«Ночи графини Алуан», ознакомительный отрывок

Там-то, в гостях у тетушки, шестнадцатилетняя Елена познакомилась с молодым учителем музыки своей кузины. Он был очень мил и приятен, но сердце девушки билось ровно. Однако господин Райс влюбился в юную леди Лайенс всерьез и стал заваливать ее любовными посланиями. Довольно бестолковыми на вкус Елены, хотя и красивыми. Она раздиралась между противоречивыми желаниями: ответить юноше на такие пылкие и непосредственные письма, велеть ему больше никогда не писать ей или же вовсе проигнорировать. Но она так и не успела принять решения. Эпистолярные экзерсисы смазливого музыканта попали в руки госпожи Лайенс. Елену строго отчитали и пристыдили, компрометирующие послания сожгли в камине, учителя выставили на улицу. Скандал раздувать не стали, постарались все побыстрее замять. Со временем эта история забылась, но урок Елена получила хороший на всю последующую жизнь: мужской пол опасен для юных дев, держаться от него следует подальше.
Но то были дела давно минувших дней. Сейчас же, за неделю до свадьбы, каким бы недобропорядочным ни казался интерес Елены, отступать она не собиралась. Она должна знать! Она имеет право знать, что ее ждет!
— Матушка, я хотела посоветоваться с вами… спросить у вас… даже не знаю как сказать… что надлежит мне делать… ну… когда мы с супругом…
Госпожа Лайенс слегка изменилась в лице, отвела взгляд в сторону, помолчала. Потом заговорила, нехотя, каким-то отстраненным тоном, было видно, что ей не очень ловко и приятно обсуждать такие темы и она предпочла бы избежать этой беседы, но материнский долг превыше всего.
— Вы будете спать в одной комнате, на одной кровати, — сказала она. — Горничная поможет тебе раздеться, принять ванну, облачиться в ночную рубашку. Потом придет муж. Тебе надлежит слушаться его. Он знает, что надо делать. Просто слушайся и все будет хорошо.
Вот так, никакой конкретики. Слушайся — и все.
Елена не спешила уходить, в волнении она слегка покусывала губы, а руки ее нервно теребили ткань платья.
— Ну, право слово, милая, — увещевала ее мать. — Твои сестры выходили замуж в семнадцать-восемнадцать лет и то меньше переживали, чем ты в двадцать шесть. Все женщины проходят через это, ни одна еще не умерла, и с тобой все будет в порядке.
Утешила, называется. Не умрет она… Великолепно, просто великолепно!..
— Нечистые дни у тебя закончились, верно, неделю назад?
Елена кивнула.
— Вот и славно. Может, и понесешь еще с первой ночи.
Что-что?
— Забеременеешь, — уточнила мать.
Боже милосердный! Еще и это! Хотя зачем еще женятся? Правильно, чтобы обзавестись потомством... Нестерпимо захотелось навеки остаться старой девой и никогда не знать несмертельных треволнений брачной ночи и смертельных опасностей родов. Но увы, семья ждет от нее этой жертвы. И она ее принесет.
Вернувшись к себе, Елена долго не могла найти себе места, пытаясь осмыслить слова матушки. Значит, она будет в одной ночной рубашке перед мужем? Срам-то какой. Ее с детства приучали, что мужчина не должен видеть ни ее белья, ни обнаженных частей тела, за исключением лица, шеи и кистей рук... Но если погасить лампу и залезть под одеяло, то муж ничего и не увидит. А утром надо просто встать пораньше, до того, как он проснется. Уф, вроде, решение найдено…
Но спать в одной постели… Это так непривычно делить кровать еще с кем-то. Сможет ли она? Да и зачем это вообще? А если муж случайно заденет ее, а она босоногая и в одной рубашке? Она ж умрет со стыда. Мужские прикосновения допускались только во время танцев да на прогулках под присмотром старших родственниц, но и там руки всегда были в перчатках. Словом, мужчина никогда не касался голой кожи. Но оказавшись в постели, он может случайно коснуться ее руки или ноги своей рукой, ногой… Наверно, надо будет лечь на самый дальний край кровати. Да, так будет лучше всего.
Но… что, если он не случайно ее коснется, что, если он захочет потрогать ее руку, ногу… грудь?..
В памяти всплыли картины многолетней давности. Совершенно случайно, проходя как-то раз мимо подсобного помещения, она заглянула туда, привлеченная шумом, и увидела странную сцену. Кучер трогал кухарку везде-везде, гладил руки, плечи, спину, мял грудь, целовал лицо — лоб, нос, щеки, глаза, а в губы едва ли не вгрызался. После ужина батюшка всегда целовал матушку, перед тем как пожелать ей спокойной ночи, но он делал это самыми краешками губ, слегка-слегка ее касаясь. Кучер же, казалось, хотел съесть кухарку, так сильно он впивался ей в рот.
Зрелище было противно морали, это даже не подлежало сомнению. Но все же было в нем что-то глубоко волнующее и пленяющее. Какая-то смелость, пламенность, властность… Как бы там ни было, Елена постаралась побыстрее убраться из этого закутка, пока ее не заметили. Она не стала никому рассказывать об увиденном, но не столько тревожась о судьбе слуг, сколько опасаясь упреков в безнравственности, ведь не может считаться нравственной девушка, увидевшая такое. Что до кучера с кухаркой, то их вскоре уволили. Видимо, не одна Елена стала свидетельницей их сомнительного времяпрепровождения.