«Ночи графини Алуан», ознакомительный отрывок

Так что, если граф захочет трогать ее, как кучер трогал кухарку? И целовать точно так же? Матушка велела во всем слушаться мужа… Значит, Елена должна будет позволить ему делать эти крайне неприличные вещи?! Или все-таки матушкин завет не распространяется так далеко? Или распространяется? Как бы узнать? Спросить, что ли, у матушки снова, уточнить? Да нет, пожалуй, не стоит. Матушка и так неохотно говорила на эту тему. К тому же, граф — не кучер, должен вести себя прилично, он не допустит таких жестов. Оскорбительно даже думать про будущего супруга в таком духе. Хотя... кто его знает... Учитывая репутацию графа, все возможно.
И так не вовремя вспомнилось стихотворение, прочитанное тайком от родителей (сестра как-то гостила у них и, уезжая, случайно оставила потрепанный томик; отец, кстати, нелестно отзывался о нравственном облике опального поэта, и по-хорошему бы выбросить книжку от греха подальше, но больно уж стихи были красивые):
«О, только б огонь этих глаз целовать
Я тысячи раз не устал бы желать.
Всегда погружать мои губы в их свет —
В одном поцелуе прошло бы сто лет.
Но разве душа утомится, любя.
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять...»
И девушка поняла, что граф обязательно захочет сделать с ней все то, что кучер делал с кухаркой и даже больше (а ведь на ней будет всего одна тонкая сорочка!), и именно это матушка и имела в виду, когда говорила, что Елена должна во всем слушаться мужа…
Мир рушился на глазах. Сначала строжайшие запреты (ни края рубашки, ни щиколотки в чулках не должен видеть мужчина, и трогать ничего он не должен), а потом ложись почти голая в одну постель с ним и терпи все его прикосновения... Как же так?!

Настроение у обычно спокойной и уравновешенной Елены в последние дни перед свадьбой прыгало как мячик: от приподнятого, когда открывающиеся перспективы виделись исключительно в розовом свете, до удрученного, стоило лишь вспомнить про старого и некрасивого жениха с ужасной репутацией, в одной постели с которым придется ей теперь проводить свои ночи. От одной этой мысли Елену тут же охватывало предчувствие чего-то очень постыдного и крайне неприятного, и отчаянно хотелось горькими-горькими слезами оплакать свою загубленную жизнь. Но девушка проявляла завидную силу духа и всеми силами пыталась держаться так, как приличествует истинной леди.
Состояние Елены тревожило ее мать. В ход шли все средства, чтобы отвлечь и развлечь девушку: примерки, прогулки, письма, беседы, наставления по ведению хозяйства, повторение правил этикета... При этом сама госпожа Лайенс излучала непоколебимую радость и довольство и все своим видом показывала, что Елене несказанно повезло. Однако было загадкой, насколько напускной оптимизм матери передался дочери. Оставалось только молиться Всевышнему, чтобы выдержки невесте хватило до конца. Впрочем, леди Лайенс тоже познала сомнения и даже угрызения совести, пришедшие на смену первоначальной эйфории по поводу столь удачного брака. Но отступать было поздно: решение принято, а ставки слишком высоки. Отныне все в руках Господа.
Не только в поместье Лайенсов и в городском доме Рихарда Алуана готовились к самой ожидаемой и скандальной свадьбе года или даже целого десятилетия. Герцогский дворец гостеприимно распахнул свои двери перед Еленой и ее родителями, приехавшими в столицу за два дня до торжества. Это оказалось очень кстати, потому что останавливаться в гостинице на этот раз было как-то неуместно, а в доме графа пока еще неприлично (мало ли что подумают люди).
Две замужние сестры невесты, которые могли бы приютить у себя родню, были в отъезде и не никак не успевали на свадьбу младшенькой. Одна путешествовала за границей с мужем и детьми, а другая в загородном имении должна была вот-вот родить. Однако обе отправили сердечные поздравления, богатые подарки и пространные письма. Мария весьма обтекаемо поведала про испытание первой брачной ночи, которое, как она искренне надеялась, Елена пройдет с честью. Ирина же на эту тему не распространялась, она писала о многом и о разном, словно пытаясь за обилием слов спрятать главное, но едва уловимые грустные и тревожные нотки ее послания говорили о том, что семейная жизнь у нее не очень ладилась. «Неужели и у меня будет так же?» — думала взволнованная Елена. Или, может, ей повезет больше, и все сложится, как у Марии, которая казалась вполне довольной жизнью? Одним словом, спокойствию и душевной гармонии невесты письма любимых сестер способствовали из рук вон плохо.
Окружающая действительность и окружающие люди, казалось, должны были радовать, но Елена лишь огорчалась. Августейшие супруги, великодушно выделившие будущим родственникам несколько комнат и целый штат прислуги, выглядели, несмотря на все свое величие, по-заговорщицки дружными, постоянно проявляли друг к другу знаки внимания, обменивались ласковыми взглядами, понимали один другого буквально с полуслова, однако их взаимодовольный вид будил в сердце девушки недостойные чувства — сожаление и зависть.