Птицеферма. Татьяна Солодкова
Магазин Книги автора Комментарии (9) Похожие книги Предыдущая книга Следующая книга
Пандора — планета-тюрьма, куда отправляют осужденных преступников, предварительно стирая им память. Здесь нет решеток и кандалов, нет надсмотрщиков и строгого режима. Как нет и техники, электричества, медикаментов и средств связи. Здесь каждый сам за себя, а слабый — мертвец.
Добро пожаловать на Пандору!
Срок пребывания — пожизненно.
Шансы прожить новый день — пятьдесят на пятьдесят.
Возрастные ограничения 18+
Отрывок «Птицеферма. Татьяна Солодкова»
ПРОЛОГ
[Из переписки.]
{[Эмбер: ]Привет. Спишь?
[Ник: ]Сплю (смайлик, упавший на спину и раскинувший руки в стороны, высунув язык набок).
[Эмбер: ]Очень смешно.
[Ник: ]Смешно.
[Ник: ]Но ты права, не очень.
[Ник: ]Ты как?
[Ник: ]Эй, Янтарная.
[Ник: ]Прием.
[Ник: ]Предупреждаю, я сейчас запаникую и начну тебе звонить.
[Ник: ]Я нервный, ты в курсе.
[Ник: ]Янтарная, считаю до пяти, а если ты не отвечаешь, то звоню и бужу твою соседку.
[Ник: ]Пяяяяяяять…
[Ник: ]4…
[Ник: ]3…
[Эмбер: ]Ты сдурел? Я попить отходила.
[Ник: ]О, жива! (смайлики - танцующие мартышки).
[Эмбер: ]Балбес (смайл, крутящий пальцем у виска).
[Ник: ]Так чего будила?
[Эмбер: ]А ты правда спал?
[Ник: ]Вопрос к делу не относится. Я тебя слушаю.
[Эмбер: ]Ничего такого.
[Ник: ]С ума с вами, женщинами, сойдешь (смайлик, стреляющий себе в голову).
[Ник: ]Волнуешься?
[Эмбер: ]Немного.
[Ник: ]Ага, и поэтому ты будишь меня среди ночи, чтобы поболтать (смайлик с табличкой «Не верю!»).
[Эмбер: ]Ты не спал!
[Ник: ]Просто у меня чуткий сон.
[Эмбер: ]Зануда.
[Ник: ]Каюсь.
[Ник: ]Виновен.
[Ник: ]Так что ты хотела?
[Ник: ]Серьезно.
[Эмбер: ]Волнуюсь.
[Ник: ]Без паники. Все подготовлено и проверено миллион раз.
[Эмбер: ]А кто вчера устроил Старику скандал и доказывал, что это должен быть он, а не я?
[Ник:] Я просто тебе позавидовал.
[Эмбер:] Или испугался.
[Ник:] Ну точно – что вся слава пройдет мимо меня.
[Эмбер:] Спасибо.
[Ник:] За что?
[Ник:] Я еще вроде как ничего не сделал.
[Эмбер:] Подбодрил.
[Ник:] Всегда готов.
[Эмбер:] Спокойной ночи.
[Ник:] Погоди.
[Эмбер:] Я тут. Джилл храпит. Вряд ли я сумею сегодня заснуть.
[Ник:] Из-за Джилл. Ну-ну.
[Ник:] Слушай.
[Эмбер:] Вся во внимании.
[Ник:] Я уже серьезно.
[Эмбер:] Дааа?
[Ник:] Да.
[Ник:] Я лично проверял все отчеты. Разговаривал с «нашим» человеком ТАМ.
[Ник:] Все на мази, нужные люди получили обговоренные суммы и даже чуть больше.
[Ник:] Ты получишь дозу препарата втрое меньше обычного.
[Ник:] Вспомнишь все через несколько дней.
[Ник:] Тот мамой клянется, что осечек не будет.
[Эмбер:] Ник.
[Ник:] Что?
[Эмбер:] Я тоже читала отчеты, плюс Старик провел инструктаж. Все будет.
[Ник:] Тогда ложись спать.
[Эмбер:] Только если ты заберешь от меня Джилл.
[Ник:] Нет уж.
[Ник:] Она не в моем вкусе.
[Ник:] А ты, если хочешь, приезжай.
[Эмбер:] Мы это уже проходили. Отстань. Шутка устарела.
[Ник:] Никогда не поздно попытать удачу.
[Эмбер:] Ты в пролете.
[Ник:] Я в курсе.
[Ник:] Так что иди спать.
[Эмбер:] Уговорил. Ухожу.
[Ник:] До завтра.
[Эмбер:] Завтра мы уже не пересечемся. Я вылетаю на рассвете.
[Ник:] В смысле?
[Ник:] Планы поменялись?
[Ник:] Почему я не в курсе?
[Эмбер:] Да, сегодня вечером внесли коррективы. Спокойной ночи.
[Ник:] Ты так шутишь, да?
[Ник: ]Янтарная?
[Ник:] Глупая шутка.
[Ник:] Эмбер?
[Ник:] Ты еще там?
[Ник:]Черт!
[Ник:] Я выезжаю к тебе.}
Последние шесть сообщений не прочитаны.
***
Комната металлическая. Из металла вокруг всё: пол, стены, потолок, стол и даже стул, прохладу которого чувствую сквозь тонкую ткань штанов. Наручники на моих запястьях — тоже металлические, как и скоба на поверхности стола, к которой их кто-то пристегнул. Кто? Когда? В голове туман, плотно покрывающий всё то, что было до момента «здесь и сейчас».
Некоторое время рассматриваю наручники, затем опускаю взгляд на себя: на мне серая пижама. Это ведь пижама, правда? Широкие штаны и удлиненная футболка; ткань тонкая. Зябко веду плечами, отчего гремит цепочка, соединяющая браслеты на моих руках со скобой стола. Звук отдается в висках тупой болью; хочется потереть лоб, но не дотянуться. Тут же начинает чесаться нос. Дергаю цепочку наручников с силой, но ничего не происходит. Снова этот звон.
Приходится встать и наклониться к самой столешнице — только так есть возможность достать пальцами до лица. М-м, блаженство… С облегчением прикрываю глаза, а когда распахиваю — вокруг темно. От неожиданности падаю обратно на стул, его острые края больно впиваются в бедра. Звенит цепочка.
Освещение не возвращается, зато глухая до этого стена передо мной оживает, превращаясь в экран. Вернее, в первое мгновение думаю, что это экран, но нет, передо мной кое-что поинтереснее — зеркало.
Жадно вглядываюсь в прикованную к столу молодую женщину в серой одежде. Худощавая, прямой нос, тонкие губы, светлые волосы до плеч, спутанные.
Дергаю плечом, и женщина в зеркале повторяет мое движение. Значит, все-таки не галлюцинация, это я. Я… такая? Не помню. Опять хочется потереть лоб или почесать нос — видимо, нервное, — но на сей раз сижу не шевелясь.
— Добрый день, — приветствует меня мужской голос.
Вскидываю голову, верчу ею по сторонам, но так и не нахожу взглядом динамик, поэтому решаю смотреть прямо перед собой: если зеркало — все же экран, то, очевидно, мой невидимый собеседник прячется за ним.
Понимаю, что губы пересохли.
— Да пошел ты, — разлепляю их и произношу нечто, чего сама от себя не ожидаю. Вежливое «здравствуйте» или агрессивно-нервное «кто вы и где я?!» были бы в данной ситуации уместнее. Но мне не хочется кричать и требовать, мне хочется… да, именно послать подальше своих мучителей.
Теряюсь, опускаю взгляд, рассматриваю руки. У меня тонкая кость, белая кожа с синими прожилками вен. На правом предплечье синяк.
Однако голос за зеркалом не трогает моя реакция. Пожалуй, меня саму она удивила и смутила больше.
— Как вас зовут? — спрашивает он все с тем же равнодушием, что и поздоровался ранее.
Снова открываю рот и… закрываю. В голове туман. Все, что было до этого момента, — белый лист.
— Как вас зовут? — повторяет голос. Он совершенно точно принадлежит мужчине. Но живому ли? Не робот ли играет со мной в игры?
Чувствую раздражение. Опять возникает желание огрызнуться, но сдерживаюсь.
— Как вас зовут? — спрашивают меня в третий раз.
Да он издевается!
— Я не знаю! — выкрикиваю. Хочу зло, а выходит беспомощно и жалко.
Сердце гулко колотится в груди. Я правда не знаю ни кто я, ни как меня зовут, ни как здесь оказалась. Я даже эту женщину в зеркале вижу впервые. И вообще, она мне не нравится. Вон какая у нее сейчас гримаса на лице. Это… я?
Однако, кажется, голос кто-его-знает-кого удовлетворен.
— Что последнее вы помните?
Ответ «ни черта!» его устроит? Спокойно, спокойно… Выдыхаю. Напрягаюсь и действительно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Но помню лишь эту камеру.
— Ничего, — выдыхаю, читая ужас на лице женщины в зеркале. Теперь она нравится мне еще меньше — выглядит совсем жалко.
— Сколько будет пять умножить на восемь?
— Сорок, — отвечаю на автомате.
— Столица Нового Рима?
— Ромеро.
— В каком веке человек совершил первый полет в космос?
На этот вопрос женщина в отражении не отвечает и хмурится. Кажется, начинаю к ней привыкать.
Упрямо сжимаю губы и не собираюсь больше отвечать на вопросы из программы младших классов. Я помню ответы на все, могу даже назвать год, в который Колумб открыл Америку. И мне хочется выть и биться в своих оковах от осознания того факта, что история Старой Земли мне известна лучше, чем собственная биография.
Я — ничто. Я — белый лист…
ГЛАВА 1
[Два года спустя…]
Лето в этом году выдалось жарким, что удивительно, как говорят старожилы. Верю им на слово, потому что мне довелось застать лишь прошлое — ветреное и влажное. Зато тем летом отлично росли овощи. Этим же почва сохнет и трескается, а посевы приходится регулярно поливать и молиться, чтобы урожай удался. Впрочем, молиться — сильное преувеличение. Вряд ли Бог заглядывает на Пандору.
— Гагара, ты идешь?! — кричит мне Сова, закончившая свою часть работы; гремит пустым ведром.
— Догоню! — откликаюсь и делаю знак, чтобы возвращалась без меня.
Та пожимает плечами и уходит. Я не нравлюсь Сове. Она говорит, что я еще не смирилась, а такие только вносят смуту в привычный уклад жизни.
Выливаю с помощью кривого металлического ковша остатки воды из своего ведра на чахлую ботву моркови — на урожай которой все еще надеюсь, — и бреду к лагерю. Куда медленнее уже скрывшейся из вида Совы — тяну время. Мне некуда спешить и не к кому торопиться.
Вечереет; солнце уже не печет как сумасшедшее, но все равно жарко и душно.
Срываю косынку с волос и вытираю вспотевшее лицо.
Прошлым летом было легче: от холода можно скрыться за теплой кофтой, от жары — не спрячешься. На мне надет лишь тонкий сарафан на бретелях (сама перешила старое платье), но пот струится по телу, будто меня искупали. Не знаю, как Сова ходит в такую погоду в наглухо застегнутой рубашке с воротником-стойкой. Я бы уже задохнулась. А она говорит, мой сарафан — призыв к разврату…
Пусть говорит — Сова уже немолода, ей положено учить «молодежь» жизни.
Подхожу к поселению. Помыться бы, но до реки идти далеко, а скоро нужно готовить ужин (моя смена) — не искупаешься.
Ничего, вот все уснут — и тогда в моем распоряжении будет целая ночь.
— Гагара у нас законодательница мод? — врывается в плавный ход моих мыслей чужой голос. — Мне нравится твое новое платье, — Чиж сидит на крыльце и с важным видом стругает какую-то ветку; не прерывается даже для того, чтобы пробежать по моей фигуре сальным взглядом. — Конфетка.
Сомнительный комплимент — на такой жаре конфеты ассоциируются у меня с чем-то гадким и липким.
— Дать поносить? — огрызаюсь.
Прохожу по самому краю ступеней, чтобы не приближаться к Чижу — с этого станется: может начать распускать руки.
— Я не ношу бабские шмотки, — хохочет Чиж, не вняв угрозе в моем голосе. — Я их снимаю!
Снимает — не поспоришь. Снимает со всех, кто позволяет ему это сделать. А это доброе большинство Птицефермы. Чиж красив: темные вьющиеся волосы, синие глаза. И имеет совершенно несносный характер: с мужчинами сцепляется, тренируя кулаки, женщин воспринимает как тела для развлечений. Но многим местным девчонкам нравится — Чиж популярен.
Мне не нравится в нем решительно ничего. И, видимо, именно это подстегивает его ко мне интерес.
Говорят, лет десять назад на Птицеферме творился полный беспредел — все брали всё и всех, кого хотели. Насиловали и убивали друг друга; женщины, так вообще, жили недолго. А те, кто выживал, лучше бы умерли.
А потом появился Филин. Сколотил банду из тех, кто разделял его идеи, и навел порядок. Отладил режим работы на рудниках, ввел дежурства на огороде и на кухне, запретил открытое насилие.
Говорят, первое время вешал недовольных по трое в день. А потом улеглось, устаканилось.
Говорят… По их словам, я попала на Птицеферму в хорошие времена, на все готовое, и должна радоваться. Сам Филин считает меня неблагодарной, потому что я все равно не испытываю радости, как ни пытайся ее в меня вбить.
Сломанные ребра срослись, а я все равно не рада…
— Чииииж! — из барака выбегает Кайра, пара Чижа.
Без пары на Птицеферме нельзя — так повелел Филин. После запрета на сексуальные домогательства окрыленные свободой выбора женщины полностью перекрыли доступ к своим телам, и ущемленные мужчины чуть было не устроили бунт. Волнения Филин пресек и нашел нехитрый выход: каждой женщине — по постоянному партнеру, тем, кому женщины не хватило, можно «арендовать» тех, кто состоит в паре. Разумеется, по взаимному согласию. Потому что мы не Цветы или Камни — на Птицеферме царят законы цивилизованного общества. Не согласна — пойдешь по кругу, а затем на ветку ближайшего дерева с петлей на шее. Все просто и доходчиво: кости срастаются, а желание спорить отпадает. У меня отпало.
Кайра мчится к своему мужчине с каким-то делом, а меня замечает только в последний момент. Успеваю увернуться — затоптала бы.
— А, это ты? — девушка презрительно кривит фиолетовые губы. Свекольный сок вместо помады, сажа вместо краски для бровей, кусок ткани под грудью, чтобы ее максимально приподнять, — вместо бюстгальтера. В этом вся Кайра — самая красивая женщина Птицефермы, по мнению большинства. — Опять к моему мужику лезешь?! — и самая ревнивая. Сколько волос она выдрала у тех, кто неосторожно засматривался на Чижа в ее присутствии…
Чижу нравится; он и сейчас довольно похихикивает у меня за спиной. Надеется на драку. Женские разборки — его любимый вид развлечения, особенно, когда они случаются из-за него.
— Пройти дай, — прошу, крепче сжимая дужку ведра в своей ладони.
Именно прошу.
Мы дрались с Кайрой дважды — не из-за Чижа. Вернее, она из-за Чижа. А я — потому, что когда на меня замахиваются, то бью в ответ.
В первый раз Филин пожурил обеих и простил. Во второй — признал меня зачинщицей и вынес приговор. Мягкий, по понятиям Птицефермы — розги. На спине остались шрамы; до сих пор иногда ноют на плохую погоду.
— Пройти дай, — повторяю, так как Кайра не двигается с места. Если ударит, тоже ударю, не задумываясь, какие бы последствия меня ни ждали. Но если можно избежать драки — постараюсь.
Теперь я умнее. Филин прав: все поддаются дрессировке. Рано или поздно.
— А если не дам, то — что? — пухлые свекольные губы презрительно кривятся.
Вскидываю голову, встречаясь с Кайрой взглядом. На ее лице написаны вызов и решимость, а в глубине зеленых глаз — страх. Я вижу его, чувствую. Кайра задевает меня потому, что уверена: я не рискну вызвать гнев Филина вновь. Но она не забыла то, что в тот раз я не сломала ей руку лишь потому, что нас вовремя растащили. И сделаю это вновь, пусть я и легче нее килограмм на пятнадцать, — играючи, в два движения.
Ничего не говорю, только смотрю. Пристально, предупреждающе.
Кайра отводит взгляд и отступает на шаг в сторону — я худая, мне хватит.
— Сиськи прикрой! — несется уже вслед. — Еще раз увижу тебя в этом платье!..
Не слушаю; хлопаю дверью, обрубая от себя поток брани Кайры, летящий мне в спину под аккомпанемент одобрительного смеха Чижа — вот уж два сапога пара.
Пальцы свело от злости так, что побелели костяшки — с трудом сдержалась.
Еле разжимаю ладонь, чтобы поставить ведро.
***
В тесной комнатушке — никого. Выдыхаю с облегчением: минуты одиночества бесценны.
Бросаю взгляд на раскиданные на полу вещи — Пингвин снова побросал грязную одежду и ушел по своим делам.
Поднимать сил нет — все жара, я совсем выбилась из сил. А еще ужин… Поэтому решаю провести короткий перерыв с пользой — падаю навзничь на кровать и просто лежу, глядя в потолок. В углу серый пластик потрескался и отошел — если пойдет дождь, то зальет. Надо чинить.
Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой.
Чиж уже на днях залатывал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь — бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон — откажет. Зяблик — пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет — сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику — судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной.
Тяжелые шаги, хлопок двери.
— О, уже готова! — довольно присвистывает вошедший Пингвин.
Порываюсь подняться, но не успеваю — на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.
Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.
— Не рыпайся, дурная, — пыхтит куда-то мне в область шеи; задирает сарафан до самого живота, пристраивается.
Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы — отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, — закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.
Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.
Просто перетерпеть… Пара минут…
— У-ух! Хорошо! — кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин — скорострел.
Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.
Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить — он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин — хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.
— Тетерев убился, — буднично сообщает Пингвин; судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю голову. — Вот мы пораньше и свернулись, — никак не реагирую. — Мы с мужиками — к реке, — не отвечаю. — Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку еще постирай, — швыряет на пол и выходит.
Хлопок двери.
Удаляющиеся шаги.
Тишина.
Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки.
Слезы — пустое. Рыдать по себе — бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.
Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…
Кто я такая, мне сказали позже — преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.
У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я — Гагара, часть лагеря «Птицы». Я — никто.
«За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», — сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.
Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет — все, что было до Пандоры, стерто.
Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике — за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.
Вытираюсь; некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю — нужно спешить на кухню.
***
Бреду в темноте, практически наощупь.
Не стала зажигать свечи, чтобы не разбудить Пингвина, а вслепую не сумела найти в комнате фонарь. Поэтому иду — медленно, осторожно раздвигая кусты и стараясь не свалиться в яму и не покалечиться. С медициной у нас неважно: специалистов нет, из медикаментов — только самое необходимое и в ограниченных количествах.
Сова разве что умеет грамотно делать перевязки и зашивать раны кривой иглой. Сама она уверена, что в прошлой жизни была врачом.
Скорее бы дойти.
Ночь, а по-прежнему душно — ни ветерка. Кажется, уже слышу шум реки.
Еле дождалась окончания ужина и всеобщего отбытия ко сну. Ощущение — что выделившийся за день пот вот-вот разъест кожу до мяса.
Другие женщины ходили искупаться в то время, когда мы с Совой готовили ужин. Видела, как за ними увязался Чиж — наверняка подглядывать. Филин смотрит на это сквозь пальцы. «Подглядывать, но не трогать — не преступление», — это цитата.
Поэтому в ночном купании есть несомненный плюс — все спят.
В итоге, пока добираюсь до реки, обдираю о сухие ветки обе руки и подворачиваю ногу — лодыжка горит огнем.
Добредаю до воды, несколько раз оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной от поселения не увязался «хвост», и только после этого сбрасываю сарафан и вхожу в реку.
Вода такая холодная, что сводит зубы; притупляет боль в подвернутой ноге.
Захожу глубже, настолько, что касаюсь каменистого дна только кончиками пальцев; отпускаю ноги — плыву.
Надо мной — сияющие звезды; подо мной — темная манящая глубина.
Красиво.
А что если вот так, взять, закрыть глаза и не сопротивляться? Вдохнуть ледяную жидкость полными легкими? Перестать барахтаться и пойти ко дну?
С этими мыслями позволяю себе уйти под воду с головой, но тут же выныриваю. Трясу головой, разбрасывая брызги.
Нет.
Однажды я сдохну на этой богом забытой планете.
Но не сегодня.
Не по собственной воле.
Не так.
ГЛАВА 2
Пандору случайно открыли лет пятьдесят назад — так говорят.
Вдали от населенных человечеством планет, в неисследованной части космоса, некоторое время она использовалась то ли наркоторговцами, то ли контрабандистами. Потом их нелегальный бизнес разоблачили, участников арестовали, а планету «закрыли».
«Закрыли» официально, но это не помешало охотникам за удачей посещать ее нелегально. Пошли слухи, что от бывших хозяев на Пандоре осталось много ценного, и каждый, кто не ленился отправиться в дальнее путешествие, стал испытывать судьбу в надежде поживиться тем, что плохо лежит.
Сперва власти смотрели на шумиху вокруг Пандоры сквозь пальцы — все по-настоящему ценное они уже успели прибрать к рукам сами. Планету грабили. Рушили постройки, оставшиеся от первооткрывателей, вывозили все, что оказалось забытым и никому ненужным: технику, мебель и даже посуду.
Пандора превратилась в планету-призрак: обесточенные здания с пустыми глазницами выбитых окон и с покосившимися дверьми — бараки, внутри которых поселились мрак и сырость, оборванные провода на месте вырванных с корнем бытовых приборов, разбитые санузлы с вечным запахом застоялой воды из-за давно нефункционирующей канализации.
Говорят, здесь даже снимали настоящий фильм ужасов. Но «живописный» антураж фильм не спас, и он провалился в прокате.
А еще лет через двадцать кто-то из авантюристов, не перестающих пытаться найти на Пандоре то, до чего не добрались предшественники, все-таки преуспел — на планете обнаружили залежи железной руды.
На этот раз планету на самом деле «закрыли» от случайных визитеров. Стали завозить оборудование, копать шахты, строить временное жилье для рабочих.
Но удаленность Пандоры сыграла свою роковую роль: транспорт, топливо, техника для рудников, заработная плата рабочим, для которых, к тому же, требовалось создать достойные условия жизни — все это стало источником колоссальных затрат. И добыча руды на Пандоре была признана нерентабельной и изначально провальной затеей.
Однако на тот момент шахты были почти готовы — укреплены, но еще не снабжены электроникой. И тогда-то кому-то в голову пришло, что ситуацию еще можно спасти — если использовать бесплатный труд, не тратить средства на восстановление бараков, а планету контролировать лишь из космоса.
Так Пандора стала планетой-тюрьмой.
На краю Вселенной.
Тюрьма, из которой невозможно сбежать.
Для самых отпетых преступников, смертную казнь которым заменили пожизненным пребыванием… здесь.
А чтобы у заключенных не возникло соблазна бежать, было принято решение стирать им память. «Облагораживающий» труд и жизнь с чистого листа — чем не рекламный слоган?
Законопроект — приняли. Авторов проекта — наградили. Планета-тюрьма начала функционировать.
Говорят, поначалу тут были надсмотрщики и даже медицинский персонал. Но после череды убийств и тех, и других новыми обитателями планеты все свободное население вывезли, а заключенных оставили предоставленными самим себе.
Говорят… «Говорят» — потому, что у этой информации нет достоверного источника. Эта история передается из уст в уста и с каждым разом обрастает все новыми подробностями: кто-то нашел старые записи, кому-то достался словоохотливый конвоир.
Я собирала сведения по крупицам, расспрашивала, узнавала подробности, сопоставляла разные версии. В первые полгода здесь эта информация казалась мне важной. Тогда мне еще не верилось, что я тут навсегда.
С Пандоры невозможно сбежать. Грузовые катера прилетают за добытой рудой без четкого графика, а при погрузке стреляют на поражение, если кто-то подойдет ближе, чем следует. Пытаться пробраться на катер Тюремщиков — неплохой способ самоубийства, однако вовсе не путь к спасению.
Но мы все заслужили свою жизнь здесь. Серийные убийцы, насильники, террористы, педофилы — по словам моего конвоира, другие сюда не попадают, и Пандора — место, где мы можем хотя бы частично искупить свои грехи. Работать и раскаиваться в содеянном до конца своих дней.
Правда, сложно испытывать чувство вины за то, чего ты не помнишь. Почему тем, кто все это придумал, не пришло это в голову?
Я часто думаю, кем была там, в прошлой жизни. До сих пор. Кем были Пингвин, Сова, Кайра… Полагаю, я могла быть убийцей или террористкой, что, в принципе, одно и то же. Иногда меня накрывает от ощущения неправильности, несправедливости происходящего настолько, что мне кажется, будь у меня бомба, взорвала бы тут все и всех.
Не на пустом же месте рождаются такие мысли? Но, в то же время, меня не радует вид смерти и крови, и это выпадает из нарисованной воображением картины, пазл не складывается.
Тетерева хоронят на местном кладбище. Вместо надгробия — крупный камень с выбитым на нем резцом именем, ненастоящим — птичьим. Никто не знал, как звали Тетерева на самом деле и кем он был, даже он сам.
Стою позади и вновь и вновь гоняю в голове мысли о Пандоре и обо всем, что мне о ней известно. Кем бы я ни была, у меня, определенно, есть склонность ко сбору и анализу информации. И я до сих пор пытаюсь получить ответы, хотя и понимаю, что они ничего не изменят.
Филин подходит к свежей могиле и заводит речь о том, что мы потеряли друга и будем скорбеть о нем, о том, что Птицеферма — наш дом, а мы в ней — семья, и потеря каждого ее члена невосполнима.
Морщусь и отворачиваюсь, пока оратор не заметил выражение моего лица. Он всегда внимателен к настроению зрителей, а мне не нужны проблемы.
Другие слушают внимательно, или делают вид, что слушают. Чиж, например, с очень серьезным видом и взглядом, устремленным на Главу, мнет ладонью ягодицу Кайры. Та млеет и придвигается ближе. Сова все сильнее опирается на клюку — устала стоять. Пингвин чешет живот. Чайка копает землю носком ботинка, время от времени вскидывая голову, чтобы Глава увидел, что у него есть внимательные слушатели.
— Тетерев был верным другом, хорошим работником…
Громкий голос Филина летит над нашими головами, а сам он прохаживается взад-вперед перед свежей могилой, руки с переплетенными пальцами — перед грудью. Филин словно лектор перед аудиторией студентов-лоботрясов — непонятно, неинтересно, но присутствовать надо, да и лектору наплевать.
Филин еще молод, но любит изображать из себя умудренного жизнью старца. Впрочем, возможно, его поведение закономерно — ему лет сорок пять, а до пятидесяти тут обычно не доживают. Старше Филина на Птицеферме только Сова, остальные, как говорит Глава, — молодежь, и нас еще учить и учить. Что он и делает. Раз за разом. Кнутом и… кнутом — розгами и виселицей.
Филина боятся и уважают, слушают и слушаются. Он — Глава, он навел порядок в лагере, в свое время он лучше всех работал на руднике и теперь имеет полное право не делать ничего, кроме как раздавать приказы и выносить приговоры… Так принято считать — велено. Те, кто не согласен, живут здесь недолго. Оспаривать решение Главы не принято, задавать вопросы — опасно.
Поэтому-то все стоят на жаре под палящим солнцем и слушают никому не нужную речь о заслугах человека, до которого никому из нас не было дела и при жизни, в том числе и самому Филину.
Тетерев был крупным мрачным мужчиной, мало разговаривал, работал много. Мы прожили с ним бок о бок в одном лагере почти два года, а мне нечего о нем вспомнить. Не думаю, что за это время мы перекинулись с ним хотя бы парой фраз. Друзей у Тетерева не было. Женщины — тоже: он не просил, а никто не изъявлял желания. Даже Кайра, которая «облагодетельствовала» почти все местное население мужского пола.
Если бы меня спросили, кем был Тетерев в прошлой жизни, я бы, пожалуй, ответила: киллером. Равнодушным мастером своего дела — таким я его видела. Но это лишь мои наблюдения, не имеющие под собой никакой доказательной базы. Мое мнение никому не нужно, и так лучше. «Он был хорошим работником» — не самая плохая эпитафия.
Филин все говорит, но я больше не вслушиваюсь. Поднимаю голову и смотрю в небо, которое начинают застилать темные облака — резкая смена погоды на Пандоре не редкость.
Неужели собирается дождь? Не могу припомнить, когда он был в последний раз.
Глава тоже поднимает глаза.
— Даже погода скорбит вместе с нами, — изрекает многозначительно.
Филин умеет говорить, этого у него не отнимешь.
Поднимается ветер; ёжусь и обнимаю голые плечи руками. Изрезав платье с длинными рукавами и превратив его в открытый сарафан, я оставила себе лишь одно на смену. Если дожди затянутся, мне не поздоровится.
Кайра ойкает и ловит руками взлетевшую к лицу широкую юбку. Чиж хохочет и помогает. Стоящий рядом Зяблик с удовольствием рассматривает открывшуюся картину.
— Мы на похоронах! — прикрикивает Филин. — Чиж!
— А чего я-то? — продолжает ржать тот, но под тяжелым взглядом Главы резко замолкает, будто обрубили провода; отталкивает от себя Кайру. — Держи юбку, дура!
Та и правда держит — двумя руками, — и обиженно отворачивается от сожителя. Но для Филина устремляет глаза в землю.
— Кто-нибудь хочет высказаться и почтить память нашего друга? — вопрошает Глава, перестав испепелять Чижа взглядом. В ответ — молчание. — Тогда…
Но окончить свою мысль Филин не успевает, потому как в небе появляется огромная тень — приближается и все больше увеличивается в размере.
Тюремщики, как мы их называем, никогда не прилетают в одно и то же время. Высчитать, когда ждать их визит, или хотя бы примерный цикл посещений, невозможно. Поэтому руда всегда ждет на месте погрузки, а мы узнаем о прибытии только по факту.
— Летят! — ахает рядом Чайка. — Ворон, нам нужно одеяло! — толкает в бок своего мужчину.
Верно, вещи давно не привозили. В прошлый раз была поставка синтетического мяса и круп, значит, теперь можно надеяться на одежду и спальные принадлежности.
Вообще, Тюремщики не балуют нас поставками — привозят редко и минимум. И всегда отдельными партиями: в один раз — еду, которую мы не можем вырастить сами, в другой — вещи. Медикаменты, подозреваю, — когда вспомнят. Или, может, такое впечатление создается потому, что все постоянно болеют, и лекарства заканчиваются в первую очередь. В отличие от Чайки, не жажду новое одеяло, но от болеутоляющих я бы не отказалась, так, про запас — учусь быть бережливой.
Но даже если медикаменты прибудут, они тут же осядут под замком в комнате Совы и будут выдаваться в строго ограниченном количестве и лишь по мере необходимости, определяемой пожилой женщиной лично или непосредственно Главой.
— Идем! — резко командует Филин, мгновенно позабыв об усопшем, и первым устремляется к месту посадки катера Тюремщиков.
Все опрометью бросаются за ним.
Не спешу и не рвусь в первых рядах. Да, распределение «подарков» обычно происходит прямо на месте: по заслугам, по симпатиям, по самым жалостливым глазам. Но я не фаворитка Филина и просить не люблю (все-то со мной не так, как говорит Кайра). Да мне ничего и не нужно — на лето есть платье и сарафан, на осень — юбка и брюки, даже кофта есть. А до зимы далеко — не загадываю. Если доживу, что-нибудь придумаю.
На кладбище остаемся только я и Сова. У нее больная нога, и ей не угнаться за молодежью. Впрочем, лекарства ей отдадут и так.
Однако Тетерев не был мне близок, чтобы задерживаться у его могилы. Поэтому двигаюсь в ту же сторону, что и остальные. Сова тоже, но оступается, оседает на больную ногу.
— Давай помогу, — вовремя подхватываю женщину под локоть и не даю ее лицу встретиться с глиняной поверхностью планеты.
Сова переставляет клюку, восстанавливает равновесие и тут же сбрасывает с себя мою руку. Смотрит зло, будто это я подставила ей подножку.
— Иди отсюда, — произносит сухо и отворачивается; не хочет, чтобы у ее слабости были свидетели.
Слабость на Птицеферме не поощряется. Лично слышала как-то разговор Кайры и Чайки о том, что Филин уже давно «пустил бы старуху в расход», если бы она не умела варить самогон и зашивать раны. Мол, как найдется замена, Сову тут же «спишут». Учитывая то, что пожилых людей среди нас нет, охотно верю.
Поэтому помощь не навязываю и отступаю.
Уверена, Сова, хромая поплетется следом только тогда, когда скроюсь из вида.
Не оборачиваюсь.
***
Место обычной посадки катера Тюремщиков располагается на возвышенности. Это практично: сверху хороший обзор, и удобно стрелять вниз, если кто-то на свой страх и риск решит попытать удачу и приблизиться.
Но здесь все научены горьким опытом — столпились у подножия холма и ждут. Филин — в первых рядах. За ним — Ибис и Ворон, его главные помощники. Остальные — за их широкими спинами.
Пингвин пробрался вперед, притопывает от нетерпения. Наверное, тоже хочет одеяло. Или новую рубашку. В отличие от меня, у него не меньше пяти комплектов одежды на каждый сезон. Пингвин — хороший работник, и Глава его поощряет.
Останавливаюсь позади всех и не высовываюсь, любуюсь катером. Все это время катер Тюремщиков — главное, что привлекает меня во время их визитов. Сегодня это серебристый остроносый красавец. Не знаю, откуда у меня такая тяга к летательным аппаратам, но душу бы продала за то, чтобы посидеть в кабине пилота.
Возле катера суетятся люди в черной форме и в шлемах — так всегда, мы не видим их лиц. Работает «погрузчик». Ящики с рудой поднимаются силовым полем в воздух и исчезают в грузовом отсеке катера. Один за одним, один за одним.
А на спуске с холма стоит человек с игольником; дуло направлено на нас. Он один, но много стрелков тут и не требуется: Тюремщик достаточно далеко, чтобы успеть среагировать прежде, чем кто-то из обитателей Птицефермы успеет приблизиться; если кто кинет камень — не долетит. Игольник, правда, тоже недалеко бьет, но ведь Тюремщики не стреляют, если не нарываться. Кто же станет убивать рабочую силу без надобности?
Задерживаюсь взглядом на угольно-черном стволе. Я не знаю, как меня зовут, зато мне известно, что дальнобойность этого оружия составляет три метра, за один выстрел игольник выпускает три сотни игл, а если установить режим «очередь», делает четыре выстрела в секунду; перезаряд батареи требуется после пятисот выстрелов; блок питания — снизу и справа, открывается нажатием и давлением в сторону…
В этот момент в рядах заключенных происходит шевеление, все начинают шептаться и с любопытством вытягивать шеи, и я отрываюсь от мыслей об оружии.
А посмотреть и правда есть на что — у нас новенький.
***
В последние годы новенькие на Птицеферме появляются все реже. Вряд ли преступников в мире стало меньше, поэтому бытует мнение, что Птицеферма и так переполнена, а новичков отправляют в три другие лагеря: к Цветам, Рыбам или Камням.
После меня на Птицеферму еще не привозили никого. И я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть вновь прибывшего с не меньшим любопытством, чем другие. О своей высадке мало что помню — слишком волновалась.
Как и меня в свое время, новичка выводят из шлюза с мешком на голове и со скованными руками. Затем наручники снимают, а мешок сдергивают. По рядам проходит вздох разочарования: далеко, но и отсюда видно, что новичок — мужчина. Была бы женщина, местные «холостяки» уже бы довольно потирали руки и спорили бы, кому она достанется. Мужчина же вызывает гораздо меньше интереса — гомосексуальные отношения Филином строго воспрещаются.
Но я не ищу себе новый сексуальный объект, поэтому мне по-прежнему интересно.
«Новобранца» грубо толкают в спину, так что он пробегает первые ступени, чтобы не распластаться по трапу, а лишь потом начинает спускаться нормально.
Высокий, худощавый, молодой. Волосы светлые, чуть в рыжину, всклокоченные после мешка, длинные, не до плеч, но длиннее, чем у всех присутствующих здесь мужчин — можно спокойно заправлять за уши и при большом желании даже собрать в «хвост».
На незнакомце — серая футболка и брюки из той же ткани, точь-в-точь как та тюремная роба, в которой я когда-то пришла в себя в комнате для допросов. Босиком, ботинки в руках.
Тюремщик что-то ему говорит. Тот спокойно кивает, затем садится на нижнюю ступень трапа, обувается и только после этого направляется вниз с холма — к нам. Не бежит, не топчется на месте — просто идет. Вообще, ведет себя совершенно спокойно.
Помню, я, как дура, оборачивалась на катер, на котором меня привезли, едва ли не после каждого шага. А этот молодец — крепкие нервы.
Погрузка же тем временем окончена. Из катера спускают два квадратных пластиковых контейнера, вываливают их содержимое прямо на землю. После чего все Тюремщики, спускавшиеся вниз, поднимаются по трапу. Последним уходит тот, что держал нас на «мушке». Трап втягивается, ревут двигатели.
Катер взмывает в небо так стремительно, что я отвлекаюсь от разглядывания новичка и провожаю летательный аппарат восхищенным взглядом, пока он не пропадает из виду в серых облаках.
Зато остальным не до катера и не до «новобранца», они как по команде срываются с места и мчатся на холм, чтобы поскорее заглянуть в контейнеры.
— Одеяло! Одеяло! — кричит Чайка Ворону, вырвавшемуся вперед.
Это у нас вместо соревнований: кто прибегает первым, имеет право взять себе то, что хочет (кроме медикаментов, разумеется).
Не трогаюсь с места. Стою, обняв себя руками, и все еще смотрю в хмурое небо. Ветер развевает подол моего сарафана и волосы, то и дело бросая их мне в лицо. Но я не шевелюсь, не опускаю глаз. Хочу продлить мгновение — ощущение восторга, полета, мощи, силы, скорости. Кем бы я ни была, я любила летать.
А новенький тем временем направляется прямо ко мне. Верно: к кому еще ему идти, если все убежали?
Он правда высокий, выше меня на ладонь. Правильные черты лица, глаза голубые, а ресницы и брови, несмотря на светлые волосы, темные. Кожа ровная, не обветренная, как у местных, без шрамов.
Я засматриваюсь. У меня возникает странное желание дотронуться до его лица: оно настолько не отсюда, что его хочется потрогать, чтобы убедиться, что это не мираж. Даже рука приподнимается.
И лишь в этот момент понимаю, что все так и есть: передо мной человек с другой планеты. Пару недель на Пандоре — и он перестанет отличаться от остальных.
Новичок останавливается буквально в шаге от меня. Тоже смотрит внимательно. Будто чего-то ждет. Чего? Приветственную речь позже прочтет ему Филин.
Прихожу в себя, сжимаю глупую руку в кулак и отшатываюсь — подошел слишком близко. Новенький не двигается, лишь поджимает губы. Видимо, решил, что я испугалась. Но это не страх, это привычка.
— Меня зовут Гагара, — представляюсь только потому, что молчание затягивается, а пристальный взгляд незнакомца начинает нервировать.
— Пересмешник, — отвечает и протягивает в ответ ладонь — поздороваться. У него приятный голос, не противно звонкий, как у Филина, и не грубый бас, как у Пингвина. — С некоторых пор, — добавляет, будто это и так не ясно.
Рука Пересмешника все еще в воздухе.
Качаю головой.
— Здесь так не принято, — говорю.
После чего разворачиваюсь и направляюсь к Птицеферме.
Скоро начнется дождь, а у меня дыра в потолке.
5326 просмотров | 9 комментариев
Категории: Любовная фантастика, Роман, Космическая фантастика, Эксклюзив, Жестокие герои, Космическая фантастика, Любовная космическая фантастика, Любовная фантастика, Бестселлеры, Солодкова Татьяна, Бестселлеры в этом сезоне, Хиты Продаж
Тэги: татьяна солодкова, птицеферма, сильная героиня, тюрьма, любовь, испытания
| Доступный формат книг | FB2, ePub, PDF, MOBI, AZW3 |
| Размер книги | Роман. 20,37 алк |
Эксклюзивные авторы (185)
- появились новые книги
Авторы (904)
Подборки
Комментарии
Свои отзывы и комментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи, купившие данную книгу!
Войти на сайт или зарегистрироваться, если Вы впервые на сайте.
29 дней назад
18.12.2019, 07:18
Солодкова Татьяна Владимировна
> Как же я люблю книги этого автора! Особенно последние - с мрачным антуражем, тяжелыми условиями жизни, совершенно невозможной атмосферой выживания и сохранения человечности в этих условиях! В этом данная книга похожа на "Осколки веры", хотя сюжеты у них разные.
Спасибо большое за отзыв! Только не "осколки", а "Руины веры"
16.12.2019, 15:26
15.12.2019, 19:05
Респект автору и успехов в творчестве!
14.12.2019, 17:35
11.12.2019, 12:58
. Спасибо автору за эмоции, которые сопровождали до последних строк!
11.12.2019, 11:44
10.12.2019, 23:26
Книга интересна во всём: героиня, два года прожившая на планете-тюрьме, где «вроде как» с десяток лет уже «цивилизованное» по максимум общество, а на деле действует все тот же иерархический закон силы (и да, женщинам здесь не сладко, но детальных подробностей здесь не будет), начинает вспоминать, кем она была до этого и понимает, что попала она на планету отнюдь не за преступление, а с какой-то целью. В том числе постепенное возвращение памяти совпадает с высадкой в лагере нового заключённого, который уж очень печётся о ней.
Очень интересные получились герои: Гагара/Эмбер: вначале почти смирившаяся и потерявшая себя, она по кирпичику собирает себя заново, отстраивает свою личность почти что с нуля и я искренне рада была видеть, что в конце она поборола не только демонов Гагары, но и давние страхи Эмбер
Пересмешник: про него так и хочется крикнуть «дайте два!» Столько заботы (ненавязчивой), понимания с полу вздоха, принятия любимого человека со всеми его тараканами и то, что он не сдавался – это настолько покоряет, что даже слов нет! Многие, действительно *многие* другие персонажи произвели неизгладимое впечатление - кого-то безумно жаль, кого-то хотелось бы самолично придушить, но равнодушна я не осталась ни к кому Мне очень понравилась эта книга, и, пожалуй, это единственная книга, про которую я не только говорю «обязательно буду перечитывать!» но и приступаю уже сейчас
10.12.2019, 19:25
Подборки книг
#всказке #ДраконВедьма #КурортныйРоман #ЛитСериал #Наследница #Попаданка #ПродаМастер #СнежнаяСказка #ШармПервойЛюбви #ЭроЛитМоб Hurt/comfort POV Авторские расы Азиатская мифология Академия, школа, институт и т.д. Альтернативная история Ангелы Ассасины Асуры Боги и демиурги Вампиры Ведьмы, ведуньи, травницы, знахарки и т.д. Воры и воровки Герой – ребенок Герой-телохранитель Гномы и дварфы Городское фэнтези Дарк фэнтези Демоны Детектив Джен Домашние животные Драконы Драма Жестокие герои Истории про невест Квест Киберфантастика Кинк Космическая фантастика Космические войны Литдорама Любовная космическая фантастика Любовная фантастика Любовное фэнтези Любовный гарем Любовный треугольник Любовь по принуждению Маги и волшебники Мелодрама Метаморфы Мистика и ужасы Морские приключения Морское фэнтези Некроманты и некромантия Неравные отношения и неравный брак Оборотни Омегаверс Орки Отбор Отношения при разнице в возрасте Пародия Пирамида любви Повседневность Попаданки и попаданцы Преподаватель и ученица Призраки и духи Приключенческое фэнтези Прыжки во времени Путешествия во сне Рабство Редкие расы Свадьбы и браки Светлые эльфы Скандинавский фольклор Славянский фольклор СЛЕШ Смена пола Современный любовный роман Социально-психологическая драма Стёб Стимпанк Темные эльфы, дроу Фамильяры Фанфик Феи и дриады Фейри Феникс Флафф Фэмслеш Фэнтези Европы Чужое тело Эротическая космическая фантастика Эротическая фантастика Эротическое фэнтези
