Штормовое безумство. Алисия Квин
Магазин Книги автора Комментарии Похожие книги Предыдущая книга Следующая книга
Я и ты — это больше, чем кто либо. Мы решили, что тоже позволено нам бороться за право на жизнь, и уже причинить вы не сможете боли нам. И пусть порой нас сомнения путают, но знаю, мы справимся со всеми муками.
Первая книга: Скрываясь во тьме. Алисия Квин
Вторая книга:Штормовое безумство. Алисия Квин
Отрывок «Штормовое безумство. Алисия Квин»
ГЛАВА 1. Тот день, в который просыпается магия...
В дымке проходящего величия не видно ничего, совсем ничего, видно только этот самый дым, затмевающий все происходящее, все важное, все нужное, все необходимое, будто бы говоря о том, что главным является оно — это самое величие, которого больше нет, которого больше никогда не будет... Руины прошлого стараются засосать людей в свои объятия, чтобы больше никогда не выпустить, чтобы не дать больше жить настоящим, стремиться к будущему, ведь есть только прошлое, впрочем, и его тоже нет, все это только дым, только дурман, который не дает делать что-то нужное...
Священная Алменская империя располагалась, пожалуй, в самом красивом месте мира. Это было то государство, что успело стать старым уже тогда, когда другие миры только стали зарождаться. Все Великие ордена имели свое начало именно здесь. Все было здесь. Это было даже не государство, это был целый мир, отдельный, с богатейшей историей, с богатейшей культурой, способный быть наставником, способный быть примером, образцом... Впрочем, так считала, скорее всего, только сама Алменская империя. Раздробленная, ослабленная постоянными религиозными походами... Что осталось от того великого государства? Ерин, второй носитель своего имени, новый фактический правитель империи, сидел за столом и перебирал какие-то бумаги. В очередной раз. Так же, как и всегда, в другие дни. Ерин относился к классу Хаут Клир, относился к высшему духовенству. Его отец был в свое время высокопоставленным лицом при главе церкви. Ерин был третьим ребенком в семье, следовательно, он был посвящен религии, служению богам, глупость этой старой традиции не знала границ — духовенства было предостаточно, а людей, занимающихся куда более важными делами, почти не было. Ерин не хотел быть священником, но разве его кто-то слушал? Он был тринадцатилетним мальчиком, когда его привели туда, в храм бога милосердия, чтобы сделать одним из послушников, его никто не слушал, он был почти пустым местом для всех. С той поры прошло больше двадцати лет, и мужчина все чаще чувствовал, что то, чего он с таким трудом добился, становилось для него слишком скучным, слишком обычным, слишком незначительным, добиваться чего-то нового стало еще труднее, но делать это было почти необходимо, чтобы просто не умереть со скуки, которая периодически накатывала на него. Церемонии. Церемонии были слишком скучны, слишком обычны, слишком громоздки, они утомляли, заставляли чувствовать себя измотанным, не давали заниматься чем-то действительно важным и нужным, не давали чувствовать себя достаточно значимым в существовании собственной страны, даже в существовании собственного дома. Всегда быть окруженным золотом, бархатом, шелком... Это утомляло. Утомляло слишком сильно, Ерину было трудно терпеть это.
Он сидел за столом и перебирал бумаги, опять это было связано с церемониями. Клира бесило это. В Алменской империи будто не было ничего, кроме этих церемоний. Не все церковники любили искусство, писатели, музыканты, художники были вынуждены скрываться, голодать, почти забросить дело всей своей жизни. Ерин поднял взгляд на одну из стен своего дворца. Кадеир, этот юный вампир, поистине был мастером своего дела. От его картин недовольство реальностью немного притуплялось, Ерин мог думать о чем-то кроме того, как же ему все надоело...
Мужчина медленно поднялся со своего кресла и вышел из-за стола. Одежда, которую предписывалось носить священнослужителям, была громоздкой, тяжелой, слишком длинной, за нее можно было чем-то зацепиться, рукава были слишком широкими, но сама ткань казалась настолько жесткой, что держать какую-то вещь было почти невозможно, так же одежду эту нужно было постоянно стирать, гладить, подшивать... Ерин не понимал, за какие грехи отдали его родители сюда, точнее, в тот храм, где сейчас мужчина был главным. Вся такая жизнь была мучением для этого человека. Он едва ли мог думать о том, что в его профессии было что-то хорошее.
Из-за двери высунулся мальчик в серой потрепанной одежке. Ерин помнил его. Это был тот слуга, которого его упросила взять какая-то нищенка. По правде говоря, мужчина ни за что бы не взял его на работу: мальчишка был совершенно бесполезен, неуклюж, несговорчив, упрям, постоянно со всеми спорил, никогда не соглашался с замечаниями в свой адрес, даже если они были оправданы... Что же заставило его сделать это тогда? Слезы той женщины? Вряд ли за те двадцать лет службы богам Ерин стал черствым, чужое горе давно не трогало его, отгородиться от остального мира было самым простым — Ерин знал, что ничем помочь не сможет, а сопереживать каждому было выше его сил.
— Я приказывал тебе стучать, прежде чем входишь! — прикрикнул клир. — Высечь тебя, чтобы ты это запомнил?!
Мальчик тотчас покачал головой. В глазах его появился страх, Ерин ждал этого и был доволен такой реакции, все-таки чувствовать свое превосходство было приятно, а над кем, если не над таким, как этот ребенок, мужчина мог вдоволь посмеяться? Слуги верили каждому его слову, каждой его угрозе, и это было неплохо — они исполняли каждый приказ даже тогда, когда Ерин находился в хорошем расположении духа. Мальчишка держал в руках какой-то конверт. Священнослужитель протянул руку, чтобы взять письмо; он был уверен, что пишут именно ему. Кто стал бы писать этому ребенку?! Мальчик замялся, но скоро все же протянул конверт. Ерин быстро открыл письмо. Писал Делюжан, первый министр соседнего королевства. Министр мог бы не ставить столько печатей и подписей. Настолько корявый почерк подделать было просто невозможно, Ерин был уверен в этом. Мальчишка с интересом наблюдал за тем, как клир читал письмо, что от священника не утаилось. Любопытство этого ребенка не было нормальным для человека, выросшего в трущобах, Ерин знал, насколько либо осторожными, либо забитыми были те дети. Мало кто их них осмелился бы так открыто наблюдать за тем, как что-то делает другой человек; большинство из них, если бы и делало это, делало бы это настолько тайно, настолько незаметно, что даже Ерин не смог бы заметить это.
— Как тебя зовут? — поинтересовался клир.
Мальчик удивленно посмотрел на мужчину. Да, этот ребенок совсем не ожидал такого вопроса. Врочем, священник не нарушал ничего, спрашивая это: он имел право знать имя своего слуги, а ведь этот ребенок был его слугой... Мальчик же побледнел и даже вздрогнул, хотя старался сохранять видимое спокойствие. Интересно, не принц ли это Талидский? Младший принц, пропавший за неделю до убийства всей королевской семьи Талидов в тот самый день, когда семья последнего короля была захвачена разъяренными алменами, должен был быть примерно такого же возраста, как и этот ребенок. Ему было двенадцать или тринадцать лет...
— Арлен! — выпалил мальчишка слишком живо и быстро, так, будто только что придумал это имя и решил сказать его, пока его не поймали.
Ерин тяжело вздохнул. Нет, принцем Талидом этого ребенка никак нельзя было назвать. Все-таки Лидан — государство цивилизованное, и принца такого государства обязательно бы обучили хорошим манерам. А этот ребенок... Он был столь же невежлив, как и неуклюж. Да и умел ли он хотя бы читать? Может, клир ошибся, и этот негодный мальчишка действительно из трущоб? Бывают же исключения... Или мальчик все-таки из благородной семьи, но от кого-то скрывается? Или на самом деле Талид? О младшем принце, тринадцатом ребенке короля, не было известно ничего, кроме пола и возраста. Арлен вполне подходил под эти два пункта. Но мало ли на свете мальчишек двенадцати-тринадцати лет?! Да полно! Ерин уверен, что только он сможет перечислить имен тридцать или сорок детей, которые подходили по этим двум пунктам. А если собрать еще несколько человек? Сколько детей они смогут перечислить? Правда, в слуге, называющем себя Арленом, было еще что-то, из-за чего можно было причислить его к той династии. Сочетание очень светлой кожи с очень темными волосами и зелеными глазами. Так выглядели почти все жители государства Лидан, и мало кто в Алменской империи мог этим похвастаться. Все алмены были смуглыми, волосы у них могли быть и светлыми, и темными, но кожа почти ни у кого не была бледной. А зеленых глаз у алменов не встречалось вовсе. Так что лиданцем мальчик был наверняка, но Талидом ли? Арлен... Традиционное алменское имя. Мужчин, мальчиков, стариков с таким именем было предостаточно. Так звали и племянника Ерина. Так звали и нескольких слуг во дворце. Но носил ли этот ребенок на самом деле это имя?
Клир подошел к столу, взял листок бумаги и что-то чиркнул на нем. Слуга даже попробовал чуть-чуть приподняться, чтобы разглядеть, что делает сейчас его господин. Разглядеть не удалось. Ерин постарался встать так, чтобы ребенку не было видно ничего. Не нужно, чтобы кто-то знал, что именно пишет клир первому советнику короля Алана. Не нужно. Это было то, что совсем необязательно знать посторонним. Совсем необязательно.
— Так вот, Арлен, — мужчина решил сделать вид, что не подозревает этого мальчика в принадлежности к Талидам и верит, что ребенка зовут именно так, а не как-нибудь иначе. — Отнеси это в трактир старого Нельсона. Там тебя будет ждать человек. Скажешь ему, что его ждут сегодня ровно в семь вечера ко мне. Ты меня понял?
Мальчик кивнул головой, почти выхватил протянутое ему письмо и выбежал из кабинета Ерина. Мужчина был готов рассмеяться. Этот мальчишка, пожалуй, напоминал ему его брата: тот тоже когда-то был таким. Таким, каким никогда не был Ерин. Таким, чьего поведения клиру никогда было не понять. Совсем другим...
Это было первое служение Ерина по умершему. Клир Леафан взял его в другую страну, туда, где юноша вряд ли мог когда-то побывать. А еще, говорили, тут была разрешена магия... В той семье, куда прибыли тогда Леафан и юный Ерин, умерла девочка. Ребенок лет шести, бледный, изможденный, слишком худой лежал в открытом гробу. Рядом с гробом стоял мальчик примерно такого же возраста, как и эта девочка. Может быть, чуть постарше. Ерин был удивлен тому, что этому ребенку разрешили присутствовать на отпевании — ни ему, ни даже его старшим братьям не дали стоять рядом с гробом, да даже просто хотя бы стоять, на похоронах тети Элин.
Леафан просил Ерина подойти к умершей и прочитать над ней три отпускающие молитвы: Адиус, Рэлид и Нарид. Эти молитвы звучали над телом каждого человека, покинувшего этот мир, но Ерину впервые доверялось читать это. Он не был клиром. Он не был даже арином. Пока еще не был. А как ему хотелось стать клиром, это... До звания клира добирались немногие. Быть почти главой церкви, чуть-чуть не достигать этого, быть в шаге от этого... Клиру могла быть доверена целая страна. Он мог быть главой церкви в целой стране. Перечислять то, что он мог быть лицом церкви в каком-то из городов, было излишним. Ерин хотел стать клиром. Или хотя бы арином. Просто быть рядом, видеть это все, стремиться к большему, высшему, совершенному... В совершенстве и милосердии богов юноша не сомневался никогда. Религия уже три года была частью его жизни, частью, которую никак нельзя было отделить. И сегодня Ерин разрывался между той скорбью, той жалостью к этой несчастной девочке, лежавшей сейчас перед ним, и перед радостью из-за того, что ему впервые доверили сделать что-то серьезное. Юноша всегда был прилежным учеником Духовного училища, он был готов сделать все, что было в его силах, и то, чего в его силах не было, он часами корпел над книгами тогда, когда все его соученики бежали купаться на речку, гонять во двор мяч или еще куда, чтобы поразвлечься, он был готов делать все, что только было возможно, для того, чтобы не опозорить своих родителей, чтобы быть достойным своего имени, чтобы быть достойным своего учебного заведения. Шестнадцатилетнему выпускнику училища нравилась вся та строгая пышность, сопровождающая богослужения, иногда доходящая до абсурда, бывшая будто бы какой-то высшей силой.
— Не подходи! — воскликнул мальчик, когда увидел, что Ерин хочет подойти поближе.
В голосе ребенка не было страха, так что можно было смело исключать вероятность того, что мальчик просто боялся. В голосе этого мальчика было только такое недовольство происходящим, что Ерину даже захотелось отругать его за всю ту циничность, за все то неуважение к богам и церкви, за... все... Ерину не нравился этот ребенок. Этот ребенок был отражением того высокого строгого мужчины, встретившего юношу и клира Леафана полчаса назад.
— Я должен подойти, — сказал Ерин, стараясь говорить как можно спокойнее. — Я должен прочитать молитвы над твоей сестрой. Ты же не хочешь, чтобы боги сердились на нас, нет?
Мальчик зло посмотрел на него. Пожалуй, от этого взгляда бросало в дрожь еще больше, нежели от совершенно безразличного голоса его папаши или рыданий матери этих двоих детей. Женщина рыдала. У Ерина сжималось сердце от этих слез. Но и отец, и брат этой девочки были абсолютно спокойны и... равнодушны к этому горю.
— Боги не будут сердиться, — уверенно сказал мальчик.
Ерин, воспользовавшись моментом, подошел поближе. Лицо девочки, лежавшей в гробу, было перекошено маской необъяснимого ужаса, ужаса, которого молодой церковник никак не мог понять. Чего так испугалась эта девочка? И чем она болела? Дети не умирают просто так. Отчего же умер этот ребенок? И почему ее отец и брат так холодно, почти цинично относятся к ее смерти? Почему мальчик не хочет, чтобы над телом его сестры прозвучали молитвы? В этом доме возникало слишком много этих «почему», и Ерину совсем не нравилось это.
— И почему ты так считаешь, можно узнать? — поинтересовался церковник.
Мальчик склонил голову набок и внимательно посмотрел на Ерина. Настолько внимательно, что юноше на мгновенье показалось, что этот ребенок хочет прочитать всю душу, все воспоминания, все мысли и эмоции, которые были у молодого церковника. Этот мальчик ненавидел его, Ерин буквально чувствовал это. Но за что именно?
— Богов нет. Как они будут сердиться, если их нет? — сказал ребенок.
Клир не слишком хорошо чувствовал себя: в последнее время у него постоянно болела спина, наверное, сказывалась травма, полученная им в одном из религиозных походов. Ерин, если быть честным, уже и сам не верил в тех, кому служил всю свою жизнь. Ему было шестнадцать, когда он захотел доказать одному ребенку, что боги существуют. Ему было семнадцать, когда он был готов кусать себя за локти, потому что никаких доказательств у него не было. Ему было восемнадцать, когда он начал сомневаться в существовании тех, в кого он всю свою жизнь верил. Ему было девятнадцать, когда он уже не мог просто верить. С тем мальчиком он после еще встречался. Этому ребенку было не с кем просто поговорить, он был заперт один в огромном отцовском доме, прислуга же не особенно хотела общаться с ним, а Ерину нужно было выговориться. Он уже тогда начал уставать быть идеальным сыном, идеальным учеником... Это было слишком утомительно, слишком скучно, слишком обыденно. Ерин ненавидел тех, кто заставил его быть таким, и прежде всего он ненавидел себя: быть идеальным порой было даже унизительным.
Тот ребенок слушал и почти всегда молчал. Молчал со странным для своего возраста спокойствием, со странной для своего возраста важностью, со странным для своего возраста пониманием всего на свете. А если этот мальчик начинал говорить, Ерину хотелось поскорее закрыть уши, не слышать его слов, не думать о том, что он говорит. Мальчик не умел говорить иначе, как судить. Судить о чем-то, о ком-то, кого-то. Он не умел говорить о чем-то хорошо. Разве что о своей сестренке Мари, которую, оказывается, тогда и приехали отпевать клир Леафан и юный Ерин, только о ней он мог говорить часами, говорить только хорошее... А еще этот ребенок ненавидел зеркала. Ни одного из них в этом огромном доме Ерин припомнить не мог. И с каждым годом слова мальчика обо всем, что не касалось Мари, становились все резче. А потом, Ерину тогда было уже двадцать шесть и он уже два года как получил должность реора при клире Роуде, речи этого ребенка вдруг стали смягчаться, правда, как заметил тогда реор, глаза его так же, как и раньше, на все смотрели зло, напряженно, настороженно. Жесты, походка, привычки — все осталось точно таким же. В двадцать семь Ерин получил должность арина, а в двадцать восемь — клира.
Пожалуй, он был самым молодым священником такого ранга, хоть, наверное, и жалел об этом. Иногда мужчине казалось, что лучше бы он стал военным, как его брат Йозеф, или чиновником, как его брат Ганс. Но отец с самого рождения готовил третьего сына к церковной службе. Даже имя ему дали такое. Когда Йозеф и Ганс играли в саду, Ерин должен был учить грамматику, математику, древние языки и логику, играть на фортепиано и скрипке, заучивать наизусть огромные церковные стихи. У Ерина были еще младшие брат и сестра, но им тоже не приходилось заниматься столько, как и ему. Но до какого-то момента он был абсолютно всем доволен. Ерину нравилось учиться, ему нравилось, что его всегда всем ставили в пример, ему нравилось быть примером для подражания, хоть, наверное, таковым его считали разве что учителя: другие студенты училища ненавидели его.
В кабинет Ерина вошел высокий худой человек в военной форме. Он кивком поздоровался с клиром и улыбнулся. Ерин тоже поздоровался с ним и жестом пригласил присесть. Кабинет церковника был довольно просторным и даже уютным, вполне возможно из-за того, что был уже достаточно обжитым и не являлся таким роскошным, как кабинет господина Делюжана.
— И как поживает мой брат Георг? — поинтересовался у гостя Ерин.
Тот усмехнулся, усмехнулся так, как было свойственно, пожалуй, только ему, во всяком случае, из окружения клира. Пожалуй, не стоило спрашивать это так сразу, но Ерин слишком давно не видел своего беспокойного младшего братца, которому было разрешено отправиться в совсем другое государство.
— Как всегда: ест, пьет, веселится. За мой счет, разумеется. Ты же не думаешь, что Горацию с его потребностями в развлечениях может хватить тех денег, которые ему присылают ваши родители?
Клир вздрогнул. Разгульный образ жизни братьев и сестры всегда был больной темой для него. Возможно, именно потому, что ему самому вести подобный образ жизни было запрещено. Да что там говорить! Ему было запрещено даже просто быть таким же примерным семьянином, каким был его отец! А Йозефу, Гансу, Горацию, даже его сестре Лизе было разрешено практически все. Еще в детстве они все свободное время проводили на улице, играя друг с другом — правда, в основном Йозеф играл вместе с Гансом, а Гораций — с Лизой из-за разнице в возрасте — и другими детьми, когда Ерин был обязан заниматься учебой. Учиться, учиться не переставая, всегда — этого требовал от своего третьего ребенка их отец. И Ерин, как самый послушный и спокойный из детей, никогда даже не пытался сопротивляться.
— Так вот, почему я, собственно, и напросился в ту командировку, в которую меня послал наш многоуважаемый господин Делюжан, — продолжил Георг. — Я скоро женюсь. На прелестной девушке, кстати. Ее зовут Анна. Проведешь обряд венчания?
Ерин удивленно посмотрел на давнего знакомого. Насколько тот помнил, граф Георг Хоффман никогда не собирался связывать с кем-то свою жизнь. К тому же граф был достаточно богат и влиятелен, так что вряд ли он согласился на этот брак потому, что что-то хотел от него получить. Или хотел? Может, наследника? Просто не хотел, чтобы ребенок был бастардом, и поэтому решил скрепить свой союз с девушкой какими-то бумагами...
— На моей сестре, помнится, ты жениться не захотел, — улыбаясь, напомнил Ерин.
Георг расхохотался. Жениться на Лизе... На Лизе, этой полноватой рыжей девушке, не слишком красивой, не слишком умной, очень болтливой, не умеющей замолчать вовремя, постоянно несущей какую-то ахинею... Пожалуй, так пошутить мог только ее старший брат, Ерин. Впрочем, кому как не ему помнить ту сумасшедшую недельку, когда Хоффман гостил в доме Бейнотов! Гораций изо всех сил старался изобразить из себя примерного ребенка, Йозеф — сделать вид, что он вообще никого не видит и не слышит, а Ганс — изобразить примерного хозяина. Лиза из себя не старалась изобразить никого. Она просто нагло лезла к Хоффману, наплевав на элементарные правила приличия. Пожалуй, в другой раз Георг сам бы посмеялся на такой ситуацией, но не в случае с Лизой.
— Что ты! — сквозь смех произнес граф. — Я твоей сестрицы не достоин! Пусть ищет такого же жениха, как она сама!
Ерин сам засмеялся. Сестру, если говорить честно, он не слишком любил. Та, единственная дочь, младший ребенок, была слишком избалованна: мать и отец в ней души не чаяли. К тому же он сам прекрасно помнил ту неделю. Наверное, стоило Горацию отказать в просьбе привести "одного гостя".
— Сдается мне, граф, что вы мою сестру недолюбливаете! — изо всех сил стараясь не расхохотаться, произнес клир абсолютно серьезным голосом.
Хоффман уже фыркнул, в мгновение позабыв о правилах этикета. Что же... Значит, знакомство с Лизой пошло ему даже на пользу. Граф редко смеялся. И уж точно редко смеялся так открыто. А воспоминания о Лизе...
— Что вы, ваше Высокопреосвященство! — наигранно-рассерженно воскликнул Георг. — Но смею заметить, что ваша многоуважаемая сестра домогалась до меня не хуже всем известной Алесии Хайнтс!
Про Алесию Ерин был наслышан. Если честно, особа не из приятных. Эта девушка не нравилась ему. Мисс Хайнтс обладала и красотой, и обаянием, и богатством, но при этом имела не самые лучшие характер и репутацию. К тому же Алесия была страшно заносчивой, когда общалась с ним, а Ерину — впрочем, как и любому уважающему себя человеку — это было не слишком приятно, хоть он и считал ее существом не очень достойным каких-либо эмоций, кроме презрения. А Хоффман хохотал. Впрочем, наверное, он нашел вполне достойное сравнение для Лизы. Правда, даже Ерин замечал это, Алесия выгодно отличалась от его сестры. Хотя бы тем, что мисс Хайнтс была крупным игроком, смелым, предприимчивым, одаренным природой, когда мисс Бейнот не была почти никем, она отличалась чрезвычайной трусливостью и даже глупостью. Ерин чувствовал, как ему хотелось познакомиться с той Анной, про которую говорил ему граф. Кем была эта особа? Чем она отличалась от Лизы и Алесии?
ГЛАВА 2. Другая Мария
Своды храма будто бы давили на нее, она не могла понять, что с ней происходило. Впервые в ее жизни молиться было так тяжело. Привычные слова давались с огромным трудом, а самой девушке казалось, что боги не слышат ее. Впервые это ощущалось так остро. Одиночество. Страх. Отчаянье. Впервые в жизни она чувствовала это так сильно. Она не могла ничего поделать с собой. Церковный хор продолжал петь, продолжал, но, хоть девушка и пыталась вслушаться в пение, она не могла различить ни слова. Будто не слышала. С каждой минутой казалось, что все, еще чуть-чуть — и не разрыдаться прямо тут будет невозможно. Девушка стояла в храме, но молиться не могла. Раньше она всегда чувствовала, как ей становилось лучше, стоило только прийти сюда, постоять здесь, послушать пение хора, игру органиста... Раньше, но не сейчас. Привычное и любимое платье казалось неудобным, а все вокруг — настолько раздражающим, что девушке невольно становилось страшно. Она раньше никогда не была такой. Никогда. Слезы просились наружу, но девушка не могла позволить себе дать им волю. Видеть, как отец с каждым днем отдаляется от матери, было невыносимо больно, особенно больно было осознавать то, что сделать ничего уже невозможно. Если бы только мать могла подарить ему сына! Если бы... А теперь уже ничего нельзя сделать. Развод. Мать девушки, королева Рэйна, теперь уже не была женой ее отца, короля Джона. Не была. Точнее, уже практически не была. Оставалось только чуть-чуть подождать, чтобы все, что было до этого развода, осталось в прошлом. Счастливая, безоблачная жизнь... А усталое, но спокойное лицо матери Марии теперь никогда не увидеть. Никогда. Королева Рэйна отправлялась в монастырь, откуда ей больше не вернуться сюда, в уже ставший родным дворец. Церковный хор пел, и от этих, таких родных, звуков девушке хотелось рыдать. Завтра все станет совсем по-другому: мать навсегда уедет, и Марии больше никогда не увидеть ее. Сегодня ее мать в последний раз переговорит с отцом. Клир Ерин должен был сегодня исповедать женщину перед тем, как она перестанет быть королевой, и принцессе Марии хотелось сначала поговорить с этим священником: быть может, он мог как-то помочь ей. Девушка едва держалась на ногах от напряжения и слез, переполнявших и душивших ее. Двадцать шесть лет брака — мать говорила Марии, что именно столько они прожили вместе с королем, — разве могло это все быть зря? На бракоразводном процессе завтра будет присутствовать и принцесса. Разве это не было больно? Вот подходит очередь Марии, и она проходит в келью к клиру Ерину. До этого к священнику подходили знатные лорды и леди, обычно принцесса вместе с родителями вставала в самом начале, но сейчас... Сейчас хотелось просто слиться с толпой и не чувствовать того, что переполняло Марию в этот момент.
Казалось, увидев девушку, клир вовсе не удивился. Он будто ждал ее. Священник подошел к принцессе и внимательно посмотрел на нее. Марии хотелось разрыдаться: раньше она не слишком любила господина Ерина, но сейчас... Он был, пожалуй, единственным человеком, способным помочь ей... Девушка подошла ближе, кое-как, на абсолютно негнущихся ногах, сделала реверанс. Клир Ерин только слабо улыбнулся и сел в кресло, находившееся неподалеку.
— Что случилось у вас, леди Мэри? — устало произнес мужчина.
Девушка чувствовала, что ему до ее проблем дела нет. Клир смотрел на нее равнодушно, он вряд ли понимал, что это такое — знать, что вот-вот того счастья, которым ты постоянно был окружен, не станет. Ерин был равнодушен к ее горю, Мария была бы куда больше рада видеть сегодня на его месте клира Леафана или хотя бы реора Томаса: тем, может быть, и было так же все равно, что с ней случится, но они этого не показывали, за что она была им очень благодарна. Принцесса присела на краешек стула, поставленного напротив кресла, где сидел теперь клир Ерин. Мужчина молчал. Сначала девушка надеялась, что он что-то скажет: он не мог не знать того, что происходило сейчас между королем и королевой. Но священник молчал.
— Клир... — бормочет Мария, не дождавшись ответа. — Клир, я...
Мужчина бросает на нее тяжелый взгляд, девушка даже вздрагивает от этого; она с каждым мгновеньем чувствует себя все более беспомощной, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Принцесса готова уже разрыдаться. Плевать на этикет! Плевать на ее положение в обществе! Тем более когда этого положения уже почти не осталось, что может теперь ее останавливать от этого? Разве что равнодушное лицо клира Ерина.
— Вам не стоит оставаться здесь на время развода. Вы слишком устали. Да и вашим родителям будет спокойнее, если вас здесь не будет, — так же устало произносит священник.
Мария вздрагивает от неожиданности, когда клир поднимается с кресла и медленно подходит к подоконнику. Только сейчас она замечает, что на руке этого человека остался шрам от давнего ожога, а сам он хромает. Когда-то мама принцессы, королева Рэйна, говорила о том, что этот мужчина прошел несколько религиозных войн, сражаясь наравне с рыцарями, что не раз был ранен, что находился рядом с предыдущим главой церкви в день его гибели. Королева уважала этого человека, и Мария понимала, что сама просто обязана быть почтительной с ним, но... Отчего-то это не всегда выходило. Мужчина всегда был резким, холодным, безразличным ко всему...
— Ваше Высокопреосвященство, я не думаю, что это хорошая идея, — бормочет Мария. — Я хочу быть рядом с мамой, когда...
Клир снова строго смотрит на нее. Девушка не любит его, не любит, хоть он, возможно, и не такой плохой человек, как ей всегда казалось раньше, нет, он даже хороший человек, но... Принцесса Мария не могла пересилить себя, не могла начать относиться к нему хоть сколько-то лучше. Ерин всегда был уставшим. Всегда. Конечно, на него было взвалено работы куда больше, чем на реора Томаса или даже на клира Леафана, но почему он никогда не улыбался? Мария не могла вспомнить ни одного дня, когда этот священник улыбался. Он всегда был мрачен, спокоен, редко говорил что-то, не любил присутствовать на особых празднествах, вел почти затворнический образ жизни, одевался в темную одежду, зашторивал гардины в келье исповедания... Принцессе казалось, что это слишком. Мама всегда говорила ей, что реоры, арины, клиры — высшее духовенство — люди, особенно чистые душой, приближенные к богам, всегда готовые прийти на помощь, дать совет... Клир Ерин вовсе не вписывался в представления Марии о священниках. Он, конечно, строго соблюдал все обряды, посты, молился ровно три часа в день, помимо богослужений, как и было предписано в уставе, никогда не позволял себе присаживаться на службах, что делали почти все; Мария однажды случайно увидела процесс богослужения с балкона с другой стороны церкви, там обычно стоял хор, и никто другой туда не допускался, но в тот раз девушке повезло, и она смогла наблюдать за службой оттуда, и мужчина ни разу не присел за эти пять часов — так предписывал устав, — и, наверное, в этом не было бы ничего удивительного, если бы остальные: клир Леафан, клир Реньям, арин Людвиг, арин Сэмил, реор Томас и реор Никодим — не позволяли себе этого; так же Ерин никогда не позволял себе пить вина, находиться за пределами храма больше положенного, имел только один кабинет и довольствовался небольшим именьицем в Священной Алменской империи, небольшим дворцом — впрочем, это здание и дворцом нельзя было назвать — в городе Алмене и небольшой комнаткой в гостинице в тех странах, куда приезжал, только тем, что разрешалось по тому же уставу; принцесса Мария по настоянию матери учила его наизусть, так что вполне могла знать это; клир не пользовался роскошными экипажами, он много читал, почитал искусство, в частности живопись и поэзию. А еще у клира почти не было слуг, что тоже было странно.
В комнату вбежал мальчик, по виду ему было лет тринадцать, не больше. Мария ахнула от испуга и резко вскочила со стула: в келью для исповедания нельзя было входить никому постороннему, пока не подойдет очередь. Принцесса сама сегодня отстояла три часа для того, чтобы попасть сюда, а этот мальчишка... Девушке было обидно видеть его здесь. Она не хотела его видеть. Клир повернулся и тяжело вздохнул.
— Арлен! — строго окликнул он мальчика, который вдруг побледнел и на всякий случай сделал шаг назад. — Арлен! Сколько раз тебе можно говорить, чтобы ты стучал перед тем, как войти? Угадай, что с тобой случится, когда я к тебе подойду и схвачу тебя за ворот?
Мальчик сделал еще шаг назад. Дверь была не заперта: он сам не успел ее захлопнуть после того, как вошел, так что путь к отступлению был открыт. Мария пораженно следила за этим ребенком. Он был совсем не таким, какими были все слуги. Во всяком случае, казался вовсе не таким.
— Ничего, клир Ерин! — заверил мужчину мальчишка. — Я быстро бегаю, а у вас больная спина!
Клир Ерин и принцесса Мария охнули почти одновременно, а Арлен поспешил скрыться из виду, дабы его хозяин не исполнил давнюю угрозу и не высек его за непослушание. У клира жилось совсем неплохо; Арлен был рад тому, что та женщина, которая хотела ему помочь, решила отправиться именно к господину Ерину Бейноту, а не к кому-нибудь другому. По крайней мере, тот никогда не исполнял своих обещаний по части наказаний. Стоило мальчику однажды исполнить приказание, которое он постоянно нарушал, и потом снова его нарушить, снова повторялись угрозы. А еще клир имел привычку спускать слуге оплошности по десять разом. И за то время, которое он находился в услужении у священника, его ни разу не наказали. Разве что один раз клир его долго ругал, но разве это можно было считать наказанием? Его не лишали денег, не лишали обедов, которые были бесплатными для слуг в этом доме, ни разу не секли, хотя, наверное, другой хозяин уже давно наказал бы нерадивого мальчишку, а клир Ерин терпел. Правда, сейчас Арлен уже не был уверен, что выходка сойдет ему с рук: он оскорбил духовное лицо, вдобавок оскорбил в присутствии некой знатной особы. Наверняка этого не будет терпеть даже такой терпеливый человек, как клир. Мальчик был почти уверен в этом.
— Арлен! Арлен! — услышал слуга строгий голос господина Ерина.
В голове промелькнула невеселая мысль о том, что вот теперь ему, Арлену, точно не отвертеться от наказания. Эх! Недолго же мальчишке удалось избегать заслуженной кары. Впрочем, так ли уж недолго? Но, учитывая характер клира, можно было говорить об этом спокойно, не кривя душой. Ерин не был тем человеком, который быстро выходил из себя, но, как оказалось, даже его вполне возможно было вывести из состояния спокойствия. Арлену это оказалось по силам. Впрочем, мальчик сам был виноват в том, что его ожидает в ближайшем будущем. Он остановился посередине лестницы и замер в ожидании кары, которая должна вот-вот настигнуть его.
— Арлен... — тяжело вздохнул клир, когда схватил мальчика за руку. — Арлен! Ты же понимаешь, что должен попросить прощения у принцессы Марии, не так ли?
Мужчина тяжело дышал от быстрого бега, и мальчик не совсем понял, почему он еще не получил хотя бы подзатыльник. Даже отец Арлена за подобное уже давно бы наказал его, если бы матери не оказалось рядом.
Клир тяжело дышал от быстрого бега. У него адски болела спина, и он уже сам был не рад, что решился пуститься в погоню за этим мелким наглецом. Мальчик уже смотрел в пол, как бы извиняясь за произошедшее.
За столом сидят знатные лорды и леди, но маленькая девочка не боится находиться среди них: она дочь короля и королевы. Кто может сказать что-то плохое о ней, не расплатившись за это головой? Правильно, никто. Мария чувствовала себя лучшей, любимой, признанной. Ее мать — лучшая королева на свете, а отец — лучший король. Что еще может быть у шестилетней девочки? Ей кланяются самые знатные лорды, а отец с матерью лишь улыбаются. Правда, мама как-то говорила, что не стоит внушать принцессе гордость за свое происхождение, на что отец снисходительно улыбнулся и поднял Марию на руки. Девочка счастлива. Она прекрасно знает, что ее обожают родители, боготворят подданные, а сама она является, как говорят все, самым очаровательным ребенком на земле.
— Ваше Высочество! — подходит к принцессе Леон Крайн, один из лордов, которые постоянно наведываются в королевский дворец. — Могу ли я пригласить вас на танец?
Девочка вопросительно смотрит на отца, тот кивает. Мария почти взвизгивает от радости: она будет танцевать прямо как взрослая! Королева Рэйна качает головой, но улыбается, так что можно не беспокоиться: мама ругаться не будет. Принцесса важно протягивает руку, лорд Крайн осторожно берет ее и ведет в центр зала. Малышка старается вышагивать как можно важнее, чинно, так, будто бы она — это ее мама, величественная королева Рэйна.
Мария делает реверанс, и весь двор начинает улыбаться. Принцесса важно смотрит на знатных лордов и леди. Ведь она, только она — наследница престола, очаровательная малышка Мэри. Разве может кто-то говорить, что она не достойна купаться во внимании всей этой знати? Король Джон смотрит на дочь и улыбается. Мария чувствует себя увереннее.
— Вы так прелестно танцуете, Ваше Высочество! — слышит девочка после танца почти от каждого взрослого. — Вы так хороши! Вы так очаровательны!
Мария делает очередной реверанс и улыбается. Она чувствует себя королевой бала. Она чувствует себя лучшей в этом зале. Она — принцесса, она навсегда останется любимым ребенком родителей, если, конечно, мама родит еще одного ребеночка, а если не родит... Тогда ей будет и лучше! Она точно останется единственной!
Королева Рэйна улыбается, глядя на дочь. Когда-то Рэйна сама была такой. И могла не беспокоиться о завтрашнем дне, могла не плакать ночами, понимая, где проводит свободное время дорогой супруг, могла не молиться богам о том, чтобы никто из любовниц Джона не родил ему сына, могла не переживать о том, что скоро, возможно, королевой она уже не будет... Марии шесть лет, и она самый счастливый ребенок на свете. И Рэйна не знает, что будет лучше — если Мэри уже сейчас начнет потихоньку понимать свое шаткое положение или если девочка подольше будет оставаться в неведении. Королева вздыхает. Не стоит думать о плохом сейчас: Джон и Мария рады этому балу, значит, стоит радоваться и ей, королеве, которая едва может говорить о том, что ее положение при дворе устойчивое. Она вообще не может что-либо говорить наверняка.
Рэйна снова вздыхает. Стоит улыбаться и делать вид, что она не видит похождений своего мужа. Так ее положение при дворе будет наиболее безопасным. Говорить что-либо о гордости уже не приходится.
Арлен стоит перед принцессой и извиняется перед ней за свое поведение, клир же только усмехается. Если честно, мальчик не совсем понимает, почему с ним поступили так мягко, хотя подозревает, что это только из-за нехватки времени. Принцесса Мария внимательно слушает извинения слуги и кивает головой. Она тоже не совсем понимает поведения клира. Лицо того выглядит скорее уставшим и лишь немного раздраженным. Мария была уверена в том, что слуге не поздоровится. Правда, ей все же казалось, что Ерин вряд ли оставит это происшествие безнаказанным, когда вернется в Алменскую империю. Арлен стоит перед принцессой и извиняется, по правде говоря, он уже не знает, что сказать — весь словарный запас исчерпан, а клир Ерин еще не сказал, что уже достаточно. Арлен правда не знает, что еще сказать. Он вопросительно смотрит на мужчину, и тот вздыхает и качает головой.
— Иди отсюда! — произносит клир и выдворяет мальчишку из комнаты. — Надеюсь, Ваше Высочество, вы получили достаточно извинений от моего слуги?
Принцесса не понимает вопроса. Причем тут это? Этот мальчишка оскорбил господина Ерина, а вовсе не ее, она не совсем понимает и то, для чего священник заставил извиняться перед ней этого ребенка. Она не понимает... Мария робко улыбается, скорее просто потому, что так надо, нежели потому, что ей действительно хочется улыбаться. Клир смотрит на нее внимательно, будто пытаясь прочитать все ее мысли, и от этого девушке не по себе. Хотя она должна была привыкнуть к таким взглядам. Но Ерин смотрит по-особенному. Он в разы умнее многих лордов и леди, он в разы мрачнее, хотя, как почему-то теперь кажется принцессе, и в разы честнее. Он другой. Он не тот, кого привыкла видеть девушка. И его вопросы всегда застают ее врасплох.
— Почему вы спрашиваете? — удивляется принцесса.
Клир смотрит на нее еще внимательнее. Мария сама готова ругать себя за то, что спросила это. Возможно, скажи она что-то другое, она бы смогла избежать такого пристального взгляда. Девушка не знает, удивлен ли Ерин ее вопросу — ему всегда хорошо удавалось скрывать свои чувства и эмоции. Принцесса уже хочет забрать свой вопрос обратно, сделать так, чтобы она и не произносила его никогда.
— Не хочу огласки, — произносит клир Ерин холодно. — Ненавижу сечь своих слуг. Особенно таких идиотов, как этот ребенок.
Девушка не понимает, к чему тогда это все? Она никогда не ябедничала! Никогда! Мама говорила, что делать так не слишком хорошо, и Мария всегда слушалась ее. Разве она кому-нибудь рассказала бы? Она прекрасно понимает, в какое неловкое положение она поставит этим клира Ерина, учитывая его звание, она прекрасно понимает, что это должно оставаться в пределах только этой кельи, и никто больше этого знать не должен. Она прекрасно знает... Мария удивленно смотрит на клира. Тот молчит. Правда, через мгновение он уже снова хочет что-то сказать, но не дает словам вырваться наружу. Хотела бы принцесса быть такой же холодной и бесстрастной, как он. Хотела бы... Осознание того, что господин Ерин просто не хочет наказывать этого мальчишку, приходит внезапно. Девушка правда не понимает. Не понимает! Клир всегда казался ей человеком даже жестоким, почему он не хотел наказывать этого Арлена, если тот действительно был виноват? Любой, даже такой добрый человек, как клир Леафан, наказал бы этого наглеца. И был бы прав. Почему же тогда господин Ерин этого делать не собирался? Мария старается выглядеть как можно более спокойной и не показывать свое удивление. Господин Бейнот вряд ли хочет сейчас слышать лишние вопросы. В голове девушки вдруг возникает мысль о том, что и она сама, хоть и считала клира только что человеком, не проявляющим милосердие, вряд ли бы стала терпеть к себе такое отношении. И почему этот ребенок не боялся клира Ерина?
Мария забывает, где она находится, думая об этом. Она забывает, что рядом с ней стоит человек, что он ждет ответа, ждет ответа от нее... Принцесса может думать только об этой ситуации. Теперь отчего-то она забывает и про то, зачем именно пришла сюда. Ее боль, мысли о горе, об ее горе, отступают на задний план, она отвлекается от них...
— Миледи? — спрашивает клир Ерин, когда понимает, что ответа он может и не дождаться.
Девушка не совсем понимает, что именно она должна ответить. Все это касается только клира, а она просто оказалась не в том месте и не в то время. Разве могла она судить этого мальчишку? Мама всегда говорила, что, хоть Мария и будущая королева, она не имеет права указывать знатным лордам и леди, как именно тем стоит обращаться со своими слугами.
Мария встает и делает реверанс. Это движение привычно для нее, она уже и сама не замечает мгновений, когда делает его. Ее учили танцевать, учили вести себя в обществе, учили всегда быть вежливой и милой, она должна быть самим совершенством, самим очарованием. Потому что она не просто леди, она — принцесса, будущая королева. Разве она имеет право быть несовершенной?
— Да, Ваше Высокопреосвященство? — спрашивает принцесса в ответ и тут же добавляет. — Это ваш слуга, и я не имею никакого права вмешиваться в ваши дела.
Клир кивает, и девушка понимает: это именно то, что он хотел услышать от нее сейчас. И она рада этому, ведь теперь, скорее всего, задавать лишних вопросов он не будет. Девушка не хочет слышать лишних вопросов. Она вдруг вспоминает про то, для чего именно она здесь, и отчаянье снова завладевает ею. Развод. Еще чуть-чуть, и все. Она более не принцесса Мария, не любимая дочь короля Джона и королевы Рэйны, а незаконнорожденная. Отец объявит ее бастардом, и от этого становится только больнее. Вся ее жизнь будто летит к чертям. И Марии не остается ничего, кроме как просто сидеть и наблюдать за этим, тихонько утирая слезы, когда вся ее жизнь рушится, когда все, что она знала, любила, уходит в небытие. Клир Ерин подходит к ней ближе и смотрит прямо в глаза.
— Вам не стоит оставаться здесь на время бракоразводного процесса ваших родителей. Вы и так слишком переутомлены и расстроены этим событием, — произносит мужчина мягко, но настойчиво.
Мария подносит платок к лицу и утирает слезы, вдруг навернувшиеся ей на глаза. Принцесса не понимает, как так вышло, что она заплакала прямо здесь, ведь ей так не хотелось плакать при этом человеке... Зачем он сказал это? Она только успела чуть-чуть отвлечься от своих мыслей.
— Их брак не спасти? Церковь же может запретить развод? — спрашивает девушка, еще лелея последнюю надежду.
Клир качает головой, шепчет, что так лучше для самой королевы, если она хочет остаться в живых, и Мария, слыша это, уже совсем не может сдержать рыданий, она бросается на шею этому человеку и начинает рассказывать все, что беспокоило ее уже давно, начинает говорить о том, на что она еще надеялась, чего еще хотела... Отец хотел развода, и он является королем, никто не вправе запретить ему. Мария плачет. Клир Ерин проводит рукой по ее волосам и говорит что-то о том, что новую королеву народ все равн, не полюбит так, как Рэйну, что совсем необязательно новая жена родит королю наследника... Мария почти не может слушать... Она только плачет, понимая, что последняя ее надежда на спасения брака родителей разрушена, разбита...
ГЛАВА 3. Прибытие в "Погибший" город
Мария сидела в карете напротив Хоффмана, тот что-то говорил ей, она едва ли могла слышать это, понимать это. Если говорить честно, ей просто хотелось спать. Граф вытащил ее и Мердофа из гостиницы в шесть утра, даже не предупредив о столь ранней, и весьма утомительной, поездке заранее. Раньше он всегда говорил о таких вещах, хотя бы, за день, но в этот раз... Граф что-то говорил, но Мария даже не пыталась слушать его, только кивала, как только слышала в его голосе вопросительные нотки, девушке хотелось спать, и остальное для нее сейчас казалось настолько маловажным, что даже вникать в это не хотелось. Мердоф сидел рядом и просто спал, совершенно не стесняясь присутствия в карете Хоффмана и Марии. Девушка, возможно, в шутку возмутилась бы этим фактом, но сейчас ей самой так хотелось спать, что все, кроме этого, уходило на второй план. Принцесса сама клевала носом, так что обвинять сейчас Айстеча в том, что он заснул здесь, было бы просто глупостью.
А за окном мелькают деревья, которые они проезжают. Деревья. Такие же, точно такие же, как и в ее мире. На Земле. От этого становится грустно. Ее мир там. Там, а вовсе не здесь, и она, как все люди на свете, тянется к дому, к тому месту, которое ей является родным. Девушка смотрит в окно и понимает, что не стоило ей ввязываться во все это, не стоило подвергать жизнь Розы, жизнь мамы опасности. Мария тяжело вздыхает. Ей больно проезжать мост через неширокую речку, сразу вспоминались те дни, когда она на автобусе ехала в клинику, где лечили Розу. Чем болела ее младшая сестренка? Да чем только не болела... Мама говорила, организм ее был очень ослаблен. И Мария сама видела это, прекрасно видела и в то же время прекрасно понимала, что помочь сестре ничем не сможет, как бы ей не хотелось...
— Мария... — уже почти устало произносит Георг, впрочем, даже не устало, скорее просто обреченно. — Прошу вас, дослушайте меня. И я больше ни разу не побеспокою вас следующие четыре часа.
Принцесса резко поворачивается к нему. Слишком резко для девушки ее статуса и происхождения. И Хоффман чувствует, что усмехается, про себя отмечая это. Девушка смотрит на него с удивлением и интересом. Она не слушала. Он и сам это знал. Прекрасно знал. Просто так хотелось убедиться в этом. Мария, действительно не слушала, и ему, пожалуй, его положение позволяло прикрикнуть на нее, отчитать, но из-за чего же ему так не хотелось этого делать? Девушка внимательно смотрела на него, и он прекрасно понимал, чем именно вызван этот интерес. И Хоффман понимал, чем обусловлен его интерес к ней. Она не винила его в смерти сестры. Хотя могла бы. Мужчина прекрасно понял бы ее, если бы она кричала, психовала, плакала, но она просто молчала, и Георг чувствовал, что проникается уважением и даже симпатией к ней, чего он совсем не чувствовал ни к покойной принцессе Кассандре, ни к ее, тоже уже покойной, дочери Розе.
— Вам нужно будет войти в круг приближенных короля Джона, Мария, — спокойно произносит Георг Хоффман. И тут же добавляет: — И той девушки, которую он захочет сделать королевой.
Мария удивляется еще больше. Но в чем дело? В чем причина ее удивления? Хоффман прекрасно понимает, в чем именно дело, и прекрасно понимает, что совсем не зря попросил это сделать именно ее. Она, во всяком случае, не строила из себя важную особу, хотя, наверное, даже являлась ей. Девушка удивленно смотрела на мужчину, но в ее взгляде не было той презрительности, той важности, которая могла быть присуща Алесии, к примеру, или кому-то еще. Если говорить по правде, порой Хоффман стал замечать во взгляде Алесии еще что-то — что именно, понять он не мог. С какого-то момента в ее взгляде стало проявляться любопытство, которого раньше не было, и страх. Страх... Она раньше никогда не боялась его, а теперь начал появляться и страх. Алесия раньше задирала нос перед Анной, Хоффман даже знал, что не однажды мисс Хайнтс назвала будущую невесту графа «пустышкой» и «ничего не стоящей». Точно так же, как слышал, как Моника называла Анну «дорогой шлюхой». Вступать в споры трех девиц мужчине не хотелось. К тому же, как он заметил, Анна и сама смогла прекрасно справиться. Более к ней не лезли.
— Как я понимаю, я должна вас благодарить за то, что мне нужно будет понравиться и новой королеве? — усмехается Мария.
Хоффман начинает хохотать. Нет, эта девчонка определенно ему нравилась! Моника бы обиделась на такое поручение. А сейчас понимание со стороны подчиненных или хотя бы просто молчание с их стороны были так необходимы графу.
— Вероятно, — улыбается Георг, стараясь не захохотать вновь.
Мария тоже смеется. Пожалуй, стоит рассказать ей основную часть его плана, но позже, сейчас Хоффману совсем не хочется этого делать, все-таки пока еще совсем не наступило то время, когда принцессе будет нужно знать об этом всем. Она еще ребенок, хоть и пытается казаться старше. Мердоф старается притворяться спящим, и у него неплохо это получается. Во всяком случае, он не пытается приглушить дыхание, как делал Гораций вчера, стараясь подслушать разговор графа с Анной. Девушка, нужно отдать ей должное, вела себя куда спокойнее, нежели ее сестра, когда Георгу нужно было уехать по работе: она не скандалила, не плакала, не кричала, даже не просила остаться, хотя, по ее взгляду это было видно, она была совсем недовольна отъездом жениха прямо перед свадьбой, и это недовольство не могло просто так укрыться от взора Хоффмана, впрочем, он видел и то, что она, как он ее и просил, не устраивала ему никаких скандалов.
В последнее время головные боли у графа только участились, не проходить они могли долго, и каждый день казался невыносимым. Немыслимо. Нужно было еще четыре часа трястись по плохой дороге в этой карете прямо до прибытия в столицу. Граф ненавидел королеву Рэйну, та всегда была о нем плохого мнения. Поначалу мужчина пытался расположить к себе королеву, но та считала его своим врагом. Всегда считала. Хоффман смотрел на Марию, сидящую сейчас перед ним и ждущую каких-нибудь указаний. Указаний... От него все ждали указаний, приказов, распоряжений, из-за этого было слишком скучно. Граф больше всего на свете ненавидел скучать. Мария напоминала мужчине скорее леди Джулию, нежели свою мать. Обеих этих женщин Георг видел, с обеими общался, но, следует заметить, герцогиня Траонт внушала куда больше уважения, нежели принцесса Кассандра. Джулия, безусловно, была взбалмошной, более эмоциональной, нежели следовало бы, ее настроение менялось слишком часто... Но она была искренней. Она была надменной, но эта гордость была именно ее, ее личной, а не кого-то еще или просто потому, что так нужно, что так обязывает положение. И с ней было проще общаться.
2318 просмотров
Категории: Фэнтези, Любовный роман, Приключения, Роман, Мистика, Серия, Эксклюзив, Драма, Мелодрама, Авторские расы / Редкие расы, Квин Алисия
Тэги: алисия квин, штормовое безумство, приключения, интриги, сказка
| Доступный формат книг | FB2, ePub, PDF, MOBI, AZW3 |
| Размер книги | Роман. 11,97 алк |
Эксклюзивные авторы (77)
- появились новые книги
Авторы (1186)
Подборки
Комментарии
Свои отзывы и комментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи, купившие данную книгу!
Войти на сайт или зарегистрироваться, если Вы впервые на сайте.
Подборки книг
#Академка и Студенты #Вампиры #ВедьмаИщетЛюбовь #ГендерныеИнтриги #ДворцовыеТайны #Дневник моей любви #КосмическиеИнтриги #КурортныйРоман #ЛитСериал #Любовь на спор #ЛюбовьОборотня #Магический детектив #Наследница #Некроманты #Новые звезды #Отбор #Полюбить Дракона #Попаданка #ПродаМастер #СемейныеИнтриги #СнежнаяСказка #Фамильяры в деле! #ЭроЛитМоб Young adult Авторские расы / Редкие расы Азиатские истории Академия, школа, институт и т.д. Альтернативная история Боги и демиурги Бытовое фэнтези В гостях у сказки Вампиры Ведьмы, ведуньи, травницы, знахарки и т.д. Гендерная интрига Герой-преступник Городское фэнтези Дарк фэнтези Демоны Детективное фэнтези Драконы Европейское фэнтези Жестокие герои (18+) Истории про невест Квест / LitRPG Космическая фантастика Литдорама Любовная фантастика Любовное фэнтези Любовный гарем Любовный треугольник Любовь по принуждению Маги и волшебники Мелодрама Мистика и ужасы Молодежка Морские приключения Некроманты и некромантия Неравный брак / Мезальянс Оборотни Остросюжетный роман Отношения при разнице в возрасте Первая любовь Попаданки Призраки и духи Приключенческое фэнтези Прыжки во времени Рабство Сентиментальный роман Скандинавский фольклор Славянское фэнтези Служебный Роман Современный любовный роман Социально-психологическая драма Стимпанк Триллер Фамильяры Фейри Эльфы Эротическая фантастика Эротический современный роман Эротическое фэнтези
