Ведьмина ночь. Карина Демина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ГЛАВА 41
• ГЛАВА 42
• ГЛАВА 43
• ГЛАВА 44

АННОТАЦИЯ

Бывший возлюбленный вдруг становится твоим начальником и, опасаясь ревнивой супруги, предлагает тебе перевод? Бывает. Старый коллега преподносит в дар родовую ведьмину книгу и вообще вызывается помочь с переездом? Тоже случается. В славном поселении Упыревка в принципе не понимают, зачем им участковая ведьма, пусть и положенная по штату? Ничего страшного.

   Яна Ласточкина со всеми разберется.

   И с бывшим возлюбленным. И с силой дареною, на которую очень много желающих. С князем-упырем, загадочною рощей и древним проклятьем, что повисло над городом.

   Главное, до ведьминой ночи дотянуть.

   Найти папоротников цвет. Открыть некогда запертую дверь и выпустить того, кто сокрыт во тьме веков.

ГЛАВА 1

- Нет в тебе, Ласточкина, понимания момента, - со вздохом произнес Афанасьев. И глянул так, с укором, что я даже почти усовестилась. Усовестилась бы, может, и совсем, если бы не скрипнувшая дверь.

   И человек, в эту дверь вошедший.

   - Экая ж… гарная паскудина, - Афанасьев обладал воистину удивительною способностью описывать людей. Точно. Емко. И главное, тихо, ибо Окрестин-Жабовский, назначенный нам начальником, не услышал. А может, услышал, но виду не подал. В конце концов, куда их сиятельству-то да до нас снисходить.

   Я подавила вздох.

   Гарная.

   Вот чего у Гришки не отнять было, так это той самой «гарности».

   А что, потомок древнего и славного, пускай и поиздержавшегося рода. Высок. Статен. Осанку держит. На люд простой взирает с легкою насмешкой. И главное, физия такая, что прямо на обложку просится.

   Ну или по морде.

   - Ласточкина, - меня он все-таки заметил и слегка поморщился. Нет, кто бы другой и не заметил, ибо физию Гришка держать умел. Но я-то его знаю, как облупленного. – Зайдите, будьте любезный.

   - И вежливая, - добавил Афанасьев печально.

   Еще какая…

   Он никогда-то не ругался, Григорий Александрович.

   Был мил. Любезен. Очарователен. Настолько очарователен, что шансов у меня не оставалось. Да и не только у меня. В него, почитай, почти весь наш курс был или влюблен или почти. А он пользовался.

   Это я теперь умная и понимаю. Тогда же…

   Тогда сердце обмирало и ухало куда-то в пятки, когда Гришка брал мою руку. Бережно так. И к губам подносил. И глядел исподлобья с этою своей насмешечкой. Мол, все-то про тебя знаю, все-то вижу.

   - Вот… - Афанасьев дождался, когда там, в коридоре, скрипнет дверь, та, которая начальственная. – Я и говорю, что нет в тебе понимания момента! Дала бы ты ему, не переломилась, и ходила бы гоголицею…

   Отвечать я не стала.

   Проблема не в том, что Гришка ко мне приставал. Нет… проблема как в обратном. То есть, нет, я к нему точно не приставала. И не собираюсь. Не теперь.

   - Ладно, иди ужо, я тебе чаечку заварю.

   И рукой махнул.

   Афанасьев, он добрый. И понимающий. И видят боги, я бы осталась тут с ним, пить крепкий горький чай из старых граненых стаканов, греметь ложечкой по стеклянным стенкам да закусывать свежайшими пирожками, которые Афанасьев брал в булочной на углу. И главное, я тоже туда заглядывала, но на пирожки, чтобы с пылу, с жару, никогда не попадала.

   Да, нет во мне чувства момента.

   Совсем.

   У кабинета высокого начальства, я вытерла вспотевшие руки о юбку. Юбка была форменной, а потому сидела кривовато, как и китель. И чувствовала я себя в этом, как… дерьмово чувствовала.

   Не в одежде дело.

   И не в двери этой, которая появилась в участке в один день с Гришкой. Её привезли на замену старой, этаким символом перемен.

   Ненавижу перемены.

   Я буравила взглядом темное, с краснотой, дерево, поблескивавшее лаком.

   Стучать…

   Хрен тебе.

   Рука легла на витую ручку. Гришка всегда любил этакое, необычненькое…

   - Доброго дня, - сказала я, переступив порог. И не сдержалась. Хмыкнула. Кабинет тоже преобразился. Старый ковер, протертый местами до дыр, исчез, как и письменный стол, и кресло, и все-то прочее, обычное, знакомое до боли.

   Ушли в отставку вместе с Михальским.

   Зато появились новые панели, явно из какого-то дорогого дерева. И ковер тоже новый. И стол массивный, видом своим внушающий мысли о том, что сидит за ним человек предостойнейший. А еще важный и серьезный. Пресс-папье. Шкаф для бумаг. Сейф мрачной серой громадиной.

   - Доброго, проходите, - Гришка указал на стул. Стул, к слову, тоже был новым.

   И даже портрет батюшки-императора, к слову, не печатный, как прежний, а писаный маслом. Ну да, как иначе-то… печатные князьям держать невместно.

   - Присаживай… ся, - выдавил он и сам дверь прикрыл.

   Правда не до конца.

   Я что, я и присела.

   И смотрю.

   Жду.

   На нем форма сидит идеально. Но это не Гришкина заслуга, скорее ныне он может позволить себе личного портного. Бесит. И потому нервно одергиваю китель, который норовит задраться.

   И вспоминаю, как штопала ему брюки, которые взяли и разошлись по шву.

   И носки тоже штопала.

   И…

   - Яна… ты извини, пожалуйста, что так получилось…

   Надо же.

   Прежде он не извинялся. И смотрит так, слегка виновато. Только у меня уже иммунитет на его взгляды. А еще я знаю, что на самом деле никакой вины Гришка не ощущает. Не способен просто-напросто. А вот изобразить, это да, это может.

   И вину.

   И раскаяние.

   И любовь в том числе.

   - Да ладно, - говорю, - проехали.

   И руки складываю на груди. Потом ловлю себя на том, что жест этот враждебный. Нам так штатный мозголом говорил, когда читал курс по психологической оценке чего-то там. Но руки не отпускаю. И под взглядом Гришкиным не теряюсь.

   - Ты всегда была умна…

   Почему-то это кажется насмешкой.

   Ага. Умна. Как два дурных индейца. Так одна моя знакомая говаривала, и была права всецело. Умная бы… что? Не влюбилась бы? А влюбившись, вовремя бы разобралась, что к чему? И не потратила бы семь лет жизни на это дерьмо…

   И теперь бы нашла что сказать. Я же молчу.

   - И потому понимаешь, что ситуация сложилась крайне неоднозначная… я надеялся, что твое здесь присутствие… не помешает.

   - Кому?

   Вздох.

   И понятно, кому оно мешает. Незабвенной Машеньке Окрестиной-Жабовской, в девичестве Игнатьевой, нынешней Гришенькиной законной супруге, а заодно уж единственной и горячо любимой доченьке генерала Игнатьева, того самого, который при министрах заседает. И заседая, что характерно, заботится о доченьке.

   Ну и о зяте.

   Правда, все одно, чуется, Гришку он недолюбливает, иначе к себе бы взял, в министерствы, как на то, подозреваю, Гришенька надеялся. А может, и взял, где-то ж Гришка три года ошивался.

   Я не спрашивала.

   И не буду.

   - Машенька… очень ревнива.

   - Сочувствую.

   - Прекрати, - Гришка рухнул в кресло. – Если бы ты знала, как я устал от её ревности… подозрений постоянных… от придирок…

   - Разведись, чай не девятнадцатый век.

   Он глянул исподлобья и, кажется, со вполне искренней ненавистью. Ну да, Игнатьев этакого выверта не простит. Он, сколь слышала, человек старой закалки и разводов не признает. А с его-то возможностями…

   Я хмыкнула.

   - Смешно тебе.

   - А то, - я откинулась на спинку кресла. – Как тебя сюда-то занесло? У тебя же… аспирантура, помнится? Красный диплом…

   Сколько я для этого диплома практических сделала. А его работа? Там же две трети расчетов – мои. Нет, Гришка от работы не отлынивал. Вот тут ему надо отдать должное. Он был цепким. Усидчивым. Но порой этого не хватало. Я же…

   Я старалась.

   Я видела.

   Верила.

   И помогала. Ведь женщина должна помогать своему мужчине. Вдохновлять. Возвышать. Что там еще?

   - Защитился, но… Игнатьев… полагает, что мне не хватает опыта. На земле.

   Ага. И на землю эту Гришеньку приземлил к вящему его неудовольствию. Причем из всех отделений столичной полиции выбрав наше, третье.

   Хотя… если подумать.

   Мы на хорошем счету. Раскрываемость отличная. Работа с населением поставлена. Да и район чистый, благополучный. Тут если чего и случается, то нечасто.

   - Ладно, - о прошлом и нынешнем говорить можно долго, но у меня приемный день, а стало быть, у кабинета уже очередь. И не стоит надеяться, что Великоламская к моему опозданию отнесется снисходительно. Жалобу накатает, тут и думать нечего. – Конкретно, Гришаня…

   Он терпеть не мог, когда я его так называла.

   И теперь от скривился, словно уксуса хлебанул.

   - Конкретно… Машенька очень расстроилась, а Игнатьев сказал, что мне пора самому решать проблемы…

   - И ты меня увольняешь?

   - Нет, - он покачал головой. – Это было бы совсем бесчестно.

   Ага, и благородные предки его бы не поняли.

   - Я предлагаю тебе перевестись. С повышением. Начальником участка.

   Вот… что-то мне сразу и подозрительно стало.

   - Куда?

   - Бялкина падь.

   - А это где?

   Чую не в Москве.

   - Ну… - Гришка замялся. – Понимаешь… Машенька в положении… ей нельзя волноваться.

   Киваю.

   И ком обиды подкатывает к горлу. И в ушах стоит вкрадчивый Гришкин голос.

   …куда нам сейчас ребенка? Я не доучился, ты тоже… ни жилья, ни работы… это, конечно, тяжело, но надо думать головой. Мы просто не можем позволить себе…

   Мы.

   А он вполне вот может. Сейчас.

   - Это не так далеко… под Смоленском.

   Ага.

   Странно, что не за Полярным кругом. Там бы, глядишь, драгоценной Машеньке вовсе было бы спокойно.

   - Хороший участок. Город имеется. Хутора. Вокруг - заповедные земли. Природа отличная. И снабжение по особому протоколу, - Гришка все же опустился в кресло.

   Кожаное. С высокою спинкой, мало от трона отличающееся.

   - Оклад двойной, регулярные премии. Да и само по себе место тихое. Давно ничего особого не случалось.

   Дыра. Но комфортная.

   - Займешься делами своими… наукой… ты же хотела в аспирантуру поступать? Вот и подготовишься… а я помогу?

   - Да неужели? – не удержалась я.

   Нет, верю, что он сейчас вполне искренен.

   - Не в Москву, конечно, но в ту же Тверь или Новгород… там можно поспособствовать. Тем более ты и вправду талантлива… - он слегка замялся и выдал. – Машенька… мальчика ждет.

   Угу.

   И она. И генерал.

   - Игнатьев… человек специфический, но толковых уважает. Напиши пару-тройку статеек. Доклад какой к конференции. Выступишь, а там уж я помогу.

   Он.

   Ну да… еще немного и совсем поверю.

   - А если откажусь? – интересуюсь больше проформы ради, потому как уже понимаю, что не получится.

   - Тогда все одно переведу… скажем, в Жаморьино. Там давно ведьму просят. Шахтерский городок, публика… специфическая. И климат не особо. За повышенную вредность, конечно, надбавка пойдет…

   - Засранец ты, Гришка, - говорю.

   - Стало быть, согласна? – расплылся он в улыбке. – Поверь, Яна, тебе там понравится…

   С Афанасьевем чаю мы выпили. Был он горек, а пирожки успели остыть, и яблочное повидло казалось каким-то кислым, что ли.

   Но я ела.

   Нахваливала.

   Он вздыхал и шевелил косматыми бровями. И во взгляде Афанасьева чудился укор. Мол, опять сдалась. А надо было возразить.

   Пригрозить…

   И то лучше, вовсе вступить в неравный бой за личное счастье. Только…

   - Завтрева я тебе соберу, - сказал Афанасьев. – Чего положено… и не боись, Ласточкина, хорошая ведьма нигде не пропадет.

   Так то хорошая.

   А я…

   Я не ведьма. Так, недоразумение одно… невезучее до крайности. Но бабки мои огорчатся. Особенно Великоламская, которая вон, поутру уже жалобу написала. И на меня, и на Афанасьева, и на соседей своих, которым вздумалось по квартире ходить, а паркет у них скрипучий…

   Впрочем, теперь это не мои проблемы.

   Я ей посоветовала по поводу паркета и соседей сразу к начальству идти. И понастойчивей. Может, детство и мелкая пакость. Хотя… настойчивости Великоламской не занимать.

   Так что…

   - Ладно, - я встала. – Мне еще вещи собирать.

   - Так быстро?

   - А то…

   Машенька ведь в положении. Понимать надобно. И не нервировать своим присутствием, что в участке, что в городе.

   - Погодь, - Афанасьев тяжко встал. Старый он. И давно уже может на пенсию по выслуге лет уйти. Ему и предлагали. Но Афанасьев отказывался. И вовсе не потому, что пенсия маленькая, скорее уж дело в том, что вся-то его жизнь, по собственному Афанасьева признанию прошла вот тут.

   В участке.

   И дома, в однокомнатной квартирке, полученной еще лет двадцать тому, его никто не ждал.

   Он ушел куда-то в кладовку, которой давно заведовал на общественных началах, где и шубуршался, долго так, с душой. А я… сидела.

   Смотрела.

   На стену, на которой снова начала трескаться краска. Светло-зеленая в этом году. Её клали поверх старой, а потому и пары недель не проходило, как краска вздувалась пузырями. Пузыри лопались, а потом краска начинала слезать.

   На портреты.

   Смешно. Сразу у входа доска с особо опасными и разыскиваемыми. Чуть дальше – другая, уже почета. Правда, не обновлялась она уже лет пять как. И фотки выцвели. И физии, что на одной, что на другой доске, чем-то неуловимо походили друг на друга.

   - Вот, - Афанасьев вышел, подволакивая ногу. Никак опять суставы разболелись. А я ж мазь ему делала. – На.

   На стол бахнулся сверток.

   - Что это?

   - А ты поглянь, - он подвинул ко мне. Старая ветошь, бечевка, которую долго приходится пилить ножом. Он у Афанасьева тупой, только масло резать и годится.

   Вощеная бумага, которой на почте пакуют посылки.

   И…

   - Это… - я убрала руки. – Это же…

   - Бабки моей, - сказал он печально. – В не так давно отошла.

   И перекрестился.

   Это он зря.

   Такие вещи креста не любят.

   - Ведьмою была. Потомственной. И мамке бы моей тоже быть, да она дар будить не стала… сбегла из дому, а после уж поздно. Сама знаешь.

   Знаю.

   Книга выглядела не просто старой – древней. Обложка из задубевшей кожи потрескалась. Страницы казались желтыми. Но стоило коснуться, и я ощутила эхо силы, той, древней и знакомой каждой ведьме.

   - Ну я ж вовсе вот… мужик.

   - Все одно мог бы.

   - Мог бы, но… - Афанасьев пожал плечами. – Дело-то такое… молодым был. Дурным. Считал, что на кой оно мне? Тогда же ж что? Времена другие были. Совсем. Маги – это да, сила и почет. А ведьмаки с ведьмами, да знахарки – пережиток прошлого. Мошенники и все такое…

   Я решилась коснуться книги. Кончиками пальцев. И мысленно попросила прощения, что вот так вот.

   - А потом уж как-то и отступать не отступишь. Гордость и глупость – страшное сочетание, - он тяжко опустился на стул. – Бабка моя сто пятнадцать лет прожила… тоже гордая. Могла б ученицу взять. Многие просились, а она только глянет и отказывает.

   Это уже странно. Ведьмы чужих не любят, но и позволить своему роду прерваться?

   - Потом померла…

   - Как?

   Сто пятнадцать для ведьмы, конечно, возраст, но не сказать, чтобы предельный. А там, под обложкой, чую силу немалую.

   Старая книга.

   Очень.

   - Пожар случился, - Афанасьев поморщился.

   Пожар?

   Чтобы у ведьмы дом загорелся…

   - В селе соседнем. Позвали её. Роженица там… в деревне-то больше ведьмам верят, чем всяким там.

   А еще ведьмы как правило ближе, потому что даже сейчас фельдшерско-акушерские пункты далеко не везде есть, не говоря уже о нормальных больничках.

   - Она-то роды приняла. И дите омыла. И там праздновали… ну и сильно праздновали. Кто-то сено запалил, не нарочно, скорее всего, да полыхнула… хата незаговоренною была. Это уж потом выяснили-то. Хозяева крепко жадные.

   Я только головой покачала.

   И положила руки на книгу. Теплая обложка. И отзывается, но нехотя так, словно через силу. Ей и лежать в кладовке наскучило, но не настолько, чтобы кровь чужую принять.

   - Вот… она огонь осадить пыталась, да… - Афанасьев махнул рукой. – Обгорела крепко. Ну а там уж и сила, и врачи не сподобилися…

   Все одно странно.

   Старая ведьма по углям пройдет да лесной пожар расступиться заставит, а тут… неладно там было, чую. Совсем неладно.

   - Наследство от нее, стало быть, - Афанасьев глянул на книгу едва ли не с ненавистью. Ох, чуется, что есть тут подвох. – Но мне оно к чему? Я и бездетный, и крещен… а тебе, авось, сгодится.

   - Спасибо, - я встала и поклонилась. – Дар… редкий. Ты ж её…

   - Продать? А то, подходили…

   - Кто?

   - Да вашего бесовского племени… хвостом крутили. Кто прямо, кто исподволь… обменять, подарить взаимно.

   Это верно, ведьмину книгу так просто не продашь. Но способы давно уже есть, тот же обмен дарами. Да за эту книгу Афанасьев мог бы квартиру получить…

   - Я ничего-то взамен и не дам, - с печалью призналась я. – А ты можешь…

   - Что? Квартирку… предлагали. И денег. И вон, жизнь продлить даже… жену хорошую.

   - Не согласился?

   - А на кой оно мне? Квартирка у меня есть. Деньги тоже. Я никогда-то особо не тратил. Не на что, привык от малым довольствоваться… - Афанасьев кивнул на пирожки. – Жена? Что за жена, которую как скотину, привести-увести можно? Жизнь? А на кой она мне, такая от… бестолковая? Здоровье. Я ж кой-чего знаю все же. Своего уже нет, а заемное, за которое другие платить будут? Нет… бабка не одобрила бы.

   - А меня, стало быть, одобрила бы?

   Он хитро прищурился.

   - А ты попробуй взять-то?

   Я пожала плечами. И взяла за книгу. Подняла… положила на место. И снова погладила, извиняясь, что от так вот, без ритуала, без почтительности. Пробежалась пальцами по трещинкам на обложке. Хорошая. И устала… что в ней? Не откроешь – не узнаешь. У каждого ведьминого рода старого, своя книга. Иные писаться-то начали на заре времен. И переходят они от матери к дочери, сотню за сотней лет разменивая.

   И не мне, выскочке, в которой дару капля, претендовать.

   Обложка поддалась и раскрылась, растворяя желтые страницы. Буквы тоненькие, что ниточки, и читать получается с трудом.

   «Заклятье на силу женскую»…

   - Вот, - Афанасьев удовлетворенно кивнул. – Не знаю, что тут да как, я в ваших делах и вправду понимаю мало, но… признала она тебя.

   - Спасибо, - сказала я. И ему. И книге.

   Не знаю, примет ли она меня. Шансы, конечно, есть, если я сумела не только открыть, но и прочитать, вот… все одно сомневаюсь. Просто… просто это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

   - Сомневаешься? – Афанасьев видел меня насквозь.

   Я вздохнула.

   - Давай руку, - велел он. И я протянула. Моя ладонь в его огромных ручищах казалась почти детскою. Он осторожно перехватил её, сжал пальцы и быстро, я и заметить не успела, кольнул ножом. А тот, даром, что тупой, как не знаю что, взял да пробил кожу.

   Мою.

   И Афанасьева. А тот руку не отпустил. Сперва мазнул по обложке своею рукой, потом моею. И сказал:

   - Кровью своей и правом, ею данным, признаю девицу Яну рода Ласточкиного своею наследницей и доброю волей на благо передаю ей то, чем владею по праву крови…

   От тут-то меня и шибануло. Так шибануло, что в глазах темно стало. Я-то и на ногах бы не удержалась, когда б не Афанасьев, который меня презаботливо подхватил под рученьки, чтобы на стульчик усадить.

   А после еще и кружку сунул с горьким остывшим чаем.

   - Пей. Пей, девонька… от так… сперва оно непривычно, а потом уже…

   Слышала я его бормотание и пила этот чай, с разноцветною нефтяною пленочкой поверху. Пила и… сила была чужой. Едкой. Тяжелой. И в то же самое время моей.

   И…

   - Больничного завтра возьмешь… а то и вовсе… я документы выпишу, привезу-то, все, что должно…

   Голос его доносился издалека. А я не могла отделаться от мысли, что все не так-то просто. Что придется платить. И за книгу, и за удачу этакую.

   Всегда приходится.

ГЛАВА 2

Мой больничный затянулся.

   В тот вечер Афанасьев меня домой и доставил. И такси вызвал, и в него же запихал, а уже потом за ручку, считай, вывел. Довел.

   И ключи вытащил.

   И в кровать уложил, книгу под подушку сунувши. А я… я все понимала, но сила давила изнутри, мешая думать. Да что там, я и дышала-то с трудом.

   Сквозь марево боли я слышала, как бродит по квартирке Афанасьев, что-то бормоча. Как уходит он. И как проворачивается ключ в двери.

   Как скрипят половицы где-то там, наверху, и стало быть, снова мается болью одинокая старуха Ситникова. Слышала лай собак за окном. И дребезжание трамвая.

   Слышала…

   Шелест мышей где-то там, в стене. И шорох воды в трубах. Слышала, как вернулся Афанасьев. И долго гремел посудой на кухне.

   - Ишь ты… - он заставил меня выпить что-то горькое и горячее. – А гляделася крепкою… смотри, не помри.

   Не помру.

   Ведьме умереть тяжело. Дар наш от земли идет и от нее силу дает. И крепнет год от года, род от рода. Чем старше корни, в землю уходящие, тем… а у меня что?

   Кто я?

   Яна Ласточкина? Сирота беспризорная… мамку помню, но смутно. От нее пахло молоком и навозом, и еще порой – брагою, которую она ставила в огромном бидоне, а после варила на газу.

   Помню запах хлеба.

   Окно и занавески выцветшие, в клетку. Трещину на стекле, заклеенную бумагой. Я её еще разрисовала… карандаши свои помню. И то, как мама плакала. А чего? Не знаю. Я её обнимала, баюкала… и она меня тоже. Крепко-крепко.

   Сила бродила.

   Будоражила.

   Искала.

   Не находила.

   Не была моя мамка ведьмой, обычною женщиной, которая рано овдовела, да так и не вышла замуж снова. То ли не захотела, то ли еще чего. Главное, что вдвоем мы жили. Долго. Пока она от рака не сгорела.

   Это я уже не помню, а знаю. Выяснила. Потом уже, когда доросла до того, чтобы вопросы задавать.

   Она запустила болезнь.

   Некогда ей было по докторам ходить. Да и с чем? Немочь? Слабость? А откудова силе взяться-то?

   Хозяйство. Корова. Я… и еще привычная муторная работа, которую не сделает никто другой. Вот и хватилась, когда опухоль на груди выросла до таких размеров, что стало сложно не обращать на нее внимания. Она лечила. Пыталась. И я пыталась, пусть дар был слабеньким, как искорка. Я помню, как накрывала больную мамину грудь ладонями, пытаясь спрятать то темное и злое, что внутри. А оно пило, пило силы…

   Из меня.

   Из мамы.

   Она умерла в старой больничке, тихо и как-то спокойно, словно у меня действительно вышло забрать её боль. И доктор, седой, с бородкою, долго выпытывал, вправду ли у меня родни нет.

   Никакой.

   Может, тетка или дядька, или бабка…

   А я отвечала, что нету, что только мама. В больничке меня оставили на неделю. Карантин или еще что-то там, уже не знаю, что он написал в бумагах, но на похороны мамы я попала.

   Сила отползла, обняла, уже не удушая, успокаивая.

   Хотя все одно больно, но сейчас эта боль – моя. И выдержу. Я сильная.

   Потом был детский дом. И доктор напоследок сказал:

   - Дар у тебя слабый, но ежели с умом, то и искру в костерок раздуть можно. На от, - и сунул сшитые листочки. – Тренируйся.

   Листочки оказались старою, печатанною на слепой машинке, инструкцией по развитию способностей. Не хочу сказать, что была я очень умной, скорее наоборот, но когда брала эти листочки в руки, вспоминалась мама.

   - Вырастешь, в люди выйдешь, - говорила она тихим голосом. И я, стиснув зубы, повторяла упражнения. Снова. И снова… и снова.

   В детдоме было плохо.

   Нет, не скажу, что меня кто-то обижал.

   Ольга Валерьевна, им ведавшая, была женщиной весьма строгих правил. И спуску не давала никому, ни нам, ни персоналу. А потому кормили нас сытно, одевали тепло, учить учили.

   Только…

   Я долго не могла привыкнуть. К распорядку, который един для всех. К столовой с серыми стенами и плакатами. Длинным столам. Раздаче.

   Одинаковым платьям.

   Ощущению, что еще немного и ты потеряешься среди собственных отражений.

   Дар спасал. И занятия. И наверное, эффект от них имелся, если в классе шестом, после ежегодного медосмотра, меня вызвали к директрисе. И она уже, строгая и сухая, казавшаяся нам всем равнодушной, поглядела на меня поверх очков.

   - Что ж, Ласточкина, рада тебе сообщить, - голос у Ольги Валерьевны тоже был каким-то безликим, словно механическим. – Что уровень дара достаточен для перевода в заведение для одаренных. И если ты согласна, я подготовлю документы.

   Тогда мне вдруг стало страшно.

   В конце концов, наш детский дом был неплохим. И те, кто попадал в него извне, из других приютов, рассказывали… в общем, чего только не рассказывали.

   - Страшно? – спросила тогда Ольга Валерьевна.

   А я кивнула.

   Никто никогда не спрашивал там, страшно ли нам или весело, или еще как. Их всех скорее волновало наше здоровье, успехи в учебе. Или не успехи. Спортивные достижения. Что-то еще такое, что можно измерить и записать в отчетность, но никак не то, что мы чувствуем.

   - Это нормально, - она сняла очки и оказалось, что лицо у нее вовсе не некрасивое. Наоборот. Черты тонкие изящные. – Перемены всегда пугают. Особенно тех, кто до того не видел перемен к лучшему.

   И глаза яркие, синие.

   - Но это твой шанс, девочка. И неплохой. Что тебя ждет дальше? Не думала?

   Я не ответила. Не знала что. Точнее знала, что выбор у нас не такой и большой. Недаром у Ольги Валерьевны был заключен договор с местной суконно-прядильной фабрикой. И уже класса с седьмого наши на ней практику проходили.

   Имелись еще молочная ферма неподалеку, мебельная фабрика и для особо отличившихся – училище, где можно было получить профессию маляра либо плиточника. А, еще повара, но чтобы попасть туда следовало постараться. В общем теперь-то я понимаю, что выбор этот в целом был очень даже неплохим.

   И стоил он Ольге Валерьевне немало.

   Но тогда…

   Хотя вру. Тогда я еще не сильно думала о будущем. Оно казалось чем-то далеким, скорее уж я, как и все, слушала разговоры старших девочек. И их обиду, раздражение.

   Зависть.

   К тем, городским, у кого есть родители. И мечты, что тоже родители найдутся, а если не они, то родственники, всенепременно богатые, которые заберут, увезут, устроят…

   - Я стараюсь, - Ольга Валерьевна разминала пальцами виски. – И даю столько, сколько получается. У всех выпускников будет профессия, которая позволит им прокормиться. И угол.

   Комната в общаге.

   Впрочем… да, теперь я знаю, что порой и её не получалось выбить.

   - Но ты можешь добиться большего. Ведьмы… нас не так и много.

   Их?

   Почему-то тогда, много лет тому, эта оговорка прошла мимо меня. А теперь вот выплыла. Боль и бред сделали воспоминания яркими.

   - И не скажу, чтобы это было на пользу ведьмам… впрочем, не важно. Дар твой слабый. Первое поколение как-никак. Лучше будет, если ты примешь это как данность. Понимаешь?

   Я не понимала. Но кивнула.

   - Впрочем, твое упорство говорит о многом… итак, у тебя будет несколько вариантов. Первый и очевидный – целительство. Почет. Уважение. И деньги, несомненно. Если кто-то будет говорить, что деньги не имеют значения, не верь. Имеют.

   Это я уже знала.

   Девочки постарше порой убегали в город. Думаю, Ольга Валерьевна знала о побегах, как и о том, что предотвратить их почти невозможно, а потому закрывала глаза, требуя лишь соблюдения приличий.

   Но я не о приличиях. Из города девочки возвращались, порой принося с собой удивительные вещи. Вот цепочки. Или браслеты. Или просто купюры, которые прятались под подушкой. Да, у нас не крали. За воровство Ольга Валерьевна наказывала жестко.

   - Однако я бы не советовала.

   - Почему?

   - В целительство как правило идут урожденные ведьмы. Те, за которыми стоит семья. Ты пока не понимаешь, но просто поверь. Семья дает многое. В первую очередь – силу. Дар ведьмы отличен от магического и в первую очередь тем, что старая ведьма передает свою силу молодым. Родственницам ли, ученицам… чаще все же родственницам. А те преумножают и снова передают. И чем старше род, тем…

   - Больше силы?

   - Именно. Добавим, что заклятья исцеления как правило весьма затратны. И ты, если и потянешь, то лишь самые простые. Те же заговоры, травы. А это – уровень деревенской знахарки. Их же время ушло. Современная медицина вполне справляется и без знахарок.

   - Тогда… что?

   Помню, что обидно стало. Я ведь… хотела лечить. И ради этого тренировалась. Чтобы справиться, чтобы… спасти, пусть не маму, но кого-то.

   - Не так-то и много. Сельское хозяйство, - она посмотрела на меня и поморщилось. – Впрочем, тут от тебя тоже особо пользы не будет. Силенок маловато. Сарай от крыс ты заговоришь, а вот на амбар не хватит… пара коровенок? Но в колхозах сотни голов, да и опять же, большею частью ветеринары со скотиной справляются.

   Она вздохнула.

   - В участковые иди.

   - Это как?

   - Обыкновенно. Вон, выделят тебе кабинет где-нибудь в опорном пункте. Будешь сидеть, людей принимать. Там… кому квартиру почистить, кому порчу снять. И далее по списку. Обходы территории. Замеры энергии. Ничего сложного, хотя да, работа нудноватая. Но зарплата неплохая. Жилье положено служебное. Премии. Со временем и выслуга пойдет. Надбавки за вредность… в общем, для тебя – вариант идеальный.

   Ольга Валерьевна поглядела с… сочувствием?

   - Ты умная девочка. И что куда важнее, старательная. Просто помни, что в этой жизни тебе надеяться не на кого…

   Права она была.

   Как же права…

   А я, как уехала, даже письма не написала. Сперва потому что боязно было. Да и порядки в специнтернате были такие, что привыкала я к ним долго. Потом как-то и недосуг.

   Но я училась.

   Дар колобродил. Дар прорастал в меня, заставляя вспоминать, вытаскивая всю мою никчемушную жизнь день за днем.

   …я училась.

   Старалась. И дар слабый, но там, в специнтернате, все такие, или первое поколение, или второе, уже чуть посильнее, но еще не настолько, чтобы от учебы отказаться. Это только родовитые домашнего обучения держались.

   Я же…

   Я впервые начала понимать, насколько слаба.

   - На от, - рот мне открывают силой и льют в горло горький травяной отвар. Я глотаю, чтобы не захлебнуться, ненадолго выбираясь в реальность или почти в реальность. – Что ж ты, девка-то так…

   Афанасьев стягивает и юбку, и колготы.

   И растирает ноги едкой мазью, вонь от которой заставляет меня морщиться и хныкать.

   - Давай, давай, не отлынивай. Старайся. Ты тоже силу принять должна, а не только она тебя.

   Он натягивает на ноги носки из толстой колючей шерсти. У меня таких не было. А на плечи падает одеяло.

   - Ничего, авось, не помрешь…

   Сомнения в его голосе вполне явные. Но я не собираюсь умирать. Я… живу.

   И снова прошлое.

   Специнтернат. Подруги… не случилось подруг. Были приятельницы, которые держались рядом, потому что, странное дело, теория давалась мне легко. Любая.

   Матмоделирование.

   Черчение. Двухмерное и трехмерное. Последнее шло факультативом, потому как на заклятья этого уровня требовалась сила, которой не было даже у Алечки, ведьмы в третьем поколении, весьма этим обстоятельством гордившейся. Что уж обо мне говорить-то?

   Я просто…

   Просто увлеклась. Да и все одно заняться, кроме учебы, там было нечем. Вот и вышло, что к выпуску у меня имелся неплохой запас теории, золотая медаль и та же капля сил.

   - Не знаю даже… - нынешняя директриса походила на Ольгу Валерьевну и повадками, и статью. – С одной стороны, у тебя явно талант. С другой…

   Силы.

   Силы, которых нет. Или почти нет. А потому толку от этого таланта?

   - Но рекомендации я все-таки дам… жизнь – сложная штука. Всякое получится может. А ты гляди, дар не растрать… и да, на целительский тебе соваться смысла нет.

   - Знаю, - спокойно ответила я. – Я в участковые пойду…

   Я бы уже могла. Диплом специнтерната позволял работать, пусть и с некоторыми ограничениями. Но… если шанс выпадает в университет пойти, то почему бы не воспользовалась?

   - Вот и умница.

ГЛАВА 3

Поступление…

   Запомнилось плохо, как и первый курс. В отличие от целительского, факультет общей ведовской практики популярностью не отличался. На нас смотрели свысока, да и мы, как это принято говорить, знали свое место. Я… училась.

   Пусть две трети заговоров и заклятий оставались доступны мне исключительно в виде чертежей, но я все равно училась.

   С непонятным себе самой упорством.

   С твердой уверенностью, что это упорство будет вознаграждено. А может, с пониманием, что кроме учебы у меня ничего-то нет.

   Подруги? Семья?

   Увлечения?

   Дружить я так и не научилась. О семье давно уже не думала, слишком это было больно, а из увлечений была как раз учеба.

   И потому, когда однажды ко мне подсел Гришка, я онемела. А он сказал:

   - Говорят, ты в матанализе шаришь. Вправду что ли?

   Я только и сумела, что кивнуть.

   - А у меня вот, не ладится, - он открыл методичку. – Надо третью. Я и так, и этак…

   - Покажи, - вид задачника вернул меня на землю. Ну да, что еще может понадобиться красавчику-аристо от простой девчонки.

   Он робко подвинул тетрадь с расчетами.

   - Ты… извини, пожалуйста. Я бы не полез, но если сегодня не сдам, меня Бизон отчислит. А мне нельзя. Никак.

   Гришка учился тремя курсами старше. И задачка была непростой, но интересной. Мы такое еще не проходили, но если взять справочник и подумать, то все не так и страшно. Я справилась. А потом еще долго, муторно объясняла Гришке, как именно она решается, потому как Бизон точно не удовлетворился бы тетрадью. Он любил до сути докапываться.

   Так и повелось.

   Тем же вечером Гришка постучал в дверь нашей комнаты.

   - Привет, - сказал он, улыбнувшись мне. – Погуляем?

   И протянул пучок свежевыдранных ромашек.

   Я согласилась.

   Дура… какая же я дура была… Эта боль была сильнее той, что корежила меня изнутри, и на мгновенье я почти очнулась. Ровно для того, чтобы проглотить очередную порцию зелья.

   Афанасьев лжец.

   Не знает он… не понимает… зелье-то непростое. И травы собраны правильно, и слово над ними сказано. И стало быть, кто-то их собирал, кто-то готовил, заговаривал… меня трясло мелко-мелко. И кажется, я потела. А он обтирал меня старым полотенцем.

   И обтерев, смазывал той же мазью. Воняла она…

   Вонь загоняла меня в прошлое. Или я сама спешила в него сбежать?

   Роман…

   Роман у нас вспыхнул.

   Как же мне завидовали. Те, с кем я училась, и те, с кем не училась, тоже. И только Анька, которая пришла со мной, как-то обмолвилась:

   - Будь с ним осторожней.

   - Чего?

   Я решила, что она тоже завидует. Конечно. Ему бы Аньку выбрать. Она красивая. Некрасивых родовых ведьм не бывает, разве что совсем старухи. Уже в поколении втором-третьем сила сказывается. И чем больше её, тем… нет, не красивей ведьма.

   Притягательней.

   - Он хорошего рода, это да, но обедневшего в край. А потому будет искать правильную невесту. И сперва к ведьмам из целительского все захаживал, выбирал, - пояснила Анька, глядя на меня с жалостью, которой я тогда не поняла. – Но там-то все ученые. Быстренько разобрались. Там… свои женихи.

   Я прикусила губу.

   Слушать такое было обидно. И больно.

   - Ты умная. Ты сама не понимаешь, насколько умная… всегда тебе завидовала. Мне это все дается тяжко. А ты… еще бы силы тебе.

   Мы обе вздохнули.

   - Если просто погулять, то гуляй, - сказала Анька. - Он красивый. И обходительный, но… если ты думаешь, что это любовь, обожжешься. Больно будет.

   И права оказалась.

   Анька… Анька сумела поступить в магистратуру. Вот ведь, умная я, а поступила она. И хотелось бы сказать, что дело в силе и в связях, но правда в другом.

   Да в силе, но еще и в том, что любовь захлестнула меня с головой. Я жила ею. Я пила её. И не могла напиться. Я… я словно получила то, чего была лишена.

   Внимание.

   Заботу.

   А чем за нее приходилось платить? Помощью. Это же нормально, помогать тому, кого любишь. Проекты. Практические, которых на Гришкином факультете едва ли не больше, чем лекций. А у него сила есть, но с пониманием сложности.

   И надо объяснять.

   Раз за разом. Терпеливо. Дело не в нем, что он не понимает. Дело во мне. Я объясняю плохо.

   Дура… какая же…

   А кроме того надо готовить. Убираться и в его комнате, потому что ему некогда и не мужское это дело. Следить… за всем следить.

   Еще прогулки вечерние.

   И его собеседования, к которым тоже надо готовиться. Готовился он. Слушала я… и как-то незаметно сама съехала на тройки. Даже Бизон покачал головой:

   - А разумной казалась, - бросил он, окончательно убеждаясь, что наука – не для женщин.

   Чтоб вас…

   Гришка поступил в аспирантуру. И все продолжилось. Я… тянула. И свое, и его, но свое – по остаточному принципу, перебиваясь с тройки на тройку. Пару раз едва не лишалась стипендии, но тут уж Гришка начинал сердится. Стипендия – это ведь доход. А мне, как сироте, повышенная полагалась. И еще доплаты от города за согласие участвовать в программе распределения.

   Деньги же нужны.

   У него совсем с ними туго. А я могу взять еще пару контрольных, не Гришкиных, нет, но за них заплатят.

   Нет, вот где были мои мозги? Хотя… не только мои.

   Работу Гришка нашел легко и неплохую, хотя, конечно, сам он полагал, что достоин большего. Но его зарплата позволила снять махонькую квартирку, в которую переехала и я. Теперь понимаю, что порядок наводить в этой квартире надо было, потому меня и прихватили.

   Вот и…

   Когда все закончилось?

   Хотя… было ли у нас что-то вообще, кроме моей больной фантазии и желания иметь семью? Я ведь и вправду считала, что она у нас. Настоящая. Конечно. Она ведь на любви и доверии строится, а штампы и прочие глупости – совершенно лишнее.

   Больно.

   Как же больно… там, в животе.

   И туман воспоминаний расступается. А я вижу женщину. Ведьму. Старую ведьму. Старую не столько по годам, сколько по силе той, что в ней клубится.

   - Я… я не нарочно, - говорю ей, чувствуя, как слезы кипят на глазах. – Я… не сама… он предложил…

   - Тише, - её ладонь касается моих волос. Она теплая, горячая даже, но вместе с тем исходящая сила унимает боль. Становится вдруг легко-легко. – Натворила ты, девочка, конечно…

   Натворила.

   Знаю.

   Ведьме нельзя делать то… то, что я сделала. Ведьма, она с миром связана. А я сама, своими руками… не своими. Но тогда ведь казалось, что это – единственно правильное решение.

   - Но то не только твоя вина, - старая ведьма второй рукой взяла меня за подбородок. – Глупенькая. Молоденькая. И учить некому. Но голова и вправду светлая. И душа тоже… ничего, прочее исправим. Но смотри, второго шанса не будет.

   Пальцы легли на шею.

   А ведь она и убить может. Легко. Ну и пускай. Не так больно будет.

   - Закрой глаза, - велят мне. И я подчиняюсь. А сила… сила внутри будто унимается. Она еще не моя, да и не станет таковой. Может, у моей дочери.

   Если у меня будет дочь.

   Беременность была некстати. Последний год его учебы, я тоже студентка. И ни работы, ни перспектив внятных. Из общаги точно погонят, если в академ уйду. Да и стипендия закроется. А кроме нее доходов нет, не считая, разве что ставшей уже привычной подработки с контрольными и практическими. Только это ведь мизер.

   А ребенку многое нужно.

   Он был ласковым, Гришка. Он никогда не требовал, не давил, но просто рассказывал, что нельзя жить в нищете, что я его возненавижу. И мы сами все разрушим.

   Просто еще не время.

   Просто…

   А ведьмам нельзя аборт? Это предрассудки, не более того. Многие ведь делают. И у него есть знакомый, который может все провернуть тихо, не привлекая лишнего внимания.

   Слезы.

   Слезы горячие. Я не плакала тогда. И потом тоже. Я вовсе выкинула это из головы, запретив себе думать, запретив себе плакать. А они все-таки вырвались.

   - Плачь, девочка, - старая ведьма обняла меня. И теперь я чувствовала её запах. Пахло от нее, как от мамы… как в детстве, когда казалось, что твое горе – самое горькое. И только с нею, с мамой, можно его пережить.

   Пережила.

   И выжила.

   Машеньку он встретил на работе. Тогда уже и меня распределили, причем, как ни удивительно, в Москве оставили. Нет, не Гришкиными стараниями, подозреваю, Бизон помог. Он в комиссии сидел. И уже потом, когда я подмахнула бумаги, к слову, не глядя, буркнул:

   - Чтоб ты так за себя училась, как за других.

   А я…

   Я опять не поняла.

   Глупая. Влюбленная. Или любящая? Или просто запутавшаяся, увязшая в чужой игре? И хотелось бы переложить вину, сказать, что да, я не при чем, что все это – Гришка. Его обаяние. Его таланты.

   Только…

   Себе не стоит врать. Моей вины тоже изрядно.

   Машенька.

   Не знаю, когда и как у них там все началось. Я сама-то пыталась приспособиться к работе, которая совсем-совсем не походила на то, что я себе придумала. Вредные старухи. Жалобщики. Какие-то доносы, требования. Старые бумаги и отчеты, которые надо было разобрать просто-таки срочно. Начальник, взирающий свысока и с сомнением. Он хотел нормальную ведьму, а прислали меня. Слабосилок и троечница.

   И от его взгляда, от недоверия становилось обидно.

   Наверное, именно там, в моей комнатке, махонькой и тесной, я и начала приходить в себя.

   Афанасьевым и его пирожками.

   Я стала задерживаться. Потому что вдруг поняла, что домой идти совсем не хочется. Что дома Гришка, снова чем-то недовольный. А еще немытые полы и ужин. То есть необходимость его приготовить, ведь у Гришки желудок слабый, и гретое, а тем паче вчерашнее, он не ест.

   Потом он вообще перестал есть. А я, вместо того, чтобы забеспокоиться, вздохнула с облегчением. Как же… я сама могла и пирожками довольствоваться. И кефиром из соседнего магазина, мне там Олька, продавщица, оставляла бутылку свежего.

   Он первым заговорил о расставании.

   Даже не так. Это был очередной вечер. Кажется, осень. И темнело рано, а фонари у нас горели едва-едва. И я раньше просила его встречать, и Гришка даже встречал пару раз, но потом его задерживали на работе. Или просто работы было много и он уставал. Или еще что-то случалось. В общем, сама я привыкла ходить по темной аллее до темного же дома. Свет не горел и в подъезде.

   Пахло затхлостью и плесенью.

   В квартире не лучше.

   Я вошла. И разулась, тихо ругаясь. По дороге в темноте в лужу вступила, и ботинок промок насквозь. Отопления же не дали, и придется как-то его на полотенцесушитель пристраивать, а Гришка этого не любит.

   Он был дома.

   На кухне.

   Чаю сделал. Себе. И сказал:

   - Ты стала поздно приходить.

   - Да… опять… Марковна пришла, жалуется, что у нее соседи кота сглазили, тот есть перестал, - ноги замерзли и я прямо там, в коридоре, стянула колготки. Их тоже придется стирать, а потом закручивать вокруг теплой трубы полотенцесушителя. Запасные еще вчера дорожку пустили, так что без вариантов.

   - Нам надо поговорить, - Гришка нахмурился. – О нас.

   А я именно тогда и поняла, что… все.

   Он говорил.

   Долго.

   О том, что любит меня и всегда любил, но обстоятельства складываются так, что наша с ним любовь обречена. Что у него есть долг перед семьей и родом. Что на него надеются. Матушка. Сестра…

   Я еще подумала, что за столько лет ни разу их не видела.

   А он все продолжал. Про шанс, который нельзя упустить. Про Машеньку, служившую секретаршей в министерстве. Про то, что она – генеральская дочь. И отец её может поспособствовать карьере Гришеньки. А я, если люблю его не только на словах, должна отпустить его.

   Вот прямо сейчас.

   Что мы в конце концов не муж и жена. И у каждого – своя дорога. И он готов мне помочь в первое время, но так-то я должна требовать служебное жилье, которое положено.

   Я слушала и не понимала.

   Слушала и…

   И понимала, что не чувствую ничего. Обида? Горечь? Внутри будто заморозили все. И главное, сердце-то ровно билось. Я почему-то сосредоточилась на этом вот стуке, сердца, будто не стало ничего-то важнее.

   - Так ты уйдешь? – из состояния ступора вывел этот, полный надежды вопрос. – Хотя… извини. Чего это я. Я сам… я уже и вещи собрал. А квартира оплачена. До конца месяца. Тебе хватит времени, чтобы сориентироваться. И денег оставлю.

   Оставил.

   Почти месячную зарплату. Наверное, с его стороны это было благородно, но… когда закрылась дверь – вещи Гришки уместились в небольшой чемодан, к слову, новый, может, даже купленный именно для этого бегства, - я расплакалась.

   Горько.

   И громко. С подвываниями. С закушенным кулаком. И без слез. Я выла и раскачивалась. Раскачивалась и выла. А потом отключилась, как была, в коридоре.

   Утром же собралась на работу.

   И даже работала.

   Этот день. Следующий. Вот ведь… когда-то давно мне казалось, что, если Гришка меня бросит, я умру. Вот прямо на месте. А ничего. Жила. Пошла к начальству, слегка заикаясь попросила жилье. А то долго буравило взглядом. И сказало:

   - Комната есть. В общежитии.

   Я согласилась.

   Через два года комната сменилась служебною квартиркой, пусть махонькой, переделанной из бывшей дворницкой, но я не капризная. Мне самой много не надо. И свою квартиру я не то, чтобы полюбила, привыкла вот, прижилась. И все-то устаканилось, облеглось, сделавшись привычным. День за днем.

   Месяц за месяцем.

   Год за годом.

   Три года, оказывается, прошло. Много? Мало? Смешно, почти и не помню их, до того все дни одинаковые. Главное, что прошли, сгинули, как и не было.

   Только вот начальство сменилось. И когда я увидела Гришку, то сразу поняла, что пора собирать вещи. Было бы что собирать… даже котом не обзавелась.

   Еще ведьма, называется.

   Почему-то сейчас эта мысль застряла в голове, вытеснив все прочие. Кот. Угольно-черный с зелеными глазищами и диким нравом. Такой, который будет гулять, где захочет, а возвращаться изредка. Еще реже – давать себя погладить…

   - Будет тебе кот, будет… - заверил кто-то, закутывая меня в теплое одеяло. – Доживи только.

   А я что?

   Я доживу.

   Мне не сложно.

   - Вот и умница, вот и хорошо, - бормотание Афанасьева доносилось сквозь муть из боли и тоски. – А то ишь… явился… думает, не понимаю, зачем… ничего… вот удивится-то. Все они там… удивятся.

   И хихикнул как-то так тоненько, по девичьи.

   Я удивилась. И уснула.

ГЛАВА 4

Проснулась я от сухости во рту. И еще от того, что было невыносимо жарко. Кожа покрылась липким потом, а кости ломило. А главное, что когда я попыталась пошевелиться, то выяснилось, что не могу. То есть пальцами двигать могу, а больше – нет.

   Испугаться я не успела. Сообразила, что это все из-за одеяла, в которое я закуталась так, что только нос наружу и торчал.

   И нос этот щекотало перышко.

   Я чихнула.

   - Будь здорова, - донеслось откуда-то со стороны окна. И раздались тяжкие шаги. Пол под весом Афанасьева скрипел, напоминая, что старый он и давно бы поменять надобно. – Ну как, живая?

   - Н-не… знаю, - призналась я. – Что…

   - Сила, - он вытряхнул меня из одеяла легко. И это же одеяло на спину накинул. – Думал я, что ты покрепше будешь.

   Я съежилась.

   Тело еще болело. Сила… сила словно бы растворилась внутри. Она есть? Или ушла? Тоже ведь бывает. И если так, то выходит, что не в коня корм?

   Обидно.

   И… обида всколыхнула, сдвинула что-то там, внутри.

   - Тихо! – рявкнул Афанасьев. – Не заставляй меня жалеть.

   Сила была.

   Силы было много. так много, что я даже растерялась. И все же ощущалась она заемною? Похоже на то.

   - Извини, - я сглотнула. – Пить…

   Он подал мне кружку с горьким настоем. Но возражать я не стала. Пить хотелось неимоверно, я бы, пожалуй, и яду бы выпила.

   Травы…

   Любисток.

   И еще полынью отдает. Полынь всегда горькая, но нынешняя – особенно. Ромашку и то перебивает, а ромашка – трава ясная, со вкусом таким, что зубы с непривычки сведет. Главное, что и остальные компоненты не чувствуются.

   - Это… вы делали?

   - Я, - Афанасьев присел напротив кровати. Надо же, не в форме. Клетчатая рубаха навыпуск, старые потертые на коленях штаны. Спортивные. С лампасами. И тапки застиранные. Тапок таких у меня точно не было.

   - Вы… наврали?

   - В чем? – и насмешечка.

   Он совсем-совсем иной. Там, в участке, я привыкла к тихому старику. Афанасьев обычно сидел на дежурстве, вел журналы и так, по мелочи. Порой выходил за пирожками и делал в подсобке чай. Там же, среди старых газет, тряпок и прочих забытых вещей, Афанасьев прятал старый чайник. Еще у него был телефон-раскладушка, из самых первых. И менять его на новую модель Афанасьев отказывался. Компы он тем паче не признавал.

   И вообще был этаким привычным… злом?

   Нет, никогда. Наоборот, он единственный когда-то отнесся ко мне без предубеждения, впрочем, снисхождения тоже не проявлял.

   - Спасибо, - я допила до последней капли. – И… извините.

   Теперь почему-то я не могла к нему на «ты».

   - Вы… ведьмак?

   Ведьмаки – редкость, хотя не сказать, чтоб вовсе уж редкостная.

   Он чуть склонил голову и прищурился.

   Старый.

   Не такой, как книга… но сколько ему на самом-то деле?

   - Она ведь давно умерла, ваша бабушка?

   - Не особо.

   - Но… она ведь была старше, верно? За сотню перешагнула? Вам сколько? Ведьмаки ведь тоже стареют медленнее обычных людей. А вы…

   - Стареют не от лет, стареют от жизни.

   - Но… пенсия… вы ведь на пенсию вышли еще до того, как я появилась. Значит…

   - Я на Северах жил одно время. А там стаж по-иному идет.

   Отговорка. Может, и по-иному, но не настолько же. Ему точно… за шестьдесят? Семьдесят? А бабке его?

   - Она ведь за сотню перешагнула, верно? Ваша бабушка…

   Хмыканье.

   И кивок.

   - Тебе-то с этого что?

   Ничего. Хотя… может, задумалась бы, прежде чем этакий подарок принимать. Или нет? Думала-то я всегда с запозданием. И теперь тоже.

   - А вы… почему не взяли книгу?

   Он провел ладонью по щеке, придавливая отросшую щетину. Вздохнул.

   - Нету в том смысла, девонька… силу-то я взять могу, да на мне она и кончится. Все ж таки такие, как я, скорее выверт природы, чем путь.

   Ломота отступала.

   - Да и своей мне доволи. Пусть ведьмак, но род за мной старый стоит.

   А ведь он мог бы пойти учиться. Или даже нет, просто заявку подать, в профсоюз, встать на учет, получить лицензию, практику открыть. Многие так делают. У нас на курсе было двое ведьмаков, и оба, сколь знаю, неплохо устроились.

   Афанасьев вон в травах разбирается отлично. И думаю, не только в них.

   На меня поглядел, пальцами лба коснулся и руку убрал.

   - Моя от… супруга бывшая, тоже как прознала, то и… - он махнул рукой. – Начала ворчать, что способности, что возможности… я и поддался. Тогда-то аккурат и вернулся.

   - С Северов?

   - Не, там я еще раньше был. С корабля списали. По собственному… не важно. Главное, жена молодая, ей в столицы охота. И я рад угодить. Но приехать-то приехали, на службу устроился. Участковым. От как ты…

   Слабо верится.

   - А тут аккурат высочайшее дозволение вышло. Императорское.

   Это ж когда было-то? Мы проходили. О признании ведьм и ведьмаков, об уравнивании прав с магами, о мерах, позволяющих улучшить обслуживание… и что-то там еще.

   Это ж до моего рождения.

   Задолго.

   - Многие не особо верили, а я вот рискнул. Открыл кабинетик, травки там, заговоры. Практика, стало быть, частная. Оно-то дело пошло, конечно.

   Афанасьев вздохнул и поднялся.

   - Да только скоро мне тошно сделалось. Не мое это… совсем. Терпел, терпел, да и… - он махнул рукою. – Хреновый я ведьмак. А от участковым неплохим был. Вставай. Иди ополоснись и поедем.

   - Куда?

   - К доктору. Больничный закрывать.

   - А…

   - Ушла она от меня, - на мой невысказанный вопрос Афанасьев все же ответил. – К полковнику одному, пусть не шибко родовитому, но с перспективою. Я не виню. Она иной жизни желала, которой я дать не мог. Её и получила. Была счастлива.

   А он?

   Был ли? Он ведь одиночка, а… спрашивать неудобно.

   - Иди, давай, - Афанасьев отвернулся. – А то ж люди ждут.

   Я и пошла.

   Ванная комната в моей каморке имелась. Ну как, комната. Крохотная, куда только и влез, что умывальник да штанга с душем. Я задернула старую шторку и включила воду. И стояла. Просто стояла, позволяя воде смывать с тела и пот, и остатки зелья.

   Все одно странно…

   Почему Афанасьев в реестрах не числится? Если дело свое открывал, то должен был получать лицензию. А значит, и в реестр попал бы. А там, коль попадаешь, то и остаешься до самое смерти.

   Но тогда на деле имелась бы отметка.

   Или она имелась?

   Мне-то личные дела в руки никто не давал. Не того я полета птица. Хотя… будь такая отметка, участок считался бы укомплектованным. И запрос на ведьму не удовлетворили бы, а повесили бы все эти дела на Афанасьева.

   Или в те времена, сразу после выхода высочайшего указа, никто реестров не вел? Может и такое статься. Тогда-то бумаг было больше, но и терялись они куда чаще. Никаких тебе общих баз, облачных хранилищ и мгновенного обмена информацией.

   Нет.

   Все равно ничего не понятно.

   Кроме того, что мне, кажется, очень сильно повезло. Но это-то и подозрительно.

   Закутавшись в старенький – еще в студенческие времена его прикупила, с первой стипендии – любимый халат, я выглянула из душа.

   Афанасьев колдовал над плитой.

   Плиткой. Нормальная-то плита не встала, а вот плитку электрическую я прикупила. Одной много ли надо? Холодильничек тоже подобрала как-то.

   И вот куда его?

   С собой?

   А как? Еще ведь вещи, пусть немного, но все-таки… и телевизор. Ноут ладно, он маленький, кину в сумку и все. Телефон. Зарядки. Что еще? Косметику. Полотенца в количестве трех штук и массажер для ног, приобретенный в пору осенней депрессии. Я его даже распаковала.

   - Садись, - велел Афанасьев.

   Стол у меня был так, не стол даже, а доска, приставленная к подоконнику и ножкою подпертая. Сотворила его не я, а жилец, который обретался в этой норе до меня. Но я приспособу оценила.

   А вот стул уже родной, притащенный с ближайшей помойки.

   Нет, участковые ведьмы получают неплохо, но мне вот как-то всегда было жаль деньги тратить. То ли сказалась привычка экономить, то ли сама по себе я была жадной.

   Стало вдруг стыдно.

   И перестало.

   Афанасьев раскладывал по тарелкам яичницу. И вот как получилась-то! Белые озера белка, который схватился плотно, без соплей, и в то же время яркие острова желтков. Сверху – мелко порубленный лук.

   Кусок сливочного масла, что таял и расползался тонкими ниточками.

   Хлеб.

   И тушенка, вывернутая из банки в глубокую миску.

   - Ешь, - Афанасьев подвинул тушенку ближе. – Не стесняйся.

   Я бы, может, и застеснялась, но голод… запах… кажется, в жизни я такой голодной не была. А потому только и выдавила:

   - Ш-пасибо.

   С набитым ртом, конечно, не слишком вежливо, но плевать. Так мы и ели. Я жадно, пусть и стараясь не подавиться, Афанасьев – неспешно и явно за компанию.

   После и чаю сделал.

   И варенья подал. И снова пирожков выложил, найсвежайших.

   - А колени у тебя не болят, - я принюхалась. Пирожки были с яблоками, да не просто тертыми или там кусками, нет, такие мама пекла. Яблоня-то у нас была старая, яблоки давала мелкие и суховатые, вот она их и нарезала, и скидывала на сковороду, туда же отправляла пару ложек сахару и кусок сливочного масла.

   Надо же.

   А казалось, я о той жизни ничего-то и не помню.

   Но лучше бы и не помнила вовсе, до того вдруг тошно сделалось. И тоскливо.

   - Отчего же, болят.

   - Только от моих мазей толку немного, - я все-таки стянула пирожок. И укусила, закрыв глаза. – Почему? Почему именно я? Я ведь не самая сильная…

   - Сила без надобности. Он, хватает.

   - И не самая умная…

   - Не скажи. Говорил я с одним своим старым знакомцем… он еще раньше приходил, спрашивал.

   Бизон?

   - Борис Игнатьевич?

   Зоненко. Если взять первые буквы имени и отчества… кому и когда из студентов это пришло в голову? Без понятия. Но кличка приклеилась. Пусть даже ничего-то в облике его не было бизоньего, напротив, Зоненко был высок, тонкокостен и сухопар. И походил скорее на престарелого журавля.

   - Он самый. Искал место для одной способной дурочки.

   Надо же… а я бы никогда и… и выходит, думаю я о людях хуже, чем они того заслуживают. Совестно. Но не настолько, чтобы кусок поперек горла встал.

   - А мне аккурат нужна была толковая ведьма, с головою от мусора свободной.

   - Это не про меня, - вздыхаю и запихиваю в себя пирожок.

   А чай – с травами. Чабрец чую, еще самую малость – календулы цвет. Капля брусничного листа.

   - Ну… любовь-морковь, дело молодое… оно и ладно вышло. Складно, я бы сказал. Прямо одно к одному, - Афанасьев потер руки. – Ладно, ты меня глазищами-то не сверли. Оно-то да, голову тебе задурили изрядно, но зато теперь, разок обжегшись, не купишься.

   - На что?

   - На слова красивые.

   - Наверное, - честно говоря, хотелось бы думать, что я повзрослела, поумнела, но что-то, должно быть остатки здравого смысла, подсказывали, что не стоит сильно уж на то надеяться.

   - Поглядим, - Афанасьев потер подбородок тыльною стороной ладони. – Но ты права… мази твои, уж извини, составлены толково. Для города. Но силы им не хватает.

   Это я и сама знаю.

   - И на будущее. Травы сама бери. Сборы эти, фармацевтические, даже которые с лицензией, не то. Через многие руки травы проходят, а потому, даже правильно собранные, силы изрядно теряют.

   И это знаю.

   В университете рассказывали. Вон, даже целый курс был, об основах заготовки лекарственного сырья. Годовой, между прочим. А потом еще отдельные, по консервации, сушке или правилам хранения семян. Корней. Плодов и прочего. Еще там чего-то…

   Но откуда в городе целебным травам взяться?

   Вот и закупаем.

   Даже родовые ведьмы давно уж услугами фармацеи пользуются. Ну, для большинства зелий. Оно-то поговаривают, что у каждого рода есть своя земля, а при ней – махонький такой садик. Или огородик. Но сколько в том правды, понятия не имею.

   - От ничего, поедешь, оглядишься… оно и к лучшему. Вещицы твои я собрал. Документики тоже. Вот как больничный закроешь, так сразу и отправимся.

   - И… ты?

   - А как же, - он пожал плечами. – Довезу, чего уж тут. Ты ж вон, едва на ногах держишься. Куда тебе с чемоданами.

   - И холодильником…

   - Вот, и холодильником. Так что допивай и одевайся. А то этот твой… поганец весь прямо извелся.

   И усмехнулся так… выразительно.

   Интересненько… и где это Гришка успел дорогу ему перейти?

   Но вопрос я попридержала. Чай допила.

   - Я… скоро.

   Афанасьев кивнул и тарелки собрал, поставил в умывальник, буркнувши:

   - На улице буду.

   Как ни странно, но в поликлинике мы управились быстро. Афанасьев с кем-то поздоровался, кому-то кивнул, махнул и вот мы уже в кабинете, где молоденький целитель пытается скрыть свое недовольство. Но осмотр проводит.

   И больничный подмахивает, правда, ворча под нос что-то этакое, об обнаглевших в конец ведьмах.

   Диагноз…

   Знакомый код.

   Переутомление. Магическое истощение. Ах да, лист рекомендаций мне тоже суют в руки. Что там? Режим питания, отдыха и сна. Прогулки на свежем воздухе и минимизация стрессов.

   - От видишь, - Афанасьев выдрал листок из моих рук. – Все как надо! Сиди тут.

   Он сам отнес больничный в бухгалтерию, и сам же вернулся оттуда с обходным листом, уже заполненным и оформленным, под которым мне только и надо было, что подпись поставить.

   Я и поставила.

   - Дальше что? – спросила уже даже с интересом.

   - Что-что, ужинать. И собираться. С утреца и выедем. Поешь только хорошо. Дорога дальняя, но оно того стоит, - Афанасьев зажмурился. – Места там красивые… душа отдыхает.

   - А вы…

   - Оттудова родам.

   И почему мне кажется, что это тоже не случайность. Все не случайность.

   - Тогда мне в магазин бы, купить еды. А то ведь как-то… я одна привыкла. Вот в холодильнике…

   - Мышь повесилась, - кивнул Афанасьев. И усмехнулся. – Не боись. Теперь не пропадешь. Если, конечно, глупить не станешь. Ах да, и денег наличных возьми. С банкоматами там туго.

ГЛАВА 5

Выехали мы и вправду рано, в шестом часу утра. Честно, думала не засну, и даже какое-то время действительно не засыпала, ворочалась все, думала, что о жизни моей странно-никчемушной, что о происходящем. Как-то оно все связано.

   Афанасьев с книгой.

   И я теперь с книгой, которую, к слову, нашла дома, на полочке, аккурат между русско-английским словарем и «Полным телефонным справочником г. Москвы» издания тысяча пятьдесят шестого года. Я даже открыла, книгу, не справочник. Погладила страницы. И закрыла.

   Потом.

   Когда разберусь.

   И так, есть книга, Афанасьев и я. А еще есть Гришенька, который вдруг появился не где-то там, а именно на нашем участке. И чем больше я думала, тем более неслучайным казалось мне это появление. Но как его объяснить? Не ради меня же он… тем более сразу выпер.

   Этот лог еще… то есть падь, то ли бобровая, то ли беличья, которая под Смоленском. Места заповедные. Да, там места еще те… заповедник или нет, но леса с болотами там имеются и в немалом количестве.

   И что это мне дает?

   Ничего, кроме муторного сна с пробуждениями через каждый час. Завтракала я кефиром с булкой. Вещи еще с вечера собрала, подивившись тому, что почти и нет их. Вот только холодильник.

   И телевизор.

   И чемодан, пусть не самый новый, но родной и привычный. А книгу я в рюкзачок кинула, к планшету с телефоном. Как-то, может, без должного уважения, но зато под рукой.

   В «Ниве» пахло кофеем и булками, которых на заднем сиденье пакет целый обнаружился.

   - Ешь, - предложил Афанасьев.

   Мой холодильничек он вынес в одиночку, будто тот ничего и не весил.

   - Спасибо, но пока воздержусь. В меня в такую рань не полезет…

   - На от, - он вытащил из багажника коробку. – Тут ребята скинулись, думали купить чего, но я сказал, лучше бы деньгами. На обзаведение.

   Но они все одно купили.

   Шоколада.

   Из той самой «Шоколадницы», которая к императорскому двору шоколад поставляет, а потому и закупаются там люди, готовые платить за шоколад столько, словно он из золота отлит.

   - Спасибо, - я почувствовала, как на глаза слезы наворачиваются.

   - Деньги не потеряй.

   - Деньги – лишнее…

   - Не дуркуй. Деньги лишними точно не будут. Жилье, конечно, тебе будет, вон, бабкин дом стоит без хозяев. Однако все одно пригодятся. А то я не знаю, что в любом доме-то все чужое. И своего охота.

   - Но я…

   Неудобно, наверное. В конце концов, мы ведь и друзьями-то не были. Как-то не получалось у меня друзей заводить. Так, знакомые. Коллеги.

   - Люди, - Афанасьев забрался на свое место и щелкнул меня по лбу. – Они не дурнее тебя. Или меня. И понимают, как оно есть. Не обижай их.

   А конфету я за щеку сунула и зажмурилась.

   В «Шоколадницу» я как-то заглянула, когда на третий класс с четвертого перевелась, а стало быть, и право на доплату получила.

   И доплату эту самую.

   А еще начальник премию выписал. Так и сказал, мол, за оправданные надежды… полтора оклада по итогу вышло. Безумные деньги, если подумать. Я и ощутила себя богатой настолько, чтобы заглянуть.

   Да…

   Шоколад был вкусным, только горьковатым, то ли сам по себе, то ли от воспоминаний.

   - Прошлое, конечно, помнить надо, - Афанасьев глянул на меня. – Да только помнить, а не жить им.

   Наверное.

   «Шоколадница» занимала отдельное строение. Небольшой такой особняк, аккуратненький. Внутри - белый мрамор. Окна в пол. Столики, которые будто в воздухе парят. Ледяные скульптуры. И живые цветы. Всегда свежие, даже зимой.

   И я.

   И девушки в униформе. Безукоризненно вежливые, но все одно как-то дающие понять, что мне не тут не место. Для таких, как я, есть магазинчик через дорогу. Попроще. Подешевле. А я вот сюда приперлась и глазею на витрину. Там было на что посмотреть. Торты и пирожные, больше похожие на произведение искусства. А еще шоколад. Литой ли. Фигурками ли. Конфетами, сложенными в крохотные коробочки. И в не крохотные.

   Запах сладостей.

   И смех, который заставляет обернуться. Я вижу Гришку, там, за одним из столиков. И девушку с длинными светлыми волосами. Она и смеется в ответ на его шутку.

   К бесам.

   К демонам. К нижнему миру.

   Конфета истаивает. А я даже не понимаю, с чем она была. И… кажется, тот шоколад, что я брала на рынке у одной старушки, ничуть не хуже. Ну или это я просто ничего в шоколаде не понимаю.

   - Поспи, - то ли просит, то ли приказывает Афанасьев, и веки тяжелеют, а я проваливаюсь в сон.

   Сколько он длится?

   Просыпаюсь уже от того, что машина стоит. Заправка? Так и есть. Запах бензина. Поля кругом. Рапс аккурат цветет, а потому желтым-желты. И красиво это. А еще будто дышать легче, несмотря на этот вот бензиновый аромат.

   Шея затекла.

   Плечи. Ноги.

   - Выспалась? – Афанасьев улыбается. – Пошли, пообедаем, чем Бог послал.

   И говорит это без шутки.

   - А ехать долго?

   - Еще часов пять.

   Далеконько Гришка меня услал. А ведь тоже интересно, мог бы просто перевести куда на окраину. Как-то ж жил он пять лет, и Машенька его тоже жила со мною в одном-то городе.

   И тут…

   Бог послал густую шурпу и шашлык. И главное, вкуснющие, а уж домашняя пахлава с чаем и вовсе заставила забыть обо всем.

   Куда там шоколаду…

   Хотя шоколад не при чем. Шоколад хороший. И ребятам спасибо.

   - Хорошо, - я откинулась на лавку, накрыв руками округлившийся живот. – А теперь рассказывайте.

   - Что?

   - Правду. С чего вдруг такая забота? И книгу вон дали, и домой проводили, и… сколько вы там меня выхаживали?

   Впрочем, сама знаю. Неделю. Целую неделю, которая просто-напросто взяла и выпала из жизни.

   - Может, испугался? – Афанасьев ел аккуратно, умудряясь не уронить и крошки, хотя пахлава крохкою была. - Ответственность почувствовал. Я же ж вроде как виноват.

   Ага, вот только в глазах ни тени сомнений, насмешка тоже.

   - И от чувства вины взялись сопровождать? Документы на перевод сами подготовили? Из бухгалтерии выбили зарплату до срока? И премию? Проездные? Что еще там?

   - Суточные. Пока не встанешь на довольствие, будешь числиться командированной.

   - Вот… это с книгой связано? И с Гришенькой?

   - Гришенька, - потянул Афанасьев и усмехнулся еще шире. – А что? Ему идет. Гришенька и есть… нет, не столько с ним, сколько с женой моей бывшей. И дочкой. Её. Хотя она и врала, что моя.

   - Почему врала?

   - А потому что ведьмаки не только дар передать не могут, но и кровь, - Афанасьев наполнил крохотные чашечки из огромного медного чайника. – Пей от. Тебе пить побольше надобно. Это не то, чтоб тайна великая, скорее уж не любят о таком говорить. Кому охота признаваться, что ты бесплодный? Вот и я смолчал в свое время. Подлость оно… но тогда иначе на все смотришь. Любовь голову дурманит да так… тебе ли не знать.

   Знаю.

   И не осуждаю. Хотя, наверное… или нет. Оно не мое дело.

   - В свое время я по миру крепко побродил. Дурь кипела ли, кровь отцова ли… он тоже неспокойным был. Или просто… не важно. Но как успокаиваться стал, так её и встретил. Влюбился… тут тоже такое от… мы, как привяжемся к кому, так прикипаем накрепко. Вот и я к ней. В Москву привез, стало быть…

   Откуда именно, уточнять я не стала.

   Пока.

   - Жили какое-то время… неплохо жили. может, она даже любила меня.

   А не видела в нем шанс уехать, откуда бы то ни было?

   - Но после меняться стала. А я вот нет… не захотел. И не сумел. Говорила, если бы и вправду любил, переломил бы себя. На деле же, девонька, если кто начнет требовать себя переломить, из-за любви там, или еще по какой дурости, не слушай. Не будет с того толку… в общем, как-то так все и развалилось. Нашла она одного… полковника. И ушла. Она-то как ушла, так вроде насовсем. Развели нас быстро. У ейного ухажера и связи, и возможности, ну а я не противился. Смысл-то? Силком себя любить не заставишь. Она же и вещей своих забирать не стала, мол, ей они ныне не по чину, могу бедным раздать, ежели вдруг.

   - И вы…

   - Роздал. Что уж тут. В церковь отнес… ну да не о том. Уехали они, куда-то к Балтийскому морю, там и были лет пять. Потом уже и в Москву вернулись. Он чин генеральский получил. Ну и остальное там. Квартиру, после и дом выстроил, да, мыслю, не один. Машины. Деньги опять же. Я её сперва и не узнал, когда появилась… такая вся из себя дама… в шубке куцей, на каблучках.

   Он чуть прищурился.

   А я отпила чай.

   Молча.

   - Глянула и сказала, что, мол, права была… что я этот… без амбиций. И перспектив. А вот нынешний её – настоящий мужик, который семью всем-то обеспечивает. Вот…

   - А явилась чего? – не выдержала я.

   Сомневаюсь, что бывшая жена Афанасьевича так страдала от того, что он не знает, насколько ей в жизни повезло.

   - Да вот… дочку она родила, - говорить о том Афанасьевичу было неприятно. – Тут дело такое ведь… у ней искра дара имелась. Она-то, как я потом понял, и со мною сошлась, чтоб, стало быть, силы прибавить.

   Нам молча поднесли выскобленную добела доску с горой домашнего хвороста. Тонкого, слюдяно-прозрачного и крохкого до неимоверности.

   - Она-то и раньше к бабке моей съездить все подбивала, когда поженились. Мол, с семьей познакомиться… а какая у меня семья? Только вот Наина и была. Я грешным делом подумал, что да, надобно. Правильно это. Аккурат после свадьбы и повез. Да бабка её на порог не пустила. И сказала чего-то такого, что… в общем, там Роза и поняла, что от бабки моей помощи не будет. Потом я еще вот со своими амбициями, которых нет… ну неможно ведьме ли, ведьмаку ли против природы идти! Не будет с того ни радости, ни пользы, ни вовсе чего толкового!

   - Да я верю, - я осторожно вытащила длинную хворостину. – Держите. Он вкусный.

   - А то… Шахрам умеет готовить. Серьезная женщина.

   Даже спрашивать не стану, откуда он эту серьезную женщину знает.

   - Стало быть, со мною у нее тоже ничего не получилось… а тут этот… почти генерал. Вот… и дочку родила. Надеялась, что в ней-то сила полным цветом расцветет. И ведьма, которая в том помогала, заверяла, что так и будет. Розалия ж ей заплатила, и чтоб на заповедную поляну привела, и чтоб слово молвила, и за амулеты всякие…

   - Не помогло?

   - Нет, - Афанасьев покачал головой. – Обычною дочка родилась.

   Ага.

   И что это значит?

   - Точней даже не так. Сила в ней была, но закрытая. Крепко-накрепко.

   - И она решила, что это вы виноваты?

   - Нет. Знала Розалия, что и её вины тут хватает. Честно, я и сам не думал, что так оно получится. Просто… клятву-то она, как ни крути, приносила. И не в ЗАГСе. А я ответную. Обещались жить, в любви и согласии… так что будь осторожна, девонька, не клянись зазря, ведьмино слово порой крепче камня будет.

   - Не буду, - пообещала я.

   - Вот… а тут Розалия понадеялась, что если мы друг другу свободу дадим, то клятва эта отменится. И просить пришла, чтоб я согласился. Ну, стало быть, чтоб отпустил и все такое… чтоб дочке жизнь не ломал.

   - А вы?

   - Согласился. Что я, зверь, бабу мучить? Да и не любила она меня. А с такою жить… это хуже, чем просто насилие. Нет уж… - он вытащил еще одну веточку хвороста. – Правда, сказал ей, что дочка точно не моя, хотя по срокам аккурат моею выходила…

   - А не могло…

   - Не могло, - сурово произнес Афанасьев. – Или думаешь, я бы свою кровь бросил? Нет… предложил ей к магу пойти, родство, стало быть, установить. Так она сразу и на попятную. Оказалось, что генерал её сразу установил… вот.

   - У вас не получилось?

   - Не получилось, - Афанасьев вздохнул. – Клятву дать легко, а вот забери-ка ты её попробуй. Но мы пробовали. И к ведьмам Розалия обращалась, из старых родов… и к бабке моей ездила, знаю, да только без толку. Никуда-то оковы не делись. После уж она приуспокоилась. Да и жили вроде неплохо, хотя других детей у нее так и не вышло. Может, впрочем, и не особо хотела-то. Не мое то дело. Знаю, что дочка её выросла, вышла замуж…

   С хворостом слушать интереснее. И главное, хрустеть хрустит, а на языке тает. И с горьким местным чаем лучше нету.

   - И паренек толковый… Игнатьев фамилия.

   Что?

   Да быть того не может… или как раз может? Как раз объясняет… что?

   - Жили… неплохо, думаю, жили. Розочкин супруг далеко не сразу в отставку вышел, только уж когда зять окреп. Ну и вышедши не оставил без помощи. Связи-то – это связи, их отставкой не испортишь. Вот… только вот с детьми у Игнатьевых никак не ладилось.

   Афанасьев замолчал и молчал с минуту.

   - Ну а как случилась беременность, так Розалия дочку свою, стало быть, ко мне привела. Чтоб простил. Благословил. Я и простил, и благословил… и к бабке отвез. Ну, на всякий случай. Что там раньше было – дело третье, а все ж брюхатую девчонку пугать – это никаким богам не по нраву, ни старым, ни новому.

   Он коснулся креста.

   Верующий ведьмак… хотя, чего только в мире не бывает.

   - Бабка глянула. И в дом увела. Надолго… а потом вернула. Сказала, чтоб берегли, что… лучше б вытравить дитё, иначе выбор будет тяжким. Ну тут уж они обе уперлись, и Розалия, и девчонка. А зря, бабка, она б зазря не стала бы… вот.

   Чувствую, ничем хорошим это не обернулась.

   - Родила она… в срок родила. В лучшем госпитале, при ней целителей штат был и еще три ведьмы. И меня позвали зачем-то, будто я в этом бабьем деле смыслю чего.

   Притворяется. Смыслит и еще как.

   - Вроде все было… нормально было. Кесарево сделали, да… на всякий случай. Хотя там твердили, что показаний нет, нормальная беременность да все такое. Но… - он снова вздохнул, горестней прежнего. – Выписали их здоровыми, обеих… а месяца не прошло, как сгорела девка. Онкология…

   - Но… это ведь бывает.

   И с ведьмами.

   И даже с целителями. Рак, они ни возраста не разбирает, ни чина. И сила перед ним не защитит.

   Но месяц…

   - Что-то там такое… сверхагрессивная форма. На фоне беременности… и как оказалось, что знала она. И началось все еще когда ходила, с дитем. И выявили все это. И сказали. И предлагали прервать беременность, а она вот… молчала. И запретила говорить, что матери, что мужу.

   Прикусываю губу.

   И страшно. За эту вот незнакомую мне женщину, которая сделала свой выбор.

   - А Розка меня обвинила… и клятву эту. И за внучку… боялась очень. И она, и муж её. И Игнатьев.

   Машенька.

   Надо же, я её ненавидела. Не настолько, чтобы проклясть. Я все же адекватный человек, но вот… люто, до белых глаз. И завидовала. И желала… а она, оказывается, вот как.

   Тоже без матери росла. Хотя… у нее дед был. И бабка. И отец тоже. А у меня вот детский дом, пусть даже неплохой.

   - Муж Розкин умер лет десять тому. Она к Игнатьеву переехала. Внучку воспитывать. Ну и… тот мог бы жениться.

   Но не стал. Вряд ли потому, что тещи опасался. Кто она, вдова отставного генерала? Значит, любил свою жену? Вот так, чтобы просто… просто потому, что есть, а не потому, что генеральская дочка?

   И снова завидно. Хотя странное это дело, завидовать мертвым.

   - Она не так давно ко мне пришла… вот перед свадьбой своей внученьки. Сказала, мол, Машенька замуж идет. А у нее та же беда. Сила, которой прибавилось, но запертая. И вроде как, чтобы силу отпереть, надо силу получить. Дар. Ведьмин.

   - Книгу?

   Кивок.

   Вот же ж…

   - Я её к бабке отправил. Она-то аккурат уже в тех годах была, когда жизнь тяготить начинает. И заговаривала о том. Да…

   - Но?

   - Розка съездила. Вернулась злая. Кричала, что мы поплатимся, что мы у нее дочку забрали, а теперь и внучку хотим… хотя с Машкою ездила. А бабка мне позвонила.

   Хворост незаметно закончился.

   - Она-то телефоны не больно жаловала, но прикупила. Признавала пользу. Вот… позвонила и сказала, чтоб не вздумал помогать.

   - А почему?

   Не думаю, что старая опытная ведьма так глубоко обиделась на женщину, внука её бросившую, что мстить продолжила.

   - Не знаю… она сказала, что неможно им к силе. Что хуже будет. Что для них одиный выход – отказаться от силы. В Ковен обратиться, чтобы всю, до капли, вытянули. Ритуал есть и разрешенный…

   - Это опасно.

   - Именно.

   И вряд ли его Роза, которая тряслась над внучкой, согласилась бы рискнуть её жизнью.

   - Вот… ну и притихло все. Опять.

   Но тут Машенька забеременела. А дом сгорел… с ведьмой… и она сгорела, хотя должна бы… и…

   - Её смерть расследовали? Хотя…

   Игнатьев же не просто так, а зам министра внутренних дел. И для него, полагаю, направить расследование в нужное русло, не так и сложно.

   Что-то мне стало нехорошо.

   - Понимаешь, - Афанасьев склонил голову. – На самом деле сомневаюсь, что Игнатьев сам в этом замешан.

   - Почему?

   - Слишком уж все… - он покрутил рукой. – Запутано. Да и ресурсы не те. Будь ему оно нужно, я бы с тобой тут не сидел. Нашлось бы… местечко.

   Где-нибудь под землей.

   И уж точно было бы ему не до игр. И не до книги.

   - Роза это, - убежденно произнес Афанасьев. – Внучка её… не думаю. Не показалась она мне умной девкой, скорее уж…

   Он крутанул рукой.

   - Все в этих ваших… интернетах.

   Это да. Я подавила завистливый вздох. Сетевая жизнь Машеньки, в отличие от моей собственной, была красива и насыщенна. И думаю, что не только сетевая, но тут уж, подозреваю, с завистью надо прекращать.

   - Так что Розка… и этот твой, хитрозадый. Так что… берегись.

   - Чего?

   - Откудова мне знать? Я свое дело сделал. Нашел, кому силу передать, а там уж сама, сама…

   - Может… с ним поговорить? – предложила я робко. – С генералом? Объяснить там…

   Афанасьев только глянул.

   Ну да.

   Глупо.

   Что объяснить? Что дочка его от любимой жены рискует повторить судьбу этой самой жены? И что теща его спасти пытается, а для того нужно… нет, каким бы он ни был человеком, пусть даже не верящим в эти все проклятий, но вот… как знать, не рискнет ли проверить?

   - Видишь, сама все понимаешь.

   - Но если и вправду в книге этой… тогда почему? Почему он до сих пор не вмешался?

   Не из врожденного же чувства справедливости или еще чего? Оно ведь, когда дело касается родных и близких, чувство справедливости дает сбой.

   - Не знаю. Честно… хотя… уж полгода как упорные слухи ходят, что сам он приболел. Что… может, в отставку выйдет. А может, сразу и на погост. Сколько в этом правды, одному богу ведомо.

   Сказал и поднялся.

   - Идем. Нам бы к вечеру до места добраться…

ГЛАВА 6

Дни ныне долгие, а потому добрались, как ни странно, засветло. Причем я честно предлагала Афанасьеву сменить его за рулем, но он только отмахнулся:

   - Спи, - сказал. – А как приспичит, говори. Остановлю.

   Так и ехали.

   И разговаривать не разговаривали. Я думала о своем… обо всем и сразу. Сила… сила теперь моя, пусть пока и заемная, но если книгу почитаю, глядишь, и сумеем ужиться. А нет… я ведь могу её отдать.

   Есть обряды.

   Запретные.

   Черные.

   Такие, о которых в приюте рассказывают темной-темной ночью и обязательно шепотом. Чтобы одеялом с головой накрыться и даже ноги из-под него не высунуть. Потому как мало ли, кто из-под кровати выглянет да за ногу эту ухватит.

   …и была девочка, красивая очень, - Нелькин голос заползает в уши, хотя голову я спрятала не только под одеяло, но и под подушку. – Сама белая, волос темный. И глаза зеленые. А зеленые глаза – верный признак ведьмы.

   Я тогда еще и близко не ведьма. Но сердце обмирает. И от огорчения тоже. Глаза-то у меня самые обыкновенные, серые.

   - Тихая была. Ласковая со всеми. И её любили. Но пришла как-то новенькая, из диких.

   Дикими у нас называли тех, кому случалось в других приютах жить.

   - Здоровущая такая. С кулаками.

   У нас тоже случались новенькие. Правда, редко.

   - И начала она всех пугать и забирать, что понравится. Вот и к девочке подошла. Сперва сказала – отдай ленту из волос!

   Нелька замолкает, чтоб нам страшнее стало.

   И становится.

   Глупая же история, а мы лежали…

   - Та и отдала. Вплела её та девка в косы и день ходила довольная. А потом говорит, отдай, мол, свои башмачки…

   И забыла я эту то ли сказку, то ли быль, не единожды перевранную. Впрочем, читали нам курс фольклористики на втором году. Там похожих историй хватало.

   И все, как одна, народные.

   - И снова отдала их… а на третий день и говорит девка, мол, отдай мне свое место у окна! – Нелькина кровать скрипит и сама она привстает, правда, сразу же ложится, потому что воспитатели следят за порядком. Узнают, что Нелька не спит, накажут. Я же вовсе замираю. – И легла она спать. Только уснула, как окно заскрипело, и ветерком потянуло. Хотела она глаза открыть, но не смогла. А на грудь что-то тяжкое упало, холодное и длинное.

   Гадюка.

   Иногда, правда, это был уж, но чаще все-таки гадюка, которая противной девице в рот заползала, а потом выползала, дар волшебный прихвативши, чтобы хозяйке отдать. Ну или не дар, а силу жизненную. И тогда просыпалась вредная девица седою старухой, а то и вовсе не просыпалась. Тело на кровати находили. Старушечье.

   Это сказка.

   Просто сказка, но…

   …но многие сказки не на пустом же месте появились. И помимо фольклористики читали нам расширенный курс правоведения, в частности долго и нудно останавливались на особых разделах.

   Точнее на действиях, за которые можно попасть под статью из этого, особого раздела.

   И преподаватель, сухонький старичок с дребезжащим голосом, с упоением рассказывал не только о законах, но и о ритуалах. Запрещенных, само собой.

   Незаконных.

   Если нет высочайшего разрешения.

   В том числе о ритуале изъятия силы, который может быть добровольным, но того уж пару сотен лет не случалось, ибо кому охота с силой расставаться, и принудительным. Он-то как раз свершался, но по тому, особому, дозволению. И речь во всех случаях шла о преступницах.

   Я ведь не преступница. И против короны не умышляю. И… и вообще вон, состою на службе государевой.

   Могла ли Роза получить такое разрешение? Или же рискнуть и обойтись без него? За жизнь внучки… я бы рискнула. Если бы кому-то настолько близкому угрожала опасность, я бы не знаю, что сделала, но уголовный кодекс меня точно не остановил бы.

   Главное, что есть такой ритуал.

   Есть.

   А главное, что он, пусть и сложен сугубо технически, но провести его может любой человек, в ком хоть капля дара имеется. У Розалии, как я поняла, капля и имелась. Хватит ли?

   Силы?

   Решительности?

   Ведьму же кто-то да сжег… а это непросто.

   И если именно на этот ритуал и расчет? Книга ведь сама по себе артефакт. Причем, судя по возрасту, из числа совершенных, тех, за которыми наука не признает разума, но и робко так оговаривает возможность наличия у них «свободной воли».

   Так вот, если бы книга не захотела поделиться силой, никто и ничего бы не смог сделать. Даже весь ковен во главе с Верховной… и не стал бы. Закон тут однозначен.

   А Роза…

   Если она уже пыталась? Допустим, подстроила смерть ведьмы. Добыла книгу. И поняла, что та не расположена к сотрудничеству? Книга просто не открылась. Или подразнила пустыми страницами. Роза же оказалась в ситуации, когда все зря. Могла ли она рискнуть? Отправить книгу бывшему мужу в надежде… на что?

   На то, что сам её использует?

   Сомнительно.

   А вот рассчитать, что он найдет молодую и не обремененную разумом ведьму, которая подарочек примет… и силу… из ведьмы силу, тем более не прижившуюся, извлечь куда легче, чем из книги.

   Что остается?

   - Не спи, - голос Афанасьева не позволил мне упасть в бездну отчаяния, и даже из сна вырвал. – Сейчас… подъезжаем. Места тут хорошие. Красивые… она, даром, что Упыревка.

   - Что? – я хлопнула глазами.

   Заснула?

   Нет, задумалась просто. И… и ведь почти додумалась.

   - К-какая Упыревка? Мы ж в этот… Беличий лог… Заячью падь…

   Афанасьев рассмеялся.

   - Бялкина падь – это в целом, так сказать. Название местности. Тут пяток хуторов, пара имений и город. Упыревка. Раньше деревней значился, но лет уж пятьсот как в города перешел. Вырос я тут.

   И вновь же подозрительно до крайности.

   Он вырос.

   А жить еду я.

   - Тебе понравится… - сказал Афанасьев, а я сделала вид, что уже нравится.

   Ну… что сказать?

   Справа лес. Слева тоже лес. И в лесу темно, потому как время-то позднее. Небо синеватое, и синева эта, сгущаясь под еловыми лапами, ложится на дорогу. Афанасьев вон фары врубил, но странное дело, от них и того темнее.

   Лес заканчивается как-то сразу и вдруг.

   Будто обрывается.

   И мы оказываемся на холме, с которого белесым полотнищем скатывается дорога. Она добирается до речушки, что поблескивает где-то там, впереди. Виден даже белый горб моста, а за ним уже и город.

   - Упыревка, - мрачно повторяю я.

   Всегда мечтала пожить в городишке со столь говорящим названием.

   - Вообще некогда эти земли были пожалованы боярину Лютому… - Афанасьев чуть сбросил скорость, но все одно по ощущениям с холма мы покатились как-то слишком уж резво. – Это прозвище, если что.

   Ага.

   Все интересней и интересней.

   Река приближалась и оказалась вовсе не такой уж узенькой. Наоборот, вполне себе широкая полноводная река. А мост вот не современный, бетонный, но из белого камня… мрамора?

   Нет, быть того не может.

   - Верный царский подвижник… родом из Валахии…

   - Что?!

   - Его местные Упырем прозвали. Ну а деревню близ имения, стало быть, Упыревкою.

   - Нет, вы серьезно, да? Здесь… погодите… боярин Лютый из Валахии… это ведь Владислав Батор? Баторовы?

   И сейчас-то род славный, известный.

   - Тут их родовое имение, - доверительно произнес Афанасьев. – Ну и дед постоянно живет. Точнее даже прадед, если не прапрадед. Но наши его привычно дедом величают. Ему в городе тяжко, а вот молодые как раз больше в Москве… познакомишься. Удивительный старик.

   - Упырь, - я прикрыла глаза.

   - Это нетолерантно, Ласточкина, - хохотнул Афанасьев. – Как ныне там принято?

   - Гемоглобин-зависимое меньшинство…

   - Вот. Не вздумай только перед стариком чего-то такого ляпнуть. И упырем называть не смей. В глаза… да и за глаза тоже. Баторова тут любят и ценят.

   Не хватало…

   Вампиры, они же упыри, они же то самое гемоглобин-зависимое меньшинство, конечно, встречались. И в университете тоже. Только вращались где-то там, в кругах высоких, средь родовых ведьм и урожденных магов, куда простым смертным, которым боги отсыпали пару крупиц дара, доступа не было.

   Что сказать…

   А и вправду, что сказать?

   Я попыталась вспомнить. Ну да, юноши и девушки с характерно тонкой костью и бледной кожей, красноватыми глазами, которые они прятали за черными стеклами солнцезащитных очков. Неизменно вежливые. Невозмутимые.

   Равнодушные.

   Только все одно от них дрожь пробирала. А ведь всем давно известно, что упыризм… то есть гем-зависимая анемия через укус не передается. Что происходит она из-за генетической поломки и нарушения синтеза чего-то там.

   И что…

   Что скорее эта вот зависимость от чужой крови – даже не дезадаптация, а скорее цена сложнокомпонентной адаптации, ведь упыри… то есть те самые меньшинства, они куда быстрее обычного человека.

   Сильнее.

   И ловчее.

   И дар в них проявляется ярко. И много чего еще… а кровь… ну не так много её и надо. Даже не сама кровь, а отдельные компоненты, которые их славные предки добывали из невинных дев, а потомкам вот донорство и достижения фармацевтики жить помогают.

   Так чего нервничаю?

   Давно не дева. Юной и прекрасной тем паче не назовешь. И сомневаюсь, чтобы здешнего престарелого князя моя грязноватая шея заинтересовала.

   - Кстати, вон их имение, - Афанасьев за мостом притормозил и махнул рукой куда-то то ли в сторону, то ли вверх. – Завтра поглядишь.

   Что-то нет у меня желания.

   Тем паче, если патриарх… если такого рода… как-то, чую, со своими проблемами они без участковой ведьмы справятся.

   - Поглядишь, - повторил он с нажимом. – И не дуркуй. Узнаю, что не явишься, хуже будет.

   - Зачем я им?

   - Им ты и вправду не сдалась, а вот они тебе пригодятся. Тут их земля. И их сила. И без их дозволения ворона не нагадит, что уж говорить о чужой ведьме. Только они должны свою от чужой отделить. Ясно?

   Куда уж яснее.

   И все-таки…

   - А примут ли?

   Кто я вообще такая… подумаешь, участковая ведьма.

   - Примут. Не сомневайся… вон, к слову, там, за городом, еще имение есть. Волчий ров.

   - А там что?

   - Там? Да как тебе сказать. Ты главное, там на полнолуние не гуляй. Они-то своих в узде держат, но молодняк – на то и молодняк, чтобы бузить.

   - Нет… они же ж с упырями… то есть… никогда… и не рядом, - я потрясла головой. – И вообще метаморфы редкость…

   - Это в Москве редкость. А тут их хватает… каждый четвертый, если не поболе, пусть не полным оборотом, но кровь – не водица. Многие-то полукровки или эти, как их…

   - Квартероны?

   - Во-во… тут как вышло-то. Лет триста тому одна девица дюже благородная от папеньки ехала к жениху. То ли в гости, то ли для знакомства, тут уж кто чего баит. Но не доехала. Разбойнички наскочили, всех-то побили, а девицу, стало быть, в полон. За выкуп.

   - И как?

   - Выкуп папенька собрал. Чай, средь упырей с этим делом… с наследниками, тяжко. Вот… девицу вернули, да брюхата оказалась.

   Мда. Душевная история.

   - Оно ж выкуп - дело небыстрое-то. Пока гонца к князю послали, пока о деньгах договорились, пока… а разбойник тот вроде и ничего оказался. Жених-то, прознавши про этакую неожиданность, сразу от свадьбы отговорился.

   И понять его можно.

   - Ну а времена тогда суровые были. Папенька и придумал, что раз разбойник девку обесчестил, то пущай… в общем, оказалось вдруг, что разбойник тот из древнего и славного норманского роду. А потому вполне себе и ровня… как уж он там жениться, хотел аль нет, никто не ведает.

   Городок издали казался аккуратным, словно нарисованным.

   - Девице в приданое выделили имение. И государь высочайшею волей положил начало новому роду… ну а что там волкодлак родился… бывает. Кровь у них сильная.

   Чудесно.

   С одной стороны упыри. С другой – оборотни, то есть метаморфы. И как мне там было обещано? Места заповедные. Чую, заповедней некуда.

   - Однако ж и средь них нет-нет да появляется кто белый да зубастый. И все всё понимают. Промеж собой у них давненько все сговорено. Грызутся, конечно, не без этого, но больше для куражу, чем и вправду из ненависти.

   - Что еще мне знать надо?

   - Еще… - Афанасьев задумался. – А почитай, что и ничего… не сложнее, чем у нас будет.

   Ага.

   Три раза.

   В приближении городок оказался еще аккуратней, чем издали. Будто с открытки сошел, той, которые «под старину» малюют, чистенькими да облагороженными.

   Улочки мощеные.

   Дома серовато-белые с окнами да цветочницами, в которых пышным цветом цвели петунии. И с пузатых балкончиков спускались цветочные плети.

   Зеленели дерева.

   Бесконечною лентой вилась живая ограда, остриженная на диво аккуратно.

   На площади, главной и, подозреваю, единственной, работал фонтан. Ну а за ним уже и дворец возвышался. Снова же белоснежный, о колоннах, лепнине и даже с собственной парой горгулий, правда, несколько пухловатых и скорее милых, нежели уродливых.

   - Тут градоправитель, сиречь, мэр живет, - Афанасьев остановил машину слева от фонтана. – А там он поселковая библиотека, дом культуры и еще портниха принимает.

   Здание было чуть пониже мэрского дома, но тоже при колоннах и статуях, правда, не горгулий. Слева от входа возвышался бледный юноша характерно-вытянутого телосложения, свойственного упырям. Левой рукой он прижимал к груди книгу, правую воздел к небесам, указывая пальцем на скособоченную луну.

   - Произведение местного скульптора. В благодарность за поддержку… символизирует путь к знаниям.

   Спасибо.

   В жизни бы не догадалась.

   Пару тянущемуся к знаниям упырю составлял крепкий коренастый молодчик с обнаженным и как по мне слегка перекачанным торсом. На физии его застыло сосредоточенное выражение, будто тип этот отчаянно пытался понять, что ж ему понадобилось у поселковой библиотеки.

   Или он к портнихе шел?

   - А это?

   - Это символизирует путь к телесному совершенству. Или чего-то вроде. У них брошюра есть. Почитаешь.

   Справа упырь. Слева оборотень.

   А между ними – поселковая библиотека. И портниха, что куда важнее. Чудесно… нет, и вправду.

   - Вообще Сипухин, скульптор это, на диво плодовит. Туточки каменоломни есть, неподалеку, оттуда ему мрамор и доставляют по повелению старого князя. Тот вроде как заказал статуи всех членов рода, включая и ныне почивших…

   Так что на ближайшие пару десятков лет неизвестный мне скульптор Сипухин работой обеспечен. То ли князь искусством проникся, то ли опасается, что в ином случае это искусство вырвется на свободу.

   - Не отставай, - Афанасьев бодро двинулся к дому мэра. Не поздновато ли для визитов? Я бы, может, предпочла гостиницу какую. Должны же в Упыревке гостиницы иметься-то.

   Или что-то вроде?

   Но Афанасьев удалялся, и мне ничего не оставалось, кроме как поспешить за ним.

ГЛАВА 7

- Ведьма? – мэр сдвинул брови.

   Оказался он невысоким пухлым – чуялось в нем некое весьма отдаленное сходство с горгульями на портике – человечком, облаченным в вельветовый спортивный костюм и кожаные шлепки без задников. Голову мэра прикрывала нейлоновая сетка, под которой, сквозь тонкую пленку, проглядывали характерные продолговатые бобинки бигуди.

   - Зачем нам ведьма?

   Причем поинтересовался так… робко словно бы, с недоумением.

   - Надо, - сказал Афанасьев строго.

   Я же постаралась сделать вид, что не слышу. И вообще всецело увлечена созерцанием очередного шедевра. Шедевр располагался там, где то ли сходились, то ли расходились лестницы, что вели на второй этаж резиденции, и представлял собой весьма корпулентную деву, облаченную в львиную шкуру. Причем судя по выражению лица, льва этого дева добыла сама, несмотря на то, что в левой вытянутой руке она держала чудовищных размеров иглу, а в правой – моток ниток.

   - Но…

   - По штату. Положено.

   - Д-да, но… не представляю, чем…

   Они перешли на шепот, а я чуть придвинулась к деве, чтобы разглядеть уже не льва, но змею, которая явно пыталась выбраться из-под беломраморных девичьих стоп.

   - …однако же…

   - Распоряжение…

   Слова доносились отдельные, и я старалась не слушать. Ну… почти старалась, все одно говорили тихо, а силу, чую, применять не след.

   - Конечно… безусловно…

   Змеиный хвост обвивал тонкую щиколотку. Гад явно надеялся выбраться, но я скорее поставила бы на деву. Ко львиной шкуре явно подошел бы змеиный поясок.

   - …если на то будет… да, стоит, куда ему… да… оплачено! Да за кого ты меня принимаешь, Сашка! Чтоб я да… - мэр даже голос повысил от искреннего возмущения. – Крышу вон в том году наново… из металлочерепицы! И двор…

   Два подбородка.

   Щеки налитые… вот интересно, кто прообразом стал.

   - Ласточкина! – крик Афанасьева отвлек меня от девы. – Иди сюда… знакомься, это Марк Иванович.

   Мэр неловко поклонился и пробормотал, что счастлив меня видеть. Вот прямо с утра к этой встрече готовился.

   Для того и бигуди.

   - Он у нас тут за главного, и ежели что, то к нему иди…

   Мэр подавил вздох. И во взгляде его мелькнула надежда, что «ежели чего» не случится. Я тоже ответила что-то этакое, согласно моменту.

   - Туточки переночуешь. А завтра тебя и проводят.

   - А…

   Что-то мысль оставаться одной в доме мэра мне не понравилось. То есть, не одной, а с мэром, он-то из своего дома никуда не денется.

   - Может, лучше в гостиницу? – предложила я робко. – Раз уж так…

   - Занято все, - теперь мэр вздоха удержать не сумел. – Невест понаехало… маменьки опять же.

   - Я и забыл! – Афанасьев хлопнул себя по лбу. – Тут же ж… точно! Как из головы вылетело…

   - Две недели еще продержаться.

   - А чьи маменьки? – поинтересовалась я.

   - Невестины. Маменьки, папеньки, тетки двоюродные и троюродные… да и просто туристы. Они это дело очень жалуют.

   Какое?

   Я поглядела на Афанасьева, ожидая пояснений.

   - Княжич невесту ищет, - пояснил Марк Иванович. – У нас тут князь имеется… и стало быть, правнук у него есть. Внуки-то женатые давно. Почти все. И прочие правнуки тоже ж. А вот Горушка что-то никак не определится. Да пойдем, что ли, поснедаем, раз уж дело такое. Вы ж с дороги, голодные, небось…

   Мэр махнул рукой.

   - Иди, иди, - подтолкнул меня Афанасьев в спину.

   - Да как-то неудобно… заявились…

   - Удобно все. Марк – славный мужик, мы с ним еще когда… его отец не одну розгу о нас сломал, дурь выбивая, - произнес Афанасьев, мечтательно прищуриваясь. – А уж крапивы сколько извел… градоправителем был тутошним. Свешниковы не одну сотню лет градоправителями состоят. Это их теперь переименовали. Вот только у Марка дочка. Но ничего, сейчас времена просвященные, и бабе мэром можно.

   - Рано ей еще, - отмахнулся Марк Иванович. – Да и не хочет она в градоправители… в невесты вон записалась.

   - Опять?

   - А то. Я говорил ей, чтоб не позорилась. А она мне в ответ, мол, все одно моим будет! Упретая! В маменьку все… но что толку-то?

   Он вел нас какими-то сумрачными коридорами, мимо роскошных покоев, просто-напросто обязывавших обзавестись сотнею-другой слуг. И уводил все дальше и дальше. И я уже не была уверена, что сумею выход отыскать, если вдруг понадобится.

   - Гор-то что? Покажется в финале, рученьки поцелует, отбудет ужин положенный и снова сгинет до следующего года…

   - Не понимаю, - шепотом призналась я Афанасьеву.

   - А чего понимать-то? Обычай старый, от испокон веков, почитай. Когда князю приходила пора жениться, он клич объявлял. И девки с округи съезжались. Он и глядел, чтоб и хорошая, и пригожая, и нравом ласковая… нрав-то у Марковны материн.

   Начинаю догадываться, с кого ваяли скульптуру в холле.

   - Испытания всякие опять же… ну и после уж князь отбирал, когда трех, когда дюжину, и с кажною беседовал. Ну и женился. Или нет, - отозвался Марк Иванович, толкая массивную дверь.

   Такую только в подземелья ставить, чтоб всякое не полезло.

   И засов пудовый аккурат в тему. Но с засовом мэр справился играючи, да и дверь отворил легонько, будто вовсе в ней весу не имелось.

   - Если нет, то через год снова клич кидал. И так пока не женится… правда, обычно двух-трех созывов хватало, но Гор…

   - Это правнук нашего князя, - пояснил Афанасьев.

   Я догадалась. Но молчу.

   А за дверью обнаружились вовсе не подземелья с уютной домашней пыточной, но самая обыкновенная кухню. Вру. Не обыкновенная. Во-первых, она была огромною, с бальную залу. Во-вторых стену одну у кухни занимала печь. А вдоль второй вытянулись полки.

   Холодильников я насчитала четыре штуки.

   - Святочка готовить любит, - словно оправдываясь, произнес Марк Иванович. – Это для молочных продуктов, там для рыбы… для сыров опять же. Еще в подвалах есть. Чайку?

   - Я бы и съел чего.

   Мэр кивнул.

   Интересно, как он без кухарки управится. Правда, чайник оказался вполне современным, электрическим, с несколькими режимами подогрева воды.

   - Гор уже двенадцатый год… наши-то чего, радые… придумали вон ежегодный фестиваль невест. Сперва случайно получилось. С одной из финалисток Бер сошелся. И женился. После младший братец его тоже. И вроде как удачно. Ну, что девицы оказались толковыми. На это поглядевши, наступным годом дружки его приехали, из Москвы, стало быть, невест искать… а средь девок слух пошел, что у нас женихи водятся. Ну и год от года непотребство крепнет.

   - А Гор?

   - Ай… он это все и возглавляет. Вон, стадион отремонтировал, концертную залу. Спонсоров каких-то отыскал. Салоны… эту, чтоб его… рекламу проплатил. Контекстную.

   Я рот открыла.

   И закрыла.

   - Сам-то вроде как и не при делах. В финале появится со скорбною миной, да с дедом, который его своею волей притащит. Слово скажет. Украшения благодарственные вручит. Ну и все, до следующего года… знаю, купчишки наши к нему на поклон ходили. Очень просили еще пару лет не жениться.

   Я осторожно опустилась на стул.

   Хороший. Крепкий такой с виду. И стол тоже. Из дерева настоящего, гладкий да прямо к руке ласкается. Мэр поставил доску.

   Буженину поручили резать мне. Афанасьеву – зелень и темный плотный хлеб с темными зернышками тмина на горбушке.

   - Чтоб фестиваль окреп… реклама очень уж зашла… мол, шанс для всех влюбленных и все такое. Амулетов заказали. На жениха.

   - А такие есть? – удивилась я. – Привороты запрещены…

   - Привороты – это да. А это так, мелочевка. Местечковые кузнецы без продыху ваяют. И парням на невесту, стало быть. Браслеты парные. Именные. Ложечки. Кружечки, кепочки, платочки, колечки, брелочки на удачу и на любовь… оно-то городу в казну пополнение, конечно, но и беспокойство. Народец-то разный. Иные буянят. Пытаются.

   К буженине добавились нарядные ярко-красные помидоры.

   И зеленые перья лука.

   А там и чай подоспел. И… клянусь, не пила чая вкуснее, а уж про буженину и говорить нечего.

   - Я своей-то говорил, мол, любовь любовью, но приглядись… парней-то и вправду хороших приезжает. А она ж у меня девка видная.

   - И чего?

   - Ничего, - Марк Иванович подвинул ко мне кружку и поглядел этак, задумчиво. – А может, вы глянете, а? Поговорите там… по-женски.

   Киваю.

   Поговорить мне не сложно. Только, подозреваю, смысла в том немного. Уж больно характерным было выражение лица той мраморной девы. И если её и вправду с натуры ваяли, то, чую, жениху надобно быть осторожнее.

   - От и славненько! – Марк Иванович обрадовался. – Тогда завтра и познакомитесь… а вы ешьте, ешьте… не стесняйтесь. И ты, Сашка, ты тоже…

   - Назад поеду, - покачал головой Афанасьев.

   - Ночь на дворе…

   - Ничего, как-нибудь.

   - И вправду, - оно, конечно, мнения моего никто не спрашивал, но и молчать показалось неправильным. – И ночь на дворе, и целый день за рулем. Это просто небезопасно.

   Сомневаюсь, что он так уж боится выговора от Гришеньки.

   Афанасьев вздохнул и потер переносицу.

   - Надо, - уперто повторил он. – Я… проверить кой-чего хочу, Марк. А это в рощу заглянуть… сам понимаешь, поутру никак.

   - Так загляни.

   Что за роща-то?

   - А потом возвращайся. Поспишь и с утреца отправишься, - Марк Иванович впился в бутерброд. – Или не с утреца. Вон, ведьму свою проводишь и езжай себе, куда глаза глядят… а в рощу да, в рощу…

   И замолчал.

   И Афанасьев замолчал. Я тоже спрашивать не стала, но сделала вид, что жую вот. Жую себе, жую… чайком запиваю.

   - Тогда я пойду, что ли, - Афанасьев поднялся. – А то полночь скоро…

   - Иди, иди…

   И я поднялась.

   - А ты оставайся, - Марк Иванович подвинул еще один бутерброд. – Сейчас он провожу куда… места, сама видишь, хватает. При бабке моей пяток горничных было, да тройка лакеев, и кухонная прислуга опять же, а супруга моя покойная как-то от сама управлялась, даром, что ведьма… и я от привык. Тихо, спокойно… слушай, может, вовсе останешься?

   Идея явно пришлась ему по душе.

   - Не стоит, - покачал головой Афанасьев и поглядел на меня. Взгляд у него был тяжелым. – А ты, Ласточкина, смотри… шанс у тебя есть. Не сглупи только.

   - Ага, - выдавила я и-таки подавилась, то ли крошкою хлебной, то ли бужениной, то ли суровым этим наставлением. Главное, закашлялась так, что, думала, все, душу отдам. А как откашлялась, то и обнаружила, что Афанасьев сгинул.

   Как не было.

   - А вещи? А… холодильник? – я посмотрела на мэра, а тот лишь руками развел.

   - Вернется, - сказал он, но как-то без особой убежденности. – Или вернет… на кой ему твой холодильник?

   Вот… тоже хотелось бы знать.

   Комнату мне выделили на втором этаже. Просторную и светлую, пусть даже слегка запыленную. И по запаху ясно, что давно уж тут никто не жил.

   Но я не привиредливая.

   - Вот, - мэр самолично принес белье, белое и в махонькие незабудочки. – Вы уж тут сами… но если помочь надо, то…

   - Не надо, - я белье забрала. – Спасибо. Можно, я окно открою, проветрю?

   - Отчего ж нет.

   - Мало ли… новое место, новые порядки.

   Он улыбнулся и подошел к окну, сам распахнувши створки. А лунный свет, перебравшись через подоконник, коснулся его лица. И то изменилось, на долю мгновенья всего, я и понять-то толком не успела, кроме разве что…

   - Воздух у нас хороший. Свежий… места вот заповедные.

   - Упыревка…

   - А то, первое упоминание о ней восходит к тысяча сто двадцатому году, - сказал Марк Иванович, не скрывая гордости. – Когда предок мой славный… впрочем, вам оно вряд ли интересно.

   - Отчего же. Очень. Если уж я жить тут собираюсь, - я осторожно присела на край кровати.

   Ветхою она не выглядела, скорее наоборот, мебель в комнате отличалась той тяжеловесной добротностью, которая на века.

   - Тогда уж лучше завтра. А то время позднее…

   - Извините, что побеспокоили.

   - Ничего.

   Странный разговор. И не уходит, будто… ждет чего? Нет, не того, чего порой мужчины ждут от молодых и красивых женщин. Ладно, не буду врать, что сильно молода, да и с красотой у меня дела так себе обстоят. Но тут явно не наш случай.

   Будто… что-то я спросить должна.

   - Что за роща? – спрашиваю. И понимаю, что угадала правильно.

   Морщинки на лице Марка Ивановича разгладились.

   - Место это… особое… для таких, как вы… - и снова смотрит.

   - Силы? – тихо спрашиваю я. – Здесь?

   Слышала…

   Читала. Ладно, читала я о местах силы, особых, где эта самая сила из земли изливается. И взять её можно вот так, с легкостью, и столько, сколько в себе удержишь.

   Нас даже возили к Ипатьевскому роднику.

   И пить позволяли.

   И наставница долго читала лекцию о том, что регулярные посещения подобных мест весьма способствуют развитию дара. Только вот посетить их непросто. Не всякого пустят хранители, не всякому дорогу откроют. И почему-то, если слухам верить, открывают все больше родовитым, признавая за ними право…

   Обидно было.

   Горько.

   Но все-то места известны да учтены. И подлежат особому контролю, а еще к ним тянутся вереницы… паломников? Ходоков? Просто жаждущих прикоснуться к силе, ибо даже простого человека способна она исцелить.

   Или наоборот.

   Но вот…

   - Как?

   Марк Иванович руками развел.

   - Так… вышло. Давно… говорят, что во времена незапамятные, еще до того, как земли сии князю отошли, были тут болота.

   На подоконник опустилась толстая ночная бабочка.

   - А на болотах тех змей жил, цмок, преогромный и прелютый. Спал во глубинах. А коль просыпался, то начинал грабить да изничтожать все живое, до чего дотянется.

   Сказка.

   Из тех, кому самое место на страницах «Краткого курса народного фольклора».

   - Особенно человечину жаловал… - Марк Иванович бабочку аккуратно на ладонь поднял да к окну поднес, руку тряхнул и пробормотал: - Лети уже, бестолковая… тоже не разумеете, что не всякий свет – есть жизнь. Так вот, многие ходили цмока воевать. Не за людей, само собою, за сокровища, которые тот в логове подземном собрал. Очень уж любил злато-серебро тот цмок, да каменья всякие.

   Цмоки…

   Цмоки – суть один из образов дракона, а по некоторым версиям – Великого Змея, правда, если последнего легенды наделяли не только силой, но и мудростью, то Цмоки были тварями не слишком умными, но весьма и весьма жадными.

   - Но цмок был силен. И многие дружины полегли близ логова его. И богатыри. И маги. И просто хитрецы, которые норовили обманом одолеть. Отравою там или зельем каким. Но нет… огненная кровь текла в жилах того цмока, вот и не брали его яды.

   - Так как же одолели?

   - А так… случилось ему однажды разорить деревеньку. И люд он угнал с собой…

   …а еще наш наставник по фольклору говорил, что цмок, как и многая иная фольклорная нежить, - суть образ собирательный. Времена тяжкие, то набеги, то войны, то чума какая. Вот и воплощались все эти беды неодолимые в воображении людском, преобразовывались, порождая чудовищ.

   И героев.

   Ибо не бывает такого, чтобы чудовище да без героя, его повергшего, существовало.

   - …только одна женщина спасла сына своего. Укрыла в подполе да взмолилась богине, просила о защите. И так молилась, что сердце отдала свое.

   И жертвы добровольные оттуда же.

   Правда, про жертвы на курсе прикладной ритуалистики совсем-совсем другое говорили, но тут уж понятно, в науке без разночтений никак.

   - И богиня отозвалась?

   - Само собой. Спустилась она. И коснулась чела детского, наделив мальчика особою светлою силой. Стал он расти и вырос в богатыря, равных которому не было… за три дня…

   - И три ночи.

   - Верно, - согласился Марк Иванович. – И отправился он по следу цмокову. А по пути находил многих людей мертвых да пожранных. Гневом переполнялось сердце его. И когда увидел он гору посеред болота, то и шагом болото преодолел. Кулаком ударил да и расколол камень. А цмока, который сунулся было из норы, за глотку схватил. И шею ему свернул.

   Вот так оно обычно и бывает.

   - Да только и цмок силен был. Обвил он молодца хвостом да и вонзил в руку его зубы свои.

   - Ядовитые.

   - Именно… так и упали они, вдвоем. И кровь пролилась.

   Откуда кровь, если одному шею свернули, а другого отравили, уточнять не стану. Легенды с преданиями – они такие… легенды.

   И предания.

   Сказано, что упали и кровь пролилась, значит, так оно и есть.

   - Ушла кровь в землю и смешалась. Так и возник наш источник, который и силой одарить может, а может и наоборот… - Марк Иванович отступил от окна. – Он ночным часом открывается, но… тут уж как кому повезет. Можно и не вернутся из лесу. А можно…

   Замолчал.

   - Как освоишься, свожу к роще, покажу.

   И поклонился.

   - Спокойной ночи.

   Спокойной, чтоб ему… какая тут теперь спокойная ночь?

ГЛАВА 8

Как ни странно, уснула я сразу, кажется, только и успела, что прилечь, глаза закрыть, как провалилась в сон. Будто и не продремала всю дорогу. А может, дело не в дреме, но в силе? Она в теле обживается и…

   …и дальше додумать не успела.

   Уснула.

   И понимала же, что сплю.

   Что дорожка эта вот, вглубь леса ведущая, она ненастоящая. Как и сам лес. Но все одно жутковато. Тропка узенькая, а лес – темною стеной стоит. Высятся ели, растопырили черные лапищи, небо закрывая. И шуршит под ногами темный ковер иглицы. Сквозь него то тут, то там прорываются яркие шляпки мухоморов. Пахнет плесенью и тленом.

   Но тропинка идет.

   И я по ней.

   И приводит к тыну, какие я только на картинках и видывала. Неошкуренные бревна жмутся друг к другу, скалятся в небо заостренными вершинами, и на зубы похожи, неровные, желтоватые.

   Ворота открыты.

   А на них – череп бычий слева, справа – медвежий. И в глазницах огоньки болотные.

   …баба Яга – тоже элемент фольклорный, воплощение…

   - Смех один, - скрипуче произнесла старуха, выходя мне на встречу. – Напридумывают тут… наобъясняют то, чего объяснять не надобно. Что стоишь? Пришла? Заходи.

   - Я… сплю.

   - Спишь, - согласилась она.

   И вовсе не неопрятная старуха. Немолода, конечно. И волосы седы, но не космами свисают, а аккуратно в косу заплетены да вокруг головы уложены. А что на шее бусы из зубов оленьих…

   - Тогда-то красивым было, - сказала старуха. – Заходи, чай, времени немного. Пока луна над землею стоит, дорога отворена. А как уйдет, так и все.

   - Я… доброго дня вам, матушка, - вспомнила я и поклонилась до земли. – Прошу простить, что побеспокоила.

   Сон, который не сон.

   И явь, что не совсем явь.

   - Вежливая.

   Платье в пол, простое, явно из грубой ткани шито, пусть и украшено красными да белыми нитками. Узор сложный, и видится в нем мне буквенная вязь, будто слова сокрытые.

   На ногах – кожаные туфли, ремешками вокруг щиколотки обмотанные.

   Я сделала шаг.

   И еще.

   - Это все сила, верно? – догадка так себе. Может, конечно, оказаться, что сон – это всего-навсего сон. И мало ли, что может привидится. Тем более после таких от рассказов на ночь. Мозг обрабатывает информацию и все такое…

   Только врать себе – дело глупое.

   - Идем, поможешь, раз явилась, - женщина повернулась. И я увидела, что седая коса её, короной уложенная, сзади спускается едва ли не до пояса. А в ней поблескивают разные фигурки. И до того красивые, что прям залюбовалась.

   И зачаровалась.

   И очнулась уже перед колодцем. Ну, то есть мне кажется, что эта яма, каменьями обложенная, колодец и есть. Вон, ведро тоже рядышком, на веревку подвязано.

   - Достань водицы, будь добра, - попросила женщина. – А то сама я стара уж стала, спина болит…

   Ни на мгновенье не поверила, но за ведро взялась. И спускала осторожно. Главное, веревка по ладоням скользит, и чую я, что шершавая она.

   Разве во сне такое бывает?

   - Расскажите… - попросила я. – Пожалуйста… кто вы? Если не имя, то… от вас род пошел, верно? Афанасьева?

   - Афанасьев сын… мертвая ветка. И глупостей натворил изрядно, но что уж тут. Все вы, дети, их творите, - она покачала головой, и фигурки в косе зазвенели. А ведь золотые?

   Серебряные?

   И ведро ниже, ниже. Веревка и вовсе бесконечною кажется. Этак я до середины земли опущу.

   - Другое дело, что за одни глупости плата будет посильная, а за другие… - она поджала губы.

   А кожа у нее темная, смуглая.

   И оттого волос кажется вовсе белым. Но ведро, чую, коснулось дна… нет, воды, потянуло вниз характерной тяжестью. Я перекинула петлю из веревки через ладонь, чтобы не упустить ненароком.

   Нехорошо ведь получится.

   - За другие такая, что один человек всяк не потянет.

   Я вот тяну.

   Ведро.

   А по ощущениям, что его не водою, ртутью нагрузили. Но тяну. Зубы сцепила. Пытаюсь сперва намотать веревку на плечо, и сдерживаю стон, потому как волос грубый, из которого та свита, впивается в кожу, сдирает её.

   Ведьма же смотрит.

   Нет, не смеется. Просто смотрит. Чуть голову склонила, и в глазах – тоска.

   - Род, как и человек, живет… молодой когда, сил полон, силы эти и бурлят, на свершения тянут. А чем дальше, тем оно спокойнее, тише… и родник сперва ручьем становится, потом рекою полноводной.

   Красиво, мать же ж твою, говорит.

   Только ведро это.

   Тяну.

   Сон, но… все одно тяну. Уже не наматывая, но пятясь от дыры, молясь лишь о том, чтобы веревка эта под тяжестью о камни не перетерлась. Спину выгнуло, по шее пот градом катится.

   - А река сворачивается озером…

   - Озеро – болотом? – выдаю, пусть и до крайности невежливо.

   - Именно.

   А над краем показывается ведро, которое я чудом, не иначе, успеваю перехватить. И едва не падаю за ним в черную бездну колодца. Но как-то же не падаю. И главное, стоит взяться за ведро, как становится ясно, что нисколько оно не тяжелое.

   Вполне себе обыкновенное.

   А что я задыхаюсь и руки трясутся, так это сама виновата. Надо зарядку по утрам делать. И по вечерам.

   - Вот, - говорю. – Твоя вода…

   - Спасибо, - отвечает ведьма и заглядывает в глаза. – Пойдешь в род? Приемною?

   Стискиваю зубы.

   Пойти…

   Почему бы и нет? Тогда, чую, и сила меня признает. И… и все-то наладится. Обрету мощь, которой не всякая родовая ведьма обладает. Эта вот, женщина, когда она жила? Сотни лет? Тысячи? И за эти тысячи накопилось силы преизрядно. Вся-то моею станет, по праву рода, до последней капельки. Стану… завидною невестой стану, чего уж тут. Маги со всей страны сбегутся, потому как чем ведьма сильнее, тем дети от нее одаренней. А магов бедных не бывает.

   И забуду я конуру дворницкую.

   Службу.

   Буду жить в доме-дворце, наподобие мэрского. Прислугой обзаведусь. Стану просыпаться к полудню да развлекаться шопингом.

   На массажи ездить. В спа. Всегда мечтала в спа побывать.

   И надо-то всего малость. Согласиться. Что тут такого? Приемышем? Стало быть, сиротою, стало быть, от имени своего отказаться, того, старого. Только…

   …маму я почти не помню.

   Бабку и прабабку и вовсе не знала. Да и не осталось у меня живой родни. Мертвые же… поймут.

   - Нет, - я покачала головой и поклонилась ниже прежнего. – Благодарю за ласку, прародительница… рода Афанасьева.

   Спина ныла.

   Руки.

   Плечи.

   И сила внутри… сожжет ведь. Такое тоже случается. Не совладаю и все. Глупо это. Нерационально. Но… правильно.

   - Прости уж, только… не могу я.

   Пусть и помню маму слабо, пусть не осталось даже снимка. Я ведь искала, спрашивала… а она фотографироваться не любила. Или может, просто дорого? И к чему на такое баловство, как портрет, тратиться? Даже на кладбище, на кресте фотография старая, полуразмытая, и молоденькая девушка на ней мне совершенно не знакома…

   Все одно.

   Не могу.

   От нее отказаться. От того яблочного духа. От рук её шершавых. От… запаха, ласки. От того малого, чем владела по праву.

   - Я… отдам тебе силу, если так надо, - говорю, глядя в глаза той, что стояла передо мной. Глаза у нее ясные, седые, как и волосы. – Я не знала, что… будет так. И он найдет кого-нибудь другого. Ту, которая…

   - От рода своего и памяти отречется по-за ради чужой силы? – усмехнулась женщина. И головой тряхнула, и снова зазвенели, зашептались фигурки в волосах её. – Толку-то с такой… пей он воду.

   - Я?

   Что-то не тянуло.

   Вода была темною, черною почти. И главное, я в ней не отражалась. Ничего не отражалось. Плохая идея… и ведьма смотрит так, выжидающе.

   А я… я поднимаю ведро к себе.

   И делаю глоток.

   Сперва один. От холода сжимает горло и зубы отзываются ноющей болью. Но я продолжаю пить. Еще глоток. И еще. Вода эта проваливается внутрь, а я вдруг ощущаю невероятную жажду, такую, которой никогда-то в жизни не чувствовала.

   И пью.

   И не способна остановиться. И кажется, я вот-вот лопну, но продолжаю пить. Пока ведро не опустело.

   - От и ладно, - ведьма улыбается теперь ласково, а потом подходит ко мне и сжимает голову руками. – Хорошая девочка… всем хорошая… а что глупость сотворила, так оно бывает. Это глупость малая. Иные мои дети куда серьезней творили. А эту мы поправим.

   Она притягивает лицо к себе. И оказывается, что вовсе эта женщина не высока. Наоборот, она чуть выше моего плеча. И я наклоняюсь.

   - Признаю… выбор признаю… - этот шепот раздается в ушах. И следом я слышу, как он множится.

   - Признаем… признаем…

   - Одобряю.

   - Одобряем, одобряем…

   - Беру…

   - Берем, берем…

   - И имя тебе будет… - ведьма задумывается на мгновенье. – Ладомира…

   Имя?

   В груди что-то вспыхивает жаром, так, что с трудом сдерживаю стон. Имя? У меня уже есть…

   - Второе. Одно – от первой матери, - ведьма разжимает руки. – Второе – от второй… первая была человеком, но дала тебе жизнь.

   И я благодарна за дар.

   Только дочь я не самая лучшая. На кладбище только пару раз и была. Памятник вот поставить собиралась… да руки все не доходили.

   И тяжело.

   Там тяжело. Будто сердце из груди вытаскивают.

   - Ничего, девонька, бывает. Дети часто забывают о том, откуда родом, - она провела пальцем по лбу и переносице. – Но вернуться туда надобно будет. В родном доме – истоки силы.

   От того дома две стены и крыша остались. Там после маминой смерти и не жил-то никто. Да и сама деревня, почитай, вымершая.

   - Все одно, - ведьма чуть нахмурилась.

   - Я… съезжу.

   - Хорошо, - она чуть склонила голову. – А остальное – поправишь. Имя человеческое – для людей. В нем сила есть, но мало. А вот то, которое ныне дадено, береги его.

   - И никому не говорить?

   Как в сказках?

   - Отчего же. Говори. Да только уточняй, что даешь право называть. И только.

   Она отпустила меня и повернулась спиною.

   - Выбирай, - сказала. – Будет тебе подарок на наречение…

   Что?

   Фигурки?

   А их тут… золотые? Серебряные? Какая разница. Главное, что хорошие, гладенькие и такие, прямо сами в руки и просятся. Вон, пальцы дрожат, до того коснуться хочется.

   Эта на кота похожа.

   На пташку будто бы. Синицу? Снегиря? Не знаю. А вот еще птица, но уже хищная, с плеч разворотом… и змея. Колечком на палец села, и снять её, расстаться с ним сил моих нет.

   - Надо же… - женщина явно удивилась. – Но так тому и быть… может, и выйдет тот узел развязать, наконец. Иди.

   - Погодите! – я вдруг поняла, что если уйду, то вернуться не выйдет. – Что мне делать-то теперь?

   - Жить.

   - А сила… с силой что?

   - И с нею жить.

   - Но… если забрать захотят?

   - Не отдавай.

   Как все просто. Будто моего мнения спрашивать станут.

   - Жизнь – сама по себе непростая, - ведьма улыбнулась ласково. – Но ты теперь не одна, девонька. Так что не бойся. Что бы ни случилось, не бойся…

   Легко сказать.

   Я… я вообще по жизни трусиха! И боюсь, наверное, всего и сразу. Особенно стоматологов. Хотя у ведьм обычно с зубами проблем нет, но все одно боюсь. А тут все куда как хуже!

   - А вода? Это же не просто вода, это…

   - Всякая вода – не просто вода, а кровь земли. Только не каждому сил хватает от самого сердца взять…

   И снова понимай, как хочешь.

   Вздыхаю.

   - А… источник, он тут и вправду? От цмока, от…

   Ведьма рассмеялась.

   - Цмок? Придумают тоже… хотя, может, и так… Змеева кровь в нем есть, не без того. И не одна она. Коль пойдешь к нему, помни, что любой источник – это тоже вода.

   Она взмахнула рукой.

   И я…

   Я проснулась.

   Взяла и проснулась. Резко так, как бывает порой, когда сон вдруг обрывается. И несколько секунд я просто лежала, широко раскрыв глаза, вперившись взглядом в потолок и пытаясь понять, где я и как меня вообще зовут.

   Любомира.

   Любая миру.

   Любящая мир? Толкуй, как хочешь… руки ноют. И плечи, будто я на самом деле ведро тянула. Воду от сердца мира… на воде многие старые заговоры читают, только с научной точки зрения они слабосильные.

   Как раз для таких, как я.

   Как я была.

   А… теперь? Я прислушалась к себе, но изменений не ощутила. Только мышцы ныть стали сильнее. Психосоматика, точно. Я и о таком читала. Мозг убеждает мышцы, что они и вправду работали. Лучше бы наоборот. Убедил бы, что мы отдыхали. Все вместе.

   Я со стоном поднялась.

   И уставилась на руку.

   Психосоматика? Кольцо на пальце можно было объяснить чем угодно, но только не психосоматикой. Чтоб вас… золотая змейка обвила указательный палец правой руки. И была она вполне настоящей.

   Я кольцо потрогала.

   Подвигала.

   Попыталась снять, убеждаясь, что оно сидит крепко. И вот жать не жмет, двигается по пальцу свободно, но стоит дотянуть до сустава, как стопорится.

   Точно не хочет, чтобы дальше.

   Вот же ж.

   И как это понимать?

   Ладно, позже подумаем. А сейчас… на часах половина одиннадцатого. Ничего себе! И главное, будильник на телефоне должен был бы сработать, а он не сработал. И что дальше-то?

   Я почесала всклоченные волосы, почти без удивления вытащила застрявшую в них сухую иголку и решила, что начинать день лучше всего с кофе.

ГЛАВА 9

- А вы папенькина любовница будете? – осведомились у меня.

   Дорогу на кухню я нашла без труда, благо, по пути никто не встретился. С кофе-машиной, которая обнаружилась в дальнем углу, тоже справилась, решивши, что хозяева точно не будут против этакого самоуправства. А теперь, распахнувши первый из холодильников, пыталась понять, что в нем есть съедобного.

   То есть, как раз съедобного там было много, но…

   Сливки.

   И молоко.

   И творог, кажется. Или не совсем творог? Сыр в банках, открывать которые было ну совсем неудобно. А вот йогурт я бы взяла, но он остался один, и вдруг да кто-то на него и рассчитывал?

   Я обернулась.

   - Доброго утра, - сказала девица.

   - Доброго. И нет, не любовница.

   - Жаль, - она широко зевнула и потянулась. Девица была рослою, верно, на голову выше папеньки, а еще, конечно, походила на статую внизу, но не сказать, чтобы всецело.

   Ростом вот походила.

   И чертами лица.

   А вот прочие формы у ней были явно поскромнее. Стало быть, там, у статуи, или преувеличение художественное, или воображение, или еще чего.

   Кто их, творческих личностей, разберет.

   - Может, подумаете? – поинтересовалась девица.

   Вся она была какая-то округлая и по-домашнему мягкая. Рыжие волосы завивались пружинками и поднимались над головой золотым облаком. Рыжие брови. Рыжие веснушки. Домашняя маечка с котом в апельсинах. Домашние шорты и босые ноги, ногти на которых были выкрашены в ярко-желтый.

   - Над чем?

   - Папенька у меня хороший. Хозяйственный. И заботливый, - она подумала и добавила. – Очень. А еще одинокий.

   - Я тут кофе сделала, - призналась я. – И… я ведьма. Новая. Участковая.

   - А… а я Свята. Вообще Пересвята, но к Святе уже привыкла.

   И руку протянула.

   Ладонь у нее была по-мужски широкой.

   - Яна, - стоило назвать имя, и вспомнилось то, другое… - И если хочешь, можешь называть Любомирой… Мирой…

   - Не привыкла еще? – Свята оттеснила меня от холодильника. – Блин, опять йогурты закончились… бутерброды ешь?

   - Все ем.

   - И правильно. Я тоже. Вот каждый год худеть начинаю, ну, к лету… а оно никак. Только расстройство одно. Правда, и не толстею, что тоже хорошо… а зачем нам ведьма?

   Вот странные люди.

   - Положено, - важно ответила я. – По штату.

   - Тогда да… папенька что-то там говорил про недоукомплектацию. И комиссию вроде как. Из Москвы. А ты из Москвы?

   - Да.

   - Хорошо, - Свята закрыла один холодильник, чтобы открыть другой. И не глядя вытащила оттуда банку с паштетом, которую сунула мне в руки. – Я тоже уехать хочу… не насовсем. Учиться. На повара… папенька не дает. Может, все-таки присмотришься?

   - Зачем?

   - Ну… - к паштету в моих руках добавились еще пара банок. И Свята перешла к другому холодильнику. – Ты замуж выйдешь. Детей родишь… еще… он будет о тебе заботиться. И о них. А от меня, наконец, отстанет.

   - Я…

   Не готова к таким резким переменам в личной жизни. Но как бы это помягче сказать.

   - Сразу не отказывайся. Приглядись.

   Добычу я сгрузила на стол. И кофе свой переставила. Есть перехотелось. Но Свята ловко орудовала ножом. И главное, у меня никогда не получалось резать батон вот так, тонюсенькими полупрозрачными ломтиками, чтобы они к тому же не ломались, а сам батон не крошился.

   - А ты когда вообще приехала? – рыжие брови сошлись над переносицей.

   - Вчера. Ночью, наверное… или вечером. Сама уже не уверена. Меня Афанасьев привез.

   - Дядя Саша приехал? – Свята подпрыгнула.

   - И уехал, - огорчила я её. – В рощу какую-то… ночью…

   - Что-то случилось?

   - И да… и… у него бабка умерла.

   - Знаю, - отмахнулась Свята. – Сгорела в Путришках. Это недалече тут… а ты, значит, преемницею? Вот Цисковская обозлится-то!

   - Что?

   Тут, похоже, все знают о происходящем больше, чем я.

   - Я должна это видеть! – Свята сунула мне в руку бутерброд. – Ешь.

   - Кто это…

   - Цисковская? Местная наша целительница… все надеется князя охмурить…

   - Который… погоди, ему же…

   Если речь идет о местном князе, внук которого все никак не сподобится найти невесту, то…

   - Да сто двадцать пять в прошлом году отмечали, - Свята плюхнулась на табурет и вытянула ноги. – Он еще лет двадцать тому поставил госпиталь вместо фельдшерского пункта. И хороший. Ну, стало быть, для людей…

   Слушаю.

   Жую.

   Молчу. Пытаюсь понять, что тут и к чему, но получается плохо.

   - А туда, значит, врачей. Ну и целителей пару. Правда, пара не прижилась, Цисковская быстренько подружку свою выжила, а сама осталась, - Свята умудрялась жевать и говорить. – Одно время даже вроде бы как за главврача замуж собиралась, но потом верно сообразила, что зачем ей врач, когда рядом князь.

   Моложавый, всего-то ста двадцати годочков отроду.

   Это ж как надо власть-то любить. Или деньги. Или что там…

   - Ну упыри дольше обычных людей живут, - пояснила Свята, видя мое недоумение. – И князь – мужчина видный… он мой крестный.

   Ага.

   Дважды.

   То есть я, конечно, далека от предрассудков, и знаю, что упыри… то есть гемоглобинзависимые меньшинства не подвержены воздействию серебра там или святой воды. Но упырь-крестный – это как-то… чересчур, что ли? Феи не нашлось, что ли?

   - Только хрен ей. Деда все видит! И её насквозь… давно бы погнал, но целительница она хорошая. Говорит, таких и в Москве немного.

   - А…

   - А она чего-то решила, что ей просто силенок не хватает. Ну и стала к Афанасьевой захаживать. На чаек-кофеек…

   Посиделочки.

   - Знала, что род вот-вот прервется. И надеялась, что баба Ная ей силу передаст. Вот…

   А чем ведьма сильнее, тем она… нет, не в красоте дело, в той притягательности, которою я никогда не обладала.

   - А когда случилось, ну, что случилось, - Святе явно неловко было говорить о таком. – Цисковская все в дом рвалась. И к папеньке ходила, и к князю… типа вроде как оно небезопасно… нужно наследство переписать, передать в ковен… ага. Как же.

   Свята хихикнула.

   - Ждала, небось, что Ковен пойдет на встречу. А тут ты! Её точно перекорежит!

   Главное, чтоб заодно не перекорежило и меня.

   Я молча пережевала бутерброд. Вкусно. Настолько, что аж подозрительно.

   - Чур я с тобой пойду… ты же в госпиталь, да?

   - Не знаю. Мне бы… понять, что я тут вообще делать должна. То есть, принять пункт приема, - я загнула палец, а Свята снова хихикнула. Ну да, кривовато звучит. Даже если оно так и называется, «Пункт приема граждан». – В целом увидеть этот самый… график опять же.

   - Увидеть?

   - Составить. Скорректировать. Еще инструкции должностные. В отдел кадров документы…

   - Папа наверняка отправил, - отмахнулась Свята. – А если нет, я сама тетке Люци занесу.

   Тетке, стало быть.

   - Люцифера Анисимовна уже приняла бумаги, - раздался спокойный голос мэра. – И действительно просила вас заглянуть, как время будет. Сегодня или завтра. Доброго утра.

   - Доброго, - я пригладила волосы. Утром я причесывалась, но наверняка волосы снова дыбом встали. – Я тут… слегка… стоило разбудить.

   - Зачем? – удивился мэр.

   - Пап, кофе будешь? – подорвалась Свята. – А где она жить станет? В доме бабы Наи?

   - Там.

   - Я провожу, да? Ты ключи дашь? А потом куда? В госпиталь? А еще ведь к князю надо! К деду все, кто с даром, заглянуть должны, это правило такое… и я могу! Все одно делать нечего!

   Мэр вздохнул.

   И кивнул.

   Главное, выражение лица у него сделалось таким, слегка виноватым.

   - Попрошу Горку вещи перенести. Или, может, Мор будет… хотя он жуть до чего ленивый, вечно пытается от работы сбежать. То дело для него недостаточно мужское, то режим, то вовсе предки его днями спали… хотя он и ночью дрыхнет без продыху. Но может, еще не приехал.

   - Приехал.

   - Вот! И познакомлю! Слушай, а ты не записывалась?

   - Куда? – поинтересовалась я осторожно.

   - В невесты!

   - Нет, спасибо… я воздержусь. Я…

   - Жених есть?

   - Нет. Был…

   И зачем сказала? Само вырвалось.

   - А…

   - Сплыл, - я сказала это раньше, чем Свята задала вопрос. Вот интересно, это место меня такой излишне болтливою сделало, или кофе с бутербродом. Или… сама по себе. – Просто… как-то наигралась я уже в невесту.

   - Ладно, - Свята поставила перед отцом огромную кружку с водой и вторую, крохотную, с кофе. – Я тебя сама запишу…

   - Свята!

   - Что? Это ж весело! И никто не заставляет в самом деле замуж идти! А ты в женихи можешь…

   - Если хочешь кого-то куда-то сопровождать, - мэр грозно сдвинул брови, но вышло так себе. Человек в бирюзовом вельветовом костюме с лампасами просто-напросто физически не может быть грозным. – То поспеши. Люцифера Анисимовна в город отбыть собиралась. Будете потом вылавливать.

   - Ой… - Свята поставила тарелку с бутербродами. – Я… я мигом!

   И исчезла.

   Я тоже поднялась.

   - Мне, наверное, переодеться стоит.

   С утра я натянула мятые джинсы, в которых вчера приехала, и свежую футболку. Оно-то удобно, но, чуется, совсем не по форме. А форма где-то там, в недрах чемодана, благо, в комнату его притащили. И наверняка мятая.

   - Да ни к чему. Дождется. Просто дочка у меня… говорливая. Вы вон допивайте кофий. Ключи я отдам. Город и вправду пусть Свята покажет, заодно и… подружитесь.

   Ага.

   Я и…

   Сколько ей, к слову? На вид лет пятнадцать, но наверняка старше. И… и не мое это дело. Совершенно.

   - Она очень живая… - говорю максимально нейтральным тоном.

   Марк Иванович кивает.

   - В мать…

   И столько тоски, что я замираю. Нет уж, если он и вправду так жену любит, то не грозит Святке ни мачеха, ни братья с сестрами сводные.

   - Что мне вообще делать-то? – интересуюсь, когда молчание чуть затягивается. – И где население принимать?

   - А что вообще участковые ведьмы делают?

   - Ну… - я почесала переносицу. – Многое… вот квартиры заговаривала, от насекомых, мышей и крыс. Снимала мелкую порчу, большей частью сырую… ну там, если кто слово в спину кинет, пожелание какое. Крикливицы на младенцах, которые от сглаза бывают. Случайного, само собой…

   Потому как неслучайные – это уже деяние, уголовно наказуемое.

   - Амулеты делала по установленному перечню, но…

   Брали их плохо.

   Почему-то считалось, что если ведьма участковая, то и в работе халтурит. Вот народ и предпочитал идти в частные лавочки, порой прилично переплачивая.

   Ну да и ладно.

   - Кладбища опять же, если есть на участке, посещать должна, по графику, регистрировать уровень напряженности силы. Отслеживать косвенные признаки запретной волшбы. Да и в целом, если вдруг сомнительные случаи, скажем, смерть подозрительная или внезапная тяжелая болезнь, то привлекают для предварительной оценки.

   Странно.

   У них вон целый город. Ладно, не такой большой, как Москва, но вполне приличный. И людей… сколько? Двадцать тысяч? Сорок? И чтобы ни одной ведьмы.

   - Раньше у нас Наина Гориславовна за порядком следила, - мэр задумчиво размешивал сахар в чашке. – Да и в целом люд у нас тут… особый. Понимающий. И порча ли, что иное… такого давненько не случалось. Нам-то оно и без надобности было. Но да, вакансия висела открытая…

   - Давно?

   - А вот как Наины Гориславовны не стало…

   - Она ведь не здесь умерла? Вы извините, может показаться, что дело не мое… но силу я приняла. И книгу. И…

   Я коснулась колечка.

   - Даже так? – мэр и не удивился. Кажется. Только взгляд вдруг цепким стал, мелькнуло в нем нечто хищное, напрочь не увязывающееся ни с пухлым этим человечком, ни с мягким его костюмом. – Это хорошо… это очень-очень хорошо… может, наконец-то, и сладится… что ж, полагаю, вы имеете право знать.

   И пальцем по столу постучал.

   Тогда-то я и обратила вдруг внимание, что ноготь на этом пальце темный, будто янтарный. И острый, даже как-то вперед выдается. Я присматриваясь, моргнула. И все исчезло.

   - Сашку я знаю давно… росли вместе.

   Это ж сколько лет ему? Афанасьев, конечно, крепким гляделся, но все одно стариком. А мэр…

   - Мой род… скажем так, взрослеет медленней, стареет тоже… так уж вышло, что матушка его с Наиной Гориславовной поругалась и крепко. Что-то там с любовью вышло или наоборот, не вышло. Тут уж, прости, но сказать только они и могли. Главное, что уехала она когда-то, а потом вот вернулась. Без мужа, но с сыном. Матушка моя на первых порах-то к нам их взяла. Не из жалости, нет. Сестрами они были. Названными. Кровью связанными.

   Еще один старый обряд.

   Не запретный, скорее уж… смысла в нем немного. Так нам говорили.

   - Потом-то уж Алька в отдельный дом перебралась, хотя и не гнал никто, но свой дом – это свой… да прожила недолго. Три года всего.

   - Что случилось?

   - Ведьма, которая ведьмой рождается, силу свою отсекая, себя и губит, - он глядел в столешницу. – К ней Наина приходила… сперва-то через моего батюшку. И князя… и матушку мою тоже. Они обе были с норовом, да и может, поначалу Алька и не верила, что все всерьез, что вот так… а потом уж замирились. Ради Сашки.

   Тихо вошла на кухню Свята, сменившая одну майку с котом на другую, а пижамные штаны – на коротенькие драные шорты. Рыжие волосы она скрутила в узел, из которого торчала пара длинных заколок в китайском стиле.

   - Знаю, Наина ей зелья варила. И книгу носила. Водила даже в рощу, да не вышло… слово было сказано. Понятия не имею, что это значит, это сама Алька обмолвилась, мол, слово было сказано, и все уж тут. Последний год она пластом лежала, почитай. И Наина в дом её переселилась. Ходила… до последнего тянула. А как схоронили, то Сашку к нам привела.

   - Почему?

   - Потому что ведьма она. А он тоже с силой, да не той… что-то у них там с этой силой не выходило. Сказала, что сгубит, если при себе держать станет. Что с нее хватит потерь.

   Стало ли мне жаль ту, незнакомую, женщину?

   Не знаю.

   Я… ведьма, пусть и слабая. А жалость мы скоро из себя изживаем.

   - Так и росли мы вдвоем. Пока Сашка не сбежал.

   - Куда?

   - Мир глядеть. Он завсегда неспокойным был, - отозвался Марк Иванович. – Тогда-то аккурат Севером бредил, золотом… ну и поехал на прииски. После море еще было. И воевать пришлось ему. Вернулся уже после женитьбы. С женой, стало быть… я его и не узнал. Мы ведь и вправду стареем медленней людей, но и взрослеем тоже.

   Еще бы понять, кто такие, эти «мы».

   Хотя…

   Надобно заглянуть в справочник по малым народам и расам.

   - Вот и вышло, он взрослый, а я… олух олухом. Жена у него красивая… - он зажмурился. – Розалия… правда, Наина, когда к ней пришли, эту Розалию за ворота не пустила. Вышла. Глянула и ушла. А после уж чего-то там выговаривала… они тогда с Сашкой поругались. И он уехал.

   А дальше я знаю.

   Примерно.

   - Но Сашка письма ей писал. И звонил порой, уже когда телефон провели… от Наины и узнал, что жена ушла, что… - Марк Иванович вздохнул. – Снова тут появились они, аккурат после женитьбы моей. Я Сашку и на свадьбу звал, а он, поганец, делами отговорился… ну да ладно. Вот… приехали. Розалия все так же хороша, а вот дочка у ней – бледненькая девочка, худенькая, что твоя тростинка. Её Наина к себе увела, а Розка так и не сумела за черту ступить. Вот… а как вывела, так к нам заглянула. С отцом моим чего-то говорила, долго…

   - Вы подслушали, - не знаю, откуда во мне такая уверенность взялась.

   - Случилось. Правда, место было неудобное, потому слышал не все, а понял и того меньше. Про проклятье речь шла. Про то, что то ли девочка эта проклята, то ли весь род, но как-то во всем этом виновата Розалия. И что опасная она… черная.

   Черная?

   Нет, черных ведьм давно уж не осталось, тех, которые… кстати, которые что? Вот нам рассказывали, что были во времена древние ведьмы, которые закон государев не блюли, и вовсе никого над собой не признавали, а жили, как хотелось. Но не в плане свободы духовной, а в принципе.

   И силу они тянули от людей.

   Вершили всякие там кровавые ритуалы, главное, какие именно – опять же, без подробностей. И куда подевались, тоже не ясно. То ли извели, изничтожили, то ли сами вымерли.

   Но…

   Если старая ведьма заподозрила что-то да этакое, то почему не обратилась в ковен? Или хотя бы в прокуратуру? Чай, с её-то связями, с опытом…

   - Отец сказал, что доказательства нужны. Что ничего-то этакого он не учуял. И Наине вроде бы как верил, но тоже как-то… не до конца. Она-то, может, и ведьма, но все одно баба. И обиженная. А тут все-таки бывшая жена внука, бросила его некрасиво, да и с Наиной у них еще когда не заладилось. Так что…

   …кровь всегда оставляет след.

   Так нам говорили.

   …отнятая жизнь меняет, даже если отнята у курицы там или кота. А значит, проверить все было бы легко. Тогда… может, действительно?

   Ошиблась?

   Обозналась… не нарочно, но из той самой неприязни.

   - Она ответила, что сама Розка чистая, а вот на девчонке её кровавое марево висит, проклятьем отсроченным. И что девчонка о том ни сном, ни духом.

   А вот это уже кое-что.

   - И что проклятье Наине не отвести, что… долг это. Откупная жертва.

   Я о подобном даже не слышала, хотя… кажется, у Марциуса, труды которого нас заставили конспектировать, было что-то про откупную жертву.

   Что?

   Проклятье! Надо было учиться лучше, Ласточкина, а не это вот все.

   Любовь любовью.

   А конспекты – конспектами.

   - Знаю, что она к Розке ездила. И говорили о чем-то. И после уж вернулась задумчивая до крайности.

   Но заявления в прокуратуру не написала, хотя должна была бы… или нет? Если и вправду следов нет?

   - Вроде как Розка согласилась обряд какой-то пройти… и дочь она любила.

   А если так, то… ошибка?

   С проклятьями вовсе сложно, особенно старыми. Они ж растут и меняются, и если запустить, то там не только снять тяжко, но и понять, откудова оно вовсе взялось-то.

   - Знаю, что умерла та девочка, но дочь родила. И Розка трижды привозила её к Наине. А Наина в рощу носила, но… как уж там, - мэр развел руками. – А не так давно появлялась она снова, уже одна. И стояла у дома Наины, долго. Достоялась. В дом её не пустили. Но на улице разговаривали. Долго…

   И вновь же, поди-ка пойми, о чем.

   - А потом Наина умерла.

   Марк Иванович задумался было, а после вздохнул и поднялся.

   - После уже… дорасскажу. Другим разом. А то и вправду время-то уже к обеду…

ГЛАВА 10

Люцифера Анисимовна оказалась той степенной дамой неопределенно-предпенсионного возраста, которые обычно обретаются в бухгалтерии. Она носила круглые очочки, вязаный кардиган с брошью-хризантемой и высокую прическу.

   - Ведьма, стало быть, - сказала она, окинувши меня насмешливым взглядом. – Участковая…

   - Как есть.

   - Распишись, - мне подвинули личное дело и пару бланков, уже заполненных. Их я проверила, чем вызвала одобрительный кивок.

   И расписалась.

   Трижды.

   Еще раз – за пухлый конверт, в котором обнаружилась весьма приятная сумма.

   - Подъемные, - пояснила Люцифера Анисимовна, вытащив из стола плоскую коробку, а из плоской коробки – длинный мундштук, в который она вставила тонкую темную папироску. – Князь у нас добрый… вот и положено. Но если отработаете меньше двух лет, придется вернуть в размере… в общем, ознакомитесь на досуге.

   Она подвинула ко мне папочку.

   - А…

   - Аванс пятого, зарплата – двадцатого. Пока оформила на текущую банковскую карту, но если есть желание наличными…

   Желания не было.

   Я замотала головой. В бухгалтерию, как и в отдел кадров, нормальный человек по доброй воле заглядывать не станет. Там вот истинные ведьмы обретаются.

   - Что еще… ах да… компенсация… для получения компенсации согласно прейскуранту отчет по сделанной работе и использованным для оной материальным ценностям подается до десятого числа месяца, следующего за отчетным… - и магия у них убойная, на третьем слове мозг отключает. – Заявки на закупку оформляются ежеквартально согласно каталогу и подаются до…

   Она выпустила тонкое колечко дыма.

   - Каталоги на почте возьмешь. И список составь. Так и быть, включу… или могу по предыдущему году.

   - Я… буду очень… признательна.

   - А то, - Люцифера Анисимовна величественно кивнула и поднялась. – Свята, вас куда подбросить? К князю? Кстати, Цисковская туда и двинулась.

   - С чего бы?

   - Да кто ж её знает… вроде как новый сканер желает выбить. Ну повод всяко такой. Вот и встретитесь. Познакомитесь.

   Что-то совсем не хочется.

   И на заднем сиденье ярко-алого кабриолета, принадлежавшего почтеннейшей Люцифере Анисимовне, желание ехать куда-то окончательно испарилось. Особенно после того, как кабриолет, грозно рыкнув, сорвался с места.

   Чтоб её…

   Поместье князя, пусть и стояло в стороне от города, но не так, чтобы далеко. И дорога к нему вела хорошая, такая, что прибавила мне ранней седины.

   Кто так водит?!

   Нет, кто так водит-то?! Она же ж… бухгалтер тут! И помощник главы администрации! Ей надобно солидно, степенно, а не…

   Я только и сумела, что рот закрыть.

   - Тетя Люци в прошлом гонками занималась, - пояснила Свята, приминая рыжую копну ладонями. – Правда, говорит, что реакция уже не та.

   У меня нервно клацнули зубы.

   - Но это она кокетничает. Вообще она тут от скуки сидит. Работы немного, но вроде как не просто так… а серьезная женщина.

   - Ага…

   - Но ездить с ней не любят, хотя она всегда готова подвезти.

   Я потрогала свои волосы. Так и есть, торчат. Ладно, бы только в них дело. Но ведь джинсы. Футболка. Рубашка клетчатая. Да уж, самый тот наряд, чтобы явиться пред очи местного владетельного князя.

   - Может… - робко поинтересовалась я, глядя на мрачного вида поместье, вырастающее из холма. Вот тут тебе и горгульи с прехарактерными физиями, и арки готические, и статуи тварей неведомых, но весьма пугающих.

   И ощущение чужой силы. Тягостное. Давящее.

   - Да ладно, - Свята схватила меня за руку. – Идем. Деда только рад будет, если Цисковская там!

   Мне бы её уверенность.

   Но…

   Две дюжины беломраморных ступеней. Дубовая дверь. Молоточек при ней, который Свята напрочь проигнорировала.

   - Деда! – её голос породил эхо. А я вновь застыла, ибо холл был… великолепен.

   И мрачен.

   И все одно великолепен. Где-то там, в вышине, сквозь узкие бойницы окон проникал свет, чтобы рассыпаться разноцветной пылью да по белому мрамору. И все-то в потоке его казалось зыбким.

   Ненастоящим.

   - Деда! Ты дома?

   - Господин в синей гостиной, - раздался сухой равнодушный голос. – Прошу, госпожа.

   - А! Маверик. Знакомься это… наша участковая ведьма. Новая! – похвасталась Свята.

   - Д-доброго утра, - выдавила я, глядя на… человека?

   Огромного такого.

   Никогда настолько больших людей не видела. Я ему не то, что до плеча, до подмышки не достаю. И широкий. Голова лысая и квадратная какая-то, причем местами череп вдавленный, местами наоборот бугрится. Низкий лоб. Широкая переносица. Тяжелые челюсти.

   Шеи почти нет и кажется, будто эта вот квадратная голова возлежит на кружевном воротнике.

   А еще ливрея.

   Кто сейчас ливреи-то носит? Золотые! И жабо! И панталоны в обтяжку! Хотя… да, их, вроде, носят.

   - А это Маверик. Маверик тут за дворецкого. На самом деле он очень хороший и добрый!

   Верю.

   Охотно даже верю, потому что под взглядом мутных сизых глаз просто-таки цепенею. Верно, не привыкла к такой концентрации доброты.

   К слову, несмотря на размеры и немалый вес, ну, я так думаю, что немалый, ступает Маверик бесшумно.

   - А кузены тут?

   Кивок.

   - Спят?

   - Господин Горислав прилег отдохнуть. Ночью был занят.

   - А хвостатый?

   - Совершает утренний моцион.

   Сказал и снова глянул так, что добротой его прям до костей пробрало. Но тут мы, наконец, дошли.

   - Деда! – возопила Свята так, что я вздрогнула и отступила на шаг, едва не впечатавшись в Маверика.

   - Извините, - шепнула ему.

   - Госпожа весьма… эмоциональна, - Маверик указал на дверь. – Прошу вас. Кофе? Чай?

   - Я не думаю…

   - Мне латте с лавандой! Ей тоже, - Свята опять дернула меня за руку. – Деда, смотри, кого я привела!

   И вдернула меня в комнату.

   Что сказать.

   Князь был… князем. И упырем.

   Или сначала упырем, а потом князем? Спокойно, Яна. Главное, вслух не ляпни. Думай…о чем-нибудь серьезном в конце-то концов! У тебя же мозги имеются. И даже иногда работают.

   - Доброго дня, - я дернулась было, чтобы изобразить поклон, как нас учили-то на факультативе по этикету, потом запоздало сообразила, что в джинсах реверансы не делают и просто согнула спину, надеясь, что этого хватит.

   Хотя…

   Я сказала, что мозги иногда работают? Зря… точнее работают они, похоже, исключительно по праздникам. А ныне день был будним.

   Князь сидел на стуле с высокой спинкой, причем, стул был строгих очертаний и напрочь лишенным позолоты, но поди ж ты, все одно на трон походил.

   А князь…

   На князя.

   Сотня лет? Ему больше пятидесяти с виду не дашь. Высокий. Тонкокостный. И с возрастом иные черты стали заметнее. Эта вот характерная белизна кожи да синюшность сосудов на шее. Будто роспись по фарфору. Тонкая кость.

   Хрупкая.

   С виду. На самом деле у них кости куда прочнее человеческих.

   - Это дед мой… четвероюродный. Кажется. Не уверена, - Свята подошла к старику и обняла его. – Он хороший.

   Князь привстал и поклонился.

   - Доброго дня, - произнес он. – Рад видеть новых людей…

   - Яна. Ласточкина, - желания называть то, второе имя, не было. – Меня направили… участковой ведьмой.

   - Её дядя Саша привез. Вчера. А потом уехал.

   А глаза у него красные. И снова нормально. Частичное обесцвечивание сетчатки в совокупности со вторичной пигментацией. Что-то там откладывается, то ли оксид железа, то ли не оксид, то ли не железа. Не помню.

   Малые народности факультативом шли!

   - И даже не поздоровался, - пожаловалась Свята.

   - Присаживайтесь, - князь указал мне на кресло, что стояло у камина. А было и второе, в нем я только сейчас заметила женщину.

   Очень красивую женщину. Такую, какой может быть только ведьма. Причем сильная.

   И смотрела она на меня…

   В общем, дружбы не получится.

   Я подошла к своему месту и осторожно опустилась на край. Вот… и дальше что?

   - Думаю, ваш вопрос мы решим, - князь обратился к ведьме. Это, надо думать, та самая Цисковская. – В этом и вправду есть смысл. Но мне нужно подумать.

   - Безусловно…

   Взмах ресниц.

   И флер очарования растекается по комнате. Причем такого вот… грубого, что ли? Тяжелого, душного, как старинные духи. Я поерзала.

   И промолчала.

   - Не смею вас задерживать, - произнес князь с явною насмешкой. И стало быть, почуял? Говорят, что чем больше сила, тем ниже чувствительность, не знаю, правда или нет, но вот эти ведьмины штучки я всегда легко улавливала. И теперь шкура зудела. Я с трудом сдерживалась, чтобы не поскрести руку. – У вас, должно быть, еще много дел.

   Цисковская молча поднялась.

   С виду ей слегка за тридцать. А на самом деле может быть и пятьдесят, и шестьдесят… и больше. Ведьмы стареют медленней, да и живут дольше. И… и если сильные.

   Я теперь сильная?

   Потенциально.

   - Свята, деточка, будь добра, загляни к моему дорогому правнуку. Он будет очень рад тебя видеть.

   Возражать Свята не посмела. И мы остались с князем вдвоем. Он смотрел на меня. Я на него. Наверное, это было не просто невежливо, но даже нагло с моей стороны, однако губы старика дрогнули.

   - Ведьма, стало быть… участковая.

   - Да, ваше… сиятельство.

   Или светлость?

   Демоны… я забыла. Я… я ведь никогда прежде не общалась с аристократами, ну, кроме Гришки. А его светлостью я называла в шутку. Правда, Гришка злился на такие шутки…

   - И чего тебе понадобилось в моих владениях, ведьма?

   А его сила тяжелая, темная, что плита могильная. И пусть пока не придавила, но чую, что может. Накроет с головою, и останусь я… нет, не в кресле, в земле этой, которая и вправду его.

   - Не знаю, - честно ответила я. – Я… на самом деле меня сюда сослали. Бывший мой…

   Вряд ли сиятельному князю интересно.

   Но…

   Я вдруг заговорила. Причем, вполне себе отдавая отчет, что говорю, пусть не совсем по собственной воле, но так должно.

   И рассказываю обо всем.

   О приюте.

   Жизни своей нехитрой. Гришке. Любви нашей, из которой ничего не получилось, да и не могло, как теперь понимаю. Об участке.

   Работе.

   О возвращении Гришкином. Предложении, которое больше на ультиматум походило. Афанасьеве. Книге. Силе…

   Я говорила, пока в горле не пересохло. И потом тоже. И замолчала только, когда мне дозволили. Ментальные способности? О да, князь был сильным менталистом.

   - Выпей, - велел он. И я почти не удивилась, обнаружив в руках фарфоровую чашку с шапкой пены. – Кофе Маверик варит чудесный.

   И главное, не соврал.

   Я сделала глоток и зажмурилась. Легкая сладость и тонкий аромат лаванды, который скорее угадывался, чем ощущался. Нежная карамель и ореховое послевкусие.

   - Не сердись, - князь чуть сдвинулся в кресле. – Моя земля. Мои люди. Я за них отвечаю.

   - Я… понимаю.

   Как ни странно, я и вправду понимала.

   С его точки зрения что? Явилась какая-то странная девица, пусть даже внучка её в дом притащила, но так дети кого только не тащут, что котят, что щенят, что ведьм приблудных. А взрослым решать, можно ли с этой ведьмою ужиться.

   И чего от нее ждать.

   - Хорошо. Что делать думаешь?

   - И вправду не знаю, - я пила кофе, сдерживая дрожь в руках и наслаждаясь каждым глотком. – Наверное, что и положено. Приемный пункт организую. Буду людей ждать. Амулеты там делать, заговоры читать. Кладбище… есть же здесь?

   - Конечно.

   - Вот. Наведаюсь.

   - Там спокойно, - махнул рукою князь. – Я чую.

   - Хорошо. Но мне ведь положено. Отчеты отправлять. Конкретные замеры. В госпиталь, думаю, меня не пустят. Хотя… тоже должны бы.

   - Если надо, то пустят. Но она, пусть и своеобразная женщина, однако дело свое знает, - князь позволил себе улыбку. Надо мной смеется? Или над Цисковской?

   Над нами обеими с нашею возней.

   - За мной… если я правильно поняла, придут. И…

   И что мне делать?

   Защиты просить? Это логично ведь.

   Чуть наклоненная голова.

   - Боишься?

   - Боюсь, - врать не смогла бы, да и не хотелось. – Я ведь не урожденная ведьма. И сила меня не признала, то есть почти уже, но все одно ей время надо, чтобы привыкнуть. Процесс небыстрый. А стало быть, отобрать её не так уж сложно. Со временем мы, может, сживемся… скорее всего… но подозреваю, времени у меня не будет. А что я могу противопоставить? Так что… да, боюсь.

   - Ты можешь уехать. Спрятаться. Я помогу.

   Наверняка.

   И ведь не надолго. Скажем… пока Машенька родит. Или пока сила со мною не сроднится. Сколько? Пару месяцев? Год?

   - Нет, - я покачала головой. – Это не выход. Он ведь её поймать хочет. Афанасьев. Жену свою бывшую. Поэтому и затеял все это вот… а я так, под руку подвернулась.

   Оно бы, конечно, приятнее было бы сказать себе, что дело исключительно в моей избранности, в том, что Афанасьев пару лет рядом проработал, убедился, что я всецело достойна этакого дара. Но себе врать глупо.

   Я просто оказалась под рукой.

   Ну и да, знал он меня чуть лучше, чем иных ведьм.

   - Хорошо, что ты это понимаешь.

   - Возможно… - если у кого и спрашивать, то у того, кто истинный хозяин. – Мне… будет легче, если я узнаю чуть больше.

   Я огляделась, но столика, на который можно поставить чашку, не обнаружила.

   - Обед скоро, - князь сменил тему. – В моем возрасте привычки значат много. Вот после обеда и поговорим… обо всем. Заодно внуков глянешь, ведьма… раз уж ведьма.

   Наверное, это было честью. Та же Цисковская точно не отказалась бы, но…

   - Боюсь, я не одета должным образом.

   Князь отмахнулся.

   - Времена ныне… эти как там их… демократичные. Так что я привык. А обедать надо. Даже ведьмам. Особенно молоденьким бестолковым ведьмам, которые забивают голову всякой ерундой.

   Меня убить собираются.

   И силу отнять.

   И возможно, эта самая Розалия – настоящая темная ведьма. Не говоря уже о прочем…

   - Заговоры, девонька, убийцы и все такое, - наставительно произнес князь. – Они никуда не денутся. Сколько бы ты ни прожила… а вот хороший обед – это то, что стоит ценить.

ГЛАВА 11

Обедали тут в столовой.

   В малой.

   Как-то даже боязно спрашивать, как большая выглядит, если в малой стол метров двадцати длиной. Ну и да, темное дерево, подсвечники под серебро или скорее даже серебряные. Салфетницы. Салфетки накрахмаленные. Вазы с живыми цветами.

   Хрустальная люстра свисает на цепях.

   И ощущение полной себя неуместности.

   Князь вел меня, любезно рассказывая обо всем, что на пути встречалось, начиная с портретов родичей разной степени близости – уже на третьем портрете я окончательно запуталась, кто кому и кем приходится – и заканчивая всякого рода историческими артефактами, вроде китайской вазы, что принадлежала некогда императору Цы и была подарена… кем-то там.

   Кому-то там.

   Главное, что все это было мило, вежливо и так, будто бы я была не случайной гостьей, а человеком, если не близким, то всяко хорошо знакомым.

   И место мне досталось по правую руку.

   Напротив меня устроилась Свята, которую окружающее великолепие нисколько не смущало. Чуть дальше сел лохматый юноша в цветастой гавайской рубахе и пляжных шортах. А уже за ним – молчаливый парень характерно-бледного вида.

   - Мои внуки, - сказал князь. – Морислав.

   Этот парень был еще более рыжим, чем Свята, к тому же веснушчатым до крайности. Он поднял руку и помахал, обозначая, что он и есть Морислав.

   - И Горислав.

   В рифму. Почти.

   - А это Яна Ласточкина, наша новая ведьма.

   - А на кой нам ведьма? – откровенно удивился Морислав.

   Вот… вот мог бы что-то новое придумать, право слово, а то я себя неполноценной ощущать начинаю. Ненужной. Ведь не скажешь же, что я тут тоже не по собственной воле.

   - Тебя не спросили, - князь чуть нахмурился.

   - Да ладно, деда… я ж так. Извиняйте, ежели чего, - Морислав дотянулся до вазы и вытащил из нее цветок, который протянул мне. – В знак мира…

   Ага.

   Только вытащил он белодремник, который аккурат на языке цветов говорит о подозрениях и неприязни. Но я ничего. Взяла. И улыбнулась.

   Того, кто в детском доме вырос, языком цветов не проймешь.

   - За вами, охламонами, присмотрит заодно уж… тут же ж это… балаган ваш.

   - Наш? – удивился Мор, стащив с тарелки пару тарталеток. – А… это ты про невест. Я вчера ходил гулять.

   - Кто бы сомневался, - князь сказал это в сторону.

   - Ничего такие… некоторые с прошлого году, но большею частью новые. Непуганные…

   - Только попробуй! – князь пригрозил внуку вилкой.

   - Да я ж так… я ж не собираюсь. Просто… сугубо теоретически! И вообще мы тут не при чем! Они сами!

   - Что сами?

   - Все сами!

   - Устроили… представление. Вековые традиции…

   - Попрали… - согласился Морислав.

   Передо мной появилось блюдо с чем-то весьма красивым и вкусно пахнущим. Шарики какие-то в соусе. И рядом зелень. А еще крупа, не рис, не пшено… ладно, я не привередливая, а с учетом, что утренний бутерброд давно остался в прошлом, попробую.

   - …предки…

   - …в гробах ворочаются, глядя на непотребства наши…

   Мясо оказалось нежным и сочным. К тому же шарики начинены были сыром. Кажется. С орешками и травами. Кажется. Главное, никогда такого не ела и…

   - А вы что думаете?

   - Что? – от медитации над тарелкой – все-таки князь в чем-то прав, жизнь длинная, врагов в ней будет много, в отличие от вкусных обедов – меня оторвал вопрос.

   - О традициях, - князь глядел с насмешечкой. – Семейных.

   - К сожалению… - я отложила вилку. – Вряд ли чем помогу. Я в детском доме росла. Поэтому о традициях семейных представление имею слабое.

   Вот сказала и пожалела. Все-таки язык у меня длинный чересчур. И за столом повисла неловкая пауза.

   - Но мне интересно, - я покосилась на князя. – Какой в этом смысл? Вызывать всех этих девушек. Собирать их.

   - Это весело, - пожал плечами Мор. – Конкурсы там… помнишь, как они блины пытались жарить? А я сковородки кое-чем смазал…

   - Ты? Это был ты?! – возопила Свята. – Да я… да…

   - Ой… извини, это шутка была…

   Князь покачал головой.

   - Бестолочи.

   - А в самом деле, - раздался тихий голос княжича. – Какой в этом смысл, деда? Это же не логично.

   - Что именно?

   - Конкурсы… допустим, те же блины или в целом кулинарный тур. Да, кто-то умеет готовить, кто-то нет. Но ведь вряд ли моя жена должна будет готовить сама. У нас вон повар имеется, и кондитер отдельно, не считая кухонной прислуги.

   - Разбаловал я вас…

   - Ну или вот шитье взять? – продолжил княжич. – Давно уже никто не шьет одежду сам. Эта традиция напрочь устарела. Красота? О красоте вообще у всех представления индивидуальные.

   - И поэтому тебе никто не нравится?

   - Не поэтому, но да… ладно, выберу я кого-то из финалисток. Женюсь. Да, она будет уметь готовить. Или шить-вышивать. С общепринятой точки зрения будет даже красива. Но каким она при этом будет человеком? Каков её характер? Мировоззрение…

   - Точно разбаловал. В мое время жену выбирали не по мировоззрению.

   - Ну-ну, поэтому бабушка появляется здесь раз в двадцать лет и то проездом.

   Бабушка? Стало быть… ну да, если князь выглядит бодро, то почему его супруга должна быть хуже? Интересно, а эта ведьма, Цисковская, знает?

   Или может, они в разводе?

   Князь нахмурился.

   - Или папеньку с маменькой вот взять? Они ж друг друга глубоко и искренне терпеть не могут. Хорошо, развелись, наконец…

   - Ладно, - сказал князь. – Раз тебе не по душе традиционные конкурсы, проводи свои… по мировоззрению… или чего там. Только…

   - Я не хочу жениться сейчас! И в прошлом году не хотел. И в будущем, может, захочу, а может, нет! Да и зачем вообще мне жениться?!

   - Чтобы род продолжить.

   - У тебя трое сыновей. У моего деда тоже трое сыновей, то есть, у меня помимо папы – двое дядьев. И еще тетка. Сколько у меня кузенов? Близких? И это не считая родных старших братьев? Да ничего-то с родом не случится, если я вдруг не обзаведусь наследниками!

   - Ага, - согласился Мор, поскребши себя за ухом. – И я так бате сказал.

   - А он?

   - А он подзатыльника отвесил, чтоб, стало быть, не умничал.

   Мор потел макушку.

   - Обидно…

   - Этак последние мозги отобьет, - не выдержала Свята и показала кузену язык.

   - Деда, а она обзывается!

   Я опустила взгляд. Одна тарелка сменилась другой, причем я точно не скажу, когда именно это произошло. Но ничего, рыбу я тоже люблю.

   - Начинаю думать, что жениться вам и в самом деле рановато… однако традиция – это традиция…

   - Ага, а налоги – это налоги, - не удержался княжич. – И в целом подобный фестиваль оказывает благотворное влияние на экономическое развитие региона. По сравнению с прошлым кварталом продажи…

   Князь прикрыл лицо ладонью.

   А я что? Я рыбу ем. Вкусную. Сочную. В каком-то сложносочиненном соусе, который и сладкий, и мягкий, с легкой кислинкой и фруктовой свежестью. В жизни бы не подумала, что такое с рыбой сочетается.

   - А Яна участвовать не хочет! – наябедничала Свята, которая рыбу ковыряла явно без особой охоты.

   И все, позабывши про экономическое состояние региона, замолчали и посмотрели на меня. С удивлением и даже будто бы с укоризной.

   - Извините, но какая из меня невеста? Я и готовлю не слишком хорошо… шить и вовсе не умею. Носки заштопать смогу или там дырку какую, но и только. И вообще не готова я к столь резким переменам в жизни.

   - Вот! Даже она не готова! – радостно подхватил Мор. – А она уже старая…

   Я?

   Охламон рыжий!

   - Мда… с подзатыльниками дядя явно перебарщивает, - Свята ткнула братца вилкой в бок. – Кто ж женщине такое говорит?

   - Но она ж и вправду… извините, я не нарочно! Я просто говорю раньше, чем думаю.

   - Это потому что думает он исключительно о бабах или по праздникам, - заметил княжич. – Но о бабах чаще.

   - Так бабы и случаются чаще, чем праздники, - это Мор сказал вполне искренне. – Но и вправду… сколько вам лет?

   - Двадцать восемь.

   - Вот… старая уже!

   - Сам ты старый! Мне тоже двадцать восемь! – возмутилась Свята.

   Ей? Да ей больше шестнадцати не дашь!

   - Ты – другое дело, - возразил княжич. – Нельзя сравнивать вашу продолжительность жизни и обыкновенного человека. Хотя, конечно…

   Глаза у него были красными, прищуренными.

   - Сейчас… раньше сил у вас было куда меньше. Я бы сказал, катастрофически мало, - это он произнес спокойно и явно не потому, что хотел меня обидеть. Кажется, такая вещь, как чужая обида Горислава волновала в последнюю очередь. – Между тем последние исследования подтверждают устоявшуюся парадигму наличия прямой зависимости продолжительности жизни от степени выраженности дара.

   - Когда ты так говоришь, мне хочется хряснуть тебя по лбу, - Свята взвесила в руке вилку. – У тебя вот мозгов слишком много порой.

   - Следовательно, можно сказать, что до последнего времени ваш биологический возраст вполне соответствовал фактическому.

   Старая.

   Мать вашу же ж… я старая. А я себе казалась молодой, потому что… потому что ни один человек в здравом уме не скажет, что двадцать восемь – это много. Это ведь даже не тридцать.

   - Вместе с тем переданная сила воздействует на физиологию, что приведет к замедлению естественных процессов…

   - Мы уже поняли, Гор, - жестко оборвал князь. – Хватит.

   И наверное, стоило быть благодарной.

   - Так вот… я что хотел сказать.

   - Ты уже наговорил не на одно проклятье, - пробормотала Свята.

   - В данный момент времени вы все еще пребываете в фазе открытого репродуктивного окна. И поэтому вполне можете принимать участие в отборе.

   - Спасибо, но что-то не хочется.

   - Разумно, - княжич со мной согласился. – Совершенно бестолковое действие.

   Князь закатил очи.

   А нам подали кофе.

   И чай в высоком стеклянном чайнике, до того прозачном, что казалось, будто вот эта янтарная жидкость с распустившимся в ней цветком сама собой обрела форму.

   - Да ладно, зато весело, - Свята потянулась к пирожному.

   Их тоже подали.

   Махонькие корзиночки, укрытые облаками взбитых сливок. Фруктовые палочки. Темные блестящие шары, столь глянцевые, что смотреться можно.

   И… кажется, я объелась.

   - Вот это попробуй, - Свята указала на что-то вытянутое, похожее на черную лодочку, на которой закрепили тройку шаров. – И вот то тоже. Все попробуй. А то кондитер опять обидится. И этих не слушай. У Мора мозгов нет.

   - Я еще молодой! – обиделся Мор, но как-то не всерьез, что ли. – Мне еще рано думать. Мне, главное, папу слушать. Ну, когда получается.

   - А Гор он вообще не от мира сего.

   - Просто мое мышление практично и рационально.

   - Слишком уж… - князь пил черный-черный кофе. – В кого ты только пошел… хотя ладно, твой отец приедет, пусть и разбирается. Со всем.

   - Папа? – у Гора ровная горка безе треснула, выпустив клубнику с… с чем-то. – Он приедет? Когда?

   - На днях обещался.

   - А зачем?

   - Понятия не имею.

   Вкус у пирожных потрясающий, но, кажется, я все-таки объелась совершенно бесстыдным образом. И то, что в представлении нормальных людей бесстыдство и ведьма – синонимы, меня ничуть не извиняет.

   - А… деда… а если его? Того?

   - Выражайся яснее, рациональный ты наш.

   - Папу женить. Смотри, если исходить сугубо из технических моментов, - Гор даже поерзал. – Он ведь свободен?

   Князь нахмурился.

   - Развод они еще десять лет тому оформили. А клятв никаких не приносили… Он, может, не первой молодости, но…

   - Репродуктивное окно еще не закрыто? – в тон ему ответил князь.

   - Именно! И с точки зрения брачных уз он куда более интересен, нежели я. Жениться ведь не обязательно. Но если мы заявим, что он участвует, это придаст мероприятию размах.

   - А тебе размаха мало?

   - Можно будет рекламу дать… - Гор зажмурился, явно предвкушая. – Контекстную. У меня есть хороший SMM-щик. Он давно проекты ведет… это будет бомба!

   - Он тебе уши оборвет, - осторожно заметил его кузен. – И мне тоже…

   - Это если сами. А если дед скажет… ну я-то ладно! Я и вправду молодой слишком, чтобы жениться. А он столько лет одинок… даже любовницы толковой нету. Тут же, мало ли, вдруг да кто глянется…

   Что-то я этому неведомому мне княжичу посочувствовала.

   Уговорят же.

   Как пить дать. Вон, у князя и выражение лица презадумчивое, и пальцами шевелит, то ли стул гладит, то ли…

   - А я… я на себя конкурсы возьму! – добил Гор.

   - Мы! – рыжий его кузен подпрыгнул. – Вместе! Всех оконкурсим! Никто не уйдет обиженным.

   Свята кивнула.

   И облизнулась. Предвкушающе так…

ГЛАВА 12

- Дети, - наша с князем беседа продолжилась в той же гостиной, в которой началась. – Все-таки еще дети…

   - Тогда зачем? – робко поинтересовалась я. – С этой женитьбой… он и в самом деле, как мне кажется, не совсем готов жениться. Какой смысл?

   - Обычай, - князь на вопрос не рассердился. – Времена ныне другие. Моему прапрадеду было пятнадцать, когда он стал главой рода… война. Да…

   Он опустился в кресло.

   - Тогда-то и взял он себе жен.

   - Жен?

   - Трех, - уточнил князь. – Тогда многие рода оскудели. И даже те, кто кланялся Единому богу не стали возражать, ибо и государь первым привел в свой дом нескольких женщин.

   Что-то подобное нам рассказывали. Правда, как раз в императорском доме многоженство в итоге не прижилось. Слишком уж много проблем возникало с порядком наследования, родней супругов и прочим.

   - Времена были смутные. Опасные… и род мог прерваться. Дети у нас не так часто появляются, особенно тогда-то… ныне вон, выпил таблетку и хорошо. А прежде…

   Ну да, упырями их прозвали не за бледность лица и общую томность обличья.

   - Главное, что с того и пошло, - князь позвонил в колокольчик и сказал. – Чаю подай. Не люблю от так разговаривать…

   А вот та ведьма, помнится, за пустым столом сидела.

   И это знак?

   Что я по сердцу князю пришлась? Или просто устал он от бесед? Все-таки возраст немалый.

   - Так вот, обычай и сложился. Как княжичу шестнадцать лет исполняется, так ему жену искать и начинают. Правда, раньше как-то оно проще. А этот вот… волю дай, он из своих лабораториев носу не покажет, - князь ворчал, но как-то не зло, скорее уж печально. – Ни с друзьями посидеть, ни погулять куда… я уже и клубу открыть дозволил, чтоб, значится… а этот…

   - Может, просто интроверт? – предположила я.

   - Чего?! Что за срам…

   - Это в том смысле, что одиночка…

   - А… так бы и сказала. Твоя правда, еще тот бирюк. Только с Мором и ладит. Ну да ничего, зато голова светлая.

   Уж не знаю, кого он там утешал. Мне-то до юного княжича особо дела не было.

   - Зато друг у него…

   - Братец. Пятиюродный вроде… это да, у этого шило под хвостом. На месте не усидит… ты на них не обижайся. Они не по злобе, так, дурь в крови гуляет. Все ж и вправду мы и стареем медленно, но и взрослеем тоже, особенно теперь, когда нужды в том особой нет. Ничего, пускай гуляют…

   И рукой махнул.

   А я что? Я не против. Пускай и вправду гуляют. И обижаться на детей за прямоту их как-то глупо, что ли.

   - Что до твоего наследства… тут сложно все.

   Это я уже и сама понимаю.

   - И началось задолго до твоего рождения. Боюсь даже, что лично вот ты к делам нашим отношения вовсе не имеешь. Но теперь уже, раз силу приняла, то придется и прочее…

   Князь чуть прикрыл глаза.

   - Земли сии еще во времена незапамятные заповедными слыли. В том смысле, что человеку обыкновенному в иные места ходить строго-настрого заповедано. Если жить хочет. Оно-то ныне сказкой кажется. Да и сам я, признаюсь, не ведаю, сколько во всем том правды. Леса окрест стояли.

   Они, помнится, и сейчас никуда не делись.

   И хочется поторопить князя, чтоб сразу к делу, но будет это не просто нагло с моей стороны, но еще и неуважительно.

   - А в тех лесах жили те, кого ныне… меньшинствами называют, - князь это слово почти выплюнул. – Придумали, право слово… тут ведь источник есть.

   - Я слышала.

   - Слышала…

   - И про рощу… в нее Афанасьев пошел.

   - И тебе заглянуть стоит, но сперва днем. Так, глядишь, и уйти сможешь, ежели чего.

   Желание заглядывать в рощу, изначально отсутствовавшее, вовсе испарилось. Князь ведь явно не уверен, что уйти смогу.

   - Но да, роща та – это еще с тех времен… давних. Весьма. И в той роще дуб стоит.

   А под корнями его – сундук серебряный. В сундуке заяц, в зайце утка, а в ней – яйцо, в котором игла со смертью Кощеевой.

   Нет, что-то тут уже совсем не то.

   Он ведь не шутит?

   - А меж корней его источник и открывается, тот, который…

   - Не зарегистрированный?

   - И это тоже… на самом деле не он один такой, - князь принял чашку из рук Маверика. Вторую подали мне. Причем возник Маверик словно из ниоткуда. Вот не было. И вот есть. И ладно бы сам, но ведь со столиком на колесиках, а на столике – сервиз фарфоровый с серебряною сахарницей и прочими штучками. Я только и смогла, что моргнуть и чашку взять. – Есть вещи, о которых не принято говорить. Не то, что сие тайна великая, скорее уж не для всех они, ибо непростые.

   Чай легкий, травяной, а вот что за травы разобрать не выходит. Тоже вот… ведьма.

   - Сама глянешь и поймешь… дело в ином. И рощу ту, и источник от испокон веков ведьмы хранили.

   Князь на меня глянул.

   Молчу. Сижу вот с чашкою в руке.

   - Афанасьевы? – уточняю тихо.

   Он чуть опускает голову. Стало быть, угадала.

   - Говоря по правде, что она там делала, не знаю. Мне туда хода нет.

   - А…

   - Предки мои в земли эти пришли по государеву слову. И не скажу, что здесь им сильно обрадовались. Да, мы тут научились сосуществовать… к общей выгоде. Ибо и сильной ведьме в чащобах тоскливо. Главное, что мы помним. И они помнят. А потому не след мне там бывать… никому из моего рода. Недобре выйти может.

   Ага.

   Чаек прихлебываю и слушаю дальше.

   И запоминаю.

   Недобре.

   Настолько, надо думать, недобре, что от этого «недобре» любопытство на сотни лет отбилось. Ведь спорить готова, что тогда, в те самые времена незапамятные, боярин Лютый не удержался, полез поглядеть на рощу, на источник и на ведьму, его стерегущую.

   Ну и поглядел, надо полагать, так, что потомкам заповедовал.

   А мне, значит, туда аккурат и надобно.

   Днем.

   - Наина как-то помянула, что не все двери надобно отпирать… правда, спохватилась, отшутилась. Так вот, ежели что, то… - князь развел руками, словно извиняясь. Вздохнул. – Но то дела давние. А что до недавних, то от испокон веков род Афанасьев на землях сих стоит. Жили они тут задолго до моих предков.

   Это я уже знаю. Рука сама к кольцу потянулась. Вот как так… сон же был. Сон и только. И даже если что-то там, нематериальное, тонкое, то… то там. А кольцо тут. И вполне себе материальное. Металл нагрелся, да и полное ощущение, что вот оно-то – мое.

   Живое.

   - И Наина должна была передать знания дочери.

   - Не вышло?

   - Не вышло… точнее… я тогда молодой был. Не больно-то сюда заглядывал. А что, жизнь кипит. Кровь кипит…

   У упыря? Ладно, молчу.

   - На подвиги тянет… тут тогда мой дед-то сиживал, порядки блюл. А я наездами. Но Наину помню. Красивая была. Как ведьма.

   И взгляд чуть затуманился.

   Я вежливо отвернулась к окну, за которым маячила чья-то до боли знакомая физия, причем не так, чтобы близко, скорее уж в кустах. И не одна. Из кипящей зелени высовывалась то одна рыжая голова, то другая, чтобы снова исчезнуть.

   Дети.

   Нет… вот им столько же, сколько и мне, а по ощущениям и вправду дети. Горькие. Или прав князь? Им взрослеть не надо. Я бы тоже не взрослела, когда б жила вот так, в любви и роскоши.

   Зависть?

   Пожалуй, что зависть.

   - Как-то уехала она, а после вернулась, чтобы дочь родить… дед тогда сказал, что порядок у них такой. Что нельзя им привязываться. И любить нельзя. Что ничего-то хорошего из того не выйдет. Правда, когда я спрашивать стал, что ж так, то лишь отмахнулся… зарок, мол, чужой. И долг с проклятьем.

   Все и сразу, стало быть.

   А поподробнее? Не из любопытства, но если уж я силу приняла, то и все-то, что с этою силой связано, тоже. И зарок, и проклятье, и долг. Понять бы еще, перед кем.

    - Главное, что дочка-то её влюбилась.

   Ветки кустов зашатались и из них кубарем выкатилась Свята, правда, чтобы назад нырнуть.

   - Наина-то её из дому не больно выпускала. Даже в школу. Но та упертая, сама стала ходить. Заявила, что времена ныне другие, что она образование получить хочет и все такое. Поступать даже думала… тогда они в первый раз с Наиной крепко поругались. И Алька уехала-таки. Документы подала в училище какое-то… не ведьмовского профиля, нет, обыкновенное, то ли кулинарное, то ли парикмахерское.

   Ведьма-кулинар. Отчего бы и нет?

   - Наина за ней отправилась. Но вернулась одна. И злая… с дедом что-то говорила, я уж тогда был тут. Потянуло к родным корням… - он чуть губу прикусил. – Силу мы имеем потому как земля нас приняла, но за то и мы обязаны её беречь. Вот… ныне я сижу. Детей у меня есть, но они-то свободны будут, никогда-то она раз за разом не зовет… земля. Но чую, или из внуков кто загостится, или правнук, даром, что бирюк…

   Бирюк-интроверт.

   - Как бы там ни было, дед Наине отказал. Не в праве он неволить Альку. Или силой возвращать. Или еще что. И вправду времена иные. Да и она вольная, даже от воли материнской. Наина крепко осерчала, но тут уж сделать ничего не могла. Сказала лишь, что всем больно будет. И как в воду глядела. Алька-то вновь появлялась. Сперва одна, после с пареньком каким-то… не буду врать, показался мне он толковым. И любил её. Поженились даже. Наина того не одобрила. И снова поругались. Паренек этот не захотел тут остаться. Его в Москву звали. И Алька за ним поехала. А перед тем отреклась от силы.

   Сила во мне отозвалась глухой ноющей болью. Она помнила.

   Сколько уж лет прошло, а помнила.

   И обижалась. Не понимала, в чем её-то вина.

   Ни в чем. Просто… если я правильно поняла, то ныне мне из Упыревки не уехать. Верно князь сказал. Сила от земли идет. И к земле тянет, пусть невидимой, но все одно цепью. Нам говорили, что старые ведьмы очень не любят дом свой покидать.

   У меня пока дома нет, но… сила есть. Да такая, что…

   - Муж для Альки стал светом в окошке. И да, сказала бы кому, стали бы отговаривать. Хотя… ведьму переубедить? Нет, это не выйдет… уехали. Алька и муж её молодой. Наина осталась. А уж потом, лет через пять Алька вернулась. С сыном…

   - Что…

   - Там темная история. К делам нашим она отношения не имеет, а в иных ранах не след ковыряться. Тогда помог, чем мог. И сказал, что на землях моих у неё всегда будет, что крыша, что жизнь тихая. И сдержал слово… но она надолго на этом свете не задержалась. Увяла, что цветок тот, хотя в конце с Наиной помирилась. И та пыталась дочку тянуть, да…

   Ведьмино слово крепко.

   Даже в сердцах сказанное или по глупости.

   - Сама-то Наина, конечно, как дочка уехала, пыталась что-то сделать… я так думаю. Пару раз уходила, да все без толку. Как-то обмолвилась, что расплата то, да не за Наиной сотворенное. А вот внука она любила крепко. Но…

   Силу он не принял.

   Да и принял бы, куда её, если ведьмаки и вправду… странно, что нам о таком не рассказывали. Хотя, как понимаю, нам о многом не рассказывали. Интересно, только тем, кто на широком профиле учился? Или просто остальные без того знали? А нам оно не надобно.

   - Но нашел, кому силу передать, что уже добре.

   - Думаете? – у меня вот насчет этого «добре» имелись сомнения.

   - Уверен… почти. Ишь, расходились… ты это, девонька, не чинись, ежели чего. Обращайся. Я тут не так сижу, за титулом, а чтобы порядок на землях блюсти, - князь произнес это наставительно. – Что до прочего же… то да, думаю, права ты. Наина крепко эту вот супружницу внука своего недолюбливала. Тут уж, может, сама по себе, а может, и вправду причина имелась какая, отличная, мне не понятная. Главное, что да… книгу она получить пожелает.

   - И что мне делать?

   - Ничего. Сперва попытается добром. Уговорить там, или выкупить. Может, еще чего придумает. Ведьмы на выдумку горазды. После обманом вытянуть попробует. Или наймет кого. Украсть бы украла или отняла бы, да не из тех книга вещей, с которыми так можно.

   И это дает слабую надежду выкрутиться.

   - А если она… если отнять попробует. Не книгу. Силу мою… и есть ведь ритуалы. Запретные, но есть.

   Князь чуть склонил голову.

   - И… тогда как?

   - Тогда тебе придется тяжко. Сходи в рощу. Завтра. К полудню ближе. Поищи родник. Только будь осторожна. Вода в нем больно студеная. Иные с нее хворать начинали крепко… а то и вовсе, - он махнул рукой. – Все, девонька, устал я. Иди. Мои охламоны дом тебе покажут, проводят. Денег-то на обзаведение дали?

   - Дали.

   - Вот и чудесно. Но коли мало, то говори. Мы тут ценим хороших специалистов.

   Аудиенцию, судя по всему, можно было считать оконченной.

   - Погодите… то есть, извините за наглость! Просто… а если эта женщина, если она темная ведьма? Если… она убила Наину? И свою дочь? И теперь…

   - Это было бы слишком просто. И хорошо.

   - Почему?

   - Потому как всего-то и надо было бы, что ведьму убрать… но нет, смотрел я Розалию. И Наина смотрела. Дури в ней много, но вот тьмы, той нету… Как и крови пролитой. Ведь не бывате такого, чтобы кровь пролить и не замараться.

   - Но ведь девушка…

   - Рак, - князь прикрыл глаза. – Он со всеми случается. Наина тогда увидела. Она и советовала плод вытравить и лечиться. Только… как сказала, шансов было бы немного. Есть какой-то такой от особо гадостный рак, который при беременности начинается.

   Значит, совпадение?

   Только… не верю я в совпадения. Ничуть. И князь недоговаривает. И все тут недоговаривают. Играют в свою игру.

   - Спасибо, - я поклонилась, как положено. И даже вполне искренне. – Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий…

   - И в невесты запишись.

   - Но…

   - Приглядишься к девкам, повеселишься. А то и вправду жениха найдешь… я ж говорю, мы о своих специалистах заботимся.

   И усмехнулся этак, преехидно.

   Вот и что ответить? Что не чую я в себе тяги к брачеванию? Что напрочь её у меня отбило? И даже не Гришка в том виноват, а обстоятельства, которые так вот по-глупому сложились.

   - Хотя… иди уже. Маверик и запишет. Данные в канцелярии, небось, будут… и ты уж постарайся. Не урони престиж Упыревки.

   Только о нем и осталось думать.

ГЛАВА 13

Ждали меня трое.

   - И что деда сказал? – Свята подпрыгивала на левой ноге, правую прихвативши рукой. На руке этой болтались путаные веревочки, на них – бусинки, которые сталкивались и позвякивали. – Девяносто два… девяносто три…

   - Велел в невесты записаться. Точнее сказал…

   - Девяносто пять… Маверик запишет? Вот и отлично! А платье у тебя есть?

   - Какое?

   - Девяносто девять! – подхватил рыжий Мор. – Сто!

   - Фух! А я говорила, что смогу! Не верил! Он мне опять не верил!

   - Мне кажется, - Гор, державшийся чуть в стороне, поправил очки. – Что в данном случае вопрос не лежит в плоскости доверия, но скорее уж представляет собой пример манипуляции, основанной на сомнениях в способностях…

   - Сволочь! – перебила Свята и кинула в кузена одуванчиком, от которого тот уклонился. – Я с тобой разговаривать не буду!

   - Счастье-то какое!

   - Как мне до дома добраться?

   Мор спрятался за спиной сколько-то юродного братца и оттуда показал язык. Свята запыхтела и демонстративно отвернулась.

   - С этой целью мы вас и ожидаем, - спокойно сказал Гор. – Я предположил, что вам понадобится транспорт. В вашем личном деле имеется пометка о получении вами прав.

   Было такое дело.

   Инициатива моего начальника. Бывшего. И курсы, оплаченные отделением. К слову, училась я с воодушевлением, но ровно до тех пор, пока не поняла, что я и техника – вещи глубоко не совместимые.

   - Гор тебе машину приготовил! – выдала Свята. – Правда, какую-то не слишком красивую…

   - Она в отличном техническом состоянии. С малым процентом эксплуатационного износа…

   - Спасибо, - тихо сказала я. – Только я вожу не слишком хорошо. И практики давно не было.

   Вот с той поры, как экзамен сдала, то и не было.

   - Тогда чур я за рулем! – предложила Свята.

   - Или я!

   - Возможно… вам будет лучше остаться дома, - предложила я.

   Ладно, если сама разобьюсь. Обо мне горевать станет лишь Афанасьев. Да и не столько обо мне, сколько о рухнувших коварных планах ловли темной ведьмы.

   - А кто тебе дом покажет? – Свята вытащила откуда-то ключ на веревочке. – И вообще, мне тоже домой надо…

   - А я провожу! – Мор попытался дотянуться до ключа, но тот исчез столь же быстро, как и появился. И не понять где, потому что одежды на Святе было немного. – Ну, чтобы к вам никто не пристал.

   И плечами повел.

   Что сказать, фигура его впечатление производило. На кого-то – наверняка.

   - Если вы не возражаете, я бы хотел проверить кое-что, - сказал Гор уклончиво. – Для чего мне необходим визит в дом. К слову, я подумал и понял, что был некорректен, указав вам на ваш возраст. Люди женского пола относятся к подобной информации с удивительной предвзятостью.

   - Ничего страшного, - я подавила вздох. Отделаться от этой троицы, которой просто было скучно, а ведьмин дом – все приключение – не выйдет. – Так где машина-то?

   Темно-зеленая «Нива» сияла лаком и хромом. В салоне пахло химией, но не сильно.

   А хороша…

   Я ведь подумывала о машине. Нет, не всерьез, конечно. Пусть даже зарплата участковой ведьмы была повыше средней, пусть даже с машинами у меня не слишком ладилось, но все одно… хотелось. Просто иррационально. Чтобы вот за руль. Чтобы поехать, поглядывая на всех свысока. Чтобы доказать себе, что я настолько успешна, чтобы машину купить.

   А вот с точки зрения здравого смысла как раз смысла в машине и не было. Жила я рядом с опоркой, участок тоже был невелик, да и обходы плановые сподручней было на ногах делать.

   А машина…

   Это ведь роскошь. Её купить мало. Её содержать надо. Ну и пользоваться тоже.

   - Хорошая, - сказала я, вставляя ключ в замок зажигания. Благо, спорить Свята не стала и упомянутые ключи отдала сразу.

   Модель не самая новая, но видно, что о машине заботились. И значит, если мне повезет, она заведется.

   Мне повезло.

   Мотор чихнул и заработал.

   - А метла у вас есть? – поинтересовался Мор, пытаясь подняться с заднего сиденья. Устроился он в центре, а потому в левую его руку вцепилась Свята, в правую – Горислав. Впрочем, их Мор, кажется, не заметил. – Такая, чтобы летать?

   - Нет. Ведьмы не летают.

   - Я тебе говорила! Да сядь ты уже!

   - И пристегнись, - добавила я, осторожно трогаясь с места. – Пожалуйста.

   Как ни странно, мальчишка – а иначе я его не воспринимала – послушался. И сел. И пристегнулся. И даже молчал целых три минуты, аккурат хватило на дорогу выбраться. И потихонечку, не спеша…

   - А вы умеете в сороку превращаться?

   - Нет.

   - А в ворону?

   - Ведьмы ни в кого не превращаются, - я старалась вести аккуратно. Не хватало в первую же поездку разбить машину, к тому же служебную.

   - А я превращаюсь!

   - Вижу.

   - Хотите посмотреть?

   - В другой раз.

   - А…

   - Мне кажется или подобное многословие вкупе с пустым любопытством прежде было тебе не свойственно.

   - Это ему просто Яна понравилась! – выдала Свята.

   Я вздрогнула и едва не выпустила руль.

   Не слушать.

   Смотреть за дорогой. На дорогу. И… вон, улица показалась. Светофор впереди маячит. А улица-то прямая и асфальт гладкий, будто вчера уложенный. Дома аккуратные. Тротуар выложен цветною плиткой, желтой и зелененькой. Через каждые метров двадцать стоит куб, той же плиткой обложенный, а из него дерево высовывается. То есть, ствол. Корни-то в землю уходят, а кроны – над землей. И аккуратные, выстриженные идеальными шарами.

   - Это неразумно. Вы разного возраста.

   - Между прочим…

   - Я имею в виду психологический возраст, - отозвался Гор. А Свята высунулась из окна и кому-то помахала. Не знаю, помахали ли ей в ответ.

   - Дальше куда?

   Город я все-таки не знала.

   - Прямо! Вон до третьего светофора, под ним еще памятник будет, а потом налево и до конца.

   - Прапрапрадед построил этот город квадратным. И теперь все улицы в нем идеально-ровные, - то ли пожаловался, то ли похвастал Мор. – Даже речка по линеечке течет!

   - Это наиболее рациональный план, позволяющий в полной мере использовать ресурсы среды.

   - Я ж не спорю…

   Третий светофор был по счету третьим. А вот памятник я увидела не сразу, сперва приняла его за живую собаку, которая, правда, застыла под фонарем, задравши ногу.

   - Не, Мор, она больше дяде Люту подходит, Горка прав…

   Я вцепилась в руль.

   Это дети.

   Просто дети. Большие, бестолковые и уверенные, что знают жизнь. Да и болтают они не со злобы. Привыкли вот так. И чужие чувства… когда детям было дело до чужих чувств?

   - Отец предпочитает женщин другого типа…

   - Очень за него рада, - пробормотала я.

   - Ему нравятся брюнетки с короткой стрижкой. И спортивные.

   Спортивной я никогда не была. Да и брюнеткой тоже.

   - Можно перекрасить… - предположила Свята. – И остричь.

   - Не дамся.

   - Ну или мелирование сделать… полосочками. Полосочка черная, полосочка белая.

   - И получится женщина-зебра, - я повернула, куда указано. – Как дом узнаю?

   - Узнаешь… нет, мелирование не подойдет. А если не остричь? Просто слегка подрезать…

   - Ерунда. Что он у тебя любовниц таких таскает, так это да… - голос Мора гремел, заглушая рокот мотора. – Но надо от противного идти! Он же ни одной замужество не предложил, стало быть, не нравятся ему. Чтобы по-настоящему.

   - Возможно, еще предложит, - нехотя признался Гор.

   - Чего?

   - Я… позвонил ему. После обеда.

   Это когда мы с князем пошли чаи распивать? Гор поерзал.

   - Хотел… предложить участие. В конкурсе.

   - А он чего?

   Подозреваю, не обрадовался.

   - Сказал, что предложение глупое… и что он скоро представит мне одну женщину.

   - Как представит, так отставит, - отмахнулась Свята. – Долго ли тут, умеючи… если что, вон, попросим Янку отворотное зелье сварить.

   - Нет, - я действительно узнала дом издали.

   Такое чувство, что… мой он. Весь мой. Целиком. С оградой этой – белые столбики и кованые решетки удивительной красоты. С красною крышей и желтыми, теплыми стенами, которые уже начал обживать девичий виноград. С темными окнами и кустами чубушника, усыпанного белым цветом.

   - Не умеешь? – уточнила Свята. – Хочешь, я рецепт найду…

   - Рецепт я и сама найти могу, - я остановилась у ворот. – Нельзя так.

   Смотрят. С удивлением. И недоумением. Почему нельзя? Они же как лучше хотят.

   - Во-первых, вы не знаете, что это за женщина…

   - Очередная стервозина, - Свята скривила нос. – Будет ходить по дому, как по своему, и командовать. Горку учить станет.

   - Даже если так. Это его выбор. А зелья… они опасны. И приворотные, и отворотные.

   Все равно не понимают. Они не хотят вреда, наоборот, они хотят, как лучше. А разве можно, чтобы как лучше и во вред? Нет, конечно.

   А у меня нет сил объяснить. И я глушу мотор.

   - Приехали, - говорю. – У кого там ключ был?

   Ворота отворились со скрипом. И чувство такое, что… не знаю даже, как описать. Остановилась на пороге. Дом не сказать, чтобы большой. Хотя по сравнению с прошлой моей квартиркой, то просто огромный. Два этажа и веранда, на которой осталось старое кресло-качалка, столик и пустая ваза.

   Дорожка, выложенная все тем же камнем, желтым и зеленым.

   Цветочница.

   Надо будет посадить что-нибудь. Или… нет, это все-таки чужой дом. Не мой. И не стоит привыкать. То, что меня пустят сюда пожить, это… это само по себе чудо.

   - А чего она не идет? – громким шепотом поинтересовался Мор. – И вообще… она здоровая?

   - Дурак ты.

   - Сама такая…

   - Это психогенный шок, - Гор произнес сие важно. – От избытка впечатлений и сенсорной перегрузки.

   Я закрыла глаза. Боги, дайте мне сил.

   - И что теперь?

   - Ничего. Она справится. Вот у детей часто истерики бывают вследствие этой вот перегрузки. Я читал.

   Не сомневаюсь, что читал он много и всякого.

   - Истерика у Цисковской случилась, когда она узнала, что Наинин дом не ей достанется, - Мор сорвал травинку и сунул в рот. – Слышал, что она от злости всю посуду перебила.

   Да, я бы тоже огорчилась, если бы рассчитывала… а я не рассчитывала.

   И надо сделать шаг.

   Переступить порог.

   - К отцу тоже приходила ругаться, - сказала Свята. – Сильно. Требовала там… что-то такое… по уложению… или не уложению? Как это… ну, у ведьм! Горка!

   - Кодекс, - Гор отозвался не сразу. – И да, там имеется статья, согласно которой движимое и недвижимое имущество ведьмы, претерпевшее изменения вследствие воздействия силы указанной ведьмы, а потому представляющее потенциальную опасность для неодаренного населения…

   Опасность?

   Я опустилась на корточки и коснулась дорожки. Теплая. День солнечный и камни нагрелись. Опасности не чувствую. Только силу… много силы. Не заговоры даже, и не наговоры.

   - …в случае скоропостижной смерти указанной ведьмы и при отсутствии одаренных наследников, способных принять…

   Сила просто была. Как и в доме. Чужая? Еще да. Но созвучная той, которая внутри меня.

   И я сделала шаг.

   - …должно быть изъято Ковеном с выплатой компенсации.

   Второй.

   Сила приходит в движение. Медленно, нехотя, словно пробуждаясь ото сна.

   - Погоди, не лезь, - это Горислав. Все-таки, несмотря на странности, он из всей троицы самый вменяемый. – Место должно её принять.

   Меня снова окутывает теплом.

   Жаром.

   Пугая, что еще немного и вспыхну. Кажется, даже волосы начинают потрескивать… но не вспыхиваю. Еще шаг. И еще… сила отступает, правда, теперь в землю, и земля дрожит мелко-мелко, трясется, пугая скорыми провалами. Но я не пугаюсь. Иду себе дальше.

   Потихоньку.

   Кажется, что земля вот-вот разверзнется. И я провалюсь. Как в сказке… сказки, они ведь не на пустом месте возникли. Так нам говорил Евпраксий Романович, и глядел печально поверх очков, понимая, что слова-то эти мы мимо ушей пропустим, как и многие иные.

   Возраст такой, что скорость звука донельзя замедляется. И сказанное тогда до разума доходит через годы. Если вообще доходит.

   - А если не примет?

   - Тогда она свалится. Но помереть не должна.

   Утешил.

   Не помру.

   Земля замирает. Зато ветер слетает, бьет по лицу наотмашь и тут же гладит, ласкается, едва ли не мурлычет. Хороший? Конечно, хороший…

   Воду я поднимаю с травинки мизинцем. Всего-то капелька. Но ведьминой воды и капли хватит. Если ведьма стара и умела.

   Наина была и той, и другой.

   Я слизываю каплю и закрываю глаза. А потом протягиваю руку, касаясь шершавой теплой стены. Я… не твоя хозяйка. И не кровь от крови её. Меня приняли в семью, но этого ведь мало.

   Или много?

   Там, в детском доме, многие мечтали о том, что однажды кто-то придет и заберет их. Особенно мелкие. Я вот не слишком надеялась, и не хотела даже, почему-то казалось это предательством по отношению к маме. А потом поняла, что таких вот, взрослых, диковатых, не особо и хотят брать.

   Ведьм и вовсе…

   Обычные люди нас опасаются, даже таких слабых, какой я была, а вот по-настоящему одаренным такие тем паче не нужны. Нас и не научишь толком, и…

   Не о том.

   Я буду о тебе заботиться. Как умею. Умею, правда, не слишком хорошо, потому что своего дома у меня никогда не было. И потому, если не впустишь, то пойму.

   Не обижусь.

   И ломаться не стану. Требовать чего-то тем паче… кто я такая, чтобы требовать? Уйду. И найду себе другое место.

   Протяжно заскрипела дверь, отворяясь.

   - И чего это значит? – поинтересовался Мор. – Принял, да? Принял? А дальше? Слушай, а помнишь…

   Принял.

   Я вдохнула слегка спертый, пропитанный травяными ароматами воздух. И переступила через порог.

   - Спасибо, - сказала я, погладив стену. Изнутри та была обшита деревом. – Спасибо тебе… за все.

   Дом отозвался тяжким вздохом.

   И в нем мне виделось сомнение.

   Меня не приняли. Нет. Мне позволили войти. И остаться тоже позволят. Надолго? Месяц, другой… сколько получится. Пока не надоем. Или пока не стану своей. Но… это ведь вряд ли.

   Я открыла глаза.

   И осторожно сняла пальцами паутину с косяка. Крышу тут, может, и правили, а вот не убирались давненько.

ГЛАВА 14

- Я… между прочим… наследник древнего и славного рода… - Мор пыхтел, елозя тряпкой по полу. И кажется, он скорее грязь размазывал, чем отмывал. – И должен вот… тут…

   - Много говоришь, - а вот Горислав пыль протирал аккуратно, с полной сосредоточенностью на процессе.

   - Я папе пожалуюсь! – Мор плюхнул тряпку в ведро. – На невыносимые условия труда…

   - И тебе скажут, что как наследник древнего и славного рода ты должен уметь делать все, - Свята потрясла метелкой из гусиных перьев. – И мыть полы в том числе. Причем делать это лучше всех!

   Мор пробурчал что-то в ответ.

   - Это и в самом деле необязательно, - вот мне было до крайности неловко. – Я и сама справлюсь…

   Я и собиралась.

   Просто…

   Внутри оказалось пыльно и сумрачно. Окна успели зарасти пылью с обеих сторон, паутина закрыла углы комнаты, а кое-где и свисала длинными седыми клочьями.

   Я просто решила помыть окна.

   Для начала.

   Даже постановила себе, что можно убраться в одной комнате в день. Немного. Просто, чтобы жить. И на кухне вот. А потом уже, дальше, потихоньку и до остальных руки дошли бы. Вот с окон и начала, благо, Свята к моему удивлению знала, и где ведра стоят, и где тряпки с чистящими средствами хранятся.

   Она же и сказала.

   - Мы поможем. Правда?

   И Мора по ноге пнула, когда он рот открыл, явно собираясь сослаться на очень важные и срочные дела. Он рот и закрыл. Головой мотнул и пробормотал:

   - Конечно…

   Гор ничего не сказал.

   Так мы и принялись. Я – за окна, которых оказалось неприлично много, они под бодрым руководством Святы за остальное.

   - Фух, - Мор растянулся в старом кресле и прикрыл глаза. И еще для пущего драматизма руку на лицо уронил. – Измаялся весь… и чего ради?

   - Чистого пола, - Свята покрутила головой и пристроила метелку куда-то на полочку. – Вообще надо бы клининг заказать.

   - Нет, - я посмотрела на руки. От воды и моющего кожа сморщилась, да и ощущение было не из приятных. – Это ведьмин дом. Старый. Сюда кого-то звать просто небезопасно.

   Я и сама-то оставаться опасаюсь.

   Но об этом не скажу.

   - Я действительно справлюсь. Спасибо за помощь…

   Сказала я это вполне искренне. Дети и вправду неплохо помогли. Вон, и паутины убавилось, и пыли, и пол, если не блестит, то всяко ноги к нему уже не липнут. Кухня, конечно, еще нетронутой осталось, как и ведьмина лаборатория, обнаружившаяся неподалеку от кухни.

   Большая.

   Почти такая же большая, как та, что в университете была.

   - Но пиццу-то заказать можно? – дрожащим голосом осведомился наследник древнего рода. – А то я сейчас с голодухи помру.

   - Можно, конечно… вообще тут магазин недалеко.

   - До магазина я не доживу…

   - Тогда пицца, - я бы тоже вот от поесть не отказалась. Не знаю, сколько мы с уборкой провозились, но за окном явно темнело. – Только вы сами уже. Я понятия не имею, где тут что заказывать.

   - «В ужине упыря» лучше всего, - просветил Мар.

   - Мне еще в «Кровожадине» нравится. С пепперони…

   Названия у них, конечно…

   - Это для туристов, - пояснил Горислав. – До этого была «Пицца» и «Итальянская пицца». Но мы провели масштабный ребрендинг…

   - Деда до сих пор плюется.

   - Зато туристам по душе пришлось. Дед просто недооценивает современные возможности рекламы. Я вообще хочу город переименовать, - Горислав аккуратно раскатал закатанные рукава и чуть поморщился: рубашка ожидаемо измялась. – Все-таки Упыревка не звучит, согласитесь.

   - Ага… дед сказал, что если Горка еще раз сунется со своей инициативой, дед самолично его выпорет! – сдал друга Мор. – А он все не уймется.

   - Ну вот сами посудите. Взять элементарный лозунг. «Приезжайте в Упыревку!» или еще вот, «Незабываемый отдых в Упыревке!». Это мы таргетированную рекламу запустить хотим, - Гор попытался разгладить рукава. – Но ведь смех один! А вот если переименовать?

   - Во что?

   - Не знаю… я думал. Даже решил провести он-лайн анкетирование с масштабным голосованием, чтобы жители приняли активное участие. Последние исследования показывают, что чем выше включенность отдельно взятой личности в деятельность субъекта…

   - У меня от тебя уже голова болит.

   - Три пиццы? Или четыре? Тебе вегетарианскую. Мор, двойная мясная? Мне с сыром. А ты какую будешь?

   В животе заурчало. И я поняла, что буду любую.

   Главное, побольше.

   И Свята поняла все правильно. Она быстренько набрала заказ, а потом, плюхнувшись в кресло, прижала к груди веник.

   - Ты у него спроси, как он город обозвать хочет!

   - Не обозвать, а назвать, - поправился Гор. – Точнее переименовать согласно современным веяниям.

   - Упырьград! – Мор занял второе кресло.

   А вот мебель в доме была отнюдь не древней. Очень даже современной. Я похожие кресла в торговом видела. И цену на них. И… и честно говоря, присаживаться в такие было страшновато.

   Как и вообще в доме оставаться.

   Нет, не в том смысле, что опасалась я призрака прежней хозяйки, хотя с ведьмы сталось бы, скорее уж страшно было испортить что-либо. Ту же кожаную обивку дивана. Или вот ковер этот, который, конечно, стоило бы выбить, а лучше бы вовсе помыть, но не уверена, что подобные ковры можно мыть.

   Паркет.

   И портьеры из какого-то явно недешевого материала.

   - Но ведь звучит же! – возразил Горислав. – Сравните сами. Стояние при Упыревке. Или стояние при Упырьграде. Можно даже анонсировать битву при Упырьграде.

   - Кровопролитную? – уточнил Мор.

   - А разве тут случались битвы? – я осторожно поскребла обивку кресла, подумав, что, может, все же испросить какое другое жилье? Служебное там… пусть махонькое, но чтоб я могла в нем и чай разливать, и посуду бить. Не то, чтобы собираюсь.

   Но ведь оно случается.

   - В году тысяча сто двадцать шестом князь Владислав Северянский…

   - Не слышала о таком, - призналась я.

   Определенно не слышала. Хотя история мне нравилось. Интересно. Особенно если попытаться сводить родословные этих вот князей, разбираясь в хитросплетениях родственных их связей. Я даже работу сдавала курсовую по генеалогии.

   И отличную отметку получила.

   - Да какой это князь, - отмахнулся Мор. – Так, недоразумение свое. Он вообще бастардом был!

   - Это не доказано!

   - На самом деле, - пояснила Свята. – Князей в те времена было много. Считайте, что если город есть, то и князь при нем. Даже если всего города три двора и четыре сарая…

   - Это не важно!

   - Как не важно! – Мор даже привстал. – Это же историческая достоверность!

   - Кому сейчас интересна историческая достоверность! – Гор тоже привстал. – В нынешних социально-культурных традициях важна знаковость! А Владислав вполне может стать символом города. Если немного поработать над его биографией… чего стоит одно его таинственное исчезновение. Между прочим, неподалеку от Упырьграда!

   - Упыревки!

   - Не бойся, не подерутся, - Свята перебралась ко мне на диван, причем безо всякого почтения к стоимости его залезла с ногами. Разве что шлепанцы скинула. – Они всегда так, с детства. Мор его дразнит, а Горка ведется.

   - А что за исчезновение? – я, конечно, верила, что не подерутся.

   Но все равно…

   Никогда не любила ссор. Даже между друзьями. Было в этом что-то такое, до боли отталкивающее.

   - Что? – Гор моргнул. – А… так вот, в те времена князь Владислав принял крещение и решил, что если обратит в новую веру окрестные земли, то и благословение получит. И поддержку. Ну и признание среди остальных. Он собрал войско… вообще действительно весьма смутная личность. Я не нашел его корней.

   - Это как?

   - Отцом его называют то князя Всеслава Полоцкого, то Ольгерда, то вовсе Ярополка, что совсем уж невозможно. Далеко и жил он в другое время. Про мать и того меньше известно, - он потер переносицу. – Скорее всего она была рабыней или полонянкой, но в некоторых свитках упоминается, что мать его родом из Софии. Возможно, что отец его действительно ходил в Византию. Туда многие наемничали или же разбойничали. В походы вон ходили. Или торговать. Но ни имени этой матери, ничего… может, кто-то из знатных византиек, но это вряд ли, или не слишком знатных. С другой стороны это объясняло бы его желание принять крест. Все же в наших местах старые боги сильны и сегодня.

   Сказал и все замолчали.

   А я… я почуяла, как холодом тянет да по ногам.

   - Не важно, - Гор тряхнул головой. – Впервые князь упоминается, как остановивший великий мор, что пришел на земли. И говорится, будто мор этот был ниспослан темными ведьмами.

   Что тоже случалось.

   И мор.

   И глад.

   И хлад смертный, о котором нам сказывали, но снова же, вскользь, не углубляясь в подробности.

   - Говорится, что молитвой и звоном колокольным развеял он темное марево. И прилюдно отрекся от богов старых, поклонившись новому. И тогда тучи, висевшие над градом Святижем три дня и три ночи, расступились. И луч солнца, вырвавшись из-за них, лег на чело князя…

   - Заливаешь. Там по-другому было, - встрял Мор.

   - Туристам надо не исторически достоверно, а красиво и доходчиво… копии грамот можно будет выставить. И статую сделать коленопреклонного князя. Где-нибудь в беседке… храм дед точно не разрешит ставить.

   Это да. С крестом у упырей давние… недопонимания.

   - И дырку просверлить в крыше, - Свята качнула ногой. – Чтоб в полдень луч солнца падал на статую. Красиво будет…

   - Зрелищно.

   - Так, а дальше-то что? – поспешила спросить я, видя, что Мор снова рот открывает, готовый чужую фантазию испоганить. – После того, как он мор одолел?

   - Дальше… собрал дружину.

   - Вот-вот, взял и собрал… - проворчал Мор. - Ну откуда он её мог собрать? По сусекам поскреб? Разве что с собой приволок.

   - Это тоже допустимый вариант развития событий, - согласился Горислав. – Главное, что войско появилось, и князь пошел со Святижа…

   - Существование которого вообще не доказано.

   - Это потому что дед запретил раскопки проводить.

   Я вдруг ощутила, что у забора кто-то есть. Не враг, но и дозволения пройти ему не дано. Значит… понятия не имею, что это значит.

   Но тут у Святы зазвонил телефон.

   - Пицца приехала!

   - Я принесу! – Мор вскочил и бросился к двери. Свята фыркнула:

   - Принесет он… как бы не сожрал по дороге.

   - На самом деле Святиж во многих рукописях упоминается, но только где-то до начала двенадцатого века. А дальше – тишина, - Гор на такие мелочи, как пицца, отвлекаться не собирался. – Вроде как сгинул. А куда? Как? В результате природного ли катаклизма? Войны? Но в любом случае упоминания бы остались. А тут раз, нет города.

   - И князя, - проворчала я.

   - И князя… именно. Мне кажется, что их таинственное исчезновение как-то связано. Тем более, что именно тогда впервые упоминается Упыревка. Причем в контексте, что князь вышел из Святижа воевать брата своего. То есть, в рукописях есть брат, но это тоже может быть метафорой. Братьями часто называли не родственников по крови, а людей, облеченных властью.

   Князь пропал.

   Город пропал.

   А проект туристического развития региона остался.

   - Князь к этому времени сумел подчинить окрестные земли. Дошел до реки Славуты. И на озере Вершнем велел заложить новый город. А сам двинулся к Упыревке… и не он один. Святополк, именуемый Карачуней , тоже собрал свои войска, призвав в союзники двух дядьев и еще женину родню. А следовательно, он видел во Всевлоде угрозу.

   Про Святополка нам рассказывали. Правда, уже не помню, что именно, но это имя точно в летописях засветилось.

   - Однако с выходом они промедлили. А когда добрались к Упыревке, то стояли три дня и три ночи. А после пошли обратно.

   - Погоди, - я потрясла головой. – То есть один князь пришел. Второй. И…

   - В том и дело! Что Всеволода при Упыревке не было! Ни его, ни войска его… и когда Святополк добрался-таки до Святижа, то… города тоже не обнаружил. Причем в летописи говорится, что «град зникши». И еще про гнев божий.

   Ага.

   Интересно.

   - Святополк вернулся в Упыревку, присоединил земли сии к своим владениям, и отбыл восвояси. Вот и все.

   - И что? Не искали?

   - Искали, конечно, - Мор вошел, держа на одной ладони целую гору коробок, которую чуть придерживал второй рукой. Сколько ж они заказали-то? Хотя… организмы молодые, растущие. – И теперь время от времени…

   - Деду каждые лет пять из академии пишут, - добавил Гор. – Просят разрешения… планы там составляют. Аргументируют. Даже как-то пробовали Его императорское Высочество привлечь. Только дед все одно запрещает.

   - Почему?

   - Не знаю… - Гор забрал коробки, которые поставил прямо на пол. Рядом с ними плюхнулся Мор, который начал коробки расставлять, что-то под нос бормоча. – Я тоже пытался с ним говорить. Хотел услышать аргументированные возражения, ведь, если Святиж получится найти, это будет великим открытием. Историческим.

   - А он?

   - А он сказал, что уши оборвет, если буду и дальше лезть, куда не надо.

   Аргумент.

   Однако.

   Пицца была вкусной.

ГЛАВА 15

- Ложусь на новом месте, - пробормотала я, пытаясь не утонуть в перине. – Приснись жених невесте…

   Это все чушь.

   И любая ведьма скажет, что подобный заговор, если на что и способен, то лишь воображение разбудить, не более того.

   Но как-то…

   Дети – а иначе воспринимать их не получалось, хоть убей – ушли, когда за окном стемнело. И Свята даже предложила мне отправиться с ними, переночевать в доме мэра. И, наверное, стоило бы согласиться, но я отказалась.

   Как-то неудобно.

   Да и вещи вот разложить надо. То есть, сперва забрать, заодно подкинув всю троицу к дому мэра, загрузить багаж, оставивши разве что несчастный холодильник, и вернуться.

   Разгрузить.

   Пройтись по дому, который в тишине вот, в вечерних сумерках, воспринимался иначе. И вовсе не такой уж большой. На первом этаже расположились просторный холл, лаборатория и кухня, а еще кабинет. Причем вход у него был отдельный, и от него к забору и калиточке протянулась аккуратная дорожка. С двух сторон её охраняли кусты колючего боярышника, словно предупреждая гостей, что не стоит сворачивать.

   На калитке имелся молоточек.

   И звоночек.

   А еще она не запиралась, хотя, подозреваю, войти сюда просто так не получится.

   Я прошлась.

   До калитки и обратно. И на второй этаж поднялась.

   Библиотека.

   Кабинет, но уже другой, личный. Со столом, шкафами и пыльным букетом сухоцветов в старой вазе. Кружевные занавески. И в пару к ним – накидка на кресле, в котором явно хозяйка любила сиживать. Кожу вон протерла. Я погладила стол. И осторожно вышла.

   Это… не для меня.

   Афанасьев вернется, пусть и разбирает то, что скрыто в шкафах да столе. Я здесь гость. И забываться не стоит.

   Пара комнат, обставленных скромно. Гостевые? И спальня, на пороге которой я замерла надолго… и не решилась.

   Слишком уж…

   Чужое?

   Не такое?

   Роскошная кровать из темного дерева. Тумбы в пару к ней. Комод. И гора из подушек. Тапочки у кровати, будто хозяйка только-только вышла.

   Домашний халат на спинке стула.

   Это тоже не для меня.

   Мне и гостевой довольно. Там и прибраться легче, потому как пыли все одно изрядно. Но хоть окна открылись легко. Я и проветрила. А потом, погасивши свет, упала на кровать и руки на груди сцепила.

   Ложусь на новом месте…

   Какие женихи?

   Хотя дети болтали. О женихах, невестах. И Мор подбивал кузена устроить забег в купальниках да вдоль реки, а Свята ворчала, что все бы ему на баб смотреть, и надобно испытывать невест иначе.

   …приснись…

   Не надо снов.

   Пожалуй.

   Просто отдых. А завтра… завтра придет и я решу, что делать.

   …жених…

   Я давно уже не невеста. И не знаю, хочу ли стать, потому что… потому что больно это. Вдруг да опять обманут? Поманят сказкой о чудесной жизни, помашут перед глазами фатой белой и розовыми перспективами, нашепчут в уши. Заморочат. А потом, когда поверишь, что все всерьез, отберут.

   Выдерут из души, что веру, что надежду.

   Нет уж.

   Лучше одной.

   Кота вот заведу. Черного и лядащего, злого ко всем. А ко мне одной – снисходительного.

   С этой мыслью я и провалилась в сон.

   Глубокий, что ямина. И я лежала в этой ямине, не способная пошевелиться. Я дышала и слышала, как из груди с присвистом вырывается воздух. Я ощущала тяжесть земли надо мной. И цепи, что плотно спеленали мое тело.

   Влажно.

   Сыро.

   И не страшно. Я должна была бы испугаться. Любой нормальный человек испугается, а я просто лежу. Я… привыкла?

   Или не я?

   Я пытаюсь сказать что-то, но губы склеились, спеклись кровью. Разодрать их сил нет. Сил вовсе почти не осталось, и конец близок. Надо бы смириться.

   Надо бы отпустить.

   Кого?

   Не знаю.

   Из ямы меня выталкивает силой прежде, чем я успеваю толком понять, где же нахожусь. И я снова лечу, но уже вверх.

   Небо синее.

   Ясное.

   И поляна. Обыкновенная, пожалуй. Или почти обыкновенная? Травка чересчур уж зеленая. В ней – маргаритки да одуванчики. Над ними поднимаются тонкие стебельки икотника. Облетает хрупкий белый цвет пастушьей сумки, падает в раскрытые бутоны вьюнка. Луг… не поляна, луг. Сырой, низинный, какие бывают при реке либо ручьях, там, где вода близка. И ноги мои тонут в земле. Я… иду.

   Куда?

   К дубу, что высится мрачною громадиной. Какой он… слов нет. Сколько ж лет стоит? Сто? Двести? Пятьсот? Метров пять в обхвате. Или даже десять? У меня глазомер такой вот, женский, глубоко приблизительный. Главное, что этот дуб заслоняет все-то, что за ним находится.

   Но я знаю, что мне надо.

   К нему.

   Туда, где древо продавило землю, пусть даже опиралось оно на корни свои. Они выныривали из земли, скрываясь в жирной травяной зелени. За один я едва не зацепилась. Толстенный, с мою ногу, змеею выглянул и змеею же ушел ниже.

   Иду.

   Спешу.

   Пока сон не закончился, потому как жених женихом, невесты тоже стороною, но мне очень надо… не знаю, что именно, но надо.

   Тень дуба падает на плечи. И становится даже холодно. Это наверное я там, в яви, окно закрыть позабыла, а лето летом, но ночи порой студеные. Главное, что я вполне себе отдаю отчет, что нахожусь во сне. И все вокруг, то ли игра воображения, то ли ментальная проекция. Второе вернее. Не мой профиль, конечно, но в пользу этого свидетельствует и моя отстраненность, и это вот желание до корней дуба добраться.

   И добираюсь.

   На последнем шаге спотыкаюсь и, не удержавшись на ногах, падаю. Аккурат руками траву приминаю. А в нос лезут пушистые шапки клевера. Огромные какие… меж ними мелькает что-то.

   Хвост змеиный?

   Так и есть.

   Я змей не боюсь. Они, если подумать, куда людей безобиднее. Да и в краях наших, если кто и водится, то большею частью ужи безобидные. Но то была гадюка. Она медленно выползла из травы, позволив разглядеть бурое жирное тело свое.

   - Здравствуй, - сказала я, глядя в белесые змеиные глаза.

   Змеи плохо видят. Но может, во сне все иначе?

   И на плоской голове змеиной поблескивают золотые чешуйки. Я поднимаюсь. Так и есть, не желтые, как у ужа, а именно золотые.

   - Доброго дня, - я кланяюсь змее. – И прошу прощения, что побеспокоила вас, госпожа Гадюка…

   …а правит всеми гадами земными царь Змеиный, Полозом рекомый…

   Еще одна то ли сказка, то ли легенда.

   …сидит он во глубинах огненных, у самого сердца земного. И чешуя его золота, а глаза – каменья драгоценные, которые он пастью гребет и поднимает наверх. А наверх он выходит по весне, аккурат после дня русальего.

   Валентинова доклад делала. И не по книгам, бабка у нее имелась, старая, родом откуда-то с Приуралья, где в Змея-Полоза верили крепко. Правда, Валентинова клялась, что жертв давно уж не приносили, во всяком случае человеческих.

   Только…

   Как-то не убедительно, что ли.

   Голос её помню, грустный, заунывный даже.

   …выходит и оборачивается добрым молодцем. Лицом светел, волос – золото чистое. Глаза вот тоже золотые, по ним только и узнать-то Полоза в человечьем обличье можно, ибо зрачок у него змеиный.

   Одну-то ночь всего дозволено Змею-Полозу средь людей гулять.

   Он и ходит, бродит, ищет девку какую. А нашедши, сманивать начинает, говорит о любви слова сладкие…

   Не только змей таков.

   В Гришке вон золота живого ни на рубль не наскребется, а говорил все одно красиво.

   …и если заслушается девка, согласится пойти со змеем, то возьмет он её на руки, да разверзнется земля, да шагнет он в глубины свои, где вновь же обличье примет истинное.

   И сожрет.

   Нет, этого Валентинова не говорила, замолчала тогда превыразительно, позволяя каждому додумать. Наши и додумывали, хихикали вон потом, шепотком делясь друг с другом вариантами.

   А Валентинова уже иным, сухим тоном, сказывала, что Змея-Полоза крепко в горах почитают.

   И что жертвы ему приносили. Скотьи и людские. Что когда-то давно, во времена смутные, выбирали каждый год девку из тех, которые красивые, чтоб без изъяну, да вниз сводили, стало быть, в невесты змеиные. Оставляли в пещере с наказом служить батюшке-Полозу. А если не годна будет, то возвращаться поутру.

   Ни одна не вернулась.

   Много жен у Полоза, и не все они – людской крови. Как уж там, жрал он их или еще чего, да только нет-нет, но появлялись у Полоза дочери.

   Змеевны.

   Так их называли. Про них как раз немного ведомо. Валентинова только и обмолвилась, что их люди крепко опасаются. Что красивы они красотой нечеловечьей. Что силой обладают немалой. Может, и не способны они, как Великий Полоз, новые жилы от сердца земли тянуть, но старые наполнят.

   И воды.

   И ручьи.

   Сядет Змеевна у воды чистой, распустит косы золотые и чесать примется. Где почешет, там после самородки находят, а то и каменья драгоценные. Полоз дочерей своих любит крепко, и каждую одаряет…

   Наверное, там, в мире реальном, я бы сказала, что это лишь совпадение.

   Бывают и гадюки.

   И золото на чешуе. Ползла да вымазалась, но…

   Гадюка поднялась.

   В природе они на такое не способны, чай, не кобры, чтоб выплясывать. Но эта потянулась вверх, и тянулась, становясь выше и выше, и массивное тело её с тихим шелестом поднималось. Задрожал воздух.

   А змея обернулась девицей.

   - И тебе поздорову, - сказала она.

   Красивая.

   Нет, на самом деле красивая. Черты лица тонкие, волос… не золотой, скорее бурый, как шкура гадючья. Только нити в ней все же посверкивают.

   Глаза вот, те золотые, чистые. И зрачок нечеловеческий.

   - Простите, что побеспокоила… - не знаю, что говорить надобно.

   Лучше бы и вправду жених приснился.

   С женихами я хотя бы знаю, что делать.

   Змеедева рассмеялась звонко.

   - Жениха хочешь? Какого? Скажи, и любой твоим будет… - произнесла она. – Дам тебе зелье особое…

   - Не надо.

   - Не приворотное. Яд ведь змеиный не только убивать, но и исцелять способен.

   - Знаю.

   У нас была и практика в террариуме. Не скажу, что вспоминаю с содроганием, но и без особой теплоты. Все же змеи – это такое вот… такое.

   - И на многое иное. Может кровь мужскую зажечь, да так, что только ты это пламя погасить и сумеешь. Только с тобой ему будет хорошо.

   И чем оно от приворота отличается? Впрочем, молчу. Нет, не молчу.

   - Спасибо, княгиня, велик твой дар, да только… глупая я. Хочу, чтоб меня любили, не по-за зелья, а… впрочем, можно и одной. Я привыкла.

   Не нахмурилась Змеевна.

   Улыбнулась только печально.

   - Понимаю… я тоже хотела так вот. Да…

   - Не вышло?

   - Вышло, но не то.

   - И у меня.

   Вздохнули обе. И я решилась.

   - Я ведь не случайно здесь оказалась, верно? Это же не сон? Не только сон? И меня позвали… кто, правда, не понимаю. Яму вот видела. Была в яме.

   - Глубокой, - она прикрыла глаза и показалось, что вот-вот расплачется. – Темной да волглой. Опутан цепями, скован кореньями ведьминого древа. Словом да кровью от мира укрыт.

   - Кто?

   - Сын мой…

   Твою же ж… нет. Молчу. Но, думаю, она поняла.

   - Найди его. Отпусти его. И проси, чего желаешь!

   - Как?!

   Да и надо ли… лежит некто там, в глубинах, и пускай себе лежит. Оно ведь в любой сказке дева прелюбопытная сует свой нос, куда не надобно, а потом начинается.

   Змеевна шагнула ко мне.

   И ладонь её сухая, теплая, коснулась моего лица. Тогда-то увидела я, что кожа её покрыта мелкой-мелкой чешуей. Нет, это не было страшно или противно, скорее уж удивительно.

   - Когда-то мужчина обманул меня. Я простила его. А вот она не смогла.

   Кто?

   - Он был неправ. Но и того, что с ним сотворили, не заслужил. Да и её роду то не принесло блага.

   Не понимаю.

   В упор.

   - Отпусти его, - Змеевна глядела умоляюще. – Отпусти. И я заберу его с собой. Клянусь. Уведу в отцовы чертоги.

   - Я не понимаю…

   - Просто отопри дверь.

   - Какую!

   - Скоро… - пальцы её еще касались лица. – Скоро будет та самая ночь, одна в году, когда сокрытое становится явным. Когда миры касаются друг друга и отворяются врата…

   …и те, кто обретается на той стороне, получают шанс заглянуть на эту.

   Знаю я, о чем говорит она.

   О тех, чье существование наукой пусть и не отвергается, скорее уж игнорируется, ибо напрочь оной науке противоречит.

   - Найди ведьмин цвет. Принеси к корням дуба. Отвори… и проси. Что в моих силах, проси… я многое могу. Хочешь, подниму из глубин огненные лалы? Такие, каких нынешний мир не видывал? Или вот злато, серебро…

   - Не надо, - я покачала головой. И закрыла глаза.

   Ведьмино слово крепче камня?

   А потому аккуратней надо с обещаниями. Аккуратней. И… и как знать, кто тот, что лежит где-то там, в глубинах земных, корнями опутанный, тьмою сохраненный? Мне… жаль его.

   Но я уже, если не