Оглавление
АННОТАЦИЯ
- Оля, не закрывай глаза! Смотри на меня. Смотри на меня, слышишь! Где Самвел?! Где кровь?!
Она не понимала, почему у нее спрашивают про какого-то Самвела и про какую-то кровь. Про Самвела еще что-то помнила, кажется, а вот кровь… При чем тут кровь?
Веки стремительно тяжелели.
- Оля! Оля, не смей закрывать глаза. Смотри на меня. Самвел, мать твою, быстро!
Все голоса слились в один неясный гул, в котором выделялся лишь один громкий низкий голос, который привычно – она откуда-то это знала, что именно привычно - орал.
Ослепительно вспыхнули на потолке яркие светильники. Веки все-таки сомкнулись. И она провалилась в благословенную темноту.
- Самвел, показатели?
- В норме.
- Скальпель. Зажим.
ПРОЛОГ. Лицо, ожидающее госпитализации в соответствующее учреждение для получения помощи (Z75.1)
– Оля! Оля, ты слышишь меня?!
Голос был странно знакомым. Она с трудом подняла тяжелые веки.
Перед глазами расплывалось чье-то лицо. Она сделала усилие и попыталась сфокусировать зрение. Это получилось, но лишь отчасти. А от другой части получилось так, что перед ней было лицо человека, которого Оля знает. Только вспомнить никак не может. И голос его знает. И этот знакомый голос задает такие настойчивые требовательные вопросы.
– Оля, не закрывай глаза! Смотри на меня. Смотри на меня, слышишь. Где Самвел?! Где кровь?!
Она не понимала, почему у нее спрашивают про какого-то Самвела и про какую-то кровь. Про Самвела еще что-то помнила, кажется, а вот кровь… При чем тут кровь?
Веки стремительно тяжелели.
– Оля! Оля, не смей закрывать глаза. Смотри на меня. Самвел, мать твою, быстро!
Все голоса слились в один неясный гул, в котором выделялся лишь один громкий низкий голос, который привычно – она откуда-то это знала, что именно привычно - орал.
Ослепительно вспыхнули на потолке яркие светильники. Веки все-таки сомкнулись. И она провалилась в благословенную темноту.
– Самвел, показатели?
– В норме.
– Скальпель. Зажим.
ГЛАВА 1. Многословие и излишние подробности, делающие неясной причину контакта (R46.7)
Электронный браслет-часы завибрировал, и Оля вздрогнула. Перевела взгляд с одного экрана, большого, девятнадцатидюймового внешнего экрана ноутбука – на маленький экран часов. На нем призывно махал руками зеленый человечек.
Все, доработалась до зеленых человечков. Оля сняла очки и устало потерла глаза. Умные часы правы – надо сделать перерыв в работе. И в этот момент раздался звонок в дверь.
Ну все, точно надо вставать из-за стола и делать перерыв.
За дверью обнаружилась соседка Тася. Оля несколько секунд пристально смотрела на нее. Тася молчала. Оля шире распахнула дверь.
– Заходи.
– Да я сахара попросить только…
– Заходи!
***
– Ты чем-то мазала?
– Да так заживет…
– Сиди и не верти головой! – Оля открыла шкафчик и достала с полочки аптечку. – Сейчас намажу, у меня хорошая мазь от ссадин, ты же знаешь, я вечно падаю и обо все ударяюсь.
– Потому что ты мыслями все время где-то… в буковках.
– Не верти головой, говорю! – Оля аккуратно наносила желтую мазь на свежий синяк на Тасиной скуле. Потом крепко закрутила тюбик, вытерла пальцы салфеткой. Села напротив Таси, подперла щеку рукой и вздохнула.
– Тась, сколько ты будешь это терпеть?
– Липа, не начинай, пожалуйста.
– Я не начинаю! Я продолжаю! – Оля резко встала и принялась ходить по небольшой кухне. Щелкнула кнопкой чайника. – Тася, на дворе двадцать первый век. Двадцать! Первый! А ты ходишь с синяками от мужа.
– Да он просто выпил вчера и….
– Он каждые выходные «выпил»! И все время находится какая-то причина, да? То ты тапки не там поставила, и он запнулся. То его любимую банку из-под пива коллекционную выкинула. То… дай подумать… что на этот раз?
– Клубники купила… – тихо отозвалась Тася.
– У него клубникобоязнь?!
– Она дорогая, – еще тише отозвалась Тася.
– Так я и думала! Опять деньгами попрекал! – Оля со стуком поставила на стол две чашки, насыпала растворимый кофе, залила кипятком. – Когда ты уже работать пойдешь, а?!
– Я же ничего не умею, Липа, – Тася ссутулилась и зажала ладони между коленей. – Техникум я бросила, когда замуж вышла. Гена мне говорил – не надо тебе учиться, я прокормлю.
– И как? – Оля подбоченилась. Всю эту историю она прекрасно знала. И разговор с Тасей уже не первый. И ничего не меняется. – Кормит? Видно, чем тебя кормит, – Оля ткнула пальцем в направлении Тасиного синяка. – Тумаками и шишками. Еще и попрекает постоянно, что ты много денег тратишь, за каждый рубль отчета требует! Тася, как можно так жить, скажи мне?!
– Ну а что я могу сделать?!
– Пойти работать, подать на развод и забрать половину квартиры.
Тася еще больше ссутулилась. Этот совет от Оли она слышала уже не в первый раз.
– Да куда я работать пойду, я ж ничего не умею, – снова повторила она слова, которые уже не раз говорила.
– В магазине на кассе сидеть – никакого образования не надо!
– Гена против того, чтобы я работала.
Оля вздохнула. Открыла холодильник, чтобы достать молоко. Это разговор слепого с глухим.
Пока она доливала молоко в кофе, Тася решила сменить тему и стала рассказывать про новый рецепт пирога из песочного теста, со сливами.
– Гена сливы любит.
«По Гене скалка плачет», – мрачно думала про себя Оля, закрывая дверь за Тасей. На прощание соседка пообещала угостить Олю пирогом.
Тася великолепно готовила. В квартире царил идеальный порядок. А этот мудак Гена… В жопу ему этих слив натолкать! В самом хмуром расположении духа Оля вернулась на кухню. Разговор про пирог со сливами вызвал аппетит.
Ревизия холодильника показала, что удовлетворять его особо нечем. Можно сварить макарон или гречки, но из мясного – ничего. И у Касси корм заканчивается. Рука сама собой потянулась к телефону. Оля несколько секунд смотрела на приложение по доставке продуктов, а потом решительно погасила экран. Зеленый человечек велел ей двигаться. А то от макарон и сидячего образа жизни известно что растет. И Оля пошла в спальню – одеваться. Поход до магазина и обратно должен удовлетворить зеленого человечка и поправить унылую цифру шагомера.
***
Лучше бы она заказала доставку продуктов на дом! Потому что прямо у подъезда Оля столкнулась с Геной. В руках у Оли был пакет с покупками, а в руках у Геннадия – бутылка пива. По случаю пятницы.
– Привет, соседка, – лениво произнес он.
Оля не раз и не два высказывала Геннадию все, что она думает о нем. В таких выражениях, которые совсем не пристали выпускнице филологического факультета. Только все эти высказывания носили характер внутреннего монолога. В этот раз Оля ограничилась многозначительным взглядом на домофон. Ждать от Гены, что он поможет ей донести пакет, бессмысленно. Но домофон-то он открыть в состоянии, ведь самой Оле неудобно – пакет с покупками не столько тяжелый, сколько объемный.
Гена ее взгляд понял правильно. Не торопясь, открыл подъездную дверь и шагнул первым. Оле пришлось придерживать дверь плечом. И уже только когда тронулся лифт, Геннадий, отхлебнув пива, все так же лениво спросил:
– Чего, тяжелый пакет? Могу помочь.
– Спасибо. Пиво лучше свое крепче держи.
А то я всажу его тебе в зубы.
Ее Кассиопейшество даже вышла Олю встретить. Кошка каким-то неведомым чутьем знала, когда приносят что-то лично ей. Села посередине прихожей, уставилась на Олю желто-зелеными глазами и требовательно мяукнула.
– Конечно, – пробормотала Оля, стаскивая кроссовки. – Специально для тебя в магазин ходила. Между прочим, последний пакет корма тебе взяла. Обещали скоро еще завезти.
Трёхцветная кошка Касси, она же Кассандра, она же Кассиопея, медленно моргнула. Она и не сомневалась.
***
Тася пришла вечером. С пирогом.
– Он уснул.
Оля внимательно оглядела соседку. Новых синяков не обнаружилось. Значит, Геннадий, чтоб ему пусто было, напился и отрубился.
– Надеюсь, вечным сном.
– Липа!
– Давай чай пить и пирог пробовать.
На чай и пирог со сливами – вкуснейший! – к ним пожаловала Касси, поддержать женскую компанию. А Тася решила вдруг, в свою очередь, поучить Олю жизни.
– Вот ты говоришь – развестись. А хорошо ли жить одной, Липа?
– Удивительно, – пробормотала Оля. Направление разговора ей не нравилось. – Очень немногие люди называют меня Липой. Ты да папа мой. Да еще... Неважно.
– Мне нравится – Липа, – рассмеялась Тася. – Лучше, чем Оля. Оль-то много, а Липа – ты одна такая, других не знаю. Но ты скажи все-таки – из-за чего вы развелись? Хороший же у тебя был мужик. Важный такой. Зарабатывал нормально. Не бил.
- Еще не хватало, чтобы бил! – фыркнула Оля. – Получил бы скалкой промеж глаза!
Тася ахнула. Оля вонзила ложку в мякоть сливового пирога. Касси мяукнула и запрыгнула хозяйке на колени.
– Вот она, – Оля ткнула ложкой в направлении кошки. – Причина нашего развода.
– Как?! – опешила Тася.
– Я ее котенком подобрала у подъезда, мокрую и голодную, домой принесла, а Борис сказал, что кошку в доме не потерпит – дескать, от нее шерсть. Можно подумать – шерсть! Да от него самого шерсти в десять раз больше было!
– Ой, такой роскошный мужчина был, – невпопад вздохнула Тася. – Люблю волосатых. Но я не в том смысле, ты не подумай! – спохватилась она. – И Гене не говори, пожалуйста!
Оля лишь хмыкнула. Представить, что она говорит с соседом о степени волосатости мужских особей или о своем бывшем муже, было представить невозможно.
– Но, Липочка, неужели из-за кошки… – Тася укоризненно и недоуменно уставилась на Касси, – неужели из-за кошки ты…
– Да нет, конечно, – невесело усмехнулась Оля. – Это была последняя капля. И предлог. Знаешь, как убийство эрцгерцога Фердинанда стало поводом для первой мировой войны
– Чего? – страдальчески наморщила лоб Тася.
– Забей, – вздохнула Оля. – Он приходил с работы домой, а от него чужими бабами пахло.
– Как это?! – ахнула Тася.
– А ты не знаешь, как это – когда от твоего мужика чужими бабами пахнет?
– Нет. Гена верный, – с неуместной гордостью ответила Тася.
Ну, оно и понятно – кому Геннадий на хрен нужен. На такое сокровище никто в здравом уме и не позарится.
– Ну хоть в чем-то он порядочной, – дипломатично отозвалась Оля. – А от Бориса пахло. Чужими женскими духами. Помада на воротничке. Расцарапанная – не мной – спина. Ночные сообщения в телефоне. Все по классике, Тась.
Тася помолчала, мешая ложкой в кружке.
– Ребенка вам надо было.
– Еще чего не хватало! – фыркнула Оля. – Слава богу, что не родили ребенка.
– А ты теперь одна.
– А теперь я одна, – подтвердила Оля. – И прекрасно себя чувствую! – она встала, чтобы долить воды в чайник и вскипятить его. – Сама себя обеспечиваю, никому ни в чем не отчитываюсь. И никто, никто, слышишь, не треплет мне нервы!
– Неужели ни капельки не грустно? Ты не боишься одиночества?
– Нет.
***
Тася ушла. Оля решила перед сном немного поработать. Но вместо этого…
Она делала это редко. И потом старалась забыть. Это же редко. Это не считается. Один раз, как говорится, не этот-самый.
Мониторить социальные сети бывших – это же дно. Днище просто.
Но иногда Оля его касалась. Самыми кончиками пальцев.
Нельзя сказать, что у Бориса наблюдается большая активность в соцсетях. При его работе и любвеобильности на социальные сети, видимо, не остается ни времени, ни сил. Но раз в несколько месяцев новые фото появляются. Последняя – с рыбалки. С огромной рыбиной, которую он держит двумя руками. Интересно, кто это его снимал? Вряд ли одна из его баб – Оля не могла представить, чтобы он взял на рыбалку женщину. Это же чисто мужицкое занятие. Наверное, снимок сделал Самвел. Они ведь с Борисом – два попугайчика-неразлучника.
Под фото много комментариев. Ответил Борис лишь на один. Под вопросом: «Что приготовил из добычи?» стоял ответ: «Отпустил. Такая великолепная зверюга должна приносить потомство».
В этом ответе весь Борис. Он и себя, наверное, считает великолепной зверюгой, которая должна осеменить как можно больше самок. Ну, точнее, попытаться осеменить. Как обращаться с презервативом, Борис знает прекрасно.
Оля листает ленту назад.
Вот фото год назад – Борис на велосипеде. Комментариев и лайков – много. Ну еще бы.
Обаяние у Бориса было всегда. И бабы липли к нему всегда. Даже когда он был круглый, слегка полноватый и с копной буйных кудрей. Теперь от былой пухлости и округлости щек не осталось и следа. Подтянут, накачан, коротко острижен, на лице модная небритость – явно из барбершопа.
Развод, Боренька, пошел тебе на пользу.
И мне тоже.
И Оля решительно закрыла вкладки социальных сетей. Но работать в тот вечер так и не смогла.
ГЛАВА 2. Странное и необъяснимое поведение (R46.2)
– Олимпиада Аскольдовна, ну сроки же все горят!
– Вы мне сказали, что до двадцатого!
– Оплошал, Олимпиадочка, свет наш, оплошал! – затараторил собеседник. – Перепутал! Ну так как, сделаете к двенадцатому?
– Пятьдесят процентов плюсом за срочность.
На том конце задохнулись праведным возмущением.
– Да побойтесь бога, Олимпиада Аскольдовна!
– Я с олимпийскими богами на короткой ноге, – сухо ответила Оля. – Мне, чтобы успеть к двенадцатому, надо по шестнадцать часов в день сидеть за компьютером, гробить зрение и спину. За какие высокие идеи, позвольте полюбопытствовать?
– Да что же это… Да как же это… Ну позвольте, это же… – и когда это кряхтение, жужжание и бульканье не получило со стороны Оли никакого решительно сочувствия, собеседник Оли, он же заместитель начальника редакции, вдруг сказал совершенно другим тоном: – Двадцать пять.
– Договорились. Но деньги сегодня.
Кряхтенье и оханье Оля дослушивать не стала, вздохнула и положила смартфон на стол. Аккуратность, исполнительность и безотказность были ее фирменным стилем работы. И проклятием заодно.
Кто везет, на том и едут – это как раз про Олю. Борис бессчетное количество раз ей на это указывал. И говорил, что это чистой воды инфантильность и безответственное отношение к себе – позволять собой пользоваться. И что умение говорить «нет» – это такой же жизненно необходимый навык, как умение чистить зубы и подтирать зад. «Подумай сама, – говорил он ей. – А если бы я позволял с собой так обращаться? Я бы людей резал, а не спасал!». Тогда, когда они еще были женаты, и Борис на правах старшего и, как он считал, умного и опытного пытался ее воспитывать и учить жизни – тогда Олю это страшно бесило. Она и слушать ничего не хотела. «Что ты понимаешь в редактуре текстов! – кричала она ему. – Ты даже пишешь с ошибками, а уж про твой кошмарный почерк я вообще молчу!» «Я разбираюсь в людях!», – безобразно самодовольно отвечал ей Борис.
И только потом, когда они были уже разведены, Оля вдруг вспомнила советы бывшего мужа. И у нее даже получилось этими советами воспользоваться. Категоричное «нет» Оле давалось по-прежнему с некоторым усилием, но она уже определённо делала успехи. Десять лет назад она бы в ответ на просьбу заместителя начальника редакции просто сказала бы «Да, конечно, сделаю».
Прежде чем садиться снова за работу, Оля за каким-то бесом еще раз открыла вкладку в социальных сетях. И нашла то фото с велосипедом. Впрочем, велосипед на этом фото почти не виден, а вот Борис – крупным планом. Широкие плечи, обтянутые яркой желто-салатовой облегающей майкой, шорты, до середины обнажающие мощные бедра, модные спортивные очки, стрижка с бритыми висками, сексапильная борода.
Ни за что не подумаешь, что на этом фото – хирург. А не звезда велоспорта. Или какой-нибудь модный блогер. Чтоб тебе пусто было, Боренька. И Тасе заодно – зачем она вчера про тебя вспомнила?!
Работала Оля до позднего вечера. Спать легла с совершенно гудящей головой, утешая себя тем, что заработала денег. Все-таки двадцать пять процентов она себе выбила.
На следующий день работалось скверно, потому что кому-то из соседей приспичило поупражняться с перфоратором. Не спасали даже наушники с активным шумоподавлением. В реальный мир Олю вернула Касси, запрыгнувшая на стол.
– Что, пришло время обеда? – Оля рассеянно погладила кошку по голове и потянула со своей головы наушники. И, сняв их, уяснила две вещи. Перфоратор смолк – это раз. Дверной звонок заливается вместо перфоратора – это два.
Касси встревоженно мяукнула.
Как выяснилось спустя полминуты, тревожилась Касси не зря.
В дверь звонила Тася. И, едва Оля открыла замок, соседка быстро юркнула в квартиру.
– Закрой!
Дверь квартиры напротив ходила ходуном, из-за нее слышались какие-то невнятные крики. Оля закрыла дверь и обернулась к Тасе.
Твою ж мать…
У Таси были в кровь разбиты губы, красные полосы стекали с обоих уголков рта, словно у девушки выросли какие-то длинные алые клыки. И левую руку она прижимала к себе, придерживая правой.
– О господи… Тася… Надо вызывать полицию.
– Не надо! – Тася попыталась протянуть руку к Оле и охнула от боли. – Пожалуйста, не надо, Липочка!
– Ну тогда «скорую»! У тебя, похоже, рука сломана.
– Нет, нет! – торопливо говорила Тася. Из-за разбитых губ она стала пришепетывать. – Это просто… Ушиб.
– Угу, упала и ударилась, – Оля выдохнула, чтобы успокоиться. – Ладно, пойдем, я тебя умою.
Оля умыла Тасю и даже осмотрела руку. Потом сделала соседке чаю и полезла смотреть в Интернет признаки перелома. Ни черта не поняла толком, но вроде бы так выходило, что это не перелом, просто сильный ушиб.
Глядя, как Тася аккуратно пьет чай, придерживая одну руку другой, Оля вдруг как-то некстати подумала о том, что вот Борис бы точно определил, перелом это или нет. Несмотря на то, что он хирург. Ну или бы позвонил кому-нибудь, кто точно смог сказать. Или сказал бы: «Собирайтесь, поехали в больницу». У Оли не было ни малейших сомнений, что Тасе бы Борис помог. И, может быть, даже провел бы разъяснительную беседу с Геной. Когда Борис еще жил тут, Гена с Тасей только поженились. И Геннадий вел себя более-менее прилично. Это потом, с каждым годом, понемногу, его поведение по отношению к Тасе менялось. И вот до чего дошло.
– Обезболивающего дать?
– Нет, не надо, - робко улыбнулась Тася. И в это время снова подал голос дверной звонок.
– Если это Гена, не говори ему, что я у тебя, пожалуйста! – Тася снова протянула руку к Оле, чуть не опрокинув при этом кружку. Касси опять встревоженно мяукнула.
– Иди в спальню, – кивнула головой Оля. – И дверь закрой.
А потом медленно пошла к входной двери. Под заливающийся дверной звонок. На полдороге завернула в кабинет к компьютерному столу, надела на шею больше синие беспроводные наушники, подхватила на руки Касси – и так и пошла открывать дверь.
Предварительно глянув в дверной глазок. Да, там оказался сосед. Оля покосилась на накидную цепочку – но решила, что это лишнее. В конце концов, у Оли есть Касси на руках, а характер у кошки боевой. И, придав лицу хмурое выражение, Оля открыла дверь.
– Что-то долго открываешь, соседка.
Ну чего еще от Геннадия ожидать? С места в карьер претензии. Оля вспомнила кровь на Тасином лице, руку, которую она придерживала. Знаешь, что, Геннадий…
– Это ты, гад, перфоратором весь день долбишь?
Геннадий даже хлопнул глазами от изумления. А вот так, голубчик, претензии можно предъявлять в обе стороны.
– Да я не… Я только с работы… час назад… У меня и перфоратора нет…
– Мудак какой-то весь день херачит на перфораторе, ты не слышал? – Оля раздраженным жестом поправила наушники. – А у меня работа срочная. Я в наушниках, не слышу ничего, кроме этого дурацкого перфоратора. Если бы не Касси, – Оля повернула кошку мордой к Геннадию, и Касси демонстративно зевнула, показав маленькие, но острые зубы. – Если б не Касси, я б и тебя не услышала. Ты чего пришел?
– А я… – Геннадий переводил слегка растерянный взгляд с Оли на кошку. – А моя не у тебя?
– Я же говорю тебе – я работаю! – раздражение даже наигрывать не пришлось. На самом деле, чувства Оли были гораздо сильнее раздражения. Ей хотелось взять что-нибудь… ну хоть вон зонтик… и вмазать Гене прямо по губам. Чтобы так же расквасить, как он Тасе. Но этого делать никак нельзя. По крайней мере, не сейчас.
– А, ну ладно.
И Оля захлопнула перед ним дверь. Касси, словно почуяв, что ее миссия исполнена, стал рваться с рук, и Оля ее опустила на пол. А сама Оля пошла в спальню.
Тася сидела на кровати и смотрела на нее огромными испуганными глазами.
– Это был он?
– Да.
– Спрашивал про меня?
– Да.
– Что ты сказала?
– Что тебя у меня нет. И что я работаю.
Тася ссутулилась, спрятала лицо в ладони и тихонько заплакала.
Вся Олина злость куда-то делась. Она подошла, села рядом и обняла Тасю за плечи.
– Тась, ну нельзя так больше, неужели ты не понимаешь?
Тася ткнулась ей в плечо лицом, прерывисто вздохнула.
– Липочка, а можно... можно… я у тебя поживу... немножко? – Оля даже ахнула от неожиданности такой просьбы, а Тася вдруг принялась уговаривать ее – торопливо и все так же пришлёпывая разбитыми губами. – Понимаешь, я не могу к нему сейчас… пожалуйста, Липочка… Я буду убираться, готовить, все-все буду делать, что ты скажешь, только…только не отдавай меня ему!
Оля не верила собственным ушам. А как же Гена, которому Тася всегда находила оправдание? А тут вдруг…
– Тася, – она попыталась заглянуть молодой женщине в лицо. – Тася, что случилось-то?
– Липочка, пожалуйста, я все-все сделаю, пожалуйста! – Тася, кажется, ее не слышала. Снова скрючилась, прижав руки к животу, и начала раскачиваться.
Оля вздохнула.
– Да конечно, живи, только успокойся, я прошу тебя.
Тася шмыгнула носом, икнула.
– Спасибо, Липочка! Я на полу могу спать.
– На коврике у входной двери, – мрачно пошутила Оля. Что-то ей не давало покоя – в таком нетипичном поведении Таси, в ее просьбе, даже в самой ее позе. Как она руку прижимает… А может, это не в ушибе руки дело, а в том, что она живот прикрывает…
– Тася, ты беременна?
И Тася разрыдалась – громко и навзрыд.
***
Теперь Тасю пришлось успокаивать уже всерьез – пустырником. А потом Оля выслушала рассказ соседки, все больше и больше мрачнея лицом.
Детей Тася с Геннадием не планировали. То есть, Тася хотела. А Гена – нет. Говорил, что пока денег нет. Что не потянет двух дармоедов – тут Оля скрипнула зубами. Но брак в силиконовых изделиях решил все по-своему.
– Или он надел плохо, - шмыгала носом Тася, развозя слезы по лицу. – Или… я не знаю… я, правда, не знаю, как это случилось. И черт меня дернул ему сегодня об этом сказать…
– Надо было месяце на седьмом сказать. Или накануне родов, ага, – не удержалась от реплики Оля. – Тася, что бы изменилось в другой день?!
– Ему сегодня на работе сказали, что его сокращают!
Оля хмыкнула. Тут трудно спорить – день и в самом деле не очень подходящий. Но это не повод распускать руки. Тем более – на беременную женщину!
– Он уже пришел пьяненький, – тихо рассказывала Тася. – А когда я ему сказала…. Ой, – Тася снова спрятала лицо в ладони. – Он так кричать начал. Так кричал, так кричал. Чтобы я аборт сделала срочно. А я сказала, что не буду. И тут он меня ударил. Закричал, что сам меня на аборт отведет, если я такая дура. И я… я… – Тася опять заплакала.
Оля вздохнула – и пошла во второй раз ставить чайник.
***
– Спать будешь на моей кровати.
– Да что ты, Липочка! – всплеснула руками Тася, опять едва не опрокинув чашку. Рука у нее стала двигаться более-менее нормально. – Мне и на диване отлично будет!
– Диван рядом с компьютером, а я буду работать допоздна, – Оля отхлебнула чаю. – Тася, у меня работа срочная, так что прости, я вряд ли в ближайшие дни смогу уделить тебе много времени.
– Да не надо ничего! – снова замахала руками Тася. – Ты работай, не обращай на меня внимания! Что тебе на ужин приготовить?
Оля вздохнула, смиряясь с неизбежным.
– Что найдешь в холодильнике – из того и готовь. Я попозже закажу продукты. А теперь извини – мне надо работать.
– Иди-иди, я тут все приберу!
***
Когда Оля спустя два часа вернулась на кухню, там все сверкало так, что буквально до боли в глазах. Ее внезапная домработница обернулась от плиты. В руках у нее было средство для чистки с распылителем, а на руках - оранжевые резиновые перчатки.
– Тася! – не смогла сдержать обреченного вздоха Оля. – Ну зачем вот это все?! У тебя же рука болит!
- Я макароны с фаршем сделала по-быстрому! – Тася проигнорировала Олины слова про руку и махнула пульверизатором в сторону идеально чистой плиты, на которой стоял сотейник. – Ты проголодалась?
Оля вдруг поняла, что да. И раз уж все равно приготовлено…
– Давай ужинать.
– Мяу! – согласилась присоединившаяся к ним Касси.
***
Следующие несколько дней прошли у Оли под девизом «День сурка». Некоторую новизну внес только тот факт, что теперь она жила не одна. Оказывается, Оля отвыкла жить с кем-то. А тут и ванную по вечерам и утрам приходилось делить с Тасей. И туалет мог оказаться занятым. Впрочем, это, кажется, стало единственным неудобством. Ну, и еще то, что пришлось спать на диване. Впрочем, Оля так уставала, что засыпала мгновенно, несмотря на то, что диван не так удобен, как кровать.
Зато с утра ее ждали завтрак и свежесваренный кофе. А рядом с тарелкой каши лежал листок со списком необходимых покупок. Оля завтракала, делала заказ в службе доставки и садилась работать. Когда привозили заказ – выходила встречать курьера, а Тася в это время отсиживалась в спальне. Потом обед – и снова работа, до ужина. А Тася в это время вылизывала до алмазного блеска квартиру. Оля смирилась и махнула рукой. Надо же Тасе чем-то заниматься. На предложение почитать – зря, что ли, в кабинете два книжных шкафа – Тася робко спросил, можно ли включать иногда телевизор на кухне. И по вечерам Оля слышала негромкое бормотание ток-шоу и сериалов. Впрочем, она часто по привычке работала в наушниках.
Так продолжалось пять дней, пока не наступило двенадцатое. И Оля не сдала работу. Заместитель начальника редакции что-то опять многословно булькал и жужжал про то, что тут вот еще надо кое-что сделать, тоже срочное, но Оля безапелляционно отрезала: «В понедельник». Ей позарез нужен отдых.
***
– Тася, мы сегодня будем пить вино! – Тася округлила глаза, а Оля поспешно исправилась – Ну, то есть, я буду пить вино, а ты – сок! С тебя праздничный ужин!
– А повод-то какой, Липочка?
– Я сдала работу! – Оля торжественно подняла вверх указательный палец. – И у меня будет несколько дней отдыха. И потом, мы же так и не отметили твое новое положение. Ты мне напиши, что надо купить – я пойду в магазин за вином.
– Хорошо.
***
Оля просидела безвылазно дома, как чистопородный сыч в своем болоте, несколько дней. Однако стоило ей выйти за дверь квартиры, она тут же встретила соседа драгоценного.
Чтоб тебя понос прохватил, тварь.
– У меня к тебе разговор, соседка.
Ни здрастье, ни насрать, как говорится.
– Только недолго, у меня времени мало.
– Все работаешь?
– Все работаю.
– Работа – это хорошо, – хмыкнул Геннадий. – Меня вот выперли с работы, знаешь, наверное?
От его быстрого внимательного взгляда Оля почувствовала внезапный холодок по спине.
– Нет. Откуда бы?
– Ну может Тася говорила.
– Я ее не видела уже несколько дней.
Геннадий прошелся по ней еще одним внимательным взглядом. Оле захотелось этот взгляд с себя смыть.
– Вон оно как… – протянул он с непонятной интонацией. – А ведь Тася пропала.
– Как – пропала?! – Оля попыталась придать своему вопросу как можно больше экспрессии.
– А вот так, – картинно вздохнул Геннадий, не сводя с Оли цепкого взгляда. – Ушла из дома дней пять назад – и не вернулась.
– Так заявление надо в полицию подать! – энергично предложила Оля.
– Да вернется, наверное, – медленно протянул Геннадий. – Поругались мы, она обиделась. Наобижается – придёт.
Желание вломить Геннадию между глаз – или между ног – вернулось. С утроенной силой.
– Удачи, – процедила Оля. – Мне пора.
Она протиснулась боком мимо соседа и, конечно, не видела, каким взглядом он посмотрел ей в спину. И как потом долго звонил в дверь ее квартиры, несмотря на то, что хозяйка только что покинула свой дом. Как что-то говорил в эту самую дверь, пока спускающийся с верхнего этажа пешком жилец не заставил его вернуться в свою квартиру.
***
– Липа, а расскажи, как вы с Борисом познакомились? – Тася раскладывала по тарелкам ужин. Обалденно пахнущий, кстати. А Оля разливала вино и сок.
– Обыкновенно, – пожала плечами Оля. – Я пришла к нему лечить онихокриптоз.
– Чего?! Липа, как ты любишь умные слова! Что это такое?!
– Ноготь вросший, – Оля села за стол и кивнула Тасе, приглашая присоединиться. – На большом пальце на правой ноге. Крайне неприятная вещь. Ну и вот…
– Сразу влюбился? – ахнула Тася.
– Ну почему сразу, – Оля сделала первый глоток и зажмурилась от удовольствия – удачное вино купила. – Не сразу. На третьем… да, точно, на третьем посещении он меня лишил девственности прямо на кушетке кабинета.
– Да ты что?! – Тася ахнула и прижала пальцы к губам. – Прямо вот… в кабинете?! – этот факт соседку, кажется, поразил сильнее всего.
– Ешь давай, – усмехнулась Оля. – Ну да, а что такого? Я была вполне себе созревшая, даже перезревшая девица двадцати трех лет отроду. Боря был… ну он всегда был очень обаятельным. Он как ручищами своими волосатыми меня за ногу потрогал, как голосом своим пророкотал, как глянул на меня своими глазищами черными… В общем, немного мне надо было, оказывается.
– Ух ты… Как у вас быстро, – восхищенно вздохнула Тася. – А потом?
– А потом Боря вспомнил, что он хороший порядочный еврейский мальчик. И раз он меня обесчестил, то обязан жениться.
– А ты?
– А я что, дура, что ли – отказываться? Ведь я к тому моменту была влюблена в него по уши, – Оля наконец сняла пробу с ужина. – Ой, Тася как вкусно! Давай есть, пока не остыло!
И две женщины принялись за еду.
***
– И все-таки скажи правду, Липа, неужели ты никогда не жалела?
– О чем? – лениво отозвалась Оля, покачивая вино в бокале. Господи, хорошо-то как. Вино вкусное. Сыр вкусный. А какая вкусная лазанья у Таси получилась…
– О том, что с Борисом развелась.
– Господи, конечно, нет.
– Так он, может, перебесился бы, наверное. У мужиков же со временем уже это... – Тася порозовела. – Ну, им меньше надо. Устал бы ходить налево. Он же старше тебя. А если б ребеночка завели…
Оля вздохнула. Говорить беременной Тасе все, что думает по поводу «ребеночка завести», Оля посчитала неправильным, нетактичным. Поэтому она просто молча пополнила бокалы – себе вином, Тасе соком.
– Он же хороший был, – зачем-то продолжала гнуть свою линию Тася. – Интересный такой, ну, внешне. И зарабатывал нормально. И к тебе он относился хорошо.
– Хорошо – это не бил? – Тася вздрогнула, и Оля поспешила исправиться. – Прости, Тась, но… У каждой женщины, видимо, есть то, что она простить не может. Никогда не сможет, понимаешь? Да и не в прощении дело, если вдуматься.
– А в чем? – не унималась Тася.
– Противно просто, – призналась Оля. – Просто противно, понимаешь? Что он этими губами, которыми тебя целует, – других целовал. Может быть, даже сегодня. Или вчера. И что руками этими он обнимает тебя – и кучу других женщин. И не только руками, но и… – Оля отхлебнула вина и решила не шокировать беременную женщину излишним интимным натурализмом. – Нас слишком много было в нашей супружеской постели. Как будто групповуха.
– Это плохо, да, – после паузы тихо отозвалась Тася. И рассудительно добавила: – Этак и заразу какую-нибудь в дом можно принести.
– Ой, в этом отношении можно было быть спокойной, – фыркнула Оля. – По части безопасного секса Борис мог бы лекции читать. Он к этой теме очень серьезно относился.
– Какой молодец!
– Тася! – рассмеялась Оля. – Ты зачем упорствуешь? Все это уже в прошлом.
– Ну что поделать, если у твоего мужа, такого со всех точек зрения положительного, был всего-навсего один-единственный недостаток.
Оля сделала долгий глоток, зажмурилась. Тася-Тася, зачем ты вот это все разворошила?
– Ну, во-первых, – начала она медленно, не открывая глаз, – и этого одного недостатка за глаза хватит. А во-вторых, недостаток не единственный.
– Я вот чувствую, что ты придираешься к Борису! Ну, что там у него за недостаток еще?
– Его мама, – Оля открыла глаза. – И моя свекровь.
– Ой, ну ты сказала! – Тася в ответ даже глаза закатила. – У всех мужиков такой недостаток есть. Кроме сирот. Не зря же говорят, свекровка – злая головка. И все как-то живут.
– Нет, Тась, ты не понимаешь. Это не просто свекровь. Это еврейская мама позднего долгожданного единственного сына.
– И что в ней такого особенного?
– Понимаешь… - Оля медленно наливала вино. – Нас с самого начала было не двое. Сначала было трое: Борис, я и его мама.
– Липа, ты наверняка преувеличиваешь.
– Скорее преуменьшаю! - фыркнула Оля. А потом встала – и с некоторым изумлением констатировала легкое головокружение. Вот же какое вино оказалось коварное. – Подожди, сейчас кое-что покажу!
Через пару минут Оля вернулась на кухню.
– Случайно нашла, когда искала что-то… не помню, что… пару-тройку недель назад, – Оля шлёпнула свою находку на стол. – Любуйся!
Тася осторожно взяла небольшую вышивку, оформленную в рамку. На полотне был вышит хорошенький черненький котенок.
– Какой лапушка, – Тася покрутила в руках рамку. – Не знала, что ты вышиваешь.
– А это не я! – Оля откинулась спиной на стену и с наслаждением сделала глоток вина. Имеет право, в конце концов, даже напиться! – Это Боренька.
Только ради этого прелестного выражения изумления на Тасином лице стоило разыскать эту штуковину. Соседка теперь разглядывала вышивку не как милое женское рукоделие, а как нечто совершенно диковинное.
– Ну лучше уж так… – протянула она неуверенно. – Чем пиво пить…
– Да какое пиво, Тась, - рассмеялась Оля. Она чувствовала, что вино уже хорошенько ударило в голову. И ее это устраивало. – Это Боренька в детстве вышивал. Мне этого котенка свекровь на свадьбе преподнесла. Как восьмое чудо света.
– Ну… правда… – пробормотала Тася. – Странно как-то.
– Она мне все уши прожужжала. Какой Боря хороший сын. И как он в детстве вышивал. И на скрипке играл.
– На скрипке?! – этот факт окончательно подкосил Тасю. – Ни за что бы не подумала, что он еще и на скрипке…
– И на гитаре, – с каким-то непонятным удовлетворением подтвердила Оля. – Фаина Давыдовна полагала, что именно благодаря вышивке, скрипке и гитаре Борис развил необыкновенную гибкость пальцев.
– А зачем… зачем ему эта гибкость? – оторопело спросила Тася. – Он же не стал профессиональным скрипачом?
– Хирургу гибкие и сильные пальцы нужны не меньше, чем скрипачу. А может, – закончила Оля тихо, – и больше.
– Это точно, – так же тихо согласилась Тася. А Оля продолжила совсем не в тему.
– И это ее бесконечное – Боря то, Боря се, Боря любит на завтрак кашу, Боря каждый день должен кушать суп, у Бори аллергия на пыль. Знаешь, если бы Фаина Давыдовна через год с небольшим после нашей свадьбы не уехала в Израиль – мы бы через этот же год с небольшим и развелись. Уж очень ее много было в нашей жизни. А так… еще прожили какое-то время. Только нас по-прежнему было не двое. Не мама, так… бабы его.
Они какое-то время сидели молча. Оля медленно цедила вино, Тася задумчиво качала апельсиновый сок в стакане.
– А у твоего мужа отец русский получается, да? – неожиданно спросила Тася. Оля едва не поперхнулась вином.
– С чего ты взяла?
– Ну… он же Киваев? Как и ты?
– Нет, Тась, – усмехнулась Оля. – Киваева я по своему отцу. Я после развода себе вернула девичью фамилию.
– А у мужа твоего какая фамилия была?
– А вот это, Тасенька, – Оля отсалютовала соседке бокалом с вином. – Это и есть третий недостаток.
– Как фамилия может быть недостатком? – Тася, тем не менее, вернула ей жест стаканом.
– Запросто. Если эта фамилия – Накойхер.
Соком Тася поперхнулась и долго кашляла, вытирая слезы салфеткой.
– Как?!
– На-кой-хер, – с наслаждением повторила Оля. Она чувствовала, что вина принята уже увеселительная доза.
– Ты меня разыгрываешь! Не бывает такой фамилии. Не может быть!
– Фаина Давыдовна мне не раз и не два читала лекции о древнем и славном роде Накойхер. И какие в этом роду были замечательные люди. И про Боренькиного покойного папеньку, Бориса Натановича Накойхер, целого доктора химических наук с придыханием и практически с пеной у рта докладывала. И какая это большая честь – носить фамилию «Накойхер». Так что, Тась, возвращаясь к твоему вопросу, – Оля тихонько звякнула своим бокалом о стакан Таси. – Нет, не жалею я, что развелась. Олимпиада Аскольдовна Накойхер – ужасно звучит.
Тася не сдержалась и хихикнула.
– Слушай, все спросить хочу…
– Я так поняла, у тебя много вопросов накопилось про мою жизнь.
– Ой, прости, Липа, если я лезу не в свое дело, я больше не…
– Да спрашивай уже, – Оля прижалась затылком к стене. – Я просто не подозревала, что вызываю у тебя такой интерес.
– Да я просто…. – Тася смущенно улыбнулась. А Оля подумала некстати о том, что такое любопытство – от того, что дела настоящего у Таси нет. Надо ей на работу устроиться. Только с паспортом нужно сначала что-то решить… Ладно, Оля подумает об этом завтра. Сегодня – вино и откровения. Оказывается, рассказывать о себе… приятно. – Липа, а почему тебя так назвали – Олимпиада?
– Папочка дорогой постарался, - с удовольствием ответила Оля. – В честь олимпиады восьмидесятого года. Папа тогда подростком был, она на него произвела огромное впечатление. Но, знаешь, что самое удивительное? – Оля взяла бутылку и с огорчением констатировала, что она почти пуста. Вытряхнула остатки вина себе в бокал. – Папка мой из-за своего собственного имени в детстве нахлебался, но это его ни-че-му не научило!
– А его почему… так назвали? – любопытство Таси все никак не утихало. – Это же… немецкое имя?
– Нет, не немецкое, – Оля растягивала последние глотки вина. – Наше.
– Да ладно?! – ахнула Тася.
– Аскольдом звали одного из сподвижников Рюрика. Он потом тоже княжил в Киеве. А дедушка мой был учителем истории.
– Чего только от тебя не узнаешь, – пробормотала Тася. – Давай спать, Липа?
– Давай, - Оля совершенно кстати – или некстати – зевнула.
– Иди, отдыхай, Липочка, я тут приберу все.
– Давай я помогу.
– Иди-иди!
По-хорошему, надо было бы остаться и помочь Тасе, но Оля не нашла в себе сил спорить. Быстренько умылась – и завалилась спать. Уснула Оля мгновенно.
ГЛАВА 3. Состояние тревоги в связи с неудачами и несчастьями (R45.2)
Вино, бывшее накануне таким вкусным, наутро обернулось головной болью. Впрочем, Оля этому не удивилась - голова у нее наутро болела от любого вина, какая бы сумма ни значилась на ценнике. В этот раз голова болела не сильно, так, умеренно. Но раздавшийся резко звук дверного звонка заставил поморщиться. Ну какая гадина в… – Оля повернула руку с браслетом-часами к лицу… в десять утра в субботу…
В кабинет поскреблась, а потом заглянула Тася.
– Липочка, там он… Гена…
Оля посмотрела на бледное до белого Тасино лицо, вздохнула и медленно села на диване.
– Кыш в спальню.
Нечего смотреть, как я буду мужика твоего убивать.
Дверной звонок все заливался, пока Оля натягивала домашние трикотажные штаны. Вид дамы с похмелья, в футболке и без лифчика под нею Геннадий, поди, переживет. А не переживет – его проблемы.
Перед тем, как открыть дверь, Оля решила накинуть цепочку. Которая появилась в ее квартире благодаря Борису. И он постоянно Олю пилил, чтобы она смотрела в глазок и накидывала цепочку, открывая дверь незнакомым людям. Теперь этот совет пришелся, кажется, кстати.
Оля вздохнула, накинула цепочку, пригладила волосы. А потом еще больше их взлохматила – и все-таки открыла дверь. Цепочка сразу натянулась под напором извне, а Оля вздрогнула.
– Чего это ты на цепочки закрываешься, а, соседка? – в щель просунулся нос Геннадия. Прямо так и напрашивающийся, чтобы по нему вломили. Или прищемили.
– Тот, кто является в субботу в десять утро, мне не друг, – огрызнулась Оля. – Ты меня разбудил! Какого хрена тебе надо, Геннадий?
– Я все знаю.
– Отлично, – зевнула Оля. – Расскажи мне правду об Атлантиде.
– Я знаю, что моя баба у тебя.
Головной боли пришлось отступить. Как, вот интересно, как он об этом догадался?! Тася сама как-то сказала? Не может быть. Да и какой ей смысл это делать?
– С чего ты взял? – никаких других ответных слов у Оли не нашлось.
– Не отпирайся, я знаю. Отдай мне Тасю.
– Ты чокнулся, Подопрелов, – в памяти вдруг всплыла фамилия соседа. Дебильная, как и сам Геннадий. – Иди, проспись.
– Дверь открой! – цепочка натянулась еще сильнее, голос звучал громче. – Впусти меня, говорю!
– Я сейчас полицию вызову! – Оля чувствовала, что страх где-то рядом. Она сжала кулаки, вонзая ногти в ладони. Ничего он ей… им… не сделает. И нельзя позволять этому ничтожеству себя запугать!
– Попробуй.
Оля увидела, как внизу в щель проснулась нога в обтрепанном тапочке, как выше протиснулось колено. Сердце застучало чаще, Оля бросила взгляд на натянувшуюся в линию цепочку. Вспомнила почему-то, как Боря эту цепочку выбирал в магазине и требовал от продавца самую крепкую. Звенья были и в самом деле толстые. Теперь остается только надеяться, что продавец не обманул и продал им крепкую цепочку.
– Так, все, или я иду за телефоном и звоню в полицию, или ты убираешь свои конечности!
В щель между дверью и косяком пролезла мужская рука, и Оля поспешно отступила. Под ногами замяукала Касси.
– Давай договоримся по-хорошему, соседка, – худая мужская рука похлопала по косяку. Оля некстати вдруг порадовалась тому, что и дверь у нее добротная. Металлическая. Тоже Борис ставил.
– На хуй иди.
– А еще культурная женщина, редактор… – раздалось из-за двери глумливое. А потом рука, колено, тапок – все исчезло. – Ладно. Свидимся еще, соседка.
Оля толкнула дверь – и с облегчением почувствовала, как она закрылась. Щелкнула собачка, Оля повернула защелку, потом взяла ключ, заперла дверь за четыре оборота и лишь после этого обернулась.
На нее смотрела бледная как мел Тася.
– Липа, что он хотел? – Тасин голос звучал тихо.
– Сотку опохмелиться, – проворчала Оля. А потом вздохнула. – Тась, свари кофе, будь человеком. А я пока в душ.
– А кашу тебе какую?
Кашу не хотелось пока никакую, но Оля не стала обижать Тасю.
– Любую.
***
Оля позавтракала кашей и кофе – без особого аппетита. Тася молча хлопотала по кухне, а Оля пыталась думать. О том, что делать.
В полиции над ней посмеются в лучшем случае – в этом Оля была уверена. Нет же состава преступления. Как говорится, убьет – тогда и звоните. А с другой стороны, можно же и иначе рассудить. Что им Геннадий сделает? Дверь ему Оля больше не откроет. Продукты и бытовую химию можно и дальше в службе доставки заказывать.
Нет, ну это не дело. Что они теперь с Тасей так и будут постоянно в квартире сидеть? Тасе в ее положении вообще гулять полагается! Что же делать?
Оля вздохнула. А Тася всхлипнула. Села рядом, за стол, снова съежилась.
– Прости меня, Липочка, что я тебя во все это втравила. Надо мне, наверное, к нему вернуться. Не убьет же…
– Не смей! – рявкнула Оля и охнула. Головная боль тут же стрельнула в висок. А Тася съежилась еще больше. – Извини, – вздохнула Оля. – Я что-нибудь обязательно придумаю. Но ты и думать не смей о том, чтобы к нему вернуться, поняла меня? О ребенке подумай.
Судя по взгляду Таси, слова про ребенка – стопроцентный железный аргумент. Вот и отлично.
В ногу толкнулась Касси и требовательно мяукнула. Оля наклонилась и потрепала кошку по ушам.
– Не верю. Тася тебя наверняка кормила.
– Ой, Липа, а у коти корм кончился! – всплеснула руками Тася. – Я ей остатки выложила, но там совсем чуть-чуть было. Может, курочки ей сварить?
– Не надо ей курочки, – вздохнула Оля, вставая.
Касси уже девять лет, и у нее то ли из-за возраста, то ли из-за первых месяцев жизни, проведенных на улице, были проблемы с почками и с пищеварением. Ветеринар назначил Касси специальный корм. Который продавался только в специализированных зоомагазинах. А значит, придется выходить на улицу. Вот выбор за Олю и сделан. Она почувствовала странное облегчение. Это и в самом деле как-то глупо и даже стыдно – запираться дома из-за соседа. Чего его бояться? Что он ей сделает – в подъезде, на улице, среди белого дня? Он только запугивать мастер. А так – трус. Только трус может ударить беременную женщину. Трус и мразь.
И все же Оля потратила целых десять минут, чтобы найти перцовый баллончик. Тоже Борино наследие. Наверняка, уже просрочен – пять лет после развода прошло. Но наличие баллончика в рюкзаке все же прибавляло уверенности.
– К двери, если будет звонить – даже не подходи, поняла меня? – Оля застегнула рюкзак, закинула на плечо. – Я дверь своим ключом открою. А ты иди в спальню, книжку почитай.
– Не могу я книжки читать, у меня там суп на кухне варится.
– Ну, или суп вари, – вздохнула Оля. – Я скоро вернусь.
***
Страх все же сидел внутри. Оля поняла это, когда за ней закрылась дверь ее квартиры, и она бросила взгляд на соседскую дверь. Взгляд этот был панический.
Ну что он сделает ей, в самом деле?! Но Оля не стала ждать лифт, а быстро поспешила к лестнице. В конце концов, у нее есть перцовый баллончик! Скорее всего, уже не действующий. Но это больше оружие морального, чем физического характера.
На улице стояла сырая хмурая промозглая осень. Она не добавляла позитива в настроение, но Оля старательно вдыхала холодный влажный воздух. И убеждала себя, что это прекрасный воздух. И что они обязательно будут выходить на улицу – и она, и Тася. Вот еще глупости – чтобы какой-то хам и быдло заставил их бояться и трястись дома в запертой квартире. Не дождется! И с работой Тасе они обязательно что-нибудь придумают.
Телефонный звонок застал Олю, когда она уже подходила к магазину. Оля вздрогнула. Тут же выругала себя. Чего она боится?! У Таси даже телефона сейчас нет, это не она звонит. А остальные звонки – безопасны и не должны вызывать тревоги.
Это оказался папа.
– Здравствуйте, Аскольд Иванович.
– И вам здравствуйте, Олимпиада Аскольдовна, – рассмеялся отец. – Ты что-то совсем про нас забыла, дочь. Мама волнуется.
– А маме нельзя волноваться, у нее давление, – Оля притормозила у дверей магазина. Лучше поговорить на улице.
– И в кого ты такая язва?
– Даже не знаю, – теперь рассмеялась Оля. – Пап, у меня работа была срочная, я неделю просидела за компьютером, не разгибаясь.
– Безобразие. Маме лучше этого не знать.
– Да, давай ей не будем говорить, – согласилась Оля. – Я обязательно в ближайшие дни к вам заскочу. Мне надо с тобой посоветоваться.
– Вот как? Это по какому же поводу?
– По житейскому, пап.
– Бачок потек?
– Нет, – снова рассмеялась Оля. – Дома все в порядке. Мне нужен совет от человека с большим жизненным опытом по поводу одной… непростой жизненной ситуации.
– Липа, что у тебя случилось? – голос отца стал напряженным. Оля про себя выругалась. Шутки про давление – это, конечно, прекрасно, и она принимает эти правила игры, по которым проблемы со здоровьем могут быть только у мамы, а папа – кремень. Но на самом деле ему уже шестьдесят шесть, и это надо учитывать.
– У меня все в порядке! – поспешила она уверить родителя. – Это касается моей соседки, Таси.
– А! – выдохнул отец. – Ну, приезжай, расскажешь, что там у твоей Таси случилось.
– Обязательно! – пообещала Оля. На том они и распрощалась. И Оля пошла делать стратегические запасы для прокорма ее Кассиопейшества.
***
Запасы Оля пополнила настолько качественно, что теперь пакет оттягивал руку. Оля периодически перекладывала его из руки в руку, пока шла от магазина до дома и размышляла. Главным образом о том, чем может ей помочь папа. Аскольд Иванович Киваев – инженер метрополитена. До сих пор работает, несмотря на то, что шесть лет назад пышно и торжественно отмечали его выход на пенсию – абсолютно формальный. Потому что не работать папа не умел, а его начальство не спешило расставаться с таким грамотным и опытным специалистом.
Чем же папа может помочь? Вряд ли он сумеет устроить Тасю на работу в метрополитен. Да и вопрос трудоустройства – вторичен. Первый вопрос – забрать как-то документы. Чтобы подать на развод – это самое важное. Ну и чтобы трудоустроиться в перспективе. Хотя трудоустройство беременной женщины – тот еще квест, как внезапно поняла Оля. Да еще и вопрос жилья тоже надо как-то решить. Нет, Оля Тасю на улицу не выгонит, конечно. Но и к тому, что помимо Таси, в Олиной квартире в перспективе может появиться еще и младенец, Оля была не готова.
Оля свободной рукой потерла лоб. Как же все это сложно. И почему в любой сложной жизненной ситуации женщина сразу думает о том, к какому мужчине обратиться за помощью или хотя бы за советом? Ну, по крайней мере, Оля, оказывается, именно такая женщина.
Интересно, как бы отреагировала на все это Борис? Из-за притащенной с улицы кошки он устроил Оле форменный скандал. А тут целого человека Оля приютила.
Но почему-то казалось, что Борис бы Тасе помог. Более того, он это сделал бы, скорее всего, гораздо эффективнее, чем сама Оля. И чем Олин папа.
Оля вздохнула, доставая связку ключей с таблеткой домофона. Ох, Тася, Тася… Вот зачем ты расспрашивала меня о бывшем муже? Теперь Оля по любому поводу вспоминает Бориса.
***
Ключ в замке не повернулся. Не поверив ощущениям в собственной руке, Оля нажала на дверную ручку – и дверь поддалась. Но ведь Оля совершенно точно закрывала дверь на ключ. Правда, запасной комплект лежал на видном месте на полке – потому что Оля регулярно засовывала свой комплект ключей куда-то, где потом не могла найти, за что тоже раньше регулярно получала выговоры от Бориса.
Да к черту Бориса! Почему дверь не заперта?! Не значит же это, что Тася…
Оля потом так и не смогла объяснить – в первую очередь себе – почему она толкнула дверь и вошла в квартиру. Ну потому что там же Тася…
В квартире было тихо.
– Тася! – негромко окликнула Оля. Никто ей не ответил. Не разуваясь, Оля сделал несколько шагов в сторону поворота коридора на кухню. А оттуда что-то неожиданно ударило ее в лицо. Пакет с кормом для Касси тяжело шлепнулся Оле в ноги. А со следующим ударом шлепнулась и сама Оля.
***
– Что, язык-то прикусила?! – Геннадий прижимал ее за шею к полу. Оля как-то отстранённо подумала о том, что под холодильником мусор, до которого во время уборки не добралась швабра. В носу и губах было горячо и кололо. И дышать получалось только ртом. – Что, не такая говорливая стала?!
– Отпусти, придурок!
Олю за шиворот приподняли – и ударили головой о пол. Голова отозвалась болью.
– Гена, пожалуйста, не надо! – раздался голос Таси. – Геночка, пойдем домой, я тебя прошу, не трогай Липу!
– А ну отвали! - раздался женский вскрик, а потом звук удара.
– Не трогай беременную женщину, урод! – прошипела Оля сквозь разбитые губы, пытаясь вырваться из захвата рук Геннадия.
– Недолго ей быть беременной! Слышь, ты, забейся в угол и не отсвечивай! А с тобой… – Оля почувствовала, что ей чем-то стягивают руки за спиной. Оля снова дернулась, но было уже поздно. – С тобой у нас сейчас беседа интересная будет. Воспитательная. О том, как правильно с мужчиной надо обращаться.
И тут с нее стали стаскивать джинсы.
Насиловать. Он собирается ее изнасиловать. Господи, как мог с Олей произойти весь этот кошмар?!
Она упустила шанс на сопротивление. И теперь лежала на животе со связанными за спиной руками. Снова раздались причитания Таси, еще один удар, вскрик и звук упавшего тела.
Ах ты мразь.
И снова Оля вспомнила слова Бориса.
***
– При попытке изнасилования и вообще любом нападении лучше всего кричать «Пожар!». «Помогите!» или «Насилуют!» практически бесполезны. Если же шансов на стороннюю помощь нет, пробуй эффект неожиданности.
– Что, читать насильнику Есенина?! – тогда попыталась съязвить Оля. Она считала, что у Бориса эта помешанность на безопасности – профдеформация.
– Можно и Есенина. Демонстрируй максимально неадекватное поведение. Имей в виду – у насильника в голове есть собственный сценарий того, что должно произойти. Он считает, что полностью владеет ситуацией. Любое отклонение от того, как должна себя вести жертва – плакать, отбиваться, кричать – поставит его в тупик и даст тебе время и шанс. И потом, они все трусы. Только трус может взять женщину силой. Трус и подонок. Ты же умница, Оля. Ты наверняка сможешь придумать, чем ошарашить дурака и труса. Хотя я очень надеюсь, – добавил Борис с нажимом, – до этого не дойдет. И ты не будешь ходить без меня поздно вечером.
Тогда она фыркнула, что это он виноват, со своими дежурствами – что она ходит по вечерам одна.
***
А теперь эти слова Бориса отщёлкивались в голове.
Кричать бесполезно – дома в это время суток мало кто есть, разве что дети или пожилые люди. А, хотя же сегодня суббота. Но при попытке кричать в ее положении Геннадий мгновенно заткнет ей рот.
Нет, нужно другое.
Ошарашить. Неадекватное поведение. Не по сценарию.
– Слышь, ты, гондон, не забудь надеть гондон.
Олю еще раз приложили головой к полу.
– Заткну-ка я тебе рот. Носком. Любишь мужицкие вонючие носки?
Если ей заткнут рот, Оля потеряет свое единственное оружие. То, с чем она лучше всего умеет обращаться. В чем она профи.
Слова.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
– У меня СПИД, дебил. И, кстати, от него презерватив не защищает. Ну, как, хочешь еще тела комиссарского?
Оля почувствовала, как ей перестали сопеть в ухо. А между лопатками упёрлось колено.
– Да ты врешь! Спецом врешь, чтобы я тебя не тронул!
– Мои анализы находятся в столе, второй ящик слева. Я, правда, не уверена, что ты сможешь прочесть, что там написано – соображалки не хватит, там слова умные. Так что придется тебе поверить мне на слово, Геннадий. Ну, или рискни.
Он тяжело дышал, все так же упираясь ей коленом в спину.
– Откуда у такой чистой и правильной – СПИД?
– Зубы неудачно вылечила, – Оля понятия не имела, откуда это все берется в ее голове. Но у нее появилось ощущение, что, несмотря на то, что она лежит на полу, со связанными за спиной руками, в спущенных до колен джинсах, теперь именно она владеет ситуацией.
Это было ложное ощущение.
Ее резко перевернули на спину. В плечах заломило, и Оля застонала.
– Что, неудобно, да?!
Оля наконец смогла рассмотреть что-то, кроме пола кухни.
Какое же он ничтожество. Даже не он. Оно. И ведь по виду – дрищ дрищом. Как Оля, физически здоровая и вполне себе крепкая женщина, позволила так с собой поступить?! И кому?!
Оля чуть повернула голову. Тася лежала, скрючившись, в углу.
Нет, он не мразь. Он…
– Не буду я тебя трогать, ведьма. – Геннадий встал. – Никогда не доверял рыжим бабам, и правильно делал! Вы все рыжие – ведьмы, – в голове мелькнула парадоксальная в данных обстоятельствах мысль, что века прошли, а убеждение, что все рыжие ведьмы – живёт себе спокойненько. Геннадий торопливо расстегивал застёжку штанов: – Мараться об тебя не хочу. А вот бабу свою я прямо у тебя на глазах отдеру. Так отдеру, что все из нее вытрясу, поняла меня?! Чтоб тебе неповадно было в чужие дела лезть!
Тася в углу слабо дёрнулась и застонала.
– Не трогай Тасю! – заорала Оля, изо всех сил пытаясь сесть. – Не трогай Тасю, ты, животное, ублюдок! Оставь ее в покое, мразь, урод, тварь!
У Оли почти получилось сесть, когда в лицо пришелся удар ногой. А потом – градом, в лицо, в грудь, в живот. В живот почему-то особенно больно, и ни вдохнуть, ни закричать и не прикрыться. Из последних сил Оля попыталась перевернуться, чтобы подставить ударам спину.
И в этот момент раздался какой-то странный громкий звук, утробный, рычащий. Потом другой, тише, похожий на шипение. А потом громкий крик.
На этом Оля потеряла сознание.
ГЛАВА 4. Профилактическое хирургическое вмешательство (Z.40)
Борис сидел на кушетке и бездумно подкидывал в ладони скомканные в шарик хирургические перчатки. Как мячик. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз
В двери заглянула медсестра.
– Борис Борисович, давайте, я вам помогу раздеться.
Он отрицательно мотнул головой, продолжая подкидывать перчатки. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
– Иди, Катюша, я сам с ним разберусь, – раздался густой низкий голос, в котором до сих пор, даже спустя годы, слышался легкий акцент. Тер-Петросов тяжело опустился на кушетку рядом. – Повернись.
Борис замер. Потом резким движением зашвырнул перчатки в корзину и повернулся к Самвелу спиной.
Хирургический халат причудливой серо-бурой кучей улегся у его ног.
– Борис, скажи мне, кто она? Чья это жена или дочь? Большого начальника? Депутата? Крупного бизнесмена? – Борис продолжал молча смотреть на заляпанный кровью халат, а Самвел повысил голос. – Кто эта женщина, из-за которой ты поставил на уши всю больницу?! Она точно стоит этого? – Борис дернул плечом, а Самвел его за это плечо резко развернул к себе. – Боря, ты же главному звонил! И матом на него орал, потому что крови нужной группы и резуса нет. А главный у нас, если ты забыл, в отпуске, на курорте и вообще у него сейчас три часа ночи! Что происходит, Боря?!
Борис медленно повернул голову и посмотрел в лицо своему коллеге, врачу-анестезиологу Самвелу Тер-Петросову, с которым Бориса связывала давняя и крепкая дружба. Эх, Саня-Саня, зачем все эти вопросы, неужели и так непонятно?
– А ты что, фамилию ее не видел?
– Видел. Киваева. Ни о чем не говорит мне эта фамилия.
И в самом деле. Точно. Олька же не оставила себе его фамилию. Она Оле никогда не нравилась. А Самвел совсем не обязан помнить девичью фамилию жены Бориса.
– Ну а лицо? Лицо ты что, не узнал?!
– Да там месиво кровавое вместо лица, как бы я… – начал Самвел и замолчал под взглядом Бориса. Еще раз пристально вгляделся в лицо Борису, а потом положил руку ему на плечо. И тихо спросил: – Кто она, Боря?
– Это Оля. Оля, понимаешь? Моя Оля.
– Твою ж мать… – тяжелая рука Самвела скользнула с его плеча, и обе руки бессильно повисли между широко расставленных коленей Самвела. Умелые руки. Если бы сегодня не Саня дежурил… Без Самвела Борис как без рук. А если бы он сам сегодня не дежурил? А если не их больница была дежурной?! Сколько этих «если»…
Нет, об этом лучше не думать.
Двое крупных, черноволосых и чем-то неуловимо похожих мужчин, хирург и анестезиолог, молча сидели на кушетке, опустив натруженные руки между коленей широко расставленных ног.
– Сколько лет прошло, Боря?
– Пять.
– И?
Борис пнул ногой халат.
– И – что и? «А» и «Б» сидели на трубе. «А» упала, «Б» пропала, «И» осталась на трубе. Вот Олька как «А» упала, а я… как полная «Б»… пропал.
Самвел помолчал. Снова коснулся плеча Бориса рукой.
– Все будет хорошо.
– Не начинай, а?!
– Борька, ты же людей в фарш переломанных по кусочкам собирал. А тут… тут все не так страшно.
– Оставь эти сказочки для родственников пациентов!
– Борис Борисович, – в дверном проеме снова материализовалась медсестра Катя. – Вас там из полиции спрашивают.
– Отлично, – Борис тяжело встал. – У меня к ним масса вопросов.
***
Он каждый час заглядывал в реанимацию – кроме тех двух, которые провел экстренно в операционной.
Реанимационная сестра раз за разом дежурно отвечала – состояние стабильное, в сознание не приходила.
И на том спасибо.
***
Картинка, когда Оля открыла глаза, была мутной, размытой. Немыслимо болела голова. И дико хотелось пить.
В первый раз у нее такое похмелье. Что же она такое накануне пила? Крепкое, что ли? Водку?!
– Пришла в себя голубушка? – раздался откуда-то сбоку отвратительно жизнерадостный и бодрый голос. – Вот и хорошо, вот и замечательно. Вот Борис Борисович обрадуется!
Оля медленно повернула голову. Ни хрена себе у нее похмелье… Она же в больнице.
В больнице.
В больнице!
И тут Оля вспомнила все.
Накануне она имела дело не с крепким.
А с ядовитым.
***
– Бора-Бора не пробегал?
– Я здесь и я все слышу! – Борис вышел из операционной.
– Ой, БорисБорисыч, вас из реанимации искали! Киваева в себя пришла!
***
Оля еще долго, медленно и тягуче переваривала все, что обрушилось на нее из памяти. Ее избили. Она в больнице. Это факты. А сколько из них рождается вопросов…
Медсестра ни на какие Олины вопросы не стала отвечать, а вместо этого только спрашивала о самочувствии, не тошнит ли, и говорила, что придет врач и все расскажет. И что он очень рад будет, что Оля пришла в себя.
Ну да, прямо счастлив. Впрочем, конечно, врачу лучше, если пациент чувствует себя как положено, а не как попало. Хотя Оле казалось, что она-то как раз себя чувствует как попало. Все ныло, все болело. И дико хотелось пить. Но пить ей не давали. Без доктора нельзя – вот и весь сказ.
Ну и где он, этот доктор? Ах, как же все ноет, особенно голова. И в это время дверь в палату открылась.
***
Она не верила своим глазам. Может, это у Оли от ударов по голове какие-то галлюцинации, помутнение сознания или еще что-то?! Потому что перед ней стоял Борис.
Борис, в этом нет сомнений. Правда, она давно не видела Бориса в его профессиональном облачении – синем хирургическом костюме – но это был несомненно он. Какой-то стал совсем огромный – хотя никогда миниатюрностью и тонкостью не отличался. А сейчас и плечи как будто шире стали, и руки просто могучие. Но все такие же волосатые. И в треугольном вырезе рубашки темно и обильно. А вот от черных кудрей не осталось и следа – короткая стрижка, бритые виски. И короткая, ухоженная, черная, как и волосы, борода.
Как ты тут оказался, Боря?!
Несколько секунд ушло у Оли на то, чтобы осознать и сопоставить. Она в больнице. Борис – хирург. Получается, ее вчера привезли в больницу, где работает Борис?!
Не бывает в жизни таких совпадений!
Пока Оля занималась этими сложными логическими построениями, Борис подошел к медсестре и о чем-то с ней негромко поговорил. А потом обернулся к ней.
– Ну, здравствуй, Оля.
Что на это можно было ответить?
– Здравствуй, Борис.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Только очень пить хочется.
– Тебя тошнит?
– Нет.
– Давай так. Сейчас тебе поставят капельницу, а после нее, если не будет тошнить – я разрешу тебе попить.
– Хорошо, – кивнула Оля. Она никак не могла уложить это все у себя в голове. Вот она отвечает на вопросы врача. Просто отвечает на вопросы врача. А с другой стороны – это ее муж. Бывший муж. Больше этих двух простых мыслей ничего в голове не держалось.
Борис откинул одеяло и взялся за край ее одежды – оказалось, на Оле белая в какой-то то ли горошек, то ли цветочек рубашка до колена.
– Что ты делаешь?!
– Мне нужно посмотреть шов.
Эти слова наконец-то дали толчок мыслительному процессу. Шов. Борис – хирург. Значит, была операция. Что этот урод Геннадий с ней сделал?! Оля так сосредоточилась на этих мыслях, что почти не паниковала от того, что рубашку на ней задрали до груди. И, что кроме рубашки, на ней ничего нет. В конце концов, Борис это все уже видел и не раз.
– Шов хороший, – Борис аккуратно опустил рубашку, потом укрыл Олю одеялом. Обернулся к медсестре. – Тамара Михайловна, готовьте капельницу.
Когда медсестра вышла, Борис взял стул, поставил рядом с кроватью и сел на него верхом, опершись на спинку руками. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Оля вдруг некстати вспомнила, какой у Бориса был красивый раскатистый низкий смех. Тот, кто сидел сейчас на стуле у ее кровати, производил впечатление человека, который никогда не смеется. Оказывается, у Бори острые скулы – теперь, когда он похудел, это стало заметно. Особенно когда он так сильно сжимает челюсть. И темные глаза смотрят совсем неразличимо по выражению.
– Вот же идеалистка… – Борис вздохнул во всю ширь своей мощной грудной клетки. – Вот во что ты там опять вляпалась, Оля, блядь?!
А раньше ты столько не матерился, Боря! Слышала бы тебя твоя мама! Оля не ожидала, что желание непременно перечить Борису вернется так быстро. Буквально спустя несколько минут после встречи. И где? В палате реанимации!
– Не Оля-блядь, а Олимпиада Аскольдовна!
– Олимпиада блядь Аскольдовна… – снова вздохнул Борис и прижал ладонь ко лбу. И от этого его второго вздоха и короткого жеста Оле стало страшно. С ней… что с ней?! Почему ей ничего не сказала медсестра? А если… если Оле… удалили что-то… что-то важное?! Она ведь почти ничего не помнит с определённого момента. С какого-то удара – еще там, в квартире. Не помнит, как везли на скорой, не помнит, как готовили к операции. Что это была за операция?!
– Боря… – она двинула рукой и неосознанно коснулась пальцами его руки. Все такой же мохнатый и теплый. – Боречка, что со мной?
Дрожь покатилась по телу, когда Борис накрыл ее руку своей. Это, наверное, откат после наркоза.
– Нечего непоправимого, Липа. Но пришлось делать полостную операцию.
– А… а что там? – Оля чувствовала, как начинает щипать в носу и туманиться зрение. Вот, только от жалости к себе сейчас не хватало разрыдаться.
Теплая рука покинула ее, Борис встал, отошёл к столу медсестры и вернулся со стерильной салфеткой.
– Только не сморкайся. Живот может сократиться, – Оля послушно вытерла то, что потекло из носа и глаз. Сморкаться, как велели, не стала. А Борис продолжил: – У тебя были тупые раны в области живота, Липа. К сожалению, УЗИ показало разрыв селезенки.
– Сильный? – Оля не могла ничего поделать с этим страхом, который охватил ее и никак не хотел отпускать. Как же, оказывается, хочется жить. Если вдруг возникает угроза этой самой жизни.
– Вторая степень, – Борис говорил спокойно. – Кровопотеря умеренная, привезли быстро. В общем, все обошлось малой… кровью. Других внутренних повреждений нет, но завтра, как от наркоза нормально отойдешь, тебя еще раз вкруговую просветят, чтобы все точно исключить. Вчера не до того было.
Оля прикрыла глаза. И задала глупый и детский вопрос.
– Я не умру?
– Умрешь. Но гораздо позже и в окружении детей, внуков и, возможно, правнуков.
Оля слабо улыбнулась и открыла глаза. В чем-то Борис совершенно не изменился. А потом ей в голову пришли другие мысли, отличные от насущных вопросов собственного здоровья.
– Боря, а… а он?!
– Кто – он?
– Тот человек, который… который меня…
– Закрыли его, – словно сквозь зубы ответил Борис.
– Как – закрыли?! Что значит - закрыли?!
– Значит, находится под стражей, – неохотно ответил Борис. Оглянулся на дверь. Он явно ждал медсестру с капельницей.
– Боря, а что с Тасей?! – спохватилась Оля.
– Какая еще Тася?!
– Соседка моя! Наша! Ты не помнишь?! Жена этого… Он ее тоже бил!
– Так это сосед… – взгляд Бориса потемнел. Он резко встал. – Ничего не знаю про Тасю.
– Боря! – Оля схватила его за руку. – Боречка, я тебя умоляю, узнай, что с Тасей!
– Да что тебе за дело до нее?!
– Я прошу тебя… умоляю… она беременна. Боря, пожалуйста! – Оля чувствовала, что само собой потекло и из носа, и из глаза, но продолжала цепляться за ладонь Бориса, рыдая. Истерика? Ну и пусть истерика! Имеет право, в конце концов! Главное – Тася. – Я тебя умоляю, Боречка! Узнай, что с Тасей!
– Хорошо, – он аккуратно высвободил свою руку и обернулся к двери. – Тамара Михайловна, ну наконец-то! Реланиум добавьте.
***
Борис шел бесконечными переходами, которые сложным лабиринтом соединяли здания огромного больничного комплекса. Интересно, сколько от хирургического корпуса до роддома?
Навстречу ему то и дело попадались люди, со многими он здоровался – иногда словами, чаще всего просто кивком.
Такое ощущение, что его знает вся больница. А, может, так оно и есть.
***
В отделении патологии беременных Борис произвел фурор. Он шел по коридору, чувствуя на себе любопытные взгляды. Вот же бабье царство! Неужели у них тут совсем мужиков нет? Самвел говорил вроде, что в родильном точно есть анестезиолог-мужчина. Борис ему от всей души посочувствовал.
Вот, наконец, и нужная дверь. И даже не заперта, а, значит, хозяйка кабинета на месте. Повезло.
– Лара, привет.
– Какие люди! – из-за стола ему навстречу встала высокая женщина в белом медицинском костюме и с короткой стрижкой на темных волосах. Это для Бориса она Лара. А для прочих – заведующая отделением патологии беременных Лариса Константиновна Седых. – Кой черт тебя занес в такие дали?
– Мы пришли в дали, потому что нам не дали, - не пойми с чего вдруг неуклюже пошутил Борис, закрывая за собой дверь.
Однако Лариса эту незамысловатую шутку оценила – рассмеялась.
– Мой контингент, Боря, все, как одна, уже кому-то дал. Или постой-ка… – она прищурилась. – Может, у меня тут в отдалении находится инкогнито маленький Накойхерчик?
– Очень смешно, – буркнул Борис, садясь на кушетку. – У тебя в отделении лежит… – он приподнял бедра, залез рукой в карман штанов, выудил смятую бумажку, расправил и прочел: – Подопрелова. Таисия Подопрелова.
Лариса медленно села на свое место. Внимательно посмотрела на Бориса.
– Есть такая.
– Мне надо с ней поговорить.
– Так, Боря, выкладывай сразу, в чем дело.
– А ты чего сразу в штыки?
– Я не в штыки! Меня сегодня полиция уже навещала по ее поводу. Там домашнее насилие, ее беременную муж избил, и он под стражей.
– Я в курсе. Я тоже вчера говорил с полицией. Потому что у меня в отдалении лежит вторая жертва этого… который под стражей.
– Да ты что?! – ахнула Лариса. – Тоже женщина? У вас? В хирургии? Настолько все серьёзно?
– Женщина, да. Разрыв селезёнки. Вовремя успели.
– Вот скажи мне, Боря, – Лариса встала, обогнула стол, подошла и села рядом с ним на кушетку. – Вот ты хирург. Почему вы таких уродов не кастрируете?
– Сам себе этот вопрос задаю, – мрачно процедил Борис. – Ну так что, могу я с этой Подопреловой поговорить?
– А тебе-то зачем? – удивилась Лариса. – Я понимаю еще – полиция. А ты-то тут при чем?
Борис вздохнул. Все равно рано или поздно все узнают. Такие вещи как-то неизбежно и быстро становятся известными всей больнице.
– Эта женщина, в хирургии – моя жена. Бывшая.
– Твою мать… – тихо выдохнула Лариса. – И ты ее сам… вчера…
– Конечно, сам. Кому еще можно доверить?
– Ты стальной человек, Боря.
– Ага. Железный. Ну так что, – он встал. – Какая палата?
– Восьмая.
Лишь у двери Борис вспомнил еще кое о чем.
– Слушай, а какое у нее состояние? У этой Подопреловой? Она… потеряла ребенка?
– Догадался спросить! – фыркнула Лариса, возвращаясь на свое место за столом. – Ревет постоянно, как мне сказали. Но угрозы нет. Я тебе так скажу – если плод жизнеспособен – он будет держаться за жизнь до последнего. Ну и, как я поняла, ей не очень досталось.
– Угу. Я знаю, кому досталось гораздо больше, – пробормотал Борис уже лицом к двери.
***
В восьмой палате находились четыре женщины. Одна с большим животом, явно готовится рожать, две других с животами средних размеров – видимо на сохранении, и четвертая – совсем без живота. Та самая Тася. Борис бы ее не узнал, и не в синяке под глазом дело. Просто она, кажется, изменилась за пять лет. А вот она его узнала – и, воскликнув «Борис Борисович!», кинулась на грудь. Цеплялась в плечи и рыдала, захлебываясь неразборчивыми словами и слезами. Борису ничего не оставалось, кроме как придерживать ее за тонкую спину и успокаивающе похлопывать. И поверх головы Таси наблюдать три пары любопытных глаз. Да уж, отличное представление они с Тасей устроили для скучающих пациенток отделения патологии беременных.
Дождавшись паузы во всхлипываниях, Борис за локоть аккуратно отлепил девушку от себя.
– Тася, давайте, выйдем, поговорим.
Она, икнув, кивнула.
Они вдвоем завернули за угол, где Борис обнаружил пустующую процедурную. Тут, конечно, не его отделение, где ему в любое помещение вход открыт. Но уж с медсестрой, если она явится, Борис как-нибудь договорится. В коридоре им с Тасей беседовать решительно невозможно.
Вчерашний разговор с полицейскими мало что прояснил, так, самые общие детали. Прибыли по вызову, две избитые женщины, интересует состояние потерпевших и возможность дачи показаний. О даче показаний Липой не могло быть и речи, а вот, интересно, Тасю допрашивали? Хотя маловероятно, что будут проявлять такую расторопность, с домашним насилием полиция дела иметь не любит. Был бы труп – тогда другое дело.
Борис прикрыл дверь, кивнул на кушетку.
– Садитесь, Тася.
Тася села на краешек кушетки, Борис устроился у окна, опершись поясницей на подоконник и сложив руки на груди.
– А теперь рассказывайте.
Тася кивнула, не стала, умница, задавать никаких уточняющих вопросов. И тихим голосом начала рассказ.
– Мы с Геной… ну, в общем, были у нас сложности. Липа про них знала, я ей по-соседски рассказывала. Подруг-то у меня нет. Ладно, не про это, – Тася шмыгнула носом. – А когда он узнал, что я беременна… он не хотел ребенка и… и, в общем, я сбежала от него. И спряталась у Липы, – Борис шумно выдохнул. Хорошенькое начало, твою мать! Но тут же велел себе держать себя в руках. Ему нужно выслушать рассказ Таси до конца! – Я… я несколько дней прожила у Липы. По дому помогала, кушать готовила, вы не думайте, не бездельничала! – Борис вздохнул. Ну да, это его волнует больше всего – бездельничала Тася или нет. – А потом… потом Гена пришел… когда Липы дома не было. Он и раньше приходил, и когда она была, и когда ее не было. И говорил через дверь, и уговаривал вернуться. Да только я ему не верила, и страшно мне было. А в последний раз… – Тася вдруг заплакала, и Борис отработанным движением оторвал от лежащего на столике бинта кусок и протянул Тасе. Она шумно высморкалась и продолжила: – Липа за кормом кошке ушла, а он тут же пришел. И я к двери подошла снова, а он… он… он говорил, что ребенка хочет, и что на работу устроился, и много чего еще… Я открыла дверь, дура… – тут Тася зарыдала уже в голос. Борис понял, что отсидеться у окна не получится, сел рядом и обнял Тасю. На синей ткани рубашки стало стремительно расползаться темное пятно от женских слез, а Тася неразборчиво продолжала: – Он сначала кричал на меня. Ударил несколько раз. А потом… потом пришла Липа… – Тася уже захлебывалась слезами.
Господи, сколько же в женщинах жидкости помещается! Но если так рыдать, то и до обезвоживания недалеко. Борис встал, выглянул в коридор. Ага, есть кулер неподалеку.
Вернувшись, Борис протянул Тасе пластиковый стаканчик с водой. Она пила, икая и обливаясь. А потом заговорила торопливо, короткими отрывистыми предложениями.
– Он Липу на пол повалил. Я пыталась помешать. Он меня ударил сильно. Я в угол отлетела. Он ее изнасиловать хотел. А Липа сказала, что у нее СПИД. Тогда он сказал, что меня изнасилует. Так, что я ребенка потеряю. А когда Липа попыталась ему помешать, он начал ее быть. Сильно. Руками. Ногами. Я встала, но у меня сильно голова кружилась от удара о стену. А тут Касси ему на спину прыгнула.
– Кто?! – Борис едва дышал во время рассказа Таси. И даже не думал перебивать. Но новое действующее лицо по имени Касси заставило его нарушить обет молчания.
– Кошка это Липина, – вдруг слабо улыбнулась Тася. Точно! Как он мог забыть! – Красивая такая. Полосатая. Только не очень ласковая. Она Гене в спину вцепилась, он заорал, пытался ее скинуть. А я по стенке его обошла – и в прихожую. Там у Лиы в рюкзачке баллончик был. Перцовый. Я вернулась и Гене в лицо брызнула. А потом с Липиного телефона скорую вызвала и полицию.
Тася спрятала лицо в ладони. Борис молчал, тяжело дыша. И в этот момент в процедурную вернулась хозяйка.
– А вы кто, собственно? – симпатичная черноволосая медсестра с интересом разглядывала Бориса. – И что тут делаете?
– Извините, – Борис встал, поднял Тасю за локоть и прижал к себе. – Срочные физиотерапевтические процедуры.
***
– Как она?
– Спит.
– Пила?
– Да.
– Рвота была?
– Нет.
Борис некоторое время смотрел на спящую Олю. Потом посмотрел на часы на стене.
– Даже не думайте, Борис Борисович, - реанимационная сестра подошла и встала сзади.
– О чем вы, Тамара Михайловна?
– Дежурство ваше закончилось. И рабочий день тоже. Езжайте домой.
– В любое время набирайте меня, слышите?
– Слышу, слышу, не глухая.
***
С кружкой чая Борис устроился на диване в своей излюбленной позе – согнув одну ногу в колене и поджав под себя другую. Кружку устроил тоже по многолетней привычке на колене.
Ох, Олимпиада блядь Аскольдовна…
Он ее не по фамилии узнал. Но и не по лицу. Самвел прав – вместо лица было кровавое месиво. Он волосы узнал. Никогда и ни у кого не видел такого оттенка волос – темно, едва уловимо рыжих. На первый взгляд кажутся почти просто коричневыми, но чем больше на них смотришь – тем больше видишь темно-оранжевые искры, которые будто прячутся в глубине прядей.
Красивые, темно-рыжие, густые. Слипшиеся сосульками от крови. Но он все равно узнал.
Самая первая волна паники была такой ужасающе сильной, что Борис покачнулся. И от этого движения сработал какой-то внутренний гироскоп, профессионал в Борисе Накойхер все-таки включился. Хотя он категорически не помнил, что и как делал. Просто какой-то провал в памяти. Он совершенно не помнил, как звонил главному врачу, но Самвел сочинять не будет – он вообще напрочь лишен фантазии.
Зато у Оли ее с избытком, да. СПИД, надо же. Анализы у нее кристально чистые, хоть в космос запускай. Значит, врала, придумывала, искала, чем остановить насильника. Умница. Значит, не забыла, чему Борис ее учил. И баллончик при себе держала, молодец. Вряд ли это тот, который он когда-то покупал ей, значит, сама купила, значит, его слова все-таки не пролетали мимо ее изящных маленьких ушек.
Борис вздохнул, в два долгих глотка допил чай. И строго сказал себе идти спать. Он должен выспаться. У него в отделении VIP-пациент. Просто виповее не придумать.
***
Он проснулся весь мокрый, с адским сердцебиением. Несколько секунд лежал, потом встал и пошел в душ.
Этот сон снился ему не очень часто. Но претендовал на звание его единственного персонального кошмара. Тот самый случай, когда у него на столе умерла женщина. Молодая красивая женщина.
Тогда Бориса позвали в операционную, уже когда женщину вскрыли. Как самого опытного хирурга. И потом – о его уникальных руках уже тогда слагали чуть ли не легенды.
Ее вскрыли экстренно, после автомобильной аварии. А там – внезапно опухоль. Большая и так погано расположенная. Прямо вплотную к подвздошной кости, артерия рядом. И мешает. И не подобраться к необходимому месту.
Куда ни кинь, везде клин. Прямо безвыходная ситуация. Консилиум устраивать и долго думать некогда. Женщина раскрытая на операционном столе уже второй час.
Борис помнил, как переглядывались два других хирурга. Промыть и снова зашить. Что они еще могут сделать в данной ситуации? По крайней мере, она проживет еще пару дней. И не умрёт на операционном столе.
А его в тот момент обуяла гордыня. Если он, Борис Накойхер, не спасет эту женщину – то кто тогда ее спасет? У него же уникальные руки. У него все получится.
И ведь почти получилось. Почти. Он уже слышал восхищенный шепот ассистирующего хирурга: «Борис Борисович, вы кудесник». Осталась последняя пленка. Но там приходилось работать уже вслепую. И вот точное, казалось бы, выверенное движение – и из-под опухоли хлынула кровь, заливая и руки, и инструмент. Он быстро заткнул место кровотечения стерильной салфеткой и поднял голову.
А запаса нужной крови не оказалось.
И умерла под его руками молодая красивая женщина. Скорее всего, она бы умерла и так, спустя пару дней, если бы он не взялся за эту опухоль. А может, ее бы убила через полгода она, эта опухоль. Какой-то из этих вариантов был чертовски вероятным. Жизнь – порой весьма жестокая штука.
Но кошмары снятся теперь именно ему. Как наказание за грех гордыни. Как напоминание.
А недавно этот кошмар случился наяву. Молодая красивая женщина. Травма в брюшной полости. Кровотечение. И крови нужной снова нет.
И первая паническая мысль – отказаться. Не оперировать. Пусть кто-то другой! Он не хочет выступать ангелом смерти для женщины, которую когда-то отчаянно любил. Борис помнил эту мысль отчетливо. А вот как он потом оказался в операционной – этого не помнил. Да и не все ли равно теперь. В этот раз все обошлось.
И молодая, красивая и когда-то горячо любимая женщина жива.
Борис обернул полотенце вокруг бедер и пошлёпал на кухню. Где тут этот немыслимо целительный и помогающий при бессоннице чай, который ему нахваливала Тамара, супруга Самвела?
А, вот он.
Чай с липой. С липой, угу. Чай с Олимпиадой блядь Аскольдовной.
Пять лет спокойно без нее жил! Борис щелкнул кнопкой чайника.
Да кого он обманывает? Кому, как ни ему, знать, что это были за пять лет.
Борис залил чайник кипятком. Ну вот, он снова, спустя пять лет, пьет чай с Липой.
***
– Боря, ты видел Тасю?
Липа не меняется. Но вместо раздражения эта мысль принесла почти улыбку.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Как Тася?
Он взял ее руку, большой палец прижал тонкую кожу запястья.
– А пульс чего частит? Волнуешься?
– Волнуюсь. За Тасю.
Борис вздохнул и повторил вчерашний маневр со стулом, сел верхом.
– Тася в отделении патологии беременных. Угрозы прерывания беременности нет. Я говорил с заведующей, она сказала, что состояние у нее нормальное, и держать долго в больнице ее смысла нет. Скоро выпишут.
– Ой, Боря! – Липа дёрнулась, но под его взглядом обратно легла. – Ей надо с документами что-то решать! Хотя, если Гена арестован, то… Так, с документами, наверное, вопрос решен. А вот с работой... – Липа потёрла лоб. – Ей надо работу найти, понимаешь, он не разрешал ей работать. Что бы придумать…
– Ну вот ты и придумаешь. У тебя же вчера была полостная операция, так что сегодня я тебя выпишу. И беги, лети, придумывай, решай!
– Боря!
– Липа, хоть раз в жизни посмотри реально на вещи! – рявкнул он. – Из-за твоих идеалистических принципов тебя чуть не убили! У тебя были серьезная травма и серьёзная операция. А ты тут в реанимации лежишь и планы строишь, как бы Тасе работу найти! Тася, в отличие от тебя, не в реанимации!
У Липы задрожали губы.
– Так, реветь не смей. Не смей, говорю! – Борис встал и снова, как вчера, протянул ей стерильную салфетку. А потом вздохнул. – Я попробую что-нибудь придумать по Тасе. А теперь давай подумаем о тебе. Липа, ты не хочешь сообщить о случившемся родителям?
Теперь вздохнула она.
– Я не хочу их волновать. У мамы давление.
– Дело твое. Я только предложил.
– У меня все равно нет телефона и… Касси! – вдруг взвизгнула Липа. – Боря, она же там совсем одна!
– Кто? – обреченно спросил Борис, уже зная ответ.
– Наша кошка, Касси!
Ага, как же, наша. Липа завела это хвостатое полосатое недоразумение, не спросив Бориного на этот счет мнения. Все по той же своей привычке не проходить мимо сирых и убогих. Не того человека назвали Олимпиадой, ой, не того!
– Боречка, пожалуйста! – Липа снова схватила его за руку. – Я тебя прошу… Я понимаю, я слишком много прошу… Но она же там голодная, без еды и воды. Съезди, я умоляю тебя, проведай Касси.
Теперь он еще и спасатель голодных кошек. Прекрасно.
ГЛАВА 5. Неуточненная процедура, не имеющая лечебных целей (Z41.9)
– Борис Борисович, вот скажи мне, друг любезный…
– Чего? – Борис не отрывался от заполнения медицинской документации.
– Где я ей санитарок возьму?! – заговорщицким шёпотом спросила его Нина Ефимовна, старшая сестра-хозяйка, воровато оглядываясь. – Одна ногу сломала, другая в декрет ушла. Кто на наши зарплаты работать пойдет?! Где я ей возьму санитарку, рожу, что ли?! А заведующая говорит – иди, тогда, сама мой! Что за жизнь…
Борис медленно обернулся к Нине.
– У меня есть для тебя вариант. Правда, она беременная, но срок маленький. Справится?
– Так а чего нет-то? – обрадовалась Нина Ефимовна. – Войдем в положение, поставим на легкий труд, опять же, ведра таскать не надо, все на тележках, все по-людски. Мне б хотя бы на пару-тройку месяцев перебиться, а то сейчас прямо караул! Ну, когда она на работу сможет выйти?
– Сама с ней договаривайся. Лежит у нас в патологии беременных, у Ларисы Константиновны. Зовут Таисия Подопрелова. Скажешь, что от меня.
– Да ты колдун, Борис Борисыч.
– Угу, дед вещун, - Борис снова уткнулся в карты.
***
Тасю Борис увидел спустя три часа, когда вышел после плановой. А она как раз выходила из кабинета старшей сестры-хозяйки.
– Борис Борисович! – она шагнула к нему и замерла. Стояла, смотрела в пол, как провинившаяся школьница перед учителем. А потом прошептала. – Спасибо вам.
– За что?
– Меня взяли на работу. С понедельника выхожу. А послезавтра меня выписывают.
– А, это… – Борис успел забыть о разговоре с Ниной Ефимовной. Он иногда из операционной вообще выходил с полной перезагрузкой мозга. Ответил дежурно: – Вы, главное, себя берегите, учитывая ваше… положение.
Она робко кивнула. А потом быстро спросила:
– Скажите, а я могу видеть… Липу?
Борис смотрел на девушку, стоящую перед ним – и волна неконтролируемого раздражения, даже злости, захватывала его. Если бы не ты, деточка, и не твое умение сваливать свои проблемы на других людей – Липа бы сейчас не была в больнице. От тебя Липе одни неприятности!
Наверное, Тася прочитала что-то в его лице, во взгляде – потому что вздрогнула и шагнула назад.
– Нельзя, понимаю, да, – прошептала она.
Если Тася будет работать санитаркой в отделении – она все равно рано или поздно встретится с Липой. Так пусть уже сейчас. Заодно Липа убедится, что с ее драгоценной Тасей все в порядке. Ну и про работу сразу все из первых рук узнает. Может, не будет так волноваться по всяким пустякам.
– Пойдёмте, – кивнул коротко. – Липу как раз сегодня перевели из реанимации в палату. Да, и еще, Тася, – он резким жестом отмахнулся от ее благодарности. – У вас есть ключи от квартиры Липы?
– Да, – закивала та часто. – Я, перед тем, как нас в больницу увезли, дверь заперла. Ключи у меня, только не с собой, а в гардеробе, в кармане куртки.
– Хорошо, потом сходим вместе, заберем. Идите. Палата Липы - вторая дверь по коридору направо.
***
– Липа!
Тася бросилась в ней стремительно, а потом у кровати вдруг резко остановилась. Некоторое время две молодые женщины молча смотрели друг на друга. А потом Оля протянула руки – и Тася осторожно ее обняла.
– Прости меня, Липочка, – едва слышно прошептала Тася. – Я одна во всем виновата.
– Перестань, – Оля похлопала Тасю по спине. – Виноват во всем этом совсем другой человек. Ну-ка, лучше садись и расскажи, как ты.
– Я – хорошо, – Тася послушно села на стул и неловко смахнула слезы. – Я с завтрашнего дня тут работаю.
– Как?! – ахнула Оля.
– Борис Борисович устроил, – с какой-то неуместной важностью ответила Тася. – Буду работать в отделении санитаркой.
Оля наморщила лоб. Санитаркой? Это что же…
– Ты полы будешь мыть?!
– Нормальная работа, не хуже прочих, – внезапно насупилась Тася.
– Да я не про то! – отмахнулась Оля. – А тебе не тяжело будет?
– Нет, совсем не тяжело, тут все удобно, тележки есть, мне показали! – Тася перестала супиться и заговорила с воодушевлением. – И вообще, Липа, тут такие люди хорошие! А лучше всех – Борис Борисович! Он мне помог. Хотя очень сердит на меня.
– Да за что ему на тебя сердиться?
– Ну как же? Ведь это именно из-за меня… ты… тебя… – Тася зашмыгала носом.
– Вот знаешь, – Оля задумчиво подперла щеку рукой. – Мне этот великолепный и самый лучший во всем отделении человек категорически запрещает плакать. И тебе тоже запрещает, так и знай!
– Хорошо, – сквозь слезы улыбнулась Тася. – Меня вот домой отпустят – хочешь, я тебе пирог со сливами испеку?
– Хочу, – ответно улыбнулась Оля. – Но, боюсь, мне пока нельзя пирогов. Но мы же подождем, когда будет можно?
– Конечно, подождем, Липочка!
***
– Ну где ты, нечисть?
Никто Борису не ответил. Ну это и не удивительно. Он снял куртку, кроссовки, шарф положил на полочку. Там его взгляд неожиданно упал на телефон. Это, наверное, Олин. Тот самый, с которого вызывали скорую. Борис крепче сжал зубы и взял телефон в руки, нажал на кнопку включения.
Какая вопиющая беспечность! Даже пароля нет. Вот он, у меня в руках доступ ко всем твоим тайнам и секретам, Липа. Правда, телефон практически разряжен, но это-то дело поправимое. Борис пошел по квартире. По той самой квартире, в которой когда-то жил.
Оля сменила обои. И мебель. Значит, нормально зарабатывает. Борис решительно не понимал, как можно зарабатывать, исправляя чужие ошибки, и относился к Олиной редакторской работе снисходительно. Лучше бы вообще бросила работу и домом занималась. А она не бросила. И вон даже прекрасно просуществовала после развода целых пять лет – в квартире чисто, красиво, уютно.
А он первые месяцы после развода был уверен, что она вернется. Даже вот нехорошо, грубо думал – на коленях приползет. Ну как она сможет жить без него?! Она же такая беспомощная, непрактичная, не от мира сего! Как она сможет жить без него, без его поддержки – и финансовой, и другой?!
А вот прекрасно прожила. До позавчерашнего дня.
Борис остановился на пороге комнаты. Он прошел всю квартиру, включая ванную и туалет. Кошки нигде не обнаружилось. Наверное, испугалась и спряталась где-то в квартире. Хотя могла и сбежать. Когда приехала скорая и полиция, двери были наверняка нараспашку. И за кошкой никто не следил, не до того было. Вполне могла удрать.
Борис вздохнул. Только этого ему не хватало.
Он внимательно оглядел последнюю комнату, где могла бы быть кошка. Нет, никаких следов. Только широкий рабочий стол, на котором бумаги, канцелярия, большой монитор, ноутбук. Всего этого не было, когда он здесь жил. Оля ездила на работу в издательство. Теперь же она, судя по всему, работает дома. И выделила одну из двух комнат в квартире под рабочий кабинет.
На столе на видном месте лежало зарядное устройство. Ну вот, одной проблемой меньше. Борис поставил телефон заряжаться и устроился на диване. Когда он спросил Липу, будет ли она сообщать родителям о том, что в больнице, она сказала, что не хочет волновать их. И что у нее телефона нет. Ну, положим, телефон он ей завтра привезет. Вместе с зарядным устройством и зубной щеткой. Надо было спросить у Липы, что ей еще привезти из дома, но она так заморочила ему голову с этой кошкой, что он забыл. А кошка тю-тю.
Он не только вздрогнул – он выматерился, когда эта самая «тю-тю» запрыгнула ему на колени. Борис попытался ее спихнуть, но не тут-то было! Кошка по-хозяйски устроилась у него на коленях и сверлила его взглядом больших желто-зеленых глаз.
– Ты где пряталась, нечисть? – спросил зачем-то Борис вслух. Собственная реакция казалась ему теперь какой-то несерьезной, детской. Кошка, конечно, ничего не ответила. Но судя по ошмёткам пыли на усах, пряталась где-то за диваном.
– Жрать хочешь, нечисть?
Вот на этот вопрос кошка отреагировала и требовательно мяукнула.
– Ладно, пошли тогда на кухню, – вздохнула Борис. Шевельнул коленями. – Слезай.
Нечисть не выразила ни малейшего желания слезть с его коленей, а при попытке скинуть выпустила когти. Борис зашипел – кошачьи когти без каких-либо затруднений прошли сквозь плотную джинсовую ткань и впились ему в ноги.
Еле-еле оторвал кошку от себя. А потом, вместо того, чтобы скинуть ее на пол, неожиданно прижал к своему боку. Кошка обхватила его лапами – и довольно деликатно, по сравнению с тем, как она только что когтила его джинсы. А Борис вспомнил рассказ Таси. И что именно кошка позволила Тасе воспользоваться перцовым баллончиком, прыгнув на спину этому уроду. Если бы не кошка…
Касси. Ее зовут Касси.
Борис прижал к себе кошку плотнее.
– Ну что, Касси, покажешь мне, где твоя еда лежит?
Кошка утвердительно мяукнула.
***
Корм Борис нашел безо всякого труда, именно в том шкафчике, напротив которого уселась кошка. Насыпал корм в миску, налил свежей воды. И некоторое время задумчиво смотрел, как Касси жадно пьет и ест. Потер бедро, на котором наверняка останутся царапины. Это хорошо, что у Олиной кошки такие острые когти.
Резкий протяжный звук заставил Бориса вздрогнуть. Он с запозданием понял, что это звонит оставленный в кабинете телефон.
«Что-то ты нервный стал, Борис Борисович», – пенял себе Борис, идя на звук телефонной трели.
На экране отображалось имя входящего абонента – «Папа». Колебался Борис недолго. Еще неизвестно, что Липа сообщит родителям. Лучше уж Борис. Он это умеет. Строго и по существу. Бывший тесть этого заслуживает. Он Борису всегда нравился, в отличие от тещи – ее Борис не понимал и просто мирился с ее существованием, демонстрируя формальное почтение матери жены. А вот Аскольд Иванович, несмотря на имя – мировой мужик. Все в наличии – и голова на плечах есть, и руки из нужного места растут, и адекватность в наличии. И про метро много интересного рассказывал.
Борис взял в руки смартфон и двинул пальцем по экрану.
– Липа, ты же обещала приехать посоветоваться про Тасю – и ни слуху, ни духу, – раздался в трубке энергичный голос с лёгкими ворчливыми интонациями. Точно так же разговаривала с Борисом его мать. – Все никак с работой не расквитаешься?
– Здравствуйте, Аскольд Иванович, – осторожно произнес Борис.
– Борис? – так же осторожно после паузы отозвались из трубки. Ну надо же. Сразу голос узнал. Это почему-то оказалось приятным открытием.
– Я, – подтвердил Борис.
– А вы разве… снова… с Липой… – осторожность в голосе тестя сменилась растерянностью.
Интересная постановка вопроса. Но не об этом сейчас речь. Борис прокашлялся и начал говорить – спокойно, уверенно – как всегда разговаривал с родственниками своих пациентов.
– Аскольд Иванович, Липа сейчас в больнице. Ее два дня назад прооперировали. Состояние стабильное, она уже переведена из реанимации в обычную палату, угрозы жизни нет. Я заехал к ней домой за телефоном и вещами, а тут как раз ваш звонок.
– Что с ней случилось? Что за операция? – быстро спросил тесть. Борис не мог не восхититься его выдержкой. Аскольд Иванович очень любил свою единственную дочь. И у него наверняка от таких известий все внутри перевернулось. Но – никаких истерик. Браво.
– Липа оказалась вовлечена в разборки между соседями. И сосед избил двух женщин – свою жену и Липу, – Борис почувствовал, что даже этих нескольких коротких слов хватило, чтобы его начало накрывать горячей яростью. Он медленно выдохнул. Не сейчас.
– Тася? – требовательно уточнил Киваев.
– Да.
– Вот же… – дальше последовало очень темпераментное и совершенно нелитературное. Хорошо, что Оля не слышит, как ее папа выражается. Ее насквозь филологический организм этого бы не выдержал. Хотя кажется, это Липа ему рассказывала – а кто же, собственно, еще мог такое Борису рассказать? – что нобелевский лауреат и великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин был виртуозным матерщинником. Ну а раз Бунину можно… Между тем, Аскольд Иванович, выматерившись, вернулся в конструктивное русло диалога: – Когда я могу видеть свою дочь?
– Да хоть завтра, – ответил Борис. – Я вам с Олиного телефона пришлю номер палаты и часы посещений, а так же рекомендации по питанию – чего нельзя. А пока, к сожалению, многое нельзя. Ну и завтра утром я ей передам телефон, можете ей самой позвонить.
– Спасибо, Борис. Скажите… – Аскольд Иванович на мгновение замялся. – А Липу вы… оперировали?
– Я.
– Тогда огромное спасибо.
***
Нечисть устроила форменный бунт с мяуканьем – нет, даже не с мяуканьем, а с ором под дверью.
– Да пойми ты, я не могу тебя взять! – зачем-то попытался объяснить что-то кошке Борис. – Куда я тебя возьму? Завтра приеду, честное слово! Воды у тебя там с запасом, корма тоже. А потом Тасю выпишут, она будет тебя навещать. Все, отойди от двери. Кыш!
Кошка напоследок обиженно мяукнула, но все-таки отошла от двери. А когда Борис взялся за дверную ручку, животное, как заправский верхолаз – впрочем, кошки таковыми и являются – стремительно вскарабкалось по ноге, а потом по торсу до плеча Бориса, где и устроилась.
В процессе этого действа Борис мог бы посрамить нобелевского лауреата Ивана Алексеевича Бунина.
– Ты что творишь, нечисть?!
Кошка в ответ оглушительно мяукнула ему прямо в ухо. На то, чтобы снять с себя кошку и закрыть дверь, не давая той выскользнуть из квартиры, ушло минут пять. Все это время Борис не прекращал следовать заветом великого русского писателя.
***
На утреннем обходе Борис застал Липу в слезах.
– Так. Что беспокоит? Где болит?
– Боря… – Липа шмыгнула носом. – Почему ты мне не сказал, что я так… ужасно… ужасно выгляжу?!
– Олимпиада… блядь… Аскольдовна… – Борис со вздохом оседлал стул одноместной VIP-палаты. – Тебя избили. Какое у тебя еще может быть лицо? Вот то, что никаких дополнительных внутренних повреждений не обнаружено – это хорошая новость. А лицо… Кости лица целы, мягкие ткани восстановятся. Отек, кстати, практически спал. Синяки пройдут. До свадьбы заживет, Липа.
Его слова возымели ровно противоположной эффект – Липа разрыдалась. Вот и пойми этих женщин! Борис неуклюже коснулся ее руки.
– Оля, я твой лечащий врач, и я категорически запрещаю тебе плакать.
– Хорошо, не буду, – ответила она из-под закрывающих лицо ладоней.
Борис встал. Ему бы еще шов посмотреть, но лучше зайти попозже. Он вынул из кармана телефон и положил его на тумбочку, вместе с зарядным устройством.
– Твой телефон. И напиши мне, что тебе еще привезти из дома.
– Как Касси? – Липа все же отняла руки от лица.
– Бодра. Поела, попила, – о череде коротких царапин на голенях и, особенно, на бедрах, Борис решил не рассказывать.
– Спасибо, Боря.
Что-то многовато «спасиб» в последнее время.
***
– Оля, мне нужно взглянуть на шов.
Она молча повернулась на спину и с совершенно безучастным лицом смотрела в потолок, пока он осматривал ее.
– Все хорошо, – Борис привычным движением вернул на место рубашку и одеяло. – Аскольд Иванович уже приезжал? – она безучастно кивнула. – Один?
– Нет, с мамой, – так же безучастно отозвалась Оля.
– Так, что случилось? – Борис привычно подтянул стул и оседлал его. – Ты чего такая кислая?
Она повернула лицо и какое-то время молча смотрела на него. Синяки у нее, конечно, знатные. Мишка панда, твою мать.
– У меня сегодня был… был полицейский.
Борис резко встал.
– Кто разрешил?!
– Я… я не знаю, – растерянно пролепетала Оля. – Он просто пришел. Ему нужно было… как это… снять показания.
А где сам Борис был в это время?! А, в операционной. Устроить бы Татьяне скандал по поводу того, что к Липе пустили полицейского без его разрешения, да толку? Уже все случилось.
– Ну что, дала показания?
– Ну да, – как-то отрешённо отозвалась Оля. – Рассказала. Что помню. Бумаги какие-то подписала.
Ни ее тон, ни ее настроение Борису категорически не нравились. И вообще, какого черта этот полицейский приперся, когда сам Борис был в операционной?!
– Оля, послушай, это просто необходимая процедура. Неприятная, я понимаю. Я распоряжусь, чтобы тебя больше не беспокоили.
– Все в порядке, Боря, – тихо ответила Липа. – Не надо так много на меня тратить времени. У тебя же работа… дела. Ты ключи оставь, пожалуйста, от квартиры – я папе передам, он все, что мне надо, сам привезёт. Мне очень неудобно тебя напрягать, Борис. Ты и так очень много для меня сделал. Палата эта…
– Хорошо, я понял, – Борис резко встал. – Я сегодня тогда съезжу, кошку накормлю. А завтра утром тебе ключи передам, хорошо?
– Хорошо.
***
Жаль, что он не встретился с Олиным отцом, когда тот приходил. Борису передали, что Киваев его спрашивал, да толку-то? Если сам Борис на час с лишним в операционной застрял. Но ведь можно позвонить. Потому что Олино настроение ему совершенно не нравится. Ладно, это можно сделать вечером, когда в голове хоть немного уляжется все.
Ни хрена не улеглось к вечеру. Задавшийся бодро день продолжился и вовсе на «ура!». Потому что нечисть сбежала.
Едва Борис открыл дверь, как она шмыгнула у него между ног – и поминай как звали. От неожиданности Борис обронил ключи, пока их поднимал, пока дверь запирал – кошки и след простыл.
Так. Вот только этого ему для полного счастья не хватало!
И Борис принялся быстро спускаться по лестнице. Он дошёл до первого этажа, но кошки не обнаружил. Спрятаться в подъезде было решительно негде, бетонные ступени лестниц и пустые голые поворотные площадки.
Твою мать. Неужели успела на улицу удрать?!
Борис открыл дверь подъезда и вышел на улицу. За это время начал накрапывать мелкий дождик. Погода дрянь. Вот кошка дура!
– Нечисть! Нечисть, где ты?!
Из-за угла дома вышли две девочки-подростка, в мешковатых куртках, грубых ботинках и ярко накрашенные.
– Сатану вызываете? – поинтересовалась одна из них.
– Почти, – буркнул Борис и сел на мокрую лавочку. Все, хана котейке. Не выживет на улице домашняя киса.
– А где же пентаграмма и черные свечи? – продолжала демонстрировать взрослость и иронию одна из девочек. Смешно вам, деточки? Борис перевёл на них тяжелый взгляд – и они как-то съежились. А вторая даже отступила на шаг.
– Кошка у меня сбежала, – зачем-то вдруг сказал Борис. – Любимая кошка жены.
– Ее так зовут – нечисть?! – как-то совсем по-детски удивилась та из девочек, что до этого молчала.
– Это я ее так зову. А вообще ее зовут Касси.
– Давно сбежала? – деловито поинтересовалась та, что начала разговор.
– Только что.
– Мы сейчас вам поможем!
И девчонки принялась кричать на разные лады «Касси» и «Кис-кис», одновременно с этим обшаривая голые кусты и пожухлые клумбы. Безо всякого, увы, результата.
Борис со вздохом встал со скамейки. И неожиданно даже для себя гаркнул на весь двор.
– Касси, вылезай! Я заберу тебя с собой, слышишь?!
Девчонки замерли и повернулись к нему. Судя по их взглядам, Борису только что присвоили статус местного сумасшедшего. Но ему было уже все равно.
– Касси, ну-ка сюда, немедленно! – продолжал орать он. – Мы едем домой! А завтра я отвезу тебя к Липе!
– Мяу!
Он едва не подскочил на месте. Откуда она взялась прямо у его ног?! Сидела и сверлила его взглядом огромных желто-зеленых глаз.
– Ой, какая хорошенькая, – защебетали подбежавшие девочки. С них слетела вся их показная взрослость. – Можно погладить?
– Не советую, у нее скверный характер, – честно предупредил Борис. А потом опустил взгляд к кошке: – Ну, что ты на меня смотришь? – он расстегнул куртку. – Залезай.
Он даже не вздрогнул, когда Касси взбиралась ему по ноге. А потом забилась за полу куртки, подмышку и затихла там.
– Ой, она у вас дрессированная!
– Угу, а я Куклачев. Спасибо за помощь, девочки.
***
– Здравствуйте, Аскольд Иванович, Галина Анатольевна.
Киваев пожал ему руку, бывшая теща сдержанно кивнула.
– Вы уже были у Липы?
– Да, только что от нее, - ответил за двоих Киваев.
– Как она?
– А вы разве ее не смотрели сегодня? – неожиданно спросила Галина Анатольевна.
– Смотрел, конечно, – ровно ответил Борис. – Но я врач. А у вас свой взгляд, родительский.
– Вы правы, – согласилась бывшая теща. Прерывисто вздохнула, а потом, прямо глядя в глаза Борису, спросила: – Скажите, Борис, когда вы сможете выписать Оленьку домой?
Борис даже закашлялся от неожиданности вопроса. Так. Это у них явно семейное по женской линии – оторванность от реальности.
– А к чему такая срочность, позвольте поинтересоваться?
Кажется, Галину Анатольевну задел его тон, но она не подала виду.
– Дома Оле будет лучше.
– Не спорю. Но не раньше, чем через неделю. И то вряд ли.
– Но почему?!
Аскольд Иванович успокаивающим жестом положил ладонь на руку жены. Что у нас тут такое? Истерика?
– Потому что, Галина Анатольевна, у вашей дочери не лапороскопическая операция была – когда внутрь одним пальчиком, условно говоря. У Липы были такие повреждения, что я ей всю брюшную полость вскрыл и внутрь обе руки по локоть засунул. После таких манипуляций нельзя через несколько дней домой.
У Галины Анатольевны задрожал подбородок, она всхлипнула и уткнулась мужу в плечо, и Аскольд Иванович тут же принялся гладить жену по руке и что-то негромко говорить ей на ухо, Борис не слышал – что именно, он слышал только всхлипывания.
Борис некоторое время смотрел на светлую макушку. Темно-рыжий цвет волос Липа унаследовала от отца.
Нет, погорячился он совершенно напрасно. Борис вздохнул.
– Галина Анатольевна, простите, ради бога, я не хотел вас расстроить. Я, наверное, не те выражения подобрал. Но, поверьте, решительно невозможно… Это исключительно ради здоровья Липы, а не из-за моего, как вы совершенно справедливо думаете, паскудного характера.
Так. Еще и обиды старые полезли, причем, непонятно, на что и с какого перепуга. Что-то ты, Боря, вообще не в форме.
Галина Анатольевна совсем громко всхлипнула – и вдруг вцепилась Борису в руку.
– Что вы, Борис! Я все понимаю! Что вы Оленьку спасли. Вы – и руки ваши золотые. Хотите, я вам руки поцелую?
– Боже сохрани! – Борис даже отшатнулся. Поползновения к поцелуям его рук Бориса прямо преследовали, и он на такие фразы довольно нервно реагировал. – В этом нет совершенно никакой необходимости!
– Но поймите и вы меня! – Галина Анатольевна, кажется, его не слушала. – Я сейчас с вами как мать говорю! Вы видели, в каком Оля состоянии?!
– Видел. Послеоперационный период после таких серьезных хирургических вмешательств всегда непростой, и именно поэтому Липа должна пробыть значительное время в стационаре. Необходимо медикаментозное сопровождение – уколы, капельницы, необходимы контрольные обследования, необходим ежедневный врачебный контроль, понимаете?
– Понимаю! Но и вы поймите, Борис. Сейчас в больнице лежит моя дочь. Которую пытались изнасиловать. Которую били. Бил ногами… ч-ч-ч-чудовище! – Галина Анатольевна резким жестом смахнула слезы. – Она вздрагивает от каждой тени. И плачет. Ей страшно, понимаете, Борис?! Ей сейчас нужны близкие люди рядом, привычная обстановка и хорошие эмоции! Или вы, кроме скальпеля, ничего не видите?!
– Галя! – укоризненно воскликнул Аскольд Иванович.
Женщина прерывисто вздохнула – и отвернулась.
– Простите. Простите, Борис.
Борис кашлянул.
– Я… я на самом деле понимаю, о чем вы говорите, Галина Анатольевна. Я понимаю, что, помимо физического ущерба… – он замолчал. Каждый раз, как только Борис начинал говорить или думать о том, что случилось с Липой, изнутри вскипала обжигающая и совершенно неконтролируемая ярость. Поэтому он старался ни с кем это не обсуждать. И не думать. Пока – нет. – Ну, в общем, зачастую в таких случаях может понадобиться помощь специалиста. Например, психотерапевта.
Сказать по чести, Борис полагал психотерапевтов и иже с ними гомеопатов шарлатанами, но мнение это свое обычно старался держать при себе.
– Эти ваши психотерапевты – все сплошь шарлатаны и бездельники! – фыркнула Галина Анатольевна. – Что они могут сделать?!
Борис почувствовал неожиданную симпатию к бывшей теще. Разумная женщина, кажется.
– Галина Анатольевна, я вас уверяю, в больнице Липе ничего не угрожает. Она тут в совершенной безопасности. Я вам обещаю – пока Липа здесь, с ней ничего плохого не случится. И как только я буду уверен, что с Липой все в порядке в плане восстановления после операции – я не буду держать ее в больнице ни одного лишнего дня.
– Хорошо, – тихо ответил Галина Анатольевна. – Спасибо вам, Борис.
– Пожалуйста, – дежурно отозвался Борис. Ответ «Не за что» обычно вызывал бурную ответную реакцию, поэтому он приучил себе отвечать «Пожалуйста». – Подождите еще пару секунд, я вам сейчас ключи вынесу, от квартиры Липы.
Супруги Киваевы дружно и растерянно кивнули.
Когда Борис вышел из ординаторской с ключом, Аскольд Иванович и Галина Анатольевна что-то бурно обсуждали.
– Алик, Оля же говорила, что корм для Касси надо в специальных магазинах покупать.
– А что, те, что в супермаркетах, не подойдут?
– Она у меня вчера прекрасно вареную курицу ела, – Борис протянул Аскольду Ивановичу ключи. – Если вы про кошку Оли.
– Про нее, – растерянно отозвался бывший тесть. – А что, вы ее…
– Я ее забрал. Касси у меня дома. Так что покупать ей корм вам нет никакой необходимости.
Они оба смотрели на него с явным изумлением – и Аскольд Иванович, и Галина Анатольевна. Ну да, они наверняка в курсе, что Борис не очень-то жаловал эту кошку и был против ее появления в доме.
Ему очень хотелось закатить глаза и сказать: «Ой, не спрашивайте меня ни о чем!». Тот бардак и непредсказуемость, что поселились в последнее время в его упорядоченной жизни, Бориса уже порядком утомили. А с другой стороны – он почему-то чувствовал так, будто в запертой комнате с затхлым воздухом открыли окно. Да, холодно, да, занавески до потолка. Но дышится… дышится полной грудью.
– А вы знаете, что Касси спасла Олю? – неожиданно спросил Борис.
– Как это?! – уставились на него супруги Киваевы в две пары удивленных глаз.
– А вот так, - Борис вдруг понял, что испытывает какую-то неуместную гордость за полосатую нечисть. – Вцепилась в спину этому… – он прокашлялся. – В общем, отвлекла его. И Тася, это соседка, смогла встать, взять перцовый баллончик и вырубить его. И вызвать скорую и полицию.
– Какая хорошая киса! Борис, вы за ней, пожалуйста, хорошо ухаживайте! Я бы этому… тоже вцепилась… куда-нибудь, – конец фразы Галина Анатольевна прошипела – ну чисто как кошка.
Аскольд Иванович неловко пожал Борису руку, и супруги Киваевы ушли, о чем-то на ходу переговариваясь. А Борис некоторое время смотрел им вслед, пока его не позвали.
Однако. Какая у него боевая теща.
***
А еще его теща проницательная женщина. Относительно состояния Липы она оказалась права. Потому что когда Борис пришел к Оле в палату, ее состояние ему категорически не понравилось. Еще больше не понравилось. Нет, шов был прекрасный, по крайней мере, по состоянию на вчера. Отек с лица спал. Синяки потихоньку бледнели, расцвечивая лицо Липы в разные оттенки желтого и синего. То есть, в целом физическое состояние было с учетом полученных повреждений - без нареканий. Но вот глаза…
Это были и в самом деле глаза человека, который боится собственной тени. Обычно яркие, светло-зеленые, теперь они были тусклыми, словно болотная тина. И еще Оля постоянно отводила взгляд – вниз, в сторону. Словно боялась смотреть ему в глаза. А его-то почему боится?!
Как же не вовремя этот полицейский явился. Сейчас лучше, чтобы Липе ничего не напоминало о произошедшем.
Борис хотел произвести осмотр, но понял, что от этого станет только хуже. В коне концов, он смотрел шов вчера, все было прекрасно.
– Как твои дела? – он привычным движением оседлал стул.
– Все хорошо.
Все просто, блядь, прекрасно! Видно невооруженным взглядом.
– А почему ты ничего не ешь?
– Аппетита нет.
Так. С этим детским садом надо кончать.
– Липа, твоему организму нужны силы на восстановление после серьезного хирургического вмешательства. У тебя была значительная кровопотеря. Ты должна есть и пить.
– Я пью.
Это правда. Медсестра сказала, что питьевой режим Липа соблюдает. Но вот не жрет же ни черта!
– И есть тоже надо.
– Да мне почти ничего нельзя.
– Значит, ешь то, что можно!
Борис понял, что начинает орать – и сжал кулаки. Галина Анатольевна права – у Липы стресс. Начинается отходняк и осознание. Она все-таки тепличный цветочек и нежная девочка. Это Борис, невзирая на наставления матери, в детстве и юности принимал участие в регулярных мальчишеских драках и потасовках. Да и вообще у мужчин и женщин на агрессию психологически разная реакция. А на Липу и не кричали никогда, наверное. Ну, кроме него. Борис, когда они были женаты, иногда срывался и орал. Не от желания ее оскорбить, обидеть. А когда она засиживалась допоздна на работе и шла по темноте одна домой, пока он был на дежурстве. Или еще что-то в этом роде откалывала. Правда, у Липы никогда не было проблем с тем, чтобы найти подходящие слова ему в ответ. Отбривала так, что только держись. А теперь она сидела на краю кровати, съежившись.
– Липа, я твой лечащий врач и ты должна…
– Я помню, Боря. Не плакать, есть, ходить на уколы. Я все буду выполнять, честно. Все в порядке. Не надо уделять мне столько внимания, Борис.
– Не надо мне говорить, что мне делать, а что нет! – все-таки снова заорал он.
Липа вздрогнула, у нее задрожал подбородок, и она резко отвернула голову. Да что ж такое…
Борис шумно выдохнул.
– Прости. Прости, я не должен был кричать.
– Ничего. Все в порядке, – Липа шмыгнула носом и неловким движением смахнула слезы. – Я все понимаю. Ты прав.
Да наори ты на меня. Рявкни! Прошипи как змея или как кошка, что я тебя достал! Но не соглашайся со мной во всем.
Борисом вдруг овладело чувство полного бессилия. Он знал, как выполнять разрезы и швы. Как иссякать ткани. И много чего другого. Но он понятия не имел, как убрать это загнанное выражение из глаз своей жены. Пусть и бывшей.
–- Борис Борисович! – дверь палаты распахнулась, на пороге стояла медсестра. – Ну вы где? У нас бабушка уже на столе лежит, а вы еще не мытый!
В глазах Липы промелькнул слабый проблеск любопытства. Борис тяжело встал.
– Чего это я не мытый? Я мытый.
– Да где вы мытый?! – медсестру, похоже, совершенно не смущало присутствие Липы. О том, что это бывшая жена Бориса, знал уже весь персонал. Толку-то?
– Везде!
– А если проверю? – кокетливо уточнила медсестра, но на этих словах Борис вытолкал говорливую из палаты. Тоже мне, нашла время и место.
***
Борис вздрогнул. Про нечисть он успел совершенно забыть, и когда, едва он открыл дверь, Бориса приветствовали истошным мявом – как тут не вздрогнуть?
Вчера ему пришлось в ближайшем супермаркете покупать кошке лоток. А ужинала нечисть с ним за компанию тушеной курицей.
– Нечего орать, - проворчал Борис, снимая крутку. – Я тоже, между прочим, голодный, но не ору же?
По дороге он купил какого-то корма, мягкого, в пакетиках. Выяснять у Липы, какой именно корм ест кошка, было уже совершенно не с руки и некогда. Ничего, будет жрать то, что есть.
Кошка нисколько не возражала против ломтиков лосося в сливочном соусе. Борис тоже не возражал бы. Но не объедать же спасительницу Липы? Пришлось довольствоваться макаронами по-флотски.
Когда после ужина Борис с чашкой чая устроился на диване, Касси запрыгнула ему на колени. Человек и кошка некоторое время смотрели друга на друга.
– Я не буду тебя гладить.
Кошка мяукнула.
– А я сказал, что не буду!
Кошка боднула человека головой в живот.
От позорной капитуляции человека спас звонок мобильного.
Борис протянул руку, взял телефон и нахмурился. Этот мама. Неужели он… нет, сегодня только четверг. Еще недели не прошло с последнего разговора с матерью, обычно он звонил по воскресеньям и отчитывался. Или мать сама звонила.
Сегодня не воскресенье. Что-то случилось?!
– Здравствуй, мама.
– Здравствуй, Боренька.
И пауза. Борис ждал. Но и Фаина Давыдовна молчала. И Борис первым нарушил молчание.
– Как твои дела, мама? Как здоровье? Давление?
– Боря, скажи, у тебя все в порядке?
Борис выпрямился. Кошка недовольно завозилась на его коленях. Так, и к чему эти вопросы?
– Мама, у меня все в порядке. А почему ты спрашиваешь?
– Знаешь, Боря… Мне такой сон страшный недавно приснился. До сих пор прийти в себя не могу.
Сны! Ну конечно, дурные сны – это повод звонить из другой страны и спрашивать, все ли в порядке. Но, как хороший сын, Борис не сказал ничего вслух. Лишь вздохнул. И тут мать огорошила его следующим вопросом.
– Борис, а как у Оли дела?
Вот тут у Бориса дрогнула в руках чашка с чаем. Нечисть, недовольная тем, что ее окропили чаем, с возмущенным мяуканьем взобралась ему на плечо и там принялась энергично вылизываться.
– Боря… Боря, что у тебя там за шум? – растерянно спросила Фаина Давыдовна.
– У меня тут… кошка шумит, – неохотно сказал Борис правду.
– Ты завел кошку, Боренька?!
– Ну… – он вздохнул. Сознаваться – так во всем. – Это Олина кошка.
– У тебя кошка Оли?! – зачем-то уточнила Фаина Давыдовна. И Борису ничего не оставалось, кроме как согласиться. – Так. Рассказывай все!
Пришлось рассказывать. Борис смягчил, как мог, рассказ, но ввести в заблуждение мать у него так и не получилось. У него это, в общем-то, никогда не получалось. Поэтому в финале его рассказа Фаина Давыдовна расплакалась. А потом выдала то, чего Борис от
