысль уже не пугает. Не исключено, что скоро я и Ритуал проходить не захочу. А значит, тянуть не стоит.

   Аксаков. Катя. Переезд.

   А проблема номер три пусть разбирается с собой сама.

   Слышу за дверью громкий мяв. Открываю и вижу всех трех кошек, стоят на крыльце, смотрят на меня горящими желтыми глазами.

   - Ну заходите, - говорю.

   Нет, прыскают в стороны. Странно. Выхожу во двор.

   - Хозяина?

   О, надо же, Ахмед. Открываю калитку, впускаю. Но он, как и кошки, заходить не хочет.

   - Охотник, ты зачем Бахор убил? Она здесь никого не трогала.

   Желтая, что ли?

   - Я не убивал. И потом, на ней метка была.

   - Так что, всех с меткой убивать нужно?

   - А что, нет?

   - Интересно ты размышляешь, Охотник. Хотя все вы такие. Твоя самка это сделала. Ты не помешал.

   - Ахмед, ну как я мог помешать?

   На лице его грусть и укоризна.

   - Уезжай, Охотник. Тебе нет веры больше.

   - Да я уеду. Уеду. Именно это и хочу. Но не могу. С человеком нужно разобраться.

   Брови Ахмеда лезут наверх.

   - С человеком? Охотник убивает и Оборотней, и людей?

   - А тебе мой запах не кажется странным?

   Ахмед смеется, запрокидывая небритый подбородок.

   - Охотник понял! Ты хочешь разобраться с тем, кто сделал тебя таким?

   Хороший вопрос! А кто меня сделал таким? Катя? Аксаков? Я сам?

   - Хочу.

   - А выяснить, кто убивает Оборотней на твоей территории, не хочешь? – вкрадчиво произносит он.

   Хмыкаю.

   - Кажется, это все связано.

   - Тебе нужна помощь?

   - Нужна.

   - Зови, как понадоблюсь.

   Видя недоумение на моей физиономии, протягивает бумажку – лист от отрывного календаря с написанными на нем ручкой цифрами.

   - Номер мой. Мы ж не звери какие.

   Трудно мне привыкать к тому, что они не звери.

   Едва успеваю положить бумажку в карман, как Ахмед падает в лужу плашмя, и над ним – Черная лоснящаяся Тварь со жвалами у носа. Он сопротивляется, Тварь пытается подобраться к его горлу. Хватаю ее за хвост, тяну на себя, ору:

   - Лиза, хватит!

   Она оборачивается, щелкает зубами, что дает возможность Ахмеду вывернуться, отползти.

   - Беги! - кричу, - Беги!

   Хвост у Елизаветы скользкий, но можно перехватываться хотя бы за гребень. Он режет руки, но я держусь.

   - Лиза! Лиза, хватит!

   Охотница рычит, дергает хвостом и выворачивается из моих рук.

   Отступаю, видя, что Ахмед тоже принял вторую форму. Он ужасен. Громадный, гораздо крупнее меня, темно-красного цвета. Он похож на варана, и раздвоенный длинный язык, то высовывающийся из пасти, то прячущийся в нее, усиливает сходство.

   - Уходи! – кричу, - Быстро!

   У меня тоже начинается трансформация – чувствую это. Лиза наступает, рыча. Бросаюсь на нее сверху, прижимаю к земле. Я тяжелее, я сильнее, и я уже в полной форме. Впиваюсь зубами в холку, треплю и треплю, пока она не начинает скулить. Отпускаю, но она все еще пытается сопротивляться.

   Ахмеда не вижу, но мне и не до него.

   - Моя самка! – рычу ей в ухо и, спустя пару минут, чувствую, что ее тело расслабляется. Держу еще некоторое время, потом отпускаю. Во рту вкус ее крови, сердце стучит.

   Отстраненно понимаю, что, будучи Охотником я, вроде как, так ярко это все не чувствовал. Да и вообще мало, что помнил потом. Сейчас понимаю – помнить буду.

   Еще пара минут, и на земле, в холодной грязи, лежит и плачет инспектор Елизавета – голая, жалкая, побежденная. Осторожно трогаю ее носом:

   - Иди в дом.

   Встает, не глядя на меня, пошатываясь, уходит.

   А я, недовольно рыча, разбрасываю лапами снег и землю, затаптываю площадку. Не хочу, чтобы у кого-то даже фантазии возникли на тему, что здесь произошло.

   Принюхиваюсь. Ахмеда рядом нет. Отлично.

   Потом грею воду, мажу Елизавету йодом, утешаю ее, подавленную. Объясняю, что убивать Оборотней возле собственного крыльца нехорошо, особенно, если это Оборотни без метки. Она прижимается ко мне, хлюпает носом. Бедная маленькая Охотница. Глажу по спине, по волосам, успокаиваю, и тут она тянется, обнимает за шею, тычется губами мне в нос, губы. С удивлением вдыхаю ее запах, понимаю: хочет. На волне стресса ли, еще почему. Но хочет и в самом деле. Так почему бы и нет.

   Я старался быть нежным. Как получалось.

   Секс у меня был давненько. Вот после Магды и никого. И я, представьте, никогда не делал это с Охотницей. Ничем она от обычной бабы не отличается, даже обидно. Хотя, с другой стороны, и у меня броня в процессе не отрастает, что к лучшему.

   В целом все было неплохо.

   И вот, лежим рядом на узкой моей койке. Выслушиваю, наконец, что она узнала в разведке.

   Дом велик, три этажа. Окружен кирпичным высоким забором. По периметру камеры. Зато собак вроде нет. Это хорошо. Охрана в наличии, конечно, имеется, вооруженная. Обход каждые два часа. На территории гараж на несколько машин – насколько, непонятно, но широкий и длинный. Домик для прислуги. Подробности Елизавета выяснить не смогла, внутрь проникать побоялась.

   Аксаков не выезжал.

   Больше не шмыгающая носом Елизавета уходит к себе спать, я остаюсь на кухне думать.

   Итак, у нас есть нерешаемая проблема – сделать так, чтобы Аксаков мне не мешал. И как ее решить?

   Первое. Определяем, а нужно ли ее решать. Получается, что да. Жизни он мне здесь не даст. Меня не очень волнует судьба преемника, но, если я хочу остаться Охотником, правила игры придется принять и хвосты за собой почистить.

   Из-за чего у нас проблема не решается? Ресурсов не хватает: информации, времени, рабочей силы. С силой я, похоже, определился. Надо будет, кстати, выяснить у Ахмеда, кого именно мне могут выделить в помощь. Вернее, сколько их. Елизавету в качестве боевой единицы не учитываю – неуравновешенна, неопытна и вообще женщина. Думаю, ей не стоит даже говорить о том, что Ахмед обещал помощь.

   С информацией беда. Не знаю, чем располагает противник. Будем исходить из наихудшего варианта – его ресурсы почти безграничны. То есть он имеет полное представление о моих возможностях, примет меры, дом его хорошо защищен, нам будут противостоять вооруженные бойцы. Шкура у меня бронированная, но сомневаюсь, что смогу пережить несколько прямых попаданий. У каждого Оборотня, и Охотника тоже, есть слабые места.

   Время. Вот что у нас со временем – понятия не имею. Как долго будут происходить изменения во мне? Во что они выльются? Могу, наверное, запросить информацию в Обществе Охотников, но крайне не хочется это делать. Все еще не хочу, чтобы они знали, что со мной творится.

   С другой стороны, если времени нет вообще, единственное, что остается – это ринуться в атаку прямо сейчас, а это самоубийство. А я хочу жить – пусть Тварью, но жить. Потому фактор времени держу в уме, но особого значения не придаю.

   Ну и что остается с нашей нерешаемой проблемой? Нужно применить такую тактику, чтобы она решилась или изменилась до приемлемого уровня.

   Выхожу во двор, набираю номер Ахмеда, прошу организовать круглосуточное наблюдение за домом Аксакова. Не может же тот сидеть там безвылазно. Заодно интересуюсь, сколько Оборотней Ахмед может привлечь. Оказалось, кроме него, троих. Ну, если повезет, можно еще двоих попросить, но тем заплатить потом придется. Обещаю.

   Вспоминаю, что у меня одногруппница в Бизнес-центре Корпорации работает. Звоню. Удивлена звонку страшно, но выяснить, что Аксаков взял больничный, мне удается. Плохо дело. То ли он и в самом деле заболел, то ли забаррикадировался и ждет меня. Но слежку все равно не отменяю.

   Долго уговариваю себя, но все же решаюсь и делаю звонок Полковнику. Он трубку не берет. Плохой знак. Человек был ранен. Вдруг ему стало хуже? А вдруг он вообще умер?

   От этой мысли становится холодно и неприятно. Привязан я к этому старому ворчливому менту со странным чувством юмора. А не съездить ли мне в больницу?

   А съездить. Вот кошек только покормлю, да нам с Лизой поесть что-нибудь сварганю. Я вообще намекал, что готовка – женская обязанность, но она сказала, что она за равноправие, а есть то, что у нее получится, я смогу только после недели голодовки.

   Поверил.

   Приготовил, поел, залез в интернет поискать информацию об Аксакове. Нашел только общие данные – где родился, сколько лет, какое образование, какую должность занимает в Корпорации сейчас и кем трудился ранее. Он, кстати, из низов. Женился рано. Так что мое наблюдение о том, что его