Пообещай. Вероника Мелан

Пообещай.


Глава 1.

Начислить небесной манны за благое деяние, вычесть за неблагое – обычный рабочий день.
За те четыре часа, которые проводила за рабочим столом, Эмия просматривала сотни человеческих лиц – мужских, женских, молодых и старых. Детям начисляла не глядя – честные, открытые, они всегда славились благими намерениями, даже если дерзили, совершали ошибки, озорничали. С остальными сложнее – их приходилось пропускать через кончики собственных пальцев, чтобы ощутить чистоту помыслов; иногда богиня справедливости зависала на минуту или две, разглядывая изображения, силясь понять, что стояло за поступком того или иного человека.
- Привет, Эмми! Работаешь? Ну, и как там наши люди?
- Нормально.
Эмия как раз рассматривала фото дородной и толстощекой чернокожей женщины с лоснящимся от пота лбом.
- Дерутся, ругаются, спят?
- Как обычно.
Перед тем как приступить к работе, Калея, относившаяся к людской расе не то, чтобы с презрением, но с легкой прохладцей, долго смотрелась в зеркало. Касалась собственных волос пальцем, и те через каждые две секунды меняли цвет – оранжевый, розовый, фиолетовый, коричневый с красными прядями, светло-желтый, наконец…
- Какой мне сегодня оставить?
Вокруг ногтей Калеи вились золотые пылинки – последний писк моды. Эмия видела такие утром в электронном журнале, который проглядывала за завтраком. Уже давно хотела отписаться от периодики, но изнывала от скуки, если ничего не смотрела и не читала во время поглощения пищи. Павл не спасал – что с него взять? Красивый, услужливый, преданный. Робот. Конечно, он вел диалоги, заботился, спрашивал о ее пожеланиях, но темы для разговоров, равно как и настроение Павла задавала, еще не вставая с кровати, Эмия. И разве интересно говорить с тем, кого настроил сам?
Калея, впрочем, часто напоминала Эмии Павла – начинала и заканчивала день одними и теми же фразами. Как сейчас – про людей.
- Оставь каштановые.
- Скучно.
- Тогда зеленые.
- К ногтям не идут.
- Смени ногти…
- Мне нравится желтая пыльца – ты себе не сделала?
Эмия не стала. Выбрала из предложенной на сегодня коллекции платьев подходящее – простое и белое, похожее на те, что носили их прародительницы в храмах, когда еще обитали на земле, добавила пояс, заплела волосы в косу. Все. По мнению ее коллеги, богини, обладающие могуществом моментально воплощать любые приходящие в голову идеи, просто обязаны были этим правом ежеминутно пользоваться. И Эмия для Калеи была скучна, как пошитая в подполье сумка для модницы.
- Что у нас тут? Четыре тысячи двадцать два человека? Я тут до ночи просижу…
Зеркало исчезло; Калея, остановившаяся сегодня на волосах цвета бордо и коже золотисто-коричневатого оттенка, со вздохом уткнулась в экран.
А за окном прекрасный Астрей – единый город Верхнего Мира. Облачная набережная, Ратуша Верховных Эфин* (Эфины – боги Верхнего Мира. Здесь и далее прим. автора), парковка, часть Небесного Сада и вид на восточные апартаменты. Красиво, чисто и до боли знакомо.
Эмия посмотрела на экран и в который раз поймала себя на ощущении, что люди опять интересуют ее больше сородичей. Последние за прошедшие годы стали слишком предсказуемыми – должности, иерархии, соблюдения правил. А люди – они такие странные. Они жили короткую жизнь и в этой жизни, как умели, любили - из-за этой самой любви сходили с ума, творили великие вещи, создавали, разрушали.
Калея бы назвала людскую любовь болезнью; а в верховном Храме утверждали, что Верхний Мир потому и зовется Верхним, что хаотичная и неполноценная любовь – удел людей, Богам же присуща любовь всеобъемлющая и полноценная. В общем, другая.

Ровно в одиннадцать над Астреем взошла радуга, в половине двенадцатого, как всегда, неспешно угасла.
Калея пила второй по счету коктейль из разноцветного нектара и обсуждала по телефону с Эриосом – собственным женихом - район, в котором хотела бы жить после церемонии Объединения.
Сменяли друг друга фотографии на мониторе Эмии.
«Исмаил Конек: с утра пожелал купить новый шкаф, накричал на мать, отказался вести на прогулку брата. Злость - тридцать шесть процентов, благих намерений - ноль, корысть – плюс два… Итого: манна минус ноль сорок пять…
Ричард Бауэр: мысленно пожелал коллеге-преподавателю поперхнуться – минус ноль целых три десятых; Филипп Мортон, Зачек Тржевский – благих намерений нет, неблагих тоже нет, количество манны неизменно…
Ирэна Коль…»
Калея часто говорила, что люди несовершенны. Что они не умеют держать себя в руках, контролировать чувства, не знают, чего хотят, задаются глупыми вопросами и сами себя заводят в тупик.
Несовершенны, точно - тут Эмия была согласна.
Однако люди «кипели». Что-то в их сердцах горело, бушевало, вело вперед – что-то непознанное и неосязаемое. И оно – это самое «непознанное», как вредоносный вирус в четкой решетке логики, отвергалось Богами с самого начала.
И оно же – «это самое» - бесконечно царапало разум Эмии вопросами.
Люди. Почему они делают то, что делают? Почему живут, как живут? Что такое – их несовершенная любовь?
- Слушай, Кал…
- Подожди, - подруга крутанулась в удобном кресле и прижала к трубке ладошку, - я сейчас закончу…
- Хорошо.
Разговор по телефону длился еще восемь минут.

*****

- Слушай, а ты никогда не хотела попробовать стать человеком?
- Нет. Ради чего?
- Чтобы почувствовать их… жизнь, заботы.
- Развоплотиться из Богов, чтобы погрязнуть в заботах? Нет, спасибо.
Тогда почему туда тянет ее? Вопрос, остававшийся без ответа последние несколько месяцев (лет?).
Ресторан на втором этаже. Теплые и пряные эльфийские сквозняки, пахнущие карамелью, сверкающие фонтаны, тончайший фарфор и приготовленная в живом пламени еда – вкусная необыкновенно. Улыбки официантов накрахмалены пуще скатертей, уши ласкает музыка ангельских арф. Почему мне здесь тесно? Что не так?
Наверное, всему виной однообразие и покой. В Верхнем Мире не существовало сумасбродства, случайностей, хаоса и беспорядков, и всех это устраивало.
- А я, знаешь… - пауза и зависшая в воздухе нерешительность, - хочу попробовать…
- Попробовать что?
- Стать человеком.
Калея подавилась крабом.
- Человеком?
- По-настоящему.
- Ты ведь шутишь сейчас?
Противно и слишком звонко стукнулся о тарелку выпавший из пальцев подруги нож, в их сторону обернулись головы – все как одна с прическами, укладками, завивками.
Эмия наклонилась вперед и зашептала горячо, сбивчиво:
- Мы живем вечно, но так одинаково.
- Одинаково? Да к нашим услугам все разнообразие Астрея!
- Но мне этого мало… Чего-то не хватает.
- Эй… Эй… - и выражение искреннего участия в черных глазах, - ты просто устала, слышишь? Эти мысли твои – они меня пугают. Возьми отпуск на две недели, слетай к волшебным источникам, искупайся, отдохни…
- Но я не устала.
Эмия отложила столовые приборы и покачала головой. Ее здесь не поймут. Нигде, судя по всему, не поймут.
Целых пять минут, пока тщательно выскребала мороженое из вафельной корзинки, Калея делала вид, что все в порядке. Потом не выдержала, укоризненно покачала головой и спросила с нажимом:
- Эм, ты помнишь о том, что люди всегда чувствуют негатив?
- Помню.
- Они не могут его не чувствовать.
- Знаю.
- Если ты станешь человеком и потеряешь хотя бы одну единицу манны из-за неверного поступка, тебя ждет Верховный Эфинский Суд – ты об этом знаешь?
- Я…
Калея не дала договорить:
- Они больше не воплотят тебя в Боги, слышишь? Они этого не сделают. А человеком ты сможешь прожить всего тридцать дней. Это… того стоит?
Доедали они в молчании.

*****

(Fabrizio paterlini – The clouds)

Вечер.

- Нам прислали три корзины с цветами и одно электронное приглашение.
- Открой.
Одетый в трико, сверкая обнаженным торсом, как она любила, Павл кивнул. И воздухе тут же зазвучал мягкий баритон Романоса:
- Дорогая, прислать за тобой колесницу в девять? Сначала в Звездную Галерею…
- Закрой.
- Что-нибудь ответить Романосу?
- Ничего. Хотя, нет… Ответь, что у меня не подходящее случаю настроение.
- Как скажешь, Эмия. Что тебе приготовить: ужин, ванную, комнату для расслабляющего массажа?
- Ничего.
- Совсем?
Робот чувствовал ее странное настроение, но едва ли мог чем-то помочь.
- Позови меня, если…
- Позову.
Павл скрылся в соседней комнате – наверняка, принялся чистить белоснежный палас или протирать от несуществующей пыли предметы.
Иногда ей его хватало – своего помощника. Иногда. Когда Эмия ложилась в постель, закрывала глаза и представляла, что это не рука Павла, но того человека, которого она искренне любит, – любит так сильно, что ее душат эмоции, слезы, чувства – все вместе.
«Боги так не любят, - упрекнула бы Калея. – Наша любовь ко всем одинакова…»
Одинакова… Как будто ее нет ни к кому. Странная любовь.
Романос, Пелиогос, Донт, Эреон – у нее было много ухажеров, но все они казались ей одинаковыми, как шпалы рельсов призрачного трамвая.
Эмия вновь смотрела на свои просторные апартаменты пустым взглядом. Если она не решит с кем-нибудь Объединиться, то проживет здесь еще день, потом еще сто дней, потом еще тысячу. Вечность за вечностью в одиночестве.
Или выбрать того, к кому ничего?…
Сверкала за прозрачным стеклом накопленная ей за годы работы в Конгломерате Справедливости небесная манна – золотая, переливающаяся, невесомая, как пыльца. Каждая крупинка, словно маленькая Вселенная, будто несостоявшееся еще пока замечательное событие, чудесный поворот – рождение, смех, неожиданная встреча, всплеск чувств… Если бы Эмия захотела.
Но ведь чувства должны рождаться сами по себе, разве нет?
Туда, за стекло каждый день добавлялось по несколько золотых единиц – зарплата из Конгломерата. Но тратить не на что – Боги воплощали свои желания без манны. Это люди… Скольким на Земле помог бы ее запас? Паре десятков, сотен, может, даже тысяч человек? Они могли бы снести ее всю к Жертвенным Воротам – по крупице, по несколько, горстями. Ворота принимали все. Как много счастья породил бы каждый сияющий всполох? Кого-то вылечил бы, кому-то подарил бы любовь, кому-то немного денег. Люди в силу чрезмерно бушующих внутри них чувств копили манну плохо. Почти не копили, и потому часто страдали.
Черт, она опять думает о работе. Потому что работа для нее интересней всего.

Спустя еще час, после легкого ужина и бокала вина ее развезло на философию. Идти все равно никуда не хотелось; Эмия лежала на пушистом диване, закинув ноги на спинку и в который раз пыталась ощутить в себе Божественную Любовь, но вместо этого ощущала тишину. Может, тишина, отсутствие бед и забот и есть Любовь? Может, она и состоит из абсолютной гармонии, из недвижимого созерцания, из пустоты, в конце концов? Но как же тогда любовь к мужчине?
Наконец, не выдержала, подошла к компьютеру, включила.
- Снова работать? – появился в дверном проеме Павл, и она мельком глянула на него.
- Да. Не знаю… Может быть.
- Ты сегодня не определена.
«Сегодня. И вообще».
- Хочешь, сегодня я стану блондином? Подлиннее чуб, короткая бородка?
- Нет.
- Брюнетом?
- Ты и так брюнет.
- Да, но я стану другим брюнетом.
- Не хочу.
- Я пытаюсь тебе помочь.
- Уйди.
На лице робота мелькнуло вполне правдоподобное обиженное выражение – она сама запрограммировала его на максимум эмоций. Но и этого максимума ей не хватало. Слишком одинаково, пресно, плоско, однообразно. Надоело.
Почему она не такая? Ведь, как все, – одна из тысячи дочерей Великого Бога Крониса, Эфина, жительница Атрея, завидная невеста… Правда, у нее с периода взросления отмечали нестабильность эмоциональных полей, но в пределах допустимого. Может, ситуация ухудшилась? Проверить? Нет, проверять не будет, потому что тогда ее могут перевести из Конгломерата Справедливости куда-нибудь еще. А Эмия любила свою работу. Людей. Лица. Их жизнь.
«Любовь земного мужчины – какая она?» - создала запрос системе.
И тут же получила ответ:
«Неоднозначная. Мягкая, нежная, сильная, бушующая, страстная, нестабильная. Доводящая до сумасбродства, до приступов ревности, побоев…»
Подобная формулировка напугала бы Калею до чертиков.
Эмию она заставила прикусить губу.

Звезды в вышине складывались то в одно созвездие, то в другое, чередовались, танцевали, подмигивали – красиво. Кронис дал Богам счастливую жизнь – идиллию: километры волшебного пространства, пропитанные флером чего-то тонкого и необыкновенного ночи и наполненные искрящимся светом дни. Возможность иметь семью, в которой никогда не ругались. Детей, если подождать пару тысяч лет после Объединения.
Долго.
Эмия сидела, уткнувшись в экран монитора, – на дом она брала чужую работу, свою успевала сделать за первые три часа в офисе.
Павл отстал. Затих в самой дальней комнате – наверное, спал, подключившись к зарядному устройству.
С экрана смотрели сегодняшние «клиенты» Калеи: снова мужчины, женщины, старики, дети.
«Мария, одиннадцать лет, молилась за здоровье матери, сестры, просила Бога подарить им в семью еще одну сестренку, ведь дети такие хорошие…» Плюс балл манны.
«Леон Власкис, сорок три года, четыре раза проклял соседей за поднятый во время вечеринки шум…» - Эмия прощупала глубину проклятий – только слова, ничего серьезного. Минус ноль целых и тридцать десятых манны. Если проклясть по-настоящему, можно схлопотать до минус десяти целых за раз.
Чудные они – пьют, ругаются, молятся друг за друга.
«Они друг другу не чужие» - вдруг подумала Эмия. Гораздо более близкие, чем Боги в вышине… Глупая мысль.
Начислить… подтвердить… пробел… ввод. Следующий.

На следующее фото она засмотрелась.
Мужчина, молодой, не больше двадцати пяти – не красивый, но симпатичный. Не такой рафинированный, как все здесь, не идеальный и не лощеный. Уникальный, сам свой.
Она в который раз поймала себя на удивлении – люди всю жизнь живут в одном теле. Не могут поменять внешность, стареют, смотрят на одно и то же отражение в зеркале каждый день. Она может смотреть на триста восемьдесят разных за минуту. Может стать худой, полной, плоской, «выпуклой», неприметной, яркой, как две капли воды на кого-то похожей. А они…
Незнакомый парень завораживал. Чем? Застывшим в глазах раздражением и глубокой в них же печалью. Жесткими складками вокруг неулыбчивого рта, снисходительно-презрительным выражением лица. Он будто говорил фотографу: «Ну, все, я постоял перед объективом секунду, теперь отвали от меня».
Но небесные фотографы – системы считывания – сканировали не лица, но ауры, и, значит, лицо на экране сформировалось именно из такой вот «отвалите от меня» печальной и чуть злой ауры.
Эмия глаз оторвать не могла от монитора.
Почему у местных парней не бывает на лице таких выражений, как у этого? Ровный, но, кажется, когда-то перебитый нос - довольно узкий и «модный» по здешним меркам. Ежик русых волос на затылке, спадающая на лоб челка; продольные морщинки-линии на лбу - они, как ни странно, его не портили. Чуть разросшиеся брови, щетина – не идеальная, как у красавцев-Богов, но настоящая, потому что подбородок брили дня три назад и наспех…
Эмия вдруг поймала себя на том, что улыбается, – парень был настоящим. Она даже не стала читать, совершил он сегодня благие дела или неблагие – ей просто нравилось лицо.
- Павл?
Тишина в квартире.
- Павл?!
- Иду, - послышалось откуда-то издалека. – Звала?
- Да, звала. Подойди сюда, посмотри на фото. Считай максимальное количество информации об этом человеке и стань им. Максимально стань, ладно?
- Хорошо.
Робот подошел к столу и замер – подключился к единой справочной системе. И уже через секунду начал меняться – откуда-то взялась незнакомая синяя клетчатая рубашка, укоротились и посветлели волосы, изменило форму лицо – более выпуклыми стали скулы, менее выпуклыми и чуть более ровными губы.
- Музыку, - дала команду Эмия, - пусть играет «Пообещай мне» Элизы Келлинтон.
Земная музыка ей нравилось больше всего. И сейчас хотелось танцевать – не с Павлом, но с «этим».
И вот он, совсем такой же, как на фотографии, уже стоит рядом – разглядывает Эмию с удивлением, будто видит впервые. Замечательно! Она рассмеялась и потянула его на центр комнаты за собой.
- Все, Павл, завершил трансформацию? Давай потанцуем.

(Birdy – Silhouette [Beautiful Lies])

Робот больше не был роботом – он был кем-то другим. Пах по-другому, ощущался по-другому, касался ее иначе, смотрел так, будто только что нырнул из одного сна в другой и теперь сам не понимал, где оказался.
- Ты такой… чудесный.
А Эмия двигалась из стороны в сторону с нескрываемым наслаждением – «новенький» нравился ей неимоверно. Его щетина, светлый тон кожи, странного оттенка глаза – не то темно-серого, не то холодного шоколадного – разглядеть наверняка не получалось из-за полумрака гостиной. Нравилась его «неидеальность» - чуть ближе, чем у большинства, посаженные глаза, не пухлые губы, короткие на затылке волосы – в Астрее так не стриглись, потому как «гривами» дорожили даже мужчины.
- Ты классный. Нравишься мне…
Незнакомец вел себя чуть скованно и в танце двигался менее уверенно, нежели она. Эмия же, не стесняясь, гладила и обнимала крепкие плечи сквозь фланелевую ткань рубашки.
- Кто… ты? - вдруг раздался тихий и настороженный вопрос.
Она тихонько рассмеялась.
- Павл? А ты вошел в роль…
- Я…
Ее вдруг отпустили – руки разжались, - и совсем не похожий на Павла гость остановился посреди комнаты. Со странным выражением восхищения и неприязни осмотрел просторную красивую комнату, изрек:
- А неплохая хата. Это сон?
Затем подошел к окну, долго пытался понять, что за пейзаж за окном. Эмия изумленно усмехнулась:
- Павл… Что с тобой?
- Где я?
- Павл?
- Я не…
И снова долгий взгляд на нее. Мужчина в рубашке вернулся к Эмии, заглянул ей в глаза со смешком и долей дерзости, мол, «гулять, так гулять, а в остальном разберемся завтра…»
- Красивая, - улыбнулся и провел по ее щеке тыльной стороной указательного пальца. - Может, сбежим отсюда?
Эмия забалдела до состояния эйфории, обняла нового знакомого так, будто никогда не желала отпускать, и счастливо кивнула:
- Сбежим. Хочешь? Прямо сейчас…
Сегодня она будет спать счастливая. С ней будет настоящий человек!
Но фигура в ее руках вдруг подернулась рябью помех, и Эмию тряхнуло разочарование:
- Павл, нет! Только не сейчас, я не приказывала!
На несколько секунд робот перестал работать, а когда очнулся, почти моментально принял свою прежнюю внешность.
- Нет! – колотила по его груди Эмия. - Верни все, как было!
- Прошу прощения, Эфина, я считал ауру объекта слишком глубоко и на время позволил ему взять надо мной контроль.
- Верни все!
- Нет, Эфина, не могу, – Павл, ставший прежним собой, пожал плечами. – Моя система уже сообщила о случившейся ошибке в Конгломерат, и теперь глубокий доступ заблокирован.
- Дэймон тебя раздери, я куплю другую куклу!
- Всем «куклам», Эфина, – робот обиделся, но быстро взял себя в руки. – Мне снова принять внешность того человека?
- И ты снова будешь себя вести, как он? Смотреть? Касаться?
Эмия вдруг ощутила себя маленькой девчонкой, стоящей на пороге грандиозной волшебной сказки, – шаг, и ты опять в приключении.
- Нет, я буду вести себя собой, - огорчил ее Павл. – Так мне менять внешность?
Несколько секунд ошарашенная и поверженная Эмия не могла говорить – она жадно, почти до сумасшествия желала вновь ощутить рядом кого-то… непредсказуемого. Того, кто еще минуту назад был рядом.
- Иди… Уходи… Принеси мне вина.
- Ты вновь не определена. Хочешь, чтобы я добавил в вино успокаивающие пряности?
- Уходи. Просто уходи.
Робот в трико и с обнаженным торсом вздохнул, после чего двинулся к выходу из комнаты.

Он был таким… реальным. И совершенно другим. У нее вдруг взбеленились все до единого рецепторы, по телу до сих пор гуляли незнакомые доселе волны ощущений. Павл, черт, Павл… Сообщил об ошибке, все испортил! Идиотский робот, тупой мешок с псевдоинтеллектом…
Эмия поймала себя на негативе – на раздражении, граничащем со злостью. Это все ее нестабильные эмоциональные поля. Может, это из-за них она мечтает о ком-то дерзком, живом?
Комната рябила чужим присутствием.
Тот парень… Он за несколько секунд колыхнул ее так, как никто и никогда. Она будто проснулась, стала чувствовать в сто раз сильнее, чем когда-либо до того.
Люди…
Они такие…
Она хотела к людям.
Надо прочитать о нем, узнать больше…
Эфина, колыхнув подолом белого платья, быстро направилась к компьютеру.


«Дарин Романович Войт, двадцать четыре года (имя необычное, редкое), проживает в бывшей стране Советов, ныне именуемой Великой Русской Державой. Русский. Мать русская, отец поляк. Вырос в детдоме при живых родителях, потому как «ЧЕНТ».
ЧЕНТ. Это слово встало в мозгу Эмии, как палка в колесе несущейся на полной скорости колесницы.
«Ч.Е.Н.Т – человек несовершенного типа…»
Они - такие люди - стали рождаться на земле не так давно, всего лет тридцать как. Тогда же, когда из неизвестности возникли вдруг в лесах предгорья Жертвенные Ворота.
Эмия догадывалась, что Ворота возникли не из «ниоткуда», и что Великие Эфины приложили к этому руку, но точными данными ни она сама, ни система не обладали.
Значит, «чент»… Человек, обреченный умереть в определенную дату, обозначенную в собственном ДНК.
Таких детей исследовали сразу после рождения – опознавательным знаком служила точка в окружности на запястье, - а после, согласно законодательному праву, забирали у матерей, чтобы поместить в интернаты. Позволяли пробыть в семье год, если соглашались родители. А те почти никогда не соглашались - привязывались, потом плакали.
Дарин уехал в интернат в возрасте одного месяца.
И умереть, согласно предсказанию, ему предстояло через тридцать два дня.

Она зачем-то распечатала его фотографию, взяла с собой в постель и долго не гасила ночник.
«Уровень радости жизни: двенадцать процентов…»
Один из максимально низких.
Хотя, какая радость, если скоро умрешь?
Чуть ближе, чем обычно, посаженные глаза, настороженный взгляд, застывшее в зрачках неприязненное затравленное выражение – оно стало ей понятно. И вот почему морщины на лбу и плотно сжатые губы, вот почему нет улыбки в ауре.
Чент. Месяц жизни.
Жаль, что Павл не смог удержать иллюзию – у него так хорошо вышло.
«Давай сбежим…»
Касание щеки, невеселое веселье во взгляде, безуминка в словах – желание сбежать от судьбы хоть куда-нибудь, хоть на край земли, хоть за небо…
И он действительно выглядел так, будто присутствовал здесь: удивлялся по-настоящему, изумлялся, назвал ее апартаменты «хатой».
Чтобы уточнить значение слова, ей пришлось открыть человеческий словарь.
Забавно.
Фотография отправилась под подушку; Эмия погасила ночник.
Вздох и тоска в воздухе – не посчастливилось ей спать, обнятой человеческим мужчиной.
Павл в наказание ночевал стоя и возле своей розетки.

Глава 2.

Утро.
Калея была сегодня отчаянно-рыжеволосой, почти что красной – Эмия, чтобы не раздражать глазные рецепторы, старалась не смотреть в сторону. Щелкали по клавиатуре пальцы; всплывали фотографии, имена, описания совершенных поступков. Туда-сюда ходила манна – сливалась из одних столбиков, наполняла другие.
Эмии некстати подумалось о том, что у Дарина в запасе всего три единицы – ничтожно мало. Наверное, часто злился, отчаивался, хандрил. Может, редко помогал товарищам, а, может, совсем этих самых товарищей не имел. Не часто был благодарным…
«А она в его случае была бы? За обрубок жизни?»
Ей нужно думать не о нем, а о тех, кто на экране.
Однако вчерашнее фото теперь покоилось в сумочке между листами блокнота, куда иногда в приступах вдохновения, записывались стихи. Довольно примитивные – люди часто писали лучше, - но ей нравился сам процесс.
- Ты вчера отказала Романосу?
Калея отчаянно любила сплетни – собирала их так тщательно, как не собирала утреннюю прану с листьев небесных васильков.
- Отказала. Решила вечером поработать.
- Послушай, ты уже пала ниже облаков в моих глазах. Поработать? Вечером? Он, между прочим, собирался сделать тебе сюрприз: встретить тебя, увитый в гениталиях цветами родондроса, голым. Пригласил Юпитреса…
- А Юпитреса для чего?
- Чтобы вам было веселей…
Ох уж эти групповые забавы! Куда делись старые ценности, почему плотский произвол ныне считается лучшим развлечением? Хотя, так было во все времена.
- Я семью хочу…
- Так с чего-то нужно начинать?
- С чувств. А не с телесных утех с Юпитресом.
- Зажатая ты! - припечатала ее, словно штампом «старая дева», подруга. – Скучная до невозможности. Сегодня представление чешуйчатых нимф на Зарраканском Пруду. Идешь?
- Нет…
- Слушай, может, твой Павл так хорош, что ты из дома не выходишь?
- Может.
Эмия уже забыла, насколько хорош Павл. Но помнила о том, что всегда думала о нем, как о роботе, даже если поддавалась уговорам на редкие ласки.
- А-а-а, - Калея прищурила глаза, - я поняла! Ты метишь на место в Верховном Конгломерате, выслуживаясь сверхурочно, так?
- Наверное.
Лучший способ запутать чье-то любопытство – это соглашаться со всем сказанным.
«Место в Конгломерате?» Творить Небесное Законодательство? Вот это точно скучно.
Эмии вдруг подумалось о том, что девяноста семи единиц манны хватило бы Дарину для того, чтобы продлить жизнь до «бесконечности». Человеческой, конечно же. Если бы он принес их к Жертвенным Воротам…
А в памяти опять фото.
- Я обедать. Идешь?
- Через пять минут.
- К нам в отдел пришел новенький, хочу посмотреть.
- Расскажешь потом…
Конечно, расскажет – не сможет не рассказать.
- Если не просидишь тут до вечера, увидишь его сама. Говорят, красивый неимоверно – златогривый, крепкий, ляжками похож на кентавра.
- Очень… сексапильно, - пробубнила Эмия безо всякого интереса.
- В общем, жду внизу.
- Угу.
«Девяносто семь единиц».
У нее в запасе будет сто своих. Если… Если…
Нестабильно и часто забилось любопытное сердце.
«Интересно, можно ли с собой прихватить еще девяносто семь?»

*****

Жуя листья салата в ресторане, она выглядела так сосредоточенно, будто проворачивала в уме схемы строения Вселенной.
«Девяносто семь - мало».
А если форс-мажор? Приступ агрессии, вспышка ярости, случайно вырвавшееся проклятье? И минус драгоценные крохи сияющей субстанции – Эмия однозначно должна иметь в запасе не меньше ста единиц. Лишних. Их нужно сразу же «законсервировать» на точных условиях передачи…
Черт, она собралась на Землю?
- … ты меня слушаешь? Говорят, если намазать его на запястья, то всему телу такие ощущения, как мурашки, только частые и яркие…
Эмия не слушала. Ни про чудо-крем, ни про новую колесницу Эриоса, ни про возможности левитирующих Богов дышать под толщей речных вод – «ведь они тогда и в бассейнах смогут, представляешь?»
Чушь какая… При чем здесь бассейны?
Что она помнит о наказании Эфин, преступивших закон? И преступление ли это, если она захватит с собой лишний сосуд с манной? Нужно вечером больше узнать о развоплощении – правила, запреты, ограничения… Чтобы без сюрпризов.
- Вот он! – зашептала Калея так громко, что вся женская половина ресторана моментально повернулась и посмотрела на вход. – Зареон, наш новенький!
Со всех сторон ахали, сладострастно содрогались, обмасливали взглядами высокого и ладно сложенного мужчину. Сладко в предвкушении чмокали напомаженные губы; тек по залу шепоток с придыханием.
Эмия смотрела на парня с золотистыми волосами до плеч, как на старый поцарапанный комод, заполненный макулатурой, – не на Зареона даже, сквозь него. А заодно сквозь стены ресторана и пространство Астрея – на воображаемое лицо Дарина, прототип которого существовал где-то на Земле.
И бился в уме один-единственный лишенный логики вопрос: ей будет с ним рядом так же… как с Павлом во время последнего танца?

*****

Первая тысяча лет – ваш «век» развлечений, учили Старшие Боги. Наслаждайтесь праздным бытием и ничегонеделанием. Отдыхайте, воспевайте Создателя, творите, восхищайтесь, живите в радости – заслужили.
Старшие призывали молодых поклоняться Кронису – Богу времени – тому, кто лично отбирал души, которым предстояло обрести божественное воплощение.
Эмия, Калея, Зареон, Юпитрес и еще десятки им подобных - молодняк. Когда-то в далеком прошлом люди, достигшие «земного» просветления, те, кто набрал максимальное количество манны благими поступками.
Заслужили…
«Пройдут годы, и ваша праздная жизнь дополнится ответственностью – вы приобретете новые роли в повелевании людскими судьбами, обретете могущество…»
Могущество Эмию пока не интересовало. А вот определение «пройдут годы» навевало на нее такую пресную скуку, какую не навевала бы обещанная следующие три тысячи лет по утрам сваренная на воде овсянка.
Пройдут годы…
Если Кронис когда-то ее отобрал, значит, чувствовал в ней божественный потенциал.
Однако, похоже, не учел того, что Эмия в роли человека не нагулялась.

*****

- Снова стать этим человеком? Ты уверена, Эфина?
- Уверена. И дай ему полный доступ, как в прошлый раз.
- Я уже говорил, что полный доступ более невозможен.
- Дай максимально полный из дозволенного. И просто побудь им.
Павл будто ревновал.
- Давай, я жду.
Вздох, раздражение, насупленный взгляд – нет, она позволила этому роботу выказывать слишком много эмоций.
- Он тебе нравится?
- Не твое дело.
- А что в этом доме мое? Заряжаться? Вытирать пыль, мыть полы, посуду?
- Павл!
- Слушаюсь, госпожа.
Трансформация сопровождалась длинным и укоризненным вздохом.

На нее снова смотрел другой. И поле в квартире изменилось, завибрировало незнакомыми эмоциями. А взгляд такой, какой ее робот никогда не смог бы сымитировать, – удивленный, раздраженный, делано-безразличный. Все потому что где-то очень больно внутри.
Она видела, как стоящий перед ней человек привычно старается защититься от того, что не понимает, боится снова испытать страдания – вероятно, сейчас Эмия ему снится. Или чудится в мыслях, и он не понимает, зачем и почему.
- Привет.
Павл зажал Дарину и рот, и мимику, и движения.
- Помнишь меня?
Во взгляд прокралась дерзкая, но почему-то грустная улыбка – мол, помню, только «что толку?»
- И я тебя помню.
Чужое для него тело, чужие глаза, прикинувшиеся его собственными – Дарин глядел на Эмию словно давным-давно запертый в клетке зверь, чья шерсть давно свалялась. Зверь, который давно отвык от вкусной еды и свободы, покорился судьбе и теперь лежал в дальнем углу, ожидая кончины.
- Не грусти, слышишь?
Она коснулась своими пальцами теплой мужской руки, ободряюще сжала ее.
Павл смог блокировать многое, но все же незнакомый ей доселе запах мужской парфюмированной воды пробрался наверх вместе с аурой. Эмия приблизилась к мужскому лицу и вдохнула запах кожи – другой, человеческий, едва уловимый. Моментально вскруживший ей голову тем, что был другим, запретным здесь.
- Скажи, а я тебе нравлюсь?
Сквозь зрачки мелькнуло раздражение Павла.
А Дарин смотрел на нее иначе – как на торт, который он никогда не попробует и который давным-давно перестал хотеть. Зачем травить душу чувствами, которых не испытать?
- Ты любил когда-нибудь?
Он схлопнулся болью и раздражением – отстань с дурацкими вопросами.
- Хочешь попробовать? – не отставала Эмия. – Хочешь? Вместе?
Никогда она не видела такого взгляда – тоскливого, усталого, совсем на самом деле не злого. Просто Дарин давно перестал верить в чудеса, еще с интерната.
- А хочешь, я приду? - Эмия чувствовала, что не может сглотнуть ком, вставший в горле. – Приду на самом деле?
И вдруг почувствовала, как ее пальцы порывисто сжала мужская рука, – хочу, приходи.

Павл взбрыкнул, как пришпоренный в области паха бык:
- Вот же какой… упертый! А сила воли! Пробился через защиту, руками задвигал! Да меня из-за него пожизненно деактивируют…
Робот стал собой, но его вид отчего-то стал Эмии неприятен.
- Умолкни.
- Я, между прочим,…
- Два часа полного молчания!
Она вдруг приняла решение. Дурацкое, спонтанное и, вероятно, самое глупое за все время пребывания в Божественной ипостаси.
Дарин пробился сквозь чужую защиту… смог.
Он был человеком – диким, неудержимым, спонтанным, не забывшим о том, как это – сильно чего-то хотеть.
А она вдруг поняла, что без длительных дум относительно «за» и «против» променяла вечную жизнь на грядущие тридцать дней неизвестности.

Глава 3.

(Kodaline – Autopilot)

Центр трансформации располагался в правом крыле здания Верховного Суда, на который Эфины и смотреть-то лишний раз не рисковали и куда Эмия этим утром шла вприпрыжку.
Всю дорогу вился вокруг нее веселый, пахнущий гвоздикой и сахарной пудрой ветерок, любопытствовал – куда идешь, зачем? Слизывал с лица попутчицы хитрую улыбку – отражался в глазах прозрачной синевой бескрайнего купола.
Через два часа вспыхнет над Белоснежной Башней радуга, и прозвучит по всему Астрею ангельский аккорд, но Эмия его уже не услышит. И Калее придется временно поработать одной. Ничего, ей дадут другую сотрудницу – возможно, следящую за модой, - им будет о чем поговорить…

*****

- Эфина Эмия Адалани, уверены ли Вы в своем решении о развоплощении из божественной ипостаси и желании приобрести на время тридцати Земных дней ипостась человеческую?
- Уверена.
- Тело: мужское или женское?
- Женское.
- Возраст?
- Двадцать два года.
- Желаемая внешность?
Эмия сошла со светящегося подиума, на котором стояла и подошла к высокому зеркалу.
Внешность? Внешность… Надо же, она не придумала заранее и теперь смотрела на себя с замешательством. Молчал Перерождающий Оракул – позже она должна будет шагнуть ему в пасть для того, чтобы изменить и форму и смысл.
Нужно придумать быстрее. Совсем не хочется, чтобы весть о ее решении разнеслась по всему Астрею и привлекла внимание Старших Богов, которые обязательно нагрянут для того, чтобы «втолковать» ей, к чему ведут поспешные действия, сформированные незрелым разумом. К тому же Старшие обязательно заметят, что она растворила в своей ауре сто лишних единиц манны, которые соберет обратно эфирный флакон по прибытию на Землю. Оракул о них не спросит – не его это поле интереса, - а вот остальные…
- Я останусь такой же, – приняла она быстрое и спонтанное решение. Такой же – это молодой девушкой с симпатичным лицом, чуть зауженным подбородком и веселыми серыми глазами. Густыми прямыми волосами цвета льна, чуть вздернутым носиком и озорной улыбкой. В конце концов, Дарин видел ее именно в этом образе – том, который она не меняла на протяжении последних месяцев, - уж очень чистым и светлым он ей казался.
«А, может, он мечтает о томной красивой женщине?» А она – больше девчонка…
Но сердце подсказало – нет, Дарин не падок на форму, скорее, на содержание. И лучше такой, какая она есть сейчас.
- Закрепите образ в вашем сознании.
- Закрепила.
- Фиксирую.
Эмия – нагая - шагнула обратно на подиум. Да, она не «выпуклая», как Калея, зато легкая, тонкая и гибкая. Грудь есть, попа есть…
Большой зал с подиумом в центре был залит белым светом. Вихрились вокруг округлой площадки золотые восходящие потоки; мерцали и плыли далекие, без единого угла стены.
- Эмия Адалани, будут ли у Вас дополнительные пожелания перед тем, как Вы временно потеряете Божественную форму?
- Будут, Оракул. Мне нужна одежда, обувь, украшения, – подумала. Неуверенно добавила: – Сумочку, наверное…
Она так давно не была женщиной, она совсем не помнит…
- Что-нибудь еще?
Поле вокруг здания Суда вдруг завибрировало, заволновалось – Старшие!
- Нет! – почти что взвизгнула Эмия. – Отправляйте сейчас.
- Знакомы ли Вы с последствиями потери единиц Небесной Манны во время…
- Знакомы. Отправляйте!
Откуда-то издалека звучали низкие и зычные голоса. И голоса приближались.
- Отправляю.
Верхний Мир растворился до того, как в Зал Трансформации вошли гости. И сразу после от страха бухнуло сердце Эмии – возможно, Верхний Мир только что исчез для нее навсегда.

*****

Земля.

(The Script – I'm Yours)

В пыльное стекло аптеки она смотрелась, как не смотрелась ни в одно другое зеркало на свете – касалась то собственных прямых и длинных светлых волос, то воротника драпового бежевого пальто с аккуратным пояском и приколотой на груди брошью. Трогала себя за кончики ушей, все желала ущипнуть – вдруг проснется? А там Калея, Павл – они скажут: «Ты спала…»
Но нет, здесь Земля.
Новая Эмия. Человек. И теперь ничто не изменит этого – тридцать дней новой жизни. Она до сих пор поверить не могла – в окне аптеки, сквозь которое виднелись витрины внутренних стендов и очередь к кассе из трех человек, на нее смотрела симпатичная и довольно наивная на вид девчонка. Совершенно человеческая.
- Нет, здесь, в Бердинске, этого лекарства не бывает, - проскрипела, жалуясь кому-то, старушка за спиной, - только, если ехать в Колмогоры. А там за автобус только двести пятьдесят рублей отдашь (и это с пенсионным!) – какой смысл?
Дул промозглый мартовский ветер, соломенные волосы трепались вокруг лица, облепляли щеки, закрывали глаза – Эмия убирала их пальцами и вновь смотрела на собственное удивленное отражение.
Бердинск, верно. Хорошо, что Оракул расслышал, когда она диктовала адрес. Улица Ставропольская – все, как просила, - номер дома не важен. Разберется.
- Все, хватит на улице есть! Вторую конфету дома развернешь…
Мальчишка лет пяти канючил громко и с толком – ворчащая мать почти сдалась.
Это этим людям еще вчера, сидя за компьютером, она начисляла манну. А сегодня они стали ее ближайшими соседями на ближайший месяц. Как странно, как чудесно и замечательно. От того, что Эмия неожиданно ощутила бурный поток радости, смешанный с перчинкой страха, она рассмеялась. Еще раз оглядела себя в стекло с наклеенным справа листом «Пенсионерам скидки 10%», покружилась вокруг собственной оси, почувствовала – еще секунда, и от ее улыбки треснут щеки.
«Теперь нам с тобой жить, тело. Тридцать дней», - она мысленно пообещала себя беречь, возбужденно вздохнула, бегло оглядела собственные коричневые сапоги, сумочку, мысленно поблагодарила Оракула за теплые колготки.
Хитро взглянула на небо и прошептала Калее:
- Сегодня ты работаешь одна.

Вокруг урны валялись окурки, бумажки. Здесь плевали прямо на тротуары, ругались слишком громко, иногда толкали друг друга плечами. Запрыгивали в автобусы с заляпанными слоем грязи боками, смотрели сквозь друг друга и постоянно спешили.
Здесь куда-то спешило все: порывистый и колючий ветер, переменчивые и слишком быстрые, совсем не как над Астреем непостоянные облака. Бежали по своим делам люди; бежала рябь по лужам, бежало время. Спешили выстрелить из бутонов почки – у всех срок ограничен, всем нужно что-то сделать, что-то успеть, хоть как-то и хоть сколько-то пожить.
Эмия не бежала.
Она смотрела на тонущие в лужах возле талых сугробов стволы деревьев, на покрытый бурой кашей асфальт, слушала матерки поскальзывающихся на льду людей и улыбалась.
Да, слишком много энергии, спешки и жизни. Слишком холодно ушам и коленкам, слишком ярко светит весеннее солнце и чрезмерное количество хаоса и сумбура.
Все, как она хотела. Земля.

Что она скажет ему, ведь совсем не подготовилась? Отсюда до автомастерской всего несколько домов – вчера она весь вечер изучала карты Бердинска.
Почему-то неуверенной стала походка, и зажило собственной жизнью в груди сердце – затрепыхалось обеспокоенно и быстро. А Эмия пила давно забытые ощущения и чувства, как недавно Калея нектар – с упоением и наслаждением. Все подряд: страх, неуверенность, робость, тревогу – как это, оказывается, красиво – быть человеком. Как трепетно…
На перекрестке она свернула направо и практически сразу увидела одноэтажное некрасивое здание-коробку с длинной лентой-надписью под крышей «Автотехцентр «Спектр».
А после его, Дарина, который курил вместе с приятелем у открытой двери гаражного бокса.
У нее пересохло во рту.
Одно дело – копия в виде Павла, другое – живой человек, настоящий. С эмоциями, пережитым опытом, привычками, характером. И на короткий миг Эмии показалось, что она недооценила поставленную перед собой задачу.
Заколебалась и тут же встрепенулась – полчаса назад сделалась человеком и уже поддалась волнению?
«А здесь действительно накрывает. Так и поверишь, что бессилен перед обстоятельствами…»
Только она не человек, а Эфина. И времени в обрез.
Как только загорелся зеленый, Эмия шагнула на замызганную и бесцветную, как и весь город после долгой зимы, «зебру».

(Danny Wright - Still)

- Девушка, Вам чего?
Пахло сигаретным дымом.
Черноволосый сосед Дарина разглядывал подошедшую девушку со смесью веселья и удивления, Дарин равнодушно и чуть исподлобья. Когда разглядел лицо гостьи, сморщился, будто от головной боли, после нахмурился и отвернулся.
- Вы по поводу «Опеля»? Он еще не готов. Часа через два приходите.
Чувствовалось, что веселый друг вовсе не прочь поговорить, но Эмия на него не смотрела.

Синяя стеганая куртка, поднятый ворот; отросшую и спадающую на лоб челку трепал шальной ветер. А глаза все такие же – настороженные, невеселые. Губы поджаты; сигаретный дым он выпускал через ноздри умело и устало.
- Дарин Войт? Мы можем поговорить.
- С «тобой»? – тут же заглумился друг. – Дар, а ты не говорил, что замутил с красоткой! Как Вас зовут, милейшая? Я – Стас.
- Наедине, – с нажимом, игнорируя Стаса, произнесла Эмия.
- Ну, не хотите, как хотите…
Протянутая ей для знакомства рука исчезла.
- Вы кто? - выдохнул после очередной затяжки Дар. – Если по мотоциклу, то он еще…
- Я по другому поводу. Отойдем?

На нее смотрели неприязненно и недоверчиво.
- Что Вам?
Куда-то подевалась и вежливость, и официоз. Как только Дарин понял, что перед ним не клиентка, то моментально растерял всякое терпение.
- Мы знакомы вообще?
- Мы знакомы… заочно, - отозвалась Эмия осторожно. – Скоро познакомимся лучше.
А на лице напротив крупными буквами: «Не люблю ни сюрпризы, ни незнакомцев». Он вообще, по-видимому, мало что любил в этой жизни.
- Ты – Дарин Войт, двадцать четыре года. Родился в Бердинске, в роддоме номер два, откуда почти сразу же отправился в интернат, так как от тебя отказалась мать. Ты – «чент»…
Если бы она в этот момент пинала его по яйцам, а заодно обзывала бы «ссыклом и гребаным ублюдком», то и в этом случае выражение на лице Дарина выглядело бы приветливее, чем теперь. Куда-то в сторону полетела недокуренная сигарета; на челюсти напряглись желваки. Но Эмия знала, что делала, и потому тараторила, как автомат.
- Ты родился седьмого апреля, но до своего двадцать пятого дня рождения ты не доживешь, потому что в запасе у тебя осталось ровно тридцать дней…
- Ты… кто такая вообще?
Он уже ее ненавидел – она только что безжалостно вколотила гвоздь в самые больные места.
- Я? Эфина.
- Эфина?!
Эмия никогда не слышала столько насмешки и презрения в голосе одновременно.
- Вали домой, Эфина, поняла?
Да, здесь знали о Богах и Верхнем Мире, хоть с небожителями сталкивались не часто. Гораздо чаще после того, как в лесах возникли Ворота, но все-таки редко.
- Я хочу тебе помочь.
- А я просил? Давай, вали домой, наверх или в психушку. Вали, поняла?
Ее гнали с таким напором и злостью, что кожа Эмии пузырилась от невидимых ожогов.
- Ты не понимаешь, всего сто единиц манны – они все для тебя изменят. И они у меня есть.
Он плюнул ей под ноги, а после резко развернулся и зашагал прочь.
- Ты сможешь сделать свою жизнь бесконечной. Как у других.
- Пошла прочь! - прорычали ей, не оборачиваясь.
Коротковолосый затылок; поднятый воротник куртки. Резвый ветер дул так, что у нее заиндевели и щеки, и нос.
Когда раздраконенный мужчина скрылся в недрах гаражного бокса, Эмия вдруг ощутила, что растеряна – куда ей идти? За ним? Куда-то еще?
Сменился на красный сигнал светофора – встали машины; тронулся по зебре одинокий пешеход. Зеленый, снова красный, снова зеленый…
Выглянул из-за створки двери «друг Стас», отыскал глазами стоящую у угла дома Эмию и тут же скрылся внутри. Доложил, наверное, что враг все еще «у ворот».
Носки ее сапог залил мутной жижей проехавший на высокой скорости грузовик.

*****

(Pianomania – Прощай, жестокий мир)

В интернате, где он рос, им часто читали сказку про Великих Эфин, которые иногда спускались с небес, чтобы помогать людям. Он верил в нее с такой яростью и нажимом, как не верил в то, что за ним когда-либо придет мать.
Мать не придет. Приходили за другими детьми из других интернатов, но не за «чентами». Кому нужен ублюдок? «Даром» его, наверное, прозвали в честь дара Богов – первого в семье ребенка, - но он оказался проклятьем. Тихим, угрюмым сорняком, вырванным из почвы сразу после рождения, но не потерявшим желания прожить свой короткий срок хоть как-нибудь.
Заветную сказку он помнил слово в слово – для него, маленького, священное писание: «Коль будешь ты добрым сердцем, открытым миру, смелым и сильным, сумеешь пройти три испытания, а после я дам тебе то, чего желаешь ты, – жизнь долгую, почти бесконечную…»
Маленький Дар обещал себе быть смелым. И еще самым добрым, самым сильным, самым…
Он упрямо сжимал зубы и терпел, когда его колотили под лестницей, – ведь смелые не бьют врагов (понял, что бьют, но позже), прилежно учился читать и писать (Бог ведь выберет достойного и, значит, человека ученого?), не плакал, когда отбирали игрушки, – учился делиться, хоть и жалко… Зубрил учебники, которые другие закидывали под кровати, воспитывал себя стойким.
«Он вырастет достойным. И Великий Эфин увидит в нем настоящего человека, получившего по ошибке короткий жизненный срок, обязательно исправит несправедливость…»
За окном часто шли дожди, покрывалась озерами луж ведущая к центральному входу детского дома дорожка; мок вдалеке ржавый забор, сквозь который просматривалась улица. Дар пристально разглядывал прохожих – каким он будет, его Бог?
Летел над улицами снег, вставало солнце, вспыхивали и гасли дни – всё мимо, все бегом. Таяли сугробы, распускались почки, выстреливала листва. Становились тесными чужие ношенные вещи – ему выдавали новые. Такие же ношенные, чужие. Стаптывались одни ботинки за другими, все басовитей голосили ребята на игровой площадке; младшая группа пополнялась новыми «уродами» - ни в чем неповинными малышами, родившимися с меткой на запястье.
Он иногда ходил на них смотреть. Осторожно гладил по мягчим щечкам, спящих.
Великий Эфин все не приходил.
И росла вместе с Даром мысль – может, он недостаточно хорош? Не настолько смел, добр, честен, чист?
Отчаяние росло вместе с разочарованием.

В автомастерской он доживал свои последние дни. Давно научился существовать параллельно с этими стенами, запахами машинного масла, железа, бензина, научился соседствовать с людьми, не пересекаясь и не впуская их в свою маленькую вселенную. Для чего? Коллеги? Да. Но друзья не для него, равно как и нормальная семья – жена, дети, внуки. Кто захочет рожать от чента? А вдруг ребенок тоже родится уродом? Дур не находилось.
На его запястье давно тату, скрывающее метку, – вместо точки и окружности птица и солнце. Символ души, вырвавшейся из круга, символ надежды. Пусть тело - клетка, но он свободен.
- Слышь, твоя знакомая все еще там… - докладывал Стас, внимательно зыркая на перемазанного по локоть в масле Дара. – Так и стоит на углу.
- Пусть стоит.
И больше ничего не добавлял – нырнул, как и привык, в работу, которая, пусть скудно, но кормила, позволяла снимать обшарпанную однушку. Есть, где спать, есть, где выпить утром чай.
- Может, позвать ее сюда? Она там мерзнет.
Дар хмурился и молчал.
Пусть мерзнет, если аферистка. Их таких много лет десять назад развелось – мошенников, пытающихся выжать последние деньги из чентов (заплати, и я продлю тебе жизнь). Они прикидывались Богами, посланниками Богов, непонятно кому платили, чтобы узнать про мутантов, а после с наглыми ухмылками заявляли о том, что «квартира в обмен на жизнь, это ведь не дорого?»
У него не было квартиры. Ни машины, ни скопленных денег - ничего. Бывали ченты, которые жили по сорок-пятьдесят лет – им хотелось пожить подольше, насладиться накопленным, но Дар добра не нажил – этой дуре придется утереться.
«Как можно делать деньги на чужом горе?» Он задавался этим вопросом и не находил ответа. Как? Что у таких людей в груди вместо сердца? И ведь находились те, кто продавал последнее, занимал, отдавал… А после куча заявлений в милиции.
Приладить втулку, закрутить гайку, затянуть, протереть – последовательность привычных действий. На ужин он купит пельменей – хотелось хоть чем-нибудь порадовать себя напоследок.
- Еще стоит, - фраза от Стаса через час.
Пусть стоит.
Он давно не наивен и не верит ни в Богов, ни в ту легенду-сказку. Тем более что первых достоверно никто не видел, а последнюю давно, чтобы не плодить мошенников, перестали читать в детских домах.
В интернат, в котором вырос, он собирался отправить то, что имел: купленный два года назад диван, набор инструментов и коллекцию моделек мотоциклов в количестве восьми штук.

С работы он выходил, подготовленный к разговору, почти остывший.
Девчонку, глядевшую на него со смесью жадности и надежды, увидел почти сразу же и опять против воли вспыхнул:
- Поговорить хочешь? Ну, давай, поговорим…
Ей пришлось пробежать за ним почти два дома, прежде чем он свернул в пройму между пятиэтажками и остановился, намеренно встал в глубокую, полную колотого льда лужу, чтобы у «гадины» промокли ноги.
- Что? Говори!
Она выглядела запыхавшейся, растрепанной, но удивительно настойчивой.
- Дарин, я могу тебе помочь… - повторила слова, проехавшиеся по его мозгу грубой наждачкой.
- Это я уже слышал. Говори! Где мои данные взяла, говори, у кого информацию купила? И еще - зачем?
- Я…
- Что тебе нужно от меня? Денег? – он не давал ей и слова вставить. - Мне, знаешь ли, родители наследства не оставили, как некоторым, - продавать нечего. Нет у меня денег, усекла?
Последнее слово прорычал так зло и громко, что на него испуганно и укоризненно покосилась проходящая мимо со старой тканевой сумкой старушка.
«Иди своей дорогой, бабуся…» - хотел прорычать, но лишь сильнее стиснул зубы.
Здесь, в невысоком тоннеле между домами, на стенах переливались желтые, отражающиеся от ручьев блики – снаружи садилось солнце.
- Отстань от меня, в последний раз прошу. По-хорошему.
Он готов был дать ей по морде, если придется, – все равно терять нечего.
- Мне не нужны деньги. Зачем?
Его знакомая при этих словах выглядела такой простой и бесхитростной, что, будь он не здесь и не сейчас, а при других обстоятельствах, поверил бы ей безоговорочно. Удивленные и чуть напуганные его агрессией серые глаза, обиженная морщинка на гладком лбу – девчонка будто до сих пор мысленно вопрошала, зачем ей могли быть нужны деньги?
Действительно, зачем, - чуть не крякнул он ехидно. И в очередной раз словил сводящее с ума мимолетностью чувство, что уже где-то видел ее раньше, – но где? Точно не в мастерской, не в магазине возле дома, где брал продукты, не во сне, кажется.
Как будто в параллельной жизни…
Эту мысль Дар прогнал.
- Тогда что нужно?
- Я хочу тебе помочь.
- Помочь? Зачем?