Подписка! Принцесса Изабо и я. Ната Чернышева

НАТА ЧЕРНЫШЕВА

ПРИНЦЕССА ИЗАБО И Я


АННОТАЦИЯ


Почти у каждого из нас есть загородные родственники возраста «столько не живут». И, конечно же, у каждого есть родители с загребущими видами на твоё законное лето. Любой косяк, даже самый маленький, любая провинность, и ты - в глуши, где волки добровольно вешаются от местных перспектив: выть им, бедолагам, не на что, настолько всё запущено.
Я ехала к тётке моей матери с камнем на загубленной юности. Но даже представить себе не могла, насколько разнообразной окажется заранее похороненная в мыслях маленькая жизнь! Черти, поднятые скелеты, агроферма эта, «Ешь отличное»…
А началось всё с выброшенных автомобильных покрышек…


ГЛАВА 1


Грохот сотряс Камышовую улицу. С соседних деревьев снялись вороны и подняли дикий грай. А со стороны гаражей повалил чёрный дым.
- Склепка-а-а-а! Вырвигла-а-а-азова! Убью! В ментовку сдам!
Одиннадцатилетнее образование – зло. Знаете, почему? Нет, я не про дым за гаражами. Просто, дорогие взрослые, вы записали в категорию несмышлёных детей толпу давно уже не маленьких личностей в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет. Между прочим, сами постоянно заявляете, что в старину на таких пахали. В старину пахали, а в современности в вате держат, шагу не сделай. Пиво нельзя, курить нельзя, матом выражаться – ах и ой, безобразие. А что на заборе тогда писать? Санька плюс Манька равно любовь? Ах, тоже нельзя, потому что Санька Колесниченко девочка… Тьфу.
Зла не хватает.
Асклепия Вырвиглазова, в просторечии - Склепа, Склепка и Склепушка, это я. Спасибо родителям и за фамилию, и за имечко. Чуть ли не с самого горшка я закалялась в суровых битвах. Мямля с таким именем долго не проживёт. То есть, физически жить будет, конечно, однако качество жизни окажется глубоко в навозной яме. Чем так жить, лучше сразу повеситься.
Вешаться я категорически не желала.
Поэтому советы папы я охотно брала на вооружение: «Обижают? Пальцем в глаз! Оправдывай фамилию, доча. Пусть все вокруг знают, что наша Склепа - это больно!»
И напрочь игнорировала мамины вскрики: «Ты же девочка, Склепушка! Как ты могла воткнуть шило в, пардону прошу, попу своего одноклассника! Где ты взяла это шило?!»
Так и жили.

В тот день у крытой мусорной площадки кто-то оставил лысые покрышки. Штук шесть, сложенные одна на другую. Они стояли печальным столбиком и прямо умоляли сделать им весело, на коленях, можно сказать, валялись. Я откатила их за гаражи и задумалась.
Вдоль Камышовой улицы идёт Восточный канал, заболоченное, диковатое место. Если встать спиной к гаражам и заткнуть уши, то легко вообразить, будто находишься вдали от цивилизации. На том берегу – берёзы, берёзы, берёзы, камыш – сухостой с прошлого года и молодая поросль. Утки рассекают, обычные кряквы, но попадаются и чёрные лысухи. И вообще, город исчез, а вокруг совсем другой мир. Мир магии и меча, мир, где ты можешь развернуться с размахом, мир… замечталась. Эх. Не бывает порталов в другие миры, это сказки, всякий знает.
Наши предки скатывали в воду на праздник Купалы так называемое солнечное колесо. Поджигали его и пускали по склону. Не потухнет, утонет сразу – к добру.
А у меня здесь целых шесть колёс, и каждое пригодится.
Я очень хотела поступить в Театральный Институт на Моховой.
Не смотрите на мой нос! Не надо на него смотреть. Лучше посмотрите на известных, но не так чтобы красивых актрис: они смогли, а я чем хуже?
Родители мои порывы не понимали. Папа считал, что с отличными оценками по математике в аттестате надо идти в Политех, на айтишника. Мама собиралась растить из меня хирурга, забыв спросить у меня, как я отношусь к такой непростой профессии. А я что? Кровь-кишки… да никогда в жизни! Не уговаривайте даже.
Хотя медицина – интересная штука. На фармацевтический пойду, если в Театральный не примут. Я же имею право подавать документы в пять вузов сразу, вот и подам. Где пройду, туда и пойду. Вот бы в Театральный взяли…
Нет уж, посмотрите на себя в зеркало сами. Критически. И скажите, пожалуйста, - не мне, мне не надо, себе скажите! Кто, по-вашему, должен играть злодеек, чёрных колдуний и прочих стерв? Неужели прекраснокудрые блондинки с голубыми очами, точёными носиками, пушистыми ресницами и тонкой талией?!
В любом случае, до окончания школы оставался ещё год, одиннадцатый класс. В русском языке я была уверена на все сто, а вот литература вызывала сомнения. Но сдавать надо будет именно литературу, если я хочу в театральный…
… Проклятые покрышки не горели. Вообще. Спички гасли, зажигалка обжигала руки, но не резину.
- Думай, Склепка, - сказала я себе, - думай, два тебе за пироманию. Думай лучше, косичку заплету.
Любимая присказка нашей учительницы по химии. При воспоминании о ней полыхнуло нерастраченной злостью. Гнобление, травля, предвзятость, - вот это всё. Наверное, не надо было всё-таки ей мокриц в папку с учебными материалами подкладывать в седьмом классе… Первое впечатление – самое важное.
А с другой стороны, даром, что ли я этих мокриц из-под гнилых досок весь вечер выколупывала? Кому-то надо было их пристроить, и я выбрала учительницу химии. Зря, как выяснилось очень скоро, но кто же знал!
Мокрицы оставили в душе химички неизгладимый след. На который впоследствии укладывались один за другим глубокие шрамы. Дымовая шашка, например. Ну! А зачем было объявлять контрольную буквально на завтра? Как будто за ночь можно успеть подготовиться!
Польза, впрочем, была. Исключая перекошенное лицо, на которое всегда приятно было посмотреть в моменте, я вскоре выучила химию на шесть с плюсом, включая дополнительные материалы. Снизить мне оценку стало нереально от слова совсем.
Если резина не желает загораться от спички, значит, надо ей помочь. Например, облить чем-нибудь отменно горючим. Соляркой, как вариант. Где взять соляру, не вопрос, у папы в гараже при желании можно даже урановый котёл найти. И, если уж тырить топливо, то можно прихватить и серебрянки.
Зачем серебрянка? Затем! Берёте пластиковую бутылку, заполняете наполовину головками от спичек, любых, но особенно туристические хороши. Серебрянку туда же, внутрь. Затем тщательно поливаете покрышки соляркой. Полили? Отлично. Зажигалку - в бутылку, бутылку - прямо в центр столбика из шин, как мяч в баскетбольную сетку. И – ложииись!
Бахнуло, как на войне. Но откуда я могла знать, что в гараже, под задней стеной которого я устроила локальный армагеддец, сейчас как раз сосед находится?
Сосед у себя в гараже сделал филиал квартиры. С отоплением, мебелью и телевизором, и даже биотуалетом. Как жена выпрет из квартиры за явление в непотребном виде, так он там и отлёживается. Откуда я знала, что он с прошлого запоя ещё не вылез?! Слежу я за жизнью соседей, что ли?
Полкилометра он гнался за мной с монтировкой в лапах, аж протрезвел. Не догнал. А что вы хотите, возраст.
И пить надо меньше!


***

Домой идти не хотелось, пошла в парк. На входе купила пакет чипсов и охлаждённую колу. Пиво мне продадут без паспорта, у меня физиономия в ту самую двоюродную загородную бабулю, которую я, кстати, только по рассказам и знаю, даже фото в доме нет. Не любит она фотографироваться, и город не любит люто.
Я выгляжу старше своего возраста, что очень огорчает маму, мол, замуж не выйду. А я, может, замуж и не хочу! Что мне там, в этом вашем взамуже, делать? Памперсы, сопли, свекровь, как у Дашки, залетевшей прошлой осенью?
Дашку никто не бросил, квохчут над её сыном все, но школу она оставила. С ней даже поговорить теперь не о чём, все разговоры только о том, как у её Алёшеньки зубки режутся да когда он наконец-то покакал. То есть, она ещё смешнее выражается: «мы». Мы покакали. Воображаю себе эту картину! Мы! Покакали! Не могу!
Не-ет, Дашка потеряна для общества полностью. Ни на гаражи уже с нею не влезешь, ни к трамваю не прицепишься, ни в разлив не сунешься. Нету Дашки! Пропала. Есть коляска, Алёшка и приложение к ним с Дашкиными глазами.
Я не против детей, Алёшка смешной пупс, особенно когда смотрит на тебя своими синими круглыми гляделками, улыбается от уха до уха, и две зубёшки во рту торчат, как у кролика. Рожу и я себе такого, не вопрос. Но когда-нибудь потом, в старости, лет под тридцать. Сейчас-то оно зачем?
Я скомкала упаковку из-под чипсов и запулила её в ближайшую урну. Не попала. Пришлось идти и подбирать. Сорить нехорошо…
А вечером надо мною засверкали молнии родительского гнева. Сосед, подлюга, уже доложился. Выступала, как всегда, мама. Не подумайте дурного, маму я люблю. Но когда у меня подрастёт свой ребёнок, я не буду говорить так много и долго, и уж тем более не в режиме сумасшедшего ора. Если хотите, чтобы вас услышали, то вам должно быть достаточно пяти слов. Тихим, леденящим душу, голосом. И вот папа это прекрасно понимает, в отличие от мамы. Но он у нас вообще молчун по жизни.
- А как поживает уважаемая Наина Кирилловна? – спросил папа, когда у мамы закончился последний воздух, и она замолчала, набирая в грудь ещё порцию. – Не нужны ли ей помощники? Всё-таки пожилая уже… - «женщину» он проглотил, - дама.
У меня мгновенно выпали из ушей все бананы. Папа говорит мало и никогда не кричит, наоборот, он очень сильно понижает голос, когда действительно зол. Себе дороже пропустить хотя бы одно его слово. Знаем, плавали.
А Наина Кирилловна – это вот как раз та самая двоюродная «столько не живут» и есть. У папы с нею какие-то неназываемые проблемы, и просто так, всуе, он её имя не поминает.
Мои дорогие папа и мама посмотрели друг другу в глаза и выдохнули одновременно, с торжеством оборачиваясь ко мне:
- Топинамбур!
Знали бы вы, как мне это не понравилось! В голове сразу замигал датчик Очень Больших Неприятностей. А как у родителей глаза засверкали, вы бы видели. Мне - конец, к гадалке не ходи.
Правда, тогда я даже представить себе не могла размеров явившегося по мою душу полярного лиса. Может, и хорошо. Иначе, зная всё заранее, просто повесилась бы в гараже. Или нет, лучше на берёзе, как раз напротив окна соседа. Чтобы не жаловался!
Вот так мы и оказались на дороге, уходившей всё дальше в лес, очень скоро из нормальной асфальтовой ставшей стрёмной грунтовой. Папа знал, куда ехать, усадил нас в «буханку» и погнали. «Буханка», она же «УАЗ» 2206, у него для рыбалки и охоты, как раз по дебрям рассекать. Древняя, как говно мамонта, но на удивление прочная. Полный привод, высокий клиренс, защита днища, цельнометаллический кузов – пулемёт на крыше ещё установить, и вся тайга наша.
Мне не дали даже толком рюкзак собрать! Прямо с утра разбудили – поехали.
- Зачем тебе смартфон там, где нет интернета? – спросила мама, наблюдая за судорожными поисками проклятого гаджета, вечно он куда-то пропадает, когда нужен вотпрямщас.
- Там даже электричества нет! – радостно сообщил папа.
Здорово он всё-таки разозлился за те покрышки. Мне даже стало совестно. Немного.

***

Всю дорогу я смотрела в окно и беспокоилась, что электричества действительно не будет. Деревня же. Гадюкино. Ну, и названьице! На ум лезла картина маслом: грязь, валяющиеся где попало в лужах свиньи с поросятами и эти самые гадюки, шипящие на каждом углу.
За КАДом жизни нет, это все знают.
Дорога убегала назад и вбок, вначале оживлённая трасса, затем скромнее, ещё скромнее, наконец, вовсе пошла грунтовка. Вдоль дороги тянулись линии электропередач, на старых, чёрных от времени, деревянных столбах в форме буквы Т. Иногда на этих столбах попадались гнёзда аистов…
Увидев первое такое гнездо, я обалдела. Пронзительно-синее небо, огромное гнездо и в нём – черно-белая птица, стоит на одной лапе. Птенцов или яйца не видно, у гнезда слишком высокие бортики. Но сам факт!
Впрочем, аисты скоро примелькались. Радовало, что линия электропередачи не заканчивалась, значит, в деревне не всё так плохо, как меня пугали. Электричество есть! А остальное не радовало ничуть. Вдобавок «буханка» свернула вообще в какой-то палеозой, неба из-за деревьев стало не видно совсем, и остановилась напротив деревянного забора.
Ну, как - забор. Колья, воткнутые в землю, и стянутые проволокой. На вершинах кольев сушились трёхлитровые банки и керамические горшки, висели пёстрые, связанные из полос ткани, коврики-половики.
Елки. Необъятные, седые, макушки где-то в космосе. Влажные запахи грибов и прелой хвои. Здоровый чёрный кошак на столбе у ворот, жмурит жёлтые глазищи и делает вид, что нежданные гости ему до лампочки. Кончик хвоста неожиданно белый и одно ухо белыми пятнами, а в остальном вполне себе ведьминский кот-бегемот. Мэйн-кун? А почему без кисточек на концах ушей тогда… Тьфу, что в голову лезет! Какая мне разница?!
Ворота - добротные, деревянные, с резным узором. Удивительно, зачем при таком хлипком заборе из тощих жердин такие мощные тяжёлые ворота? Что там за ними, бульдозер?
Ну, а дом…
Дом тоже оттуда. Из палеозоя.
Деревянный.
Не современный блок-хаус, а тот, древний, тёмный от времени, сруб с неожиданно современными стеклопакетами, правда, в деревянной же окантовке.
Папа стукнул в калитку, вырезанную прямо в левой створке ворот, специальной колотушкой. «Бум-м-м»,- звук неожиданно отдался во всём теле неприятной вибрацией. Калитка со страшным скрипом подалась вовнутрь, приглашая входить. Первым, помявшись, пошёл папа, за ним мама. Не оглядываясь, будто уверены были: не сбегу.
Сбежать очень хотелось, но – куда? По просёлочной мы отмотали километров шесть, если не больше, а там ещё грунтовка, а за грунтовкой двуполосная по полям, по которой старый автобус раз в неделю если ходит, уже хорошо, и потом только оживлённая трасса. Кинуться за руль, угнать «буханку»? Вряд ли папа такой дурак, чтобы оставить в машине ключ. Он меня знает как облупленную. Делать нечего, вошла я в калитку.
И сразу поняла, отчего Наина Кирилловна нас не встречает!
Она стояла раком над клумбой и высаживала туда петуньи, а рядом прямо на земле завывала портативная колонка. «Раммштайн», лопни мои уши, «Раммштайн»!
Возмущению моему не было предела. Это моя тема! Это я хотела «Раммштайн» по утрам врубать, чтобы вся округа шугалась! Я же как думала? Увижу перед собой согбенную старушку в платочке, бесформенном балахоне до пят и калошах, какими же ещё могут быть деревенские бабки?!
Наина Кирилловна натянула на себя анилиново-зелёные, с фиолетовой полосой, фитнес-бриджи в облипку и такую же майку, на голове у неё сидела, козырьком назад, лихая кепка. Длинную толстую косу, чернущую, без единого седого волоса, она заткнула под пояс, пропустив под штаниной сбоку. Кончик косы, с дурацким зелёным бантиком болтался где-то на уровне колена.
Как Наина Кирилловна услышала наши шаги, я не знаю и не берусь даже гадать. Но она выключила колонку, разогнулась – легко, словно не проработала на клумбе полдня минимум (судя по количеству посаженных петуний, навскидку, штук семьдесят там уже в земле сидело).
Мне будто сунули в лицо зеркало: крупный длинный нос, смуглая кожа, изогнутые мощные брови (повесишься, пока выщиплешь до приемлемого размера!) и тёмная, болотная, зелень глаз. Вот только возраст, всё-таки, взял своё: гусиные лапки в уголках век, жёсткие складки у губ и суровый взгляд, от которого бетонные сваи сами забурятся в землю по самую маковку.
Она упёрла кулаки в бока и сказала вместо приветствия хрипловатым, но совсем не старческим голосом:
- А, блудная племянница. Явилась. Ну, пошли в дом, с дороги блинами угощу!
Я держалась позади родителей и помалкивала. Мне не нравилось здесь буквально всё. Всё было… было… было… Не могу сформулировать. Но всё оказалось совсем не таким, как я себе представляла. А ещё во мне зажглось странное ощущение, будто я здесь уже бывала когда-то. Будто именно здесь мой дом.
Не комната, оставшаяся в родительской просторной квартире, а дом. Весь бабушкин дом. Я украдкой коснулась ладонью деревянной стены. Она отозвалась теплом. И когда шагнула через порог, в лицо будто дунуло порывом горячего ветра с запахом полыни и мёда. Мама с папой ничего не заметили, а Наина Кирилловна резко обернулась и зыркнула на меня зелёным глазом так, что я споткнулась на ровном месте.
Блинчики оказались - язык проглотишь, пальцами закусишь. Огромная стопка, каждый блин смазан сливочным маслом, рядом с тарелкой – плошки со сметаной, жареным на шкварках луком, клубничным вареньем, сливовым вареньем и вареньем абрикосовым. Я безбожно обожралась, наплевав на талию. Ничего вкуснее за всю свою жизнь не ела!
При этом я не раз ловила на себе задумчивый зелёный взгляд хозяйки, и каждый раз тянуло по спине морозом. Неспроста она так смотрит. Но блинчики уничтожали ростки бдительности на корню. Я не могла устоять!
- Понятно, - подвела итог Наина Кирилловна. – Вас привело ко мне полное родительское фиаско в воспитании единственного потомка. Бывает.
- Вы всегда утверждали, что лопата излечивает любую дурь, Наина Кирилловна, - зашёл с козырей сказал папа.
Я поперхнулась блином. Что я слышу? Елейное заискивание? От папы?!
- Особенно если приложить её кое к чьему хребту, - зловеще уточнила Наина Кирилловна. – Да!
Папа зачем-то потёр поясницу, потом сказал с досадой:
- Зачем же сразу по хребту-то…
А у меня в мозгу возникла картинка. Неужели папа получил по хребту лопатой, когда… хм. Когда его застали целующимся с мамой! А иначе с чего бы привечать лопатой постороннего человека?
Тут включилась мама и рассказала в подробностях, как именно я мотаю всем нервы. Преувеличила изрядно, но за мамой водится. Папа угрюмо молчал. Кажется, он пожалел, что приехал. И теперь продумывал, как бы отступить без существенных потерь.
Я подняла взгляд, стала рассматривать деревянный потолок. Да не потолок, а прямо крышу! С этими… стропилами, вот! Поперечными балками, или как их там правильно. Мрачновато, учитывая, что дереву сто лет, если не больше. Но так ничего… Уютненько…
Кого я утешаю! Склепка, ты в аду, попала в него ещё при жизни. Реветь хотелось, но реветь в моём возрасте уже как-то… И стыдно и бесполезно. Можно подумать, рёв заставит родителей забрать меня отсюда к трёпанным чертям обратно в город.
- Оставляйте, - разрешила хозяйка, прервав поток маминой многословности.
- Что? – поперхнулся папа. – И всё? Просто оставляйте и – всё?!
- А чего ты ещё хотел, Вырвиглазов? Что я потребую твоей крови? Так в ней вон, - кивок на меня, - этой самой твоей крови ровно половина; достаточно. Испортил породу, стервец лободырный. И откуда только взялся на мою голову…
- Тётя! – возмутилась мама. – Что ты говоришь!
- Что хочу, - отрезала та, - то и говорю. Оставляйте. По осени поглядим, что получится.

Родители уехали, а я осталась. Смотрела вслед, как уезжает, переваливаясь на колдобинах, папина «буханка», и такая меня злость одолела: ладно, с «Рамштайном» осечка вышла. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Эта Наина свет Кирилловна взвоет и сама отправит меня домй! Лишь бы глаза не видели.
- Пошли,- сказала мне Наина Кирилловна. – Утро вечера мудренее, утром решу, на что ты годишься. Можешь звать меня - баба Ная. Меня здесь все так зовут.
Кто - все? Где – здесь? Прямо от забора со всех сторон начинались махровые ёлки. От ворот уходила разбитая, заросшая травой, дорога, - бинго! – тоже пропадала в ёлках. А в колдобинах после дождей наверняка вода и грязь стоят так долго, что головастики заводятся.
Да, я помнила, что где-то здесь есть село Гадюкино с жителями. Но в какой именно стороне затруднилась бы показать!

***

Ранним утром в небеса вонзился дикий вопль:

- Я птицу счастья свою отпускаю на юг, теперь сама я пою, теперь сама летаю… аа-а! У – ага!

Я спросонья подорвалась на постели, свалилась на пол, кинулась к окну, - да что ж такое-то!
Баба Ная поставила колонку на бочку, бочку прислонила к стене дома, и занялась утренней зарядкой, которую вообще-то положено отдавать врагу. У меня под окном занялась! Другого места на всём огромном дворе не нашлось.
- Улыбайся, улыба-а-айся, - вопила колонка, - невесомости поверь и отдайся! Улыбайся!
Шесть утра! Твою мать! Я застонала, повалилась обратно на постель, нагребла на голову подушек и честно попыталась заснуть. Какое там! Самый вкусный, самый сладкий, самый замечательный утренний сон скончался в муках от дикой бабкиной песни.
Это вообще попса! Это с поганого МузТВ песни, где одну фигню сутками крутят! Баба Ная смотрит МузТВ?!
Я с дрожью вспомнила анилиново-зелёные шортики для фитнеса и заправленную в них косу.
Повернувшись в сотый раз, я поняла, что сон забрал полярный лис, и вылезла из постели. Кое-как пригладила ладонью торчащие вихры, натянула тунику и пошла вниз. Добрая хозяйка отвела мне место под самой крышей, в мансарде. Как ещё назвать маленькую клетушку с окном в крыше, и крышей наискось? Я не возражала, комната мне понравилась. С той только оговоркой, что в ней не убирались со времён царя Гороха.
Именно на уборку был истрачен весь вчерашний вечер и половина ночи. Станете спать в катастрофически захламленной комнате с устрашающего размера паутиной по всем углам, с окном, сквозь которое ничего не видно, настолько стекло замурзано, с полом, который не мыли со времён строительства египетских пирамид? Вот я тоже думаю, что не стали бы.
Я носила наверх воду вёдрами. Мыла, скребла, мыла, скребла, пока глаза на затылок не вылезли. Опрокинула ведро, когда доставала намотанной на швабру влажной тряпкой паутину с потолка. Помыла ещё и лестницу…
Мне выдали комплект постельного белья, и я с опаской развернула пакет: а ну как, лежало сто лет, и пахнет так же. Но нет, пахло травами, кажется, полынью, и чем-то ещё, цветочным, а ткань оказалась настолько белой, что от этой белизны резало взгляд… Ночная рубашка повеселила – со складками на груди, подол до самых пят, но я подумала и прихватила её с собой в душ. Душ, естественно, ждал меня на улице – деревянная будка с баком наверху, бак нагревался на солнце, и к вечеру вода в нём была вполне годной для мытья. Мыло пахло аптекарской ромашкой и календулой, но кусок явно не фабричного производства… Как будто его варили вручную. Может, баба Ная делала сама, может, купила у тех, кто умел делать. В белой ночной рубашке я пошлёпала из душа в дом и остановилась, подняла голову к светлой полосе неба между макушками обступивших дом елей.
Северные ночи в июне светлы и прозрачны, звёзд не видно, но одна всё-таки подмигивала мне. Яркая. Марс? Или Венера? Я не знала. А в кустах завели свою песню ночные насекомые, сверчки, что ли, – «спаааать пора, спааааать пора…»
Это было вчера. А сегодня, обалдев от музыкального сопровождения бабулиной гимнастики я сползла по лестнице вниз на манер давно разложившегося зомби: нещадно болела голова.
Вот если бы я сама проснулась да на пару часиков позже, другое совсем дело. Но меня убило и даже разложило всю на гниль и слизь это дебильное «Улыбайся!», по децибелам превосходящее рёв взлетающего самолёта. В шесть утра!
Внизу, на широком деревянном столе стоял накрытый завтрак. Пахло… одуряюще. Яичница. Сало с чесноком. Оладьи. Сметана. Травяной чай... Возле стола суетилось нечто мелкое, мне по пояс, раскладывало вилки и ложки, я подумала – пацан, может, баб-Наин внук. Потом этот, с позволения сказать, «мальчик» обернулся, и я увидела густую бородищу и болотный огонь в маленьких глазках под кустистыми бровями. Ойкнула, вцепилась в стену, чтобы не упасть.
- За стол, - сурово велел мне незнакомец скрипучим голосом. – Наина Кирилловна накормить велели.
- А… где она сейчас? – спросила я. – Она с нами не будет?
- Ушли они, на дальние выселки ушли, - объяснили мне. - Вернутся к вечеру.
Дальние выселки. Любопытная тут география. Я села на лавку – вдоль стола вместо стульев стояли они, длинные, деревянные лавки без спинки. Подняла крышку с яичницы – мммм, аж голова закружилась от запаха. Откуда во мне взялся этот дикий голод? Я обычно так рано не ем.
- Эй, а ты… вы куда? – спохватилась я, увидев, что приготовивший мне завтрак собирается куда-то смыться. – Садитесь тоже!
- Не можно, - сурово ответили мне.
Он тут обслуга, что ли? Личный повар? У деревенской бабки? У бабки, которая по утрам делает зарядку под музычку с МузТВ, между прочим. И такую зарядку, которую я, наверное, при всём желании не повторю: у меня нога хоть и не старческая, а выше носа не вытянется.
- Наины Кирилловны здесь нет, - зашла я с козырей. – А я не скажу.
- Слово даёшь? – угрюмо спросил мужик.
- Слово! – торжественно поклялась я. – Ладно, не чинись, тут до чёрта всего, я в одно рыло не употреблю ни за что. Пропадёт!
Ох, ну он и ел, точнее, жрал! Будто его лет сто не кормили вовсе. А ведь мелкий же. Куда в него столько влезает?!
- Не лопнешь? – всё-таки не выдержала я.
- Не-а.
- Ну, смотри. Ты хоть кто? Я – Асклепия, но лучше звать попроще - Склепа. Никаких Склепушек, не люблю.
- Кузьма,- назвался тот, утирая рот.
- Ага, Кузьма, - покивала я. – И что скажешь, Кузьма?
- Ты попала, Склепа, - авторитетно заявил он, наливая терпко пахнущий травами чай и мне и себе.
- Вижу, - кивнула я, беря в руки тонкостенную чашечку. – А насколько?
- В зеркало посмотрись, - дали мне добрый совет. – Может, поймёшь.
Я вдруг вспомнила, что зеркал в доме как-то не видела. Или просто не обратила внимания? Оглянулась, но в кухне вправду не оказалось ни одного зеркала, даже у рукомойника.
- А где тут зеркало, Кузьма?
Но Кузьма исчез. Только что сидел, макал бублики в чай и в мёд, и пропал, будто не было его. Вот ведь поганец, я даже не услышала, как он смылся.
Я собрала посуду, подумала и вымыла всё, а что тарелкам киснуть. Удивилась, какие они белые и тонкие. Казалось бы, деревня, тарелки должны быть… ну, не знаю… глиняные там… тяжёлые, грубые. А оно вон. Щёлкнешь пальцем – звенит. Я перевернула одну тарелку – на дне с обратной стороны обычно пишут, кто изготовитель.
Валентин Юдашкин! Название бренда, и роспись, надо думать, самого Юдашкина роспись, отпечатанная на днище.
Коллекционная посуда, которая стоит… В общем, стоит. Какую-то, помню, давали за фишки при покупке в супермаркете, там сумма чека должна была быть от трёх тысяч, что ли, и тогда тебе давали фишки. Но эти тарелки были не супермаркетовские, те я помнила! У здешних рисунок по краям совсем другой.
Вашу ж мать!
Я почувствовала взгляд и обернулась. На кухне сидел громадный кот, тот самый, с забора. Сидел и пялился на меня зелёными гляделками. Я тоже уставилась на него: мне показалось, будто взгляд у кота слишком уж осмысленный.
- Мяу, - сказала я ему.
- Дура, - отчётливо выговорил кот.
Я села, где стояла. Говорящий кот, приплыли. Может, тут неподалёку цветёт что-то галлюциногенное?
- Говорящих котов не бывает, - заявила я. – Ты об этом знаешь?
- Умных девчонок не бывает, - отрезал кот и почесал себе лапой за крапчатым ухом. – И не «ты», а «вы». Ни один кот никогда и ни с кем не пил брудершафта!
- Эй! - возмутилась я, узнав текст. - Это плагиат.
Кот презрительно фыркнул:
- Сама ты плагиат. Героиня женского юмористического фэнтези. Плавали, знаем.
- Чего-о? – озверела я, срывая с ноги тапок.
Кот презрительно смотрел, как тапок летит ему прямо в морду, затем, в самый последний момент, взвился в прыжке, уходя от кары вбок и вверх, на окно, и уже от подоконника дал ехидный совет:
- В зеркало посмотрись! Мрвяв!- второй тапок едва не настиг его, пришлось спасаться, наплевав на достоинство.
Тьфу. Я подняла тапок, натянула на ногу. Подошла к окну. Мохнатого поганца нигде не было видно. Весёлый у бабы Наи котик. А может, не котик?
Я села на широкий деревянный подоконник. Потёрла переносицу пальцами: голова болела, но сейчас было не до неё. Ок, я поняла, баба Ная у нас очень непростая. Жаль, не расспросила маму, где её добрая тётушка раньше работала. Может, в секретном НИИ?
Тогда котик вовсе не котик, а этот… робот на нечёткой логике, про которую нам на информатике говорили. С нейросетью в башке, обученной поведению кошки и реакции на слова человека. Если так, то, слава богу, это не у меня чердак протёк! Будем жить.
Я вышла во двор, стала с любопытством оглядываться. Клумбы, цветы… Виноград… Клубника. Ёлки за забором. Забор, уже говорила, тьфу, ни о чём, плюнь – завалится. При этом ворота - как в бункере для защиты от атомной войны.
За забором – крапива, за крапивой – лесное разнотравье. Жёлтая мелочь, белый и красный клевер, какие-то синие, какие-то ярко-розовые или как говорят, в цвет фуксии, парочка чахлых ирисов, ещё что-то. Ёлки. Огромные, до неба, макушки в гроздьях будущих шишек.
И – мужик в клетчатом костюме-тройке, дорогом даже на вид. Начищенные до блеска ботинки, пижонская трость с головой собаки в качестве навершия, ослепительно-белые манжеты рубашки, галстук… йопта, галстук! В лесу. Пышные золотые кудри по плечам, точёное лицо, фиалковые глаза. Мечта любой девицы в возрасте от пятнадцати лет: принц.
Ну, и что, что белого коня, то есть, «бугатти» нет. Может, за ёлками как раз стоит, отсюда не видно.
- Здравствуй, красавица, - показал незваный гость сразу сорок ослепительно сияющих абсолютной белизной зубов.
За красавицу убила бы. Я знаю, что никакой такой красоты неземной во мне нет, и не предвидится. Не повод, конечно же, комплексовать и искать ближайшую берёзу, чтобы на ней повеситься. Но и не повод принимать за чистую монету такое вот тупое вранье.
- Здрасьте, - сказала я, убирая за ухо выбившуюся из хвоста прядь. – Вам кого?
- А вы кто? – с любопытством спросил он. – Я вас раньше здесь не видел!
- Допустим, я Асклепия, - тип не нравился мне всё больше и больше. – А вы?
Не пойму, что с ним не так. Красивый. Дорого одет. Улыбается от уха до уха. А душа к нему не лежит. Со мной бывает такое. Первое впечатление, которое оказывается единственно верным. Себе дороже ему не верить.
- Чёрт, - мило улыбаясь, сообщил незнакомец
- Чего-о? – опешила я.
- Лысый Чёрт Спиридонович, - оскалился он, наслаждаясь моей обалдевшей рожей.
Сунул руку в нагрудный карман, извлёк оттуда визитку в пластиковом чехле и подал мне через забор. Я осторожно взяла двумя пальцами.
На визитке, золотом по серебру, значилось: Агроферма «Ешь Отличное», генеральный директор – Вам Ли Сец, главный бухгалтер – Лысый Чёрт Спиридонович.
Во мне дрогнуло сочувствие к человеку. Не у одной меня, выходит, родители затейники. После Лысого Чёрта Асклепия Вырвиглазова звучит как песня.
- Оставьте себе, Асклепия, - небрежно отмахнулся он от попытки вернуть ему визитку. – Я не только бухгалтер, но ещё и юрист, - и добавил горделиво: - Не из самых плохих.
- А что же вы здесь делаете? В деревне?
- Деньги, - он слегка развёл руками. – Деньги, Асклепия. Уважаемый господин Ли Сец платит хорошо.
- Он китаец?
- Он – Ли Сец, - сурово отрезал Чёрт Спиридонович, и мне бы насторожиться уже тогда, но где там!
- А вы, простите, какими судьбами?
- К родственнице приехала, - буркнула я.
- К ро-о-дственнице, - протянул он. – К Наине Кирилловне, что ли?
- Именно к ней.
Незваный гость меня напугал. Упёр руки в бока и расхохотался так, что с деревьев вскинулись с галдежом птицы.
- И что смешного? – настроение у меня падало всё ниже и ниже.
- Да как что… Родственница, - ну, и ехидный же гад, я оценила, - Наины Кирилловны. По возрасту – внучатая племянница, не так ли? Дочь Генриха Вырвиглазова.
- Вы знаете моего папу? – подозрительно спросила я.
- Кто же не знает вашего папу. Упырь!
Мой папа врач, вообще-то хирург. Отчего у мамы такие мечты в мой адрес. Ей нравятся хирурги, и дочке – разумеется, ради её же блага! – она желает любимую профессию. Что же сама не выучилась на хирурга? Я спрашивала, вразумительного ответа так и не получила.
На забор вдруг вспрыгнул говорящий кот. Подошёл к нам, уставился на Лысого Чёрта - в упор. Глядел нехорошо, кровожадно примериваясь к горлу. А что, животина тяжёлая, навскидку - килограмм десять. Если вопьётся…
- Понял, - улыбнулся гость, поднимая ладони, мол, сдаюсь. – Понял, уже ухожу. Так вы, Асклепия, Наине Кирилловне-то, что я приходил.
- Зачем?- спросила я. – То есть, для чего вы приходили?
- Она знает, - крикнул он, обернувшись на мгновение.
Скрылся за деревьями, потом я услышала звук мотора. Точно, конь белый вдалеке стоял!
- Чёрт, - задумчиво выговорила я. – Спиридонович. Лысый. А?
- Влюбилась? – ехидно поинтересовался кот, и, не дожидаясь ответа, подвёл безжалостный итог: - Дура!
- Пошёл ты, - я объяснила коту про гору в Перу. – А сам не пойдёшь, за хвост – да об угол.
- Маленького все обидеть норовят! – противным голосом проверещал кот, в диком прыжке уворачиваясь от моей руки.
Не собиралась я его об угол, конечно же, что я, живодёрка какая-нибудь, что ли. Просто за шкирку взять и подержать, помогает с наглыми, говорят. Когда их за шею и мордой по земле, мордой.
До вечера я слонялась по двору. Интернета не было, как мне и обещали. Телевизора я не нашла. От нечего делать, собрала полный тазик клубники, половину съела сама. Потом пошла и собрала ещё. Вроде сахаром её засыпать надо, быстро портится потому что. Но я не знала, сколько сахара на тазик отмерить и решила, что до вечера не испортится точно, а там баба Ная объяснит, что делать.
Нет жизни без Инстаграма! Даже селфи не выложить, глядите, завидуйте, Я. Ем. Клубнику. С Грядки, а у вас, в вашем городе, клубника из супермаркета, деревянная и кислая, по четыреста за корзиночку.
Нет в жизни счастья без Инстаграма…
За домом обнаружилось большое поле, ровными рядами уходившее до самого дальнего забора. На поле росли высокие растения с крупными жёлтыми цветами на макушке, их обычно высаживают на городских клумбах, а тут явно был замах на промышленное разведение. Я сорвала один цветочек, понюхала, снова удивилась. Что в нём такого ценного? Это же не картошка…

***

Баба Ная вернулась, когда я уже совсем почти с ума сошла от скуки. Оказывается, если ничего не делать – и нет под рукой интернета! И не хочется спать, ни в одном глазу! – это вешалка. Наина Кирилловна вошла в калитку и поганый говорящий кот тут же сунулся ей под ноги, держа хвост трубой. Как посмотришь, и не подумаешь, что робот. Кот и кот. Пока пасть не открывает.
Для разнообразия, старушка была в обычном летнем брючном костюме. Если со спины смотреть – очень даже ничего, но лицо выдавало возраст, конечно же. Не девочка. Хотя бабкой тоже особо не назовёшь.
- Баба Ная, - решительно сказала я – мне нужно вернуться домой!
- Ты уже дома, - поджав губы, отрезала она.
Поставила на лавочку сумку, села, скинула туфли, с наслаждением пошевелила босыми пальцами. Никакой грязи под ногтями, шикарный педикюр и лак с узором. Алый и чёрный, растительный орнамент, с переходом цвета – ноготь большого пальца самый красный, мизинец – самый чёрный. А на руках лак прозрачный, матово блестящий. Мне стало неловко за собственные обгрызенные ногти, и я невольно спрятала руки за спину, тут же нарвавшись на ехидный болотный взгляд.
Блин! Баба Ная следит за руками и делает зарядку, хотя уже сто лет как должна шаркать с палочкой и носить деревенский бесформенный балахон, а я… Блин опять. Ощущение – огонь. Словами - не передать. Но из нас двоих фору даст она, а не я. Хотя я моложе! Красивее! Я не бабка! Да блин!
- Вот что, медовая моя, - сказала она, чуть усмехаясь. – Была у меня сестра когда-то. Марьей звали. Подалась она сдуру в город, там нашла себе какого-то… Он её с животом и брось. Потом Марьюха в родах умерла. Роды, Асклепия, открывают двери гроба, так у нас бабки ведающие всегда говорили. Вырастила я племяшку сама, вот здесь, в этом самом доме. Нашла она себе Вырвиглазова… ладно, с уроком справился, отпустила я их в город. Да и не бросал он, тем более пузатую, женился. А вот когда ты родилась, надо было бы мне по уму тебя забрать.
- Почему? – напряжённо спросила я.
- Город – ненасытный Молох, пожирающий дивных детей, - непонятно выразилась она. – Но теперь всё правильно. Всё хорошо. Ты – дома.
Я оглянулась. Старый деревянный дом, сруб, потемневший от времени. Огороженное жердяным забором пространство. Ёлки, ёлки, ёлки, ёлки… Тишина, заполненная многоголосым птичьим гамом. Воздух, напоенный ароматами цветущих трав, полыни и мёда…
Что, я останусь здесь навсегда?
Спина взлипла едким потом. Я ведь останусь… покроюсь вся морщинами и буду… буду… буду… всю жизнь… У страха была повелительная ясность предвидения.
- Нет! – крикнула я. – Не останусь ни за что! Это не мой дом! Не останусь я!
Показалось, или на солнце и впрямь набежала тучка? Мир вокруг посерел, выцвел, наполнился сырым зловещим сумраком, словно из него ушёл солнечный свет, ушёл навсегда. И только баб-Наины глаза горели зловещей колдовской зеленью.
- Я. Не. Останусь, - раздельно выговорила я.
Наши взгляды схлестнулись как два боевых меча.
Я дрогнула, но не уступила. Уступи сейчас, и… и… и… и не знаю, что будет, но будет плохо, очень плохо, так плохо, что хоть топись. Баба Ная первой погасила свои мерцающие гляделки.
- Молодая ещё, - дёрнула она уголком рта. – Глупая. Я когда-то такой же была…
И наваждение схлынуло. Вернулось солнце, неподвижный воздух стронулся лёгким ветерком, унося запахи разрытой земли и тлена. Я дёрнула ворот, вздохнула полной грудью.
Не говорите мне, что мне показалось, привиделось, солнцем голову напекло. Не говорите этого! Вы рядом не стояли, не чувствовали, не осязали, не осознавали весь этот ужас кромешный. А он был. Он был настоящим.
- Баба Ная, - спросила я напрямик. – Вы – ведьма?
- Сама что думаешь? – добродушно поддела она.
- Вы – ведьма, - убеждённо выговорила я. – Только ведьм не бывает!
- Не бывает, так не бывает, - покладисто согласилась она. – Вам, городским, виднее. Пошли-ка со мной.
Она легко встала и пошла по дорожке прямо босиком, не надевая обуви. Я поспешила следом.
Мы пришли на поле за домом. Поле весело цвело жёлтеньким, аккуратные ухоженные ряды, сочная зелень.
- Топинамбур, - объяснила баба Ная. – Прибыльная штука. Берут у меня клубни стабильно, продаю неплохо, всё прибавка к пенсии. Пенсии-то у нас, сама знаешь, какие… Так вот, медовая моя, выкопать надобно. В ящики сложить. Да, ботвой тоже не брезгают, на силос она идёт, хороший из неё силос! Ботву обязательно складывать, в мешки, да поплотнее.
Я открыла было рот, возмутиться насчёт рабства и использования детского труда. Мне ещё восемнадцати нет! Не имеет права!
- Выкопаешь - и езжай в свой город, - ласково закончила баба Ная. – Молодая, здоровая, не то, что старая ведьма с прострелом в пояснице. Думаю, справишься быстро. И тебе хорошо, и мне, старой, польза.
Это у кого это прострел в пояснице? Кто тут старая? Та, что под ор музтвшного дерьма на шпагат в шесть утра садится легко?!
Я посмотрела на поле. Великовато, но за неделю выкопаю. Отчего бы и не выкопать-то.
- Точно отпустите?- спросила я подозрительно.
- Точно отпущу, - кивнула она. – Вырвиглазова отпустила тогда. И тебя отпущу. Так как, по рукам?
Я долго не думала. Подумаешь, выкопать поле топинамбура. Что его копать-то? Шесть рядов!
- По рукам! – заявила я.
Мы пожали друг другу руки.
- Можешь приступать, - предложила баба Ная. – Раньше начнёшь - раньше закончишь.
И пошла по дорожке к дому, мурлыкая себе под нос: «Улыбайся, улыбайся, невесомости поддайся, и - улыбааааайся»…
Я плюнула, взяла вилы и пошла на баррикады.

***

Копать оказалось не так уж и тяжело. Растения хорошо окучили, грядки возвышались над междурядьем почти на полметра. Берешься за стволик, поддеваешь вилами, оп-па – корешки кверху. У топинамбура сочные клубни, можно есть сырыми, можно жарить, как картошку, квасить, как капусту, что-то ещё с ними делают. Для похудения хорош, говорят. Особенно, если ничего, кроме топинамбура, полгода не жрать, - похудеешь с гарантией.
Я копала, копала и копала. Пришёл кот. Покрутился рядом, сказал глубокомысленно:
- Мнэ-э… беда! Попала ты, дурная. М-да, попала.
Я разогнулась, вогнула вилы в рыхлую землю.
- Тебе наподдать?
Кот презрительно дёрнул хвостом и удалился, демонстративно неспешно, задрав хвост трубой. Швырнуть в него шлёпком так и тянуло, но я сдержалась. Мало того, что кот, так ещё и робот. Что зазря обижать!
Я хотела копать дальше, но вдруг заметила, что времени прошло, оказывается, порядочно. На двор спустились лиловые сумерки, небо налилось ало-золотым закатным светом. Вот бы влезть на крышу, посмотреть, как заходит за вершины древних елей солнце! Но, разумеетсЯ, не сейчас, сейчас, судя по небу, оно уже закатилось.
Я отволокла тачку с клубнями к сараю, там сгрузила добытое и распихала по ящикам. Потом сгоняла тачку за мешками с ботвой. Уф. Выкопала половину ряда, даже чуть больше. Так, по полряда в день, за двенадцать дней управлюсь. А то и раньше. И – домой, домой, домой!
Двенадцать дней в начале лета – не всё лето, можно пожертвовать.
Так наивно я тогда рассуждала.
Приятно после физического труда принять душ, выдуть литр домашнего кваса с совершенно обалденным хлебным духом, заесть оладушками со сметаной и завалиться в чистую постель!
Баба Ная снова куда-то ушла, я в доме осталась одна, и мне бы бояться, столько в тишине обнаружилось вдруг стуков, скрипов, звуков, но страха не было ни капли.
Как будто я…
Как будто всю жизнь бродила не известно где, а сейчас вернулась домой…
Я сердито прогнала неприятную мысль: никуда я не вернулась, мой дом – Камышовая улица-тринадцать, квартира тринадцать. Выкопаю проклятый топинамбур, уеду и даже не оглянусь.
На кровать мягко вспрыгнул кот, прошёлся по краю. Глаза у твари горели бледным демоническим огнём.
- Чего тебе? – нелюбезно буркнула я.
Кот сел на моих ногах, обвил себя хвостом.
- М-р-р-э, злишься?
- Тебе-то что?
- Нр-р-равишься.
- Ещё скажи, влюбился, - съязвила я.
Нет, ну сказать кому – сижу ночью в постели, разговариваю с котом. Сразу в психиатрическую позвонят или послушают, что ещё занимательного нести буду? Я шевельнула ногой – тяжёлый, скотина.
- Тебя как звать-то? – спросила, сходить с ума, так с музыкой.
И потом, я же поняла ещё раньше – это робот. Кот-робот на нечёткой логике. Потому и разговаривает. Нормального кота говорить не научишь.
- Василий я, - с огромный достоинством представился кот. – Василий Бегемотович.
Бегемотович! Я не выдержала, заржала так, что слёзы проступили. Бегемотович!
- Что смешного в моём имени? – обиделся кот, спрыгивая на пол.
- Не в имени… прости… папу твоего реально Бегемотом звали?
- А твой папа реально Генрих? – окрысился кот.
- Прости, - я отёрла щёки. – Мир?
- Подумаю, - сурово заявил кот, с коротким «мрррк» вспрыгивая на подоконник.
- Смотри, надумаешь мириться, а я уже тю-тю, - мстительно сообщила я. – Десять дней тебе на подумать, понял? Не больше.
- Свежо предание, - фыркнул кот и прыгнул наружу, растопырив лапы.
Я подскочила к окну: сумасшедший! Разбился! Но кота нигде не было видно, зато я увидела топинамбурное поле, как раз ту самую часть, где сегодня вечером ковырялась.
Вначале мне показалось, будто поле залила вода, из которой торчать лишь макушки, увенчанные цветами. Вода зеркалила ночное небо и только что народившийся узкий месяц бросал по волнам тоненькую дорожку. Но потом я поняла, что вижу не воду, а туман…
Сразу за пределами поля туман завихрялся клубами, поднимался вверх, ища и не находя выхода, будто натыкаясь на невидимую, но непреодолимую стену. Какое-то время я любовалась на эту удивительную загадку природы, потом пожала плечами и пошла спать.
А утром меня ждал сюрприз.
Встала поздно. То ли слишком устала за вечер, с непривычки на тяжёлом копательном труде, то ли баба Ная сжалилась надо мной и делала свою зарядку в наушниках, но я спала как убитая, и проснулась к полудню, не раньше. Вылезла во двор, зевая и протирая кулаками глаза, увидела, как на заднем дворе баба Ная закрывает багажник своей «Нивы», выкрашенной в вырвиглазно-розовый цвет. Закрой глаза, на сетчатке останется это розовое пятно как клеймо!
В багажнике, - я успела заметить! – стояли ящики и мешки, с добытым мною вчера урожаем.
- А, внученька, доброе утро, - ласково улыбнулась мне хозяйка. – Поехала я, как видишь. На весь день поехала. Вечером вернусь. Не балуй мне здесь.
- Доброе утро, - автоматически ответила я, а потом увидела…
В разум не вместилось. Стояла, хлопала глазами, ртом хлопала, как выброшенная на берег рыба, и слова сказать не могла. Баба Ная ехидно улыбалась, ожидая моей реакции.
Проклятая ведьма! Она знала! Знала с самого начала!
Топинамбур в раскуроченном мною вчера ряду стоял целёхоньким. И ряд был – как новенький. Как будто никто его никогда не копал вовсе. Если бы не воткнутые в землю вилы там, где я вчера закончила копать, я решила бы, что мне всё приснилось. Не считать ломоты в натруженных руках, ногах и спине.
- Что это? – крикнула я.
- Это, - сказала баба Ная, - то, что ты должна выкопать перед тем, как вернуться в город. Ты обещала. Слово дала.
- Мы так не договаривались! – завопила я.
- А как мы договаривались?
- Как, как… Я выкапываю весь топинамбур и уезжаю!
- И где здесь нарушение договора?- осведомилась она.
Издевается, что ли?!
– Это какое-то ведьмовское невыкапываемое поле! Я на такое не подписывалась!
- Разве? Мы договорились, что ты выкопаешь топинамбур, после чего уедешь. Характер и тип подлежащих выкапыванию растений в договоре не уточнялись.
- Потому что не бывает колдовских невыкапываемых растений! – крикнула я. – Потому что…
Баба Ная подняла сухую ладонь, и я замолчала. Реветь хотелось от этакой беды, но я уже чувствовала, что слёзы не помогут ничем. Только усугубят: меня, вдобавок ко всему прочему, перестанут уважать. Почему-то мне было не всё равно, будет ли меня уважать двоюродная бабушка или же перестанет…
- Потому что обо всех нюансах надо договариваться на берегу, внученька, - сочувственно сказала она. – Любой договор – это магический контракт; знаменитое «слово - не воробей». Ты теперь обязана выкопать это поле целиком, ты дала слово, а уж сколько времени у тебя это займёт – дело десятое. Думай другой раз, когда вновь станешь на что-то подписываться. Думай хорошо. Особенно жадности своей воли не давай. Все беды от жадности, от жажды халявы, от желания, - как это вы там, в городе, выражаетесь? – свинтить от дела побыстрее.
- Но оно же невыкапываемое! – прошептала я в отчаянии.
- Вырвиглазов выкопал, - пожала баба Ная плечами. – Как я племяшку-то родную с ним отпускать не хотела, ты бы знала! И ведь не отпустила бы. Но он сумел выкопать это поле. И ты, его дочь, справишься, я в тебя верю.
С этими словами она влезла за руль и укатила. Ворота закрылись за нею сами собой. Может, автоматические… Но, сдаётся мне, работали они вовсе не на электричестве.
На магии.

***

Я обошла топинамбурное поле со всех сторон. Целое! Нетронутые абсолютно ряды. Наверное, выгодно держать у себя невыкапываемое растение. Оно же, как неразменный пятак, приносит бесконечную прибыль! Только копай.
Уверена, здесь даже зимой светит солнце и стоит приятная для волшебного топинамбура погода. Где одна чара – на невыкапываемость! – там и другая, на вечное лето.
…И кот, получается, тоже не робот...
Блин!
Я ругнулась сквозь зубы, пошла за вилами. Если напрячься и выкопать всё сразу в один день - я же не видела вчера, чтобы за мной ряд снова восстанавливался! – тогда всё будет нормально. Ведь нормально же, да? Других идей у меня не оказалось, и я начала копать.
Пока тени от гигантских елей, выросших за оградой, защищали меня от солнца, всё было ничего. Но потом тени уползли в сторону, да и я устала вилами махать куда быстрее, чем вчера. Ряд я основательно разворошила, но ещё же пять осталось! Полных! А руки отваливаются уже сейчас.
Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт!
Склепка, ты попала!
Не выкопать тебе ещё пять рядов за сегодня, хоть пополам порвись!
Я бросила вилы. А что меня тут держит, собственно? Какое-то обещание, выдавленное обманом!
А обещанное под давлением, - и не обещанное вовсе!


ГЛАВА 2


Я опасалась, что баба Ная как-то заколдовала ворота, и пройти через них не получится. Но через забор сигать тоже не показалось мне хорошей идеей. Ещё расшибусь, а топать мне до цивилизации ещё долго. Я примерно помнила, как и куда надо идти, жаль, интернета нет, гугл-карту не посмотришь, чтобы убедиться наверняка… Но я крепко надеялась, что ближе к оживлённой трассе интернет появится. Не может же быть, чтобы люди вокруг совсем без интернета жили. В двадцать-то первом веке!
Калитка открылась, не пришлось через забор прыгать.
- Уходишь? – спросил у меня кот, возникая внезапно на дорожке, ведущей к дому.
- Тебе-то что? – огрызнулась я.
- Мне? – удивился кот, умыл лапкой свою нахальную мордень и сообщил: - Мне – ничего, а вот Наине Кирилловне расскажу!
- Стукач, - злобно сообщила я.
- Дура, - не остался в долгу кот и, спасаясь от кроссовка, взвился в высоком и длинном прыжке. Вот же тварь ведьмовская! Опять я не попала!
Подобрала обувь, натянула на ногу. Баба Ная, конечно, беспокоила. А ну как в жабу превратит. Или там в осла, ослицу то есть.
Но это если поймает! Она же до вечера умотала, а вечером я уже буду очень далеко отсюда.
Наивные мечты. Хоть бы топинамбур вспомнила и свои планы выкопать его весь за двенадцать дней! Но где там…

Поначалу я шла легко. Дорога стелилась под ноги, по сторонам вместе со мною шли ёлки сплошные ёлки, иногда попадались кривые берёзы. Чем дальше я уходила, тем меньше становилось елей и больше берёз. На обочинах поначалу ничего, кроме слежавшейся прошлогодней хвои да опавших шишек не было, но потом, вместе с берёзами, появились цветы. Я узнала аптекарскую ромашку, одуванчики, клевер, синие садовые люпины – эти-то здесь как оказались?! И на этом мои познания в ботанике закончились. Цветов же было – немерено, самых разных. И крупные и средние и маленькие, всех расцветок и форм. Помимо цветов встречались всякие колоски, метёлки и прочее того же дизайна. Злаки, вот. Дикие.
Эх, жаль, интернета нет! Нашла бы по фото, как называются!
Я сорвала несколько люпинов – всё равно их много, какая им разница, добавила ромашку и яркие колокольчики цвета баб-Наиной машины – этот оттенок называют ещё цветом фуксии. Получился симпатичный букет полевых цветов. К нему я добавила длинные стебли каких-то колосков, совсем хорошо вышло.
Но чем дальше я уходила, тем хуже мне становилось. Начала болеть голова, а в руках поселился неприятный зуд. Зуд по вилам. Мне самым удивительным образом хотелось копать…
… поддевать вилами очередной куст. Ботву в одну сторону, в мешок, клубни в другую сторону, в ящик… Перебирать, складывать в разные ящики целые клубни и клубни порезанные, порченые. Возить тачку к сараю и обратно… копать…
Я потрясла головой, что за чушь в башку лезет!