Наставник. Александр Панин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1 - Вдоль да по речке
• ГЛАВА 2 - Встреча ожидаемая и неожиданная
• ГЛАВА 3 - Крыша
• ГЛАВА 4 - Трудности роста
• ГЛАВА 5 - Зимовка на два дома
• ГЛАВА 6 - На грани
• ГЛАВА 7 - Наперегонки со временем
• ГЛАВА 8 - Отступление на заранее неподготовленные позиции
• ГЛАВА 9 - Долгий месяц серпень
• ГЛАВА 10 - Третья попытка
• ГЛАВА 11 - Осуществление
• ГЛАВА 12 - Федька – великий и ужасный
• ГЛАВА 13 - Пока никто не мешает
• ГЛАВА 14 - Становление
• ГЛАВА 15 - Вот моя деревня

АННОТАЦИЯ

Совмещение разумов начинает приносить плоды

ГЛАВА 1 - Вдоль да по речке

Федька встал прямо посреди поля, вытер лоб рукавом и достал из поясной сумки оформленный под брусок кусок песчаника. Вслед за ним остановились и остальные косари, с радостью воспользовавшиеся минутой отдыха. Сзади подошел Третьяк.

   - Ну что, последний проход?

   - Боюсь, что да, - ответил Федька, с любовью выглаживая бруском лезвие косы. – Солнце уже высоко и роса вся высохла. Кстати, ты заметил, что в этом году вроде как косить стало труднее? Даже по росе.

   - Еще бы, - согласился Третьяк. – Ты глянь, какая соломина, - он поднял срезанный стебель ржи. – Хоть топором ее руби.

   - Селекция, - самодовольно сказал Федька, толкая брусок обратно в сумку. – Плюс удобрения.

   Третьяк неопределенно хмыкнул.

   - Ты что, до сих пор мне не веришь?

   - Да верю я, верю, - успокоил его Третьяк. – Правда, надо сказать, что погода благоприятствует. Ты вспомни, какие травы были при покосе. А ведь там никакой селекцией и не пахнет, - не преминул поддеть друга Третьяк.

   Федька хотел было обидеться, но взглянул на улыбающегося во весь рот Третьяка и передумал. Вместо этого он опять взмахнул косой, и склонившая тяжелые колосья рожь с громким шелестом легла в валок налево. Следом за Федькой, взмахивая отягощенными граблями косами, двинулись остальные косцы. А уже за ними шли все наличествующие на сей час женщины, начиная с десятилетнего возраста, споро сгребая скошенную рожь, крутя перевясла и воздвигая за собой пышные суслоны, похожие на толстых соломенных кукол в широких сарафанах.

   Перед уходом Федька привычно пересчитал снопы. В этом сезоне он применил сноповязалку, которую катили с собой бабы. Сноповязалка только называлась таковой. Сама она снопы не вязала, но работу облегчала существенно, а заодно еще эти самые снопы калибровала. И они получались примерно одинаковыми. И теперь Федька, просто пересчитав снопы, мог довольно точно определить выход зерна с поля. Выход был таков, что заставлял задуматься.

   Федька Третьяку так и сказал, когда они добрались до дома. А, надо сказать, что ходили они теперь между полями и селением на озере напрямую, без выхода на старую дорогу, которая ныне совсем захирела и заросла без путников. Правда, между полями и домом не стали делать торных дорог, а обошлись такой же тропой, какую проложили в свое время к лесосеке. То есть, обычные жерди, слегка подтесанные, и уложенные на короткие столбики для сглаживания рельефа. А по ним пустили старый добрый «велосипед», слегка доработанный в связи с возросшей квалификацией мастеров и с учетом новых реалий. На «велосипеде» даже плуг и борону возили, а уж снопы…

   Так вот, Федька Третьяку все и поведал, когда они остались вдвоем на травке на берегу озера. Третьяк задумчиво посмотрел на темную воду, на которой практически никогда не было волн, и потянулся было чесать лохматую макушку, но на полпути остановил руку и повернулся к Федьке.

   - Так ты хочешь сказать, что?..

   - Именно это я и хочу сказать, - не дал ему договорить Федька. – Вот ты давеча посмеивался над селекцией, - и, увидев Третьяковский протестующий жест. – Посмеивался, посмеивался. А вишь как оно теперь получается. Получается то, что забьем мы зерном все свои амбары, и излишки нам просто некуда будет девать.

   - Ну, мы построим еще один, большой амбар, - терпеливо, как маленькому стал объяснять Третьяк.

   Но Федька вдруг взбеленился и чуть ли не заорал.

   - Да ты знаешь, что такое хранить большую массу зерна?! Это ж постоянный контроль, это сушка, это вентиляция. Недосушил – сгорит, прорастет, сгниет. Пересушил – свой каравай, который будет как блин, ты будешь есть при помощи топора. А уж если плесень, то просто понос будет для тебя как праздник.

   Третьяк слушал друга и медленно открывал рот. Он и не подозревал о таком коварстве обычного зерна. Вот сколько он себя помнил, конечно, всякое случалось. Но, как правило, зерно уже заканчивалось в преддверии нового урожая. Очень редко, когда удавалось хранить его больше года.

   - И что теперь? – спросил он, уже понимая, что просто ссыпать в угол и забыть на какое-то время не получится.

   - А то, - ответил Федька, успокаиваясь. – Что излишки надо продавать. И пусть потом у покупателя голова болит. А мы себе задел на два года оставим, и нам вполне хватит.

   - Ну а сколько ты предполагаешь собрать? – осторожно поинтересовался Третьяк. – Я это к тому, что у нас еще прошлогоднее зерно осталось.

   - Сам считай, - отозвался Федька, который и научил Третьяка счету. – У нас три поля ржи. С каждого в среднем по сто пудов или по восемь с третью кадей. Прибавь сюда еще одно поле пшеницы – это сто двадцать пудов или десять кадей, поле ячменя на девяносто пудов и немного гороха, не больше пятидесяти пудов. Посчитал?

   Третьяк покрутил головой.

   - Так это же о-го-го!

   - Правильно мыслишь, - одобрил Федька. – У нас еще пара кадей прошлогоднего урожая осталась. И семенной фонд, который мы не трогаем и в наших расчетах он не присутствует.

   - Так. Твои предложения? – деловито поинтересовался Третьяк. – Когда? Сколько? Кому?

   - Я думаю, сразу после жатвы и обмолота, - сказал Федька. – У нас будет почти месяц до сева озимых. Полагаю, что успеем. Сходим до Тарусы большой лодкой. Возьмем для начала все прошлогоднее зерно. А там посмотрим, кому продать. Ну, а если там торга не будет, спустимся по Оке до Серпухова.

   Федька вспомнил боярышню Тарусскую Аксинью, и сердце слегка защемило, но только слегка. Давно это было. По Федькиному разуменью, так очень давно.

   - Понятно, - протянул Третьяк. – Но, если большой лодкой идти, это получается, что всех мужиков придется брать. Четверо на веслах, один на руле. А нас, я имею в виду мужиков, всего-то шесть человек.

   - Старшего Третьяка оставим. Он мне плоскорез должен доделать. Хочу попробовать на одном поле. Эх, цен мы не знаем, - вздохнул Федька.

   - Узнаем, - беспечно сказал Третьяк.

   … Дни стояли как по заказу: жаркие, солнечные. На небе ни облачка. Все торопились воспользоваться погодой, зная, что она как женщина – капризна и непостоянна. Ну это вообще-то Федька знал, имеется в виду, насчет женщины, и то, не благодаря собственному опыту, а исключительно со слов наставника, у которого, судя по интонациям, этого опыта было предостаточно. Остальные просто верили Федьке, немного все-таки сомневаясь, правда, потому что имеемый перед глазами пример не был подвержен ни капризам, ни непостоянству.

   В оставшиеся четыре дня жатва была закончена. Оставили доходить только делянку гороха и немного проса. Все остальные поля начали освобождать от снопов, начиная с самого первого. Снопы свозили к новому огороду и складывали в скирду. Пока мужики и бабы были заняты транспортировкой, Федька с Третьяком демонтировали из-под сильно модернизированного ветряка мельницу и протянули ременный привод к построенной за зиму молотилке.

   Это было уже посерьезнее того тележного колеса с цепами. Правда, при постройке механизма, наставник осторожно заметил, что он, собственно, никогда с молотилками дел не имел и то, что Федька сейчас изображает на доске, является, скорее, плодом его измышлений. Понятно, что если дан колос с зернами, то выбить из него эти зерна можно различными способами, и то, что он предлагает, ничуть не хуже, но наставник просто не уверен, что способ еще где-либо применялся.

   Схема молотилки, предложенная наставником посредством Федьки, привела мужиков сначала в недоумение, потом в замешательство. И только один Третьяк без всяких сомнений взялся за дело. Бесконечные ленты сделали из самого толстого и грубого полотна. На них рыбьим клеем наклеили тонкие дубовые брусочки. Федька лично выполнил все токарные работы. Сложнее всего было с пружинами для внутренних валиков. Их пришлось делать из сухих стволиков с относительно длинными упругими сучками при условии частой замены. Бункер и корпус естественно были выполнены из досок. Больше всего возни по времени ушло на изготовление сит. Но все-таки управились.

   Пуск механизма, как вещи доселе небывалой, собрал все население. Даже малые дети присутствовали на руках у матерей. При таком стечении народа Федька выступал впервые и его от волнения слегка потряхивало. Но приводной ремень на средний из трех шкивов Федька набросил твердой рукой. Заскрипела, словно жалуясь, скрутившаяся от нагрузки ось ветряка, механизм пришел в движение, и побежали по крутящимся валикам пока вхолостую бесконечные ленты. Стоящий на подаче Третьяк подхватил сноп ржи, одним махом перехватил перевясло и сунул часть снопа колосьями вперед прямо в зев приемного бункера.

   Молотилка ощутимо напряглась, звук ее работы стал ниже на целый тон. Она буквально вырвала пучок соломы из рук Третьяка. Тот, настроенный сперва очень решительно, посмотрел на трясущийся механизм несколько ошалело, и промедлил со второй порцией. А молотилка выплюнула с другой стороны измятую полову, и звук ее работы опять стал выше.

   Федька сбросил ремень со шкива, остановив агрегат. Все присутствующие кинулись к жалкому пучку половы. Даже женщины с детьми норовили заглянуть через склоненные головы мужей. Кстати, на ссыпавшуюся рядом кучку зерна никто внимания не обратил.

   После десятиминутной оживленной дискуссии, едва не дошедшей до рукоприкладства, результат был признан удовлетворительным. Федька и наставник даже обиделись. Эту публику только что избавили от тяжелейшего ручного труда и в результате всего только «удовлетворительно». Третьяк, в вынесении вердикта участия не принимавший, спокойно ждал на подаче. И дождался. Если бы не стих ветер… А так всего один раз пришлось менять пружины, да пару раз очищать забившееся сито.

   Полноценной веялке Федька собирался посвятить следующее межсезонье. А пока довольствовались старым агрегатом, смонтированном на тележном колесе. Цепы, судя по работе новой молотилки, отошли в область предания уже окончательно и механизм, будучи слегка доработан, исправно выполнил функции осевого вентилятора.

   Когда основные летние полевые работы были выполнены, все население стало готовить своих торговых представителей к длительному вояжу. Стольный град Таруса находился, по слухам, верстах в сорока, что было лишь немного ближе, чем край света. После того, как Федька на сходе объявил о своем решении и огласил список участников, остающиеся сразу стали относиться к ним как к уезжающим практически навсегда. Бабы только что не голосили, мелкие детишки жались к ногам и смотрели жалобно.

   В конце концов, это надоело Третьяку. Он собрал вместе всех женщин, включая свою жену и древнюю пятидесятипятилетнюю бабку Авдотью, и наорал на них. А потом разъяснил уже спокойно. От контраста его речей бабы, впав в начале чуть ли не в кому, потом отошли и, похоже, все поняли. По крайней мере, больше от мужиков жалоб не поступало.

   В целях скорейшей подготовки Федька и Третьяк разделили зоны ответственности, чтобы не мешать друг другу. Федька занялся исключительно подготовкой лодки, а Третьяк взял на себя груз, снаряжение и снабжение. Точно так же они разделили и население. Федька забрал себе всех мужиков. Третьяку, соответственно, достались бабы. И неизвестно кому было легче.

   Лодку под руководством Федьки перевернули и подвергли тщательному осмотру. Особого внимания удостоились швы на днище и на скулах. Их подконопатили и дополнительно просмолили. Щель швертового колодца закрыли специальным брусочком. Федька не предполагал идти по узкой Тарусе под парусом. А ежели доведется все-таки пойти по Оке, то вынуть брусок особого труда не составит. После чего лодку, дав смоле подсохнуть, перекантовали и спустили на воду. Рангоут, состоящий из мачты и гика, Федька проверил лично и, обмотав их парусом, прикрепил изнутри к борту, а такелаж, сбухтовав, сложил в специальный ящик под палубой бака. После этого мужикам было дано двое суток на самоподготовку.

   Третьяк тоже времени даром не терял. Все наличные бабы и относительно взрослые дети были практически отмобилизованы, хотя некоторые и роптали. Но Третьяк пользовался авторитетом ничуть не меньшим чем Федька и ропщущие предпочитали это делать так, чтобы он, не дай Бог, не расслышал. Пока Федька с командой возился с лодкой, Третьяковские бабы пошили из грубого рядна восемь трехпудовых мешков. Мешки были заполнены подсушенным прошлогодним зерном и тщательно зашиты. Мало того, Третьяк вырезал из липы большую печать и, использовав приготовленные из отвара дубовой коры, куска железа, кислых щей и кваса чернила, которыми Федька вел свои записи, заклеймил каждый мешок. Клеймо поразительно напоминало эмблему футбольного клуба «Спартак» из двадцатого века, только было не красным, а черно-синим, и вместо буквы «С» в ромбе явственно просматривалась буква «О».

   На ответственную работу по выпечке разного рода подорожников в виде хлебов, пирогов и ватрушек были поставлены самые ответственные жены обоих Третьяков, а старшей над ними стала тетка Василиса. Остальные собирали все сопутствующее: специи в виде лука и чеснока; соль, которая, слава Богу, была своя хоть и в небольшом количестве; всякую огородную овощ. Отдельно положили посуду, которая убывала просто катастрофически, и замену которой пока так и не подыскали, потому что у Федьки с Третьяком просто руки не доходили, а остальные гончарами были никудышными.

   Оружие Третьяк проверял самолично. Все самострелы получили новые тетивы, на некоторых были заменены упругие элементы. Запас стрел тоже был пополнен, причем короткие самострельные стрелы Третьяк наловчился делать на токарном станке, используя предложенное Федькой полезное приспособление под названием люнет. А Третьяк, который старший, настолько вырос в своем мастерстве кузнеца, что стал делать наконечники с двумя широкими перьями, и теперь на стрелу стали ставить две тонкие деревянные пластинки в качестве оперенья, которые, если взглянуть с хвоста, образовывали вместе с наконечником крест.

   Но это мужикам мало помогло. Стреляли они по-прежнему отвратно. И не обиделись, когда Третьяк им об этом сказал. Ну не воины они были. То есть, вообще. Только бы друг друга не перестреляли. Хотя, конечно, выглядели они достаточно серьезно. Чего уж тут говорить. Опять же, у каждого внушительного вида агрегат. Опытный человек сразу поймет, что оружие. А то, что непривычного и где-то даже потустороннего вида, так неизвестность всегда страшит больше. Никто ведь не знает, что эти серьезные мужики хорошо если в корову попадут с десяти метров.

   Вобщем, боевой подготовкой Третьяк остался недоволен. О чем и высказался прямо и незамысловато.

   - Да, ладно, - махнул рукой Федька. – Мы же не воевать едем, а вовсе торговать.

   - Мы едем на разведку, - веско заявил Третьяк. – А эти обормоты даже курицу зарезать не могут – бабы за них все делают. Сколько лет их еще воспитывать надо?!

   Мужики, образовав некое подобие строя, смущенно переминались с ноги на ногу.

   - Да ладно, - повторил Федька. – Какие уж есть. Зато сыновья другими будут.

   А Третьяк все никак не мог успокоиться.

   - Сыновья только лет через пять в пору войдут. А нам пока с этими… Эх!

   … Отплыли с утра пораньше. Лодка, конечно, не сидела в воде как поплавок, но чувствовалось, что потенциал ее по грузоподъемности далеко не исчерпан. Остающиеся бабы и дети, среди которых затерялись старший Третьяк и дед Лукьян, шли вдоль берега вслед за удаляющейся лодкой. Некоторые, чувствовалось, готовы были дать волю слезам, но сдерживались в виду Федьки и Третьяка. Но вот заросшие уже огороды кончились, и лодка ушла вперед и за поворот.

   Бабы, за исключением Маланьи, как-то враз почувствовали себя осиротевшими и заоглядывались немного растерянно. И эту растерянность матерей сразу же ощутили мальцы, вцепившись в юбки и готовясь задать реву. Но набирающий силу всплеск эмоций был прозаически прерван на самом взлете спокойным голосом тетки Василисы.

   - Пойдем домой, бабы. У нас еще дел… День-то только начался.

   И женщины, сразу успокоившись, потянулись следом. Дед Лукьян подумал и тоже пошел, хотя и никоим образом себя к бабам не причислял. А старший Третьяк остался на берегу, глядя из-под руки туда, куда ушла лодка.

   Первое время, наверно с целую версту, мужики никак не могли приспособиться, колотя веслами вразнобой и, то поднимая фонтаны брызг, то норовя заглубить весло чуть ли не по самую уключину. Федька на руле не успевал реагировать, и лодка выписывала на воде диковинные кренделя, едва не утыкаясь то в один, то в другой берег. Третьяк, сидевший правым загребным, периодически сталкивался веслами с сидевшим за его спиной, ближе к носу, самым старшим среди мужиков тридцатипятилетним Егором. Слова, которыми он награждал неуклюжего Егора, были почерпнуты из лексикона наставника и во многом Егору непонятны и оттого еще более обидны. Но мужик, сознавая свою вину, молчал и только сопел в ответ.

   Наконец Федька понужаемый наставником, который вдруг вспомнил, как мимо него проходили ялы-шестерки с курсантами военно-морского училища в качестве гребцов, скомандовал сначала робко:

   - И-и-и р-раз!

   На него удивленно воззрились все гребцы. Но Федькин голос окреп, позвончел и над поймой опять разнеслось:

   - И-и-и р-раз!

   Первым в тему, что неудивительно, въехал Третьяк, но, занося весло, опять столкнулся с Егором. И только он открыл рот, чтобы обложить товарища по команде, как его опередил Федька.

   - Слушать сюда! – рявкнул он так, что все поежились.

   Даже Третьяк.

   - По команде «и-и-и» все заносят весла назад, наклоняясь вперед и выпрямляя руки. По команде «р-раз!» все погружают весла в воду и рывком разгибаются, таща весла на себя, и в конце сгибая руки в локтях. Всем понятно!

   Выслушав нестройный хор голосов, Федька сказал:

   - Тогда поехали. И-и-и р-раз! И-и-и р-раз! Ну вот более-менее.

   В полдень, когда, по Федькиным расчетам, прошли верст десять, встали на дневку. Лодку завели в заросший камышом заливчик-старицу и слегка замаскировали, прихватив предварительно концом к дереву. Пока Федька раскладывал немудреную скатерть-самобранку, Третьяк отвел мужиков немного в сторону и принялся обучать их военному делу настоящим образом. Когда Федька минут через двадцать позвал всех к столу, команда вернулась запыхавшаяся. Третьяк был зол, а мужики посматривали на него хоть и уважительно, но с глубоко скрытой неприязнью. Федька, видя такое дело, не собирался занимать позицию над схваткой и решительно принял сторону Третьяка, заявив, что мужики теперь не просто свободные пахари, а люди, способные отстоять свое достоинство с помощью оружия.

   - К вам и относиться по-другому будут, - уверял он и мужики, привыкшие ему верить, верили и на этот раз.

   На обед задерживаться не стали, посидели только несколько минут, чтобы все улеглось в животах, и опять поплыли вниз по реке. Федька лодку не гнал, полагаясь больше на течение, чем на силы гребцов. И когда через несколько верст с правого берега в реку пал довольно широкий ручей, скомандовал остановку на ночь. Лодку втиснули в ручей, чтобы не было видно с другого берега, на котором, чуть ниже по течению, располагалась деревушка. Ночевать все же решили под открытым небом, а деревушку посетить утром следующего дня. Пока раскладывали вещи и сооружали навес рядом с небольшим костерком, Третьяк прихватил свою блесну, к которой ранее приделал хвостик и убежал на ближайший омут.

   На ужин была ушица и запеченная рыба. Из припасов использовали только хлеб и овощи, решив поберечь остальное. Сидя в сгустившейся темноте у догорающего костерка, Федька продолжал внушать мужикам правила поведения в большом городе, каковым для них являлась Таруса. Сам он этих правил, конечно же, не знал и просто повторял за наставником, но мужики-то принимали все за чистую монету и только качали головами, поражаясь уму самого молодого члена команды. Тем более, что авторитетный Третьяк всячески Федьке поддакивал.

   Утром забежали в деревушку. Набиравшая воду из речки девчушка, увидев подходящую лодку, полную чуждого элемента, с криком убежала. Взамен из-за землянок выскочило несколько мужиков, кто с топором, кто с оглоблей. Но, увидев, что пришельцы ведут себя смирно, и не норовят сходу жечь и грабить, опустили свое оружие и ощутимо расслабились. А мало-помалу и разговорились, потому что моментально нашлись общие темы, то, что, как правило, волнует сидящих на земле крестьян: урожай, скотина, покосы, погоды. Ну и еще подати, конечно, и когда ждать очередного нашествия. И выяснилась занятная вещь. Оказывается, нашествия ждать вообще не приходится. Потому и платят так много, типа, откупаются. Сборщики лютуют, просто не передать. Но, опять же, по слухам, все это еще на пару годков, а потом народу выйдет якобы послабление, и вот тогда жизнь настанет у-у.

   Мужики, когда это рассказывали, едва слюни не распустили. А те, которые прибыли с Федькой, восторженно ахали, потому что при последнем посещении своей старой деревни ничего подобного не слышали.

   Федька и сам был готов поверить в то, что говорили местные мужики. А говорили они с большой уверенностью, и Федька видел, что и Третьяк уже поддается, судя по тому, как он развесил уши и мечтательно заулыбался. однако, наставник внутри Федьки не дремал.

   - Слухам, - заявил он авторитетно, - верить нельзя ни в коем случае. Вот пока ты не увидишь, как князь лично целует крест в том, что подати будут снижены, тогда да, верить можно. Но недолго и с оглядкой. Правитель вообще-то не обирает своих подданных догола только в двух случаях: если он очень умный, и, если ему просто некогда. А умные в экономическом плане правители бывают очень редко. Они как-то в основном на войну заточены. Вот доплывем, глядишь и узнаем.

   Местные мужики, которые уже бывали в Тарусе на торгу, узнав, что путешественники везут на продажу зерно, стали их отговаривать, мол, не стоит продавать зерно в конце лета, да еще и при хорошем урожае, когда зерно дешево. А вот придержать хотя бы до конца зимы… Зато, увидев полотно, очень его одобрили. Еще и удивились, где мол, такая ткачиха имеется. Федька слушал и запоминал. Да и наставник не гнушался.

   В конце беседы вокруг них собралась почти что вся деревня. Вежливо отклонив приглашение погостить, стали садиться в лодку и, провожаемые добрыми напутствиями, отчалили.

   Приняв в себя ручей, речка полноводнее на глаз не стала и характер ее течения не изменился. Единственно, что стали попадаться длинные прямые участки и стоящие по берегам высокие деревья порой почти смыкались кронами, образуя просторный зеленый коридор.

   Однако, длилось это недолго. Река стала плавно поворачивать почти в обратном направлении, коридор разорвался, и с левого берега открылась довольно большая деревня дворов на двадцать. Деревня стояла на обоих берегах речки-притока. Приток был чуть уже основного русла, но полноводен, несмотря на конец лета. А ниже впадения притока речка заметно расширялась.

   Деревня огородами сбегала к притоку. Таким образом, фасады изб и землянок смотрели в разные стороны. На речке почти никого не было, только две бабы полоскали с мостков белье, да какой-то дед поил из реки лошадь. Все трое безмолвно проводили взглядами проплывающую мимо лодку. Федька хотел крикнуть им что-нибудь оптимистичное, но не смог подобрать что-либо к месту и времени.

   Речка серьезно расширилась, хотя течение практически не замедлилось. Лодка шла примерно со скоростью неторопливого пешехода. Гребцы только лениво макали весла в воду, имитируя греблю. Они уже как-то приноровились и макали ровно, не сталкиваясь. Федька их не подгонял, занятый мыслями на тему - ночевать ли в городе или все-таки предпочесть окрестности. Потому что, судя по всему, город был уже близко, и решать надо было быстро.

   - На дневку-то будем останавливаться? – поинтересовался Третьяк, видя, что Федька погрузился в думы, как бы забыв о том, что он здесь старший.

   - А? – встрепенулся Федька. – Нет, не будем. Встанем сразу на ночевку, но чуть позже.

   «Чуть позже» случилось, когда единственный, кто смотрел вперед, то есть Федька, узрел на правом берегу высокие деревянные стены и башни. Они только что вышли из-за поворота и город оказался неожиданно близко. До бревенчатого кремля было, пожалуй, менее версты, а до расползшихся посадов и того меньше. Очень четко виделось множество людей на берегу и прилегающих улицах.

   Хотя Федька этого и ожидал, все равно оно для него стало неожиданностью. Руки его непроизвольно дернулись и, повинуясь этому движению, лодка с размаха ткнулась в берег. Сидящих на веслах мотнуло назад и они едва не попадали. Третьяк выпрямился, укрепился на банке и задал интересующий всех вопрос:

   - Чего это ты там увидел?

   Однако, Федька уже овладел собой и ответил спокойно:

   - Город открылся немного неожиданно, а я как раз подумал о том, что переночевать нам нужно где-то под открытым небом, потому что ночевать в городе я, откровенно говоря, побаиваюсь.

   Мужики Федьку дружно поддержали. Вылезших из своих лесов, при мысли о городской сутолоке их охватила невольная дрожь и они непроизвольно старались момент встречи с городом оттянуть. Третьяк, правда, похорохорился. Но так…

   Осторожный Федька решил оттянуться обратно за поворот и приткнуться к левому берегу. Когда они развернулись, гребцам сразу стало понятно, что грести против течения, это совсем другая работа. Когда город скрылся за деревьями, они невольно облегченно вздохнули.

   - Может сразу, и домой пойдем? – ехидно поинтересовался Третьяк. – А что, город мы уже видели.

   Все посмотрели на него укоризненно, и Третьяк смешался, пробурчав:

   - Ну, я ж ничего такого и не сказал.

   … На этом становище, после ужина Федька впервые назначил дежурных, вменив им в обязанность поддерживать огонь в костре и постараться не заснуть в течение хотя бы пары часов. Все самострелы были натянуты, но стрела в направляющих находилась только у дежурного, чтобы в случае тревоги не перестрелять своих. Отдельно Федька потребовал от дежурных обязательно сидеть в темноте спиной к костру и не глядеть на огонь. Он и сам смутно представлял, для чего все это, но наставник настаивал, и Федька подчинился. Первым он назначил дежурить себя.

   Когда все завалились под наскоро поставленный навес, он подбросил в костер пару поленьев, сунул во взведенный самострел стрелу и уселся в стороне от костра под большим деревом, положив самострел на колени. Федька, выросший практически в лесу, никогда его не боялся, ни днем, ни ночью. Вот и сейчас он с интересом прислушивался к ночным шумам леса, выделяя среди них и идентифицируя голоса обитателей и до того увлекся, что пропустил момент, когда костер стал гаснуть.

   Раздосадованный Федька решил его оживить, снял с коленей самострел, положил его на землю и только собрался вставать, как в лесу позади навеса сухо хрустнула ветка. И этот хруст прозвучал таким диссонансом всем прочим звукам, что Федька его сразу уловил и насторожился. Вставать он не стал, а опять взял в руки самострел и тихонько передвинулся ближе к стволу. С минуту ничего не происходило, и Федька собрался было посчитать тревогу учебной, но на краю небольшой полянки, где расположились на отдых путешественники, вдруг материализовалась тень. Она даже в качестве тени казалась массивной и исполненной темной силы. И, ко всему прочему, в последних сполохах догорающего костра в правой руке тени кроваво блеснула полоса стали. Федька вжался спиной в ствол и стал медленно поднимать самострел. Страха не было, было какое-то тоскливое чувство предопределенности, и Федька даже не успел понять, кому это чувство принадлежало – ему или же наставнику. Потому что вслед за первой тенью выступила вторая. Эта была и повыше и поуже.

   - Два, - мысленно сказал Федька, слегка растерявшись, потому что появился выбор.

   И чтобы уж совсем, видимо, его смутить, на слабый свет костра выступил третий член преступного сообщества. Этот держал в руке лук с наложенной стрелой и, слегка пригнувшись, оглядывался вокруг. Скорее всего, искал дежурного. Он казался самым опасным.

   - Стрелка вали, - почему-то шепотом подсказал наставник.

   Федька приободрился, выбор был сделан. Стрелок, похоже, успел заметить движение, но отреагировать уже не успел. По большому счету, Федька промахнулся, и стрела улетела в темноту, но пролетая мимо, зацепила краем остро отточенного широкого наконечника шею стрелка, вскрыв артерию. Стрелок уронил лук и схватился обеими руками за шею. Но удержать бившую фонтаном кровь, конечно же, не смог. Булькнув пару раз, он свалился. Остальные оглянулись на шум и отреагировали с похвальной скоростью, бросившись назад. Но под навесом резко сел Третьяк, как специально устроившийся с краю. Он даже не приложил самострел к плечу, а выстрелил от живота. Тот, который повыше, получил стрелу точно между лопаток. Удар сбил его с ног и на землю упал он уже мертвым.

   Тот, который был самым большим и сильным, успел практически исчезнуть в темноте и Федька, умудрившийся уложиться в несколько секунд при перезарядке самострела, выстрелил на шелест веток. Выстрел совпал с воплем наставника:

   - Ниже бери. Надо хоть одного для допроса оставить.

   Руки у Федьки непроизвольно дернулись, и он мысленно попрощался со стрелой. В это время из-под навеса вывернулся Третьяк. Он не стал взводить свой самострел, а воспользовался соседским и теперь вставлял в него стрелу.

   - Где третий? – спросил он возбужденно.

   Федька неопределенно мотнул головой, мол, там. Теперь, когда опасность, можно сказать, миновала, у Федьки наступила запоздалая реакция: лицо и шею обдало жаром; мелко затряслись руки и захотелось куда-нибудь спрятаться и желательно поглубже. Но Третьяк-то этого не знал. Он был бодр и жаждал подвигов.

   - Покажи! – потребовал он.

   Федька нехотя поднялся. В это время из-под навеса раздался сонный голос:

   - А что случилось-то?

   Федьке стало смешно. Третьяк, тот откровенно заржал. Проснувшийся обиделся. Судя по голосу, это был Егор.

   - Вылезай уж, - отсмеявшись, сказал Третьяк.

   Из-под навеса стали выбираться все трое. Федька, тем временем, взбодрил костер и на полянке стало посветлее.

   - Ну ни хрена себе! – выразил общее мнение Егор, увидев на полянке два тела и черную, жирно отблескивающую лужу под одним.

   - Так. Тела обыскать. Все, что найдете, сложите в кучу, - жестко сказал Третьяк. – А мы пойдем, третьего поищем.

   Он надрезал и оторвал низ рубахи одного из трупов, намотал лоскут на палку, смочил конопляным маслом из запасов и сунул в костер. Палка немедленно вспыхнула.

   - Идем, - сказал он Федьке. – Показывай.

   Федька подошел к краю полянки.

   - Вот сюда он побежал и сразу пропал из вида. Я и стрелял-то на звук.

   Третьяк, светя себе факелом, сунулся в заросли.

   - Недалеко, однако, убежал, - сообщил он, присматриваясь. – Ты ему прямо в затылок угодил. Давай-ка, помоги.

   Вдвоем они с трудом вытянули тело из зарослей на полянку.

   - Здоровый какой, - отдуваясь, сказал Третьяк. – Эй, мужики, тут вам еще работа есть.

   Мужики недовольно загудели.

   - Помолчали бы, - небрежно бросил Третьяк, и все затихли. – Если бы не Федька, всех бы порешили. Радоваться надо, - и повернувшись к Федьке, тихо спросил. – И что нам теперь с ними делать. В смысле, с телами.

   - Да зароем по-быстрому, когда рассветет, - сказал Федька, подумав.

   - Как зароем? – удивился Третьяк. – У нас же кроме ножей с собой ничего нет, - он усмехнулся. – Знали бы, лопату бы прихватили.

   - Там, немного отойдя, выворотень большой, - выслушав его, сказал Федька. – Я отходил, видел. Побросаем в яму и обвалим край. Вот и ладно будет.

   Третьяк посмотрел на него уважительно.

   - Такое ощущение, - сказал он. – Что ты заранее все предусмотрел.

   Остаток ночи провели, сидя у костра. Спать почему-то никому не хотелось. Мужики вполголоса переговаривались. Федька молча смотрел на огонь. Третьяк попытался его расшевелить, но из его попытки ничего не вышло, и он отступился.

   Рассвет встретили словно избавление. Едва вокруг посерело, как все оживились, разговоры зазвучали громче, жесты стали размашистей. Собравшийся уже заняться делом Третьяк был остановлен Федькой.

   - Не спеши. Пусть хоть немного развиднеется. В лесу-то еще совсем темно.

   Когда солнце показало краешек из-за вершин, экипаж, свернув лагерь и уничтожив следы своего пребывания, уже разбирал весла. О том, что здесь кто-то был, напоминало лишь темное пятно от костра и такое же темное пятно засохшей крови, которые исчезнут за несколько дней. Невдалеке, метрах в десяти, съехала кромка ямы под выворотнем. Но до этого вообще никому дела не было.

   Двое из нападавших оказались православными, судя по деревянным нательным крестикам. Третий, самый здоровый, был явным азиатом. При себе у них ничего не было, если не считать нескольких татарских денег у стрелка в поясе. Номиналов их никто не знал, соответственно, и ценность определить было невозможно. Из оружия был не очень хороший охотничий лук с десятком стрел, брошенный туда же под выворотень, да три ножа, единственным достоинством которых был их размер. На стоянке разбойников наверно что-то еще оставалось, но разыскивать ее никто не стал. Федька скомандовал: «Навались!» и лодка опять пошла по направлению к городу.

ГЛАВА 2 - Встреча ожидаемая и неожиданная

- Левый, табань! – крикнул Федька, поворачивая руль. – Оба, табань! Суши весла! Все, приплыли.

   Лодка ткнулась носом в пологий берег. Мужики сложили весла и огляделись.

   - Не так уж много тут того народа, - удивленно сказал Егор.

   - Почитай, что никого и нет, - согласился Третьяк. – На весь берег и десятка не наберется. И по посаду никто не бродит. Город вымер что ли? Вчера ведь ввечеру подходили, так гораздо больше народа было.

   - Может у них за кремлем вече какое, - предположил Федька, который о том, что такое вече, имел весьма смутное представление.

   Третьяк посмотрел на него подозрительно, не смеется ли, но Федька был серьезен. В это время подал голос Егор:

   - А может до Оки дойдем? Все гости, должно быть, туда подходят. В этот-то ручей приличная ладья и не войдет.

   Федька подумал и согласился. Тогда Егор встал и веслом оттолкнул лодку от берега. Мужики разобрали весла. До Оки оставалось наверно метров двести.

   Вот это была река. Федька, когда они миновали устье Тарусы и вышли на окский простор, чуть не задохнулся от восторга. Их огромная, по меркам их реки, лодка оказалась на глади Оки сущей букашкой, недостойной даже упоминания.

   От устья Тарусы до, собственно, города Тарусы было не менее двух верст. Ока впряглась и понесла лодку на своей спине. Хот и не уставшие еще гребцы тоже старались. И в совокупности усилий они прошли это расстояние за минимальное время. Вот здесь народ был. И, по меркам лесной деревушки, народа было очень много. И, главное, возле уходящих в воду широких мостков были пришвартованы большие лодки. Гораздо больше той, на которой прибыли Федька со товарищи.

   - Вот они какие, ладьи, - восхитился Федька, привстав на корме и качнув лодку.

   Левый борт погрузил весла глубоко в воду, а правый прошелся по поверхности, окатив Федьку. Тот опомнился, уселся на место и выправил курс вильнувшей в сторону лодки. Подходить к мосткам они не стали, а скромно пристроились рядом прямо к берегу. Егор выскочил, вбил в песок заготовленный кол, ему бросили с лодки швартов, и он закрепил его на торчащем колу узлом под названием «мокрый полуштык», рекомендованный Федькой.

   Вид и звуки торжища выбили из колеи всех. Никто из них не видел никогда одновременно такую массу народа. Для любого из пяти собранные вместе десять человек уже были толпой. Здесь же на небольшом пятачке скопилось наверно больше сотни людей. Количество совершенно непостижимое. И все они что-то говорили. А так как, чтобы тебя в такой толпе услышали, говорить приходилось громко, то гвалт стоял неимоверный. У непривычных лесных жителей даже уши закладывало.

   Посидев немного в лодке, попривыкнув и осмотревшись, решили действовать пока по двум направлениям. Ну, как решили. Федька и решил. Наставнику очень уж хотелось посмотреть на купеческие ладьи. Федька, честно говоря, его не совсем понимал. Имея в памяти столько конструкций лодок и судов побольше (а уж Федька имел возможность к этой памяти прикоснуться) вдруг заинтересоваться какой-то там простой ладьей.

   - Э-э, не скажи, - тут же возник голос наставника. – Всякое судно сейчас, это плод многолетнего народного творчества. И мне очень интересно посмотреть на заложенные в эти ладьи технические решения. Ведь это же суденышки максимально приближенные к условиям плавания по местным рекам, учитывающие мельчайшие нюансы эксплуатации.

   Дальше наставник понес такую заумь, что Федька просто перестал ее воспринимать.

   Самострелы, чтобы не мозолить глаза и не вызывать ненужных вопросов, решили сложить в лодке, охранять которую было велено двум остающимся мужикам, имеющим самый суровый и угрюмый вид. Мужики, сидя в лодке, подозрительно зыркали на каждого проходящего, что мигом отбивало желание задавать им какие-либо вопросы. Федька окинул взглядом создавшуюся картину и остался доволен. И они втроем пошли вдоль берега. Потом Третьяк с Егором отвернули в сторону торжища, и Федька остался один.

   Он огляделся и решительно направился к мосткам, к которым с двух сторон были пришвартованы две ладьи. Вблизи они не казались такими уж гигантскими. Массивными, надежными – это да. Федька специально измерил одну шагами, стараясь делать это незаметно для экипажей. Конечно, очевидно было, что из экипажей на ладьях, вроде как на Федькиной лодке, оставлены только дежурные. Но и дежурные оказались глазастыми и заметили парня, прошедшего вдоль по мосткам с сосредоточенным видом.

   - Эй! Отрок! – решительно окликнул его крупный светлобородый мужик, стоявший на палубе юта правой ладьи. – Ты чего это здесь бродишь?!

   Федька повернулся на голос и подошел поближе. Выглядел он весьма презентабельно: рубашка чистая из плотного тонкого полотна не похожего на домотканое, и с вышивкой по вороту; порты такие же и заправлены в странную, явно кожаную обувь непонятного обличья: мордаха чистая: взгляд ясный незамутненный. Вот только соломенные вихры подкачали – торчат в разные стороны. На разбойника или подсыла какого Федька ну никак не тянул. К тому же, при своем росте и стати вид имел до крайности наивный. Мужик, видимо, предполагавший всякое, заметно расслабился и спросил уже более мягко:

   - Ищешь что-то?

   Федька, таращась как можно естественнее и изображая на лице полное восхищение, затеял с мужиком диалог, в котором выразил восторг деревенского олуха перед таким великолепным сооружением, как эта ладья, перед командой, ведущей ее сквозь течения, волны и может даже бури, а также перед хозяином и грузом.

   Мужик, оказавшийся как раз старшим судовой команды, или попросту шкипером, как обозвал его наставник, от такой грубой и неприкрытой лести не то, чтобы растаял, но защитную реакцию потерял – это точно. Он позволил Федьке, старательно сохраняющему на лице глуповатое выражение, облазить всю ладью и даже ответил на некоторые вопросы, относящиеся к судовождению, потому что в судостроении он был, мягко говоря, не компетентен. Заодно он, уже по собственной инициативе, видя Федькин горячий интерес, рассказал, что приплыли они сюда от самой Москвы и после того, как хозяин затарится хлебом, отплывут обратно. Надо будет успеть сделать еще один рейс, потому что уже в сентябре мужики хлеб будут продавать неохотно, ожидая, что князь Тарусский, как и в прежние времена, будет изымать не только излишки, но и основной запас.

   Увидевший и услышавший достаточно Федька тепло распрощался с мужиком и, не меняя выражения лица, пошел в сторону городских стен. Однако, когда его отделило от берега достаточное расстояние и достаточное количество народа, выражение Федькиного лица утратило наивность и некоторую придурковатость. По-юношески мягкие черты его отвердели, но огонек интереса в глазах не потух, а разгорелся еще ярче.

   Чего только тут, в рядах не продавали и не покупали: грибы, ягоды, орехи, лесной мед, лыко и изделия из него, рыба во всех видах, раки, разные деревянные штучки, металлические изделия, как кузнечные, так и ювелирные. Плотники продавали целые избы и готовы были раскатать изделие по бревнышку и собрать его в момент обратно на указанном покупателем участке. Куча народа предлагала всякие разные услуги от парикмахерских до посреднических. Процветала мена. Меняли всё на всё. При этом соблюдалась, по-видимому, какая-то шкала, по которой, к примеру, шкурку рыжей белки можно было обменять на гарнец зерна или почти полгарнца муки. Имели хождение и татарские серебряные деньги. Насколько Федька смог понять, стоимость такой деньги была довольно высокая. Он специально покрутился возле торговцев различными тканями, потому что наставник резонно предположил, что ткани путем обмена приобретать не станут. Это вам не грибы и не квашеная капуста в бочках.

   Импровизированные лавки, торгующие тканями, имели богатый ассортимент и у Федьки даже глаза разбежались от того многоцветья. Прельщенные, очевидно, как и он, предполагаемым разнообразием к лавкам, довольно, часто подходили прилично одетые горожане и горожанки вместе и порознь. Но подходили как-то безрезультатно. По крайней мере, Федька ни разу не заметил самого акта купли-продажи. Правда, один раз изрядно объемного вида женщина, обряженная в богатую душегрею, из-под которой мел землю подол лазоревого сарафана, ухватила у одного из купцов кусок ярко-красного полотна. Но вот сколько она за него отдала Федька так и не приметил. К тому же купцы в лавках обратили внимание на слишком любознательного отрока, и он показался им подозрительным. В результате Федька вынужден был покинуть пост и поспешно ретироваться.

   Но нет худа без добра, в результате бегства он оказался поблизости от места, где предлагали свою продукцию кузнецы. Глядя на их изделия, Федька только завистливо вздыхал. Такого уровня мастерства их Третьяк, даже при условии каждодневных тренировок, мог достичь еще не скоро. Названные цены ввергли его поначалу в ступор, а потом в тоску. Это сколько ж надо вырастить хлеба, чтобы иметь возможность купить один гвоздь.

   - Нет, недаром все-таки на Руси все делалось топором и без единого гвоздя, - таково было мнение наставника.

   А вот сырого железа Федька в рядах не встретил.

   Исподволь вылезла и оформилась мысль, и Федька нисколько не сомневался, что ее подбросил наставник – надо иметь собственное железо. И тут же в голове возникло слово «протва». Слово было смутно знакомым, но не более. Ни с местом, ни с предметом оно не ассоциировалось, и Федька решил поспрошать своих мужиков. Наставник же признался, что где-то когда-то это слово слышал, и оно у него прочно связано именно с металлургией. И все это должно находиться где-то здесь, в Тарусском княжестве.

   Задумавшегося Федьку привел в себя веселый окрик:

   - Эй, Федька, ты опять выпал из мира сего?!

   Федька быстро огляделся. В нескольких метрах, на свободном от народа пространстве белозубо скалился Третьяк в сбитой на ухо шапке. Рядом ухмылялся в дремучую бороду Егор. Федька обрадовался друзьям и направился к ним, не глядя особенно на окружающих. И совершенно не обратил внимания на резко остановившуюся поодаль молоденькую девушку в зеленом летнике с длинными, почти до земли косо срезанными рукавами в сопровождении мужчины в небогатой, но добротной воинской справе. Полированный колонтарь отблескивал сизым, на широком поясе слева висела тяжелая сабля, а справа длинный прямой кинжал. Только вместо шлема мужчина прикрывал голову отороченной куницей шапкой-мурмолкой.

   - Ну что? – спросил Третьяк подошедшего Федьку. – Много успел высмотреть?

   - Достаточно, - ответил Федька. – Но главного так и не узнал – почем нынче хлеб. Успел изучить устройство ладьи, узнал, где торгуют тканями и едва ушел от тамошних купцов, заподозривших во мне лихого человека. Прошел по кузнечным рядам. Нет, ребята, у кузнецов нам ничем не разжиться. Уж больно высоко они свою работу ценят. – Федька сделал паузу, а потом сказал. - И железа сырого у них на продажу нет.

   - Откуда же оно у них будет, когда они его сами покупают.

   - С чего это ты взял? – удивился Федька. – Это они тебе сами сказали?

   - Поинтересовался и сказали, - подтвердил Третьяк. – У купцов они кричное железо берут. А те везут с севера. И по Москве, и по Волге. Только вот на этот раз купцов с железом нет. Не приплыли еще. Хотя вроде должны.

   Энтузиазм у Федьки слегка уменьшился. Но надежды он не терял.

   - А ты, Егор, не знаешь ли, что такое «протва»?

   - Ну, - сказал Егор и всей пятерней полез скрести заросший затылок. - Вроде как речка с таким именем есть. Там, - он неопределенно махнул рукой в сторону от города, - в Оку впадает. А что?

   - Да, так, - Федька сделал в памяти зарубку. – Так, а что же насчет зерна?

   - Ага, - сказал Третьяк. – Вот вечно ты разговор в сторону уводишь. Кузнецы, купцы, железо. А теперь еще и протва какая-то.

   - Ну ладно, ладно, - примирительно сказал Федька. – Не буду больше. Говори.

   - Купцы, что зерно скупают, - начал Третьяк, - дают за него совсем невидную цену – по полденьги за четверик. Говорят – урожай хороший и зерна много. А мужикам деваться некуда. Скоро зябь, озимые… Потом бац, морозы и по реке добраться будет трудно, да просто невозможно. Зимой, значит, по санному пути купцы опять приедут обозами, но зерно не подорожает, потому что его если и будут брать, то мелкими партиями. Самым дорогим же оно будет после ледохода. Но тогда оно останется только у скупщиков, то есть у местных купцов. И вот у них весь наш груз сейчас будет стоить, - Третьяк воздел глаза к небу и зашевелил губами.

   - Ну же, - нетерпеливо произнес Федька.

   - Сейчас, сейчас. Значит, у нас две кади, это тридцать два четверика по полденьги. Это будет… Во – шестнадцать денег. – Третьяк облегченно отдулся.

   - Это что же, - недоверчиво переспросил Федька. – Целая кадь зерна стоит восемь денег? Это то, что мы из пояса того разбойника с луком вытрясли, стоимость целой кади зерна?

   - Ну да, - ответил Третьяк и сам задумался.

   Потом повернулся к Федьке и ноздри его побелели и стали раздуваться.

   - Как же так получается! Мы целый год надрываемся… Ну ладно, полгода, за несколько серебряных чешуек?!

   - Выходит так, - растерянно пробормотал Федька.

   За разговором они и не заметили, как отдалились от места торжища в сторону своей лодки. Егор, в диалоге участия не принимавший, рассеянно посматривал по сторонам. Взгляд его безразлично скользнул по мальчишке лет десяти независимо топающему поодаль в том же направлении.

   Федька заговорил громче. Егор прислушался.

   - Купцы же не зря у нас хлеб скупают. Там, куда они его везут, он всяко дороже. Вот хорошо бы и нам туда отвезти.

   Ему традиционно возразил Третьяк.

   - Кто ж нас на прикормленное место пустит. Купцы, небось, от отца к сыну своих покупателей передают. А если мы цены будем ронять – нам лодку спалят. Да и некогда нам по рекам шастать. Кто же за нас работать будет. Если только зимой обозом идти. Но, опять же, дальше этих купцов не уйдешь.

   - Да, - сказал вдруг Федька. – Крыша нам нужна. И, желательно, хорошая. Боярская или, того паче, княжеская.

   - Опять ты за свое, - поморщился Третьяк. – Ну кто ты такой для боярина, а тем более для князя. Смердий сын.

   Федька надулся. Все-таки он был еще совсем пацаном, хотя и выглядел взрослым. Особенно со спины. Но обижался легко. Так что до лодки они дошли молча. А дойдя, спохватились, что не купили себе медового пряника на обед. Конечно, выпить горячего настоя кипрея в обед можно было и без пряника. Еды и без этого баловства было навалом. Но быть в городе и не попробовать пряника – это ж просто извращение какое-то. И Сёмка, один из двух дежурных мужиков, был отправлен обратно на торжище. Давать ему с собой серебро посчитали излишним, и Сёмка должен был договориться на мену. То есть ему предстояло сгонять два раз метров за сто. Но Сёмка был легок на ногу, ему надоело сидеть в лодке и к тому же он автоматически освобождался от приготовления обеда. Вобщем, плюсы были налицо, и Сёмка с легкой душой отправился на торжище.

   Вернулся он быстро и задумчивый. На вопрос, «почем нынче?..» ответил, не задумываясь, «полгарнца» и подошел к Федьке.

   - Слышь, Федя, эта… - он замялся, подыскивая слова, и выпалил. - Мальчишка ко мне подходил. Невидный из себя такой, но одет справно, хотя и босой… - и опять замолк.

   Заинтересованный Третьяк подошел поближе и ткнул Сёмку кулаком в бок.

   - Ну, не тяни.

   Того как прорвало. Словно тычок в бок подействовал.

   - Интересовался, откуда мы приплыли. Сверху или снизу. Ну, я сказал, что сверху. Он спросил про деревню. Вроде, из каких мест. Я назвал свою старую. А еще он справлялся, кто из нас Федька.

   И Федька, и Третьяк, да и остальные мужики удивленно воззрились на Сёмку.

   - Ну а ты? – спросили они чуть ли не хором.

   - А я что, - стал оправдываться Сёмка. – Я говорю, мол, нет у нас никакого Федьки и он не там ищет.

   - Да ты, Сёмка, прямо конспиратор, - сказал Федька непонятно, но никто уточнять не стал.

   - А показать этого пацана сможешь? – поинтересовался Третьяк.

   - Так он сразу отошел в сторонку и исчез, - произнес Сёмка растерянно.

   - Ладно, - решительно сказал Третьяк.

   Когда надо, он мог действовать быстро, и никто ему в этом не препятствовал.

   - Ладно, - повторил Третьяк. – Полгарнца, говоришь. Сходите вместе с Егором. А мы сейчас лодку пониже перегоним. Так что, возвращайтесь не сюда, а вон за те ладьи. Да смотрите там, будьте внимательней.

   Когда посланные ушли, Третьяк с Федькой оттолкнули лодку от берега и разобрали весла. Третий мужик в носу, стараясь, чтобы никто ничего не заметил, сноровисто заряжал три самострела и прятал их под рядно. Лодку приткнули к берегу за пришвартованными ладьями, почти рядом с бортом последней. Вышедший на шум на палубу шкипер начал было орать по этому поводу. Его сначала пытались уговорить миром, но из этого ничего не получилось. Мужик орал пуще прежнего. Уже и на берегу люди стали оборачиваться. Тогда Третьяк будто ненароком извлек из-под ряднушки снаряженный самострел. Футуристическая конструкция пугала совершенством и неизвестностью. И шкипер заткнулся. Тогда Третьяк повернулся к Федьке.

   - Ну, друг ситный, рассказывай, кому ты здесь мог понадобиться. Есть, конечно, у меня на примете одно знакомое лицо, но через столько лет… С чего бы?

   Федька пожал плечами и ничего не ответил. Ему самому было очень любопытно, откуда вдруг появился интерес к его личности, тем более в городе, где он ни разу в жизни не был. У него, как и у Третьяка, был только один ответ. И так же, как и Третьяк, он сильно в этом сомневался. Поэтому, после размышлений, он ответил честно:

   - Скорее всего, это Аксинья. Сам понимаешь, если отец у тебя второе лицо в княжестве, то и возможности соответствующие. У нее, небось, таких мальчишек в услужении четверть города. Увидела на торжище, послала разузнать. Только вот почему не сама?.. И почему раньше никого не посылала?

   Теперь пришло время удивляться Третьяку.

   - Ты себя со стороны-то видел? Три года назад ты был мелкий и невидный шкет, только что очень умный, - в этом месте Третьяк хохотнул, а Федька засмущался. – А теперь ты во всех отношениях справный парень. Вон меня в росте догнал, а скоро наверно и перегонишь. Как же тебя узнать? Сомневается человек, уточняет. А то, что не сама, так не одна наверно была, невместно ей. А вот насчет раньше, - тут у меня ответа нет. Есть одно гнусное предположение, что посланный нас не нашел, или вообще не искал. Все жулики, - сделал Третьяк неожиданный вывод и тяжело вздохнул.

   Из-за ладей вырулили Егор с Сёмкой. Сёмка нес перед собой завернутый в тряпицу крупный пряник больше похожий на обрезок доски. Третьяк, завидя его, радостно потер руки.

   - Ну, сейчас и отобедаем.

   Прямо перед лодкой на берегу уже пылал костерок из привезенных с собою дров, над которым висел закопченный котел. Вода быстро закипела, и Федька сыпанул туда промытого пшена и мелко настроганного твердого как доска копчено-сушеного мяса. Есть сей продукт в невареном виде мог только Егор, потому что больше ни у кого не хватало терпения до посинения пережевывать эту деревяшку. Сняв деревянной ложкой поднявшуюся пену, Федька взял из мешочка измельченную сухую приправу, состоящую из разных трав, и отправил в котел. В воздухе распространился дразнящий аромат. Третьяк демонстративно громко сглотнул слюну.

   - Место мне! Живо! – крикнул Федька, цепляя деревянным крючком котел за дужку и потащил его к лодке.

   Котел булькал и плевался. В лодке засуетились, подстилая тряпицу на центральную банку, раскладывая миски и ложки. Егор, прижав к груди каравай, пластал его на большие ломти. Федька водрузил котел на банку и принялся оделять рассевшихся вокруг с мисками, шлепая каждому солидную порцию каши с мясом. Некоторое время слышалось сосредоточенное чавканье. Наконец котел выскребли дочиста и Сёмка, которому отвертеться не удалось, пошел мыть его с песочком, после чего набрал воды прямо из Оки и повесил над костром кипятить. После потребления отвара кипрея с пряником наступил, как назвал его Федька, адмиральский час.

   Тот же Федька безжалостно поднял уже вошедших во вкус товарищей, напомнив, что они сюда не дрыхнуть приплыли, а вовсе даже по делу. Народ внял и осознал и, начавшийся было скулеж, враз прекратился.

   - Третьяк, возьми вон Егора и сходите к первой ладье. Там как раз купец хлеб скупает. Покажите ему наше зерно. Поговорите. Может, удастся хоть на полденьги дороже продать. А если нет, сдавайте за двенадцать. Видно, лучшей цены нам не дождаться. Я с вами не пойду, потому что я перед тамошними уже засветился в роли деревенского дурака. Не хотелось бы их разочаровывать.

   Третьяк хихикнул, подхватил Егора, и они ушли с котлом, в который сыпанули пару пригоршней зерна. А Федька с Сёмкой, надев на палку штуку полотна, отправились искать счастья к торговцам тканями. Евсей, третий мужик, заросший и звероватый, а на самом деле тихий и благостный, остался на страже, положив поближе самострел, прикрытый рядном.

   Минут через пятнадцать примчались Третьяк с Егором.

   - Подмогни-ка, - попросил Третьяк Евсея, взгромождая с его помощью на плечи трехпудовый мешок.

   Егор нагрузился самостоятельно. Сгибаясь под тяжестью груза, оба скорым шагом, почти рысью поспешили обратно. На перетаскивание восьми мешков у них ушло минут двадцать. Когда же все закончилось, оба вернулись запыхавшиеся, но возбужденные и веселые. Евсей поглядывал на них с интересом, но не расспрашивал, зная, что вот вернется Федька и все всем сразу станет ясно.

   А тем временем, вместо Федьки примчался Сёмка и потребовал в темпе тащить все оставшееся полотно. Он покажет куда. А то Федька там ждет… А то купец…

   - Стоять! – скомандовал Третьяк. – Быстро доложил внятно!

   Сёмка перевел дыхание и стал излагать более внятно. Оказывается, Федька сговорился с купцом и тот пообещал взять все полотно за хорошую цену. Поэтому надо быстро отнести оставшиеся рулоны пока купец не передумал.

   - Вот так бы и говорил, - обрадовался Третьяк. – Егор, берем оставшееся и пошли.

   Евсей опять остался один. Однако одним он пробыл недолго. Откуда, он и сам не заметил, может из-за ладей (смотрел-то он все больше на торжище, куда ушли товарищи), а может снизу по берегу, хотя там вообще было пусто, к лодке подошел паренек. Одет он был чисто и аккуратно: подпоясанный кафтанчик темно-синего цвета; узкие порты, заправленные в козловые сапожки; шапка, отороченная неведомым мехом. Была в его одежде какая-то несообразность, но Евсей, как мужик интеллигентный, хотя и не шибко грамотный (а что, с Федькой поведешься…) постарался на этом внимания не заострять, а вот в лицо вгляделся. Лицо у паренька было явно не мужским, по крайней мере, Евсей очень бы хотел, чтобы его дочка выросла, имея именно такое лицо. И щеки, и губы, и ресницы и огромные глазищи – все прямо кричало, что перед Евсеем не парень, а девушка.

   Евсею не было абсолютно никакого дела до причины, по которой девушка переоделась парнем. Он приветливо улыбнулся, отчего стал еще страшнее. Однако паренек (или все-таки девушка) не смутился, а вежливо спросил:

   - Скажи, сударь, а где сейчас Федя?

   Евсей, несмотря на кажущуюся дремучесть, слово «сударь» знал и не разинул рот, как должен был бы сделать на его месте любой крестьянин. Но и скрывать очевидное не стал и ответил коротко:

   - А нет его.

   - Я вижу, - слегка улыбнулся паренек. – И все же, где он сейчас?

   Евсей мучительно раздумывал, дать ли пареньку гневную отповедь, в смысле, послать подальше или занять пустым разговором до тех пор покуда не подойдут товарищи, которые (Евсей в этом нисколько не сомневался) быстро установят и половую принадлежность, и причины, по которым паренек разыскивает Федьку. Выбрал он все-таки второе. Уж больно красив был паренек (или все-таки девушка). Евсей совсем запутался и тут на его счастье, на берегу показались все четверо.

   Парень проследил за направлением Евсеевского взгляда и ощутимо напрягся.

   А четверо подходили, весело болтая между собой и ни сном, ни духом не ведая об ожидающей их проблеме. Евсей хотел было крикнуть, чтобы предупредить, а потом подумал, что опасности-то в принципе нет никакой, и пусть сами подходят и разбираются. А то он начнет тут орать на весь берег. Вот если бы супостаты какие, то он, Евсей бы… А так какой-то пацан, который скорее всего девчонка. Тут Евсея опять переклинило.

   Вот здесь парнишка, который якобы девчонка, повел себя как-то странно. Вместо того, чтобы бежать к человеку, которого разыскивал, а на таком расстоянии выделить Федьку из походящей четверки уже можно было запросто, даже не зная его в лицо, а только зная примерный возраст, парнишка даже немного отступил в тень рядом стоящей ладьи, словно пытаясь укрыться.

   Но Третьяк уже обратил на него внимание и сказал с усмешкой, повернувшись к Федьке:

   - Глянь-ка, еще один пацан. Тут, видно, скоро все городские пацаны побывают.

   Только Федька повел себя странно. Вместо того, чтобы рассмеяться шутке, он вдруг приостановился, глаза его расширились, и рот стал приоткрываться, придавая лицу глуповатый вид. Третьяк, ушедший с остальными немного вперед, оглянулся, тоже остановился, заметив разительную перемену, произошедшую в Федьке, и глянул на паренька внимательнее. В глазах его мелькнула тень узнавания. Но действий он никаких предпринять не успел. Да и что бы он предпринял. Федька сорвался с места и еле смог сдержать свой порыв в паре шагов от парнишки.

   - Акси, - сказал Федька тихо, так, что расслышал только стоявший в лодке Евсей. – Это ты, Акси?

   Парнишка медленно поднял руку и стащил с головы шапку. Толстенная коса, выскользнув словно змея, упала за спину. И до Евсея вдруг дошло, в чем была несообразность в одежде – слишком уж выпуклым спереди казался кафтанчик. Видно, как грудь не утягивай, природу не обманешь. И Евсей успокоился.

   - Феденька. – парнишка, а теперь уже точно девчонка, наоборот шагнула вперед и приникла к Федькиной груди, а тот, не зная куда девать руки, осторожно положил их ей на талию.

   - А как же… - мысленно простонал Федька.

   - Да ну вас, - ответил наставник. – Сами разбирайтесь.

ГЛАВА 3 - Крыша

Федька с Аксиньей проговорили почти два часа пока не начало смеркаться. Они сидели рядом на узкой корме лодки, и Федька с трепетом душевным ощущал тепло тесно прижавшегося к нему бедра подруги. Он держал ее за руку, за узкую с бугорками мозолей ладошку и не столько воспринимал значение слов, сколько вслушивался в звуки ее речи. Лицо Аксиньи, когда Федька решался поднять на нее взгляд, казалось ему невыразимо прекрасным. Охваченный чуть ли не экстатическим восторгом он смотрел на приоткрытые розовые губы, за которыми влажно поблескивал белоснежный ряд зубов, на легкий румянец щек, на темно-синие глаза, живущие, казалось, отдельной жизнью в обрамлении длиннющих ресниц, тень от которых падала на щеки, на стрельчатые темные брови. Все это в совокупности было самим очарованием.

   Они бы так и продолжали сидеть, ни на что вокруг не обращая внимания, и видя только друг друга. И, даже если бы они друг друга не видели, переплетенные пальцы сказали, как бы ни больше чем глаза. Но в идиллию вдруг вмешался Третьяк, который сделал это вовсе не из зависти, как некоторые подумали, а вовсе из голого практицизма.

   - Акси! – крикнул он с берега, назвав ее так по праву старого знакомого. – А ворота у вас закрывают? Или как?

   Как ни странно, но на крик первым отреагировал Федька. Он всполошился, вскочив с кормы и оглядываясь. Вокруг действительно вечерело. Солнце уже опускалось за городские башни и колокольни. От реки повеяло прохладой. Федьке, после того как его оторвали от блаженного созерцания, показалось, что уже практически стемнело, и в голове его пронеслись самые страшные картины, нарисованные как собственным воображением, так и рассказами наставника: вот Аксинья в темноте робко стучит в тяжелые створки и на просьбу впустить стражник с воротной башни посылает в нее стрелу; вот она в темноте лезет по веревке на стену, а стражник сверху колет ее копьем.

   - Акси, - беспомощно сказал Федька и замялся.

   Ему ужасно не хотелось расставаться с вновь обретенной подружкой, а, с другой стороны, он готов был пойти даже на это, лишь бы у Аксиньи не возникли какие-либо проблемы. А Аксинья, услышав Третьяка и увидев реакцию Федьки, вдруг беззаботно рассмеялась.

   - Ой! Чего это вы! Да не закрывают у нас ворота! Пока идет большой торг, у нас все нараспашку. Но ты, Феденька, прав. Домой мне надо. Я же не сказалась, куда иду. Отец беспокоиться будет. А мне бы не хотелось лишний раз его волновать.

   - Да, отец… - Федька помрачнел.

   - Ой, Феденька, прости, - участливо сказала Аксинья. – Я же без всякой задней мысли.

   … Аксинью Федька и Третьяк провожали вдвоем. Торжище уже не шумело, а глухо ворчало, успокаиваясь. Оставшийся народ разбредался кто куда. Купцы запирали лавки или вывозили оставшиеся товары, не доверяя ночным сторожам. Трое шли в сгущающейся темноте, едва не налетая на вдруг появляющиеся, на дороге торговые ряды, которые с исчезновением света, казалось, потеряли былую упорядоченность, и стояли теперь, как попало и, в основном, поперек дороги. Причем, в любом направлении.

   К ним троим по дороге никто не пристал, не прицепился, хотя Федька страстно об этом мечтал. Не зря же он повесил за спину снаряженный самострел. Было у него желание продемонстрировать подруге свою удаль. Собственно, и Третьяк тоже был бы не прочь по части удали. Но не срослось. Однако, одного не учли парни – они в свое время, будучи еще совсем зелеными мальчишками, уже спасли свою подружку от поругания и смерти. А такое не забывается. И пусть у них в памяти это событие как-то подзатерлось, но Аксинья его помнила очень хорошо.

   Не доходя до городских ворот, они расстались. Третьяк гыгыкнул совсем не обидно и отошел, а Федька опять взял Аксинью за руку, опять жутко робея (вот странно-то, а ведь всего-то года три назад, ну может чуть больше, они даже спали, обнявшись). Он подержал ее недолго, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг наклонился и невесомо коснулся губами ладони.

   - Ну вот, - удовлетворенно сказал наставник. – Давно бы так. А то понимаешь…

   Насчет того, что надо понимать, он не распространялся.

   Аксинья покраснела, это было видно даже в полумраке, и воровато оглянулась. Однако, никто не видел, даже если и оказался неподалеку. Тогда она быстро чмокнула Федьку в склонившуюся голову, сама испугавшись своей смелости, но, тем не менее, не имея сил сдержать свой порыв. Федька буквально замер, склонившись над ее рукой, и только двусмысленность положения заставила его через несколько секунд выпрямиться.

   Они до того смутились, что не смотрели друг на друга.

   - Ну я пойду, - буквально прошептала Аксинья.

   Федька потерянно кивнул. И вдруг снял с плеча самострел и протянул Аксинье.

   - Тебе, - сказал он дрогнувшим голосом. – У меня больше ничего нет.

   Воспитанная в среде воинов девушка оценила подарок, бережно приняв его в руки. А Федька тем временем, снял с пояса тул со стрелами.

   - Вот. Вдруг ежели что… Так ты… - Федька замолк.

   Аксинья засмеялась, чмокнула его в щеку и убежала. Ошарашенный Федька медленно потер щеку, глядя вслед убежавшей девушке. Сзади подошел Третьяк.

   - Идем, - сказал он насмешливо. – А то так и простоишь здесь до утра. На завтра-то сговорились?

   - А – опомнился Федька. – Нет, кажется. Или все-таки сговорились? Ты знаешь, не помню.

   - Да сговорились, сговорились, - ворчливо сказал наставник. – Завтра с самого утра. Так что, придется вставать пораньше, - он хихикнул.

   Переночевали благополучно. Мешали только соседи, которые затеяли среди ночи петь песни. Но Федька все равно не спал, добровольно взяв на себя все дежурства, а остальным было глубоко по бубну. Федька сидел на корме, обняв Третьяковский самострел, и мечтательно таращился на звезды. Он пытался вспомнить подетально свою встречу с девушкой и с удивлением понял, что саму встречу, он помнит прекрасно, а вот как раз деталей не помнит совершенно. Что именно ему говорила Аксинья, что он ей отвечал, а ведь он отвечал, Федька не помнил вовсе. Вот тепло ее бедра помнил отлично; ощущение твердой ладошки в руке – прекрасно; сияние глаз – великолепно; звуки речи, то быстрые сбивчивые, то плавные – замечательно. Но только это. А значение ее слов так и осталось для него тайной. И сейчас Федька корил себя за то, что поддался эмоциям, а наставник со своей стороны этот костер раздувал, желая, чтобы подопечный меньше давал воли чувствам, а больше - холодному анализу. В результате парень готов был среди ночи бежать к Аксинье, чтобы добиться повторения ее рассказа. Его останавливало только то, что он совершенно не представлял куда бежать. Таруса представлялась ему просто гигантским городом, а наставник, которому разыскать в этой деревне дом премьер-министра не составило бы труда, помалкивал. Наконец наставник, предварительно виртуально повозив Федьку физиономией по подходящей поверхности, сжалился над растрепанными чувствами парня и кратко изложил ему содержание его разговоров с Аксиньей. Оказывается, наставник, хоть в разговор и не вмешивался, и вообще держал полный нейтралитет, тем не менее, не поддаваясь на захлестывающие сознание эмоции, весь диалог запомнил. Не полностью конечно, потому что спервоначалу он вообще состоял из одних междометий и предлогов и только потом вошел в какие-то логические рамки. Вобщем Федьке несказанно повезло. И уже в который раз.

   А дело было так. Когда дядька Фома, отцов посланник, вез Аксинью домой, он рассказал ей, что ее отец уже месяц как окончательно оправился от раны, полученной в последнем сражении. А пропавшую дочь он начал разыскивать сразу же, как пришел в сознанье и ему доложили, что деревушка, где он спрятал Аксинью в преддверии штурма города, сожжена совершенно левым татарским отрядом и дочь его бесследно пропала. Среди полона ее не видели, среди мертвых не находили. Посланцы боярина добегали даже до ближайших кочевий, но тамошние мурзы отрицательно качали головами. Фома возглавил последний отряд, который отчаявшийся боярин послал проверить лежащие по Тарусе селения. Так что, очень вовремя вышли на рыбалку Федька с Аксиньей.

   Про встречу с отцом Аксинья даже спустя три года не могла рассказывать без слез. Обняв вновь обретенную дочь, боярин долго не отпускал ее, расчувствовавшись, что совершенно не подобает воину. А выслушав ее рассказ о татарском налете и счастливом избавлении, торжественно поклялся найти тех крестьянских мальчишек и вознаградить их если не по-княжески, то, хотя бы по-боярски.

   Отец все еще нуждался в хорошем уходе, хотя, конечно, бодрился, топорщился и дворовые не то что ухаживать, подойти к нему боялись. А вот Аксинья не боялась и решительно взяла все в свои руки. Ее, девчонку, дворня уважала больше чем даже отца. По этой причине она и не смогла сразу, еще по санному пути выехать к Федьке.

   В этом месте наставник деланно вздохнул, но Федька не обратил на это никакого внимания, нетерпеливо ожидая продолжения. Наставник подождал- подождал, еще раз вздохнул и продолжил.

   А как только прошел ледоход, и река очистилась, боярином было велено снаряжать струг. Аксинью он категорически отказался отпускать без себя, и напрасно она приводила самые, как ей казалось, убойные аргументы. Отец был тверд и Аксинья, скрепя сердце, осталась. Зато струг загрузили всякой всячиной. Федьку предполагалось привезти на недельку в Тарусу, а остальным неугомонная Аксинья наготовила кучу разных гостинцев. То, что Федька может с таким раскладом не согласиться, у нее и в уме не было.

   Струг отчалил в начале мая и вернулся через неделю. Федьки на нем не было. А на строгий вопрос боярина старший развел руками и ответил, что никакого поселения в районе брошенной деревеньки не обнаружено. Они проверили весь лес на левом берегу, начиная от упавшей сосны, и на версту и больше вглубь. Он так честно таращил глаза и вся команда, включая последнего гребца, божилась, будто все сказанное и есть истинная правда, что не верить им было просто невозможно.

   - Постой, - сказал вдруг Федька, и наставник прервал свой рассказ. – Не было там сосны. Ее же по весне ледоходом унесло. Значит, - Федька зябко поежился, - они или не от той сосны считали, или вообще там не были.

   - Молодец, - сказал наставник насмешливо. – Именно так ты Аксинье и ответил.

   Федька поперхнулся.

   - А она?

   - Она задаст этот вопрос тому самому человеку, который возглавлял отряд. И задаст в присутствии отца. Вобщем, она была ужасно зла. И ты знаешь, - наставник, наконец, признал очевидное. – Она была чертовски красива в тот момент. Эй, эй!

   Федька, услышав такую оценку из уст самого наставника, опять впал в восторженное состояние, напоминая этим токующего глухаря, который слышит только себя.

   Перед самым рассветом Федька решил, что с него хватит. Он разбудил Третьяка, который долго не мог понять кто он и где он, всучил ему самострел, а сам завалился на его место и тут же заснул. И снились Федьке невиданные хоромы, коих он был вроде бы хозяином и его Акси в качестве этих хором хозяйки. Странно, что им обоим так и было по пятнадцать лет, что никак не вязалось ни с обстановкой, ни с их статусом. И будто сидели они в большой и богатой горнице, взявшись за руки, и Федька твердо отчего-то знал, что это насовсем.

   Разбудили Федьку непонятная суета и громкие голоса, а потом и Третьяк присоединился.

   - Вставай, лежебока, - толкнул он в бок Федьку. – Тут, похоже, до нас пожаловали.

   Федька тут же вскочил. Глаза не открывались, голова соображала плохо. Федька сунулся за борт ополоснуть лицо, наскоро вытерся рукавом и бросил взгляд на берег. И обомлел. От ворот города, прямо через торжище, в их направлении (и чего Третьяк всполошился, не прямо ведь к ним) двигалась целая процессия. А как еще назвать сплоченную группу людей, составляющую недлинную колонну, в середине которой, предваряемый двумя воинами в броне, неторопливо и важно шествует (не идет, а именно шествует) высокий худой мужчина в богатой длиннополой одежде. Как называлась одежда, Федька не знал, и наставник тоже затруднялся. А рядом с мужчиной, Федька проморгался и уставился, забыв подобрать челюсть… Рядом с ним в ярко-синем сарафане и белейшей сорочке – одежде совершенно на ней непривычной, шла Аксинья. И такая она была вся воздушная, что у Федьки даже зубы заныли от невозможности подобрать слова для описания своих ощущений. Даже наставник пробормотал что-то, но Федька расслышал:

   - Прямо эльфийка какая-то.

   Федька не стал интересоваться, кто такая эта эльфийка. Слово ощущалось красивым и ругательным быть просто не могло.

   В это время его сбоку толкнул локтем Третьяк.

   - Рубаху поправь, - прошипел он. – И вихры пригладь хоть немного. А то выглядишь словно тать лесной.

   Между тем, группа, в которую, как стало видно, входили и воины, и обычные слуги, приблизилась и высокий худой боярин – теперь уже всем стало ясно, что это отец Аксиньи – тяжело сел на подставленный ему раскладной стульчик. Федька и его команда, изумленные и ошарашенные донельзя, уже стояли перед своей лодкой. Вокруг толпился любопытный народ. Вездесущие мальчишки, которым любое неординарное событие за праздник, облепили высокие штевни пришвартованных ладей.

   Аксинья сделала несколько шагов вперед, взяла за руку Федьку и Третьяка и подвела их к отцу. Парни, все еще держась скованно, отвесили боярину поясной поклон.

   - Так вот вы какие, - низким голосом произнес боярин, с интересом рассматривая парней. – А дочка говорила, что вы еще маленькие, - он усмехнулся.

   Аксинья слегка порозовела, а парни посмотрели друг на друга и Федька, неожиданно даже для себя, сказал:

   - Выросли, боярин.

   Боярин хмыкнул довольно и задал вопрос:

   - И кто же из вас Федька?

   Федька замешкался, и Аксинья под шепот свиты взяла его за руку и подвела поближе. Боярин оглядел Федьку и спросил:

   - Как же ты супостата-то одолел?

   - Так молотом, боярин. Бросил и попал в голову. А потом уж…

   - А если бы промахнулся?

   Федька усмехнулся.

   - Мудрено промахнуться было. С такого-то расстояния.

   - А если б дочку задел?

   - Не мог я ее задеть, - насупился Федька. – Я же все рассчитал. Я сзади молот бросил, когда он уже проехал, а Акси, то есть боярышня, поперек холки лежала, и ворог ее заслонял.

   - Ишь ты, - ворчливо сказал боярин, но глаза его смеялись. – Рассчитал он. Воин.

   - Не воин я, - вздохнул Федька и, забывшись, потер ладонь о ладонь. - Пахарь.

   - Пахарь? – словно бы изумился боярин и повернулся к старшему своей свиты. – А ну-ка подайте мне его самострел.

   Сзади боярину подали самострел, который Федька вчера подарил Аксинье. Он посмотрел на девушку укоризненно, а она строптиво вздернула подбородок, но глаза все-таки отвела. Увидев в руках боярина ни на что не похожую конструкцию, народ вокруг удивленно загудел.

   - Ну, - сказал боярин, кивая на самострел. – Рассказывай.

   - А чего рассказывать, - смутился Федька. – Охотиться-то надо было, потому что на одном хлебе долго не протянешь в зиму, да и сестренок и мать кормить надо. А лук как положено мы растянуть не могли, - Федька слегка покраснел. – Да и, если честно, не мастера мы с луком. Причем, очень далеко не мастера. Вот и измыслил. А блоки – это чтобы тетива длиннее была. Тогда и натягивать легче и скорость стрелы на выходе выше. Ну а ложе, чтобы целиться удобнее было. Опять же, рука тетиву не держит натянутой и не напрягается. Я считаю, что это большой положительный момент. Или вот…

   Третьяк дернул сзади Федьку за рубашку. Федька и сам уже понял, что увлекся и смущенно умолк. Боярин задумчиво вертел самострел в руках и молчал, потом обратился к рядом стоящему воину:

   - Ну-ка, снаряди.

   Тот вставил ногу в кожаную петлю на конце ложа, наклонился, ухватил тетиву обеими руками и легко оттянул до зацепа.

   - Готово, боярин.

   Боярин нетерпеливо пощелкал пальцами, и ему подали стрелу, которую он тут же вложил в направляющие. Оглядевшись, боярин не нашел подходящей мишени и спросил у кого-то из свиты:

   - А сколько отсюда до стен?

   Тот прикинул «Шагов двести будет».

   Боярин встал, повернулся к стене, приложил самострел к плечу, хмыкнул довольно и нажал на спуск. Раздался мгновенный звук, похожий на сильный порыв ветра в кроне «ф-фух-х». боярин небрежно бросил: «посмотрите» и отвернулся. Через пару минут примчался запыхавшийся слуга и доложил:

   - В третье бревно снизу. Еле вытащили.

   Боярин отдал самострел и задумчиво посмотрел на Федьку.

   - Ну и что еще там у тебя? Выкладывай. Про дом из соломы уже знаю. И про блесну тоже.

   Федька, загибая пальцы, стал перечислять.

   - Плуг сделали, сеялку четырехрядную, эту, как ее, систему полива на огороде с использованием журавля, молотилку, веялку, маслопресс, - тут Федька покраснел и честно сказал. – Но он пока плохо работает. А еще у нас есть ветряной двигатель, и мы поочередно подсоединяем к нему мельницу обычную и бумажную, молотилку и веялку.

   Третьяк толкнул его сзади и прошипел:

   - Прядильную и ткацкую машины не забудь.

   - Да, - спохватился Федька. – Еще текстильное производство, - и на непонимающий взгляд боярина разъяснил. – Ну, прядильня и ткацкий станок с приводом от водяного колеса. Еще вот лодки делаем, - Федька ткнул большим пальцем себе за спину. – Но самым главным нашим достижением я все-таки считаю внедрение севооборота. Весь комплекс мероприятий позволяет нам сейчас получать урожай в сам 15. Даже в прошлый дождливый год мы получили много зерна, хотя оно, конечно, было несколько ниже качеством.

   Боярин кивал в такт Федькиным словам, но думал, было видно, уже о другом. Не дослушав, он вдруг встал и сказал Федьке:

   - А пойдем-ка со мной, отрок. И приятеля своего захвати.

   Федька растерялся. А как же мужики, лодка. И вообще, они завтра с утра отплывать собирались. Но перечить не посмел. Тем более, что поймал взгляд Аксиньи, которая озорно ему подмигнула.

   Обратный путь процессия прошла так же неспешно. Народ привычно разбегался, многие кланялись. Когда преодолели ворота, Федька поразился виду изб, высоте заборов и грязи улиц. Избы, не сказать, чтобы были большими, но стояли плотно, разрывая строй только для переулков. Ну и конечно же деревенские с ними ни в какое сравнение не шли. Ни размерами, ни каким-то особым городским форсом. Заборы – это была совершенно отдельная песня. До этого Федька и не знал, что такое настоящий забор. Наставник, видя изумление подопечного, развеселился и рассказал, какие бывают заборы. Федька осознал свое ничтожество в этом вопросе и постарался побыстрее от темы отойти. А вот грязь поразила даже наставника. Хорошо еще, что август выдался без дождей и слякоти, как таковой не было. И вообще улицы посередине были укатаны и утоптаны чуть ли не до звона. А вот у тех самых заборов, где, собственно, никто и не ходил, засохшие комья земли наглядно демонстрировали, что здесь творилось во время дождя. Да и забрызганные на высоту полусажени доски заборов заставляли задуматься.

   Впрочем, Федьке хватало и иных впечатлений. Например, он впервые увидел православную церковь. Да не одну, а сразу несколько. Дом Бога весьма поразил его своей необычной архитектурой и одеянием вышедшего, словно специально, на паперть священника. Федька даже перекреститься забыл, и все оглядывался, пока они не повернули на другую улицу. Еще Федька удивлялся множеству попадающегося навстречу народа. Здесь, конечно, было не торжище, но все равно количество праздношатающихся людей впечатляло.

   - А может они по делу идут? - предположил наставник и тут же спросил сам себя. – И куда же? – после чего надолго замолк.

   Боярское подворье занимало большой кусок улицы от переулка до переулка. Забор был не чета прочим, а примерно в два Федькиных роста и набран из широких плах неведомой толщины. Из-за забора виднелись только затейливые крыши терема, украшенные и раскрашенные. Одна из створок ворот уже была открыта, и процессия, не задерживаясь, проследовала внутрь. Федька с Третьяком, разинув рты, вошли тоже.

   Оказавшись посреди широкого двора, они несколько растерялись и остановились, озираясь. Процессия, до этого компактная, во дворе свою сплоченность как-то сразу потеряла и стала быстро рассасываться. Благообразный мужик с аккуратной русой бородой поманил Федьку и Третьяка за собой. И пошли они не к центральному входу, куда удалился боярин с ближниками, а к неприметной двери сбоку.

   - Куда это мы? – поинтересовался Третьяк у уверенно шествующего впереди мужика.

   - В людскую, - ответил мужик не оборачиваясь. – Боярин велел вас накормить и напоить перед разговором.

   Третьяк хотел было что-то сказать, но передумал.

   После темного коридора они попали в относительно светлое длинное помещение, посередине которого почти вовсю его длину стоял стол. Свет в помещение проникал через длинные узкие горизонтальные окошки под потолком и в этом свете виднелся сложенный в углу очаг, над которым висел большой котел. Во всей немаленькой комнате наличествовала всего одна женщина, помешивающая в котле длинной деревянной ложкой.

   - Марфа, - позвал ее мужик. – Вот прими. Боярин велел накормить.

   Приветливости на лице обернувшейся женщины не обнаружилось.

   - Садитесь там, - сказала она довольно сварливо. – Сейчас все будет.

   Федька и Третьяк робко сели на лавку в дальнем конце стола и положили шапки, которые они сняли перед входом, рядом с собой. Мужик, приведший их сюда, исчез так тихо, что они и не заметили. Тетка, что-то ворча стала шмякать в глиняные миски густое варево. Федька и Третьяк посмотрели друг на друга, и Третьяк пожал плечами, словно говоря: «Ну а ты что хотел?»

   В это время дверь в помещение с силой распахнулась, ударившись о косяк. В проеме стояла Аксинья, придерживающая левой рукой подол сарафана, а правой ухватившись за притолоку. Получается, дверь она открыла ногой, отметил Федька. Лицо ее раскраснелось, глаза опасно сузились.

   - Вот вы где, - сказала она грубовато-облегченно, видно, не успев еще умерить раздражение. – Кто их сюда привел? – это уже к испуганной бабе.

   - Так, Никодим же, матущка-боярышня, - тетка, казалось, готова была бухнуться на колени, и ее удерживал только страх сделать еще хуже.

   Но Аксинья сразу же перестала обращать на нее внимание.

   - Пойдемте! – скомандовала она и вышла первой.

   Федька и Третьяк переглянулись, подхватили свои шапки и бросились догонять Аксинью.

   - Что ж вы пошли за этим Никодимом? – выговаривала парням Аксинья, быстро поднимаясь на высокое крыльцо. – Вас, что, вот так любой поманит, и вы пойдете?

   Парни еле поспевали за ней.

   - Мы люди простые, сермяжные, деревенские, - сказал Третьяк и подмигнул Федьке. – Ваших городских обычаев не знаем. Сказал этот тип: «Боярин велел» мы и пошли за ним. А если бы ослушались…

   Девушка так резко остановилась, что не ожидавший этого Федька едва успел затормозить.

   - Вам, - она подчеркнула слово интонацией, - здесь никто ничего указывать не может. Только отец или я, - сказав последнее, она смутилась, но Третьяк не преминул воспользоваться.

   - Ну так укажи, - произнес он, тем не менее, тихо, чтобы никто посторонний не расслышал.

   - Да ну вас! – Аксинья отвернулась.

   - Акси, - просительно сказал Федька. – Да не обращай ты внимания на этого оболтуса. Он и самому князю надерзит, если твердо будет знать, что ему за это ничего не сделают.

   Третьяк тут же обиделся, а Аксинья улыбнулась.

   - Идемте, - сказала она, коснувшись Федькиной руки. – Проголодались, небось.

   - Ага, - сказал Федька.

   Боярская столовая палата коренным образом отличалась от так называемой людской, куда спервоначалу попали Федька и Третьяк. Парни дружно встали у порога, созерцая то, что открылось взгляду. Если пройтись по помещению с мерительным шнуром, то наверно оно бы в точности повторило пропорции людской, разве что оказалось чуточку пошире. И такой же длинный стол с лавками посередине. Но в то же время, помещения отличались как небо от земли. Во-первых, здесь были окна. Пусть небольшие с частым переплетом, но окна. И они пропускали гораздо больше света. Во-вторых, не очень и высокий потолок поддерживался четырьмя колоннами, которые сами по себе были произведением искусства, соединяя цветными спиралями пол и потолок. А по длинной стороне напротив окон были расставлены всякие неведомые не только Федьке, но и наставнику, то ли поставцы, то ли сундуки с ларцами. Вобщем, всякие деревянные изделия, предназначенные как для хранения, так и для выставления напоказ. И, кроме того, все стены были украшены цветной резьбой, а в двух углах поблескивали изразцы печей. Довершала убранство богатая скатерть на столе. Наставник сказал – камчатная. Но Федька понял по интонации, что он не был в этом твердо уверен.

   - Ну что же вы, - Аксинья удивилась, но потом до нее дошло. – Стесняетесь что ли? Да бросьте вы. Заходите смело.

   Третьяк решительно сделал шаг вперед.

   - Пошли, Федька. Хозяйка же сказала.

   Хозяйка конечно сказала, но парни все равно чувствовали себя не в своей тарелке. В людской-то, конечно, было бы попроще. Федька только хотел озвучить Третьяку свою мысль, потому что Аксинья куда-то вышла, оставив их сидящих за столом. Но не успел. В столовую как-то торжественно вступили три человека. Первый нес на подносе большой глиняный горшок, второй – горшок поменьше, а третий горку посуды. Следом за ними вошла Аксинья и села напротив парней.

   - Мне горячего сбитня, - сказала она в пространство.

   И перед ней, словно по волшебству, буквально ниоткуда появилась исходящая паром высокая чашка. Хотя, конечно, парни в это время смотрели в другую сторону.

   - Вы на меня не глядите, - Аксинья отпила сбитня. – Я уже ела. Мы сегодня чуть ли не до света встали. Вы наворачивайте. Уха куриная сегодня, по-моему, очень удалась.

   Ни Федька, ни Третьяк не заставили себя долго упрашивать. Тем более, что они были в палате практически одни. Аксинья, она почти своя, а значит, не в счет. И скоро ложки уже скребли по донышкам.

   - А теперь кашу, - Аксинья все еще цедила свой сбитень.

   - Эх, - сказал наставник тоскливо. – Я понял, чего в этой, с позволения сказать, ухе не хватает.

   - И чего же? – заинтересовался Федька.

   - Картошечки, - простонал наставник.

   - Опять ты за свое, - Федька был разочарован. – Вот дойдем до Америки…

   - Федька! – толкнул его Третьяк. – Чего затих? Налетай на кашу, пока дают, - и он подмигнул Аксинье.

   Та только рукой махнула, и не думая обижаться.

   Боярин вошел, когда они уже допивали сбитень. Первой его увидела Аксинья. Проследив за направлением ее взгляда, Федька едва не поперхнулся. Но боярин тихо сел во главе стола и успокоительно махнул рукой, мол, продолжайте, я подожду. Но заставлять ждать боярина… Даже сам себя считающий ужасно независимым Третьяк на такое бы никогда не пошел. Так что они, обжигаясь, одним глотком допили сбитень и вскочили. Боярин поморщился и сказал:

   - Да сидите уже. Мне так будет удобнее.

   Правда, это не коснулось Аксиньи, которая встала справа от отца и положила ему руку на плечо.

   - Скажи мне, Федор, - начал, подумав, боярин. – Вот никак у меня из головы не идет. Почему вы вступились за совершенно незнакомую девчонку против оружного конного воина? Ведь, насколько я знаю, он вас не видел и так бы и проехал. Почему?

   Федька, которого впервые в жизни назвали мужским взрослым именем, отчаянно покраснел и набычился.

   - Нельзя, - выдавил он из себя и покраснел еще больше. – Нельзя, чтобы наших девчонок вот так, словно мешок с тряпками…

   Боярин молчал минут пять, тяжело сопя, а потом сказал словно бы через силу:

   - Понятно.

   А потом, через некоторое время добавил уже нормальным голосом:

   - А теперь расскажи-ка мне, Федор, в подробностях все, что ты говорил сегодня утром.

   Аксинья, глаза которой подозрительно блестели, поощрительно кивнула ему из-за отцовского плеча. Федька чуть не задохнулся, предположив, какие могут открыться перспективы. Сам он, конечно, мог предположить немногое, а вот наставник дал волю своей фантазии. А она у него оказалась настолько богатая, что Федька смог воспринять не более сотой части его замыслов и то с большим трудом.

   Вобщем, Федька приступил к рассказу. Через несколько минут он уже, разгорячась, размахивал в азарте руками и порывался чертить пальцем прямо на скатерти. Третьяк стоял рядом, и при каждом упоминании своего имени скромно улыбался, не забывая, однако, придерживать товарища в особо ударных местах его рассказа.

   Федька рассказал о лодкостроении, его стадиях и дальнейших планах; поведал о метательном оружии, о разработке рыбного клея, об упругих элементах из разнородных пород древесины, о луках и самострелах с их преимуществами и недостатками, о рекурсивных и блочных, об аэродинамике стрел. Когда он замолкал, переводя дух, в дело вступал Третьяк, разъясняя простыми словами Федькины заковыристые обороты.

   Когда Федька добрался, наконец, до своего конька – сельского хозяйства, боярин уже не смог усидеть в своем кресле. Он вскочил и сначала заходил вдоль стола, а потом и забегал. Аксинья с тревогой переводила взгляд с отца на Федьку и обратно. А Федька заливался соловьем. Понятно, что все умные слова говорились под диктовку наставника, но Федька, многое восприняв и освоив уже и сам был горазд, особенно в описании прошлых подвигов. Начал он с обеспечивающего станочного парка. Тут и Аксинья вспомнила свою деятельность в качестве токаря. Боярин был поражен, потому что об этой стороне своей жизни она как-то умолчала. Федька перечислил все орудия труда, которые имели в своем составе детали, вышедшие из-под станка, посетовал попутно на недостаточное кузнечное обеспечение и на проблемы с металлом и плавно перешел непосредственно к зерновому хозяйству.

   Он упомянул вспашку, посев, уборку, молотьбу и помол как завершающую стадию. Получилось так, что Федькина бригада этим летом сделала примерно половину того, что боярин получил в виде оброка с своей немаленькой вотчины. Удивленный боярин выяснил это, призвав своего, типа, счетовода.

   А Федька добавил к этому еще и огород, находящийся исключительно в бабском ведении, посевы такой технической культуры как конопля, из которой они получали масло, ткани, веревки и бумагу и, наконец, животноводство, которое, правда, было в зачаточном состоянии из-за отсутствия приличных производителей.

   Ну и естественно, обрисовав все свои достижения, Федька перешел к планам. Вот тут боярину понадобилось все его самообладание, потому что Федька стал озвучивать цифры совершенно нереальные и от века неслыханные. Мало того, как побочные отрасли, он назвал судостроение, металлургию, станкостроение, оружейное дело и многие другие с ними связанные. И все это при выполнении всего нескольких условий, первым из которых были люди, вторым - земля, ну а третий был всеобъемлющ и назывался кратко – крыша. Этот термин Федька охарактеризовал крайне просто, надо было, чтобы никто не лез и не мешал. Начиная от татарина и заканчивая княжескими разборками.

   Когда Федька закончил свое выступление, из него словно воздух выпустили. Он сел, отдуваясь и глядя остановившимся взглядом, из которого, казалось, даже мысль ушла. И пояснения пришлось давать Третьяку, который в грязь лицом не ударил, потому что Федька в свое время оттачивал на нем свои ораторские навыки и свои мысли по поводу будущего устройства. Третьяк, когда хотел, был речист, скромен, вежлив и производил на окружающих вполне положительное впечатление. Он и на этот раз произвел.

   Впечатлений у боярина после всего, что ему довелось выслушать, было слишком много. Он понимал, что действия предпринимать обязательно нужно, но пока не понимал, какие именно. Спрашивать совета у пятнадцатилетней дочери было смешно, хотя Аксинья среди прочих девиц выделялась как раз неженским острым умом. Но пятнадцать лет… Советоваться со слугами, даже самыми доверенными? Завтра же будет известно всему городу. С боярами, с купцами? С самим князем? Но Федьки сейчас явно на всех не хватит. Может, позже. Боярин прекрасно понимал, что ему в руки дан шанс, который может быть одним в жизни многих поколений не только его семьи, и упустить его…

   Боярин отставил в сторону размышленья и сказал:

   - Значит так. Я сейчас вам ничего сказать не могу – надо подумать. поэтому предлагаю, ни в коем случае не приказываю, вам переночевать на моем подворье, а утром я вам все обскажу. А теперь вон Аксинья распорядится.

   После этих слов он повернулся и вышел.

   - Ну распоряжайся, - обратился Третьяк к Аксинье.

   Та его предложение великолепно проигнорировала.

   - Федя, - сказала она. – Что надо передать мужикам, чтобы не беспокоились?

   - У тебя будет что собрать? – поинтересовался Федька. – А то мы на такой срок не рассчитывали. И покажи мне посыльного, я ему все обскажу.

   Через полчаса посыльный, разбитной парень из дворовых холопов, внимательно выслушав Федьку, отбыл на берег. Аксинья вдогонку велела по возвращению обязательно отчитаться перед ней. Сама она сопроводила подопечных в подклеть.

   - Вот здесь вам будет удобно. Сейчас принесут постель. А на ужин я за вами зайду.

   - Хорошо, что не в поруб, - сказал Третьяк, оглядывая помещение. – Вот интересно, что нам завтра боярин скажет. Я бы, после твоих речей, сделал бы тебя не меньше чем тиуном.

   Солнце еще не полностью выглянуло из-за горизонта, когда Федька с Третьяком, уже накормленные, опять предстали перед боярином, но уже не в столовой палате, а в комнате, больше похожей на рабочий кабинет. Боярин выглядел утомленным и не старался этого скрыть, а Аксинья, поглядывающая на отца, казалась обеспокоенной.

   - Вот что, ребята, - сказал боярин запросто, почти как своим. – Задали вы мне задачу. Я всю ночь глаз не сомкнул, думал над этим. И вот к какому решению я пришел. Есть у меня деревенька с угодьями. Пожалована она мне была давно, еще батюшкой нынешнего князя. Так что, я думаю, нынешний об этом и не помнит. Это к вопросу о княжеских разборках. Дорог к ней никаких. Только по воде летом и на санях зимой. Это к вопросу о татарах. С другой стороны это довольно близко от нашего стольного городка, верст эдак шестнадцать вверх по Оке и где-то еще примерно с версту вверх по речушке с красивым названием Полянка. Вокруг дремучие леса, но есть и болота. Так что по суше не подобраться, а зимой татары, как правило, не ходят. Так вот, руду там пока никто не искал, но по признакам, она там есть. Это все, что касается месторасположения. Теперь по людям. В деревеньке постоянно проживает пять семей. Сколько точно народа – не скажу, потому что сведений за этот год мне еще не подавали. Ну а переселить туда никого из крестьян я не могу, если только полоняников, но войн пока никаких нет. Да и эти кабы еще не ушли. Вон, Пронское княжество под боком, или Новосильское. Теперь, как ты говоришь, Федор, специалисты. Есть у меня один прекрасный кузнец в моей вотчине ниже по Оке, но, сам понимаешь, работать он будет только там. Однако заказы твои примет любые. Так же как и гончар и плотники. А для вас же двадцать верст не расстояние, если я правильно понял. Так вот, деревеньку эту я могу предоставить в ваше распоряжение, как это ты говорил?

   - С испытательным сроком, - подсказал Федька.

   - Вот-вот. И испытательный срок я назначаю в два года. Посмотрим, что у вас получится. А вот если получится, тогда уже рядная запись по всей форме. Ну и на время так сказать, испытательного срока, вам будет всяческое содействие с моей стороны, даже воинской силой. Но, я думаю, до этого не дойдет. Как? Согласны?

   Боярин испытующе посмотрел по очереди на Федьку и Третьяка. Парни переглянулись, и Федька сказал:

   - Благодарствуй, боярин, что поверил. Мы со своей стороны из кожи вывернемся, а сделаем, как сказали. Вот те крест, - и Федька широко перекрестился.

   То же самое сделал и Третьяк.

ГЛАВА 4 - Трудности роста

Обратно лодка не шла, а летела. Течение, конечно, было против, но, во-первых, она сильно полегчала, все-таки двадцать четыре пуда зерна, что ни говори – это вес, и, во-вторых, Федька заразил мужиков таким энтузиазмом, что они готовы были горы свернуть, а не то, что вверх по речке сорок верст отмахать. Энтузиазм, однако, требует, чтобы его периодически обновляли и пополняли, иначе он хиреет и может даже обратиться в свою противоположность. Федька этого не знал, зато это прекрасно знал наставник. Средства для поддержания энтузиазма на должном уровне в распоряжении Федьки были. Как моральные, так и физические. К физическим, которыми заведовал Третьяк, относились огромные, по меркам впервые увидевших это мужиков, запасы с боярского стола. Третьяк так им и объяснил, мол, с боярского, чтобы, значит, больше впечатлились. Мужики и впечатлились по самое не могу.

   Вобщем, лихо отмахав верст десять, практически на одном дыхании, Федька решительно направил лодку к берегу. Сказать, что стол их был обилен, значит, ничего не сказать. Одно только мясо присутствовало в четырех видах: жареное, вареное, копченое и соленое. А была еще рыба чуть ли не в товарных количествах, пироги и пышки, а также всякая огородная овощ. В двух здоровенных кувшинах плескались квас и взвар. Федька припомнил как вереница холопов тащила к лодке корзины под всевидящим взором Аксиньи, которая очень жалела, что не смогла поехать сама, и взгрустнул слегка. Но тут же встряхнулся, радуясь, что теперь он будет намного ближе к вновь обретенной подружке.

   - Федька! – окликнул его Третьяк. – Опять ты закручинился. Теперь-то по какому поводу? Все же хорошо. Ну, прямо как мы и хотели.

   Третьяк благополучно забыл о том, что именно он был яростным Федькиным оппонентом в части обретения крыши. Теперь, после удачно проведенных переговоров, поглощая яства с боярского стола, причмокивая и облизывая пальцы, Третьяк заделался не менее яростным приверженцем всеобъемлющего сотрудничества с боярином Лосем (такова была фамилия или родовое имя Аксиньиного отца, а значит, и самой Аксиньи). Сам Федька относился к этому легко – ну было у человека мнение, под давлением обстоятельств он его поменял. С каждым может случиться. Главное, что Третьяк безоговорочно принимал все, исходящие от Федьки, технические идеи.

   - Ну а большая политика, выходит, не его, - усмехнулся про себя Федька и удивился – неужели он мог такое подумать.

   - Наставник, - тихонько воззвал Федька.

   - Ну что тебе? – неприветливо отозвался внутренний голос.

   Федька нисколько не обиделся.

   - Это я сейчас сам про Третьяка подумал или это все-таки был ты?

   - Нужен мне твой Третьяк, - проворчал наставник.

   Ночевать остановились на старом месте. Никого не смущало, что совсем недалеко от стоянки закопаны тела трех разбойников. Один только Сёмка пугливо косился в ту сторону. Поэтому безжалостный Третьяк поставил его дежурным в самое темное время, здраво рассудив, что Сёмка со страха ни за что не заснет. Оно и правда так случилось. Но на этот раз ночь прошла удивительно спокойно. Никто, ни в лесу, ни в реке не орал, листвой не шуршал и водой тоже не булькал.

   Завтрак был чисто символическим. Мужики было заворчали, требуя разносолов, но Третьяк отклонение от дисциплины пресек в зародыше, резонно заявив, что из обжор получаются очень плохие гребцы. Все вспомнили вчерашний ужин, больше походивший на пиршество и смирились. Ближе к полудню по правому борту проплыла родная деревенька Егора, Евсея и Сёмки, но останавливаться там не стали, хотя Федька сначала вроде и хотел, да и с берега орали призывно. Но Третьяк, приветственно махнув берегу, заявил, что в деревню они завернут примерно через неделю. Все равно им вниз надо будет в пожалованную деревеньку сбегать. Все подумали и согласились. Один Сёмка, у которого в деревне была родня, не согласился с общим мнением, да так несогласным и поплыл дальше.

   К вечеру, выложившись в гребле окончательно, достигли нужного места. Сложив весла, повесив головы и надсадно дыша, гребцы минут пятнадцать приходили в себя. Меньше всех уставший Федька, протиснулся между ними и принялся разгружать лодку. Несмотря на аппетит команды, одолеть Аксиньину щедрость за два дня не удалось. Да еще и близким на торгу прикупили гостинцев. Так что ручной клади набегало как бы не пуда три. Пришедшие в себя гребцы посматривали на растущую возле лодки груду с нескрываемым пессимизмом и Федька, покряхтев для порядка, взял на себя целый пуд. Остальное равномерно распределили между, молча покорившимися судьбе мужиками.

   Встречали путешественников очень горячо. Словно они ходили не менее чем за три моря, а не за сорок верст в соседнюю большую деревню. Поселение наполнилось радостным детским визгом, более сдержанным, но не менее громким, женским и добродушным басом оставленного все это блюсти второго Третьяка. Приехавшие же на эмоции по поводу встречи были уже не способны. На Федьку по очереди вешались с визгом сестренка Машка, худущая несмотря на кормежку голенастая девица, уже заневестившаяся Дашка, по-прежнему простая и непосредственная и мать уже с трудом достававшая ему до глаз, хотя была женщиной рослой. Мать даже всплакнула у него на плече, когда Федька набросил ей на плечи купленный на свою долю цветастый полушалок. девчонки тоже радовались подаркам. И вообще во всех избах после громкой встречи попритихли, видно, там тоже получали и рассматривали подарки, о чем возвещали спорадически возникающие радостные вопли.

   Потом на улице, пользуясь последними погожими днями, устроили пиршество, используя Аксиньины гостинцы. Хватило на всех. Но больше уже точно не осталось.

   Ближе к вечеру, когда все пришли в себя, наговорились и наобнимались, а некоторые, на которых не показывали пальцем, хотя это точно был Третьяк, и не только наобнимались, но и пошли гораздо дальше, Федька собрал народ у озера. Продвинутый Третьяк назвал это вече, рациональный Федька – народным собранием, а склонный к непонятным выражениям наставник, почему-то великим народным хуралом.

   И вот тут Федька озадачил народ боярским предложением. Не понявший, как надо реагировать народ просто тупо молчал. Тем более, что наипаче социально активные с правом решающего голоса главы семейств были уже в курсе и с их стороны вопросов не ожидалось. Наконец отреагировал дед Лукьян, а дождавшись реакции отца, к нему присоединился второй Третьяк.

   - Это что же получается? – поинтересовался дед своим наиболее ядовитым голосом. – Кончилась наша воля, не успев даже начаться? Опять выю под хомут подставлять?

   - Кто еще так думает? – поинтересовался Федька, окинув народ орлиным взором.

   - Я так думаю, - пробасил второй Третьяк, оглядываясь на отца.

   Женщины дружно промолчали. Может у них и было собственное мнение, но они предпочитали его не высказывать. Федька еще немного подождал, но никто более не высказался. Тогда он заговорил сам. Наставник вправе был гордиться Федькиной речью. Хоть народ в поселении и был более развит, чем в иных деревнях, и заумные слова ему были не в диковинку, Федька сумел как-то обойтись без них. Да, порой было трудновато, некоторые слова приходилось заменять целыми предложениями, помогая себе при этом мимикой и жестами, но Федька справился.

   Начал он издалека. От самого нашествия. Все терпеливо слушали, и только вредный дед крикнул с колоды, на которой сидел:

   - Все это мы уже давно знаем! Ты, давай, по делу говори!

   Деда поддержал невнятным ворчанием его сын.

   Федька на выкрики с места не ответил, но плавно перешел на последние события. По его мнению, получалось, что поселение, стремительно поднявшись за последние год-два благодаря резкому увеличению трудоспособного населения, в дальнейшем начнет замедлять свое развитие и может даже в нем совсем остановиться. Основную причину Федька видел в натуральном хозяйстве. То есть, что хозяйством производится, то внутри него и потребляется. А производится в нем только зерно для хлеба и конопля для одежды и масла. Производить же излишки для торга рискованно и чревато.

   - Поясни, - потребовал дед.

   Федька поведал о ценах на хлеб, на ткань и на металл. А также кратко расписал битву с разбойниками, назвав ее, правда, из скромности, конфликтом.

   - А как же под боярином?

   Федька терпеливо разъяснил, что излишки, за вычетом, естественно, оброка, можно как самим везти с предоставленной охраной, так и боярским купцам сдавать по твердой цене и ни о чем более не заботиться. Дед задумался. А Федька продолжил. И продолжил он больной для большинства темой - налогами. Назови их хоть данью, хоть оброком, суть от этого не изменится.

   - Рано или поздно, - сказал Федька. – Нас здесь отловят и выбьют все. Может даже за все годы. Можно, конечно, не дожидаясь сего знаменательного события, перейти на другое место и начать все сначала. Но всю жизнь бегать как-то не хочется. Можно наверно найти землю, где нет князей и бояр, но я про такую не знаю.

   Как альтернативу Федька описал, как он мыслил, жизнь под боярской крышей. Конечно, за это придется платить и платить немало. Но за эту плату они должны получить спокойствие и уверенность не только в завтрашнем, но и в послезавтрашнем дне. А это в наше время стоит намного дороже обычного оброка. К тому же, и на этом Федька сделал ударение, можно будет получать практически по себестоимости, то есть без посредничества жулика-купца, изделия, производящиеся внутри боярской вотчины.

   - А это, поверьте, очень много, - вещал Федька. – Это и железо, и изделия из него. Это глиняная посуда и другая керамика. Это одежда и обувь. Вот представьте, кончилось у нас железо, тем более, что и запас его невелик. И все. плуги постепенно пришли в негодность. Косы, серпы, мельницы. Вот тут-то и все хозяйство наше рухнет. Так что думайте, мужики и бабы. Но думайте быстро. Потому что осень на носу, а что там, на новом месте, пока неизвестно.

   Дед еще поворчал немного для порядка и сдался.

   - Только я сам посмотрю, - заявил он напоследок.

   Федька слегка поморщился – гребец из деда был посредственный, но согласился. А куда было деваться – за дедом стоял опыт, и не только его, но и предыдущих поколений. Деревня летописей не вела, и все свои знания передавала изустно. А дед как раз кладезем таких знаний и был. Что-то он успел передать сыну, что-то еще не успел. Деда надо было беречь.

   Поселение начало не спеша готовиться к переезду. Они не собирались бросать все нажитое и, сломя голову мчаться на новое место. Поэтому Федька собрал одних мужиков и озвучил свой план. План был мудрен и заковырист, но Федька призвал не торопиться с критикой, а сперва хорошенько все обдумать, а уж потом… И обязательно конструктивно. Слово «конструктивно» мужики уже знали.

   А план был таков. Все мужское население с двумя плугами быстренько поднимает зябь на полях, предназначенных для посева озимых. Через несколько дней как раз подходит время сева. Поэтому сев начинается сразу после боронования. При этом необходимо использовать только сеялки. И старые, и новые. Метод сеятеля с лукошком здесь не пройдет. Это, конечно, процесс немного затянет, но зато намного возрастет вероятность всхода семян. После окончания сева новый плуг и борона грузятся на лодку, которая отчаливает к новому месту. Едут все мужики кроме Евсея.

   Евсей закономерно поинтересовался, мол, какого хрена?

   Федька постарался ответить, как можно обстоятельней: они с Третьяком не обсуждаются, второй Третьяк будет нужен как кузнец, Егор, как самый сильный, дед Лукьян, понятно почему, а Сёмку с бабами оставлять нельзя, потому что толку от него – нуль. Евсей подумал и смирился.

   По пути делегация заходит в Тарусу, где боярин, выполняя свое обещание, должен дать им кого-нибудь в сопровождающие. Кого-нибудь, кто введет их в права пользования. Иначе возможны эксцессы. Все-таки, воля боярина - это воля боярина. Потом они добираются до деревушки, находят старшего и прикидываются подневольными. Нечего сразу выставлять себя наособицу. Они такие же, как и все, но, однако, чуть-чуть не такие. А посему старший должен им отвести место для поселения, если у боярского представителя не будет иного мнения, и место для полей.

   Теперь, если отведут уже расчищенные поля, мужики быстро поднимают зябь, взяв у местных лошадей взаймы, и сеют рожь. Но, в любом случае, надо готовить новые росчисти, а для этого на выбранных или отведенных делянках необходимо подрубить деревья, чтобы к весне посохли, и их легче было валить. Ну и вырубить, и сжечь весь кустарник. Двое при этом отвозят боярского представителя обратно в Тарусу.

   - И, скорее всего, - Федька помедлил. – Кому-то придется оставаться там на зиму. Поэтому до холодов надо успеть срубить избенку, и сделать хотя бы глинобитную печку, иначе, при наших-то холодах будет невесело. Скотину придется переводить своим ходом по льду, иначе просто никак. Сделать это надо будет ближе к весне, но пока еще крепкий лед. А пока пусть поживет в тепле. Остающимся же надо будет к этому времени озаботиться хлевом и конюшней, потому что холода еще не отпустят. Причем использовать при строительстве солому, скорее всего не получится, если, только не удастся выпросить что-нибудь у местных. Да, до ледостава придется сделать еще один или два рейса для завоза продуктов. Остальное посмотрим на месте. У меня всё. Если у кого какие вопросы – задавайте.

   - Кого думаешь оставить? – сразу спросил Егор

   - Я рассчитывал на пару мужиков и бабу, - тут же ответил Федька. – Бабу, понятно, для домашнего хозяйства и чтоб никаких тяжелых работ. И это, в течение зимы предлагаю меняться. Первый раз перед ледоставом, второй – перед ледоходом.

   - Давай, мы с женой сразу останемся, - предложил Егор. – За детишками, небось, присмотрите? А в напарники, вон Сёмку.

   - А я, значит, без жены?! – тут же возмутился Сёмка.

   - А что? – сказал Федька. – Это мысль. Оставайтесь двое с женами. И вам веселее будет, и дело шибче пойдет. А за детишками присмотрим, не сомневайтесь.

   - А лодка-то этакую толпу выдержит? – полюбопытствовал дед Лукьян.

   - Вот заодно и проверим, - отмахнулся Федька.

   Однако, деда такой ответ не удовлетворил, и он отошел, ворча и что-то подсчитывая на пальцах.

   … Отплыли 31 августа. Перед этим целый день царила суматоха, которую деловой можно было назвать только с большой натяжкой. Больше всех, что естественно, суетились бабы. Тетка Василиса и Иллалия, понятное дело, занимались тем, что у них лучше всех получалось – выпечкой. Остальные, если не бегали бестолково туда-сюда, занимались сборами каждая своего мужика. Дети добавляли к суете звуковое оформление. Старшие мальчишки все хотели ехать и матери сдерживали их с большим трудом. Федька подумал, что если бы у них была не лодка, а корабль, о каких рассказывал наставник, то все мальчишеское население перешло бы в разряд зайцев. А вот в лодке не спрячешься. Девчонки же вели себя совершенно иначе. Они уходящих отцов тихо жалели. И хоть активно помогали в сборах, глаза нет-нет, да и наполнялись слезами. Федька это тоже заметил и постарался сделать так, чтобы хоть сестрички (а Дашку он тоже считал сестрой) поменьше грустили.

   Лодку загрузили так, что она осела под тяжестью поклажи и экипажа почти по самые уключины. Федька поскреб макушку и поинтересовался у Третьяка:

   - Ты там под поклажу ничего тяжелого не подложил? Уж больно низко сидим.

   Замотанный Третьяк оторвался от подсчета стрел в пучке, посмотрел на Федьку отсутствующим взглядом и выдал:

   - Там одних топоров семь штук, да и другого железа не меньше двух пудов. Мы же с собой, пожалуй, полпоселения увозим. А ты говоришь низко.

   Уходили опять утром. Теперь уже не меньше чем на месяц. Женщины, что самое странное, не причитали. Федька своими зажигательными речами сумел-таки подменить им вполне естественную грусть по уходящим здоровым женским любопытством. Женщины жаждали нового и интересного. Судьба дремучей забитой крестьянки их уже ни в коей мере не устраивала. У них перед глазами был пример Федькиной семьи и, в какой-то мере, Третьяка и Иллалии. Тем более, что Федька, как безусловный авторитет, запретил мужикам бить жен, чем те частенько развлекались. И результаты уже сказывались.

   Остановились на ночевку несколько раньше намеченного срока из-за пошедшего некстати дождя. Почувствовалось, что осень-то, вот она. Как раз слева по борту нарисовалась та самая деревенька, откуда родом были почти все мужики. Избенка второго Третьяка все еще пустовала, и туда набились почти все за исключением Егора с женой, который ушел ночевать в бывшую свою землянку.

   Только успели разложить вещички, захваченные из лодки и разжечь очаг, как явилась делегация из двух мужиков и после длительных подходов и намеков, наконец, поинтересовалась, куда, мол, и почто путь держите. Федька приготовился обстоятельно мужикам ответить и вдруг с удивлением обнаружил вокруг рассевшимися своих мужиков. А бедная Сёмкина жена осталась в одиночку заниматься вещами и ужином. Федька хотел тут же устроить своим выволочку. И наставник был не против. Но потом он понял, что мужики собрались просто лишний раз убедиться, что принятое ими решение является единственно верным. Он понял это еще и потому, как яростно они защищали это решение, отбивая хитрые с подковыркой вопросы местных. Местные в результате ушли задумчивыми, и Федькина команда посчитала себя полностью удовлетворенной.

   Дождь к утру прекратился и на реку лег густой туман. Провожать лодку вышла чуть ли не вся деревня. Желали доброго пути, махали шапками, бабы промокали глаза уголками платков. Дед Лукьян, встав в лодке, поклонился ответно.

   Гребцы не напрягались, и лодка шла лишь немного быстрее течения. И все из-за тумана. Берега, конечно, было видно, а вот русло просматривалось не дальше двадцати метров. Федька опасался вылезти на мель и поэтому, посадив деда за румпель, пробрался на нос впередсмотрящим. Плыть решили без остановки на обед, чтобы не терять времени. Перекусили по очереди на ходу всухомятку. Но до города засветло все равно не успели. Пришлось остановиться на старом становище, где уже стояли два раза. Место, можно сказать, было уже обжитое.

   Сёмка тут же стал пугать женщин недалеким захоронением и в результате напугался сам, когда в той стороне что-то затрещало. Оказалось, это не бывший в курсе второй Третьяк собирал дрова. Женщины забыли свои страхи и потешались над Сёмкой до самого отхода ко сну, а Третьяк опять поставил его дежурным в первую очередь. И в назидание, и в полной уверенности, что не заснет.

   Федька, чье дежурство было последним, поднял всех едва забрезжило. В город решили не заходить. Все равно, размещать боярского представителя было негде. Опять же, времени на это бы ушло не менее чем полдня. А очень уж хотелось уже сегодня добраться до места. А ведь еще предстояло подниматься против течения, и гребцы заранее тосковали. На их счастье, дождей в верховьях еще не было и течение Оки было тихим и спокойным. К тому же дул почти северный ветер, который хоть и не был совсем уж попутным, но уж не противным – это точно.

   Едва добрались до устья Тарусы как Федька велел ненадолго пристать к берегу и отвязал положенную посередине на банки и всем мешавшую мачту с навернутым на нее парусом. Установка мачты в степс и растяжка ее вантами и штагами заняла минут двадцать, после чего Федька уселся за румпель, а Третьяк развернул парус. Лодка была вооружена как гуари с относительно короткой мачтой и длинным, почти вертикально стоящим гафелем. Гик был расположен низко и гребцам, сидевшим в корму от мачты, пришлось улечься на поклажу. Впрочем, они не жаловались.

   Парус захлопал, расправляясь, и глубоко сидящая лодка опасно накренилась.

   - Все на левый борт! – испуганно заорал Федька.

   Не хватало еще опрокинуться на виду у города. Мало того, что плавать никто не умеет, так ведь еще и стыда не оберешься, если все-таки выплывешь.

   Народ, повинуясь паническому воплю рулевого, полез на борт, и лодка стала крениться влево. Но тут Третьяк, наконец, справился со шкотами и лодка, выпрямившись, пошла против течения. Пошла ненамного быстрее, чем под веслами, но все-таки быстрее и счастливые гребцы, оправившись от испуга, сидели там, куда загнал их Федькин вопль.

   Лодка под высоким треугольным парусом не спеша проплыла мимо города, провожаемая любопытными взглядами немногочисленных обывателей на пустом уже берегу, да нескольких стражей на башнях. Однако, Федька нисколько не сомневался, что уже в ближайшее время все это будет доложено боярину и тот, сопоставив все обстоятельства, поймет кто это прошествовал вверх по реке.

   После города, который буквально проскочили, не успев толком рассмотреть, река все больше стала отклоняться на восток и северный ветер, слегка ослабев из-за высоких лесов по берегам, тем не менее, заставил экипаж едва ли не вылезать на левый планширь и в таком неудобном положении пребывать почти четыре версты. Но экипаж не роптал, прекрасно сознавая, что работа веслами против течения и неудобное лежание на планшире есть вещи несопоставимые. Бабы слегка повизгивали, мужики мужественно молчали, хотя боялись не меньше. Потом русло повернуло едва ли не под прямым углом, ветер стал попутным, и Третьяк едва успел распустить шкот, а Федька дать команду на перемещение экипажа. Лодку он старался держать ближе к берегу, чтобы в случае опрокидывания у команды оставалось больше шансов.

   Через несколько верст русло Оки резко сузилось, и по правому борту потянулся длиннющий остров, поросший высокими ивами. Течение ускорилось, и лодка тащилась мимо острова целый час. Федька представил себе, как они проходят этот отрезок пути на веслах и мысленно содрогнулся.

   - А ведь когда-нибудь придется, - подумал он. – Не последний же раз мы здесь проходим. А если течение еще сложить с южным ветром. А-а-о-уа.

   Речку Илову едва не пропустили. Потому что, когда Ока после острова опять раздалась и скорость лодки увеличилась, народу, поглощенному весельем по этому поводу, было не до разглядывания берегов. И только зоркий рулевой успел заметить мелькнувший в сплошной занавеси листвы узкий проем.

   - Третьяк! – заорал он. – Выбирай шкот! Парус долой! Носовым гребцам, весла на воду!

   Третьяк лихорадочно засучил локтями. Парус потерял ветер, и лодку плавно понесло течением. К веслам бросились сразу все. Даже бабы. И Федька с трудом восстановил порядок.

   Речка Илова оказалась даже уже их Тарусы. Ее правильней было бы назвать широким ручьем. Расставленные весла едва не задевали оба берега сразу. Ветви деревьев смыкались вверху, и лодка двигалась в зеленом полумраке. Течение речушки было настолько медленно, что вода казалась стоячей. Его наличие и направление можно было определить только по вытянутым по поверхности водорослям. Эту первозданную тишину и покой не хотелось нарушать ни громким словом, ни плеском весел. Но посторонние звуки все же вмешались в идиллию, когда за поворотом послышалась забористая ругань, а потом звуки ударов и истошный женский вопль.

   Сидящие в лодке моментально насторожились, а Федька подтянул поближе самострел, который хоть и был разряжен, все-таки придавал ему толику уверенности. Лодка выскользнула из-за поворота, но деревня не открылась. Все так же теснились по берегам заросли, и только в одном месте желтел песок небольшой, в полсажени утоптанной площадки, от которой прочь убегала узкая тропка.

   Лодка с трудом развернулась поперек русла и приткнулась носом к берегу. Третьяк спрыгнул на песок, быстро снарядил самострел и осторожно двинулся по тропке. Следом за ним тяжело затопал Егор, сунув сзади за опояску топор на длинном топорище. Федька, конечно же, не стал ждать результатов, а бросился следом. Вот только самострел заряжать не стал.

   Когда он прибыл на место, ситуация уже разрешилась. Оказывается, те звуки, которые они слышали, означали разгром при помощи оглобли хрупкой загородки с перепуганной козой, а последующий женский крик исходил от симпатичной молодой женщины, которую охаживал сложенной вдвое веревкой мужик зверовидного обличья в драной рубахе до колен. Женщина с кровоподтеками на лице и руках лежала на земле, слабо шевелясь, а мужика Третьяк, легко оттащив за ворот, сунул в руки Егору. А тот, нисколько не сомневаясь в праве сильного, сходу въехал ему кулаком под ложечку. Мужик задохнулся и лег, сложившись пополам. А тут как раз и Федька подоспел.

   Разбираться было не с кем. Женщина, избитая в кровь, только стонала и даже плакать не могла. Мужик же стараниями Егора находился в бессознательном состоянии.

   - Что же здесь такое твориться-то? – поинтересовался Федька в пространство.

   Ответом ему была напряженная тишина.

   Деревушка представляла собой скопление полуземлянок, расположенных без видимого порядка, но с основным направлением перпендикулярным реке. Ничего похожего на улицу здесь не было и жители, скорее всего, передвигались, как бог на душу положит. Правда, из жителей была видна только одна женщина в годах, боязливо выглядывающая из-за полуразвалившегося забора. Третьяк поманил ее пальцем и она, хоть и с опаской, но подошла.

   Через минут пятнадцать вновь прибывшие уже знали весь местный расклад, потому что женщина оказалась чрезвычайно словоохотлива. Ничего, собственно, из ряда вон выходящего они не услышали. Вот этот, валяющийся в отключке мужик, делающий попытки придти в себя, возомнил себя главным, хотя сход его не назначал, да и боярину дела до него не было.

   - Ну, он же у нас самый зажиточный. Опять же, приторговывает, - тетка посмотрела на мужика взглядом, в котором смешались злоба и зависть. – А вот эта, - тетка показала на молодуху, которая уже сидела и всхлипывая, утирала рукавом сорочки катящиеся слезы, - бедная вдова. Муж-то ейный утонул этой весной. Она вон, вишь ты, пыталась свою козу отгородить. А этот ирод стал орать, что, мол, на моей земле…

   - А сколько у вас мужиков-то? – поинтересовался Третьяк. – Что ж никто вдову не защитил?

   Тетка посмотрела на него, словно он ляпнул несусветную глупость.

   - Так, четверо, - сказала она, подумав. – Это те, которые мужики. Да двое дедов, старых уже. Да трое парнишек. Вот и все мужское население, если не считать совсем уж мальцов.

   - А женщин? – спросил Федька, сдерживая смех, потому что наставник явно обиделся на такую классификацию мужчин.

   - Много, - кратко ответила тетка, потом, словно спохватившись, стала загибать пальцы. – Во, - она продемонстрировала девять загнутых пальцев. – Это те, которые в поре. Ну и три бабки, да еще куча девчушек. Их и не счесть сразу.

   - Спасибо, - вежливо поблагодарил Федька, вызвав у тетки неадекватную реакцию.

   Стоявшие вокруг мужики, к которым присоединились второй Третьяк и дед Лукьян, необидно засмеялись. Из дальнейших расспросов выяснилось, что старшего в деревне нет, кроме того самого самозванца, который ныне сидел на земле и, держась за живот, угрюмо посматривал на незнакомцев, а все решения раньше принимались сходом, что мужики с частью баб сейчас на полях и будут только к вечеру.

   - Ну к вечеру так к вечеру, - сказал Федька. – Тогда давайте разгружаться, мужики.

   - Куда складывать-то? – поинтересовался Егор.

   - А вот… Как тебя? – обратился Федька к пострадавшей. – Слава. Можно мы у тебя на подворье пока вещи сложим?

   Женщина только молча кивнула.

   - Пойдем-ка, милая, - тронул ее за руку дед Лукьян. – Наши бабы тебя обиходят.

   Егорова женка, кроме всего прочего, действительно знала толк в травах. И запас у нее с собой был немаленький. А вот ударенный Егором мужик тихо убрался. Никто и не заметил – куда.

   Весь остаток дня на окраине деревушки, где стояла Славина землянка, царила суета. Сложенных вещей в лодке оказалось неожиданно много, и когда Федька вопросительно посмотрел на женщин, те виновато потупились.

   - Вот ужо я вас! – беззлобно пригрозил Федька, а наставник понимающе хмыкнул.

   Деревенские мужики появились уже на закате. Сперва они отнеслись к приезжим довольно настороженно, но, когда узнали, что их сюда переселил боярин, немного оттаяли. Вестимо, его дело боярское, а мужики – народ подневольный. Когда же та тетка, которая рассказывала Федьке и прочим о жизни в деревне и оказавшаяся женой самого степенного из мужиков, просветила мужа об обстоятельствах своего знакомства с пришельцами, тем было оказано полное уважение.

   Наутро Федька, Егор и второй Третьяк отправились в город, надеясь привезти кого-нибудь из боярской челяди, чтобы их подселение в глазах местных выглядело более-менее законным. Федька специально взял с собой самых сильных мужиков, имея в виду возможное возвращение мимо острова против ветра и течения. Оставшимся, под руководством Третьяка, необходимо было устроить свой быт, прибрать вещи во избежание неожиданного дождя и договориться с местными мужиками о выделении надела и мест для строительства домов. Причем, относиться к местным необходимо со всем почтением, помня, что сами-то они люди пришлые.

   По течению до города добрались легко. Да и ветер был не встречный, а с северо-востока. Парус Федька не ставил – негде было на реке лавировать, когда от берега до берега всего-то пятьдесят саженей. Тем не менее, за пару часов дошли, и гребцы как-то даже особо не утомились. Сказалось и то, что лодка была пустой.

   Оставив мужиков отдыхать и морально готовиться к обратной дороге, Федька отправился в город. В воротах на него только покосились, но пропустили беспрепятственно. Боярское подворье он тоже нашел без проблем. Проблемы начались, когда он добрался до дверей терема. Боярина дома не оказалось, уехал с князем править службу. Федька как-то подзабыл, что боярин – человек служилый и у него по службе могут быть дела, требующие его присутствия вне дома. Федька присел сбоку крыльца и задумался. На долетавший из-за терема металлический лязг он не обратил никакого внимания. Тем более, что тот вскоре прекратился.

   - Федя?! – раздался совсем рядом знакомый голос.

   Федька встрепенулся, вскакивая. Перед ним стояла Аксинья. Красивая стройная, высокая. В блестящей кольчужке до середины бедра, усиленной стальными накладками на груди, в узких коричневых портах, заправленных в высокие сапоги. На поясе с одной стороны висела легкая сабля в красных ножнах, с другой – длинный кинжал с фигурной гардой. В руке она держала шапку, укрепленную стальными полосами. Глаза ее были радостно расширены. От нее не укрылся Федькин восхищенный взгляд, и щеки ее слегка зарозовели.

   - Ты как здесь? – спросила Аксинья, справившись с собой.

   - Акси! – Федька едва не задохнулся, потом слегка пришел в себя и добавил, все еще волнуясь. – Вот, к батюшке твоему по поводу переезда.

   - Ах, беда-то, - огонек в глазах Аксиньи потух. – Нет батюшки. В Москву с князем уехал. Да что мы здесь-то. Пойдем в покои, - она повернулась к возникшему за спиной могучему седому воину. – Дядька Фома, это Федька с Омшанки. Помнишь наверно?

   - Здравствуй, Фома Иваныч, - поклонился Федька.

   - Как же, - прогудел воин. – Конечно, помню. Тот самый, что ль?

   - Ну да, - Аксинья слегка покраснела.

   - Здравствуй, отрок.

   - Ну пойдем, - поторопила Аксинья. – Голодный, небось? Я сейчас быстро переоденусь.

   - Зря приехали, - проворчал наставник. – Хотя, - он прикинул что-то, - Аксинья – девочка решительная. Может, что и придумает.

   Через час Федька отбыл в сопровождении того самого разбитного дворового парня, получившего от Аксиньи самые строгие инструкции, и воина, выделенного Фомой для физической поддержки.

   - Я бы и сама поехала, - потупясь, говорила Аксинья, провожая его. – Но вот не могу. Батюшка, уезжая, наказывал… Да и подворье все на мне.

   Федька молчал и только вздыхал красноречиво. И уже в лодке Егору пришлось его пару раз окликнуть, потому что Федька был словно бы не в себе и рулил куда угодно и даже едва не воткнул лодку в берег. Пассажиры же косились на него с некоторым недоумением, пытаясь догадаться о причине такого поведения этого странного парнишки, которого, тем не менее, и боярышня и Фома велели слушаться во всем.

   Федька опомнился и велел ставить парус. Ветер так и дул с северо-востока, и до окончания излучины лодка еле тащилась. Зато потом она бежала как настеганная. Пассажиры были просто изумлены таким способом передвижения, и Федька до самого конца рейса рассказывал им о тонкостях построения и эксплуатации косого парусного вооружения.

   В деревушке посланцы Аксиньи свое предназначение оправдали полностью. Тот, который дворовый, на вечернем сходе был настолько красноречив и убедителен, что местные мужики кивали, словно завороженные и нужное решение приняли, можно сказать, единогласно. А тот, который воин, стоя за спиной дворового, принял такой суровый вид и молчал столь красноречиво, что у мужиков по части возразить и мысли не возникло.

   А поутру Федька тем же составом отправился отвозить обратно боярских представителем. Встретив Аксинью, он едва не забыл о своем пожелании достойно наградить этих парней. Однако, нашел в себе силы вспомнить и Аксинья, рассмеявшись, сказала, что подумает. Она на этот раз была весела, приветлива и выглядела еще красивее в своем повседневном наряде. Федька тихо млел и мял в руках шапку, а у Аксиньи никак не получалось выступать величаво, как и подобает хозяйке такого подворья, пусть даже она юна и красива.

   Если бы не наставник, не устающий напоминать Федьке о его предназначении, о том, что люди его там ждут, тот так бы и остался на подворье в качестве кого угодно, тем более, что и хозяйка не возражала.

   - Балда, - шипел наставник. – Кому ты будешь нужен – один из многих. Какие у тебя таланты кроме смазливой рожи да страсти к воздыханию? Девушка-то и относится до сих пор к тебе хорошо, потому что ты вдобавок ко всему еще и экстраординарен. Ну, не такой как все. А то, что ты влюблен по уши, потом будешь демонстрировать. Когда сделаешь что-нибудь. Ей сейчас нравится быть хозяйкой, благодетельницей. А вот ее отцу это может и не понравится. Ему главное, что-то получить взамен. От мужика не изъявлений в любви ожидают, а поступков. Хотя, надо признать, женщины – они такие существа, что и изъявления не последнюю роль играют. Но все равно, собирайся, и поехали совершать поступки.

   До теперь уже своей деревни добрались к вечеру. За ужином Третьяк рассказал о сделанном.

   - Вот человек! – восхитился наставник. – Пока ты млел и мямлил, он вон сколько всего наворотил. Стыдись.

   Федьке действительно стало стыдно. Третьяк за два дня практически в одиночку, потому что от деда пользы было немного, а Сёмка самостоятельно мог только ложку держать, тем не менее, успел очень многое. У Славиной полуземлянки уже вынесли заднюю стенку и значительно удлинили ее основание. Деревья для сруба были уже заготовлены, нарезаны и обтесаны. И даже жерди для стропил заготовлены.

   - Сырые, конечно, - посетовал Третьяк. – Но зиму как-нибудь протянем.

   - А почему Славину? – растерянно спросил Федька.

   - А потому что Слава уже наша, - безапелляционно заявил Третьяк. – И она согласилась пустить нас на зиму на постой. Ну а в старой землянке мы бы всяко не поместились. Чем новую-то строить, - добавил он.

   Федька признал, что тут Третьяк, безусловно, прав.

   Получилось так, что наставник среди всего того сумбура, что он наговорил Федьке, все-таки вставил несколько нужных слов, которые проняли парня до глубины души. Был бы Федька постарше, может, и другие слова наставника нашли бы к нему дорогу. Все-таки больно велика была разница в возрасте Федора Васильевича и Федьки. Федор Васильевич давно забыл, что это такое – быть пятнадцатилетним. Да и не было у него такой истории как у Федьки. Война у него была. Но тем не менее…

   За тот месяц, что Федька положил на начальную адаптацию на новом месте, они успели доделать Славину землянку, и та стала теперь почти вдвое длиннее, приобретя черты, как заметил наставник, северного «длинного» дома. Конечно, и в такой было пока тесновато, но зимой, когда должно было остаться только четыре человека из восьми, жилплощади точно хватило бы вволю. Местные указали, где находятся залежи вполне приличной глины, правда на правом берегу Иловы, но наличие лодки свело это неудобство на нет. И Федька, пользуясь навыками, отработанными в прежнем поселении, сбил в землянке Славы вполне приличную печку. Когда сквозь крышу была выведена труба, и из нее пошел первый робкий еще дымок, это событие было замечено всей деревней, ибо у всех избы топились по-черному. К Федьке стали приставать селяне, и он, чтобы не обнажать фронт, потребовал от них посильной помощи.

   В результате были подготовлены к расчистке целых три поля на левом берегу, где повыше и вспахана Славина росчисть, лежавшая впусте. А Федька сложил за это время из битой глины, пользуясь шаблонами, целых четыре печки. Мужики, увидев в деле плуг, загорелись идеей и начали что-то придумывать, имея перед глазами готовый образец. А Федька со своими успел еще заготовить дров на зиму и напилить леса на будущие избы.

   В самом начале октября стали собираться. Лес уже вовсю облетал. Через день срывались холодные дожди. Ока стала серой и неприветливой. Ветер дул в основном северный, иногда отклоняясь к западу или к востоку. Федька обошел хозяйство еще раз и удовлетворенно вздохнул – первая смена оставалась зимовать в тепле, с едой и при деле.

   Провожать лодку вышли почти все, кроме побитого мужика. Тот, видать, затаил злобу, потому как ни повиниться, ни каким другим способом загладить свой проступок не приходил, но, пока Федька с командой был в деревне, никак себя не проявлял. Федька ему даже печку не стал делать, потому что тот не обращался. Отъезжающие погрузились под мелким осенним дождиком, им помахали с берега две остающиеся на вахте пары и прочие жители деревни, и лодка отчалила.

   В город по пути решили не заходить. Федьке это решение далось тяжело, но наставник одобрил. Все равно, сказал он, через несколько месяцев свидитесь. А пока тебе и предъявить нечего. С этим и прошли в полдень мимо города. Федька с тоской посмотрел на серую городскую стену и золоченые луковицы церквей за ней. Сидевшие на веслах Третьяки понимающе переглянулись.

ГЛАВА 5 - Зимовка на два дома

До самого января лишившееся четырех человек поселение трудилось не покладая рук в отличие от прошлых годов, когда не надо было напрягаться ни с едой, ни с одеждой. Федька рассчитывал, что там, на Оке, мужики тоже не спят круглые сутки, но все же места там незнакомые, - пока еще освоятся. И гонял своих, норовя усердием оставшихся, восполнить некомплект в людях. Да и спокойнее на душе как-то будет, если всего хватает на всех, и оставшихся, и уехавших.

   Хлеба в закромах уж точно бы хватило. И на всех, и не на один год. Поэтому Федька распределил своих по двум основным направлениям. Третьяк, как фанат и уже знаток подледного лова был задействован исключительно по специальности. Кроме окуней и щук, исправно бравших блесну, Третьяк еще прошлой зимой освоил плотву и лещей, это когда тезка выделал пусть и грубые, но крючки, а Федька поведал про такие хитрые устройства, как кивок и поплавок и раскрыл секрет наживки из теста с конопляным маслом. Поплавок, конечно, и ранее применялся, но в основном пацанами и в летнее время. Рыбу, приносимую Третьяком, поначалу просто морозили, не тратя на нее соль, но после случившейся оттепели, едва не сведшей на нет все труды по накоплению запасов, все-таки стали солить. Поэтому мать, ведавшая запасами, с тревогой сообщила Федьке, что имеемое количество соли придется пополнить несколько ранее намеченного срока.

   Соль у них была своя и это была тайна, не подлежащая разглашению ни в коем случае. Соль ценилась очень дорого, и кто знает, на что могли пойти ушлые купцы, прослышь они, что какая-то занюханная деревушка из четырех домов имеет свои личные запасы.

   Тут надо сказать, что соль они обнаружили совершенно случайно, благодаря все той же Аксинье, которая просто не могла пройти спокойно мимо такого феномена, как овраг, где Федька обнаружил булыжники для банной каменки. Федька и Третьяк тогда во многом, благодаря ей, потеряли два драгоценных дня. Зато находка компенсировала все. И на много дней вперед. Если уж совсем по-честному, то они могли вообще больше не работать. Аксинья, помнится, на что-то такое намекала. Но мальчишки просто не могли понять – как это, жить не работая. И Аксинья отступилась. Мало того, она сохранила тайну, которая заключалась в том, что далеко в верховьях оврага из земли бил совсем неприметный ключик, оказавшийся на поверку соленым. Все вокруг было истоптано зверьем, и к ключику вели не тропки, а целые дороги.

   Там они и стали брать соль. Но все время это делали летом. А вот добыть соль зимой они еще не пробовали и подозревали, что это будет гораздо сложнее. Поэтому Федька с Третьяком вышли пораньше, нагрузившись продуктами, посудой и забросив за спину самострелы. Снег успел слежаться, а еще после оттепели образовался толстый наст и лыжи не проваливались совсем, оставляя на поверхности едва заметный след. Идти было далековато и на дорогу они потратили часа три.

   Снег вокруг ключа был выбит до земли. Морозы ключ не взяли, и проталинка уходила под завалившие овраг сугробы. Пока Федька снимал с дерева спрятанный там деревянный желобок, устанавливал его и наполнял посуду, Третьяк снес неподалеку сухостойную елку, разделал ее на полешки и принялся разводить костер. Костер требовался большой и жаркий, потому что они собирались установить на нем не менее четырех посудин с водой. Процесс получения соли был долог, малопроизводителен и требовал большого количества дров. Поэтому, когда костер разгорелся, Третьяк принялся немедленно ладить рядом небольшой шалаш. Только, чтобы одному поместиться. Все равно, у костра требовалось постоянное дежурство, и двоим в шалаше делать было совершенно нечего.

   До захода оставалось совсем немного времени, Федька уже соскреб со стенок горшков первую горсточку соли, когда вернулся Третьяк, отбегавший на ветер, куда не доходил дым от костра. Его предположения оказались верны, и подтверждением тому оказался здоровенный заяц, подвешенный к поясу за задние лапы.

   Уже совсем поздно, вскипятив на том же костре воду для настоя, Третьяк поинтересовался:

   - Как думаешь, там у нас соль будет?

   Федька, глядя на огонь, молча пожал плечами. Но Третьяку эта мысль, видно, не давала покоя, и он предложил:

   - Надо будет перед самым отъездом набрать побольше соли.

   На этот раз Федька ответил.

   - Ну наберешь ты пуд. Надолго ли хватит? Нет, нужно искать какой-то другой выход.

   - А может здесь какой-нибудь постоянный пост организовать? – предложил Третьяк.

   - Не, - отмахнулся Федька. – Сейчас не потянем. Народа маловато. Да и дебит у этого ключика слишком мал.

   На следующий день после полудня они покинули заветное место. Ноша заметно полегчала – вместо двухдневного запаса продуктов остался только небольшой горшочек с солью.

   Идя след в след за Третьяком, который настороженно оглядывался вокруг, держа в руках самострел, Федька размечтался о том, как они пробьют на месте ключа штольню и выйдут на размываемый им пласт соли, о котором ему поведал наставник. Вот тогда жизнь-то настанет. Замечтавшийся Федька едва не налетел на замершего Третьяка, открыл было рот, но вовремя заметил его поднятую руку и заткнулся.

   - Показалось, - выдохнул Третьяк и опустил руку.

   Федька сдернул с плеча самострел и заозирался.

   - Что? Где?

   - Вон там, - Третьяк ткнул рукавицей влево. – Вроде как ветка шевельнулась. Нет, не вроде, - добавил он через мгновенье и вскинул к плечу самострел.

   Федька еще вглядывался, пытаясь уловить нечто в плотной завесе ветвей и снега, а Третьяк уже нажал на спуск. Вслед за тугим коротким вздохом самострела идиллическая картинка «ели в снегу» метрах в тридцати словно взорвалась. Раздался треск, с ветвей рухнула масса снега. И из этой снежной круговерти, словно адское виденье появился огромный черный зверь. Сбоку в шее нелепым украшением торчала стрела.

   - Лось! – изумленно выдохнул Федька и шустро убрался за ближайшее дерево, даже не делая попытки выстрелить, потому что в лоб гиганта можно было поразить только кувалдой.

   Если, конечно, кто-нибудь решится.

   Массивная туша в облаке снега и горячего дыхания с храпом промчалась мимо. Федька высунулся из-за ствола с другой стороны. Пролетев мимо, лось затормозил, взметая снег, но вместо того, чтобы удрать со всех ног, стал поворачиваться. Ну, то есть, поступил опрометчиво. Стрелять ему в зад было бы нерационально – от позора он бы все равно не умер, а вот разозлиться еще больше мог бы запросто. Поэтому Федька дождался, пока лось повернется боком (это было недолго) и всадил ему стрелу, целясь под лопатку. Жаль, конечно, что тот повернулся правым боком. Выстрелив, Федька нырнул за ствол и, быстро оглядевшись, перебежал за другой. Краем глаза он заметил Третьяка, скрывавшегося за другим деревом. Третьяк уже успел перезарядиться и выглядывал из-за дерева не просто так, а с намерением. А вот лося не было.

   Федька выдернул одну ногу из крепления, поставил самострел на лыжу и вдел ногу в петлю. Чуть слышно скрипнули упругие элементы. Вставив в направляющие стрелу, Федька взглянул в сторону Третьяка и обнаружил его стоящим почти открыто и целящимся. Тогда он тоже, держа самострел наизготовку, вышел из-за дерева. Лось стоял метрах в пятнадцати, наклонив голову и покачиваясь. По правой ноге стекала широкая лента крови. Видно, Федька своей стрелой повредил ему что-то важное.

   В это время Третьяк выстрелил. Лось, всхрапнув, рухнул на колени, глянул на своего убийцу большим лиловым глазом и медленно завалился на бок. Федька, не подходя, выстрелил тоже. Лось даже не дернулся.

   - Ну, ни хрена себе, - сказал Третьяк озадаченно. – Это что это мы? Лося завалили? Вот так, пробегая мимо?

   - А ведь нам его не уволочь, - озадачился Федька. – Тем более, что уже темнеет, а до дома не менее часа ходьбы. И зачем мы его убили?

   - Вот что, - решительно сказал Третьяк. – Оставь мне самострел, мешок и беги за мужиками. Только быстро. И не спорь.

   Федька спорить и не думал. Он понимал, что это единственный выход. Поэтому он повесил мешок на очень вовремя подвернувшийся сук, туда же пристроил самострел, махнул рукой Третьяку, который уже сбросил лыжи, утаптывая снег вокруг нетолстой березы, и рванул с места. Хорошо, что местность шла немного под уклон, к речке. Федька мчался по уже едва различимой старой лыжне, чуть пригнувшись и взмахивая руками в такт длинным шагам. Лыжи скользили прекрасно, коротко стриженый мех, которым они были подбиты, при толчке вставал дыбом, не давая лыже скользить назад. Хорошо еще, что снега в этом году было много – он скрыл под собой кусты, словно проредив лес. Федька не успел толком этому порадоваться, как впереди между стволов блеснуло знакомое, замерзающее только в сильные морозы, озеро. А он-то думал, что еще не меньше версты.

   В поселении поднялась суматоха. Бабы, тревожно квохча, забегали из дома в дом. Беременная Иллалия даже попробовала запричитать, но, слава Богу, была быстро урезонена. А вот мужики собрались, можно сказать, моментально, словно специально сидели одетыми и в лыжах, дожидаясь Федькиного прихода. Деда, ясное дело, оставили дома, хотя он тоже рвался пойти.

   Вышли вчетвером. Евсей и второй Третьяк тащили за собой сани. Лошадь на это дело решили не брать – наст ее не держал. Федька не стал дожидаться груженых мужиков и умчался вперед. Вместе с ним решительно отправилась Дашка, которую Федька так и не смог отговорить. Лыж у девчонки не было, но она была легкая и не проваливалась. И от Федьки не отставала. Ну, почти.

   Отблески огня они заметили издалека и прибавили шагу. Возле поверженного лося пылал большой костер, на который явно не пожалели дров. Третьяк в одной рубахе распояской с засученными рукавами, перемазанный в крови, напоминал палача на рабочем месте. С лося наполовину уже была содрана шкура, но перевернуть тушу на другой бок у Третьяка сил не хватило. Федька с ходу ринулся помогать, а Третьяк изумленно уставился на Дашку.

   - Тебя-то, зачем сюда принесло?

   Девчонка не обиделась, брат всегда обращался с ней грубовато, и она привыкла.

   А минут через пятнадцать из-за деревьев, пыхтя, вылезли мужики с санями. Третьяк повеселел. Еще час возни, и разделанный и разъятый на части лось был погружен, все четверо впряглись в сани и потащили добычу домой. Дашке места в упряжке не нашлось, но она не унывала и взялась подталкивать сани сзади. Так как с братом ничего плохого не случилось, то и настроение у нее было прекрасное.

   Добрались до дома они уже темной ночью. Дашке, помощи от которой в движении саней было мало, поручили нести впереди факел, сделанный из смолистых ветвей. Навстречу шествию, предваряемому Дашкой с пылающим факелом, бросилось все население, кроме может быть самых мелких. Это было сравнимо с триумфом, как рассказал позже Федьке наставник. Такую добычу помнил только дед Лукьян из времен своей молодости. Поэтому возбужденный галдеж не смолкал почти до утра.

   Сбросив с легким сердцем заготовку мяса впрок на женщин, тем более, что помочь тут он ничем не мог, потому что сам ничего не знал, а наставник мямлил нечто про какую-то тушенку, но так, несерьезно, Федька занялся насущной задачей. Для начала он отобрал посевной материал. Начал с самого легкого, с ячменя, потому что сеяли его немного, соответственно, и семян было чуть больше пуда. Федька предполагал засеять ячменем самое маленькое дальнее поле. Он ни в коем случае не хотел пока бросать свои поля с налаженным севооборотом, с регулярным вывозом на них органики в виде навоза и компоста из палых листьев, веток и всякого иного мусора вплоть до бытовых отходов, который складывался в аккуратные кучи.

   Навоза, благодаря стараниям скотниц и главного конюха Евсея по увеличению поголовья скотов и лошадей, было больше чем достаточно. Не миновать было мужикам скоро заняться вывозом его на поля. Работа, конечно, не такая увлекательная как охота на лосей или рыбалка, но нужная. Хлебушко все уважают. Третьяк, как всегда, начнет кочевряжиться, но Федька-то прекрасно знал, что тот любит, чтобы его поуговаривали. Вот уговорили его – и будет пахать так, что и не остановишь потом.

   Федька закончил сортировку ячменя только к вечеру. Пришлось осматривать чуть ли не каждое зернышко. Казалось бы, невелико количество, а сколько времени потрачено. Федька корил себя за то, что ячмень он подзапустил. Посчитал не самой главной культурой и возился больше с рожью и пшеницей. Как же – хлеб, который всему голова. А ячмень так, на корм лошадям иногда, да еще может быть каша. Изводить его на солод не хотелось. Вот и сеяли его по чуть-чуть, больше по привычке. Как, впрочем, и просо, и овес. Овес, тот вообще практически сам рос.

   Федька завязал мешок с семенами и подумал о специализации. Хорошо бы, чтобы каждой культурой занимался один определенный человек. Тогда бы и знал он больше и умел. Да и времени у него побольше оставалось. Свободного. Федька усмехнулся – для самосовершенствования. Наставник саркастически хмыкнул, и Федька смутился. Действительно, в экие дебри он полез. Хорошо еще пока Третьяк Федьку воспринимает как нормального, и мужики понемногу привыкать начали к тому, что среди них самый главный пацан пятнадцати- ну уже почти шестнадцати годков. Мать, та мать и этим все сказано, но иногда Федька замечал на себе ее задумчивый взгляд.

   Федька заставил себя оборвать несвоевременные мысли. У него еще овес, просо и конопля, вобщем все яровые культуры за исключением уже, слава Богу, ячменя. И все надо перебрать осмотреть, отсортировать. Если бы просто по величине, то сделал бы соответствующее решето и не парился. Но ведь надо еще выявить дефекты, вдруг оболочка нарушена или еще что. Тут решетом не отделаешься. Вот когда тысячи семян сеешь, там можно и не осматривать. несколько дефективных погоды не сделают. А вот когда сотни…

   Федька прикинул, что всю следующую неделю он будет занят с семенами. А ведь надо будет к началу сева сделать многорядную сеялку, задуманную еще в прошлом году. Мужики-то ждут и без команды с места не сдвинутся. Вобщем, хоть разорвись. Мать уже поглядывает неодобрительно. А с чего ей одобрять, когда времени на сон у Федьки почти не остается, несмотря на то, что зимой вроде и работы никакой нет.

   С улицы, впустив в комнату клуб морозного воздуха, ввалились Машка и Дашка. Обе с охапками наколотых дров.

   - Печку будут топить, - подумал Федька, отрываясь от листа серой бумаги, на котором пытался изобразить сошник сеялки для второго Третьяка. – Тю, так уже вечер. То-то я смотрю, вроде как зябко стало.

   Девчонки, сбросив дрова у печки, быстро сняли шубки и размотали теплые платки. Они были очень похожи фигурками – обе худые, голенастые. Дашка немного повыше. Волосы светло-соломенного цвета заплетены в длинную косу. Губки пухлые, глаза большие и ярко-синие. Прелесть, а не девки будут, когда вырастут и оформятся. Федька поймал себя на мысли, что одна-то вот-вот оформится.

   Девчонки, крадучись, зашли Федьке за спину и дружно навалились на плечи, выдохнув в уши:

   - Ха-а!

   Федька вздрогнул от неожиданности. Эту шутку они повторяли регулярно, но Федька никак не мог привыкнуть.

   - Вот я вас! – он резко повернулся и сгреб не успевших отскочить проказниц.

   Они, впрочем, и не торопились отскакивать. Федька с удовольствием шлепнул обеих по попам. Девчонки синхронно взвизгнули, при этом Дашка оглянулась и улыбнулась, как показалось Федьке, поощрительно.

   … Конец февраля ознаменовался общим авралом. Когда в начале месяца был поднят вопрос, когда ехать, кому ехать и что везти, среди коллектива начались разброд и шатания. Правда, вопрос даты отъезда утрясли быстро. Федька просто назвал дату, Третьяк его поддержал. Дед, как обычно, хотел что-то возразить, но взглянул на Третьяка и возражать, отчего-то не стал. Вторым вопросом в повестке стоял состав отъезжающих. Тут вроде тоже было все ясно, потому как имелось два железных кандидата: второй Третьяк и Евсей. Оба с женами. И оба не упирались. Зато опять уперся дед Лукьян, тоже возжелавший ехать. Деда уговаривали все. Даже внуки. Потом плюнули и отступились. Но с условием, чтобы дед уже обратно не возвращался. Вообще. Совсем. Дед понял, что перегнул палку, но было уже поздно. Насчет того, что именно везти, Федька решил сам совместно с Третьяком на этот раз без привлечения коллектива. Причем Федька с Третьяком приняли решение, только в той части, которая касалась общего хозяйства: продовольствие, скот, фураж, сельхозинвентарь. Все, что касалось каждого отдельного индивида, необходимо было решить этому отдельному индивиду.

   После этого Федька с удовольствием раздал полномочия по сборам ответственным лицам и занялся вместе с Третьяком высоким, то есть стал лично возить на поля навоз. Ответственными были назначены: тетка Василиса за продовольствие; Евсей – за скот и фураж; второй Третьяк – за сельхозинвентарь сразу после того, как доделает сеялку. Он по этому поводу целыми днями вместе с дедом пропадал в кузнице. Все уполномоченные, гордясь своим новым званием, рьяно взялись за дело.

   Сначала они бестолково бегали по территории, потом в их мельтешении стала просматриваться некая упорядоченность, и наконец все успокоилось и в отведенных местах стали расти груды предлагаемого на вывоз добра. Федька, радуясь солнечным дням, грузил деревянными вилами на волокушу смерзшийся с соломой пахучий продукт и между делом оглядывал плоды деятельности своих уполномоченных. Оглядывал и потихоньку ужасался. Во-первых, сколько, оказывается добра скрыто у них по закромам, сусекам и укладкам, а во-вторых… Он воткнул вилы в снег, подошел и подергал мать за рукав. Она по-прежнему была для него главным авторитетом. После наставника.

   - Ма, куда столько? Там будет четыре человека в течение четырех месяцев. Да им двух мешков муки за глаза хватит. Чего ты им четыре кладешь? Ну ладно, муку я еще могу как-то понять, им ее взять негде. Масло тоже. С натяжкой и мед. Ну, может быть мясо, крупа. Но рыбу зачем? Что им ловить негде? У нас же просто транспорта не хватит. Ты глянь только, сколько Евсей нагреб. Одного сена целый стог. Как мы его повезем, ума не приложу. А ведь еще есть Третьяк. И он тоже нужные вещи собирает.

   Мать слушала его, кивала, и даже на глазах у Федьки вытаскивала что-то из подготовленной к отправке кучи, но, когда Федька удовлетворенный уехал по своим делам, все, что она вытащила, возвращалось обратно. Примерно так же поступали и Евсей, и второй Третьяк. А уж сколько добра собрали едущие с ними жены… И их тоже можно было понять.

   Вобщем подготовка заняла почти полмесяца и была сплошной нервотрепкой. Груза, несмотря на Федькины периодические налеты, набралось столько, что мужикам пришлось в срочном порядке ладить еще одни сани. Третьяк предложил было по старой памяти использовать малую лодку. Но ее надо было запрягать парой, а лошадь была одна, и от идеи пришлось с сожалением отказаться.

   Евсей захватил под фураж целых двое саней, и никто не посмел его в этом попрекнуть. Двух лошадей предполагалось оставить на новом месте вместе с двумя коровами и бычком. Чтобы прокормить их до новой травы, Евсей загрузил на одни сани копну сена, на которую с сомнением поглядывали не только другие мужики, но и лошадь для этих саней предназначенная (хорошо, что ей не сказали, на какое расстояние она сани должна тащить). Копну Евсей притянул к саням двумя положенными сверху жердями, уменьшив, таким образом, ее высоту в полтора раза. Но сомнения у окружающих все равно остались. На вторые сани Евсей нагрузил мешки с ячменем и овсом, а также отбракованную Федькой рожь. Причем грузил Евсей сани до тех пор, покуда они со вторым Третьяком еще могли их сдвинуть. Посмотрев, сколько всего еще остается, Евсей вздохнул и пошел рапортовать Федьке о завершении погрузки.

   Второй Третьяк свои выделенные сани недогрузил и это его крайне печалило. Он конечно рад был бы прихватить и плуг, и борону и даже вновь изготовленный плоскорез, но понимал, что они еще здесь послужат. Зато все остальное он вымел без жалости, оставив только тройку кос, пару серпов и граблей, да еще вилы-тройчатку. Третьяк тащил с собой почти всю кузницу, сняв даже мехи, весь запас ломаного железа до последнего гвоздя и еще одну ручную мельницу. Причем, для чего была погружена последняя, он так и не смог объяснить.

   Остаток объема на его санях был радостно оккупирован бабами, использовавшими его для тряпок и посуды.

   Вокруг саней, изображая таинственный вид, шастали подросшие пацаны, с томительной надеждой поглядывая то на отцов, то на Федьку. Отцы грозили вожжами, а Федька просто отворачивался. Наставник что-то там себе пересчитывал и сокрушался, что все-таки далеко забрались и оттаптывался на боярине, не сознающим своей выгоды. Федька старался не вникать, зная, то ежели появится нечто важное, наставник его и среди ночи поднимет.

   Обоз все-таки отправился. Рано утром, когда опять завернул мороз и все вокруг обметало инеем, четверо саней съехали по специально протоптанной дороге на лед. Первым шел второй Третьяк, а замыкающим Евсей со своими гружеными сеном санями. Между ними помещались Федька и дед Лукьян, бодро топающий с вожжами в руках. Федька вначале сомневался в способности деда пройти пешком всю дорогу, но дед его успокоил. Женщины шли за первыми санями, рядом с привязанными к их задку двумя жалобно мычащими коровами, которые никак не могли понять, почему их извлекли из теплого хлева и ведут в полную неизвестность. Годовалый бычок, еще глупый как пробка, шел за вторыми санями и, похоже, даже радовался приключению, потому что мотал кудрявой лобастой башкой и громко сопел.

   В морозном воздухе громко раздавался скрип полозьев, фырканье лошадей да редкое мычание. Над обозом поднимался пар от дыхания множества животных и людей. Федька подумал, что такую толпу народа он еще не водил и гордо посмотрел по сторонам. Жаль, что Третьяк остался дома при беременной жене и охранителем поселка. Жаль. Однако, Федька мысленно был уже там, за сорок верст, где, как он очень надеялся, его ждала Аксинья.

   Обоз тащился не спеша. В основном из-за коров. Не привыкли буренки к длительным переходам. Хотя, конечно, жаловаться перестали. Помня свой зимний поход к нижней деревне, Федька решил остановиться там на ночлег. Как ни рвался он в город, все-таки надо было соизмерять свои желания с неспешным ходом обоза.

   Переночевали вполне себе прилично. Возы оставили на реке, чтобы не втаскивать на берег. При них всю ночь находился дежурный, сменяемый каждую пару часов. А так как время определяли наобум лазаря, то просто сменяемый. Скотов на ночь упрятали в еще не полностью развалившийся хлев, организовав им и питание, и мягкую соломенную подстилку. Лошадкам, укрытым всем, чем только можно, пришлось ночевать на улице. По этому поводу им отсыпали ячменя для лучшей морозоустойчивости. Егорова изба оказалась уже занята какими-то пришлыми, и все обозники набились в избенку второго Третьяка. Спали почти в два слоя, но жалоб никаких не было, потому что все устали и намерзлись. Неудобно было только дежурным, потому что приходилось ходить по телам в темноте и возникали эксцессы.

   Вторая ночевка тоже в деревне уже не была столь идиллической. Обоз там встретили неприветливо. Федька с дедом, походив по избам в поисках ночлега, услышали массу отговорок. Те, кто позажиточней, послали его чуть ли не открытым текстом, ну а бедняки, похоже, были запуганы так, что даже от платы отказались, хотя Федька и был достаточно щедр. Причины этого отношения выяснить так и не удалось, но заставило задуматься, и Федька с подачи наставника положил себе поинтересоваться у покровителя, кому принадлежит сия пакостная деревенька.

   Ночевали ниже по реке на правом ее берегу. Развели несколько больших костров, растопили снег, прогрели почву. Удобств, конечно, не было никаких, включая сюда и крышу над головой, но народ был нетребовательный и поэтому все обошлось.

   Ну а третья ночевка была уже в городе. Евсеев воз с сеном, как и ожидалось, в городские ворота не прошел по верхнему габариту. Когда обозники в растерянности остановились, человек боярина моментально разрешил ситуацию, поручив стражам у ворот приглядеть за возом в течении ночи. Стражам это конечно удовольствия не доставило, хоть они и не возражали. Но Федька, видя их кислые рожи, пообещал стражникам компенсацию и те, не поняв слова, но, прекрасно поняв суть дела, тут же поменяли выражение лиц. Федька вообще в этот вечер был в ударе, будучи переполнен положительными эмоциями. Еще бы, первым кого он встретил, проникнув на боярское подворье, была Аксинья. Они, конечно, блюдя приличия, не бросились друг к другу, но по тому, как осветилось лицо девушки, Федька сразу понял, что он здесь гость желанный. Она, кстати, и распорядилась поставить обоз на ночевку на боярское подворье и нужного человека для сопровождения выделила. И вообще, чувствовалось, что с момента их последнего свидания в августе, Аксинья еще больше забрала власти на подворье в свои руки. Федька бы нисколько не удивился, если бы узнал, что отец ее не стесняется спрашивать совета у дочери не только по хозяйственным вопросам.

   Обоз отлично разместился на огромном подворье. Всем нашлось место: и возам, и скотине, и лошадям, и людям. Народ, наевшись до осовения, попадал в отведенных местах, добирая за прошлое и отсыпаясь на будущее. А Федька был призван к боярину, когда тот вернулся от князя. Разговор шел в комнате, которую Федька про себя окрестил кабинетом.

   - Ну, рассказывай, отрок, - устало сказал боярин.

   Аксинья, совсем как тогда, стояла за его правым плечом чуть сбоку от высокого, похожего на трон, кресла.

   Федька, почти не запинаясь и не тиская в руках шапку (спасибо наставнику), связно изложил все свои действия, начиная с того самого дня, когда боярин дал им добро. Когда же Федька сделал реверанс в сторону боярышни, высоко оценив ее административные качества, даже наверно выше, чем на самом деле, Аксинья слегка запунцовела, а боярин, с удовольствием на нее покосившись, похлопал левой ладонью по ее руке, держащейся за спинку кресла.

   Действия Федьки по организации переезда нашли полное одобрение. Особенно боярину понравилась их последовательность и то, что этот пятнадцатилетний пацан ничего не просит, а только предлагает. Ну привык боярин к тому, что всем от него чего-то надо. А этот вон как. И, главное, он как-то сумел увлечь людей. Пусть таких было и немного, но они ведь пошли за ним совершенно сознательно, бросив, как понял боярин, сытую устоявшуюся жизнь. Вот этого боярин никак понять не мог, хотя дочка ему все уши прожужжала, мол, какой Федька умный, да какой умелый, и как его слушаются, и как все по его всегда выходит. Она, конечно, не упомянула наставника. Боярин же слушал ее речи и дивился. А теперь вот столкнулся с этим феноменом воочию.

   - Скажи-ка мне, Федор, прямо, - обратился к нему боярин. – Вот лично тебе какая выгода с того, что ты пошел под мою руку.

   - Лично мне? – Федька задумался.

   Наставник задумался тоже. Высказать сейчас боярину, что его хотят использовать в качестве крыши, было бы в корне неверно. С другой стороны, ляпнуть нечто, в стиле «жила бы страна родная…» будет настолько пафосно и неуместно, что боярин уж точно не поверит. И, между прочим, правильно сделает. Значит, надо попробовать пройти посередине между этими двумя крайностями, и, в то же время, немного пафоса все же не помешает.

   - Мне хотелось бы, чтобы я и близкие мне люди не знали ни нашествий, ни голода. А для этого надо, чтобы княжество, в котором мы живем, самое малое, стало сильным и процветающим. Ну, а дальше все просто. Что сделает княжество процветающим? Конечно же, развитое сельское хозяйство, ремесленники и торговля. Что делает княжество сильным? Прекрасное вооружение, высокопрофессиональное войско, талантливые воеводы, умные правители. Вот если я смогу сделать, хотя бы что-то одно из перечисленного, уже значит не зря землю топчу. Ну а так как сделать это в одиночку невозможно, для этого и нужна твердая рука.

   Федька перевел дух, искоса глядя на боярина. Аксинья из-за спины отца радостно и одобрительно кивала. Боярин же выглядел… разочарованным что ли. Видно, не это он рассчитывал услышать. Но вот он встряхнулся, и лицо его приняло прежнее надменно-насмешливое выражение.

   - Ну что ж, - сказал он. – Я тебя понял, Федор. И затею твою полностью одобряю. Вот и дочка все время твердит, будто цель твоя до крайности благородна. И просто требует, чтобы я, значит, оказывал тебе помощь не только своим благоволением, но и чем-то, так сказать, более материальным. Нет ли у тебя нужды в чем-либо? Не бойся, говори смело!

   Федька задумался буквально на секунду. Наставник, который словно ждал этих слов боярина, тут же стал его накручивать, мол, проси, хотя пару стельных коров. Федька открыто посмотрел в глаза боярину и сказал:

   - Мне бы еще пару стельных коров, - после чего скромно потупился.

   - Отлично, - произнес наставник и тоже затих.

   Боярин, очевидно, ждавший нечто вроде «злата, серебра, коней длинногривых» к такому был явно не готов. Даже его разумница-дочка глядела на Федьку едва ли не с испугом. Боярин, как более привычный к словесным и иным баталиям, взял себя в руки быстрее. Но изумления скрыть не сумел.

   - Коровы-то тебе почто?

   - Сыр будем делать, - безмятежно ответил Федька, знающий, что такое сыр только со слов наставника. – Молоком торговать невозможно, простоквашу тоже далеко не увезти, а вот сыр можно даже за море отправлять. А у нас на другой стороне пойменные луга на целое стадо. Грех будет не воспользоваться.

   - Ну-у, - покрутил головой боярин, у которого своего наставника не было, и о сыре он имел весьма смутное представление. – Я и подумать не мог. Смотри, Федор, если у тебя хоть что-то получится, я буду очень доволен.

   - Получится, батюшка-боярин, - смело заявил Федька, понуждаемый воспрянувшим наставником, и добавил самоуверенно. – И не что-то, а все.

   … На следующее утро обоз отправлялся дальше. Сани выстраивались во дворе в походный ордер. Дворовые привязывали к их задкам специально отобранных двух коров, оглашающих подворье протяжным мычанием. Отдохнувшие и отъевшиеся на городских харчах обозники заняли свои места. На крыльцо вышел боярин с Аксиньей, оглядел обоз и собравшихся отдельной группой дворовых и махнул рукой. Заскрипели, открываясь, ворота, пошел первый воз, за ним второй. Федька оглянулся на Аксинью. Та, укрывшись за отцом, озорно ему подмигнула. Федька покраснел и поспешил присоединиться к последним саням.

   Съехав на лед Оки, обоз выстроился своим обычным порядком с вторым Третьяком во главе и неспешно потащился по излучине. Федька надеялся до вечера добраться до своей деревеньки, поэтому подумал, что хорошо бы сократить путь, выиграв несколько верст, но, глянув на дремучие леса левого берега, только вздохнул. Как сказал наставник, при нынешнем уровне техники, и мечтать не стоит.

   Через час после излучины ветер стал дуть в спину, торопя и подгоняя.

   Дорога от реки к поселку была по-честному расчищена, но возы по ней на берег точно бы не влезли. Особенно тот, что с сеном. Пришлось распрягать лошадей, отвязывать уставших коров, которые все норовили лечь прямо в снег. Пока возились, неугомонный дед сходил до Славиной землянки и устроил там побудку. Через несколько минут явились кое-как одетые Егор и Сёмка, а спустя еще некоторое время прибежали и их жены уже с факелами. Дело сразу пошло на лад. Бабы увели коров, что-то ласково приговаривая, и те потопали за ними, даже как-будто воспрянув духом. Следом Егор и Сёмка увели лошадей. Возы, кроме того, то с сеном, втащили на руках и оставили возле землянки, не разгружая. А сами всей оравой в ту землянку и ввалились.

   В ней сразу стало очень тесно. Бедная хозяйка металась, не зная, куда усадить такую толпу гостей, да чем их накормить. Но тут вернулись устроившие коров бабы и сразу все наладилось. Разревевшаяся было маленькая Славина девчонка, тут же затихла, мужикам нашлось место, загудела растапливаемая печка и из расшпиленного воза с продуктами стали вынимать привезенные деликатесы.

   Наутро плохо выспавшийся и охрипший Федька, которому пришлось битый час отвечать на вопросы сначала женщин о их детях, потом мужикам о состоянии дел, а потом всем о ближайших перспективах, пошел принимать сделанную работу. Рядом с ним уверенно шел Егор, а Сёмка забегал то справа, то слева.

   За прошедшее время мужики успели очень многое. Главное, они успели построить большой хлев и конюшню, совместив их под одной крышей, но стыкуя не торцами, а боками.

   - Мы применили тот же способ, что и в нашей деревне, - рассказывал Федьке Егор, а Сёмка все бегал вокруг и норовил вставить в рассказ свое слово. – Только доски располагали не горизонтально, а вертикально. Ну и получается, что двухметровое бревно значительно легче расколоть, чем шестиметровое, или даже четырех. И потом, стыкам на стене просто неоткуда взяться.

   Федька кивал и восхищался. А польщенный Егор продолжал рассказывать. Получилось, что они расчистили участки под строительство и огороды, расположив их вдоль речки несколько ниже деревни. Правда, вывезти лес было не на чем, и стволы так и остались лежать, где их срубили, но без веток, разделанные, и на подкладках, чтобы не гнили.

   Заглянули в хлев. Коровы уже отошли от дальней дороги и, лежа на мягкой подстилке, меланхолично пережевывали жвачку. За стенкой глухо била копытом в пол одна из лошадок.

   - Теперь-то бабам не в пример больше работы будет, - сказал Федька, кивая на коров.

   - Ну да, - согласился Егор, окидывая коров опытным взглядом. – Но молочная только одна, остальные стельные. Вот отелятся – молока будет хоть залейся. И куда его тогда девать? Или у тебя опять планы появились?

   - Появились, - хитро прищурился Федька. – Но пока только начерно.

   - Ну да, - не поверил Егор. – А коровами, небось, уже озаботился.

   - Ну так, дают – бери, - простодушно развел руками Федька. – Корма у нас вроде должно хватить. А сразу после ледохода еще подвезем. Те же, кто остается, займутся приспособлениями.

   - Ну, ну, - сказал Егор и задумчиво посмотрел на своего юного предводителя.

   На улице Федьку уже ждали, чуть ли не все жители деревни. Битого мужика среди них не наблюдалось.

   - А этот, – тихонько спросил Федька у Егора, незаметно показывая на добротную избу битого мужика, - никак не проявлялся?

   - Нет, - ответил Егор. – А что?

   - Плохо, - помрачнел Федька. – Значит, зло затаил. И теперь, наверно, ищет способы как бы нагадить. Опасаться надобно.

   Собравшиеся мужики и стоявшие с ними, но как бы наособицу, бабы теперь смотрели на Федьку совсем по-другому. То, что сделали всего за несколько месяцев, Федькины работники, впечатляло. А то, что при этом здоровые и почти не обремененные хозяйством бабы принимали только посильное участие, очень понравилось деревенским теткам и как-то не очень мужикам. Баба должна работать – таково было их единодушное мнение. Однако, в лицо Федьке они это высказывать не стали.

   Федька же, поняв, чего от него ждут, выступил уже привычно с небольшой речью. Обещал мало, особых благ не сулил, все больше упирал на то, что надо будет много работать и работать по-новому. Ревнителям же старины препятствовать не собирался, заявив, что свою судьбу каждый волен решать сам.

   - Каждый – кузнец своего несчастья, - непонятно сказал он напоследок.

   Мужики, собиравшиеся задать ему пару нелицеприятных вопросов, остались в недоумении.

   Егор до полудня провел Федьку по всем, порученным им, так сказать, объектам. Везде было сделано все, что намечалось и даже больше. Федька совершенно искренне мужиков похвалил. Но сказал, чтобы на отдых они в домашних условиях по приезду не рассчитывали, потому что переезд, в их случае, вполне можно приравнять к одному пожару, и что ездить между двумя деревнями придется еще не один раз.

   А оставшиеся и остающиеся, тем временем, несуетливо разобрали все возы, разложив и растолкав по углам, все, что привезли с собой. В Славиной землянке стало еще теснее. Но так как у мужиков появилась тягловая сила в виде двух остающихся лошадей, они собирались приступить к вывозу заготовленных бревен и строительству первой избы.

   Федька эти планы горячо одобрил, но все-таки посоветовал, как только снега сойдут, постараться расчистить два поля под ячмень и коноплю. А еще поискать покосы и посмотреть до верховьев речку Илову на предмет устройства на ней запруды. Кроме того, он порекомендовал, как выдастся свободное время, съездить вдвоем в город, отыскать там бочара и поинтересоваться у него размерами больших липовых кадок и буде такие имеются (здесь Федька размахом рук изобразил какие именно), то заехать на боярское подворье и попросить боярышню выкупить пару штук, ну а коли нет, то заказать к концу ледохода. Если получится выкупить сразу, то кадки забрать с собой и хранить их до весны, тщательно закрыв, чтобы не рассохлись и мусор не попал. Мужики, у которых, чувствовалось, по этому поводу была масса вопросов, страшным усилием воли все-таки сдержались.

   Рано утром сократившийся наполовину обоз отправился обратно. Федька думал задержаться еще на день, но женщинам не терпелось домой к детишкам и пришлось пойти навстречу.

   В воздухе уже ощутимо пахло весной, хотя еще держались морозы, особенно по ночам. Однако, днем на солнце снег уже начинал подтаивать. Обоз держался ближе к берегу. Просто так, на всякий случай. Все-таки лед на реке был еще достаточно крепок.

   Налегке расстояние в полтора десятка верст прошли почти играючи. Отдохнувшие лошадки бежали с охотой. Почти всю дорогу рысцой. Федька планировал, скрепя сердце, в город не заезжать, а проследовать мимо и заночевать где-нибудь на речке Тарусе, чтобы уже на следующий день к вечеру быть дома. Ну, человек предполагает…

   Маленький обоз, вывернувший на излучину Оки, похоже, заметили с высокой городской башни, потому что, когда он приблизился к городу, на берегу его уже ждала Аксинья с сопровождающими ее лицами.

ГЛАВА 6 - На грани

Федька бегом вернулся к поджидающему его на льду Оки обозу.

   - Мужики, придется вам без меня домой добираться. Я пока здесь останусь.

   - Как так? Почему? – Егор был явно огорошен, а Сёмка от неожиданности открыл рот да так и замер.

   Федька слегка замялся.

   - Боярин тяжело заболел, - сказал он. – Я помогу Аксинье, чем смогу, а потом как-нибудь доберусь до дому. Вы пока делайте все как договаривались, но без особого фанатизма. Неизвестно, как оно теперь повернется. Вот так, - Федька тяжело вздохнул. – Ну, давайте.

   Обоз тронулся. Федька проводил его взглядом и повернулся к Аксинье.

   - Пойдем, - сказал он. – Но ты зря на меня надеешься. Я ведь в этом деле полный лопух.

   - А мне больше не на кого надеяться, - торопливо говорила Аксинья, пока ее сопровождение немного поотстало. – Я уже все перепробовала, а батюшке только хуже час от часу.

   - А что случилось-то? – это уже наставник заинтересовался, а ведь раньше сразу заявил, что он в лекарском деле полный ноль или где-то очень рядом.

   - Простыл батюшка, - сказала Аксинья. – В тот же день как вас проводили. К ночи уже горел весь. На следующий день появился кашель. Потом лихорадка. Я сразу послала за княжеским лекарем, молебен заказала «во здравие». Лекарь-то у князя немчин. Так он пришел, покрутился, послушал, понюхал, да и удалился. А через несколько часов прислал какое-то снадобье с указанием принимать по чашке перед едой.

   - Грипп, - сказал наставник и сам себе ответил. – Да нет. Откуда?

   - А какая там еда, - продолжала между тем Аксинья. – Когда батюшка уже на следующий день стал от нее отказываться.

   Федька глянул на ее осунувшееся большеглазое лицо с печально опущенными уголками губ, и ему стало остро жаль бедную девочку.

   - А нет ли у вас, - спросил он хрипло и откашлялся. – Нет ли у вас где-нибудь поблизости известной знахарки или ведуньи?

   Наставник, который, собственно, этот вопрос и задал, замер в ожидании.

   - В городе вроде нет, - с сомнением ответила Аксинья. – Но я на следующий же день после визита этого лекаря, - тут она слегка поморщилась, - отправила гонца на санях в нашу вотчину. Это ниже по Оке, - уточнила она. Вот там недалеко точно жила бабка-знахарка. Она еще, говорят, отца от ран лечила. Правда, уже года три прошло. А она и тогда была старая…

   Аксинья беспомощно огляделась.

   - Не едет что-то мой гонец.

   - Идите быстрее, - зашипел наставник, словно боялся, что его могут услышать. – Надо хотя бы посмотреть. Если это просто простуда, постараемся и без знахарки управиться. Ну а если пневмония… Боюсь, что тут и знахарка окажется бессильной. Эх, пенициллин бы, - добавил он непонятное слово.

   Когда они вошли во двор, у Федьки создалось впечатление, что подворье словно вымерло. Люди, конечно, попадались, но вели они себя тихо и при виде проходящей Аксиньи как будто впадали в столбняк и только глаза поворачивались вслед. Федька пару раз даже оглянулся. Нет, все точно – стоят. На крыльце их встретил Никодим и, косясь на Федьку, что-то прошептал Аксинье на ухо. Аксинья вздохнула.

   - Поди, Федя, подожди меня в столовой палате. Я сейчас, - и она ушла за Никодимом.

   Федька спокойно, не обращая внимания на шастающих в темных переходах служанок, поднялся на второй этаж. Столовая была пуста и только в дальних дверях кто-то мелькнул. Федька не разобрал, кто.

   Аксинья явилась минут через пятнадцать уже без шубки и платка.

   - Боярин Пров приходил, справлялся о здоровье, - словно бы извиняясь, сказала она. – Ну что, пойдем к батюшке?

   - Мне бы руки помыть, - неуверенно сказал Федька, даже не пытаясь понять, зачем это понадобилось наставнику. – И, желательно, с мылом.

   Аксинья мгновение смотрела на него недоуменно, потом кивнула и сказала:

   - Пойдем.

   В маленькой спаленке, где лежал боярин, потрескивающая лампадка почти не давала света. В спертом воздухе смешивались густой запах ладана, вонь горелого деревянного масла и немытого тела. Федька чуть не задохнулся, войдя, а наставник просто пришел в ужас. В углу, едва заметный на фоне стены, весь в черном что-то бормотал поп. Федька повернулся к вошедшей следом Аксинье.

   - Окно освободить! Помещение проветрить! Этого, - он показал на попа. – Удалить!

   Вообще-то Федька думал по-другому, но наставник твердо взял бразды правления в свои руки. И Федьке осталось только смотреть, как это у Аксиньи получится. Надо сказать, что у нее получилось. Федька только диву давался. Девушка даже голоса не повысила. Откуда ни возьмись, появились четверо слуг, отлетела в сторону тяжелая завеса, в комнате сразу стало светло. С треском открылась рама, и резкий сквозняк моментально выдул все запахи. А подхваченный под руки поп даже рот открыть не успел.

   Окно и двери снова закрыли, как только в комнате стало зябко. Но воздух быстро прогрелся и Федька, внутренне трясясь от страха, подошел к лежащему боярину. Наставник накручивал: «Смелее, смелее». Но Федька ничего не мог с собой поделать. Наконец, после того как наставник презрительно заявил: «Ты не мужик», Федька решился. Он положил ладонь на лоб больного и почти сразу ее отдернул. Лоб боярина пылал в буквальном смысле.

   - Ага, - сказал наставник. – Температура точно за сорок.

   Боярин внезапно открыл тусклые глаза и прошелестел:

   - А, это ты, Федор. Как ты здесь?

   Из-за Федькиной спины выдвинулась Аксинья и сказала:

   - Это я, батюшка, его позвала.

   - Разве он лекарь? – попытался улыбнуться боярин.

   - Он всяко лучше княжеского немчина, - твердо ответила Аксинья.

   Но боярин уже снова прикрыл глаза и, похоже, ее не слышал.

   Потом Федька только озвучивал наставника, который заявил:

   - Жаль будет, если помрет. Но вроде мужик здоровый, может и выкарабкается. А мы поспособствуем.

   - Итак, уксус в этом доме есть?

   Федька откинул одеяло. Наставник даже голос потерял.

   - Боже, как он у вас здесь не сопрел! Немедленно свежее белье!

   Набежали слуги. Боярина обтерли уксусом, поменяли и постельное и нательное белье. Он вяло шевелился и пытался что-то сказать. А Федька тем временем, прислушиваясь к голосу наставника, требовал сока клюквы, квашеной капусты и толченого чеснока. На кухне готовили настой овса с медом. Все бегали с поручениями. Федька никому спуску не давал. Аксинья едва успевала распоряжаться. И в это время ее от дела оторвал дворовый мальчишка, который, округляя глаза и надувая щеки от осознания важности события, выпалил:

   - Боярышня, там это, знахарка приехала!

   Следом за