Узник вечной свободы. Ольга Вешнева
Магазин Книги автора Комментарии (13) Похожие книги Предыдущая книга Следующая книга
Жизнь молодого помещика Тихона разрушилась в одночасье. Не стоило ему соблазняться льстивыми речами загадочной красотки!
Потеря близких людей, обращение в вампира, похищение в глухие леса…
Тихону предстоит нелегкая борьба за жизнь и любовь. Удастся ли ему сохранить остатки человечности, живя среди безжалостных убийц?
Автор обложки: Nina Neangel
Мир цикла: «Путь крови»
Первая книга: Узник вечной свободы. Ольга Вешнева
Вторая книга: Пленник золотой любви. Ольга Вешнева
Третья книга: Край чёрных магнолий. Ольга Вешнева
Четвертая книга: Наследница кровавой памяти. Ольга Вешнева
Пятая книга: Хозяин колдовского леса. Ольга Вешнева
Каждую книгу цикла можно читать самостоятельно.
Отрывок «Узник вечной свободы. Ольга Вешнева»
Я вернулся в Лабелино под предлогом поиска вдохновения для романа в стихах о древнерусском богатыре путем созерцания деревенской природы.
Добираться пришлось на перекладных. Я решил устроить сюрприз родителям. Сестра уже три года не жила в усадьбе. Ее сосватал отставной генерал Михаил Зарубинский из соседней губернии.
Приятно было, проезжая по деревенской улице в тряской бричке, узнавать милые с детства места, совсем не изменившиеся, словно уснувшие до возвращения молодого хозяина.
В Лабелино царила сонная безмятежность, обволакивающая теплой пеленой всякого приезжего. Ямщик, проехав пару верст по барским владениям, начал позевывать, прикрывая рот шапкой. В парке он и вовсе стал клевать носом. Я растолкал его, когда остановились утомленные жарой лошади.
Дверь парадного входа родительского дома была распахнута настежь, внутри слышались голоса. Я стряхнул с накрахмаленного мундира белые лепестки, которые слетели на меня с разросшейся яблони возле крыльца, едва я зацепил плечом низкую ветку. Обрезке яблоня не подвергалась с того момента, как посадил ее у своего нового дома мой знаменитый прадед. Она хранила добрую память о нем и потому ей прощалось многое, даже приветственные объятия для людей, подходивших к дому со стороны конюшни.
Мое внезапное возникновение в гостиной произвело небольшой переполох. С дивана вспорхнула очаровательная белокурая пышечка в розовом платье, украшенном бантами и широкими лентами. Испуганный, ошеломленный взгляд ее нежно–голубых глаз остановил меня, отнял дар речи. Она скромно улыбнулась, губы похожие на леденец чуть изогнулись вверх, а пухлые щечки зарделись густым румянцем.
Отступая, барышня изобразила реверанс. Словно привязанный к ней невидимой веревкой, я шагнул навстречу.
– Поручик Таранский… Тихон Игнатьевич, – несмело представился я.
– Любовь Кирилловна, – колокольчиковым голоском пролепетала барышня. – Мой граф… отец мой, граф Полунин, купил имение Крапивино, что по соседству с вашим.
– Ну что за радость! – восхитился я, целуя ее мягкую горячую руку. – Вы прелестны, Любонька! Лучший мне подарок к возвращению из суетной, прогоркшей от дождей и слякоти столицы – наша встреча. Поверьте, я и ждать того не смел, что обрету в деревне античную богиню, нимфу, музу для моих заброшенных от недостатка нежных чувств стихов. Первые из новых моих лирических творений я вам пришлю сегодня, к вечеру. Они уже рождаются вот здесь, – я прикоснулся к голове. – Они летят к вам журавлями, сливаясь в неразрывный клин. О, только б вы не бросили измаранный моей поэзией листок бумаги за окошко! О, только б я вас не обидел, не смутил!
– Поведаю вам тайну, дорогой поручик. Я без стихов ни дня прожить не в силах. Читаю их на сон грядущий штук по пять – по десять. Иначе не сомкну глаз до утра. Все о любви стихи я подбираю… Как они волнуют, услаждают, как разукрашивают серые провинциальные раздумья! Сны приходят после них – сплошное загляденье: все балы, да свадьбы, да народная гульба! Еще люблю читать я про животных. На прошлой неделе про Африку прочла творенье англичанина. Той же ночью, вы представьте только, снюсь себе жирафой. Везут меня в зверинец на огромном корабле, а я душою рвусь на волю. Хочу вскричать я: “Отпустите!”, да нет голоса людского. Узнать бы мне, к чему такие сны? Нет с вами сонника?
– Нижайше прошу прощения, Любонька! Увы, не увлекаюсь толкованием сновидений. Но сонник я для вас добуду, обещаю клятвенно.
– Благодарю, поручик. Вы – спаситель мой, – с поклоном отступила девушка, застенчиво скрывая взгляд.
“Она глупа, но, главное, не лжива. В ней нет притворства, нет жеманности, кокетства, двоякого значения жестов, слов. Что думает, то говорит. Милейшая, драгоценнейшая простота, которой не сыскать в отравленном лжецами городе. Нежное трепетное создание, будто сотканное из золотистых кудрей и шелковых бантов, пахнущее резедой и жасмином. Как можно не влюбиться в этакое чудо? Как можно не мечтать о долгом семейном счастии рядом с ней?”
Ища оправдание вспыхнувшей во мне любви, не прописанной в великих планах на ближайшее будущее, я не услышал, как в гостиную пришли родители с гостями.
Мать и отец мои почти не изменились, разве что в их волосы прокралась легкая седина, а на лбу и возле глаз появились морщинки. Кирилл Степанович Полунин был невысоким пожилым человеком среднего телосложения. Он носил короткую бороду, а ухоженные седые волосы длиной до плеч убирал за уши. Его жена Пульхерия Федосеевна выглядела совсем старушкой из-за неопрятного пучка на затылке, выцветшего синего в серую полоску платья, поверх которого она повязывала пуховую шаль на крестьянский манер, наперекрест груди.
Граф приветствовал меня, как старого знакомого, а точнее, как будущего зятя, крепкими объятиями и поцелуем. Полуниных, да и моих родителей, чрезвычайно воодушевила увиденная ими сцена с Любонькой. Новые соседи поспешно удалились, понимая, что им не следует мешать долгожданной встрече отца и матери с сыном.
Я чуть не был раздавлен в тесных объятиях.
– Ну наконец ты с нами, дитятко мое, – прослезилась мать. – Неужто, навсегда? Какой ты взрослый стал! Мы с отцом тобой гордимся.
– Я никуда не отпущу единственного наследника, Грушенька, – заверил отец. – Кто будет нам хозяйство поднимать? Я старею, мне все тяжелей за ним следить. Да и не ведаю я тех наук, которым Тихон наш обучен в Петербурге. А ну пройдемте, господин офицер и литератор, к столу. Мы угощать вас будем не по-царски, а по-свойски, чем богаты. А богаты, слава Богу, всякой снедью. Устрисов не держим, но жирные налимы покамест в Утятинке не перевелись. Как чувствовал! Баранью печень я не зря велел пожарить в твоем любимом соусе из свеклы и грибочков белых.
Ульяна Никитична сияла от счастья, накрывая для меня стол. На кухне ей помогал кучерявый щекастый поваренок – внук Егорка. Супруг ее давно скончался.
После обильнейшего обеда я едва смог встать из-за стола. За годы, проведенные в столице, отвык от угощения “по-свойски”.
С трудом дотащившись до конюшенного загона, куда меня настойчиво пригласил отец, я увидел сильно постаревшего кучера Ерофея. Он вывел под уздцы мощного гнедого жеребца огромного роста, прогнал его в загоне несколько кругов, а затем подвел к нам.
Жеребец нервно грыз удила, вскидывал хвост на круп и дергал головой, кося на нас покрасневшими глазами.
– Тракененской породы. Рожден от известных чемпионов в выездке Танцора и Пальмиры. Купил его тебе в подарок, – отрывисто говорил отец, от волнения часто переводя дух. – Хорош, не правда ли, а ход какой плавный? Видал, как над землей летит?
– Видал, и в самом деле, славный конь, – я подошел к жеребцу, и он недружелюбно вскинул голову, чуть не вырвавшись у кучера. – Но, видно, с норовом.
– Ой, слава тебе Господи, что Ерофей не повредил ни рук, ни ног, ни головы, когда с него слетел на полном скаку, – отец осенил себя крестным знамением.
Я раздраженно отвел взгляд.
В Петербурге я стал убежденным материалистом. К верующим людям теперь относился с презрением, смотрел на них как на непросвещенных глупцов. Мне было жаль родителей, погрязших в суевериях, но я не мог позволить себе обвинить их в невежестве, снять с шеи нательный крест, швырнуть его в грязь и торжественно объявить себя безбожником. Боялся, что от такой новости их может хватить удар.
– Уж коли Ерофей не усмирил его, я и не знаю даже, кто бы мог с ним справиться. Как чую, имя виновато. Додумался же прежний хозяин назвать его Демоном. Ой, Господи прости, все беды с ним от нечистого имени! – отец вновь перекрестился.
– Пусть будет Дант, в честь Данте Алигьери, – я мгновенно нашел решение проблемы.
– Да, имя славное. Мне нравится, – одобрил отец.
– Как часто ездили на нем? – осведомился я.
– Не часто. Конюхам не позволяю, а самому уже не взгромоздиться на такую каланчу. Отъездил я свое верхом.
– Тракены однолюбы. Недаром, выводились они для рыцарей тевтонского ордена. У каждого рыцаря был свой конь, так и у Данта должен быть один хозяин, а не десяток конюхов.
– То-то! – воскликнул отец. – И хозяин этот – ты. Ну а покудова пойдем-ка мы с тобой чаи гонять и тарталетки кушать.
– Устал с дороги я. Прилечь бы не мешало.
– Ну офицер хорош! Я чаял, ты окрепнешь в Петербурге. А ты совсем ослаб там. Нетушки, так не пойдет. Приляг на час - другой, но к ужину изволь явиться.
– Явлюсь, отец. Не беспокойтесь за меня.
Поднявшись в свою спальню, я заметил, что она осталась прежней. Все те же старинные шелковые обои, бледно-серые с едва заметными серебристыми вензелями; все та же скромная на вид обстановка – лакированный шкафчик из красного дерева с двумя дверцами, низкий комод ему под стать, а на комоде длинный серебряный канделябр с наполовину истаявшими свечами. Существенное отличие было одно – вместо маленькой кроватки в спальне помещалось просторное “царское ложе”.
Я грубовато прогнал принесшего дорожные тюки лакея Сидора, поскольку сам мог и сапоги снять, и мундир, и вообще, переодеться, привести себя, как говорится, в порядок в смежной со спальней туалетной комнате.
Обычно грубость мне несвойственна. Я и поныне стараюсь говорить предельно учтиво даже с тем, кому намерен разорвать глотку. Но в тот момент, один раз в жизни, мне было дурственно от объедения.
***
Довольно быстро я приспособился к размеренной и хлебосольной деревенской жизни. Принял от отца управление хозяйством. Составил для приказчика длинный список неотложных дел. Среди них значились: постройка школы для крестьянских детей, ремонт мельницы и расчистка парка от гнилых деревьев. С хозяйской строгостью я следил за исполнением поручений.
Мое возвращение пробудило поместье от глубокого сна. Шире стали улыбаться бредущие с полей мужики навстречу проезжающему экипажу. Бабы напялили расшитые красными узорами передники и заплели лентами косы. Стали послушнее дети… Даже гуси будто бы строевым шагом спускались с холмов к реке.
С Дантом мы легко пришли к идеальному взаимопониманию, и стали лучшими друзьями. Ни разу он не попытался выкинуть меня из седла, и я не обижал его, не дергал до боли удила, не стегал хлыстом, не ранил шпорами.
Я часто объезжал поместные деревни верхом на нем, а иногда отправлялся на охоту в сопровождении загонщиков и собак и непременно брал с собой соседа, с которым в детстве дружил. Теперь общаться нам было непросто. Павел совсем усох и телом, и душой. Он превратился в редкостного скрягу и упорного отрицателя любых перемен (как и любых философских суждений). Я отчаянно старался просветить его. Павел не принимал моих идейных предложений, но охотно ввязывался в политические дискуссии ради спасения от скуки, живущей в его унылой усадьбе.
Под вечер я гнал Данта к усадьбе другого соседа, графа Полунина. В сумерках мы с Любонькой прогуливались по липовой аллее парка, целомудренно держась за руки. Во время редких стыдливых поцелуев ее пышная грудь вздрагивала, и я замирал в нетерпеливой надежде, что тугой корсет, стягивающий ее полное тело, разорвется по швам. Взволнованным полушепотом я читал ей стихи, напевал романсы. Любонька с упоением меня слушала, заманчиво вздыхая, и прятала небесно-голубые глаза под белыми ресницами.
Воспитанную на бульварных романах глупышку восхищали мои философские рассуждения. Ничего в них не понимая, Любонька считала мое стремление изменить мироустройство признаком незаурядного ума. Я был для нее идеалом образованного человека.
***
Помимо платонической любви невинной барышни, имела место в моей деревенской жизни и любовь иного толка – плотская, горячая, неукротимая страсть.
Когда в жаркие летние дни Лабелино замирало для послеобеденного сна, я спешил к красавице Дуняше, стройной молодой крестьянке с русой косой до пояса и васильковыми глазами.
Знаю, что Вы сейчас подумали, дорогой читатель. “Банальная история”, – скажете Вы. – “Всевластный в своем поместье барин насильно склонил к сожительству несчастную крепостную рабыню”. Я абсолютно убежден, Вы не могли представить сюжета прямо противоположного. Сюжета о несчастном барине, соблазненном “рабыней”.
Я долго не различал Дуняшу среди крестьянских девок, мельтешащих в деревнях и на полях, к которым был вполне равнодушен. Узнав однажды при ближайшем рассмотрении, что она отлична от подружек красотой, я выделил ей пару строк в стихотворении о летнем луге, и снова позабыл о ней – мне надо было срочно отвечать на письмо Герцена.
Переписка с мятежниками, ссыльными, опальными философами и литераторами не давала мне закиснуть в сельской безмятежности подобно капусте в деревянной бочке. Находясь вдали от Петербурга, я продолжал участвовать в деятельности тайного общества, выстраивать схемы великих свершений.
Дуняша разведала все мои маршруты и стала чаще попадаться на глаза. Еду на охоту – она с подружками собирает ягоды в лесу. Выхожу прогуляться по росе, свежим воздухом для вдохновения подышать – она спешит с колодца, да еще будто невзначай то ведерко посреди дороги обронит, то с ее плеч слетит платок… На церковной службе, которую я, скучая, выстаивал в угоду родителям, Дуняша встанет точно напротив меня по левую сторону аналоя, как женщине положено, и смотрит, смотрит до самого причастия. Крестится и кланяется, а все на меня косит нескромно так, греховно… Невольно обратишь внимание.
Раз я ехал полем, удирая от грозы, и вижу: среди приглаженной порывистым ветром пшеницы стоит она, как ведьма – волосы по ветру разлетаются, платье задирается выше колен. Грохочет гром, впиваются в далекий горизонт молнии, уносит жаворонков ураган. Дуняше все нипочем, она заливается демоническим смехом и подставляет ладони первым каплям дождя.
“Эффектная картина”, – подумали Вы. А я, признаться, испугался за нее и побежал в пшеницу, таща за собой упирающегося Данта.
– Поехали. Довезу тебя до дому, – я потянулся к Дуняше, но она ускользнула, закружилась, раскинув руки.
– Я грозы не боюсь! – озорно воскликнула девушка, – Убегу от нее, коль подойдет. И от тебя убегу, барин. На коне не догонишь.
– Безумная! – мне стоило большого труда удержать Данта, испугавшегося раската грома. Он чуть не повалил меня в пшеницу.
– От тебя без ума, голубчик, – крепкая загорелая рука Дуняши перехватила уздечку. – Тише, скакунок, тише, – девушка погладила коня по взмыленной шее и морде, помогая мне успокоить его. – Погляжу на тебя, дорогой мой барин, и теряю головушку… Сну лишаюсь, работа валится из рук.
Развевающееся золотистое “знамя” ее мягких волос хлестнуло меня по лицу.
Я шагнул назад, не отпуская уздечки.
– Космы подбери.
– Как угодно тебе, барин. Скакуна держи крепче, чтоб к волкам в лес не ушел, –Дуняша сняла с широких плеч косынку и повязала ее на голове.
– Ваша светлость довольна? – она присела с поклоном и, подпрыгнув, громко рассмеялась.
Я почувствовал, что редкий дождь прекратился. Сверкнула ослепительная молния, озарив вспышкой темное небо.
– Садись на коня, и поехали в деревню, – приказал я.
– А ты подсади меня, барин, чтоб мне ногу не подвернуть.
Я и моргнуть не успел, как Дуняша оказалась у меня на руках.
– Ах, какой ты хороший, барин, – улыбнулась она, скользя шершавыми пальцами по тщательно выбритому моему лицу. – Какой беленький, гладенький. Нежней лебяжьего перышка твои поцелуи. Усами не защекочешь, бородой не заколешь, синяков не посадишь. Как нужны мне твои бархатные уста, не жить мне без них. Сто раз каялась пред батюшкой Афанасием в любви к тебе, сто раз зарекалась не глядеть на тебя с вожделением, а на сто первый раз не покаюсь. На сто первый раз согрешу.
Я не выдержал искушения…
Гроза прошла стороной, но в душе моей разразилась буря.
Без дикой неукротимой любви Дуняши я ни дня прожить не мог. Искал с ней встречи, бегал к ней огородами, на практике применяя навыки армейской маскировки.
Все же я попался. Мозолистые руки стащили меня с сеновала, вырвали из жарких объятий Дуняши. Обернувшись, я едва не умер от страха – надо мной стоял кузнец Гаврила. Его я и прежде интуитивно побаивался. Вид его внушал ужас: он был высок, широк в плечах по-богатырски, нос и щека были изувечены ожогом. Неухоженная растрепанная борода топорщилась выцветшей соломой. Сальные русые патлы свисали до плеч. Кузнец жил бобылем на окраине деревни. Он часто становился участником мужицких потасовок. Соперникам приходилось туго от его пудовых кулаков.
Меня спас высокий статус. Кузнец не осмелился поднять руку на господина, но смотрел на меня истребляющим взглядом, так что я всерьез начал опасаться его тайной мести.
***
На следующий день отец вызвал меня в свой кабинет “для серьезного разговора”.
Он долго ругал меня, называя распутником и подлецом, недостойным ношения славных фамилий благодетельных предков. Ревел, словно разбуженный загонщиками медведь в зимней берлоге.
– Ну и позор, Боже мой, ну и позор, – стонал отец, приложив правую ладонь к своему побагровевшему лбу, а другой рукой опираясь на спинку кресла, – Я отправил тебя в Петербург, чтоб ты настоящим дворянином стал – честным, благородным. Чтоб ты ума набрался в столице, а не разврата. Но, видать, отпустил тебя в самое пекло. Моя в том вина. Моя. Ой, Господи.
Отец схватился за сердце, опустившись в кресло, и я испуганно подбежал к нему.
– Не трогай меня, бесстыдник! – рявкнул он. – Хуже сведешь в могилу. Ты попрал вековые устои нашей славной семьи. Опозорил нас с твоей матерью на всю губернию. По городам и весям слухи скачут резвее почтовых лошадей. Вскорости вся губерния будет о том судачить, как непутевый сын князя Таранского совратил крепостную девку. Над нами смеяться будут на губернаторских балах. А над тобой тем паче. Да тебе, как видно, все равно.
– Ничуть не все равно, отец. Я огорчен, что навредил вам с матушкой по неуемности чувств, – я воспользовался короткой паузой. – Не думал, что так выйдет.
– Да, думать разучился ты в столице. По счастью, я еще способен сочинить решение, как избежать нам шествия по деревням позорных сплетен.
– Как же? Право, не смекаю я.
– Женись на дочке графа Полунина, – отец решительно встал с кресла. – На завтра объяви помолвку.
– Позвольте возразить, отец. Любовь Полунина глупа, мне с нею скучно. Уж лучше я женюсь на умной пожилой вдове, и будем мы дни напролет вести дискуссии о высоких материях, о государственных устоях, об истории России и прочих стран. Дуняша будет у нас горничной.
– Нет! Будет так, как я сказал… В жены ты возьмешь Любовь Полунину! Без промедления, пока соседи не прознали о твоих походах на сеновал. Ежели слух до них дойдет, граф не отдаст дочь за развратника. Ослушаться не смей – не то лишу наследства.
– Что будет с Дуняшей? – я почти смирился с неизбежностью женитьбы.
– Я выдам Дуньку за кузнеца Гаврилу. Тебе отныне не видать ее.
– Кузнец жесток. Ходили слухи, прежнюю жену он до смерти забил оглоблей.
– Дуньку он не тронет. Я уверен. Вишь, как бережет ее. Давно влюблен в нее Гаврила, да скрывал до сего дня свою любовь. Не осрамил девку, как ты, не обесчестил. Он много тебя лучше, Тихон Игнатьевич. Хоть и рожден он в крепостной семье, да сердцем благороднее иного дворянина. Тебе ли бочку на него катить?! Ступай–ка восвояси.
Выходя из кабинета, я встретился глазами с матерью. Она отвернулась, прикрыв заплаканное лицо веером.
ГЛАВА 3. Страшные сказки наяву
Я прожил несколько тяжелых дней, среди которых был день торжественного обручения с Любонькой. Как следует осмыслив ситуацию, я начал понимать, что мы, наверное, друг другу подходим. Нельзя провести всю жизнь в политических спорах. Из Любоньки выйдет хорошая хозяйка, она будет заботиться о наших детях, играть мне на фортепиано, вышивать, заготавливать на зиму варенье.
Дуняшу от меня надежно спрятал кузнец Гаврила. Я без нее скучал.
Чтобы немного отвлечься от воспоминаний о тайных свиданиях, я пригласил Павла на конную прогулку по Лабелино.
– Погляди, Павлуша, какая у нас красота! – без устали хвастался я. – Избенки хоть на картине малюй. Покосившейся крыши, грязного двора иль поломанного плетня не отыскать. Наличники узорчаты словно на купеческом тереме! Ты на ставни расписные взгляни! Петухи как живые на них сидят. Вот-вот закукарекают. Оглядись, пастухи по горке стадо гонят! До чего у нас коровы тучные… Каждая корова что губернаторша. А вон пуховые козочки. Шерстинка к шерстинке. Вот что дает новый порядок, друг мой любезный. Одна только жалость меня гложет, Павлуша. Не желаешь ты мой порядок для хозяйства перенять.
– Хозяйственный порядок я бы принял, может статься, – высокий осанистый Павел пришпорил серого в яблоках коня. – Кабы ты, Тихон, об одном хозяйстве толковал. Ты мне все боле о другом толкуешь. О свержении государя, о роспуске на свободу крестьян. Воротился ты из Петербурга с помутненным разумом. Видать, городские прелестницы тебе его замутили.
– Темнота ты, Павел. Неотесанный чурбан, как твои мужики, у которых ни пахать, ни сеять путно не выходит, – я придержал Данта.
– Как умеют, так пускай и сеют. Ежели их распустить, кто будет возделывать поля? По твоему разумению, я должен буду орловского рысака в оглоблю запрячь и сам взяться за плуг? Нет, тому не бывать, дружище. Ты и твой Дант покрепче будете. Вам и пахать не тяжко.
Рассерженный Павел пустил коня галопом. Я мягко подогнал Данта мысками кожаных сапог и быстро поравнялся с ним:
– Послушай меня, друг. Ты закостенел в деревне. Не слышишь предсказаний умных людей. Ежели крестьянам не даровать свободы, грядет великое возмущение, ужаснее пугачевского бунта. О том сам Пушкин говорил. Недопустимо ждать, пока нас с тобой придавит страшная паровая машина народного мятежа. Надобно переменить власть и порядок.
– Меняй, Тихон, – запнулся от обиды Павел. – Помяни мое слово, приведет тебя погоня за властью в Сибирь! – он направил рысака на дорогу к своему поместью.
***
Произошедшая ссора сильно меня угнетала. Для успокоения всклокоченных нервов я спустился к реке, привязал Данта к березе и уселся на берегу. Долго смотрел я на гребешки крошечных волн, отражения в воде деревьев, цветущие кубышки и резвящихся на песчаной отмели мальков. Спокойствие покинуло меня. Предупреждение Павла о Сибири бередило душу. Я начал представлять себя в колодках.
Скрывающееся за холмом красное солнце поторопило меня, и я поехал домой.
Дант шел плавным неторопливым аллюром. Я любовался закатным заревом, фиолетовыми полосами стелющихся над полем облаков, и старался не думать о плохом.
Впереди показалась черная на фоне огненно-красного заката фигура всадника в широкополой шляпе. Я удивился и капельку оробел – в Лабелино нечасто заезжали путники. За лошадью незнакомца бежала здоровенная остроухая собака.
– Доброго вам вечера, достопочтенный господин, – подъехав ближе, незнакомец с поклоном приподнял свою потрепанную черную шляпу и резко дернул головой, зажмурившись, едва достиг его лица яркий солнечный луч.
– Рад вас приветствовать, сударь, – я ответил легким поклоном. – Не заблудились вы, случайно? Я бы мог проводить вас до ямского пути.
Проезжий показался мне странным, и более того, страшным человеком. В нем не нашел уродства, но смотрел он как-то дико. Лет я ему дал сначала тридцать, через мгновение – сорок, а потом решил, что он разменял пятый десяток. Его прищуренные глаза подозрительно поблескивали из тени. Лицо у него было белое, как у напудренной дамы. Средней длины волосы, короткие усы и чисто символическая обстриженная бородка имели русый цвет с некоторой белой пегостью.
Одет он был неряшливо и неприглядно, даже бедно, по-мещански. Черное пальто нараспашку (в изнурительную жару), под ним не то серый жилет, не то рубаха, и черные свободные штаны с пыльными кругами на коленях. Не меньше пыли держалось на его коричневых сапогах.
Еще страшней, чем сам путник, выглядела его мохнатая черно-бурая собака с проседью на морде. Она была похожа на матерого волка, только выше, массивнее и шире в груди.
– Благодарю вас за заботу, – неискренне, с натягом улыбнулся незнакомец. – Еще признателен вам буду, ежели не откажете в ночлеге. Вы здешний помещик, ежели не ошибаюсь. Усадьба ваша?
– Да, моя.
– Каков же ваш ответ насчет ночлега? Простите за навязчивость. Дорога отняла все силы. А ваши соседи, князья Тузины, к которым две недели я спешил по сугубо важному неотложному делу, и ужином не угостили, и не предложили заночевать. Спровадили за дверь.
– Они строги к гостям немножко.
– Я бы сказал, они скупы.
– Это есть в них. Что поделать… Я вас приглашаю, – я подогнал Данта, направляя его на усадебную дорогу впереди каурой кобылы путника.
Мне совершенно не хотелось приглашать подозрительного незнакомца домой. Как назло, родители уехали погостить в усадьбе генерала Зарубинского – проведать Елену и ее маленькую дочку. Отказ путнику в ночлеге мог впоследствии вылиться в новую ссору с отцом и матерью из-за того, что я не принял гостя по традициям семьи.
– Не Тихоном Игнатьевичем ли мне вас величать? – подведя кобылу вровень с Дантом, спросил проезжий.
– Так точно, это я и есть, – я избегал встречаться с ним взглядом.
– Павел Тузин говорил о вас… – путник сделал каверзную продолжительную паузу, заставив меня понервничать, додумывая, что именно наговорил обо мне Павел. – Мало, но тепло. Вы, верно, дружите?
Я кивнул, выезжая вперед.
– Мне как величать вас, любезный гость?
– Константином Юрьевичем. Можете также называть меня “полковник”. Но лучше – Константин. Я ратую за дружескую простоту в общении между людьми, без чинов и титулов.
– Рад знакомству, Константин Юрьич, – я ехал впереди, стараясь не оглядываться.
Скоро оглянуться мне пришлось.
– Дарья Прокофьевна, что ж вы снова задерживаетесь? Будто речки не видали! Вынужден настоятельно просить вас об ускорении. Не отставайте, Дарьюшка, – услышал я за спиной иронический голос Константина.
Оборачиваясь, я был уверен, что увижу догоняющую нас всадницу, но позади ехал один полковник.
– О мышах забудьте. Пусть бегут по своим делам. В вашем ли почтенном возрасте гоняться за мышами? Стыдно мне за вас, Дарья Прокофьевна. Право, вы меня разочаровали, дорогуша… Тут еще молодой человек на вас глядит. Хоть бы его постеснялись.
Я не поверил собственным глазам – полковник уважительно беседовал с собакой, вздумавшей мышковать на поле.
Она то подпрыгивала, взмахивая хвостом, то припадала на передние лапы.
– Прошу вас, прекратите, – умолял Константин.
“Что за дурацкие шутки?” – подумал я.
Недовольно заворчав, Дарья Прокофьевна перестала скакать в траве и подбежала к хозяину.
– Вы назвали собаку в укор сварливой супруге? – я не сдержал любопытства.
– Моя милая супруга, Тихон Игнатьевич, была добрейшим и скромнейшим человеком, – глубоко оскорбился полковник. – Она трагически погибла, и я никогда никого в ее честь не назову.
– Дарья Прокофьевна – моя верная спутница на протяжении многих лет. Я считаю, что она достойна уважения, – немного помолчав, добавил он.
– Знаете, я тоже люблю собак. На моей псарне полсотни борзых и три десятка гончаков… Дарья Прокофьевна к какой относится породе? Не сибирская ли она лайка, с которой ходят на медведя?
Сибирь не выходила у меня из головы.
– Да, сибирячка. Родом с Зауралья.
– Вы стало быть, охотник?
– Верно угадали.
– Какую дичь стреляете? Тетеревов? Лосей?
– Такую дичь, на которую вы никогда не ходили и вряд ли пойдете, молодой человек.
Подумав, что Константин издевается надо мной, я перестал задавать ему вопросы.
***
В наш дом собакам вход был воспрещен, кошкам разрешалось временное пребывание в подполе и на кухне, где могли объявиться крысы или мыши. Шерсть, прилепившаяся к обивке шикарной мебели и въевшаяся в ковры, надолго бы испортила настроение моей матери.
Константин упорно не соглашался оставить Дарью Прокофьевну на улице или в конюшне.
– Тогда я сам в конюшне буду почивать, – заупрямился он.
Такого чудного гостя я принимал впервые. Но раз пригласил, мне придется ему уступить.
В прихожей я снял сюртук, остался в белой рубашке и узких брюках, а полковник отдал лакею шляпу и пальто, самостоятельно повесив на крючок раздутый кожаный портфель с документами. Как выяснилось, Константин носил домотканую рубаху вроде сибирской. (Да, Сибирь крепко ко мне привязалась на тот вечер).
Дарья Прокофьевна вела себя не по-собачьи степенно: не бегала по залам, не обнюхивала все углы. Войдя в столовую, она с таким вниманием и вроде даже с чувством смотрела на букет пионов посреди сервированного стола, что я подумал: “Не прогуливалась ли по столу кошка?”
Кухарке гость не понравился с первого взгляда. Ульяна Никитична нарочно передо мной скривилась, когда я усадил полковника за стол.
– Отведайте сперва вот этого лакомого блюда, – предложил я гостю, – жареного карася из нашей речки со свежим луком и маринованным чесноком.
– Простите, лука и чеснока не кушаю, – беспокойно заерзал Константин. – Особенность пищеварения.
Никитична взглянула на него с лютой ненавистью.
– А что вам нравится? Как вы посмотрите на телячьи отбивные? – не обращая внимания на гримасы кухарки, поинтересовался я.
– Вполне пойдут. Благодарю за понимание, – вежливо ответил Константин. – Чуточек недожаренные, если можно. С тончайшей корочкой.
– Могу подать сырыми, – пробурчала Никитична.
– Упырь настоящий ваш гость, дорогой Тихон Игнатьевич. Гоните его в шею, – склонившись надо мной, шепнула она в левое ухо, – и облейте для затравки чесночным маринадом. Из подпола вам полную банку принесу.
Я покраснел от стыда. Напрасно я был мягок с крепостными. Обращайся я с ними строже, они не распустились бы так, не почувствовали бы себя хозяевами в барском доме.
– Псине чего подать? Свинячьих потрохов? – голосом Бабы-Яги спросила Никитична.
– Никак нет, – возразил Константин. – Для Дарьи Прокофьевны я попрошу пожарить бедрышек куриных без косточек и сделать пару отбивных, чуть недоведенных до полной спелости, как для меня. Еще Дарьюшка любит огуречный салат с лимоном.
После этих слов я перестал понимать, кто из присутствующих в столовой людей более сошел с ума – полковник, кухарка или я сам.
Сидевшая у ноги хозяина Дарья Прокофьевна беспокойно вертела головой.
– Ваше пожелание будет исполнено, – прошипела Никитична, удаляясь, и я вроде как очнулся.
Собираясь устроить стряпухе словесную взбучку, я встал, чтобы пойти за ней на кухню и там ее как следует распечь за недопустимое поведение.
– Не суетитесь, Тихон Игнатьевич, присаживайтесь, я вас прошу, как гость, – с необычайной мягкостью заговорил со мной Константин, словно сказочный кот, умасливающий баснями мышку. – Простите бедную старушку, она, видать, наслышана о диких происшествиях, творящихся в губернии. Посему и бережет вас, пужается незнакомцев.
Вернувшись за стол, я замер в напряженном внимании.
– Я прибыл сюда из города не просто так, от праздности, а по чрезвычайно важному следственному делу, – вкрадчиво улыбнулся Константин.
Я застыл с приоткрытым ртом: “Добро пожаловать в Сибирь, Тихон Игнатьевич”.
– Делу об убийстве, – Константин щелкнул пальцами.
– Но я, простите, никого не убил, – бездумно выпалил я.
“Заговор против императора Николая и переписка с мятежниками – одно, а убийство… Убийство – совсем другое дело. Такое обвинение пахнет виселицей”.
Дарья Прокофьевна подошла ко мне и уставилась в глаза. Я от страха вжался в спинку кресла.
– Так я и не виню вас, Тихон Игнатьевич. Мне известно, что вы не могли того сотворить, о чем я следствие веду, – с легкой насмешкой произнес Константин, отозвав собаку хлопком ладони по колену. – Говорил ли вам друг и сосед Павел Тузин, что нашли его крепостного мельника в овраге убитым на минувшей неделе?
– Разумеется, Павел мне говорил о том. Однако мельника не убивал никто. Шел он темной ночью во хмелю от кума, заблудился, упал в овраг. Там его волки и растерзали.
– А мне вот сдается, добрейший хозяин, что волки те ходят на двух ногах, – коварно прищурился полковник.
Я не знал, что ответить. Считал, что загадочный гость меня пугает, сбивает с толку, чтобы затем уличить в намерении устроить государственный переворот. Я старался вести себя обычно, не выдавать сокровенных страхов. Но едва украдкой заглядывал в сощуренные, отвернутые от свечного пламени глаза полковника, и сразу же противоестественный, необъяснимый ужас, которому нет сравнения, проникал в самую глубину моей души.
– Тайну следствия открыть я вам не полномочен, – извиняясь, поклонился Константин. – Могу предупредить лишь – засветло гуляйте по усадьбе и не пускайте неизвестных вам людей, хотя бы мне сродни, к себе домой... Да, и известных вам пускать не торопитесь.
Поднеся в тот момент к губам кусочек жареной рыбы на вилке, я угодил им в свой нос, обмазал его кончик маслом.
Пришедшая с широким подносом Ульяна Никитична молча разложила по тарелкам на столе чуть недоспелые отбивные, жареные куриные бедрышки и огуречный салат. Тот же набор блюд она высыпала в глубокую миску и поставила ее на паркет возле ножки стола для собаки, после чего с обеспокоенным видом вернулась на кухню.
Пока я аккуратно очищал нос салфеткой, Константин заметил мой нательный серебряный крест, украшенный драгоценным камнем, на широкой цепочке – тоже из серебра.
– Интересная вещица, – задумчиво протянул он, мановением руки привлекая мое внимание. – Старинная. Не сочтите невежливым вопрос о том, за великую ли плату вы изволили ее приобрести, и, что особо любопытно мне, где состоялась сделка?
– Мой дед по матери, покойный ныне, был купцом. Он много плавал за моря, привозил из дальних стран как драгоценности, так и разные безделушки. Крест подарил он мне, когда я был ребенком, и не сказал, где взял его.
– Что за камень в нем, известно вам? – полковника сильнее разбирало любопытство?
– Нет, я того не знаю. В книгах о самоцветах не нашел и близкого. Не мрамор, не гранит, и не рубин. Не яшма даже, – в пытливой задумчивости я посмотрел на сделанное из камня распятие, бело-розовое с красными прожилками. – Вы, я подумал, знаете, что это за камень? Так просветите меня, окажите милость.
– Как называется он точно, я вам не открою. Не знаю сам. Цена ему огромна. Прежде эта вещица принадлежала одной весьма примечательной личности.
Константин надолго оборвал нить разговора. Мы молча ужинали. Гость ел мало, без аппетита, и одним этим нагонял на меня тоску. Дарья Прокофьевна тоже на удивление медленно управлялась со своим ужином. Стараясь разделять салат и мясное, она передними зубами выуживала мелкие кусочки из миски и немного их разжевывала, прежде чем проглотить. Любая из моих собак расправилась бы с предложенной едой в разы быстрее.
“Сибирские лайки соблюдают особый этикет приема пищи”, – улыбнулся я.
От вина полковник отказался, а чая попросил покрепче.
Окончив чаепитие, он решительно посмотрел на меня. Глаза его округлились.
– Прежде я не хотел вам портить аппетит, и без того немного подкислил его напоминанием о страшной кончине мельника. Ну а теперь настал черед совсем дурных для вас вестей, Тихон Игнатьевич. Не так давно я спустился с Балканских гор. В горах тех, в маленьком одном селении, довелось мне познакомиться с молодым офицером Алексеем Свириным. Вы с ним учились вместе. Помните его?
– Разве мог забыть я друга?
– С нынешней ночи забудьте его, чтобы долго не пришлось горевать. Погиб ваш друг. Убит весьма жестоко.
– Кем? Турками убит?
– Нет, турки злы, не спорю, мстительны еще, но невиновны на сей раз они… Его убил хорват… Вышкович… Валко.
Константин сообщал мне жуткую новость, запинаясь и делая остановки для глубокого вдоха.
– Валко – это имя, – на всякий случай пояснил полковник, видя мое полубессознательное от горя состояние. – Так еще названо маленькое, но симпатичное село близ Вуковара. Названо, между прочим, в честь него, Вышковича. Между прочим, именно в его руках бывал тот драгоценный камешек, что теперича вы носите на шее. Вы слышали легенду о Валко? О ней писал вам Алексей?
– Полгода целых я не получал от него письма, – я сложил на коленях дрожащие руки.
– Принесите, пожалуйста, письмо для господина Таранского. Оно в моем портфеле выше всех бумаг, – обратился полковник к собаке.
Сбегав в вестибюль, Дарья Прокофьевна принесла в зубах мятый пыльный конверт и отдала хозяину.
– Держите последнее его письмо, вам адресованное. Я счел долгом привезти его в Россию, чтобы передать вам лично в руки.
Константин отдал мне запечатанное письмо. Читать его сразу же, в присутствии полковника, я не решился, оставил конверт на столе.
– Душегуб пойман, ему воздано по заслугам? – дрожащим голосом осведомился я.
– По сей день он свободен, – уныло ответил полковник. – Поверьте, я не меньше вас о том жалею.
– Что же вы приехали? Почто бы вам с солдатами не поискать его в горах?
– Нас срочно отозвали. Я не мог ослушаться приказа.
Дарья Прокофьевна подбежала ко мне, дружелюбно помахивая хвостом. Она хотела было положить морду мне на колено, но я испуганно вздрогнул, и собака отступила.
– Давайте закругляться, отходить ко сну, Тихон Игнатьевич. Не буду больше бередить вам нервы, – выйдя вслед за мной из-за стола, сказал полковник. – Мне надо очень рано встать, с первым петухом. Будьте любезны, проводите меня в комнату для гостей.
Выполнив его просьбу, я вернулся в столовую, вскрыл конверт и, не присаживаясь от волнения, на одном дыхании прочитал письмо.
Поначалу оно не было тревожным. Алексей описывал, как его взвод остановился на постой в сербском горном селении. Отмечал радушие хозяев, красоту пейзажей. Турки не предпринимали набегов, их было не видно и не слышно. В конце послания Алексей написал нечто странное.
“На десять дней мы уходили в горы: смотрели сверху, не видать ли турок на подходе, лазутчиков искали по ущельям. Когда мы возвратились, будто помешалось все село. Сказали нам: девчонку поутру нашли убитую, и труп ее спалили на костре. Жители судачили об упырях, о колдунах. Мне стоило неимоверного труда удержать отряд от суеверия. Так убедительны безрассудные речи полудиких непросвещенных людей, что боюсь я за солдат. Как бы не пустился кто из них в дезертирство от страха. Селяне по ночам не спят, молятся. Одна семья, как сказывал мне унтер-офицер, совершала непонятные обряды. Все домочадцы то бегали по хате вприпрыжку иль на корточках скакали, то становились вверх ногами, то плясали перед зеркалом. Той семье конец пришел в одну же ночь. Все сгинули”.
***
Крепко сжав над головой подушку, я лежал на кровати в темноте. “Не может быть, чтобы страшные сказки стали реальностью. Разумный, просвещенный человек не должен верить в россказни деревенской бабки и выдумки суеверных сербов, уставших от турецкого гнета”.
Уснул я неожиданно для себя. Сон был глубоким, темным как бездна. Внезапно из темноты появилась фигура человека – очень высокого, хорошо сложенного. Он двигался ровной скользящей походкой. Его широкоскулое лицо резко сужалось к подбородку. Нос был с горбинкой. В черных глазах зияла бездонная пропасть. Взгляд его таил всепоглощающую ярость и тайную власть. Слабо вьющиеся волосы, спереди обрезанные до мочек ушей, а сзади отпущенные немного длиннее, были растрепаны.
Одет он был весьма странно, во все черное. Ни в европейских, ни в восточных альбомах я не встречал похожего костюма – нечто среднее между жилетом и рубашкой прилипло к его телу, выделяя округлые мускулы. Кожаный ремень его узких брюк, сшитых из грубого материала, напоминавшего мешковину, пересекали надписи на неопределимом языке. Ноги его были босы.
– Ты решил бросить мне вызов. Почему? Чтобы погибнуть героем? Или наивно надеешься, что сможешь победить? Мечтаешь править моим народом? Так, Тихон? – насмешливо говорил он с сильным южнославянским акцентом.
– Это и мой народ, Валко, – смело ответил я. – Не забывай, что ты самозванец. Они не пойдут за самопровозглашенным царьком, который не дорожит их жизнями.
– Ты хочешь драться со мной из-за них? – Валко Вышкович подошел ближе.
Мой напряженный взгляд упал на его золотой медальон с круглым бело-розовым камнем, по которому будто бы текли кровавые струйки.
– Нет. Я просто хочу убить тебя.
Валко оскалился, как дикий зверь. В его глазах вспыхнуло оранжевое пламя…
Я пригнулся, готовясь к броску…
Задыхаясь, я вскочил с кровати и приложил правую ладонь к горячему лбу. Меня трясло, как в лихорадке, но скоро все прошло, жар угас, и я ощутил себя вполне здоровым.
Чтобы раз и навсегда выяснить, что на самом деле происходит, я на цыпочках спустился в вестибюль. Заветный портфель лежал на обувной комоде, полуоткрытый. Я заглянул в него и наугад вытащил бумагу с царской гербовой печатью. В моих руках оказался путевой лист.
Читать его я начал с предпоследней строчки.
“…полковник Седьмого отдела Собственной Его Императорского Величества канцелярии Константин Юрьевич Толмин”.
Все стало ясно. Царский шпион заморочил мне голову, дал подложное письмо, написанное им самим. Хотел усыпить бдительность, заставить поверить в сказки, а сам, наверное, пока я спал, перевернул вверх дном мою библиотеку в поисках запрещенной литературы и писем от заговорщиков.
Возвращая бумагу на место, я заметил в портфеле несколько склянок с прозрачной жидкостью. “Яд!” – ужаснулся я, но любопытство вынудило меня получше рассмотреть маленькую склянку, которую легко было спрятать в руке.
По вестибюлю эхом прокатилось гневное рычание. Краем глаза я заметил позади себя подкрадывающуюся Дарью Прокофьевну. От испуга я нечаянно раздавил склянку, к счастью не порезался. Я моментально взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Запершись в туалетной комнате, тщательно вымыл руки, но слабый запах с оттенком древесины надолго въелся в кожу.
До первого петуха я ждал ареста. Не дождавшись, завернулся в халат, чтобы не идти под суд в исподнем, и спустился в вестибюль. Лакей помогал Константину одеться. Дарья Прокофьевна стояла рядом, держа портфель в зубах. За окном Ерофей вел по дороге из конюшни оседланную каурую кобылу.
– Доброго вам утречка, Тихон Игнатьевич, – полковник кивнул мне, придерживая край шляпы, – и до свидания. Нам с Дарьюшкой пора в путь. Продолжать следственное дело и охоту на душегубов.
– Счастливого пути, – громко сказал я, ответно притворяясь, что ночного происшествия вовсе не было.
– Доброго здоровья вам, огромного достатка, – напоказ пожелал царский шпион, – и берегите себя, – зловеще шепнул он напоследок, выходя за дверь.
Я проверил тайные письма, которые у меня обычно лежали на самых видных местах: письменном столе, книжных полках. Они выглядели нетронутыми. Хоть одно утешение!
ГЛАВА 4. Опрокинутый мир
Несколько дней я вел себя особенно осторожно, практически стал затворником. Изнывающий от хронического безделья Павел быстро соскучился по диспутам с просвещенным другом, но мой отказ от прогулок он воспринял как нежелание помириться.
17 июня 1832 года друг детства не пришел на семейный праздник в честь моего двадцать второго дня рождения.
Я появился на свет в десять часов вечера. В ожидании момента вручения подарков собравшиеся в столовой мои родители, Любонька и супруги Тузины часто посматривали на большие напольные часы с гремучим маятником. Отсутствие лучшего друга меня сильно обидело, поэтому я охотнее налегал на выпивку, чем на закуску. К долгожданным десяти часам я так развеселился, что начал отпускать в адрес Павла неприличные шуточки.
Под бой часов двери столовой открылись. Первым вошел Павел с тяжелой книгой в руках. За ним, приплясывая, ввалились шумные нарядные цыгане с гитарами, трещотками и бубнами. Веселых кочевников было шестеро, поровну мужчин и женщин.
– Прошу извинить, что задержался в пути, – Павел вручил мне книгу. – С праздником, друг. Прими в уплату за оскорбление новый сборник стихов Пушкина. Я ездил за ним в город, и по дороге встретил шебутной народец. Надеюсь, они украсят твое торжество, развеселят тебя песнями и плясками.
– Благодарю, Павлуша, – я трижды наперекрест поцеловал колючие от бакенбардов щеки друга и усадил его на почетное место рядом с собой.
Праздник начался. Высокие статные цыгане заиграли веселую мелодию. Грациозные цыганки пустились в пляс, размахивая веерами и платками, шелестя разноцветными многоцветными юбками. Самая красивая цыганка танцевала в кругу. Она высовывала из-под юбки то одну, то другую точеную ножку и манила плавными движениями белых рук.
Я не отводил счастливого взгляда от темноглазой красотки. Заметив мое пристальное внимание, она вытянула меня в круг под аплодисменты гостей.
– Назови свое имя, ангел, – взволнованно прошептал я.
Кружась с прекрасной незнакомкой в шальном танце, я забыл о назначенной на июль свадьбе с Любонькой и не замечал сердитого взгляда невесты.
– Людмила, – цыганка кокетливо поправила шелковый цветок в каштановых волосах. – Увы. Я отнюдь не ангел, дорогой барин. Мне милее тьма, нежели свет.
– Будь ты хоть демоном! Я за тобой в самое пекло пойду! Опущусь на дно ада. Позволь мне стать твоим Русланом, прекрасная Людмила, – я покрыл грудь и шею девушки страстными поцелуями и, опустившись на колени, поймал ногу, чтобы поцеловать и ее.
– Сладки, барин, твои речи. Любы они мне. Да хмель в тебе играет. Не от сердца говоришь.
– От сердца!.. От благородного сердца, пронзенного амуровой стрелой. Желаю я, чтоб и твое сердечко пронзила та стрела.
– Типун тебе на язык, барин, – цыганка шлепнула меня по губам тряпичным веером. – Неровен час, накаркаешь нам осиновых стрел... Эй, Фома! – она окликнула гитариста. – Не ведаешь, в каком краю амуровое дерево растет? Не губительно ли оно для нас?
Парень недоуменно тряхнул медно-каштановыми кудрями.
– Вели пир начинать, атаманша, – странно утяжеляя слова, произнес угрюмый верзила с бубном. – Мы умаялись ждать.
Меня напугал злобный прищур его мелких раскосых глаз. Я повис на плече Людмилы.
Верзила наклонился ко мне, но его тут же оттолкнула сильная рука Фомы.
– Не зарься на чужой кус, Ахтымбан, – сдержанно процедил Фома. – Со мной поделишься, Лютик? – он ласково обратился к Людмиле, – Полно нам скоморошиться. Барчонка тешить. Пора и повечерять.
– Тихон с нами пойдет, – Людмила прижала меня к груди, – будет одним из нас.
– Не бывать тому, – отрезал Фома. – Я не попущу самодурства.
– Негоже нарушать заветы, атаманша, – подхватил Ахтымбан. – Беду накличешь.
– Вы мне не указ, – сухо возразила Людмила. Она приподняла мою голову и взволнованно шепнула. – Плюнь на моих невежд. Чуют они в тебе великую силу. Будешь ты над ними атаманом, – она склонилась к моей шее. – Скажи мне, родненький, согласен ли ты променять вольготную жизнь на бродячее скитание ради нашей любви? Хочешь примкнуть к табору?
– Хочу, любимая, – пробормотал я. – На край света с тобой уйду. Все брошу.
– Поклянешься ли, барин, любить меня вечно, до самого конца времен?
– Клянусь, – я чмокнул холодную ладонь Людмилы. – Клянусь любить тебя вечно.
5816 просмотров | 13 комментариев
Категории: Роман, Серия, Фэнтезийно-любовный роман, Вампиры, Оборотни, Приключенческое фэнтези, Любовное фэнтези, Вешнева Ольга
Тэги: ольга вешнева, узник вечной свободы, вампиры, любовь, приключения, историческое фэнтези, путь крови
| Доступный формат книг | FB2, ePub, PDF, MOBI, AZW3 |
| Размер книги | Роман. 20,49 алк |
Эксклюзивные авторы (116)
- появились новые книги
Авторы (1108)
Подборки
Комментарии
Свои отзывы и комментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи, купившие данную книгу!
Войти на сайт или зарегистрироваться, если Вы впервые на сайте.
Очень чувственно и атмосферно написано.
Герои обворожительные, и интересный мир.
Вдохновения автору.
10.12.2019, 17:06
08.12.2019, 21:21
Подборки книг
#ДворцовыеТайны #КосмическаяСтрасть #КурортныйРоман #ЛитСериал #ЛюбовьОборотня #Наследница #Некроманты #Отбор #Попаданка #ПродаМастер #СлужебныйРоман #СнежнаяСказка #Студенты #ШармПервойЛюбви #ЭроЛитМоб Young adult Авторские расы Азиатская мифология Академия, школа, институт и т.д. Альтернативная история Ангелы Ассасины Асуры Боги и демиурги Бытовое фэнтези В гостях у сказки Вампиры Ведьмы, ведуньи, травницы, знахарки и т.д. Воры и воровки Герой-телохранитель Гномы и дварфы Городское фэнтези Дарк фэнтези Демоны Детектив Домашние животные Драконы Драма Жестокие герои Истории про невест Квест Киберфантастика Кинк Космическая фантастика Космические войны Литдорама Любовная космическая фантастика Любовная фантастика Любовное фэнтези Любовный гарем Любовный треугольник Любовь по принуждению Маги и волшебники Мелодрама Метаморфы Мистика и ужасы Молодежка Морские приключения Морское фэнтези Некроманты и некромантия Неравные отношения и неравный брак Оборотни Орки Остросюжетный роман Отношения при разнице в возрасте Пирамида любви Повседневность Попаданки и попаданцы Преподаватель и ученица Призраки и духи Приключенческое фэнтези Прыжки во времени Путешествия во сне Рабство Свадьбы и браки Светлые эльфы Скандинавский фольклор Славянский фольклор СЛЕШ / Фэмслеш Смена пола Современный любовный роман Социально-психологическая драма Стимпанк Темные эльфы, дроу Фамильяры Феи и дриады Фейри Феникс Фэнтези Европы Чужое тело Эротическая фантастика Эротическое фэнтези
Я старалась сделать интересную книгу.
Рада, если она понравилась.