114 баллов. Алиса Васильева

114 баллов

Мои ладони давно вспотели, шея затекла от напряжения, затылок давило. Я старался не терять концентрацию и читать как можно быстрее, но от моих усилий, похоже, становилось только хуже. Смысл вопросов то и дело ускользал, и мне приходилось перечитывать их по нескольку раз. Я давно слышал за спиной шум вращающихся кресел, и это нервировало еще больше. Многие мои одноклассники уже закончили с Финальным тестом и теперь насмешливо осматривали неудачников вроде меня, все еще сражающихся с бесконечными вопросами.
Б или Д? Я наудачу ткнул в ответ Д, надеясь успеть ответить на еще хотя бы один вопрос. «Какой элемент является…» успел прочесть я, когда на экране появилась красная надпись: «Время тестирования закончилось».
Я прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как по правому виску течет капля пота. Вот и все. Финальное тестирование — тот момент истины, который определяет судьбу каждого гражданина. В нашем мире твой коэффициент интеллекта решает все — где ты будешь жить, работать, даже с кем сможешь создать семью. Восемьдесят процентов граждан имеют коэффициент интеллекта от 70 до 114 баллов. Они составляют то, что в учебниках толерантно называют «доминирующий класс», и населяют сектор А.
Сектор А — это рабочие всех отраслей и мелкие служащие. В руководители, судьи, офицеры, учителя, журналисты и тому подобное жителям сектора А никогда не попасть. Это прерогатива граждан сектора Б, тех, кто сумел показать на Финальном тестировании результат в 115 баллов и выше.
Ну а если уж гражданин сумел набрать 150 баллов, ему даруется доступ в сектор В — обитель высшего руководства и ученых. Таких гениев меньше процента.
Нашему выпуску несказанно повезло, у нас их целых трое: Тео Фандбир, его двоюродная сестра Франческа и мой лучший друг — Фред Якубовский.
Конечно, Финальный тест не единственная шкала оценки, ему предшествуют еще два: на эмоционально-волевые и творческие характеристики. Сильная воля открывает в секторе А дорогу в мастера и бригадиры, в секторе Б — к высшим армейским и политическим позициям, в секторе С — к Сенату и Капитулу.
У меня с волей все хорошо, 45 из 50. Вторую часть теста, на эмоциональный интеллект, я проходить не стал. Этот коэффициент нужен тем, кто интересуется психологией или педагогикой. Не для меня, как, кстати, и искусство, а жаль. Шкала «Творчество» — это вообще реактивный лифт, но тут у меня полный пролет. А те, у кого по этой шкале высокие баллы, могут оказаться в секторах Б и В и с минимумом по интеллекту. Тем более что все театры, галереи и концертные залы находятся именно там. Считается, что сектору А хватает и кинотеатров со стадионами. Нет, конечно, Центр искусств есть и в секторе А, Сенат настаивает, что искусство должно быть доступно всем, но особой популярностью постановки и выставки не пользуются.
Доктрина справедлива, гуманна, эффективна и проверена временем.
И тем не менее мне очень страшно открывать глаза, и я так и сижу зажмурившись. Подсчет результатов занимает секунды, и я знаю, что моя судьба уже давно на мониторе. Я сотни раз проходил подготовительные тесты, и иллюзий по поводу своих способностей не испытываю. 115 баллов мне удалось набрать только дважды, и это можно считать случайностью. Финальный тест — идеальный инструмент нашей системы, он построен так, что все случайности исключены, его не обманешь.
За спиной уже слышны разговоры и смех. Все обсуждают свои результаты, поздравляют друг друга, шутят. Больше тянуть нельзя — сейчас кто-нибудь, скорее всего Фред, подойдет ко мне. Я открываю глаза.
«Поздравляю Вас! Вы завершили Финальное тестирование. Ваш результат — 114 баллов».
Чуда не произошло. Я собрал всю свою 45-балльную волю в кулак и, сконструировав на лице улыбку, крутанулся в кресле, чтобы быть лицом к классу.
Мой взгляд самовольно нашел Камилу. Я не хотел на нее смотреть, но мои глаза отказывались повиноваться моей вроде как железной воле. Плевать они хотели на 45 баллов. Камила улыбалась, разговаривая с Татьяной. Накручивала на палец кончик своей косы — она часто так делала, и мне этот жест почему-то дико нравился. Я попытался рассмотреть цифры на ее мониторе. То ли 126, то ли 128. Неважно. Мне в любом случае не допрыгнуть. Камила поймала мой взгляд и улыбнулась до того, как я поспешно отвел глаза.
Фреди, мой дружбан, продолжал сидеть в кресле, как и я, рассматривая одноклассников. Похоже, Финальное тестирование достало и его. Обычно невозмутимый, Фред нервно грыз ногти. С чего бы это? С его мозгами сектор В ему был гарантирован.
Я проследил за взглядом Фреда и понял, почему он до сих пор не вертелся у моего кресла. Фред был занят. Делал вид, что не смотрит на Франческу Фандбир, почти ежесекундно то исподтишка поглядывая на нее, то отводя глаза. Боже, как с таким коэффициентом интеллекта можно быть таким идиотом?
Первые признаки маниакальной влюбленности Фред начал проявлять примерно полгода назад. За этот незначительный срок он так и не решился заговорить с Франческой. Я никогда не понимал, что Фред в ней нашел, — Франческа была замкнутой, блеклой, плоской как доска и напрочь лишенной какого-либо шарма. Правда, ее 193 балла по шкале интеллекта и 47 по шкале воли открывали путь и к вершинам науки, и в Капитул с Сенатом, и, даже страшно подумать, в Триумвират, но к сексуальности это не имело никакого отношения. Вот и сейчас Франческа сидела спиной к классу, окружающие ее не интересовали.
В безразличии Франчески не было того презрения к приматам, которое так яростно демонстрировал ее кузен Тео, она скорее всегда была в своих мыслях. Не знаю, о чем она там размышляла, по ту сторону своего безразличия, может, задачки по химии решала или доказывала новые теоремы, но меня ее присутствие всегда напрягало. Хуже Франчески был только Тео. О его 167 баллах на тренировочных тестах знали все. Как и о планах заняться политикой. Члены его семьи присутствуют в Сенате, по-моему, с момента его образования, а если послушать Тео, так, вообще, еще и раньше. Тео был красив, красноречив и, несмотря на весь свой снобизм, а может, и благодаря ему, пользовался популярностью у девчонок. И был капитаном нашей школьной футбольной команды. Это несмотря на то, что лучшим игроком был я. Типа мне не хватает харизматичности, чтобы вести за собой команду, — что-то такое сформулировал наш тренер. Не могу сказать, что я завидую Тео, скорее просто недолюбливаю. Что ж, возможно, сегодня я вижу этого говнюка в последний раз.
— Ну что, господа гении и приматы, собираемся сегодня вечером в «Большом слоне»? — добродушно предложил Тео, вальяжно развалившись в своем кресле. — Гульнем за окончание этого славного учебного заведения?
Отовсюду послышались одобрительные возгласы. Тео встал и, все так же важно неся себя, подошел к сестре. Франческа обернулась к нему. Они тихо перекинулись парой фраз и направились к входу. Франческа была единственной в нашем классе, кого Тео уважал. Второй наш «гений», Фред, его уважением не пользовался.
Хотя у Фреда коэффициент интеллекта тоже был повыше, чем у Тео, Фреди был типичным ботаником. Его воля в районе 25 баллов делала его пригодным исключительно для науки, а Тео как-то заявил, что только интеллект, подкрепленный волей, может достичь истинных вершин.
Помнится, учитель Яцукава тогда моментально опроверг эту сентенцию, заявив, что Тео, в силу своего юного возраста, не понимает принципа эффективного распределения бремени ответственности, лежащего в основе нашего мировоззрения. Только полное принятие своей роли каждым гражданином дает обществу возможность эффективно существовать. Система распределяет каждого туда, где он принесет обществу максимальную пользу, и стоять у станка — это ничуть не меньшее достижение, чем руководить страной. Оценивается не твое положение в обществе, а то, насколько ты эффективен на своем месте. «Не понимать этого — глупость и юношеское позерство, оспаривать это — преступление», — грозно сверкал узкими глазами Яцукава.
Я перестал верить в эту чушь года два назад, когда мне стукнуло четырнадцать и мои первые тренировочные тесты стали регулярно показывать, что я предназначен для сектора А.
Я еще раз украдкой взглянул на Камилу, и она снова поймала мой взгляд, как будто ждала его. И улыбнулась. Девушка на секунду замерла, и мне даже показалось, что она сейчас подойдет ко мне. Сердце предательски забилось. Только не сейчас, когда на мониторе за моей спиной горят фатальные 114 баллов!
Камила неуверенно повернулась в мою сторону, но тут меня спас Фред. Потеряв основной объект своего внимания, он наконец вспомнил о лучшем друге. Фреди ковылял ко мне своей фирменной походкой балеруна, которая придавала его и без того аутсайдерскому образу особый шик завершенности: грудь вперед, подбородок вверх, короткие быстрые аккуратные шаги — так и ждешь, что он вот-вот встанет на носок и закинет ногу за голову или подпрыгнет, сделав в воздухе шпагат. Меня с самого первого класса занимал вопрос, откуда у человека, настолько далекого от хореографии, как Фреди, такая походка.
— Хреново, — прокомментировал Фред, взглянув на мой монитор.
— Ага.
Я был ему вдвойне благодарен: во-первых, за то, что он спас меня от Камилы, которая, увидев, что я уже не один, разочарованно поджала губы и потянулась вслед за Татьяной к выходу, а во-вторых, за то, что он не стал прикидываться, что сектор А — это так же круто, как и любой другой результат. Думаю, большинство из нас не верило в официальную Доктрину, и, хотя уровень жизни и комфорта в секторах практически не отличался, все понимали, что сектор А — это отстой.
— Я лох, — констатировал я, — а ты насколько крут?
— 179, — равнодушно пожал плечами Фред.
— Поздравляю. Ладно, пошли отсюда, что ли.
Класс был уже пуст. Я специально прошел мимо монитора Камилы. 126. Прощай-прощай. Официально браки между гражданами разных секторов не запрещались, но по факту были очень редки. Барьеры невидимы, но очень эффективны.
С завтрашнего дня расстояние меду мной и Камилой начнет увеличиваться. Она будет жить в другом районе, продолжит учебу, потом будет делать карьеру, а я начну двигаться в противоположную сторону — к станку на заводе, барам и нехитрым развлечениям типа футбола и кино. Через несколько лет нам с ней не о чем будет поговорить. Конечно, приложив усилия, я могу оставаться в курсе того, чем она живет, но только-то. Оставаться в курсе ее жизни, а не жить такой же жизнью.
Видимо, мои мысли слишком явно отразились на моем лице, потому что Фред внезапно сильно хлопнул меня по спине и с какой-то истеричной ноткой выдавил:
— Не расстраивайся, чувак! Еще не все потеряно!
Я усмехнулся. Нет, правда забавно, все эти годы это я его подбадривал и утешал. А Финальный тест закончился всего пару минут назад, и вот все уже переменилось. Мы прошли по опустевшему школьному коридору и вышли на улицу. Школа осталась позади и в прямом, и в переносном смысле. Мы молча дошли до автобусной остановки. Каждый думал о своем. Первым появился автобус Фреда, мы с ним живем в разных секторах. Мои родители обитали в секторе Б, родители Фреда — в А. Скоро и это изменится.
— У тебя будет еще один шанс, — шепотом, так, что я его едва расслышал, заявил Фред.
— Ты это о чем? — не понял я.
Фред облизал пересохшие губы и нервно усмехнулся. Он не смотрел на меня, делая вид, что впервые в жизни видит подъехавший автобус и больше ему такого шанса не представится. Просто глаз от тарантаса не мог отвести. Да что это с ним?
— Скоро сам увидишь.
— Не понял. Ты в порядке?
Фред кивнул и нервно усмехнулся.
— В полном, чувак! Ну, мне пора. Увидимся в «Большом слоне»!
Он поспешно впрыгнул в автобус, простоявший на остановке еще добрых полторы минуты. Перенервничал, что ли?
Я не стал дожидаться своего рейса. Ехать домой не хотелось, и я решил прогуляться пару кварталов пешком, чтобы немного остыть. Дома предстояло объявить о своем провале родителям, и мне хотелось оттянуть этот момент. Не то чтоб я боялся столкнуться с их недовольством по поводу моего попадания в сектор А, скорее наоборот. Мои родители свято верят в Доктрину, и мне придется изображать радость по поводу окончания школы и вступления в новую, рабочую жизнь. Они не поймут, что сектор А для меня — это рухнувшие надежды и ощущение собственной ущербности.
Боюсь, даже будут поздравлять.
Я шел по городу, удивляясь, почему ма и па так близоруки. Оба — граждане сектора Б с высокими коэффициентами интеллекта, мама — врач, отец — начальник Департамента службы охраны правопорядка. Я несколько раз заводил дома разговор о том, что сектор А не самая привлекательная судьба, но они каждый раз искренне удивлялись моим странным идеям.
«Сектора сконструированы так, чтобы создавать максимально комфортные условия для своих обитателей, в соответствии с их потребностями. В секторе А больше баров и торговых центров, а в секторе Б — театров и музеев лишь потому, что это соответствует выбору и потребностям их обитателей, — уверенно заявила мама. — Сектора абсолютно равнозначны, но люди чувствуют себя комфортнее среди себе подобных. Вот и все, и не более того». «Выбрось эту чушь из головы, сынок. Мы все счастливы лишь потому, что каждый несет ровно ту ношу, которая ему по силам. Неважно, чем ты занимаешься, — главное, что ты максимально хорошо делаешь то, для чего предназначен», - вторил отец. Они действительно искренне не понимали того, что в школе знал каждый: есть гении и есть приматы. Приматов — восемьдесят процентов населения. Быть приматом, пусть даже суперэффективным приматом, не круто.

Я дошел до галереи современного искусства и остановился. Галерея была всего в двухстах метрах от моего дома, а видеться с родителями по-прежнему не хотелось, хотя я знал, что мама специально поменялась сменой, а отец взял отгул, чтобы поздравить меня сразу после Финального теста. Ноги сами понесли меня ко входу в галерею.
Я не люблю живопись. Когда я начал понимать, что 115-балльный барьер мне не преодолеть, я от отчаяния обошел почти все выставки в городе. Любовь к искусству считалась одной из характерных особенностей граждан сектора Б, и я пытался обнаружить ее у себя. В общем, я осмотрел все картины, скульптуры и инсталляции в городе и понял, что стадионы и боулинг мне действительно ближе. К слову сказать, Фред, который честно таскался со мной потому, что в тот период вообще везде таскался со мной, безостановочно ныл, что его тошнит от всей этой мазни, но с его 179 баллами это было неважно.
Практически не останавливаясь, я прошел несколько пустых залов. Лишь в одном из них на скамеечке перед абстрактным морским пейзажем сидел старичок.
Мне хотелось побыть одному, и я для верности миновал еще пару выставок, несколько раз повернул и, похоже, оказался в зале очень современного искусства — большой светлой комнате с панорамными окнами и колоннами. С картин на меня смотрели, причем именно смотрели, треугольники, ломаные линии и пятна. Нет, я этого никогда не пойму. Мои 114 баллов точно не рассчитаны на такое.
Я медленно обошел всю экспозицию, но из всех работ мне понравилась лишь одна — на ней за частоколом желтых и оранжевых линий, раскинув руки в стороны, кружилась девушка с глазами и улыбкой Камилы. Надо же, даже кисточка косички есть — такой фиолетовый изогнутый сноп в самом углу полотна. Если не вдумываться, почему улыбка располагается поверх глаз, было даже мило. Я поймал себя на том, что улыбаюсь портрету.
— Ну, вот уж не думала, что ты интересуешься искусством, — услышал я за спиной насмешливый голос.
Я обернулся. Опершись спиной об одну из колонн, прямо на полу сидела Татьяна — моя, теперь уже бывшая, одноклассница. Я никогда ее особо не любил, и все наше общение сводилось к «привет» и «пока».
Татьяна была художницей и всячески старалась подчеркнуть свою принадлежность к богеме — носила кучу украшений, немыслимые длинные юбки, томный скучающий вид. Она дружила с Камилой с первого класса, еще когда была обычной шатенкой в джинсах и футболке, а не жгучей брюнеткой с кольцом в носу и тараканами в голове. Пожалуй, Камила — единственный нормальный элемент в жизни Татьяны.
Должно быть, она уже сидела тут, когда я вошел, но я не заметил ее из-за колонны. Не могу сказать, что был рад видеть Татьяну.
— Не особо, я больше футбол люблю, — ответил я на ее саркастическое замечание.
— А чего тогда тут забыл? — Татьяна и не думала вставать со своего места, и мы перекрикивались сквозь расстояние метров в пятнадцать.
— Иногда люблю посмотреть, что тут нового висит, — соврал я.
Татьяна фыркнула. Я проигнорировал ее и повернулся к картине с танцовщицей.
— Неудачная работа, одна из худших в зале, — прокомментировала Татьяна, бесшумно подойдя сзади, — слабая техника, банальная композиция.
Я раздраженно пожал плечами.
— А мне нравится. Отлично нарисовано.
Про улыбку и косичку Камилы я ей, естественно, говорить не стал.
— Ой, ну надо же! — в голосе девушки появились стервозные нотки. — Думаешь, что набрал баллов на сектор Б и стал экспертом в искусстве? Ничего твои баллы тут, в галерее, не значат!
Я удивленно покосился на Татьяну. Ее щеки пылали, даже несмотря на толстый слой белил. Да что с ними всеми сегодня? Сначала Фред как с ума съехал, теперь еще эта… Может, Финальный тест на них так подействовал?
— Ладно, не кипятись, — примирительно сказал я, — ты права: я в живописи — как свинья в апельсинах. А баллов мне на сектор Б не хватило, так что просто считай, что примату понравилась красивая картинка. Бывай.
Я развернулся и пошел к выходу из зала. Не хватало мне еще истеричных девиц. Татьяна догнала меня.
— Извини! — она схватила меня за рукав и заглянула в глаза. — Слушай, я на нервах, не обращай внимания!
Мне показалось, что Татьяна расслабилась. По крайней мере, она уж не выглядела как готовый взорваться паровой котел.
— Да без проблем.
— Хочешь кофе? Тут отличный кофе варят в местной кофейне, — неожиданно предложила девушка.
Я согласился. Если уж быть честным, кофе мне тоже нравится больше, чем живопись.
Хотя и в кофе я тоже не разбираюсь. Для меня что свежемолотый, что растворимый — все равно. Главное, чтобы был горячим, с большим количеством молока и сахара. Так что то, что заказала нам Татьяна, было для меня горькой гадостью, но я из вежливости сделал довольный вид.
— Так ты правда распределился в сектор А? — спросила Татьяна.
Я кивнул.
— Мне всегда казалось, что ты из умных… то есть… — Татьяна осеклась, виновато посмотрев на меня.
— Я только выгляжу так, — усмехнулся я, — на самом деле всего балла не хватило. 114.
— Вот жесть! — девушка покачала головой.
— А ты?
— А у меня 72 балла.
Я промолчал. Приятно, конечно, что есть кто-то глупее тебя, повышает самооценку. Но почему-то сейчас не сработало.
— Но я распределилась в сектор Б. У меня шкала «Искусство» позволяет, — Татьяна залпом допила свою черную бурду.
Может, предложить ей и свою порцию?
— Поздравляю! — не совсем искренне сказал я.
— С чем? У меня 72 балла! Я буду там самой тупой! Мне даже в секторе А сложновато будет дорогу переходить и цены на продукты в уме складывать!
В глазах Татьяны появились слезы, а в голосе снова послышались истеричные колокольчики. Так вот в чем ее проблема. Я, честно говоря, никогда не задумывался об этой стороне вопроса. Мне захотелось как-то ее утешить.
— Да ну, не парься, — отмахнулся я, — к таким, как ты, общие мерки вообще не применимы. Ты же художник, у вас мозги по-другому устроены, не как у всех. И система это признает, не зря же для вас Финальный тест ничего не определяет.
Татьяна шмыгнула носом.
— А не сможешь цену на пачку кофе посчитать — звони мне, я себе не такой случай калькулятор купил.
Мне удалось заставить ее улыбнуться.
— Тебе хорошо говорить. Ты будешь в секторе А самым умным — твои 114 баллов там потолок! — проворчала она, но уже беззлобно.
— Да вообще круть нереальная. — Я мужественно допил свою бурду, радуясь тому, что Татьяна списала появившуюся при этом на моем лице гримасу отвращения на счет последней фразы.
— Нет, правда, я бы с радостью распределилась в сектор А. Вот только Академия живописи в секторе Б, а мне туда надо.
Я понимающе кивнул.
— Ну и еще хорошо, что Камила будет рядом. Мы договорились поселиться вместе.
Татьяна внимательно посмотрела на меня. Я надеялся, что мои чувства не очень очевидны. Татьяна отвела взгляд.
— Мне жаль, — сказала она, — ты ей тоже нравился.
«Тоже». Все-таки заметила. Но куда больнее резануло слух «нравился» в прошедшем времени.
— Правда нравился. Но она последние месяцы только и говорит, что об университете.
— Да все понятно. Я дурак, но не настолько же.
— Блин, как все дерьмово.
— Ну о чем ты? Завтра начнется новая жизнь, вокруг появятся новые люди, новые цели. А послезавтра мы уже и не вспомним про сегодняшние страхи и печали. Система работает для того, чтобы мы все были счастливы, — повторил я слова отца и сам испугался, как легко они сорвались с моих губ.
Татьяна откинулась на спинку стула, с интересом рассматривая меня.
— А ты прикольный, — сказала она. — И почему мы с тобой никогда раньше вот так не болтали? Я, честно говоря, никак не могла врубиться, что Камила в тебе нашла.
— Я, честно говоря, и сейчас этого не пойму, — улыбнулся я.
Татьяна покачала головой.
— Есть в тебе что-то особенное. Но вот что именно, не ухвачу. Это у меня бывает — иногда смотрю на предмет и вижу, что он выделяется среди других.
— Круто у вас, художников, все устроено.
Я взглянул на часы.
— Ого! Ладно, приятно было поболтать, но мне пора домой. Родаки ждут.
— Ага, — Татьяна продолжала рассматривать меня.
Я положил на стол деньги за кофе и поднялся.
— Придешь сегодня в «Большого слона»?
— Ага. Это как-то связано с твоей манерой общаться, — задумчиво протянула она, видимо, продолжая размышлять о моей «особенности». — Ты случайно не проходил тест на уровень эмоционального интеллекта?
— Это мне еще зачем? — удивился я.
Татьяна пожала плечами. Да, крыша у нее явно пошатывается.
— Ну, до вечера.
— Пока-пока.

Я шел домой. Настроение у меня немного улучшилось. Я размышлял о том, как же глупо мы устроены. Стоит какой-нибудь девчонке сказать, что ты особенный, и вот ты уже всем сердцем веришь ей, несмотря на то что выверенная высокообъективная система отвела тебе место среди серой массы приматов.
И даже несмотря на то, что в голове этой девчонки носятся табуны тараканов размером с лошадей.
Сколько себя помню, моя семья жила в красивом двухэтажном коттедже. В секторе Б вообще преобладают коттеджи, многоквартирные дома составляют примерно четверть всего жилого фонда, и занимают их по большей части молодые граждане.
Строго говоря, мы считались зажиточной семьей даже для нашего сектора — отец дослужился до начальника Департамента правопорядка, а значит, приносит обществу много пользы и несет значительную ответственность. За это система поощряет его высоким уровнем доходов.
Да и мама у меня не подкачала — она на хорошем счету в своей районной больнице, так что средства у нас всегда были.
Система справедлива.
Если я буду усердно работать, то у меня лет через пятнадцать-двадцать тоже может быть коттедж. Конечно, в секторе А этого добиться будет сложнее, и мой дом наверняка будет поменьше и в районе похуже, но все возможно. Это гарантирует Доктрина.
Отец сидел в кресле-качалке на веранде. Ему было уже за пятьдесят, но выглядел он отлично — крепкий, подтянутый, розовощекий и с почти не поредевшей шевелюрой. Правда, у уголков глаз уже появились глубокие морщины, а волосы из смоляно-черных стали серыми, но руки по-прежнему были крепкими.
Отец придавал этому какую-то особую важность — силе своих рук. Даже его любимая присказка была об этом — «Всегда крепко держи судьбу в своих руках, сынок».
Думаю, это даже не присказка, а кредо. И отец действительно крепко держал все, что было важным в его системе ценностей.
— Ну, как успехи? — доброжелательно крикнул он мне, как только я вошел в калитку.
Я помедлил с ответом, пока не дошел до крыльца.
— Нормально. 114 баллов, сектор А.
Если отец и был разочарован, то виду не подал. Я внимательно смотрел на его круглое открытое лицо, стараясь заметить хоть тень сожаления, но нет. Отец был доволен.
— Так, ну и куда ты дальше? Уже решил?
— Нет. Я еще не смотрел список вакансий.
Каждому выпускнику после Финального теста система автоматически высылала список вакансий, доступных с его количеством баллов. Мой список уже должен висеть в моем ящике электронной почты.
— Но ведь наверняка думал о вариантах?
Я присел на перила веранды. Отец явно был настроен на «отцовский разговор», и улизнуть от него в такие моменты было невозможно.
— Я подумывал про службу правопорядка или спасательную службу, — осторожно начал я.
— Достойный выбор! — кивнул отец. — Нам вот в Департаменте позарез нужны толковые парни из сектора А. Профессия полицейского сейчас не так популярна, как в мои годы, теперь молодежь не хочет ответственности.
— Большой ответственности мне и не доверят. Офицером мне с моими баллами не стать, — пожал я плечами.
Отец удивленно посмотрел на меня.
— И что с того? Хороший полицейский вовсе не обязательно офицер. В нашем деле важны опыт, старательность, смелость. Есть у нас такие «старички» из сектора А, которые любых молодых офицеров за пояс заткнут.
— И по-твоему, это справедливо? — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык.
Кустистые брови отца сошлись на переносице.
— Конечно справедливо. Каждому дается тот объем ответственности, с которым он может справиться. Или ты считаешь иначе?
Я промолчал. Тон отца, ставший суровым и сухим, мне совсем не понравился. Наверное, именно так он разговаривает у себя в Департаменте.
— Может быть, тебе кажется, что граждане не равны и система предполагает, что в нашем обществе есть элита, а есть основная масса неудачников?
Отец буравил меня тяжелым взглядом.
— Приматы — так ведь вы называете сектор А?
Я вздрогнул от неожиданности. Никогда не думал, что отец может знать наши словечки, и тем более удивительно было услышать «приматов» из его уст.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
Он вздохнул.
— Да у меня в столе уже пачка донесений об этой вашей дурацкой молодежной моде. И список тех, с кем я должен буду провести профилактическую беседу после получения аттестата зрелости.
Я ошарашенно молчал.
— Тебе известно, что после окончания школы ты становишься полноправным гражданином и начинаешь нести ответственность за все свои действия? И что оспаривание справедливости системы является уголовным преступлением? Я спросил, тебе это известно? — громыхнул отец, так как я продолжал изображать немого.
— Да, — выдавил я.
Я никогда в жизни не видел отца таким и только сейчас понял, как мало я его знаю. Он ведь руководит Департаментом правопорядка. Было бы глупо ожидать, что на службе он такой же, как дома. Вряд ли кто-нибудь, кроме нас с мамой, знает его как добродушного любителя орехового пирога и старых мохнатых тапочек.
— Я был уверен, что моего сына эта модная зараза не затронула. Может быть, я ошибся?
— Может быть, — буркнул я и моментально пожалел о своей смелости.
— Так просвети меня, что тебя не устраивает в системе? — отец стал совсем незнакомым человеком.
Я не узнавал его. Глаза стали жесткими, губы сложились в недобрую усмешку. «Голем» — почему-то мелькнуло у меня в голове.
— Я себя не устраиваю с моими 114 баллами.
— Иными словами, тебе не нравится твое место в обществе? И ты готов ради своих ничем не подкрепленных амбиций раскачивать систему, которая обеспечила счастливую жизнь многим поколениям граждан? Может быть, ты хочешь войти в Триаду и управлять городом? Может, сектор А недостаточно хорош для тебя?
— Нет. Это я недостаточно хорош для сектора Б.
— И что такого есть в этом секторе Б, чего не даст тебе сектор А, идиот? — громыхнул отец.
— Камила.
Это было неправдой. Вернее, не совсем правдой. У меня были претензии к сектору А и помимо отсутствия в нем Камилы, но я озвучил единственный вариант ответа, который мог понять мой отец.
— Камила, — повторил он, как бы не сразу ухватив смысл, — ах, Камила!
Отец расслабился. Голем пропал, и его место в кресле-качалке снова занял привычный мне отец. Похоже, мне удалось его успокоить. Его сын не опасный диссидент и потенциальный преступник, а влюбленный придурок. Все в порядке.
— Камила попала в сектор Б? — уточнил он.
Я кивнул.
— А ты был в нее влюблен?
Это «был», опять в прошедшем времени, снова резануло мне слух. Как будто, недобрав всего один балл, я потерял право любить ее.
— Я и сейчас в нее влюблен, — недовольно поправил я. «Даже несмотря на то, что я примат», — добавил я мысленно.
— Классика. Шерше ля фам, — вздохнул отец. — Если ты ее действительно любишь, борись за нее.
— Как? Что я теперь смогу ей предложить?
Отец задумчиво кивнул, глядя на меня. Мне показалось, что я вижу в его глазах сочувствие. Только жалости мне не хватало.
— Свою любовь. Верность, настойчивость.
Сейчас скажет про мою судьбу в моих руках, понял я.
— Крепко держи свою судьбу в своих руках, — не разочаровал моих ожиданий отец, — есть ведь и смешанные браки. Они чаще распадаются, у них больше проблем, но самые стойкие остаются вместе.
— Это теперь не мне решать.
Отец покачал головой.
— Я понимаю тебя, сынок. Но послушай моего совета — подожди годик-другой, и ты поймешь, что вокруг тебя полно достойных женщин. Выбирать себе пару лучше из себе подобных. Ты обязательно найдешь свою половинку там, куда поместит тебя система.
— Может быть, — не стал спорить я.
— Так и будет. Так что выбирай вакансию, ныряй в новую жизнь с головой, и скоро от твоей хандры не останется и следа.
На этом «отцовский разговор» закончился.
Я с облегчением вошел в дом, обнял маму, коротко сообщил ей о своем распределении и сбежал в свою комнату.

До ужина, праздничный запах которого начал пробиваться ко мне в спальню задолго до шести вечера, я развлекался тем, что распечатал и просматривал список заинтересованных во мне работодателей. Выбор у меня был огромный. 114 баллов открывали в секторе А все двери.
В начале списка шли те вакансии, которые требовали максимальных показателей по всем шкалам: на первых двух страницах меня приглашали к себе два отдела администрации, несколько частей спасательной службы и Департамента правопорядка, энергетики и транспортники, была даже вакансия младшего менеджера индустрии развлечений и младшего специалиста городского архива. Знать бы еще, что это такое. Потом шли примерно полстраницы вакансий сферы услуг.
Остальные двадцать листов можно было не читать — это были вакансии пищевого гиганта «Зеленый треугольник» (комплекс теплиц, животноводческий комплекс и узел переработки), обеспечивающего город едой, и промышленного конгломерата «Горобрпром», выпускающего все, что только может выпускать обрабатывающая промышленность. Изредка среди этого унылого списка попадались вакансии двух торговых сетей города и Горстроя, такие же унылые и скучные.
Я так понимаю, «Зеленый треугольник» и Горобпром трудоустраивали всех. По-моему, у них вообще не было никаких требований к кандидатам, хотя какие особые способности могут понадобиться, чтобы стоять по восемь часов у станка или ежедневно поливать огурцы?
Я подчеркнул вакансии спасательных служб. Нужно будет сдать нормативы физической подготовки, но это не проблема. В качестве бонуса к этим вакансиям прилагалось восьмимесячное обучение и трехмесячная стажировка. Еще вчера я всерьез подумывал о работе полицейского, но после сегодняшнего разговора с отцом с этими фантазиями было покончено.
В шесть часов мама позвала меня в гостиную. Ужин действительно был праздничным — ма запекла курицу и приготовила свой фирменный ореховый торт. Я выслушал поздравление со вступлением в новую жизнь, при этом лицо мамы не выражало ничего, кроме радости за меня. Надеюсь, я тоже выглядел радостным и довольным, под пристальным взглядом отца это оказалось не так уж просто.
Потом мне торжественно вручили традиционный подарок выпускнику — путевку на отдых.
— Я знаю, как тебе не терпится начать трудовую жизнь, но все-таки не торопись, отдохни недельку, — посоветовала мама.
— Подумаю, — соврал я.
На самом деле я уже знал, что выброшу путевку, — родители оплатили мне семь дней в отеле «Шале», в том самом, где мы, сколько себя помню, проводили каждый июль. Прекрасное место, любимый курорт граждан сектора Б. Вот только что мне там теперь делать? Чувствовать себя самым тупым? Не знаю почему, но эта фраза Татьяны крепко засела у меня в голове. Вообще-то, за гражданами разных секторов нет специально закрепленных зон или каких-либо других ограничений. Но по факту они очень редко смешиваются.
Мне кажется, я начал понимать почему.
Я с трудом высидел праздничный час и с облегчением выбрался из дома. Благо предлог у меня был вполне убедительный — прощальная вечеринка с одноклассниками.
Сказать по правде, идти в «Слона» мне тоже не хотелось, и я всерьез подумывал, а не продинамить ли мне это малопривлекательное мероприятие. Я пробродил по городу около часа, прежде чем решил, что бежать от неприятных ситуаций — малодушие, а быть не просто приматом, но еще и трусливым приматом — это, пожалуй, и вовсе позорно.
Так что я пришел в «Большого слона» с опозданием, как раз к тому моменту, когда оставшийся без моего присмотра Фред, что называется, дошел до кондиции. Алкоголь до восемнадцати лет официально запрещен, но в некоторых случаях граждане снисходительно закрывают на этот запрет глаза. Выпускной вечер — как раз один из таких случаев.
Вечеринка была в самом разгаре. Вся наша параллель, шесть классов, в общей сложности около пятисот человек, огромная толпа народа, полностью завладела баром. Было несколько случайных посетителей, но в основном мелькали знакомые лица. Выпускники разбились на компании, заняв почти все столики. Сразу бросились в глаза два стола в центре, рядом с танцполом. Даже не нужно было особо напрягать память, вспоминая, у кого были лучшие результаты, и так было понятно, что за этими столиками — наша элита. Забавно, как все стремились оказаться среди себе подобных.
Я нашел глазами Камилу. Она вежливо улыбалась и терпеливо выслушивала Марка Розенталя из параллельного класса, но по ее виду было понятно, что особого восторга от его общества она не испытывает.
Татьяна сидела по другую руку от Камилы. Вид у нее был угрюмый и отрешенный. Наверное, все еще обдумывает свои перспективы провести остаток жизни в борьбе с комплексом неполноценности.
Я прикинул, стоит ли попытаться присесть за столик Камилы, но уже после секундного размышления забраковал эту идею. За тем же столом царил Тео, и мне вовсе не хотелось становиться мишенью для его насмешек. Тягаться с ним в остроумии я никогда не мог, все-таки мы в разных весовых, а вернее, интеллектуальных категориях, а к лобовому столкновению я сегодня не был готов. Да и, по правде говоря, уверенности в том, что я смогу поставить Тео на место в открытом конфликте, у меня тоже не было.
Очень может быть, что он и так на своем месте. А я на своем.
Фреда не было ни за одним из элитных столов, но я довольно быстро его нашел. Мой друг, в дупель пьяный, скакал как козел по танцплощадке.
«179 баллов», — покачал головой я, глядя, как он сшиб танцующую парочку и теперь пытался подняться. Я протиснулся к танцполу и помог Фреду выбраться оттуда.
— Эрик, дружище! А я уже думал, ты не придешь!
— С чего бы вдруг? — искусно лавируя, я довел Фреда до спокойного места в дальнем углу бара и усадил на диванчик за свободным столом.
— Жизнь — дерьмо! — философски выдал Фреди.
— И не говори, — не стал спорить я. — Воздухом подышать не хочешь? Или проблеваться?
— В метафорическом смысле — да! — с жаром кивнул Фред. — Проблеваться от нашей системы очень даже тянет!
— Я о более тривиальных вещах.
— Вот это в тебе и подкупает. Ты, ты…
Фред задумчиво посмотрел на меня, явно потеряв мысль.
— И как ты ухитрился так ужраться всего за час? — поинтересовался я.
— Я в порядке.
— Да, я вижу. И чего ради?
— А, фигня. Вообще все — фигня.
— Ну, само собой.
— Мальчики, у вас все нормально?
Я вздрогнул.
Камила нашла нас в этом темном углу и теперь с обеспокоенным лицом стояла рядом. Такая красивая — в воздушном кремовом платье, с распущенными волосами. Как сказочная принцесса. И такая же недоступная.
— Все отлично. Просто Фред слегка переоценил свои силы, — улыбнулся я, взяв себя в руки.
— Это точно, — Фред внезапно всхлипнул, — боюсь, я влип.
По лицу Фреда покатились большие быстрые слезы. Я оторопел.
— Так, дружище, тебе срочно нужно освежиться. Пойдем-ка, — я практически поднял его на ноги.
— Как вам помочь? — спросила Камила.
— Тут поможет только свежий воздух и сон. Да и то только до утра, потом станет еще хуже. Не волнуйся за Фреда, я его доставлю домой.
— Но ты же вернешься? — с надеждой спросила девушка.
У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Захотелось бросить Фреда тут же под диваном, но духу не хватило. Этот чертов пьянчуга уцепился за меня, как утопающий за соломинку. И дышал в лицо перегаром.
— Вернусь, — пообещал я.
— Вот почему тебе все, а мне ничего? — вдруг заныл Фред.
— Ты это о чем? — поинтересовался я, пытаясь провести его к выходу с наименьшим количеством падений.
— Твоя любовь здесь и будет тебя ждать, а моя — даже не пришла.
Ах вот в чем вселенская трагедия! Я оглядел зал. Ну конечно. За элитными столами Франчески не было. Не было ее и в зале, понял я, иначе Тео непременно приклеился бы к своей гениальной сестрице. Вероятно, Фреди возлагал особые надежды на этот вечер, вот и напился с горя, когда Франческа просто не пришла в бар.
Вот просто взяла и не пришла. И плевать она на всех хотела. Я понял, что завидую такой смелости. Вот что такое интеллект выше 190 баллов. Это свобода от общества с его условностями. Независимость от системы.
Свежий воздух ударил в лицо. Я невольно набрал полные легкие воздуха, радуясь, что вырвался из душной атмосферы бара. С Фреди уличный воздух сыграл злую шутку. Он перегнулся пополам, и его стошнило прямо на тротуар. Я едва успел отскочить.
— Извини, — пробормотал он.
По его осмысленному взгляду я понял, что ему стало лучше.
— Ну, пошли домой, что ли? — предложил я.
— Если хочешь вернуться, я и сам дойду. Меня отпустило, — все еще смущенно сказал Фред.
— Не очень хочу возвращаться прямо сейчас, — честно признался я.
Мне будет проще сказать Камиле, что я пролетел мимо сектора Б в конце вечера, когда можно будет сразу попрощаться и уйти, не мучаясь от неловкой ситуации. Я не стал озвучивать этого Фреду, но он и так все понял.
— Ясно. Ну так пойдем прогуляемся?
Я кивнул. Дом Фреда был в нескольких кварталах от «Слона». Некоторое время мы шли молча.
— Можешь сегодня вообще ничего не говорить Камиле, — сказал вдруг Фред, — у тебя будет еще один шанс.
— Ты это о чем?
Фред уже второй раз за день заводил речь о каком-то шансе.
— Скоро сам узнаешь.
— Так, может, ты мне скажешь? Мы ж вроде как друзья.
Несколько секунд Фред раздумывал.
— Пошли быстрее, — так же неожиданно предложил он, — может, я еще успею кое-что сделать, чтобы ты уж гарантированно не пролетел в следующий раз.
— Да о чем ты? Какой еще следующий раз?
Я понятия не имел, что он несет. Похоже, торкнуло его сильнее, чем я думал.
— Я должен был раньше о тебе подумать, — извиняющимся голосом сказал Фред.
Он несся так, что мне почти пришлось перейти на бег.
— А я думал только о ней. Это я ради нее все устроил.
— Ради Франчески? — уточнил я.
То, что тут была как-то замешана Франческа, — это единственное, что я смог понять из его бреда.
— Ну а ради кого же еще?! Надеюсь, у меня будет хоть пара часов для тебя.
— Спасибо, конечно, за заботу, но я все-таки хотел бы узнать, в чем она заключается.
Фред уже шмыгнул в подъезд. Его семья жила на втором этаже, и дожидаться лифта он не стал. Так и не получив никакого ответа, я вслед за другом взбежал по ступенькам и нагнал его, только когда он возился с ключами.
— Я ничего не скажу тебе, Эрик, — серьезно сказал Фред, — для твоего же блага.
Он толкнул дверь. Я никогда в жизни не видел его таким серьезным.
— Я здорово влип, дружище, и тебе совершенно не стоит в это лезть.
Фред попытался закрыть передо мной дверь, но я успел вставить ногу.
— Да во что лезть-то? Фред, не тупи, мы же друзья! Если у тебя проблемы, давай колись, в чем дело?
— Иди домой, Эрик. Пожалуйста, — как-то устало ответил он.
— Так, мне надоело!
Я резко толкнул дверь плечом так, что тщедушный Фреди отлетел в коридор.
— Выкладывай, что у тебя за проблема?
Я заметил фигуру, отделившуюся от стены в темном коридоре, и подумал, что это отец Фреда. У меня отвисла челюсть, когда мужчина слишком хорошо знакомым мне голосом твердо произнес:
— Иди домой, Эрик.
— Отец? Что ты тут делаешь?
Фред всхлипнул. Из комнаты в коридор вошел еще один человек — в полицейской форме. Он положил руку на плечо Фреду. Тот вжал голову в плечи. На меня он не смотрел. В комнате я заметил мать Фреда. Она выглядела напуганной. Мои мысли заскакали галопом.
— Что происходит? — на этот раз я обратился к отцу.
— Иди домой! — еще резче приказал он.
— Что он натворил?
Отец вздохнул.
— Во всей этой ситуации меня радует только одно. То, что ты этого не знаешь! Марш домой, я больше не стану повторять! Если через секунду ты все еще будешь здесь, начнешь свою взрослую жизнь с посещения участка!
Я понял, что он не шутит. Фред не смотрел на меня. Полицейский подтолкнул его ко входу в комнату, и он послушно пошел. Что, черт возьми, происходит? Чего такого мог натворить Фред, что отец лично приехал за ним среди ночи?
У меня не было никаких идей. В полном недоумении я доехал до дома — о том, чтобы идти после такого в «Слона», не могло быть и речи. Что теперь будет с Фредом?