Непробиваемый или Как снова поверить в любовь (ознакомительный отрывок)

Только вот я попалась несговорчивая, твердолобая… ко всем моим недостаткам. Если слушать деревенских, то я стерва с большой буквы и не знают они, в кого такие добрые и ласковые мои дети.
– И мне не нужны никакие разговоры, проблемы и объяснения, – сухо перебила мужчину, совершенно не желая слушать его мнение о том, как здорово быть любовницей.
– Я все могу устроить. Мы может поехать отдохнуть на…
– Егор Петрович, спасибо, но нет, – отчеканила и открыла дверь, взглядом предлагая ему выйти, вновь посмотрев на часики.
Ну а что делать? Если любезничать, можно долго торчать в этом кабинете, а потом согласиться, чтобы только не доставал. А такого я себе позволить не могла… Вон Ритка есть, кассирша наша, молодая красивая женщина, которая уже не знает, как привлечь к себе внимание Сусикова, а он меня атакует.
– Нравится жить одной, чтобы клевали кумушки? – нахально поинтересовался Егор Петрович, как только оказался рядом, наблюдая, как я закрываю кабинет.
Смотрела на него и не понимала совсем. Вот мужчина! Идет к своей цели и плевать, что будет потом с женщиной и ее детьми.
– Нет. И надеюсь, это никак не отразится на наших рабочих отношениях.
– Конечно. И к тому же я верю, что ты хорошо подумаешь и порадуешь меня, – с улыбкой проговорил глава сельского поселения, пожирая меня глазами, отчего стало неудобно.
Когда он ушел, еще немного постояла в коридоре, чтобы успокоиться и как ни в чем не бывало выйти отсюда, и пошла вперед, вспоминая, что мне необходимо было купить для ужина в магазине.
Вздохнула, вдруг вспоминая, что было после той роковой ночи, когда заявили, что Николай застрелился. Даже мерзко вспоминать. И по сей день считается, что он не справился с проблемами в семье, ушел в лес и застрелился. Говорили про следы, что были свидетели, утверждающие, что видели две машины на обочинах, но потом все отказались от своих слов.
Похороны превратились в представление. Мать Николая истерично убивалась на земле, проклиная на могиле подлую убийцу, намекая на меня, а все кумушки успокаивали, пророча, что подлюке воздастся. Столько ярости, ненависти и все на меня в такой ужасный день. Мне казалось, что я стояла не у мужа на кладбище, а присутствовала на суде в змеином логове, где каждая змея выбрасывала яд. Именно там свекровь во всеуслышание прокляла будущего ребенка, заявив, что будет молиться, чтобы это чудовище не родилось.
Стояла словно призрак, прижимая к себе сына, с презрением и ненавистью наблюдая за ползающей женщиной, воющей и проклинающей меня. А ведь свекровь и не понимала, что виновата во всем, именно она погубила нашу семью и жизнь своего сына. Вот к чему привели ее корыстные желания, сплетни, интриги. Она… и я убили его, ведь не уберегла, обиделась, отпустила…
Нужно отдать должное свекру, успокоил всех, громко рявкнув, чтобы все рты закрыли, либо выкинет к чертям собачьим, у него горе.
Ну а дальше начался ад, каждый смотрел на меня с укором, и на работу я ходила как на каторгу, где каждая кривилась, особенно Вера Николаевна, взглядами обвиняя в смерти мужа. Казалось со стороны, что это она безутешная вдова, а я – любовница. Смотрела, как она «убивается» и скулит, как все ей соболезнует – и было отвратительно. Я, конечно, не хотела их сочувствия, не нуждалась. У меня было огромное горе, и я его в себе переживала, но меня трясло от фарса. Не представляла, что может быть так.
Вся эта наигранность кромсала изнутри. Реальность душила изо дня в день. Я ненавидела каждый уголок этой «доброй» деревеньки.
Вопрос с домом возник сразу после сорока дней, когда меня попросили освободить «хоромы». Да, вот так, до этого дня не хотели беспокоить. Хорошо, что я еще дорабатывала, поэтому подошла к главе и попросила помочь. Нужно отдать должное. Сусиков помог. Заключила договор купли-продажи с рассрочкой на десять лет, где полтора года я ничего не платила, так как была в декретном отпуске, а потом уже снимали с зарплаты.
Но вот пришел час расплаты, как я поняла, и мужчина решил напомнить о себе и своей доброте. Я все, конечно, понимала, но расплачиваться телом не собиралась.
Свекровь настроила всех против меня, убедив, что ребенок – «выродок Давыдова». А тот соглашался и ждал, когда мне надоест и прибегу к нему за помощью.
Думала плюнуть на деревенскую поганую жизнь и первое время пожить у родителей, а потом купить домик в другой деревне, но у них поселилась старшая дочь с тремя пацанами. От мужа ушла. Мать попросила меня не превращать их дом в чистилище. Она и так слаба здоровьем.
Выхода не было, как и денег. Пришлось купить эту лачугу и жить. В декрете как-то все успокоилось, никто не трогал, хотя, может, и обсуждали, но я ни с кем не общалась, и не знала последних сплетен. В садик ходила, да в магазин, больше никуда. Трудно стало, когда дохаживала последние недели. Некого было попросить корову подоить, а она у меня буйная, лягается и рогами бодается, да и другую скотину накормить. Все одна с огромным животом, убеждая себя, что пока еще можно. Подруг здесь до сих пор не было, пробовала подружиться с некоторыми, но что не скажу, на следующий день все перековерканное бабушками обсуждалось, когда в стадо ходила.