Оглавление
АННОТАЦИЯ
Подземным богам не стоило злить мстительного Эроса. Теперь многих из них ждёт то, к чему они за всю свою вечность не были готовы - испытания любви.
Аид - владыка подземного царства, хранитель врат Тартара, где заперты титаны, один из самых могущественных и опасных богов, тот, кого побаивается даже Зевс. Тем не менее, юная, совсем невинная на вид богиня весны однажды отважилась нагло украсть у него шлем-невидимку, чтобы обрести свободу от деспотичной матери и навязчивых женихов, попутно невольно вплетая в свою авантюру судьбы других богов...
ПРОЛОГ
«Судьба чудовищу отдаст царевну в жены.
Утеха для него — терзать сердца людей,
И слезы жадно пить, и жадно слушать стоны,
Вносить смятенье в мир, смущать покой семей.
Оно, свирепое, по всей вселенной мчится
С горящим факелом раздора и войны.
Трепещут небеса, земля его страшится
И Стикса берега ему подчинены.
Поджечь иль отравить — забава для злодея.
В цепях и стар и млад — на всех клеймо раба».
~Жан де Лафонтен, «Любовь Амура и Психеи» ~
***
Всё началось с Хаоса, с Великого Ничто. Хаос породил Эроса — любовь и Эреба — вечный мрак. Затем из Хаоса появились Никта — Ночь и Гея — земля. Гея, в отличие от своих братьев и сестры, обладала силой, как у отца-Хаоса — творить из самой себя, сотворила Урана-небо и Понта — внутреннее море. Возможно, на этом и остановилось бы творение мира, но вмешался Эрос, заставив сплестись в объятиях ночь и мрак, землю и небо. У Эреба и Никты родились Эфир-свет и Гемера-день, после чего вечный мрак уснул, уступая место своим детям. А Гея и Уран произвели на свет многих детей — титанов, которые и стали началом сущего. Порождая в сердцах титанов любовь друг к другу, Эрос продолжал само творение мира. Так появились Океан, Гелиос-солнце, Мнемосина-память, Ата-обман, люди, нимфы, дриады, нереиды и многие другие…
Но некоторые из детей Геи и Урана были ужасны, например, сторукие великаны — гекатонхейры, поэтому Уран, испугавшись, заточил их обратно во чрево матери. Разозленная Гея подговорила своего сына Кроноса-время свергнуть отца с престола, подарив серп, способный ранить бога. Кронос выполнил волю матери, оскопил Урана и выбросил его детородный орган в море, а из него появилась прекраснейшая из богинь — Афродита. Эрос, обладая своеобразным чувством юмора, счел этот случай достаточно забавным, а новую богиню — достаточно красивой, и поделился с нею толикой своей силы: Афродита, помимо власти над красотой тела, получила власть над страстью и влечением.
Тем временем Крон заточил свергнутого отца в Тартар, где боги теряли всю свою силу. Однако, получив и осознав власть, снова отправил туда же гекатонхейров, а вместе с ними — чересчур деятельного Эроса, чтобы никто и ничто не имело власти над верховным богом.
Все еще поглощенный созерцанием творения мира и своей ролью в этом, Эрос даже не заметил, как оказался в Тартаре вместе с другими неугодными, лишенный сил. В Бездне, где уделом всякого оставалось лишь отчаяние и жажда мести, бог любви научился ненавидеть, и ненависть стала подвластна ему. Эрос был первым сыном Хаоса, древнее самого Тартара, поэтому нашел выход даже там, где его нет: используя новую силу ненависти, бог пожертвовал своим физическим воплощением, чтобы часть его силы сумела проникнуть в живой мир. По его воле вскоре появились на свет Фемида-правосудие, Ананка-неотвратимость, Немезида-возмездие и Мойры-Судьба. Эрос заронил в сердца этих богинь зерно ненависти к Кроносу, и те вместе отмерили верховному богу бесславный конец, такой же, как тот, что когда-то постиг Урана: быть свергнутым собственным сыном.
Испугавшись пророчества, Крон стал поглощать своих детей, едва те появлялись на свет. Но его жена, Рея, сумела уберечь от этой участи последнего сына, Зевса, и спрятала его от глаз отца подальше, пока не вырос. Возмужав, Зевс исполнил пророчество на радость развоплощенного, все еще запертого Эроса, и Крон тоже угодил в Тартар.
Дальше всё пошло по плану: чтобы избавиться от приспешников отца — титанов — Зевсу требовалось могущественное оружие, сделать которое могли только гекатонхейры. Поэтому новому верховному богу пришлось открыть Врата Бездны так, чтобы из нее можно было выйти. Старший из братьев-кронидов, Аид, смог удержать Врата так, чтобы оттуда не вырвался ни Крон, ни Уран… Но невидимого, бестелесного Эроса, о котором новые боги благополучно забыли и который скромно присоединился к освобождаемым гекатонхейрам, попросту никто не заметил.
Некоторое время бог любви так и блуждал, рассеянный по миру, пока не нашел себе подходящее материальное воплощение. Произошедшее всё равно не прошло даром: какая-то часть развоплощенного бога (часть его сил и воспоминаний) осталась бесконтрольно и невидимо бродить по миру, но была она слишком незначительной, чтобы об этом беспокоиться.
Афродита, своеобразный «последний подарок» Урана, среди богов-победителей стала богиней любви и красоты, влюбилась в свирепого бога войны Ареса и родила чудесного белокурого и златокрылого малыша, которого нарекли Эротом. Боги не почувствовали в прекрасном младенце большой силы и не обратили на него особого внимания.
Если бы они только знали…
***
Любовь. Ненависть. Явления, казалось бы, простые в осмыслении, понятные всем практически интуитивно. Но под этими «именами» собрано столько самых разнообразных проявлений, что вряд ли кто-либо мог бы дать единое безошибочное определение тому, чему с такой легкостью дает громкое название.
Эрос смеялся над теми, кто утверждал, что знает всё о любви или о ненависти, потому что даже он сам, будучи живым воплощением этих первородных начал, не мог похвастаться таким всеобъемлющим знанием. Самонадеянность смертных в этом вопросе чаще всего просто забавляла, как умиляют взрослых несуразные детские вымыслы, а вот богов — иногда даже раздражала. Потому что последние искренне убеждены, что имеют власть над любовью и ненавистью, над жизнью и смертью, над самой судьбой — над тем, о чем в большинстве своем не имеют даже приемлемо полного представления, несмотря на обретенное могущество, величие и бессмертие. Судьба, то есть Мойры и Ананка-неотвратимость, в отместку и в назидание изредка напоминали богам о себе особо эффектными появлениями, вроде внезапных и крайне неприятных пророчеств, которые заставляют богов подрываться с насиженных мест и беспокойно бегать в поисках способа избежать проблемы. А Эрос, пользуясь тем, что он всегда среди олимпийцев и редко воспринимается ими всерьез, да и вообще редко на глаза попадается, веселился за их счет часто и со вкусом.
Разве может кто-то заподозрить в чем-то значительном юного златокрылого посланца Афродиты, у которого есть только лук с золотыми и черными стрелами и совершенно отсутствует жажда перещеголять других богов в чем-либо, кроме, разве что, стрельбы? Конечно нет. Только Никта узнала в безобидном шалопае своего старшего брата, но для нее наблюдение за его выходками было единственным стоящим развлечением. От нее знал и сын ночи, Танатос — Смерть, но тому было абсолютно все равно на дела богов и людей вне царства мертвых. Гея-земля тоже могла бы узнать брата, но Зевс, придя к власти, опять-таки заточил опасных гекатонхейров в Тартар (как и остальных титанов), из-за чего Гея снова затаила злобу на богов, и полностью удалилась от их дел. А Эреб-мрак продолжал спать беспробудным сном.
Шалости Эроса не были бессмысленными. Они либо преследовали какую-то оправданную цель, либо становились наказанием, либо приносили настоящее счастье тем, кто этого заслуживал, и привносили смысл в мелочный, страшный, обыденный мир. Бог любви почти всегда вкладывал в свои задумки какой-то важный урок, разглядеть который было дано не каждому, а иногда результаты деятельности и фантазии удивляли и чему-то учили его самого.
Никто не задумался над тем, почему вдруг боги начали влюбляться в смертных, и уж точно не могли бы предположить, что виновник сего попросту считает смертных в чем-то интереснее, чем большинство закостенелых в своем пафосе богов. Считает, что и тем, и другим есть чему поучиться друг у друга и что получить при самом непосредственном взаимодействии. Да и просто наблюдать за тем, как гордые владетели мира пытаются отвергнуть чувства из-за снисходительной неприязни к жалким «однодневкам» — любопытно.
Однажды Эрос, видя, что человечество гибнет из-за прихоти богов, взял да влюбил мудрого Прометея (одного из немногих титанов, которых оставили на Олимпе) во всех смертных людей разом. Самой возвышенной любовью, разумеется, но бедняге это не сильно помогло… зато мир спасен, да.
Смертным бог любви искренне благоволил, но встречались среди них отдельные личности, которые, по его мнению, просто напрашивались на жестокую насмешку. Так Нарцисс, презирающий всех, кроме себя, влюбился в собственное отражение, а нелюдимый скульптор Пигмалион, заявивший, что его мраморные творения прекраснее самой природы — в одну из сделанных им же самим статуй. Правда, последний догадался обратиться к Афродите с просьбой оживить эту статую, и богиня, найдя историю милой, исполнила желание, но скульптор хотя бы осознал превосходство живых людей над камнем — уже хорошо.
Афродита и Аполлон, главные красавцы среди олимпийцев, были самыми раздражающими в плане претензий на «я знаю о любви все, я и есть любовь!», пока Эрос не позволил им познать все прелести этого чувства. Аполлон влюбился в девушку, которая так его возненавидела, что предпочла превратиться в лавровое дерево, а юноша, которого впервые по-настоящему полюбила Афродита, Адонис, погиб на охоте. Богиня, забыв о физической боли и гордости, босая и израненная спустилась в царство мертвых, и унижено просила его владыку — Аида — воскресить юношу.
Аид во многом отличался от праздных олимпийцев, некоторых из них откровенно недолюбливал, а остальных слегка презирал, и терпеть не мог, когда те являлись в его владения с просьбами, требованиями и иже с ними (ни к чему хорошему это обычно не приводило). Такое случалось уже не впервые. Заметив его недовольство, Танатос, видимо, намекнул, откуда на самом деле ноги растут, и Аид, частично выполнив просьбу Афродиты, взамен потребовал, чтобы Эроса на время, для острастки, заперли на девятом кругу царства мертвых, рядом с Вратами в Тартар.
И снова деятельного бога подловили, когда он отвлекся. Из-за близости к Тартару силы Эроса или ослабли, или он утратил над ними контроль и те как стихии пустились блуждать самостоятельно — этого бог любви проверить не мог, пока сидел в заточении. Однако долго его там продержать, разумеется, не смогли. Зато заточение привело мстительного бога к интересной мысли, что доселе подземные боги как-то избегали его внимания и шалостей, а ведь было бы интересно отточить на их неподготовленных к такому сердцах меткость своих стрел...
Как и всегда, неугомонный Эрос взялся за идею с потрясающим энтузиазмом.
***
Примечания:
Нет единого мнения о происхождении Эроса (Эрота), я лишь совместила две самые популярные версии в одну. Первая: он сын Афродита и Ареса, правая рука богини любви, хотя и весьма своевольная. Вторая: он первый сын Хаоса, благодаря которому продолжилось творение мира. В Дионисийских Мистериях его называют «протогонос» (πρωτόγονος), то есть первый из рождённых, первенец.
ГЛАВА 1. Шалость 1: Приходи ко мне во сне
«Спи и забывай,
Всё, что было сделано.
Спи и забывай
Всё, что не сбылось.
Памяти ладья цвета чёрно-белого,
Отпускай её вдаль по водам грёз,
Вдаль по водам слёз».
~рок-опера «Орфей»~
***
Гипнос всегда был лишь мимолётным гостем на Олимпе. Сын Эреба-мрака и Нюкты-ночи, брат-близнец жестокосердного Танатоса-смерти, которого боялись даже боги, он построил своё царство грёз в краю вечных сумерек, на границе между миром живых и миром мёртвых. Гораздо чаще, чем среди богов, Гипнос незримо летал среди людей, да и любил их общество намного больше. Однако была одна причина, заставлявшая всё же появляться на Олимпе время от времени.
Причина была богиней ослепительной красоты, что восседала на золотом троне по левую руку от Громовержца Зевса. Царица богов, само воплощение горделивой стати и изящества. Одним взглядом она могла заставить преклонить перед ней колени, одним взмахом руки — перекроить судьбы. Недосягаемая, на всех глядящая свысока, она казалась надменной и холодной. Боги видели только две её ипостаси: царственное равнодушие и коварная мстительность, когда в гневе она была способна абсолютно на всё, лишь бы поставить на место очередную пассию своего бесконечно неверного, раз за разом унижающего её супруга. Но Гипнос был наблюдательнее прочих, ему были ведомы тайные помыслы и грёзы даже богов, поэтому он знал: за всем этим апломбом Гера прячет глубокие раны, отчаяние от невозможности выбраться из золотой клетки или отомстить самому всесильному виновнику её бед. Печаль и бесконечная усталость — вот что таилось на дне её глаз, прекрасных, как два сапфира на свету. Но стоило её взгляду мимолётно упасть на Гипноса, как в них вспыхивала живая искра, делая богиню совершенно неотразимой — такой, какой она была до замужества. Вспыхивала, чтобы погаснуть, ведь из золотой клетки нет выхода.
Тем не менее, боги отлично знали, что именно, кроме красоты и грации, нашёл в этом куске льда любвеобильный Громовержец, и почему после всех веков брака и своих постоянных измен он порой вновь как впервые терял голову от страсти к жене. Своенравная и гордая, острая на язык, могущественная и безрассудная Гера была единственной, кто смел тайно или явно бросать Зевсу вызов, оспаривать его решения, идти наперекор. Однажды, не выдержав унизительных измен некогда любимого мужа, Гера осмелилась устроить заговор против него. И была столь убедительна, что почти все олимпийцы поддержали её притязания на трон. Набросились на Громовержца, заковав его в неразрывные цепи, и заперли. Однако затем заговор провалился, Зевс был освобождён, а боги-предатели приползли к ногам хозяина, как побитые собаки. Лишь Гера не склонила головы, даже когда её заковывали в те же самые цепи.
В страшном гневе Зевс повесил жену на этих цепях между небом и землёй, присовокупив ещё тяжёлые наковальни, и заявил, что висеть ей так в вечных муках до скончания времён. Никто не решался даже заикнуться о том, чтобы прийти на помощь царице, опасаясь кары. Но весть о её дерзком, почти увенчавшемся успехом мятеже разлетелась повсюду, достигнув и морского дна, и царства Аида. Железносердному Танатосу было велено стать тюремщиком богини, следить, чтобы муки её были нескончаемыми, а заточение — безысходным. Между тем Гипнос, в отличие от своего брата-близнеца, славился неуёмным любопытством, и после этой вести ему ужасно захотелось взглянуть на царственную мятежницу, которую он прежде никогда не видел. Властителю морока не составило труда притвориться собственным братом, ведь внешне их отличал только цвет волос и крыльев: у Танатоса они были чёрными, а у Гипноса — светлыми. Удивительно, но Танатос согласился на предложение близнеца на один день «обменяться ролями», и что ещё удивительнее – у него резко появились какие-то дела на Олимпе, куда он не заглядывал с начала времён….
Тогда Гипнос и увидел её впервые. Истерзанную, но несломленную. Сильную, прячущую невидимые кровавые слёзы глубоко внутри.
— Вновь пришёл мучить меня, послушный подземный пёс? — звеня цепями, сардонически усмехнулась Гера при появлении Гипноса, явившегося в образе её тюремщика.
— Ты сама виновата в своём положении, а не Танат. На его месте мог бы быть кто угодно, но кара твоя была бы неизменна. — повинуясь порыву, Гипнос снял морок.
С неподдельным изумлением богиня наблюдала, как прямые чёрные волосы, собранные в хвост на затылке, превращаются в короткие пепельные кудри, а антрацитовые крылья становятся сизо-белыми. Поняв, кто перед ней, она гордо поджала губы.
— И зачем ты явился сюда, легкокрылый бог сновидений? Поглумиться? Если о твоём появлении здесь узнают, тебе несдобровать.
Гипнос беззаботно рассмеялся. Он всегда был лёгок, ничем не отягощён, в том числе — пиететом перед кем бы то ни было. Наравне с Гелиосом, Эос, Танатосом и другими он являлся одним из немногих первородных титанов, с властью которых олимпийцы ничего не могли поделать даже после победы в титаномахии, потому что их силы составляли основы мироздания.
— Мне лишь хотелось взглянуть на ту, что осмелилась бросить вызов царю богов. Раскаиваешься ли ты в содеянном, царица? Ведь теперь тебе никто не поможет.
— Раскаяться — значит желать вернуться к прежнему. Но вы, мужчины среди богов, не имеете ни малейшего представления о верности, все ваши слова и клятвы о любви — ветер, а жена для вас — всего лишь пустая красивая игрушка рядом, не имеющая права на чувства и мнение. Лучше провести вечность в этих оковах за попытку вырваться, чем вернуться к унижениям. Сожалею я лишь о том, что пожалела своего дражайшего супруга и просто заперла, а не отправила в Тартар к праотцам, где его, я уверена, ждали бы с распростёртыми объятиями. Если ты удовлетворил своё праздное любопытство, то поди прочь!
Мятежность, уязвлённая гордость и отчаяние. Крик о помощи, спрятанный за идеально ровными интонациями. Беспощадные молнии в океанически-синих глазах, обрамлённых длинными тёмными ресницами. Обманчивая хрупкость. Гипнос не мог бы сказать точно, что из этого так заворожило его в тот миг, что он, словно под действием неведомых чар, подлетел совсем близко к опальной богине и коснулся её виска. Если Танатос по долгу службы приносил с собой леденящий ужас, то Гипнос мог подарить временное забвение, ложное, но оттого не менее сладкое освобождение, покой. С этим единственным невесомым, почти нежным прикосновением сбывались самые невозможные мечты, отступала невыносимая тяжесть. Словно кто-то укутал мягким тёплым одеялом насквозь продрогшее тело. Богиня вздрогнула и недоуменно взмахнула ресницами, но когда взгляд сонно затуманился, с губ её сорвался вздох небывалого облегчения.
— Спи, царица, — сочувственно прошептал Гипнос, — Я постараюсь немного облегчить твои страдания. Ты разрушительна в своём гневе и порой творишь безумные вещи, но… ты не заслуживаешь всего этого.
После Гипнос действительно ещё не раз наведывался к ней вместо брата, принося мятежнице покой вместо страданий, и Гера встречала его благодарной улыбкой, которая наполняла притягательным теплом и чувственностью её холодную красоту. Коварная богиня быстро поняла, что Гипнос очарован ею, и умно выстроенными беседами, ласковыми речами всё крепче заманивала его в свои сети. В конце концов бог сна впервые за вечность влюбился без памяти и решился помочь царице освободиться. Уговорил подземную богиню Стикс, которая была верной соратницей Громовержца во время Титаномахии, попросить верховного бога смилостивиться над Герой под предлогом того, что все семьи и в частности женщины на земле остались без защиты и покровительства своей главной богини. Однако для освобождения Гере пришлось с грехом пополам дать нерушимую клятву священными водами Стикс о том, что она никогда больше не поднимет восстания против мужа.
Всё вернулось на круги своя. Только на Олимпе стал иногда появляться гость, которого, впрочем, разомлевшие от обильных возлияний амброзии и нектара боги охотно привечали. Обаятельный белокрылый красавец приносил с собой умиротворение и беззаботный смех. Они думали, он ищет их расположения, но в действительности оно и даром бы не сдалось древнему титану; он прилетал лишь чтобы поймать искру во взгляде печальной царицы, поговорить с нею о чём-нибудь, пока прочие увлечены пиром. Любоваться ею и дарить ей отдохновение.
***
Дважды Гера обращалась к Гипносу за помощью, в которой ей отказал бы любой другой. В первый раз — когда Зевс на радостях перед рождением очередного бастарда поклялся, что родившийся в этот день потомок Персея станет верховным царём. Гера воспользовалась этим, чтобы власть досталась другому персеиду, а не бастарду Зевса — приказала своей дочери, богине родов Илифии, задержать роды у любовницы Громовержца Алкмены и ускорить роды у Никиппы, жены ещё одного персеида Сфенела, царя Микен. В результате Никиппа родила раньше, и обещанную власть получил её недоношенный сын Эврисфей, а сын Алкмены Алкид обречён был быть его рабом. Однако Гера не смогла бы провернуть всё это под всевидящим оком Зевса, поэтому попросила Гипноса усыпить его. Готова была рассыпаться в заманчивых посулах, чтобы уговорить бога сновидений, но каково же было её удивление, когда этого не потребовалось: Гипнос согласился пойти против царя богов просто потому, что Гера попросила об этом. Привыкшая к жадности и абсолютному эгоизму олимпийцев, богиня помимо признательности ощутила давно забытое тёплое чувство, которое было опасней всего того, что она творила, особенно потому, что не было никаких сил ему противостоять… Что-то дрогнуло, затрепетало в холодном отравленном сердце, потянувшись, как цветок к солнцу, к другому сердцу, где безраздельно царила одна лишь Гера.
Зевс впал в неистовство, когда узнал о произошедшем, но Гера только злорадно посмеялась над его яростью, а Гипноса верховный бог карать пока не решился — бог сновидений был важной частью баланса в мироздании.
Второй раз царица обратилась за помощью во время Троянской войны, желая помочь ахейцам, впротивовес Громовержцу, покровительствовавшему троянцам. И вновь Зевс хоть и был разъярён, но ничего не мог сделать за это ни жене, ни древнему титану. Однако заподозрил неладное, всерьёз задумавшись над тем, на каком основании Гипнос имеет дерзость идти против воли царя богов, потакая своенравной Гере. В Громовержце взыграла доселе невиданная ревность, но, не имея никаких доказательств своим подозрениям, он решил поступить хитрее: женить Гипноса на одной из прекраснейших жительниц Олимпа, брака с которой добивались многие — на харите Пасифее. В вопросах брака верховному богу никто не смел перечить, и Гипносу пришлось подчиниться.
Он никогда не говорил Гере открыто о своей любви. Она никогда не отвечала о взаимности. Но всё это было очевидным в обилии двусмысленных недосказанностей, слишком долгих взглядов и кратких, но пылких прикосновений. И незадолго до его свадьбы, одной безумной ночью, когда Гера вдруг объявилась в чертогах его роскошного дворца на краю мира, куда не доходили взоры прочих богов, они решились открыться друг другу в своих чувствах. Открыться всего на одну ночь, чтобы после навсегда забыть… или, напротив, на долгие века сохранить в сердцах.
— Останься здесь, со мной… в моих силах заморочить головы хоть всем олимпийцам, если понадобится, я устрою вторую Титаномахию, но…
Гера приложила пальчик к губам распалённого возлюбленного, заставляя того замолчать, и покачала головой.
— Нет, я уже усвоила этот урок. Даже над богами властна Ананка-неотвратимость… у каждого из нас свои роли, своя ответственность, которую не вынесет никто иной.
Но моё сердце отныне с тобой, только с тобой я свободна и счастлива. Знаешь, любимый, никто не удивится, если с той горой дел, которая всегда на мне, я буду чуть чаще отдыхать.
Улыбаясь, богиня поцеловала очарованного владыку миражей и горячо прошептала:
— Прошу, приходи ко мне во сне…
ГЛАВА 2. Шалость 2: Краткий век бабочки
Та бабочка, слетевшая с небес,
Была так трогательно невесома,
Изящнокрыла. Шелковистый блеск
Напомнил волосы твои. Как мне знакомо
Касанье нежное. Так трудно уловить
Момент прикосновения. Ab ovo,
В который раз, я озадачен. Словно нить,
Свисающую вольно, ветер снова
Прижал ко мне. Доверчивость её
Была сродни любви, но не бесстрашью.
Витиеватый крыльев окаём,
И спинка бархатистая. Что краше
Быть может, чем причудливый узор,
Открытый миру и доверенный наивно.
Чем глубь души бездонная. Чем взор
Из этой глубины - в мою...
~Константин Кипов~
***
Деметра — одна из могущественнейших богинь Олимпа, повелительница плодородия и самой природы. Но даже могущество не спасало её от капризов верховного бога.
Когда-то, давным-давно, Деметра завидовала Гере, которую избрал в жёны сам кроноборец, лучезарный Громовержец Зевс. Но эта зависть прошла очень быстро, когда богиня увидела, как часто царь богов пренебрегает женой, унижает изменами, насколько печален их внешне прекрасный союз. Поэтому когда Гера подняла мятеж против всесильного мужа, Деметра отнеслась к этому с пониманием, хоть и предпочла не участвовать в восстании. И сочувствовала ей, когда Зевс велел подвесить жену на наковальнях между небом и землёй до скончания веков.
Всё бы ничего, если бы разъярённый поступком Геры Громовержец не возжелал взять себе новую жену из олимпийских богинь. И взор его пал на одну из прекраснейших — Деметру. Сердце последней принадлежало другому, но разве это могло остановить царя богов?..
Первой любовью юной богини плодородия был Иасион — бог земледелия, сын Зевса и плеяды Электры. Их взаимная любовь родилась на вспаханных полях, и Деметра была счастлива. Поэтому она отказала Громовержцу, уверенная, что он благословит счастливый союз с его сыном. Но не тут-то было: прямо во время ночи, когда Деметра возлежала с возлюбленным, ревнивый царь богов сразил Иасиона молнией.
Богиня долго горевала по любимому, но решила не мстить самому Зевсу, покуда беременна. Однако уязвлённый её отказом Громовержец всё ещё жаждал удовлетворить своё желание, явился к убитой горем богине в образе громадного змея и скрутил её так, что она не смогла противиться…
К счастью, насилие не лишило несчастную богиню её дитя, и вскоре на свет появился Плутос — бог богатства и изобилия. Погрузившись в заботы о ребёнке, Деметра на время оставила мысли о мести — в конце концов, подобная участь настигала многих богинь — однако затаила гнев. И на Зевса, и на прочих олимпийцев, что были так же необузданны в своих страстях.
Посейдон, бог морей, всегда ужасно завидовал своему младшему брату, и зависть заставляла его желать превзойти Зевса, иметь всё то же, что когда-либо доставалось ему. Красавица-Деметра не стала исключением — Посейдон возжелал её.
Едва протянул к ней руки — она в ужасе отпрянула и бросилась бежать. Призывала на помощь свою силу, но разве можно остановить разбушевавшееся море?.. Посейдон обернулся золотым жеребцом и помчался за своей «добычей», покуда богиня в отчаянии пыталась от него скрыться, стирая пятки в кровь.
Рано или поздно он бы её настиг, если бы богиня, убегая, не наткнулась на поле боя, где, летая над смертными, доделывал свою работу страх людей и богов — бог смерти, Танатос. Юноша с совершенным, но каменно-равнодушным безжизненным лицом, огромными чёрными крыльями и обсидиановыми глазами-безднами привычно срезал пряди своим мечом, вырывая души из тел. В другое время Деметра, как и все олимпийские богини, в ужасе ринулась бы прочь от него, но в тот миг ей пришла совершенно иная, безрассудная идея. Обернувшись в чудесную бабочку, она опустилась на плечо железносердного бога смерти как раз в тот миг, когда Посейдон её почти настиг. Взметнув высокие клубы пыли, золотой жеребец резко остановился, прямо перед Танатосом, недобро глядя на него.
Равнодушно оглядев внезапное препятствие на своём пути и бесстрашную бабочку на плече, бог смерти устало вздохнул, оперевшись на свой меч:
— Шли бы вы оба отсюда… или скакали. Не видите, сколько работы? — красноречиво обвёл взглядом поле павших. — Мешаете.
Но бабочка, почувствовав шанс на спасение, только зарылась в антрацитовые перья крыльев бога смерти, желая спрятаться, а жеребец в ответ на это агрессивно заржал, вставая на дыбы. Посейдон и в родном божественном облике всегда гораздо легче поддавался порывам, чем доводам разума, а уж в животном оказался и вовсе не обременён интеллектом, поэтому бросился на Танатоса, решив, что тот пытается отобрать у него «добычу». И напоролся на меч. Конечно, одного из верховных богов не мог убить даже Танатос, но в животном воплощении боги «обрастали» физической оболочкой, которая как раз-таки была вполне смертной. Поэтому в следующую секунду на месте жеребца оставалась уже лишь лужа морской воды, а сам царь морей неожиданно очнулся в собственном подводном дворце, разразившись ругательствами.
— Богиня, по-твоему, я похож на того, кто мечтает о ваших бесконечных олимпийских разборках? — подцепив бабочку так, что она, присмиревшая, оказалась на кончике его пальца, риторически вопрошал Танатос. — Хотя… всё-таки приятно разок-другой пырнуть для острастки этих напыщенных любителей оргий, пирушек и непрошенного вмешательства. Обращайся, если не боишься и ещё возникнет желание разнообразить мой рабочий день.
— Не боюсь, — вернув свой прежний облик, надменно хмыкнула Деметра, но тут же тепло улыбнулась спасителю. — Спасибо.
Благодарно поцеловав оторопевшего Танатоса в щёку, богиня вновь обернулась в бабочку и упорхнула восвояси, а бог смерти, глядя ей вслед, думал о краткой жизни бабочек, о бренности бытия и — совершенно неожиданно — о красоте и очаровании юной богини плодородия.
***
Элизиум – поля блаженства в царстве Аида, между живым и мёртвым миром, там обитают души праведников и героев. Прекраснейшее место, где не существует времени и никогда не заканчивается лето. Подземных богов не особенно прельщали эти красоты, особенно Танатоса, но с некоторых пор он стал бывать там время от времени. Потому что то было единственное место в подземном царстве, куда иногда прилетали бабочки…
ГЛАВА 3. Шалость 3: Оковы свободы
Есть ли что-либо привлекательнее тайны для любопытной натуры? Есть ли для неё что-нибудь страшнее однообразия? Можно ли сломить самое себя, покоряясь доводам разума, и навсегда потушить отчаянный огонь в сердце?..
Персефона, задаваясь этими вопросами, неизменно возвращалась к неутешительным ответам. Неутешительными они были не сами по себе, а потому, что прокрустово ложе, в которое загнала существование дочери ее мать, Деметра, оставалось неодолимым препятствием. «Ложе» было несомненно прекрасным: Ниссейская долина, стараниями Деметры и самой Персефоны, была прекраснейшим местом на земле. Животные и птицы, душистые травы, разнообразные причудливые цветы, густые леса, серебряные озёра, шумные водопады и бурные реки, чистые, словно слёзы, — вся дивь творения, дыхание самой жизни чувствовалось там повсюду. Сутки напролёт там плясали нимфы, волшебно играя на различных инструментах, с восторженными криками прыгая через костёр, и задорный их смех разносился по всей долине. Дурачась, качались на волнах речные нереиды, разговаривали обо всём на свете и с удовольствием вплетали в свои роскошные волосы лилии или жемчужные нити.
Персефона любила свою долину, любила и милых подруг — нимф и нереид — но отчаянный огонь в сердце примешивал ненависть к этой любви. Тогда подруги виделись надзирательницами, а долина — обманчиво-прекрасной тюрьмой. За многие годы это место было изучено вдоль и поперёк, так же, как и раззолоченный Олимп, который был единственной альтернативой, поэтому Персефоне опостылело даже вечно ясное небо, никогда не знавшее туч.Смешно: бессмертная богиня, наивная, как дитя, готова была отдать жизнь за то, чтобы прогуляться под дождём. И само отсутствие возможности покинуть отведённые ею границы ощущалось именно так, словно вольнолюбивая натура юной богини — несчастный путник, не вмещающийся в маленькое ложе великана Прокруста, а потому остающийся без конечностей. Только у неё это было на ином, поистине божественном уровне, и грозило не закончиться никогда.
С матерью было бесполезно пытаться поговорить об этом. Деметра удерживала дочь в заданных границах с таким усердием, словно случится нечто страшное, если та их переступит. Но как бы Персефона ни любила мать, простое «нельзя» не удержит на целую вечность.
Впрочем, судьба богинь в принципе не отличалась большой свободой выбора. Всего два варианта: либо выйти замуж за одного из богов, либо принять обет безбрачия и быть самой себе хозяйкой. Второй вариант сам по себе не привлекал богиню весны — слишком уж она дышала жизнью и не желала менять одни оковы на другие, оковы обета. Однако и брак был оковами: все замужние богини либо были глубоко несчастны, как Гера, либо ни во что своих мужей не ставили и открыто им изменяли, как Афродита. Персефоне же хотелось чего-то иного. Любви и верности. Однако если бы она хоть раз осмелилась произнести такое вслух — её бы засмеяли. Потому что праздные олимпийцы не знали не то что верности, а хоть какого-то подобия постоянства. По их мнению, оно делало бессмертие слишком скучным.
Дело усугублялось тем, что у Персефоны отбоя не было от женихов. Она обладала почти тем же могуществом, что и мать, была, пожалуй, самой красивой богиней после Афродиты, и все считали её дочерью Зевса, что Громовержец не подтверждал, но и не опровергал. Пожалуй, и сама Персефона считала бы так же, если бы не открыла в себе однажды тёмный дар, который Деметра велела ей держать в строжашем секрете: дар оживлять мёртвых, возвращая в тела души. Мать отказывалась рассказывать дочери хоть какие-то подробности, и известен Персефоне был только факт: её отцом является один из древнейших первородных богов, кого боятся и ненавидят не только смертные, но и олимпийцы — Танат. Беспощадный, железносердный бог смерти. Поэтому Персефона — дитя противоположных начал, жизни и смерти.
Женихам об этом было невдомёк, поэтому они беспрестанно боролись за руку юной богини, прекрасной, как распустившийся цветок. Сиятельный любимец женщин Аполлон, брошенный Афродитой угрюмый Гефест, вечно весёлый Дионис, хитрый Гермес. Причём сам Громовержец непрозрачно намекнул, что в случае, если Персефона не примет обет безбрачия, он сам выберет ей подходящую партию. Богине претила мысль об этом, однако открыто возразить она не смела.
В её очаровательной головке давно созрел один сумасбродный план по обретению свободы, однако она долго не решалась его исполнить, пока на одном из олимпийских пиров Зевс не поставил её и Деметру перед фактом, что окончательно пообещал руку Персефоны солнечному Аполлону. Всем хорош красавец Аполлон, да вот только в похождениях лишь немногим уступает своему царственному отцу, и Персефона не тешила себя надеждой, что брак это изменит. Из всех претендентов на её руку ей ближе всего был Гермес, её давний друг, беззаветно в неё влюблённый, но её мнения никто не спрашивал.
Поэтому Персефона решилась приступить к безумному своему плану. Во многом ей, отрезанной от всего мира, помогала влюбленность Гермеса: его абсолютно все боги заметно недооценивали, однако душеводитель (проводник душ в царство мёртвых), олимпийский посланник, что стремительнее мысли, и бог обмана был и близко не так прост, как все привыкли его видеть. Несмотря на юность и наивность, Персефона была проницательна; пользуясь собственной искренней к нему расположенностью, богиня весны намеренно влюбила в себя Гермеса, который был просто бесценным источником информации. Как можно обмануть бога обмана? Разве что полуправдой, сделать так, чтобы ему самому захотелось обмануться.
Гермес поведал ей то, что могло помочь осуществлению её плана. Мир смертных и богов был взбудоражен злодеяниями, которые творили непобедимые чудовища — Горгоны и их сестры, Грайи. Когда-то давно и те, и другие были прекрасными титанидами, с которыми мало кто мог сравниться в красоте и могуществе, однако после прихода к власти олимпийцев были повержены и обращены в кровожадных монстров. Беда в том, что могущество их никуда не делось, и почти непобедимые чудовища мстили людям и богам. Уничтожить их было предначертано Мойрами полубога Персею, сыну Зевса и земной царевны Данайи, однако для победы ему требовались божественные артефакты, которые те отвоевали у титанов: крылатые сандалии Гермеса, щит Афины и шлем-невидимка Аида. С первыми двумя не возникло никаких сложностей, зато с последним…
Аид — самый старший из трёх братьев-кронидов, единственный, кого откровенно побаивался сам Зевс. Мрачный владыка подземного царства, хранитель врат Тартара, где заперты первородные титаны, он почти никогда не появлялся в Олимпийских чертогах и Персефона никогда его не видела. Ему не было никакого дела до проблем смертных и богов, поэтому отдавать даже на время бесценный артефакт какому-то смертному просто потому что так приказал Зевс он наотрез отказался. Громовержец был в ярости, только вот сделать ничего не мог.
Поэтому был вдвойне удивлён, когда на очередном олимпийском пиру юная богиня весны подошла к нему и без предисловий уверенно заявила:
— О великий Громовержец! Дозволь мне спуститься в царство Аида, и я добуду желанный тобою шлем-невидимку. Взамен попрошу лишь одного: право самой избрать себе мужа.
***
— Я всё ещё не верю, что ты это всерьёз. — Гермес, который как душеводитель умерших вызвался проводить богиню весны в мрачное царство теней, смотрел на подругу со своим особенным хитрым прищуром, будто догадывался, что в её замысле есть ещё какой-то подвох.
Ну да, ещё бы бог обмана не почувствовал её… недоговорок, тем более что был одним из немногих, кто по-настоящему хорошо знал Персефону. Богиня только непринуждённо пожала плечами, не собираясь раскрывать свою хитрость. Как говорится, с кем поведёшься — от того и наберёшься.
— Громовержец тоже не верит. Однако всё же поклялся священным Стиксом, что если добуду для предстоящего подвига полубога Персея шлем-невидимку, то смогу сама выбрать себе мужа, без чьей-либо навязанной воли. Такими клятвами не шутят.
— Вот именно. Поэтому и спрашиваю: откуда в тебе такая уверенность, что получится одолжить этот шлем, если даже прямому приказу Зевса владыка Аид не повиновался?
Персефона кокетливо намотала на пальчик свой тёмный локон и прикусила губу, задумчиво улыбаясь. Заметив в глазах друга искорки ревности, заливисто рассмеялась.
— Не волнуйся, у меня есть для этого одно оружие, отнюдь не мои женские чары. Но тебе пока не расскажу: сам всё услышишь.
— У всех богов есть серьёзные сомнения в том, что на владыку Аида вообще действуют женские чары, — на всякий случай добавил хитрый Гермес. — Лишь единожды он был влюблён, в нимфу по имени Левка. Но когда она его предала — он лично обратил её в дерево, в тополь. А с тех пор… однажды Афродита пыталась соблазнить его, в обмен на жизнь смертного охотника Адониса, но даже богиня любви не смогла. И, кстати, если твоя мать узнает, куда ты направилась, Титаномахия* покажется нам безобидной ссорой. Мне ещё не надоело моё бессмертие, так что, может быть, передумаешь?
— Какой же ты сплетник, Гермий! — вновь рассмеялась Персефона, ласково глядя на него. — И ты мой единственный друг. Не ревнуй. Если бы мне непременно пришлось выбирать мужа, из всех олимпийцев я бы выбрала тебя. Ты самый лучший! — богиня игриво поцеловала его в щеку и посмотрела с упрёком. — Неужели ты так просто согласишься отдать меня этому напыщенному павлину, Аполлону?
Сказав это, Персефона мысленно усмехнулась, вспомнив, как Гермес с Аполлоном недолюбливают друг друга. Бог обмана ещё в детстве весьма мастерски украл у златокудрого его любимое стадо коров, а когда виновника кражи всё же нашли, ему пришлось отдать своё прекрасное изобретение — сладкозвучную лиру, лишь бы зануда Аполлон от него отстал.
Гермес грустно улыбнулся, заправив ей за ухо выбившийся локон.
— Твоё сердце свободно, и меня ты тоже не любишь так, как мне бы того хотелось, иначе я бы уже давно нашёл способ уговорить и Зевса, и Деметру выдать тебя именно за меня. Но должен признать, твоё умение играть на чужих чувствах становится всё лучше и лучше с каждым годом.
— У меня прекрасный учитель, -богиня весны подмигнула ему. — К тому же, я ни словом не солгала: ты мой единственный друг. Ну так что, проводишь меня?
Гермес слегка страдальчески вздохнул.
— Провожу.
***
Примечания: по задумке автора, Деметра – дочь не Крона и Реи, а Геи-земли и Гипериона – титана дневного света.
***
Несмотря на то, что царство мёртвых должно быть преисполнено покоя, владыка Аид покоя почти никогда не знал. Ведь каждую из тысячи тысяч смертных душ нужно было судить, отправляя либо в блаженный Элизиум, либо «вознаграждать» личными вечными муками, либо просто отпускать вечность блуждать по бесплодным пустошам, не помня даже собственного имени. Кроме того, периодически сверх меры чудили подземные чудовища, коих владыке требовалось всегда держать в узде, да сотрясали врата Тартара навеки запертые там неугомонные титаны. Многие олимпийцы сильно недооценивали то, насколько их золотая праздность зависима от стальной хватки владыки Аида, в которой он держал свой безумный мёртвый мир и Тартар, но испытывали перед ним безотчетный страх и никогда не появлялись в его владениях, за очень редким исключением. Поэтому Аид был немало удивлён, когда душеводитель Гермес привёл пред очи владыки мёртвых, проведя через все ловушки на пути, юную богиню весны.
Девчонка была прекрасна, как только что распустившаяся роза, и казалась столь же хрупкой, неуместной для мира теней, как жизнь несовместима со смертью. Всё в ней дышало солнцем, смехом, задором и красками, однако она не выглядела напуганной или смятенной, как прочие олимпийцы, когда-либо являвшиеся сюда; напротив, в её глазах горел лукавый огонёк любопытства.
— Возрадуйся*, владыка Аид, — почтительно поприветствовала она его. — Я пришла к тебе с просьбой. Точнее, с предложением. До меня дошли вести, что на земле перестали умирать люди, из-за того, что пропал твой грозный верный друг — Танатос, срезающий пряди, забирающий жизни. Я могу найти его. Взамен попрошу лишь отдать ненадолго полубогу Персею твой бесценный шлем-невидимку.
Вот теперь Аид удивился по-настоящему.
— Как самонадеянно, юная богиня. — медленно обведя холодным взглядом её хрупкую фигурку, ответил он. — Неужели ты думаешь, что я приложил недостаточно усилий для его поисков? Что заставляет полагать, что это получится у тебя? И для чего тебе это?
— Увы, именно это Громовержец поставил условием. Только добыв для подвига Персея твой шлем-невидимку, я смогу сама выбрать себе мужа. — вздохнула богиня, печально опустив длинные ресницы, но тут же лукаво улыбнулась, вновь подняв взгляд. — Что же до моей уверенности… тут всё просто. Между родителями и детьми очень крепка кровная связь, даже крепче, чем между братьями и сёстрами. Эта связь позволяет найти даже то, что накрепко скрыто от глаз богов.
— И какое же отношение это имеет к тебе, дочь Зевса? — с нехорошим подозрением отстранённо поинтересовался Аид.
— Самое прямое, ведь я не его дочь. — улыбка превратилась в хитрую ухмылку. — Надеюсь, вы не огорчены, что я не ваша племянница? Их у вас и без того достаточно.
— Ты же не хочешь сказать… — недоверчиво пробормотал Гермес, который стоял с нею рядом у трона Аида.
— Именно что хочу. Я богиня весны, а весна — это воскрешение… во мне сошлись два противоположных начала. Я дочь Деметры и Танатоса.
У всех присутствующих поражённо вытянулись лица в непростых попытках представить жестокосердного Таната любовником жизнелюбивой Деметры и тем более чьим-то отцом. Лишь трёхтелая богиня колдовства и тайного знания Геката, стоящая позади трона владыки, заговорщически оскалилась каждой из трёх своих ипостасей в намёке на улыбку, глядя на Персефону.
— Если богиня весны не лжёт, то с помощью её крови мы действительно сможем сотворить зелье, что приведёт нас к Танату, как бы надёжно он ни был заперт. — прошептала Геката на ухо владыке, той своей ипостасью, что выглядела как юная девушка, чьё лицо прикрыто вуалью.
— У меня нет никаких оснований лгать вам, владыка. И вы ничего не потеряете, я дам вам священную клятву, что найду отца. Так что же, вы примете моё предложение?
Обычно Аид терпеть не мог незваных гостей, особенно олимпийцев, которые даже несмотря на страх перед владыкой мёртвых всегда приходили с просьбами, больше напоминающими требования. Однако очаровательная наглость богини весны почему-то не раздражала, а вызывала любопытство, как и тайна её происхождения. Между тем, любопытства Аид не испытывал уже очень и очень давно. К тому же, нельзя не признать, что эта юная богиня завораживающе красива: длинные тёмные волосы, заплетённые в замысловатую косу с искусно вплетёнными цветами, лёгкий наряд, подчёркивающий женственность и изящество фигуры; ярко-зелёные как молодая трава глаза, обрамлённые чёрными ресницами; красивой формы брови вразлёт, четко очерченные пухлые губы, словно спелая вишня… а ещё кокетливость, очарование, лукавство и грация в каждом взгляде и улыбке. Бесспорно хороша, как и все богини, даже краше многих, но, в отличие от прочих, прямо дышит невинностью, чистотой и неискушенностью.
— Принимаю. — наконец ответил он. — Однако потребуется некоторое время, чтобы всё подготовить, — Аид сделал знак стоящей позади Гекате, отправляя её собирать всё необходимое для зелья, — А до тех пор, пожалуй, вспомню, почему смертные называют меня Гостеприимным… будь моей гостьей, Персефона.
***
Примечания:
*Титаномахия - эпохальная война богов и титанов в начале времён.
* Возрадуйся! - таким было приветствие в Древней Греции.
***
***
Пять рек опоясывали царство мёртвых.
Первая, Ахерон — река боли. Именно её первым делом переплывала душа умершего в лодке мрачного перевозчика — Харона, всегда требовавшего плату в виде двух медных монет, которые клали на глаза усопшему. В этой реке были заключены все страдания, которые каждый человек испытывал при жизни и от коих избавлялся, переплывя эту реку. Воды её были так непроглядно-черны, что Персефона будто смотрела в первозданный Хаос, когда разглядывала эту чернильную гладь. Странно, но река страданий забирала боль, даровала покой. Конечно, до тех пор, пока кому-нибудь не придёт в голову искупаться: если погрузить живого или мёртвого в эти воды, то он сойдёт с ума от невыносимых мук.
Вторая — Стикс, река ненависти, неуязвимости и нерушимой клятвы. Ею владела богиня, которая когда-то помогла Зевсу одержать победу над титанами. Если искупать в этой реке смертного, то он станет неуязвимым. Потоки этой реки стремительные, безжалостно сметающие всё на своём пути, ледяные. Словно воплощённое буйство и неотвратимость. Даже боги не смели нарушать клятв, скреплённых именем Стикс и её священной рекой.
Третья — Коцит, река плача и скорби. Она впитывала в себя все слёзы по ушедшим, когда-либо пролитые. Необъяснимая, удушающая печаль охватывала при одном взгляде на эти безмятежные хрустально-чистые воды, лунно сияющие с самого дна.
Четвёртая — Лета, река забвения. Каждый испивший из неё забывал абсолютно всё, и это делал всякий усопший, чтобы не тосковать по невозвратной земной жизни.
Наконец, пятая — Флегетон, огненная река, буквально состоящая из огня и лавы, пышущая жаром; в неё порой сбрасывали самых отъявленных негодяев, где те обречены были вечно гореть.
Вход в царство мёртвых охранял могучий страж — огромный трёхголовый пёс, цербер. Самое бесстрашное сердце дрогнуло бы перед этим невообразимым чудовищем, робели даже боги. Лишь для Аида это был любимый питомец. Поэтому владыка царства мертвых не ожидал, что Персефона примет его насмешливое предложение почесать за ушком одну из склонённых перед хозяином голов цербера, дышащих неописуемым смрадом. Ещё меньше он ожидал, что цербер, агрессивный ко всем живым и бессмертным «пришельцам» без исключения, довольно заскулит, виляя хвостом, принимая лёгкую ласку богини весны, которая казалась совсем маленькой на фоне этого громадного пса.
— Не смотри так, владыка, — звонким колокольчиком рассмеялась Персефона, отметив недоверчивое, даже слегка уязвлённое выражение лица обычно бесстрастного Аида. — Как у дочери богини природы, у меня есть связь со всеми живыми существами. А это пушистое создание хоть и инфернальное, но живое. К тому же, я не совсем чужда этому миру, поэтому твой страж и не воспринимает меня чужой.
Действительно, принятие от цербера в некоторой степени подтверждало слова богини: тот даже к местным, подземным так не ластился.
В мире мёртвых существовали так называемые «острова блаженных» — Элизиум. Место, куда после суда могли попасть лишь те, чья жизнь была праведной и наполненной великими свершениями. Его создала когда-то на заре времён сама Гея-земля, взрастив там самые прекрасные цветы, плоды и деревья, а Кронос навсегда остановил там бег времени. Элизиум был полон солнца, неземной красоты… и смертного покоя.
Дальше простиралась долина проклятых, где в личной «пыточной» обитали души, обречённые на какое-то особое наказание за совершённые грехи. Любопытная Персефона вовсе не чуралась заглянуть в некоторые из этих «пыточных», и немногословному Аиду, давным давно отвыкшему от столь продолжительных бесед, приходилось рассказывать о тех душах и наказаниях, что заинтересовывали непоседливую богиню. На удивление, ему оказалось это совсем не в тягость: Персефона была внимательной, вдумчивой и интересной собеседницей. Так, например, владыка теней поведал ей о Тантале — чересчур возгордившемся сыне Зевса, который ради потехи над богами убил собственного ребёнка и подал им на ужин. За это тщеславный глупец обречён на вечный голод и жажду, до утоления которых рукой подать, но утолить никогда не получится. Поведал и о данаидах — пятидесяти прекрасных дочерях Даная, которые были насильно выданы замуж за врагов и по приказу своего отца прямо в брачную ночь зарезали новоиспечённых мужей. Все, кроме одной — одна из сестёр влюбилась в своего мужа и пощадила его, поэтому наказание после смерти отбывали лишь сорок девять девушек. Их задача — наполнить сосуд, лишённый дна, но наполнить его, конечно, никогда не удастся. Их труд вечен и бессмысленен.
Последняя история Персефоне совсем не понравилась из-за её собственного отношения к навязанному браку, но богиня только капризно скривила губы и попросила продолжить путешествие по царству мёртвых. А далее были лишь бесплодные пустоши, которым не было конца и края, где бесцельно слонялись тоскливые тени — души, не заслужившие ни блаженства, ни мук. Там не было абсолютно ничего живого: лишь голая земля и пронизывающий до костей ветер.
— Но почему здесь совсем ничего не растёт? Даже самого захудалого цветка?
— Потому что это мёртвые земли, здесь нет места жизни. Эти пустоши слишком близко к Вратам Тартара, где заперт вместе с титанами первозданный Мрак — Эреб. Сама праматерь Гея не смогла бы здесь ничего взрастить.
Внезапно в Персефоне взыграл протест и ужасное желание впечатлить владыку теней. Призвав все имеющиеся у неё силы — и от матери, и от отца — богиня опустилась на холодную землю и приложила к ней ладони, призывая подчиниться её воле. Не сразу, но мёртвая земля откликнулась, и в пустоши начали один за другим расцветать блёклые, но нежные печальные цветы.
— Пусть это… будет моим маленьким подарком тебе, владыка Аид… за оказанное гостеприимство. Тебе и этим несчастным душам, не помнящим о себе ничего… — от вложенных сил Персефона запиналась, и пыталась подняться, но ноги её не слушались.
Аид задумчиво повертел в руках сорванный асфодель, а затем подошёл вплотную к Персефоне и взял её за подбородок, заставив запрокинуть голову и взглянуть ему в глаза.
— Разве не жестоко по отношению к этим душам подарить им столь ничтожное напоминание о том, чего они навсегда лишены?.. Ты одновременно очаровательна и бессердечна, юная богиня.
Персефона устыдилась того, что в своём ребячливом баловстве и гордыне не подумала ни о чём подобном, и щёки её покрылись нежным румянцем. Однако ей неожиданно понравилось ощущение прохладных сильных пальцев, ненавязчиво, но властно удерживающих её голову запрокинутой, и взгляд этих ледяных, непроглядно-чёрных словно потоки Ахерона глаз, которые многим казались абсолютно пустыми бездушными безднами, а ей — провалами в космос, двумя частичками животворящего Хаоса.
Наверное, она действительно бессердечна, если в заданном Аидом вопросе её укололо не то, что её подарок мог всколыхнуть болезненные пустые надежды отчаявшихся душ, а то, что, возможно, он имел в виду не их — самого себя.
….Через несколько дней Гекате удалось создать зелье на основе крови Персефоны, и выяснить, что Танатоса сковали выкованные ещё гекатонхейрами на заре времён зачарованные оковы, коими каким-то образом завладел Сизиф — земной царёк, отчаянно не желавший умирать. Пока Танатос скован цепями в подземельях дворца этого самого царька, люди на земле прекратили умирать, а решения Мойр — свершаться, угрожая равновесию во всём мироздании.
***
Коринфский царь Сизиф слыл одним из хитрейших людей на земле. Гермесу было даже немного жаль, что жизненный путь такого замечательного образчика плутовства подошёл к концу, однако когда душеводитель у входа в царство мёртвых ожидал душу этого царя среди прочих — его не было. Гермес тогда только пожал плечами и забыл: всякое бывает, даже Мойры могут изменить своё решение.
Но после этого люди на земле перестали умирать. Даже смертельно раненные, неизлечимо больные, молящие о смерти во имя прекращения своих мук. Танатос куда-то пропал, но, разумеется, никто не мог связать это с именем обычного смертного царька: что такое хитрец Сизиф против неотвратимого, жестокосердного бога, древнего как мир?..
И очень зря. Потому что в конце концов колдовство Гекаты, основанное на кровной связи, привело именно ко дворцу коринфского царя.
Однажды, ещё по молодости, Сизиф выдал речному богу Асону тайну — место, куда спрятал его красавицу-дочь похититель-Зевс. За это он попросил обеспечить водой основанный им город и отдать зачарованные оковы, по преданию выкованные ещё гигантами-гекатонхейрами, чтобы сковывать силу титанов. Из-за этого Сизиф впал в немилость у Зевса, но получил желаемое.
Благодаря своему жизнелюбию и весьма изворотливому уму царь прожил долгую, насыщенную жизнь. Однако умирать ему всё равно не хотелось настолько, что он решил обмануть саму смерть. Пока Танатос пил жертвенную кровь, в которую Сизиф велел подмешать самый крепкий хмель, на бога набросились сильнейшие коринфские войны, заковав его в зачарованные оковы, кои не открыть ни одним ключом и не разорвать. Эти оковы не только сковывали Танатоса, но и ослабляли его; так древний бог и оказался пойманным простым смертным.
Ослабленный бог пребывал в некоем стазисе, полусне, пока однажды в его темнице не появилась девушка. Во дворец она явилась под видом простой смертной, но перед Танатосом открыла свой истинный лик — то была незнакомая ему юная богиня. Мгновение она, склонив голову на бок, со странным интересом пристально разглядывала того, кого боялись и люди, и боги, но прежде, чем он успел что-либо сказать, сделала нечто совсем уж неожиданное: решительно подняла так и лежавший на каменном полу у пустующего смертного одра меч Таната, размахнулась и двумя быстрыми ударами разрубила сковывающие бога зачарованные кандалы и цепи.
Жестокосердный Танатос удивился почти впервые за всю свою вечность. А всё потому, что только его мечом и можно было так легко разрубить эти оковы, вот только никто, кроме него самого, не мог держать этот меч. Любой смертный на месте превратился бы в пепел, прикоснувшись к этому мечу; богам же он невыносимо жёг руки; только брат Танатоса, Гипнос, мог довольно долго удержать этот меч, но и у него это получалось с трудом. А эта неизвестная девчонка хоть и держала меч неумело, явно не имея раньше дела с оружием, однако это не приносило ей ни малейшего дискомфорта.
— Интересно, почему у меня нет таких, — грустно вздохнула она, разглядывая огромные чёрные крылья Таната, а затем посмотрела ему в глаза, на что мало кто осмелилась, и протянула ему меч. — Меня зовут Персефона. Я богиня весны.
— Почему ты освободила меня? — недоверчиво поинтересовался он, забрав своё оружие.
— Потому что баланс на земле нарушен,
