Исповедь чародейки

К горлу подступала тошнота.
Она не знала, кого ненавидит сильнее — Рудольфа, за то, что тот имеет власть над ней, или себя саму — за то, что позволяет ему иметь такую власть.
По законам северных краёв семья принадлежит мужчине целиком, от и до. Все, кто входит в эту семью: дети, жена или младшая родня. Никто не станет вмешиваться в дела, которые творятся между мужем и женой.
Днём она могла носить имя герцогини Северных земель, но когда наступала ночь, и в дворцовых покоях закрывалась последняя дверь, никакая стража не могла бы ей помочь.
Для герцога, принца Рудольфа, она была женой — и не имело значения то, что Калли унаследовала эти земли, а он лишь пришёл сюда по приказу короля.
Так было уже настолько давно, что иногда Калли казалось, что так было всегда.
Она старательно вылизывала одно яичко за другим, невольно втягивая ноздрями отвратительный запах мускуса и прокисшего пота, пока Рудольф не поставил одну ногу на стоявший сбоку сундук.
— Не останавливайся, — приказал он, — ласкай языком. Ты должна знать своё место, жена.
Калли замешкалась. Так далеко Рудольф не заходил ещё никогда. Но Калли знала, что у его желаний нету границ. Всего секунда колебания — и новый удар обжёг её щёку.
Калли сипло выдохнула и, задержав дыхание, принялась выполнять приказ.

Калли села на кровати.
За окном, заливая призрачным светом заброшенный двор, тускло мерцала луна — кажется, до рассвета оставался ещё час или около того.
Калли перевела взгляд на изъеденный молью полог кровати, и ей показалось, что темнота наступает на неё со всех сторон. А где-то там, в перекрестье теней, ожидает её Он. Рудольф.
Головой она понимала, что попросту сходит с ума. Что Рудольф мёртв и уже никогда не тронет её. Что страхи эти терзают её лишь потому, что она позволяет им жить внутри себя — но никакие доводы разума не помогали. Ей хотелось бежать, не разбирая дороги, и она сбежала бы — если бы знала, куда.
— Спаси меня, Звезда… — прошептала Калли и, уронив лицо на ладони, с трудом подавила душивший её всхлип. Даже здесь, наедине с собой, нельзя было отдавать боли власть над собой.
— Госпожа…
Калли вздрогнула, услышав знакомый голос в тишине, и мгновенно выпрямилась, поняв, что находится в комнате не одна.
— Керве? Откуда ты здесь?
— Да, моя госпожа.
Прошуршали в темноте чужие грубые одеяния, и Калли увидела во мраке лицо слуги. Керве стоял на коленях, подле её кровати, и Калли невольно подумала о том, как давно тот находится здесь и не говорила ли она сама во сне?
Калли облизнула губы.
— Принеси мне попить.
— Простите, госпожа, здесь нет стакана для воды. Станете ли вы пить из моих рук?
Калли издала сухой смешок.
— Они боятся, что я покончу с собой?
— Даже я этого боюсь.
Калли качнула головой.
— Нет. По крайней мере, не сейчас.
Наступила тишина. Каждый думал о своем.
Затем Калли произнесла:
— Керве, я рада, что ты здесь. Не уходи далеко, посиди со мной.
Керве кивнул.
— Попытайтесь уснуть. Завтра будет тяжёлый день.

Уснуть Калли, конечно же, так и не удалось. Она лишь проворочалась с боку на бок, не в силах избавиться от опасений, что Керве сумеет подсмотреть её сны, пока за окном не зарделся рассвет.
— Сколько времени? — спросила она, неподвижными глазами глядя в потолок.
— В третий раз прокричали петухи, и часы на башне пробили восемь раз.
Калли кивнула.
— Четыре часа… — медленно произнесла она. — Прикажи подать воды. Скажи им, что я не утоплюсь.
— Полагаю, они не разрешат мне помогать вам. Сами знаете почему.
Калли поджала губы, но кивнула. Она знала Керве так давно, что казалось, тот сопровождает её всю жизнь, хотя на самом деле Керве посвятили ей, когда тому было двенадцать лет — а самой Калли шестнадцать. Через два года после того, как Рудольф стал её мужем, и жизнь Калли превратилась в Ад.
— Пусть пришлют эту девочку, — сказала она, — она уже видела всё, что могла. А ты… — Калли пощупала скулу, где продолжал наливаться синяк, — скажи, что я отказываюсь появиться на церемонии так. Мне нужна маска или ещё что-нибудь.
Керве вышел, а Калли произнесла в пустоту над собой:
— Четыре часа. Твой план был бесподобен, Калли. Здравствуй, новый день.

И эти четыре часа она провела за туалетным столиком, сначала пытаясь загримировать синяк, потом — прикрыть его волосами. Наконец, бросив гребень на пол и пинком отправив в дальний угол, она взялась за белую фарфоровую маску, скрывавшую пол-лица. Наложила её и поморщилась от боли, но затем завязала шёлковую ленту на затылке и, немного успокоившись, решила:
— Пойду так.
Калли не хотела снова предстать перед публикой поверженной, униженной и покорной. Ей было страшно. Больше всего на свете она не хотела и боялась заключать новый брак, ещё не успев вкусить и одного дня свободы. Снова отдавать себя в руки человека, которому было на неё наплевать. Которого сама она не знала и которому не могла доверять.
И всё же, если выбора не было, оставалось делать то же, что и всегда: хорошую мину при плохой игре. Этому она обучилась с малых лет, и, похоже, ей предстояло играть эту роль до конца своих дней.