Лесной глуши неведомые тропы

Пальцы сами собой потянулись к теплому шерстяному платку, чтобы развязать концы и стянуть его с головы: в комнате Миры камин пылал еще жарче, чем в харчевне внизу, и я уже изрядно вспотела под уличной одеждой. Мира не упустила возможности провести рукой по моим волосам.
— У-у-у, Илва, опять дразнишься? Когда ты мне уже принесешь той травы, которая сделает мои волосы такими же золотыми, как твои?
Я осторожно убрала ее руку и пригладила растрепавшиеся под платком пряди.
— Я тебе уже много раз говорила: я не знаю такой травы, которая делает волосы светлыми. Рыжими сделать — могу, черными — могу, даже красными и синими могу, а вот светлыми…
Подруга фыркнула и тряхнула своей густой темно-русой гривой.
— Врешь. Ты же ведьма, ты все можешь. Вот сама себе такие сделала, а мне не хочешь.
— Ничего я не делала, — засмеялась я. — Я с такими родилась.
— Откуда знаешь? Ты даже не помнишь, где и когда родилась.
Я помрачнела и отвернулась к двери.
— Ладно, мне пора.
— Илва, ну не дуйся, не все ли равно, что было с нами раньше? Главное — кто мы сейчас. Лучше скажи: что там за шум стоял внизу? Жуть как любопытно, что я пропустила?
Ее слова не могли не вызвать улыбку: на эту девушку невозможно было долго сердиться.
— Пришел какой-то чужак да учинил внизу свару. Волка убил и продать хотел, — я снова помрачнела, вспоминая остекленевшие глаза мертвого зверя.
— М-м-м… — заинтересованно протянула Мира. — А что за чужак? Молодой или старый?
— Не старый, но и не молодой. Хотя духи лесные его разберут, он заросший весь и грязный.
Но интереса Миры мой нелестный отзыв не умерил.
— А много ли он за волка взял?
— Не знаю. Ирах сказал, что расчета не даст, пока не получит шкуру, — я болезненно сглотнула. — Сейчас душегуб как раз этим и занимается.
Глаза подруги алчно вспыхнули. Ну еще бы: недавняя битва на пограничных землях с крэгглами поубавила желающих пересечь межу враждующих королевств, стало быть, путники в трактир почти не захаживали — с кого Мире брать деньги? Деревенским-то мужикам деньжата карманы не оттягивают, а прижимистые жены зорко бдят, чтобы лишний медяк не ушел из семьи вслед за взыгравшей похотью мужей. Знаю, что Мире нередко приходится работать в долг, как и трактирщику Ираху, как и многим из нас. Да только вот кое-кто из своих может и позабыть вернуть должок, а кушать молодой девушке хочется всегда. Тут поневоле начнешь тосковать по мирным временам, когда в Три Холма рекой текли путники и торговцы из дальних городов — эти почти всегда были при деньгах, и кровать Миры в те дни редко пустовала.
— Вот что я тебе скажу, Илва: этот волк помер не зря! Его смерть послужит доброму делу: пополнит мой кошель. Когда чужак вернется, мимо меня не пройдет, — она довольно хихикнула и покружилась по комнате, — а уж как соберу деньжат, куплю себе новое платье. В неделю ярмарка, пойдешь со мной?
Я лишь вздохнула. У меня тоже была мечта: купить красивую толстую книгу обо всех немощах, что есть на белом свете, и обо всех снадобьях, которыми можно их лечить. Иногда ее привозил на ярмарку старьевщик из соседней деревни — на нее еще старая Ульва засматривалась, хоть и неграмотная была. Старьевщик говаривал, что попала к нему книга от столичного лекаря, которого сожгли на костре за колдовство — перед смертью бедняга хотел сохранить ее как великую ценность, чтобы не сгорела вместе с ним. Иногда старьевщик позволял мне полистать пожелтевшие страницы, и я с замиранием сердца рассматривала картинки, на которых нарисовано было человеческое тело вместе со всем нутром, жадно запоминала мудреные названия и разные увечья, которые мог получить человек. Я понимала, почему того лекаря предали смерти: в книге говорилось, что из человека можно вынуть хворые внутренности, положенные ему для бытия Создателем, и после этого действа тот все равно сможет жить, и даже стать здоровее, чем прежде. Не иначе как колдовство… Так сочли те глупые люди, что обвинили лекаря в ереси и богохульстве. Но я-то в Создателя не верила: от Ульвы переняла благодарность и почтение к старым духам.
Страсть как дорого стоила та книга, но я не теряла надежды и упорно копила на нее медяки. Недельная ярмарка могла принести еще одну встречу с моей потаенной мечтой.
— Пойду, — кивнула в ответ, — но не за платьем. Репы надо прикупить на зиму да зерна для кур.
— Фу, ты как старая бабка, Илва! — Мира смешно наморщила точеный вздернутый носик. — Репа, куры! Ты посмотри на себя, глянь только на свои руки!
Смотреть было не на что — и без того ясно, что руки мозолистые и шершавые, загрубевшие от тяжелой работы. Не сравнить с руками Миры, белыми и холеными, не знавшими иного труда, кроме постельных утех.
— Мне пора, — вздохнула я и вновь натянула платок.
— Идем вместе, провожу тебя. Страсть как охота на чужака твоего поглазеть.
— Он не мой.
— И то правда — мой будет, — рассмеялась Мира.
Глиняный кувшин со свежим молоком дожидался меня на прилавке у Ираха. Подхватив его, я распрощалась с подругой и вышла во двор.