Дочь княжеская-1. Ната Чернышева

ГЛАВА 1. ПАРУС

За окном истошно заорала курица.
– Ы-ы, – простонала Христинка, натягивая на голову подушку, – в суп тебя, заразу, в суп!
Подушка не спасла: остервенелое "кудах-тах-тах" долбило по мозгам с яростью перфоратора, добравшегося до железной арматуры в бетонной стене. Христинка села, запустила подушкой в сторону окна. В сон клонило со страшной силой, но чёртова курица не унималась. Снесла яичко, не простое, а золотое! Куриную её душу в потроха...
Христинка обречённо нашарила смартфон на тумбочке, посмотрела время. Пять утра! Летом! Вторую подушку на голову и – спать, спать, спать, провались оно всё.
В дрёме плавно покачивало, как на волнах, когда заплывёшь подальше от берега, ляжешь на спину и смотришь в небо, жмурясь на солнце. И, кажется, будто ты совсем одна во всём этом необъятном просторе... пока не пронесётся мимо на обезумевшем скутере какой-нибудь опьяневший от активного отдыха турист.
Сон, на то и сон, чтобы смешивать в одну кучу несмешиваемое. По волнам видений поплыла одинокая тонкая скала, почему-то на деревянной лодке, а за лодкой распускалось прямо на воде огромное море осенних хризантем удивительного синего оттенка. Выдвинулся из-за горизонта громадный корабль с гигантскими вентиляторами в корме... откуда-то из потаённых уголков памяти всплыло заумное название 'газотурбинные установки'... и ощетинившийся колючей сиреневой сетью защиты берег... но вслед за первым кораблём появлялись другие, перемешивая море и небо в единый грохочущий вал... и вал катился, подминая под себя пространство и время... сон наконец-то зашёл в тупик и умер.
Христинка раскрыла глаза, всё ещё ощущая всем телом страшный гул из уходившего сна. Но она уже видела, что потолок белый, а над окном в уголку сплелась сама собой тоненькая паутина, слышала, как над крышей дома чертит белую полосу высотный лайнер, а нос вбирал восхитительные запахи, влетавшие в полуоткрытую дверь.
Бабуля печёт оладьи. Пышные, ноздреватые оладьи на козьей простокваше, с мёдом и сметаной. Сон как рукой сняло. К оладьям полагался чёрный кофе с молоком и домашнее варенье из чёрной смородины.
Христинка села, потёрла лицо. Зеркало трельяжа укоризненно отобразило заспанную растрёпу с намятой о скомканную наволочку щекой. Трельяж был строгой, солидной вещью, – иные в бабушкином доме водились только на кухне, как-то: новый холодильник, новая печь и тонкий жк-телевизор. На кухонном гарнитуре "времён Очакова и покоренья Крыма", телевизор смотрелся мощно.
Нос не подвёл: на столе ждала горка тёплых оладьев и две плошки, одна со сметаной, другая с мёдом. Большая стеклянная миска радовала глаз крупной клубникой. На печи стояла здоровенная алюминиевая чаша с будущей пастилой из прошлогодних, вынутых из подвала, яблок.
– Проснулась, засоня? – бабушка строго поглядела на Христинку поверх очков-половинок. – Этак всю жизнь проспишь!
– Доброго утра, бабулечка, – Христинка обняла старую женщину, потёрлась щекой о её щёку. – Я тебя очень люблю!
– Ну, ладно, ладно... телячьи нежности... не маленькая уже, – ворчит бабушка, но ворчит именно для порядку, без раздражения или злости. – Садись ешь, чайник стынет.
Бабуля у Христины, надо сказать, замечательная. Из тех, кому возраст не помеха. Она никогда не носила платков и бесформенных платьев, не сворачивала седые волосы в неряшливый узел, не хоронила себя заживо в бесконечных разговорах с соседушками о саванах, гробах и прочих прелестях свежевырытой могилы. Соседки очень любили копить "похоронное" приданое и долгими летними вечерами собираться на лавочках, обсуждая это самое приданое. Христинкина же бабушка в этих беседах не участвовала. Она предпочитала жить здесь и сейчас, причём так, чтобы каждый день проходил не напрасно.
Больше всего бабушка любила цветы и вязание крючком. Вязала, кстати, потрясающие вещи. Продавала, дарила многочисленной родне на всякие праздники. Красивые салфетки, одежду для малышей, всякие подстаканники-абажуры-кашпо. К весне подарила Христинке вязаное пальто, например. Ни у кого из подружек такого не было!
Вот и сейчас, рядом со стынущей чашкой кофе, лежал журнал по вязанию, а за стенами веранды томились в ящике саженцы полосатой, сиреневой, фиолетовой, красной и белой петунии. Саженцам предстояло украсить собой пирамидальную клумбу, с любовью обустроенную перед фасадом дома.
Христинка подцепила оладушек, макнула в сметану. Вку-у-усно!
– Стеф катер купил, – сообщила она с набитым ртом. – Умээс шестьсот крузэр. Вещь!
Бабушка отложила журнал и внимательно посмотрела на внучку. А та стала, захлёбываясь словами, рассказывать, какая замечательная штука – свой личный катер, и какой Стеф умница, что купил.
Стеф, он же Стефан Леониди, доводился Христине двоюродным дядей по матери. Высоченный красавец, два метра с кепкой, отслужил в своё время в десанте, выучился на инженера-программиста. Светлая головушка, как часто отзывались о нём учителя. Неплохо устроился в какую-то заграничную фирму, по специальности. О доходах не спрашивают, но судя по расходам, зарабатывал прилично. Настолько, что этим летом прикупил целый морской катер!
– А сегодня мы на Парус пойдём, шашлыки жарить. Тёть-Соня позвала, чтоб я за мелкими присмотрела...
Перспектива смотреть за мелкими отпрысками Стефа Христину, надо сказать, не особо прельщала. Мелочь пузатая, двойняшки-трёхлетки сопливые. Но – катер! Но – шашлыки на пляже возле знаменитой скалы Парус! И Олег. Олег там точно будет, он ведь тоже приехал к родичам на "лето-у-моря", как и Христинка приезжала к бабушке когда-то. Последние пять лет Христина прописалась в Геленджике постоянно, чтобы не мешать работать родителям. Так это называлось, не мешать. Она не была дурой, всё понимала, но если родные люди тебя вот так бросают, то… Не будем о грустном, лучше подумаем об Олеге. Олег… Навсегда в памяти, – греческий профиль, тёмные волосы, смешные веснушки, Раммштайн и неизменный облупленный скейт, грозный враг узких геленджикских улочек. Олег занимался скейтингом серьёзно и походя выдавал такие штуки, какие только по ящику увидишь, у каких-нибудь спортсменов.
Трудно сказать внятно, что такого в Олеге особенного. Но факт, что Олежка – младший брат тёти Сони, а не Стефа, то есть, не кровная родня, этот факт сердце грел, что скрывать.
– Парус? – как-то осторожно переспросила бабуля. – Сегодня?
Надо сказать, Аглая Митрофановна море не очень-то жаловала. Странноватое дело для коренного жителя курортного южного города, хотя, если вдуматься, что странного? Курортники приезжают и уезжают, а ты здесь живёшь. В любую погоду. Да, и зимой тоже...
Бабушка, к примеру, никогда не водила Христину на пляж, даже когда девочка была совсем маленькой. Предпочитала поручать это родичам, тому же Стефу хотя бы. Бабулин дом замыкал собой улицу и с самой верхней веранды бухту, конечно же, было видно. Синяя полоса у горизонта, отчёркнутая волной берегов: – Толстый Мыс слева, Тонкий Мыс справа, а между ними – ровная далёкая гладь открытого моря. Аглая Митрофановна часто сидела на этой веранде в любимом кресле качалке, рядом с цветником, устроенным с большим вкусом и знанием. Сидела именно спиной к морю, вязала, подталкивала босой ногою котят, обязательно прыгавших на шевелящуюся, "живую", нить...
– Ага, Парус, – кивнула Христинка, макая оладушек в мёд. – Бабуль, отпустишь?
Сам вопрос был формальностью, бабушка, всегда отпускала Христину. С одним только условием: внучка ставила в известность куда, с кем идёт и когда планирует вернуться. Если задерживается, значит, обязательно должна позвонить и предупредить. Не такая уж и страшная плата за свободу, если вдуматься...
– Нет, – коротко выдала бабушка и снова уткнулась в журнал.
Христинка поперхнулась кофе. Как это "нет"?! Как это так?
– Бабуля... – начала было она возмущённо.
– Море неспокойное, – получила ответ. – Сиди уж дома...
– Чего оно не спокойное? – возмутилась Христинка, хватая из кармана смартфон. – Вот! Геленджик, погода... Вот! Плюс тридцать, ветер – полтора, вода – плюс двадцать три!
– Скала Парус, – сухим академическим тоном выговорила Аглая Митрофановна, – находится рядом с Прасковеевкой.
– Да пожалуйста! – Христинка быстро набрала новый запрос. – Прасковеевка, ясно, без осадков, плюс двадцать шесть, ветер – метр...
Бабушка поставила локти на стол, сцепила пальцы, положила на пальцы подбородок. Внимательно смотрела. Христинка не сразу оценила взгляд, но когда до нее дошло, умолкла на полуслове.
– Сон мне был, – неохотно сказала бабушка. – Нехороший... Не хочу рассказывать, чтоб не сбылся. Очень нехороший сон, да еще с четверга на пятницу. Ты уж поберегись, посиди дома недельку, родная.
– Недельку? – взвыла Христина. – Недельку?! Да Стеф послезавтра в Турцию уезжает!
И Олег вместе с ним. А вернутся только в середине лета.
– Поела? – спросила бабушка, не слушая. – Пойдём, поможешь мне нитки разобрать. Одной парой рук не управиться...
Бабуля надумала связать огромное покрывало-плед. Крючком. Узором "брумстик". Для чего надо было сделать нить толщиной не в одну стандартную, какой эта нить получалась на заводе, а в две. То есть, размотать весь клубок, сложить нить пополам и смотать снова. А поскольку узор ещё получался и цветовым тоже, то клубков было, на минуточку, двадцать штук!
Бабушка уже начала край пледа, видимо, прикидывала, как оно будет. Получалось безумно красиво, но нитки закончились, и надо было привести в порядок новые, и такая это была мука и скука... Катер Стефа точно сегодня уйдёт с Олегом без Христины.
Заговаривать о разрешении Христина больше не смела. Бабуля упряма, как сотня ослов, сказала "нет", значит, всё. Точка. Но хоть бы объяснила своё ослиное упрямство! В байку о кошмарном сне Христинка не поверила. Не поверила, и всё тут. Но понять, за что бабушка решила насолить любимой внучке, решительно не могла. Ну не было, не было, не было у Христинки в последнее время косяков! За что?
А после ниток была вишня. Сначала её собирали с деревьев. Затем – давили из неё косточки. Христинка натянула садовые перчатки по самый локоть, было неудобно, жарко, противно; но без перчаток руки от вишни станут сине-чёрными, и эти пятна не сдерёшь даже вместе с кожей, настолько глубоко въедаются. И вот где-то на середине действия, когда в чашки отправилась половина избавленной от костей вишни, а вёдрах осталась ровно половина собранного, в Христинкином кармане запел смартфон. На мегапопулярную этим летом песню "О, Боже, какой мужчина".
Конечно, страшновато было ставить такое на звонки от Олега. Узнает – прибьёт же! Но девичья логика перебила логику обычную. Поставила. И теперь как кипятком ошпарило!
Христинка вскочила, содрала перчатки, швырнула их на осточертевшую вишню. Пнула ногой первое, что попалось: пустое ведро, и оно покатилось, грохоча. Потом убежала в дом, в свою комнату, бросилась на постель и заревела, задыхаясь от несправедливости. Она не видела и не слышала ничего. Весь мир умер в этой несбывшейся поездке на Стефовом катере.
Бабушка встала, очень аккуратно подняла ведро. Нашла взглядом окно внучкиной комнаты. Вздохнула. Как ей объяснишь, дурочке? Никак. И на мизинец ничего не знает, что уже об остальном говорить. Не объяснишь, а запрет... Запрет оказался не слишком хорошей выдумкой. Как бы ещё бОльшей беды не вышло...
– Ой, дурочка, – задумчиво выговорила старая женщина, поднимая голову к небу, – Сохрани её, если сможешь…
Христинкины родители должны были прилететь в Геленджик послезавтра. Послезавтра. Совсем скоро, если подумать. А если подумать ещё раз, то... поздно. Они опоздают. Им не хватит двух этих несчастных дней...
Аглая Митрофановна поджала губы. 'Я могу ошибаться', – сказала она сама себе. – 'Могу'. Но ей самой в свои же собственные мысли не верилось ни разу. Плохо. Как всё плохо...
Вмешательство не всегда оправданно и почти всегда невозможно, к сожалению. Почти всегда...
Отрыдавшись, Христинка взяла смартфон. Ну да, пропущенные звонки – от Олега. И смс: "Куда пропала, ждём". Короткое "ждём" хлестнуло жаром. Ждёт. Олежка ждёт. Стефа, небось, уломал подождать, и тот остался ждать. Ради неё, Христины... Решение вспыхнуло острой искрой.
Христинка вскочила, вывернула ящички стола, выдернула белый лист из первого же попавшегося блокнота, размашисто вывела ручкой: "Бабуля, прости. Я поехала к Парусу со Стефом. Вернусь поздно. Не беспокойся. Целую..." Положила на самое видное место, на трельяж, у зеркала. Цапнула со стула сумочку и осторожно выглянула в коридор.
Коридор порадовал тишиной. Бабуля во дворе, наверное. Лущит вишню... Капля стыда, впрочем, была тут же задушена. Вишня вишней, но, в конце-то концов, свет клином на ней не сошёлся. Можно было и завтра собрать! Христинка торопливо выбралась в сад, а из сада – через заднюю калитку – в узкий переулок, сбегавший вниз, вниз, обрывавшийся над морем крыш, рассекающих зелёные волны садов. Она уже ни о чём не думала, только об Олеге, об Олеге, который ждал её у Стефановского катера, об Олеге, в которого сама не заметила как втрюхалась по уши.
В начале лета, когда Олег постучался к ней вконтакте, Христинка поначалу фыркнула: что он о себе думает! Этот щенячий хвостик, бегавший когда-то по их улице. Но, рассматривая фотографии повзрослевшего парня, Христинка поняла, что от того хвостика немного осталось. Особенно зацепил статус на латыни: Cogito, ergo sum. Мыслю, следовательно, существую. Банальщина из школьных уроков, но на контрасте с фотографиями отчаянного скейтера впечатляла.
Срочно собрала в тот же день на кружечку кофе фейсовет, как себя называли три подружки, неразлучные с детского сада. Сама Христина, Кэт, влюблённая в своего Макса, и Танюшка с примечательной фамилией Ларина. Ларина она и была, с парнями у неё не ладилось, с фотографией одного крутого байкера спала в обнимку, а тот, конечно же, снисходил до соплюшки по его меркам постольку поскольку, и Ларина страдала. Подружки утешали её, пытались знакомить с другими, но все усилия пропадали пока втуне…
Фейсовет, внимательно изучив профиль аккаунта вконтакте, заодно уже олеговские инстаграмм и фейсбук, пришёл к выводу, что Олег Христинке подходит. Завязалась переписка, улетела голова.
И вот теперь бабушка со своими запретами. Олега она невзлюбила сразу, за что, если тот родня? Но невзлюбила, и всё тут. Косилась, выговаривала, изводила запретами, как будто сама никогда не любила, как будто самой никогда не бывало шестнадцать! Ну и плевать на её запреты. Точка.

***

Парус – одинокая скала недалеко от небольшого посёлка Прасковеевка. Прямая, плоская и тонкая, она стоит поперёк каменистого пляжа и очень похожа на четырёхугольный парус корабля, готового отправиться в плавание. Здесь самая чистая вода во всей округе. А ходу на катере от Геленджика – около часа...
... Поток туристов схлынул, море обезлюдело, и на мир упала та особенная тишина, какую часто называют голосом природы. Шипел прибой, шумел ветер, эхом доносило крики чаек, затеявших свару где-то в стороне... Христинка прыгала по камням, следом за Олегом. Пляж возле Паруса – совершенно дикий, галечный, завален валунами и асфальтом не укатан. Шею свернуть, прямо скажем, недолго. Но опасность и грела, вскипая в крови жаркими пузырьками восторга.
Всё-таки здорово, когда можешь путешествовать на собственном своём катере! Не надо подстраиваться под расписание туристических теплоходов, не надо пробираться через серпантин на своей машине, а потом ещё долго-долго идти пешком, ведь прямой автодороги до Паруса не существует. Катер – это свобода, и свободу Христинка ощутила в полной мере. Поездка, – нет, полёт! – по морской глади, великолепный вид на побережье... А ещё можно много всего привезти с собой.
Близнятам привезли бассейн, например. Надули, наполнили морской водой, пустили водоплавающие игрушки и всё, мальчишки при деле. Мелкие ещё, чтобы самостоятельно через борт перевалиться, влезть в море и там гордо утонуть. Тётя Соня сама с ними прекрасно справлялась. И тогда Христинка загорелась идеей сбегать к Парусу, Олег идею поддержал, а Стеф искренне изумился, почему они двое ещё здесь, какого им ещё разрешения надобно?
... Христинка всё-таки поскользнулась, перепугалась до чёрных мушек в глазах: только вывиха не хватало! Но Олег успел подхватить. Разряд электричества – прикосновение его руки, аквамарин – его глаза; ладонь сама взметнулась пригладить встрёпанные соломенные вихри. Счастье накрыло обоих лавиной солнечного тепла...
А потом было море, и море смеха, и искры в глазах, и всё остальное, чего в избытке у ошалевших людей, едва вышедших из детства. Ныряния, плавание наперегонки, брызгание водой друг в друга и прочие глупости из того же набора. И всё бы оно ничего, но Христинке упало вдруг влезть в отверстие, пробитое в скале непонятно когда и непонятно чем. И то дело: побывать у Паруса и не влезть в дыру, шутить изволите? Дырку в неприступной скале вроде бы пробили во времена одной из войн, бушевавших когда-то на Чёрном море, но достоверных свидетельств не было.
Вообще, о Парусе болтали, кто во что горазд. И что, дескать, эта скала – остатки гномона гигантских солнечных часов, оставленных на Земле в доисторические времена инопланетной цивилизацией. И что дырка в скале – никакая не пробоина от артиллерийского снаряда, а прямой ход в потусторонний мир. И что именно здесь когда-то был прикован Прометей за то, что против воли богов дал людям огонь и тем спас род человеческий от гибели. Всё это для легковерных туристов охотно рассказывали экскурсоводы, каждый в меру своего воображения.
... Христинка влезла в отверстие первой. Было здесь как всегда: каменисто и неудобно. Пока поднималась по приставленным к скале жердинам, ободрала коленки. Руки Олега словно выжигали на коже алые пятна, таким невыносимым и родным казалось каждое прикосновение... Какие странные облака, Христинка сразу же обратила на них внимание. Тонкие, перистые, словно нанесённые небрежной кистью неведомого художника, они составляли собою точёную ажурную вязь, слегка подсвеченную зелёным. Зелёный луч на закате явление очень редкое. А тут до заката было ещё далеко.
– Оле-ег! – закричала Христинка. – Олежка, скорее сюда! Посмотри, какое небо!
Порыв ветра ударил в лицо, выбивая дыхание. Христинка закашлялась. И вдруг каменная твердь под нею поехала, осыпаясь вниз. Христинка испуганно взвизгнула – всё-таки, слишком далеко высунулась на ту сторону, рассматривая странное небо, – взмахнула руками и не удержалась, свалилась в воду. Вода обожгла неожиданным теплом. С той стороны скалы море было холоднее!
И тут завибрировал смартфон. Христинка убрала его в водонепроницаемый чехол и повесила на шею, чтобы не потерять. Собственно, разговаривать по нему она не собиралась, у Паруса же нет сотовой связи, взяла ради прикольных селфи и прочего такого же. Фотки сквозь чехол прекрасно себе получались. Особенно клёво было именно под водой снимать. Но ждать у Паруса звонка? Смешно. И, однако же, смартфон звонил.
Ванесса Мэй. Destiny. Бабушка.
Бросило в дрожь, окатило жарким стыдом. Христинка как во сне нажала кнопку.
– Христина, – голос бабушки звучал тревожно, – Христина, возвращайся обратно. Возвращайся сейчас же! Не медли! Быстрее.
– Бабуля, извини меня, пожалуйста, – залепетала Христинка, – извини, я...
– Немедленно возвращайся обратно, слышишь меня?! Сейчас же! Не медли. Беги!
И – короткие гудки, тишина. Полное отсутствие полос возле значка наличия связи.
– Бабушка... Бабуля!
Тишина.
Страх собрался в животе склизким комом. Христинка посмотрела на дыру. Высоковато, самой не влезть. И всё же она попыталась. Подпрыгнула, зацепилась, сорвалась, подпрыгнула снова. Нет, не получается. У бабушки был такой голос... даже ругать не стала. Это пугало до одури. Да свет клином сошёлся на этой дырке, что ли? Парус же в берег не врос, можно его оббежать. Христинка бросилась к пляжу, сбивая ноги. Не успела...
Скала вдруг вспыхнула частой сетью, будто молниями её оплело. Диковинный, правильный узор, будто гигантская ажурная скатерть, в одно мгновение сотворённая неведомой вязальщицей из яркого света. Сеть продолжила скалу к берегу, оплела отверстие, через которое выпала Христина, и добавила фрагмент со стороны моря. Лёгкий электрический треск, запах озона, выжженный на сетчатке негатив. Сеть исчезла. А на её месте встала несокрушимая твердь.
– Ма-ма... – прошептала Христинка, цепенея в глубоком ужасе. Мир вокруг изменился неуловимо и страшно. Словно упал на глаза зеленоватый фильтр: всё вокруг приобрело отпечаток светло-золотистого зелёного отблеска. Скалы, камни, галечный пляж, море, облака в небе, само небо, солнце... Зелёно-золотое солнце валилось за горизонт, в сине-зелёное море. Ветер нёс запахи сухих водорослей, пыли и соли.
– Олег, – сипло выговорила Христинка и вдруг заорала: – Олеееееег!
Скалы отозвались гулким эхом. Оно долго металось над водой, потом стихло, и на берег вновь обрушилась тишина. Только прибой шипел по-прежнему размеренно. Как метроном. Как чьё-то злое сердце.
– Бабушка... – шёпотом выговорила Христина, хватаясь за смартфон.
Экран возле значка связи оставался пустым. Судорожные попытки дозвониться до бабушки, до Олега, Стефа, вообще до кого бы то ни было, результата не дали. Тишина, ни гудка, ни сообщения, что абонент временно недоступен...
Христинка села на камень, потёрла лицо ладонями. Её вдруг накрыло истерическим хохотом. Она смеялась, смеялась, смеялась, и не могла остановиться, смеялась до колик, до спазмов в горле, до жуткого полувоя-полурыдания, эхом заметавшегося над водою.
Волна жарко облизнула босую ногу. Начинался прилив.

ГЛАВА 2. ПОПАЛА


На Чёрном море, как известно, приливов и отливов не бывает. Таких, чтобы уровень воды изменялся на значительные метры. Поэтому Христинка не сразу поняла, в какую ловушку угодила.
Она вообще мало что понимала, и был момент, когда ей всерьёз показалось, будто она сошла с ума и уже никогда не станет нормальной. Судите сами: скала, прямо на глазах выросшая в обе стороны, бабушкин голос, сеть из молний, зелёное солнце. Так не бывает. Не бывает, и всё. Это только в глупых книжках про попаданцев бывает, а по-настоящему так не бывает. Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
Но вода уже поднялась по колено и не собиралась останавливаться. Тёплая, гораздо теплее, чем обычно в Чёрном море в июне. В такой воде не замерзнёшь, даже если очень долго пролежишь. Зато утонуть в ней можно с той же гарантией, что и в воде холодной.
Надо было спасаться.
Христина не знала, на какую высоту здесь поднимается прилив. Но если принять во внимание отметины на берегу... И деревья, облепившие вершины. Наверное, надо лезть до самых деревьев, чтобы наверняка. По скальным выступам, по трещинам. В купальнике... Хорошо хоть, берег не был отвесным, и твёрдая порода выступала из него большими ступенями. Не гигантскими, просто большими. Неприступными их назвать было нельзя. И воздух дышал теплом, именно теплом – не жарой и не холодом, а очень комфортным таким, комнатным почти, теплом. И не было ветра. И вода прибывала медленно. Христинка лезла вверх, как во сне.
Это не я. Это мне снится. Это я читаю с наладонника книгу...
Но ссадины и синяки болели по-настоящему. Ладони пекло будущими мозолями по-настоящему. Горло ссохлось по-настоящему. Подвернувшийся под ступню камешек с ненавистью вонзился в пятку, и сразу ударило остервенелой болью: по-настоящему. Сухой чешуйчатый ствол едва не угробил вовсе: пальцы поехали по легко слоившейся коре. Ужас взлип по спине едким потом: самое коварное для лазания дерево сосна! Там, у Паруса, у настоящего Паруса, на берегу росли реликтовые сосны. Христинка не очень-то приглядывалась к ним, сосны и сосны. Эти, здесь, тоже выглядели как сосны. Реликтовые или нет, какая разница. Главное, повезло не сорваться.
А потом повезло ещё раз. Христина услышала звук воды! Вода! Ручеёк, звонко брякавший о скальную породу, на большой поток, судя по звуку, не походил никак.
Ручеёк лился из трещины в скальном выступе, выступ весь был попятнан ржавыми потёками, видно, порода содержала железо, и оно на открытом воздухе окислялось. Пятачок перед скалой оказался небольшим, но Христинка уместилась на нём даже с комфортом. Можно было спокойно сидеть без риска свалиться вниз. И не надо было ни за что цепляться...
Вода оказалась замечательной. Ледяной, с кислым привкусом ржавчины, с нарзанными пузырьками. Христинка никак не могла напиться. Набирала в ладошки, давилась, захлёбывалась, но не могла остановиться. Мир вокруг умер, сжался в точку размером с небольшую расщелину, по которой бежала тоненькая ниточка пресной воды...
Потом Христина долго сидела, привалившись плечом к прохладному камню, бездумно смотрела на море. Оно было здесь другим. Весь мир был здесь совсем другим, и с этим оставалось только лишь смириться. Попала, как бабочка в зелёный янтарь.
Изжелта-зелёное солнце медленно опускалось в золотистую хмарь, окутавшую далёкие острова. От солнца по морю протянулась широкая, салатного оттенка дорожка. По небу растеклось огромное светящееся облако; четыре здоровенных луны гуськом шли друг за другом, две мертвенно-бледные и круглые, третья в виде синей половинки, а четвёртая изогнулась вишнёвым месяцем, демонстрируя мерзкую ухмылочку ехидной сволочи.
Накрыло вдруг, повело, захлестнуло яростным чувством.
– Ненавижу!!! – закричала Христина, ахая кулаками вниз, по щебню. – Ненавижу!!! Уроды обнутые, суки... ненавижу!!!
И разрыдалась. В голос. Как будто слёзы могли вернуть всё обратно...
Солнце утонуло за горизонтом, оставив по себе зеленовато-рыжую полоску остывающей зари. Над морем повисли прозрачные сумерки. А где-то на берегу, причём, не сказать, чтобы очень уж далеко, возникла цепочка неподвижных огней. Город! Ну, или поселение. Там наверняка кто-то живёт. Люди... Не может же природа, пусть даже иномирная, создавать такие чёткие линии... пчёлы и муравьи не в счёт, ульи и муравейники всё-таки маленькие!
На месте Паруса здесь стоял длинный, тонкий скальный выступ, выдававшийся в море наподобие естественного волнолома. Он был не один – параллельно ему шли ещё несколько таких же. Отсюда не слишком хорошо было видно, сколько именно. Но если идти в город по берегу, то придётся перебираться как раз через них. Плохо...
Правда, кто сказал, что в местном посёлке живут доброжелательные люди, готовые помогать невесть откуда взявшимся бродяжкам? Что там вообще живут люди? Но и здесь сидеть, ждать невесть чего... Голодной смерти ждать!
Христина подумала о шашлыке, который она должна была давным-давно съесть вместе с Олегом и семьёй Стефа. Подумала о бабушкиных оладьях, сметане, хлебе. Снова расплакалась. Есть хотелось зверски, до ужаса, до спазмов в животе, а ведь ночь ещё только-только началась! Что же будет завтра?
Завтра, когда вода уйдёт с отливом, придётся спуститься. Обогнуть скалу – обплыть её, скорее всего. Плавала Христина хорошо. Пройти по берегу до следующей скалы. Снова обплыть... А потом начнётся прилив, но берег, к примеру, будет уже слишком крутым, чтобы подняться по нему на безопасную высоту. И жрать по-прежнему будет нечего. И солнце будет выпекать башку. И ручеёк пресной воды вполне можно больше не встретить... А налить воды про запас было попросту не во что. Из одежды на Христинке имелся только купальник-бикини, сплошные верёвочки, да смартфон в чехле на шнурке. Всё.
Слёзы снова хлынули. За что? Ну, за что мне такое?! Верните меня обратно, домой хочу, к маме, к бабушке!
В тишину вплелись вдруг посторонние звуки. Не ветер и не вода. Нечто чужое... Вот когда обдало жарким ужасом: змея! Или зверь. Или ящер. Или кто тут ещё водится, хищный и голодный. Христина вскочила, судорожно включила фонарик смартфона. Фонарик выхватывал из тьмы картинки-слайды: сосновые ветви с шишками – слева, влажная скала – прямо, часть скалы, склон, усыпанный щебнем – справа... Оскаленная страшная пасть, встопорщенная шерсть, лапы с крючьями когтей! И жуткий скрипучий шип – 'шкиррр, шкиррр, шкиррр!'
Христинка вскрикнула, дёрнулась назад, нога поехала вниз, вниз... Вода стояла ещё высоко, и потому девушка не разбилась насмерть, всего лишь больно шлёпнулась животом о поверхность и погрузилась с головой. Хлебнула тёплой, горько-солёной морской воды, вынырнула, закашлялась.
Если бы Христина сумела сдержать себя, она бы увидела, что кошмарный кровожадный хищник – это мелкий пушистый зверёк навроде домашней кошки, и что зверёк этот, сам испуганный до полусмерти, шипит исключительно в целях самообороны. Но где там. От страха глаза велики. Упала в воду, хорошо хоть, не свернула шею... Начинался отлив, и пока Христина отплёвывалась, приходя в себя, её отнесло уже достаточно далеко от берега. И смартфон она потеряла...
К берегу вернуться не удалось. Течение плюс отлив оказались сильнее. И тогда подумалось, а что если не выгребать против потока, а наоборот, довериться ему? И доплыть-таки до города. Ну, сколько до него может быть километров? Два-три. В тёплой воде. Как подумаешь, не расстояние. Христинка каждое лето пропадала на море, воды не боялась совершенно, плавала отлично. Она неверно оценила расстояние до города, на самом деле там было гораздо больше трёх километров, но об этом девушка узнала гораздо позже. Тогда идея показалась ей здравой.
Христинка легла на спину. Небо раскинулось над нею фантастическим шатром. Алая луна и одна из двух полных лун зашли, остались только кругляш да половинка. Облака тёмными причудливыми линиями теснились над побережьем, луны их подсвечивали, получалось безумно красиво. Море полыхало призрачным оранжево-золотым огнём. Город тянул сквозь волны длинные стрелы огней.
Время умерло. Не стало прошлого: оно навсегда пропало за дыркой в скале Парус, странным отверстием, послужившим переходом из одного мира в другой, переходом, тут же погашенным, словно бы заштопанным странной сетью из молний. Не было будущего: оно ещё не родилось. И лишь один миг, 'здесь и сейчас', брошенный в Вечность, ещё не утратил своего значения. Но он длился спокойно и мерно. Под чужими звёздами и чужими лунами, в чужой светящейся воде, в неподвижном усталом воздухе. Между небом и морем, между небесными звёздами и морскими, между...
Христина сама не заметила, как поддалась дрёме. Она даже не помнила, как и когда прикрыла глаза. А в себя придти пришлось от воды, хлынувшей в уши, в нос, в горло. Христина инстинктивно рванулась вверх, к воздуху, но преодолеть внезапно ставшую тугой и вязкой воду оказалось не так-то просто. И не осталось ничего, кроме древнего ужаса и древнего же инстинкта самосохранения, толкавшего организм на бессмысленную борьбу...
Что это? Голоса... Живой воздух, входящий в ноздри. Спасена! Согнуло внезапным кашлем. Христинка кашляла, кашляла и кашляла, выплёвывая едко-горькую морскую воду. Казалось, вода эта никогда не закончится. Кто бы мог подумать, как много её внутри едва не утонувшего человека!
Руки. Чьи-то тёплые живые руки. Держат, не дают упасть... Кто это? Где я?
– Малк, вольный рыболов, – густой, истекающий нешуточной угрозой голос. – Ты ли чародеил здесь сверх дозволенного?
– Я, княже, – отвечающий тщательно скрывал страх, только всё равно было слышно, как он боится. Смертельно боится, между прочим...
– И что расскажешь?
– Смотрите сами, ваша светлость. Тонула в моих пределах, а откуда взялась – не ведаю. Подхватил, помереть не дал. Ваша воля теперь...
– Моя, – согласился голос того, кого называли князем.
Прикосновение жёстких пальцев – к вискам, горлу, запястьям. Каждое касание как ледяной огонь, насквозь пронизывающий душу и тело.
– Жить будет, – вердикт. – Поставь на ноги, Малк, и не обижай. Часом вернусь через восьмицу, посмотрю ещё...
Христинка разлепила склеившиеся веки. Резкий свет городских фонарей резанул по глазам. Но она успела увидеть князя. Никем иным этот высокий страшный человек быть не мог, это сразу чувствовалось. Исходившая от него громадная аура запредельной силы была такова, что ее, казалось, можно, нащупать пальцами. Взгляд тёмных глаз – как прицел. Христинка всхлипнула, и ткнулась лицом в ладони того, кто держал её. Снова закашлялась...
– Хафьсаар, – распорядился Малк. – Займись.
Мягкое касание. Сознание сразу же начало уплывать, но забытье не несло угрозы. Христина сдалась, позволила себе уснуть.
***
Девочек с голубыми волосами не бывает, верно? Ну, это смотря в каком мире... Хафиза Малкинична, она же Хафьсаар, обладала роскошной синей гривой, старательно, с любовью и знанием дела, убранной в четыре толстенные косы. Косы спускались ниже колена. В четырёх местах – у затылка, у лопаток, у талии и у бедра их перехватывали толстые серебряные обручи с затейливым рисунком. Кожа у Хафизы смуглая, с отчётливым сизым оттенком. Светло-сизым, если точнее. Глаза и брови – синие, в тон волосам. И строгая складочка на переносице, придающая юному лицу невероятно взрослый, грустный вид...
Хафиза – что-то вроде целителя или врача. Заставила Христинку пить какое-то на редкость мерзкое пойло. Пришлось выпить, хотя, конечно, очень хотелось шваркнуть стакан (стакан ли? Тонкостенная узорчатая шестигранная кружка-бокальчик на трогательно тонкой ножке) об стену. А попробуй не выпей. У Хафизы Малкиничны невыносимый взгляд. Бровью поведёт, и всё сделаешь, лишь бы не смотрела больше в твою сторону.
Хафиза сама назвалась. Я, мол, такая-то. Христинка тогда ещё говорить не могла, только кивала. Всё-таки нахлебалась воды, едва не умерла. Хафиза с ней сидела, держала за руку. Несколько дней подряд. А потом Христинка пошла на поправку, и добрая целительница стала приходить реже. Видно, были у неё ещё дела помимо подобранной в море иномирянки. Что Христинка из другого мира, Хафиза восприняла на удивление спокойно. Как будто к ним сюда каждый день попадают пачками! Самое же удивительное, что разговаривала Малкинична по-русски! Немного не с теми интонациями, некоторые слова звучали иначе, но в целом язык оставался тем же. И сразу чувствовалось, что для Хафизы он родной.
Вот так.
Христинка отставила стакан, потёрла лицо. В голове толпилась куча вопросов, но с какого начать...
– Где я? – спросила Христинка наконец.
– Сосновая бухта, – скупо ответила Хафиза.
Ишь, неразговорчивая. 'Сосновая бухта', – очень понятно, что это такое и где находится...
– Послушай, я... Я здесь чужая, я сама не знаю, что произошло... как это всё случилось... но мне надо, понимаешь, очень надо вернуться домой! Меня бабушка ждёт. И мама... – Христинка судорожно вздохнула, смаргивая бессильные, злые, виноватые слёзы, – Как мне вернуться?
– Никак, – отрезала Хафиза. Отвернулась, стала смотреть в широкое окно. У неё оказался правильный греческий профиль, хоть на монете чекань. Красивая девчонка, только какая-то уж чересчур суровая.
За окном зеленело высокое небо, в тончайшей золотой паутине перистых облаков. Резко, отрывисто кричали морские птицы. Пахло морской солью, йодом, водорослями, сосновой смолой и почему-то акацией, хотя вроде бы акация давно уже отцвела... А впрочем, кто его знает, может быть, здесь акация цветёт круглый год.
– Как это никак? – возмутилась Христинка.
Хафиза пожала плечами. Потом всё же снизошла, объяснила:
– Кто тебе дверь из мира в мир откроет? Князь, что ли? Жди, сейчас.
Князь. Тот жуткий тип, что допрашивал тогда Малка рыболова, отца Хафизы... Да. Такой и впрямь не станет стараться ради безродной попаданки.
– Что же мне делать? – заплакала Христинка. – Ну, что, а?
– Сначала на ноги встань, – хмуро посоветовала Хафиза. – Потом у нас поживёшь, дело тебе найдём. А там видно будет.
Она отклеилась от окна, взяла стакан. Посмотрела Христинке в лицо и приказала:
– Спи.
Сон упал неподъёмным грузом. Вот ведь ведьма, ещё успела подумать Христинка. Гипнотизёрша окаянная.

***
Проснулась Христинка уже поздним вечером. Закат разложил по небу красочный пасьянс, и знакомая алая луна скалилась сквозь облако располневшей улыбкой. Сколько же прошло дней, невольно думала Христинка, рассматривая месяц. Наверняка не меньше семи! Там, дома, Луна вот так менялась примерно именно за такое время...
Сон помог или выпитое перед ним пойло, но сил прибавилось. Христинка сумела сама сесть. А потом и встать. Шатало, в голове шумело. Но до окна Христинка добралась. Влезла на низкий широкий подоконник, привалилась спиной к косяку. Стала смотреть, куда попала.
А посмотреть было на что.
Сосновая Бухта. Портовый город. А в порту не парусники, нет. Корабли! Отсюда не разглядеть, какие именно. Но уж не парусники и не колёсные пароходы! Улицы – широкие, ухоженные, освещённые. Фонари давали жёлтый, оранжевый, фиолетовый и синий свет вперемешку, получалось красиво. Ведь не масляный фитилёк в них горит, электричество. Откуда здесь электричество, это же другой мир! Хотя... Земля на электричество никаких эксклюзивных прав не имела. Если мир сходен с земным, почему бы и не быть здесь развитой цивилизации, умеющей обращаться с электроприборами...
Христинка всё это думала, ясное дело, не так логично и правильно. У неё в голове вообще всё смешалось в жуткую кашу, приправленную острой тоской. Парус, прилив, море, зелёное солнце, четыре луны, портовый город Сосновая Бухта и синеволосая ведьма Хафиза Малкинична, владеющая гипнозом... Накатывало странным ощущением нереальности, невозможности происходящего. Так не бывает. Не бывает, не бывает, это всё – сон, и очень скоро, – скорей бы! – придётся проснуться.
Но сон не спешил завершаться.
В нём надо было как-то жить.
Как?
Христина не знала.


ГЛАВА 3. СЛУЖБА УБОРКИ


Шёл дождь. Тёплый синий ливень, пронизанный сине-зелёно-оранжевыми радугами, – закатное солнце, подсвечивая раскинувшуюся над городом тучу, бросало на море яркие блики. Кораблей в порту практически не осталось, ушли на промысел. Опустевшие причалы подставляли грудь приливу, и тот вздымал навстречу небу фонтаны белой пены.
Середина лета. Здесь шла середина лета, как и там, дома. Только июль назывался иначе. Парадом он назывался. Если точнее, Парадом Лун, но в разговоре название сокращали до просто Парада. Все четыре луны вместе, оказывается, можно было наблюдать всего тридцать семь дней в году. Красная луна звалась Волчий Рожок. Остальные Христинка не запомнила. Хафиза слишком быстро их назвала, а переспрашивать у неё не хотелось. Странная она, Хафиза Малкинична. Чем дальше, тем страннее. Если не сказать, – страшнее. Что никогда не улыбается и гипнозом владеет, ещё ничего. Но какой-то отчётливой жутью от неё несёт. Христинка с закрытыми глазами могла определить, рядом Хафиза или не рядом. Особенное ощущение, не объяснишь его толком и ни с чем не спутаешь. Просто заранее чувствуешь приближение объекта и заранее же ёжишься. Может, она нежить, Хафиза? Некромантка какая-нибудь. Упырь. Кто её знает. Её, и этот странный вывернутый мир зелёного солнца...
Христинка не могла отделаться от ощущения, что ей на глаза налепили дурацкий светофильтр. Настолько неправильными и ненастоящими казались все цвета вокруг. Весь мир выглядел подделкой, искусно нарисованной в фотошопе. А уж себя в зеркале увидеть оказалось ещё тем испытаньицем. Светлая кожа приобрела отчётливый зеленоватый оттенок. Как у лежалого трупака. Жуть, одним словом.
Сизое лицо Хафизы смотрелось куда симпатичнее.
Она пришла сегодня в комнату (наверное, правильнее было бы назвать эту комнату палатой!) к Христине. Заставила выпить лекарство, – без особенных церемоний.
– Как звать-то тебя, находка? – спросила она, устраиваясь по своему обыкновению у окна.
О как, не прошло и года. Соизволила наконец именем поинтересоваться. А то всё в приказном порядке – пей да спи.
Христинка утёрлась, – питьё вызывало отвращение настолько, что аж слёзы выступали, но только попробуй не проглоти! – и назвалась.
– Хрийзтема? – удивилась Малкинична.
– Хрис-ти-на, – по слогам повторила Христинка.
Но у Хафизы всё равно получалась 'Хрийзтема'. Собственно, она особенно и не старалась. Пару раз всего лишь попробовала и всё. Хрийзтема. Наверное, такое имя было здесь в ходу. А ещё возник неприятный сосущий холодок в животе: окрестили. По ходу дела о Христине придётся прочно забыть.
– Так зовётся осенний цветок, – пояснила Хафиза. – Хрийзтема. После Парада зацветёт, сама увидишь.
Христинка попыталась объяснить, что её имя, вообще-то, не цветок. Но все объяснения благополучно пролетели мимо ушей Хафизы. Она не перебивала, не просила замолчать, она просто не слушала. Подчёркнуто разглядывая радуги, отражавшиеся в стекле раскрытого окна. Христинка не сразу поняла, что попусту сотрясает воздух. Но когда поняла...
На редкость мерзкое ощущение. Бросило в жар, захотелось сказать какую-нибудь колкую пакость, заорать, выматериться, наконец. Чтобы хоть как-то пронять эту каменную маску.
– Ты здорова, – невозмутимо заявила Хафиза, воспользовавшись паузой. – Пора бы тебе заняться делом.
– Делом? – удивлённо переспросила Христинка.
– Делом, – сурово кивнула Малкинична. – Что ты умеешь делать?
Хороший вопрос... Оказалось, Христина, прожив на свете целых шестнадцать лет, не умела практически ничего из того, что было бы полезно Сосновой Бухте. Город жил морем и дарами моря. Были здесь корабельная верфь, рыбоперерабатывающий завод, жемчужные фермы, всевозможные мастерские: швейные, стеклодувные, хлебопекарные, ювелирные... Больница и поликлиника. Энергостанции, обеспечивающие город электричеством. Радиоточка. Различные службы – пожарная, скорой помощи, спасательная, общественного питания...
И нигде Христине ничего не светило.
Навыки обращения с интернетом на уровне пользователя ничего не стоили в мире, где не было никакого интернета. Ни интернета, ни скайпа, ни электронной почты, ни Microsoft Office вместе с Windows 10. А чтобы стать начальником отдела или юристом или хотя бы делопроизводителем требовалось нечто большее, чем не подкреплённые знаниями и опытом амбиции...
– Пойдёшь в Службу уборки и озеленения, – решила Хафиза. – Стажёром.
Уверенно так сказала. Как будто имела право распоряжаться! На самом деле имела, причём самое что ни на есть полное право, но об этом Христинка узнала гораздо позже. А сейчас её возмутил безапелляционный тон Малкиничны. До самых печёнок возмутил.
– Это что, – заикаясь, выговорила Христина, – это кем это я буду? Мусорщиком, что ли?
– Мусорщиком, – отрезала Хафиза.
– А я... а я не хочу! – возмутилась Христина. – С чего бы это? Почему мусорщиком?!
– Отработаешь лечение, – невозмутимо сказала Хафиза. – А дальше делай что хочешь. Только город тебя даром кормить не будет. Хочешь – работай, не хочешь – проваливай. Куда хочешь. Добрый совет: бездельников нигде не жалуют. Второй добрый совет: не воруй и не лги, никогда.
– Да я и не собиралась врать и красть! – закричала Христинка, оскорблённая до глубины души. – Да я не...
Хафиза подняла ладонь жестом 'заткнись-и-слушай'. Продолжила невозмутимо:
– За воровство у нас вешают, за ложь – презирают и иногда тоже вешают. Когда за шею, а когда – за ногу, смотря по тому, что своровано и о чём солгано. Хочешь в петле болтаться?
Христинка замотала головой. Малкинична удовлетворённо кивнула:
– Ну, то-то. Приступишь к работе завтра. С утра.