"Недогоблин"

И они все умрут. Все. Задаваки Ильсарести и Андальсати, дочки дивноухой Ирсетари, хохотушка Интилей, и ребята, с которыми вместе носились по лесу, и мелкота, которую не брали еще в игры. И бабушка.
А кто не умрет, наверняка позавидует мертвым.
Впервые в жизни Ырг не просто не жалел о дивных эльфьих ушах и блестящих под луной волосах, а радовался своему сумрачному обличью. Ырг стянул вышитую бабушкой рубаху, нацепил, брезгливо морщась, снятое с гоблинского трупа когтистое ожерелье и скользнул в ночь. Укрываясь длинными тенями в серебристом свете луны, просочился сквозь двойное кольцо охраны – своих и чужих – и нагло вышел к вражеским кострам.
Спокойно. Уверенно. Ты такой же, как они. У тебя есть полное право бродить здесь, пошатываясь, бормоча под нос боевые гимны заплетающимся языком и мечтая о завтрашних удовольствиях. Не вздрагивай. Ты такой же, как они. Ты тоже хочешь намотать на кулак длинные, чтоб их, белобрысые патлы, а другой рукой… да, ты тоже мечтаешь, просто мечтаешь услышать, как умеют визжать эльфьи девки – сначала визжать, потом реветь, а после – умолять трахнуть их еще, и еще, и еще… да, ты тоже знаешь, как заставить их умолять. Конечно, знаешь. Ты один из них, свой, свой, свой… у тебя есть полное право подойти к воткнутому в землю посреди лагеря Великому Боевому Копью и попросить у святыни удачи в завтрашней битве. Удачи и славной добычи. Удачи и эльфьих девок. Всех этих белобрысых длинноухих…
Резко выдохнув, Ырг вырвал Копье и со всех ног дернул прочь. Никто ничего не понял. А когда поняли, было поздно. Гоблин эльфа, конечно, в лесу догонит, но не в том случае, когда лес беглецу родной.

Утром – вполне предсказуемо – заявилась делегация. Чужаки соглашались уйти. Уйти навсегда, не тронув ни лес, ни его жителей. Прекратить войну. Взамен, опять же вполне предсказуемо, требовали вернуть святыню.
И похитителя.
Ырг нахально задрал поцарапанный ночью нос и выдал наугад одно из подслушанных во вражеском лагере выражений. Мордатый гоблинский парламентер, оскалясь, пообещал, что вот оно самое наглого вора и ждет, причем не один раз. Бледный до изысканной серебристости парламентерский проводник побледнел еще больше. Ырг фыркнул, пообещал явиться на место передачи, как только тесемки в чоботах на праздничные перешнурует, и отправился прощаться с бабушкой. Парламентерский проводник, повинуясь сердитому рыку и взмаху руки, поплелся следом: караулить. Одно слово, гоблины. Чего караулить, если он сам так решил? Вполне пристойное соглашение, при таком-то неравенстве сил.
Спина чесалась от колючих гоблинских взглядов. Ырг сводил лопатки и считал про себя, чтобы не замедлять и не ускорять шаги. И думал – хорошо, что бабушка не вышла.

Ырг плакал.
Он не хотел. Он давился слезами, пытаясь удержать, задавить, придушить проклятую слабость. Не получалось. Было страшно. Очень. Почему, билось в голове, почему, почему… Он знал, почему. Даже больше. Он знал, зачем. И для чего.
Для кого.
Тонкие пальцы бабушки, длинные, очень белые в слабом утреннем свете, привычно взъерошили лохматую черную шевелюру.
– Я не хочу, – бессвязно всхлипнул Ырг. – Не хочу… Скажи, ты будешь меня помнить?
– Буду, – сурово ответила бабушка. – Все будут. Помнить. И гордиться.
Ырг слышал слезы в ее голосе. Конечно, слышал.
– Прости, – он поднял голову, зеленые глаза встретились с серебристыми, и мир вокруг перестал существовать. Осталась только бесконечная жалость. – Прости, тебе тяжело будет, я знаю. Но ведь другого выхода не было. Еще хорошо, что я… ну, такой…
– Глупости, – отрезала бабушка. – Какой еще «такой»! Ты – эльф, слышишь, Иррат? Настоящий благородный эльф. Не то что этот, – Арестальни мазнула брезгливым взглядом по замершему у дверей чужаку с длинными серебристыми ушами, волосами, хранящими лунный свет, и когтистым ожерельем на шее, – недогоблин.