Моя история перемен

А ведь это право надо заслужить, его надо добиться, потом и кровью доказав свою состоятельность. А я доказывала? Нет! Ко мне это само пришло, и я имела наглость согласиться на предложенную должность! Чтобы получать здесь аж на полторы тысячи рублей больше, чем на прежнем месте. Верх наглости! А ещё хуже было то, что мы с Анастасией Васильевной имели одинаковые оклады. Издержки штатного расписания, за которые она люто возненавидела меня с первого дня.
Не знаю сколько времени прошло с начала перепалки. Пять минут или весь час… Честно, я бы не удивилась. Кровь несколько раз бросалась мне в лицо, сотрудники офиса заходили в наш кабинет, изумлённо смотрели на безобразную сцену, равнодушно разворачивались и уходили. Всем было не привыкать, и никто не хотел ввязываться в разборки, чтобы потом не иметь проблем по службе. В принципе, никто и не должен был ничего делать. Раз уж я сама не способна постоять за себя, то кому какое дело?
— Что происходит? — вдруг донеслось до моего сознания, и я испуганно вскинула голову в сторону говорившего.
Владимир Валентинович Письменцев — наш директор собственной персоной — стоял в дверях и взирал удивлённым и высокомерным взором на отвратительный спектакль. Это был мужчина в возрасте, подтянутый и всегда очень серьёзный, озабоченный делами завода, но никогда не опускающийся до простых смертных работников вроде меня. Вот и сейчас вопрос он задал скорее Анастасии Васильевне, а не мне. Пусть оклады у нас одинаковые, но в его глазах умудрённая опытом бухгалтерша, просидевшая на этом месте уже лет семь, имела гораздо больший вес, чем молодая женщина двадцати пяти лет от роду в моём лице, не разменявшая и первого года в роли расчётчика зарплаты.
— А вы вот полюбуйтесь на наши кадры, Владимир Валентинович! — вошла в новый раж мегера. — С кем я вынуждена работать! Я дипломированный специалист! На мне вся работа нашего отдела! И мне приходится выслушивать грязные намёки и оскорбления! Я столько всего для неё сделала! Я её всему научила! И эта неблагодарная…
Тут представление перешло в критическую фазу и «прима» бухгалтерии отвернулась, пряча набежавшую слезу, впрочем, дрогнувшим голоском дав понять, что её смертельно и несправедливо обидели.
Директор проникся. Его укоризненного взгляда я не забуду никогда! Вообще, к моменту его прихода меня отполировали уже достаточно, чтобы я признала своё полное фиаско, свою никчёмность и профнепригодность к стезе бухгалтера.
Как всегда в минуты нервного напряжения у меня дико разболелась голова. Сердце словно взбесилось в груди, то отбивая лихой и неритмичный перестук, то пропадая из зоны слышимости совсем. Сказать, что мои руки тряслись — это ничего не сказать. Наверное, и ведра валерьянки маловато выпить после подобного промывания мозгов.
Конечно, в таком состоянии невозможно как-то оправдаться и обелить себя в глазах начальства.
И я не выдержала. Не выдержала его упрекающего выражения лица, его вздёрнутой брови и высокомерной позы. Я не могла терпеть фальшивых подвываний «примы», её противного тоненького голоска, пропитанного несуществующими слезами. Я физически больше оказалась неспособна переносить всю несправедливость ситуации.
Поэтому как-то само собой вышло, что я выскочила из-за стола и выбежала из кабинета, едва не сбив с ног Письменцева. Бежала я через весь офис, захлёбываясь слезами. А это настоящий поток, а не две-три насилу выдавленные слезинки почившей в бухгалтерше театральной примадонны.
Я спряталась в своём убежище. Самом надёжном из всех, что можно отыскать на рабочем месте. Здесь хорошо думалось о смысле бытия или о несправедливости некоторых индивидуумов… Пусть иногда дёргалась дверная ручка, но это быстро проходило, как только становилось ясно, что место занято. И здесь я всегда сидела столько, сколько необходимо. И было достаточно воды, чтобы смыть следы слёз с лица. Жаль, что не с души, ведь там оставались настоящие шрамы.
Туалет радушно распахнул передо мной свои двери. Возможная очередь сюда меня ничуть не смущала. В таком состоянии я не склонна была думать о нуждах окружающих. К тому же в нашем офисе имелась ещё одна комнатка для уединения.
Чтобы хоть немного успокоиться и привести себя в порядок у меня ушло не менее тридцати минут. Лицо всё равно осталось красноватым и припухшим, да и слёзы далеко не ушли. Они твёрдо и нерушимо стояли на страже где-то в районе груди, чтобы чуть что хлынуть новым неослабевающим потоком. Я подозревала, что и голос до сих пор мне не стал окончательно послушен. Что стоит мне заговорить, как он противной дрожью возвестит всем вокруг о моей слабости.
Но я стояла молча и последнее могла только предполагать. Мне казалось, что если я открою рот и произнесу хоть слово, то волшебная тишина моего убежища разрушится, и я буду вынуждена освободить дамскую комнату, которую занимала уже непозволительно долго. Поэтому я просто стояла без движения перед зеркалом и смотрела своему отражению в глаза.
Если бы нас тут было трое, точнее я подозревала, что нас тут на самом деле трое. Я, моё отражение и кто-то третий, самый отстранённый и разумный из нас.