Где мимозы объясняются в любви. Ричард Брук
Магазин Книги автора Комментарии (2) Похожие книги Предыдущая книга Следующая книга
Французская Ривьера, окрестности Ниццы, весна 1967 года.
Граф Эжен де Сен-Бриз, отчаявшись получить помощь у парижских психиатров, привозит своего сына Эрнеста в частную психиатрическую клинику "Сан-Вивиан". Эрнесту всего двадцать лет, он пережил гибель друга и любовника и находится в тяжелом душевном состоянии, желая последовать за ним...
Доктор психиатрии Эмиль Шаффхаузен занимается его случаем; чтобы достичь успеха в лечении, ему предстоит проникнуть в сложный внутренний мир художника, познакомиться с населяющими душу Эрнеста кошмарами и вернуть ему вкус жизни.
А "скучный и правильный" ординатор доктора, Жан Дюваль, незаметно для себя смертельно влюбляется в беспокойного пациента...
Внимание! 18+ (упоминание однополых отношений, курение, спиртное, крепкие словечки)
Первая книга: Где мимозы объясняются в любви. Ричард Брук
Вторая книга: Пармские фиалки. Ричард Брук
Третья книга. Первая часть: Знамя его надо мною. Часть первая. Ричард Брук
Третья книга. Вторая часть: Знамя его надо мною. Часть вторая. Ричард Брук
Отрывок «Где мимозы объясняются в любви. Ричард Брук»
Шаффхаузен поприветствовал Вернея так, как будто ждал, хотя на самом деле был вовсе не уверен, что его вечерняя интервенция даст такие скорые плоды. Дружелюбным жестом он пригласил пациента пройти к столу и присесть, и выжидательно замолчал.
- Доброе утро, доктор, - проговорил Эрнест, проигнорировав приглашение сесть. - Я хорошо обдумал нашу вчерашнюю беседу и признаю вашу правоту. Со мной действительно случилось нечто необыкновенное по пути в Биарриц… но я не рассказал вам об этом, и тем самым здорово всё запутал. Вы знаете, что я хотел умереть, но не знаете, почему вдруг передумал, почему вообще приехал сюда к вам… И вот уже вы считаете меня эгоистичным ублюдком, а месье Дюваля - опасным для самого себя и для окружающих, чуть ли не насильником.
У него захватило дыхание, но, когда Шаффхаузен хотел что-то сказать, молодой человек предостерегающе поднял руку:
- Не прерывайте меня, прошу вас, второй раз мне будет гораздо труднее собраться с духом. Вы не желаете давать никаких гарантий, понимаю… Но я должен быть уверен, что моя откровенность не сделает Жану хуже, чем уже есть.
- Хуже, чем вчера или сейчас, ему уже вряд ли будет, - ровным тоном заметил Шаффхаузен - и от вашей откровенности его состояние не зависит. Но от неё зависит моё решение о его будущем. Если из вашего рассказа я пойму, что вина мсье Дюваля может быть смягчена, я использую всё, что вы мне сообщите для того, чтобы помочь ему реабилитироваться в моих глазах. Пока, к счастью, только в моих.
Доктор взял короткую паузу и всё же указал Эрнесту на второе кресло:
- Я думаю, нам будет легче беседовать, если вы перестанете возвышаться надо мной и присядете.
- Хорошо. Но для начала я хочу вам кое-что показать…
Эрнест достал из внутреннего кармана куртки старомодные серебряные часы-луковицу, со вставленными в оправу двумя изумрудами, на длинной цепочке. Этот предмет, несомненно, был очень дорогим - и чрезвычайно странным для обихода молодого человека, презирающего всё буржуазное.
Перехватив взгляд Шаффхаузена, Верней пояснил:
- Они перешли ко мне по наследству. Своего рода талисман. Я никогда с ними не расстанусь, даже если буду подыхать с голоду, их положат со мной в гроб. Но дело не в них… Взгляните.
Он нажал на потайную пружину, что-то щёлкнуло, оправа открылась. На задней стенке часов Шаффхаузен разглядел изящную портретную миниатюру, выполненную эмалью на слоновой кости.
- Кто это, по-вашему?
- Вы позволите? - Эмиль протянул руку к часам и пояснил, чтобы устранить недоверие - Я поднесу поближе к свету лампы, иначе не рассмотрю…
Эрнест вручил ему часы. Шаффхаузен включил настольную лампу и присмотрелся к миниатюрному изображению. Человек, который с мягкой, немного застенчивой улыбкой смотрел оттуда на обладателя часов, был гораздо моложе, чем теперь, но доктор без труда опознал его:
- Это молодой Марэ. Ему тут лет двадцать с небольшим, верно? - он вернул часы владельцу.
Эрнест горько усмехнулся:
- Все так думают. Все, кому я доверял настолько, чтобы показать этот портрет. И все они ошибаются, как и вы ошиблись, доктор. Это не Жан Марэ. Это Сезар Вальми.
Он опустился в кресло и прикрыл рукой глаза.
- Теперь вы понимаете? Или нет? Мне было восемь лет, когда я впервые увидел Марэ на экране. Мне было двенадцать, когда я испытал свой первый оргазм, глядя на его фото в журнале. И мне было четырнадцать, когда в Кондорсе я впервые пришел в класс для рисования и увидел за пюпитром… его. Чуть не потерял сознание, пока не врубился, что это все-таки не Марэ, а какой-то похожий на него парень. Сезар… Вы понимаете, месье Шаффхаузен, почему я влюбился в Сезара? Ведь Жан Марэ - бог… Он вне времени и пространства. Он везде. Он как солнце, которое светит всем и согревает каждого, но не принадлежит никому. Подойди к нему близко, и сгоришь без следа. Помните? «О солнце любви твоей обжигаюсь…» Даже Кокто знал это, а ведь он тоже был сыном солнца.
Эрнест прерывисто вздохнул и отвел глаза, чтобы скрыть заблестевшие в них слезы.
- А Сезар… Сезар был человеком, таким же точно, как я или вы… из плоти и крови… смертным, увы… и я потерял его. Потерял живого, теплого человека, который делил со мной постель, кров и пищу, любил меня, заботился обо мне больше, чем родной отец. За те три года, что были нам отпущены, мы всего несколько ночей провели порознь, и это были плохие ночи. И вдруг он уходит в вечную ночь, в холод, в пустоту… Но… но… я надеялся… как вам объяснить, доктор?.. Что какая-то часть его души жива. Что он может коснуться меня - или солнечным лучом, скользнувшим по щеке, или дуновением ветра в цветущем саду, или… взглядом с экрана… Понимаете, фильм - это ведь ни что иное, как монтаж призрака. Актеры бестелесны, они суть образы, которые создают, и то странное пространство, между полотном экрана и стеной кинотеатра - как знать, может быть, это и есть то самое Царство мертвых, Страна воспоминаний?
- Почему вы не рассказали мне об этом сразу, Эрнест? – тихо спросил Шаффхаузен, которому приоткрылась столь важная тайна прошлого художника, что обладай он ей ранее – вся терапия была бы выстроена иначе…
Эрнест провёл руками по лицу и покачал головой:
- Об этом нельзя было говорить. Скажи я вам такое два года назад, вы навряд ли выпустили бы меня отсюда… Я хитрый шизофреник, доктор, я умею скрывать свою шизофрению. А ещё я учился в католической школе. Знаю, звучит ужасно глупо для атеиста - ибо в поповские сказки я не верю ни на грош - но все-таки они были для меня Святой Троицей. Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой. Жан Марэ, Сезар Вальми и… мой отец. Теперь только один из этой троицы у меня остался, и я понял, что он не триедин, он - единосущ…
- Так… - Шаффхаузен хотел как-то осмыслить этот поток признаний, хлынувший на него, неподготовленного. Но это можно было сделать позднее, а пока ему представлялось важным получить подтверждение своему вчерашнему открытию. И, чтобы немного направить разговор в нужное русло, он заговорил сам:
- Мсье Верней, я рад, что теперь вы сумели из хитрого шизофреника превратиться в человека, способного рассказать о таких личных и сакральных переживаниях своему врачу. Однако, если я правильно понял вашу прелюдию, о том, что Марэ - единосущный бог, вам стало известно совсем недавно, да? И, видимо, через некое божественное откровение, и я даже не побоюсь предположить - богоявление вам, да? К примеру, в вагоне-ресторане поезда, идущего по маршруту Париж-Биарриц…
- Доктор, а ваше настоящее имя случайно не Вольф Мессинг? - слабо улыбнулся Эрнест. - От вас ничего не скроешь… Но вы снова немного ошиблись. Да, Феб Светозарный снизошел ко мне. И не в ресторане. Мы провели ночь в одном купе. И проговорили до самого Бордо.
Он испытал огромное облегчение от того, что Шаффхаузен своей догадкой избавил его от самой трудной части признания.
- Вы преувеличиваете мои скромные способности к ясновидению. - возразил Шаффхаузен, но сравнение с Мессингом ему польстило, и он все-таки немного самодовольно улыбнулся - Я всего лишь иногда смотрю по вечерам новости по телевизору. Ваш бог сошел с Олимпа к кинозрителям в Бордо, и всю неделю праведно судил в жюри кинофестиваля вместе с сатаной-Фюнесом, и я просто кое-что сопоставил с вашим отбытием из Парижа и появлением на пороге моего кабинета четыре дня назад. Так что никакой мистики, никакой демонологии, увы или ура.
Пояснив, откуда у него появилась информация, он замолчал в ожидании продолжения рассказа.
- А-а… понятно. Стало быть, вы не Мессинг, а Мегрэ. - кивнул Эрнест, ещё не совсем придя в себя от смущения.
Почему-то рассказывать о встрече с тем, кого он с детства почитал уроженцем Олимпа, и кому втайне молился до сих пор, было намного труднее, чем о любовном приключении с Дювалем.
- Вы верите в случайности? Так вот, если не считать, что судьба человека предопределена изначально, с первого крика до последнего вздоха, наша встреча была чистой случайностью. Когда я уезжал из Парижа, то зачем-то купил билет в первый класс, хотя обычно всегда езжу третьим. С рабочими и студентами, поскольку в сущности такой же рабочий и студент… Но как я уже говорил, в отношении к смерти я пошляк. И к месту своих предполагаемых похорон решил добраться на роскошном катафалке. Или, может быть, хотел просто подумать… чтобы никто не приставал с разговорами или с предложениями пропустить стаканчик. Сартр прав - человек слаб, и даже решив умереть, цепляется за мелочи, за любой обман, который способен удержать на краю пропасти… Да, я снова отвлекся. Простите.
Он прервал рассказ и положил руки на стол.
- А можно мне кофе и сигареты? Не обязательно переводить на меня вашу «гавану», сойдут и «галуаз».
Не говоря ни слова, Шаффхаузен набрал внутренний номер и попросил дежурную сестру принести две чашки крепкого кофе. Потом достал из стола портсигар и протянул его Эрнесту:
- «Галуаз» не держу, уж простите старого сноба. Так что придется вам курить «гавану».
Пододвинув к нему пепельницу, он встал и приоткрыл окно. С внешней стороны плотные деревянные жалюзи защищали кабинет доктора от яркого солнца, но теплый воздух тут же проник в помещение, вместе с ароматами райских кущ Средиземноморья. Чтобы организовать нужную тягу, доктор включил большой вентилятор.
Вернувшись в кресло, Эмиль тоже решил закурить, хотя обычно ритуал курения сопутствовал другим его занятиям, не связанным с консультированием. Хотя насчет Эрнеста он выступал скорее в роли священника, принимающего исповедание…
Тут как раз подоспел кофе.
- Может, ещё что-нибудь желаете? - спросил Шаффхаузен, прежде чем отпустить сестру с пустым подносом.
- Ключи от рая, - усмехнулся Эрнест. - И бессрочный абонемент в «Лидо», хотя едва ли это вам по силам. Но поскольку ключи проглочены драконом, а бессрочные абонементы разобрали счастливые сомнамбулы, достаточно кофе и сигарет.
Закурив, он постарался сосредоточиться, но события того памятного дня - точнее, вечера и ночи, - напоминали сейчас рассыпавшуюся мозаику калейдоскопа, и собрать их в единый узор никак не удавалось. И речь его не текла так же связно и гладко, как во время беседы с доктором в саду.
- Простите, если буду путаться и перескакивать с одного на другое - это не потому, что я хочу солгать или что-то утаить… Врать я умею гораздо лучше, чем рассказывать о некоторых вещах. Или, может, все дело в том, что я заснул как убитый, едва присел на нижнюю полку. Иногда мне кажется, что все случившееся и было сном… Или что я до сих пор сплю…
Он задумчиво отпил кофе, чертыхнулся, обжегшись, и едва не уронил чашку.
- Первый раз я очнулся от того, что ко мне подошли проверить билет, а заодно попросили документы - сами понимаете, выглядел я хреново. Потом я снова заснул, и крайне удивился, когда какой-то мужик стал трясти меня за плечо, и, делая страшные глаза, предлагать перейти в другое купе, и, даже, по-моему, в другой вагон… Дескать, у них случилась какая-то страшная накладка, и мне продали место, зарезервированное для какой-то там делегации. Сами понимаете, как весело мне все это было услышать - с учетом цели моей собственной поездки - и конечно, я послал его. Он встал в позу и начал что-то мне доказывать, грозить полицией и ещё какими-то карами небесными, но внезапно заткнулся. И я услышал очень приятный голос, говоривший:
«Пожалуйста, месье, не беспокойте молодого человека. По-видимому, он очень сильно устал и нуждается в отдыхе. Я же не собираюсь спать.»
Этот мудак в форме опять что-то залопотал, видно, очень уж был настроен меня вышвырнуть подальше, но мой любезный сосед - я его не видел, потому что лежал лицом вниз и вообще плохо соображал, что происходит - возразил:
«Ничего страшного. Он мне ничем не помешает, надеюсь, что и я ему тоже. Пожалуйста, принесите вечерние газеты».
Казалось бы, полная ерунда, месье Шаффхаузен. Но память - странный механизм, и я запомнил совершенно отчетливо каждое слово.
Доктор глотнул обжигающий кофе, с удовольствием закурил и представил себе мизансцену их встречи, действительно - случайной до судьбоносности.
«Вот так с богами и бывает - появляются ровно тогда, когда кто-то желает убраться из жизни. Но отчего же тогда не все самоубийцы так удачливы, как Эрнест Верней? Наверное, их боги проходят мимо, равнодушные к немому крику души… Что же заставило этого бога снизойти до страданий смертного?» - иногда у него включался внутренний диалог, но в основном Эмиль старался сохранять свое сознание и память чистыми от собственных идей, чтобы ничего не упустить. И даже сожаление о том, что ему не была известна подоплека влюбленности Эрнеста в Сезара Вальми, попритихло, на время припертое к задворкам рассудка азартом исследователя. Он, как врач, ещё наверстает своё, и да, Дюваль ему в этом поможет…
- То есть, вы уже довольно долго ехали в купе, и Марэ сел на поезд где-нибудь в Пуату? - задал он уточняющий нейтральный вопрос, в сущности только для того, чтобы подчеркнуть, что слушает своего собеседника с неослабным вниманием.
Эрнест пожал плечами:
- Я не знаю, доктор. Я же говорю - меня срубило тут же, как только я прислонился головой к валику. Но скорее всего, он зашел где-то на промежуточной станции, недалеко от Мийи или Рамбуйе, когда мы ещё только выехали из Парижа.
Он закрыл глаза, обращаясь к памяти тела, снова погружаясь в пережитое - цвета, звуки, запахи, прикосновения - и отчетливо понял, что там и тогда время для него действительно остановилось, как однажды остановилось солнце для Иисуса Навина. Да и в самом деле - где могла случиться подобная встреча, как не в зоне Безвременья, где условности и границы, выдуманные людьми для оправдания своей трусости, утрачивают всякое значение?
- Помню, сперва он спросил, можно ли ему присесть рядом, чтобы не взбираться наверх, потом - не помешает ли мне табачный дым. Потом он куда-то вышел, а когда вернулся… и снова сел… я решил все-таки повернуться и посмотреть на него. Вот тогда, месье, я в самом деле подумал, что у меня галлюцинации.
Доктор напряг воображение и представил себе, что испытал бы он на месте Эрнеста, доведись ему в подобной ситуации встретиться с кем-то из своих богов, к примеру, с воскресшим Фрейдом? Да, пожалуй, ему бы тоже подумалось, что он галлюцинирует…
- И вы даже ущипнули себя, чтобы проверить, что не спите? - спросил он.
- Ущипнул? Да я даже пошевелиться не мог… - вздохнул Эрнест. - Просто распахнул глаза и смотрел на него, как помешанный, не чувствуя ни рук, ни ног. Он сидел на краешке полки, чуть подавшись вперед, и читал газету. На нем была белая рубашка с черным галстуком и серые брюки. Пиджак висел на вешалке с другой стороны купе. А на столике стояли пепельница и кофейная чашка. От него пахло… вы едва ли поймете меня сейчас… моим детством. Морем и водой холодных озёр, вересковой пустошью и горьким мёдом, комнатой отца и его наглаженной рубашкой, тайными мечтами и вечерним солнцем, садящимся за холмы. Он был… прекрасен. Это слово ничего не выражает, оно вообще не передаёт, что я увидел и что почувствовал! Погодите!
Эрнест взял со стола Шаффхаузена первую попавшуюся папку, выдернул из неё лист бумаги, ухватил карандаш и сделал быстрый набросок.
- Вот как-то так я увидел его… Ощутил всем своим существом. И упал на дно пропасти. Меня всего свело, и казалось, что я навсегда потерял голос - не смог бы заговорить, даже если бы на меня пистолет направили.
Шаффхаузен взял рисунок - там, на фоне готического окна, за которым простирался холмистый пейзаж, стоял человек, в чертах которого без труда угадывался Жан Марэ, профиль его, обращенный вправо, был четким, и взгляд устремлен куда-то вдаль. Королевская осанка, рука, уверенно лежащая на подоконнике, поза, выражение лица - всё это, переданное быстрым наброском, сообщало образу человека некий ореол, если не бога, то героя, титана, могучего атлета, способного держать на руках небесный свод…
«Отчего же он оцепенел так, словно узрел голову медузы-Горгоны?..» - спросил себя Эмиль, невольно залюбовавшись технически безупречным рисунком.
- Наверное, он удивился вашей внезапной каталепсии и первый заговорил с вами, так? - предположил психотерапевт, чтобы как-то вывести Эрнеста из нового ступора, в который тот впал, пока рисунок находился в руках у Шаффхаузена.
- Да нет, не удивился… Я ведь далеко не первый, кто смотрел на него, разинув рот. Он… он… смутился. Отложил газету и пожелал мне доброго вечера. Что-то спросил, но сами понимаете, ответа не дождался. Тогда он, по-моему, испугался, и спросил, что со мной - не нужна ли мне помощь. Представляете? Жан Марэ сидит от меня на расстоянии вытянутой руки предлагает мне свою помощь, а я немногим отличаюсь от бревна!
К бледным щекам Эрнеста прихлынула краска при этом воспоминании.
- Может, все это стало до того нелепо, что меня каким-то пробочником раскупорило. И я сумел произнести:
«Простите, месье. Я сейчас уйду».
Он удивился:
«За что вы просите прощения и почему хотите уйти?»
«Должно быть, в самом деле произошла ошибка, и это купе было зарезервировано только для вас, месье Марэ.»
«На что мне одному целое купе?»
«Я не хочу вам мешать.»
«Вы совершенно мне не мешаете, месье… как вас зовут, простите?»
«Не знаю…»
«То есть как не знаете?»
«При виде вас я забыл свое имя».
И тут он расхохотался. Расхохотался так весело, и жизнерадостно, и совсем не обидно… что я тоже стал смеяться, сам не знаю почему. И смеялись, наверное, минут пять, глядя друг на друга. А потом он протянул мне руку и сказал:
«Жан Марэ, но можете называть меня по имени. Что же, свое вы вспомнили?»
«Да. Меня зовут Эрнест Верней, но вы можете называть меня как вам угодно.»
«В таком случае, я предпочту называть вас Эрнестом».
Он прервал рассказ и, опустив глаза, спросил:
- Доктор… как вы считаете… это могло быть галлюцинацией? Когда я сейчас рассказывал вам, мне казалось, что я рассказываю сон или делюсь фантазией. Но нет, это было… правда было. Но может быть, только у меня в голове?
Шаффхаузен вспомнил любопытный факт - если каталептика трясти, кричать ему в ухо, пытаться как-то активно вернуть к жизни, то он только глубже погрузится в свое состояние. Но мягкое касание и тихий голос или шепот мгновенно способны расслабить напряженные мышцы и вернуть телу подвижность… То, что сделал Марэ, вполне укладывалось в этот способ вывести человека из ступора. Смех был обоюдной разрядкой напряжения, что позволило им познакомиться и вступить в диалог.
Вопрос Эрнеста, тем не менее, прозвучал вполне серьезно, он все ещё сомневался в том, что это было в реальности. Эмиль в ответ решил поведать о том, как произошла его первая встреча с Юнгом.
- Когда я был примерно в вашем возрасте и учился в университете в Цюрихе, нашему старшему курсу выпала большая удача попасть на слушание первых лекций Карла Густава Юнга, этого знаменитого психоаналитика. Чтобы вам было понятно, Юнг для студента-психиатра - все равно, что Марэ для зрителя. Божество. Тем паче, что и лекции у него в то время были посвящены божественным архетипам, интереснейшей и новой теме. Я ужасно волновался, боясь не попасть к нему на лекцию, аудитория была маленькой, а желающих - целый поток. И тогда я пришел заранее, караулить его у дверей. И вот вижу - идет какой-то мужчина, среднего роста, усатый, в круглых очках, с кожаным потрепанным портфелем, в обычном сером костюме. Видит меня, мнущегося у дверей, и спрашивает, здесь ли аудитория такая-то? А я не могу ответить, потому что узнаю его и точно так же, как вы, теряю дар речи. И мне точно так же кажется, что я заснул и мне все это снится. А Юнг посмотрел на меня пристально и говорит - «Юноша, вы здесь всю ночь меня поджидали, а теперь решили поспать? Лучше бы вы поступили наоборот. Я плохо реагирую на храп в аудитории» и похлопал меня по руке. Это магическим образом исцелило мою немоту, и я засмеялся и… проснулся. А Юнг никуда не исчез. Так вот, я полагаю, что вы спали и видели сон наяву. И Марэ тоже спал и видел, что с ним в купе едет какой-то странный юноша по имени Эрнест Верней. А после вы уже решили объединить ваши сны и снились друг другу до самого Бордо.
- Так вот что произошло на самом деле. Мне очень нравится ваша версия.
Эрнест хмыкнул и посмотрел на Шаффхаузена с тем большим уважением, что высказанная доктором мысль точно отразила его впечатления и переживания:
- Знаете, месье… Я полагаю, что и вы для своих студентов - такая же глыба, как Юнг для вас. Будь я учёным, как Дюваль, я бы преклонялся перед вами, как он преклоняется… но я всего лишь посредственный художник и нескладный человек. И в самом деле не понимаю, за что судьба дарит мне такие подарки.
Он вздохнул и снова потер виски руками:
- Вот только в любви я всегда проигрываю… Но стоит ли жизнь того шума, который вокруг нее поднимают, если тебе не из-за кого умереть? Да, простите, я снова отвлекся. Дальше…
Кофе. Сигареты. Ещё кофе. Коньяк. Разговор ни о чём - обычная дорожная болтовня. Долгие паузы. Сердце, выбивающее барабанную дробь, каждый вдох вызывает резкую боль в стеснённой груди.
- Я не мог сказать ему ровно ничего путного, на вопросы отвечал невпопад, краснел и, наверное, производил впечатление полного придурка. Но я пожирал его взглядом, просто не сводил с него глаз, я похищал, я воровал его красоту, я впитывал исходившее от него тепло, вдыхал его запах, я дышал в унисон с ним - и… оооо, я был счастлив! Я знал, что скоро умру, что мне осталось немногим более суток, все во мне сжималось от ужаса при этой мысли, и ненависть подпирала горло, когда я думал о Лидии и ее ребёнке - ребёнке, зачатом от того, кого я называл отцом - но когда я смотрел на Жана, я думал, что все это не имеет никакого значения… И как же мне повезло, что перед смертью я удостоился увидеть Галахада - после такого прекрасного зрелища следовало бы выколоть себе глаза, как крестоносцу, но я полагал, что смерть и так скоро лишит меня зрения… И последним образом, который всплывет в моем сознании, будет не лживая улыбка Лидии, не ее беременный живот - губы Эрнеста судорожно искривились - …а большие лучистые глаза, невероятные его глаза, и мягкая, спокойная улыбка, полная доброты и участия.
Эмиль смотрел на него тем ненавязчивым взглядом, которым часто пользовался при работе с пациентами - не пристальным, который вызывал ассоциацию с рентгеном, а короткими такими сессиями контакта глаза в глаза, после чего его взгляд находил или более дальнюю точку за спиной пациента, или перемещался на предметы на столе или детали одежды собеседника. Так достигался наибольший комфорт в общении. И, благодаря такой технике, от Шаффхаузена не ускользали мелкие мышечные движения, вздохи, перемены в мимике или вегетативные реакции кожных покровов - все эти незначительные сигналы тела, являвшиеся лучшими маркерами происходящего с душой человека.
Вот и теперь он смотрел на Эрнеста и видел, что он волнуется, вспоминает, а не фантазирует, чувствует стеснённость в груди, но не врёт ни в одном слове. В том числе и о своих чувствах к отцу и бывшей невесте с их общим ребёнком… От такого действительно впору кончать с собой, но встреча с Марэ очень глубоко затронула душу художника и, видимо, что-то в ней пробудила-таки к жизни. Но что?
- Значит, пока вы с ним общались, мысль о смерти вас не покидала? Как же вышло так, что вы передумали? Вы рассказали ему свою историю и он сказал вам нечто, что переменило ваше намерение?
- Все началось с того, что он спросил меня - куда я, собственно, еду? И пояснил, что я больше похож на преступника, бежавшего из-под ареста, чем на студента, который решил провести несколько дней у моря. «Но даже если вы в самом деле сбежали от властей, или, того хуже, из-под венца, - улыбнулся он. - Не бойтесь: я вас не выдам. Я знаю, что такое иметь проблемы с властями… Или с родственниками.» Тут, вероятно, на моём лице отразилось все, что я испытал при подобной догадке, так что он счёл нужным пояснить: «Я знаю, что до ужаса бестактен, и заранее прошу прощения, если лезу не в свое дело. Но, Эрнест, у меня такое впечатление, что вы постоянно сдерживаете слезы. Вы так молоды… У меня сын вашего возраста, он немного похож на вас, столь же обаятелен. И нередко попадает в передряги. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, как помог бы собственному сыну?»
Эрнест прерывисто вздохнул, горло его сдавил нервный спазм, на глазах выступили слёзы. Заново переживая встречу с Марэ в своем воображении, и дойдя до столь волнующего момента в повествовании, он не мог произнести ни слова.
«Не знал, что у Марэ есть сын, от кого бы?» - несколько отстраненно удивился доктор и налил в стакан воды, чтобы Эрнест смог запить свое волнение и продолжить беседу.
Покопавшись в памяти, он припомнил, что в 1963 году у Марэ был юбилей, ему исполнилось пятьдесят лет, стало быть, актёр только на один год моложе его самого. А мсье де Сен-Бриз младше ещё где-то на три-четыре года…
«Занятное трио «отцов» получается. Но молодому человеку пора бы уже определиться с тем, кто его настоящий папа, а кто - заместители…»
Пока его собеседник собирался с силами, преодолевая желание разрыдаться, Эмиль старался не смотреть на него, чтобы не смущать ещё больше. Вместо этого, он спокойно проговорил, как бы между делом:
- Знаете, есть такое интересное наблюдение, что человеку чаще всего удается раскрыть душу не врачу и не родным, а случайному попутчику в поезде. Короткая встреча, неизбежное расставание, а между ними - возможны любые откровенные разговоры. Именно потому, что попутчики друг друга практически не знают. Даже если один из них - бог…
Эрнест коротко кивнул, вряд ли как следует вникнув в смысл сказанного. Он все ещё находился в купе ночного поезда на Биарриц, и внове переживал всю гамму ярчайших и болезненных чувств, связанных с необыкновенной встречей - и ещё более необыкновенным участием и вниманием бога к нему, простому смертному грешнику…
- Это было для меня как первое причастие. - наконец, нашел он нужное сравнение. - В детстве… когда я ещё верил в христианского бога… я ждал причастия, как самого важного момента в жизни, я желал соединения с Создателем так пылко, как молодожен желает брачной постели. И знаете, что меня пугало больше всего? Плохо причаститься. Оказаться… недостойным, испепеленным прикосновением своей нечистоты к божеству. Помню, когда наступило заветное утро, со мной едва не случилась истерика, когда я случайно проглотил несколько капель воды с зубной щётки. Мать с трудом меня утешила - кстати, в то время она была ревностной католичкой. И когда это все же произошло… - Эрнест прикрыл глаза рукой. - то меня тряхнуло будто током, душу словно пронзило молнией, это… сейчас бы я сказал, что напоминало сокрушительный оргазм, но тогда мне и сравнить было не с чем, я был ребёнком. Во второй раз я испытал подобное, когда Сезар сказал, что любит меня. Вспышка света и оглушительный ток чистоты… А третий… третий раз… я очень хорошо запомнил - был как раз связан с Марэ, с одним его фильмом. И мне в голову не приходило, что однажды… Что однажды он вот так наяву сойдет ко мне, чтобы спасти от смерти.
Он горько усмехнулся и закрыл лицо руками.
- Но я опять боялся «плохо причаститься», и на его вопрос - такой простой - промычал что-то невнятное… Ну объясните, объясните мне, доктор, вы же все знаете: ладно я… но он-то с какой стати вздумал со мной возиться? Что я такое? «Червяк, в звезду влюбленный», а тогда я и выглядел, и вёл себя как полное ничтожество…
Шаффхаузен склонился вперед, положив руки перед собой на стол:
- Солнце светит для всех - и для императоров и для мокриц… Оно не делает различий, кого оделять своим светом, а кого считать недостойным его. Так и некоторые люди - им безразлично, кто перед ними, на кого падает сияние их славы или имени… Они слышат внутренний призыв о помощи - и откликаются. Марэ - актер, он обладает тонкой чувствительной душой, он не мог не услышать вас. Эрнест… И, знаете, я рад, что он вас услышал.
- Вы тоже считаете его солнцем?.. - слабо улыбнулся Эрнест. - Да, наверное, вы правы - я действительно ждал помощи, я молил о ней, просто не верил, что молитва будет услышана. Я знаю, что у него чистая, прекрасная душа… Всегда знал. Душа ангела в теле Аполлона. И он говорил со мной так просто, без всякой напыщенности, без нетерпеливого любопытства. Как будто… ему в самом деле было не все равно.
Молодой человек глубоко вздохнул и, уже не скрываясь, вытер глаза.
- Он сказал очень мягко: «Эрнест, я вижу, что вы страдаете, вас что-то мучает… И если вы расскажете мне об этом, быть может, мы вместе сможем что-то придумать? По крайней мере, готов поручиться, что действительность перестанет казаться вам такой уж беспросветной». Помолчал немного, потом дотронулся до моей щеки и сказал - «Вас покинул кто-то, кого вы очень любите, и теперь вы надеетесь убежать от боли, убежать от самого себя». Это был не вопрос, да я и не пытался отрицать… и он продолжил: «Я знаю, что это такое. Мне доводилось быть с обеих сторон. Все раненые любовью узнают друг друга по сходным симптомам. Так говорил мой лучший друг Жан Кокто, с потерей которого я никогда не смогу смириться - а он в этом разбирался, поверьте…» Как понимаете, доктор, после этого меня прорвало. Господи, как я рыдал у него на плече! Я так не плакал никогда в жизни, даже на похоронах Сезара! Это был какой-то потоп… Царевна Несмеяна по сравнению со мной была неприличной хохотушкой. Я до сих пор не понимаю, почему он не бросил мне платок и не выставил вон. Вместо этого он обнимал меня - ко мне так бережно никто и никогда не прикасался, доктор - и гладил по голове… Конечно, после этого мы перешли «на ты». Конечно, я рассказал ему все.
«Ага, вот и катарсис… Жаль, что этот метод нельзя запатентовать - гарантированный катарсис на плече Жана Марэ.» - как-то невесело подумалось Эмилю, пока он наблюдал за меняющим выражение лицом Эрнеста - гримаса мучительной боли постепенно разгладилась и сменилась спокойным расслабленным просветлением, когда он снова пережил все это ещё раз.
- И этого хватило, чтобы вы поменяли своё решение или он ещё что-то сказал вам, что-то важное? - спросил Шаффхаузен и тут же добавил, поясняя - Простите, что я допытываюсь таких мелочей, но это интерес исключительно профессиональный… Можете не отвечать, если это что-то слишком… личное.
- Многое… - прошептал Эрнест. - Очень многое. Он сказал, что тоже мечтал о смерти, когда лишился Кокто. И тоже переживал моменты в жизни, когда из-за отвергнутой любви хотел вскрыть себе вены. И о том, как тяжело было просыпаться в пустом доме, где больше не слышно шагов того, с кем связывал своё счастье и свои надежды. И ещё… мне казалось, что годы прошли, а мы всё говорили и говорили. Он умолкал - я рассказывал, он слушал меня, у меня перехватывало дыхание - и он снова начинал говорить со мной.
Молодой человек покачал головой:
- Он не убеждал, не давил, не сыпал банальностями и софизмами. Он… знаете, я сказал ему, что временами он говорит совсем как доктор Шаффхаузен. Думал, он спросит, о ком это я, а оказалось - он вас помнит! Вас, похоже, все знают, даже на Олимпе, Асклепий вы наш. Ну… тогда… тогда мы стали совсем уж откровенны друг с другом, и будь это в других обстоятельствах… - Эрнест снова слегка покраснел - но там этого просто не могло быть, понимаете? Не нужно, незачем, неуместно. Потому что всё, что между нами случилось в ту ночь, было выше Эроса… И что я чувствовал, когда он просто прикасался ко мне, когда смотрел на меня, когда улыбался - не передать. В тот момент мне в самом деле грозила смерть, но только от счастья. Я… я по-настоящему почувствовал себя Ганимедом, избранником судьбы. Отчасти это Жан… это месье Марэ отправил меня сюда, к вам. Он сказал: «Доктор Шаффхаузен… вы ведь его знаете, доверяете ему. И он в самом деле умеет исцелять не только тела, но и души. Ваша душа страждет, так поезжайте к нему, и доверьтесь снова, как уже доверялись однажды. А когда вы поправитесь, Эрнест, и снова почувствуете, что стали спокойны и счастливы - я буду очень рад узнать об этом, поверьте.» Вот так все и произошло, доктор.
Он взял чашку с остывшим кофе и сделал медленный глоток.
- Теперь вы лучше все понимаете, месье Шаффхаузен? Понимаете, как случилось… то, что случилось между мной и Жаном Дювалем? И… почему я повёл себя так, как повёл?
«Отреагирование непрожитых фантазий…»
- Да, теперь понимаю. - согласился доктор.
Однако, Дюваль с Марэ не беседовал, он просто поддался тому току нерастраченного либидо, что исходил от Эрнеста… И это не делало ему чести, как врачу. В первую очередь - как врачу.
- Жаль, что вы мне раньше не признались, возможно, тогда мы бы как-то сумели избежать вчерашнего инцидента… Но сделанного не воротишь. Не вините себя, мсье Верней, право, вы привели аргументы, вас полностью оправдывающие, но они лишь отчасти могут оправдать мсье Дюваля. Мне ещё нужно подумать, как распорядиться его судьбой, чтобы найти компромисс между его… кхм… наклонностями и его профессией.
Эрнест вскинул глаза, и губы его на миг снова упрямо сжались:
- Доктор, я рассказал вам все это не для того, чтобы «оправдаться». Будь я трижды виновен, хуже, чем мне уже пришлось, вы сделать не в состоянии. Но получается, что Дюваль может пострадать из-за того, в чем он совершенно не виноват. Ну… хотите, я напишу письменное признание, что это я его домогался, совращал, провоцировал, и более того - убедил в том, что все это часть программы реабилитации? Тогда, в случае каких-либо нежелательных утечек, вы всегда сможете воспользоваться этим документом, чтобы оправдать вашего доктора и вашу клинику. Пусть меня считают агрессивным психом, все равно, а Жану… Жану жить еще. Вы сами сказали, что он ваш ученик, что вы много времени на него потратили. И между прочим, он действительно хороший врач. Порекомендовал мне какое-то лекарство, от которого я третий день сплю сном младенца, и кошмары меня не мучают. Ну и… наверное, мне больше не придется мастурбировать по пять раз в день. Но он не должен так сильно пострадать из-за моей непростительной глупости!
Шаффхаузен нахмурился. Эрнест Верней не был знаком с положениями этического кодекса - и это его извиняло, как ребёнка, который не ведает, что творит. Но Дюваль-то знал, чем рискует - и все же не удержался! Он мог бы прийти к нему, своему руководителю, едва осознал своё влечение, но нет, предпочёл поддаться ему, да ещё где - в городе! В публичном месте!
- Да, доктор Дюваль хороший врач, и это одна из тех причин, по которым я ещё не указал ему на дверь. Постараюсь вам объяснить в чём здесь настоящая проблема - дело не в том, что вы - мужчина. Его влечение к вам несколько… неожиданно, но будь он с девушкой и поддайся искушению, я точно так же отстранил бы его от работы с пациентами по крайней мере, на то время, которое потребует внутреннее разбирательство. Тем самым я не наказываю, а спасаю его, его врачебную репутацию и, возможно, карьеру. И то, что вы мне сообщили, я приму к сведению как смягчающие его вину обстоятельства. Но забудьте о том, чтобы хоть где-то письменно или устно помянуть об этом, мсье Верней! Вы не знаете журналистскую братию - они же живого места от нас не оставят, извратят все в лучшем виде! И никакими судами не отмыться будет!
Шаффхаузен перевел дыхание, которое зачастило вопреки его желанию оставаться спокойным. Он встал, чтобы закрыть окно - несмотря на вентилятор, в комнате становилось душновато от полуденной жары. Наступало время сиесты - время спокойного размышления в приятной прохладе со стаканом лимонада в руке… И поразмыслить было о чём.
Но разговор с Эрнестом должен был иметь иное завершение:
- Считайте, что вы уже и так помогли доктору Дювалю своим рассказом. Давайте теперь определимся с вами. Если уж меня вам порекомендовал сам Жан Марэ, кто я такой, чтобы воспротивиться его рекомендации? Мсье Верней, что вы хотите от меня и от пребывания в моей клинике на сей раз?
- Я и сам не знаю, чего хочу, месье. Думал, что знаю, когда приехал. Но теперь… я уже ни в чем не уверен. Кроме того, что вся эта история для меня не закончена.
2199 просмотров | 2 комментариев
Категории: Современный любовный роман, Роман, Серия, Драма, Мелодрама, СЛЕШ, Социально-психологическая драма, Брук Ричард
Тэги: запретная страсть, слеш, драма, неординарная личность, manbook, где мимозы объясняются в любви, ричард брук
| Доступный формат книг | FB2, ePub, PDF, MOBI, AZW3 |
| Размер книги | Роман. 8,42 алк |
Эксклюзивные авторы (161)
- появились новые книги
Авторы (1003)
Подборки
Комментарии
Свои отзывы и комментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи, купившие данную книгу!
Войти на сайт или зарегистрироваться, если Вы впервые на сайте.
Подборки книг
#ДраконВедьма #КосмическаяСтрасть #КурортныйРоман #ЛитСериал #ЛюбовьОборотня #ЛюбовьПроклятия #МойПарень #Наследница #Некроманты #Отбор #Попаданка #ПродаМастер #СлужебныйРоман #СнежнаяСказка #Студенты #ШармПервойЛюбви #ЭроЛитМоб Hurt/comfort POV Авторские расы Азиатская мифология Академия, школа, институт и т.д. Альтернативная история Ангелы Ассасины Асуры Боги и демиурги Вампиры Ведьмы, ведуньи, травницы, знахарки и т.д. Воры и воровки всказке Герой – ребенок Герой-телохранитель Гномы и дварфы Городское фэнтези Дарк фэнтези Демоны Детектив Джен Домашние животные Драконы Драма Жестокие герои Истории про невест Квест Киберфантастика Кинк Космическая фантастика Космические войны Литдорама Любовная космическая фантастика Любовная фантастика Любовное фэнтези Любовный гарем Любовный треугольник Любовь по принуждению Маги и волшебники Мелодрама Метаморфы Мистика и ужасы Морские приключения Морское фэнтези Некроманты и некромантия Неравные отношения и неравный брак Оборотни Омегаверс Орки Отношения при разнице в возрасте Пародия Пирамида любви Повседневность Попаданки и попаданцы Преподаватель и ученица Призраки и духи Приключенческое фэнтези Прыжки во времени Путешествия во сне Рабство Редкие расы Свадьбы и браки Светлые эльфы Скандинавский фольклор Славянский фольклор СЛЕШ Смена пола Современный любовный роман Социально-психологическая драма Стёб Стимпанк Темные эльфы, дроу Фамильяры Фанфик Феи и дриады Фейри Феникс Флафф Фэмслеш Фэнтези Европы Чужое тело Эротическая космическая фантастика Эротическая фантастика Эротическое фэнтези
> Кети Бри:
> Спасибо!