Культурные особенности - II. Божья воля. Александр Зарубин

ГЛАВА 1 Эмми. Белый мамонт

Эмми Харт и не подозревала, что полярная тундра может быть такой теплой. В прошлый раз мороз пробрал ее до костей. Всю — от корней волос до сжавшегося в испуге сердца. В ee прошлый визит сюда — если можно назвать визитом тот краткий час, когда ее перекинули с борта орбитального челнока на старый плавучий транспорт. За шкирку, быстро, как мешок или котенка в прорубь — тогда. Каких-то три недели назад, хотя Эмми они уже казались вечностью. Тогда был холод и снег в лицо. Приполярная тундра встретила ссыльную каторжницу Эмму Харт вымораживающим душу холодом, вонью немытых тел и затхлым духом пересыльного барака. Сейчас вокруг нее все та же тундра, но теперь воздух чист, от боков ездового зверя идет тепло, ворс шубы щекочет нос и тают в воздухе, едва не долетая до лица, мелкие злые снежинки. И запах так же кружит голову — но уже другой, острый дух мокрой шерсти, пота и прогорклого сала. Сверкнула вспышка вдали. Впереди, в серой хмари, у горизонта. Там, где небо сливалось с такой же серой, укрытой туманом землей. Сверкнула, хлестнула рокотом по ушам и канула в небе, подсветив облака рыжей иглой ракетного выхлопа. Там, впереди — Космопорт. Качнулась земля. Ездовой зверь под Эмми взмахнул ушами, взревел, приветствуя взлетающий транспорт. Задрал в небо голову, тяжелую, с двумя бивнями и толстым, лохматым хоботом. Сердито топнул ногой — так, что корзину с Эмми на высоком боку нехило качнуло. Погонщица на загривке — маленькая, закутанная до глаз в меха туземка — хлопнула гиганта рукой, прокричала команду — тихо, гортанно и ласково. Зверь будто понял человечьи слова, унялся, тряхнув напоследок лохматой седой башкой. Новая вспышка над головой, опять рыжее сияние в небе над облаками, опять резкий гул — другой транспорт шел на посадку.
За какой-то месяц Эмми сделала по «Счастью» полный круг, возвращаясь обратно, в космопорт. В этот раз — уже не под конвоем, как зечка, а свободной, верхом на мамонте, с оружием в руках. Жизнь. Причуда судьбы. Точнее, ее воплощения здесь: господина Жана-Клода Дювалье, доктора медицины. «Иди, — сказал он ей, провожая их с Абимом на рейд. Позавчера, в его директорском кабинете, на командном этаже его летучего дома, — иди в космопорт, проберись в туннели, найди двадцать седьмой ангар и убей всех, кто там есть. Они украли мою собственность». Тихий стук кости о дерево — световое перо зависло в его руках, стукнув о резную столешницу. Белая бумага, белая кость, на листе, черным росчерком — недописанная строка, короткая, оборванная — резко, как линия жизни. На соседней стене — портрет Дювалье-старшего. Старик смотрел тяжело, будто мерил Эмми тяжелым, немигающим взглядом.
«Надо наказать», — добавил вслед Дювалье, улыбнувшись ей усталой, тихой улыбкой. Привычно закружилась голова.
Эмми лишь кивнула в ответ. Молча. Отдала честь, повернулась и ушла готовиться. Звон каблуков — россыпью, эхом от стальных стен, окон дымного стекла и яркого полированного керамлита. Золотой, мягкий блеск ламп — роскошь вокруг, безумная, режущая глаз бывшей зечки. Мысли в голове — плыли, качались, отдаваясь золотым звоном в ушах: «Собственность, так собственность, украли, так украли. Очень плохо для них.» За каких-то пару дней ее жизнь настолько переменилась, что думать о ком-то кроме себя сейчас казалось непростительной глупостью. Глухой рев вдалеке. Эмми открыла глаза, встряхнулась, возвращаясь в «теперь». Вдали, на туманной линии горизонта — россыпь алых и рыжих ярких огней. Ездовой зверь мерно трусил вперед, корзина с Эмми на его боку мягко покачивалась — в тон шагам, убаюкивающе, плавно. Длинная шерсть свисала клоками со звериной спины, трепетала на ветру, взвиваясь, кутая пассажиров мягким, уютным пледом. Огни приближались, обретая форму у людей на глазах. Тонкий, мерцающий холодным неоновым светом карандаш диспетчерской вышки, переливающийся неярким солнцем диск — тарелка радара, теплый свет ламп на дверях пакгаузов и предупреждающий, лунный — на крышах плоских взлетных платформ. Двойным рядом, по кругу — россыпь зловещих багровых огней. Защитный периметр.
— Черт, как мы пройдем? — вздрогнув на миг, подумала Эмми. Огни на горизонте качнулись, Мамонт ускорил шаг. Эмми подумала еще раз и пожала плечами. Ряд багровых ламп впереди — это бетонная стена, два ряда колючей проволоки, вышки, но еще — это все не ее дело, пока. Ее работа начнется внутри. За периметр отвечал черный Абим и он, на глаз, был уверен в успехе.
Флаер с Эмми, Абимом — суровым черным гигантом, помощником и личным секретарем Дювалье и еще десятком штурмовиков из личной охраны босса прилетел в тундру вчера вечером. Прилетел, приземлился, откинул рампу. В лицо Эмми ударил тусклый свет — серый, неяркий, непривычный после ослепительных тропиков. И колючий мороз — после джунглей, солнца и тропической влажной жары он показался Эмми пронзительным, острым до рези в горле. Абим хлопнул ее по плечу. Неожиданно улыбнулся — белый снег хлестнул по его черным щекам и сполз вниз протеками влаги. Шагнул, пригнув голову, вниз. Эмми спустилась за ним, щурясь на свет и дивясь беспредельности мира.
Не так уж и холодно — влажно хлюпнул снег под ногой. Равнина вокруг — туманная, плоская, на глазах загибающаяся вверх — не поймешь, где здесь земля, а где небо. Седые, лохматые туши — Эмми сперва подумала, что это холмы, но потом один такой холм заворчал, тряхнул ушами, подняв вверх хобот. Повел тяжелой башкой, уставившись на гостей маленькими черными глазами. Высоко над головой — кривые клыки. Нет, даже не клыки, длинные, загибающиеся в стороны бивни.
Абим впереди, дурачась, поднял руку, с отогнутым большим пальцем вверх, крикнул зверю:
— До космопорта. Два счетчика, шеф...
Мамонт вытянул хобот, фыркнул ему в лицо, обдав нос Эмми теплым, тяжелым ветром. Их окликнули:
— эттык тунгутури ..
Дикие, звенящие галькой на перекате звуки, прожженные морозом голоса. Чужие слова закружились в ушах — гортанны, звучны и непонятны до дрожи в коленях. Туземцы подошли — такие же серые в шубах, мохнатые, похожие на своих исполинских зверей. Меховые шапки, лица укрыты до глаз — белая изморозь взлетала с их голосами вверх и оседала влагой на капюшонах. Лишь винтовки на ремнях за спиной — туземные, знакомой Эмми по джунглям «Счастья» системы. Абим обернулся и заговорил — быстро, помогая себе руками. То ли черный гигант волновался, то ли согреться хотел — ветер посвежел, хлестнул по лицу, полярная куртка на плечах вмиг показалась Эмми очень и очень тонкой. Один из туземцев поднял ладони ко рту, крикнул — одним горлом, протяжно, заливисто. Дрогнула земля. Гигантский зверь вдалеке сделал шаг, загораживая пришельцев. Эмми поежилась. Ветер утих. Двое штурмовиков на глазах Эмми пробежали, положили к ногам туземцев дары: патронные ящики, тюк парашютного шелка. Люди заговорили опять — быстро, размахивая руками. Переводчик в ушах Эмми захлебывался, выхватывая из кучи звуков отдельные слова. Космопорт, Дювалье, босс... Бизнес.... Эмми оборачивалась, глазела вокруг — дивясь и не понимая. Туземцы тоже дивились, украдкой показывая пальцами на Эмми, Абима и его черные, отливающие углем в полутьме щеки. Мамонты вокруг — переминались, махали хоботами, шумно втягивая воздух — нюхали прибывших людей и крылья летучей машины. Туземка в середине толпы что-то крикнула, подняв руки — за складками шубы и капюшона не угадывался ни возраст, ни пол, но голос показался Эмми по-женски тонким. Толпа загудела опять, Абим обернулся, украдкой показав Эмми большой палец — все, мол, хорошо. Шепнул тихо:
— Договорились. В лучшем виде. Завтра с утра поедем.
Эмми пригляделась — и впрямь, дары исчезли с земли. Туземка приглашающе махнула рукой. Указала на дом — его Эмми сперва приняла за прилегшего отдохнуть мамонта — такой же полукруглый, мохнатый, большой. Лишь полог откинут вверх да светлый дымок вьется в небо от крыши. Люди вокруг замахали, жестами приглашая внутрь штурмовиков. Налетел ветер, пробрался, на мгновение сдул капюшон с головы. Толпа охнула, туземцы загудели — дружно, на все лады, показывая пальцами, как ветер мнет ее рыжие, длинные волосы. Мороз защипал, будто укусил за ухо. Абим наклонился к ней, кивнул, показав вокруг, пальцем — на туземных мужчин с винтовками.
— Будешь?
Эмми не поняла, но, на всякий случай замотала головой в отрицательном жесте. Абим дернул щекой, оскалился:
— Зря. Если для дела — шеф возражать не будет.
Эмми совсем запутавшись, замерла. Абим, видя ее смущение, пожал плечами, буркнул под нос: «дело твое». А потом, лязгнув ножом, надрезал себе палец, провел ей по лицу — тонкой полосой крови по щекам крест-накрест. Гул утих. Взгляды туземцев заскользили по ней, задерживаясь на миг на кровавом кресте — и улетали прочь, как Эмми показалось — разочарованно. Вспыхнуло небо над головой — искрящимся, рыжим огнем, мерцающим на лицах и шкурах животных. Эмми поежилась, потом увидела в небе звезды и поняла: садящийся транспорт подсветил облака, окрасив их рыжим и алым. Гул движков хлестнул по ушам. Старый мамонт поднял хобот вверх, трубно взревел — протяжно, провожая взглядом остроносый небесный корабль.
Абим повернулся спиной. Эмми — за ним, скользя осторожно за полог мохнатого туземного дома. За первым пологом — второй, из плотной вязаной ткани, потом третий, четвёртый. Они поднимались перед гостями и опускались сразу после — быстро, с тихим шорохом, лишь бы не выпустить наружу тепло. После первого — мороз перестал грызть, после третьего пот потек по спине и куртка на плечах вмиг показалась Эмми слишком тяжелой. Заложило нос — воздух жилища был плотен и густ, запах такой, что обоняние Эмми покрутило пальцем у виска, наотрез отказавшись раскладывать его на составляющие. Кто-то закашлялся за спиной, высокий Абим пригнул голову — низко, согнувшись почти до земли. Эмми удивилась, но повторила за ним — действительно, так дышать было намного легче. Украдкой огляделась вокруг — полукруглые, связанные ремнями жерди над головой, седые шкуры внахлест. Мех с внутренней стороны свит, переплетен и завязан в хитрые косы. Черный, клубящийся дым под потолком, на растяжках и балках — бубенцы и яркие блестки. Эмми сперва подумала: серебро, потом пригляделась и увидела раздвоенные хвосты, ребра и чешую — коптилась рыба. Тусклым червонным золотом светилось в полутьме белое мясо, тусклым серебром — чешуя. Шкуры и войлок вокруг — проход был узок, пространство внутри разбивалась тканью на множество мелких закутков и загородок. Похоже — жилых, порожки подметены, пологи чисты и изящно вышиты в ромб алым и желтым узором. Эмми споткнулась о растяжку, присела, аккуратно ковырнула прихотливо вьющуюся нить — золотая. Абим придержал ее.
— Тумгытум, — окликнули их. Слова, будто галька на речном перекате — стукались, звенели непонятно и весело.
Туземка — та, что говорила с Абимом на поле, махнула рукой, приглашая их внутрь. Только троих — остальных штурмовиков туземцы уже растащили по другим укрытиям. Расшитый внутренний полог поднялся на миг, в лицо пахнуло влажным запахом пота, тепла и горького дыма. В кованой плошке трещал огонек, белый дым вился вверх. Плескался по углам полумрак, кружилась голова — внутри было тепло, тихо и душно. Абим присел на войлок, напротив огня. Откинул капюшон с головы. Капли пота сверкнули в полутьме — черные бусины на черном, блестящем черепе. Туземка чуть охнула, расширились от удивления глаза — узкие, золотые глаза-нити над высокими скулами. Прядь волос выкрутилась из под шапки, скользнула ей на лицо. Она на миг замерла, протянула было руку к Абиму — потрогать, но сдержалась. Села напротив, ловко подогнув ноги под себя. Откинула капюшон — мягко прозвенели бубенцы, серебристыми искрами — мех. Плеснули, рассыпались черные волосы по высоким скулам. Достала бурдюк. Разлила белую жидкость по чашкам — старым, круглым, потемневшим от времени. Одну себе, одну подала Абиму. Потом Эмми — взгляд узких туземных глаз скользнул по ней на миг, задержался на кровавых метках на щеках и ушел дальше, не видя. Четвертую торжественно плеснули в огонь — пламя зашипело, белый пар поднялся столбом, затянув, закрыв влагой пологи. Закрутилась, зазвенела бубенцами под потолком подвешенная на шнурке костяная, точеная фигурка алмазной кошки. Туземка откинулась, завела песнь — одним горлом, глухо, протяжно. По стенам пробежала мелкая дрожь — мамонт взревел вдали, в такт, будто откликнулся песне. Потом еще один и еще. Рев хлестнул по ушам, Эмми невольно поежилась, опустила руки поближе к оружию. Под курткой, на поясе — люггер и нейроплеть. Эбеновая оплетка, шершавая, нагретая живым телом рукоять — прикосновение к оружию успокаивало, хоть и немного. Абим поймал ее жест, усмехнулся, мягко перехватив ее руку. Помотал головой. Потянул куртку с плеч. На груди узлами вздулись мощные мышцы. Эмми поймала взгляд туземки — мимо нее, на Абима, в упор. «Плывущий» уже, затуманенный. Увидела, как — алыми искрами по зеркальной коже — румянец ползет вверх по туземным щекам. И скользнула назад в темноту, за складки мехового полога.
Затаилась неслышно, слушая звон бубенцов и тягучий, вибрирующий тон чужой песни. Абим опрокинул стакан. Туземка тоже. Песня умолкла, затих горловой тягучий напев. Лишь бубенчики на потолке звенели — мерно, тихо, волнующе. Скользнул в уши шелест — тихий шелест меха о мех. Разошлись завязки, широкий пояс, звякнув пряжкой, упал, распахнулись полы теплой туземной шубы. Абим усмехнулся — белые зубы сверкнули льдинками в полутьме. Туземка потянулась, мягко толкнула его ладонями в грудь. Абим усмехнулся еще раз и позволил опрокинуть себя назад, спиной на мягкое ложе.
Эмми осталось лишь наблюдать.
Как разошлись меховые полы, как шуба скользнула вниз по плечам и в неярком свете вспыхнула, замерцала под шелком прозрачная кожа туземки. Отраженный свет очага, мягкий рыжий огонь, пламя о двух языках, увенчанный острыми, бесстыдно торчащими в стороны грудями. Вспыхнул, закачался, пробежал искрою по мягкому ворсу ковра. Скользнул змейкой — вперед, Абиму на бёдра. Тонкие ладони опустились, пальцы коснулись его чёрного лица. Скользнули на шею и грудь, застыли, перебирая россыпь навешанных склянок и амулетов. Абим хлопнул ее по руке. Сильно — амулеты были его личные, тайные, колдовские. Схватил за плечи, сгреб, подмял под себя, не слушая тихих дурманящих визгов. Эмми отвернулась, надвинула капюшон на лицо и попыталась ни о чем не думать. Таком. Звуки бились в виски, кружили, пьянили голову не хуже водки. Приснился ей ее шеф, Жан Клод Дювалье. В своем кабинете, у широкого панорамного окна. Под конец — в виде большого белого мамонта.
Поутру ее разбудил мягкий стук и невозможный здесь запах свежего кофе. Эмми вскочила — аккуратно, на всякий случай, держа руки поближе к оружию. В отверстие дымохода сочился тусклый солнечный свет. Огляделась. Они по-прежнему были втроем. Туземка сидела, возилась с плошками у очага. Тихо, чуть напевая под нос — протяжно, мурлычаще весело. Абим, подобравшись, сидел на ковре. Задумчиво, недвижной черной горой, лишь пальцы шевелились, перебирая склянки и корешки — висящие на груди амулеты. А туземка улыбнулась вдруг ей, кивнула, протягивая старую чашку. Качнулось пламя в жаровне, искра взлетела, отблеск пробежал по скуле, высветив алую, кровоточащую ссадину.
— След от Абимовой бляхи, — подумала Эмми с непонятным себе раздражением. Алмазная кошка сверкнула с дымохода ей в глаз — льдистым северным блеском. Пряный запах обжег язык — кофе оказался неожиданно вкусным.
— Откуда? — Изумленно спросила Эмми себя. Потом сообразила, поправилась. Космопорт рядом, откуда же еще. Туземка протянула к ней руки, проговорила что-то. На своем, каменно-звонком наречии. Лингвоанализатор кольнул щеку, зашипела бусина в ушах. Перевод. Эмми сморгнула раз, другой, пытаясь понять, что же ей такого сказали.
Туземка заметила ее смущение, кивнула, поговорила еще раз. Как маленькой, медленно, смотря ей в лицо узкими, шальными глазами:
— Извини. Мне жаль, что наши мужчины не смогли оказать тебе достойное уважение.
— Уважение? Какое? Такое же, как эта кошка всю ночь оказывала Абиму? Эмми хотела огрызнутся и не смогла. Поняла вдруг — да, именно оно. В уши — звон бубенчиков и холодный отрывистый треск. Абим встал, — резко, на мощной груди загремели, столкнувшись, его волшебные склянки. Накинул курку, огляделся, коротко бросил: пора. Туземка улыбнулась ему. Абим потряс головой, сорвал и сунул в карман одну пустую стеклянную фляжку.
Воздух за первым пологом показался для Эмми прохладен и приятно-свеж. Второй и третий заставили накинуть капюшон и задернуть молнию под самое горло. Четвертый бросил им в лица мороз и горсть мокрого холодного снега. Солнечный луч скользнул по глазам — неяркий, призрачный луч тусклого полярного солнца. Задрожала земля. Белый мамонт топнул ногой, заворчал на гостей сверху вниз, кося черным, недоверчивым взглядом. Уперся, заградив путь, мотнул лохматой башкой — по земле скользнул, взрыхлив белый снег, желтый обломанный бивень. Абим показал ему кулак. Туземка шагнула вперед, взмахнула руками, залопотала — на своем, быстро и ласково. Белый зверь замер, мотнул головой. Поросший клочковатой сизой шерстью хобот описал в воздухе круг, опустился вниз. Туземка улыбнулась, протянула руки и почесала его. Нежно и ласково. Ветер смахнул повязку с ее лица, солнечный луч скользнул, вспыхнул узором на острых скулах. Эмми сморгнула — только сейчас заметила, как та еще молода. И на руках — кокетливые, расшитые в бисер котятами варежки.
— Что это было?
— Культурные особенности, как говорит шеф. Забей, сестра, мы сюда больше не вернёмся. — ответил ей на ухо Абим. Штурмовики собрались вокруг. Белый мамонт косил на них сверху вниз черным, с багровыми жилками, глазом.
Туземцам понадобилось полчаса, чтобы свернуть меховой дом и еще полчаса — чтобы навьючить и построить зверей для марша. Эмми досталась корзина на мохнатом боку. Удобная — можно упереться коленями, спрятать голову в жесткую шерсть и поспать. Что она и сделала. Снился ей опять шеф. И туземное, мать его, уважение.
Когда проснулась — была уже ночь. Беззвездная северная ночь подсвеченная багровым и алым огнем ракетных тормозных выхлопов. Облака мерцали, переливались над головой. А прямо впереди — ряд ярких белых огней. Бетонная, в два человеческих роста стена. Защитный периметр. Над головой, низко — прожекторный луч. Белый, ослепительный столб света прошел поверху, чудом не зацепив макушку лохматого зверя. Эмми невольно дёрнула руки к ушам, ожидая оглушительный рев сирены общей тревоги. Абим хлопнул ее по плечу. Все, мол, хорошо, готовься. И полез на шею, наверх, ловко карабкаясь по ремням сбруи. Стена — близко, рядом почти. Обледенелый бетонный вал с двойным рядом проволоки поверху. Под током — на сигнальных лампах горели багровым огни. Луч прожектора плясал над головой, выписывая восьмерки позади них, на пустом голом поле. Погонщица на загривке крикнула, зверь под Эмми глухо взревел. На мгновение замер, повел лохматой башкой. И зацепил бивнем колючую проволоку.
— Ловко, — невольно подумала Эмми, глядя, как длинные желтые бивни легко выворачивают из станин колючую проволоку. Брызнули искры, мигнули и погасли багровые злые огни. Мамонт вструбил — довольно, сделал два шага назад. Корзина под Эмми мотнулась, зарылась глубже в лохматую шерсть. Эмми решила залезть наверх, вслед за Абимом. А то с глубины плохо видно. Прежде, чем она успела схватиться за ремень — зверь рванулся вперед. Заскрипела упряжь, мышцы под толстой мохнатой кожей — напряглись, завились узлом. Взвился хобот, ударил в уши трубный, довольный рев, тут же забитый глухим рыком взлетевшего транспорта. И треск. На глазах Эмми целый участок стены пошел трещинами, дрогнул и закачался. Посыпались камни, взлетела в воздух серая пыль, и периметр рухнул с оглушительным грохотом.
— Ничего себе, — оторопело подумала Эмми, забираясь таки наверх. Погонщица присвистнула, мамонт довольно взмахнул лохматой башкой. Эмми потерла виски.
— Вот это лоб. Крепкий.
— Бетон старый, — тут же поправилась она, глядя вниз. Под ногами зверя крошились в труху разбитые плиты. Мигнул зеленый огонь, в ночном небе над ними развернулась, зависла крылатая тень — остроносый патрульный флайер. Рукоять люггера привычно толкнулась в ладонь. Но флайер, мигая, висел неподвижно и луч прожектора скользнул опять мимо, впустую по черной земле. Абим схватил ее за плечо, улыбнулся, показал пальцем назад. Во тьму у стены, прямо за хвостом белого мамонта. Там с земли тоже мигал огонек. Неяркий, прерывистый свет ручного фонаря — длинная вспышка, короткая, длинная. Погонщица присвистнула, сзади, из корзины, махнули в ответ. Со спины зверя начали срываться и падать на снег мешки и длинные мягкие свертки. Абим сверкнул зубами, оскалившись ей во весь рот:
— Контрабанда...
И показал средний палец вдаль, черному кубу здания таможенной службы. Мелькнула яркая вспышка, тени легли, расчертив лица холодно-рыжими полосами. Очередной транспорт взлетел. Мамонт замер, помотал головой. Абим оставил Эмми, полез, цепляясь за ремни, вверх, на загривок зверю. Рация в ухе хрипнула, сказала тихо — пора. Эмми оглянулась — и впрямь, пора. Слева, рядом, в сугробе — бетонный, уродливый гриб. Их цель. Вход в технические коридоры порта.
Штурмовики прыгали по одному — вниз с бока замершего зверя. Спускались на ремнях, отталкивались, падали в сугроб, перебегали рысью к раскрытому люку. Первая группа, потом вторая, третья — неясные чёрные тени на белом снегу. Мигнул зеленым фонарь, рация в ухе прохрипела голосом сержанта заветное: «путь чист». Эмми пересчитала глазами людей — все, кто нужно, уже был внизу, на мамонте остались только она, черный Абим и туземка. Схватилась было за лямки — спускаться, оглянулась в последний момент. Абим — еще на загривке, позади нее. Вспышка света — яркая, мертвенно-бледная выхватила из тьмы его черное лицо, белки глаз и белые зубы. Туземка-погонщица помахала ей. Ткнула вниз пальцем — спускайся мол, не задерживай. Луч прожектора чиркнул, заиграл на щеках, вспыхнул изумрудным ореолом на шерстяной шапке. Абим протянул ей руку — будто прощаться хотел. А потом выхватил нож и, с маха, в один удар перерезал погонщице горло.
Тело Эмми решило «что делать» раньше ее головы. Она еще пыталась понять — что произошло, а руки уже сами собой рванули лямки, мышцы стянулись пружиной, и ноги послали ее в полет — прочь, подальше от бока мохнатого, хрипящего зверя. Упала рыбкой в сугроб, перекатилась, вскочила на ноги. Кровь ударила в уши, оглушительно заскрипел на зубах серый снег. Чёрный провал люка впереди, штурмовик у входа машет ей — давай, мол. Медленно, очень медленно. Эмми прыгнула туда — быстро, почти физически ощущая спиной топот ног и тяжелое дыхание лохматого хобота.
Обернулась только у входа, застыв на миг в спасительной тени бетонного свода. Мамонт еще не понял ничего — так и стоял, замерев, лишь хобот ходил взад-вперед да на макушке дрожали смешно мохнатые большие уши. Абим догнал ее в два прыжка. Огромный, черный, весь, с ног до головы — в алой дымящейся крови. Подхватил на бегу за плечо, подтолкнул, закинул внутрь. Захлопнул толстую стальную дверь. Глухо щелкнул замок, отрезая их от внешнего холодного мира. Вспыхнул фонарь. Алым, тревожным огнем, отразившись тусклым мерцанием в темном стекле обзорного экрана. Эмми прижалась к стене, и: звеняще, яростно, люто, сбрасывая минутный ужас в слова, бросила в лицо Абиму:
— Ты что, охренел?
Руки сами собой опустились на пояс, вниз. Под большим пальцем оглушительно щелкнул предохранитель люггера. Абим не отвечал. Замер, скрестив руки, задрав в потолок белые, чужие, невидящие глаза. Качнулся вдруг. Затянул — одной нотой, непонятный, скребущий за душу звук:
— Май Муэлле.
Голос был не его: густой, низкий, вибрирующий. Нечеловечески низкий рык, страшный до звона в ушах и холодной струйки по ребрам. Эмми шагнула вбок, вдоль стены. Аккуратно, без лишних движений. В руке люггер, на поясе нейроплеть. На лестнице вниз плескалась такая укромная тьма. Абим качнулся на каблуках. С лезвия кривого ножа сорвалась, упала вниз капля алой крови. Потом — резко, встряхнулся вдруг. Мелко, по-собачьи, махнул большой головой, вытер нож. Аккуратно собрал в склянку кровь. Протянул Эмми, улыбнулся, бросил короткое:
— Будешь?
Улыбка плясала у него на лице. Широкая, белые зубы сверкают меж губ. И голос нормальный. Совсем. Эмми аккуратно повела головой, не зная, что сейчас думать
— Зря. Видела, как эта коза вела мамонта? Я видел. Без поводьев, без палки, даже без рук. Ладонью и голосом, только. Магия это, сестра. Колдовство настоящее. Шеф смеется, а зря.
Мигнула лампа, по полу, тонко — гул старта и мелкая дрожь. Космический корабль взлетел. Тяжелый храп за окном — белый мамонт все так же бродил по снегу, недоуменно кося глазами. Абим задрал голову вверх и завыл. Опять. Низким, нечеловеческим воем.
— Хартыкнагррау...
Рев хлестнул по ушам. Будто в ответ. Тоже глухой, низкий до дрожи в спине. Звериный яростный вой. Белый мамонт развернулся — резко, на месте, заложив уши. Прыгнул, обрушившись всем телом на бетонную плиту. Задрожала земля, свет погас, с потолка — дождем — посыпалась мелкая крошка. Завыла сирена, в тон ей, глухо по-звериному рявкнул Абим. Мамонт взревел в ответ — тяжело, грозно. Эмми невольно поежилась: это и впрямь было похоже на диалог. Точнее на крепкий загиб перед боем. Заскрипела крыша, разлетелось осколками бронестекло. В лицо ударил снег и холодный, пронзительный ветер. Сирены взвыли, часто, отрывисто застучал пулемет. Федеральный флаейер решил вмешаться таки. Абим замер, бросил коротко «Видишь теперь? Пошли».
И Эмми пошла: по лестнице, потом коридором и вниз, в глубину технических подземелий. Это была ее работа, в конце концов. Абим и остальные — за ней. Последний из штурмовиков наклонился и, непонятно зачем сунул грязную тряпку в карман. Ту самою, которой вытирал нож чёрный Абим. Варежку с игривой, вышитым мелким бисером кошкой.

ГЛАВА 2 Эмми. Тёмные коридоры

В коридорах Эмми пришла в себя. Это было ее царство — обшарпанные бетонные стены, низкие потолки, лиловое мерцание энерговодов и багровое, тусклое— аварийных ламп. Полумрак, сырость и звенящая в закоулках капель. Штурмовики приуныли, даже черный Абим поник головой, озираясь растерянно на звон воды и шорох ветра в пустых коридорах. Эмми усмехнулась на миг — про себя. Штурмовики да и сам Абим были местными. Дикие дети лесистых равнин планеты Счастье — их пугал искусственный, расчерченный по линейке и циркулю техногенный мир космопорта. Откровенно, до скрипа зубов и нервного дерганья стволами на каждый шорох. В темном углу прошелестела сдутая ветром бумажка, в руках у сержанта отрывисто лязгнул затвор. Абим грязно выругался. В неярком мерцании штурмовых фонарей — лицо его было светящимся, мертвенно — сизым. Эмми усмехнулась — опять про себя. Скользнула вперед — по стенке, звук шагов спрятался, утонул за гулом воздуховодов. Путь преградила глухая железная дверь. Эмми усмехнулась в третий раз, глядя, как тыкаются штурмовики, ища несуществующую ручку. Откашлялась, отодвинула Абима в сторону, шагнула вперед. Голографический терминал вспыхнул радугой у лица. Это было как раз то, зачем ее сюда взяли. Технологический уровень, автоматизированная система слежения, авторизация доступа, логин и пароль... Руки затекли, Эмми помянула про себя матом федеральных жмотов, скормившей колонии провалившийся на родине световой интерфейс вместо нормальной, человеческой клавиатуры. За спиной отрывисто лязгнула сталь. Штурмовики затянули тягучее:
— Оммм
— Брамимонда...
Хором на десять голосов. Вспышки света пробежали волной по раскрытым ртам и широкоскулым, расрашенным перечеркнутой молнией лицам. Дети лесов — дурацкий голографический интерфейс казался им дикой, непонятной разуму магией. Эмми усмехнулась, Абим, украдкой, показал ей кулак. Та кивнула, обернулась и взмахнула руками опять. Голографический интерфейс откликнулся ей — ореолом, серебристым огнем на ладонях. Паролей она не знала, да ей и не требовалось. Система была колониальная, адаптированная, изъеденная закладками, контролерами и черными ходами федеральных ведомств.
Зачем в чисто техническую сеть подвальных этажей космопорта встроила свой контроллер федеральная налоговая полиция — Эмми не знала, да и не задумывалась. Просто влезла и ввела старый, подслушанный в еще прошлой, земной жизни код. Доступа не получила — налоговые не вчера родились и пароли меняли регулярно — но он ей и не нужен сейчас. Мигнул знак отказа, Эмми усмехнулась, выловила из потока мусорных данных уникальный идентификатор, вышла из системы и снова зашла. Контролька вторая — федерального департамента сетевого контроля и модерации. «Эти что собрались ловить на складе технических чертежей, карт и должностных инструкций?» — украдкой подумала Эмми, аккуратно вводя стащенный у налоговиков идентификатор. Готово — теперь налоговая считала ее модератором, а пропагандисты — налоговиком. А фаерволл космопорта ее не видел вообще — не по чину теперь ему Эмму видеть. Финальный взмах, серебристая молния скользнула меж пальцев, приветственно вспыхнул зеленый огонь:
«Доступ разрешен».
Дверь с тихим шипением откинулась вбок. Замерцали лампы — тёмный коридор впереди окрасился красноватым, неярким светом.. За спиной лязгнул сталью затвор — черный Абим готовил к бою штурмовую винтовку.
— Оммм — глухо выдохнули его бойцы, — омм, Брамимонда...
В переводе с туземного: «смерть». Официальная должность Эмми — теперь, согласно приказа Жана Клода Дювалье, доктора медицины. Выглядело шуткой, но нет — она лично видела строку в платежной ведомости.
Абим шагнул вперед, ловя на прицел полутьму коридора. Эмми скользнула за ним — на мягких ногах, тихо и аккуратно. В руках — люггер и отключенная пока нейроплеть. Пошутил ее шеф или нет — но ей сейчас лучше соответствовать занимаемой должности.
Идти было долго — коридор ветвился, петлял, то и дело уходя в стороны. Мерцали лиловым над головой провода, черная грязь пузырилась, противно хлюпала под сапогами. Эмми скользила впереди. Человек — тень, невидная здесь и неслышная. Абима пришлось отодвинуть — в туннелях гигант слишком шумел, вжимал голову в плечи и путался даже на простых поворотах. Остальным было еще тяжелей. Эмми вела их, следуя за линией энерговодов на потолке и периодически сверяясь со схемой. Голограмма вспыхивала огнем между пальцев, штурмовики сзади замирали, выдыхая хором свое тяжелое «оммм». По десятому разу — бесило люто. Эмми притормозила — чуть, пристраиваясь рядом с Абимом.
— Слушай, — спросила она, аккуратно понизив голос до шёпота: — а что — там? На миссии?
Струйка пота скользила у того по виску — серому сейчас. И голос глухой, рвущийся — будто воздух подземелья давил черному гиганту на грудь. Но тот собрался, стряхнул ладонью пот с высокого лба и ответил:
— Не знаем, сестра. Груз у шефа пропал. На орбите, был транспорт до внешних планет — был и исчез без следа. По последнему сигналу — чисто, федералы им проверку документов устроили и все. Потом — все. Грузовик без следа, а груз потом на луне Геллера засветился. Засветился и опять канул — сумел уйти у наших людей буквально меж пальцев. А сейчас всплыл — верные люди из портовых видели, как федералы его с челнока в двадцать седьмой ангар втихаря перекидывали. Короче, шеф велел разобраться и зачистить там все.
— Федералы? — Эмми опять замерла, прикидывая, насколько безопасно брякнуть сейчас Абиму в лицо: «Я с десантной бригадой драться не подписывалась». Улыбается, черт. В неярком свете потайных фонарей — белым сахаром сверкнули крепкие зубы. Эмми поежилась опять, вспомнила поле, мамонта и кривой алый нож. Слова завяли на языке. Абим заметил ее мандраж. Кивнул, убрал улыбку, коротко пояснил:
— И да и нет. Шума нет, на линиях чисто, полиция приказов о содействии не получала — шеф бы знал. Похоже, работали федеральные, но не власти. Кто-то из их рядовых чудит втихаря.
— Кто?
— Неизвестно. Но ребята серьезные — на луне Геллера их обнаружили. И уже пытались прихватить.
— И.... — Эмми опять сглотнула, вопрос задрожал на губах. И растворился в полутьме коридора — так и невысказанный. Абим дернул лицом:
— Там наш ударный провод был. Весь. И упустили.
Эмми невольно поежилась. Ударный «провод» местных штурмовиков — это не федеральный десант, но тоже очень и очень серьезно. Встряхнулась, разминая ладони. Лампа мигнула, по потолку пробежал голубой огонек, отразившись бликами на лицах туземцев. Идти было далеко, терминалы еще будут впереди, но... Схему Эмми решила запомнить на память сейчас. Чертов голографический интерфейс — дурная штука, руки от нее в момент затекают.
Два поворота налево, направо, вниз и наверх. Шорох воды по углам, тьма и мертвенный свет технических ламп и энерговодов. Мерцающие бледные лица — лучи фонарей плясали, дробясь на зеркальной коже туземцев. Коридор сужался, идти приходилось по одному. Аккуратно, оглядываясь на поворотах. Налево, направо и снова — наверх. Пока Эмми не ткнула пальцем в люк над головой и не сказала:
— Пришли...
— Точно? — аккуратно спросил Абим, озираясь. Эмми даже удивилась сейчас — взгляд Абима описывал петли по потолку, остановившись вверху, прямо на маркировке штрих-кода. Не видя, явно не понимая — до того большие у него были сейчас глаза. Эмми протянула руку, на пальцах вспыхнул багровый крест:
Именем федерации, доступ запрещен.
— Видишь? — пояснила она, — федеральный уровень, колониальные системы блокированы, все. Что бы оно ни было — это здесь.
— Кванто кхорне, — рявкнул Абим. Решился. Будто воздухом джунглей повеяло по коридору — так прогремел, отразившись от стен их боевой клич, глухая, резкая солдатская песня.
— Кор кхванте, — синхронно ответили штурмовики. Затворы залязгали, лица подобрались, налились на щеках хищным, мертвенным блеском знаки перечеркнутой молнии. Абим лязгнул склянкой, с его пальцев потек белый порошок — струйкой, людям на лица. Глухо хлопнул вышибной заряд. Противно, до боли в ушах заскрипели проржавевшие петли.
И тут Эмми поняла то, что должна была сразу понять: блок на двери стоял не просто федеральный. Тараканья морда в углу, эмблема десантной бригады, мать ее так. По пальцам — волною нервная дрожь. Абим мазнул белым порошком и ей по лицу. За спиной завыли привычное: «Оммм, брамимонда». Оставалось идти вперед и надеяться, что волнения со стороны не видно.
Первый человек попался им сразу — почти, у лестницы, за углом длинного внутреннего перехода. Эмми даже не успела сообразить — просто поймала ухом стук каблуков за стеной, метнулась в сторону — на мягких лапах, по-кошачьи неслышно. Человек за углом длинного технического коридора — она не разглядела сперва в полумраке — кто, лишь заметила силуэт. Чёрную тень, гремящую пилотскими сапогами. Человек прошел мимо нее, увидел штурмовиков, замер на миг, метнулся — в сторону, слепо, срывая с пояса ребристый изогнутый ствол. Открыл рот, попытался крикнуть — лишь зубы сверкнули во тьме. Эмми спустила курок. Люггер коротко рявкнул, человек сглотнул воздух, упал и затих, так и не издав ни звука. Шорох шагов.
— Влад, что...
Голос хлестнул по ушам — тихий, мелодичный и тонкий. И тут же звон — фарфоровый чайник выпал из рук, упал, разлетевшись по стенам осколками. Абим прыгнул, полицейский «Скорпион» в его руках залаял, забился короткой сдавленной очередью. Шум падения, короткий, сдавленный хрип. И тишина. Эмми огляделась. Человек в пилотском костюме был мертв — две девятимиллиметровые пробили грудь и горло. Пули люггера Эмми с ликом Эрзули Дантор на эбеновой рукояти. В руках — Эмми на миг замерла, пригляделась — в ее грудь еще целился пилотский клеевой пистолет. Мертвый палец застыл, словно еще пытаясь вытянуть клемму предохранителя. Мерзкая штука, Эмми даже передернуло на миг. Но...
Абим присвистнул, Эмми оглянулась к нему. Хлопнул заряд, снося с петель толстую дверь в конце коридора. Вспыхнул свет — тусклый, красноватый свет аварийных ламп, озаряющей вытянутый, темный в углах технический зал ангара. Штурмовики рассыпались в цепь — густо, от стены до стены, зашагали, вытягивая, под стук автоматов, на ходу свою гортанную дикую песню. Туземную, дикую песнь джунглей планеты «Счастье». Автоматы лязгали еще дважды, очереди «скорпионов» ревели, снося людей. Испуганных, зеркальнолицых туземок.
— Тот самый груз, — коротко бросил Абим, оглядывая помещение. Широкий, тонущий а полутьме технический зал.
— ШайАКара... — Выдохнули штурмовики.
Туземный титул их шефа. «ШайАКара» , муж тысячи жен... Сизый дым вихрился, уходя струйками в решетчатый потолок. Тело под ногами, Эмми запнулась невольно. Сморгнула, прищурив глаза — у убитой на лбу, под кокетливой челкой — татуировка и впрямь. Знакомая молния, личная печать шефа — она часто видела ее. На скатертях, фарфоре тарелок и лицах штурмовиков. Только здесь, сверху, почти перекрывая ее — скалила пасть хищная тараканья морда.
Дрогнул под ногами настил. Под потолком замигала, задергалась в пазах желтая тусклая лампочка.
— Осторожней, Абим, — крикнула Эмми, рывком уходя в прыжок. В тени, в сторону, прочь, подальше отсюда. Больно ударил по ребрам настил. И — мимо, чудом не задев плеча мелькнула серебристая хищная молния.
Грохот был только потом. Грохот, жалобный скрип и скрежет разодранной стали. Слетела с петель дальняя дверь. Свет хлестнул по глазам — холодный, ослепительно яркий свет штормовых фонарей. На плечах огромной, будто изломанной фигуры в десантном доспехе высшей защиты. Глухой шлем на голове — лес антенн топорщился вверх от висков, делая маску хищной, похожей на лицо богомола. Серебряная молния мелькнула еще раз, метнулась зигзагом по залу, накрывая одного из штурмовиков. Накрыла, раздулась шаром и лопнула, превратив человека в бесформенную кровавую кашу. Дрогнул под ногами настил. Десантник шагнул вперед. «Добро» в руках описало круг, ловя следующую цель широким дулом.
— Май муелле...о, май лулумба...
Провыл хрипло черный Абим. Люто, как заклинание. Вскочил на ноги, вжал в плечо «скорпион» и выдал во тьму оглушительно-длинную очередь. Яркой россыпью искр — рикошеты по десантной броне. Точно в цель — в горящий багровым светом визир над скулами шлема.
— Кванто кхорне, — заорали штурмовики, открывая огонь. Рев хлестнул по ушам — рев выстрелов, медный звон пустых гильз, от стволов — столбы огня и сизого дыма. И холодный, пронзительный писк пустых рикошетов. Хлопок, потом другой, взрыв — фигура дрогнула, окутавшись облаком гари. Глухой кашель — выстрелил подствольный гранатомет. Сержант выкрикнул «ха» выпрямился, загоняя новую гранату в дуло.
Двое метнулись вперед — тенями, с темным диском в руках. Сердце в груди Эмми забилось, бухнуло глухо в ключицы. Теллер-мина, тяжелый стеноломный заряд. Десантник — здесь он был случайностью, страшным, недобрым чудом, но Абим и сам привык творить чудеса. Мина могла его взять. Шаг, еще один. Серый, лаковый блеск тяжелой брони. Эмми потянулась — закрыть уши, открыла пошире рот. Как бы взрывом не выбило перепонки. Не успела. Совсем чуть-чуть. Тонкий девичий визг. Уцелевшая туземка прыгнула с пола, наперерез, покатилась, упала в ноги штурмовикам, сбив обоих на полушаге. Ослепительным шаром — взрыв. На два метра дальше, чем следовало.
Стальной гигант лишь качнулся, «Добро» в его руках развернулось, плюнуло вновь, пробив брешь в рядах черных. Атакующих просто смело. Абим чудом увернулся, встал — опять, прочной глыбой гранита, лицо — не лицо уже, черная, блестящая маска гнева и бешенства. Отшвырнул расстрелянный магазин, потянулся к поясу. Слепо. «Как бы не за ножом» — подумала Эмми — в углу сейчас, невидная и неслышная тень в полумраке. За спиной у Абима — вскрытый технический лаз, ему сейчас так легко прыгнуть назад, уйти, растаять в темноте коридоров.
Абим с хрустом вогнал в патронник новый магазин и дал — в упор — новую длинную очередь. Яростно, люто — прозвенели по полу гильзы, прозвенели, сталкиваясь, амулеты на черной груди. Десантник качнулся, в пальцах у Эммы звонко щелкнул металл. Предохранитель. Подарок их шефа, Аздаргская нейроплеть. На яблоке — надпись брильянтовой вязью. «Коса для моей смерти». Шеф лично дарил. Она еще пыталась понять, что делает, но руки уже все решили за нее. Щелкнул предохранитель, пальнула жаром эбеновая рукоять, задрожала, вспыхнула в воздухе зеленая молния. Свилась в дугу, развернулась и прянула. Десантник дернул ствол к ней — медленно, не успевая. Закружилась, щелкнула плеть, ударила, снеся с маха широкое дуло «добру» уже наведенному для встречного залпа. В ноздри ударил озон, рыжим дождем в полутьме посыпались искры, Абим хрипло заорал «не стрелять». Эмми прыгнула вновь, перекатилась, встала, раскручивая вновь зеленую, мерцающую ленту силовой плети.
Уцелевшие штурмовики рявкнули — хором, голоса зазвенели, отразившись эхом от стен.
— Оммм.
.... Омм брамимонда...
Десантник отступил назад. Помотал железной башкой — резко, ставя визиры на место. И ответил вдруг. Непонятно с чего. Неживым, синтезированным голосом:
— А я Арсен. Чтоб вас всех, суки.
Сверкнул в воздухе широкий нож, звякнув обухом об медную окантовку. Эмми лишь усмехнулась, прыгая вперед. И вторая атака чуть не стала ее последней. Разворот, закрутка, бросок — зелёная молния прянула, изогнулась в воздухе, тянясь жадными струями силовых полей к горлу. Налетела на нож, лопнула и упала, бессильно, в облаке искр. Арсен рванулся — с места, наперерез. И быстро, неправдоподобно быстро для громоздкой и страшной фигуры. Брызнули искры — наплечник брони в перекате выбил дробь о решетку. Прогрохотала очередь — низко, над головой. Абимовы пули пробили дробь по кирасе, чуть притормозив Арсену бросок. Эмми успела — едва, но успела уйти с места в прыжок, разминувшись со свистнувшим в воздухе лезвием. Нейроплеть сократилась почти на треть. Обрубленный ножом конец лежал на полу — куском мертвой, безжизненной проволоки.
Десантник шагнул к ней — быстро, движения были выверены и нечеловечески точны. Гремели пластины брони — мерно, похоже на насекомого. На наплечнике — зеленым по белому цифра семь. И эмблема бригады. Хищная, тараканья морда. Как на лицах убитых штурмовиками.
«Местные ведь не рисуют знаки просто так. Особенно такие»
Подумалось вдруг ни с того ни с сего. Эмми сделала выпад, потом другой. Плеть взмыла и отлетела прочь, укоротившись еще на пару сантиметров. Поворот. Уход в сторону, прыжок, новая атака. Плеть свистнула в воздухе — жалобно, опять напоровшись на нож. Еще минус десять сантиметров дистанции. Скоро чертов десантник достанет ее и рукой. И Абим молчит, боится зацепить Эмми на рикошете. Прочие вообще застыли, тянут свое дурацкое «ом-м-м-м» в десяток глоток. Чудо — пламенем горит в их глазах. Отворот, десантный нож рвет, пластает на дольки воздух — мимо. Опять. Повезло. Багровая полутьма. С потолка, от разбитых ночных фонарей летит вниз, сверкая, острая стеклянная крошка. Новый выпад, струится по полу зеленая плеть. Отворот. Подошва скользит, глухо лязгает, вздыбливается под сапогом стальная решетка настила. Чуть не споткнулась о измятый куль под ногой — тело. Одна из убитых штурмовиками туземок. Пластает воздух десантный нож — серебристой речною рыбкой. Таракан на плече... свет фонаря пляшет, вьется на черной эмали. Мерцает, как на туземном лице.
Эмми вдруг наклонилась и — непонятно с чего — рванула за волосы мертвое тело. Притянула к себе. Свет уколол глаз, раздробившись в чужих щеках — на вязи татуировки.
— Курвасса мать вашу мит орен.
Громоподобный, усиленный динамиками клич. До боли в ушах — злой, тяжелый и матерный. Плеснул багровым светом визир. Десантник рванулся к ней. Крикнул — вроде бы имя, Эмми не разобрала. Ушла перекатом в сторону, развернулась, потянула плеть на себя. Зеленая молния натянулась, ужалила в латные сапоги. Обернулась, хлестнула выше, уже по ногам, сжигая и плавя все под доспехами. Десантник упал. Замер на полушаге, качнулся и рухнул — тяжело, наполнив зал гулом и скрежетом мнущейся стали.
Крик — по ушам. Женский, тонкий, захлебывающийся. Хлестнул, задрожал и утих — вмиг, оборванный сухим стуком очереди. И тут же, вдруг тишина — ватная, глухая до боли. Руки дрожали. Эмми смотрела все вниз — истово, не отрываясь. Мысли стучали в виски — гулко, как молотком в бочку.
«Целый десантник, о черт. Непобедимый, мать его так. Зачем я полезла, дура? Могла же уйти...»
Тишина лопнула, разорвалась кличем на десять штурмовых глоток.
— Омм брамимонда
«Ага, и скрываться потом в коридорах всю жизнь. Нет уж»
Абим встряхнулся, закидывая автомат на плечо, смерил ее взглядом, пробормотал:
— А шеф был прав. Воистину брамимонда.
В переводе с туземного — смерть. А ведь, теперь, после невозможного — да. Ручная смерть господина Жана Клода Дювалье, доктора медицины... Абим поклонился, штурмовики вытянулись, отдали честь.
— Теперь все. Пошли, давай выбираться отсюда.
Коротко бросил Абим. Протянул руку. Эмми поежилась — чуть. Вспомнилось поле и мамонт. И смешные котята на варежках. Ну уж нет.
Эмми сделала вид, что не заметила. Шагнула к лежащему на земле телу, наклонилась, вывернула нож из мертвой руки. Десантный, прямой клинок, у зазубрин на обухе надпись — непонятная глазу вязь и смешная, большеглазая рожа. Сорвала и ножны — пусть будет трофей. «Только надпись потом свою выбъю». Демонстративно пристроила на пояс, повернулась, кивнула Абиму — теперь, мол, можно, пошли. Тот улыбнулся — явно понял намек. Кольнуло бедро — нож не свой, болтался в лямках, коля бок крестовиной.
***
А выбраться с космопрота оказалось до смешного легко. Опять вниз, коридорами технических этажей и наверх, в служебные залы управления порта. В подвале их окликнул какой-то техник, оглянулся, повел их за собой, по лестнице. Эмми схватилась было обратно за плеть, но разом повеселевший после коридоров Абим жестом остановил ее. Все, мол, в порядке, сестра. Потом был чей-то обшарпанный кабинет, долгий и малопонятный разговор, пачка крестовых лаков на столе и маленький пассажирский экраноплан, отваливший в море от служебного, скрытого от лишних глаз пирса. Волна шипела, разбивалась о гранитный причал, ветер нес пену в лицо, трепал и бился об полы куртки.
— А войти мы так не могли? — шепнула Эмми под нос. Раздражённо — усталость крутила, отдаваясь звоном в висках и мелкой дрожью в коленях, — обязательно было покатушки на мамонтах устраивать?
— Конечно, нет. Это же не вход, выход... — ответил Абим. Потом пояснил — свернув зубами, смахнул влагу с лица. Качающийся на волне экраноплан привел его в веселое настроение.
— Въезжающих таможня плотно пасет, а выезжающие ей неинтересны. Совсем. Только охрана периметра, а с ней договориться можно. Все одно мамонты на космодроме пасутся. Раз в месяц бродят сквозь стену, то туда, то сюда. Периметр весь в заплатах, Таможня устала уже. Забей, сестра, недолго им здесь сидеть осталось.
Оскалился — хищно и зло, лицо будто вспыхнуло, налилось черным, бесшабашным весельем. Вскинул средний палец вверх — ворону федерации на черном кубе здания таможенной службы. Голограмма вспыхнула, прорезала черное небо вокруг — прожекторным лучом, словно ярким, невидящим глазом.
Матрос махнул им рукой. Откинулся трап и Эмми резво скользнула на борт — в салон, украшенный перечеркнутой молнией. Голова кружилась — слегка. Уже не только с усталости.
— Высоко... Ой, высоко замахнулись...
Матрос поклонился ей. Та же перечеркнутая молния на рукаве, а глаза — большие и удивленные. Шёпот за спиной — то же, знакомое «оммм, брамимонда» .
В салоне мерцал мягкий свет — переливом на меди и белом дереве облицовки. Мягкий диван и кофе уже на столе — горячий, дымящийся, пряный. Загудел чуть слышно мотор, пол под ногою мягко качнулся — экраноплан дал ход. Россыпь огней в иллюминаторе качнулась, поплыла назад. Алых, рыжих и белых портовых огней. Они начали гаснуть вдруг — один за другим, медленно. Они плыли в иллюминаторе слева на право, дрожали, скрываясь по одному в ночной мгле, за непроглядной стеной острого гранитного пика.
«Скала „Прощай родина“» — вспомнила Эмми вдруг слышанное от кого-то название, — говорящее название, воистину — прощай. Мало кому удавалось увидеть эту гранитную хрень дважды«. Мягко скрипнуло кресло, кофе в чашке — пряный, густой.
Из-за стены полились голоса. Простуженные, хриплые голоса в такт старой песни:
«To the shores of Magadan-bay»
Один из голосов — глубокий, надтреснутый, звучный явно привыкший к команде. Черного Абима, явно. А слова путает. «Ему то откуда знать каторжный мотив? — подумала Эмми. Расслабленно, без интереса, — без разницы. От отца или деда. Тут у всех каторжники в роду». Кресло качало ее мягко, кружка дрожала в руках. На эмалевом боку тусклым червонным золотом горела знакомая молния.
«Плевать», — лениво думала Эмми, глядя, как тают в ночи рыжие огни и графитовые, черные скалы.
Дверь раскрылась — мягко, с тихим предварительным стуком. На пороге — матрос, тот самый, с перечеркнутой молнией. Поклонился — вежливо — и тихо сказал:
— Госпожа, вас вызывают. Шеф.
Эмми вздрогнула, разом подобралась, оправила ворот, провела ладонью по волосам. Огляделась украдкой, ища зеркало. Нету, а жаль. Матрос протянул планшет. Слава богу, обычный планшет, вместо дурацкой голографической бусины. Можно помедлить секунду, поглядеть в черный экран — поправить воронье гнездо на голове. Дверь опять хлопнула, матрос исчез. Планшет пискнул и замерцал, включаясь. Мигнула индикатором сеть.
— Тебя можно поздравить, детка?
Знакомое чёрное лицо, мягкое мерцание кожи скулах, высокий лоб, глаза — большие, внимательные, пробирающие душу глаза. Сердце предательски стукнуло, натянулась рубашка на груди. «марку надо держать», — подумала она, потянулась и, вместо ответа, выложила на стол прямой клинок в ножнах. Трофейный десантный нож. Сердито лязгнул металл — корабль качнула, крестовина царапнула стол, проскрежетала сталью о полировку. Дювалье улыбнулся. Лишь. И хлопнул в ладоши.
— Умница, детка. Осталось четыре тысячи девятьсот девяносто девять...
— Шеф, простите, я не поняла...
— Штатная численность десантной бригады — пять тысяч человек плюс тяжелая бронетехника. Осталось еще немного, да?
Эмми невольно потрясла головой. До того это было дико сейчас — вот так, в сочетании с мягкой улыбкой.
— Всех я не перебью...
— Зря стесняешься, детка. Ты моя смерть, а скромностью пусть гордятся те, кому больше нечем гордится.
Помолчал, глядя Эмми прямо в глаза. И добавил:
— Празднуй пока. И не волнуйся, этот мир еще будет нашим...