Фаворитка мятежного герцога

— Баронесса, вы ведёте себя опрометчиво, — сообщила Мишель, но Анне вдруг стало весело при виде её полного злости взгляда.
   — Вы последний, кто будет оценивать моё поведение, — сообщила она и, одёрнув манжеты, двинулась в сторону дворца.
   
   

***

Прошло не более часа, как Анна пожалела о сказанном. Перед внутренним взором её снова стояло лицо Виктора — высокие бледные скулы, орлиный нос, волны чёрных волос на плечах и глаза — такие же чёрные, как у короля, но куда более живые.
   Тщетно мерила она шагами из конца в конец свой кабинет, понимая, что упустила возможность увидеть Виктора ещё раз. Возможность, которая, быть может, больше уже не представится.
   Едва солнце опустилось за горизонт, в покои Анны постучали, и на пороге показался Оливер — секретарь Анны. Это был мужчина слегка за шестьдесят, в котором король был уверен как в себе самом, но которого, тем не менее, Анна знала куда дольше монарха. Оливер был учителем Анны с тех пор, как той исполнилось три года, и родители решили, что девочка может сидеть на лошади. Он был с Анной, когда Генрих забирал её из отцовской усадьбы, и как же была удивлена Анна спустя всего лишь полгода своей жизни во дворце, когда получила согласие на присутствие при ней старика Оливера.
   Анна не любила вспоминать тот год. Её тогда не радовали ни богатое убранство комнат, ни почтительность и обилие слуг. Она не хотела уезжать из отцовского дома и не могла понять, как вышло так, что родители отдали её королю. Анна поняла своё положение при короле почти сразу. Тогда она ещё не пробовала любви с мужчиной, а Генрих не был ни чуток, ни заботлив. Анне казалось, что король мстит ей за что-то, — но за что, она понять не могла. И тогда, в первую ночь — и во все последующие ночи того года она не могла дождаться, когда монарх оставит её в одиночестве на скомканной постели, чтобы Анна могла свернуться калачиком и плакать до самого утра.
   Анна не общалась ни с придворными, ни со слугами. Первые презирали её, вторых презирала она сама. Генрих окружил её женщинами, которые обучали её этикету и женским хитростям, но сама девочка сгорала от стыда, выслушивая их уроки, и с трудом могла понять, почему должна следовать им.
   Все преимущества своего положения она поняла много позже. Даже теперь, спустя восемь лет, придворные её презирали — но теперь её ещё и боялись. Она перестала искать их любви, как искала её в самом начале — Анна поняла, здесь никто не способен любить. И, чтобы выжить, ей следовало научиться быть такой, как они. Теперь, вспоминая своё детство, Анна понимала, что и тогда не знала, что такое любовь — ведь разве можно назвать любовью то чувство, которое испытывают родители, отдавая дочь в руки чужого мужчины? У неё не было ни братьев, ни сестёр кроме одной, родившейся двумя годами раньше её самой и умершей в младенчестве, так что и братской любви она не знала. Только одиночество было её спутником с самого рождения и до тех пор, когда Генрих привёл в дом третью супругу и покинул свою молодую любовницу, чтобы заняться продолжением рода. Но если в ком-то Анна и могла заподозрить пусть не любовь, но хотя бы преданность — это был Оливер, нашедший её так далеко от родительского дома и помогший не заблудиться совсем в океане злословия и лжи.
   — Есть новости? — спросила Анна, наблюдая, как Оливер пересекает порог и сгибается в поклоне.
   — Почти никаких, миледи, — старик с трудом разогнулся и, пройдя через всю комнату, опустил на стол перед Анной стопку донесений.
   В отличие от письма, поданного Мишель, эти Анна прочитала внимательно, вдумываясь в каждую строчку.
   — Твои люди в Уэльсе… Почему нет писем от них?
   Оливер задумчиво причмокнул губами.
   — Я думал об этом. Хармон молчит уже три дня. Но бить тревогу слишком рано. Вы думаете, его могли обнаружить?
   — Я думаю, он мог что-то найти… — Анна отложила бумаги на стол. — Если бы я сама могла поехать в Уэльс…
   — Нет смысла мечтать о невозможном, Анна.
   Оливер посмотрел на девушку тем взглядом, которым старики обычно смотрят на молодёжь. Анна поморщилась, но ничего не сказала.
   — Постарайся выяснить, что с ним случилось. Впрочем, ты сам всё знаешь.
   Оливер кивнул.
   — Это всё? — закончила Анна.
   Оливер не двинулся с места, и Анна поняла, что тот колеблется. Она уже собиралась поторопить секретаря, когда тот, наконец, заговорил сам.
   — Миледи, это только слухи… Но поговаривают, Фергюс Бри, граф Йоркширский, знал вашу мать много лет назад.
   — Знал? — Анна подняла брови. — Знакомства недостаточно, чтобы обвинять человека в заговоре.
   — Всё верно, миледи. Их знакомство было недолгим, я сам это помню. Злые языки приписывают им близкие отношения, но я говорю вам абсолютно точно — это невозможно. Однако Фергюс действительно останавливался в доме ваших родителей незадолго до смерти вашей сестры.
   — Фергюс Бри, — Анна встала из-за стола и прошлась по комнате, — боюсь, граф не из тех, кто появляется при дворе.
   — Всё верно, миледи. Граф Йоркширский предпочитает общество герцога Корнуольского.
   Анна резко развернулась и посмотрела на секретаря в упор.
   — Почему ты не говорил мне о нём раньше?