~ Манипулятор. Часть 1. Юлия Кова

Часть 1. Не любить тебя



Это все ты виноват! Ты меня контролировал, ты мной манипулировал, ты превратил меня в это! Я была доброй, я была заботливой, а ты... ты... хотя нет, не ты... Я!
«Южный парк»



ГЛАВА 1. Воробей


Роман, почти восемь лет назад.

« — Нет, не могу. Не хочу! Ром, ну не надо. — Рыжая, распахнув обнаженные бедра и еще шире свои зеленовато-серые глаза, глядит на меня так, словно это я должен её пожалеть. Будто я — насильник. Точно это я насиловал ее душу последние три месяца.
— Хочешь еще фильм посмотреть? — Я киваю на видео, мечущееся через плазму по темной комнате, выговаривая фразу так, словно Рыжая — маленький ребенок, который ничего не понимает. — Я же не собираюсь тебя терзать, как этот, тот… — щелкаю пальцами, точно забыл, как его зовут.
— Лёшу? — смеется Рыжая.
— Мм, Лешу твоего, — раскрываю ладонями её бёдра пошире.
— Ромка, не надо! — она прячет вспыхнувшее лицо за искусанной ладонью.
— Ах ты, Господи, ну отдохни. — Присаживаюсь на коленях между ее раскинутых ног и тянусь за сигаретами.
— Ром, ты что, начал курить? — изумляется она.
— Нет, просто пробую.
— Ты же говорил, у тебя мама не курит, — робко напоминает Рыжая, делая попытку сомкнуть колени.
— И правильно делает. Дольше проживет, — притушив сигарету, опускаюсь рядом с ней, фиксируя ее ноги. Вижу, как она смущенно отводит глаза, и свободной рукой перехватываю ее запястья, вдавливая их в спинку дивана. Примерно через минуту Рыжая начинает тихо стонать, и я закрываю губами ее рот. Дотягиваюсь до её языка, и она чуть прихватывает зубами кончик моего, но тут же его отпускает, и её голова начинает метаться по подушке. А потом она складывается пополам под моей движущейся между её ног рукой и всхлипывает мне в левую ладонь:
— Ро-ма.
Вытягиваюсь рядом с ней, поглаживая её. Господи, столько же нежности...
«Идиот ты. Она же твоя», — говорю себе я, рассматривая ее затуманенные глаза и, так и не взяв ее девственность, шепчу:
— Диана…»


ГЛАВА 2. Нечаянная встреча

Всегда интересно проследить траекторию неминуемой встречи двух людей.
Из Интернета.
1.

Диана, наши дни.

«Диана, ди — ди, Диана». Помните, была такая песенка Валерия Леонтьева, звучащая в хит-парадах в дни юности наших мам? Диана, иногда интимно Ди — это и есть мое имя. На песню мне откровенно наплевать (если честно, пошлейшие текст и музыка), но шагать под этот мотив весьма удобно. Вот я и шагаю, выстукивая каблуками по заснеженной, липкой и скользкой от грязи дорожке мимо детского сада, стараясь не думать о том, что здесь, среди цветных домиков, выстроенных наподобие поездов и ракет, крутобокой горки и красной песочницы мог бы расти мой ребенок.
Но ребенка нет, и в целом моя жизнь очень похожа на типичную городскую не-сказку. Школа, математика, финансовый институт. Вечно занятые на работе родители. В институте — первое сумасшедшее и безумное увлечение, когда ты просто теряешь голову. Далее вымученный брак («Ди, так жениться я не хотел»), потом не менее мучительный развод, и тебе уже двадцать семь. Дальнейшее складывается из простейшего уравнения: работа, отпуск, помноженный на интересы друзей, и твои ничего не значащие увлечения. Всё. Просто — и пусто. Впрочем, так живет большинство знакомых тебе людей, но ты — это всего лишь ты. Вот поэтому ты сейчас чешешь в круглосуточный сетевой магазин, раз дома шаром покати, пытаясь выкинуть из головы прошлое и одновременно не поскользнуться. Мало того, что непролазная темень кругом, так здесь еще ездят машины.
— Девушка, тротуар с левой стороны, — вместе с шорохом шин звучит пренебрежительно-спокойное позади меня. Голос негромкий, тон усталый, точно мужчина за рулем откровенно замучился гонять с проезжей части таких, как я.
Нереально тянет оглянуться и, как во времена моей лихой юности, показать водителю средний палец. Вместо этого я ускоряю шаг и набрасываю на голову капюшон пальто, делая вид, что это не со мной разговаривают.
— Коза, — слышится беззлобное позади. Тут-то я и выкидываю излюбленный трюк: на ходу поднимаю над головой правую руку, вытягиваю вверх средний палец и указательным и средним левой руки вышагиваю по контуру среднего правой банальнейшим «фак», чувствуя, как за спиной тормозит эта громоздкая машина. Автомобиль (кажется, джип, впрочем, джипы — это сейчас в Москве модно) врывается носом в сугроб, со стороны водителя хлопает дверца, и, судя по снежному хрусту, нога мужчины ступает в сугроб. Невольно замедляю шаг, когда он ровной и неторопливой походкой направляется к воротам детсада, расположенным метрах в пяти у меня за спиной, нажимает на кнопку, после чего звучит зум и невнятное:
— Бу, бу, бу, детсад «Огонек». Кто?
— Добрый вечер. Роман Лебедев. Я за Юлей.
И я замираю. И дело не в том, что я своим «фак» оскорбила какого-то достойнейшего папашу. Штука в том, что имя Роман Лебедев выхватывают из самого темного угла моей памяти очень теплые руки, бледное лицо и холодные голубые глаза парня, который не то жалел меня, не то правда был мной увлечен, и которому мой бывший, Лёша дал обидную и хлесткую кличку «Воробей».
«Так неужели… Он?»
«Нет, не он, не оглядывайся, иди вперед, это лишь совпадение», — боязливо шепчет мне разум. Но я (идиотка я любопытная) все равно оборачиваюсь, точно меня неведомой силой тянет в сторону детского сада. Успеваю заметить, как высокий светловолосый мужчина в темном пальто нараспашку неторопливо проходит в калитку, и меня словно бьет током. Дыхание перехватывает, по спине прокатывается дрожь. Непроизвольно сглатываю и судорожным, даже каким-то защитным движением поправляю съезжающий с головы капюшон пальто. Очень хочется стать невидимкой и раствориться в толпе. Отчаянно хочется верить в то, что это — не Воробей. Но то, чего не должно было случиться, то, чего просто не может быть, все-таки произошло, и передо мной на секунду промелькнул человек, которому я изо всех сил пыталась сделать больно. Но больно было лишь мне.
Но думать об этом просто нельзя. Прошлое — это то, чего нет; прошлое — это то, что прошло. Я отворачиваюсь, все еще трясущейся рукой выдергиваю из кармана телефон, ищу «Бизнес FM». Вставив в уши пуговицы наушников, делаю глубокий вдох-выдох и, пытаясь переключиться на биржевые сводки, продолжаю свой путь в магазин «Перекресток», расположенный за детским садом».

2.

Роман, наши дни.

«— Здесь не курят, — рассеянно напоминает мне охранник детсада, похожий в своей черной мешковатой форме на мешок для мусора. Что-то неуверенное, бессодержательное и никакое, точно он сам не понимает, что он здесь делает.
Краем глаз отмечаю, как от общего стада мамаш отделяется Людмила (не помню её отчества), но она — мать подруги моей Юльки, так что, в общем, бежать мне некуда. Тем временем Людмила подбирается ближе ко мне и молитвенно складывает на груди руки.
— Роман Владимирович, — проникновенно начинает она, — мы на этой неделе отмечаем восьмое марта для девочек группы. Не могли бы вы…
— Деньги я уже сдал, — я оглядываюсь на решетку детсада.
Вот интересно, и почему я смотрю туда? Потому что секунд десять назад мимо меня прошла девица, которая показала мне «фак»? Но дело не в том, куда она послала меня (это я в свои тридцать три как-нибудь переживу), а в том, что в ее жесте было нечто до боли знакомое: заведомо чёткое, доведенное почти до автоматизма движение, которое я видел только у одной девушки.
«Так неужели это… Она? — растерявшись, думаю я, продолжая краем уха вслушиваться в торопливую речь Людмилы. — Неужели, это та, кого я сам лет семь назад послал в Фейсбуке банальнейшим мемом, который я уже не могу ни вспомнить, ни воспроизвести? Но не потому, что я стыжусь того, что я ей тогда наговорил, а потому, что я этот мем просто не помню. Это было невероятно давно, и было в нем что-то такое заумное о том, что «прежде чем предать себя, мы предаем других».
«Так неужели я действительно видел её?» — снова спрашиваю у себя я, и сердце устремляется вскачь, а потом дает резкий сбой. Но так было всегда, когда я видел Рыжую, слышал о ней или же вспоминал ее. Неимоверное, абсолютно нерациональное чувство — она давно тебе никто и нигде, а ты хочешь её просто увидеть.
Внезапно накатывает тоска.
— Роман Владимирович, — между тем уговаривает меня Людмила, — мы… я… — женщина проникновенно заглядывает мне в глаза, — я все же надеюсь, что вы придете на утренник.
— Зачем? — вздыхаю я, даже не заметив, как мы с Людмилой переместились в вестибюль детского сада. Беру в руки лежащую на столе охранника аляповатую программку с надписью «Утренник 8 марта», точно надеюсь увидеть в ней нечто особенное. Интересно вот только, что? Что моя бывшая жена, которая последние три года пребывает в Штатах, наконец, вышла замуж? Или что она очень скучает по дочери? Или что я буду в очередной раз врать своей дочери, объясняя той, почему я «бросил» её маму?
«Потому что я, Юль, очень любил твою маму!»
О, да! Только я — не любил, как, впрочем, не любил и любых других женщин, которые время от времени появлялись в моей жизни. Знакомство, секс. Иногда — сближение. Потом робкие предложения «попробовать пожить вместе», чуть позже достающие тебя до нутра требования непредвзято взглянуть на свою жизнь, на друзей, на ребенка. Споры, безосновательные выводы, нелепые придирки, упреки. В итоге скандал и разрыв. Но к одной меня всё же тянуло. Впрочем, была ли это любовь, я так и не смог разобраться тогда. Просто тянуло, как в омут — и всё...
«А если там, у ворот детсада все же была она?»
— Как зачем? — разгоняя по углам мои мысли, широко улыбается мне Людмила. — Вы же понимаете, что ваша дочь надеется, что ради неё вы будете присутствовать на утреннике? Или что снимете её выступление, например. Или что будете ей аплодировать.
— Мой ребенок ни на что уже не надеется, — вздыхаю я и откладываю программку на стол.
— Почему?
— Потому что моя пятилетняя дочь в таких случаях говорит, что «папа снова исполнил», — резюмирую я, мысленно добавляя, что я тоже давно не жду чудес от таких, как Людмила.
— Ну давайте я все растолкую Юле, а вы только постойте рядом и всё. Юля вас так любит!
«Ну да. Представляю себе, как я постою рядом. А еще я прекрасно знаю, что будет после. Ты, разъяснив «это всё» моей не в меру сообразительной дочери, проводишь нас до машины, напросишься на приглашение подвезти тебя до автобусной остановки, а еще лучше, до дома. Усадишь свою дочь на заднем сидении рядом с моей, сама устроишься на переднем и будешь трепать языком всю дорогу о том, как прекрасно, что наши девочки дружат, умильно поглядывая на меня и болтающих о своем девчонок. Потом, когда я довезу тебя с твоим ребенком до дома, ты обязательно предложишь мне подняться и выпить чай. Или кофе. Или вина — это если дети к тому моменту окончательно вымотаются и заснут на пороге твоей квартиры. А потом я чокнусь, но не бокалом вина с тобой, а со своей головой, не зная, как мне соскакивать от тебя … Хотя в целом она ничего», — думаю я, машинально разглядывая Людмилу. Хорошее лицо, неплохая фигура, высокая грудь, вьющиеся каштановые волосы (что привлекает), вот только ее руки портят все дело. Почему-то ненавижу короткие женские пальцы с длинными накладными ногтями. Ощущение, что вцепится — и привет.
«Бр-р-р».
— Ну, хорошо, — в итоге примирительно говорю я. Просияв, Людмила стремительно убегает, а я приваливаюсь спиной к стене. Прикрываю глаза и думаю ни о чем и обо всем сразу. Например, о том, что я вымотался, жутко устал за эту неделю. А завтра снова рано вставать и к восьми утра пилить через всю Москву в «Останкино», где я и работаю в почетной, но сжирающей кучу времени должности финансового управляющего одного коммерческого канала. О том, что моя матушка Вера Сергеевна на старости лет вдарилась в рукоблудие (в смысле, в рукоделие) и сегодня ночует у одной из своих многочисленных подруг. О том, что в холодильнике снова шаром покати (то есть для дочери и для меня есть все — каша, творог, котлеты), но я бы предпочел, что попроще — например, бутерброды. О том, что мне еще надо обязательно почитать на ночь Юльке, потому что у неё проблемы со чтением, но сказки она любит и в отличие от меня прекрасно их запоминает. Еще о том, что завтра на работе стопроцентно будет аврал — презентация очередного телепроекта, и во сколько я приеду домой — это вообще загадка…
— А вот и мы, — обрывает мои мысли радостное щебетание Людмилы, появившейся с моей Юлькой и дочерью Светой.
— Папа, здравствуй, — важно произносит Юлька, выкручивает ладошку из цепкой хватки женщины, бежит ко мне и обхватывает меня за талию. Брючина моментально сминается, но мне наплевать. Это всего лишь костюм.
— Привет, как дела? — улыбаясь, присаживаюсь на корточки, чтобы лучше видеть глаза моей дочери. Светло-голубые, как и у меня. Волосы у Юльки, правда, от матери, но черты лица тоже мои, что меня откровенно радует. Не хочется смотреть на своего ребенка и каждый раз вспоминать свою удивительно-прекрасную стерву-жену. Хотя будь Юля даже полной копией своей матери, моей экс-супружницы Елизаветы, я бы любил дочь не меньше.
— Хорошо поживаю. Па-ап? — вопросительно тянет Юлька и заглядывает мне в глаза, пытаясь донести до меня какую-то мысль. Хмурю брови, показывая, что я не понимаю. Юлька аккуратно стреляет глазами в сторону Людмилы, видимо, намекая, что та пытается увязаться с нами.
«Что будем делать?» — перевожу я мимику дочери.
— Как ты хочешь? — отвечаю одними губами.
С секунду подумав, Юлька быстро качает головой, что означает, что со сладкой тетей Людой ей сегодня не по дороге. У Юльки на уме несколько иной расклад, нежели тот, что успела нарисовать себе Людмила.
— Подожди, я сейчас соберусь. И поедем быстро, а то в городе пробки, — громко, строго для окружающих говорит Юлька и топает к вешалке, аккуратно одергивая на себе свитер, и эта привычка у нее тоже от меня.
— Юленька, а как же наш уговор? — встревоженно встревает Людмила, пока ее дочь Света, насупившись, вырывает у нее руку и бежит вслед за Юлькой.
— Какой уговор, теть Люд? — с невинным видом оборачивается Юлька.
— Ну, я думала… Мы же со Светой хотели сегодня вас с папой в гости к нам пригласить. Мы два года знакомы, а вы с папой у нас так никогда и не были.
Света, набычившись, смотрит на мать.
— Мам, не приставай! — неожиданно выстреливает она, и Людмила идет красными пятнами.
— Боже, что ты такое говоришь, — женщина ловит мой взгляд и смущенно смеётся.
— А во сколько утренник? — спасая ситуацию, осведомляюсь я, пока Юлька и Света, обнявшись, идут к раздевалке.
— В восемь тридцать. Седьмого марта, — лепечет Людмила, пытаясь собраться с мыслями.
— А, хорошо. Я, наверное, все-таки буду, — киваю я, думая о том, что седьмого я просто-напросто пришлю на утренник вместо себя свою мать, которая обожает подобные мероприятия. Правда, есть риск, что Людмила своим напором сведет мою мать с ума. Впрочем, моя матушка себе на уме и, к счастью, не страдает желанием, чтобы я привел в дом потенциальную мачеху для ребенка. Вот побочные связи не дома и на глазах у ребенка — это пожалуйста. Это можно.
— Пап, я готова, — за спиной Людмилы возникает Юлька, успевшая надеть розовые резиновые сапоги, расклешенное к низу пальто и шапку с чудовищных размеров помпоном, сделанным из мехового кота. Мысленно закатываю глаза, но молчу: во-первых, шапка для Юльки святое; во-вторых, шапка связана руками Юльки под руководством бабушки.
Протягиваю дочери руку.
— Щас. — Юлька оборачивается к Свете. — До завтра. Только смотри не забудь! — строго предупреждает она, и Света быстро-быстро кивает.
— До свидания, дядя Рома, — вежливо прощается Света.
— Пока, малыш, — усмехаюсь я, и Света робко, но счастливо улыбается. Юлька горделиво расправляет плечи.
— Теть Люд, до свидания, — прощается сама Юлька, и Людмила в каком-то экстатическом порыве присаживается перед ней на корточки и начинает поправлять ей шапку и воротник пальто, поглядывая на меня влажными глазами.
— Мам, — одергивает зарвавшуюся мать Света и отворачивается, возясь со шнурками-завязками на жилетке платья, — лучше мне помоги.
— Да, да, иду, — щебечет Людмила, оставляет Юльку в покое и улыбается мне: — Ну что, до завтра, Роман Владимирович?
А вот насчет завтра я ей ничего обещать не могу.
— До свидания, — говорю я, и Юлька тянет меня на улицу.
Выходим с ней на крыльцо.
— Юль, а о чем вы со Светой шептались? — Я достаю ключи от машины.
— А, так. Не обращай внимания. Просто мы с ней выступление к утреннику готовим. Па-ап, — Юлька с задумчивым видом принимается колупать носком сапога снег, лежащий на кирпичной дорожке, — а мы сейчас к бабушке или домой?
— Бабушка у подружек своих, так что домой. А что?
— А давай тогда мы не будем ее котлеты есть. Давай лучше сосиски купим, — Юлька мечтательно зажмуривается.
— Давай, — охотно соглашаюсь я. — Только тогда нам придется в магазин заскочить. — Подвожу ребенка к машине, помогаю запрыгнуть внутрь.
— А тут «Перекресток» есть, — Юлька, устроившись на детском сидении, указывает подбородком на магазин, расположенный за детским садом, и кот на ее шапке забавно подпрыгивает.
Минут пять спустя, зарулив на темную, как ночной лес, стоянку «Перекрестка» (роль деревьев здесь, правда, исполняют не вековые дубы, а кое-как припаркованные машины), открываю заднюю дверцу джипа, стараясь не оцарапать неловко пристроенную кем-то справа «Киа». Принимаю в объятия Юльку, которая собирается спрыгнуть прямо в грязную лужу, заставляю ее аккуратно её обойти, и втягиваю дочь под козырек с подсвеченной сине-бело-зеленым вывеской.
— Курить будем? — забежав на крыльцо «Перекрестка», деловито осведомляется Юлька.
— Не будем, я бросил, — напоминаю я, и при этом воровато прячу в карманы пальто свои насквозь прокуренные пальцы.
— Да? — Юлька хмыкает. — А, ну-ну.
— Что значит это «ну-ну»? — сухо осведомляюсь я, но Юлька уже устремляется в магазин. В вестибюле у рамок охраны она встает на цыпочки и пытается вытянуть из горки поставленных друг на друга корзинок зеленую сумку на роликах. От ее движения корзинки начинают покачиваться, грозясь завалиться и погрести мою дочь под собой. Отстранив Юльку, снимаю корзину сверху, беру ее в одну руку, другую протягиваю дочери, и мы переходим за рамки охраны, смешавшись с толпой. Раздвигаю плечами мечущихся у кассы людей, чтобы Юльку не раздавили.
— Водка «Мороша» из чистых вод Карелии. Водка «Мороша», — мечтательным голосом мужика, грезящего, как бы сегодня надраться, из динамиков, подвешенных над нашими головами, навязчиво напоминает реклама.
«А может, правда, водки купить? — думаю я. — Почитать Юльке на ночь, потом, когда она уснет, вместо того, чтобы звонить, как я обещал, Веронике и выяснять у нее, когда ее муж снова отбудет в командировку, тихо напиться и хотя бы на пару часов отключить телефон и сознание, которое последние пять лет каждый день мне твердит, что моя жизнь, в общем, не удалась, хотя я всё и всегда старался делать лишь правильно».
— Пап, сосиски там, — не подозревая о том, какие мысли гуляют в моей голове, Юлька тянет меня направо.
— Откуда знаешь? — удивляюсь я с учетом того, что тексты на указателях моя дочь не читает. То есть зрением Юлька выхватывает отдельные буквы, но составить фразу целиком в голове у нее пока что не получается.
— А так в любом магазине. Сначала фрукты, потом молоко, потом колбаса и хлеб, — невозмутимо поясняет мне дочь.
— А-а, — говорю я, чтобы хоть что-то сказать.
Как всегда в таких случаях до кучи возникает еще и острое чувство вины, что у Юльки проблемы со чтением, причина которых — это как мне врач пояснил — кроется в том, что последние три года в нашей семье царил неправильный эмоциональный фон, и у Юльки произошел элементарный сбой. Правда, природа, словно опомнившись, словно в награду подарила моей дочери прекрасную память и наблюдательность, но даже это оправдание, пробивающееся в щели моей вечно клокочущей совести, давно меня не спасает.
— Пап, не медитируй, — заглянув мне в лицо, одергивает меня Юлька и, лихо сдвинув шапку на затылок, продирается, а вернее, пытается таранить мной толпу у рекламного стенда. Стенд представляет собой поставленный на растяжку плакат с надписью «Сырок «Островок». У плаката с ноги на ногу переминается унылая девушка и еще более унылым голосом предлагает всем желающим продегустировать сыр странного серого цвета. С учетом того, что молочный продукт нарублен до размеров приманки грызунов в мышеловку и утыкан острыми зубочистками, выглядит эта композиция, мягко говоря, неаппетитно.
Юлька смотрит на сыр, потом жалобно на меня. Сыр она очень любит.
— Еще чего, — моментально иду в жесткий отказ я, — у тебя руки грязные.
«И кто трогал этот сыр до тебя, я тоже не знаю».
— Зануда ты, папа, — печально вздыхает Юлька.
— Ага, я такой. — Я даже спорить не стал, хотя в моем возрасте некрасивое слово «занудный» принято заменять на красивое «принципиальный».
— Тогда готовую нарезку с сыром возьми. — Выдав это пожелание, Юлька синицей подныривает мне под локоть, и через пару секунд ее помпон начинает мелькать уже метрах в пяти от меня.
— Куда без меня? — злюсь я.
— А я тебя у колбасного подожду!
«Ага, подождет она…» Впрочем, она действительно меня подождет и никуда не уйдет. Будет стоять и упрямо ждать, пока я за ней не приду.
Тем не менее, в погоне за дочерью делаю шаг влево и непроизвольно врубаюсь локтем в спину пожилой, но, судя по боевому раскрасу, отчаянно молодящейся женщины с вавилоном на голове. Женщина, чуть не подавившись сыром на палочке, сглатывает и отчаянно лязгает зубами.
— Молодой человек! — отдышавшись, на повышенных тонах начинает она.
— Прошу проще… — извиняюсь я — и замираю, не договорив, когда мои глаза выхватывают за ее спиной контуры другой женской фигуры. Той, что отчаянно знакома мне. Той, что была у детсада.
«Она…»
Она — это выше среднего роста молодая шатенка с выкрашенными в золотистый цвет длинными волосами, одетая в прямое серое пальто с капюшоном и с поясом, туго затянутым на узкой талии. Она стоит ко мне в профиль, и, отводя рукой от лица прядь волос, рассматривает полки с пирожными.
«Диана. Рыжая...» — Да, так я ее называл. Моментально холодеют кончики пальцев. В то, что это Диана, я верю и не верю.
— Молодой человек, — между тем продолжает читать мне нотации женщина, — я из-за вас чуть не подавилась. Я…
— Извините, — внезапно севшим голосом повторяю я, и женщина, возмущенно поморгав на меня, перехватывает направление моего взгляда. Сообразив, куда, а вернее, на кого я сейчас уставился, она хмыкает и отходит в сторону, оставив меня в покое. Я, как загипнотизированный, делаю шаг вперед, но, спохватившись, кошусь на витрину, где, рассматривая упаковки с сосисками, пританцовывает моя Юлька. «Только не уходи никуда без меня», — мысленно умоляю я дочь и снова возвращаюсь глазами к Диане. Рыжая, не замечая меня, наклонившись, тянет с полки прозрачную, запечатанную в полиэтилен, коробку с покрытыми глазурью пирожными. «Берлинские печенья. Она всегда их любила... А вкусы у нее не меняются», — думаю я, продолжая двигаться к ней. Точно почувствовав мой взгляд, Рыжая поднимает голову, попадает взглядом в мои глаза и, судя по выражению ее лица, выпадает в осадок.
— Диана, привет, — подойдя к ней, здороваюсь я. — Сто лет тебя не видел.
Рыжая, приоткрыв рот, начинает пятиться, натыкается спиной на острый угол полки и сдавленно издает: «Ой!»
— Куда? — выбросив руку вперед, я смеюсь, хватаю ее за локоть и тяну к себе.
— С ума сошел? — придя в себя, шипит Рыжая и пытается выдернуть руку. — Руки от меня убери!
«Ничего себе она меня встретила!» Я даже растерялся. Тем не менее в какую-то часть моего сознания вонзается мысль о том, что если там, у детсада я видел ее и узнал ее, то и она меня видела и узнала. А вот столкновение в магазине со мной для нее — это случайность полная. И неприятная, судя по тому, как она на меня смотрит.
— Руки, — напоминает Диана, не сводя с меня злых и растерянных глаз.
А дальше… А дальше у нас, собственно говоря, ничего не происходит, потому что на меня накатывает почти забытое ощущение, что сейчас на этой земле остались только она и я, и я стремительно проваливаюсь в мятную волну нахлынувших воспоминаний…

«Я очень молод, мне двадцать шесть, и я аспирант Плехановского. На мне черная футболка с рыжим логотипом спортивной фирмы «Sparrow» — «Воробей» (утром дома, торопясь и боясь опоздать, я облил кофе рубашку), черный пиджак, джинсы в тон и новые ботинки, причем левый отчаянно жмет. Опираясь на спинку стула, я стою в светлой, выстроенной полукругом аудитории. Из расположенного справа окна мне прямо в глаза бьет солнце, хотя за окном давно не май, а больной московский сентябрь. Я жутко нервничаю: мне впервые доверили замещать профессора по финправу. Стоя у кафедры, увиливая от солнца, я скашиваю глаза в отпечатанный на принтере список студентов третьего курса и готовлюсь начать перекличку. Учащихся человек тридцать, всем лет по двадцать на вид, и эти здоровенные лбы сидят на некотором возвышении от меня, окружая меня полукругом парт (рассадка идет сверху вниз).
— Аксенов, — собравшись с мыслями, выдыхаю я первую по списку фамилию.
— Я, — хрипло звучит откуда-то сверху.
Поднимаю глаза и нащупываю взглядом парня со спитым лицом.
«Ужас».
— Имя?
— Роман.
«Тезка. Та-ак, хорошенькое начало», — мрачно думаю я.
Словно подтверждая мои опасения, с первого ряда отчетливо хмыкает русоволосый парень, у которого, в отличие от Аксенова, лицо довольно-таки слащавое. «А тебе только Арамиса в кино играть, — глядя на его заправленные за уши волосы, в свой черед хмыкаю я. — Хотя девчонкам такие в принципе нравятся».
И эту мою мысль подтверждает наличие рядом с ним девушки. Сидя вплотную к нему, одетая в нечто ярко-зеленое, она, занавесив лицо ниспадающими прядями длинных волос, увлеченно роется в сумке, с легким стуком попеременно выкладывая на стол пуговицы наушников, ноутпэд, здоровенный блокнот и пенал, в котором щетинятся кончики ручек и остро отточенных карандашей. Стараясь не обращать внимания на этих двоих, прохожу список учащихся до середины. Парень, не прекращая болтать с девчонкой в зеленом, расслабленно вытягивает из-под парты ноги, облаченные в тертые джинсы и белые кеды не по сезону. В тот момент, когда я уже добираюсь до буквы «п», девушка оставляет сумку в покое, усаживается в пол-оборота ко мне, ставит локоть на стол и, загораживая рукой пол-лица, начинает быстро-быстро вращать в пальцах карандаш.
— Панков, — стараясь не замечать мельтешащий передо мной канцелярский предмет, окликаю я.
— Я, — «Арамис» рассеянно поворачивается ко мне.
— Имя? — сухо напоминаю я.
— Алексей. Но можно Леша, — манерно растягивая слова, снисходительно сообщает парень, и я к своему удовольствию отмечаю, что голос у него слишком высокий. Даже визгливый. Но девушка в ответ на его выступление одобрительно фыркает, и я ловлю себя на том, что начинаю медленно закипать. Ставлю в списке галочку напротив фамилии Панков и продолжаю перекличку:
— Пасечников.
— Я, — мычит сбоку парень, лица которого я не могу вспомнить.
— Имя?
Пасечников называет себя, но его имя я тоже уже не помню. Девица, не прекращая трепаться с Панковым, со стуком роняет карандаш на пол.
— Петраков, — злюсь я.
— Я. Олег, — бодро отзывается парень с третьего ряда.
Девчонка в зеленом ныряет под стол в попытке угнаться за катящимся по линолеуму карандашом. Панков наклоняется к ней и что-то игриво ей шепчет. «Воробей сейчас взбесится», — доносится до меня, и из-под парты звучит тихий жизнерадостный смех. Скрипнув зубами, одергиваю пиджак, прикрываю эмблему и продолжаю:
— Ремизова.
— Я. Лиза, — пищит с заднего ряда шатенка в очках с оправой на пол-лица. Эдакая типичная серая мышь, погруженная только в учебу и исполнительная просто до тошноты (забегая вперед, надо сказать, что я тогда оказался прав).
— И — Ремизова Лиза, — дружелюбно добавляет привлекательная брюнетка слева. Эта из тех, что всегда следит за собой. Одета не ярко, но стильно. Волосы сколоты в аккуратный пучок, уместный в аудитории. При этом у нее темные миндалевидного разреза глаза и пухлые губы. Но в целом выглядит она не столько сексуально, сколько просто красиво.
— У вас что, две Ремизовых и обе Елизаветы? — перевожу взгляд с одной на другую, пытаясь сообразить, а не устроили ли мне подставу?
Аудитория замирает в предчувствии не то надвигающегося скандала, не то шутки, не то взрыва с моей стороны.
— Да, у нас две Ремизовых и обе Лизы, — мягко улыбается мне Лиза-брюнетка.
— И обе, увы, с приветом, — театрально-горестным шепотом, но так, чтобы его шепот докатился до задних рядов, заключает Панков, и аудитория начинает киснуть от смеха. Шатенка невозмутимо поправляет очки. Брюнетка обидчиво отворачивается. Из-под парты звонко фыркает девчонка в зелёном, и аудитория погружается в хохот.
И в целом, расклад мне ясен.
«Этот, значит, у них король, а та, что под партой — его королева… Ну-ну… Ну, я вам устрою!» — думаю я и тут же даю себе слово при случае завалить этих двоих.
— Рибякина.
— Я. Катя.
— Романова.
— Я. Света.
— Ры… РЫжикова, — неуверенно произношу я, поскольку фамилия в списке напечатана неразборчиво.
— Не РЫжикова, а РыжакОва. — Девчонка, наконец, выныривает из-под стола, сжимая в руках карандаш. — Там ошибка. Кстати, Диана.
«Нет, Рыжая!» — мстительно думаю я, успев оценить насыщенный цвет ее длинных волос.
— Кстати, я вас запомню, — без улыбок и шуток обещаю я ей.
— А-ха, — с насмешливым придыханием сообщает она, — а я — вас.
И аудитория начинает откровенно ржать. Поднимаю от списка глаза. Золотистые волосы. Золотистая кожа. Макияж очень легкий, скорей, чтобы подчеркнуть матовый цвет лица и сделать акцент на ярких зеленовато-серых глазах. Задорная женственность и уверенность в себе — таких и делают королевами школьного бала. При этом абсолютно правильные черты лица, родинка на щеке — и улыбка, с которой, кажется, всё тогда началось...
— Ну что, приступим? — дойдя до фамилии Яковлева, которая Яна, откладываю список в сторону, опускаюсь на стул и с облегчением вытягиваю ноги. «Господи, какое счастье, когда ботинки не жмут!» Смотрю на Рыжую. Та с интересом глядит на меня.
— Ну, что приступим? — Я усмехаюсь. — К доске, Рыжакова!..»

— Ну как живешь, Рыжая? — стоя у полки с пирожными, убираю руки в карманы пальто, пытаюсь придать разговору непритязательный и дружелюбный тон. Отмечаю, что у Дианы все тот же легкий мейкап и аромат духов, которые я когда-то давно подарил ей под Новый год. А может, все это фикция и обман, потому что у нее совершенно другой парфюм и совсем другой взгляд — глубокий, погасший, ушедший в себя. Так смотрят давно уже не наивные женщины.
— Мы не в институте, Роман Владимирович, — холодно напоминает мне Рыжая и отворачивается к полке, но я замечаю, как ее пальцы дрожат, когда она берется за коробку с печеньем.
— Как, как? Роман Владимирович? — приподнимаю вверх брови, пытаюсь всей позой и взглядом напомнить ей, как она завывала под моим телом: «Рома!»
— Хорошо. Лебедев. — Диана прикусывает лишенную помады губу и осторожно, словно та хрустальная, укладывает в корзину коробку с печеньем.
— Ещё лучше, — вздыхаю я, делая еще один шаг к ней.
«Господи, о чем мы вообще с тобой разговариваем? Скажи лучше, ты обо мне хотя бы вспоминала?»
— Тогда Воробей! — выстреливает Диана и поднимает на меня насмешливый взгляд. — Так тебе больше нравится?
Но мне не нравится, и дело вовсе не в прозвище (Бог бы с ним, я давно это пережил). Проблема в том, что наш разговор сейчас заходит на ту опасную территорию, на которую я предпочел бы никогда не заступать, потому там её Леша. И теперь, по идее, мне полагается вежливо спросить у нее, как он поживает, как их семья и как их дела? Но я прекрасно знаю о том, что они развелись.
— Да ладно тебе, — я делаю вид, что смеюсь. — Расскажи лучше, ты как, работаешь? Или… — щелкаю пальцами, — так? Типа, домохозяйка?
— Типа работаю. — Диана внимательно рассматривает коробку с печеньем в своей корзине. Вглядывается в нее так, словно на ее крышке написано заклинание, и если она сумеет правильно его прочитать, то я тут же исчезну.
— И? — пытаюсь заставить ее смотреть на меня.
— Что «и»? — уткнувшись в коробку, Диана вопросительно тянет вверх тонкую бровь.
— Ну, ты все там же, на Московской бирже работаешь?
— Ага, все там же, на бирже. — Плюнув на расшифровку клинописи на коробке, она поднимает на меня глаза — холодные, колкие. Непримиримые.
— Кем? Аналитиком?
— Нет, руководителем проектов.
— Я всегда знал, что ты далеко пойдешь, — за каким-то хреном резюмирую я.
— А я, Лебедев, благодаря тебе вообще далеко пошла! — внезапно резко отрубает она, и в ее голосе я слышу намек, который не понимаю. Вопросительно смотрю на неё: «В чём дело?» Диана, словно спохватившись, вздыхает, и ее напряженные плечи начинают медленно расслабляться.
— Ладно, извини, ты тут не причем, — с неохотой произносит она и берется за корзинку двумя руками. — Просто у меня день сегодня тяжелый. Сначала будильник не прозвонил, потом пробки, я опоздала на работу и получила от начальства втык, — небрежно сообщает она, но я кожным покровом чувствую, что она врет.
Видимо, я еще не забыл, как она это делает.
— Отдыхать надо больше. Гулять, в гости ходить, — тем не менее, продолжаю двигаться в ее лживом фарватере.
— Гулять? — Рыжая изумленно распахивает глаза. — Лебедев, когда мне гулять? Я домой дай Бог в девятом часу прихожу. И потом, где в это время гулять? По району, ночью, одной? Чтобы приключения себе на задницу с местными таджиками искать? — и она смеется.
— У нас дворники вроде люди приличные.
— Мм, это они утром приличные, а ночью они очень даже задорные. — Рыжая, фыркнув, выпускает ручку корзинки из одной руки, и начинает другой рукой покачивать корзину из стороны в сторону.
И тут мне становится совсем интересно.
Судя по всему, наш разговор зашел в тупик (а как это еще понимать, если мы уже начали обсуждать тему таджиков на улице?), но Диана все-таки не уходит. То есть она даже не делает попытку многозначительно бросить взгляд на часы, чтобы попрощаться, или, как в незапамятные времена, бросить мне: «Ну все, мне пора, Рома». Ощупываю глазами ее фигуру, плавную линию шеи, крылья носа, которые нервно ходят туда-сюда. Вот только ее глаза я никак найти не могу — её взгляд постоянно от меня ускользает.
И все же у нее есть какая-то причина стоять здесь, со мной.
«Может, все-таки чувства ко мне?» — робко спрашивает у меня интуиция. Но… какие там чувства? Откуда? Да, было время, когда я пытался раскрутить ее на чувства, но вместо этого меня самого ими крыло. Так что дело, скорей всего, не в ее чувствах ко мне, а в том, что я просто знал о ней больше других.
Например, кто на самом деле был у нее первым мужчиной. И что за Лешей своим она бегала до упада, пока не добежала до ЗАГСа, а оттуда и до больницы. И что даже когда она была наивной девятнадцатилетней девочкой, то и тогда предпочитала прятаться, изворачиваться и извиваться змеей, пока от злости не ткнешь в нее палкой. И что в нашем разрыве с ней был все-таки виноват я, когда, устав играть в её игры, показал ей, что воспринимаю ее не более, чем довесок к своему имиджу в институте и собственному самолюбию. Хотя, если честно, то довеском была не она, а я; причем, довеском к её отношениям с Лешей. Вот только причина того, почему они разошлись, мне до сих пор не ясна. Правда, был какой-то шорох в социальных сетях, что это она послала его, но я этому не поверил. Просто она всегда была на его стороне. Она всегда его защищала.
— Ну, а ты как живешь? — тем временем произносит Диана, продолжая размеренно качать корзинку туда-сюда.
— Да, наверное, как и все, — я пожимаю плечами. — Два года назад развелся, сейчас пятилетнюю дочь воспитываю. В будущем году в школу пойдет.
— А… как там Лиза? — В первый раз слышу в голосе Рыжей искренний интерес.
— Лиза? Она в Америке. Кажется, снова замуж выходит... Впрочем, толком не знаю.
Диана пристально глядит на меня:
— Тебя что, это не интересует?
— Откровенно говоря, да. К тому же мы с ней сейчас практически не общаемся.
— Да? Забавно, — Рыжакова прищуривается. — А ты… Прости, а где ты сейчас работаешь?
На секунду задумываюсь, что ей сказать. Типичный ответ: «Я работаю на одной фирме». На какой? «На хорошей». Просто при фразе: «Я работаю в «Останкино» тебя либо забрасывают кучей остроумных ремарок, либо спрашивают, знаешь ли ты кучу пошлейших селебретис?
— В «Останкино», — в итоге сдаюсь я. Почему-то ей мне не хочется лгать. — Следующий вопрос будет, как скоро я стану звездой экрана?
— Следующий вопрос будет, чем ты занимаешься? Финансами, как и всегда? — Рыжакова, видимо, устав стоять на одном месте, пытается завести корзину себе за спину. Но так стоять еще неудобней, и она делает попытку поставить ее на затоптанный грязный пол.
— Давай, я подержу, — протягиваю руку. — Да, финансами.
Рыжая, поколебавшись, передает мне корзинку. Пока я вкладываю её в свою, чтобы держать обе корзинки вместе за ручки в одной руке, Диана опускает ладони в карманы пальто, повторяя мою недавнюю позу.
— Знаешь, Лебедев, а ты все такой же. Ты все такой же до отвращения правильный и аккуратный. Иногда ничего не меняется, — грустно заключает она, разглядывая лацканы моего итальянского, в тон пальто, темно-синего пиджака.
— А что, это плохо?
— Да нет, почему же, — она пожимает плечами. — Просто мне…
— Здрасьте! Пап, а где воробей? — звенит любопытный голос Юльки, внезапно возникшей у меня за спиной.
Возникает неловкая пауза.
Дав себе по башке за то, что я совершенно забыл о ребенке, оборачиваюсь к дочери, пытаюсь сообразить, что же мне ответить?
— А что тут у тебя? — не дождавшись ответа, Юлька подныривает к корзине и с интересом заглядывает в нее. Рыжая ошеломленно смотрит на Юльку, потом на меня. Сообразив, что это моя дочь, а она только что ляпнула при ребенке, Рыжакова теряется, но через секунду в ее глазах появляется дикая, пронзительная, поразившая меня до глубины души, боль. Острая, как осколок стекла — кажется, тронь пальцами и порежешься. Не понимая, что это с ней (Юлька, не смотря на свою жуткую шапку, выглядит вполне ничего), я удивленно уставился на Диану.
— Это Берлинские печенья от «Фили-Бейкер», — между тем одобрительно оглашает Юлька. — Правильно, что ты их взял, они самые вкусные. А сосиски — «Клинские». Вот смотри, я взяла! — и дочь, продемонстрировав мне пачку, принимается любовно укладывать ее в корзину.
— Погоди, это не наша, — перехватываю сосиски.
— А-а… А чья? — и Юлька в упор, как могут смотреть только дети, глядит на Диану. — Меня зовут Юля, — с нажимом произносит она.
— Диана, — Рыжакова будто глотает ком в горле.
— А — отчество? — и Юлька склоняет голову набок.
— Можно без отчества, я, по-моему, еще не очень старая, — придя в себя, слабо улыбается Рыжая.
— Вы не старая, но вы взрослая, — отбривает ее Юлька и, пока я с интересом слежу за развитием их диалога, продолжает как ни в чем не бывало: — А мне папа говорил, что взрослых женщин невежливо называть только по имени. Нужно обязательно добавлять отчество или говорить им «тетя». Например, тетя Диана, теть Люда… — дочь наивно вскидывает на меня глаза, видимо, собираясь добавить к списку еще и «тетя Ника». Сдвинув брови («Только попробуй!»), перевожу взгляд на сосиски: «Останешься без колбасы».
И Юлька мгновенно захлопывает рот.
— Тетя Люда — это мама ее лучшей подруги, — небрежно объясняю я Рыжаковой.
— А вы, теть Диана, вместе с папой учились? — и Юлька принимается поправлять свою шапку.
— Да нет, скорее, я у НЕГО училась, — с нажимом произносит Диана и вдруг смеется: — Юля, у тебя на шапке просто потрясающий кот.
— Правда? — радуется Юлька. — Я сама его сшила.
— Вместе с бабушкой, — добавляю я.
— Ну да, вместе с бабушкой, — и Юлька скисает.
— И все равно кот потрясающий. Это бабушкина идея? — Юлька отрицательно качает головой. — Твоя? — дочь обрадованно кивает, и Рыжая, неуловимым движением подхватив длинную полу пальто, опускается перед ней на корточки. — А ты, — кивок на корзинку с печеньем, — по-видимому, и читать умеешь, раз помогаешь папе ходить в магазин и выбирать продукты?
Сказано это с искренним восхищением, но Юлька виновато опускает вниз голову и начинает сопеть. После чего трясет головой, и кот на ее шапке жалобно мотается из стороны в сторону.
— Она пока не умеет читать. — Меня чуть ли не шатает от внезапно нахлынувшей злости. — Ну ладно, держи. — Вынимаю корзину Рыжей из своей, протягиваю её ей. — Подожди, — спохватившись, выуживаю оттуда сосиски.
Диана медленно поднимается, не сводя с Юльки растерянных и расстроенных глаз:
— Прости. Просто Юля так рассматривала этикетки, что я подумала… — начинает она.
— Ничего. Неважно. Ладно, прости, но нам пора, — избегая смотреть на нее, я гляжу в сторону касс. — Пока? Кстати, был рад тебя повидать.
— Теть Диана, я не умею читать, — Юлька вздергивает вверх подбородок. — Просто мы с бабушкой по телевизору иногда смотрим одну передачу, а там лысый мужчина с одной очень живой тетей все время рассказывает, какие продукты вкусные. А я их запоминаю, по эти-кет-кам, — старательно произносит Юлька.
— Юль…
— А еще у нас дома есть кот, почти вот такой, — и дочь указывает на помпон. — А вы замужем, теть Диана? — без перехода задает она новый вопрос.
— Юль! — одергиваю я дочь.
— Нет, я не замужем, — медленно, за каким-то лешим объясняет ей Рыжая.
— А-а… А еще я пирожные очень люблю, — и дочь-себе-на-уме заглядывает Диане в корзинку. — А папа мне их просто так никогда не покупает. Но в гостях мне можно.
— Юль?!
— Что? — интересуется Юлька, явно играя на Рыжую. Диана переводит на меня взгляд и смотрит так, точно я жлобствую, не покупая печенье дочери, хотя, если дать Юльке волю, то та бы давно жила в сахарнице. И из-за взгляда Рыжей меня накрывает во второй раз.
— Юль, а ты напросись к тете Диане на чай, — с веселой яростью предлагаю я. — А мы за это до дома ее подвезем. Тебе же тетя Диана понравилась?
Я даже сам не знаю, что я хочу услышать в ответ.
— Конечно понравилась, потому что теть Диана на куколку Барби похожа, — в очередной раз «радует» меня Юлька и в темпе добавляет: — Но только можно я сначала приглашу теть Диану к нам в детский сад на утренник, а потом мы уже чай у нее попьем? А то ты учил меня, что напрашиваться в гости сразу нехорошо.
«Ах ты Господи…»
Рыжая переводит на меня ошеломленный взгляд.
— Ну что, теть Диана? — я ехидно гляжу на Рыжую. — Как насчет чая с пирожными?
И, кажется, я уже даже паясничаю. Хотя, разумеется, ни о каких гостях не может идти и речи, включая поход Рыжей к Юльке на утренник.
— Юля, а когда у вас праздник? — к моему удивлению подает голос Диана, и теперь я вскидываю на нее ошарашенный взгляд. Собираюсь ей сказать, что, вообще-то, ей туда идти не потребуется (во-первых, туда моя мать пойдет, во-вторых, я её туда не приглашал), но Юлька уже сдает меня с потрохами:
— Седьмого марта, в восемь тридцать утра. А вы знаете, где мой детсадик?
— Знаю… — кивает Рыжая.
«Еще б ты не знала!»
— … А во сколько закончится праздник?
— В десять утра, — поет Юлька и спохватывается: — А вы точно придете?
— Я постараюсь, — не сводя с нее глаз, медленно произносит Диана.
«Только попробуй!» — я в упор смотрю на нее.
«Вообще-то, это ты первым начал», — я читаю иронию и насмешку в ее серо-зеленых глазах.
— Ладно, дамы, это все хорошо, но не пора ли нам к кассам? — сдавшись (не хочу с ней воевать, особенно при ребенке), предлагаю я.
— Теть Диана, — опять возникает Юлька, — а хотите, мы вас до дома вашего подвезём?
«Что ж за день-то сегодня такой, а? В Юльку словно черти вселились. Хотя… подождите-ка… Моя дочь, что, сводничает?»
— Да нет, не надо, я рядом живу, — Диана, придерживая ладонью прядь волос, наклоняется к Юльке. — До свидания, Юля. Я была очень рада с тобой познакомиться, — серьезно произносит она.
— Ага. А я — с вами, — важно, как взрослая, кивает ей Юлька. — И не забудьте про праздник.
— Может, как-нибудь встретимся? Пока. — Я, не глядя на нее, протягиваю Юльке ладонь.
Рыжакова пожимает плечами и, небрежно кивнув мне, стремительно разворачивается на каблуке и скрывается в хлебном отделе. И только у кассы я понимаю, что за все время нашего разговора она ни разу не назвала меня по имени.
И это делает больно. Но все уходит, хотя осадок все-таки остается.
Рассчитавшись на кассе, мы с Юлькой идем на улицу. Помогаю дочери усесться в машину, вручаю ей пакет. Наблюдаю, как Юлька заботливо пристраивает его на сидении и для верности пропускает в его ручки худенькое запястье.
— Ну и что это было? — вздыхаю я.
— Где? — Юлька, играя в святую невинность, начинает хлопать ресницами.
— Перестань, а? — Я морщусь.
— А я себя на кассе прилично вела, — Юлька упорно делает вид, что не понимает меня.
— Я тебе про Ры… то есть я про теть Диану тебе говорю. Что за намеки такие? — Принимаюсь искать сигареты, но, спохватившись, сую руки в карманы. — Ты же в жизни ни к кому в гости не напрашивалась.
— А-а… А она мне понравилась. Она лучше, чем твоя тетя Ника, — выдав это, дочь отворачивается, а я в очередной раз даю себе по башке, но теперь за то, что однажды сдуру познакомил её со своей любовницей. — И, кстати, теть Диана не глядит на тебя так, как тетя Люда.
— Ну и как тетя Люда глядит на меня? — думая о своем, рассеянно интересуюсь я.
— Ну как, как… Точно скушать хочет.
«Ну все, приехали. Хотя… а что ты хотел? Твоя дочь далеко не слепая».
— Юль, а можно я сам как-нибудь разберусь? — помолчав, говорю я.
— Ну и как ты разберешься? Снова исполнишь? Приведешь ко мне тетю Нику на праздник? Или пришлешь бабушку? — Юлькины глаза мрачно вспыхивают в темноте. — Ты же не хочешь пере-се… пе-ресек…
— Пересекаться, — машинально подсказываю я.
— Да, точно. Спасибо, — Юлька кивает. — Ты же не хочешь с теть Людой пересекаться? Она же тебе не нравится?
— А вот ты прямо очень хочешь, чтобы я пришел на утренник, да? — Я упорно игнорирую намеки Юльки.
— Хочу! Это же мой праздник! Я, между прочим, выступление подготовила! — упирается моя дочь.
— Тебе же не нравится, когда я на утренниках исполняю?
— Конечно, не нравится. Потому что ты там всегда сидишь один, с унылым лицом, чтобы с незнакомыми дядями и тетями не разговаривать. Тебе же не нравится, когда к тебе незнакомые лезут? Вот ты и исполняешь. — Юлька обиженно шмыгает носом и обреченно машет рукой. — Ладно, всё. Можешь не приходить.
«Ну что, допрыгались, Роман Владимирович?»
Помедлив, поддергиваю брюки и присаживаюсь на корточки:
— Юль?
— А?
— Посмотри на меня.
— Ну, что? — нехотя поворачивается ко мне Юлька.
— Я правда приду.
— Честно? — дочь с подозрением глядит на меня.
— Честно.
— А как же теть Люда? — у Юльки загораются интересом глаза.
Осторожно щелкаю ее по носу:
— А это не твое дело.
Просто я уже понял, как можно убить двух зайцев».