Не фэнтези единым...

Вокруг нас реальный мир. Вокруг нас – реальные люди, в том числе, родные и близкие. И в жизни каждого из нас были люди, которые стали нам роднее прочих. Это – бабушки и дедушки. Хорошо, если они живы и здоровы… Но если пришло их время покинуть этот мир, давайте будем помнить и верить, что там, за гранью бытия, они по-прежнему любят нас.
Предлагаю вашему вниманию, дорогие читатели, небольшой фрагмент биографического эссе, посвящённого памяти моей бабушки, и всех наших бабушек, принадлежавших к поколению гигантов, из которых, как сказал поэт, можно было смело «делать гвозди». Полный текст в свободном доступе на Продамане.

«…Когда я смотрю на старинные семейные фото конца девятнадцатого – начала двадцатого века, я жадно вглядываюсь в лица тех, чья кровь течёт и в моих жилах. Вся большая семья в сборе: женщины в нарядных платьях, мужчины – в костюмах–тройках. Прабабушка, Евдокия Петровна, забилась в третий ряд, она была скромницей. Прадедушка, Семён Алексеевич, с щегольскими усиками и лукавой улыбкой – в первом ряду, рядом со своим братом, цирковым борцом. Все такие красивые, счастливые… Одна тысяча девятьсот десятый год. Эти люди ещё не знают, что впереди будет Первая Мировая война, затем – революция, затем – Гражданская война, и тех, кто имеет счастье уцелеть в трёх кровавых мясорубках, добьют лагеря в конце тридцатых.
Из всех детей, рождённых в семье Шараповых, доживут до старости только моя бабушка и её старшая сестра, Анна… Остальным судьба не даст такого шанса, многие погибнут молодыми. Старшие дети, родившиеся до одна тысяча девятьсот тринадцатого года, знали лучшую жизнь, без голода и лишений. Бабушка родилась последней, когда её маме было уже около тридцати…

ПАЛЬТО

Бабушка училась в Бийском сельскохозяйственном техникуме, чтобы получить специальность «агроном». Держу в руках её табель с оценками, всё больше «хорошо», но есть и «посредственно». Отметка «посредственно», например, по новой истории, и скорее всего, по причине особого взгляда бабушки на эту самую историю. Бабушка никогда не пыталась схитрить или высказать то, чего не чувствовала. Ну, не об оценках речь. Хочу рассказать о событиях одной странной и жуткой зимней ночи. Случилось это в 1935 году, когда бабушка училась на первом курсе техникума.
Общежитие для студентов располагалось не рядом с техникумом, а совсем даже на другом конце города. И получилось так, что бабуля (точнее, тогда – пятнадцатилетняя девчонка, самая молоденькая на курсе) засиделась до позднего вечера, разбирая гербарии, чтобы завтра спокойно сдать экзамен по предмету «защита растений». Засиделась до темноты, а криминальная обстановка в Бийске тогда была не ахти. Грабили прохожих на улице, снимая верхние вещи и отбирая всё мало–мальски ценное. И никак бандитов выловить не могли.
Сторож предлагал бабуле остаться и переночевать в лаборантской, чтобы не идти по тёмным улицам в тридцатиградусный мороз. Но бабушка фыркнула:
– Чего с меня взять–то?.. Пойду я, дяденька.
Смелость бабушки всегда поражала. Например, вечером она спокойно могла выйти из подъезда нашего дома, чтобы наехать на нетрезвую компанию под окнами, мешающую всем спать. В первый же день войны пыталась сбежать на фронт, да председатель колхоза перехватил по дороге. В одиночку возила зарплату лесорубам в леспромхоз, вооружившись берданкой, верхом на лошади и в сопровождении одного только злющего пса–волкодава, – и это в 1953 году, после летней амнистии, когда был прямой риск столкнуться в лесу с бывшими уголовниками! К слову сказать, и столкнулась, и стреляла, и рука не дрогнула… В одиночку справилась со здоровенным быком, вырвавшемся из сарая на улицу, где играли дети, среди которых была и моя будущая мама…
Запахнулась бабуля в своё пальтишко и побежала в общагу. Пальтишко это, между прочим, было сшито аж в одна тысяча девятьсот тринадцатом году, носилось бабушкиной мамой, бабушкиной старшей сестрой, а потом перешло, так сказать, к сестре младшей. Вещь была качественная, соболем отделанная, но время неумолимо. Латано, перелатано, шито, перешито и зашито снова. Революция и все прочие нововведения подарили гражданкам прекрасную возможность задействовать всю свою фантазию и умелые ручки, чтобы реанимировать старьё.
И вот, бежит бабушка, валенками перебирает, торопится, подмерзает, бежать всего два квартала осталось… Как вдруг – на тебе! – раздался позади свист.
– Эй, молодуха!
Улица пуста. Весь Бийск тридцатых годов – частный сектор, и спать там ложатся рано, и ворота запирают. Бабушка и не подумала останавливаться, прибавив ходу.
– Да стой, кому говорят!
Скрип снега, тяжёлые шаги сзади… тяжёлые шаги сбоку… один догоняет сзади, второй выбегает из переулка… Бабушку загоняют в какую–то подворотню двое мужиков. Лиц не разглядеть, темно, да и одеты они так, что не рассмотришь: шапки на лоб, воротники подняты.
«Пропала», – думает бабушка.
– Ты чё, глухая? – Злобно спрашивает один и с силой толкает бабушку в бок. – Сымай пальто!
– Не сниму! – Бабушка прижимается к забору. – У меня больше нет ничего, дядечки! Я ж пропаду!
Второй молча берётся за воротник пальто, тряхнув жертву как следует и… вещь, сшитая до эпохи исторического материализма, медленно умирает, оставляя воротник в руках грабителя.
– Одна рвань, тьфу! – Матюгнулся один из преследователей.
– Ты что сделал, гад?! – Бабушка перешла в наступление и… услышала щелчок раскрывшегося ножа.
– Всё одно сымай.
Сняла, трясясь от страха, ярости и холода.
– Подавись.
– То–то…
Быстро удаляющийся скрип шагов по снегу. Мороз. Стучала бабушка в запертые ворота, стучала в одни, другие, никто не открыл. Завернулась плотнее в шаль, да и побежала к общаге. Осталось всего ничего…
– Эй, молодуха!
Возвращаются?! Раз не сгодилось рваное пальто, что ещё с девки взять?! Когда бабушка поняла, {что} могут взять эти двое, она приготовилась сражаться ни на жизнь, а насмерть. Кричать бесполезно, никто не выйдет, раз уже не вышел.
Она схватила какую–то палку и прижалась к стене дома.
– Ну, чего?!
– Да ничего. Давай, одвайся, рвань! И чтоб больше мы тебя тут не видели. В следующий раз вместе со шкурой отдашь…
Кинули её под ноги какой–то свёрток и, неспешно развернувшись, ушли. Не веря своему счастью, схватила бабуля своё пальто и…
… не пальто это вовсе. Под руками что–то пушистое, нежное, тяжёлое… Шуба?! Такого меха бабушка отродясь не видела. Но не звать же бандитов обратно?! Бабушка, дрожа, с трудом попадая в рукава, натянула на себя эту шубу, и давай, Бог, ноги! Рванула так, что до самого общежития дух не перевела, влетела в сени и упала там замертво.
На шум выбежали сокурсники:
– Гля, Клавка вернулась!
– Чего с ней, жива?
– А что на ней?!
Бабушку привели в чувство и растормошили. Услышав сбивчивый рассказ, охали и ахали, ощупывая бандитский подарок и так, и этак. Шуба оказалась из чернобурки…Стали совет держать, что с шубой делать. Носить её нельзя, краденая же, понятно. Студенты – народ ушлый. Всех подробностей я не знаю, но, исходя из рассказа бабушки, под утро вопрос уже решился. Каким–то хитрым «макаром» чернобурку сменяли на овчинный тулуп с доплатой, а на оставшиеся деньги устроили вечером следующего дня пир.
Вот так бабушка утеплилась. Тулуп этот она тоже носила долго, до сорок второго года. Потом отдала семье инженера, эвакуированного на Алтай. Приехали городские в таких одёжках, что хоть плачь – ни валенок тебе, ни чего потеплее. Такая была бабушка, легко отдавала даже последнее…»

Эссе состоит из коротких зарисовок, отражающих реальные события и моё отношение к ним.
Давайте будем хранить память...

Наталья Ракшина