Харальд, не раздеваясь, покидал на них поленья. Затем сходил в предбанник, скинул одежду. И вернулся в парную.
Сванхильд, уже успевшая заскочить туда, зачем-то плеснула на лавку – новую, отливавшую желтым – зольным настоем. Полила ещё и горячей водой…
Пояснила, когда он молча вскинул брови:
– Чтобы ты сел на чистое.
– Хозяйка, – с легкой насмешкой проворчал Харальд. – Спасибо за заботу. Только не перестарайся. А то как бы я не начал к концу зимовья походить не на конунга, а на дочку конунга. После всех твоих хлопот.
Сванхильд улыбнулась, он, растягивая губы в ухмылке, добавил:
– И не начал требовать рабынь себе в услужение, чтобы растирали меня в бане, как немощного…
Девчонка посмотрела обижено – и тревожно. Харальд хохотнул, подтащил лавку поближе к очагу, где уже разгорались поленья. Сел, перекинув ногу через доску. Повернулся к очагу спиной, чтобы пламя в каменке высветило лопатки. Приказал:
– Посмотри, что там со змеей. Только руками не трогай. А то отхожу тебя так, что сесть не сможешь. И я не о шлепках сейчас говорю, Сванхильд.
– Меня нельзя, – серьезно и даже немного испуганно сказала она, заходя ему за спину. – Я ребенка ношу.
– Мое семя, – пробурчал Харальд, – так же крепко, как и я сам.
А следом он замер, ожидая, что скажет девчонка.
– Змея там, – тревожно объявила Сванхильд. – Все ещё. И блестит. Можно, я все-таки потрогаю? Чтобы понять, что со спиной? И с тобой?
Вместо ответа Харальд молча повернулся и сгреб Сванхильд. Усадил перед собой на лавку, решив, что завтра отловит брата и попросит его снова прощупать свою спину. Сумел Свальд один раз увернуться от змеиных зубов, сумеет и второй.
А затем, притискивая Сванхильд к себе и накрывая ладонью одну из грудок, выдохнул:
– Ты становишься непокорной, дротнинг. Пожалуй, я выберу какую-нибудь рабыню. И покажу её тебе. А когда ты меня опять ослушаешься, эту бабу высекут кнутом. Так, чтобы она встать не смогла. Если вдруг помрет, выберу другую. Баб в рабьем доме полно. Надо будет, ещё куплю.
Харальд ожидал, что девчонка тут же испугается, пообещает слушаться – так всегда бывало, и не один раз. Но она посмотрела на него как-то задумчиво. Заявила, помолчав:
– Один, ваш бог, тоже мучил одних, чтобы добраться до других. Ты как Один?
Харальд вдруг ощутил, что губы у него сами собой растягиваются, приоткрывая зубы. Но не в улыбке – и не в ухмылке. А в оскале. Признал молча – она нашла, чем и как его уколоть. Будь девчонка мужиком, цены бы такому воину не было. С её-то готовностью в любой момент броситься вперед, чтобы выручить других…
Правда, такие обычно долго не живут.
– Если другие используют твою жалость, почему бы не использовать мне? – грубовато бросил Харальд.
И лизнул её плечо у самой шеи. Потерся о нежную кожу небритой щекой.
Сванхильд вздрогнула.
– Осторожно, дротнинг, – прошептал он. – Сколько ты меня знаешь? С тех пор, как тебя привезли мне в дар, луна всего четыре раза наливалась – и снова становилась тонким ломтем.
Он сидел, оседлав лавку – а девчонка замерла боком к нему. Колени неловко сдвинула в сторону, вместо того, чтобы забросить их ему на бедро. И, повернув голову, смотрела на него так, словно хотела сказать ещё что-то…
Ну-ну, насмешливо подумал Харальд.
– Четыре луны, а ты все ещё не поняла, с кем живешь, – все так же шепотом добавил он. – Меня называют берсерком, Сванхильд. И правильно называют. Когда я скалю зубы – тебе лучше молчать. Потому что в гневе берсерки не разбирают, где свои, а где чужие. Где правые, а где виноватые.
Девчонка приоткрыла рот – но тут же его закрыла, прикусив нижнюю губу.
Напугал, довольно решил Харальд. Ничего, в следующий раз будет умней. И не станет сравнивать его с Одином.
Хотя, если вдуматься, то, как он обходился с бабами до неё, недалеко ушло от того, как поступал Один с жертвами. А может, было даже хуже…
Харальд поморщился – думать об этом не хотелось. И, оставив в покое её грудь, скользнул рукой по животу, пока ещё мягкому и впалому. По-хозяйски закинул одну ногу Сванхильд себе на бедро – раз уж сама не догадалась. Накрыл ладонью холмик под её животом, вдавил пальцы в мягкое, погладил.
Ниже пояса все потяжелело ещё тогда, когда он ладонью накрыл её грудь. Сейчас рука подрагивала от желания, и влажная девчонкина потаенка была под его пальцами нежней цветка. Хоть и недостаточно скользкой пока что.
Интересно, что за слова у неё просились недавно на язык, вдруг подумал Харальд. Лишь бы не об Одине.
Ведь из-за глупости все началось, думала Забава.
И глупость была её. Сколько раз Харальд говорил, чтобы его спину не трогала? А она то забудется, то попросит разрешения пощупать – не из баловства, конечно, а потому что боязно за него. Но какой мужик вытерпит такое непослушание? Да не по делу, да не по разу…
А все равно было обидно, что Харальд опять пригрозил ей чужой болью и чужими смертями.
Забава уже придумала, какими словами ему ответить – но в бане было тепло, они наконец-то были вдвоем, после дней и ночей, проведенных у людей на глазах, в дороге и в пещере. А Харальд сумел выжить после того, как грудь ему разнесло молотом – чудо небывалое, да и только…
Хотелось радоваться, а не сориться.
Лучше промолчу, решила Забава.
Пальцы мужа гладили её тело между ног, сбивая с мыслей. Харальд наклонил голову. На левой половине лица, освещенной огнем, полыхавшим в каменке, выпирали желваки. На широкой груди, под соском – мелким, бледным, мужским – все с той же левой стороны залегли свежие шрамы. Над сердцем, под сердцем...
Одно хорошо – рубцы уже не выпирали жгутами, как в первые дни. Усохли, став тонкими розовыми дорожками. Вот только сплетались в клубки. Словно тело Харальда в этом месте собрали из кусков.
Забава вздохнула – и устыдилась самой себя. Пробормотала:
– Прости. Я неразумная. Баба, что с меня взять? Больше не буду.
Она потянулась, поймала его лицо ладонями – и замерла, потому что Харальд вдруг сказал:
– Я как-то говорил, Сванхильд, что не жду от тебя большого ума.
Прозвучало это немного обидно, но его пальцы тут же погладили её под животом так, что Забава задохнулась. И обида растаяла в жаркой тяжести, текущей по телу. Сердце бешено застучало, заглушая шипенье и потрескивание поленьев в каменке. Оттуда тоже шло тепло – волной, обнимая…
– Но ты что-то хотела сказать, – негромко добавил Харальд. – Вот и говори. Мы одни, дверь на засове. И я хочу узнать то, что у тебя на уме, здесь и сейчас. А не ждать, пока оно прорвется. И возможно, на людях. Ну?
Забава, задыхаясь, погладила его щеки. Потянула к себе, надеясь, что он её поцелует – и на этом все закончится.
Но Харальд как сидел, так и сидел. Только слегка улыбнулся. И брови вскинул так, что стало ясно – ждет ответа.
Может, соврать, со смятением подумала Забава. Не со злым умыслом, а только чтобы вечер этот не испортить, его не огорчить…
А ну как распознает ложь? Ещё хуже будет.
– Я хотела сказать… – Забава сглотнула.
Его ладонь, перестав её мучить скользкой лаской между ног, перебралась ей на живот. Замерла там – надежная, твердая, горячая. Харальд потянулся вперед, губами потерся о её висок. Напомнил:
– Говори.
– Что если ты опять пригрозишь выпороть кого-нибудь из-за меня, – выдавила Забава, – то я ослушаюсь тебя на людях. Нарочно ослушаюсь. Чтобы ты меня ударил. Я виновата, меня и наказывай. Других не…
Она замолчала, потому что Харальд вдруг захохотал – громко, без злобы. И внезапно повалил её, припечатав спиной к лавке. Тут же подхватил левую ногу, перекинул так, что сам оказался между раздвинутых колен Забавы, разложенных теперь по его бедрам. Сказал, наклоняясь к ней:
– У тебя красивое лицо, Сванхильд. Если начнешь наконец есть как положено, полными мисками, а не хватать по крохам, то и щеки округлятся. Мужики в крепости начнут на тебя засматриваться… а может, и не начнут – меня побоятся. Но я такое лицо кулаком не испорчу. Прошло то время, когда ты была рабыней. Я уже говорил тебе когда-то, что теперь за твои ошибки будут отвечать другие. Между прочим, в наших краях, когда начинается зима, хозяева избавляются от старых рабов. Дешевле весной привезти из похода новых, чем кормить тех, кто больше не может работать…
Забава замерла, глядя ему в лицо. Харальд сжал её талию обеими руками, притискивая к лавке. Заявил с веселой угрозой, наклоняясь ещё ниже:
– Будешь болтать глупости и дальше – я вспомню, что ещё ни разу не заходил в свои рабьи дома, чтобы посмотреть, сколько старух там прячется. Может, зайти уже завтра? Чтобы решить, кого оставить, а кого нет?
– Ты не такой. – Забава стиснула кулаки, прижала их к груди. Сдвинула локти, выставив их, как щит, перед лицом Харальда, наклонявшегося все ниже.
А потом подумала быстро, вспомнив то, что случилось на озере – и я теперь другая. Ни к чему со мной так…
Вот только злости внутри не было. Не могла она злиться на Харальда, как ни хотелось.
– Я такой, – тихо сообщил он. – Но мне нравится, как ты держишь сейчас руки. Вот так и лежи. Не вздумай меня обнимать. Пока ни к чему, дротнинг. Понимаешь?
Забава кивнула. Одна из его ладоней скользнула под её локоть, накрыла грудь. Пальцы мягко сдавили сосок, погладили.
– Мы слишком много говорим, – выдохнул вдруг Харальд. – Ты хорошо лежишь, Сванхильд. Мне нравится.
