Цепи. Чужая в двух мирах. Елена Бурунова

Елена Бурунова
Цепи.
ГЛАВА 1. Два мира в одном
Наверное, яркое воспоминание – это мама. Её лучезарная улыбка, весёлый смех, тёплые руки, нежные объятия. Это всё наша мама. И я помню её такой.
Матушка родилась на плантации близ Сент-Огастина. Дочь надзирателя и любовница хозяина. Вся её недолгая жизнь прошла в доме господина и в его постели. Когда говорят о возлюбленных, имеют в виду любовь. Но в рабстве нет святого чувства. Мою мать господин Эдмунд не любил. Он владел ею, как легкодоступной вещью.
Для мужчин рабство выгодно. Не нужно тратиться на подарки и ухаживания. Не надо читать стихи и петь романсы. Достаточно приказать раздеться собственности, и всё. Для женатых плантаторов рабыни просто находка. Их жёны не воспринимали любовниц – рабынь угрозой семейного счастья. Ревновать к чернокожей женщине ниже их белого достоинства. Они не устраивали ссор своим любвеобильным мужья. Белые жёны срывали злость на безвольных рабынях.
Хозяйка орёт и хлещет тебя по щекам за то, что ты нерасторопная лентяйка. И только ты знаешь причину её недовольства. Её муж вчера в своём кабинете оказывал тебе своё хорошее расположение. Владел тобою. В чём твоя вина? Ты родилась красивой рабыней, и тебя захотел твой хозяин. А ты должна быть кроткой, услужливой, верной рабой. И даже твои дети, рождённые от хозяина, будут рабами.
Я была не единственным ребёнком своей матери. За годы в постели хозяина мама произвела на свет девять детей, но выжила только я. Она не успевала разродиться и схоронить дитя, как хозяин старательно заделывал ей очередного. И так до самой её смерти.
Все дети боятся потерять мать. Мы не можем представить себе жизнь без любимого для нас человека. Она необходима нам, ведь без неё наше существование в этом мире было бы невозможным.
Я ужасно боялась нашего с ней расставания.
Ещё будучи совсем маленькой, я стала свидетельницей самой жуткой и жестокой сцены. Из рук чернокожей рабыни вырывали ребёнка. Маленького мальчика. Он был не старше меня. Совсем кроха. Держась за вопящую мать, малыш плакал, а один надсмотрщик, схватив за ноги, тянул его к себе. Мать пыталась удержать своё дитя, но пришёл другой надсмотрщик. Он размахнулся и ударил кнутом рабыню. Кожаная бечевка разорвала и так худую ткань на спине женщины. Пройдя, оставила ярко-красную полосу.
Мой детский разум не сразу понял, что это кровь. И только когда мужчина с кнутом повторил, а рабыня, взревев от боли, разжала руки, я закрыла глаза, именно в этот момент я испытала сильнейший страх потерять маму.
До меня донёсся хриплый голос бившего рабыню:
- Расплодились нигеры!
Сына той рабыни бросили в клетку, как животное. Торговец закрыл на замок и двинулся дальше собирать по плантациям свой товар. Рабыня попыталась бежать за повозкой, но кнут догнал её быстрее, чем она успела сделать шаг. Итак, он терзал тело женщины, пока телега не скрылась за поворотом. Она не кричала, как минуту назад. Эта женщина лежала на пыльной дороге и вздрагивала от каждого удара. Её тело походило уже на кровавое месиво, но надсмотрщик не останавливался. Он всё бил и так горем угнетённую мать.
Они считали, что мы не умеем любить и все наши порывы обычные животные инстинкты. Стоит забрать у нас дитя, и мы тут же, как кошки, забудем о нём. Родим другого. Потом ещё одного и ещё. Итак, пока будем в состоянии рожать новых рабов для господина.
В тот день я бежала к матери в господский дом. Я так быстро бежала, боясь, вдруг этот торговец вернётся, и заберёт меня. Мне, казалось, что рядом с мамой я в безопасности. Она никогда меня не отпустит, даже если её так же сильно будут бить, как ту рабыню.
Какой наивной я была тогда. Не торговца следовало мне бояться, а того, кто продавал. Моего отца.
Я босыми ногами вбежала через чёрный ход на кухню. Хорошо помня, что мама говорила о доме белых господ. Нам нельзя заходить туда без позволения. За ослушание последует наказание. Но я тогда совсем не думала об этом. Я хотела увидеть мать и прижаться к ней. Я хотела укрыться в её руках от преследующего меня страха быть оторванной от мамы.
Она стояла и взбивала тесто для пирога. Скоро обед и наши хозяева соберутся в столовой. Блюда должны быть готовы в срок иначе кто-нибудь обязательно ответит за промедление.
Я бежала по кухне, маневрируя между телами рабынь. Среди серых одинаковых платьев домашней прислуги я быстро отыскала мать.
- Мама! – кричала я, влетая в неё, — Мама не отдавай меня злому дяде!
От неожиданности у матери выпала миска из рук. Звук бьющейся посудины заставил всех остановиться на мгновение. Рабыни смотрели на меня, обнимающую материнские ноги.
- Мэг, если любимого пирога масы Эдмунда не будет на столе, ты отхватишь плетей! Ясно? – зло крикнула рабыня – экономка.
Я не любила тётушку Тару. Она всегда ходила, задрав нос как можно выше, считая своё положение в доме хозяев самым привилегированным. Тётя Тара говорила, что на ней держится весь дом. Без неё белые и дня не проживут, потому что только она способна всё и всех проконтролировать. И хозяин очень любит её. Тара же была её кормилицей. Но мы-то отлично знали, она для них чуть дороже гончего масы.
- С масой Эдмундом я уж как-то сама разберусь, — огрызнулась мама.
Тётя Тара завернула, как обычно, свой нос и устроила нагоняй другим рабыням. С моей матерью она особо не ругалась. Кормилица хозяина знала о связи моей матери с Эдмундом.
- Ну, что случилось? – спросила мама, опускаясь на колени.
- Злой белый дядя забрал ребёнка у тёти, - плакала я.
Она обняла меня. Тёплые руки мамы гладили спину, а губы целовали мокрые от слёз щёки.
- Перестань, милая, - успокаивала она, - тебя никто не заберёт.
- А надсмотрщик бил её, - я расплакалась, представив маму на месте той рабыни.
- Меня бить нельзя, и тебя никто не заберёт, Лили, - руки мамы уже обнимали мои щёки.
Я смотрела в её глаза. Они мне показались такими искрящимися, как капельки утренней росы. Моя мать пыталась сдержаться и не расплакаться. Она не хотела меня напугать. Лучше чтобы маленькие дети не знали, что в этом красивом мире, куда они пришли есть боль и горе. Мама старалась, как могла оградить меня от этой жестокой жизни раба.
Когда я узнала о своём рабском положении - мне было шесть лет. Очень поздно для такой правды. Многие чёрные дети уже к трём знали, что они собственность. А я жила и не знала об этом. Я бегала за бабочками. Я не собирала хлопок на плантации, как другие дети. Я ела вкусные блюда, приносимые матерью из дома. Я ела их и не догадывалась, что это всего лишь объедки с господского стола. Куски поощрения, брошенные нам, как собакам. Я не видела, как хлещут провинившихся рабов кнутом. Мама не водила меня на расправы. А для всех это зрелище было обязательным. Так сказать, поучающим и в назидание другим. Я не слышала стонов рабов в холодных ямах. Не видела беглецов в колодках. По прихоти хозяйки все наказания проводились за домом на конюшнях. Её впечатлительная натура не могла выносить жестокости.
Я узнала о рабстве в день, когда у матери забрали дитя. Первые шесть лет своей жизни я была счастливым ребёнком. Почти таким же, как белые дети моего отца. Но в тот день, прижавшись к матери, я услышала самую страшную правду от тёти Тары.
- Когда надоешь масе, пойдёшь собирать хлопок на плантацию и ублажать надсмотрщиков. Они уж точно не будут с тобой так обходительны, как хозяин. И твою девку он тоже продаст. Вон, какая красивая. За неё много заплатят. Хозяин наш христианин и с ней не возляжет, когда девка распустится,— злобно пробурчала Тара.
Моя мама встала. Выпрямилась во весь рост. Её руки сильнее прижали меня к себе.
- Заткнись, старая ведьма! – прорычала мать.
Её голос напугал меня сильнее, чем слова тёти Тары. В голосе моей матери было столько злости и ненависти, что придавали ему некое звериное звучание. Она, словно загнанная в угол собака, рычала и скалилась на экономку.
- Правду никто не любит, Мэг, — ехидно сказала Тара. – То, что ты снова забрюхатела от масы, особенной тебя не делает. Ты рабыня и девка твоя рабыня. Не забывай это.
Так, я узнала о своём рабстве. Весь день я держала маму за подол платья, боясь потерять. Даже зашедший маса, не заставил меня отпустить край её платья.
Когда он вошёл все замолчали. Я ощутила их страх перед ним. Опустив глаза в пол, рабыни ещё старательней готовили. Мама прятала меня от глаз Эдмунда за пышным подолом платья. Маса не разозлился, увидев меня на кухне. Мой хозяин скупо улыбнулся и потрепал меня, как собачонку, по голове. Мне шесть лет и это была моя первая ласка, которую я удостоилась от родного отца. Я и раньше видела его. Он чаще всего проходил мимо, не замечая девочку, прячущуюся за деревьями его сада. Иногда наши глаза встречались. Я резко дёргалась назад и бежала без оглядки. А он продолжал свой путь. Прибегая в нашу с мамой лачугу, я пряталась. Меня тянуло к нему, и я ужасно боялась его. Наблюдая, как он возится со своей белой дочерью, я представляла себя на её месте. Какое же это счастье, когда у тебя есть любящий отец. У меня он был. Я видела и слышала его, но ближе чем на этой кухне папа ко мне никогда ещё не был.
Поначалу я приставала к матери с глупыми детским вопросами:
- Почему мы не с папой?
- Почему не мы живём в его доме?
- Почему он не любит нас так, как их?
Мама вздыхала и вместо нужных мне ответов, обнимала меня. Наверное, ей было тяжело говорить об этом. Не знаю, любила ли она его? И вообще, возможно ли искренне любить своего хозяина?
Моя мать была очень красивой. Настолько красивой, что ей завидовали. Её ненавидели за эту красоту и проклинали. Никто не хотел общаться с ней. Даже у рабов есть друзья, но мою мать обходили стороной. Считая её любимицей хозяина, а значит, некой предательницей. Будто у неё был выбор. Любить господина или не любить. Единственным близким человеком у неё была я.
Мои бесконечные «почему» прекратились, когда глаза моей матери закрылись навсегда. Её сердце остановили тяжёлые роды. Мой брат не прожил и нескольких минут. Той ночью десятилетняя девочка повзрослела. Я боялась, быть проданной и потерянной для неё. Боялась никогда не увидеть добрые светящиеся любовью мамины глаза. Страшилась не почувствовать её руки на своём теле. Я страшилась злого дядю, забирающего детей. Он приходил ко мне в кошмарах каждую ночь. Я просыпалась в поту и слезах. Прижималась к матери, но всё равно не могла уснуть до утра. Я думала, стоит закрыть глаза и это кошмар снова вернётся. Господи, я боялась не того. Мои детские страхи обрели другую реальность. Не меня забрали у неё, а её у меня забрал очередной ребёнок Эдмунда.
Над могилой матери раб-пастор прочитал молитву. Пропели и ушли. Тоже мне событие. Ещё одна рабыня ушла в мир иной. Никому до этого не было и дела. Я стояла возле насыпанного холмика, под которым лежала моя мать, и плакала.
Самого утра шёл ливень. Мои слёзы терялись в этом потоке воды.
«Жаль, что я так не умею плакать, как небо», — думала я, сжимая маленький букетик цветов.
Мне только исполнилось десять лет. Совсем ребёнок, но не для рабства. Детство у невольников заканчивалось, как только они начинали ходить и говорить. Уже в четыре года маленькие рабы помогали родителям на плантациях. Выполняли работы в господских домах. Меня не коснулась эта повинность. Пока была жива мама, она оберегала меня. Отдаваясь по первому же требованию масе, обеспечивала мне лучшую жизнь. Но, теперь мамы нет. Как со мной поступит человек, которому я обязана рождением? Заберёт в свой красивый дом? Или отправит на плантации под палящее солнце? А может, как сказала Тара, продаст. Но, как бы он ни поступил со мной, так больно мне уже никогда не будет. В этом мире я осталась совсем одна.
ГЛАВА 2. Дом хозяина
Ближе к вечеру прекратился дождь, а серые сумерки медленно покрывали мокрую землю. Я всё ещё стояла у могилы матери. Мои босые ноги увязли по щиколотку в грязь. Платье мокрой тряпкой прилипало к коже. Я то и дело вздрагивала не то от слёз, не то от холода. Прижимая к груди маленький букетик, я никак не могла решиться возложить его на могилу. Почему-то ещё в детском сознании был страх, если я положу букет, то стоять тут уже не нет смысла. Мне придётся уйти. Но куда? В старую хижину? Без мамы она опустела и стала чужой.
Стоя там, я словно чего-то ожидала. Как будто ещё один час возле могилы матери что-то поменяет в моей жизни. Я терпеливо ждала неизвестности, а дождалась роковых перемен.
На моё детское худенькое плечико опустилась тёплая рука. Я не слышала, как он подъехал. Не слышала, как спешившись, подошёл ко мне. Я витала где-то в прошлом. В днях, когда ещё была жива моя мама. От его неожиданного прикосновения я не вздрогнула. Только повернулась. Подняв голову, посмотрела кто это.
Не знаю, любил ли хозяин мою мать. Но в тот вечер даже сумерки не смогли скрыть боль в глазах масы. Мне хочется думать, что его чувства к рабыне были искренне, иначе быть не могло. Не каждый рабовладелец поступил бы так на его месте.
- Идём, Лили, — спокойно сказал он.
Я ждала, что отец возьмёт за руку. Только он ограничился словами «идём, Лили». Он позвал, и я, положив цветы на могилу, пошла за ним. Пошла за человеком, кому принадлежала моя жизнь с самого моего рождения.
Отец вёл лошадь, а я, чуть переставляя замёрзшие ноги, плелась за ним.
Проходя по посёлку рабов, я хорошо ощущала на себе их взгляды. Они, словно камни, летели вдогонку. Для рабов я была таким же изгоем, как и моя мать. Сначала хозяин присмотрел для себя Мэг и забрал её в свой дом. Теперь этой привилегии удостоилась её дочь. И никто из них не догадывался, как сильно я не хотела идти за ним в этот проклятый дом. В дом белого господина, где моя мать зачинала каждый год детей, медленно убивавших её.
В господский дом я вошла через парадный вход, оставляя за собой грязные следы. В холле нас встретила Тара. Улыбаясь хозяину, на меня она бросала недобрые взгляды. А увидев грязь от моих ног на полах, натёртых до блеска, зло вытаращила чёрные глазищи.
- Тара, отмой девчонку и одень прилично, — приказывая экономке – рабыне, отец не глядел в мою сторону. – Она будет компаньонкой для моей дочери Изабель.
Я компаньонка для Изабель, его дочери. Как будто я не его дочь. Эти слова глубоко ранили мою ещё детскую душу.
- Да, хозяин! – присаживаясь в реверансе, сказала Тара.
Её толстые руки тут же потянулись ко мне. Больно сжав плечи, она утащила меня из холла. По пути приказывая двум рабыням вымыть пол.
Я не первый раз сидела в лохани. Мама часто купала меня, нежно натерая кожу мыльной тряпкой. Тара же скребла так, что казалось, после купания я останусь вовсе без кожи.
Она мыла и ворчала.
- Зачем он притащил тебя? Лучше бы продал. Хозяйка недовольна, — она тяжело вздохнула и, сжав рукою мой подбородок, подняла его кверху. – Красивая. Какая же ты красивая. Не быть тебе счастливой, Лили. Твоя мать передала тебе своё проклятие. Красоту.
Она цокнула языком, вертя моё лицо.
- А мама сказала, что я буду самой счастливой, — не выдержала я.
Мои первые слова за весь день и в защиту самой себя. Раньше это делала мама.
Глядя на удивлённую Тару, я решила, что никому не позволю унижать меня и говорить мне гадости. Я не буду, склонив голову, молчать. И я не страшусь злую экономку.
- Если для твоей матери было счастьем рожать детей от масы каждый год, то она была самой счастливой рабыней, Лили, — буркнула Тара, выливая на меня кувшин с холодной водой.
Я резко встала в лохани, расплескав воду. Самый первый подзатыльник прилетел мне от Тары. Это было неожиданно и очень больно. За десять лет меня ни разу не ударили. Мама никогда не била меня, говоря, что я самая послушная девочка на свете. А тут какая-то злая тётка бьёт меня. Мои глаза от обиды защипали, но слёзы так и не выступили. Наверное, я выплакала всё на могиле матери. Единственное, что я смогла, это также зло посмотреть на обидчицу.
Тара кинула мне простынь.
- Вытирайся! – рявкнула она.
От её грубого голоса я даже вздрогнула. Вот жестокая женщина. Как ей вообще доверили когда-то смотреть маленького масу Эдмунда. Её близко подпускать к детям нельзя.
Пока я вытиралась, косо смотря на злую Тару, в комнату вошли две рабыни. Они принесли мне одежду. Не успев закрыть за собою двери, рабыни продолжали обсуждать вполголоса хозяина.
- Видно, Мэг и после смерти держит хозяина за яйца, — шептала одна.
- Да, раз он притащил её в дом. Хозяйка уже рвёт и мечет в кабинете, требуя, избавиться от ублюдка, — хохотнула вторая.
Их перешёптывания прекратил грубый голос Тары:
- А ну, заткнитесь! А то плеть покажет, кто кого держит за яйца!
Те притихли, опустив головы. Тару в доме боялись. Через неё хозяева общались с рабами. Она раздавала приказы от господ и зорко следила за их исполнениями. Чернокожая экономка даже контролировала наказания за провинности. Жестокая и железная Тара.
- Дайте мне одежду, — вырывая из их рук, сказала Тара, — Заняться нечем? Почистите столовое серебро!
- Мы вчера его только начистили, — в один голос возмутились девушки.
- Ещё раз начистите или мне на конюшни вас отправить? – пригрозила экономка.
После таких угроз рабынь и след простыл.
Тара принялась меня одевать.
Моё первое платье. Это нерабская униформа. Не груботканая юбка. Это был настоящий шёлк.
Голубого цвета платье, ленточки в тон и мягкие туфельки с бантиками. Шёлковое платье нежно ласкало тело, а вот с туфлями вышла неприятность. Они были узкие, и сильно стискивали мои ступни. А стоило мне встать, как давящая боль расползалась по ногам.
Я простонала, переминаясь с ноги на ногу.
- Привыкай! – сказала Тара, заметив мои страдания. – Здесь, Лили, босыми ногами не ходят.
Взяв за руку, она помогла мне сделать несколько шагов по ванной комнате. Каждый раз, качая недовольно головою.
- Не знаю, что маса Эдмунд обещал твоей матери, — Тара тяжело вздохнула, — но в его дом ты входишь не рабою. Зря! Ой, зря, он делает это, — сложив руки на своём большом животе, говорила она. – Он показывает тебе мир, от которого потом будет сложно отвыкнуть. Ты не белая, Лили. Ты рабыня и никогда не забывай об этом. Твоя мать забыла и вот результат. Где она? Нельзя любить своего хозяина. Это грех.
Закончив учить своей рабской науке, она взяла меня за руку и повела в кабинет хозяина. Я плелась за ней, не осмеливаясь поднять глаз. Туфли жали, но самое ужасное это тугая причёска. Тара очень сильно собрала мои волосы и перевязала их лентой, что я почувствовала, как натягивается кожа на лбу. Проходя мимо большого зеркала в холле, я мельком посмотрелась в него. В нём был непривычный мне образ Лили. Из зеркальной глади на меня смотрела настоящая белая леди.
Моя кожа имела поразительный контраст с угольной кожей Тары. И если, честно, я больше походила на белую девочку, чем негритянку. Даже волосы светлее и не так кучерявятся. Неудивительно, что меня считают чужой среди рабов. Теперь я и вовсе буду для них белой.
Когда мы вошли, господин Эдмунд сидел за своим столом, а его жена, расхаживая взад и вперёд, махая руками, кричала. Наше появление нисколько не угомонило её. Она, кинув взгляд в мою сторону, ещё больше заревела:
- Ты разрешил ей надеть одежду нашей дочери?! Ты сошёл сума! Она же чёрная! Она рабыня! Откуда тебе знать, кто на самом деле её отец! Они же совокупляются, как животные!
- Заткнись, Джейн! – стальным голосом приказал муж.
Джейн резко обернулась. Весь её вид выражал злобу и негодование.
- Ты оскорбляешь меня, Эдмунд! – прошипела она сквозь зубы. – Я закрывала глаза на твои шашни с Мэг, но её ублюдка не потерплю в своём доме!
Хозяин Эдмунд резко встал и, упёршись руками в стол, посмотрел на разъярённую супругу.
- Это мой дом. Он принадлежит моей семье уже два столетия, и я буду решать, кто будет жить в моём доме, — его голос был холоден, как и он сам.
Госпожа Джейн и так всегда бледная, а тут её кожа стала белее хлопка на плантациях её мужа. Приложив руку к тяжело дышащей груди, она выбежала из кабинета. Пышная юбка Джейн, как пощечина, пролетела по моей щеке, заставив закрыть глаза. Открыла я их, только когда хозяин сама подошёл ко мне.
Его рука обожгла мне щёку.
- Ты будешь жить в моём доме, Лили, — он говорил, а глаза бегали по моему лицу. – Я не могу признать тебя официально, но прав дочери не лишаю. Ты получишь подобающее воспитание для леди, а когда придёт время, я выберу тебе подходящего мужа.
Не выдержав такого пристального взгляда, я опустила глаза. Я смотрела на его камзол с позолоченными пуговицами, лишь бы не встречаться с голубыми глазами масы.
- Спасибо, хозяин, — прошептала я.
Его горячая ладонь погладила меня по волосам.
- Не хозяин, Лили, а отец, — поправил он меня.
Я сотни раз представляла себе наш разговор на тему отцовства, но в моих мечтах это было не так. Он не был скуп на слова и объятия. Хотя, что я знала о своём отце? Ничего. Я знала его, как строго хозяина. И отцом я ещё долго не смогу его называть.
- Ты похожа на свою мать, — всё ещё гладя мои волосы, говорил он, — очень похожа.
Потом маса Эдмунд вернулся за свой письменный стол, и, шурша бумагами, принялся за работу. Тара увела меня в мою комнату.
Вот и вся аудиенция моего отца мне. Он сообщил мне о правах дочери, коснулся щеки и волос, сравнил с любовницей. Я вошла в его дом, как белая, но мой статус рабыни никто не отменял. Освободительные документы отец подписал в день смерти моей матери. Жаль, что я узнаю о них только в день его смерти, а увижу в день, когда меня продадут.
Жена Эдмунда возненавидела меня сильнее, чем ненавидела мою мать. Её гордость была задета. Муж притащил в дом своего ребёнка нагулянного на стороне. И всё бы ничего, только моей матерью была чёрная рабыня. Все соседи смаковали скандал в семействе Дарлингтонов. Госпожа Джейн считала меня виновной, что их временно бойкотировали в обществе плантаторов.
А вот мой отец несколько не скучал по сборищам лоботрясов и зазнаек. Ему хватало дел на плантациях.
Скандалы имеют особенность будоражить умы, но и также быстро забываются. Через несколько месяцев случился новый скандал. Дочь плантатора забеременела от чернокожего раба и все забыли о незаконнорожденной дочери Эдмунда Дарлингтона. Джейн опять возобновила свои поездки на приёмы в Сент-Огастин и на балы к соседям.
Всё меняется, забывается и проходит. Но только не для меня. Моя жизнь в доме отца не была счастливой. За фасадами роскошного дома скрывались самые неприглядные тайны.
ГЛАВА 3. Госпожа рабыня
Я вошла в дом своего отца не рабыней, но и не свободной. По крайней мере, я не знала, что уже свободна. Я даже не знала, что такое свобода. И что с ней делать с этой свободой. Мой мир был ограничен плантацией отца. Смотря за горизонт, когда вставало или садилось солнце, я видела только край земель, принадлежащих ему. Это было его королевство, где он абсолютный монарх. Властелин с правом миловать и казнить.
Я была свободной, и я была его. Его дочерью, которую он признал. Для всех домочадцев я была маленькая мисс Лили. Для гостей и друзей – компаньонка Изабель или просто Лили. Для леди Джейн – черномазый ублюдок. Но всех их – рабов и белых, объединял один взгляд, который они бросали на меня, презрение. Я чужая для всех. Недостаточно белая и недостаточно чёрная. Я между ними. Я разрушила эту границу, соединив два мира в одном. Во мне…
У чёрных рабынь всегда рождались чёрные дети. Даже от белого. У белых женщин чёрные дети от негров. Позор этот не скрыть. Если белым мужчинам всё сходило с рук. Мужчинам всегда всё сходит с рук. Они же мужчины.
Ну, родила рабыня и что? Мало ли кто отец ребёнка. Ребёнок чёрный и они же, совокупляются, как животные. Белым женщинам чёрные дети не прощались. Чёрный ребёнок, как клеймо. И женщины в отличие от мужчин, переполненные чувством материнства, не могли отказаться от своего ребёнка. Она свободная, а ребёнок нет. Он сын раба! И обретёт свободу, только если хозяин даст её ему. Это так несправедливо, когда твой цвет кожи определяет статус в обществе. Чёрный – раб, белый – господин, а я посередине.
Я сотни раз думала, почему он признал меня? Почему забрал в свой дом? Почему дал мне всё, что положено дочери белого господина? Он мог отказаться от меня, как другие белые на его месте. Но господин Эдмунд пошёл против принятых норм в обществе рабовладельцев. Он признал меня! И он не стеснялся моего существования! На все вопросы гостей и знакомых: «Кто это?», он спокойно отвечал: «Компаньонка моей дочери Изабель и моя незаконнорожденная дочь Лилия».
Я не была его позором, но моё происхождение было позором для меня. Дети, рождённые в браке неосвещённом церковью, носили на себе всю жизнь позор своих родителей. За любовь отца и матери мы расплачивались порицанием общества, словно это наша вина. Я часто слышала, что ублюдок – это отродье дьявола, у него с рождения чёрная душа. На мне грех моего незаконного рождения и за всю жизнь мне не замолить его. А я была ещё и дочерью чёрной рабыни. Греховно вдвойне!
Свой грех я не замаливала по воскресеньям в церкви, сидя на именных скамейках Дарлингтонов. Я молилась, чтобы мама попала в Рай и отец жил долго, ведь я под его защитой. Пока он дышит, я сплю на белых простынях. Мой гардероб полон красивых платьев. Меня одевают по утрам и раздевают по вечерам. Меня купают. Я сижу за хозяйским столом. Я почти госпожа.
О! Этот стол! Когда я впервые села за него, леди Джейн воскликнула, возмущаясь:
- Я не буду есть с чёрной за одним столом!
Маса Эдмунд спокойно сказал, даже не оторвав глаз от тарелки:
- Хорошо, я прикажу подавать тебе в твою спальню.
Леди Джейн из своих покоев не выходила неделю. Но поняв, что никто не скучает по ней, соизволила всё же порадовать своим присутствием нас. Её появление за обедом маса Эдмунд никак не прокомментировал, словно жена не бойкотировала его. Пришла и пришла. Ничего существенного не произошло.
С леди Джейн мы стали врагами. Она считала меня врагом! Меня – десятилетнего ребёнка, врагом! Я до жути её боялась. Боялась оказаться когда-нибудь в её власти.
Однажды она зашла в мою комнату и сказала:
- Не думай, что это твой дом. Эдмунд не всегда будет оберегать тебя. Придёт время, и я сполна припомню тебе всё. Я припомню тебе и твою мать – шлюху. И то унижение, что я испытываю каждый раз, глядя на тебя.
Сказав это, она ушла, улыбаясь какой-то мерзкой улыбкой.
Леди Джейн мечтала, как расправится с ребёнком за страсть её мужа к чёрной женщине. Не мужа она винила, а меня. Эдмунда леди Джейн боялась как огня. При этом он никогда не поднимал на неё руку. Ему достаточно было просто посмотреть на жену, чтобы она заткнулась и ушла.
Я слышала от рабынь, что хозяин давно не спит с ней. Уже несколько лет. Врачи запретили леди Джейн иметь детей. Беременность и роды убивают её. Ценность женщины в середине восемнадцатого века в плодовитости. Леди Джейн родила мужу сына. Молодому хозяину Кристоферу исполнилось семнадцать лет, и он служит в армии. Отец купил Кристоферу эполеты лейтенанта в кавалерийском полку Его Величества Георга третьего. Его дома не было больше года. После первых родов последовало три выкидыша, пока бог не дал им Изабель. Роды были очень тяжёлые. Леди Джейн пролежала в родильной горячке несколько дней. Уже готовились к худшему, как больная пошла на поправку.
Между мной и Изабель год разницы. Господин Эдмунд быстро нашёл решение мужской проблемы. Жену ему заменила моя мать. Вот и бесилась леди Джейн, засыпая в одиночестве, пока муж развлекался с рабыней.
Мой отец недолго горевал и по маме. Через месяц молоденькая рабыня, купленная на рынке, уже грела его кровать по ночам. Девушка ничего не понимала на английском языке. Она родилась в Африке, попала к охотникам за рабами, была продана работорговцам в Конго, пересекла океан на корабле, прежде чем маса увидел её на рынке в Сент-Огастине. Он дорого за неё заплатил. Девушку звали Ия. В день её покупки, Ию крестили и нарекли Марией. Только Ия наотрез отказывалась отзываться на христианское имя. Гордая и непокорная Ия. Она не захотела рожать масе ублюдков и как только разродилась первым, задушила дитя. Рабыни говорили, что у Ии на рынке отобрали младенца. Она родила его на корабле. Хозяин покупал только хорошенькую рабыню, а не ребёнка.
Узнав об удушении своего ублюдка, господин приказал засечь до смерти детоубийцу.
В тот день мы с Изабель были в гостиной. Учитель мистер Кроу, заставлял нас музицировать. Но даже музыка не могла заглушить нечеловеческие крики Ии, доносившиеся из конюшни.
Я цепенела от ужаса. Мои пальцы не слушались и игра в четыре руки на фортепиано не удавалась. Мистер Кроу больно бил по рукам указкой. Я вздрагивала, но всё равно не могла играть. Изабель тоже вздрагивала, но продолжала играть. Моя сводная сестра до ужаса боялась матери. И страх, что леди Джейн будет недовольна её успехами в музыке, был лучшим стимулом играть сосредоточено, не отвлекаясь на постороннее звуки.
Мой отец не мог долго без женщины. Сразу за Ией в доме появилась ещё одна Мария. Только в этот раз она была мулаткой, как и моя мать. Девушка красивая и умная. Понимая, что хочется хозяину, она давала ему это, но детей не рожала. Она прислуживала мне и однажды обмолвилась, что знает, как не пускать ненужных детей на этот свет. Я засмеялась, не веря ей.
- Мисс Лили, главное вырвать из себя первое семя и больше в твоём животе не прорастет ничьё никогда, — серьёзно сказала она.
Жаль, что её знания мне пригодятся в будущем. Мария два года спала с Эдмундом, пока странная болезнь не убила её. Я подозреваю в этом леди Джейн. Хозяйка отравила чёрную любовницу своего мужа.
Эдмунд загрустил. Он уже отправился в Сент-Огастин за чернокожей красавицей, как жена преградила ему путь.
Их крики слышали все домочадцы. Даже, наверное, на плантации.
Леди Джейн орала:
- Хватит выставлять меня на посмешище! Хватит спать с этими чёрными грязными шлюхами! Ты унижаешь меня!
Он кричал ей:
- Я получаю от них то, что ты мне не в состоянии дать! Хвала богу! Он смилостивился надо мною, и твоё бесплодное чрево подарило мне сына и дочь! Всего лишь одного сына и одну дочь! Когда у моих друзей сыновей больше, чем ублюдков! Их жёны исполняют свой долг, рожая детей! А ты не можешь ни рожать, ни ублажать меня! Бог тебя наказал за грех юности! Если бы я знал, что беру в жёны опозоренную девку, то никогда бы не женился на тебе! Ты совершила наивысший грех! Ты не сохранила невинность, отдавшись до брака рабу! И ты ещё будешь мне говорить об унижении?! Заткнись! И скажи спасибо, что не вернул тебя отцу после брачной ночи! Ни одни богатства твоего приданого не очистят тебя!
Потом раздались надрывные рыдания. Хлопок двери. Леди Джейн осталась плакать в кабинете, а господин Эдмунд уехал в город. Вернулся отец через пять дней. И вернулся не с хорошенькой рабыней, как обычно, а с гувернанткой для меня и Изабель. Сказал, что девочки уже большие и им нужна гувернантка, а леди Джейн плохая мать. Если честно, она и ей не была. Приёмы занимали всё её свободное время. Изабель даже как-то сказала, что если бы её забирали у матери, то она бы и не расстроилась. А может и не заметила, что дочери больше нет рядом. Да, мне с матерью повезло. Мама меня очень любила.
Нашей гувернанткой стала мисс Луиза. Но, мисс Луиза, больше занималась своим работодателем. Её крики и стоны будили всех по ночам. Она была не гувернанткой, а куртизанкой. Маса платил ей за любовь. Если это вообще можно назвать любовью.
Единственно чему научила нас гувернантка Луиза, это танцам. Танцам, которые не приняты в приличном обществе. Леди Джейн об этом не знала. Знай, она, чему учит любовница мужа её дочку, пока отдыхает от постели неутомимого Эдмунда, убила бы её.
Луиза была милая. Правда, милая! Она одна смотрела на меня без презрения и даже искренне улыбалась. Ещё наша порочная гувернантка любила песенки. Несколько даже спела нам. Конечно, эти песенки не для ушей маленьких девочек, но мы над ними очень смеялись. С ней было весело. Луиза покинула наш дом, сразу после смерти своего любовника. Она даже пыталась выкупить меня у леди Джейн, но та, ненавидя меня и белую любовницу мужа, не стала слушать. Просто приказала выкинуть наглую куртизанку на улицу. Но и это не сломило и не унизило Луизу. Выкрикивая самые пошлые ругательства о леди Джейн, она гордо ушла по дороге в Сент-Огастин.
Изабель. Моя сводная сестра Изабель. Мы с ней быстро подружились. Она первая пришла ко мне. Я сидела на кровати и рассматривала комнату, в которой теперь буду жить. Изабель тихо вошла. Мы встретились глазами и она улыбнулась.
- Мама сказала, что ты чёрное исчадие ада и ублюдок отца от рабыни. Папа сказал, что ты моя сестра, — улыбаясь, говорила она.
Я ничего не ответила и отвела взгляд в сторону. Изабель подошла ко мне. Села на краешек постели. Её руки коснулись моих, сложенных на коленях ладоней. Я чуть вздрогнула. В первый раз ко мне прикоснулась белая девочка и моя сестра.
- Знаешь, мама не права, — тихо шептала она. – Только не говори ей об этом. Она прикажет меня выпороть.
Я снова посмотрела на неё. Это было для меня новостью. Я думала, порют только чёрных. Оказалось, что и белым тоже достается.
- Не скажу, — пообещала я.
Так мы и стали сёстрами. Всегда вместе. Всегда рядом. Мы обе боялись темноты и каждую ночь, бежали друг к дружке в спальню. Встречаясь посередине коридора, тихо хохоча, шли спать. Изабель подтянула меня по всем дисциплинам и уже через два месяца я свободно читала, писала, считала. А музыка мне давалась с лёгкость. У меня оказался природный врождённый талант к музыке. Я могла без нот подобрать на слух мелодию на фортепьяно. С французским мне было сложнее. Но опять же с моей сестрой я понемногу смогла выучить этот язык. Только в отличие от Изабель, я говорила с акцентом.
С рабами у меня было всё сложно. Они мне прислуживали, но не с таким рвением, как белым хозяевам. А после того как выпороли конюха Джима, они и вовсе не разговаривали при мне. Игнорируя, молчали, пока я их не спрошу или не прикажу что-нибудь.
Конюх Джим учил Изабель ездить верхом.
Мы осваивали искусство верховой езды на пони по кличке Пятнышко, пока отец не купил нам покладистых кобыл. Джим назвал меня черномазой. Это услышала Изабель, и зло накричала на раба:
- Она дочь твоего хозяина и моя сестра! И черномазый здесь только ты!
На следующее утро Джима выпороли. Изабель пожаловалась отцу, а виновата я.
Мой отец такой противоречивый. Белые считали его человеком чести, но не лишенным некого бунтарского духа. Рабы – жестоким, но справедливым. Жена – прелюбодеем. Кристофер – скупым на деньги и чувства родителем. Для Изабель он был самым лучшим человеком на земле. А я? Я тоже стала так относиться к отцу, как моя сестра.
С годами я понимаю, почему я росла с мамой в хижине и только после её смерти он забрал меня к себе в дом. Эдмунду была присуща любовь к своим детям, независимо от кого они были рождены. От белой или чёрной женщины. Я думаю, что если бы я родилась не со светлой кожей, он всё равно забрал бы меня к себе. Он просто не хотел расстраивать мою мать, зная, как она любит меня.
Его любовь я почувствовала только в его доме. Мне никогда не дарили подарков. Мама дарила. Я думала, что это её подарки и только повзрослев, я поняла, что их передавал мне отец. У рабов нет денег и нет возможности что-либо купить. Всё что у них есть – это принадлежит хозяину. Так что все ленточки и отрезы материала на платья, дарил мне отец. А когда я поселилась в его доме, мои подарки стали ощутимей и богаче. Платья, ленты, туфли, украшения.
Он исполнял любые желания Изабель, поэтому ей было проще топать ножкой и кричать: «Я хочу!». Я так не могла. Я ничего у него не просила. Я попрошу только один раз. Один-единственный раз и не для себя. Я буду с ним диковата и застенчива.
Отец возвращается с плантаций, не успевает спешиться, как Изабель летит в его объятья с криком: «Папочка!». Я иду не спеша, опустив голову. Он обнимает её, а меня тянет к себе в объятья сам.
Отец часто брал нас в Сент-Огастин за покупками. Моя сестра бегает по всем магазинам, требуя всё, на что попадается ей на глаза. Я хожу рядом и молчу. Он покупает мне сам. На своё усмотрение. Лишь однажды я задержалась на миг у витрины с очень дорогой фарфоровой куклой. Она была такая красивая, что невозможно было оторвать от неё глаз.
Рука отца легла мне на плечо, как когда-то на похоронах матери.
- Она тебе нравится, Лили? – спросил он.
- Да,- тихо ответила я.
Отец ничего не говорит. Он просто заходит в магазин и покупает её для меня.
Эдмунд был самым лучшим отцом для дочерей, но не для сына. К сыну Кристоферу он относился очень строго и требовательно. Всё что сходило дочкам с рук, сыну он не позволял. Маса считал: только девочки имеют право быть легкомысленными и глупыми, у мальчиков такого права нет. Они будущие отцы семейства. От них будет зависеть семья и её благополучие.
Узнав о карточных долгах сына, он отказался их оплачивать.
- Я не для этого купил ему эполеты, чтобы он проматывал мои деньги, играя с такими же дурнями, как он! – кричал Эдмунд, комкая письмо сына.
Кристоферу пришлось продать породистого скакуна. Леди Джейн тоже раскошелилась, чтобы помочь любимому сыночку. Она тайком от мужа заложила свои драгоценности. Когда Эдмунд узнал об этом, был страшный скандал.
- Ты тратишь деньги на Изабель и своего ублюдка Лили, в то время как наш сын должен влачить жалкое существование в нищете! — кричала леди Джейн.
- Пусть отправляется служить в военный форт на севере! Там довольствие за счёт королевской казны, заодно и уму наберётся, воюя с дикарями. Я выкупил твои украшения, но ты их не получишь. Я разделю их между Изабель и Лилией, как приданое, - спокойно сказал Эдмунд.
Леди Джейн рвала и метала, но уже в своей комнате. Сорвалась на нескольких рабынях, отхлестав их по лицу. Разбила все статуэтки и разорвала скатерть на столике для чаепития. Муж на привычные выходки жены опять не обратил внимания. Он развлекался с нашей гувернанткой.
Чем больше я жила в его доме, тем сильнее привязывалась к нему. Он был рабовладельцем. Жестоким и справедливым. Он был типичным представителем высшего общества в колониях Америки. Твёрдо уверенным, что мир должен быть устроен так и не иначе. Мир, где существует две прослойки населения: хозяева и рабы. Благородные господа и простолюдины. У каждого своё место под солнцем. Его место – это земля, которую получил его прадед за верную службу Его Величеству Карлу второму, в колониях Англии в Новом Свете. Он гордился своими английским родовитыми предками и родственниками. Но, не смотря, на все его достоинства, быть его рабой я бы не хотела. Меня ждала бы участь всех его красивых рабынь. Постель.
Слава богу! Мне повезло родиться его дочерью. Даже незаконнорожденной, я была его родной кровью и плотью, которой он не стыдился. Никогда.
ГЛАВА 4. Лука
На мой шестнадцатый день рождения отец взял меня собой в Сент-Огастин. Мы выехали с рассветом, чтобы добраться до города к полудню.
Я спрашивала:
- Почему еду только я? Почему не берём Изабель?
Он улыбался отвечая:
- Так надо. Изабель соня и рано встать не сможет.
Я была так горда, что отец взял только меня. Прижавшись к нему в экипаже, я закрыла глаза от счастья. Мой отец. За эти шесть лет я очень сильно полюбила его. И мне, казалось, что я всегда жила с ним в его доме. Маму я вспоминала, конечно. Часто ходила к ней с цветами. От того холмика, под которым лежала моя мать, не осталось ничего. Только высокое дерево напоминало мне, где искать её.
В дороге меня растрясло, и отец прикрикнул на раба-кучера, чтобы он не гнал лошадей. В Сент-Огастин мы приехали не к полудню, а к обеду.
Отец помог мне спуститься с экипажа. Я взяла его под руку и он, похлопывая по моей ладошке, гордо вздёрнув подбородок, вышагивал со мной по улицам города.
Мужчины здоровались с ним и цеплялись за меня любопытствующими взглядами. Женщины улыбались отцу. Он был очень красивый и видный мужчина. Неудивительно, что каждая мимо проходящая красотка томно вздыхала. В толпе знакомых и простых зевак мы были интересны. Улыбки и восхищённые возгласы в лицо, за спиною сменялись шипением.
- Это его дочь от рабыни?
- А она хороша!
- Зато он глупец, что признал её!
- Нет, ну что вы! В ней чувствуется английская порода.
- Её мать точно чёрная?
И всё в таком духе. Я пропускала мимо ушей их слова. Главное, что отец мной гордился. Я уже пять лет называла его «папой» и так же, как Изабель, бежала ему навстречу.
Не только я пропускала всё это мимо ушей. Отец тоже делал вид, что не слышит. Если честно, он был очень богат. Это богатство позволяло ему делать всё, что он пожелает. Его никто не мог прилюдно осудить или задеть. Боялись. Они только и могли, что шушукаться по углам, как крысы.
Я шла рядом с ним и улыбалась. Улыбалась не просто так. Мой отец приготовил мне сюрприз. Об этом он сообщил, когда мы въезжали в город. Я хлопала в ладоши, как маленькая девочка, услышав об этом. Любой его подарок для меня был особенным, потому что подарен им.
Прогулявшись по бульвару и подразнив местную высшую знать, мы зашли к модистке мисс Ричмонд. Она была самой лучшей портнихой в Сент-Огастине. Её платья и шляпки шились по последним веяниям Парижской моды. Услуги мисс Ричмонд не все плантаторы могли себе позволить. Мой отец мог. Он одевался только у неё.
Мы зашли в магазинчик и колокольчик на дверях звякнул. Мисс Ричмонд появилась, словно ниоткуда.
«Она фея», — подумала я. Нигде нет дверей. Только ярко-голубые драпированные стены и шторы на огромных окнах. Их так много, но открыты только два, а лёгкий ветерок чуть покачивал небесного цвета ткань.
- Ах! Мистер Дарлингтон! – всплеснула она в ладоши, ослепив белоснежными зубами. – Как я рада вас видеть вновь!
- Я тоже рад, моя дорогая мисс Ричмонд! – так же улыбнулся ей отец, уже поднося к своим губам её пухлую ручку.
- А это наша красавица, Лилия? – она пробежалась по мне своими голубыми глазами. – А вы были точны, когда говорили мне её размеры.
Мой отец снова улыбнулся, но в этот раз его глаза хитро блеснули, смотря на мисс Ричмонд.
Я засмущалась. Похоже, отца и портниху связывали не только заказы платьев.
- Идём, родная! – она потащила меня за руку. – Твоё бальное платье уже готово.
Я растерянно посмотрела на отца. Он кивнул в знак одобрения, мол, иди. Я пошла за портнихой. Голубые шторы разлетелись по сторонам и, за ними открылась комната для примерок, где две чёрные рабыни уже расправляли платье для меня.
Боже, как же оно было восхитительно моё первое бальное платье. Даже лучше, чем у Изабель в прошлом году.
Когда моей сестре исполнилось шестнадцать, она дебютировала на балу в Сент-Огастине, а я была дома. Я даже не мечтала, что буду иметь такую возможность. Леди Джейн говорила, зло ехидничая: «Черномазым ублюдкам там не место! Даже не мечтай, появиться в приличном обществе!». И вот мне сегодня шестнадцать, а завтра бал. Его даёт полковник Фюргенсон в своём особняке.
Неужели и я буду на нём?! Не веря своим глазам, я обошла платье. Рабыня подняла руки кверху, чтобы я лучше рассмотрела его. Другая рабыня отошла в сторону, не мешая мне ходить вокруг моего подарка.
- Оно моё? – не скрывая восхищения, спросила я.
- Конечно, милая! – довольно сказала знакомая отца. – Эдмунд заказал его у меня ещё три месяца назад. Ох, сколько было мороки! – она опять всплеснула руками. – Шёлка такого изумрудного оттенка на складе не было. Пришлось заказывать из Чарльстона. Мой кузен сам привёз его. А эти кружева! Их я чуть дождалась! Они прибыли из Парижа два дня назад, — она подошла ко мне и обняла за плечи. – Эта вся суматоха стоила того. Такого шедевра я ещё не создавала.
- Оно словно из сказки. Такое нереальное, — чуть не вздыхая, говорила я.
- Примеряй немедленно! Моё платье лишь оправа для такого бриллианта, как ты, Лилия, — она наклонилась ближе и поцеловала меня в щёку.
Никогда ко мне так не относилась чужая женщина. Мисс Ричмонд была очень добра. И рабыни у неё не смотрели со страхом в пол, а хихикали, помогая мне одеться. Папа очень раскошелился у своей любовницы, собирая меня на мой первый выход в свет. Помимо платья, он заказал сорочку, корсет, нижнее бельё, чулки, подвязки для чулок с такими же изумрудными лентами. Когда моё перевоплощение закончилось, я не узнала себя в зеркале. На меня смотрела настоящая белая леди. Изумрудный цвет, подчёркивал мою смуглую кожу, придавая ей некие нотки лёгкого загара. Конечно, в моде были мраморные белые девицы. Но, я не хотела пудрить свое лицо белилами, придавая ему болезненную бледность.
- Это я? – замотала я головой.
- Ты, Лилия! – она повязала мне на волосы изумрудную ленту. – Как же ты красива в моём платье. После этого бала клиентов у меня прибавятся, — портниха опять потянула меня за собой. – Идём, покажем твоему отцу, как выгодно он вложил свои деньги. У тебя после бала отбоя не будет от женихов.
- Правда? – неуверенно спросила я, уже шагая за ней.
Я всё ещё боялась, что на мне не женятся из-за моего происхождения. Леди Джейн тоже постаралась, вбивая мне в голову, как я непривлекательна для добропорядочных господ. Ни один отец не даст согласия на брак сына с незаконнорожденной черномазой девкой, даже если у неё отец богат, как Крез. И пожилые почтенные вдовцы не запятнают свою честь, связавшись со мной.
- Конечно, правда! – воскликнула мисс Ричмонд. – Мужчинам свойственно сходить сума от красоты. А твоя красота ещё и в такой дорогой оправе. Так что, милая, выбирать будешь ты, а не тебя.
Её слова меня немного воодушевили. Я гордо вскинула подбородок, как учила нас мисс Луиза, и вышла к отцу.
- Боже! – прошептал отец, поднимаясь с дивана. – Селин, ты превзошла саму себя.
Вот мой отец и выдал их близкие отношения, забыв о приличиях, когда увидел красоту. Мисс Ричмонд права. Мужчины теряют голову от красивых женщин. В этом я убедилась на примере собственного отца в тот день.
После мисс Ричмонд, мы посетили обувщика и забрали мои новые бальные туфельки. Зашли и к ювелиру. У него отец купил мне диадему, колье серёжки и браслет. Пообедали в дорогом ресторанчике. Папа не сводил с меня глаз, и, подмигивая, шептал: «Родная, если бы не моё общество, эти кавалеры уже кружились возле тебя, как пчёлы у самого благоухающего цветка».
Уходя с ресторана, он поцеловал меня в лоб и обнял.
- Как же вы быстро растёте девочки мои. Смотря на вас, я чувствую себя стариком, — прижимая сильнее к себе, говорил отец.
Мой самый счастливый день. Жаль, что его немного омрачил наш последний визит. Отцу надо были новые рабы. Сильные и выносливые мужчины для работы на плантации. Сезонная лихорадка унесла много жизней чернокожих рабов.
Что такое рынок рабов?
Нет! Лучше, каким я увидела рынок рабов.
Моя мать была рабыней, и я родилась в рабстве. Пока был жив отец, это не касалось меня. Сотни раз спрашиваю себя, если бы отец не умер, как сложилась моя жизнь? Наверное, так как он и планировал. Моя свадьба. Мой муж. Мои дети и его внуки. И счастливая я. Мне почему-то это так виделось.
Моя жизнь всегда принадлежала отцу, как, впрочем, и Изабель. Глава семейства в патриархальном обществе решал судьбы всех домочадцев. Его собственностью были не только рабы, но и жена с детьми.
Моя судьба полностью зависела от папы. Он любил меня. Поэтому выбрал бы мне хорошего и заботливого мужа, с его точки зрения. Моё мнение при этом не учитывалось бы. Как и в последующем. У жены чуть больше прав, чем у рабов, но от этого она не испытывает удовлетворения. Наше женское счастье в понимании мужчин, дом и дети. Я бы радовалась этим крохам счастья, ничем не отличаясь от других белых жён.
Когда мы приехали на рынок, я ничего особенного не заметила. Рынок как рынок, но с одной оговоркой, на нём продают не продукты, а чужие жизни. Торги ещё не начались и дворик внутри дома, похожего на тюрьму, был пуст. Мой отец, как я писала выше, был очень богат. Он не горел желанием стоять среди покупателей и торговаться за чёрный товар из Африки. Мистер Дарлингтон пожелал сразу посмотреть новоприбывших рабов.
В мой день рождения в порт вошёл корабль с живым грузом. Поверьте, те, кто остался жив в трюме корабля, стоили того, чтобы их купили. Для работорговцев это был показатель выносливости. В условиях, в которых перевозили рабов, выжить было крайне сложно. Нередко людей выкидывали при малейших проявлениях болезни за борт. Или избавлялись от всего груза ради страховки. За утрату живого груза страховые компании много платили, а дорога не близкая. Целый океан надо пересечь. Мало что по пути может случиться. Эпидемия. Бунт. Пираты.
Женщинам в этих трюмах приходилось сложнее всего. Их насиловали матросы. Возраст роли в выборе жертвы не играл. Насилию подвергались все, кто привлекал своею красотой. Так что в порт уже прибывали женщины с приплодом. Покупаешь одного раба, а получается, что двоих. Выгодное вложение денег. Мало того, что она выжила, так и понесла. Сильная и плодовитая. А что ещё надо рабовладельцу? Будет работать, и рожать рабов.
Как это мерзко и цинично! И мой отец был среди господ жизни.
Хозяин рынка принял нас радушно. Крутился возле нас, нахваливая сегодняшний товар.
- Мистер Дарлингтон, это сильные мужчины. Все молоды. Есть буйные. С ними были проблемы на корабле. Но думаю, плети и колодки без еды и питья на несколько дней остудят их пыл. Научат подчиняться.
- Я посмотрю всех, мистер Питерсон — сухо сказал мой отец.
- А женщин? Есть красавицы. Капитан даже парочку отобрал. Они девственницы. Дороже, но какие! – продолжал мистер Питерсон.
Отец посмотрел на меня. Я плелась позади него, глазея по сторонам на клетки с людьми. На некоторых мужчинах были даже железные намордники. Женщины и дети, чуть прикрытые лоскутами каких-то тряпок. И мужчины! Боже, я стыдливо отвернулась, увидев то, на что очень неприлично смотреть. Об этом рассказывала мисс Луиза. Только слышать об этом, не совсем то, когда видишь.
Пряча глаза и свой пылающий румянец, я боялась посмотреть на отца. Он заметил моё смущение и сказал мистеру Питерсону:
- Нет, не сегодня. Мне нужны рабы. Сильны. И прикройте их чем-нибудь. Я с дочерью.
- Конечно, конечно, — засуетился торговец людьми.
Через минуту во двор выгнали мужчин и построили в шеренгу. Я отошла в сторону, скрывшись от палящего солнца в тени. На рабов продолжала кидать смущённые взгляды. Некоторые из них, не совсем ещё сломленные, гордо смотрели перед собой. Некоторые даже осмелились с интересом рассматривать меня. Я ловила эти взгляды и отворачивалась. Не из-за стыда. Просто это неприлично, так смотреть на леди. И леди не должна позволять себе поощрять такой нездоровый интерес со стороны невоспитанных мужчин.
Отец одобрительно кивал, рассматривая придирчиво каждого раба. Торговец приказывал рабу повернуться, присесть, показать зубы. Их выбирали, словно скот. Этот бык подойдёт, а вот этот нет.